Исторический очерк

Жан Кальвин и Мигель Сервет
- первая еретическая жертва протестантизма

Свержение Католицизма в Женеве

Появление Жана Кальвина в Женеве

Различия в учении Кальвина и Лютера

Новый Женевский порядок

Жители Женевы восстают против Кальвина

Магистрат изгоняет Кальвина из Женевы

Возрождение католицизма в Женеве

Возвращение Кальвина в Женеву

Кальвинский проект церкви

Появление на сцене действий Мигеля Сервета

Сервет начинает переписку с Кальвином

Сервет разыскивается католической инквизицией

Сервет пойман инквизицией

Бегство из тюрьмы и его появление в Женеве

Мученическая смерть Мигеля Сервета

Дальнейшая жизнь Жана Кальвина

Смерть Кальвина

Используемые материалы

…Свержение Католицизма в Женеве…

В воскресенье 21 мая 1536 года жители Женевы, торжественно созванные фанфарами, собрались на городской площади и единодушно заявили, что отныне они хотят жить только « согласно Евангелия и Слова Божьего». В бывшей епископской резиденции после референдума, этой сверх демократической процедуры голосования и сейчас еще принятой в Швейцарии, реформированная религия была объявлена государственной, единственно законным и дозволенным вероисповеданием. Понадобилось всего несколько лет, чтобы не только заставить отступить, но уничтожить и искоренить старую католическую веру в городе на Роне. Гонимые чернью, бежали из монастырей священники, канонники, монахи и монахини, все без исключения церкви были очищены от икон и прочих предметов «суеверия». Этот праздничный майский день был завершением полного триумфа: отныне протестантизм в Женеве стал совершенно законно не только высшей властью и сверхвластью, но и единственной властью.

Решительное и окончательное внедрение реформированной религии в Женеве явилось, в основном, делом рук одного решительного и очень активно действовавшего человека, проповедника Фарела. Этот «итальянский Лютер» обладал покоряющей, все подчиняющей силой над массами.

Но теперь, в период триумфа, стало ясно, что Фарел, хотя и был способен, свергнуть старый порядок, но не обладал призванием к созданию нового. Теперь, когда на место разрушенной католической религии нужно ввести в Женеве новый устав, Фарел отказывается действовать...

Не один Фарел переживает тогда этот критический момент неуверенности после слишком стремительной победы; и в Германии, и в остальной Швейцарии вожди Реформации пребывают в разногласиях и сомнениях перед выпавшими на их долю историческими задачами. Все, чего хотели поначалу добиться Лютер, Цвингли, заключалось лишь в очищении существующей церкви, они хотели возврата веры от власти папы и собора, к забытому евангельскому учению. Реформация означала для них, по смыслу этого слова, действительно только реформу: то есть улучшение, очищение. Но так как католическая церковь упорно стояла на своих позициях и не проявляла готовности идти ни на любые уступки, перед ними неожиданно возникла задача установить усовершенствованную религию не внутри, а вне католической церкви. Но поскольку речь шла о переходе от разрушения к созиданию, мнения тотчас же разошлись. Само собой разумеется, что логичнее всего было бы... чтобы Лютер, Цвингли и другие богословы-реформаторы по-братски объединились во имя единого вероучения и практики новой церкви, но... Вместо всемирной протестантской религии возникают повсюду одиночные, разрозненные церкви; Виттенберг не желает принимать закон Божий из Цюриха, а Женева - Бернские обряды, зато каждый город хочет иметь свою Реформацию на свой Цюрихский, Бернский или Женевский лад. В мелких дрязгах, в мелочном богословском копании и рассуждениях, растратили свои лучшие силы Лютер, Цвингли, Меланхтон, Буцер, Карлштадт - все они, кто сообща подтачивал гигантское здание вселенской церкви. Совершенно обессиленный стоит Фарел в Женеве перед руинами старого порядка - вечная трагедия человека, который выполнил предназначенное ему историческое деяние, но не чувствует в себе сил, соответствующих его результатам и требованиям.

…Появление Жана Кальвина в Женеве…

И поэтому счастьем было для него, когда он случайно узнал, что Кальвин, знаменитый Жан Кальвин, остановился на один день в Женеве по пути из Савойи. Фарел немедленно является к нему на постоялый двор, чтобы получить совет и попросить помощи. Ибо, хотя Кальвин был почти на 20 лет моложе Фарела, этот 26 летний юнец был, почитаем как неоспоримый авторитет.

Сын епископального сборщика налогов, нотариуса, родившийся в Нуайоне во Франции, готовившийся вначале в священники, а затем в юристы, - Жан Кальвин (или Шовен) должен был в 24-летнем возрасте из-за своей приверженности учению Лютера бежать из Франции в Базель. Но в противоположность многим, которые вместе с родиной теряют внутреннюю, моральную силу, эмиграция пошла ему на пользу. Именно в Базеле, на этом европейском перекрестке, где сталкиваются и вступают в борьбу разные формы протестантизма, постигает Кальвин с гениальным прозрением, далеко вперед смотрящего мыслителя, насущную потребность того времени. Уже от ядра евангелического учения откалываются все более радикальные теории, пантеисты и атеисты, мечтатели и фанатики начали превращать протестантизм в бесхристианскую и сверххристианскую веру; уже завершилась кровью и ужасом жуткая трагикомедия новокрещения в Мюнстере; уже Реформация грозит распасться на разрозненные секты, национально ограниченные, вместо того, чтобы обрести всемирную мощь, как у ее противника - римской церкви. Против такого самораспада (это с удивительной точностью понял 24-летний юноша) нужно вовремя найти объединяющую идею, духовную кристаллизацию нового учения в виде книги, схемы, программы; должен быть, наконец, создан творческий очерк евангелической догмы. Вот такую цель с самого начала поставил перед собой, с великолепным дерзновением юности, никому не ведомый молодой юрист и богослов, решительно настроенный в отношении всей проблемы в целом. В то время как признанные вожди все еще копались в деталях, он уже через год создал свои «Установления христианской религии», первый очерк евангелического учения, учебник и руководство, каноническое сочинение протестантизма.

Это - одна из десятка или двух десятков книг в мире, о которых без преувеличения можно сказать, что они определили ход истории и изменили облик Европы; это важнейшее после Лютеровского перевода Библии произведение Реформации, благодаря своей логической непреклонности, конструктивной твердости оказало решающее влияние на современников. Любому идейному движению всегда необходим один гениальный человек, который его начнет, и другой гений, который его закончит. Лютер, вдохновитель, сдвину его с места, Кальвин, организатор, удержал его, пока оно еще не распалось на тысячи сект. В известном смысле «Установление» завершило религиозную революцию, подобно тому, как Кодекс Наполеона - Французскую революцию: оба документа как заключительные штрихи подвели окончательные итоги, оба вобрали в себя из стремительного и бурного движения огненную лаву его начала, чтобы придать ей форму закона и стабильность. Правда, эта религиозная революция на своей последней ступени несколько утратила былую стремительность; но отныне протестантская церковь противостоит католической как духовно единая мировая мощь.

И в этом была сила Кальвина, что он никогда не смягчал и не менял жесткость своих первых формулировок; все последующие издания его труда представляют собой только расширение, но ни в коем случае не исправление его первых решающих выводов. В 26 лет он обладал уже вполне сложившимся мировоззрением, все последующие годы понадобились лишь для того, чтобы претворить организационные идеи в жизнь. Он не изменит больше ни одного существенного слова, если, прежде всего не изменится сам, никогда не отступит он ни на шаг от своих убеждений и никому ни в чем не уступит. Такого человека можно только уничтожить, или он сам уничтожит своего противника.

Фарел почувствовал это сразу, при первой встрече, при первом разговоре. И хотя он был на 20 лет старше, но с этого часа он полностью подчиняется Кальвину. Он признает его своим вождем и учителем, и с этого мгновения он становится его последователем. Никогда за все последующие 30 лет не осмелится он сказать младшему ни  единого слова возражения.

В каждой битве, в каждом деле будет он на стороне Кальвина, поспешит из любого места на каждый его зов, чтобы сражаться за него и под его началом. Фарел первым показывает пример того, не сомневающегося и не критикующего самозабвенного послушания, которого Кальвин добивается в своем учении от всех как высшего долга. Всего одно только требование выставил перед ним Фарел за всю свою жизнь, и то - лишь при первой их встрече: Кальвин должен, как единственный достойный, взять в свои руки духовное руководство Женевой и со свойственной ему энергией завершить дело Реформации, что сам Фарел выполнить не в состоянии.

Кальвин рассказывал позднее, как долго, как упорно отказывался он откликнуться на этот неожиданный призыв. Интеллектуальной личности всегда трудно дается решение покинуть чистую сферу умственной деятельности и вступить в мрачную область реальной политики. И Кальвина тоже охватывает тайный страх. Он колеблется, он сомневается, он ссылается на свою молодость и неопытность; он просит Фарела, чтобы тот оставил его в творческом мире книг и проблем. В конце концов, Фарел теряет терпение из-за упорства, с которым Кальвин сопротивляется его призыву, и с библейской пророческой силой обрушивается на колеблющегося: «Ты оберегаешь свои занятия. Но во Имя Всемогущего Господа я возвещаю тебе: проклятие Божье настигнет тебя, если ты откажешь в помощи делу Господа и будешь печься о себе больше, чем о Христе».

Только этот призыв заставляет Кальвина сдаться и решает его судьбу. Он согласен создать в Женеве новый порядок: все, что было до сих пор предначертано в его писаниях и идеях, должно теперь претвориться в действие и труд. Мысль, изложенную в книге, он попытается воплотить в организационной форме города, государства.

Как всегда, современники меньше всех знают о своем времени. Важнейшие мгновения пролетают мимо них незамеченными и почти никогда решающие часы не находят должного отражения в их хрониках. Именно такое ощущение возникает при чтении протокола Женевского совета от 5 сентября 1536 года, в котором отмечается предложение Фарела и где Кальвин представлен как «преподаватель священного Писания», но где не указано даже имя этого человека, который принес Женеве всемирную славу. Кратко упоминает протоколист предложение Фарела, чтобы «этот француз» продолжил свою проповедническую деятельность. И ничего больше. Зачем утруждать себя, выписывать по буквам имя и переносить его в акты? Кажется, совершенно ни к чему не обязывающим решение предоставить этому нищему иностранному проповеднику небольшое жалованье. Ведь магистрат города Женевы полагает пока еще, что он всего лишь пристроил своего подчиненного, который впредь будет столь же почтительно и послушно исполнять службу, как какой-нибудь вновь назначенный школьный учитель, или казначей, или палач.

