Большинство
ранее изданных книг об истории церкви - либо краткие учебные пособия, либо
более или менее большие издания, написанные учеными людьми и предназначенные
для таких читателей, которые стоят на такой же ступени развития и образования,
что и они сами. Потому эти издания, как для большинства менее образованных, так
и для слабо знающих древний язык, остаются малодоступными и малопонятными.
Автор
настоящей книги поставил перед собой задачу довести до рядового читателя в
простой и доступной форме и как можно более кратко и понятно историю
возникновения и развития церкви, чтобы даже малограмотный читатель мог иметь
правильное суждение по данному вопросу. Прежде всего при этом он преследовал
определенную цель. Послушаем, что он сам говорит об этом: "Большинство
исследователей истории церкви чрезвычайно пространно описывают ереси, которые
терзали церковь на протяжении многих столетий, с изнуряющими подробностями
сообщая, какие раздоры и распри возникали на этой основе. Мы же ставим своей
целью проследить действие Божьей благодати, которая во все времена почивала на
истинных и верных христианах и золотым лучом пронизывала все мрачные страницы
истории. К сожалению, в некоторые столетия всеобщего отпадения и
мракобесия этот золотой луч едва заметен, так что автор, дабы не свернуть с
пути правды, против своей воли вынужден говорить более о злом, нежели о добром.
В дальнейшем
предлагаемый труд более обстоятельно, чем это делается обычно, рассматривает
возникновение и распространение церкви. Оно начинается с откровения Господа в
Матф. 16,18: "На сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют
ее. О жизни и деятельности апостолов дается информация лишь вкратце, в
общих чертах. Более подробно автор останавливается на жизни и деятельности
апостола Павла, который не только сам потрудился более всех, но и в своих
посланиях знакомил нас с подлинным характером церкви. Пророческое изображение
истории церкви в семи посланиях к малоазиатским церквам (Откр. 2 и 3),
положенное в основу всего труда, является для нас руководством. События и
происшествия в церковной области вы можете рассматривать как фундамент, как
основание и блаженное ожидание церкви в свете Слова Божьего. Это мы должны
отнести к основному достоинству данной книги, где исследование истории церкви
производится в пределах необходимого для поучения, назидания и ободрения
верующих. Только в этом свете мы в состоянии увидеть, как и где церковь,
исповедующая истину, с течением времени отклонилась от истинного основания,
отреклась от основных принципов и выбросила за борт свое ожидание. С другой
стороны, только Слово Божие в состоянии дать нам верное суждение относительно
немногих героев веры, которые в мрачные времена всеобщего отпадения обращались
к фундаментальным основам церкви и поступали соответственно ее принципам. Мы же
именно в наше тревожное время, когда всевозможные лжеучения нередко ввергают в
замешательство верные и искренние души, которые в смущении не могут понять,
какой путь есть истинный, надеемся данной книгой оказать им верную и добрую
услугу. Безусловно, Слова Божия вполне достаточно для христиан, чтобы во всякое
время и во всех обстоятельствах знать, как он должен поступать в делах Божиих,
"как должен поступать в доме Божием. 1 Тим. 3,15 И все же из
исторического изложения того, что происходило с церковью в течение многих
столетий, христианин может почерпнуть для себя необходимые познания и поучения.
Да будет благоугодно Господу посредством этого исторического исследования
проложить путь к убеждению всех верующих в том, что единственно верным и
истинным поприщем для них является безоговорочное подчинение Тому, Кто является
Главой, то есть Иисусу Христу, признавая за единственный непреложный авторитет
Слово Божие.
Что касается перевода, то, само собой разумеется, мы стремились по возможности придерживаться точно английского текста, не искажая содержания, однако, желая сделать переводимое более доступным и понятным, в некоторых местах мы позволили себе кое-что сократить и передать мысль в более сжатом изложении.
С благодарностью к нашему Богу передаем мы второй
том "Истории христианской Церкви в руки читателей. Да почиет
благословение Господа над всей книгой и укрепит многие сердца в познании Его верности
и милости во славу Своего Имени. Как бы ни был велик мрак невежества и
неправедности, который в течение многих столетий покрывал Церковь, Господь
оставался верным. Он оставался верен, несмотря на то, как бы велики ни были
стихии разъяренных сил, как бы высоко ни взмывали волны, грозя возлюбленной
Церкви Иисуса Христа разрушением и уничтожением, и как бы внешне она ни была
близка к исчезновению. Он держал ее в Своей деснице и постоянно являл Себя в
ней в действии через Свое Слово и Своего Духа. Как велика благодать, особенно
в эти дни всеобщего отпадения и всевозрастающего разложения, что Он привлекает
сердца и взоры к Себе, к светлой лучезарной утренней Звезде, и возвращает Своих
к Себе, Изначальному, создавая для Себя народ святой, отделенный от мира. Он
уже исполнил и будет исполнять и далее Свое обещание: "На сем камне Я создам
Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее.
Что касается
нашего труда, то мы своим читателям указываем на то, что здесь, во втором
томе, включающем окончание прежнего трехтомника истории Церкви, мы не
стремились передать в точности английский текст, ни следовать ему с абсолютной
точностью, так как уже в начале выявилась необходимость в некоторых местах
излагать историю более сжато, а в других местах, ради облегчения восприятия,
присовокупить некоторые соображения (см. предисловие к первому тому), но мы
рассматриваем английский оригинал Андрэ Миллэра после реформационного времени
как руководство, но не непосредственное
изложение нашего труда.
Используя большинство других, в основном уже названных трудов - сочинений и
записей, - мы перешли от дальнейшего распространения по теме "Реформация в
Германии к личному, свободному изложению истории христианской Церкви в
последние три столетия. Поскольку это необходимо для пользы дела и направлено
на дополнение и усовершенствование его, то мы бы посоветовали тем нашим
читателям, которые в состоянии сделать это, сравнить английское издание с
немецким.
Мы
вновь и вновь молим Господа, чтобы Он благословил этот труд, дабы и составители
его, и читатели постоянно пребывали в Его присутствии и бодрствовали и
молились, ибо сказано: "Блаженны рабы те, которых господин, пришед, найдет
бодрствующими.
Эльберфельд, 1909г. Издатель
Вне
сомнения, многие наши читатели не имели ни времени, ни возможности прочитать
множество книг об истории церкви, которые появлялись время от времени. Однако
никто из нас не может отрицать того, что место жилища Бога на земле, в котором
Он пребывает уже более девятнадцати столетий, для Его детей должно быть
предметом наивысшего интереса. Мы говорим здесь о церкви не в таком ракурсе, в
каком нередко изображается она в истории, а в истинном свете, в каком она
освещается в Слове Божьем, о церкви в ее истинном духовном характере, как о
Теле Христовом, как о жилище Божием Духом (Еф. 2,22).
Между тем, если мы заняты рассмотрением истории церкви, то должны помнить о том, что от самых апостольских дней и поныне среди исповедующих было и есть два совершенно отличающихся друг от друга класса людей, а именно: к одному относятся так называемые христиане, носящие только это имя, вернее сказать, лжехристиане, а к другому - истинные, настоящие христиане. Это еще в далекой древности предсказал сам апостол Павел: "Ибо я знаю, что по отшествии моем войдут к вам лютые волки, не щадящие стада, и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою (Деян. 20,29-30). Второе послание апостола к Тимофею также полно предостережений, предсказаний и обличений различного рода зла, которое возникало уже в те времена. Со времени первого послания в промежуток до второго послания к Тимофею, в церкви произошли изменения к худшему, и зло, как рак, быстро прогрессировало. Потому апостол настоятельно призывал верующих удаляться от таковых, которые имеют вид благочестия, отрекшись от его силы (2 Тим. 3,5). Это наставление апостола имело свое место во все времена, и ныне оно настолько же достойно внимания, как и тогда. Естественно, мы не можем удаляться от христианства, мы не должны отрекаться от христианства, однако мы можем и должны удаляться от таковых, которых апостол сравнивает с сосудами для низкого употребления. Если мы поступаем так, то наследуем обетования стать сосудом для почетного употребления, "сосудом чести, освященным и благопотребным Владыке, годным на всякое доброе дело (2 Тим. 2,21).
Весьма интересно, хотя в то же время и скорбно, отмечать разницу между первым и вторым посланиями к Тимофею. В первом послании церковь рассматривается в ее истинном характере, ее благословенном положении на земле, как дом Божий, как столп и утверждение истины (1 Тим. 3,15). Второе же послание, в отличие от первого, показывает нам, во что превратилась церковь по вине заблудших и заблуждающихся, под чьи руки она попала. Для изъяснения этой мысли приведем из каждого Послания по одной выдержке:
"Сие пишу тебе, надеясь вскоре прийти к тебе, чтобы, если замедлю, ты знал, как должно поступать в доме Божием, который есть церковь Бога Живого, столп и утверждение истины (1 Тим. 3,14-15).
"В большом доме есть сосуды не только золотые и серебряные, но и деревянные и глиняные; и одни в почетном, а другие в низком употреблении (2 Тим. 2,20).
К чрезвычайной скорби и к великому сожалению, здесь уже все изменилось. На место Божественного порядка вступила безнадежная путаница. Если в первом послании речь шла о доме Божьем как о столпе и утверждении истины, то здесь, во втором послании, говорится уже о "большом доме. Вместо того, чтобы блюсти дом Божий по Его воле, здесь стали наводиться порядки по воле человеческой, по воле людей, стремящихся возвыситься над другими и поступающих по собственному произволу. Зло, выявившееся с самого начала, затем умело укреплялось и утверждалось к стыду и позору христианства. Однако Дух Божий знал, как обратить это зло в добро тем, что в Своем безграничном милосердии, наставляя и оберегая нас на протяжении всех веков мрака и отступничества, на протяжении всей истории церкви неизменно указывал путь истины и жизни так, что никто не имеет оправдания. Времена и обстоятельства могут меняться, но истина Божья неизменна!
К сожалению, некоторые составители истории смешивали воедино сосуды в почетном употреблении с сосудами в низком употреблении, не видя разницы между истинными и лжехристианами. Они сами не были людьми духовного убеждения. В основном именно поэтому они старались описывать многие антихристовы и безбожные пути, становясь последовательными сторонниками их. С нескончаемыми подробностями передавали они вереницы событий, которые сбивали церковь с пути, и с изнурительной точностью описывали злоупотребления и распри, которыми была терзаема и гонима церковь. Но мы усерднее будем стараться сконцентрировать все наше внимание на благодати Божьей, которая во все времена явно действовала в истинных христианах и золотым лучом пронизывала мрачные страницы истории, хотя временами растерянность и путаница были настолько велики, что едва можно было отличать святое от нечистого.
Во все времена Бог имел на земле Своих свидетелей. Во все столетия повсеместно у Него были такие люди, которых Он знал, любил и охранял, хотя бы они оставались в тайне. Ничьи очи, кроме очей Божьих, не видели семи тысяч человек, верных Ему, которые в дни всеобщего отпадения во времена царствования Ахава и Иезавели не преклонили своих колен перед Ваалом (3 Царств 19,18). Вне сомнения, в мрачные времена истории христианства также были соблюдены тысячи и тысячи верных, которых Сам Христос в долгожданный грядущий День славы и великолепия поставит пред Собой чистыми и непорочными. Лучи Его благодати, славы и великолепия в День вознаграждения со многих стряхнут мусор средневековья и возложат на их головы венцы, сияющие драгоценными камнями. Как драгоценно это ожидание, которое уже сейчас переполняет души ликованием и радостью! О, да ускорит Господь наступление того благословенного Дня ради Имени Своего!
Воистину богобоязненный всегда кроток, в основном такие живут в тишине, неприметно, и в большинстве своем в неизвестности. Нет кротости истиннее и глубже той, которая истекает из познания благодати. Воистину кроткие люди в летописях истории занимают незначительные места в основной массе. Их минует всеобщее внимание. В противовес таковым напористые, скандальные еретические фанатики производят много шума, так что никак не могут остаться незамеченными. Это в основном и является причиной того, почему многие историки так старательно описывают неразумные идеи и злые козни таких людей.
Мы же отодвинем в сторону эту тему и приступим сначала к обзору первой части нашего исследования, а именно поговорим о:
Эти семь посланий, адресованных к семи церквям, послужат нам как бы введением в дальнейшие исследования. Мы же уверены в том, что они не только исторические документы, но и носят в себе глубокий пророческий смысл, пророческий характер. Безусловно, они абсолютно историчны, и мы должны признать этот факт во всей полноте, если желаем исследовать пророческий характер посланий. Фактически семь церквей находились в семи названных городах и точно в таком состоянии, как это описано в тех посланиях. Однако также непреложно и то, что намерением Того, Кто знает конец прежде начала, было придание посланиям не только исторического характера, но и пророческого значения. Если бы кто пожелал ограничить эти семь посланий только семью малоазиатскими церквями, то этим он повредил бы целостность характера Откровения и потерял бы обетованные благословения. Ибо "Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем - эти слова раскрывают пророческий и символической характер всей книги. Вторая и третья главы книги не есть исключение из этого. Сам Господь вводит нас в таинственный характер послания, говоря: "Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть ангелы семи церквей, а семь светильников, которые ты видел, суть семь церквей.
Число семь весьма знаменательно. Оно означает полноту всемогущего промысла, или пути Божьего, относительно времени. Таково число дней недели, седьмина Израильтян, семь притчей Царства небесного. Оно часто употреблено в книге Откровения, когда дело касается ответственности живущих на земле, будь то иудеи или язычники, а также церкви Божией. Мы находим здесь семь церквей, семь звезд, семь светильников, семь ангелов, семь труб, семь чаш и так далее. Во 2 и 3 главах говорится об ответственности церкви на земле как объекта господства и присутствия Бога. С 4 по 19 главы она рассматривается на небе, а в заключительных главах мы видим ее явление с Господом в Его великолепной славе: "И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый (Откр. 19,14).
Значительная часть книги, показывает иудеев и язычников, стоящих перед судом, который исходит от трона Божьего на небе. Однако этот суд начнется лишь тогда когда церковь, истинная Невеста Агнца, будет взята на небо, а номинальная церковь, как развращенная, окончательно будет отвергнута.
Разделение книги на три основных части, произведенное Самим Господом, делает порядок событий понятным и имеет важнейшее значение при исследовании Откровения. В 1:19 "Напиши, что ты видел и что есть и что будет после сего есть содержание и назначение всей книги. "Что ты видел относится к откровению Иисуса, которое видел Иоанн в первой главе; "и что есть - тогдашнее состояние церквей, поименно описанных во 2 и 3 главах; "и что будет после сего - события, описанные в 4 главе и до конца книги. Таким образом, третья основная часть начинается с 4 главы. Дверь на небе была открыта, и апостол был приглашен подняться и войти в нее: "Взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего! Эти обращенные к апостолу слова абсолютно созвучны словам из 1:19. Дела, которые есть и которые должны быть после них, не могут совпадать во времени, ибо одному нужно завершиться, чтобы могло начаться другое.
Число семь, если употребить его не в буквальном, а в библейском значении, всегда обозначает завершенность, полноту. Очевидно, что в главах 2 и 3 оно употреблено именно в этом смысле. Во времена апостолов, как нам известно, были и другие церкви, кроме этих названных поименно, однако только эти семь были избраны и сопоставлены, чтобы явить совершенную и законченную картину того, что должно произойти позднее в истории церкви. Господь заранее предвидел, что важнейшие нравственные элементы, существовавшие тогда, явятся по истечении времени вновь. Таким образом, здесь мы имеем семикратное, божественно совершенное отображение постоянно развивающегося состояния названных церквей, их ответственности в течение всего времени их существования на земле.
Бросим же беглый взгляд на эти семь церквей с их различными характерами. Мы хотим попытаться кратко, в общих чертах, обрисовать различные периоды времени истории церкви.
В Эфесе Господь обнажает корень разложения церкви: "Ты оставил первую любовь твою. Безусловно, церковь заслужила этот упрек уже во времена апостолов, однако эти слова одновременно содержат торжественное пророчество относительно грядущих веков! Церковь строго предупреждена, что Господь сдвинет светильник с места его, если она не покается. Это послание соответствует периоду времени, начиная с апостольского, вплоть до конца двадцатого столетия.
Поскольку адресованное Эфесской церкви обличительное послание выявляет, чуть ли не всеохватывающий характер, постольку Смирнская церковь являет собой особенный, своеобразный характер. Однако послание, адресованное Смирнской церкви тех времен равно пророческое на все времена. Оно предсказывает жестокие, непрекращающиеся гонения, что и постигло церковь во времена языческих веков до кесаря Константина.
Здесь мы находим вознесение христианства царем Константином до уровня государственной религии, он не притеснял христиан, а покровительствовал им. С того времени церковь быстро покатилась по наклонной вниз. Ее общение и дружба с нечестивым миром явились причиной печального глубочайшего падения. Из-за того церковь лишилась истинного понимания ее отношения к Христу на небе и потеряла характер чужестранца и пилигрима на земле. Это время с четвертого столетия до возникновения папства в седьмом столетии.
В Фиатире представлено папство средневековья, которое, подобно Иезавели, творило страшные, богохульные мерзости и под маской религиозного рвения и усердия гнало Самого Бога. Тем не менее в Фиатире Господь утешает церковь обетованием Своего пришествия, властью и господством над язычниками. Слово наставления гласит: "Что имеете, держите, пока приду. Таким образом, этот промежуток времени берет начало от основания папства, и конец его - пришествие Христа. Он простирается до самого конца и знаменует мрачные эпохи средневековья.
В этом послании мы встречаемся с частью протестантства, или же с движением великого дела реформации. Исчезло нечестивое главенство папства, новая система сама по себе не имеет жизни: "Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв. Но даже в среде этой безжизненной системы есть истинные святые, и Христос знает их всех: "Впрочем, у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны. Этот период начался потрясающими мир волнениями шестнадцатого века. Здесь мы встречаем протестантство после реформации.
Филадельфийская церковь представляет собой слабый малочисленный остаток, и все же она сохранила Слово Господне и не отреклась от Имени Его. Этот небольшой остаток являет собой нам особенное свидетельство Божье последнего времени и систему, от которой оно обособлено, и это все более приобретает характер Лаодикии. Христос пребывает в среде этого верного остатка как Святой и Истинный, Который держит под Своим контролем дом. Он имеет "ключи Давида. Он открывает, и никто не может закрыть, Он закрывает, и никто не может открыть. Жители дома любят Своего Хозяина и ждут Его явления. "Как ты сохранил слово терпения Моего, то и я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать всех живущих на земле. Это послание представляет собой период времени, который начался вскоре после реформации, особенно с последнего десятилетия до начала девятнадцатого столетия. Разносторонняя деятельность приводит к быстрейшему развитию христианства и возводит его на последнюю ступень.
В Лаодикийской церкви мы встречаем равнодушие, безразличие, отвлеченно-религиозный образ мыслей, связанных с гордым самомнением и ослеплением, духом высокомерия и величайшего самодовольства. Это последнее состояние тех, кто носит Имя Христа на земле. Однако, увы! Это состояние, которое Господь не может терпеть! Этому будет произнесен последний приговор. Когда Христос выведет из среды растленного христианства всех Своих верных последователей и вознесет их к Себе, то последних Он извергнет из уст Своих. Что должно было бы для Него стать благоуханием, то стало мерзостью, потому будет извергнуто навсегда! Если мы исследуем это послание в его значении, то увидим изображение такого состояния, которое отчасти наблюдается уже в Сардисе и Филадельфии, но которое с особенной силой отразилось в заключительной сцене.
После того, как мы, таким образом, дали краткий анализ семи церквей, хотим с Господней помощью попытаться подробнее рассмотреть различные периоды истории церкви. При более тщательном разборе посланий мы убедимся, какой яркий свет проливают они изначально на различные периоды времени. С другой стороны, мы увидим, насколько факты истории церквей во 2 и 3 главах проясняют сжатое изложение Писания. Господь да направит нас, чтобы все было в наставление и благословение!
Если кто хочет ближе и подробнее изучить предмет, то ему, прежде всего, необходимо исследовать его начало, его изначальное основание, его цель или план, одним словом, рассмотреть истоки его истории. Относительно церквей в Священном Писании это нам сообщено подробно и ясно. Здесь мы находим не только изначальное намерение, но и план и точное указание Великого Строителя, когда еще изначальная история Его творения находилась под Его собственной рукой: "Господь же ежедневно прилагал спасаемых к церкви (Деян. 2,47). Это исторический факт. Фундамент был положен и дело уже было начато, но Господь тогда был еще единственным Строителем, поэтому в те времена все было свято и совершенно!
В конце времени благодати для иудеев Господь прилагал к церкви остаток спасаемых из Израиля, но в заключение же настоящего, или христианского, правления, Он всех верующих во Имя Его вознесет в прославленном вечном теле на небо: "Потому что Сам Господь при возвещении при гласе архангела и трубе Божией сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде, потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними будем восхищены на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1 Фес. 4,16-17). Это и есть блаженный исход истинной церкви на земле, Невесты Христа. Мертвые воскреснут, живые изменятся и все вместе будут вознесены на облаках навстречу Господу! Этим самым нам указаны границы земной церкви, весь период ее истории лежит перед нами. Однако давайте вернемся к восходящей заре ее Дня на земле.
Господь начал созидать церковь в виде здания. Его Слова в этом отношении настолько драгоценны, что мы хотим избрать их как эпиграф или как девиз ко всей истории Церкви. Они держали сердца Господних в искренней надежде и уповании во все времена и во всех обстоятельствах и останутся твердым и надежным убежищем для всех верующих. Что может быть большим благословением, наивысшим гражданством и совершеннейшим миром, нежели слова:
"На сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее"? (Матф. 16,18).
В Матф. 16,13 Господь обращается с вопросом к Своим ученикам: "За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Это послужило поводом как для славного исповедания Петра, открывшего в Нем Сына Бога Живого, так и для откровения Господа относительно Своей церкви. "Симон же Петр, отвечая, сказал: "Ты Христос, Сын Бога Живого. Тогда Иисус сказал ему в ответ: "Блажен ты Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе, ты Петр (Камень), и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее.
Здесь мы находим оба основных предмета, которые необходимы при строительстве здания: краеугольный камень и божественный Строитель. "На сем камне Я создам церковь Мою. Однако может возникнуть вопрос: "Кем или чем является этот камень? Ответ прост, ведь это было откровение исповеданное Петром, а не его личность, как учит католическая церковь. Конечно же, Петр был камнем, одним из живых камней в новом строении. "Ты Петр, то есть, ты камень. Однако именно исповеданное его устами откровение Отца Небесного о славной Личности Его Сына есть фундамент, краеугольный Камень, на котором возводится Церковь Божия! "Ты Христос, Сын Бога Живого! Здесь открытая тайна, явленная всем, такова: "Не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах. Непосредственно после исповедания Петра Господь открывает Свое намерение построить Свою церковь и при этом гарантирует ее надежность. "На сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее.
Он, являясь Источником жизни, не мог быть побежден смертью, но, вкусив смерть, как Великий Заступник грешников, восторжествовал над смертью и гробом и ныне жив во славе во веки веков! Ныне исполнилось пророчество Исаии (53,11): "На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством.
Христос, прославленный Господь
С довольством смотрит ныне
На крест, на распятую плоть,
На подвиг в Палестине!
По Своем воскресении Он Сам сказал апостолу Иоанну: "Я есмь... Живой, и был мертв и се жив во веки веков, аминь, и имею ключи ада и смерти (Отк. 1,18). Как торжественно, как всемогуще звучат эти слова Героя - Победителя, имеющего власть - власть над вратами ада (местом отверженных душ). Ключи - символ авторитета и власти - висят на Его чреслах. Хотя и христиане вкушают смерть, но тем не менее она потеряла для них жало. Смерть приходит к ним как вестник мира, чтобы забрать усталых пилигримов в небесный дом, в вечный покой. Смерть потеряла господство над христианами, наоборот, она превратилась в их слугу. Все ваше. Павел ли, или Апполос, или Кифа, или мир, или жизнь, или смерть, или настоящее или будущее - все ваше, вы же Христовы, а Христос - Божий! (1 Кор 3 : 21-23).
Таким образом, откровение о Христе, Сыне Бога Живого, воскресшего во славе, есть незыблемый краеугольный Камень, на Котором возводится Его церковь. Как Воскресший из мертвых, Он наделяет всех, кто устрояется на Нем, истинном краеугольном Камне, частью на воскресение и жизнь. Это ясно видно из первого послания апостола Петра: "Приступая к Нему; Камню живому... и сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный и "Он для вас, верующих, драгоценность (1 Пет. 2:4,5,7). О! Да взвесит каждый из нас, как читатель, так и писатель, эти две сокровенные истины, связанные с краеугольным Камнем - Фундаментом: божественную жизнь и божественную драгоценность! Он есть вечное наследие всех, кто все свое упование возлагает на Христа. Личность, к Которой мы приходим и с Которой имеем дело, есть Христос, потому мы читаем: "Приступая к Нему, то есть приходим к Христу, как к Личности, а не как к какому-то отвлеченному понятию! Как только мы воистину приступим к Нему, с того самого мгновения Он становится нашей жизнью, Его жизнь, Его воскресение из мертвых есть наше! Эта жизнь имеет печать вечной победы, Господь не может быть вновь подвержен мукам голгофского креста! Однако каждому живому камню, устрояющему из себя дом духовный, принадлежит не только жизнь Христова, но также и драгоценность Христова. "Он для вас, верующих, драгоценность. Та же самая вера, через которую мы приобретаем Жизнь Христа, делает нас причастными к драгоценности Христа. Краеугольный Камень обоих сокровищ Один и Тот же. Мы можем созерцать жизнь, предвкушая вечность, и драгоценность, как наше право на вступление в небесное наследие. Все, что Христово: Его Слова, титул, достоинства, права, владение Его благолепием - все это наше в Нем! Воскликнем же вместе с псалмопевцем: "Дивно для меня ведение Твое, высоко! Не могу постигнуть! (Пс. 138,6). Таким образом, Он есть Фундамент и благословение церкви.
Христос является Архитектором и Строителем Своей церкви. В отличие от дела рук других строителей, здание, которое строит Христос, ни хитростью, ни силой враг не одолеет. "На сем камне Я создам церковь Мою. В этом пункте нам должно быть высоко компетентными, чтобы не спутать людей со строением Самого Господа. Если не различать этого, то можно впасть в большую путаницу понятий как относительно истины Божией, так и относительно состояния современного христианства. Наиважнейшим в этом вопросе является необходимость уразуметь, что Христос есть единственный Строитель Своей церкви, в то время как Павел, Апполос и все другие верные евангелисты есть только служители, приводящие грешников ко Христу. Дело Господа совершено. Это действительно духовное и личное дело! Верующие приходят к Нему через Его благодать, действующую любовью, и как живые камни устрояются на Нем, Воскресшем из мертвых. Они вкушают и познают, как благ Господь! Они есть живые камни, из которых Господь строит Свою церковь, и врата ада не одолеют ее. Сам Петр и все истинные и верные устроялись на Нем в дом духовный. Когда Петр в своем первом послании говорит об этом доме, то не называет себя строителем, так как единственным Строителем является Сам Христос, и церковь есть единственное Его дело!
Попробуем сейчас проследить на основании Слова Божьего, что человек строит, какой материал использует и каким способом трудится. Разъяснения по этому поводу мы найдем в 1 Кор. 3 и 2 Тим. 2. Последнее место, как уже упоминалось, говорит о "большом доме (ст. 20), в котором многое строится человеческой деятельностью, но который в некотором смысле также церковь, упомянутый в 1 Тим. 3,15 дом Божий, который тут же назван "Церковь Бога Живого. В Евр. 3,6 это рассматривается как дом Христа: "Дом же Его мы. Однако, вскоре этот дом развратился чрез человеческие слабости и нечестие. Авторитет Слова Божьего многими был отодвинут на задний план, а на передний выдвинулась человеческая воля. Наступление человеческой философии на простоту установлений Христа обнаружилось самым плачевным образом. Однако дерево, сено, солома никак не могут слиться воедино с золотом, серебром и драгоценными камнями. Дом стал весьма большим и стал подобен большому горчичному дереву из самого малого семени, между ветвями которого уютно размещается множество различных птиц. Вместо того, чтобы, подобно Господу, согласиться быть поносимым, унижаемым и гонимым, человек ищет чести от принадлежности к большому дому, он хочет занять почетное место в мире сем. Архиепископ, к примеру, стяжает царский почет. Однако признанная церковь не только внешне выросла до огромных размеров, но в гордом самомнении стремится придать божественный отпечаток своим нечестивым делам. В этом открывается ее безбожность в чудовищном масштабе, это есть источник ее слепоты, развращенности, отождествления с миром.
Апостол Павел, как избранный сосуд Господа, положил в Коринфе основание дома Божьего, другие же строили на этом основании. Верное основание было положено, но каждый должен был смотреть, как он строит на этом основании. Некоторые строили, как подобает строить на таком фундаменте, из золота, серебра и драгоценных камней, другие же - из дерева, сена, соломы. Это значит, что первые возвещали здравое учение и принимали в свое общение лишь таковых, в которых жила истинная вера. Другие же, наоборот, распространяли нездоровое учение и принимали в свою среду таких, которые упражнялись голым исполнением закона, пренебрегши верою и вечной жизнью, праведностью через веру. Потому человеческая деятельность с ее ответственностью и ошибками проникала в дело строения. Тем не менее работник, поскольку он верует во Христа, будет спасен, хотя дело его сгорит. Однако есть еще худший класс среди работников, которые будут истреблены, так как они разрушают церковь. Для более доступного восприятия читателем данного вопроса приведем здесь все место Писания. Более доступно и ясно, чем здесь сказано, и быть не может: "Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем, но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы - каждого дело обнаружится, ибо день покажет, потому что в огне открывается и огонь испытает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду, а у кого дело сгорит, тот потерпит урон, впрочем, сам спасется, но как бы из огня... Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог (1 Кор. 3,10-17).
Заметим тот факт, что в то время, когда Господь сказал Своим ученикам: "На камне сем Я создам церковь Мою, " строительство церкви еще не было начато, но Он просто поделился с ними тем, что Он хочет сделать. Он не сказал: "Я создал или же: "Я занят созиданием, но: "Я создам! И это строительство начато Им со Дня Пятидесятницы.
Но есть еще одна истина, тесно связанная с историей церкви, относительно ее положения и характера на земле, и мы должны об этом поговорить, прежде чем перейдем к фактическому исследованию истории. Мы подразумеваем истину, которая заложена в выражении "ключи Царства Небесного. Это вновь возвращает нас к понятию "Большой дом, о котором мы уже упоминали, о внешнем исповедании, причем мы не должны упускать из поля зрения, что Царство Небесное и большой дом находятся друг с другом в тесном родстве, и все же весьма различны по значению. "Поле есть мир. Служители Господа вышли сеять и сеяли. Результат посева - большой дом, иными словами - христианство, включающее и истинных и номинальных исповедателей.
Однако когда разразится суд над всеми, которые принадлежат к так называемому номинальному христианству, тогда восстанет царство славы и силы. На арену выступит тысячелетнее Царство.
Еще тогда, говоря о Своей церкви, Господь сказал Петру: "Я дам тебе ключи Царства небесного. Церковь, созданная Христом, и Царство небесное, открытое Петром, - это два весьма различных понятия. В христианстве эти выражения употребляются очень часто синонимично, будто бы оба они означают одно и то же. Богословы всех времен писали об этих двух понятиях весьма запутанно и сбивчиво. Невозможно верно преподавать Слово Божие, не предав свои пути в Божье управление. Мы не должны путать того, что строит Сам Христос, с тем, что делают люди как Его орудия, будь то через проповедь, или через крещение, или через что иное. Церковь, Тело Христа, построена на откровении, что Он, Воскресший и прославленный, есть Сын Бога Живого!
Примечание: "Выражения "церковь, "царство небесное, "большой дом соответственны Писанию, однако различны по значению. Выражение "Моя церковь, произнесенное Самим Господом, включает только живых членов. В Словах же "Царство небесное изначально заложенная мысль, вне сомнения, взаимосвязана с авторитетом Превознесенного Господа. Все, исповедующие свою покорность Ему, познают себя гражданами Царства небесного. В "большом доме мы видим деятельность зла, которое проникло в церковь через ошибки людей. В Результате этот дар равно относится как к Царству Небесному, так и к земной Церкви. Выражение "христианство не находит в себе прямого обоснования в Писании, хотя оно так часто применяется. Изначально так называли всех тех, кто принял крещение и принял Христа. Позднее этим словом начали обозначать части света, где христианство было господствующей религией, отличаясь этим от языческих и магометанских стран. В наши дни оно близко по значению с тремя вышеупомянутыми выражениями. Хотя изначальное его значение и применение отличалось от современного, все эти четыре выражения стали применяться как синонимы. Но где же в этом мире нет путаницы?
Всякая воистину возрожденная душа, прежде чем она вступит в какие-либо отношения с земной церковью, в первую очередь имеет дело с Самим Христом. В сравнении с этим царство небесное намного обширнее, ибо оно включает в себя все крещеные души, бесчисленное множество исповедующих христианство, как истинных, так и ложных.
Христос не сказал Петру, что Он хочет дать ему ключи от церкви, или же от неба. Это дало бы защитникам системы папства, по крайней мере, повод. Но Он сказал: "Я дам тебе ключи царства небесного. Ключи, как кто-то метко подметил, нужны не для того, чтобы строить церковь, а для того, чтобы открывать и закрывать двери, и Господь доверил Петру почетное задание открыть дверь в царство сначала иудеям, затем язычникам (сравни Деян. 2 и 10). Когда же Господь говорит о церкви, Его речь звучит совершенно иначе, она проста, убедительна и определенна. Он говорит не о царстве, не об управлении, а просто: "Моя церковь. Какая полнота заключена в этих немногих словах! Проникновение в помыслы Христа относительно Его церкви рождает в сердцах верующих понимание Его благосклонности к Своей церкви, которую невозможно выразить словами. Отчасти это выражено словами "На сем камне. Приложим к этому еще слова "Я создам, тогда мы увидим, что относительно церкви, "которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем, все находится в руках Самого Христа.
Как мы уже слышали и видели исполнившимся в первой главе Деяний апостолов, Господь исключительным образом поручил Петру управление Царством. Слово "царство берет свое начало из Ветхого Завета. Выражение же "Царство небесное впервые появляется в Евангелии от Матфея, где евангелист имеет в виду главным образом Израиль и исполнение обетовании.
Снисхождение Царства небесного на землю в силе и славе Личности Мессии было исконным естественным ожиданием всех богобоязненных иудеев. Иоанн Креститель, как предтеча Господа, возвещал, что приблизилось царство небесное. Иудеи же, вместо того, чтобы принять своего Мессию, отвергли и распяли Его, тем самым ожидаемое иудеями царство было отвержено. Тем не менее, оно снизошло в иной форме. С тех пор, как отверженный Мессия вознесся на небо и триумфально занял место одесную Отца, Царству небесному положено начало. Царь теперь на небесах, и, как говорит пророк Даниил, небеса имеют власть и управляют землей, хотя еще не в открытой форме. Со Дня вознесения Господа до Его второго пришествия Царство небесное сокрыто тайной (Матф. 13). Как только Он явится в Своей великолепной славе, Царство станет явным.
Начало домоуправления для обоих классов, иудеев и язычников, было поручено Петру. Он исполнял это, взирая на иудеев (Деян. 2), а также на язычников (Деян. 10). Однако мы всегда должны помнить, что церковь, или же собрание Божье, и царство небесное не есть одно и то же. Далее будет рассмотрено как стёрлись различий между этими двумя понятиями, как это было в древности в пузеизме*, в пастве и во всех человеческих системах в христианстве .
Примечание: Пузеизм - мощная партия в
английской высшей церкви, чье стремление было направлено па полнейший отказ от
католицизма (прим. переводчика).
Следующее замечание о "плевелах на поле излагало непосредственно эту тему, хотя в более поздний период времени это стали относить к так называемому капитулу (коллегии духовных лиц).
В Матф. 13:24-25 мы читаем: "Другую притчу предложил Он им, говоря: "Царство небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем. Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел. Здесь мы видим точную картину того, во что превратилось исповедание Имени Христа. Два начала слились в одно. Зло проникло в среду христианства. В первую очередь это произошло из-за недостатка бодрствования самих христиан. Они все более впадали в беззаботность и, наконец, уснули. Тогда пришел враг и посеял плевелы. Начало этому было положено уже в самом раннем периоде христианства. Зародыш этого мы находим уже в книге Деяний апостолов, но более в посланиях. Первое послание Фессалоникийцам, написанное апостолом Павлом, было первым богодухновенным посланием, второе следовало вскоре после первого. И уже тогда Павел уведомлял фессалоникийцев о том, что "тайна беззакония уже в действии, и сообщал им, что придет отступление и откроется человек греха, сын погибели будет действовать (не тайно, а открыто), и тогда явится Господь и истребит беззаконников. Тайна беззакония явилась с посевом плевел, о которых говорится в нашей притче, и они тесно взаимосвязаны между собой. Вскоре после посева они выросли и принесли плод, потому когда христианство появилось и начало распространяться повсеместно, показались и плевелы. Очевидно, они были посеяны непосредственно после добрых семян. Сатана постоянно стремится разрушить дело Божие, как бы и где бы оно не происходило. Едва человек был создан, он послушался слов змея и пал. Едва Бог дал закон, он тотчас был нарушен даже прежде, чем попал в руки израильтян. Такова история человеческой природы.
Вред на поле нанесен и не устранен. Поныне плевелы не исторгнуты с поля, суд над ними еще не произведен. Говорит ли это о том, что мы должны терпеть плевелы в церкви? Если бы Царство небесное имело бы то же самое значение, что и церковь, то не должно было бы практиковать никакого наказания, нечистота плоти и духа должна была бы быть терпима в ее среде. Из этого вытекает, насколько важно понимать разницу между церковью и царством. Господь запрещает удалять с поля плевелы: "Оставьте расти вместе то и другое до жатвы (Матф. 13,30), а это значит, до тех пор, пока Господь не явится на суд. Итак, если бы Царство небесное было бы одно и то же с церковью, то, я повторяю вновь, должно было бы из этого следовать, что зло, будь оно даже открытым и явным, нельзя было бы исторгать до Дня суда. Как же важно на этом основании проводить четкую разницу между этими двумя понятиями, что, к сожалению, делается многими христианами недостаточно решительно!
Каково же значение той притчи? Она не имеет ничего общего с церковью и с церковным общением. Это, как и сказано, повествование о царстве небесном, это речь о христианском исповедании, которое может быть верным или неверным. Все исповедующие Имя Христа, будь то язычники, копты, лютеране, римские католики, протестанты и другие, то есть истинно верующие и лживые безбожники - все относятся к Царству небесному. Всякий, кто зримо не иудей и не язычник, но исповедует Имя Христа хотя бы внешне, находится в этом царстве. Будь он даже морально нечистоплотен, или еретичен, из Царства небесного его нельзя исторгать. Однако было ли бы верным кого-нибудь из таких допускать к вечере Господней? Сохрани нас Бог даже от такой мысли! Если кто живет в явном грехе, то его, если он является членом церкви, должно исключить, но нельзя его исключить из Царства небесного. Это в действительности могло бы произойти лишь на таком основании, если бы этого человека лишили жизни, ибо только это могло бы устранить требование не исторгать плевелов. И на самом деле, вскоре после отшествия апостола, светское христианство начало таким способом уничтожать плевелы. Временные наказания заступили на место церковной дисциплины, были составлены уставы и законы, на основании которых всех противящихся им можно было передавать в руки государственного правосудия. Если кто не почитал так называемую церковь, того лишали жизни. Именно таким образом обнаружилось зло, от которого предупреждал Господь Своих учеников. Кесарь Константин пользовался мечом, чтобы держать в узде церковных преступников, поскольку он и его последователи стремились временными наказаниями очистить церковь и уничтожить плевелы. Возьмем, к примеру, римскую церковь. Она настолько перепутала понятия церкви и Царства небесного, что взяла на вооружение мирскую власть сжигать еретиков. Она при этом ничуть не намерена признать свою вину и покаяться, но, наоборот, хвалится своей непогрешимостью. Полагая, будто бы ее жертвы есть плевелы, она, таким образом, уничтожала их, лишая их жизни, исторгала их из Царства небесного. Вполне возможно, что в церкви могут находиться люди, которые бесчестят Имя Божие, но мы должны передавать их только в руки Божий.
Однако это не снимает христианской ответственности по отношению к тем, кто собирается на трапезу Господню. В Священном Писании мы находим места, относящиеся к церкви и проливающие свет на этот вопрос, поучения и наставления. "Поле есть мир. Церковь же в прямом смысле заключает в себе лишь таких членов, о которых можно предполагать, что они есть члены Тела Христа. В первом послании к Коринфянам Святой Дух показывает нам истинную природу церковного наказания. Приведем к примеру такое: некоторые христиане впали в грех и живут в нем. Вот я спрашиваю: неужели можно признавать таких христиан членами Тела Христова? Конечно, нет! Может, конечно случиться, что истинно верующий впадет в явный грех, церковь должна все разузнать точно, ее обязанность - довести до согрешившего всю неприглядность соделанного им, сказать о том, какой суд Божий постигнет его, если он и дальше пойдет по этому пути. Если же допускать такого до участия в трапезе Господней, это значит делать Господа соучастником того греха. Здесь дело касается не вопроса, обращенная ли это душа или нет. Если она не обращенная, то она вообще не принадлежит к церкви, если она обращенная, то грех не должен властвовать над нею. Злое не должно быть вырываемо из Царства небесного, но оно должно быть удалено от церкви. Слово Божие относительно этих двух истин говорит весьма ясно и определенно. Если какой христианин впадет в явный грех, то церковь не должна терпеть такого в своих рядах, поскольку она призвана сама производить суд над грехом со всяким долготерпением. Что же касается суда над не обращенными, то это дело Самого Господа, Он свершит суд над всяким нечестием в День Страшного Суда.
Это урок, который дается нам притчей о плевелах; здесь нам дается весьма серьезное изображение христианства. Как истинно то, что Сын Человеческий посеял доброе семя, так же истинно и то, что враг душ человеческих посеял злое семя, и вот они взошли оба. Это зло в настоящее время не может быть удалено. Против зла, стремящегося проникнуть в церковь, есть средство избавления, но оно не для зла, которое в мире.
Как из Священного Писания, так и из уроков истории ясно видно, что великое заблуждение, в которое впала церковь, основано на смешивании этих двух понятий, плевел и пшеницы, другими словами: в допущении не обращенных к обязанностям церкви, наряду с такими, которые воистину обращены и рождены от Бога. Это заблуждение дало повод сделать другое весьма серьезное ошибочное заключение: большая, внешне религиозная организация на языке и в понимании людей стала церковью. Сами богобоязненные люди также впали в эти сети, так что разница между церковью и Царством небесным весьма рано выпала из поля зрения. Таким образом, священнейшие дела и обязанности стали равным достоянием как верующих, так и неверующих. Так же и реформаторы не исполнили своего назначения вывести церковь из такого печального состояния и очистить ее от смешивания этих двух понятий. И так это продолжается и в наши дни в различных церковных системах: в лютеранской, англиканской, реформатской, пресвитерской и других. В наши дни необычного размаха достигла сакраментальная система (здесь спасение души в большей или меньшей степени ставится в зависимость от различных священных дел), она приобрела устрашающие размеры и далее распространяется быстро. Все в различных формах протестантства смешалось воедино: действительное и голая форма, живое и мертвое христианство. Но как трезва и серьезна мысль о том, что многие находящиеся в рядах Церкви и Царстве небесном никогда не будут иметь места на небе! Здесь мы можем плевелы посчитать за пшеницу, злого раба за доброго, неразумных дев за мудрых. И хотя все, принявшие крещение, причисляются к Царству небесному, к Церкви Божией, однако, относятся лишь такие, которые воскресли с Христом и запечатлены Святым Духом.
Господь передал Своему ученику не только ключи от двери для нового правления, но и научил его, как вести это правление. Это основное положение по отношению к церкви Божией чрезвычайно важно. Поручение, которое Петр получил от Христа, гласит: "Что ты свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах. Что значат эти удивительные слова? Мы верим, что они указывают на авторитет и власть, данную церкви, которой она должна пользоваться в своей деятельности, которая, однако, само собой разумеется, в этом мире все же ограничена. В Словах Господа абсолютно нет той мысли, что церковь может нечто разрешать на небе. Это толкование абсолютно неверно, потому римская церковь, приписывающая себе божественную власть решать дела на небе, построена на обмане. Это не дело церкви на земле - связывать и развязывать что-либо на небе. Сфера ее деятельности заключена внутри ее собственных границ, и если она действует согласно повелению Христа, то имеет обетование на утверждение этого на небе. Вот единственное значение слов Господних!
Мы также не должны возноситься мыслью, будто бы церковь или какая-то должность в ней может что-либо решать в отношениях с Богом в деле прощения грехов или вечного суда. Рим и это дерзает приписать себе и действует в безмерной дерзости своей. Ибо "кто может прощать грехи, кроме Одного Бога? Эту власть Он удержал в покорности церковной дисциплине, люди получили прощение или, по крайней мере, стоят на основании покаяния. Слова апостола в 1 Кор. 5,12: "Не внутренних ли вы судите? - относятся к таковым, которые водворены в лоно церкви. "Внешних же судит Бог. Обо всех истинных верующих, какие бы границы в христианстве их не разделяли, можно сказать: "Ибо Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых (Евр. 10,14).
Возможно, некоторые из наших читателей разделяют общепризнанное мнение, что эта власть была дана только Петру и другим апостолам и что со смертью этих людей она прекратилась. Это, однако, большое заблуждение. Конечно, как мы уже видели, эта власть вначале была поручена только Петру, и, вне сомнения, в дни апостола происходили большие чудеса, нежели позднее, но величественность Божьего авторитета оставалась непоколебимой как в дни апостола, так и после него. Церковь и ныне в деле воспитания и строгости имеет тот же авторитет, что и тогда, хотя ей недостает той силы. Слово Божие неизменно. В 18 главе Евангелия от Матфея мы находим место из 16 главы: "Что ты свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах, " и зафиксированное в ином изложении, а именно: "Истинно говорю вам, что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе... ибо где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них (Матф. 18,17.18.20). Из этого ясно вытекает то, что действия двух или трех, которые собраны во Имя Иисуса, имеют то же самое Божье удостоверение, что и исполнение Петром вверенной ему власти. Позднее Господь в 20 главе Иоанна вручает Своим ученикам, не только апостолам, ту же самую власть в правлении и именно на основании воскресения, на основании причастности к силе и жизни Христа, которые объединяют воскресших людей.