Правда, честные советники, никакие не ученые, в часы досуга они не читают никаких богословских трудов, и, конечно, ни один из них никогда прежде даже не перелистывал кальвиновского «Установления христианской религии». В противном случае они были бы очень напуганы, поскольку там, в ясных выражениях и повелительном тоне определено, какой полноты власти для проповедника требует «этот француз» от общины: «Здесь следует точно описать ту власть, которой должны быть облечены церковные проповедники. Поскольку они назначены быть распорядителями и провозвестниками Слова Божьего, они обязаны брать на себя смелость принуждать всех великих и сильных мира сего склоняться перед величием Господа и служить Ему. Они должны повелевать всеми, от высшего до низшего, они должны установить Божьи законы и разрушить царство сатаны, они должны наставлять и вразумлять покорных, а непокорных наказывать и истреблять. Они могут лишить свободы, а могут освободить, могут метать громы и молнии, но все это в соответствии со Словом Божьим».

Слова Кальвина: «Они должны всеми повелевать, от высшего до низшего» - вне всякого сомнения, ускользнули от внимания господ Женевских советников, иначе они никогда не отдались бы так опрометчиво в руки этого человека. Не подозревая, что французский эмигрант, которого они призвали в свою церковь, с самого начала полон решимости стать господином над городом и государством, они предоставили ему должность и положение. Но с этого дня их собственная власть кончается; так как благодаря своей непреклонной энергии Кальвин захватит все в свои руки, бесцеремонно обратит свои  требования в действие и тем самым превратит демократическую республику в теократическую систему.

Уже первые принятые Кальвином меры выявили его прозорливую логику и целеустремленную решительность. «Когда я впервые пришел в эту церковь,- напишет он позже об этом Женевском периоде,- там не было ничего. Читали проповеди, и это все. Собрали все иконы и сожгли их. Но никакой Реформации не было и в помине, все было в полном беспорядке». Кальвин был прирожденным гением порядка: все отклоняющееся от правил и бессистемное, противоречит его математически точной натуре. Если хотят обратить людей в новую веру, надо сначала объяснить им, во что они должны верить и что исповедовать. Они должны уметь четко различать, что дозволено, а что запрещается; каждое духовное царство, как и всякое земное, должно иметь определенные границы и законы. Уже через три месяца Кальвин представляет городскому совету готовый катехизис, в двадцати одном параграфе которого ясно и лаконично сформулированы основные положения нового евангелического учения, и этот катехизис - в некотором роде десять заповедей новой церкви – был принят советом с полным одобрением.  

На рассмотрение магистрата был предложен проект нового церковного устройства. Основные его черты таковы:

1. Основой церкви должна быть правильная вера ее членов и нравственная чистота общины;

2. для обеспечения того и другого все граждане должны подписать формулу исповедания и присягнуть ей. Отрекшиеся люди должны быть исключены из церкви;

3. должен был быть установлен надзор за частной жизнью граждан. Осуществлять его должны проповедники и старейшины. К недостойным членам должно быть применено отлучение.

Но такой, как Кальвин, не может удовлетвориться одним лишь одобрением; он требует беззаветного послушания до последней черточки. Ему недостаточно, что сформулированы основы учения, потому что при этом для отдельных личностей все-таки останется некоторая свобода выбора - следовать ли и насколько новой вере: «Пусть другие думают иначе, но я не считаю, что наша служба так узко ограничена, что после прочтения проповеди мы можем позволить себе спокойно сложить руки, как будто мы этим уже исполнили свой долг». Его катехизис должен быть не только руководством для верующих, но и государственным законом; поэтому он потребовал от совета, чтобы жители Женевы были обязаны по долгу службы все до единого, каждый лично, человек за человеком, публично признать этот катехизис и присягнуть ему. Десяток за десятком жители, под водительством старейшин должны явиться в собор и там, подняв правые руки, дать клятву под присягой, которую зачитает государственный секретарь. Тот же, кто откажется принести эту клятву, должен будет немедленно в принудительном порядке покинуть город. Сказано ясно, раз и навсегда: ни один горожанин не может жить в каменной Женеве, если он в духовных делах хоть на волос отклонится от катехизиса Жана Кальвина. В Женеве покончено с требованием Лютера «свободы христианам», с представлением о религии как о личном деле совести каждого: слово стало выше чувства, буква - выше смысла Реформации.

… различия в учении Кальвина и Лютера …

В системе Лютера есть два пункта, которые не были раскрыты с достаточной последовательностью. Первое - это учение об отношение благодати к спасаемому человеку. С одной стороны, Лютер провозглашал спасение одной верой, а с другой - не решался полностью порвать со значением добрых дел в деле спасения человека. Второе - учение о таинствах, особенно о таинстве Причастия. Лютер признает Причастие не просто воспоминательным знаком, но говорит о присутствии Христа (пусть субъективно, в зависимости от веры, но - “в хлебе, с хлебом, под хлебом”). Кальвин развил эти учения и довел их до конца.

В первом вопросе Кальвин исходил из той же посылки, что и Лютер: природа падшего человека совершенно искажена грехом после грехопадения, и все дела человека, даже самые лучшие, являются внутренне злыми. Кальвин учит, что после грехопадения человек потерял свободу воли, и поэтому он творит зло не свободно, а по необходимости. Много страниц в сочинениях Кальвина посвящено осуждению святых отцов (в частност и Иоанна Златоуста) за то, что они не учат о потере человеком свободной воли, и за учение о синергизме (соработничестве человека Творцу в деле спасения). Кальвин много и пространно пишет об этом. Ему кажется, что только Августин сохранил чистоту учения о спасении благодатью.

Лютер из этих посылок не сделал конечных выводов, до которых дошел Кальвин. Лютер рассуждал так: если человек по необходимости творит зло, то спасается он только одной верой. Значит, спастись он может только одной верой, а дела в любом случае являются злом. Все, что исходит из человека, - зло; вера же - это дар благодати.

Кальвин считал, что от человека даже не зависит, принять этот дар благодати или противиться ему, так как это совершается помимо его воли. Рассуждая строго из Лютеровских посылок он сделал вывод о том, что раз одни принимают веру и обретают ее в своей душе, а другие оказываются не имеющими веры, то из этого следует, что одни от века Богом предопределены к погибели, а другие от века Богом же предопределены к спасению. Это учение о безусловном предопределении одних к погибели, а других к спасению.

Предопределение, по этому учению, совершается в Совете Божием, на путях Промысла Божия вне зависимости от духовного состояния человека, его образа жизни.  Вот три небольшие цитаты из Кальвина:

“Бог определяет и предписывает в Своем Совете, чтобы некоторые уже от чрева матери, несомненно, предназначались к вечной смерти, дабы Имя Его славилось в их погибели .”

“Он (Бог) не создает всех людей в одинаковых условиях, а назначает в удел одним жизнь, а другим - вечное осуждение.”

“Бог не только предвидел падение первого человека и происшедшее через это разрушение его потомства, но и хотел этого.”.

Кальвин исходил из лютеранской посылки, что человек спасается только верой и не участвует сам в деле своего спасения. И он просто договорил то, что Лютер не решился сказать: если люди не причастны к делу своего спасения, то от века одни избраны Богом, чтобы погибнуть, а другие чтобы спастись.

Он ссылался для подтверждения своего учения на некоторые места из Священного Писания. Например, на послания апостола Павла к Римлянам, где есть такие слова: “Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел” (Рим. 9, 13), которые соотносятся со словами Ветхого завета (Мал. 1, 2 - 3). Кальвин так изъясняет это место в одном из своих сочинений: “Когда они, Исав и Иаков, еще не родились, не сделали еще ничего доброго или худого, дабы изволением Божиим избрание происходило, сказано было: “Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел, и больший будет в порабощении у меньшего."

Вот как говорит Священное Писание: Бог “хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины” (1 Тим. 2,4). Или послание к Титу (2, 11): “Явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков”. Кальвин толкует это таким образом: Бог желает всем спасения, но все спастись не могут, поэтому Он же устрояет так, чтобы определенные погибли.

Кальвинистское учение о предопределении сыграло весьма важную роль в дальнейшей истории западноевропейской цивилизации. Каким образом? Если одни люди предопределены к спасению, а другие к погибели, то каждый человек хочет узнать к какой части он принадлежит. Ему важно узнать это, дабы иметь уверенность в своей конечной участи. А поскольку дела не имеют значения для спасения, то с помощью доброделания определиться не удастся. Всякого рода посты, аскеза, внутренняя борьба со страстями Кальвином не признаются важными для спасения. Принадлежность к Церкви тоже не является безусловным признаком. Кальвин говорил, что даже если человек является членом видимой церкви, то это еще не гарантия того, что он принадлежит к тем, которые предопределены к спасению, ибо есть церковь видимая, а есть невидимая, которая и является подлинной Церковью.

В учении о таинствах Кальвин тоже был более последовательным лютеранином, чем сам Лютер. Он и здесь довел до завершения все то, что у Лютера не было досказано.

Крещение, как считал Кальвин, это есть божественный знак (и не более того) принятия верующих в благодатный союз с Богом, “печать оформления усыновления верующих Христу”. В этой нотариальной терминологии сказалось юридическое образование Кальвина.

Вот еще цитата о крещении: “Крещение дается нам как удостоверение за подписью и печатью”.

Если человек не крещен, не имеет этого знака усыновления - то он, безусловно, не спасен. Но в то же время, если он крещен, - это все равно не является гарантией того, что он относится к части спасаемых.

Кальвин не склонен придавать большое значение благодатной силе крещения. Он пишет так: “ошибочно утверждение некоторых, будто крещение освобождает от первородного греха и от Адамовой порчи, перешедшей по наследству”. Таким образом, крещение, по Кальвину, не освобождает человека от рабства греху, и вся сила первородного греха, которая была в Адаме после грехопадения, остается в крещеном человеке.

В своем учении о Причастии Кальвин также пошел дальше Лютера. Лютер признавал, что в Причастии соприсутствует Христос “в хлебе, с хлебом и под хлебом”, хотя ставил это присутствие в зависимость от субъективной веры человека. Согласно Кальвину люди в Причастии приобщаются Христа невидимо, благодатно и духовно, но это вкушение благодати не есть вкушение от Тела и Крови Христовых, а вообще соединение со Спасителем - такое же, какое бывает при чтении слова Божия. Для Кальвина Причастие имеет значение только воспоминательное.

Кальвин, так же как и Лютер, отверг благодатное священство. Он считает, что нет необходимости в преемственности и что священство не есть особое таинство.

Существенное отличие в том, что если Лютер стоял на позиции отделения Церкви от государства, то Кальвин был за теократию. Он считал, что пастор должен заниматься не только церковными, но и государственными делами, совмещая роли духовного руководителя и государственного чиновника. Он настаивал на том чтобы пасторам была дана очень большая власть по отношению к общине: и духовная и внешняя власть - вплоть до применения в случае тех или иных нестроений физической силы и даже смертной казни (как и было с Серветом).

Кальвин отверг все священные изображения. Если лютеране, не почитая икон не признавая поклонения им, все же допускают их присутствие в своих молитвенных зданиях, то у кальвинистов нет никаких священных изображений, кроме знаков креста.

… новый Женевский порядок …

 Со всеми видами свободы было покончено в Женеве с тех пор, как Кальвин вступил в город; единственная воля господствует теперь над всем.

Кто хочет управлять, должен иметь в руках орудие власти, должен обладать правом наказывать. И Кальвин не упускал малейшей возможности издать распоряжение о высылке из города за проступки против церкви. Советники призвали «толкователя священного писания», чтобы он изложил его верующим, проповедника - чтобы проповедовал и призывал общество к истинной вере. Но право наказывать горожан за нарушение законов и безнравственное поведение они, само собой, разумеется, полагали своей собственной юрисдикцией. Ни Лютер, ни Цвингли, ни кто другой из реформаторов никогда до сих пор не оспаривали у городского начальства этого права и этой власти, но Кальвин, немедленно прилагает всю свою гигантскую волю, чтобы превратить магистрат в исполнительный орган своих приказов и распоряжений. А так как у него для этого не было никаких законных средств, он создал их сам на основании собственного права отлучения от церкви: с помощью гениального хода он превратил  религиозное таинство причастия в средство давления на личность. Потому что кальвинистский проповедник допустит к Господней трапезе только того, чья нравственность ему лично кажется безупречной. Для того же, кому проповедник отказывает в причастии,- и здесь проявляется вся сила этого оружия - все кончено. Никто не смеет с ним больше разговаривать, никто ему ничего не продаст и не купит у него; тем самым введенная духовной властью, казалось бы, чисто церковная мера воздействия превращается тотчас же в общественный и деловой бойкот; если же отлученный не только не капитулирует, но еще и противится предписанному публичному покаянию, Кальвин отдает распоряжение о его изгнании. Противник Кальвина, будь он хоть самый почтенный гражданин, не может долго оставаться в Женеве; каждый, кого не возлюбило духовенство, подвергается отныне гонениям в своем гражданском существовании.

С помощью этого Кальвин может разобраться с каждым, кто противоречит ему; с помощью единственного смелого приема он овладел тем, что до него никогда не удавалось городскому епископу. Потому что по правилам католической церкви требовалось проделать бесконечный путь по инстанциям, все выше и выше, прежде чем церковь решалась публично изгнать одного из членов своей паствы; Кальвин, предоставил проповедникам и консисториуму полную свободу повседневно пользоваться этим правом.

Лишь с трудом удается магистрату добиться, чтобы причастия происходили раз в квартал, а не ежемесячно, как требовал Кальвин.

С открытым сердцем приняли горожане Реформацию, добровольно собрались на городской площади, чтобы как независимые люди открытым голосованием признать новую веру. Но их республиканская гордость восстает против того, чтобы их, как каторжников, под стражей, десяток за десятком вели через весь город, дабы они в церкви торжественно поклялись каждому параграфу господина Кальвина. Не за тем поддержали они строгую нравственную реформу, чтобы теперь ежедневно жить под угрозой впасть не в милость и изгнания только за то, что за стаканчиком вина споют веселую песню или нарядятся в одежды, которые Кальвин или Фарел сочтут пестрыми или роскошными.

… жители Женевы восстают против Кальвина …

“И кто они, в конце концов, эти люди, которые держатся, как господа”, - начинает спрашивать себя народ.” Разве они коренные жители Женевы? Разве это старожилы, которые сообща трудились над величием и богатством города, испытанные патриоты, связанные столетним родством с лучшими семьями? Нет, это только что явившиеся, беглецы, попавшие сюда из другой страны, из Франции. С ними обошлись гостеприимно, им дали хлеб и содержание, и хорошо оплачиваемые должности, а теперь этот сын сборщика податей из соседней страны, которого мы как брата, как родственника приютили в теплом гнезде, осмеливается нас, самостоятельных граждан, поносить и устраивать нам разнос! Он, беглец, наш служащий, будет решать, кому дозволено, а кому не дозволено оставаться, в Женеве!”

В открытую заявляют в Женеве республикански настроенные граждане, что они не допускают мысли, чтобы их бранили, «как преступников». Целые улицы, и в первую очередь Немецкая, отказываются от требуемой присяги, они ропщут громко и возмущенно, что не будут ни присягать, ни уходить из родного города по приказу этого невесть откуда взявшегося французского голодранца. Сложилась серьезная, оппозиционная Кальвину группировка. В городе под влиянием анабаптистов прокатились выступления плебса, было разгромлено несколько католических церквей. По приказу магистрата несколько анабаптистских проповедников было казнено, а остальным приказали покинуть Женеву. Кальвину едва удалось принудить преданный ему малый совет, чтобы тот действительно подверг изгнанию уклоняющихся от присяги, но уже никто не решается больше проводить это непопулярное мероприятие, а исход новых городских выборов ясно показывает, что большинство в городе начинает восставать против кальвиновского произвола. Его надежные приверженцы потеряли большинство в новом совете с февраля 1538 года; на этот раз Женевская демократия сумела защитить свои права от притязаний Кальвина.

Кальвин наступал слишком стремительно... Было бы разумнее с его стороны теперь, пока он не завоевал снова светскую власть, действовать мягче, но дела его, тем не менее, обстоят все еще довольно благополучно; вновь избранный совет проявляет к нему только осторожность, но не враждебность. Даже самые ярые его противники вынуждены были в этот короткий период признать, что в основе кальвиновского учения лежит безоговорочная воля к усовершенствованию, что для этого человека важны не узко честолюбивые интересы, а великая идея. Его соратник Фарел по-прежнему остается авторитетом молодежи и толпы; и можно было бы слегка ослабить напряжение, если бы Кальвин хоть немного обладал дипломатическими способностями и соразмерял свои радикальные требования с рассудительными воззрениями горожан.

Но здесь мы сталкиваемся с твердокаменным характером Кальвина, с его железной непреклонностью. Ничто в жизни не было так чуждо этому великому человеку, как любезная обходительность. Кальвин не признает никаких компромиссных путей. Для него существует либо всё, либо ничего, абсолютная власть или полное отречение. С честной и добросовестной убежденностью он заявляет: «То, чему я учу, я получил от Бога, и это подтверждает мне моя совесть». Он утверждает: «Бог оказал мне милость объявить, что хорошо, а что плохо».

Его вовсе не волнует, что большинство нового городского совета настроено против него и вежливо рекомендует ему во имя мира прекратить эти угрозы и отлучения и присоединиться к умеренным воззрениям Бернского синода: но Кальвин, не признает легко доставшегося мира, если он должен уступить хоть в одном-единственном пункте. Никакой компромисс совершенно неприемлем для его натуры, и если магистрат ему противоречит, он, который сам требует от других абсолютного подчинения, мгновенно становится настоящим бунтовщиком против вышестоящей власти. Он в открытую с амвона поносит малый совет и заявляет, «что лучше умрет, чем отдаст святое тело Господне псам на растерзание». Другой проповедник обзывает в церкви городской совет «сборищем алкоголиков»; как каменные глыбы, твердо и незыблемо противостоят властям приверженцы Кальвина.

… магистрат изгоняет Кальвина из Женевы …

Магистрат не мог терпеть столь провокационного выступления церковников против своего авторитета. Мятежные духовники будут смещены со своих должностей и категорически обязаны в течение трех суток покинуть город. Наконец-то Кальвина самого постигло наказание изгнанием, которым он за последние полтора года угрожал стольким горожанам. Кальвин отнесся к своему поражению достаточно спокойно: “Если б мы служили людям, то были бы плохо вознаграждены, но мы служили Богу, и награда от нас не уйдет.”

 В течении года Кальвин пытается добиться компромисса со своими противниками из-за боязни, что его объявят схизматиком, который внес раскол в общину. Поселился Кальвин в г. Страсбурге, где его назначают лектором при академии и проповедником при французской церкви св. Николая. Он комментирует послания ап. Павла, принимает участие в публичных диспутах. Его лекции приезжают слушать даже из Англии. Летом 1539г. было готово к печати второе издание «Наставления» и издано толкование к Посланию к Римлянам - одно из лучших экзегетических произведений реформатора. К этому же времени относится и Небольшой тракта о Святом причастии, предназначавшийся для простой публики и потому написанный по-французски. В это же время он является руководителем страсбургской общины французских эмигрантов и проводит в ней ряд реформационных мероприятий. В частности, им была введена строгая нравственная дисциплина. Страсбургские реформаторы Буцер и Капитон втянули его в обсуждение общецерковных вопросов и Кальвин, несмотря на свое незнание немецкого языка, принял активное участие в работе Франкфуртского сейма и религиозных конференций в Гагенау и Вормсе в 1539 и 1540 гг., а также особенно важного регенсбургского сейма весной 1541 года. Уже здесь им была проявлена особая решимость в проведении всех необходимых церковных преобразований. Кальвин возлагал большие надежды на эти сеймы и надеялся достичь полного соглашения между всеми протестантскими партиями ради торжества победы над католиками. За деятельность по объединению протестантских князей вокруг французского короля Франциска I, король даже поблагодарил его через свою сестру. Но работа сеймов закончилась практически безрезультатно, немецкие протестанты считали Кальвина излишне радикальным. В будущем это явится причиной принятия Кальвиным приглашения вернуться в Женеву.

… возрождение католицизма в Женеве …

С трудом удалось магистрату найти на место двух столь внушительных личностей, как Фарел и Кальвин, пару сговорчивых проповедников, которые из страха оказаться неугодными народу не решаются применять суровые меры и совсем отпускают поводья, вместо того чтобы натянуть их потуже. Их стараниями дело Реформации в Женеве, так энергично, даже сверхэнергично начатое Кальвином, вскоре совсем застопорилось, и такие сомнения в вопросах веры овладели горожанами, что потесненная было католическая церковь понемногу воспряла духом и попыталась через толковых посредников снова завоевать Женеву для римской веры. Положение становится все более и более критическим; один за другим те самые обращенные в Реформацию люди, которым Кальвин представлялся слишком суровым и строгим, начинают волноваться и спрашивать себя, не лучше ли все-таки железная дисциплина, чем надвигающийся хаос? Уже большинство граждан и даже некоторые из прежних противников Кальвина настаивают на возвращении изгнанника, и, в конце концов, у магистрата не остается иного выхода, как удовлетворить всенародное желание.

На выборах 1540г. в Женеве снова победили новые горожане. По обвинению в государственной измене синдик Жан Филипп (он уступил часть Женевских владений Берну) был казнен. Казнены были и 3 других синдика, содействовавшие изгнанию Кальвина. Победители сразу же обратились ко всем гиллерменам (от имени Фареля Guillaume) с призывом возвратиться в город.