Однако мы все еще убеждены, что только апостол мог произносить такие слова, как ап. Павел в 1 Кор. 5: "Я... решил... во Имя нашего Господа Иисуса Христа (если вы и мой дух в силе Господа нашего Иисуса Христа едины) предать сатане* (сделавшего такое) во измождение плоти, чтобы дух спасен был в день Господа нашего Иисуса Христа.
* Примечание: Предать кого-либо сатане -
это есть акт силы, тогда как исключение согрешающего против
церкви
есть обязанность ее. Вне сомнения, исключение души из среды церкви - весьма
серьезное дело, оно ввергает провинившегося в скорбь в заслуженное сердечное
переживание, выставляя напоказ хитросплетенные происки врага. Действие
непосредственной передачи души сатане - это действие особенной силы. Подобная
передача сатане имела место с Иовом, хотя и во благо этому праведнику. Такое
совершилось и через Павла в 1 Кор. 5 совместно с церковью. Подобную передачу
сатане мы видим и в Тим. 1,20 по отношению к Именею и Александру (здесь однако
нет ссылки на Церковь), чтоб они научились не богохульствовать. Всякое
исключение допускает восстановление провинившегося, поддерживая при этом
святость дома Божьего и очищение совести самих святых.
Тот же самый апостол дает повеление церкви в подобных случаях: "Извергните развращенного из среды вас. Исключение произошло не только через апостола, но через участие всей церкви. Таким же образом бывают грехи провинившегося покрыты, как только он осознает их и покается в них. Его покаяние признается церковью искренним и грехи его прощаются. Важное и драгоценное поучение для всех старейшин, обязанных заниматься внутрицерковной дисциплиной, с легкой руки способных исключить из церкви согрешающих, но не спешащих пользоваться правом душ на их восстановление, дает любвеобильное сердце апостола Павла в его обращении к церкви: "Для такого довольно сего наказания от многих, так что вам лучше уже простить его и утешить, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью, и потому прошу вас оказать ему любовь (2 Кор. 2,6-8). Здесь мы имеем образец того, как нам должно вести церковные дела согласно воле Христа.
Новообращенные, как мы видим, ни апостолами и никем другим не подвергались какому-либо испытанию относительно искренности их веры. Мы читаем: "Охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч. Основанием служило принятие Слова, открывающего доступ и к крещению, и к принадлежности к церкви. Здесь мы видим церковь в первоначальной ее красоте, устроенную Богом в Свое жилище. "Господь же ежедневно прилагал спасаемых к церкви. Обман, который замышляли Анания и Сапфира по отношению к церкви, тотчас был раскрыт. Петр действовал верно, соответственно своему месту, Святой Дух находился в неомраченной силе и действовал превознесенно и величественно, апостол исповедовал это. Потому он сказал Анании: "Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому? Бог находился в церкви. Однако это целомудренное состояние церкви быстро исчезло. Наступил духовный сон, Дух Святой был огорчен. Требовалось свидетельство душ о том, что их желание и духовное состояние основаны на воле Христа и согласны с Его промыслом. Состояние, описанное во 2 послании Тимофею во второй главе, наступило, и с этого момента верующие должны были держаться "правды, веры, любви, мира со всеми призывающими Господа от чистого сердца (2 Тим. 2,22).
В девятой главе Деяний апостолов мы видим практическое использование этого основного принципа по отношению к самому апостолу Павлу. Если кого не принимают без соответствующего авторитетного свидетельства, тот не имеет основания для обиды. Конечно же, случай с апостолом был необычным, во всяком случае, весьма своеобразным, но он служит прекрасной иллюстрацией для практического истолкования данного рассуждения. Каким бы необычайно дивным ни было обращение Савла, мы видим, как Анания в Дамаске, а затем и церковь в Иерусалиме были уведомлены в истинности случившегося. Ученики были тем осторожнее по отношению к апостолу, чем более знали, каким отъявленным врагом Имени Иисуса Христа он был.
Относительно действий Иерусалимской церкви мы читаем: "Савл прибыл в Иерусалим и старался пристать к ученикам, но все боялись его, не веря, что он ученик. Варнава же, взяв его, пришел к апостолам и рассказал им, как на пути он видел Господа, и что говорил ему Господь, и как он в Дамаске смело проповедовал во Имя Иисуса. Как и во многих других отношениях, Павел и здесь является примером для Церкви. Его принятие церковью происходило, на основании соответствующего свидетельства об истинности его христианства. Путь церкви узок!
Папство доказало свою развращенность тем, что начало злоупотреблять правами церкви и присвоило себе привилегию "оставлять и прощать грехи. Именно на этом основаны все роковые злоупотребления священства, претендующего на абсолютное совершенство и непогрешимость. Протестантство же, возможно, отчасти от страха перед пагубным заблуждением папства, впало в другую крайность и устранило любые формы взыскания и дисциплинирования. Путь же веры состоит в том, чтобы мы точно следовали за Господом, исполняя Его Слово!
Итак, рассмотрев и проанализировав основные принципы церкви и Царства небесного, мы приступаем ко Дню Пятидесятницы, к исходному пункту возникновения церкви на земле и началу истории церкви. Мы сознательно подробно анализировали эти ведущие мысли, ибо изучение истории церкви лишь тогда может оказаться успешным, когда будет достигнуто ясное представление о ее основополагающих принципах.
День Пятидесятницы с полным основанием можно назвать днем рождения церкви. Через пятьдесят дней после воскресения нашего Господа была рождена церковь Его, ее история началась с того дня. Ветхозаветные святые уже потому не могли принадлежать к новозаветной церкви, что ее до Дня Пятидесятницы фактически не было.
Конечно же, все святые наследуют вечную жизнь, они все пришли в общение с Богом, и то же самое небо есть их лучезарная вечная родина! Однако ветхозаветные праведники находились под иным управлением, или же, более того, под различными управлениями, которые были на земле до первого пришествия Христа. Всякое управление в Священном Писании имеет свое место: возникновение, развитие и конец, и каждое из них на небе будет иметь свой отблеск. Там как личности, так и управления будут различны друг от друга. В одиннадцатой главе послания к Евреям, повествуя о ветхозаветных героях, апостол по этому поводу говорит: "Все сии умерли в вере, не получивши обетовании, а только издали видели оные и радовались и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле... И все сии свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они без нас не достигли совершенства. Если Бог предусмотрел нам нечто лучшее, то, несомненно, это должно быть нечто различное. По отношению к Слову Божьему мы не можем допускать никаких разночтений. Разницу между Ветхим и Новым заветами мы легко сможем различить при исследовании великого смятения жителей Иерусалима в День Пятидесятницы. Однако обратимся вначале к 23 главе книги Левит, где даны образы, связанные с Днем Пятидесятницы.
Израильтянам было порученно приносить первый сноп к священнику, чтобы он вознес его пред Господом, чтобы им было послано благоволение Божье. Этот обряд, как мы верим, был прообразом воскресения Христа по пришествии иудейской субботы и взятия христиан к Богу воскресшим Господом. "Объяви сынам Израилевым и скажи им: "Когда придете в землю, которую Я даю вам, и будете жать на ней жатву, то принесите первый сноп жатвы вашей к священнику. Он вознесет этот сноп пред Господом, чтобы вам приобрести благоволение. На другой день праздника (субботы) вознесет его священник (Лев. 23,10-11).
По прошествии полных семи недель по приношении первого снопа праздновали пятидесятый день, когда весь урожай был собран, праздновали день благодарения, праздник жатвы. От жилищ израильтян испекали два хлеба возношения из пшеничной муки нового урожая - таков был отличительный признак этого праздника. Израильтяне должны были испечь в своих жилищах по два кислых хлеба. Некоторые в этих двух хлебах усматривают ссылку на оба дома Израиля, другие - прообраз созидания церкви из Иудеев и язычников. Мы оставим это. Во всяком случае, закваска есть прообраз греха, который совершается верующими и само собой разумеется, имеет место и в церкви. Таким образом, с приношением этих хлебов связана жертва за грех, тогда как первый сноп является прообразом нашего Господа Иисуса Христа - жертва в приятное благоухание.
Исполнением прообраза Дня Пятидесятницы было сошествие Святого Духа, Который снизошел на людей удивительным образом. Он сошел, чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино (Иоан. 11,52). Благодаря этому величайшему событию, иудейство было устранено, возник новый очаг свидетельства - Церковь Божия, или же собрание Божье!
Воплощение, распятие и воскресение Христа есть величайшие фундаментальные истины церкви, или же христианства. Без воплощения не могло бы быть ни распятия, ни воскресения. Драгоценнейшая истина в том, что Христос умер на кресте за наши грехи! Однако не менее важна та истина, что верующие в Него умерли вместе с Ним, с Ним и воскресли! (Рим. 6; Кол. 2). Жизнь Христа - это жизнь воскресения. Церковь строится на воскресшем Христе. Не может быть прекрасней истины, чем воплощение и распятие Христа. Единственно через это церковь объединена с воскресшим и превознесенным Сыном Человеческим.
В первой главе Деяний апостолов нам сообщаются события, связанные с воскресением и вознесением Христа, а также действиями церкви до сошествия Святого Духа. Он дает "повеления апостолам, которых Он избрал Святым Духом. Это заслуживает нашего самого пристального внимания, так как здесь заложены наиважнейшие познания: характер нашего единства с Христом, Святой Дух живет в христианах, как и в воскресшем Господе, как сказано: "Соединяющийся с Господом есть один дух (с Господом), (1Кор.6,17).Они объединены одним Духом.
Воскресший Господь вначале повелел апостолам не отлучаться из Иерусалима, а ждать "обещанного от Отца, того, что они слышали от Него, сказавшего: "Иоанн крестил водою, а вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым. Сейчас уже речь ведется о земных обетованиях Израилю, о том, что будет после, но оставлено до грядущих дней. Обетование Отца относительно Святого Духа было совершенно иного свойства, и его результат весьма отличается от земного измерения.
После того, как Господь побеседовал со Своими апостолами относительно Царства Божьего, Он вознесся на небо и облако взяло Его из вида их. В то же самое время явились два ангела и понятным человеческим языком предвозвестили собравшимся ученикам о втором пришествии Христа: "И когда они смотрели на небо во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: "Мужи Галилейские, что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо (Деян, 1,10-11). Эти слова дают нам неопровержимое доказательство того, что Христос вознесся лично, видимо и во плоти и что Он явится вновь таким же образом. Он снова явится на облаках и откроется землянам лично, видимо и во плоти, однако уже в невыразимо великолепной Своей славе!
Апостолы и ученики Господа постигли тогда двойной урок: первый - что Иисус взят из этого мира и вознесен на облаке; второй - что Он снова явится в этот мир. Их свидетельство основывалось на этих двух великих фактах! Иерусалим же должен был стать исходным пунктом их служения, и они должны были ждать там, пока сила свыше осенит их. Это произошло в День Пятидесятницы. С момента этого события Бог не только с нами, но Он и в нас!
Дело спасения было свершено, Бог был прославлен, Христос воссел одесную славного престола, величия Отца. Время исполнилось, и Святой Дух сошел на нашу землю. Бог Сам освятил церковь таким образом, который соответствует Его премудрости, власти и славе! Произошло великое чудо, дано было видимое ясно свидетельство. "При наступлении Дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них, и исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (вещать) (Деян. 2). Нам необходимо здесь остановиться и подробнее рассмотреть зримые явления, связанные с сошествием Святого Духа и демонстрацией Его власти и силы в тот исторический день.
В первую очередь отметим, что тут совершилось обетование Отца: с неба был послан Святой Дух. Это было величайшей истиной, совершившейся в День Пятидесятницы. Святой Дух сошел на землю, чтобы через окропление крови Иисуса Христа подготовить для Него место в церкви, чтобы Он мог жить там. Затем также было исполнено Слово Господа, сказанное Им незадолго до Своего вознесения ученикам: "Вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым. Это теперь было исполнено, хотя ученики в те дни не могли понять смысла сказанных им слов. Полное же откровение единства Тела явилось позднее в служении апостола Павла. В 12 главе своего первого послания к Коринфянам он заявляет: "Все мы одним Духом крестились в одно Тело, иудеи или еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом.
Далее, помимо того, что мы здесь встречаем разделение Духом Святым взаимосвязанных даров на служение в деле Господнем, находим самый основной и драгоценный дар, который небывало нов на этой земле - это персональное благословение каждого верующего, чтобы лично в каждом из них устроить себе жилище. И этот драгоценный факт (да будет превознесен Господь!) и ныне так же действителен, как и тогда! Святой Дух и ныне живет во всяком верующем, который успокоился в совершенном деле Господнем. Господь в предвидении тех дней сказал: "Он (Дух Святой) с вами пребывает и в вас будет (Иоан. 14,17). Эти великие истины о присутствии Святого Духа нашли полное исполнение в День Пятидесятницы. Он сошел на землю, чтобы жить в каждом отдельном христианине и во всей церкви. И мы теперь знаем - о драгоценная истина! - что Бог не только для нас, но в нас и с нами пребывает.
Когда Бог Иисуса из Назарета помазал Святым Духом и силою, то явился Дух в виде голубя - прекрасный образец беспорочной чистоты, кротости и смирения Господа Иисуса. Он не возвышал голоса Своего, Его не было слышно на улицах, Он не переломил трости надломленной, не угасил льна курящегося (Ис. 42,2-3). При сошествии Духа Святого на учеников Иисуса сцена была совершенно иной. Дух снизошел в образе разделяющихся языков: "Языки, как бы огненные, почили по одному на каждом из них. Это было знаменательно. Это всемогущество Божье, давшее такое свидетельство, которое было адресовано не только израильтянам, но и всем народам на земле! Так же и то, каким способом и образом происходило это событие, означает, что должно быть решительно обращено ко всем: и явились языки, как бы огненные. Суд Божий за грехи людей нашел свое полное отражение на кресте Голгофы. Это же торжественное явление через силу Святого Духа должно было распространиться во все концы земли. Повсеместно провозглашается праведность и жизнь вечная через веру в Иисуса Христа, возвещается прощение грешникам, спасение заблудшим, мир сокрушенным и покой усталым.
Удивление, смущение и замешательство синедриона и всех иудеев должно было на самом деле быть весьма великим, когда они увидели последователей недавно распятого Иисуса, в такой силе и с такой властью появившихся вновь. Вне сомнения, они полагали, что ученики Иисуса по устранении их Господа никогда более не осмелятся открыть даже рта, так как большинство из них были простые неграмотные люди. Как велико должно было быть их изумление, когда они увидели и услышали, как эти простолюдины проповедуют смело и дерзновенно на улицах Иерусалима и тысячи обращаются к вере в Иисуса.
Иисус был распят. Все Его притязания на права Мессии, по мнению подавляющего большинства, вместе с Его останками были погребены. Солдаты, охранявшие Его гроб, были подкуплены распространять ложные слухи, опровергающие Его воскресение. Вне сомнения, всеобщие волнения уже улеглись, беспокойство в городе миновало, служение в храме проводилось, как обычно, вернулось в привычное русло, как будто ничего не произошло. Однако Бог не позволил так спокойно перешагнуть через происшедшее. Он ждал определенного времени, чтобы оправдать Своего Сына, и это должно было произойти на том же самом месте, где Он был уничижен. Вдруг неожиданно в начале Дня Пятидесятницы появились рассеянные последователи Христа, не растерянные и испуганные, а облеченные удивительной силой! Без тени страха обвиняли они старейшин народа и сам народ за то, что они распяли своего Мессию. Они смело возвещали Его палачам, что Бог воскресил этого распятого Иисуса и вознес Его на престол славы одесную Себя как Вождя и Господа!
С того момента на разных языках проповедовалась Весть спасения всем, кто до того дня находился под праведным приговором и гневом Божьим. Речь была направлена ко всем народам на их языках. Это небывало удивительное явление привлекало бесчисленные толпы. Все находились в смущении и замешательстве, так как слышали этих бедных галилеян, говорящих на их наречии. Иудеи же, жившие в Иерусалиме, не понимая языков, на которых они начали говорить, насмехались, говоря: "Они напились сладкого вина. Тогда встал Петр и объяснил им на основании их собственных пророчеств истинный характер того, что происходит.
"Петр же, встав с одиннадцатью возвысил голос свой и возгласил им: "Мужи иудейские и все живущие в Иерусалиме, сие да будет вам известно, и внимайте словам моим: они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня (по нашему времяисчислению - девять часов утра, час молитвы в храме).
Петр, таким образом, выступил в роли начальствующего над учениками и объяснил иудеям, что эти удивительные события, которые они видели и слышали в это утро, не есть результат какого-то чрезмерного возбуждения, но что происходит именно то, что они сами ожидают на основании пророческих книг: "Это есть предреченное пророком Иоилем. Обратите внимание на то, на каком основании находится здесь Петр и с какой смелостью говорит. Это есть основание воскресения и превознесения Христа! Мы должны подчеркнуть это, так как тут нам указан фундамент, на котором строится церковь, возвещая нам при этом, где и когда началась ее история. День Пятидесятницы есть первый день возникновения церкви, первая страница ее истории, первый триумф невыразимой благодати Божией ко всему человечеству! "Сего Иисуса Бог воскресил, чему мы все свидетели. Итак, Он, быв вознесен десницею Божьею и приняв от Отца обетование Святого Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите (Деян. 2,23-33).
Да будет нам позволено на этом месте привести выдержку из труда одного писателя-богослова, который говорит о благословенном действии первой проповеди апостола Петра через силу Святого Духа, сошедшего на землю: "Это не было простым внутренним нравственным изменением, то была сила, которая устранила все основания разделений, и все, получившие дар Святого Духа, стали едины, как одно сердце и одна душа. Они пребывали в учении апостолов, были в общении друг с другом и с апостолами, в сердечной радости преломляли хлеб и бодрствовали в молитве. Сознание присутствия Божьего было сильно между ними, и руками апостолов совершались многие знамения и чудеса. Они были связаны искренними узами любви, и никто из них не говорил на свое достояние, что это его собственность, но все делились тем, чем владели, с теми, кто нуждался. Они ежедневно пребывали в храме, на месте, где весь Израиль проводил свои религиозные служения, в то же время они проводили свое особенное богослужение тем, что по домам преломляли хлеб. Они принимали пищу с радостью и в простоте сердечной, они славили Бога и были окружены благосклонностью народа. Так была образована церковь, и Господь ежедневно прилагал к спасаемым остаток Израиля, отторгая его от грядущего суда (готового разразиться над народом, который отверг Сына Божьего, собственного Мессию!), Бог спасал избранных Своих, (да будет превознесено Его святое Имя!) от страшной погибели! Бог причислял к церкви, которая стала известной через присутствие Святого Духа, тех, кого пощадило Его человеколюбие среди израильтян! Новый порядок вещей, засвидетельствованный присутствием Святого Духа, был установлен. И хотя старый порядок вещей был еще в силе и действовал до тех пор, пока над ним не разразился суд, новый порядок настоящего входил в расцвет.
Таким образом, церковь была создана силою Святого Духа и основана на свидетельстве о том, что отверженный Иисус взят на небо и Бог превознес Его, как Господа и Христа. Она была собрана из остатка иудеев, который был пощажен, хотя с ограничением, и из язычников, которых призовет Господь Бог. Она была создана в Израиле, искушавшем долготерпение Божие и все же отделенном, как место жилища Его (Д. Н. Дарби).
Так была вызвана к жизни церковь Божья, собрание тех, кто призывает Бога во Имя Господа Иисуса Святым Духом. Любовь была отличительным знаком этой новой группы людей. Великий триумф, который праздновала благодать в тот славный день, громогласно провозглашал власть прославленного Господа и пришествие Святого Духа на земле. Около трех тысяч душ обратилось от одной проповеди. Устрашенные ужасной мыслью того, что они убили своего Мессию, Бога, перед Лицом Которого они сейчас стояли, Который воскресил и вознес Распятого одесную Своего престола славы, они вскричали: "Что нам делать, мужи братия? В известном смысле Господь послал с Сиона жезл силы Своей и Он господствовал среди врагов Своих, народ Его пребывал в благолепии святыни в день силы Его (Пс. 109).
Петр стремится при этом глубже заложить в сердца своих сограждан начатое доброе дело и смирить гордых и надменных иудеев, говоря: "Покайтесь, и да крестится каждый из вас во Имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа (Деян. 2,38). Он не говорит им просто: "Веруйте в Господа Иисуса Христа и будете спасены, хотя вера и покаяние должны всегда идти рука об руку, если душа искренна, но тут апостол делает особый упор на покаянии. Вина их была чрезвычайно велика, и необходимо было ради их смирения, чтобы они глубоко прочувствовали и осознали это. Они должны были узреть свою вину в свете Божьем и получить прощение грехов у ног Того, Кого они отвергли и распяли! Вне сомнения, все это было благодатью. Их совесть была пробуждена. Они смотрели на самих себя глазами Бога, воистину от всего сердца покаялись, удостоились прощения грехов и получили дар Святого Духа. С этого момента они стали детьми Божьими и получили вечную жизнь, Дух Святой жил в них! Абсолютное изменение их поведения и характера свидетельствовало об их истинном обращении и перемене, которая произошла с ними. "Охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч, и они постоянно пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах. В то мгновение молитва Господа: "Да будет все едино! - была исполнена. В четвертой главе мы читаем: "У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа, и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее.
Сейчас мы обратимся к десятой главе Деяний апостолов. В ней повествуется о том, как богобоязненный сотник Корнилий был введен в церковь Божью, в общение с детьми Его. Апостол Петр уже в своей первой речи возвестил обращение язычников. Теперь же он был дивным образом через чудное видение призван открывать язычникам двери Царства небесного. До этого времени церковь в основном, если не исключительно, состояла из иудеев. Бог поступал с язычниками пренебрежительно в противоположность тому, с какой нежной предупредительностью и любовью Он относился к Своему древнему народу Израилю. Корнилий был праведным человеком, весь его дом боялся Бога, он творил много милостынь народу (израильскому) и постоянно молился Богу. Против принятия такого человека практически ничего невозможно было бы возразить. Ведь Бог снисходителен, милосерд и благ. Так и в сердце Петра не должно было бы быть никакого сомнения относительно воли Божьей. И все же Бог вынужден был привести к молчанию все соображения Петра и низложить его противоборство снисходительным упреком: "Что Бог очистил, того не почитай нечистым (Деян. 10,15).
Петр вначале более и более проникал в помышления Божьи, все это было для него новым. Ему казалось, что ничего удивительнее и быть не может, чем-то, что язычники могут войти в часть благословения, не став иудеями и не приняв на себя обязанности исполнять иудейский закон. Это было, как для Петра, так и для язычников, шагом большой важности. То видение, посланное Петру, открывало характер нового управления на основании Нового Завета. "Петр отверз уста и сказал: "Истинно познаю, что Бог нелицеприятен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде, приятен Ему (Деян. 10,34-35). Уже не было нужды становиться иудеем, принимать внешние проявления религиозных церемониалов и исполнять закон, чтобы иметь часть в благословенных небесах. Без возложения апостольских рук (хотя сам Петр был удостоен полноты апостольской власти и силы) и без предварительного водного крещения Корнилий и бывшие в его доме были крещены Духом Святым. Когда Петр еще обращался к ним, Святой Дух снизошел на всех, слушающих его слова. Еще до этого благодать Божья начала в сердце Корнилия благословенное дело. Он был ожившей в Боге душой. Прежде чем Святой Дух может запечатлеть, Он должен иметь нечто, что можно запечатлеть. Таким образом, в жизни христианина должен быть момент, когда он будет оживотворен, затем дело, начатое прежде, конечно же, будет доведено до своего завершения раньше или позже (Еф. 1,13). Например, заблудший сын ожил, когда оставил чужбину и обратился к отчему дому, но благоволение и любовь отца были еще ему недоступны, потому он еще не мог успокоиться в вере. Он не был еще запечатлен, пока не познал, что он прощен и принят отцом, пока не удостоился поцелуя отца и, как некоторые отмечают, не получил на руку перстень. Животворящая вера намного превосходит скорбь души и жажду оправдания, как бы искренне это ни было, она так же несравненно превосходит надежду быть принятым! Заблудший сын действительно верит, что сердце его отца было добрым, потому он отважился пойти к нему. И все же это не есть еще истинная вера. Сам Павел целых три дня находился в духовном борении, не имея еще мира и покоя, так как это дается через запечатление Святым Духом. "Три дня он не видел, и не ел и не пил (Деян. 9,9).
Возвратимся же к основному вопросу нашей темы.
Как мы уже видели, введение язычников в церковь связано с важнейшим фактом: дар Духа Святого был принят ими просто через слушание проповеди Слова. Иудеи в Иерусалиме были крещены в воде, прежде чем они получили Святого Духа, верующие в Самарии были не только крещены, но нужно было апостолам в молитве возложить на них руки, и только тогда они были запечатлены Духом Святым. Здесь же, в Кесарии, язычники были удостоены дара Святого Духа, обильного христианского благословения без предварительного крещения, возложения рук и молитвы. Из факта, что Корнилий принял жизнь и веру прежде водного крещения, вытекает ясно и недвусмысленно, что жизнь подается не через водное крещение, как учат тому англиканские католики. Они говорят: "Благодать и жизнь подаются через таинство (крещения) и достигаются этим средством, невзирая ни на какие внутренние упражнения со стороны входящей в общину личности. Святое крещение есть средство, через которое душа получает новую духовную жизнь. Едва ли есть нужда подчеркивать, что подобное учение прямо противоположно Священному Писанию.
Крещение для человека - это еще не все. Обращение, или же рождение вновь, во всяких случаях без какого-либо исключения совершается через Святого Духа. Господь говорит Никодиму: "Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше... если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царство Небесное (Иоан. 3,5). Эти слова, вне сомнения, отсылают нас к Иез. 36,25-27. Значение воды проясняет нам Еф. 5,26. Вода, Слово Божие, есть средство, Святой Дух - сила, через которые происходит новое рождение. Эта благословенная перемена происходит через Дух и истину Божью. Кто приписывает все это водному крещению и потому все свое упование возлагает на него, впадает в большое роковое заблуждение.
Как мы уже отмечали, Корнилий вел богоугодную жизнь и был богобоязненным человеком, и все же он должен был послать к Петру и пригласить его, чтобы выслушать слова, через которые он должен был получить спасение и полное освобождение.
Примечание. Следующие краткие
сообщения относительно вопроса крещения из книг отцов церкви четвертого
столетия познакомят наших читателей тем, из каких источников появилось такое
множество различных ритуалов, которое дошло до наших дней и находит широкое
применение. Авторитет Слова Божьего вытеснен и устранен.
"Крещение проводилось в праздники пасхи и
пятидесятницы на так называемых местах явления Христа (Богоявление) над всеми,
которые обратились в течение соответствующего года, что значит официально - в
присутствии верующих. Однако здесь наблюдались исключения: в некоторых случаях
верующие находили лучшим исполнить церемонию (крещения) не откладывая, другие
же маловерные и пугливые христиане, как например Кесарь Константин, отодвигали
крещение на конец своей жизни. Поведение последних было, хотя долгое время
безуспешно, осуждаемо духовенством. Однако уже сам факт отсрочки показывает,
как глубоко укоренилась в сердцах верующих вера в данный ритуал, якобы имеющий
духовную важность и деятельность. Крещение, таким образом, рассматривалось как
средство для абсолютного очищения души. Новообращенный выходил из вод крещения
в состоянии совершенной невиновности. Голубь, Святой Дух, постоянно парил над
местом крещения и освящал воду для таинственного омытия с души всех соделанных
ранее грехов. Если душа после этого не осквернит себя, то однажды она войдет в
Царство чистоты и блаженства, так как сердце было очищено, разум просвещен, дух
облечен в бессмертие.
"Облаченный в белое одеяние, служащее как бы
символом незапятнанной чистоты, крещаемый приближался к месту крещения, которое
в некоторых больших церквях находилось в определенном месте. Здесь он заключал
торжественные обеты, обязывающие его оставаться верным своей религии. Тут
катехумен (человек, который находится в первом периоде обучения христианским
догматам) обращался на запад, к царству сатаны, и трижды отрекался от его
силы, затем он поворачивался на восток, чтобы поклониться Солнцу Праведности и
заключить завет с Господом жизни. Таинственное число три было общепринято
повсеместно: обеты давались тройные и трижды. Крещение производилось обычно
через погружение. Снятие одеяния символизировало "совлечение ветхого
человека (Кол. 3,9). Однако было дозволено крещение через окропление,
когда обстоятельства требовали этого. Вода, как подчеркивала церковь,
превращалась в кровь Христа, через удивительную аналогию она уподоблялась
Чермному морю (Красному морю). Некоторые отцы церкви смелыми сравнениями и
предположениями утверждали, что цвет воды изменялся.
"Почти все отцы того времени, как,
например, Базилий и оба Григория, Амброзий и другие, писали трактаты о
крещении, чрезвычайно восхваляя и превознося важность, значимость и
действенность этого. Григорий из Нацианса, к примеру, почти исчерпал все
словесное богатство греческого языка, касаясь темы крещения." (Милман. История
христианства).
Если мы задумаемся и спросим: "Каково было
содержание проповеди Петра, которая произвела
такое благословенное действие? - то ответ будет
следующий: "Он возвещал мир чрез Иисуса Христа, Который есть Господь
всех! Воскресший, вознесенный и прославленный Христос был темой его
свидетельства, и это заключено в словах: "О Нем все пророки свидетельствуют,
что всякий верующий в Него получит прощение грехов Именем Его.
Благословение последовало непосредственно. Иудеи, присутствующие при этом, были
чрезвычайно изумлены, преклонились и признали благодать Божью к
язычникам. Когда Петр еще продолжал эту речь, Дух Святой сошел на всех
слушавших Слово, и верующие из обрезанных, пришедшие с Петром, изумились тому, что
дар Святого Духа излился на язычников, ибо слышали их говорящими языками и
величающими Бога. Тогда Петр сказал: "Кто может запретить креститься водою тем,
которые, как и мы, получили Святого Духа? И велел им креститься во Имя
Иисуса Христа. Потом они просили его побыть у них несколько дней.
Однако мы должны попросить читателя сделать с нами несколько шагов
назад, чтобы рассмотреть важное происшествие, предшествовавшее по времени
только что рассмотренному.
Первым, принявшим венец мученика во Имя Иисуса, был Стефан, диакон и евангелист. Он стоит во главе того благословенного ряда свидетелей, которые в течение столетий во Имя своего Господа приняли мученическую смерть. Твердый и непоколебимый в своей вере, смелый и бесстрашный перед лицом своих врагов, спокойно отражая обвинения синедриона, переполненный любовью ко всем, он запечатлел свое свидетельство собственной кровью и упокоился во Христе.
В определенном смысле Стефан был отражением нашего превознесенного Господа. Как вскричал наш Господь: "Отче, в руки Твои предаю Дух Мой, так сказал Стефан. И как Господь молился за врагов: "Отче, прости им, ибо не знают, что делают, - так молился и первый мученик за Имя Его: "Господи, не вмени им греха сего! Однако Стефан уже не сказал, что они не знают, что делают.
Как мы видим, уже в те времена начались нападки на церковь извне, чтобы расстроить дела молодой церкви. Однако Слово Божие росло и умножалось. Тысячи обращались к Богу, обратились к вере также многие из священников. Однако обратившиеся из греков и еллинистов (иудеи, возвратившиеся из Греции) роптали против евреев за то, что их вдовы, по их мнению, "были пренебрегаемы в ежедневном раздаянии потребностей, (Деян. 6,1). Это положило основание тому, что церковь избрала семь диаконов. По всей вероятности, все семь диаконов были из среды бывших язычников, то есть из среды возроптавших на евреев, и Дух Божий царил в благодати. Стефан был один из них, и на нем исполнились слова, соответствующие апостолам и вообще служителям Господним: "Ибо хорошо служившие приготавливают себе высшую степень и великое дерзновение в вере во Христа Иисуса (1 Тим. 3,13). Он был исполнен веры и силы и производил много знамений и чудес среди народа. На нем особенным образом проявилось действие Святого Духа.
В Иерусалиме восстали против Стефана многие, ранее несогласные между собой синагоги, как, например, либертинцы, киринейцы, александрийцы и другие, и вступили в спор с ним. В основном, они налетели на Стефана, "но не смогли противостоять мудрости и Духу, Которым он говорил (Деян. 6,10). И вот его постигла участь, которая постигала позднее во все времена исповедующих Иисуса, когда их враги не могли уже что-либо сказать против: он был представлен на суд синедриона. Были подкуплены и наняты лжесвидетели, которые утверждали, что слышали, как он говорил против Моисея и против Бога. Среди прочего он сказал, что Иисус Назорей разрушит это святое место и переменит обычаи, которые были переданы им Моисеем. Начался допрос. Но что могли думать его судьи, видя, как сияет его лицо подобно лицу ангела?! Обращение Стефана к вождям народа было изобличающим и потрясающим. Вне сомнения, это было свидетельство Святого Духа, вложенное в уста Стефана для иудеев, дабы они смирились, постыженные в их гордости, тем более что они слышали их обвинение и приговор из уст бывшего язычника! Дух Святой действует через всякого, через кого Он хочет действовать, дивно и величественно, если душа не препятствует Ему в Его действиях!
Стефан в короткой и смелой речи напоминает иудеям основные события и особенно подчеркивает историю, связанную с Иосифом и Моисеем. Их отцы продали их язычникам, братья не признали в них своих начальников и судей и отреклись от них. Потому народ израильский сам себя делает виноватым в том, что всегда противостоял Святому Духу, преступал закон, а под конец стал предателем и убийцей Праведника, Здесь верный свидетель Господень был остановлен. Ему не было дано докончить свою обвинительную речь. Правдивое изображение обращения с мучеником с того времени вплоть до наших дней зримо раскрывается перед нашими глазами. Ропот, гнев и ярость синедриона уже не знает границ! "Слушая сие, они рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами (Деян. 7,54). Стефан же, вместо того, чтобы замолчать, в экстазе своего сердца обращается к Господу и устремляет свой взор на небо, к отчизне, к месту сбора всех спасенных. "Вот, я вижу небеса отверстые, - срывается с его уст. Исполненный Духа Святого, видит он небо отверстым и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога, готового принять его дух! "Это есть, - как сказал некто, - положение истинных верующих, небесных граждан на земле в окружении мира, отвергнувшего Христа, мира - разбойника, мира - живого мертвеца, в силе Духа зреть в отверстое небо и видеть Сына Человеческого одесную Бога. Стефан не называет Его "Иисусом. Дух Святой знаменует Иисуса Сыном Человеческим. Это также не есть слава, о которой Стефан просто не думает, пока небо отверсто перед его глазами, но это Сын Человеческий во славе! Драгоценное свидетельство для человечества! Это зрелище чрезвычайно характерно по отношению состояния веры и положения верующих.
Мы подходим к концу нашего разговора о первом периоде истории церкви. Мы подробно рассмотрели эту часть, потому что церковную историю во всеобщем смысле обычно начинают с позднейшего периода времени. Многие начинают, по крайней мере, там, где дело касается доскональных подробностей, с того момента, где оканчивается Писание. Никто, как нам известно, не касается 16 главы Евангелия от Матфея, и только немногие обращаются к книге Деяний апостолов, а ведь это единственная часть истории церкви, которая претендует на наше послушание в вере.
При дальнейшем разборе данной темы мы увидим действие Святого Духа, описанное в восьмой главе Деяний апостолов через Филиппа в Самарии. Он оставил Иерусалим. Это обстоятельство указывает уже на особенный период истории церкви, особенно в отношении ее связи с Иерусалимом. Прежде чем мы вступим на путь и последуем за Духом в город самарийский, мы должны бросить несколько взглядов на разъяренную толпу иудеев и вкратце рассмотреть события, которые иные составители истории назвали "Третьим гонением.
После смерти Стефана началось яростное гонение на учеников Господа (Деян. 8). Вожди иудеев надеялись одержать над ними великую победу и решили, окрыленные мнимым триумфом, беспощадно гнать и истреблять их. Бог же, превознесенный над всем, знающий, как обуздать разбушевавшиеся страсти людей, силу их вражды и безграничное противоборство обратил на исполнение своего намерения.
Человек тогда еще не научился постигать истину слов, что "кровь мучеников есть семя церкви. Эти слова оправдались полностью еще при первом кровопролитии первых свидетелей. Людям на протяжении всех столетий трудно было научиться или же поверить этому факту, так многократно доказанному! Гонение в основном почти всегда содействует продвижению дела, которое желают подавить. Это проявлялось в истории христианства во все времена, во всех формах противоборства и гонений. Гонения вместо ожидаемого малодушия и трусливой боязливости превращали христиан в достойных героев, полных выносливости, решимости и твердости. Конечно же, то тут, то там боязливые, малодушные люди на какое-то время вводили других в соблазн, но бесчисленны примеры того, как такие боязливые души в глубоком раскаянии возвращались назад, чтобы обрести свое прежнее место, с радостью переносили ужасные мучения и даже последние мгновения встречали с непоколебимым бесстрашием! Между тем последователям Иисуса, вместо ожидания гонений на гонения в той или иной форме, дается повеление ежедневно брать крест свой и следовать за Господом. Каждое гонение служит для испытания искренности нашей веры, чистоты наших внутренних побуждений, силы наших чувств ко Христу и масштаба нашего упования на Него. Вне сомнения, такие, чьи сердца в истине не бьются в такт с сердцем Христа, во времена серьезных гонений отпадут. Любовь же, когда она уже ничего иного не может делать, то может страдать за свои убеждения! Это мы видим в полном совершенстве у Самого Господа. Он претерпел крест, который возложил на Него Бог, Он пренебрег презрением к Нему со стороны людей. И именно во время поношения и крестного страдания явилась полнота Его любви и триумф Его милосердия! Его любовь была сильнее, чем смерть. "Ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность, стрелы ее - стрелы огненные, она пламень весьма сильный! (Песни песней 8,6). И в этом, как и в другом отношении, Он оставил для нас пример, и мы призваны следовать по Его стопам. О, если бы дал нам Бог во всякое время быть найденными Его верными последователями!
История церкви по книге Деяния апостолов показывает нам, что убийство Стефана привело к тому, что хотели истребить гонители: непосредственному распространению истины. Впечатление, произведенное таким свидетельством и такой смертью, должно было быть торжеством над врагами и покорить всякого непредубежденного здравомыслящего человека. Последним средством устрашения, за которое может уцепиться человеческая злоба, является смерть. Однако уже в то первое время испытания христианская вера оказалась сильнее смерти в ее чудовищном обличье! Этому сами враги были свидетелями, и воспоминания об этом сохранились в них и на позднейшие времена. Стефан стоял на Камне, и врата ада не одолели его.
При таком повороте событий вся иерусалимская церковь была рассеяна. "Между тем рассеявшиеся ходили и благовествовали Слово (Деян. 8,4). Как облака, гонимые ветром, приносят живительную влагу пустой иссохшей земле, так ученики Иисуса, изгнанные из Иерусалима ураганом гонений, понесли живую воду жаждущим душам в отдаленные места земли. "В те дни произошло великое гонение на церковь в Иерусалиме, и все, кроме апостолов, рассеялись по разным местам Иудеи и Самарии. Некоторые историки думали, что пребывание апостолов в Иерусалиме в то время, как все другие ученики бежали, есть доказательство их большой твердости и мужества, и что в этом должно усматривать их верность христианству. Однако мы все же не склонны примыкать к сторонникам такого мнения. Господь же дал им поручение: "Идите научите все народы, крестя их во Имя Отца и Сына и Святого Духа (Матф. 28,19). К тому же им было сказано: "Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой. Поскольку Писание поучает нас этому, то двенадцать не исполнили повеления и не справились со своим заданием. Тем не менее, Бог действовал могущественно через Павла среди язычников и через Петра среди обрезанных. Тем временем Святой Дух, как выше уже было отмечено, отступает от Иерусалима, чтобы явить Свою силу вне этого города. Торжественная истина! Провинившийся город предпочел римское владычество над собой, отвергнув собственного Мессию. "Что нам делать? - вопрошали иудеи - Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом (Иоан. 11,47-48). И как они отвергли своего Мессию в Его унижении, так отвергли и свидетельство Духа Святого о Его славе. Мера их беззакония была переполнена, и наступил момент, когда гнев Божий должен был излиться на них в полноте. Однако сейчас давайте все же оставим эту часть истории церкви и последуем за Святым Духом на дорогу в Самарию (Деян. 8). Его путь обозначен золотыми лучами благодати, которая являет себя в спасении дорогих душ.
Диакон Филипп, который по ревности и энергичности явно был похож на Стефана, пошел в Самарию, и Святой Дух действовал через него. По премудрому ведению Господа презренная Самария оказалась первым местом вне границ Иудеи, где Его избранные свидетели проповедовали Евангелие. "Так Филипп пришел в город самарийский и проповедовал им Христа. Народ единодушно внимал тому, что говорил Филипп, слыша и видя, какие он творил чудеса... И была радость великая в том городе (Деян. 8,5-8). Великое множество, как мужчин, так и женщин уверовали и были крещены. Сам Симон волхв познал присутствие силы, которая далеко превосходила известную ему, которую он имел, и преклонился перед силой Святого Духа, пребывающей в других, хотя его собственное сердце и совесть еще не могли принять Его как личное достояние. Хотя эти события происходили в другой части иудейской земли, можно найти место для кратких пояснений и провести аналогию в их истории.
Святая обетованная земля, которая в нравственном и историческом отношении, бесспорно, является самой лучшей и прекрасной землей на планете, имеет сравнительно небольшую площадь. Полоса страны едва ли будет 33 географических мили в длину и в среднем не более 15 миль в ширину. Галилея находится на северной стороне, Самария в средней части, Иудея занимает южные пределы. Несмотря на незначительную территорию, которую занимает Палестина, она стала ареной важнейших событий в мировой истории. Там был рожден Господь и воскрес из мертвых. Там жили Его апостолы и мученики, свидетельствовали и страдали, там впервые было проповедовано Евангелие, там возникла церковь.
Древняя населенная израильтянами страна находилась между царствами Ассирией и Египтом, отчего в Старом Завете правители обоих царств зачастую называются "царь северный и "царь южный. Вследствие такого положения страна была удобной ареной для боевых действий и сражений со стороны обоих названных государств, и, как мы видим в Данииле 11, Иудея в конце времен должна снова стать ареной последнего ужасного сражения этих двух сил. Суеверие людей относительно обетованной земли впоследствии настолько возросло, что она со дней апостолов почти непрерывно была предметом национального честолюбия и причиной религиозных войн. Кто сможет исчислить меру крови, которая пролита на обетованной земле? Кто сумеет подсчитать цену сокровищ, разрушенных и уничтоженных там? И все это производилось под лозунгом религиозной ревности, под знаменем креста и полумесяца! Толпы паломников шли и шли во всякие времена туда, чтобы поклониться гробам и исполнить там свои обеты! Притом Палестина представляет собой большой притягательный центр для путешественников и туристов из всех стран мира. Это была неисчерпаемая сокровищница удивительных реликвий. Верующие и неверующие ученые люди тщательно исследовали их и обнародовали свои открытия. Со дней Авраама на земной планете не было и нет такой страны, которая вызывала бы столько интереса к себе и имела бы такую притягательную силу. Для исследователей пророчеств грядущие события этой страны вызывают гораздо больший интерес, нежели ее прошлое. Такой человек доподлинно знает, что приближается день, когда земля вновь будет заселена; двенадцатью коленами Израиля и преисполнится славою и величием своего Мессии. Он знает, что Израиль в то время, по всей земле будет признан главным народом.
После такого краткого отклонения давайте возвратимся снова в Самарию с ее обновленной жизнью и с благословенными жителями. Самаряне, как было уже отмечено, через благодать Божью охотно уверовали в Евангелие, как оно было проповедовано им устами Филиппа. Действие в такой простоте принятой истины было непосредственно и имело благословенный характер. "И была радость великая в том городе. Многие приняли крещение. Действие Евангелия всегда бывает таковым, если оно принимается в простоте веры. Где есть истинная простота веры, там присутствует и истинный мир, и истинная радость, и торжествующее послушание. Таким образом, Евангелие возымело власть над народом, противостоявшим требованиям иудейства в течение столетий! Что закон в этом отношении был бессилен сделать, то совершило Евангелие в наикратчайший срок. Это был новый блестящий триумф его победоносной силы!
Горький факт вражды и отчуждения друг от друга иудеев и самарян в продолжении долгого времени выражен в Евангелии так: "Иудеи с самарянами не сообщаются (Ев. Иоан. 4,9). Евангелие мира выкорчевало корень недоверия и горечи. Несмотря на это, самаряне вынуждены были ждать благословения Евангелия долго, до тех пор, пока по премудрому промыслу Божьему из Иерусалима к ним не пришли апостолы и, возложивши на них руки, не помолились. Этот факт чрезвычайно интересен, если мы исследуем религиозное соперничество, которое долгое время имело место между этими двумя городами. Если бы Самария не приняла этого "унизительного наставления, то она, возможно, была бы склонна и далее утверждать свою гордую независимость от Иерусалима. Но Господь в Своей благодати опередил такое развитие событий. Самаряне уверовали, возрадовались и крестились, однако Святого Духа они еще не имели. "Находившиеся в Иерусалиме апостолы, услышавши, что самаряне приняли слово Божие, послали к ним Петра и Иоанна, которые, пришедши, помолились о них, чтобы они приняли Святого Духа... Тогда возложили руки на них, и они приняли Духа Святого.
В возложении рук нам навстречу выступает великая мысль единения, тогда как дар Святого Духа в драгоценной истине напоминает нам о единстве церкви. Это, в соединении с продвижением церкви вперед, есть факт безграничной важности! Таким образом, Самария вступила в благословенное единство со своей старой соперницей, и, по намерению Бога, эти отдельные общины должны были стать взаимозависимыми друг от друга. Если любая из них была бы благословенна в изолированном, независимом от другой положении, то, возможно, обоюдное соперничество возросло бы еще больше, чем это было прежде. Впредь такого вопроса: "Должно ли нам поклоняться на этой горе или же поклоняться в Иерусалиме? - не должно было быть! (Иоан. 4,20). Теперь был Один Глава на небе, одно Тело на земле, один Дух, одна семья спасенных, которая должна поклоняться Богу в Духе и истине. "Ибо таких поклонников Отец ищет Себе.
В 4 Царств, 17 повествуется нам о смешении народа и о богослужении в Самарии. Самаряне были лишь полу иудеями, хотя они хвалились своим происхождением от Иакова. Пятикнижие Моисея признавалось ими за Священное Писание, а остальную часть Ветхого Завета они ценили весьма мало. Они принимали обрезание, в известном отношении соблюдали закон и ждали явления Мессии. Личное посещение Мессией Самарии чрезвычайно интересно (Иоан. 4). Говорят, что источник, возле которого отдыхал уставший Мессия, находится между двумя знаменитыми горами Гевал и Гаризим, на которых был принят закон (Втор. 27). На вершине горы Гаризим находился храм самарянский, который раздражал иудеев тем, что они почитали за издевательство их выбор священного места на горе Мориа.
Филиппу же было повелено оставить благословенное дело в Самарии и пойти на дорогу, ведущую в Газу, чтобы там проповедовать Евангелие одному-единственному человеку. Этот факт содержит серьезное поучение для евангелистов, которое весьма важно и не может быть оставлено без внимания. Естественно, что проповедник - евангелист, через которого происходит такое великое пробуждение, как это было в Самарии, в высшей степени заинтересован в поле своей деятельности. Бог в такое время, так сказать, скрепляет Своей печатью служение Словом и освящает место собрания Своим присутствием. Дело Господне продвигается вперед, евангелиста встречают с уважением и почетом, и его дети по вере смотрят на него, чтобы получить от него свет и наставление на их духовный путь. Как можно ему оставить такое благословенное поле деятельности, и разве это верно было бы, если бы он его оставил? Вне сомнения, лишь в том случае, если Господь его побуждает на это, как было в данном случае с Филиппом. Но как же может проповедник Евангелия ныне узнать волю Господню, если ни ангел, ни Дух не говорят ему, как это было тогда? Ему должно возвести свои глаза веры к небу и ждать Божьего водительства. Обстоятельства посылаются не для того, чтобы нам руководствоваться ими в выборе верного пути. Конечно, они могут служить для нашего наказания и нашего исправления, однако только очи Божий могут быть нашим Вождем, как Он Сам говорит нам об этом: "Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти, буду руководить тебя, око Мое над тобою! (Пс. 31,8).
Господь Один может знать, что служит ко благу Его служителей и Его дела. Евангелист на такой сцене, какой была Самария, легко может впасть в опасность мании собственного величия, и, возможно, на этом основании бывает необходимо ему изменить поле деятельности. "Филиппу ангел Господень сказал: "Встань и иди на полдень, на дорогу, идущую из Иерусалима в Газу, на ту, которая пуста. Он встал и пошел. И вот муж эфиоплянин, евнух, вельможа Кандакии, царицы эфиопской, хранитель всех сокровищ ее, приезжавший в Иерусалим для поклонения, возвращался и, сидя на колеснице своей, читал пророка Исаию. Дух сказал Филиппу: "Подойди и пристань к сей колеснице (Деян. Ап. 8,26-29).
Мгновенное и безусловное послушание Филиппа в тот же самый момент достойно изумления. Он ни единого вопроса не задает, он не медлит, тотчас оставляет широко распахнутое поле деятельности и отправляется в пустынное место, чтобы там сказать о спасении одной- единственной душе! Дух Божий был с Филиппом. Если проповедник из-за скудости духовной рассудительности остается на том месте, где Дух Святой уже замолчал, то труд его напрасен.
Бог в Своём предвидении заботится о Своем служителе и посылает ему ангела, чтобы сообщить о пути, на который он должен вступить. Тотчас, когда дело касается евангелизации или же обращения души, Дух берет на Себя руководство: "Дух сказал Филиппу: "Подойди и пристань к сей колеснице. Во всей истории церкви едва ли нам известна более изумительная сцена, нежели эта, на пути в Газу. Ангел Божий и Дух Божий сопровождают евангелиста. Тот же полагается на предвидиние Божие, указывающее ему путь, по которому идти, сила и власть Божья управляют им. Как это было в те времена, так оно совершается и ныне. О, будем же уповать на Бога во всем! Он неизменен!
Так Евангелие обрело сердце хранителя сокровищ царицы эфиопской. Евнух уверовал, получил крещение и продолжал свой путь, радуясь. То, что евнух тщетно искал в Иерусалиме, он обрел в пустыне. Прекраснейший образец благодати Евангелия! Потерянная овца найдена в пустыне, в безлюдном месте излилась живая вода. В то же время сам евнух есть прекрасный образец для озабоченной души.
Оставшись наедине с самим собой, свободный от своих служебных обязанностей, он читал пророка Исаию и размышлял об Агнце Божьем, Который не отверзал уст Своих и был безгласен перед стригущими Его. И вот свет воссиял, и пришла свобода. Филипп разъяснил ему пророчество, и евнух, наученный Богом, уверовал и тотчас пожелал принять крещение. Затем, исполненный радостью спасения, он возвратился на свою далекую родину. Умолчал ли он дома о том, что обрел? Конечно, нет! Человек такого положения и влияния имел много возможностей для распространения истины и пользовался ими усердно.
Дух же Божий продолжает Свое дело с Филиппом. Он восхищает его, и Филипп в одно мгновение оказывается в далеком Азоте и возвещает Благую Весть, проходя по всем городам, вплоть до Кесарии.
С этого мгновения начинается новая эра истории церкви. На арену действия выходит новый служитель, сыгравший в истории церкви большую и достойнейшую роль.
Мы с полным правом можем сказать, что ни одно другое событие в истории развития церкви не было столь значительным и действенным, как обращение Савла - тарсянина. Ранее он был первым среди грешников, он был отъявленным преступником и стал первым среди святых. Он, ярый противник Христа, гонитель Имени Иисуса (Сравни Деян. 9 и 1 Тим. 1), стал ревностным защитником веры.
Из того, что он говорит о самом себе, ясно вытекает, что он почитал иудейство не только за божественное устройство, но и за единственную, истинную, неизменную божественную религию. На основании этого он смотрел на всякую попытку устранить иудейскую религию и ввести другую, как на происки дьявола, чему должно противостоять со всей твердостью. Он слышал возвышенную речь Стефана, был свидетелем его триумфальной смерти. Само же дальнейшее гонение им христиан говорит о том, что захватывающее величие того зрелища не произвело на его душу достаточно серьезного впечатления: совесть его была мертва. Его ревность за иудейство ослепила его так, что он "дышал угрозами и убийством на учеников Господа (Деян. 9,1).
Тут до его ушей дошло сообщение, что некоторые изгнанные святые нашли убежище в Дамаске, в древнем сирийском городе, и он решил пойти туда, отыскать их и, сковав, как преступников, притащить их в Иерусалим. С этой целью он выпросил у первосвященника и старейшин письмо и стал, таким образом, непосредственным носителем иудейской вражды к ученикам Иисуса. Вне сомнения, он поступал так в неведении, почитая себя служителем и посланником своего народа.
С сердцем, пылающим ненавистью к последователям Иисуса, Савл вступил на тот памятный путь. Он приближался к Дамаску в твердом намерении утопить отступников от веры отцов в их собственной крови. И на этом безумном пути ему встретился Господь Иисус Христос, его внезапно осиял небесный свет, намного превосходящий свет солнца. Савл упал на землю, его воля была сломлена, сердце разбито, дух покорен, все изменилось. Он полностью повинуется голосу, говорящему к нему, и познает Его всемогущество. Спорам, извинению и оправданию нет места в присутствии Господа.
И из этого ослепительного света его слуха достигают удивительные слова: "Савл, Савл! Что ты гонишь Меня? Он сказал: "Кто Ты, Господи? - Господь же сказал: "Я Иисус, Которого ты гонишь. Так Иисус открывает Своему огнедышащему врагу удивительную истину, что Он, находясь на небе, пребывает со Своими учениками на земле. В немногих словах: "Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?' ... "Я Иисус, Которого ты гонишь - содержится зародыш истины о единстве Тела - о единстве церкви на земле с ее Главой на небе. Кто гонит святых, тот гонит Самого Господа. Какая благословенная истина для верующих, однако, как же она серьезна для гонителей!
Видение, которое видел Савл, страшное открытие того, что он делал, потрясло его до глубины души. "Три дня он не видел, не ел, не пил. Слепой, разбитый, покоренный и склонившийся перед строгим судом Господа, вступает он в Дамаск. Как совершенно иначе он мыслил вступить в этот город! Как были разбиты все его намерения и планы! Теперь он ищет общества тех, кого решил предать истреблению. Смиренно ищет он свое место среди учеников Господа. Господь посылает благочестивого ученика по имени Анания, чтобы утешить его. Савлу возвращается зрение, он исполняется Святым Духом и принимает крещение.
То тут, то там распространено мнение, что Господь в обращении Савла дал нам не только пример Своего долготерпения, но и знамение грядущего восстановления Израиля. Возможно, здесь нет никакой неправды. Сам Савл сказал: "Помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии. А это есть именно то основание, почему в последние дни на долю Израиля выпадет благодать помилования! Когда Господь молился за них на кресте, то сказал: "Отче, прости им, ибо не знают, что делают (Луки 23. 34). Ту же самую мысль апостол Петр выражает словами: "Я знаю, братия, что вы, как и начальники ваши, сделали это по неведению (Деян. 3,17).
К вышесказанному необходимо добавить несколько замечаний о том, как тогдашние двенадцать апостолов были склонны не признавать апостольства Павла и уклонялись от него. Если не понимать этого различия, то в нас возможно будет лишь смутное представление истинного характера современного управления и господства Бога на земле.
Закон и пророки были еще до Иоанна. По Иоанну, Господь предложил Самого Себя на трон Своего народа, но "Свои не приняли Его. Они распяли Начальника жизни, Бог же воскресил и вознес Его на небо, на престол славы одесную Себя. После того, как Господь оставил эту землю, мы встречаем двенадцать апостолов, которые, облеченные силою Святого Духа, возвещают смело и безбоязненно о воскресении Христа. Однако это свидетельство двенадцати в совокупности со свидетельством Святого Духа через Стефана пренебрегалось, и народ отверг предлагаемую ему в последний раз милость и благодать Израиля. Вследствие этого Господь порвал Свои отношения с израильским народом на определенное время. Сцена Силома повторилась заново, над Иерусалимом, над которым было написано Ихавод (бесславие), восстало новое свидетельство, как во дни пророка Самуила (Сравни 1 Царств 4 и далее).
На арену вышел апостол язычников. Его апостольство не было связано ни с Иерусалимом, ни с другими двенадцатью апостолами. Его призвание было необыкновенным и пришло свыше от Самого Господа. Он был удостоен получить полное, новое откровение, а именно: о небесном характере церкви, что Христос и церковь едины, что небо есть их общая Отчизна! (Еф. 2). На протяжении всего времени, пока Бог соблюдал связь и взаимоотношения с Израилем, эти благословенные истины, как тайна, сохранялись в его сердце. "Мне, наименьшему из всех святых, - говорит Павел, - дана благодать сия - благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны, сокрывшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом (Еф. 3,8-9).
Божественность характера избрания апостола не должна подвергаться сомнению. В Гал. 1,1 он сам называет себя: "Павел апостол, избранный не человеками и не чрез человека, но Иисусом Христом и Богом Отцом, воскресившим Его из мертвых. Его апостольское служение исходило не от человеков, а это значит, что он не был уполномочен на эту должность какой-либо земной организацией. Это произошло также не чрез человека, что значит: апостол получил свое задание не через какое-либо посредничество человека. Он был апостолом по призванию, и это призвание исходило от Иисуса Христа и Бога Отца, воскресившего Иисуса из мертвых. В некотором отношении его апостольство было более высшего порядка, нежели апостольство двенадцати. Эти были призваны Иисусом, когда Он еще был на земле, Павел же, в отличие от них, был призван Воскресшим и Вознесенным на небо прославленным Христом, и это призвание свыше не нуждалось в утверждении или признании со стороны других апостолов. "Когда же Бог... благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам, я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью и не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне апостолам, а пошел Аравию и возвратился в Дамаск (Гал. 1,15-17).
Способ, каким Савл был призван стать апостолом, для нас чрезвычайно интересен, поскольку он с одной стороны поразил гордость иудеев под самый корень, с другой стороны, нанес смертельный удар многоспорному учению о наследственной преемственности апостолов. Апостолы, которых призвал и избрал Господь во время Своего земного странствования, ни в коем случае не были ни источником, ни каналом при избрании апостола Павла. Они не бросали жребия о нем, как это было с Матфием (та ситуация, что ученики тогда только что оставили иудаизм, может изъяснить принятие решения жребием в тех обстоятельствах. В Израиле это практиковалось испокон веков и служило способом познания воли Божией). Определенно акцентированные твердые слова: "Павел апостол, избранный не человеками и не чрез человека, но Иисусом Христом, - полностью исключают всякое вмешательство или же соучастие человека. Этим самым исключается всякое утверждение о наследственной преемственности апостольства. Мы есть святые и служители через призвание. И это призвание должно прийти к нам свыше. Павел предстает пред нами как образец для всех проповедников Евангелия и для всех служителей Слова. Нет более простого и вернейшего основания, на которое он ставит самого себя, как проповедника: "Имея тот же Дух веры, как написано: "Я веровал и потому говорил, - и мы веруем, потому и говорим (2 Кор. 4,13).
Как только Савл принял крещение, он тотчас открыто начал исповедовать свою веру в Господа Иисуса и проповедовал в синагогах, что "Сей есть Сын Божий. Это было совершенно новое познание. Петр исповедовал Его как Того, Кого Бог вознес на небо, посадил одесную Себя и сделал Господом и Христом. Павел же причащал своих слушателей к славе Самой Личности. Ранее Бог открыл ученикам Христа, как "Сына Бога Живого. Ныне же Он был открыт не только Павлу, но и в Павле: "Бог... благоволил открыть во мне Сына Своего. Кто в состоянии описать привилегии и благословения тех, кому Сын Божий открылся таким образом?! Достоинство и безопасность церкви, а также благовестие славы (что было вверено Павлу в особенной силе и мере) покоятся на этой благословенной истине.
Итак, открывшийся в нас Сын основывается на том, что все, что составляет особенное призвание и славу церкви: ее святые права, принятие в Возлюбленном связаны с прощением грехов через кровь, доступ к сокровищницам мудрости и познания, так что нам открывается тайна воли Божией, будущее наследие в Нем и с Ним, соединив небесное и земное под Главой Своей - это наследие, которое запечатлено в нас и является залогом грядущего. Все эти дивные благословения изливаются на нас от Христа Духом Святым и соединяют нас с Ним (сравни Еф. 1,3-14).
Учение о церкви и ее единстве со Христом, эта тайна любви, благодати и привилегии, открылось все же не ранее, чем об этом возвестил апостол Павел. О ней Господь говорил как о факте, который осуществится при сошествии Духа Утешителя. "В тот же день узнаете вы, что Я в Отце Моем и вы во Мне (Иоан. 14,20). Это есть те дивные благословения, апостолом которых стал Павел особенно ярким, характерным образом!
Обратимся теперь к Петру, который займет главное место в дальнейшем нашем исследовании истории, пока в 13 главе мы вновь не встретимся с апостолом Павлом, где он начинает свое служение как апостол, открыто.
Так называемые Деяния апостолов почти от начала до конца заняты делами Петра и Павла, двух апостолов: апостола иудеев и апостола язычников. Пока мы рассматриваем историю этих двух выдающихся свидетелей Христовых, да не упустим возможности попутно помянуть жизнь и служение остальных благовестников нашего превознесенного Господа, хотя бы вкратце!
Здесь мы несколько уклонимся от привычных методов. Насколько нам известно, ни в какой книге по истории церкви не дается наглядного изображения жизни апостола. Не странно ли то, что историки, описывая великих основоположников церкви, не уделяют им достойного места? Мы придерживаемся мнения, что они заслуживают того, чтобы им отводили самое первое, самое почетное место.
И все же мы не должны забывать того, что кроме сведений, данных нам Священным Писанием, очень мало известно достоверного о жизни, деятельности и особенностях апостола. В летописях отцов церкви достоверность и предания, истинное и сомнительное безнадежно запутано и смешано между собой. Мы высоко ценим каждый лучик света, который может нам дать история. Достоверную истину, однако, мы можем найти лишь в Священном Писании. Все же немногие примечания, которые мы находим там относительно апостола, в совокупности с тем, что мы сможем собрать из других источников, могут дать читателю наглядное представление о личности и особенностях святых мужей, которые, возможно, не были им присущи в прежней не обращенной жизни. Наряду с апостолами мы рассмотрим также и другие видные личности, которые были в близких отношениях с ними, особенно с апостолом Павлом, и уделим им пристальное внимание.
Имена двенадцати апостолов, как известно, следующие: Симон Петр, Андрей, Иаков, Иоанн (сыновья Заведеевы), Филипп, Варфоломей, Фома, Матфей, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон Кананит, Иуда Искариот, затем Матфий, избранный на место Иуды Искариота (сравни Матф. 10; Марк. 3; Лук. 6 и Деян. 1,23-26).
Павел же, как мы знаем, стал апостолом Господа через непосредственное призвание, он был призван свыше, превознесенным и прославленным Иисусом. Кроме них, есть еще некоторые личности, которые названы апостолами, но по всей вероятности они были апостолами от общин. Одинадцать же и Павел были апостолами Господа (сравни 2 Кор. 8,23; Фил. 2,25). "Апостол значит "посланный. Эти двенадцать были посланниками Иисуса. Сам Господь назвал их так: "Призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал апостолами (Лук. 6,13).
Число двенадцать обозначает особенную связь апостолов с двенадцатью коленами Израилевыми. Представление, которое имели отцы церкви о числе двенадцать, и кем они на основании этого себя делали, показывает, как мало их мысли были управляемы непосредственным контекстом истинного значения этого. Августин говорит: "Наш Господь этим числом подразумевает четыре конца земли, которые должно охватить проповедью Евангелия, и те, умноженные троекратно (намек на триединство), составляют двенадцать. Да, те мужи разницу между Израилем и церковью понимали недостаточно, а то и вовсе не понимали, их сочинения часто представляют сплошную путаницу!
В Священном Писании число 12 всегда обозначает полноту и совершенство управления, переданного Богом человеку. Отсюда двенадцать колен и обещанные им двенадцать престолов славы, на которых они будут судить двенадцать колен Израиля (Матф. 19,28). В ранее приведенном тексте (Мат. 10) Господь однозначно и определенно ограничил поле деятельности двенадцати посланных домом Израилевым. Они не должны были идти к самарянам, не должны были вступать на путь язычников. Это была чисто иудейская миссия: "Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им, говоря: "На путь к язычникам не ходите, и в город самарянский не входите, а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева. Яснее и проще не может быть! Здесь нет даже ссылки на церковь. Она должна появиться позднее, тогда был избран чрезвычайным образом другой великий апостол, притом с особенным титулом: "апостол язычников. Двенадцать, безусловно, занимали в церкви свое определенное место, один апостол Павел был призван чудом с неба и стал одаренным служителем церкви.
Мы не можем повторять всеобщее мнение, что эти двенадцать все были неграмотными людьми, мы не можем с этим согласиться. Выражение "люди некнижные и простые, как оно употреблено в Деян. 4,13 собравшимся в Иерусалиме иудейским советом по отношению к апостолам, указывает просто на то, что эти люди не имели раввинского обучения и были несведущи в иудейских преданиях. Наше современное слово "миряне содержит в себе примерно то же самое понятие. Петр и Иоанн могли иметь точные познания в Священном Писании, быть сведущими в истории своего народа и страны и все же быть отнесены синедрионом к числу "некнижных и простых. По крайней мере, Иаков и Иоанн вкусили преимущества воспитания богобоязненной и праведной матерью. Такое воспитание часто содействует великим и дивным делам в церкви.
Бросим же несколько кратких взглядов на каждого из этих двенадцати.
Первый в их ряду - Петр.
Господь Сам определил ему это место среди двенадцати. В Евангелии, когда перечисляются имена апостолов, имя Петра всегда стоит впереди. Он получил это первенство не потому, что первым познал Господа. В этом отношении он не был ни первым, ни последним. Андрей, возможно и Иоанн, познали Господа прежде Петра. Андрей был тем, кто привел своего брата Симона к найденному Мессии.
Когда Иоанн Креститель засвидетельствовал об Иисусе, что Он есть Агнец Божий, Который понесет на Себе грех мира, эти два ученика его оставили и последовали за Иисусом. "Один из двух слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за Ним, был Андрей, брат Симона Петра. Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: "Мы нашли Мессию (что значит Христос), - и привел его к Иисусу. Это была первая встреча Симона Петра с Господом, с Тем, Кто впредь навсегда должен был стать источником его блаженства. И как это для него было знаменательно! "Иисус же, взглянув на него, сказал: "Ты Симон, сын Ионин. Ты наречешься Кифа, что значит Камень (Петр). Петр со своим неуравновешенным характером, быстро цепляющийся за что-либо новое, но так же легко оставляющий это, как только появится следующее впечатление, через благодать Господа получает твердость камня. И все же до Дня Пятидесятницы его природный характер время от времени дает о себе знать.
Первым поступком, отличившим Петра от других, было его восторженное исповедание Иисуса Сыном Бога Живого! (Матф. 16). За это исповедание Господь удостоил его, как мы уже имели возможность подчеркнуть это ранее, ключей Царства небесного и определил ему место среди братьев. Всё же, блистательнейший день в истории нашего апостола, описан, как мы можем сказать это со всей определенностью, в 4 главе книги Деяний апостолов. Чрезвычайно интересно проследить путь великого апостола, в котором так часто наблюдается смесь силы и слабости, отличные качества и разного рода несостоятельность, которые обнаружились в первых штормах и ураганах, в которых оказалась церковь в ее младенчестве. Однако нам ни в коем случае нельзя упускать из виду, что великая тайна мужества, мудрости и силы покоилась не на природных особенностях характера апостола, но исключительно на пребывании в нём Святого Духа. Он был с ним, Он был в нём, Он действовал через него. Он был всесокрушающей силой его свидетельства. Благословенное действие Его присутствия мы можем различать в четырех пропорциях:
1. В мужестве, которым исполнился Петр со всеми другими апостолами со Дня Пятидесятницы. "Тогда Петр, исполнившись Духа Святого, сказал им: "Начальники народа и старейшины израильские, если от нас сегодня требуют ответа в благодеянии человеку немощному, как он исцелен, то да будет известно всем вам и всему народу израильскому, что Именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил из мертвых, Им поставлен он пред вами здрав. Он есть Камень, пренебреженный вами, строителями, но сделавшийся главою угла, и нет ни в ком ином спасения, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись. Великий и торжественный вопрос между Богом и начальниками Израильскими был официально утвержден. Свидетельство уже не у начальников народа, не у старейшин израильских, но у апостола прославленного Мессии.
2. В Его присутствии на собрании учеников. "По молитве их поколебалось место, где они были собраны, и исполнились Святого Духа и говорили слово Божие с дерзновением. Этот стих содержит ясное доказательство того утверждения, что Дух был с учениками и в учениках. Колебание места, на котором они находились, доказывает не только тот факт, что Он присутствовал с учениками, но они все исполнились Духа Святого настолько, что в тот момент не оставалось ни малейшего места для плоти.
3. В великой силе для служения. "Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа, и великая благодать была на всех их. Усердная энергичная деятельность отличала теперь апостолов.
4. Безраздельная преданность. "Все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов. Во 2 главе богатые делились своим богатством с бедными. Действие почти невозможное для благодетеля, если не видеть грядущей награды. В 4 главе мы опять видим, как богатые кладут деньги к ногам апостолов. Это есть факт, который мы можем рассматривать как верный признак возрастающего смирения и самоотверженной преданности.
В этой дивно содержательной главе нам дается также прекрасный ответ апостолов Петра и Иоанна иудейскому священству: "Судите, справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога? С того дня и поныне истинные исповедующие Имя Иисуса Христа находят в этих стихах исчерпывающий ответ своим инквизиторам и притеснителям. Невольно хочется воскликнуть в изумлении: "Что общего между человеком, который грелся возле костра на дворе первосвященника и человеком, который берет бразды правления здесь в свои руки? Что общего между человеком, трепещущим от страха перед служанкой и павшим так низко, и человеком, который своими обвинениями вводит в страх и трепет весь преступный народ? И как можно объяснить такую разительную перемену? Присутствие силы ничем не омрачаемого Святого Духа дает совершенное объяснение этого удивительного явления. Обратим же серьезное внимание: сила и бессилие современных христиан объясняется на том же основании. Единственно Дух Божий есть сила христианства. О, научились бы мы лучше понимать, что значит жить в спасающей и избавляющей силе Святого Духа, служить и странствовать в Нем. "И не оскорбляйте Святого Духа Божьего, Которым вы запечатлены до дня искупления (Еф. 4,30).
Мы приступили к последней части истории Петра, насколько она дается нам в писаниях Нового Завета. С 32 стиха девятой главы по 18 стих одиннадцатой главы мы находим сообщения о проповедях и чудотворениях нашего апостола. Тут мы видим его во всем величии апостольского могущества при содействии Святого Духа. Его миссионерство в те дни было чрезвычайно благословенным как в городах израильских, так и в Кесарии. Кажется, вся Лидда и окрестности Сарона были обращены. Бог использовал чудотворения, Петра и его проповеди для обращения многих. В Иоппии так же произошло великое пробуждение через воскрешение умершей Тавифы.
Как мы уже видели ранее, в десятой главе, в церковь вошли обращенные из язычников. Когда Петр завершил свою миссию в тех краях, он возвратился в Иерусалим. В конце главы, где нам сообщается чудесное избавление апостола от руки Ирода, его история внезапно обрывается. Используем же данную возможность и остановимся на образе безбожного царя - нечестивца, так как он связан с историей церкви тех дней.
Ирод Агриппа, царь идумейский, чтобы завоевать благосклонность иудейского народа и приобрести доверие влиятельной секты фарисеев, демонстрировал свой интерес к закону Моисея и предавался внешнему исполнению обрядов. Он примкнул к партии иудеев и начал ревностно гнать учеников Господа. Это было приблизительно в 44 году, когда он начал повсеместно преследовать невинных христиан. Его ярость в первую очередь была направлена на выдающихся их вождей. Первой жертвой пал апостол Иаков. Ирод убил его мечом. Тогда он бросил в темницу Петра с намерением продержать его там до праздника пасхи, а затем устроить для всех иудеев, собравшихся со всех сторон в Иерусалим, приятное зрелище расправы над апостолом. Бог же, в ответ на молитву святых, усердно молившихся за апостола, сохранил и освободил Своего служителя. Правители этого мира не осознают величия оружия верующих. Бог допустил, чтобы Иаков запечатлел свою веру собственной кровью, но Петр должен был быть сохранен на земле для более позднего свидетельства. Так наш Бог превозносится над всем, Он царствует над народами, несмотря на гордое самомнение и своеволие людей. Ему принадлежит вся власть. Он повергает врага в бессилие Своим всемогуществом. Смущенный и разочарованный силой, которая была ему абсолютно неизвестна, Ирод повелел казнить стражей и покинул Иерусалим. Он даже не мог предположить, что смерть настигнет его самого задолго до смерти его узника! В Кесарии, в языческой стране его правления, он устроил блистательное торжество в честь кесаря Клавдия. Как нам сообщается, со всех сторон пришло великое множество, многие высокопоставленные лица из окрестных городов собрались к нему. На второй день празднества явился царь в роскошном, шитом серебром одеянии, которое переливалось и светилось на солнце так, что ослепляло глаза собравшихся и вызывало беспредельное изумление и восхищение. Когда всеобщее изумление несколько улеглось, он взошел на возвышенное место и обратился с речью к собравшимся. Едва он закончил говорить, некоторые льстецы и лицемеры подняли славословие и кричали: "Это голос Бога, а не человека! Ирод не отклонил это дерзкое, безумное восхваление, которому малопомалу стал вторить весь народ. Он принимал это торжественно и спокойно, хотя, как сообщает нам летописец тех времен, предчувствие суда Божьего должно было пронизывать его сердце, так что с тоном мучительной горечи он воскликнул: "Ваш бог вскоре разделит всеобщий жребий со смертными. Священное Писание в простом изложении повествует: "Вдруг ангел Господень поразил его за то, что он не воздал славы Богу, и он, быв изъеден червями, умер. С места театрального возвеличивания самого себя он был уведен во дворец, охваченный жестокими болями в подчревной области. Лишь пять дней продолжалась его отвратительная болезнь, и он умер в ужасных мучениях.
Нашему читателю небезынтересно знать историю царствования династии Ирода, и мы по этой причине приведем здесь несколько подробностей, проливающих свет на этот вопрос.
Род Старший, первый идумейский царь над Израилем, получил царский престол из рук римского сената в основном через авторитет и влияние своего покровителя Марка Антония. Это случилось приблизительно за тридцать пять лет до рождества Христова, за тридцать семь лет до дня своей смерти. Идумеяне были потомками древних едомитян. Во времена вавилонского плена иудеев, они проникли в южную область Иудеи и овладели всем югом. Мало-помалу они охватили все владение Симеона, также покорили половину южной части владения Иуды и жили там, и позднее обратились в иудейство через Иоанна Гиркона, они приняли обрезание, покорились закону Моисея и примкнули к иудейской нации. Таким образом, они стали иудеями, хотя не происходили от древнего рода Израиля. Это произошло приблизительно за 129 лет до рождества Христа. Члены вышедшей из того народа династии Ирода были смелыми, хитрыми и жестокими, дальновидными в политическом отношении, они прислуживали перед римской империей и в то же время стремились всеми возможными способами обосновать свою независимую династию. Но по воле Божией эта династия исчезла с разрушением Иерусалима, и даже само имя Ирода среди народов исчезло.
Правление Ирода, который своим титулом "Великий, в основном, обязан обстоятельствам: он воздвиг множество прекрасных дворцов и сооружений и восстановил множество портовых городов в Кесарии гнусными преступлениями и мерзостями всякого рода. Чудовищное истребление Вифлеемских младенцев нам всем хорошо знакомо. Бросается в глаза, что Иосиф, выдающийся историк тех дней, не оставляет никаких записей об этом происшествии. Для него истребление нескольких детей в захолустной деревушке по сравнению с другими кровопролитными злодействами явно казалось маловажным. Но это не было маловажным в глазах Бога, Он неусыпно следил за Младенцем, Родившимся в Израиле, единственным источником упования всех народов.
Ирод глубоко погрузил свои руки в кровь собственной семьи, многие благородные представители гасмонейского рода (маккавеи) были зверски убиты. Не дремала его чудовищная зависть и ненависть к этой доблестной семье. Из-за подозрения, что сыновья могут покуситься на его жизнь, он убил троих своих детей. Смерть его была схожа со смертью его внука Ирода Агриппы при недвусмысленном знамении Божьего суда. Он умер от отвратительной и сильной болезни. Уже на ложе смерти он приказал казнить своего старшего сына Антипатора и назначил преемником на трон младшего Архелая.
По смерти Ирода Великого трое его сыновей: Архелай, Ирод Антипа и Филипп, разделили между собой сферы царствования над Палестиной. В Новом Завете зачастую упоминается Ирод Антипа просто Иродом. Его время царствования совпадает с деятельностью Господа в Галилее, когда Ирод управлял этой провинцией как четвертовластник. Во многих отношениях он был похож на своего отца, а именно: в пристрастии к возведению и строительству городов. Особенно он известен тем, что обезглавил Иоанна Крестителя, которого повелел казнить по наущению жены Иродиады (Лук. 23,7-12). В конце Ирод был смещен римским кесарем Калигулой и изгнан в Галлию. Его преемником стал Ирод Агриппа 1. Этот был, как уже упоминалось, внуком Ирода Великого, потомком одного из казненных им сыновей. Он был возведен на трон своим покровителем Калигулой, и по милости кесаря ему удалось объединить под свое владычество все царство своего деда. В Слове он опять называется просто Иродом. В остальном мы ссылаемся по поводу его истории на предыдущий период.
Последним из дома Ирода, о котором мы знаем и который упоминается в Новом Завете, был сын Ирода Агриппы 1, Ирод Агриппа 2. О его правлении едва ли что известно. Он был тщедушным, слабовольным человеком, подыгрывающим то римлянам, то иудеям. Характерно его поведение по отношению к апостолу Павлу, и мы еще вернемся к нему при рассмотре истории апостола.
Теперь нам надо сказать несколько слов о так называемой секте "иродиан. По всей вероятности эта секта состояла из иудейских приверженцев иродианской партии. Эта секта ставила своей главной политической целью достичь Национальной независимости иудеев от римского владычества и не склонять головы перед римским тщеславием, возможно, они полагали, что для достижения этой цели им необходимо служить Ироду. В Евангелии иродиане представлены отъявленными врагами Господа, которые, сговорившись с фарисеями, искали уловить Его хитростью (сравни Матф. 22,16-17. Марк. 12.13-14).
Возвратимся опять к истории нашего апостола. В 15 главе Деяний апостолов после перерыва примерно в пять лет Петр снова появляется на арене действий. Его местопребывание и его деятельность на протяжении этого времени нам неизвестны. Он принимает деятельное участие в жизни иерусалимской церкви; по всей видимости, он удерживал за собой прежнее место среди апостолов и старейшин.
Вскоре после того собрания в Иерусалиме Петр посетил Антиохию (см. Гал. 2). Там он из-за невнимания к принятому апостолами и церковью решению впал в лицемерие из-за своей слабости. Есть разница между принятием какого-либо решения теоретически и между его практическим исполнением. Петр перед всеми засвидетельствовал, что Евангелие, которое проповедовал Павел по данной ему от Бога премудрости, одинаково благословенно как для язычников, так и для иудеев. И пока в Антиохии он был один, он поступал по этому принципу и ходил в свободе небесной истины, вкушая пищу с обращенными из язычников. Но когда пришли от Иакова братья из обрезанных иудеев, то он уже не отважился осуществлять эту истину и "стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием (Гал. 2,12-13). Единственно Павел остался в этой ситуации тверд и исполнен силы веры, так что он при всех обличил Петра.
С этого момента примерно 49 или 50 лет в книге Деяний апостолов имя Петра не упоминается и мы не имеем никаких сведений о нем, о его жизни, о его деятельности. И все же его первое послание к христианам из евреев, "рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии, дает основание предполагать, что он трудился в тех окрестностях. Его второе письмо датируется гораздо поздним периодом и, по всей вероятности, было написано незадолго до его конца. Это ясно вытекает из его слов: "Зная, что скоро должен оставить хижину мою, как и Господь, наш Иисус Христос открыл мне (сравни Иоан. 21,18-19).
Дата его мученической смерти также неизвестна. Очень возможно, что это совершилось в 67 или же в 68 году, когда Петру было примерно семьдесят лет. Римский летописец Тацит датирует пожар в Риме, зажженный Нероном, июлем 64 года. Вскоре после этого началось гонение на христиан, в котором и апостол получил венец мученика. Он был приговорен к смерти крестной, к самому ужасному и позорному смертному приговору. Когда же его вели на место казни, то он выпросил позволения у приводящего в исполнение смертную казнь офицера казнить его не обычным способом, а головой вниз. Он почитал себя недостойным быть казненным так, как его прославленный Господь и Учитель. Его просьба была выполнена. Нам еще должно установить, соответствует ли такое предание истине, или это сплошная легенда. Во всяком случае, такое поведение было бы совершенно созвучно с пламенным темпераментом апостола и его глубоким смирением.
Вторым в числе апостолов следует Андрей.
Богодухновенные составители Священного Писания, передающие с тщательными подробностями жизнь и деяния апостола Петра, дают весьма скудные сведения о его брате Андрее. Он вырастал вместе со своим братом Петром, постигал ремесло отца и занимался ловлей рыбы до тех пор, пока не был позван Господом стать ловцом человеков.
Подобно многим юношам из Галилеи, Андрей примкнул к великому Предтече Господа и стал учеником Иоанна Крестителя. Когда же он второй раз услышал, как учитель говорил об Агнце Божьем, то оставил Иоанна и пошел за Иисусом. Вскоре после этого он привел брата Петра к своему новому Учителю. Таким образом, ему выпала честь стать первым среди апостолов, возвещающем о Христе (сравни Иоан. 1). Писание содержит о нем лишь скудные краткие изречения, которые мы находим в шестой и двенадцатой главах Евангелия от Иоанна и в тринадцатой главе Евангелия от Марка. В Деяниях апостолов его имя упоминается только в первой главе.
В преданиях нам сообщается многое из его жизни и деятельности, о нем выдвигаются различные предположения. Мы же хотим ограничиться здесь правдоподобными сведениями. Говорят, что Андрей в основном трудился у скифов, при этом путешествовал по Фригии, Македонии и Фессалоникии, мученическую же смерть вкусил в Патри, в Ахаии. По преданию его крест состоял из двух кусков дерева, которые пересекались посередине наискосок и составляли форму латинской буквы X. С тех пор эта форма креста повсеместно была известна под названием Андреев крест. Он умирал с молитвой, призывая верующих к выдержке и постоянству в вере. Год его смерти неизвестен.
Обратимся же теперь от этих двух братьев, Петра и Андрея, к двум другим братьям из числа двенадцати - к Иакову и Иоанну. Эти четверо до момента призвания их Иисусом совместно занимались рыболовством.
Иаков.
Зеведей и его оба сына Иаков и Иоанн занимались своим привычным делом на Галилейском озере, когда Иисус проходил мимо них. Он увидел двух братьев и позвал их идти за Ним. "Они тотчас оставили лодку и отца своего, последовали за Ним. Петр и Андрей также были там, и это было удобным случаем для того, чтобы Господь попросил Петра отплыть на глубину и снова закинуть сеть. Петр же возразил Ему и сказал, что они напрасно трудились всю ночь напролет. И все же по слову Господню они снова закинули сеть и, "сделавши это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась.
С того момента эти четверо молодых людей в своем сердце были абсолютно убеждены, что Иисус есть истинный Мессия. Все вопросы и всякие сомнения исчезли. По призыву Господа они оставили все и с тех пор навсегда стали Его учениками. С этого момента они должны были "ловить людей. Во всех перечислениях апостолов этих четырех мы находим впереди двенадцати (сравни Матф. 4,18-22; Марк. 1,16-20; Лук. 5,1-11).
Петр, Иаков и Иоанн были вернейшими спутниками Господа, по временам к этому узкому кругу примыкал и Андрей. Только эти трое были при воскрешении дочери Иаира (Марк. 5; Луки 8). Только им троим было дозволено присутствовать при преображении Господа на горе (Матф. 17; Марк. 9; Луки 9). Лишь они были свидетелями Его смертельной борьбы в Гефсимании (Матф. 26; Марк. 14; Лук. 22). В других обстоятельствах мы видим, как все четверо, Петр, Иаков, Иоанн и Андрей, совместно спрашивают Господа о разрушении храма (Марк. 13).
Как Господь к имени Симон приложил имя Петр, так и сыновьям Зеведеевым он приложил имя Воанергес, то есть "сыновья Громовы. Вероятно, именно дерзновенная смелость и верность Иакова побудили Ирода схватить его прежде всех и, казнив, заставить замолчать. Не случайно "сын грома и "человек-камень были арестованы первыми. Иаков имел честь первым из апостолов принять венец мученической смерти. Он умер в 44 году новой эры.
Саломия, вероятно, движимая материнской ревностью и честолюбием, однажды просила для них лучшие места в Царстве небесном. Господь же встретил эту просьбу с явным порицанием и заявил, что эти два брата в свое время будут пить Его чашу и креститься Его крещением. Иаков, как нам известно, был призван к тому, чтобы на нем первом исполнилось это пророчество. По вознесении Господа на небо в Деян. апостолов 1 мы встречаем его в 12 главе, где его имя упоминается в связи с арестом и смертью. И на это сообщение уделяется лишь несколько кратких слов: "В то время царь Ирод поднял руки на некоторых из принадлежащих к церкви, чтобы сделать им зло, и убил Иакова, брата Иоаннова мечом. Это все, что сообщает нам богодухновенный составитель Священного Писания о конце этого верного слуги Господа (Деян. 12,1).
Климену из Александрии мы обязаны описанием или преданием о мученической смерти Иакова, которое явно носит на себе печать истины. Он рассказывает: "Когда Иакова вели на место казни, внезапно выступил из толпы солдат или офицер, который вел его на трибунал и был одним из его обвинителей, пал ниц к ногам апостола на виду у всех и мужественно и смело просил Иакова простить его за все, что он сделал против него: за то, что обвинял его, за то, что способствовал осуждению на смерть. В его словах было глубокое раскаяние в случившемся. Иаков, вначале немало изумленный таким поворотом событий, вскоре пришел в себя, поднял павшего к его ногам и сказал: "Мир тебе, сын мой, мир тебе и прощение грехов!, обнял и поцеловал его на виду всех. Прощенный тут же громким голосом заявил перед всеми, что он стал последователем Иисуса. Его схватили и по приказу Ирода обезглавили вместе с Иаковом. И умер Иаков, как первый мученик из апостолов, приняв с радостью свою чашу, которую должен был выпить по предсказанию Господа.
Иоанн был младшим братом Иакова.
Хотя отец его занимался рыболовством, по свидетельству Евангелия, он все же жил в хороших обстоятельствах. Некоторые из писателей говорят даже о богатстве и высоком происхождении этой семьи. Однако эти предания не совсем созвучны со сведениями, заключенными в Священном Писании. Мы хорошо знаем, что у Зеведея были работники (Марк. 1,20), это дает возможность предположить, что у него была не одна лодка. Потому возможно, что Саломия также была в числе тех женщин, которые были удостоены служить Господу своим именем (Лук. 8,3). Из Иоан. 19,27 вытекает, что Иоанн имел собственный дом. Потому мы с полной определенностью может констатировать, что это была не бедная семья. Необходимо уделить должное внимание сведениям из Священного Писания относительно этого положения, так как зачастую без основания на то его утрированно относят к бедным неграмотным людям. Во всяком случае, большое богатство и высокое происхождение едва ли совместимы с их низким промыслом рыболовства.
Нам ничего не известно о характере Зеведея. Он не произнес ни одного возражения, когда сыновья оставили его по просьбе Мессии. Однако далее мы о нем больше ничего не слышим. Мать же мы часто встречаем в обществе своих сыновей. По всей вероятности, Зеведей умер вскоре после того, как его сыновья были призваны Мессией следовать за Ним.
Как уже было пояснено, евангелист Марк в третьей главе 17 стихе при перечислении апостолов говорит, что Господь нарек Иакова и Иоанна "Воанерес, то есть "сыновьями громовыми. С каким особенным намерением Иисус наименовал их так и что за план заложен в этом титуле, нам это трудно установить. Множество предположений выдвигалось по этому поводу. Одни причиной этого усматривают задатки их стремительных и решительных действий, говорят, что они имели более темпераментный, энергичный характер, чем другие апостолы. История Евангелия не дает нам никакого основания для такого предположения. Конечно, оба при определенных обстоятельствах показали решительную ревность, однако это было, когда они еще не уразумели духа их призвания. Поэтому легче предположить, что этим титулом Господь пророческим образом указывал на их горячую ревность открыто и смело возвещать великие истины Евангелия, когда они уразумеют весь план Божий. Одно известно, что Иоанн вместе с Петром показал такую твердость, такое мужество, в котором не было места страху перед угрозами, трепета перед противниками.
Повсеместно принято считать Иоанна самым молодым из апостолов. Судя по его посланиям, его вдохновлял необыкновенный, искренний образ мыслей. Характерным для него является его собственное замечание: "ученик, которого любил Иисус. В различных обстоятельствах Господь пребывал с ним в особенном, искреннем и не омрачаемом общении (ср. Иоан. 13).
В отношении истории Иоанна мы можем постичь, что он искренне был связан с Петром и Иаковом, о которых мы уже говорили. Эти три имени в Евангелиях, как правило, перечисляются совместно. Однако есть один случай, который мы не можем оставить без упоминания: Иоанн находится совершенно один. Он был единственным учеником, последовавшим за Господом на место Его распятия. И там он был почтен особенным доверием своего Учителя. "Иисус, Увидев матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит матери Своей: "Женщина, вот сын твой. Затем говорит ученику: "Вот матерь твоя. И с этого времени ученик сей взял ее к себе (Иоан. 19,26-27).
Его служение простиралось до конца первого столетия. С его смертью заканчивается апостольский период. Есть широко распространенное и общепринятое предание, по которому апостол Иоанн оставался в Иудее до самой смерти матери Господа. Год, когда умерла Мария, неизвестен. Тотчас после похорон Иоанн отправился в Малую Азию. Там он основал и опекал множество общин во многих городах, сделав город Эфес центром своей деятельности. В конце царствования кесаря Домициана он был выслан на остров Патмос. Это было место, где он получил и записал откровение (Откр. 1,9). После того, как на трон взошел Нерва, Иоанн был освобожден и возвратился назад в Эфес. Там написал он свое Евангелие и свои послания. Он умер в 100 году, на третьем году царствования кесаря Трояна, примерно в столетнем возрасте.
Из многих относящихся к Иоанну преданий мы приведем лишь одно, на наш взгляд, самое интересное и правдоподобное. Неутомимый в любви и заботах о душах верующих, Иоанн однажды был сильно опечален отпадением одного ученика, который был особенно дорог апостолу и вызывал у него чрезвычайный интерес. Он поехал в то место, где видел этого ученика в последний раз и там услышал, что его любимый ученик примкнул к банде разбойников и стал даже главарем этой банды. Любовь апостола к отпадшему была настолько велика, что он решил отыскать его. Он отправился в место засады разбойников, сдался им и просил препроводить его к атаману. Когда же тот взглянул в лицо почтенного старца-апостола, совесть его внезапно проснулась, он вспомнил прежние дни и, пораженный этими воспоминаниями, в замешательстве пустился в бегство. Иоанн же, исполненный к нему отцовской любовью, побежал за ним и умолял его покаяться и сойти со злого пути. При этом он ободрял его, говоря, что кровь Иисуса Христа очищает от всяких грехов. Удивительная любовь и искренняя сердечная заинтересованность в его погибающей душе покорили ученика. Полный раскаяния, он возвратился назад, был восстановлен, позднее показал себя достойным членом христианской церкви.
С Иоанном заканчивается, если так мы можем выразиться, первая группа апостолов. Вторая начинается с Филиппа и включает также четырех апостолов: Филиппа, Варфоломея, Матфея и Фому.
Рассмотрим сначала образ Филиппа.
Филипп был из Вифсаиды, города, где родились также Андрей и Петр (Иоан. 1,45). Вне сомнения, это более вероятно, он находился в числе тех галилеян, которые собрались послушать проповеди Иоанна Крестителя. Хотя ни о какой области Палестины не говорилось с большим пренебрежением, чем о Галилее, Господь избрал Своих апостолов именно из этой пренебрегаемой области, из числа униженных, но простых, серьезных, богобоязненных жителей этой провинции. "Рассмотри, и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк - говорили фарисеи (Иоан. 7,52). Такие поверхностные утверждения, как правило, неверны. Характерный пример подобного рода мы находим в утверждении: "Из Назарета может ли быть что доброе? (Иоан. 1,46).