Первые послания и письма Кальвину - это пока еще робкие и осторожные запросы; но вскоре они становятся более откровенными и безотлагательными. Приглашение явно превращается в просьбу: совет уже пишет не «месье» Кальвину, что он мог бы вернуться, чтобы помочь городу, но «мэтру» Кальвину; и наконец растерянные советники коленопреклоненно просят «любезного брата и единственного друга» снова занять должность проповедника, и к этому добавляется обещание «так вести себя по отношению к нему, чтобы у него были основания остаться довольным».

Если бы Кальвин был мелочной натурой и радовался бы дешевому успеху, он мог быть полностью удовлетворен тем, что его умоляли вернуться в город, который два года назад изгнал его с таким презрением. Но кто хочет всего, никогда не согласится на частичное разрешение конфликта, и Кальвин в этом самом священном для него деле печется не о личном тщеславии, но о победе авторитета. Он не желает, чтобы какое-то начальство вторично препятствовало ему в его делах; когда он вернется, в Женеве может быть признана только одна законная власть – духовенство. Пока город со связанными руками и с обязательством полного подчинения не будет передан целиком в его распоряжение, Кальвин отказывается от каких бы то ни было обещаний, и с хорошо рассчитанным преувеличенным отвращением он долгое время отклоняет все настойчивые предложения. «Во сто раз охотнее я пойду на смерть, чем еще раз начну мучительную прежнюю борьбу»,- пишет он Фарелу. Он не делает ни одного шага навстречу своим бывшим противникам. Когда, в конце концов, магистрат на коленях уже умоляет Кальвина вернуться, даже его ближайший друг Фарел теряет терпение и пишет ему: «Ты ждешь, наконец, чтобы и камни позвали тебя?». Но Кальвин продолжает упорствовать, пока Женева полностью не сдастся. И только когда город дает клятву блюсти катехизис и требуемую «дисциплину» согласно его воле, когда советники направляют смиренные письма в Страсбург, братски взывая к тамошнему обществу помочь им вернуть этого незаменимого человека, когда Женева оказывается униженной не только перед ним одним, но перед целым миром, Кальвин уступает и объявляет, наконец, что он согласен принять свою старую должность с новой полнотой власти.

Женева готовится к встрече Кальвина, как побежденный город - к въезду завоевателя. Сделано все возможное, чтобы предупредить его недовольство. Наконец, 13 сентября 1541 года, карета приближается к городским воротам, и немедленно собираются огромные толпы людей, чтобы с ликованием ввести вновь вернувшегося в городские стены. Мягким и податливым, как глина, стал теперь город в руках Кальвина, и он не отступит, пока не превратит этот город в шедевр своей творческой мысли. С этого часа они неотделимы больше друг от друга - Кальвин и Женева, дух и форма, Творец и его творение.

… возвращение Кальвина в Женеву …

С того часа, как этот человек в черной ниспадающей сутане вошел в городские ворота, начался один из самых достопамятных за все времена экспериментов: государство, дышащее бесчисленными живыми клетками, должно было стать одним большим механизмом, народ со всеми своими чувствами и мыслями - единой системой; это был первый опыт полной унификации целого народа, предпринятый здесь, в центре Европы, во имя идеи. style='font-family: "Times New Roman"'> С всею серьезностью, с великолепно продуманной систематичностью приступает Кальвин к выполнению смелого плана превратить Женеву в первое на земле Царство Божье: общество без земных мерзостей, коррупции, беспорядка, пороков и грехов, истинный Новый Иерусалим, из которого изойдет благодать по всей земле,- эта единственная идея стала теперь его жизнью, а его жизнь - единственно служением этой идее. Ведь всеми своими требованиями, этот человек стремился добиться от людей только одного - чтобы они жили правильно, то есть в соответствии с волей и предписаниями Господними.

Это и в самом деле звучит просто и бесспорно ясно. Но как узнать Господню волю? И где найти Его предписания? “ В священном писании”, отвечает Кальвин,” и только там дышит, там живет вечно живое Слово и воля Божья. Не случайно оставлено нам священное Писание. Бог очень ясно изложил в нем Свои мысли, чтобы Его заповеди были понятны и чтобы люди помнили их. Оно было до церкви и стоит над церковью, и нет правды вне Писания. Поэтому в истинно христианском государстве слово Библии, Божье Слово, должно быть единственной нормой нравственности, мыслей, веры, права и самой жизни, ибо это книга всей мудрости, всей справедливости, всей правды.”

Для Кальвина, началом и концом всего является Библия, все решения во всех делах основаны на написанном в ней Слове. При таком понимании Писания как высшего закона для всех земных деяний может показаться, собственно, что Кальвин лишь повторяет хорошо знакомые старые уложения Реформации. В действительности же он делает огромный шаг в сторону от Реформации и по существу полностью отходит от ее первоначального смысла. Ибо Реформация начиналась как духовно-религиозное освободительное движение, она хотела сделать Евангелие доступным для всех; не папа римский и не собор, а личное убеждение должно было утвердить в каждом христианскую веру. Но эту провозглашенную Лютером «свободу христианина» Кальвин категорически отбирает у людей, как и всякую другую форму духовной свободы; ведь только ему персонально и в полной мере ясен смысл Слова Господня и поэтому он выставляет требование положить конец дальнейшему толкованию и перетолкованию Божьего учения; незыблемо, как каменные колонны кафедрального собора, должно быть библейское слово, дабы не пошатнулась церковь. Отныне оно не должно существовать, как вечно творчески развивающаяся истина.

Этим кальвиновским требованием была введена новая, протестантская ортодоксальность, взамен папской, и с полным основанием эта новая форма была названа библиократией. Потому что лишь одна книга Библия, является теперь властелином и судьей в Женеве, Бог - законодателем, а его проповедник - единственным толкователем этих законов. Он «судия», выше королей и выше народа стоит его беспрекословная власть. Данное консисториумом толкование Библии определяет теперь, вместо магистрата и гражданских законов, что дозволено, а что запрещается. В первую очередь искусство,- осуждается как суетное и безнравственное излишество.

В этом глубочайший смысл кальвиновских нововведений: дабы поднять Божественное как можно выше над земным, вдавливает он земное как можно глубже; чтобы придать должное величие Богу, он унижает и искореняет идеи человеков.

… Кальвинский проект церкви …

Его проект церковных ордонансов (ordonnances ecclesiastiques), однако, был принят магистратом лишь после долгих споров и с ограничениями. Этот проект представлял из себя следующее:

1. устанавливались четыре церковных чина:

пасторы (ministres, pasteurs),

доктора для преподавания в школе,

старейшины (anciens) для нравственного надзора за гражданами,

диаконы, для различных благотворительных дел.

2. Старейшины и диаконы избирались из числа светских лиц магистратом (старейшины - из правительственных органов). Церковные должности тоже замещались магистратом, по рекомендации пасторов и после экзамена.

3. Создавалась консистория из 12 старейшин и 8 пасторов, которая разбирала особо важные проступки против нравственности и отступления от истинной веры. В менее серьезных случаях пасторы и старейшины, постоянно совершавшие обходы по домам, ограничивались частным внушением.

Из церковного обихода устранялись украшения, символы, церемонии.

Отменялись последние праздники, оставленные Реформацией (Рождество, Обрезание, Благовещение, Вознесение) и оставлялось только Воскресение.

В 1543г. вышло третье издание Наставления в христианской вере, где содержалась подробная программа церковного переустройства. По этой программе предусматривалось разделение светской и церковной сфер. Наблюдение за нравственностью входило в сферу церковных органов. Выборы в консисторию и в пасторы должны были быть демократическими. Кандидаты назначались пасторами, но избрание совершалось при общем собрании всех членов общины. Они подвергались строгому экзамену, во время которого выяснялись их правоверность, умение проповедовать, безупречность их поведения. Избранные должны были принести присягу в ревностном соблюдении своих духовных обязанностей и соблюдении гражданских законов, насколько последние не будут противоречить его обязанностям перед Богом.

Пасторы приравнивались к пророкам и апостолам: они должны были возвещать Слово Божье, учить, увещевать народ, раздавать причастие и вместе со старейшинами налагать церковные наказания. Снисходительность к грешнику не подобает пастору, ибо он не только провозвестник истины, но и ее защитник, мститель за обиды, нанесенные Имени Божьему. Он должен подражать той страстности, с которой Павел обрушивался на ложных пророков. О содержании пасторов должна заботиться община. Кальвин не требовал от них евангельской бедности и даже не запрещал им заботиться о приумножении своих богатств, если это не противоречит строгой нравственности. Он видел в материальной обеспеченности средство для большей независимости духовного сословия. В своих проповедях и на заседаниях совета часто настаивал на возвращении новому духовенству церковного имущества, отобранного у католиков.

Положение самого Кальвина в общине выросло необычайно. На протяжении 1540-1564 гг. он фактически правил городом. Авторитет его был настолько высок, что враги даже прозвали его Женевским папой. Он помимо всего прочего занимается и дипломатической перепиской, редактированием политического, судебного, полицейского законодательства Женевы. Беспорядки предыдущей эпохи привели управление Женевы в большое расстройство, Кальвин пытается привести все в порядок. Уже в начале 1543 г. комиссия под его руководством провела ряд мероприятий: были установлены определенные рамки для деятельности различных государственных органов, четко и ясно обозначены обязанности должностных лиц. До мельчайших подробностей было разработано судебное устройство. Кальвин пишет подробные инструкции для смотрителей за постройками, для пожарной команды, даже правила для ночных сторожей. Недаром Кальвин изучал в свое время право. Почти каждый день он появлялся перед городским советом со своими докладами, донесениями и извещениями.

Но его личное влияние не могло обеспечить беспрепятственного проведения реформ. Чем больше проводилась реформа, тем сильнее становились оппозиционные настроения среди населения и в самом магистрате. В данном случае немалую роль играли сами мероприятия магистрата. Запрещались танцы, театральные представления, азартные игры. За произнесение кощунств и проклятий налагались строгие наказания. Как признавал один из почитателей Кальвина, законы его были писаны кровью и огнем. Проповедь Кальвина не упала на бесплодную почву. Вряд ли можно найти, даже в те времена, другое государство, где бы при таком небольшом населении и в такой промежуток времени совершено было так много казней: 58 смертных приговоров и 76 декретов об изгнании в такое сравнительно мирное время, каким был первый период его деятельности в Женеве (1542 – 1546 гг.), лучше всего показывают, как охотно Женевские власти пользовались своим правом. Но еще ужаснее была та жестокость, которой отличалось само судопроизводство. Пытка была необходимой принадлежностью всякого допроса - обвиняемого пытали до тех пор, пока он не признавал обвинения, подчас в мнимом преступлении. Детей заставляли свидетельствовать против родителей. Иногда простого подозрения достаточно было не только для ареста, но и для осуждения: в числе этих 76 человек, осужденных на изгнание, 27 были осуждены только по одному подозрению. Человеческая жизнь словно потеряла всякую цену в Женеве.  