В писаниях Евангелий ни о родителях Филиппа, ни о его роде занятий ничего не сообщается. Очень вероятно, он был рыбаком, как, в основном, все жители его родного города. Одинаковость говора Филиппа и Андрея и частое упоминание имен обоих одновременно дает основание предполагать, что Филипп и сыновья Ионины были добрыми друзьями, и что они жили в совместном ожидании обещанного Мессии. Филипп же был тем, кто в числе учеников Господа имел преимущество быть призванным ранее других. Правда, вышеназванные - Петр, Андрей и Иаков - были призваны ранее Филиппа. Они пришли к Иисусу ранее Филиппа и имели с Ним общение, затем возвратились к своим прежним занятиям и только примерно через год были призваны бьггь последователями Господа. Призвание же Филиппа произошло тотчас. Мы читаем: "На другой день Иисус восхотел идти в Галилею, и находит Филиппа и говорит ему: Иди за Мною (Иоан. 1,43). Эти исполненные благодатного смысла для души слова были, таким образом, сначала направлены к Филиппу. И когда двенадцать были особенным образом отделены на служение, то и Филипп находился среди них.
Непосредственно после своего призвания он нашел Нафанаила привел его к Иисусу. Поделиться радостным изумлением со своим другом, принести ему весть о найденном Мессии Иисусе, о Котором они ранее часто беседовали и Которого ждали - вот для чего искал Филипп Нафанаила и нашел его (Иоан. 1,45). Сердце его было совершенно убеждено в истинности своего сообщения, его радость находит выражение в словах: "Мы нашли Того, о Котором писал Моисей в законе и пророки: Иисуса, Сына Иосифа из Назарета. Хотя нам, как уже отмечалось, в Евангелиях о Филиппе сообщается очень мало, вышеприведенные слова дают красноречивое свидетельство о серьезности, которая господствовала в его сердце. Последняя возможность, о которой мы слышим, так же интересна, как и первая. Когда Господь в Евангелии от Иоанна в 12, 13 и 14 главах неоднократно говорит об Отце, Филипп чувствует великую потребность лучше познать Отца Небесного. Торжественные слова нашего Господа, направленные к Отцу, явно произвели на сердце Филиппа глубокое впечатление. Такие слова, как "Отче, прославь Имя Твое! и "В доме Отца Моего обителей много должны были глубоко проникнуть в сердца учеников. Филипп в этом случае проявил трогательную детскую простоту, хотя ему не хватало понимания. Филипп сказал Ему: "Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас. Ответ Господа здесь звучит не как порицание, но как дружеский укор. Иисус сказал ему: "Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел и Отца. Как же ты говоришь: "Покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне?... Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне, а если не так, то верьте Мне по самим делам. Иисус в Своей Личности был откровением Отца. Он так долго находился со Своими учениками, что Филипп мог бы познать Его, и все ученики могли бы видеть, что Он пребывает в Отце и Отец в Нем. Они могли бы также знать, куда Он идет, ибо Он шел к Отцу. "Слова и "Дела Сына должны были бы убедить их, что Отец пребывал в Нем. Они слышали Его слова, видели Его дела, знали Его характер, были свидетелями всего этого, и все это, конечно же, было определено для того, чтобы явить им Отца. Личность Иисуса была ответом на всякий вопрос. "Я есть путь и истина, и жизнь. Он есть путь, единственный путь к Отцу, Он есть истина, которая всякого человека и всякое дело представляет таковым, каково оно есть на самом деле. Он есть жизнь, та "вечная жизнь, которая была у Отца и явилась нам (1 Иоан. 1,2). И хотя Иисус есть "путь и истина, и жизнь, познать и вкусить Его возможно только через наставление и силу Святого Духа. С другой стороны, если мы хотим постичь наставление Святого Духа, наше сердце должно быть полностью подчинено Иисусу!
После той интересной и поучительной беседы с Господом имя Филиппа в Евангелиях более уже не упоминается. Вследствие этого его история с этого момента в основном неизвестна. В перечне имен апостолов в Деяниях 1,13 он стоит на своем обычном месте. В преданиях евангелист Филипп и апостол Филипп зачастую спутаны, и потому возникло в этом вопросе много неразберихи. В одном мы можем быть уверены: он прожил свою жизнь до мученической смерти в верном и самоотверженном служении Господу и Спасителю. Где же было поле его деятельности, это трудно установить. Некоторые историки предполагают, что вначале он работал в северной Азии, позднее пошел во Фригию. Там он, должно быть, принял ужасную мученическую смерть. Он был избит бичом, а потом распят.
Варфоломей.
Издревле и поныне повсеместно бытует мнение, что история Варфоломея остается сокрытой под другим именем. Из Евангелий ясно вытекает, что он был одним из двенадцати апостолов, хотя, кроме упоминания его имени о нем более ничего не сказано. В первых трех Евангелиях Филипп и Варфоломей всегда упоминаются рядом, в Евангелии от Иоанна мы находим Филиппа в обществе Нафанаила. Это обстоятельство дает основание предполагать, что Варфоломей и Нафанаил есть одно и то же лицо. Среди иудеев такое положение не было необычным. К примеру, Симон Петр был назван "Вар Ионин, что попросту обозначает "сын Ионин. Вартимей равносильно обозначает "сын Тимея. Это есть обозначение родственности, н не собственное имя. На этом основании нет ничего неправдоподобного в том, что имя Варфоломей также есть лишь обозначение родственности. Такой повсеместно распространенный среди иудеев обычай вместо собственного имени употреблять родственное приложение затрудняет возможность точно установить личность в истории Евангелий.
Если мы последуем обычному предположению того, что Нафанаил из Евангелия от Иоанна есть Варфоломей, названный так в других трех Евангелиях, тогда в Евангелии от Иоанна мы найдем несколько детальных подробностей из его истории. Он был из Каны, а потому, подобно другим апостолам, был галилеянин. Мы уже отмечали, что он был приведен ко Христу через Филиппа. При его появлении Господь встречает его чрезвычайно знаменательными и почетными словами: "Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства (Иоан. 1,47). Вне сомнения, он был человеком истинно простодушным и искренним, одним из среды "чающих утешения Израилева (Лук. 2,25). Смущенный таким благосклонным приветствием Господа и изумленный тем, что Господь узнал его с первого взгляда, он спрашивает: "Почему Ты знаешь меня? Иисус ответил ему: "Прежде, нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя. Что за торжественно-благородное мнение возникло у Нафанаила о Человеке, Который знает тайны его сердца и весь его путь! Совершенно убежденный в божественности Мессии, он немедленно признает в Нем "Сына Божьего и "Царя Израилева.
Многие признают в характере Нафанаила и в способе его призвания прообраз верного остатка Израиля последнего времени. Это символическое место, возможно, нашло применение в намеке Господа на смоковницу, которая как бы является символом Израиля. Оно, пожалуй, звучит и в ответе Нафанаила: "Равви! Ты Сын Божий! Ты Царь Израилев! Таким образом, уцелевший от суда Божьего остаток Израиля, сохраненный Господом, однажды (до этого осталось совсем мало времени) засвидетельствует свою веру в Него, как сказано об этом в пророчествах. Все, кто исповедует Мессию так, увидят Его безграничную славу как Сына Человеческого. В те дни небо и земля объединятся, как было показано образно через лестницу Иакова.
Апостольство Варфоломея, или Нафанаила, доказывается с особенной силой в Евангелии от Иоанна 21. Там он явлен в обществе других апостолов, которым Господь после Своего воскресения явился на озере Тивериадском: "Были вместе Симон Петр и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Заведеевы, и двое других из учеников Его (возможно, Андрей и Филипп).
Имеется повсеместно распространенное предание, по которому Варфоломей отправился в Индию и проповедовал там Евангелие. Наконец, путь привел его в Армению, в город, где царствовало идолослужение. Там по приказу главнокомандующего он был схвачен и забит до смерти палками. Дата его смерти неизвестна.
Матфей.
Матфей, названный также Левием, был сыном Алфея. Этот Алфей, отец Левия, Иакова, по всей вероятности и Алфей, отец Матфея, не один и тот же человек (сравн. Матф. 10,3; Марк. 2,14; Лук. 5,27-29). Хотя Матфей был римским служителем, он все же был евреем из евреев. Возможно, он происходил из Галилеи. Однако нам неизвестно, где его отечество и к какому из колен Израилевых он принадлежал. До своего призвания следовать за Мессией, он был мытарем, или же сборщиком пошлин, на службе у римлян. По всей видимости, он был прикреплен к Капернауму, городу на берегу Галилейского озера. На этом месте и застал его Господь Иисус. "Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: "Следуй за мною. И он встал и последовал за Ним (Матф. 9,9). Прежде чем мы подойдем ближе к истории Матфея, отведем несколько слов и рассмотрим характер занимаемой им должности, о которой так часто упоминается в Новом Завете.
Мытарями, собственно говоря, были люди, которые собирали налоги для римлян. Обычно это были богатые, видные люди. Должность мытаря среди римлян была очень почетной и обычно занималась римскими стрелками. Так, например, Сабиний, отец кесаря Феспания, был собирателем пошлин в азиатской провинции. Эти собиратели пошлин, или налогосборщики, находились на государственной службе и выбирали себе обычно собственные провинции, где родились, собирая там налоги и пошлины. Именно к такому классу людей, вне сомнения, принадлежал Матфей. Эти служащие среди своего народа пользовались дурной славой из-за их незаконных требований и вымогательств. Особенно сильно ненавидели их иудеи, почитающие себя свободным привилегированным народом, получившим от Самого Бога право на независимость. Они превозносились, говоря: "Мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда (Иоан. 8,33). Однако при наличии римских налогосборщиков в стране было налицо доказательство их рабства, и нация находилась в плачевном состоянии. Поэтому не удивительно, что они питали к этому правлению сильнейшую ненависть. На этом основании объясняется их безграничное отвращение к мытарям: они смотрели на них как на услужливое оружие их притеснителей и потому видели в них предателей и изменников. Притом эти мытари, как это легко выяснить, завышали налог и грабили собственный народ. В наставлении Иоанна Крестителя в адрес их сказано: "Ничего не требуйте более определенного вам. Из этого легко заключить, что они везде завышали требования, где только предоставлялась для этого возможность (сравн. Лук. 3,13 и Лук. 19,7).
Дух истины, неусыпный страж человеков, во многих местах Писания ставит мытарей на ту же ступень, что и грешников (Матф. 9,10; Лук. 15,1). Он ставит их рядом с блудницами (Матф. 21,31-32) и, наконец, с язычниками (Матф. 18,17). Если рассматривать их как класс, то они были отчуждены не только от привилегий принадлежать к святилищу, но и от гражданского общества. Невзирая на это, некоторые из числа их стали учениками Иоанна Крестителя, а позднее - Самого Господа.
С великой радостью принял мытарь Матфей призыв Господа Иисуса. Немедленно он оставил свою выгодную должность. Его обращение было настолько основательным и явным, что послужило в благословение многим. Великое движение произошло в этой округе. "И сделал для Него Левий в доме своем большое угощение, и там было множество мытарей и других, которые возлежали с ними (Лук. 5,29). Марк же к этому добавляет: "Когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с Ним и ученики Его и многие мытари и грешники, ибо много было их, и они следовали за Ним (Марк. 2,15). Достоин быть отмеченным тот факт, что Матфей в своем Евангелии открыто говорит о своем прежнем занятии, тогда как все другие евангелисты об этом вообще не говорят. С того самого времени он был сопричислен к двенадцати апостолам и жил с Господом в неразрывной связи. И в День Пятидесятницы он находился вместе с другими апостолами и, как и другие, получил дар Святого Духа. Мы не знаем, как долго он пробыл в Иудее после этого события. Предполагают, что его Евангелие написано первым. Оно находится в особенной связи с Израильским народом.
По всеобщему свидетельству, местом его апостольского служения стала Эфиопия. Там он, как гласят некоторые предания, своими проповедями, знамениями и чудесами триумфально низлагал заблуждения и идолослужения, многих обратил и привел к Иисусу и был их духовным вождем и пастырем. Там, должно быть, он принял мученическую смерть. Он был убит мечом. Источники этих сведений, однако, все же недостоверны.
Фома.
Апостол Фома, как и все его соратники, был призван принять апостольство Самим Господом и каждый раз упоминается в различных местах перечисления апостолов. Священное Писание ничего не сообщает нам ни о его родителях, ни о месте его рождения. На основании многих преданий, он был уроженцем Антиохии. Определенными сообщениями о нем мы обязаны особенно евангелисту Иоанну. Однако они скудны. О жизни и деятельности этого достойного человека фактически мы ничего не знаем, но мы хорошо знаем его характер. Ни один характер никакого другого апостола не представлен нам с такой определенностью, как его. Его имя, как в церкви, так и в мире, связано всегда с сомнениями и маловерием. "Фома неверующий, - гласит пословица. Говорят, что один известный художник изобразил апостола Фому с аршином в руках, чтобы подчеркнуть его склонность сначала измерить, взвесить, ощупать все, что встречается на его пути и только тогда делать заключение, что правда, а что неправда. Он был человеком глубокомысленным, практичным и склонным анализировать все, но вялым и ленивым в вопросе веры. С боязливой серьезностью взвешивал он трудности, встречающиеся ему, и был склонен рисовать все мрачными красками. Эта черта характера Фомы выставляется напоказ в Евангелии от Иоанна 11. С мрачной подозрительностью рассматривает он преднамеренное путешествие Господа в Иудею. "Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: "Пойдем и мы умрем с Ним (Иоан. 11,16). Вместо того, чтобы веровать тому, что Лазарь будет воскрешен, он боится худшего для Самого Господа, самого себя и для всех учеников. Он ни на что другое не надеется, кроме как только на страшную смерть. Несмотря на это, он не пытается, подобно другим ученикам, отговорить Господа от Его намерения, наоборот, он побуждает других идти вместе с Ним, и если уж потребуется, то умереть вместе с Ним. Это достойно внимания и выявляет лучшую черту его характера. Его преданность Господу была настолько велика, что он был готов идти с Ним, куда бы Он ни пошел, даже если бы это могло стоить им жизни.
Второй раз мы встречаем Фому в начале 14 главы того же Евангелия во время возлежания на вечере. Там Господь говорит о том, что идет к Отцу, чтобы приготовить Своим ученикам на небесах место и что Он придет снова и заберет их туда, куда сейчас идет Сам. И тут Он прибавляет: "А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете. Это дивное обетование вызвало в сердце нашего апостола вместо благодарности и хвалы, страх перед будущим. "Фома сказал Ему: "Господи, не знаем, куда идешь, и как можем знать путь? Вне сомнения, Фома имел истинное желание следовать за своим Господом, и в его вопросе звучит серьезное желание убедиться в надежности цели и пути, прежде чем он сделает первый шаг. Иисус сказал ему: "Я есть путь и истина и жизнь, никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня.
Пока наш взор направлен на Христа, мы никогда не сделаем неверного шага. Простодушные глаза получают свет свыше, и его лучи освещают весь путь. В третий раз мы встречаем апостола Фому после того, как Господь воскрес в Евангелии Иоанна в 20 главе. Он не был с теми апостолами, которым явился Господь после воскресения. Когда те рассказали ему о том, что видели воскресшего Господа, он упрямо не желал верить их словам. "Он сказал им: "Если не увижу на руках Его ран от гвоздей и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю. На следующий день, когда ученики были в сборе, явился Иисус, стал в середине собравшихся и приветствовал их словами: "Мир вам! "Потом говорит Фоме: "Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои, подай руку твою и вложи в ребра Мои и не будь неверующим, но будь верующим. Это подействовало на Фому непосредственно, все его сомнения улетучились, и в искренней вере он восклицает: "Господь мой и Бог мой!
Некоторые склонны думать, что вера Фомы в тот момент оказалась гораздо выше, чем у других, и что ни с одних уст не сорвалось такое возвышенное исповедание. Однако это мнение не созвучно со словами Самого Господа, Который в Своем ответе относит к разряду блаженных тех, кто не видит, но верует! Христианская вера постоянно полагается на Господа, Которого не видит. "Ибо мы ходим верою, а не видением.
Мы не сомневаемся в том, что Фома является прообразом маловерных и сомневающихся иудеев последних дней, которые лишь тогда уверуют, когда увидят (Зах. 12). Почему Фома не был со всеми вместе, когда Господь явился святым во Своем воскресении, нам не сообщается. Однако кто может измерить величину потери благословения, которая постигла его из-за этого рокового отсутствия?! Он упустил благословенное откровение Христа в отношении дела примирения и утвержденного нового основания отношения учеников к Богу как к Отцу!
О последующей жизни и деятельности Фомы существует целый ряд легенд и преданий, однако совершенно достоверных данных нет. По некоторым преданиям он трудился в Индии, по другим, в основном в Персии. Говорят также, что смерть свою он принял от копья. Его пронзили копьем. За день памяти его смерти римской церковью принято 21 декабря, греческой церковью 6 октября, индийской - 1 июля.
Иаков, сын Алфея.
Установление личности среди многих других, носящих то же самое имя, долгое время было затруднительным пунктом для критиков. То же самое происходит с личностями, носящими имя Мария, неоднократно упоминается Иаков "брат Господень. Однако тут все же нет места для разного рода утверждений, для изыскания аргументов за и против. По зрелом рассуждении нам кажется, что занимающий в данный момент наше внимание апостол Иаков идентичен с тем Иаковом, которому отводится немалое место в Деяниях апостолов и в послании к Галатам, который занимал исключительное место в Иерусалимской церкви. Он есть автор послания Иакова и тот же самый, который в Галатам 1,19 назван "братом Господним. Благодаря своей святой, безупречной жизни он носил также имя Праведник, или также "Маленький - это, возможно, на том основании, что он был мал ростом. Из-за повсеместного обыкновения среди иудеев называть своих близких родных братьями и сестрами и из-за обстоятельства, что почти все носили два или даже более имен, установление личности чрезвычайно затруднено.
Иаков занимает в четырех списках апостолов одно и то же место. Он стоит во главе третьей группы апостолов. До воскресения Иисуса Христа об истории Иакова нам мало что известно. Из слов апостола Павла ясно вытекает (1 Кор. 15,7), что Господь Иисус почтил Иакова особенным посещением до Своего вознесения. Это произошло до Дня Пятидесятницы и могло служить для утверждения и укрепления апостола.
В первой главе Деяний апостолов мы видим Иакова среди других учеников Господних, ожидающих обетованного от Отца, дара Святого Духа. И затем мы долгое время ничего о нем не слышим, до самого посещения апостолом Павлом Иерусалима (Гал. 1,18-19), примерно в 39 году. В этом случае он поставлен на одно основание с апостолом Петром. К этому времени он был старейшиной в Иерусалимской церкви и стоял на одном уровне с ведущими апостолами. Тот факт, что Петр после своего освобождения из темницы пожелал "уведомить Иакова и братьев о случившемся (Деян. 12,17), говорит о том, какое место он занимал в глазах апостола.
В 50 году Иаков принимал участие в апостольском соборе в Иерусалиме, где он, по всей вероятности, участвовал и в решениях церкви. "Я полагаю не затруднять обращающихся к Богу из язычников, - сказал он в своей речи. Никто из апостолов не говорил таким решительным образом. Вообще очевидно, что Иаков пользовался большим почетом среди апостолов. При упоминании своего второго визита в Иерусалим, который имел место в 51 году, Павел называет Иакова столпом той церкви и ставит его имя в ряду с Кифой и Иоанном и даже впереди: "Иаков, Кифа и Иоанн, почитаемые столпами (Гал. 2,9). Примерно семь лет спустя великий апостол язычников совершил особенный визит к Иакову в присутствии пресвитеров. "На другой день Павел пришел с нами к Иакову, пришли и все пресвитеры (Деян. 21,18). Эти краткие замечания говорят о том, что Иаков занимал важное место в Иерусалимской церкви. С великой ревностью относился он к иудейству, и его продвижение в христианстве, очевидно, происходило медленно, со ступени на ступень. Он был совершенной противоположностью Апостолу Павлу, Петр же служил посредником между обоими.
Мученическая смерть Иакова относится к 62 году. Древние летописцы единогласно дают свидетельства о его безукоризненной праведности и безупречной святости. При этом очевидно, что он был искренне кротким человеком. Хотя он был братом или близким родственником Господа, он называет себя "рабом Иисуса Христа и не возлагает на себя титул апостольства. Поскольку он в известной закономерности придерживался иудейских обычаев, в глазах своих неверующих соотечественников он не вызывал такого раздражения, как апостол язычников. Однако, несмотря на мнение окружающих и его кроткий характер, мученическая смерть настигла его рано. Точностью подробностей относительно жизни, характера и смерти Иакова мы главным образом обязаны христианину иудейского происхождения по имени Хезеппа, который жил в середине второго столетия и был известен как исполненный веры летописец христианства. Ниже мы передаем кратко его рассказ о смерти Иакова:
"Когда многие представители иудейского народа благодаря деятельности Иакова уверовали во Христа, то книжники и фарисеи преисполнились чрезвычайной ярости против него. Испуганные тем, что вскоре весь народ уверует во Христа, они все пришли к нему и сказали: "Мы просим тебя, оставь народ в покое, ибо он заблудился и почитает Иисуса, будто бы Он Христос. Мы просим тебя все, пришедшие на праздник пасхи, рассказать об этом Иисусе. Уговори народ, чтобы он не заблуждался вослед Иисуса, потому что весь народ и мы слушаем тебя. Встань на возвышенности в храме, чтобы весь народ видел тебя и слышал слова твои, ибо собрались все колена Израиля, пришли также и язычники, чтобы праздновать пасху. Иаков принял это предложение. В день пасхи он поднялся на крыло храма, но вместо того, чтобы предостерегать народ от следования за Иисусом, как ему было повелено, он безбоязненно и смело возвещал о Нем, как об истинном Мессии, перед множеством собравшихся. При этом он исповедовал свою веру в Иисуса и громогласно заявил, что Он сейчас сидит одесную Бога на небесах и вскоре снова явится в великолепной славе и великой силе. Многие были покорены его словами и прославили Бога тем, что, возвысив голос, кричали: "Осанна Сыну Давидову!
Книжники и фарисеи, видя происходящее, впали в лютую ярость. "Что мы натворили? - кричали они друг другу. - Мы напросились на такое свидетельство об Иисусе. Пойдем, исправим эту ошибку! Поднимемся же к Иакову и сбросим его вниз с крыла храма, чтобы народ устрашился и не стал верить ему! Едва эти слова были произнесены, как некоторые из разъяренных взобрались на крыло храма, где стоял Иаков. Со словами: "Праведник Иаков превратился в отступника! - сбросили его с высоты вниз. И поскольку после падения он все же был жив, стоящие внизу начали побивать его камнями. Наконец подскочил его убийца, валяльщик, валяющий сукно, и палкой, которая применялась при прессовании сукна, размозжил ему голову. Иаков умер, подобно своему предшественнику Стефану, на коленях, молясь за своих убийц. Его побили камнями. Спустя немного лет после его смерти началась осада Иерусалима, и город, запятнанный кровью Христа и Его верных последователей, вскоре превратился в зрелище чудовищного опустошения.*
Примечание: Известный иудейский историк Иосиф
Флавий рассматривает разрушение
города как следствие разбойничьего убиения Иакова. Среди прочего
он говорит: "Эти события (он говорит об ужасных бедствиях, которые обрушились
на иудеев со стороны римлян) постигли иудеев, как наказание за убийство
Иакова, праведника, брата Иисуса, которого убили иудеи, хотя он был очень
праведный человек."
Симон Зилот,
он назван так же Симоном Кананитом, как выясняется, не был идентичен с Симоном, братом Иакова. Писания Евангелия ничего нам о нем не сообщают. Его имя упоминается в Евангелиях и в Деяниях апостолов. Больших сообщений о его жизни и деятельности как апостола в Священном Писании нет.
Бытует всеобщее мнение, что до своего призвания на апостольство он принадлежал к одной иудейской секте, которая носила название "Зилот - ревнитель. Они были почти фанатическими сторонниками исполнения обрядностей закона Моисеева и почитали себя преемниками Финееса, который, возревновав о славе Божьей, убил копьем Зимри - израильтянина и Хазву-мадианитянку (Чис. 25). Поскольку они решились следовать издревле примеру пресвитерства, то почитали себя вправе, невзирая ни на какие формальности закона, убивать всякого рода хулителей, блудников, прелюбодеев и прочих нечестивцев. Они утверждали, что Бог заключил вечный союз с Финеесом и его семенем по нем, "за то, что он показал ревность по Боге своем и заступил сынов Израилевых (Чис. 25,13). Благодаря своей горячей ревности о законе Моисеевом, а также стремление освободить свой народ от римского угнетения, они пользовались любовью и авторитетом среди соотечественников. Однако, как это бывает обычно в подобных обстоятельствах, их ревность вскоре превратилась в жестокий разгул и необузданность. Они наводили ужас на окружающих, подобно моровой язве. Иосиф Флавий считал это ужасным бичом народа. Правда, в разные времена совершались попытки пресечь их деятельность, но, по всей вероятности, это не удавалось до тех пор, пока римляне не осадили Иерусалим и не рассеяли его жителей среди неверных, в этом потоке были сметены и представители данного движения.
Так как к нашему апостолу неоднократно прилагается имя Зилот, то нетрудно догадаться, что вначале он принадлежал к этому мрачному движению. Вне сомнения, среди них были верные, искренние люди, которые не поддерживали необузданные притеснения соотечественников. И среди таковых, наверное, был и Симон Зилот. О жизни и деятельности нашего апостола нам ничего достоверного не известно. По сказанию, вначале он трудился на востоке, затем обратился на запад, дошел до Британии, где он проповедовал, творил многие чудеса, встретил много бед и испытаний, наконец, претерпел мученическую смерть. По преданию он был распят.
Иуда, брат Иакова.
Он был сыном Алфея и, как вытекает из Матф. 13,55, родственник Господа: "Не Его ли мать называется Мария, и братья Его Иаков и Иосиф, Симон и Иуда?
Нам неизвестно, когда или как он был призван на апостольство. Он введен в поименный список апостолов, и помимо этого в Новом Завете он упомянут всего один раз, а именно в Иоанна 14,22: "Иуда, не Искариот, говорит Ему: "Господи, что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру? Из этого вопроса ясно вытекает, что он, как и все его соученики, крепко держался за идею земного царства, и явление власти и силы Христа ожидал в таком ракурсе, чтобы мир мог принять Его за своего Мессию.
Иуда называет себя, как и брат его Иаков, в своем послании, "рабом Иисуса Христа. Он не возлагает на себя титул апостола и не хвалится родством с Господом. Этим он явно доказывает истинный смиренный образ мыслей, покоящийся на верном понимании изменившегося соотношения между ним и превознесенным Господом. Такое истинно смиренное понимание совершенно изменившегося положения прославленного Господа Петр выразил словами: "Итак, твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли (Деян. 2,36).
О позднейшей жизни нашего апостола история не сохранила никаких достоверных, сведений. По некоторым преданиям, он проповедовал сначала в Иудее и Галилее, затем в Самарии, Идумее и в городах Аравии. Перед концом его жизненного пути полем его деятельности стала Персия. Там он должен был вкусить мученическую смерть через распятие.
Из 1 Кор. 9,5 мы можем заключить, что он был женат. "Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы и братья Господни и Кифа? Эзебий рассказывает о двух его внуках интересную историю: Когда кесарь Доминициан услышал, что живы еще некоторые потомки Давида и родственники Христа, то он приказал схватить их и доставить в Рим. Вероятно, он боялся, что они рано или поздно укрепятся и восстанут, чтобы освободить иудеев от римского владычества. В результате этого приказа были схвачены двое внуков Иуды и пленными были приведены к кесарю. Они откровенно признали, что происходят из дома Давидова и являются родственниками Христа. Тогда Доминициан спросил их об их владениях и имуществе. Они отвечали ему, что имеют только небольшой участок земли, от плодов ее сдают пошлину и питаются сами. Тогда кесарь осмотрел их руки и обнаружил, что они от тяжкой работы стали грубыми и заскорузлыми. Когда же Доминициан затем спросил их о Царстве Христа, когда и где оно должно наступить, то они ответили, что это не земное, а небесное духовное Царство и что оно будет восстановлено в конце времен. Тогда Доминициан увидел и понял, что это действительно бедные простодушные невинные люди, и успокоенный их ответами, он отпустил их и на некоторое время после этого даже перестал притеснять христиан. Когда эти двое мужественных людей возвратились в Палестину, то они были с большим почетом приняты в лоно собрания, так как смело проповедовали Имя, Царство и славу Господа.
Матфий.
Матфий был избран на место предателя Иуды апостолами через жребий. Таким образом, он не был апостолом первого избрания, то есть он не был избран непосредственно Самим Господом. Весьма вероятно, что он был одним из семидесяти учеников и постоянно сопровождал Господа во все время Его служения. По свидетельству Петра, было абсолютно необходимо, чтобы претендент на должность апостола был свидетелем Его жизни, деятельности, смерти и воскресения. Как нам известно, имя Матфия в Новом Завете ни в одном другом месте не упоминается. По сведениям некоторых преданий он проповедовал Евангелие в Эфиопии. Некоторые полагают, что полем его деятельности была Каппадокия.
Таким образом, великие основоположники церкви ушли с земли на небо так, что после них не осталось достоверных описаний их дел, их последних дней, последних речей и даже места погребения их тел. Все их имена, однако, записаны на небесах, и воспоминания о них там останутся вечно! "В вечной памяти будет праведник (Пс. 111,6). Как удивительны пути Божьи, как отличаются они от путей человеческих!
Андрей - распят на кресте в форме Х.
Варнава - побит иудеями камнями.
Варфоломей - забит до смерти палками.
Иаков, брат Иисуса - сброшен с крыши храма, а потом побит камнями.
Иоанн - умер естественной смертью.
Иуда, брат Иисуса - распят.
Лука - повешен на оливковом дереве.
Марк - был протянут по улицам за ноги и потом сожжён на костре.
Матфей - убит мечом.
Павел - обезглавлен.
Петр - распят вниз головой.
Филипп - избит бичом и распят.
Симон, зилот - распят.
Фома - пронзён копьём.
Иаков, сын Заведея - убит мечом.
Фаддей - убит стрелою.
После того, как мы вкратце представили нашим читателям жизнь, деятельность и мученическую кончину наших двенадцати апостолов, естественно, мы сейчас подходим к рассмотрению жизни, деятельности и мученической кончины другого человека, который по праву можно назвать апостолом. Это апостол Павел.
Мы уже говорили о его сверхъестественном призвании свыше на апостольство, а теперь попытаемся проследить его удивительный путь и привести некоторые отрывки из его жизни и деятельности. Сначала мы попытаемся рассмотреть его жизнь до его обращения.
Из единичных описаний его прежней жизни, которые встречаются в Священном Писании то тут, то там, мы можем недвусмысленно установить, что все его воспитание было направлено на достижение следующей цели: чтобы он соответствовал той должности и тому месту, которое он должен был занять. Сам Бог "от утробы матерней следил за развитием его духа и сердца (Гал. 1,15). В те прежние времена он известен нам под именем Савл из Тарса. Савл - это иудейское имя. Его языческая форма: Павел. Поскольку это имя, или, точнее, переименование, последует после его обращения, то и мы до тех пор будем называть его Савлом. Тарс был столицей Киликии и, как свидетельствует сам Павел, "небезызвестный Киликийский город (Деян. 21,39). Он стяжал славу не только благополучного промышленного города, но и центра научной жизни. Оба кесаря - Август и Тиберий - были наставлены учителями из Тарса.
Хотя Павел и родился в языческом городе, он был, по собственному свидетельству "еврей из евреев. Отец его был из колена Вениамина и принадлежал к фарисеям. Он приобрел себе римское гражданство, так что его сын мог сказать Иерусалимским начальникам: "Я и родился в нем (в Римском гражданстве) (Деян. 22,28). Савл в городе Тарсе получил специальность по деланию палаток. В те времена среди иудеев был здоровый обычай обучать своих сыновей своему ремеслу даже в том случае, когда едва ли можно было ожидать, что сын будет зарабатывать себе на жизнь данным ремеслом. В своей защитительной речи перед иудеями (Деян. 22) Павел говорит, что, хотя он и родился в Тарсе, он воспитывался у ног Гамалиила под самым тщательным наставлением в отеческих законах. История свидетельствет о Гамалииле, как о самом выдающемся учителе по закону Моисея, писатели говорят нам, что он был доброжелательный в суждениях, мягкого нрава и весьма образованный человек того времени. Его воспитанник своим духом нетерпимости вскоре выявил себя прямой противоположностью сдержанному и терпеливому наставнику. В то время когда Стефан умирал мученической смертью, Савл был только юношей, и он уже тогда одобрял убийство и охранял одежду тех, кто побивал Стефана камнями. Предполагают, что его обращение произошло два года спустя после распятия Иисуса. Время, однако, точно не определено.
В Деяниях апостолов 9 главе мы слышим, что после своего обращения он немедленно начал открыто исповедовать свою веру во Христа. "И был Савл несколько дней с учениками в Дамаске, и тотчас стал проповедовать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий (9,19-20). Это новое свидетельство достойно внимания. Петр проповедовал Иисуса как превознесенного Господа и Христа. Павел же возвещает о Нем в Его высшей личной славе, как о Сыне Божьем. Между тем время его явного служения еще не наступило, ему нужно было еще многому научиться, потому он, водимый Духом Божиим, отправился в Аравию. Там оставался он три года и только тогда возвратился в Дамаск (Гал. 1,17).
Утвердившийся и укрепившийся в вере за время уединения, он проповедовал со всею возрастающей смелостью, доказывая, что Иисус Христос есть Сын Божий. Иудеи, ставшие с этого момента его злейшими врагами, охраняли ворота города день и ночь, чтобы не дать ему уйти из города. Они дышали разъяренной злобой на Павла. Поэтому ученики вынуждены были спустить его с городской стены в корзине (2 Кор. 11,32-33). После этого Павел пришел в Иерусалим и через дружеское содействие Варнавы был введен в церковь, в среду учеников. Дивный благословенный триумф безграничной благодати Божьей!
Таким образом, Павел прибыл в Иерусалим, в святой город своих предков, столицу иудейской религии. Но насколько изменилось его положение с тех пор, когда он, будучи еще Савлом, предпринял свое знаменитое путешествие в Дамаск, "дыша угрозами и убийством на учеников Господа! Город Дамаск знаменит не только тем, что непосредственно связан с обращением апостола Павла и его историей, но и тем, что занимает исключительное место в Священном Писании. Предполагают, что город Дамаск является древнейшим городом мира. По Иосифу Флавию (Ант. 1./6.4), его основателем был Уц, сын Арама, внук Сима (Быт. 10,21-23). В Старом Завете этот город упоминается в истории Авраама, управитель которого происходил из этого места: "Распорядитель в доме моем этот Елиезер из Дамаска (Быт. 15,2). Таким образом, город является связующим звеном между патриархальной эпохой и новой эрой. Его великолепие и богатство на протяжении всех четырех тысяч лет были "притчей на языках. Цари Ниневии, Вавилона, Персии, Греции и Рима одни за другими завоевывали его, он побывал под властью многих династий и пережил их всех!
После того, как Павел провел пятнадцать дней у Петра и Иакова, говорил к еллинам и состязался с ними, еллины покушались его убить. "Братия, узнавши о сем, отправили его в Кесарию и препроводили в Тарс. Церкви же по всей Иудее, Галилее и Самарии были в покое, назидаясь и ходя в страхе Господнем, и при утешении от Святого Духа, умножались (Деян. 9,26-31). На некоторое время противник был приведен в молчание, и через благодать Божью везде царили мир и покой. Страх Господень и утешение от Святого Духа - эти оба великих элемента благословения царствовали во всех церквах. И поскольку они ходили в страхе Господнем и под утешением от Святого Духа, то Бог устроял церкви, ежедневно умножая число их членов. Пока Павел пребывал в Тарсе, в месте своего рождения, дело Господне в Антиохии продвигалось вперед большими шагами. Среди тех, кто был рассеян после смерти Стефана из-за воздвигнутого великого гонения, "были же некоторые из них кипряне и киринейцы, которые, пришедши в Антиохию, говорили еллинам, благовествуя Господа Иисуса. И была рука Господня с ними, и великое число, уверовав, обратилось к Господу (Деян. 11,19-21). С этого началось совершенно новое явление. До сих пор Евангелие проповедовалось только среди иудеев и, как исключение, среди таких, которые в той или иной степени относили себя к иудейству, как самаряне, сотник Корнилий и евнух царицы Эфиопии. Когда же весть о таком благословении Божьем среди язычников достигла Иерусалима, тамошняя церковь послала Варнаву с особенной миссией в Антиохию. "Он, прибыв и увидев благодать Божью, возрадовался и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем, ибо он был муж добрый и исполненный Духа Святого и веры. И приложилось довольно (много) народа к Господу (Деян. 11,23-24).
Варнава же, видя, как дело Господне продвигается и увеличивается, несомненно нуждался в помощи, он вспомнил о Павле и, водимый Господом, пошел разыскивать его. Когда же нашел его, то привел в Антиохию, где целый год они трудились вместе в церкви и в народе. В то время Варнава был старшим, ибо мы читаем "Варнава и Савл. Вскоре же положение изменилось, и Дух Святой говорит уже "Павел и Варнава (Деян. 13,46).
Новообращенным из Антиохии вскоре представилась возможность проявить в деле их любовь к братьям в Иерусалиме. "Один из них, по имени Агав, встав, предвозвестил Духом, что по всей вселенной будет великий голод, который и был при кесаре Клавдии. Тогда ученики положили каждый по достатку своему послать пособие братьям, живущим в Иудее, что и сделали, пославши собранное к пресвитерам чрез Варнаву и Савла (Деян. 11,28-30).
Варнава и Савл отправились в Иерусалим с поручением от церкви в Антиохии. Хотя дело Господне удивительно быстро распространялось среди язычников, Иерусалим все еще рассматривался как центр этого движения. Когда Варнава и Савл исполнили поручение церкви, то они вернулись назад в Антиохию, взяв с собой Иоанна, прозванного Марком (Деян. 12,25).
С этого момента в связи с деяниями апостолов перед нашими глазами начинает развиваться совершенно иной порядок дел, и мы поступим верно, внимательно рассмотрев данный вопрос. В Деян.13 главе перед нами встает новая задача. Великий факт, на который мы должны обратить наше внимание - это то, что Дух Святой принимает участие в деле призвания Варнавы и Павла, и посылает их с поручением. Он говорит: "Отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их... Сии, бывши посланы Духом Святым, пришли в Селевкию, а оттуда отплыли в Кипр (Деян. 13,4).
Как мы уже отмечали выше, для продвижения дела Дух Святой открывает уже совершенно новый путь. Исходным пунктом служения апостола является уже не Иерусалим, прежнее сосредоточие его деятельности, а Антиохия, языческий город. Это весьма знаменательно. Иерусалим и двенадцать апостолов потеряли свое влияние на язычников, а с этим и авторитет, и власть над ними. Святой Дух призывает Варнаву и Павла на дело, соответственно вооружает их и посылает без всякого на то участия двенадцати.
Если мы проследим за путешествием обоих апостолов, то, не задерживаясь на многих промежуточных событиях и случаях, остановимся исключительно на главнейших моментах, которые будут в помощь читателю и дадут возможность проанализировать разные путешествия великих служителей Господа. Сначала мы должны рассмотреть его спутников и исходный пункт их путешествия.
Среди них, бесспорно, старшинство занимает Варнава. В продолжение определенного времени он был ведущим в отношении Павла. Левит по происхождению, уроженец острова Кипра, он был призван следовать за Христом раньше апостола Павла. О нем мы читаем, что он имел землю, которую продал, принес деньги и положил их к ногам апостолов (Деян. 4,36-37). Прекраснейшее свидетельство, которое дает о нем Дух Святой, являет его перед нами не только щедрым благодетелем, но и человеком отличного, дружелюбного характера. Из привязанности его к Павлу с самого начала, из того, как он ввел его в среду апостолов, можно заключить, что он был свободнее в действиях и великодушнее тех, которые выросли в тесных границах иудейства. В служении все же он был менее основательным и решительным, чем его спутник Павел.
Иоанн, прозванный Марком, был близкий родственник Варнавы. Он был сыном его сестры (Кол. 4,10). Матерью его была известная Мария, живущая в Иерусалиме, в доме которой, по всей вероятности, собирались апостолы и первые христиане. Когда же Петр был освобожден из темницы ангелом Господним, то он пришел "к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком (Деян. 12,12). Предполагают, что Марк обратился через Петра, потому что позднее апостол говорит о нем: "Марк, сын мой (1 Пет. 5,13).
Из этих кратких записей мы можем заключить, что он не был ни апостолом, ни одним из семидесяти учеников, ни спутником Господа, сопровождавшим Его во время Его земного странствования. Вне сомнения, он желал послужить Господу, потому присоединился к Варнаве и Павлу. Позднее выясняется, что его вера в то время еще не доросла до тяжестей и лишений миссионерства. "Отплывши из Пафа, Павел и бывшие при нем прибыли в Пергию в Памфилии, но Иоанн, отделившись от них, отправился в Иерусалим (Деян. 13,13). Свое Евангелие Марк, должно быть, написал в 63 году.
Антиохия, древний столичный город Селевкии, была основана в 300 году до н.э. Основателем его был Селевкии Никатор. В древней истории церкви этот город занимает первое место после Иерусалима. Чем был Иерусалим для иудеев, тем стала Антиохия для язычников. Это здесь была насаждена первая церковь христиан из язычников (Деян. 11,20-21). Тут ученики Господа впервые стали носить Имя Христа, называясь Христианами(Деян. 11:26). С этого места начал наш апостол свое миссионерское служение.
Посланные Духом Святым Варнава и Павел в сопровождении Иоанна начали свое путешествие. Куда бы они ни приходили, они сначала возвещали Евангелие иудеям, в силу их причастности к обетованиям. Обращение же Сергия Павла особенным образом свидетельствует о начале миссии среди язычников как о переломном пункте в истории апостола. С этого момента его имя уже не Савл, но Павел, и если мы раньше читали "Варнава и Савл, то с этого момента значится: "Павел и Варнава. Он становится лидером.
Проконсул явно был человеком вдумчивым и разумным, душа его жаждала истины. Он послал за Варнавой и Павлом, призвал их, желая послушать Слово Божие. Но Елима - волшебник противился им. Он хорошо знал, что потеряет влияние на проконсула и на весь двор его, если тот по проповеди Павла примет истину, поэтому стремился отвратить его от веры. Тогда Павел с сознанием достоинства и власти Духа Святого, "устремив на него взор, - в присутствии Сергия Павла, - "сказал: "О, исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын дьявола, враг всякой правды, перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних? И ныне вот рука Господня на тебя: ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени... Тогда проконсул, увидев происшедшее, уверовал, дивясь учению Господню (Деян. 13,9-11). Произнесенный приговор настиг Елиму мгновенно и проконсул, пораженный тем, что видел и что слышал, покорился Евангелию.
"Я не сомневаюсь в том, - говорит известный историк Дарби, - что в этом жалком Елиме, или Вариисусе, мы имеем отображение нынешнего иудейства, которое поражено слепотой "до времени, так как оно противостало влиянию Евангелия. Чтобы исполнить меру зла, они противостали проповеди Евангелия среди язычников. Их положение осуждено, и их история находит соответствующее изложение в миссии апостола Павла. Поскольку они противились благодати и стремились воспрепятствовать ее влиянию на язычников, то были поражены слепотой, и все же это только "до времени (Д. Н. Дарби "Размышления о Слове Божьем, Деяния апостолов, стр. 64 и 65).
Пока эта первая миссия Евангелизации среди язычников превращалась в великий и благословенный труд (сравни Деян. 13 и 14), пока посещались многие места, основывались церкви, рукополагались пресвитеры и начальствующие в церкви, враждебность иудеев проявлялась в высшей степени. Дух Святой в это время действовал могущественно, и истина продвигалась семимильными шагами. Христианство в Листре впервые было противопоставлено язычеству, Евангелие же повсеместно шествовало триумфально, разносторонние дары апостола Павла как Господнего служителя проявлялись благословеннейшим образом! Обращался ли он к знающим Писание Иудеям, или же к диким варварам, или же к образованным грекам, или же к разъяренной толпе - везде он оказывался сосудом для почетного употребления в Божьих руках, благопотребным для исполнения Его великих планов!
Город Антиохия в Писидии заслуживает особенное внимание из-за события в тамошней синагоге. Хотя речь, которую произнес Павел, имеет много общего с речью Петра во 2 главе Деяний апостолов и с речью Стефана в 7 главе той же книги, тем не менее, в некоторых пунктах мы обнаруживаем чисто Павловский характер. Располагающий к доверию стиль, характер речи, с какой он говорит о Христе, смелое изложение оправдания через веру могут быть отнесены за обыкновение его обращения в позднейших его посланиях. Ни один вдохновенный автор книг Священного Писания не говорит об оправдании через веру так, как Павел. Заключение его посланий служило для проповедников всех времен благодатной почвой для проповеди Евангелия. Что касается Христа, тут он не допускает золотой середины, не предлагает нейтральной территории: "Да будет известно вам, мужи братия, что ради Него возвещается вам прощение грехов, и во всем, в чем вы не могли оправдаться законом Моисеевым, оправдывается Им всякий верующий. Берегитесь же, чтобы не пришло на вас сказанное у пророков: "Смотрите, презрители, подивитесь и исчезните, ибо Я делаю дело во дни ваши, дело, которому не поверили бы вы, если бы кто рассказал вам (Деян. 13,38-41).
Когда оба апостола исполнили свою миссию, они возвратились назад в Антиохию и рассказали ученикам, "что сотворил Бог с ними и как Он отверз дверь веры язычникам (Деян. 14,27).
Здесь мы должны на некоторое время остановить наш разбор и обратить свои взоры к Иерусалиму. Впечатление, произведенное на учеников в Иерусалиме первым миссионерским путешествием Павла, привело к серьезному кризису в истории церкви.
Мания величия фарисейского духа, таким образом, еще в то раннее время христианства грозила возникновением разногласий между Иерусалимом и Антиохией. Однако Бог по чрезвычайной милости не допустил этого разрыва, который мог бы нанести делу в то раннее первое время непоправимый ущерб. Дело, которое сильно волновало умы, было следующее: в церкви в Иерусалиме находились верующие иудеи, которые требования закона связывали с христианством и желали эти требования переложить также и на уверовавших из язычников. Некоторые из таковых, незадолго до возвращения Павла и Варнавы в Антиохию, пришли туда и учили тамошних верующих, что необрезанные по закону Моисееву не могут быть спасенными и что им необходимо соблюдать закон. Когда вернулись Павел и Варнава, то между ними возник немалый спор и немалое словесное состязание Павла и Варнавы с ними. Дело же оказалось настолько важным и серьезным, что невозможно было решить его ни авторитетом апостола, ни церковным советом. Потому было решено послать представителей Антиохийской церкви в Иерусалим, чтобы представить на рассмотрение Иерусалимских апостолов и старейшин этот спорный вопрос. Выбор, естественно, пал на Павла и Варнаву, которые были активными распространителями христианства среди язычников.
Когда же они прибыли в Иерусалим, то выяснилось, что вопрос об обрезании был поднят не только этими беспокойными братьями, но что он в самой церкви имел корни. Здесь находился первоисточник разногласий. "Восстали некоторые из фарисейской ереси, уверовавшие, и говорили, что должно обрезывать и заповедовать соблюдать закон Моисеев Деян. 15,5). Это требование поставило вопрос непосредственно перед собранием и привело к важному совещанию. 15 глава Деяний апостолов дает нам подробное описание и говорит нам, как был разрешен этот вопрос. Апостолы, старейшины и вся иерусалимская церковь единодушно собрались на совещание. Апостолы ни в какой мере не стремились разрешить этот вопрос, подавляя мнение других своим авторитетом. Этот совет обычно называется "первым церковным совещанием. Мы, однако, можем сказать с полным правом, что это было и "последним церковным совещанием, где их решение можно было запечатлеть словами: "Угодно Святому Духу и нам.
Вопрос обрезания или не обрезания имел решающее значение. Он затрагивал основы фундамента христианства, основы основ благодати, взаимоотношений между человеком и Богом. Этот вопрос исчерпывающе ясно рассматривается в послании к Галатам. Нет ни одной заповеди из закона, как обрезание, которую бы с таким сопротивлением не отпускал бы обращенный иудей. Это было знамением и печатью его личного отношения к Иегове и наследственного благословения для его детей.
Во 2 главе послания к Галатам мы читаем, что апостол Павел по случаю того первого совещания, по откровению ходил в Иерусалим, взяв с собой Тита. Вообще это послание позволяет нам глубоко заглянуть в сердце апостола, тогда как в Деяниях апостолов больше описывается его внешняя история жизни. Но Бог знает, как соединить эти человеческие внешние обстоятельства с внутренним водительством Духа. Дело и теперь касалось этого спорного вопроса выбора между христианской свободой и рабством закона, и Павел, по водительству Духа, снова идет в Иерусалим и берет с собой Тита, хотя тот был по происхождению грек и не был обрезан. Это введение необрезанного в среду иудейства, и притом пред лицом двенадцати апостолов и всего собрания, было весьма смелым шагом. Апостол же действовал единственно по откровению. Он был уведомлен непосредственно Богом относительно этого обстоятельства. Это был Божий путь, на котором Бог желал разрешить данный вопрос раз и навсегда. Этот шаг был сделан, и Павел пишет: "Вкравшимся лжебратьям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас, мы ни на час не уступили и не покорились, дабы истина благовествования сохранилась у вас (Гал. 2,4-5).
Когда же апостол достиг главной цели своего визита и представил Иерусалимской церкви свое Евангелие, он вернулся с Варнавой в Антиохию в сопровождении Иуды и Силы, которые были избраны довести до тамошних братьев решение Иерусалимской церкви. Когда же они пришли в Антиохию, то передали им письмо. "Они же, прочитавши, возрадовались о сем наставлении (Деян. 15,31).
Так закончилось первое апостольское совещание и первый апостольский спор. Можно было бы подумать, что в результате этого определенного решения навсегда был снят спор об обрезании между иудейскими христианами и христианами из язычников. Однако мы знаем из писем и посланий, что противостояние иудейски настроенных партий против свободы во Христе христиан из язычников не прекратилось. Вскоре после этого оно вспыхнуло с новой силой, и Павлу постоянно приходилось бороться с этим.
После того, как Павел и Варнава пробыли в церкви в Антиохии, они пустились во второе миссионерское путешествие. "По некотором времени Павел сказал Варнаве: "Пойдем опять, посетим братьев наших по всем городам, в которых мы проповедовали Слово Господне, как они живут. Варнава хотел взять с собою Иоанна, называемого Марком, но Павел полагал не брать отставшего от них в Памфилии и не шедшего с ними на дело, на которое они были посланы. Отсюда произошло огорчение, так что они разлучились друг с другом, и Варнава, взяв Марка, отплыл в Кипр, Павел, избрав себе Силу, отправился, быв поручен братьями благодати Божьей, и проходил Сирию и Киликию, утверждая церкви (Деян. 15,36-41).
Наш апостол перед лицом такого важного, полного искушений и опасностей путешествия, которое требовало много мужества и твердости, не мог полагаться на такого спутника, как Марк. Он не мог так легко извинить то, что Марк смог легкомысленно и неверно поступить в служении Господу, отправившись с полпути назад. Когда дело касалось Христа, тут Павел был непоколебимо тверд, не давая места ни чувствам, ни личным соображениям. Он был решителен, такой решительности он ждал и от других. Варнава мог руководствоваться своими природными человеческими склонностями и хотел взять племянника вновь на служение, и лишь Павел проявил строгость. Что узы природного родства и человеческих привязанностей оказывали большое влияние на мягкий характер Варнавы, ясно вытекает из его поступка, когда он, поддерживая слабость Петра, "подвергался нареканию, лицемеря перед христианами из иудеев (Гал. 2). В глазах Павла распространение Евангелия во враждебном мире было делом серьезным и святым, и подвергать это легкомысленному искушению он считал недопустимым. Марк предпочел Иерусалим делу, Сила же предпочел дело Иерусалиму. Это определило выбор Павла.
Варнава взял с собой Марка, своего племянника, и отплыл на Кипр, свою родину. И здесь мы расстаемся с Варнавой, с возлюбленным святым и верным служителем Христа. Его имя в Деяниях апостолов уже более не упоминается. Два слова: "родственник и "родина - для внимательного уха звучат ясно. И все же мы не можем не упомянуть два обстоятельства, которые ободрят нас и оживят в нашем сердце вместо печальных мыслей хвалу, благодарение и поклонение нашему Богу за Его премудрость. Во-первых, эта разлука послужила в благословение язычников в том отношении, что отныне вода живая изливалась уже не одним, но двумя потоками. Этим, само собой разумеется, не сказано, что Бог почитает благом разногласия между Его детьми, однако Его благодать превозносится над неразумием Его служителей. Во-вторых, позднее Павел находится в совершенном дружелюбии с Варнавой, а про Марка говорит, чтобы его привели к нему, так как он нужен ему для служения (срав. 1 Кор. 9,6 и 2 Тим. 4,11). Мы не сомневаемся, что верность Павла обоим им послужила в благословение. Голое человеческое дружелюбие не может быть принято на алтарь Божий.
Порученные братьями благодати Божией, Павел и Сила отправились в путешествие. Что за достойная изумления простота! Расставание происходит без малейшей пышности, без долгих разговоров о смысле и цели путешествия, о значении их посылания. "Пойдем опять, посетим братьев наших, - немногие слова, послужившие началом второго миссионерского путешествия великого апостола. Господь же помнил о Своих служителях и позаботился о них. Они прошли совсем немного, как в Листре, в лице Тимофея нашли прекрасного попутчика, именно такого попутчика, который полностью заполнил брешь, возникшую на почве разногласия между Павлом и Варнавой. Когда Павел лишился личного общения с Варнавой как с другом и братом, он нашел в Тимофее своего сына по вере, симпатию, взаимопонимание и сердечную привязанность к которому, могла нарушить только смерть апостола. "Его (Тимофея) пожелал Павел взять с собою. И прежде чем они оставили Листру, "обрезал его ради иудеев, находившихся в тех местах, ибо все знали об отце его, что он был еллин. В этих обстоятельствах Павел снисходит до предрассудков Иудеев. Он обрезывает Тимофея, чтобы устранить их предвзятость.
Тимофей был сыном от смешанного брака, которые осуждаются как в Ветхом Завете, так и в Новом. Отец его, имя которого не упоминается, был язычником, мать же благочестивая иудейка. Недостаток сведений об его отце, как в Деяниях апостолов, так и в посланиях, приводит к предположению, что он умер вскоре по рождении ребенка. Очевидно, с самого раннего детства Тимофей был предоставлен единственно на попечение матери его Эвники и бабушки Лоиды, которые наставили его с юности в Священных Писаниях. Многие намеки, которые мы находим в посланиях апостола Павла об убеждениях и взглядах, о благочестии и самоотверженной верности его возлюбленного сына, убеждают нас в том, что Тимофей через всю свою жизнь пронес первые впечатления святой и светлой семейной жизни. Многие места Священного Писания говорят о нежной любви апостола к Тимофею, о светлых воспоминаниях, о родном доме в Листрах, о его воспитании там. Апостол описывает все это весьма трогательно и захватывающе. Когда апостол уже состарился, находясь в темнице, видя пред своими глазами мученическую смерть, он пишет: "Тимофею, возлюбленному сыну: благодать, милость, мир от Бога Отца и Христа Иисуса, Господа нашего. Благодарю Бога, Которому служу от прародителей с чистою совестью, что непрестанно воспоминаю о тебе в молитвах моих днем и ночью и желаю видеть тебя, воспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радостью, приводя на память нелицемерную веру твою, которая прежде обитала в бабке твоей Лоиде и в матери твоей Эвнике; уверен, что она и в тебе. Он настаивает, чтобы Тимофей посетил его непременно: "Постарайся прийти ко мне скоро... Постарайся прийти до зимы (Ср. 2 Тим. 1,2-5; 2 Тим. 4,9.21). Хотя достоверных доказательств посещения апостола Павла Тимофеем нет, мы не можем сомневаться в том, что Бог устроил встречу в благословенное, Им определенное время и таким образом, нежно любимый сын, смог насладиться во Христе Иисусе, последними часами жизни своего духовного отца, быть с ним в последние дни его земного странствования и видеть, как этот человек с сильной верой радостно завершил свое земное поприще.
Сила впервые представлен нам, как один из начальствующих в Иерусалимской церкви в Деяниях апостолов 15,22. Возможно, он был, как и Павел, еллином и римским гражданином (срав. Деян. 16,37). Он был призван церковью сопровождать Павла и Варнаву на их обратном пути в Антиохию и привести в ту церковь решение Иерусалимской церкви насчет обрезания.
Павел и Сила, избрав себе в Листре нового попутчика, Тимофея, проходили по городам Сирии и Киликии. Везде они возвещали братьям решение совещания апостолов и старейший Иерусалимской церкви, чтобы они соблюдали это. Это, конечно, происходило особенным, знаменательным образом из-за иудеев, живущих в тех местах. После того, как они прошли ранее созданные церкви и утвердили их в вере, прошли "чрез Фригию и Галатийскую страну. Как просты эти слова: "Прошедши чрез Фригию и Галатийскую страну! Фригия и Галатия были не городами, а провинциями с довольно обширными площадями. И все же вдохновенный писатель истории употребил лишь эти немногие слова для описания великих дел, свершенных там! Как отличается богатейшая кротость Священного Писания от помпезного мирского стиля! По Неандору, в шестом веке, в одной только Фригии насчитывалось 22 города. И по всей видимости, Павел и его попутчики посетили всех их!
Вероятно, поэтому при посещении Галатии Павел был "в слабости плоти: "Вы знаете, что я, хотя в немощи плоти моей благовествовал вам в первый раз. Но сила его проповеди в противоположность его немощи плоти была настолько велика, что галаты пришли в великое движение. "Но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались им, а приняли меня, как ангела Божьего, как Христа Иисуса. Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне! (Гал. 4,13-15). История повествует нам, что галаты были кельтского происхождения, легко возбудимого, изменчивого характера. Все послание есть печальное доказательство их непостоянства и прискорбных действий обратившихся в иудейство, которые находились среди них. "Я в недоумении о вас! - восклицает апостол Павел. "Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите к иному благовествованию.
Характер и деятельность служения нашего апостола Павла, как излагается это в 16-20 главах Деяний апостолов, воистину удивительны. Они запечатлены на страницах истории и это ни с чем не сравнимо. "Сосуд Духа, как некто заметил весьма верно, излучает сияние небесного света во всем деле Евангелия. Он пронизывает Иерусалим, грохочет громом в Галатии, когда над душами нависла опасность, дабы заблудившихся вернуть на верный путь, наставляет учеников возвещать язычникам полную свободу; будучи сам свободен от всех, он всем поработил себя, чтобы приобрести души. "Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев, для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных... - говорит он сам о себе. Для всех он сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых! (1 Кор. 9). Он имел авторитет и власть сказать: "Будьте подражателями мне, как я Христу! (1 Кор. 11,1). Он мог сказать также и: "Все терплю ради избранных, дабы и они получили спасение во Христе Иисусе с вечною славою (2 Тим. 2,10).
Действие Духа над апостолом Павлом в этих главах также достойно внимания. Один только Бог ведёт его Своими путями и поддерживает среди многих искушений и различных обстоятельств. Так, например, Он не допустил апостола проповедовать Евангелие в Асии, Он не допустил его также и в Вифанию, но через ночное видение призвал его идти в Македонию. "И было ночью видение Павлу: предстал некий муж македонянин, прося его и говоря: "Приди в Македонию и помоги нам. После сего видения, тотчас положили отправиться в Македонию, заключая, что призывал нас Господь благовествовать там. Итак, отправившись из Троады, мы прямо прибыли в Самофракию, а на другой день в Неаполь, оттуда же в Филиппы. Это первый город в той части Македонии, колония (Деян. 16:9-12).
Здесь мы оказываемся на важном пункте не только в истории Павла, но и всей церкви. Павел и его спутники намерены принести в Европу Евангелие. Город Филиппы был первым в этой части света, который должен был услышать весть о Христе. "В этом городе мы пробыли несколько дней. Он был римской колонией, которую основал кесарь Август в честь решительного боя, разыгравшегося на возвышенности, на которой находился город.
Как большинство таких римских колоний, и он был копией великолепия Рима в миниатюре. Священное Писание так характеризует его: "Первый город в той части Македонии, колония. Поневоле, в этой части, мы вспоминаем о великом сыне Филиппа, Александре Македонском, грозном завоевателе Персии и большей части тогдашнего мира. Приблизительно четыреста лет прошло со времен правления этого отважного завоевателя, прежде чем апостол вступил на территорию Македонии. Однако насколько различны были основания, с какими вступали эти два мужа на македонскую землю! Оба они были великими завоевателями. Александр, воодушевленный воспоминаниями о своих воинственных предках и горящий жаждой отомстить персам за их опустошительные набеги на Грецию, выступил с мечом в руках, чтобы подчинить своему господству обширные страны востока. Он стал, хотя и не ведая, и не желая того, исполнителем воли и плана Божьего. Александр шел с ненавистью и местью.
Павел же, в противоположность ему, исполненный любовью и страстным желанием покорить души Христу и привести их к Нему, шел, облеченный во все оружие Божие, на поле сражения, чтобы одержать не временную, а вечную победу! Он был послан Святым Духом не для того, чтобы свергнуть власть запада над востоком, а чтобы весь мир покорить в послушание Христу. Христианство определено для всего человечества, и Евангелие, как Павел подчеркивает это в Кол. 1, "Возвещено всей твари поднебесной (Кол. 1).
Как выясняется, перед Филиппами с Павлом и его спутниками встретился Лука, "врач возлюбленный, автор Деяний апостолов и евангелист, и с тех пор он уже сопровождал их в их дальнейших путешествиях. Основанием для такого предположения служит 10 стих 16 главы. Известно, что автором Деяний апостолов является Лука, и он этим стихом как бы присоединяется к этому малому кругу путешественников: "Тотчас мы положили отправиться в Македонию. Лука, по всеобщему мнению, был от рождения язычником и обратился к Христу в Антиохии. И как видно, до самой смерти апостола он оставался верным его спутником, разделившим с ним все невзгоды и тяжести его служения (сравн. 2 Тим. 4,11).
В Филиппах не было синагоги. Это, возможно, говорит о том, что там было мало иудеев. Несмотря на это, по своему обыкновению апостол сначала пошел к иудеям, хотя на этот раз он встретил всего несколько женщин, которые вышли к нему на берег реки (Деян. 16). Павел проповедовал им Евангелие, и тогда была обращена Лидия. Дверь веры была открыта и для других. Таким образом, на этом решающем месте, среди немногих женщин, впервые в Европе, было проповедована Благая Весть об Иисусе. Однако спокойное начало, и мирный триумф были нарушены злобой сатаны и людским корыстолюбием. Евангелие среди язычников делало свои первые шаги не среди покоя и уюта, а среди великого противоборства, среди многих искушений и страданий!
История одержимой служанки и ее исцеления Павлом известна всем. Сатана искал возможности этим воспрепятствовать делу Господню, он свидетельствовал о них, что они слуги Божьи. Павел не нуждался в свидетельствах о самом себе, а тем более в свидетельствах злого духа! Потому он повелел демону Именем Иисуса Христа выйти из служанки. "И дух вышел в тот же час.
Как только хозяева этой служанки увидели себя обкраденными в источнике дохода, ибо до сих пор они имели доход от прорицания служанки, они схватили Павла и Силу и поволокли их к начальникам, обвиняя их в том, что эти люди насаждают обычаи иудеев, которые неприемлемы для римлян. Воеводы, видя озлобленность и возмущение народа, повелели бить их палками, разъяренный народ принялся усердно исполнять поручение, так что они были избиты сверх возможного. Затем их бросили в темницу. Однако Павел и Сила даже в таком положении не теряли ни радости, ни мужества. Напротив, они сердечно радовались тому, что были удостоены во Имя Господа Иисуса принять такое бесчестие и страдание. Их торжествующая радость вылилась в громкое песнопение. В полночной тиши, которая могла бы быть нарушена только вздохами и стонами заключенных, в мрачные камеры долетали ликующие звуки хвалы и благодарения!
Если сатане удалось свершить свое черное дело, то Бог и это обратил во благо и исполнил Свой человеколюбивый, милосердный план. Темничный страж, заблудшая овца Доброго Пастыря, должен был быть спасенным, присоединённым к церкви и стать свидетелем Иисуса Христа в самой сердцевине твердыни язычества. Как ответ на славословие апостолов, Сам Бог вступает в действие. Он дает услышать Свой голос: "Вдруг сделалось великое землетрясение, так что поколебалось основание темницы, тотчас отворились все двери и у всех узы ослабели. Что пред Ним римские темницы?! Что пред Ним воинственные легионы? Что пред Ним вся сила вражья? Голос Божий потрясает все основы, заглушает ураган. Однако за страшным ураганом наступает тишина и слышится нежный голос Евангелия.
Первая мысль, пришедшая в голову внезапно пробужденному темничному стражу, была связана с его заключенными. Когда он увидел все двери открытыми, то подумал, что заключенные убежали. Тогда он вытащил меч и хотел покончить с собой. Но дружелюбный голос апостола приводит его к здравому смыслу. Но апостол Павел, и Сила, в глазах потрясенного стража показались неземными существами. Он потребовал света, вошел в темницу и в трепете припал к ногам апостола. Такая властная сила, подобна силе землетрясения, потрясла его душу. Осознав себя погибшим грешником, он в страхе выкрикнул: "Государи мои, что мне делать, чтобы спастись?
Отвечая на этот
наиважнейший вопрос, сорвавшийся с уст темничного стража, апостол направил
помышления его сердца на Искупителя человечества Иисуса Христа: "Веруй в
Господа Иисуса Христа и спасешься ты и весь дом твой
(Деян.16,30-31). Бог
благословил слова Своих учеников. Бессердечность темничного стража уступила
чувству любви и сострадания. В тот же час ночи, он омыл
их раны, привел к себе
домой, приготовил им трапезу и возрадовался всем
домом своим, что уверовал в
Бога. Какие огромные изменения в считанные часы! Что за радостный рассвет
занимался над этим благословенным домом!
Когда наступил день, воеводы, которые, подобно Дарию, царю персидскому, по всей вероятности, провели тяжкую неспокойную ночь, послали своих служителей к темничному стражу с повелением "отпустить тех людей. Павел же воспротивился принять освобождение без публичного признания причиненной им несправедливости, ибо они были римскими гражданами. Известное, превратившееся в пословицу заявление Гигерия: "Связать римского гражданина - это позор, бичевать его - это преступление, - в те времена повсеместно имело огромный вес. Воеводы грубо преступили римский закон, потому сильно испугались и по требованию апостола, они пришли, "извинились перед ним и, выведши, просили удалиться из города (Деян.9,39). Апостолы же выполнили требования воевод и покинули темницу. Затем они еще раз "пришли к Лидии, и увидевши братьев, поучали их. И затем отправились (Деян.9,40).
Весьма привлекательно просмотреть в Послании к Филиппийцам, как искренняя, нежная любовь соединяла апостола с ними с самого "начала благовествования, как он был связан с первых же дней с этими верными христианами. Он обращается к ним со словами: "Братия мои возлюбленные и вожделенные, радость и венец мой, стойте так в Господе, возлюбленные (Фил. 4,1). С великой радостью он признает их неустанное участие в нуждах Евангелия, их практическое доказательство любви, сострадания и горячего желания помочь (сравн.Фил. 4,15-19).
После этого, Павел и Сила направили свои шаги в Фессалоники, а Тимофей и Лука, вероятно, на некоторое время оставались еще в Филиппах. Когда оба апостола прошли Амфиполь и Аполлонию, они пришли в Фессалоники, в известный промышленный город, где жило много иудеев, поэтому была и синагога. "Павел по своему обыкновению вошел к ним и три субботы говорил с ними из Писаний. Многие души были покорены его проповедями. Уверовали многие из еллинов, чтящих Бога, а также из знатных женщин многие присоединились к Павлу и Силе. Уверовало же великое множество. Однако неуверовавшие иудеи, его старые враги, с толпой негодных людей возмутили город, и он пришел в движение.
Вероятно, апостол возвестил фессалоникийцам о прославленном вознесении Христа и Его втором пришествии во славе. Это истекает из обвинений иудеев против них: "Эти всесветные возмутители пришли сюда... все они поступают против повелений кесаря, почитая другого Царем, Иисуса! (Деян. 17,6-7). Это вытекает и из постоянных выражений ,ожидать с небес Сына Его, "День Господень, которые встречаются в посланиях к Фессалоникийцам. Из его первого послания мы можем твердо установить, что его служение там было щедро благословенным и что многие познали Господа (сравн. 1 Фес. 1,9-10 и 2,10-11).
От фессалоникийцев Павел направился в Верию. Здешние иудеи были благоразумнее фессалоникийских. Они исследовали, что возвещал им Павел, "приняли слово со всем усердием, ежедневно разбирая Писания, точно ли это так (Деян. 17,11). Многие из них уверовали. Однако подобно тому, как охотник преследует свою добычу, фессалоникийские иудеи поспешили вослед за Павлом в Верию и, придя туда, подняли такой ажиотаж, что братья были вынуждены тотчас отпустить Павла. Павел в сопровождении нескольких уверовавших верийцев отправился в Афины, тогда как Сила и Тимофей оставались на некоторое время в Верии.
Вступление Павла в Афины есть важнейшее событие в истории апостола. Этот город в те времена в известной степени был столицей всего мира, средоточием греческой культуры и философии, а также центром суеверия и идолопоклонства.
Знаменательно то, что апостол начал здесь свое дело без какой-либо спешки. Он уделил себе время, как мы видим, для размышлений. Какие мысли должны были преобладать в нем при виде этого известного, пульсирующего многообразием жизненных интересов города? Сначала его намерением было дождаться прибытия Силы и Тимофея. Он послал им письмо с просьбой прибыть к нему тотчас, как только это будет возможно. И все же при виде множества языческих храмов, алтарей, идолов и идолопоклонства он не мог молчать далее. Как обычно, сначала он начал свое обращение к иудеям; а также беседовал с собирающимися на улицах ежедневно. Христианство и язычество открыто были противопоставлены друг другу. Кумиров для идолопоклонства в Афинах было такое множество, что один сатирик сказал, что здесь легче отыскать бога, нежели человека.
Некоторые из слушателей подняли слова Павла на смех, другие же слушали внимательно, желая услышать еще более. Дивное учение об Иисусе и о Его воскресении производило глубокое впечатление на всех. Афиняне вообще очень любили слушать нечто новое, ранее неслыханное, а тут Павел возвещал им не какие-то предположения или предостережения, а Живую Личность, вместо гнетущей неизвестности в будущем, и говорил о воскресении и жизни. При этом он выставлял им напоказ их ужасное состояние в очах Божиих. Чтобы яснее понять это таинственное новое учение, они повели его в ареопаг.
Ареопаг (холм Марса) был более низким холмом по сравнению с замком Акрополь перед Афинами. С древних времен он был известен как двор высшего судейства. Заседания здесь происходили под открытым небом. И ныне еще на восточной стороне возвышается высеченное из камня кресло для судьи. Название свое он берет от Ареса, греческого бога войны, от суда над Аресом, которое доносит до нас сказание. Двор суда, составленный из почетных и знатных жителей Афин, позднее стал местом собрания, и оно также называлось ареопагом. Отсюда и "ареопаги, то есть члены ареопага (сравн. Деян. 17,34).
На это возвышение и был приведен Павел жителями Афин, возможно, потому, что это было прекрасное и удобное место для ораторов. Ни в истории самого Павла, ни в истории церкви со времени ее возникновения не было более занимательного и интересного момента, чем этот. Что мог чувствовать апостол, исполненный святых чувств во славу Бога и взирающий на людскую нужду в свете креста, стоя на холме Марса? Куда бы он ни бросил свой взор, везде были знаки идолослужения в его бесчисленных формах!
Легко могло бы это обозрение толкнуть его на резкие выражения, и все же он сдерживал свои чувства. Имея ввиду его пламенный дух, его ревность по истине, мы легко можем увидеть в данном случае пример самоотверженности и самообладания. Хотя в очах людей он был один, но Господь и Учитель был с ним.
В речи апостола проявляется мудрость и осмотрительность, простота с предоставлением доказательств и ораторским красноречием, что невольно вызывает у нас восхищение и изумление. Он не начинает свою речь с атаки на лжебогов афинян, не вступает с ними в дискуссию о том, что это лжерелигия сатаны, что она ослепляет души и является мерзостью перед Богом. Слепой ревнивец, вне сомнения, поступил бы именно так и притом любовался бы своей верностью. Нет, Павел начинает свою речь такими словами, которые в одно и то же время доверительны и серьезны: "Афиняне, по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны (Деян. 17,22). Он начинает с признания их религиозных чувств, не позволяя себе тотчас объявить им, что это лжерелигия, ибо он имеет перед собой цель привести их к познанию истинного Бога: "Сего то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам. Очень мудро использует он надпись, которую увидел на одном из бесчисленных алтарей в Афинах: "Неведомому Богу. Эта надпись давала ему возможность вызвать к жизни дремавшую в них тягу к истине. Он говорит им о Едином истинном Боге, сотворившем мир и все, что в нем, и об отношении людей к Нему. Бросается в глаза, что при этом он намеренно избегает Имени Иисуса Христа. Делает ли это он потому так, что остерегается присовокупить это святое Имя к числу очередных философов, как Сократ, Платон, Сенека, Эпикур, имеющих каждый своих сторонников и учеников? Мы полагаем, что это именно так, потому что ему было небезызвестно, что Имя неизвестного им Иисуса из Назарета было "для еллинов безумие (1 Кор. 1,23). Тем не менее, в заключение речи он обращает внимание всех собравшихся на посредничество предпочтенного Богом Мужа, то есть Иисуса Христа, опять не называя Его Имени: "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает всем людям повсюду покаяться, ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых.
Это уже было чересчур для его слушателей. Его речь была прервана - доказательство того, что именно эти последние слова произвели захватывающее впечатление на окружение. Апостол обращается к совести, а не к любознательности философии. Упоминания о воскресении мертвых и о грядущем суде над миром не могли не взволновать этих гордых и самонадеянных людей. Высшей целью эпикурейской философии было самоуспокоение, а стоицизма - гордое равнодушие к добру и злу, к радости и страданиям. Мы не должны удивляться тому, что, то собрание ознаменовалось тем, что некоторые насмехались и потешались, а другие расходились с гордым и холодным равнодушием. Тем не менее, с этого момента христианство одержало триумфальную победу над идолопоклонством. И мы знаем, что речь Павла, каков бы ни был результат в данный момент, многим послужила благословением, принося плод спасения, и впредь это будет служить во славу Божию.
Через небольшой промежуток времени после вышеизложенного события Павел отбыл из Афин. По всей видимости, это произошло не из-за гонения. Прежде чем он повернулся спиной к городу, Господь позволил ему увидеть драгоценный плод его служения: "Некоторые же мужи, приставши к нему, уверовали. Между ними были Дионисий ареопагит и женщина, именем Дамарь, и другие (Деян. 17,34). И все же число обратившихся в гарнизонном городе Филиппы, в промышленных Фессалониках и в Коринфе было гораздо больше, нежели в высокообразованном философском городе Афины. Это весьма смиряет человеческую гордость, которая склонна хвалиться духовными способностями. Позднее Павел написал послания: одно к Филиппийцам, два к Фессалоникийцам, также два к Коринфянам, но, по всей вероятности, он не написал ни одного слова утешения афинянам. Нам также неизвестно, посетил ли он когда-либо еще раз Афины.
Город Коринф с историей, учением, посланиями апостола почти так же тесно связан, как Иерусалим или Антиохия. Здесь у Господа было "много людей, и Павел "оставался там год и шесть месяцев, поучая их Слову Божьему (Деян. 18,10-11). Находясь там, он написал два своих послания к Фессалоникийцам.
Коринф, римская Греция, был знаменитым торговым пунктом того времени. Он находился в тесной связи с Римом, с запада Средиземного моря с Фессалониками, и Ефесом, со стороны Эгейского моря, с Антиохией и Александрией на востоке. Два больших, спокойных порта на востоке и западе моря были удобным местом для стоянки кораблей.
По всей видимости, Павел посетил Коринф один. Своего молодого попутчика, Тимофея, приставшего к нему вновь в Афинах, он послал в Фессалоники, потому что эта община, как мы вскоре увидим, в то время сильно занимала его сердце. Вскоре по прибытии он нашел Акилу и его жену Прискилу, совершенно неожиданно получив в их лице двух верных друзей и сотрудников. В то время в Коринфе находилось больше иудеев, чем обычно, "потому что Клавдий повелел всем иудеям удалиться из Рима (Деян. 18,2). Господь использовал это строгое повеление Клавдия для того, чтобы дать Своему служителю прекрасное пристанище. Акила и Прискила были выходцами из тех же мест, что и Павел, и занимались тем же промыслом. Павел поселился у них и трудился.
Как благ Господь в отношении к Своему служителю, какими удивительными путями Он водит его! В богатом промысловом городе, в окружении коренных жителей греков, римских колонистов и иудеев из всей поднебесной, Павел спокойно занимался своим промыслом, чтобы не быть в тягость другим. Его повседневный труд не был преградой между ним и Богом. Никто не знал так хорошо или никто не чувствовал так глубоко, как он, важность Евангелия, которое он проповедовал, и при этом он со всем усердием мог исполнить свой повседневный труд. Однако он исполнял это так же убежденно для Господа и Его святых, как и проповедовал. Позднее он часто пишет об этом в своих посланиях, как о своей привилегии: "Во всем я старался и постараюсь не быть вам в тягость... как поступаю, так и буду поступать... По истине Христовой во мне скажу, что похвала сия не отнимется у меня в странах Ахаии (2Кор. 9-11)*.
* Примечание.
Поскольку
этому месту Писания одни придают много, а другие мало значения, то, мы полагаем,
будет уместно уделить этому несколько слов. Это сильное, продуманное решение
апостола "не быть в тягость другим относилось, в основном, если не
исключительно, к Коринфской церкви. Оно содержит в себе основное положение,
которое выставляется в данном случае, тут же с благодарностью признавая
доброхотные дары других церквей (сравн. Фил. 4). Он говорит: "Другим церквям я
причинял издержки, получая от них содержание для служения вам и будучи у вас,
хотя терпел недостаток, никому не докучал, ибо недостаток мой восполнили
братья, пришедшие из Македонии.
Вне сомнения, апостол
имел твердое основание отклонить подобного рода служение со стороны Коринфской
церкви. В этой церкви находились лжеапостолы и много таких, которые были ему
личными врагами. Притом среди них происходило печальное, проявились такие
вопиющие беспорядки, что апостол вынужден, был строго обличать их. Среди таких
обстоятельств апостол трудился своими
руками, дабы не быть в тягость другим и не дать ищущим повода обвинить его и
ложно истолковать движущие мотивы его действий. Он не пользовался материальными
благами за счет Коринфской церкви. "Почему? - спрашивает он. "Потому что
не люблю вас? Богу известно! Но как поступаю, так и буду поступать, чтобы не
дать повода ищущим повода.
Повсеместно принято считать, что Павел оба послания к фессалоникийцам, а возможно, и к галатам, написал, находясь в Коринфе первый раз. Они свидетельствуют, что апостол жил вблизи церкви Божьей, когда "трудился своими руками, неутомимо и усердно изготовляя палатки. Как только наступала суббота, работа останавливалась, и апостол уже был в синагоге. По своему обыкновению "Во всякую же субботу он говорил в синагоге и убеждал иудеев и еллинов. Пока он, таким образом неустанно трудился, пришли из Македонии Сила и Тимофей. Возможно, они принесли апостолу кое-какую поддержку, которая покрыла на данный момент его недостаток, несколько устранив его руки от повседневной работы.
Как видно, прибытие Силы и Тимофея ободрило и укрепило апостола. Его ревность и усердие в проповеди Евангелия явно возросли: "Он сильно опровергал иудеев, доказывая Писаниями, что Иисус есть Христос (Деян. 18,28).
Как обычно, иудеи противостояли ему, насмехались над апостолом и поносили его. Однако их поведение только укрепляло Павла проходить свое поприще с большей смелостью и решительностью. "Но как они противились и злословили, то он, отрясши одежды свои, сказал к ним: "Кровь ваша на головах ваших, я чист, отныне иду к язычникам (Деян. 18,6). Сам Бог управлял этим его поступком, Павел действовал по Его решению и воле. До тех пор, пока это было возможно, он проповедовал в синагоге. Когда же он был вынужден оставить их, то обратился в надлежащую сторону. Таким образом, он проповедовал в Ефесе, в училище некоего Тиранна, а в Риме он оставался два целых года на своем иждивении, принимая всех приходивших к нему. И здесь, в Коринфе, были благоразумные. Так, чтящий Бога прозелит Иуст, открыл двери своего дома терпящему поношения апостолу.
В это время апостол получил ободряющее откровение от Господа, Который ночью в видении сказал Павлу: "Не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла, потому что у Меня много людей в этом городе. И он оставался там год и шесть месяцев, поучая их Слову Божию (Деян. 18,9-11). Но его враги вновь восстали. Успехи проповеди Евангелия среди язычников весьма раздражали иудеев. Вступление Галлиона на должность проконсула, от Ахаии, им показалось на руку для достижения своих безбожных намерений.
Галлион был братом известного философа Сенеки, и как тот, так и другой многого достигли в науке. Как проконсул, говоря современным языком - мэр города, был он мудрым, справедливым и терпеливым, хотя бесстрашно выставлял напоказ свое пренебрежение к духовным вопросам, к делам святым. Господь же, Который, согласно данному Слову, был со Своим служителем, использовал равнодушное пренебрежение проконсула и их лживые обвинения, обратив это на их же собственные головы. Апостол благодаря этому получил большую свободу, чем раньше, и меньше был затруднен в исполнении своего служения, так что благословенный плод вскоре стал виден во всей провинции Ахаии (срав. 1 Фес. 1,8-9).
После того, как год и шесть месяцев благословенного служения истекли, Павел счел нужным покинуть Коринф и снова посетить Иерусалим. Он очень хотел провести там наступающий праздник. Павел в сопровождении Акилы и Прискилы простился с братьями и с миром покинул Коринф. Но прежде чем они отплыли морем, в одном из портовых городов, в Кенхреях, апостол остриг голову по обету. Это отчасти должно быть разъяснено. Апостол остриг голову, потому что имел обет. Мы можем быть уверены, что он по своим убеждениям, как человек, водимый Духом Божиим, был выше всяких религиозных праздников и обетов, но он благосклонно снисходил до обычаев своего народа. Безусловно, это было от Самого Бога, его сердечная привязанность, благосклонность и любовь к своему народу никогда не ослабевала, несмотря ни на их ожесточенное противоборство против его учения, ни на преследования и гонения с их стороны. В то время, как он повсеместно в силе Божьей проповедовал Евангелие язычникам, верный Слову Божьему, он не забывал в первую очередь проповедовать его иудеям. Он предстает пред нами образцом выражения благодати Божьей к язычникам и снисходительного долготерпения к Его избранному на земле народу.
Как только Павел и его попутчики прибыли в Ефес, апостол пришел в синагогу и беседовал там с иудеями. Они, казалось, были склонны слушать его, однако в нем было сильное желание идти в Иерусалим и провести там наступающий праздник, так что он простился с ними, сказав: "Мне нужно непременно провести приближающийся праздник в Иерусалиме. К вам же возвращусь опять, если будет угодно Богу. И отправился из Ефеса (Деян. 18,21-22).
Лука, богодухновенный летописец, не дает нам подробных сведений о том, что же встретилось ему в Иерусалиме. Дается лишь краткое сведение о том, что он пришел в Иерусалим, приветствовал братьев и затем отошел в Антиохию (Деян. 18,22). Сильное стремление, побудившее его на это посещение, позволяет заключить, что его пребывание в Иерусалиме имело большое значение. Возможно, апостол чувствовал, что это самое подходящее время узнать от прибывших на праздник в Иерусалим иудеев, как принимается Евангелие среди язычников, как оно распространяется в мире. В римских колониях и в главнейших греческих городах Слово Божие было проповедано, повсюду был проделан колоссальный Божий труд, так что вполне закономерно предположить, что апостол так сильно желал получить именно сведения о евангелизации языческого мира. Однако не будем стремиться снять покрывало с тайны Святого Духа относительно этого посещения.
Из Иерусалима апостол пошел в Антиохию, посетив все общины, которые он основал ранее. Таким образом, он как бы соединил свой труд, свое полное служение от Антиохии до Иерусалима. Как нам известно, это было последним посещением апостолом Антиохии. Мы уже отметили, что на побережье Эгейского моря за собой он оставил сосредоточие христианства. Христианство углублялось все дальше и дальше на запад, и богодухновенная часть истории жизни нашего апостола заканчивается на кратковременном, но весьма содержательном периоде времени в Иудее, а затем в Риме.
После определенного
промежутка времени, где-то в три или четыре года, Павел вернулся в Антиохию.
Своими миссионерскими путешествиями он охватил огромную территорию, во многих
процветающих и многолюдных городах обильно посеял христианство. Лишь немного
времени позволил себе верный служитель предаваться покою. Вскоре забота о
церквях вновь вывела его из Антиохии, и он пустился в третье миссионерское
путешествие. Но прежде чем мы последуем вослед третьего миссионерского путешествия,
совершаемого Павлом, мы должны упомянуть другого величайшего проповедника Евангелия,
который выходит на арену действий к этому времени: Аполлоса.
Аполлос был
иудеем, уроженцем Александрии и как свидетельствует о нем Слово, он был "муж
красноречивый и сведущий в Писаниях, хотя он знал только о крещении
Иоанновом. Богобоязненный, серьезный и искренний, он смело проповедовал в той мере, насколько истина была
открыта ему. Ни
двенадцать, ни апостол Павел не назначали его или же каким-либо образом не
утверждали его. Сам Господь, превознесенный над всем, призвал его и действовал
в нем и через него. Аполлос является примером и откровением силы, власти и
свободы Святого Духа без какого-либо человеческого вмешательства. Мы должны
обратить на это должное внимание. Учение об определенном духовном состоянии
есть практическое отречение от свободы Святого Духа действовать через тех,
через кого Он хочет. Однако, хотя Аполлос был красноречивым человеком, горел
духом и говорил смело, он знал только то, чему учил Иоанн своих учеников.
Господь знал это и позаботился о том, чтобы он был наставлен в пути Его точнее.
В числе слушателей Аполлоса находились два ученика, наставленные великим
апостолом и верно знающие путь Господень, способные облечь этого образованного
красноречивого проповедника во всеоружии Божье. Аполлос показал себя достаточно
смиренным, чтобы быть наставленным Акилой и Прискилой. Они пригласили его в дом
свой и "точнее объяснили ему путь Господень. Как просто! Как это естественно
и прекрасно! Все это от Бога! Это Бог
сделал так, что Акила и Прискила
остались в Ефесе, и чтобы потом пришел Аполлос,
а так же, чтобы эта святая компания пополнилась
прибытием Павла. Затем, когда Аполлос будет твердо наставлен,
он пойдет в Коринф,
чтобы продолжить начатое апостолом доброе дело. Аполлос поливал то, что
насадил Павел, а Бог возрастил. Как тут не воскликнуть вместе с псалмопевцем
Давидом: "Все пути Господни милость и истина!? Это пути Господни во
всепокрывающей Его любви и Отцовской заботе о Своих служителях и всей церкви!
Как мы уже отмечали, Павел пробыл в Антиохии лишь немного времени. Вскоре он оставил сердцевину миссионерской деятельности в языческом окружении и пустился в третье миссионерское путешествие, и по всей вероятности, на сей раз один, без спутников: "Проходил по порядку страну Галатийскую и Фригию, утверждая всех учеников (Деян. 18,23). Также он наставлял их принимать участие в сборах на нужды святых в Иерусалиме (1 Кор. 16,1-2).
В кратчайший срок он дошел до Асии. Ефес в те времена был значительным городом в Малой Азии, столицей римской провинции Асии. Из-за своего особенно преимущественного положения он представлял собой место стечения людей различных классов. Придя сюда, Павел уже не нашел там Аполлоса, потому что тот отбыл в Коринф. Господь же свел апостола с другими двенадцатью, которые также знали только крещение Иоанново, и апостол изъяснял им их положение.
Крещение Иоанново требовало покаяния, но не настаивало на отделении от иудейской синагоги. Христианство же в противовес этому основано на смерти и воскресении, и потому стоит обособленно от всех плотских религий. Христос умер за нас ради нашего спасения, и мы умерли и воскресли вместе с Ним, и очищены от всех наших грехов Его драгоценной кровью, и введены Им в присутствие Бога. Христианское крещение есть символическое выражение обеих прежних истин: "Погребены с Ним в крещении, в Нем мы воскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых, и нас, которые были мертвы в грехах наших и в необрезании плоти нашей, оживил вместе с Ним, простив нам все грехи (Кол. 2,12-13). После того, как апостол познакомил тех двенадцать с основными, фундаментальными истинами христианства, Святой Дух снизошел на них, и они приняли христианское крещение. И когда Павел возложил на них руки, полные апостольской власти и силы, они получили дар Святого Духа, были запечатлены Им, и " стали говорить иными языками и пророчествовать. (Деян. 19,1-7)
Непосредственно после этого события мы, следуя за апостолом и наблюдая за его деятельностью, находим его в синагоге, где он в течение трех месяцев смело и бестрепетно проповедует Христа, где он беседует и возвещает им "о Царствии Божьем. Многие обратились к вере. "Однако некоторые ожесточились и не верили, злословя путь Господень пред народом. Потому Павел отделил учеников от синагоги, и организовал свою общину, постоянно общался с ними, и учил их в училище так называемого Тиранна. Такое действие апостола очень поучительно и весьма интересно, оно исходит от сознания власти и истины Божьей. С того момента церковь в Ефесе была полностью обособлена от иудеев и язычников.
Апостол предстает здесь пред нами абсолютно иным образом - как орудие славы Божьей. Он возлагает на двенадцать учеников Иоанна руки, и те получают дар Святого Духа, он отделяет учеников Иисуса и праведным образом основывает церковь в Ефесе. Его свидетельство об Иисусе Христе было услышано во всей Азии, от Иудеи до Греции, сверхъестественные чудеса происходили через его руки: больные исцелялись. Болезни исчезали даже простым наложением на больных платков и опоясаний с его тела, Имя Христово возвещалось и прославлялось. Сила тьмы отступила от силы света, которая была в Павле. Злые духи узнавали эту силу, и это приводило в стыд и тупик его врагов. Сердца язычников были обретены, и враг потерял силу своей власти над ними. "Из занимающихся чародейством довольно многие, собравши книги свои, сожгли пред всеми. Они были испуганы гневом Божиим и уничтожили книги, цена которых была весьма велика: "Сложили цены их, и оказалось их на пятьдесят тысяч драхм. Эта стоимость, переведенная на марки, составит сорок тысяч марок. "С такою силою возрастало и возмогало Слово Господне (Деян. 19,1-20).
В течение трех лет Павел трудился в Ефесе неослабно. Он сам напоминает старейшинам Ефесской церкви, призвав их в Мелит, где он находился, возвращаясь со своего миссионерского путешествия: "Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас (Деян. 20,31).
Некоторые предполагают, что в течение тех трех лет он кратковременно отлучался в Коринф и, вернувшись, написал свое первое послание к его жителям.
После того, как великое благословенное дело благодаря неустанной энергичной деятельности апостола Павла, исполненного Святым Духом, было совершено, и Евангелие было проповедовано не только в Ефесе, но и по всей округе, Павел пожелал, возможно, чувствуя, что его дело здесь исполнено до конца безукоризненно, пойти в Рим, в великий центральный город Запада, всего цивилизованного мира того времени. Евангелизация охватила вначале Грецию и Македонию, а Рим и Италия оставались еще на заднем плане. "Когда же это совершилось, Павел положил в духе, прошедши Македонию и Ахаию, идти в Иерусалим, сказав: "Побывав там, я должен видеть Рим (Деян. 19,21).