Кальвин протестовал против подобной жестокости. Магистрат же попытался даже закрыть трактиры и заменить их собраниями граждан (так называемые аббатства, по одному в каждом из 5 городских кварталов), под надзором властей, для религиозных бесед. Хозяин заведения был правительственным чиновником и следил, чтобы гости не садились за стол без предварительной молитвы, не божились, не вели себя неприлично, не вступали в бесполезные споры. Неутомимый в работе, Кальвин требовал того же и от других. Никто не имел права бездействовать. Исчезли из города нищие. Кальвин старался стимулировать экономическую жизнь Женевы, но, в то же время, был против излишнего обогащения. Один раз он даже сказал, что народ надо держать в бедности, иначе он перестанет быть покорным воле Божьей. Хотя Женева утратила в силу целого ряда причин свое прежнее экономическое значение, но зато, по выражению французского историка Мишле, сделалась городом духа, основанным стоицизмом на скале предопределения.

Широко хлынул поток религиозных эмигрантов из Италии, Англии, Нидерландов и особенно Франции. Французских эмигрантов оказалось настолько много, что через 15-20 лет они составили не менее половины населения Женевы. Этими пришельцами оказались недовольны особенно городские низы, увидевшие в них основную причину повышения цен и упадка ремесел. Их недовольство обрушилось, прежде всего, на пасторов и особенно Жана Кальвина. Многие горожане оказались недовольны преследованиями за нарушение моральных запретов, которым подвергались все независимо от их должности и положения. В 1546 г. за участие в танцах был осужден целый ряд высших должностных лиц города, в том числе генеральный капитан и первый синдик. Они выслушали суровое внушение и принесли публичное покаяние. В 1547 г. образовалась сильная партия недовольных ( перринисты), которые стремились ограничить влияние Кальвина и в большей степени подчинить консисторию и коллегию пасторов магистрату. Особыми нападками с их стороны подвергалось церковное отлучение. В основе их деятельности лежали идеи У. Цвингли, поэтому значительная часть протестантов Швейцарии, особенно из Берна, оказалась на их стороне.

Выступили против кальвинистов и различные радикальные группировки, в частности анабаптисты и либертины, с которыми Кальвину пришлось полемизировать в своей работе ( Против неистовой секты либертинов, именуемых спиритуалами, 1545 г.). По их учению, существует лишь единая Божественная субстанция, которая проявляется во всех творениях. Все, что создано, происходит от Бога и есть сам Бог. Бог есть все - и материя и дух. Следовательно, все божественно: нет ни ангелов, ни демонов, ни добра, ни зла, ни правды, ни лжи. Евангелие Божественно, но, как и всякая друга книга. Все земные блага должны быть общей собственностью. Подобные идеи довольно широко были представлены в так называемой народной реформации.

Пользуясь попустительством магистрата, недовольная молодежь стала выступать против пасторов, задирать их на улице, демонстративно нарушать различные запреты, преследовать французов. Доклады и жалобы Кальвина, как правило, оставались без последствий. В 1549 г. Кальвин и Генрих Буллингер заключили Цюрихское соглашение, по которому устанавливалось единство цвинглианской и кальвинистской церквей в некоторых спорных вопросах и закладывалась, таким образом, основа для их дальнейшего сближения. Но большинство цвинглианских проповедников все еще оставалась в оппозиции к Кальвину.

С 1551 г. начался спор между Кальвином и представителями лютеранства в Германии, особенно Иоахимом Вестфалем. В этом же году начались столкновения Кальвина с французским врачом и ученым Жеромом Бользеком по поводу предопределения. Идеи Бользека оказались популярны и в Женеве. Здесь на его стороне выступил в 1552 г. юрист Тролье, которому даже поручили цензуру сочинений Кальвина.

… появление на сцене действий Мигеля Сервета …

Критическим положение стало в 1553 г. В магистрате перевес оказался на стороне перринистов. В Женеве появился один из самых серьезных и опасных противников Кальвина испанский ученый Мигель Сервет (1509 - 1553).

Из миллионных человеческих масс история временами выбирает какую-то отдельную личность, чтобы на ее примере привести в столкновение мировоззренческие разногласия. Человек этот совсем не обязательно должен быть высочайшим гением. Часто история довольствуется совершенно случайным именем, чтобы вписать его навеки в память поколений.

 Сервет родился в Наварре. Благодаря своим блестящим способностям, уже в 14 лет получил место секретаря у духовника императора Карла V. Получил великолепное образование и хорошо знал право, медицину, теологию, математику, географию.

Разносторонние способности были перемешаны в этом странном человеке: сильный и одновременно слабый, ищущий, упрямый интеллект, но при этом чистое стремление к истине.

Дилетант во всех науках сразу - в философии, медицине, теологии, он ослепляет иногда смелыми наблюдениями. Иногда вспыхивает в книге его пророческих вещаний путеводная звезда истинного научного открытия, как, например, открытие малого круга кровообращения, в результате исследований он пришел к открытию. Сервет утверждал, что кровь идет от сердца и совершает длинный и удивительный путь вокруг всего тела, но Сервет нисколько не заботился о систематизации и научном углублении своих наблюдений. Известный ученый и астроном Сервет - тот самый, который дал наименование известной Швейцарской фирме по производству часов (тогда ученые не были узкими специалистами и Сервет занимался в том числе и часовыми механизмами). В нем была сосредоточенна огромная сила духа, его больше интересовало богословие.

Будучи примерно одного возраста с Кальвином, Сервет почти еще мальчиком переживает первое столкновение с жизнью: в 15 лет он вынужден бежать от инквизиции из родного Арагона в Тулузу, чтобы продолжить там свои занятия. В качестве секретаря Карла V едет он в Италию, а позднее в Аугсбург; там юный гуманист, как и все его современники, попадает под влияние политических страстей великой церковной распри. Его дух оказывается в полном смятении перед зрелищем всемирно-исторического спора между старым и новым учением. Страстные религиозные искания ученого привели его к разрыву с католичеством. Однако не примкнул он и к Реформации, поскольку считал, что она сохранила слишком много от церковного предания. Для него единственными критериями истины стали Библия и разум. Он тщательно изучал Писание на еврейском и греческом языках, а также литературу святых отцов. В результате Сервет пришел к мысли о необходимости радикального пересмотра всей догматики, начиная с тринитарного учения.

Этот 20-летний юнец хочет доказать вождям Реформации, что они недостаточно полно реформировали церковь и что ему известна истина. В нетерпении посещает он крупных ученых своего времени, Мартина Буцера и Капито в Страсбурге, Эколампадиуса в Базеле, чтобы призвать к скорейшей ликвидации в евангелической церкви ложного догмата о троице.

Можно себе представить, какой ужас охватывает достопочтенных проповедников и профессоров, когда к ним, как снег на голову, вдруг сваливается безусый испанский студент и требует, чтобы они немедленно отреклись от всех своих воззрений и послушно присоединились к его радикальному учению. Как будто сам дьявол заслал своего собрата в их кабинеты, так открещивались они от этого еретика.

Если вожди его не понимают, если ученые и мудрые в своих кабинетах не желают его слушать, борьбу надо продолжить в открытую; пусть весь христианский мир узнает его аргументы! Собрав последние деньги, 22-летний Сервет издает в Хагенау свою рукопись. В своем первом сочинении De trinitatis erroribus ( О тринитарных заблуждениях , 1531), изданном в немецком городе Гагенау с позиций пантеизма он выступал с резкой критикой догмата о троичности Бога (христиане, поклоняющиеся Троице - трехбожники), по его мнению, Логос во Христе и Дух Божий - только проявления Единого, в Котором нет предвечных ипостасей (антитринитаризм). Автор был твердо убежден в своей избранности и считал, что другие реформаторы должны ему подчиниться. Книга вызвала целую бурю протестов в Германии и во многих княжествах была запрещена.

 Буря обрушилась на него. Его проклинают в церквах, и во всем протестанском мире считается он с этого часа избранным посланцем сатаны.

Само собой разумеется, что для человека, который восстал против всего мира, который объявил заблуждающимися сразу обе церкви - и католическую и протестантскую, для такого человека на всем христианском Западе нет больше ни одного спокойного уголка, ни одного города, ни одного дома, ни одной крыши над головой. Единственно мыслимое для него спасение - бесследно исчезнуть, стать невидимым и неузнаваемым, сбросить с себя свое имя, как горящую одежду.

Правка врачебных книг снова привлекла его подвижный ум к медицине, и в скором времени он уже всерьез обучается врачеванию; он едет в Париж, чтобы продолжить образование, и работает там, у Везалия препаратором на лекциях по анатомии. Он смело берется за математику, метеорологию, астрономию и астрологию, но такая смесь вызвала негодование врачей; Сервет-Виллановус вступил в конфликт с властями и, в конце концов, был обвинен парламентом в применении астрологии - науки, осужденной церковными и гражданскими законами. И на этот раз Сервет снова спасается скоропалительным бегством, только бы не обнаружилось при официальном следствии его тождество с повсеместно разыскиваемым архиеретиком. Доцент Виллановус внезапно исчез из Парижа, как некогда исчез из Германии богослов Сервет.

Долго о нем ничего не было слышно. И когда он опять всплыл на поверхность, то носил уже другую маску: кто бы мог заподозрить, что новый лейб-медик архиепископа Польмье из Вьенна, этот благочестивый католик, который каждое воскресенье ходит к мессе, и есть настоящий архиеретик, осужденный парламентом шарлатан? Во всяком случае, Мишель де Вильнев (он же Мигель Сервет) благоразумно остерегается распространять во Вьенне свои сочинения. Он держится вполне тихо и незаметно, навещает и лечит многих больных, хорошо зарабатывает; и почтительно, ничего не подозревая, снимают шляпы честные горожане Вьенна, когда мимо них с достоинством и испанским благородством проходит лейб-медик архиепископа доктор Мишель де Вильнев: какой благочестивый, ученый и скромный человек!

Человек с темпераментом Сервета не может долго вынести вынужденного одиночества в размышлениях над самыми для него жизненно важными вопросами; ему непременно нужно, чтобы весь мир начал, наконец, думать вместе с ним.

И поэтому ежедневной пыткой было для него наблюдать, как вожди евангелизма провозглашают ложные, по его мнению, догмы крещения детей и триединства, и, как христианство все еще остается запятнанным этими антихристовыми заблуждениями.

В этом мучительном состоянии пытается Сервет - вполне понятное желание - найти себе единомышленника, хотя бы вдалеке, с которым он мог бы вести духовный диалог; и так как он не решается на близкое общение здесь, у себя, ни с кем, он высказывает свои взгляды в письмах.