Пока Павел строил свои планы о путешествии, враг преследовал свои намерения и бросился в атаку. Не все возможности им были еще использованы. Некто Димитрий, литейщик по серебру, который украшал храмы Артемиды и получал от своего ремесла большую прибыль, собрал других, занимающихся подобным ремеслом, и все они единодушно устремились против свидетелей Божьих. Когда толпа услышала, что через деятельность апостола Павла не только это ремесло, но и весь храм Артемиды Ефесской придет в упадок, то в городе началась суматоха. Все исполнились ярости и истошно кричали: "Велика Артемида Ефесская! Схватив Гаия и Аристарха, спутников Павла, они единодушно устремились на главную площадь "на зрелище. Павел же с достойным удивления мужеством и бесстрашием, хотел войти в среду этого разбушевавшегося народа, чтобы успокоить его, но ученики не допустили этого. Также Асийские начальники, друзья Павла, прислали человека сказать ему, чтобы он не выходил на зрелище, потому что это угрожало его жизни.
Иудеи же, озабоченные тем, чтобы мятеж не обратился на их голову, "ибо собрание было беспорядочное и большая часть из собравшихся не знала, зачем собрались (Деян. 19,32), вызвали Александра, возможно, с намерением, чтобы он отвратил гнев народа от иудеев и возложил его на христиан, но это произвело только еще больший мятеж. К счастью, на месте оказался блюститель порядка, который немногими словами успокоил разъяренное собрание и распустил народ. Бог использовал здесь ораторское красноречие языческого служителя для того, чтобы укрыть и уберечь Своего служителя и многих Своих детей.
В древности прославленный
храм Артемиды принадлежал к так называемым семи чудесам мира. Говорили, что
солнце, проплывая по небесному своду, больше всего отражает свою славу именно
на этом храме. Он был построен из
чистого мрамора, и над ним трудились двести двадцать лет. С распространением христианства он все же
пришел в упадок и был разрушен. Ныне лишь редкие остатки былого великолепия
строения дают возможность установить место, на котором находился храм. Ремесло
же Димитрия состояло в том, что он
изготавливал небольшие серебряные слепки богини, которые покупались жителями,
чтобы поставить их в доме или же брать с собой в путь.
Когда мятеж улегся, Павел простился с учениками и отбыл в Македонию. Как видно, его сопровождали двое братьев из Ефеса: Тихик и Тимофей, которые оставались ему верными во всех его превратностях. В позднейших посланиях они чаще упоминаемы апостолом, им отведено место и в последнем предсмертном послании (2 Тим. 4).
Сведения богодухновенного составителя истории о деятельности апостола в этот промежуток времени чрезвычайно кратки. Информация, которую мы получаем от Луки до прибытия апостола в Троаду, такова: "Простившись с ними (учениками), вышел и пошел в Македонию. Прошед же те места и преподав верующим обильные наставления, пришел в Елладу. Там пробыл он три месяца. Когда же по случаю возмущения, сделанного против него иудеями, он хотел отправиться в Сирию, то пришло ему на мысль возвратиться чрез Македонию. Его сопровождали... (Деян. 20,1-6). Мы с достаточной определенностью охватывали промежуток времени в девять-десять месяцев: от начала лета 57 года до весны 58 года. Между тем скудость этих сведений пополняется информацией из посланий самого апостола. Послания, написанные во время этого путешествия, содержат много исторических подробностей и дают живое отображение того, через какие скорби и сердечные переживания он должен был пройти за это время.
Как видно, Павел договорился встретиться с Титом в Троаде. Тит должен был принести ему сообщения о том, как обстоят дела в Коринфе и как живут тамошние ученики Господни. Однако, проходила неделя за неделей, но Тит не приходил. Какое напряженное ожидание должно было заполнять сердце апостола, едва ли можно взвесить в его словах: "Пришедши в Троаду для благовествования, я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита, но простившись с ними, я пошел в Македонию (2 Кор. 2,12-13). Его личное беспокойство не могло, однако, воспрепятствовать ему продвигать вперед великое дело Евангелия. Это мы ясно видим из 14-17 стихов.
Наконец, так долго ожидаемый Тит встретился с ним в Македонии, возможно, в Филиппах, и дух Павла обрел покой, и сердце его было утешено, потому что Тит принес ему сверх возможного добрые вести о церкви в Коринфе. Сердце апостола исполнилось радости и благодарности, хвалы и поклонения: "Я много надеюсь на вас, много хвалюсь вами, я исполнен утешением, преизобилую радостью при всей скорби нашей, ибо когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покоя, но мы были стеснены отовсюду: отвне нападения, внутри страхи. Но Бог, Утешающий смиренных, утешил нас прибытием Тита (2 Кор. 7,4-6).
Вскоре после этого Павел написал свое второе послание к Коринфянам, которое, однако, предназначалось не только им, но всем святым по всей Ахаии (сравн. 2 Кор. 1,1). Тит и теперь - послушный служитель апостола не только в том, что относит это послание к Коринфянам, но и в том, что он принимает активное и заинтересованное участие в сборах материальных подаяний для бедных, которые там. Павел дает определенные указания Титу относительно этих сборов и пишет об этом подробно и в послании, хотя это входило более в обязанности дьяконов, а не апостола (2 Кор. 8 и 9). Но поскольку Иаков, Кифа и Иоанн просили его помнить нищих, то он старался исполнять это в точности. (сравн. Гал. 2,10).
Место, которое апостол Павел посвящает в своем послании, вопросу материальных сборов, заслуживает усердного внимания. С каким удовлетворением и радостью признает он добродетель, как хвалит, где только находит ее! Это особенно относится к Филиппийцам, которые склонны творить добрые дела "по силам и сверх сил (2 Кор. 8,3). С самого начала, то есть со времени первого посещения апостолом Фессалоник до его уз в Риме, они заботились об апостоле и даже очень просили его принять их добровольный дар, их материальную помощь (сравн. Фил. 4 и 2; 2 Кор. 8,1-4). При этом члены данной церкви совсем не были богатыми. "Уведомляем вас, братья, о благодати Божьей, данной церквям македонским, ибо они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия. Сами, терпя нищету и недостатки, они радостно делятся с другими тем, что имеют, и таким образом уподобляются бедной вдове из Евангелия с ее двумя лептами. Две лепты - это было все, что она имела. Она могла бы отдать одну, а другую придержать при себе, но отдала обе. Она отдала это от своей бедности, потому по свидетельству Самого Господа, где ни будет проповедано Евангелие во всем мире, сказано будет в память ее о том, что она сделала (Матф. 26,13).
Когда же Павел отправил Тита со своим посланием и вместе с ним и других спутников, сам он остался в тех пределах и исполнял дело евангелизации. Он желал, чтобы его послание произвело на церковь действие благословения Божьего и знал, что время для этого подходящее. Предполагают, что это было время, когда благовествование Христово было распространено Павлом от Иерусалима и его окрестностей до Иллирика (Рим. 15,19). Возможно, он к зиме, как и намеревался, прибыл в Коринф: "у вас же, может быть, поживу и перезимую (1 Кор. 16,6). Там он оставался три месяца.
Во время этого пребывания там, по единодушному свидетельству всех новозаветных исследователей Священного Писания, он написал свое послание к Римлянам. Некоторые склонны думать, что к этому времени относится и его послание к Галатам. В этом пункте преобладает разногласие мнений. Очень трудно установить точное время написания этого послания, так как имена и приветствия, как мы это находим, к примеру, в конце послания к Римлянам, здесь полностью отсутствуют. Во всяком случае, если это послание не написано в Коринфе, то оно написано раньше, ни в коем случае не позже, судя по восклицанию апостола: "Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовой так скоро переходите к иному благовествованию! (Гал. 1,6).
После того, как Павел в Коринфе совершил вверенное ему дело евангелизации, он приготовился покинуть его. В своем сердце он уже решил идти в Рим, но прежде он должен был совершить труд любви, который очень беспокоил его сердце. Нам лучше всего вникнуть в слова его собственного признания: "Ныне же, не имея такого места в сих странах, а с давних лет имея желание прийти к вам, как только предприму путь в Испанию, приду к вам, ибо надеюсь, что проходя, увижусь с вами, и что вы проводите меня, как только наслажусь общением с вами, хотя отчасти. А теперь иду в Иерусалим, чтобы послужить святым. Ибо Македония и Ахаия усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме (Рим. 15,23-26). Есть мнение, что упомянутые в Деяниях апостолов Сосипатр, Аристарх, Секунд, Гаий, Тихик и Трофим (20,4) были организаторами сборов в вышеуказанных местах. Павел не пошел прямым путем в Сирию, а свернул в Македонию, потому что иудеи покушались убить его. Спутники ожидали его в Троаде. Там он провел целую неделю и следующий за ней "день Господень воскресенье, чтобы насладиться общением с братьями.
Здесь мы должны несколько задержаться на событиях, которые произошли в данном месте. Из седьмого стиха двадцатой главы ясно вытекает то, что среди первых христиан было принято собираться в "первый день недели (воскресенье) на хлебопреломление. "В первый же день недели, когда ученики собрались для преломления хлеба, Павел, намереваясь отправиться на следующий день, беседовал с ними. Таким образом, это был день вечери Господней, основная цель их собрания. Огонь вечери на этом собрании разгорелся ярко. Вечеря Господня в те времена, одними праздновалась при восходе солнца, другими при наступлении вечера. При этом надо отметить, что ученики в Троаде не были еще принуждаемы праздновать вечерю скрытно: "в горнице... было довольно светильников, Павел же продолжал свои беседы даже до полуночи, хотя на следующий день он должен был пуститься в путь. Это была чрезвычайно благоприятная возможность, которую Павел использовал для того, чтобы всю ночь беседовать с верующими. Время еще не пришло, когда проповеди были бы ограничены по часам и минутам, когда усердие блюстителей душ по погибшим овцам, усыплялось бы стужей мертвых исповедателей, или же равнодушием плотских христиан.
Один юноша, по имени Евтих, "сидевший на окне, погрузился в глубокий сон, и пошатнувшись, сонный упал вниз с третьего жилья, и был поднят мертвым. Такое роковое падени, открыло путь сверхъестественному чуду. Юноша, через силу и благодать Божью, действующую через Его служителя, был воскрешен к великому изумлению и радости многих.
Лука с большим усердием и тщательностью указывает, как проходили путешественники, где останавливались, на какое время. Бесспорно, Милит был важным пунктом этого путешествия апостола. Павел, исполненный Духом Святым, давал различные распоряжения относительно путешествия, спутники подчинялись ему послушно не как господину, но как человеку, который преисполнен смирения, любви и мудрости Божьей. Он решил миновать Ефес, хотя мы видели, что этот город был средоточием всего христианского мира в языческом окружении, центром его служения, но Павел, в День Пятидесятницы, хотел быть в Иерусалиме. Придя в Милит, Павел посылает к ефесским старейшинам своих сотрудников, приглашая их к себе, хотя расстояние между этими двумя городами составляло шесть немецких миль (нем. миля равна 7420,44 м).
Прощальная речь апостола к ефесским старейшинам заслуживает нашего усиленного внимания. Она свидетельствует о глубокой, трогательной любви апостола, о состоянии церкви в те времена, о деле евангелизации среди язычников. Павел наставляет старейшин необычайно серьезно и удивительно благосклонно. Он чувствует, что в последний раз говорит с ними устами к устам. Он напоминает им о своей деятельности среди них, как он, "работая Господу со всяким смиренномудрием и многими слезами... не пропустил ничего полезного, о чем бы им не проповедовал и чему не учил бы всенародно и по домам. Он предупреждает их, предостерегает от лжепророков и лжеучителей, от лютых волков, не щадящих стада, которые восстанут из среды их самих и будут увлекать за собой души на путь погибели. "Сказав это, он преклонил колена свои и со всеми ими помолился. Тогда немалый плач был у всех, и падая на шею Павла, целовали его, скорбя особенно от сказанного им слова, что они уже не увидят лица его. И провожали его до корабля (Деян. 20,36-38).
Это предсказание Павла имеет чрезвычайное значение и знаменует особенный этап в истории развития церкви, одновременно проливая свет Божий на всю систему церкви. Да будет нам дозволено на этом месте провести изложение одного писателя относительно чрезвычайной важности того предсказания Павла:
"Христианство уже распространилось на довольно обширной территории суши, и церковь приняла, по крайней мере, в некоторых местах, форму определенных правил и установок. Пресвитеры и старейшины были избраны и стали известными. Апостол мог послать к ним и призвать к себе. Таким образом, его авторитет с их стороны был признаваем. Он же говорит о своем служении, как о прошедшем, завершенном деле. Возвышенная мысль! Что Дух Святой представляет здесь на наше обозрение, это то, что апостол после того, как возвестил "иудеям и еллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа (Деян. 20,21), прощается со своим делом, и призванных им на встречу вводит на новое положение, и в известном смысле предоставляет их самим себе. Речь апостола указывает на конец большого периода истории церкви апостольского служения того времени и на начало нового периода истории церкви. Поскольку его деятельность теперь прекращалась, то ответственность за церковь, за ее прочные позиции в истине, возлагалась на пресвитеров и старейшин, которых Дух Святой поставил блюстителями пасти церковь Господа и Бога (Деян. 20,28). Апостол предсказывает опасности и трудности, которые постигнут церковь, когда он расстанется с ними, что деятельность старейшин в чрезвычайно возросшей ответственности будет нуждаться в бодрствовании и молитвах во всяких запутанных ситуациях.
Серьезный и важный вывод, который мы извлекаем из прощальной речи апостола, таков, что они абсолютно не являются преемниками апостола. В связи с его отсутствием, они должны будут преодолевать различные трудности, но никто не сможет занять его места, чтобы заменить его. В этом смысле у апостола не было наследника.
Во-вторых, в центре внимания фиксируется факт, что, когда энергия, сдерживающая и обуздывающая злого духа, исчезнет, лютые волки извне и учителя, говорящие превратно, чтобы увлечь за собой учеников из среды церкви, поднимут головы свои, чтобы разорить простоту и блаженную чистоту церкви и что она будет мучима от сатанинских атак, не имея апостольской энергии противостоять этому.
В-третьих, что может противостоять нападениям дьявольской злобы, так это то, чтобы старейшины внимали себе и всему стаду, чтобы они бодрствовали и были верными пастырями Божьего стада. Апостол передает их затем не Тимофею или же другому какому блюстителю душ, а отсылает их к неиссякаемому источнику всякой мудрости и благовременной помощи - Богу и Слову благодати Его. Это есть место убежища, в которое он водворяет церковь. Служение апостола среди язычников на свободе было закончено. Как это торжественно и трогательно! Он был избранным сосудом Божьим, предназначенным через превознесенный совет Божий открыть Его намерение относительно церкви, относительно благоволения Бога к человеку во Христе, восседающему на престоле славы одесную Бога Отца. Что же должно было стать с этой земной церковью с течением времени?
Пока скорбящие от разлуки старейшины возвращались назад в Ефес, Павел и его спутники отплыли из Милита. Отплывши, они прибыли в Кос, затем в Родос, а затем в Патару, оттуда - в Тир. События, которые произошли в Тире, были похожи на событие в Милите. Из этого мы можем заключить, как быстро находил Павел доступ к сердцам учеников. Хотя он в Тире находился всего одну неделю и до тех пор не был знаком с этими христианами, он завоевал их симпатию в такой степени, что их "провожали все с женами и детьми даже за город, на берегу все сообща преклонили колена и молились. По-видимому, на этих исполненных любовью тирян в те дни излился дух пророчества, ибо они предупреждали апостола, что ждет его в Иерусалиме. Из Тира Павел со своими спутниками пришел в Птолемаиду, где они пробыли один день. Затем они пришли в Кесарию и жили в доме евангелиста Филиппа, одного из семи диаконов. Очень интересно встретить этого верного человека, с которым мы знакомы еще с 6 главы Деяний апостолов, уже спустя двадцать лет. Теперь у него было четыре дочери - девушки, которые пророчествовали. Сюда пришел пророк Агав и предупреждал Павла, что его в Иерусалиме свяжут и предадут в руки язычников. Должно полагать, что он советовал ему не идти в Иерусалим. Тогда все христиане, бывшие там, просили Павла внять голосу предупреждения, со слезами умоляли его, чтобы он не ходил в Иерусалим. Как бы нежное, любящее сердце Павла ни было тронуто слезами и просьбами друзей и его детей веры, никто не мог уже изменить его решимость, пошатнуть его твердость! Он чувствовал себя в единстве с Духом Святым и был готов предать себя полностью в распоряжение Господа, что он и сделал.
До прибытии в Иерусалим, Павел и его попутчики нашли сердечный, радостный прием. "По прибытии нашем в Иерусалим, - пишет Лука, - братья радушно приняли нас (Деян. 21,17). На следующий день Павел со своими спутниками пошел к Иакову, куда пришли и пресвитеры. Очень искренне и сердечно апостол рассказал им, что сотворил Бог среди язычников служением его. И хотя они возрадовались и прославили Бога, но все же они чувствовали себя в данный момент неуютно. Без всякого на то повода они обратили внимание Павла на тот факт, что большое число из уверовавших иудеев - ревнители закона и тщательно исполняют его, и что они враждебно настроены к нему (Павлу).
Какова же была встреча с предрассудками евреев-христиан? Все знали, что как только о пришествии апостола в городе станет известно, то бесчисленное множество обращенных и необращенных иудеев соберутся вместе и будут обвинять Павла в том, что он всех иудеев, живущих в рассеянии среди язычников, учит отпадению от закона Моисеева, говоря, что они не должны обрезать своих детей, не должны исполнять закон. Что нужно было сделать? Пресвитеры предложили ему, чтобы он перед всеми явно показал себя исполнителем закона, свершив над собой обряд очищения. Это ввергло апостола язычников в тяжкое и мучительное положение. Как ему сейчас должно было поступить? Ему, благовестнику Евангельской славы, служителю свободы по небесному призванию, подчиниться закону или нет? Противостать ли ему желанию иудеев, когда они будут иметь подтверждение своим подозрениям? Если же он поступит по их желанию, то это будет кротость с его стороны, но он должен хотя бы на это время забыть о своем высшем призвании и подчиниться невежеству, предрассудкам и гордости иудействующих христиан.
Многие резко осуждают поведение апостола в данной ситуации. Однако, хотя все написанное в Священном Писании предоставлено в наше распоряжение и мы имеем право исследовать в духе кротости и смирения все, вышедшее из-под пера богодухновенного писателя, все же да трепещем перед произнесением такого приговора! Поскольку Павел, несмотря на предупреждение Духа Святого, в этих обстоятельствах оказался под влиянием своих "родных по плоти, позволим себе вникнуть только в ряд сведений, которые дает по этому поводу Сам Дух Святой.
Уже долгое время Рим был близок его сердцу. Он чувствовал страстное желание и там проповедовать Евангелие. Это желание было верным, угодным Богу и исходило не из собственного "Я, ибо Павел был апостолом язычников. До сих пор Бог действовал в Риме, но туда еще не ступала нога ни одного из апостолов. Павлу дано было преимущество написать туда послание, и там он выразил свое большое желание видеть их и работать среди них. "Я весьма желаю увидеть вас, - пишет он, - чтобы преподать вам некое духовное дарование к утверждению вашему (сравн. Рим. 1,8-15; 15,15-33). Это было его расположением духа и целью, которую он преследовал. Это должны мы постоянно иметь в виду, рассматривая его историю в вышеуказанных местах.
Павел всем сердцем любил свой народ, особенно бедных святых, живущих в Иерусалиме, и желал доказать им свою любовь, хотя бы для этого пришлось ему выставить себя в ложном свете. В Рим. 15,28 он говорит: "Исполнив это (то есть, доставив в Иерусалим для бедных собранное христианами из язычников) и верно доставив им сей плод учения, отправлюсь чрез ваши места в Испанию. Да, любовь апостола Павла к своим соотечественникам была искренна и верна! Можно сказать, что это весьма достойно похвалы и подражания. Его личная любовь к ним и желание лично доставить им собранное христианами из Ахаии и Македонии привело его посетить Иерусалим, свернув с прямого пути в Рим. Его служение на свободе здесь закончилось. Иерусалим преследовал апостола, Рим заключил его в узы, а затем превратил в мученика. Тем не менее Господь был со Своим служителем.
Против Павла было выдвинуто обвинение в измене своему отечеству и религии. Это было наиглавнейшим обвинением в его адрес. Однако при подробнейшем исследовании Писания, которое дает изображение событий тех дней, мы быстро обнаружим, что корень всего дела кроется не в ревности в законе иудействующих христиан, а во вражде природы человеческого сердца к благодати Божьей. Служение Павла было двойное. Во-первых, он имел задание "идти по всему миру и проповедовать Евангелие всей твари. Это не только выходило далеко за границы иудейства, но и полностью противоречило всей его системе. Во-вторых, он был служителем Божьим, Его церкви, и возвещал её превознесенное положение и её благословенные привилегии быть сокрытой со Христом в Боге. Она находится в деснице Того, Кто держит все верующие в Него души в той истине, которая несравненно выше всяких земных религий и упраздняет всякие торжественные традиции и обычаи, покоящиеся на плотских усилиях и собственной добродетели. Обеты, посты, праздники, жертвоприношения, очищения, традиции, философский силлогизм - все это абсолютно не имеет никакого значения перед Богом по отношению к истинному христианству. Эта истина ожесточала религиозных иудеев с их преданиями, а также необрезанных язычников с их философией, и оба течения объединились в одно: стали преследовать носителей истины, объединяющих все человечество в одно. Так было всегда с тех пор. Религиозный человек со своими законами и природный человек со своей философией естественно объединяются в своем противоборстве против свидетельств небесного христианства (сравн. Кол. 2).
Если бы Павел проповедовал обрезание, то прекратился бы соблазн креста (Гал. 5,11), ибо это определило бы человеку пространное место и дало бы ему возможности быть чем-то, делать что-то. Именно это было характерно для иудейства. Евангелие же определяет человека, как погибшего, "мертвого в преступлениях и грехах своих и не дает иудеям никакого предпочтения перед язычниками. Подобно солнцу, оно освещает всех, не удерживая своих лучей ни от каких народов, ни от каких племен!
Павел, по предложению Иакова и пресвитеров, провел "представление для иудеев вместе с четырьмя, имеющими на себе обет. "Взяв тех мужей и очистившись с ними, в следующий день вошел в храм и объявил окончание дней очищения, когда должно быть принесено за каждого из них приношение (Деян. 21,26). При исполнении обряда очищения, по закону требовалось принести определенную жертву в храме. Из книги Числа 6 глава, мы видим, что жертвоприношение было связано с определенной ценой и было достойным делом, и считалось признаком большой праведности, если богатый брат брал на себя расход по жертвоприношению более бедного брата, таким образом, беря на себя исполнение его обета. Павел же, конечно, не был богат, но у него было распахнутое, полное любви сердце, и он великодушно взял на себя расходы за четырех, имеющих на себе обеты. Можно было бы подумать, что такая готовность, с которой апостол хотел угодить одним и помочь другим, должна была бы понравиться иудеям и успокоить их. Однако поступок апостола у ревнителей закона вызвал обратное действие: возбуждение и ярость.
Празднование торжества собрало в Иерусалим великое множество народа, так что храм был переполнен поклонниками Иеговы из всех стран. Среди собравшихся находились и некоторые иудеи из Асии, возможно, противники апостола по Ефесу, которые были рады иметь благоприятную возможность отомстить человеку, некогда приведшему их к поражению. Когда они увидели в храме Павла, пришедшего туда по истечении семи дней очищения, то с яростью накинулись на него, крича: "Мужи израильские, помогите! Этот человек всех повсюду учит против народа и закона и места сего. Притом и еллинов ввел в храм и осквернил святое место сие!.. Весь город пришел в движение и сделалось стечение народа, и схвативши Павла, повлекли его вон из храма и тотчас заперты были двери (Деян. 21,28-30). Толпа кипела от ярости. Они тотчас разорвали бы апостола на куски, если бы их не сдерживал святой страх осквернить святое место кровопролитием. Потому они потащили его из храма, чтобы после того, как закроют двери храма, растерзать его. Однако, прежде чем они смогли привести в исполнение свое намерение, появился тысяченачальник и воспрепятствовал этому. Он и его воины подоспели вовремя и отбили Павла у разъяренной толпы, побивающей апостола.
Вне сомнения, именно часовые римского гарнизона, который располагался в доме как раз напротив входа в храм, стоящие у дверей, сообщили тысяченачальнику о волнении в храме. Главнокомандующий Клавдий Лисий лично сам, взявши несколько воинов и сотников, тотчас поспешил во двор храма. Когда иудеи увидели воинов во главе с тысяченачальником, то перестали бить Павла. Главнокомандующий взял объект всеобщего возмущения и сковал его цепями, то есть он приковал цепью обе руки апостола к двум воинам (сравн. Деян.12,6).
Затем Лисий постарался узнать, какова причина этого всеобщего возмущения. Однако волнение было таким беспорядочным, что он, не смогши ничего понять, приказал вести Павла в крепость. Чернь, обманутая в своих надеждах, стремилась противостоять этому приказу и наседала на солдат со всех сторон так, что те были вынуждены на руках выносить апостола по ступеням, ведущим в крепость. Когда взбешенная толпа увидела ускользающую жертву своей ярости, то подняла оглушительный крик, как это было примерно тридцать лет тому назад: "Смерть ему! Смерть ему!
В этот критический момент в апостоле изумляют нас присутствие Духа, самообладание и искренняя любовь к своим врагам. Он действует осмотрительно и мудро, дабы при этом не нарушить истину и не поставить ее под угрозу. Когда воины достигли верхних ступеней входа в крепость, он вежливо обратился с вопросом к главнокомандующему: "Можно ли мне сказать тебе нечто? А тот сказал: "Ты знаешь по-гречески? Так не ты ли тот египтянин, который пред сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню тысячи человек разбойников? Павел же сказал: "Я иудеянин, тарсянин, гражданин небезызвестного киликийского города. Прошу тебя, позволь мне говорить к народу (Деян. 21,37-39). Удивительно, что эта просьба его была тотчас удовлетворена. Здесь мы видим руку Господа, Который во всем этом следил за Своим служителем. Павел сам предал себя в руки своих врагов тем, что искал угодить иудеям. Но Бог был с ним и знал, как вызволить его из рук врагов, из-под их власти и употребить этот почетный сосуд для Своей славы! (Деян. 21,26-40).
Павел к тысяченачальнику обратился на греческом языке, а к иудеям заговорил на чисто еврейском. Эта, на первый взгляд, не заслуживающая большого внимания особенность говорит о любви и мудрости апостола. Он всегда стремился обрести людей, как свидетельствует об этом сам: "Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9,22). Удивительно впечатление, которое он произвел здесь как на разъяренную толпу, так и на римский гарнизон. Как только он отверз свои уста, изменилась вся сцена. Он усмирил бушующее море человеческих страстей тем, что в их уши донеслась родная речь, и "сделалось глубокое молчание. Его защитная речь, которую он адресовал к "братьям и отцам, подробно описана в Деяниях апостолов 22,1-21.
Толпа слушала его с большим вниманием, пока он говорил о своей прежней жизни, о его гонении на церковь, о путешествии в Дамаск, о чудном обращении, о встрече с Ананией, но как только он заговорил о своей миссии среди язычников, поднялся оглушительный крик, требуя истребить его, говоря, что такому человеку нет места на земле! С обновленной силой вспыхнула их ярость к апостолу. Мысль о том, что благодать Божья может простираться на язычников так же, как и на иудеев, была им невыносима, они разрывались от ярости и ненависти. Национальная гордость вызывала в них неистовство от одной только мысли, что необрезанные язычники вдруг смогли бы стать такими же, как "дети Авраама. Напрасно рассказывал апостол о тайно случившемся между ним и благочестивым Ананией. Все призывы к спокойствию стали напрасны, как только он заговорил о благодати к язычникам. За речью апостола последовало дикое неистовство. "Они кричали, метали одежды и бросали пыль на воздух (Деян. 22,23). Вновь воздух потрясали их требования "истребить от земли такого, которому не должно жить!
Главнокомандующий, услышав такое, впал в новое затруднение. Он никак не мог понять ярость толпы, не мог уразуметь, что это значит. Возможно, не владея еврейским языком, он видел только, какое ужасное действие произвела на толпу речь обвиняемого и решил, что тот достоин неслыханной казни, поэтому повелел ввести его в крепость и бичевать, чтобы узнать, в чем состоит его вина. Но когда Павел сообщил им о своем римском гражданстве, то солдаты не стали его бичевать, а сообщили об этом главнокомандующему, предостерегая его от незаконных действий. Дело, однако, для Лисия обернулось большей тяжестью, потому что он преступил римский закон. Так обращаться с римским гражданином, как они обращались с Павлом, значило совершить большое преступление перед римским государством. Теперь оставалось только одно - спасти жизнь Павла, а для этого его необходимо было укрыть в темнице. Делая так, тысяченачальник думал о том, каким образом ему узнать состав преступления своего узника.
Чтобы узнать, в чем обвиняют Павла иудеи, Лисий приказал "собраться первосвященникам и всему синедриону и, выведши Павла, поставил его перед ними. Смело и с достоинством, с чувством очевидной невиновности Павел стоял перед синедрионом: "Павел, устремив взор на синедрион, сказал: "Мужи, братья, я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня. Эти слова так возмутили первосвященника Ананию, что он повелел бить Павла по устам. Такое самовольное преступление закона со стороны представителей синедриона ввергает апостола снова в великое возмущение, что он восклицает: "Бог будет бить тебя, стена подбеленная! Ты сидишь, чтобы судить по закону, и вопреки закона велишь бить меня! Первосвященник явно был одет не так, чтобы можно было узнать в нем первосвященника. Обличенный в резком выражении против первосвященника, Павел извиняется тем, что не знал, ибо он не желал преступать повеления Божьего, которое гласит: "Начальствующего в народе твоем не злословь (Исх. 22,28; Деян. 23,5).
Синедрион состоял из двух партий: из саддукеев и фарисеев. Узнав об этом, Павел с большой мудростью заявляет: "Мужи, братия, я фарисей, сын фарисея. За чаяние воскресения из мертвых меня судят. Результатом этого явилось то, что собрание разделилось на две части, и теперь обе партии вступили в спор между собой. Оставим вопрос, умышленно ли Павел сказал так или нет. Но результат был таков, что фарисеи полностью забыли ненависть к Павлу и уже ставили его на своей стороне, говоря: "Ничего худого мы не находим в этом человеке. Если же дух или ангел говорили ему, не будем противиться Богу. Поскольку в зале суда сделался большой крик и раздор увеличился, то, опасаясь за жизнь Павла, тысяченачальник увел его из среды их и приказал отвести его в крепость.
Так прошло это богатое событиями утро апостола. По этой причине мы определенно можем сказать, что он давно уже так не нуждался в таком утешении и укреплении. Но кто же мог знать это лучше, кто мог сочувствовать ему так глубоко, как Сам Господь? Он явил Себя в богатстве Своей благодати, чтобы утешить и укрепить сердце Своего служителя. Господь может "словом подкреплять изнемогающего (Исаия 50,4). Как Он был близок к нему в Коринфе и как Он позднее делал это по пути его в Рим, так и сейчас Он в дивной благодати Своей сказал ему: "Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал обо Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме (Деян. 18,9-10; 23,11; 27,23-24).
Заговор, составленный более чем сорока иудеями, замышлявшими убить Павла, побудил Лисия призвать к себе двух воинов и в сопровождении двухсот пеших воинов, семидесяти конных, посадив Павла на осла, препроводить его в Кесарию. Все это Лука описал в Деяниях апостолов 23,12-25.
Образ действий Бога со Своим служителем принимает совершенно иное направление, другой характер, и мы сделаем хорошо, если остановимся здесь и рассмотрим истинные причины этих изменений. Однажды нами уже приведенный писатель следующим образом описывает этот труднодоступный пункт:
"Я полагаю, что рука Божья в пути Павла была направлена на Иерусалим. Однако его назначение Самим Господом было: "Поспеши и выйди скорей из Иерусалима, потому что здесь не примут твоего свидетельства обо Мне (Деян. 21,18) и: "Иди, Я пошлю тебя далеко к язычникам (Деян. 21,21).
Он был вестником небесной славы, через которого изливалось небесное учение к церкви, состоящей из иудеев и язычников совместно, соединенных кровью Христа в неразрывное целое. Иудейство, как таковое, было отныне устранено. Однако любовь апостола к своему народу привела его, прямо в среду враждующего иудейства, которое с яростью отвергало такую "духовную уравниловку. Господь еще вначале говорил ему, что здесь не примут его свидетельства о Нем. И все же рука Божья была во всем...
Речь Павла перед синедрионом вызвала такую ярость среди иудеев, что поднялся мятеж, но главнокомандующий избавил апостола от их рук. И далее мы видим, что Бог имеет в Своем распоряжении все. Сын сестры Павла, который нигде более не упоминается, тайно подслушал совещание о том, как собираются убить Павла, пришел к нему и сообщил об этом. Павел же послал юношу к главнокомандующему, который, выслушав это известие, срочно отправил Павла под большой охраной в Кесарию. Бог следил за Своим служителем, но все внешне как бы шло человеческим обычным ходом под незримым присутствием Божьего всемогущества.
Как только иудеям стало известно, куда отправлен ап. Павел, они, не теряя времени даром, тотчас пустились вслед за ним. "Через пять дней пришел первосвященник Анания со старейшинами и с некоторым ритором Тертуллом, которые жаловались правителю на Павла (Деян. 24,1). В речи Тертулла, исполненной лести и угодничества к правителю, Павел обвинялся, как бунтовщик, еретик и осквернитель храма.
Однако великий апостол язычников уже снова стоит на своей высоте. Как бы ни было унизительно все происходящее, он все же есть вестник Божий, посланный к язычникам, и Бог пребывает со Своим возлюбленным служителем. Иудеи ведут себя более или менее спокойно, и Павел опровергает их обвинения одно за другим в своей обычной спокойной манере.
Как мы слышим, Феликс пожелал "рассмотреть это дело позднее... и узнать обстоятельно об этом учении, а это значит, что аргументация апостола Павла произвели на него большое впечатление. Уже несколько лет ранее христианство пробило себе путь в Кесарию (Деян. 10), возможно, Феликс уже знал об этом и был убежден в истинности слов Павла. Однако он играл с огнем, как относительно своих убеждений, так и относительно своего узника, "отсрочив дело на более позднее время, извинив себя тем, что якобы ждет приезда Клавдия Лисия. Тем временем он приказал сотнику "стеречь Павла, но не стеснять его и не запрещать никому из его близких служить ему или приходить к нему (Деян. 24,23).
Через несколько дней Феликс со своей женой Друзиллою вошли в зал суда и позвали Павла. Оба были в известной степени снедаемы любопытством узнать нечто "о вере в Христа Иисуса. Но Павел был не тем человеком, который стал бы подпевать римскому вольноотпущеннику и безнравственной иудейской госпоже. Верный апостол, возвестив о Христе, обратился ясно и смело непосредственно к самим слушателям, к их совести. Ему сейчас в его узах представилась такая возможность, какую он едва ли мог иметь, находясь в иных условиях. "И как он говорил о правде, воздержании и будущем суде, то Феликс пришел в страх. Нет ничего удивительного. Если мы доверимся историкам тех дней Иосифу и Тациту, то пара, сидящая перед проповедником, была самой безнравственной, самой распутной, какую трудно было бы сыскать. И хотя Феликс был "задет за живое, хотя совесть в нем заговорила во весь голос, он все же не был готов покаяться. Ужасное состояние! "Теперь пойди, - сказал он апостолу, - а когда найду время, позову тебя. Однако это подходящее время уже никогда не наступило, хотя позднее он видел апостола еще чаще, в этом мы не сомневаемся, давал ясно знать, что за определенную мзду он готов даровать ему свободу. Как мало задумывался римский ставленник над тем, что его продажный, неправедный суд будет вписан в книгу Бога как предупреждение для грядущих поколений! Его характер описан лютым, свирепым, развратным. Преданный всякого рода нечестиям, он совмещал в себе гонор правителя с низкой природой раба. "По прошествии двух лет на место Феликса поступил Порций Фест. Желая доставить удовольствие иудеям, Феликс оставил Павла в узах.
Непосредственно после своего вступления на должность, Фест посетил Иерусалим. Начальствующие в те дни иудеи просили его воспользоваться этой возможностью, чтобы он прислал им Павла. На самом же деле они намеревались убить апостола по пути. Фест же отказал им в их просьбе, но пригласил их с собой в Кесарию, чтобы они там высказали свои обвинения в адрес Павла. Так и было сделано, допрос совершился, и он почти не отличался от прежнего допроса при Феликсе. Фесту стало явно очевидным, что обвинения Павла связаны с иудейскими суждениями и что никакого преступления против закона Павлом не совершено. Но чтобы угодить иудеям, Фест спросил Павла, не хочет ли он идти в Иерусалим, чтобы быть судиму там. Это предложение означало, что апостол должен был быть безоговорочно предан ненависти иудеев. Это Павел знал очень хорошо, потому и призвал на себя суд кесаря. Он, как римский гражданин, имел право требовать решения своего вопроса пред высшим судом Рима. Тогда Фест, поговорив с советом, отвечал: "Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься (Деян.25,12).
По человеческим меркам в тех обстоятельствах единственным спасительным средством было такое заявление. Однако и здесь ясно видна рука Господня. Павел должен был и в Риме свидетельствовать о Христе и истине. Подобно тому, как Иерусалим отверг это свидетельство перед язычниками, Рим также должен был принять участие в этом отвержении, став темницей для апостола. Это великое достоинство было вручено апостолу Павлу Самим Господом. Его положение, его крест были весьма сходны с крестом Самого Учителя, Которого иудеи из ненависти к Нему вытолкнули к язычникам, но Иисус во всем был совершенен и находился на верном месте перед Богом. Он пришел к иудеям, это было Его назначение. Павел же, в отличие от этого, был послан к язычникам - это было его задание. В одной части его задания значилось: "Избавляя тебя от народа иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя (Деян. 26,17).
К этому времени случилось так, что к Фесту с визитом дружбы прибыл царь иудейский Агриппа с сестрой Вереникой поздравить его с назначением и пожелать благополучия. Поскольку правитель Фест не знал, что написать о Павле кесарю, то он воспользовался подходящей возможностью и представил дело Павла на рассмотрение Агриппы, который знал законы и обычаи иудеев больше, чем он. Иудейский царь должен был знать о христианстве хоть кое-что, несомненно, он слышал о Павле. Потому он тотчас выразил свое желание встретиться с этим незаурядным узником и лично познакомиться с ним. Фест охотно согласился устроить эту встречу на следующий же день.
Здесь мы достигаем чрезвычайно интересного и важного момента в истории нашего апостола. Ему сейчас было предоставлено право выступить перед блистательнейшим обществом, какое только может быть, возвестить Имя Иисуса, Благую Весть спасения. Иудейские правители, римский ставленник, высшие офицеры, почетнейшие граждане Кесарии собрались в судебную палату "с великою пышностью, чтобы выслушать речь узника. Это были крайне необычные слушатели, вне сомнения, и сам узник в глазах собравшихся не был маловажной личностью!
Его манера вести себя с достоинством должна была произвести на судей глубокое впечатление, хотя рука, которую он простер к ним, была под тяжестью цепи. Глубина его унижения являла высоту его духа. Он ничуть не думал ни о своих цепях, ни о самом себе. Совершенно счастливый во Христе с изливающейся через край любовью к окружающим его, он абсолютно забыл о своем положении. С полным признанием положения тех, кто его окружал, он обратился с чистой совестью и ясным объяснением ко всем слушающим его. Он обращался к этому блистательному обществу смело и решительно, как человек, привыкший странствовать с Богом и служить Ему. Характер и поведение тех высокопоставленных персон оказались мучительно не похожи на характер и поведение апостола, давая нам видеть, что из себя представляет мир, когда Дух Святой снимает с него маску.
Павел в своей речи обратился к царю Агриппе, как к человеку, которому хорошо известны все обычаи и вопросы, царящие в иудействе, и рассказал о своем дивном обращении, обо всей прошедшей жизни, чтобы этим разбудить совесть царя. Тот же был очень близок к тому, чтобы поверить, слушая ясное и чистосердечное изложение Павла. Его совесть проснулась... и только мир с его похотями и страстями закрыл ему путь к истине. Для Феста же Павел был едва ли более, чем фанатический мечтатель, его речь казалась ему просто потоком слов без смысла и толка. Он внезапно прервал апостола громким голосом: "Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия! Апостол же ответил с достоинством и спокойно, изложив суть дела перед царем Агриппой: "Я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла. Ибо знает об этом царь, пред которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него из сего что-нибудь было скрыто, ибо это не в углу происходило (Деян. 26,25-26).
Затем он обратился к царю, который сидел рядом с Фестом, непосредственно и торжественно адресуя лично к нему слова: "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь. - "Агриппа сказал Павлу: "Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином. Сила речи Павла сразила царя, и его прямой вопрос смутил его. На это заявление царя Павел дает ответ, единственный в своем роде, полный любви и сострадания к заблудшим душам с великой личной радостью в Господе: "Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз (Деян. 26).
С этим дивно-возвышенным пожеланием переговоры закончились, и собрание разошлось. Агриппа не имел уже никакого желания слушать далее. То, что он услышал, при всех достоинствах, любви и сострадании, все же было строго персонально. "Когда он сказал это, царь и правитель, Вереника и сидевшие с ними встали. После короткого совещания между собой "сказал Агриппа Фесту: "Можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря (Деян. 26).
Так позаботился Господь о Своем возлюбленном служителе. Он желал, чтобы его невиновность была признана самими судьями, и мир узнал об этом. Когда же это совершилось, царь и его провожатые вернулись в мир и заняли свои прежние почетные места, а Павел возвратился обратно в темницу. Однако сердце его переливалось от радости и присутствия Духа Господня!
Итак, пришло время, когда Павел должен был войти в Рим. Лука, составитель книга Деяний апостолов, и Аристарх, фессалоникиец, получили от Бога привилегию сопровождать его. Когда отправлялись в Рим, то Павла отдали сотнику августовского полка по имени Юлий, который поступал с Павлом человеколюбиво и предупредительно.
Было решено Павла и некоторых других узников отправить прямо в Италию. Лука описывает начало их путешествия так: "Мы взошли на адрамитский корабль и отправились, намереваясь плыть около асийских мест... На другой день пристали к Сидону. Юлий, поступая с Павлом человеколюбиво, позволил ему сходить к друзьям и воспользоваться их усердием. Отправившись оттуда, мы приплыли в Кипр, по причине противных ветров, и переплывши море напротив Киликии и Памфилии, прибыли в Миры ликийские. Тут сотник пересадил своих подопечных на александрийский корабль, который отправлялся прямо в Италию. Сдерживаемый противным ветром, корабль медленно продвигался вперед, наконец достиг Крита и, пробравшись мимо него, с трудом прибыл к месту, называемому "Хорошие пристани, и бросили якорь.
Поскольку приближалась зима, возник серьезный вопрос, перезимовать ли им в этом месте или же поискать другого более подходящего места. В этом вопросе на совещаниях апостол занял заметную позицию. Как он появлялся перед Фестом и Агриппой, с таким же достоинством он подошел к кормчему и начальнику и ко всему составу корабля, как знающий помыслы Бога. Он делится с заключением, дает указания и поступает так, как будто он капитан корабля, а не какой-то там узник, охраняемый солдатами. Его совет гласит, чтобы корабль остался зимовать в "хороших пристанях. Он предупреждает плывущих не отваживаться выходить в открытое море, ибо этим они подвергнут корабль опасности сильных штормов, да и жизнь всех окажется под угрозой. Однако кормчий и начальник, с ними и сотник, не поверили словам Павла, не вняли словам человека веры, человека Божьего, и поплыли к Финику, пристани критской, более приспособленной к зимовке. Все выглядело в пользу моряков. Ветер противный утих. "Подул южный ветер, - и как подмечает Лука, - они, подумавши, что уже получили желаемое, отправились и поплыли по близости Крита. Они снялись с якоря и корабль, имеющий на борту 476 человек, подгоняемый благоприятный! ветром, оставил "Хорошие пристани.
Едва они отплыли на четырепять миль, как поднялся свирепый ветер, называемый эвроклидон, который играючи так схватил корабль, что управлять им было уже невозможно. Кормчий уже не мог держать курса, тогда опустили парус и, как сообщает Лука, "корабль... не мог противиться ветру, и мы носились, отдавшись волнам. А это значит, что они вынуждены были оставить корабль на волю разъяренных волн.
Что могло сейчас происходить в сердцах попутчиков апостола? Они положились на ветер и теперь пожинали бурю. Советы и предупреждения веры были отвергнуты. Не так ли многие бывают глухи к голосу веры и, предавшись ласковому попутному ветру, отправляются в большое жизненное путешествие? Однако довольно скоро обманчивый ветер, влекущий корабль в удобную гавань, превращается в бурный ураган в бескрайнем море жизни.
Названный здесь эвроклидоном, штормовой ветер, как говорят, был свирепейшим ураганом. Обычно он сопровождался клубящимися облаками. Он приводил море в движение до самых глубин и выбрасывал пенящиеся волны на высоту до пяти метров. Писатель точно делится своими наблюдениями над тем, что происходило с кораблем в этом ужасном урагане. Вероятно, путешественники, войдя под укрытие островка Клавды, на некоторое время избежали стихии урагана и использовали это время к подготовке к схватке со стихией, начали предпринимать надлежащие меры предосторожности.
Когда же на следующий день ураган набросился на корабль с еще большей яростью, то они начали облегчать корабль, выбрасывая через борт всякие излишества. При этом, кажется, никто не оставался в стороне, ибо мы читаем: "По причине сильной бури начали выбрасывать груз, а на третий день мы своими руками побросали с корабля вещи, но, так как многие дни не видно было ни солнца, ни звезд и продолжалась немалая буря, то, наконец, исчезла всякая надежда на наше спасение.
Для древних мореплавателей не было ничего губительнее, чем закрытое тучами и мраком небо, ибо в таком случае исчезала всякая возможность определять по небесному своду курс корабля. В этот ужасный, неприглядный час бедствия среди растерявшихся и мечущихся от страха людей поднялся муж веры и бодрым голосом утешая их: "И как долго не ели, то Павел, став посреди них, сказал: "Мужи, надлежало послушаться меня и не отходить от Крита, чем и избежали бы сих затруднений и вреда. Теперь же убеждаю вас ободриться, потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль, ибо ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу, явился мне в эту ночь и сказал: "Не бойся, Павел, тебе должно предстать пред кесаря, и вот Бог даровал тебе всех плывущих с тобою. Потому ободритесь, мужи, ибо я верю Богу, что будет так, как мне сказано. Нам должно быть выброшенными на какой-нибудь остров (Деян. 27,21-26).