… Сервет начинает переписку с Кальвином …

И роковым образом именно Кальвину подарил этот человек свое полное доверие. Именно у этого радикальнейшего и отважнейшего новатора евангелического учения надеялся Сервет найти понимание и поддержку такого толкования священного Писания или хотя бы возобновить прежнюю устную дискуссию. Ведь сверстники встречались однажды, в университетские времена, в Париже; и вот теперь спустя годы, когда Кальвин уже стал проповедником Женевы, а Мишель де Вильнев - лейб-медиком вьеннского архиепископа, между ними завязывается переписка через одного лионского книготорговца. Инициатива исходит от Сервета. С не терпящей отлагательства поспешностью, даже с излишней поспешностью обращается он к Кальвину, чтобы склонить на свою сторону этого сильнейшего теоретика Реформации для борьбы против догмата троицы, и шлет ему письмо за письмом. Поначалу Кальвин ограничивается в ответах доктринерскими уговорами; считая своим долгом поучать заблудших и в качестве главы церкви возвращать отбившихся в доброе стадо. Он пытается разъяснить Сервету ошибочность его представлений; но вскоре Кальвина начинают, наконец, раздражать еретические домыслы Сервета. Он писал Кальвину: «Я понимал, что ты стоишь на ложном пути, одобряя чудовищное разделение Бога на три ипостаси»,- уже одно это означало вызвать у опасного противника опаснейшее раздражение. Но когда, ко всему прочему, шлет Сервет всемирно известному автору «Установления христианства» экземпляр его книги, на полях которой он, как учитель школьнику, помечает то, что считает ошибками, можно себе представить настроение, с которым Кальвин воспринимает высокомерие этого дилетанта богословия. Сервет так же выступал против догмата об абсолютном предопределении и в соответствии с давней гуманистической традицией настаивал на свободной воле человека, как средстве получения спасения.

Именно того единственного, который не желает его знать, хочет он любой ценой привлечь к своей идее и не отступает, как будто в него, как писал Кальвин, вселился сатана. Вместо того чтобы остерегаться самого опасного, какого только можно вообразить себе, противника, он шлет ему для прочтения еще не напечатанные отрывки из подготовленного им богословского труда. Не говоря уж о том, что само содержание должно было вызвать раздражение Кальвина, в какое состояние должно было привести его название книги! Ведь Сервет назвал свою исповедь «Восстановление христианства», чтобы с полной очевидностью показать всему миру, что кальвиновскому «Установлению» противопоставляется «Восстановление».

 В 1532г. появился его труд Dialogi de trinitate (Диалоги о Троице). В конце 30-х годов он издал сочинение Птолемея. В 1553г. Сервет под псевдонимом Villeneuve издал в Лионе свое сочинение Christianismi restitutio (Восстановление христианства). Цель этого труда - восстановить христианство. В нем он смыкается с анабаптистами и заявляет о необходимости крещения в сознательном возрасте. Бог един и непознаваем, но открывается человеку в Слове и Духе. Слово и Дух - способы самовыражения Бога, а не его ипостаси. Перед воплощением Слово было Элохимом, или "несотворённым светом". Сервет называет его так же Христом. В отличии от Него, Иисус - это земной Сын Бога, которого Мария родила от Христа, и он не являлся бессмертным. Было превращение "несотворённого света" во "второго Адама"(Иисуса). Особенно достается католической церкви, которую Сервет называет содомской блудницей. Лютеранам и кальвинистам он пытается доказать, что умерщвление плоти и добрые дела также ведут к спасению, как и вера.

Еще до напечатания книги Сервет сообщил важнейшие отрывки из нее Кальвину. Кальвин категорически заявляет книготорговцу Фрейлону, который до сих пор посредничал в переписке, что у него есть более срочные дела, чем эта пустая трата времени. Одновременно он пишет своему другу Фарелу: «Сервет написал мне недавно и приложил к письму толстый том своих измышлений, полагая с невероятной наглостью, что я вычитаю там удивительные вещи. Он сообщает, что готов приехать сюда, если я того пожелаю. Но я не хочу бросаться своим словом; ведь если он приедет, то, пока я еще пользуюсь каким-то влиянием в этом городе, я не допущу, чтобы он покинул его живым».

Узнал ли Сервет об этой угрозе или (в каком-то утерянном письме) Кальвин сам предостерег его - как бы то ни было, Сервет понял, наконец, какого смертельного ненавистника он приобрел; впервые почувствовал он себя неуютно при мысли, что опасная рукопись, которую он под величайшим секретом переслал Кальвину, продолжает оставаться в руках человека, так часто выражавшего ему свое враждебное отношение. «Раз ты считаешь,- пишет он, испуганный, Кальвину,- что я для тебя как сатана, я ставлю точку. Верни мне мою рукопись и всего тебе хорошего. Но если ты честно веришь, что папа есть Антихрист, ты так же должен быть убежден, что триединство и крещение детей, которые составляют часть папского учения,- это дьявольская догма».

Но Кальвин не собирается отвечать и еще меньше думает о том, чтобы вернуть Сервету изобличающий его манускрипт. Осторожно, как опасное оружие, прячет он еретическое писание в ящик, чтобы в подходящий момент его можно было оттуда извлечь. Потому что оба они знают теперь, когда сказаны все самые резкие слова, что должна начаться борьба, и в мрачном предчувствии пишет Сервет в те дни одному богослову: «Я отдаю себе сейчас полный отчет в том, что мне предстоит принять смерть за свои дела. Но эти мысли не могут сломить моего мужества. Как ученик Христа иду я по стопам моего Учителя».

Сервет действительно держится в течение долгого времени вполне тихо. Он отказался от попыток переубедить неподдающегося Кальвина и всю силу отдает теперь своему произведению. С молчаливой и потрясающей самоотверженностью продолжает лейб-медик архиепископа, тайно работать над своим «Восстановлением», которое, как он надеется, должно намного превзойти в истине старую Реформацию и освободить души для подлинного христианства.

О том, что Сервет полностью сознавал опасность, грозящую ему после опубликования книги, говорят особые предосторожности, принятые им при ее печатании.

Даже типографский станок был перенесен из типографии в уединенный дом, специально с этой целью нанятый Серветом. Там работали самые надежные люди, поклявшиеся хранить тайну, и, конечно же, на готовой книге не будет никаких указаний на издателя и местонахождение типографии. Только на последней странице, над выходными данными оставил Сервет, опять роковым для себя образом, инициалы М. С. В. (Мигель Сервет Виллановус) и тем самым дал ищейкам инквизиции неоспоримое доказательство своего авторства.

… Сервет разыскивается католической инквизицией …

Едва лишь книга Сервета оказалась в руках Кальвина, как уже 16 февраля 1553 года один из его друзей, протестантский эмигрант по имени Гильом де Три, пишет из Женевы во Францию своему кузену Антуану Арней, который столь же фанатически остался католиком, как де Три стал протестантом. В своем письме де Три вначале восхваляет протестантскую Женеву за то, как превосходно здесь подавляются любые еретические происки, тогда как в католической Франции этот сорняк пышно разрастается. Но потом неожиданно дружеская болтовня становится угрожающе серьезной: там, во Франции, пишет де Три, есть, к примеру, один еретик, который заслуживает быть сожженным, где бы он ни находился...

И де Три уточняет; «Речь идет об одном арагонском испанце по имени Мигель Сервет, который называет себя Мишелем де Вильнев и занимается медициной». И тут же прикладывает к письму титульный лист книги Сервета, оглавление и первые четыре страницы.

Все произошло так, как и было задумано при составлении этого доноса. Ревностный католик кузен Арней, вне себя мчится с письмом к лионским церковным властям, кардинал с величайшей поспешностью отправляется к папскому инквизитору Пьеру Ори. С ужасающей быстротой начинает вращаться пущенное Кальвином колесо. 27 февраля поступил донос из Женевы, 16 марта Мишель де Вильнёв уже призван к ответу во Вьенне.

Но к горчайшему неудовольствию ревностно-благочестивых Женевских доносчиков искусно сработанная мина не взорвалась. Возможно, сам архиепископ вьеннский дал своему лейб-медику весьма ценный совет своевременно укрыться. И когда появилась вьеннская инквизиция, печатный станок уже таинственным образом исчез, рабочие клялись и уверяли, что никогда не печатали книги такого сорта, а высокоуважаемый доктор Виллановус возмущенно отрицал какую-либо связь с Мигелем Серветом...

И вероятно, это темное дело так и осталось бы без последствий, если бы Арней не обратился в Женеву, дабы получить у своего кузена де Три новые и на сей раз неопровержимые доказательства.

И тут происходит невероятное: после неудачной попытки втянуть Бога в эти человеческие, вернее, бесчеловечные дрязги убежденный честный протестант предоставляет в руки католической инквизиции убийственные свидетельские документы, а именно, собственноручные письма Сервета и куски рукописного текста книги. Теперь уж католический судья может быстро и скоро выполнить свою работу.

… Сервет пойман инквизицией …

Говорят, что кардинал де Турнон и глава инквизиции Ори громко смеялись, получив, благодаря любезному усердию их смертельного врага архиеретика Кальвина, буквально навязанные им бесспорные доказательства против еретика Сервета, и можно вполне понять веселое настроение князей церкви: слишком уж неловко прикрыто ханжеским стилем несмываемое пятно на чести Кальвина, потому что все-таки им, именно им любезнейше помогает вождь протестантизма сжечь еретика. Такие вежливость и услужливость отнюдь не были приняты между обеими церквами, которые огнем и мечом, виселицами и четвертованием непримиримо сражались друг с другом во всех странах земного шара. Но теперь, после такого приятного, расслабляющего мгновения инквизиторы энергично принялись за свое жестокое дело. Сервет арестован, посажен в тюрьму и тщательнейшим образом допрошен. Предоставленные Кальвином письма являются такой ошеломляющей и потрясающей уликой, что обвиняемый не может больше отрицать идентичность Мишеля де Вильнёв и Мигеля Сервета. Дело его проиграно. Скоро во Вьенне запылает костер.

Но и во второй раз оказывается преждевременной страстная надежда Кальвина, что заклятые недруги избавят его от архиврага. Несмотря на все его старания, у Сервета, который долгие годы был высоко уважаем в округе как врач, нашлись доброжелатели, или - что вероятнее всего - церковные власти именно потому доставили себе удовольствие проявить некоторую небрежность, что уж слишком торопился Кальвин отправить этого человека на смерть; лучше, думали они, дать улизнуть одному не очень опасному еретику, чем оказать услугу такому в тысячу раз более опасному организатору и пропагандисту всякой ереси, как мэтр Кальвин в Женеве!