Кораблекрушение не заставило ждать себя долго. В конце четырнадцатого дня "около полуночи корабельщики начали догадываться, что корабль приближается к суше, вне сомнения, это был шум прибоя о неизвестный остров. Тотчас были выброшены якоря, чтобы не сесть на мель, и с нетерпением они стали ожидать наступления дня. Между тем некоторые матросы предприняли вполне объяснимую, но мало благородную попытку спасти собственную жизнь, приступили к носу корабля и, делая вид, что хотят сбросить еще один якорь, хотели спустить лодку. Павел, видя их намерение, сказал сотнику и воинам: "Если они не останутся на корабле, то вы не можете спастись. Тогда воины отсекли веревки у лодки, и она упала в море. Так совет апостола был тотчас принят, как единственное средство спасения. Теперь они уже не полагались на опыт и знания кормчего или же состава корабля, но все взоры были обращены на узника Павла, на человека веры, поступающего согласно откровениям от Бога. Если мы будем управляемы встречающимися нам обстоятельствами, то очень быстро совратимся с пути! Слово Божие есть единственный путеводитель во все дни бедствий и штормов!
Пока медленно двигались часы трепетного ожидания дня, Павел имел возможность возносить свой голос к Богу и ободрять изнемогших мореплавателей. Это должна была быть захватывающая сцена, достигающая глубин человеческой души. Ночь была зловещая, кругом бушевал ураган, корабль находился в опасности либо быть перевернутым на своих якорях, либо наткнуться на подводный камень и разбиться вдребезги. И все же на борту был один, который несмотря на ужасные обстоятельства, был абсолютно счастлив! Положение корабля в этих бушующих волнах, зловещие громовые звуки и отблески разъяренной стихии не внушали ему никакого страха. Он был счастлив в Господе, его мысли и намерения были в совершенном единстве с Ним. Это и есть надлежащее место христианина в любом житейском урагане. Конечно же, это место может обеспечить только вера!
При наступлении дня, Павел в последний раз обратился с наставлением к находящимся на корабле: "Пред наступлением дня Павел уговаривал всех принять пищу, говоря: "Сегодня четырнадцатый день, как вы в ожидании остаетесь без пищи, не вкушая ничего. Потому прошу вас принять пищу. Это послужит к сохранению вашей жизни, ибо ни у кого из вас не пропадет волос с головы. Сказав это и взяв хлеб, он возблагодарил Бога пред всеми, и разделив, начал есть. Тогда все ободрились и так же приняли пищу (Деян. 27,33-36).
Вся их надежда сейчас состояла в том, чтобы провести корабль вдоль берега и достичь его. Остров был им незнаком, но они заметили один залив с отлогим берегом, "К которому и решились, если можно, пристать с кораблем. Корабль, подгоняемый ветром, с размаху врезался в мель и остался недвижим, корма корабля разбивалась силой волн.
Вновь человек Божий стал средством спасения всех находящихся на корабле узников. Сотник, на которого слова Павла произвели неизгладимое впечатление, противостал желанию воинов умертвить всех узников и повелел всем умеющим плавать, первыми спасаться на берег, "прочим же спасаться кому на досках, а кому на чем-нибудь от корабля. И таким образом все спаслись на землю. Спасение произошло точно так, как предсказал Павел.
Жители острова Милит приняли потерпевших кораблекрушение с особенным дружелюбием. Они разожгли костер, чтобы дать им возможность обогреться. Когда же Павел бросал в пищу огню огромную охапку хвороста, произошло нечто неожиданное: ехидна, вышедшая от жара, повисла на его руке. Суеверные варвары сначала из этого сделали вывод, что Павел убийца, если его, спасшегося от моря, Дике (богиня правосудия) не оставляет жить. Но когда они долго ждали и убедились, что ехидна не повредила ему, то подумали, что он бог. Начальник острова по имени Публий принял потерпевших кораблекрушение и три дня угощал их. Павел же исцелил его больного отца, возложив на него руки и помолившись за него. Вообще за время своего местопребывания на острове апостол совершил множество чудес, так что все жители острова оказывали им много почестей и снабжали провизией. Бог был со Своим служителем.
Финал путешествия нашего апостола был вполне благополучным. По крайней мере, мы не находим упоминания о каком-либо инциденте. После трехмесячного пребывания на острове Мальта воины со всеми узниками взошли на александрийский корабль и отплыли в Италию. Они пробыли в Сиракузах три дня, затем прибыли в Ригию, на следующий день подул южный ветер, и они достигли Путеола. На этом острове они нашли братьев, с которыми пробыли в Радостном общении семь дней. Пока они пребывали там, Римские братья, услышавши о них, вышли встречать их до Аппиевой площади и трех гостиниц. Это был пример гостеприимства и братолюбия. Увидев это, Павел возрадовался, возблагодарил Бога и, как подмечает богодухновенный Лука, "ободрился!
Павел со своими спутниками, вполне возможно, направлялись вдоль Аппиевой башни в Рим. По прибытии сотник передал своих узников главнокомандующему под стражу, а Павлу было "позволено жить особо с воином, стерегущим его.
Мудрый и человеколюбивый Буррий был префектом кесаревских телохранителей, когда прибыл Юлий со своими узниками. Он был весьма добродетельным благородным римлянином и обращался с Павлом с большим вниманием и дружелюбием.
И хотя Павел постоянно оставался в узах, привязанным к воину, ему было сделано большое снисхождение в его положении. Павлу теперь было дозволено "свидетельствовать и в Риме (Деян. 23,11), и он приступил к благовествованию немедленно, по своему правилу обратившись вначале к иудеям. Он призвал к себе начальников иудейских и изъяснил им свое положение, что он доставлен в Рим по обвинению со стороны соотечественников, хотя он никакого преступления ни против своего народа, ни против отеческих законов не совершил, и вот теперь в Риме он должен нести ответственность за преступления, которых он не совершал. На самом же деле, по его собственному признанию, за надежду Израилеву он был обложен этими узами (Деян. 28,20). Его единственное "преступление состояло в его, незыблемой вере в обетование Божье, которое должно было быть исполнено для Израиля его Мессией. Когда же римские иудеи сообщили ему, что они никаких известий о нем ни из Иерусалима, ни из каких-либо других мест не получали, то ему была дана свобода на новом основании строить свои отношения с представителями своей нации в Риме. В назначенное время "очень многие пришли к нему в гостиницу, и он от утра до вечера излагал им учение о Царствии Божием, приводя свидетельства и удостоверяя их об Иисусе из закона Моисеева и пророков. Однако римские иудеи, как и их соотечественники в Антиохии и Иерусалиме, были медлительны в вере. "Одни убеждались словами его, а другие не верили.
В последний раз здесь выставлено нам напоказ печальное состояние народа. Суд Божий, изреченный еще пророком Исаией, настиг их, этот суд разразился над ними в потрясающей силе и власти, это тот суд, под властью которого они находятся поныне, и он будет длиться до тех пор, пока Бог не даст им духа покаяния и не освободит их благодатью Своей, во славу Своего Великого Имени. Однако тем временем, как говорит Павел, "спасение Божие послано язычникам, они и услышат! И - да будет возвеличено Имя Господне - они услышали! Мы сами есть свидетельство тому!
"И жил Павел целых два года на своем иждивении и принимал всех приходивших к нему, проповедуя Царствие Божие и уча о Господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно (Деян. 28,30-31). Этими словами заканчивается книга Деяний апостолов, и этим заканчивается история верного служителя Божьего в той мере, в какой она дается нам непосредственно в Священном Писании. Наши познания о позднейшей истории апостола Павла мы черпаем почти лишь только из его посланий последних лет. В них мы находим более, нежели голые факты истории: тут мы видим чувства, борьбу, расположение великого апостола, как и всеобщее состояние церкви до самой его мученической смерти.
По всей вероятности в этом месте будет весьма кстати несколькими штрихами подчеркнуть всеобщее состояние дел того времени. Евангелие было проповедовано от Иерусалима до Рима. В деле Божьем произошли великие изменения. Книга Деяний апостолов, вернее, сами дела апостолов носили переходный характер. Мы видим, как иудеи были устранены, вернее сказать, они сами себя устранили через отвержение Того, Кого Бог пожертвовал для них. Вне сомнения, по воле Божьей благодать для них всегда открыта, они отпали только на определенное время, и другие сейчас заступили на их место, чтобы получить благословенное место общения с Богом. Павел был свидетельством Его благодати к Израилю. Он сам был израильтянином, истинным израильтянином в духовном смысле слова! И в то же время он был избран Богом совершить нечто неслыханное основать церковь Божью, Тело Христово, из всех народов и племен. "Мне, наименьшему из всех святых, дана благодать сия - благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть все, в чем состоит домостроительство тайны, сокрывшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом (Еф. 3,8-9). Это новое откровение устранило разницу между иудейством и язычеством, будь они грешники, будь они верующие, ставшие членами одного Тела. Иудеи встретили в штыки эту истину с начала ее появления, мы достаточно ясно убедились в этом на протяжении всего нашего разбора, видели также результаты этой вражды. Иудеи полностью сошли с арены, на нее вступила церковь, как орудие свидетельств и откровений Божьих на земле и как Его Жилище в Духе (Еф. 2,22). Тот иудей, который верует во Христа, несомненно соединен с небесным прославленным Христом в одном Теле. Но Израиль, как народ, отвергший Иисуса, на определенное время остался без Него. Оба послания, как к Римлянам, так и к Ефесянам, особенно девятая, десятая и одиннадцатая главы послания к Римлянам выставляют это учение в свете Божьем.
После этой короткой вставки обратимся вновь к нашей истории.
Хотя Павел был узником, ему было разрешено беспрепятственно общаться со своими друзьями. Таким образом, он мог оставаться в сердечном общении со своими прежними спутниками, верными сотрудниками. Из посланий мы узнаем, что во время пребывания апостола в узах с ним имели общение Лука, Тимофей, Тихик, Епафрас, Аристарх и другие. Однако мы не должны забывать того, что он был прикован к воину и находился под его неусыпным контролем. При длительной отсрочке допроса целых два года он находился в таком положении. В течение этого времени он проповедовал Евангелие и разъяснял всем приходящим к нему Писания, а также писал много посланий к отдаленным церквям.
После того как выполнив свой долг по отношению к иудеям, избранному народу Божьему, он освободился от них, Павел обратился к язычникам, ни в коем случае не исключая приходящих иудеев! Двери его дома с утра до вечера были открыты для всех приходящих, для всех, кто желал слышать великие истины христианства. В некотором отношении он никогда не имел лучшей возможности для благовестия, как теперь, когда он находился под римской защитой: иудеи не могли сейчас вредить ему.
По благословению Божьему действие его проповедей вскоре дало себя знать не только в кругу телохранителей кесаря, но даже в доме самого кесаря и у "всех прочих. Это мы читаем в послании к Филиппийцам: "Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большому успеху благовествования, так что узы мои во Христе сделались известными во всей претории и всем прочим. И ещё: "Приветствуют вас все святые; а наипаче из кесарева дома (Фил. 1,12-13; 4,22). Так что проповеданное Павлом славное Евангелие стало известно всей претории, то есть во всех жилищах телохранителей кесаря. Возможно Буррий, добрый комендант, вместе со своим другом Сенекой, учителем Нерона, слышали Евангелие благодати Божьей, а возможно, и приняли его.
Мы можем легко представить, что Павел все более и более становился лично знакомым множеству людей. При ослабевающем за ним надзоре, дверь для благовестия Евангелия открывалась все шире и шире. Поскольку он был прикован узами к солдату, а тот постоянно освобождал его от уз, то постепенно он познакомился с довольно многими людьми, которых увещевал с горячей любовью и ораторским красноречием отдаться Иисусу Христу, о том, как велика их нужда в Нем. Результат этой деятельности откроется однажды в день воскресения во всей славе! Недалек тот День, когда все сокрытое явится во славе Божьей!
Мы уже слышали, что Евангелие было проповедано и во Дворце кесаря. В доме кесаря находились святые. Именно тут христианство нашло благодатную почву. И в то время, Пока Павел вел общение с представителями кесарева дома, его спутники, которых он называет сотрудниками, вне сомнения, повсеместно проповедовали Евангелие, и не только в этом великом городе, но и вне его пределов.
Из всех обращенных, которых даровал Господь Своему апостолу, ни один из них не был так близок его сердцу, как Онисим, бедный беглый раб. История Онисима дает нам картину силы кротости и нежности Божьей любви, которая действует на сердце через Духа и раскрывается в особенностях личной жизни удивительнейшим образом. Успех, который апостол Павел имел во дворце кесаря, не мог ослабить его интерес к представителям из простонародья. Никакой класс не был настолько презираем народом, как класс рабов того времени, и какие путы должны были переплести такого беглеца в этом крайне развращенном жестоком городе! Однако невидимая рука вечной любви, вырвала Онисима из зловонного болота погибели! Путь его скрестился с путем апостола, он услышал проповедь Евангелия, обратился, посвятил себя служению Господу и в апостоле Павле нашел уже не только господина и учителя, но и друга, и брата. Так постиг он превосходство и ценность христианства в свете благодати по отношению к бедному, беспомощному беглому рабу. При разборе данного дела у нас может возникнуть вопрос: "Где же Павел получил практику в такой любви? У ног Гамалиила? Нет, мой возлюбленный читатель, но у ног Иисуса! О, мой дорогой неверующий друг, да будет тебе этот пример помощью в познании, как велика ценность христианства, проявляющаяся издревле в таких событиях, достойных изумления и преклонения! Если мы хоть отчасти задумаемся об объеме труда, совершаемого апостолом в те дни, если вникнем в его старость, в его дряхлость, в обстоятельства, окружающие его, противоборство, с которым был занят его дух в те времена, то нам останется только изумляться благодати, с какой апостол вникает во взаимоотношения господина и раба его Онисима, считаясь с правами каждого из них по отдельности, с претензиями и обязанностями раба и господина. Письмо, написанное апостолом к Филимону и пересланное к нему через раба его Онисима - это такой образец трогательной любви и понимания человеческого сердца, который едва ли какое иное перо запечатлело на бумаге! Не знаешь, чему удивляться в составителе письма: теплоте и серьезности его предрасположения, нежной симпатии и строгой справедливости или же возвышенному достоинству, которым пронизано все послание?
Не подлежит сомнению, что кроме послания к Филимону во время его пребывания в узах в Риме также написаны послания к Колоссянам, Ефесянам, Филиппийцам, это где-то в конце его пребывания в узах. Во всех этих посланиях он вспоминает о своих узах и повторяет о своем ожидании освобождения (сравн. Фил. 2,2; Кол. 4,18; Еф. 3,1; 4,1; 6,20; Фил. 1,7 и 25; 2,24; 4,22). В послании к Филиппийцам он пишет о своей радости, потому что они начали заботиться о нем, собирая ему дары. Из этого можно заключить, что он уже достаточное время был в Риме, а между тем вести о его узах достигли филиппийцев, тамошней церкви и они собрали ему помощь и послали собранное через Епафродита.
Предполагают, что три ранее упомянутых послания написаны несколько раньше послания к Филиппийцам, потому что здесь апостол более определенно пишет о своем деле. "Итак надеюсь послать его (Тимофея) тотчас же, как скоро узнаю, что будет со мной. Я уверен в Господе, что и сам скоро приду (к вам) (Фил. 2,23-24). Послания к Колоссянам и Ефесянам, посланные через Тихика и Онисима, могли быть написаны весной 62 года, а послание к Филиппийцам, которое было передано через Епафродита, написано где-то осенью того же года.
Некоторые полагают, что и послание к Евреям было написано в это же время. Всё говорит за то, что автором этого послания является Павел. Выражение в конце послания "приветствуют вас италийские точно и однозначно показывает, где находится автор, пишущий данное Послание. Слова же: "Знайте, что брат наш Тимофей освобожден, и я вместе с ним, если он скоро придет, увижу вас Доливает свет и на время, в которое послание было написано. Если это место сравнить с тем, что апостол Павел пишет к филиппинцам: "Надеюсь же в Господе Иисусе вскоре послать к вам Тимофея... как скоро узнаю, что будет со мною. Я уверен в Господе, что и сам скоро приду (к вам), то едва ли останется место для сомнений, что эти два места писания вышли из-под одного и того же пера, кроме того, в одно и то же время, и говорят об одном и том же намерении. Одно непреложно: послания должны были быть написаны в одно время, когда храм еще не был разрушен и проводимые там богослужения шли своим чередом, таким образом это было до семидесятых годов (сравн. 8,4; 9,25; 10,11; 13,10-13).
После того, как апостол провел полных четыре года в узах, отчасти в Иудее, отчасти в Риме, он был выпущен на свободу. До нас, однако, не дошло сведений, было ли дело его прослушано кесарем, или нет, а также нам неизвестно, как происходило его освобождение. Богодухновенный писатель сообщает нам о том, что "жил Павел целых два года на своем иждивении, однако не сообщает, что же происходило по истечении этих двух лет. Был ли апостол приговорен или освобожден? Долгое время это оставалось неразрешимым вопросом. Определенный ответ нам могут дать лишь так называемые пасторальные письма. Первое письмо к Тимофею и послание к Титу, вероятно, написаны в одно время, а второе письмо к Титу написано несколько позднее.
Ныне повсеместно принято предположение, что Павел к этому времени был на свободе и несколько лет путешествовал, пока не был вторично взят под стражу. Хотя нелегко проследить жизнь апостола в этот период времени, все же мы можем сделать некоторые заключения по его посланиям, не впадая, однако, в область догадок. Очень возможно, он интенсивно объезжал многие места, посещал многие церкви. Поскольку во время его пребывания в узах в церквях, которые он раньше основал, по вине его врагов возникло много нездорового, то они очень нуждались в его посещении, в его советах и ободрении. По той энергии, ревности и усердию, которые мы уже видели, с определенностью можно сказать, что он не считался ни с чем, стараясь посетить их всех.
Когда Павел до своего заключения писал послание к Римлянам, он выражал свое намерение через Рим пойти в Испанию. "Как только предприму путь в Испанию, приду к вам. Исполнив это и верно доставив им сей плод усердия, я отправляюсь через ваши места в Испанию. (Рим. 15,24 и 28) На основании этого места возникло мнение, что Павел пошел в Испанию после своего освобождения. Эта точка зрения в первую очередь исходит из предания Климента, который в Фил. 4,3 назван сотрудником Павла, позднее он был епископом в Риме. Тот сообщает, что Павел проповедовал Евангелие от востока до запада, и во всем мире распространил Благую Весть (вне сомнения, под этим "миром он подразумевает римскую империю, что он дошел до крайних границ запада - этим он, бесспорно, намекает на Испанию. Это свидетельство, конечно, заслуживает внимания, поскольку Климент был сотрудником Павла и его учеником. Однако это не истекает из Священного Писания и потому само по себе не может являться решающим.
Судя по более ранним посланиям апостола Павла, он изменил вышеуказанный план своего похода в Испанию, по крайней мере, на некоторое время. Это истекает, в основном, из посланий к Филимону и к Филиппийцам. В них он заявляет на то: "Приготовь для меня и помещение, ибо надеюсь, что по молитвам вашим я буду дарован вам. Здесь он выражает надежду, что Филимон вскоре сам лично увидит его. К филиппийцам же он пишет в связи с Тимофеем: "Я надеюсь послать его тотчас же, как скоро узнаю, что будет со мною, и: "Я уверен в Господе, что и сам скоро приду к вам. А так же: "Надеюсь же в Господе Иисусе вскоре послать к вам Тимофея, дабы и я, узнав о ваших обстоятельствах утешился. (Фил. 2,23-24 и 19). Эти места знакомят нас с планами путешествий апостола и его возлюбленного сына Тимофея. Как видно, он намеревался послать Тимофея в Филиппы, как только прошел допрос, а самому остаться в Италии до тех пор, пока возвратится Тимофей и принесет новости.
Вполне возможно предположить, что Павел вначале считал своей обязанностью посетить малоазиатские церкви, которые не все были знакомы с ним лично, а другие, находясь в духовной борьбе, призывали его (сравн. Кол. 2,1), что он после, как это совершилось, предпринял свое давно запланированное путешествие в Испанию. Однако здесь мы все же не имеем достоверных сведений, а голые предположения не в счет.
По другому мнению, Павел из Италии должен был пойти в Иудею, оттуда в Антиохию, в малоазиатские страны, затем в Грецию. Это предположение в основном основывается в Евр. 13,23-24: "Знайте, что брат наш Тимофей освобожден, и я вместе с ним, если он скоро придет, увижу вас... Приветствуют вас италийские. А также предполагают, что, когда апостол Павел в ожидании отплытия находился в Путеоле, некто известил его о великом гонении на христиан в Иерусалиме, и это печальное известие переполнило его сердце глубокой скорбью и побудило написать его это известное послание к Евреям, иначе говоря, к иудейским христианам. Вскоре после этого пришел Тимофей, и Павел вместе со своими попутчиками поплыл в Иудею.
Упомянем вкратце места, которые посетил Павел
1. Павел и его спутники после отъезда из Рима некоторое время должны были путешествовать по малоазиатским странам и Греции. Это вытекает из 1 Тим. 1,3: "Отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному. Может быть, апостол Павел заботился о своем сыне Тимофее, ибо он чувствовал тяжесть ответственности, связанную с его пребыванием в Ефесе. Потому он послал к нему письмо из Македонии - первое послание Тимофею, в котором он ободрял и утешал его, которым он придавал ему также авторитет.
2.
Через некоторое время после этого, он посетил остров Крит в
сопровождении Тита, которого после себя оставил там. Вскоре он написал также
послание Титу, в котором давал ему указания и поднимал его авторитет. Мы можем
рассматривать Тимофея и Тита как представителей апостола, или же его
посланников. "Для того я оставил тебя в Крите,., чтобы ты довершил
недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров, как я тебе
приказывал (Тит. 1,5).
3. Павел намеревался провести зиму в городе Никополе, "Когда пришлю к тебе Артему; или Тихика, поспеши придти ко мне в Никополь, ибо я положил там провести зиму.
4. Он посетил Троаду, Коринф и Милит. "Принеси фелонь, который я оставил в Троаде у Карпа, и книги, особенно кожаные... Ераст остался в Коринфе, Трофима же я оставил больного в Милите.
Некоторые составители истории склонны думать, что апостол, в Никополе, где он хотел перезимовать, был арестован и доставлен в Рим в узах. Другие же придерживаются точки зрения, по которой апостол перезимовал в Никополе, посетил вышеупомянутые места, а затем по собственной воле прибыл в Рим, где во время гонения на христиан в дни Нерона был схвачен и брошен в темницу.
Мы однако не имеем определенных сведений о том, откуда поступили жалобы на апостола, которые привели его ко второму заключению. Возможно, он был схвачен просто на том основании, что был христианином, потому что в те времена повсеместно начались ожесточеннейшие нападки на христианство вообще. Здесь дело касалось уже не вопросов касательно закона, как тогда, когда Павел находился на попечении человеколюбивого Буррия. С ним уже обращались как со злодеем, как с разбойником. Он сам говорит об этом во 2 Тимофею: "Я страдаю даже от уз, как злодей. Как сильно отличается это его второе пленение от первого, когда он мог жить в своем доме на своем иждивении!
Вероятно, Александр (тот самый, который упомянут в Деяниях апостолов 19) при аресте апостола сыграл решающую роль. Ясно, что он был обвинителем апостола, по крайней мере - свидетелем против него, ибо Павел пишет Тимофею: "Александр медник много сделал мне зла. Уже десять лет тому назад в Ефесе он выступал, как ярый противник апостола (Деян. 19), теперь же он мог ради мести обвинять апостола перед префектом. Что это был именно Александр из Ефеса, говорит обращение к Тимофею: "Берегись его и ты! (2 Тим. 4,14-15).
Во время своего первого пленения апостол был окружен старыми спутниками, которых он называет сотрудниками, соработниками, причастными к его узам. Он пользовался ими, так как сам был лишен свободы деяний, чтобы поддерживать связь со своими друзьями во всей империи, да и вообще с церквями, которым лично он "не был известен, которые не видели его. Его второе пленение носило уже совершенно другой характер. Теперь он был разлучен со своими прежними спутниками. Эраст остался в Коринфе, Трофим лежал больной в Милите, Тит пошел в Далматию, Крискент в Галатию. Тихика апостол послал в Ефес. Остывший Димас оставил его, "возлюбив нынешний век.
Итак, апостол в это тяжкое время остался почти абсолютно один, только Лука был с ним. Но Господь не забывал своего оставленного всеми одинокого служителя. Сверкающий луч Его любви пронизывал пустоту и мрак его темницы. Один оставался ему верен, один на фоне всеобщего отпадения! Один не гнушался узами апостола! Как чрезвычайно благотворно и утешительно должно было быть служение Онисифора для сердца апостола в то тяжкое для него время! Это служение никогда во веки веков не забудется! Онисифор и его домашние записаны в памятную книгу Господа, в вечной памяти будут праведниками! Слова: "Был болен и вы посетили Меня, в темнице был и вы пришли ко Мне будут однажды сказаны в адрес его и всего его дома! (Матф. 25,31-46).
О течении допроса, пред которым должен был стоять Павел, мы ничего не знаем. Весьма возможно, это было весной 66 или 67 года. Снова апостол предстал перед миром, вновь он имел возможность возвещать об унижении и славе Того, ради Кого он был в узах. Он выполнил свое задание: "Дабы чрез меня утвердилось благовестив и услышали все язычники (2 Тим. 4,17). Кесари и сенаторы, вожди и знаменитости должны были услышать славную проповедь Евангелия о благодати Божьей. Как бы ни бесновался враг, все служило во славу Бога, во свидетельство Имени Иисуса Христа! Тем, которым Евангелие иначе не было бы доступно, оно было проповедано "в силе свыше!
Мы не можем не остановиться на некоторое время на этом удивительном событии. Ни один подобный апостолу Павлу никогда не стоял на допросе во дворце Нерона, никто там никогда еще не слышал подобного свидетельства. Как велика любовь Божья, насколько достойна преклонения Его мудрость, стремящаяся превозмочь всякое противостояние врага силой такого свидетельства; таким чудным образом проповеди Евангелия он излил Свою любовь и благодать ко всем слоям общества, ко всем классам! Наше высочайшее изумление относится также к апостолу. Хотя его сердце в тот момент было разбито неверностью церкви, тем не менее он явил собой демонстрацию Господней силы и власти.. Люди оставили его, но Господь был при нем и укрепил его! Смело и откровенно стоял он перед лицом врагов и возвещал им свою "вину в благовестии Евангелия. Ему была предоставлена возможность возвещать о Господе Иисусе, о Его смерти, воскресении и вознесении таким образом, что его могло слушать множество язычников. И, конечно же, его почтенная старость, его благородный вид и его узы при всем этом производили покоряющее впечатление и давали вес его убедительной речи. По благословенной милости свыше мы имеем сообщение об этом первом допросе из-под пера самого апостола: "При первом моем ответе никого не было со мной, все меня оставили. Да не вменится им! Господь же предстал мне и укрепил меня, дабы чрез меня утвердилось благовестие, и услышали все язычники, и я избавился из львиных челюстей (2 Тим. 4,16-17).
Хотя мы о втором допросе Павла не знаем ничего определенного, все же имеем основание полагать, что он последовал вскоре после первого и закончился приговором на смерть. Священное Писание, вторым посланием Тимофею, открывает нам с божественной мудростью, что же происходило в душе всесторонне испытанного апостола. Его глубочайший интерес к утверждению истины и церкви, его трогательная любовь к святым и особенно к своему сыну Тимофею, его триумфальная надежда на приближение мученической смерти - все это никто лучше не сможет передать, чем его собственное свидетельство: "Я уже становлюсь жертвою, и время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил, а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, Правосудный Судья, в день оный, и не только мне, но и всем возлюбившим Его.
Судейский трон Нерона исчез из его глаз. Сама смерть в ужасном ее обличий апостолу не страшна. Его взгляд покоится на Христе в великолепной славе, сердце его переполнено Им. Он есть источник его радости и силы! Служение и дело Его любви было закончено. Будучи в земном измерении бедным и в оковах, старым и оставленным, он был миллиардером в небесном исчислении, владея Христом, а в Нём - всем. Иисус, явившийся Ему во славе в начале его поприща, Который провел его через все испытания и тяжести благовестия Евангелия, сейчас был его Наследием и его Венцом! Неправедный трон Нерона и окровавленный меч палача для апостола были вестниками мира, посланными завершить его долгий многотрудный путь в лучах славы, ввести его в присутствие Иисуса. Для Иисуса теперь наступил час принять в Свое лоно того, кого Он возлюбил до смерти крестной. Павел до конца боролся, добрым подвигом Евангелия он завершил свое поприще. Одно лишь осталось несвершившимся: возложение на него венца. Это свершится вскоре, когда Господь явится за Своими во славе на облаках.
По единодушному свидетельству древних летописцев, Павел претерпел мученическую смерть во время страшного гонения на христиан при Нейроне, весьма возможно - в 67 году н.э. Поскольку он был римским гражданином, то не был распят, а также не был предан другим видам чудовищных мучений для христиан тех дней, но был просто обезглавлен. Он пострадал, подобно своему Господу, "вне врат. Он принял мученическую смерть на улице Остия, немногим менее часа ходьбы от стен города. Там был над ним свершен последний акт человеческого зверства, и великий апостол был выдворен из тела и водворен во Христа. Его пламенный блаженный дух был освобожден от слабого и дряхлого тела, страстное долгожданное желание его сердца было исполнено: "имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше (Фил. 1,23)!
Обращение Савла тарсянина (Деян. 9).
Савл в Дамаске, проповедует в синагогах, ходит в Аравию, возвращается оттуда в Дамаск, убегает оттуда.
Его первое посещение Иерусалима через три года после обращения.
Оттуда идет в Таре (Деян. 9,23-26, Гал. 1,18).
Покой в иудейских церквях (Деян. 9,31).
Павел проповедует Евангелие в Сирии и Киликии (Гал. 1,21).
Несколько времени (неопределенной протяженности) переносит, возможно, самые великие страдания и опасность, которые
описаны 2 Кор. 11.
Варнава приводит его из Тарса в Антиохию, где он остается год перед голодом (Деян. 11,15-26).
Второе посещение Иерусалима Павлом со сборами (Деян. 11,30).
Павел возвращается в Антиохию (Деян. 12,25).
Павел в первом миссионерском путешествии с Варнавой.
Он едет на Кипр, в Антиохию в Писидию, в Иконию, в Листву и Дервию и возвращается тем же путем в Антиохию.
Дальнейшее пребывание в Антиохии (Деян. 13,14).
Словопрения и распри об обрезании (Деян. 15,1-2).
Третье посещение Павлом и Варнавой Иерусалима на четырнадцатом году после обращения (Гал. 2,1).
Консилиум в Иерусалиме.
Павел и Варнава с Иудой и Силой возвращаются в Антиохию (Деян. 15).
Второе миссионерское путешествие Павла с Силой и Тимофеем.
Он идет из Антиохии в Сирию, Киликию, Дервию, Листру, Фригию, Галатию и Троаду.
К ним присоединяется Лука (Деян. 16,10).
Первая проповедь Евангелия в Европе (Деян.16,11-13).
Павел посещает Филиппы, Фессалоники, Верию, Афины и Коринф и остается там год и шесть месяцев (Деян. 18,11).
Первое письмо к Фессалоникийцам.
Второе письмо к Фессалоникийцам.
Павел оставляет Коринф и плывет в Ефес (Деян. 18.18-19).
Четвертое посещение Павлом Иерусалима на праздник.
Он возвращается в Антиохию.
Третье миссионерское путешествие апостола Павла.
Он отъезжает из Антиохии и посещает Галатию и Фригию и приходит в Ефес, где остается два года и три месяца.
Здесь отделяет он учеников от иудейской синагоги (Деян. 19,8-10).
Письмо к Галатам.
Первое послание к Коринфянам. Мятеж в Ефесе.
Павел отправляется из Ефеса в Македонию (Деян. 19,23.20.1).
Второе письмо к Коринфянам (2 Кор. 1,8; 2,13.14; 7,5; . 9,1-2).
Он посещает Иллирик, затем Коринф и зимует там. (Рим. 15,19; 1 Кор. 16,6).
(Ранняя весна)
Послание к Римлянам (Рим. 15,16; Деян. 20,4).
Павел оставляет Коринф и проходит Македонию, плывет в Филиппы, проповедует в Троаде, держит речь перед
пресвитерами в Милите, посещает Тир и Кесарию (Деян. 20; 21,1-14).
Пятое посещение Павлом Иерусалима перед праздником Пятидесятницы.
Он взят под стражу в храме и поставлен перед синедрионом.
При помощи Лисия он переправлен в Кесарию, где пробыл в узах два года.
Павел на допросе перед Феликсом и Фестом, он призывает на себя суд кесаря, проповедует перед Агриппой и Вереникой.
Отъезд в Италию.
Кораблекрушение при острове Мальта (Деян. 27).
Прибытие в Рим.
Он живет там два года в собственном доме.
Послания к Филимону, к Колоссянам, Ефесянам.
Послание к Филиппийцам.
Павел оправдан и освобожден.
Послание Евреям.
Он предпринимает путешествие с намерением посетить Малую Азию и Грецию (Филим. 22. Фил. 2,24).
Павел посещает Крит, оставляет Тита там и повелевает Тимофею пребывать в Ефесе.
Первое послание к Тимофею.
Послание к Титу.
Павел намерен перезимовать в Никополе (Титу 3,12).
Он посещает Троаду, Коринф и Милит (2 Тим. 4,13.20).
Он арестован и приведен в Рим.
Из его прежних попутчиков только Лука с ним.
Второе послание к Тимофею, возможно, незадолго до смерти.
Павел принимает мученическую смерть.
После того, как апостол Павел, во времена гонения на христиан принял мученическую смерть от римского кесаря, то, конечно же, для всех нас весьма интересно узнать, каковы были подробные причины, которые привели к такому ужасному гонению. В этом отношении мы наряду со Священным Писанием должны обратиться также к человеческим летописям. Мы несколько сходим с фундамента богодухновенности, чтобы рассмотреть сомнительные римские летописи и труды церковных историков. Во всяком случае, мы должны констатировать, что все историки, как язычники, так и христиане относительно пожара в Риме и гонения на христиан в основном единодушны друг с другом.
В июле 64 года возник ужасный пожар в римском цирке, который неудержимо распространялся во все стороны и свирепствовал до тех пор, пока не превратил древний город, столицу кесаревской римской империи в груды пепла. Подгоняемый неистовым ветром пожар распространился с молниеносной скоростью. Гигантский город с его узкими улицами превратился в необозримое море огня.
Тацит, известный римский летописец, который из-за точности изложения фактов заслуживает преимущества перед всеми его современниками, рассказывает нам, что из четырнадцати частей Рима только четыре были пощажены огнем, тогда как три части были превращены в пепел, семь же других являли ужасное зрелище полу раздавленных, полу торчащих домов. Неукротимая стихия свирепствовала шесть дней и семь ночей подряд с неослабной силой. Дворцы, храмы, статуи и памятники, набитые добром дома богачей наравне с хижинами бедняков - все было истреблено и превращено в пепел неудержимым разъяренным огнем. Неописуемы были страдания перепуганных жителей. Целый город представлял собой арену истребления. Дряхлая седина, слабые дети, беспомощные больные, обезумевшие от страха животные и люди, топчущие друг друга в давке... истошные крики задыхающихся в дыму и жару людей, предсмертные стоны и вздохи... чудовищная сцена! Куда ни оглянись, везде бушевало море огня. Многие в отчаянии прекращали попытку спастись и предавали себя добровольно в пищу огню. Наконец, когда разъяренная стихия уже не находила себе пищи, пожар начал затихать. И со всех сторон слышался настойчивый вопрос: откуда возник пожар? Всеобщее мнение было таково: город подожжен преднамеренно! Это произошло по приказанию самого Нейрона! Были замечены некоторые люди, которые вместо тушения пожара, были распространителями его, так что не подлежало сомнению то, что им было дано такое задание. Рассказывали также повсеместно, что во время пожара над башней был виден кесарь Нейрон в чудовищном человеческом облике, играющий на своей любимой гитаре и воспевающий разрушение Трои, наслаждаясь пожаром.
Вставал вопрос: что же толкнуло Нейрона уничтожить почти весь город Рим? Как ныне предполагают, он преследовал цель восстановить город по грандиозному плану в небывалой роскоши и великолепии, а потом назвать его своим именем. Вскоре после пожара он приступил к приготовлению этого. Он надеялся, что этим завладеет симпатией народа, что народ забудет о позорном, гнусном поджоге города. Нейрон старался умилостивить людей своей щедростью. Но когда он потерял надежду умилостивить народ и богов, то впал в стремление свою вину свалить на других. Кто был бы более подходящим для этой цели, как не всеми ненавидимые христиане? Усердно распространялись слухи, что виновниками поджога являются злодеи-христиане. Тотчас начались бесчисленные аресты, чтобы, так сказать, воздать злодеям надлежащее наказание, а на самом же деле - усмирить недовольство народа.
С самого раннего времени христианство проложило себе дорогу в Рим, и притом без посредничества какого-либо апостола. Вне сомнения, впервые оно было распространено теми, кто был обращен Петром в День Пятидесятницы.
Ведь сказано, что среди слушателей его были "пришедшие из Рима, иудеи и прозелиты, находившиеся в то время в Иерусалиме. Также и Павел благодарит Бога в послании к Римлянам, что вера их "возвещается во всем мире. А также он приветствует Андроника и Юнию, сродников его и узников с ним, "прославившихся между апостолами и прежде его еще уверовавших во Христа (Рим. 1,8.16,7). На этой основе Евангелие в этом городе более тридцати лет творило большие чудеса. Христиане стали отделившимся, отличающимся от других, особенным народом. Было известно, что они стали совершенно отличаться от иудейства, более того, они стали отрекаться от него.
Деятельность апостола и его сотрудников в течение двух лет неволи, вне сомнения, обратила еще многих римлян к вере. Христиане тех времен составляли не подпольную организацию, а широко известную общину. Было известно, что среди них находятся и иудеи и язычники, представители разных слоёв населения и классов, и что там находятся люди из дома кесаря наравне с простолюдинами и даже с беглыми рабами. Страдания же, которые свалились на них, не были следствием их веры. Как мы уже видели, Нейрон пожертвовал ими, чтобы отвратить ярость народа от себя и умиротворить гнев богов.
Это было первое гонение на христиан, возведенное в ранг закона, и в некотором отношении в летописях оно сравнивается с варварством. Нечеловеческая жестокость изыскивала все новые и новые способы мучительства, чтобы удовлетворить кровожадного Нейрона, чудовищнейшего кесаря из самых чудовищных! Откровенные, миролюбивые, невинные последователи Иисуса подвергались неслыханному варварству: с них сдирали кожу, бросали диким зверям на съедение, выпускали на них голодных разъяренных псов...
Других же одевали в одежду, пропитанную воском или смолой, или другими какими-либо горючими смесями и привязывали к столбу так, чтобы и подбородок не мог шевельнуться, чтобы жертва имела "правильную осанку, и при наступлении вечера они поджигались в людных местах, освещая прогулку зрителей. Нейрон предоставил свой собственный сад для такого зрелища. Он организовывал игрищные мероприятия для народа, в которых сам принимал активное участие. И хотя римляне были привычными к смертельным схваткам гладиаторов, все же они исполнились сострадания и жалости, видя беспрецедентную жестокость к христианам. Народ, наконец, уразумел, что они были принесены в жертву не для всеобщего благоденствия, а ради удовлетворения похоти! Для самих же христиан смерть, в каком бы обличий она ни приходила, была не страшна, их страдания заканчивались скоро. Прежде чем из них зажигали костры в саду Нейрона, души их были уже с Господом, на вечном покое в душистых благоухающих садах рая. Они были на том благословенном месте, куда вместе с Господом первым шагнул разбойник со креста! "Ныне же будешь со Мною в раю! Хотя летописцы в своих сведениях о размере и продолжительности этого чудовищного гонения не единогласны, но мы все же имеем убедительные основания думать, что подобное охватило всю империю и продолжалось до самой смерти Нейрона. Это имело место в 68 году, приблизительно четыре года спустя после пожара Рима и через год после мученической смерти Павла. Это был ужасный конец. В смятении духа, в состоянии сомнения Нейрон наложил на себя руки. В конце его правления христиане находились под угрозой тягчайшего наказания "за непослушание, приносимые в жертву различным идолам и истуканам. Таков был указ кесаря, и пока он существовал, гонения должны были продолжаться.
После смерти Нейрона гонения прекратились, и христиане некоторое время вкушали относительный покой, продолжавшийся до вступления на трон Доминициана, который в нечестии немногим уступал своему предшественнику Нейрону. Однако прежде чем мы перейдем к очередному гонению на христианство при этом кровожадном, чудовищном кесаре, хотим обратить внимание наших читателей на исполнение торжественных предостережений и пророчеств Господа над Иерусалимом и над Иудеей.
Рассеяние иудеев и полное разрушение их города и храма, бесспорно, самое значительное событие последней половины первого столетия новой эры. Хотя общепринято считать, что это событие относится к истории иудейства, оно все же находится в полной взаимосвязи с церковью, где оно касается непосредственно не только буквального исполнения пророчеств Господа, но и самих иудейских христиан.
До смерти и воскресения Иисуса все помыслы Его учеников были тесно связаны с понятиями иудейства. В их представлении Мессия и храм нераздельно принадлежали друг другу, и они ожидали, что Он освободит их от римского рабства и исполнит пророчества относительно царства, храма и города. Однако через отвержение своего Мессии Израиль потерял, по крайней мере на время, свою надежду на обетования, которые были связаны с Сыном Давидовым. Вступительные слова из 24 главы Евангелия от Матфея весьма знаменательны: "И вышед Иисус шел от храма. В глазах Бога храм фактически был пуст, потому что Тот, Кто составлял для храма все во всем, вышел из него и ушел от него. "Се, оставляется вам дом ваш пуст (Матф. 23,38). Он созрел для истребления.
"И приступили ученики Его, чтобы показать здания храма (Матф. 24,1). Они все еще были заняты внешним блеском и великолепием этого здания. Он же сказал им: "Видите ли все это? Истинно говорю вам, не останется здесь камня на камне, все будет разрушено. Эти слова нашли свое воплощение спустя сорок лет через римских завоевателей, пророчество было исполнено буквально, как предсказал Господь: "Ибо придут на тебя дни, когда враги тебя обложат окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего (Луки 19,43-44).
Осада города началась весной 70 года н.э. Когда ожесточенные попытки римлян пробить брешь в стене осажденного города не увенчались успехом, встретив напряженное, дважды превосходящее сопротивление мятежных иудеев, то взятие города казалось почти невозможным. Тогда римский главнокомандующий собрал военный совет. На повестке дня стояло три вопроса: брать ли город всеобщим штурмом, или же вновь укрепить осадные сооружения, разрушенные иудеями, и установить на них стенобитные метательные оружия, или, наконец, окружить город и взять его голодом и жаждой на измор? Предприняли последнее. Вся армия была откомандирована, был насыпан земляной вал вокруг города, и осада продолжалась до сентября. В течение всего этого времени осажденные терпели неслыханное бедствие. Наконец, город и храм впали в руки римлян. Тит хотел спасти храм с его бесценными сокровищами. Но против его приказа один солдат, взобравшись на плечи другого, бросил горящий факел в узкое отверстие позолоченной двери, в притвор, и там тотчас занялось бушующее пламя. Когда Тит увидел это, то немедленно поспешил в опасное место и приказал солдатам тушить пламя. Но все было напрасно. В чрезвычайной суматохе голоса не было слышно. Великолепие внутреннего убранства храма вызывало восхищение римского военачальника, и когда он увидел, что огонь еще не достиг святая святых, он предпринял вновь усиленную попытку остановить огонь. Однако уже было поздно. Пожирающий пламень двигался по всем направлениям и зажег все уголки храма, ранее пощаженные огнем. Воинственные и сребролюбивые, жадные солдаты уже не слушали приказы своего вождя. Тит не думал о том, что Больший, нежели он, давно уже отдал приказ, который гласит: "Не останется здесь камня на камне, все будет разрушено. Должны были быть исполнены Слова Господа, но не приказ Тита! Согласно этим Словам, храм был разрушен до самого основания.
Описанию всех подробностей этого ужасного зрелища мы обязаны почти исключительно историку Иосифу Флавию(смотри: Иудейская война 37 - 100), который в то время находился в лагере Тита между ним и иудеями в ближайшем окружении к нему и служил Титу. Стены и бастионы Сиона римскому военачальнику казались неприступными, потому он долго и усердно старался заключить с ними мирный компромисс. Но иудеи отвергли все его предложения, и тогда римляне осадили город. Иосиф Флавий рассказывает, что когда Тит вошел в город и своими глазами увидел укрепления, бастионы, высокие башни, огромные камни стен, всю неприступность крепости, то в изумлении воскликнул: "Воистину, Бог был на нашей стороне в сражении, и Бог Сам низверг иудеев из этой крепости! Что смогли бы сделать машины или руки людей против такой крепости?! Это должен был признать языческий военачальник, неоспоримо, это была ужасная осада, ставшая решающим пунктом в мировой истории.
Сообщения Иосифа о страданиях иудеев во время этой осады настолько жуткие, что мы не решаемся их тут приводить. Число иудеев, погибших с 67 по 70 год до осады и во время нее от голода, внутрипартийных разногласий, от меча римлян превышает один миллион триста пятьдесят тысяч человек. Кроме того, около ста тысяч были проданы в рабство. Это были ужасные последствия неверия и отвержения строгих и полных любви предупреждений Мессии. Есть ли что удивительное в том, что Господь плакал об ожесточении ослепшего города? И можем ли мы удивляться тому, если евангелист наших дней, видя приближающийся суд Божий, плачет о погибающих грешниках? О, дал бы нам Господь такое сердце, которое могло бы иметь такие чувства, какие были в Нем, чтоб мы могли плакать так, как плакал Он!
Христиане, историю которых мы призваны рассмотреть, вспомнили предупреждения Господни и единодушно покинули Иерусалим прежде, чем началась осада. Они направились в Пеллу, деревню на той стороне Иордана, и оставались там до тех пор, пока не получили разрешения от Гадриана возвратиться к руинам родного города. Это произошло в конце первого столетия н.э.
Во время правления мягкосердечного Веспасиана и сына его Тита число христиан чрезвычайно возросло. Мы, однако, не можем привести относительно этого никаких определенных доказательств, только выберем обстоятельства, о которых поговорим досконально.