… бегство из тюрьмы и его появление в Женеве …

И в то время как других еретиков держали взаперти в тесных темницах прикованными цепями к стене, Сервету, вопреки всем правилам, разрешали ежедневные прогулки в саду, чтобы подышать свежим воздухом. И 7 апреля во время одной из таких прогулок Сервет исчез. Надзиратель нашел только его халат и лестницу, с помощью которой он перелез через садовую стену; «место живого человека на вьеннской рыночной площади сожгли его портрет, и пять тюков «Восстановления». Утонченно разработанный женевский план - коварно уничтожить духовного противника с помощью чужого фанатизма, не замарав собственных рук,- не удался. С окровавленными руками, вызвав ненависть всех гуманистов, должен будет Кальвин сам нести ответственность за то, что он продолжал свирепствовать против Сервета и послал человека на смерть только из-за его убеждений.

После бегства из тюрьмы Сервет на несколько месяцев бесследно пропал. Никто и никогда не сможет представить себе или выразить словами, какие муки претерпел этот страдалец вплоть до того августовского дня, когда он въехал на взятом взаймы коне в опаснейшее для него место на земле - в Женеву и остановился там в гостинице.

И останется необъяснимым также, почему этот «влекомый несчастливой звездой» человек, как потом о нем скажет Кальвин, искал убежище именно в Женеве. Действительно ли он провел здесь только одну ночь, чтобы на следующий день бежать дальше через озеро на лодке? Надеялся ли он, что в личной беседе ему скорее удастся убедить своего главного врага, чем в письмах? Или его поездка была в Женеву одним из тех безумных действий перенапряженных нервов, тем сжигающим наслаждением игры с опасностью, которое охватывает иногда людей в состоянии крайнего отчаяния? Этого никто не знает и никогда не узнает. Ни один допрос или протокол не объяснил, почему Сервет выбрал Женеву и именно Женеву, где он мог ожидать от Кальвина только жестокости.

Едва прибыв в Женеву, Сервет в воскресенье отправляется в церковь, где собирается все кальвинское сообщество, и не куда-нибудь, а прямо в церковь св. Петра, где проповедует Кальвин, единственный человек, который знает его в лицо еще по тем прошлым парижским дням. В любом случае было что-то таинственное в том, что толкало Сервета навстречу его судьбе.

Ведь в городе, где каждый официально обязан следить за каждым, любой посторонний неизменно привлекает к себе любопытные взгляды. И случилось то, чего следовало ожидать: Кальвин узнает среди своей богобоязненной паствы беглого волка и немедленно отдает охранникам приказ взять Сервета при выходе из церкви. Час спустя Сервет уже закован в цепи.

Сервет чужеземец, испанец, у него нет друзей, почитателей и защитников, к тому же его уже в течение многих лет ненавидит все духовенство Реформации за дерзкие выпады против троицы.

Пока жертва гниет в застенке, Кальвин строчит послание за посланием руководителям реформатских общин в Цюрихе, Базеле, Берне и в Шафхаузене, чтобы заблаговременно повлиять на их заключения. Он рассылает гонцов во все стороны, приводит в движение все дружеские связи, чтобы убедить своих коллег, что они не должны позволить столь преступному богохульнику уйти от справедливого суда. Его единоличному влиянию весьма способствовало то обстоятельство, что Сервет, был широко известным нарушителем спокойствия в богословии и что еще со времени Цвингли и Буцера «дерзкого испанца» ненавидели в церковных кругах; все швейцарские синоды и в самом деле единодушно считали взгляды Сервета ложными и возмутительными, и хотя ни одна из четырех общин открыто не требовала и не одобряла смертной казни, они, тем не менее, в принципе соглашались с необходимостью применения строгих мер. Из Цюриха пишут: «К какому наказанию следует осудить этого человека - в этом мы полагаемся на вашу мудрость»; Берн, обращаясь к женевскому магистрату, призывает Господа «дать женевцам дух мудрости и силы, чтобы вы служили вашей и другим церквам и очистили их от этой чумы». Но призыв к насильственному устранению смягчен предостережением: «При том, однако, условии, что вы не сделаете ничего такого, что может показаться ужасным для христианского магистрата».

В нескольких заседаниях совета, который, по сути, превратился в церковный суд, происходили длинные споры между Кальвином и Серветом по самым сложным догматическим вопросам. На следствии и суде Кальвин выступал и в роли свидетеля. Сначала Сервета обвиняли в принадлежности к анабаптистам. Сервет практически признал еретичность своих взглядов, но ссылался на обычай древней церкви, которая не уничтожала, а лишь изгоняла еретиков. В новом обвинительном акте, составленном по решению магистрата светским прокурором, Сервет признавался уже не еретиком, а богохульником и мятежником и подлежал смерти в соответствии с законодательством Грациана и Феодосия. Сервет обвинил Симона-волхва, т. е. Кальвина, в фальсификации и предложил судебный поединок: если побеждает Кальвин и доказывает еретичность взглядов Сервета, то Сервет подлежит смертной казни, а его книги - сожжению, но, если побеждает Сервет, то будет казнен Кальвин. Магистрат обратился за решением к различным швейцарским церквям. Последние выступили на стороне Кальвина и осудили Сервета как величайшего еретика и богохульника, но ничего не решили относительно меры наказания. Магистрат на основе этих материалов приговорил Сервета к смерти. Так городской совет Женевы приговорил Мигеля Сервета быть заживо сожженным.

… мученическая смерть Мигеля Сервета …

Сам Кальвин изначально желал смерти богохульнику, однако, и это было позднее доказано, он до последнего был против чудовищной казни - сжигать заживо, но требовал лишь простого умерщвления через меч. К тому же он не хотел подводить Сервета под приговор как лжеучителя, но требовал его уничтожения как опасного государственного преступника, который усердно распространял свое пагубное учение, способное подорвать устои общественного здания и погрести под обломками тысячи и тысячи людей! Реформатор никогда не смог бы преследовать католика и предать его смерти лишь на том основании, что он есть и остается католиком, несмотря на это, во многих странах в то время бесчисленное множество протестантов должны были претерпевать самые ужасные виды смерти лишь за то, что они протестанты.

Медленное сожжение на столбе над слабым огнем - самая мучительная из всех казней. Даже мрачное средневековье за всю свою страшную историю применяло ее лишь в редчайших случаях, по большей части осужденных предварительно душили у столба или оглушали. Но именно этот вид казни был предусмотрен для первой еретической жертвы протестантизма.

Изолированный в своей темнице от всего света, Сервет недели и недели предается экзальтированным надеждам. По своей природе крайне подверженный фантазированию и, кроме того, еще сбитый с толку тайными нашептываниями своих мнимых друзей, он все более и более одурманивается иллюзией, что уже давно убедил судей в истинности своих тезисов и что Кальвин не нынче как завтра под ругательством и проклятием будет с позором изгнан из города. Тем более ужасным, является пробуждение Сервета, когда в его камеру входят секретари Совета, и один из них с каменным лицом, обстоятельно, развернув пергаментный список, зачитывает приговор. Как удар грома разражается этот приговор над головой Сервета. Словно каменный, не понимая, что произошло нечто чудовищное, слушает он объявляемое ему решение, по которому его уже завтра сожгут заживо как богохульника. Несколько минут стоит он, глухой, ничего не понимающий человек. Затем нервы истязаемого человека не выдерживают. Он начинает стонать, жаловаться, плакать, из его гортани на родном испанском языке вырывается леденящий душу крик ужаса: "Misericordias!" ("Милосердия!") Его бесконечно уязвленная гордость полностью раздавлена страшным известием: несчастный, уничтоженный человек неподвижно смотрит перед собой остановившимися глазами, в которых нет искры жизни. И упрямые проповедники уже считают, что за мирским триумфом над Серветом придет триумф духовный, что вот-вот можно будет вырвать у него добровольное признание в своих заблуждениях.

Но удивительно: едва проповедники Слова Божьего касаются сокровеннейших фибр души этого почти мертвого человека - веры, едва требуют от него отречения от своих тезисов, мощно и гордо вспыхивает в нем прежнее его упорство. Пусть судят его, пусть подвергают мучениям, пусть сжигают его, пусть рвут его тело на части - Сервет не отступится от своего мировоззрения ни на дюйм... Резко он отклоняет настойчивые уговоры Фареля, спешно приехавшего из Лозанны в Женеву; Сервет утверждает, что земной приговор никогда не решит, прав человек в Божественных вопросах или не прав. Убить - не значит убедить. Перед смертью Сервет попросил свидания со своим обвинителем - Кальвином. Не для того, чтобы просить о помиловании, а для того, чтобы просить о прощении в подлинно христианском смысле (прощении души, а не тела). Кальвин оказался настолько отчужден от понимания чувственного порыва Сервета, что фактически не понял, о чем идет речь. Он по-прежнему потребовал, чтобы Сервет признал богословскую правоту Кальвина, ну, а христианского примирения между ними быть не может.

В 11 часов утра 27 октября приговоренного выводят в лохмотьях из темницы. Впервые за долгое время и в последний раз глаза, на веки вечные отвыкшие от света, видят небесное сияние; с всклокоченной бородой, грязный и истощенный, с цепями, лязгающими на каждом шагу, идет, шатаясь, обреченный, и на ярком осеннем свету страшно его пепельное одряхлевшее лицо. Перед ступенями ратуши палачи грубо, с силой толкают с трудом стоящего на ногах человека...- он падает на колени. Склоненным обязан он выслушать приговор, который заканчивается словами: "Мы приговорили тебя, Мигель Сервет, вести в цепях к площади Шампель и сжечь заживо, пока тело твое не превратится в пепел, а вместе с тобой как рукопись твоей книги, так и напечатанную книгу; так должен ты закончить свои дни, чтобы дать предостерегающий пример всем другим, кто решится на такое же преступление".

Дрожа от нервного потрясения и холода, слушает приговоренный решение суда. В смертельном страхе подползает он на коленях к членам магистрата и умоляет их о малом снисхождении - быть казненным мечом, с тем, чтобы "избыток страданий не довел его до отчаяния". Если он и согрешил, то сделал это по незнанию; всегда у него была только одна мысль - способствовать Божьей славе. В этот момент между судьями и человеком на коленях появляется Фарель. Громко спрашивает он приговоренного к смерти, согласен ли тот отказаться от своего учения, отрицающего триединство, в этом случае он получит право на более милосердную казнь. Но... Сервет вновь решительно отказывается от предложенного торга и повторяет ранее сказанные им слова, что ради своих убеждений готов вытерпеть любые муки.

Теперь предстоит трагическое шествие. И вот оно двинулось. Впереди, охраняемые лучниками, идут сеньор лейтенант и его помощник, оба со знаками отличия; в конце процессии теснится вечно любопытная толпа. Весь путь лежит через город мимо бесчисленных, робко и молчаливо глядящих зрителей; не унимается идущий рядом с осужденным Фарель. Беспрерывно, не умолкая ни на минуту, уговаривает он Сервета в последний час признать свои заблуждения... И услышав истинно набожный ответ Сервета, что, хотя ему мучительно тяжело принимать несправедливую смерть, он молит Бога быть милосердным к его, Сервета, обвинителям, Фарель приходит в недоумение: "Как?! Совершив самый тяжкий из возможных грехов, ты еще оправдываешься? Если ты и впредь будешь так же себя вести, я предам тебя приговору Божьему и покину, а ведь я решился, было не покидать тебя до последнего твоего вздоха".

Но Сервет уже безмолвен. Ему противны и палачи, и спорщики: ни слова более с ними. Беспрестанно, как бы одурманивая себя, бормочет этот мнимый еретик, этот человек, якобы отрицающий существование Бога: "О Боже, спаси мою душу, о Иисус, сын вечного Бога, прояви ко мне милосердие". Затем, возвысив голос, просит он окружающих вместе с ним молиться за него. Даже на площади, где должна свершиться казнь, в непосредственной близости от костра, он еще раз становится на колени, чтобы сосредоточиться на мыслях о Боге. Но из страха, что этот чистый поступок мнимого еретика произведет на народ впечатление, Фарель кричит толпе, указывая на благоговейно склонившегося Сервета: "Вот вы видите, какова сила у сатаны, схватившего в свои лапы человека! Еретик очень учен и думал, вероятно, что вел себя правильно. Теперь же он находится во власти сатаны, и с каждым из вас может случиться такое!"

Между тем начинаются отвратительные приготовления. Уже дрова нагромождены возле столба, уже лязгают железные цепи, которыми Сервета привязывают к столбу, уже палач опутал приговоренному руки. К тихо вздыхающему "Боже мой. Боже мой!" Сервету в последний раз пристает Фарель, громко выкрикивая жестокие слова: "Больше тебе нечего сказать?" Все еще надеется упрямец, что при виде места своих последних мучений Сервет признает истину Кальвина единственно верной. Но Сервет отвечает: "Могу ли я делать иное, кроме как говорить о Боге?"

Обманутый в своих ожиданиях, Фарель отступает от жертвы. Теперь очередь страшной работы другого палача - палача плоти. Железной цепью Сервет привязан к столбу, цепь обернута вокруг истощенного тела несколько раз. Между живым телом и жестко врезавшимися в него цепями палачи втискивают книгу и ту рукопись, которую Сервет некогда послал Кальвину, чтобы иметь от него братское мнение о ней; наконец, в издевку надевают ему позорный венец страданий - венок из зелени, осыпанной серой. Этими ужасными приготовлениями работа палача завершена. Ему остается лишь поджечь груду дров, и убийство начнется.

Пламя вспыхивает со всех сторон, раздается крик ужаса, исторгнутый из груди мученика, на мгновение люди, окружающие костер, отшатываются в ужасе. Вскоре дым и огонь скрывают страдания привязанного к столбу тела, но непрерывно из огня, медленно пожирающего живое тело, слышны все более пронзительные крики нестерпимых мук и, наконец, раздается мучительный, страстный призыв о помощи: "Иисус, Сын вечного Бога, сжалься надо мной!"

Полчаса длится эта неописуемо жуткая агония смерти. Затем огонь, насытившись, спадает, дым рассеивается, и на закоптелом столбе видна висящая в раскаленных докрасна цепях черная, чадящая обуглившаяся масса, ничем не напоминающий человеческое существо…

Но где же был Кальвин в час этого ужаса? А он, чтобы выглядеть непричастным или поберечь свои нервы, предусмотрительно остался дома. Он сидит за запертыми окнами в своем кабинете, возложив страшное дело на палача и на своего собрата Фарела. Когда надо было преследовать невинного, обвинять, Кальвин был неутомимо впереди, но в час казни на виду только платные палачи - того, кто воистину виновен в этом «благочестивом убийстве», кто жаждал его и всем распорядился, того здесь нет. Только в следующее воскресенье поднимется он в черной сутане, торжествуя, на кафедру, чтобы восславить это действо как необходимое и справедливое, перед молчащей общиной, которой он не смеет свободно и открыто взглянуть в глаза.

Дело Сервета рассматривается многими историками как моральный тупик Реформации, ибо впервые протестантская церковь вынесла смертный приговор за инакомыслие.

… дальнейшая жизнь Жана Кальвина …

В протестантском мире неоднозначно встретили это событие. Особенно резко отозвался Себастьян Кастеллион (1515 - 1563), удаленный в 1544 г. за вольнодумство из Женевы. Он высказался в пользу полной веротерпимости и против применения к еретикам светских принудительных мер. В свою защиту Ж. Кальвин написал сочинение Defensio orthodoxae fidei de sacra Trinitate contra prodigiosos errores M. Serveti (Защита правой веры в святую Троицу против чудовищных заблуждений М. Сервета , 1554). Большинство протестантских лидеров, так или иначе, поддержали Жана Кальвина в его деятельности. К 1555 г. положение Кальвина и реформаторов в Женеве существенно укрепилось. Магистрат согласился окончательно признать за консисторией право налагать отлучение. Чтобы лишить перринистов всякого влияния, власти стали массами принимать в гражданство французских эмигрантов. Так, однажды в один день в число Женевских граждан было принято 300 человек, как говорится в протоколе, для защиты правительства. Это вылилось в серию эксцессов, особенно известна ночная стычка 16 мая 1555 г. Вскоре после этого события самые рьяные противники кальвинистов были казнены или бежали из города. С тех пор и до самой смерти Кальвин не имел сколько-нибудь серьезной оппозиции в Женеве. Город становится одним из все европейских центров протестантизма и мощным культурным центром. Основывается множество типографий и книжных лавок, главной задачей которых является издание и распространение Библии, особенно в Швйецарии и Франции. В 1559 г. по инициативе Ж. Кальвина женевский колледж был преобразован в академию, главной целью которой была подготовка образованного протестантского духовенства для романских земель. Во главе академии был поставлен Теодор Беза, друг и сподвижник Кальвина, продолжатель его дела и его первый биограф. Женева становится крупным центром миссионерского движения и даже приобретает репутацию святого города, евангелического Рима. Сам Ж. Кальвин в 1559 г. принимает Женевское гражданство, но основной сферой его деятельности остается миссионерство и разработка теоретических проблем. Он завязывает переписку с принцем Конде, адмиралом Колиньи во Франции, королем Наварры (отцом Генриха IV).1560-1562 гг. стали особенно напряженными для Кальвина. Противостояние католиков и протестантов во Франции приняло особенно острые формы. Кальвин выступил против насилия и призывал государство и его противников к диалогу, к борьбе на конституционной основе. Это вызвало определенные разногласия с рядом французских реформаторов. В своих толкованиях на 1-ю книгу пр. Самуила (1-я кн. Царств) и кн. пр. Даниила он ясно выражает свои республиканские симпатии и осуждает абсолютизм. В это же время Кальвин пытается завязать активные отношения с Англией, Шотландией, Нидерландами, Германией и Польшей, пишет шведскому королю Густаву Вазе и датскому Христиану. Уже одно это свидетельствует, что кальвинизм постепенно начинает становиться международным фактором. Кальвин становится одним из крупнейших международных деятелей. В разное время с ним контактируют М. Лютер, Ф. Меланхтон, германский историк Готман, французский гуманист Ж. Боден, Социн, польский реформатор Ян Лаский, шотландский проповедник Джон Нокс и многие другие. Кальвин откликается на все крупные проблемы, возникавшие в связи с общеевропейской Реформацией. Так, он написал ряд полемических трактатов по поводу решений Тридентского собора и интерима Карла V. Ж. Кальвин отчетливо отличается от большинства реформаторов того времени, гуманистов и иных деятелей культуры. Он - не только ученый и теоретик, но и крупный политик и организатор. Более 20 лет он читал богословские лекции, комментировал отдельные книги Библии, выступал с проповедями, особенно интересуясь ветхозаветными проблемами. В Женевской и Цюрихской библиотеках хранится около 3 тысяч рукописных проповедей и лекций. Трудолюбие Кальвина кажется невероятным. Пробегая длинный список его сочинений, относящихся к самому тревожному периоду его жизни, нельзя не проникнуться глубоким удивлением к этому железному прилежанию, к этой неослабевающей деятельности духа, заключенного в такую хрупкую оболочку. Плодовитость Кальвина как писателя была бы изумительна даже в том случае, если бы он одновременно не был и дипломатом, и законодателем, и проповедником, и профессором (115,с.247). В одном из писем Фарелю он описывает один из своих рабочих дней: Право, я давно уже не запомню такого тяжелого труда - 20 страниц корректуры, мои лекции, проповедь, 4 послания, примирение враждующих сторон. Надеюсь, ты простишь мне, если я буду краток (115,с.248). Личная жизнь Кальвина сложилась не очень благоприятно. Непрерывная напряженная работа и жизненные перипетии подорвали его здоровье. В последние годы он часто болеет. У него было много поклонников, но очень мало друзей. В 1540 г. он женился в Страсбурге на вдове бывшего анабаптиста, перешедшего на его сторону, Иделетте Штордер. Она была бедна и вместо приданого принесла практически лишь своих троих детей от первого брака. Дети, которые рождались у них, умирали в первые же месяцы. В апреле 1549 г. Иделетта умирает. С тех пор Кальвин живет замкнуто и одиноко. Его письма говорят о большой любви и нежности к своей подруге: Я потерял кроткую спутницу моей жизни, ту, которая никогда не покинула бы меня, ни в изгнании, ни в нищете, ни даже в смерти. В течение всей своей жизни она была для меня драгоценной опорой... она никогда не думала о себе, не доставляла мне никаких хлопот. Я стараюсь по возможности сдерживать свою скорбь. Друзья помогают мне, но мы плохо успеваем. Ты знаешь, нежность моего сердца, чтобы не сказать его слабость. Я сломился бы, если бы не делал над собой усилий (115,с.247). Он много болеет - лихорадка, мигрень, одышка, подагра и другие болезни.

… смерть Кальвина …

Умирает Кальвин в 8 часов вечера 27 мая 1564г. В этот день, - сказал Т. Беза, - вместе с закатившимся солнцем, погасло и самое блестящее светило церкви. Смерть реформатора доказала несправедливость многих обвинений в его адрес. Еще 26 апреля он составил завещание, по которому своим племянникам, детям своего любимого брата Антуана, завещал имущества, оцененное всего в 220 талеров. Похоронен он был по своему желанию обыкновенным образом, т. е. без всяких церемоний, памятника, даже без надписи на могиле. Очень скоро местонахождение его могилы было забыто и сейчас нет полной уверенности в том, что черный камень отмечает именно то место, где покоится прах великого Женевского реформатора.

Используемые материалы


при подготовки этого исторического очерка о жизни Жана Кальвина:

1. Исторический очерк Стефана Цвейга “ Кастеллио против Кальвина, или совесть против насилия.”

2. Историческая статья по кальвинизму под названием “Кальвинизм”.

3. Историческая статья о различиях в учениях Лютера и Кальвина.

4. Словарь "Христианство"

5. а так же другие исторические источники.