Доминициан, младший брат Тита, взошел на римский трон в 81 году. Характер его коренным образом отличался от характера отца и брата. Он начал гнать христиан, которых сносили и отец его, и брат. Он был труслив, подозрителен и жесток. Из-за неопределенного суеверного страха перед явлением так называемого Царя иудейского из рода Давидова, Который завладеет мировым господством, он начал преследовать христиан. Он не щадил даже самих римлян, будь то из самых знатных родов, если они исповедовали христианство. Некоторые были уничтожены тотчас, другие отправлены в ссылку. Его собственная племянница, Флавия Домицилла, жена кузена Клемена, вместе со своим мужем стала жертвой его жестокости, так как они приняли Евангелие Христа. Из этого мы можем установить, что Евангелие Христа принималось не только простолюдинами и низшими классами, но, несмотря ни на кесаревский запрет, ни на меч, ни на огонь, властью Божьей, Его всемогущей благодатью проникало и во дворцы знатных и даже во дворцы самих кесарей!
"После того, как Доминициан, - так повествует отец истории церкви Езебий, - в своей зверской жестокости, множество благородных и отличных людей отвел в Рим и казнил там несправедливо, и множество достойных знатных людей отправил в изгнание, конфисковав их имущество; в своей ненависти и вражде против Бога, в конце концов, он стал верным преемником Нейрона. Так же, как и тот, он обожествил себя тем, что приказал оказывать божественные почести своей статуе. Кто смел противостоять этому приказу, тот обвинялся в государственной измене и присуждался к высшей мере наказания. Доминициан окружил себя множеством шпионов и доносчиков, вся задача которых состояло в том, чтобы выискивать новые жертвы и выдумывать новые обвинения. Участь бедных, ненавидимых христиан во время этого второго гонения была чрезвычайно прискорбна.
Однако конец этого честолюбивого, гнусного тирана был близок. Он имел обыкновение, определенных им к смертной казни людей вносить в свиток, который хранил с большой предосторожностью лично у себя. Когда же однажды он уснул на своей подушке, ребенок, который случайно играл в той комнате, увидел свисающий из-под подушки свиток, с жадным любопытством осторожно вытащил его из-под головы спящего кесаря и принес к императрице. Она же просто оцепенела, увидев среди имен осужденных на смерть и свое имя. Она тотчас взвесила грозящую ей опасность, и Доминициан, несмотря на его осторожность, трусливую предусмотрительность и хитрость, был убит двумя его телохранителями немедленно.
В тот же самый день, когда Доминициан испустил свой запятнанный кровью дух, на трон по избранию сената взошел Нерва. Это свершилось 18 сентября 96 года. Нерва был человеком безупречной репутации. Время его правления было весьма благотворным для мирного созидания и возрастания церкви Божьей. Изгнанные Доминицианом были возвращены, и им было отдано отобранное у них имущество. Так и апостол Иоанн вернулся из ссылки с острова Патмос обратно в Асию, где вновь приступил к служению в тамошней церкви. Он прожил до правления Траяна и упокоился во Христе примерно в возрасте ста лет.
Нерва начал свое правление с устранения множества непорядков, с отмены несправедливых постановлений, отметил себя и введением добрых законов и предоставлением щедрых льгот всякого рода. И поскольку он чувствовал себя незрелым для исполнения возложенных на него обязательств, то взял себе в помощники Траяна, так сказать, сокесарем и прямым сонаследником трона. Он умер уже в 98 году.
Поскольку земная история церкви того времени, говоря по-человечески, определялась волей единственной личности, то это привело к тому, что смысл и характер правления тех дней соотносится с личностями правителей. От римских кесарей, правящих в те времена, главным образом и зависело положение христиан.
Траян - известнейший римский кесарь. Его победоносные походы настолько распространили территорию империи, что она чрезвычайно возросла по сравнению с той, которую занимала раньше. Во времена его правления над всеми странами тяготел страх перед римским воинством и его военным искусством. Обладая смелостью и живостью духа, имея острую прозорливость, он был таким же способным правителем, как и военачальником и мужественным воином. Под его скипетром Рим достиг апогея расцвета. Однако в отношении истории христианства его характер представляется в менее благоприятном свете. Он питал сильное предубеждение против христиан и поощрял их гонение. Кажется, он носился мыслью вообще истребить имя Христа. Однако, несмотря на римских кесарей, римские темницы и эшафоты, христианство ускорило свое неуклонное движение вперед. Несмотря на неполных семь десятков лет после смерти Христа, в некоторых местах христианство достигло такого продвижения, что, казалось, оно представляло серьезную угрозу бастионам врага. Языческие храмы пустовали, поклонение богам было запущено, только изредка приносились жертвы. Разумеется, это привело, как было однажды в Ефесе, ко всеобщему возмущению против христианства. Те же, чье достояние в той или иной мере зависело от идолослужения, неустанно являлись к правителям разных провинций с жалобами и обвинениями на христиан. Такое имело место особенно в Малой Азии, где христианство преобладало.
Так многие христиане в 110 году н.э. были приведены на скамью подсудимых молодым Флинием, который правил тогда Вифинией и Понтом. Флиний, мудрый, красноречивый и добродушный человек, приложил много усилий к тому, чтобы лично самому познакомиться с основными принципами и обычаями христианства и пришел в великое смущение, когда увидел, что многие из них были уничтожены, не совершив никакого преступления, будучи неповинны ни в чем. До этого времени он ничуть не заботился об этом и не издавал никаких законов. Постановления Нейрона, утвержденные сенатом, были на вооружении Доминициана, а затем были подняты на высоту Нервой. В таких обстоятельствах Флиний обратился к своему господину, кесарю Траяну, за советом. Обмен письмами, происшедший на этом основании, с полным правом должен быть назван частью истории церкви, весьма ценной и документальной и поэтому заслуживающей нашего пристальнейшего внимания. Мы передадим, однако, лишь ту часть переписки, которая распространяется на христианство и непосредственно касается характера христиан.
"Всяких тебе благ! У меня уже вошло в привычку приносить для твоего рассмотрения всякое дело, в котором я не уверен или сомневаюсь. Потому что кто может лучше тебя управлять моими нерешительными суждениями или же пополнить мою некомпетентность в познаниях? До моего вступления в управление этой провинцией я никогда не вел допроса христиан. Я в этом некомпетентен и не могу решить, какова цель судебного расследования и наказания в этом деле... и как далеко должно это простираться... Между тем я поступал с такими, которых приводили ко мне, как христиан, так: я спрашивал их, действительно ли они христиане. Когда они признавались в этой вине, то я во второй раз и третий под угрозой смертной казни задавал тот же самый вопрос. Если они упрямо настаивали на своем, то я приказывал их уничтожить. ... Недавно ко мне пришло анонимное письмо, где был дан список имен, которые при допросе отреклись от Христа, говоря, что они никогда не были и не являются христианами. Они даже клялись богами, как я предписал им, и возливали благовония и вина пред богами, тем понося Христа, на что, как мне говорили, истинный христианин никогда и ни за что не пойдет. Потому я решил за лучшее отпустить их. Другие же сначала объявляли, что они христиане, а затем отрекались от Него... Об их прежней религии они говорили, что это преступление или заблуждение и сообщали следующее: они имели обыкновение в определенный день перед восходом солнца собираться вместе и совместно воспевать гимны Христу, как Богу, давать перед ним свои обеты, никогда не делать нечестия, не заниматься кражей, воровством или блудом, не нарушать данного слова, не удерживать данного им в залог. После же этого их обыкновением было принимать участие в безобидной трапезе, на которой все они поступали без какого-либо нарушения порядка. И этот последний обычай они исполняют, несмотря на то, что по твоему повелению обнародован мною указ, запрещающий всем общинам поступать так.
После этого сообщения ко мне были приведены две женщины, о которых было сказано, что они прислуживающие, которых я допрашивал с применением пыток, однако я ничего не мог вытянуть из них, кроме злостного чрезмерного усердия в иноверии. Теперь, представив тебе все эти судебные разбирательства, я прибегаю к тебе за советом. Число обвиняемых так велико, что дело заслуживает серьезного разбирательства. Многие из обоих полов всех возрастов уже обвиняются и еще будут обвиняться. Не только города, но и малые деревни, и полупустынные места переполнены этими иноверцами, не замечать которых, по моему мнению, положит конец им. Правда, языческие храмы, которые недавно оставались пустыми, сейчас посещаются с большим усердием, священные традиции после некоторого прекращения, вновь соблюдаются. Подобно этому и жертвенные животные, долгое время никем не покупаемые, вновь находят своих покупателей. Из этого можно сделать вывод, что возможно многое из утраченного возвратить, если обеспечить прощение кающимся.
"Ты совершенно верно вел дела свои относительно христиан, мой милый Флиний. На самом деле нет же всеобъемлющего правила, которое подходило бы во всех случаях без исключения. Этих людей не надо разыскивать. Но если они приведены к тебе, то предавай их смерти, однако с той оговоркой, чтобы всякий, кто отречется от Христа и в доказательство этого призовет наших богов, каково бы ни было его прошлое, ради его раскаяния должен быть прощен. Анонимные жалобы ни в коем случае не должны приниматься во внимание, ибо это весьма опасное делопроизводство, и полагаться на такое ненадежное основание не согласно с духом нашего времени.
Ясные и внушающие доверие свидетельства обоих этих писем вызывают в сердцах христиан, в мыслях и чувствах их глубочайший интерес. Первое послание Петра было адресовано именно к таким страдальцам, из которых одни еще были живы, а некоторые уже почили. По всей вероятности, Петр сам работал среди них. Потому они заранее были научены и наставлены быть готовыми "всякому требующему у вас отчета в вашем уповании дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3,15). Все эти послания со стороны Бога были направлены на то, чтобы укрепить этих беспорочных христиан перед неправедными, неразумными действиями Флиния. Петр в своем послании рассматривает христиан как путников в пустыне, а Бога - как Вседержителя превознесенного над праведными и над неправедными. "Очи Господа обращены к праведным и уши Его к молитве их. Но Лицо Господа против делающих зло (1 Пет. 3,12). При виде вышеизложенной сцены (причем мы не можем отказать в нашем внимании Траяну и Флинию, как языческим правителям) уместен вопрос, требующий ответа: какова была и есть истинная причина гонения?
Хотя для гонения христиан можно было бы предположить многие основания, мы все же верим, что истинной причиной гонения является вражда человеческого сердца, которая была направлена к жизни и хождению Его святых. Свет, излучающийся через верующих, освещает окружающую тьму и обнажает противоречивость лжеисповедателей, выявляя их жизнь во зле вдали от Бога, и осуждает это. Враг пользуется этим для того, чтобы направить спящих, погрязших в страстях и похотях мироправителей тьмы века сего на то, чтобы они гнали и преследовали носителей света. "Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет (Иоан. 3,20). Это испытывали христиане на себе во все времена: как в добрые солнечные дни, так и во дни штормов и ураганов. Если мы живем по Духу и истине Христа, то не избежим гонения, будь оно явное или скрытое. Великий апостол язычников во втором послании к Тимофею открыто заявляет: "Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы (2Тим.3,12).
Эта истина, данная в наставление и управление церкви для всех веков, нашла отличную иллюстрацию в отношении Флиния к христианам из Вифинии. Все историки древности говорят о Флинии, как об умнейшем, добродетельнейшем человеке тех времен. К тому же он был весьма богат; имея склонность благотворить, помогал многим, был весьма добр и дружелюбен. Имея о человеке такое свидетельство, невольно задаешься вопросом: как смог такой добродетельный римлянин, правитель, стать таким жестоким гонителем христиан? Флинии сам ответил на этот вопрос в своем письме: он гнал просто потому, что они верили во Христа, ни по какой другой причине! Как через друзей, так и через врагов он имел свидетельство, что христиане ни в нравственном, ни в общественном, ни в политическом отношении, они не виновны ни в каких преступлениях. И тем не менее он приговаривал их на смерть, если они трижды отвечали утвердительно на вопрос, христиане ли они. Единственным оправданием своим неправедным действиям как правителя города он выставлял их "злостное, чрезмерное усердие в иноверии. Он истреблял их потому, что они настойчиво исповедовали такую религию, которая не являлась государственной.
В те времена на основании личной вражды, ненависти, или каких-либо низких побуждений многие вероломным образом были обвинены в христианстве, тогда как на самом деле они ими не были. Обвиняемый подвергался жестокому допросу, после чего обязан был принести жертву божествам, поклониться статуе кесаря, отречься от Христа и поносить Его. Исполнивший эти требования освобождался. Однако, по свидетельству самого Флиния, ни один из истинных христиан не подчинялся этим требованиям. И все же Флинии, стремясь принудить христиан признать тяжесть предъявляемого им "преступления, прибегал к нечеловеческому обыкновению применять жестокие пытки. Но вместо ожидаемого разоблачения якобы мятежного, непокорного характера христианской церкви, он ничего иного не находил, "кроме злобного, чрезмерного усердия в иноверии. Ничего иного не срывалось с уст бедных пытаемых мучеников, кроме исповедания их веры в распятого, воскресшего и превознесенного Господа Христа!
Одно говорит в пользу Флиния, что он утверждал свои приговоры, лишь после тщательного разбирательства, точно убедившись в том, что перед ним истинный христианин, в отличие от своего друга Тацита, который без всякого следования на основании слухов предавал христиан на смерть. С другой стороны, вне сомнения, он подлежит большему осуждению! Как должны мы объяснить себе, почему такой человек мог предавать смерти невинных людей? Ответ один: просто за то, что они верили в Иисуса. Для ближайшей дискуссии и рассмотрения внешней стороны этого вопроса обратимся к исследованию кажущихся причин гонения.
Римляне, по своему свидетельству, были терпимы ко всем религиям, которые не угрожали всеобщему благоденствию. Они разрешали иудеям жить по их законам. Отчего же произошло такое, что они крайне ожесточились против христиан? Представляли ли они угрозу их благоденствию? Могла ли возникнуть такая угроза со стороны людей, чья жизнь была безупречна, чье учение основывалось на чистой истине неба, чья религия служила лишь к общему благу, как в общественной, так и в личной жизни? Мы попытаемся ответить на эти вопросы и нарисовать картину неизбежных причин гонения.
1. Христианство, в противоположность всем остальным религиям, которые предшествовали ему, по своей сущности наступательно воинствующее. Иудейство было законченным, оно было религией лишь одной нации. Христианство же было объявлено религией всего человечества, то есть всего мира. Это было совершенно новое. Заповедь Христа своим ученикам гласила: "Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари (Мар. 16,15). Они должны были идти и объявить войну заблуждениям во всех их формах и проявлениях. Победа, которую они должны были одержать, состояла в том, чтобы обрести сердца для Христа. "Оружия воинствования нашего, - говорит Павел, - не простые, но сильные Богом на разрушение твердынь. Ими ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушании Христу (2 Кор. 10,4-5). В этой схватке с вековыми устоями и мерзкими обычаями язычества, христиане едва ли могли ожидать чего-либо другого, кроме как противоборства, гонения, страданий.
2. Языческие религии, которые были обречены на гибель наступающим христианством и на самом деле быстро исчезали перед христианством, имели государственный статус. Они так тесно срослись с гражданскими и общественными устоями, что наступление на религию неизбежно приводило бы к разрыву этих устоев. Если бы древнее христианство вступало в компромисс с миром, как делает нынешнее, то оно избежало бы многих гонений. Но тогда время для такового спящего состояния еще не пришло. Евангелие, проповедуемое тогдашними христианами, чистота учения и жизни, которым они искренне следовали, потрясали все устои древней, глубоко укоренившейся государственной религии.
3. Христиане, отделялись от язычества и стали обособленным отделившимся народом. Они не могли поступать иначе, как только осудить многобожие и гнушаться таких религий, которые резко противоречили единому Богу и Сыну Его Иисусу Христу. Римляне сделали из этого вывод, что христиане ненавидят весь род человеческий, потому что отвергают все религии, кроме своей. Их называли "атеистами (отвергающими бога), потому что они не верили языческим божествам и отвергали поклонение им.
4. Христианское Богослужение отличалось простотой и смирением. Христиане собирались до восхода и после захода солнца, чтобы никому не дать повода к преткновению. Они воспевали Христа как своего Бога, преломляли хлеб в воспоминание любви Того, Кто умер за них, они назидали друг друга и обязывались ходить свято. Но они не владели ни великолепными храмами, ни статуями, ни порядками священства, не закалывали жертв. Разница между ими и любым другим культом римской империи разительнейшим образом бросалась в глаза. Язычники в своем неведении из этого заключили, что христианство совсем не религия и что в основе их собраний заложено нечто недоброе. Иначе ли смотрит нынешний мир на христиан? Не говорит ли он о тех, кто поклоняется Богу в Духе и истине, что у них нет никакой религии? Христианское Богослужение в его истинной простоте, без храмов, без священников-посредников, уставов и церемоний, ныне, так называемым номинальным христианством понимается не лучше, чем тогдашним языческим Римом. Несмотря на это, остаются незыблемыми слова Христа: "Бог есть Дух и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в Духе и Истине (Иоан. 4,24).
5. Распространение христианства глубоко затрагивает сиюминутные интересы многих людей. Это обстоятельство постоянно дает повод для ожесточеннейшего гонения и вражды. Множество священников, ваятелей идолов, торговцев, чародеев, прорицателей и других дельцов находили отличнейшее средство к существованию во всеобщем идолопоклонстве.
6. Все, кому христианство грозило потерей выгодного ремесла, всеми способами и средствами стремились задержать продвижение христианства. Они выдумывали и распространяли о христианстве всякую наглую ложь и клевету. Лукавые священники и злостно-хитрые провидцы легко склоняли всеобщее мнение к тому, что все бедствия, которые постигают людей, как, например, войны, град, болезни, посылаются разгневанными богами за то, что они терпят в своей среде христиан, прогневляющих богов.
Это были ежедневно обновляющиеся, никогда не прекращающиеся причины гонения христиан. Вера же видела во всем этом руку Господню и слышала Его голос: "Вот Я посылаю вас, как овец среди волков. Итак, будьте мудры, как змеи, и просты как голуби. Остерегайтесь же людей, ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас. И поведут вас к правителям и царям за Меня для свидетельства пред ними и язычниками... Не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч (Матф. 10).
Несмотря на ожесточенное противостояние, с котором церковь встретилась с самого начала, христианство распространялось быстро. Это достигалось Божьими причинами и средствами. Они в самих себе несли доказательство этого. Дух Божий, излившийся в День Пятидесятницы, силой свыше, сотворил Себе жилище, как в церкви вообще, так и в отдельном ее члене, в частности. Это и было истинным источником успеха евангелизации мира. "Не воинством и не силою, но Духом Моим, - говорит Господь Саваоф (Зах. 4,6-7). Об этом и сказал Господь: "Се, Я с вами во все дни до скончания века (Матф. 28,10). Рассмотреть истинность этого, применительно к церкви, является нашей целью в данный момент.
1. Основной причиной быстрого распространения христианства является то положение, что оно подходит абсолютно всем людям любого возраста, любой нации, любого положения. Оно обращается ко всем, так и к погибшим, и у всех видит одну и ту же нужду. Оно равно подходит как к царю, так и к заключенному, как к священнику, так и к простолюдину, как к богатому, так и к бедному, к старому и к малому, к образованному и к неучу, к нравственному и к безнравственному. Это Благая Весть Бога для сердца, в котором она находит место неограниченной силы и власти. Евангелие объявляет себя силой Бога во спасение всякого человека верою. Оно обещает человеку вознести его на сияющие вершины вечной славы, исторгнув его из "ада преисподнего, из тинистого болота. Кто может оценить действие, которое имела проповедь Евангелия, несмотря ни на какое преследование, на души помраченных язычников?! Тысячи и миллионы, уставшие от мертвой, бесполезной религии, ответили на его небесный призыв, объединились вокруг Имени Иисуса, с радостью переносили разорение имущества и были готовы на всякое страдание, на всякое поношение. В новой вере торжествовала только любовь, а в старой - ненависть.
2. Утверждение, подчинение и исполнение всех земных соотношений или обычаев, которые соответствовали воле Божьей, были следующим основанием для охотного принятия Евангелия среди язычников. Каждый из них был призван оставаться в том окружении, в котором был спасен, и там прославить Бога. Благословение, которое приносило Евангелие мужчинам, женщинам и детям, свободным и рабам, было невыразимо. Любовь, радость, довольство, порядок, которые царствовали среди христиан, были для язычников совершенно новым и переполняли их изумлением. Христианин, живший в начале второго столетия, описывает своих единоверцев следующим образом: "Христиане не отличаются от других ни жилищем, ни языком, ни обычаями. Они не живут в каких-либо отдельных городах, не говорят на каком-то непонятном языке. Они живут в городах еллинов, варваров, там, где определено им жить по жребию свыше, соблюдая обычаи страны в отношении одежды и пищи и других внешних дел. И все же они являют собой удивительное, бросающееся в глаза свойство в их хождении. Они соблюдают установленные законы и своей собственной жизнью покоряют эти законы (История церкви по Неандору).
3. Безупречная жизнь истинных христиан, Божественная чистота их учения, радостная выдержка в страданиях, которые были хуже смерти, спокойное принятие самой смерти, их равнодушие ко всему тому, к чему обычно непреодолимо тяготеет честолюбие, их чистосердечная, откровенная вера перед лицом угрозы разорения имения и даже самой смерти - все это способствовало быстрому и всепокоряющему распространению Евангелия, распространению христианства. "Ибо кто, - говорит Тертуллиан, - взирая на эти факты, не почувствует стремления исследовать причины этого? И кто после тщательного исследования не примет христианства? И кто, приняв христианство, откажется от права страдать за него?
После этих немногих объяснений читатель может себе составить заключение, что могло способствовать, а что могло препятствовать распространению Евангелия. Ничего не может быть интереснее для сердца христианина, чем изучение этого огромного всемирного дела. Служители Господни в большинстве своем были простыми, неграмотными людьми, при этом они были бедны и лишены всяких человеческих средств помощи. Несмотря на это, за короткий срок они убедили многих оставить религию отцов и принять новую, и именно такую, которая вступала в непримиримое противоречие с природными склонностями человеческой натуры, мирскими удовольствиями, на протяжении многих веков высоко чтимыми традициями народов. Кто мог облечь в такую силу и власть христиан? Безусловно, это был Дух Святой, вложивший в проповеди первых благовестников непреодолимую власть и силу. Мощное влияние, которое они оказывали на сердца людей, было Божественным. Благодаря этому произошла полная перемена: каждый верующий был рожден свыше, стал новым творением во Христе Иисусе.
Менее чем за сто лет со дня Пятидесятницы Евангелие проложило себе путь в большинство провинций римской империи, и многие из новообращенных понесли Благую Весть вширь и вглубь всей земли. Из нашего описания жизни апостола Павла, как из перечня его миссионерской деятельности, мы видим, как утверждалось христианство в великих городах: Антиохии, Сирии, Ефесе, Азии, Коринфе и Греции, и как с тех мест распространялось сильное влияние на окружающие города и селения.
Чем были эти города для Сирии, Азии и Греции, тем был город Карфаген для Африки. Когда Скапула, правитель Карфагена, угрожал тамошним христианам ужасными наказаниями и казнями, Тертуллиан убедительно воззвал к нему одуматься: "Что ты хочешь сделать, - сказал он, - с этими бесчисленными тысячами мужчин и женщин разного возраста и положения, которые добровольно отдадутся тебе в жертву? Сколько костров и мечей потребуется тебе для этого? Какие страдания выпадут на долю Карфагена, если ты хочешь, по крайней мере десятую часть жителей уничтожить? Что будет, если в числе жертв окажутся твои близкие родственники и соседи, такие же почтенные мужчины и женщины, возможно, такого же ранга и положения, как и ты, из видных людей, которые являются родственниками и друзьями тех, которых ты причисляешь к числу своих наилучших друзей? Потому остановись и откажись от своего намерения, если не ради нас, то ради самого себя! После этой краткой речи обратимся снова к историческим событиям. Первое, что заслуживает нашего внимания, есть
Ни одно событие из ранней истории церкви не сохранилось в таком подробном изложении, как мученическая смерть Игнатия, епископа из Антиохии. Ни одно событие из древности настолько не известно, как его путешествие из Антиохии в Рим, как узника, в цепях.
По единодушному изложению историков, Траян со своим воинством посетил город Антиохию в 107 году, из-за парфян. Что побудило его на это, трудно установить. Однако, известно, что во время своего пребывания, он дал приказ преследовать христиан. Игнатий, заботясь о церкви в Антиохии, пожелал отдать себя в руки Траяна, чтобы по возможности отвратить угрозу преследования церкви. С этим намерением он изложил перед Траяном истинный характер и положение христиан и просил позволить ему умереть за них.
Подробности этого разговора запечатлены в записях многих историков. Однако древние истории об этом, в высшей степени недостоверны, так что мы не можем оставить это без внимания. Разговор закончился осуждением Игнатия. Кесарь приказал привести его в Рим и бросить на растерзание зверям на потеху публики. Игнатий с радостью принял этот приговор в сознании того, что он удостоен пострадать за Имя Иисуса и стать жертвой за святых.
Он был предан под присмотр десяти воинов, которые обращались с ним с большой жестокостью. Игнатий к этому времени был весьма стар, так как сорок лет был епископом в церкви, в Антиохии. Невзирая на это, воины подгоняли его, стремясь достигнуть Рима до конца увеселительных зрелищ. Он был доставлен в Рим к заключительному дню увеселительных зрелищ и тотчас приведен в амфитеатр, где перед глазами зрителей был растерзан зверями. Изнуренный непосильной тяжестью долгого пути, усталый пилигрим, из пастей зверей перешел в блаженный райский покой в присутствие Бога.
Возникает вопрос, почему Игнатий должен был проделать такой долгий путь из Антиохии в Рим, чтобы там, наконец, принять мученическую смерть? Ответ на этот вопрос должен крыться только в предположении. Возможно, Траян хотел нагнать на христиан страх тем, что он такого выдающегося, высокочтимого и известного человека, как Игнатий, в цепях повел на чудовищную и позорную смерть. Если же кесарь действительно лелеял такую надежду, то он вынужден был очень скоро разочароваться. Его предприятие вызвало диаметрально противоположное действие. Как только распространились слухи о том, что любимый епископ арестован и находится в пути в Рим, церкви со всей округи получили возможность послать своих представителей на место казни, чтобы приветствовать и ободрить его в последний раз. Так он был укреплен и утешен доказательством любви. Они же радовались привилегии видеть любимого епископа в прощальный час, и радовались небесному благословению, почивающему на нем. Многие были укреплены его поведением, мужественно идти навстречу мученической смерти, и, возможно, у некоторых возникло желание принять венец мученика. Среди тех, кто приветствовал Игнатия, находился и Поликарп, епископ из Смирны, ученик апостола Иоанна, который позже ради Евангелия также пожертвовал своей жизнью. Игнатий, по рассказам историков, на пути, написал семь писем, которые по предвидению Бога были сохранены, и в которых заключена большая ценность.
Хотя Игнатий, как святой Божий и как почтенный мученик за дело Христа, заслуживает искреннего нашего внимания и почтения, мы все же не должны проходить мимо того факта, что его письма не являются Священным Писанием. Как бы они ни были интересны и поучительны, все же они не могут претендовать на то, чтобы им безоговорочно верили. Наша вера должна опираться на непоколебимое основание Слова Божьего. "Священное Писание - единственное, - как сказал некто, - величественно обособленное, возвышенно поучительное. Оно непостижимым совершенством отличается от всего того, что оставлено нам в писаниях после апостольских мужей, так что их писания могут нам служить в большей мере как предупреждение, нежели назидание, хотя эти первые христианские писатели могут претендовать на наше искреннее внимание и почтение. Они были современниками апостолов, они имели привилегию слышать наставления из их уст, лично принимать от них поучения. Они делили с ними тяжести труда проповеди Евангелия, ежедневно общались с ними. Павел говорит о Клименте, так называемом апостольском отце, как о своем сотруднике, имя которого в книге жизни (Фил. 4,3). Что он говорит о Тимофее, это может быть отнесено на долю многих других: "Ты последовал мне в гонениях, житии, расположении, вере, великодушии, любви, терпении, в гонениях, страданиях (2 Тим. 4,10-11)!
Естественно, от таких высокочтимых людей мы должны были бы ожидать здорового апостольского учения, верного повторения истин и поучений богодухновенных апостолов. Однако этого, к сожалению, не случилось. Игнатий, старший среди всех, после апостольских отцов, ставший примерно в 70 году епископом в Антиохии, был учеником апостола Иоанна и пережил его всего на семь лет. Конечно же, от такого человека должно было бы ожидать абсолютного единодушия с учением апостола. Однако это не так. Определенные писания, которые направлены от Бога непосредственно к душе, очень отличаются от писем Игнатия и других отцов церкви. Слово Божие есть для нас единственный верный и надежный путеводитель. Как же своевременны на этом основании слова из первого послания Иакова: "Что вы слышали от начала, то и да пребывает в вас. Если пребудет в вас то, что вы слышали от начала, то и вы пребудете в Сыне и Отце (1 Иоан. 2,24). Очевидно, это место Писания стоит в особенном отношении к Личности Христа, а, таким образом, и к Писаниям из Нового Завета, в котором мы находим откровение Отца о Сыне, Который возвещается нам через Святого Духа. В посланиях апостола Павла мы находим полное снятие покрова с Божьего совета относительно церкви, Израиля и язычников. Потому, если мы хотим стать на истинное основание веры, то должны идти дальше этих отцов церкви. Мы должны идти к тому, что "было вначале . Это есть единственный Божий авторитет для верующих, это единственно обеспечивает наше пребывание "в Сыне и Отце.
Письма Игнатия долгое время являлись большим авторитетом для англиканской высшей церкви. Почти все доказательства, которые были на пользу их членов и составляют систему епископства, основаны на этих письмах. Игнатий тут весьма добивается подчинения под сильную епископскую власть и превозносит ее так высоко, что некоторые склонны ставить под сомнение их подлинность, тогда как другие предполагают, что многое должно быть предпринято, чтобы послужить в интересах епископства. Мы же, между тем, не желаем вдаваться в споры и состязания по этому пункту, но обратимся к нашей цели - исследованию истории, которое мы прервали со смертью Траяна. Он умер в 117 году. После него на трон взошел Адриан. О состоянии церкви, в дни правления этого кесаря, мы поговорим дальше.
Хотя было бы не совсем справедливо ставить Адриана и обоих Антонинов на первую ступень рядом с гонителями церкви, все же в их времена многие христиане подвергались жесточайшим страданиям и насильственной смерти. Ужасное обыкновение сваливать всякую вину за всеобщие бедствия на головы христиан и проливать их кровь перед алтарями богов в умилостивление их, это продолжалось и впредь, и одобрялось воинственными кесарями, тогда как равнодушие других позволяло идти этому своим чередом. Во время правления второго Антонина, Марка Аврелия, гонение на христиан достигло ужасных размеров. Оно уже не ограничивалось яростью народа, а было поставлено на основу высшего авторитета. Слабая защита двусмысленного постановления бывших кесарей Траяна, Адриана и первого Антонина, данная христианам, была уничтожена, и возбужденным страстями идолослужителям дан был зеленый свет на преследование и истребление христиан. Для исследователей истории христианства, предоставляет большой интерес рассмотреть, как в течение правления одного кесаря, который показал себя высокообразованным, любознательным и вообще человеком мягкого характера, могло произойти такое.
В течение шестидесяти лет царило относительное спокойствие. Евангелие за это время во многих отношениях делало немалое продвижение вперед. Во многих местах империи возросло число христианских церквей, и их влияние и благосостояние умножалось. Многие богатые, исполнившись любовью Божьей, делились своим богатством с бедными, объезжали окрестности, проповедуя Евангелие там, где оно еще не было проповедано, а когда Божье семя спасения было уже посеяно, шли еще дальше, в другие местности. Было невозможно, чтобы Святой Дух и дальше мог действовать так, не вызывая зависти и вражды со стороны защитников государственной религии. Аврелий смотрел глазами язычника и видел, насколько действеннее влияет христианская религия на сердца людей по сравнению с его языческой философией. И он стал непримиримым гонителем христианства и поощрял провинциальные власти уничтожать всех, кто, по его мнению, стоял на пути его авторитета, кто вел упрямое противоборство против язычества. Однако Евангелие благодати Божьей стояло выше правления Аврелия, с его мечом, с его львами. Кесарь не мог остановить триумфальное шествие по земле благодати свыше! Несмотря на кровопролитное гонение, христианство распространялось быстро, проникая во все уголки земного шара.
Этим мы подошли к концу первого и к началу второго периода церкви. Обозначенное в послании к семи церквям, состояние ефесской церкви закончилось со смертью Антонина Фиуса в 161 году, и описанное о смирнской церкви имело начало со вступления на трон Антонина Аврелия. С изданием нового указа этого кесаря, в Азии, началось ожесточенное гонение на христиан, под тяжестью которого особенно пострадала смирнская церковь. Заслуженно высоко чтимый епископ тогдашней смирнской церкви, во время этого гонения принял мученическую смерть. Однако мы хотим в оправдание нашей точки зрения рассмотреть послания к двум церквям: к ефесской и смирнской.
Наивысшей целью церкви на земле было назначение: стать столпом и утверждением истины. Она была определена стать Божьим светильником. Ее символ, таким образом, есть "золотой светильник, носитель света. Она должна была стать верной свидетельницей того, что Бог во Христе открыл на земле и что Он есть сейчас, когда Христос находится на небе. В послании церкви к Ефесу, высказано предупреждение, что она как сосуд свидетельства будет устранена, если не останется в своем первом состоянии. И - ах! - она пала, как обычно происходило с творением! Ни падший ангел, ни Адам, ни Израиль, ни церковь не сохранили своего первого состояния. Господь сказал ей: "Имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Итак, вспомни, откуда ты ниспал, и покайся и твори прежние дела твои, а если не так, скоро приду к тебе и сдвину светильник твой с места его, если не покаешься (Откр. 2,4-5).
Тем не менее, в этой церкви было еще много такого, что заслуживало похвалы Господа, и Он отмечает похвалой все, что достойно. Ефесские христиане, как церковь, показали выдержку, они терпеливо переносили многое и не уставали, они не могли сносить злое, то есть тех, которые стремились занять высшие места в церкви. Тем не менее, Господь чувствует, что Он уже не является в их сердцах единственным предметом их любви. "Ты оставил первую любовь твою. Они перестали радоваться в Его любви, а потому любовь Его была отнята от них в той именно мере. "Первая любовь есть благословенный плод нашего высокого признания Господней любви к нам. Внешнее свидетельство может цвести пышным цветом, но Господь знает, насколько это искренне, свято и верно. Внешнее - это не то, что Он ценит в высшей степени. Он утверждает и запечатлевает в преданных Ему сердцах лишь то, что является плодом собственной, самоотверженной и совершенной любви. Он имеет на земле Невесту и желает, чтобы все ее стремления, вся ее любовь принадлежали лишь Ему, чтобы она сохраняла себя ради Него чистой и беспорочной на путях мира сего. Он желает не только того, чтобы мы были спасены и чтобы во всяком благочестии были бы для Него свидетелями, хотя это весьма истинно и важно, но Он желает иметь нас во всех делах для Христа, как Невесту для Своего Сына. Это должно быть поистине первым и последним нашим постоянным и вернейшим помышлением. Мы обручены с Христом, и Он доказал нам совершеннейшим образом полноту и верность Своей любви. Но как же обстоят дела с нашей любовью к Нему?
Вышеописанное состояние ефесской церкви соответствовало состоянию всей тогдашней церкви. Потому это вызвало необходимость, чтобы Господь держал в Своей руке розгу для наказания. Церковь в то время уже уклонилась со своего первого положения. Уже апостол Павел вынужден был сказать: "Все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу (Фил. 2,21). И: "Все асийские оставили меня (2 Тим. 1,15). За этим неизбежно должны были последовать скорби, и они возвещены в послании к смирнской церкви. Хотя Господь поступает со Своей спотыкающейся, падающей церковью в полной благодати и любви, Он в то же время справедлив и должен наказывать зло. Потому в семи посланиях к семи церквям, в Откровении, Он показан не как Глава Своего Тела и не как Жених Невесты. Он ходит посреди семи золотых светильников и имеет символ судьи: "Очи Его, как пламень огненный, и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи.
Уже в обращении к ефесской церкви наблюдается сдержанность. Это соответствует Его местонахождению, ибо Он ходит посреди золотых светильников. Он не пишет, как некогда через Павла, "находящимся в Ефесе святым и верным во Христе Иисусе (1,1), но к "ангелу церкви. В Священном Писании мы часто находим подобное.
Наш интерес к истории церкви умножится, если мы познаем, что Господь Сам заранее изъяснил ее грядущие изменения. Внешнее состояние церкви соответствует периоду времени до смерти первого Антонина, в какой мере это дают нам установить внушающие доверие составители истории, сравнительно с тем положением, которое мы находим в послании к ефесской церкви. Внешне кажется, здесь еще много выдержки и ревности, в которых верующие были неутомимы. Они показывали также любовь, чистоту, преданность и святое мужество, с помощью которых при наличии большой готовности к страданиям всякого рода, выносили все во Имя Господне. В то же время в их церковь нашли доступ лжеучения, и многие ради получения высоких мест в церкви, прилагали недостойное усердие. Бывшее самоотречение, забота о Христе и Его прославлении, этот первый плод Его благодати, исчезли. Говоря историческим языком, наступил тот период церкви, который описан в послании к смирнской церкви: "И ангелу смирнской церкви напиши: "Так говорит Певый и Последний, Который был, мертв и се жив. Знаю дела твои, и скорбь, и нищету (впрочем ты богат), и злословие от тех, которые говорят о себе, что они иудеи, а они не таковы, но сборище сатанинское. Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот дьявол будет ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни. Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквям. Побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.
Господь, пред лицом распада, выступает со скорбями, поскольку средства снисходительности и ласки, употребляемые ранее, остались безуспешными. Нет ничего необычного, хотя те христиане едва ли могли предположить, что им встретится нечто чуждое. Все же их скорби были известны Господу, и Он устанавливал им определенные границы, которые нельзя перешагнуть. Он устанавливает точно, как долго должны длиться их страдания: "Будете иметь скорбь Дней десять. Это Он говорит к ним, как Тот, Который на собственном опыте прошел всю глубину скорбей. "Так говорит Первый и Последний, который был мертв и се жив. Он прошел через глубочайшие страдания и даже саму смерть. Он умер за них и снова ожил. У такого Господа они могли во всех своих испытаниях найти место убежища. Он утверждает и утешает их словами: "Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни. Он держит в Своих руках венец мучеников, чтобы возложить его на голову верного побеждающего. Нетрудно установить взаимосвязь и сходство истории церкви с вышеизложенными посланиями.
Правление Аврелия, по предвидению Божьему, было богато великими повсеместными бедствиями и несчастными случаями. Рука Господа наказывала Свой искупленный и возлюбленный народ в строгой любви, но против врагов разгорелся Его гнев. Находящаяся под предводительством Л.Феруса, римская восточная армия, возвращаясь из Азии, принесла с собой роковую чумную болезнь, которая свирепствовала в Риме. Она распространилась по империи в непостижимо кратчайший срок, и умерло потрясающее количество людей. Затем последовало сильное наводнение: Тибр вышел из берегов и затопил большую часть города Рима, уничтожив необозримые хлебные поля и закрома в городах. Естественно, за этими бедствиями последовал повсеместный голод, который унес также бесчисленное множество жертв.
Такие бедствия не могли пройти бесследно, не вызвав в язычниках с новой силой ненависть к христианам. Все бедствия, которые они терпели от "разгневанных богов, они предписывали представителям новой религии. Таким образом, на этот раз гонение на христиан началось из гущи самого народа империи. Повсеместно вспыхнуло пламя ненависти к христианам. Улицы, судейские палаты, дворцы богачей и хижины бедняков пришли в движение от разъяренных ненавистью людей: "Долой этих христиан! Киньте их на растерзание диким зверям! Так гласил всеобщий приговор! Слабое, суеверное правительство трещало от разгневанной людской лавины и послушно исполняло ее волю. Огонь преследования, естественно, сначала обратился на руководящих братьев.
Гонения в Малой Азии вспыхнули с невиданной до тех пор силой. Быть христианином значило в то время считаться смертельным врагом государства, быть государственным преступником. Это дало делу совершенно новый поворот. В противовес декрету Траяна и постановлению более мягкого кесаря Адриана, а затем Антонина, христиан начали считать поголовно преступниками. Народ хватал их из домов и с нечеловеческой жестокостью предавал всякого рода мучительным казням. Если они противились принести жертву языческим богам, то без всякого рассмотрения дела их убивали. Дикие звери, кресты, костры, секира были способами убиения верных Господу слуг, которых настигали повсеместно.
Такое неслыханное варварство побудило мудрых и достойных Мелита, епископа из Сардиса, с большой смелостью выступить перед кесарем в защиту христиан. Его защитная речь, которую мы приводим здесь, проливает много света на тогдашние законы, а также на состояние органов власти. "Род почитателей Бога в Малой Азии по новому приказу преследуется, как никогда ранее, и обнаглевшие, падкие на чужое добро сикофанты (доносчики) орудуют сейчас, с дозволения приказа, день и ночь, терзая невинных. И было бы это справедливо, если бы происходило по твоему приказу, так как справедливый кесарь не допустит несправедливости, и мы охотно принимаем прекрасный жребий такой смерти, однако лишь одну просьбу приносим мы к тебе, чтобы ты сам лично познакомился с теми, на которых обрушилось такое гонение: заслуживают ли они смерти и наказания, или спасения и покоя?! Если же это решение и этот новый приказ, каких еще даже против враждебных нам варваров не издавалось, исходят от тебя лично, то тем более просим тебя не отдавать нас в жертву такому явному разбою и мародерству (Неадр. История церкви).
К сожалению, мы не имеем никакого основания предполагать, что такой благородный призыв смог принести гонимым христианам хоть какое-то облегчение. Характер и поведение Аврелия приводят в недоумение почти всех составителей истории. Он был философом, последователем стоицизма, по природе своей человеколюбив, добродетелен, благороден и справедлив, и как утверждают некоторые, вследствие материнского воспитания подетски прост, и тем не менее на продолжении двадцати лет был непримиримым гонителем христианства. Недоумение будет еще большим, если мы вникнем, что тогдашний проконсул никакого предубеждения или же нерасположения к этим христианам из Малой Азии лично не имел, и все же он послушно пошел на поводу ярости людей и требования закона. Однако вера смотрит поверх кесаря, правителей и народов и видит, как князь мира сего управляет одержимыми им людьми, и за всем этим она видит Иисуса, Царя царей и Господа господствующих, Который восседает над всем и управляет всеми! "Знаю твои дела, и скорбь, и нищету... Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть... Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни... Побеждающий не претерпит вреда от второй смерти.
Аврелий, несмотря на философию, был совершенно незнаком с любовью и властью Того Имени, Которое Одно имеет силу умиротворить человеческое сердце. Он принадлежал, как уже указывалось, к секте стоиков. Основным положением религии этих философов являлось самодовольство, что приводит к гордости и самомнению. Смирение, осознание своих грехов и потребность в Спасителе несовместимы с такими жизненными взглядами и позициями. Чем ревнивее и усерднее стоик преследовал принципы своей религии, тем непримиримее и ожесточеннее должна была становиться его вражда против Христа, против христианства.
Одно циркулярное письмо (рукописное), посланное из смирнской церкви в другую, содержит подробное сообщение о страданиях верных, исповедующих Иисуса. "Они (мученики) доказывают нам, - говорится в одном месте того письма, - что они в своей плоти уже были как бы вне ее, более того, Сам Господь пребывал с ними и ходил среди них. И поскольку они находились в благодати Христа, то давали отпор всем пыткам мира. То же самое письмо сообщает нам, как некоторые с большой самонадеянностью приходили на допрос, выдавая себя за христиан, но затем, опешив от угроз судей и трепеща при виде диких зверей, отступали, принося жертвы лжебогам. "Мы потому не одобряем таких, - присовокупляет составитель письма к этому, - которые добровольно предают себя, потому что Евангелие нас этому не учит. Только присутствие Господа Иисуса может укрепить душу, подготовить принять смерть в ужасных мучениях. Тысячи и тысячи приняли ее смиренно и весело, даже с радостью, претерпев все, что могли причинить им внешние: власть тьмы и власть Рима - четвертый зверь по пророчеству Даниила. Языческие зрители часто были изумлены страданиями свидетелей Христа, и в их сердцах возникало сострадание, но они так и не могли постичь их душевное спокойствие, любовь к врагам, и готовность умереть.
Наконец мы должны познакомиться с двумя выдающимися мучениками, пролившими свою кровь во свидетельство Имени Христа. Имена их занесены на страницы истории церкви навечно. Это Юстин, по прозвищу "мученик, и Поликарп.
Юстин был рожден в Неаполе (старом Сихеме) в Самарии. Дедушка и отец его были язычниками, вероятно, греческой национальности. В своей юности он прилежно изучал учения философских сект, но они не могли дать умиротворения его сердцу. Тогда, будучи учеником Платона, он обратил внимание на христианство, видя, как спокойно и мужественно и даже с радостью христиане принимали смерть мученика, какую праведную жизнь они вели. Через одного обращенного, всего год тому назад, он принял Благую Весть спасения в Иисусе, и благодатью Божьей обрел покой своей душе и мир своему сердцу. Он стал серьезным христианином и известным защитником христианства, и словом, и сочинениями. Как учитель истинной философии, он разъезжал по городам и посещал учебные заведения. Таким образом он прибыл в Рим.
В начале
правления Аврелия Юстин был человеком весьма известным своими делами и
апологией христианства. Обвиненный известным философом
Крескеном, возможно, из чувства мести, он был вместе с шестью его товарищами
задержан и приведен к префекту. Когда этим семи мужчинам было предложено
принести жертву истуканам, Юстин ответил: "Ни один человек, имеющий здравый рассудок,
не может предать истинную религию и поменять ее на заблуждение или
безбожие! "Если вы не послушаетесь, - заявил префект, -
то беспощадно
будете замучены! "Мы ничего лучшего и не желаем, - отвечал неустрашимый
Юстин, - как претерпеть страдания ради нашего Господа Иисуса Христа.
Шесть его товарищей заявили с ним заодно: "Мы христиане и не можем приносить
жертвы истуканам. Когда префект увидел, что его угрозы были бессильны
против твердости обвиняемых, то приговорил: "Этих, которые отказались принести
жертву богам и не подчинились приказу кесаря, по закону сначала должно
бичевать, затем обезглавить. Мученики возрадовались и прославили Бога. Их
привели в темницу, там их бичевали, а затем обезглавили. Так упокоился в Риме
один из первых отцов церкви, обретя себе славный титул "мученик, который
обычно прилагается к его имени. Часть из его сочинений сохранилась
и до наших
дней, их изучают тщательно и придают им большое значение.
Способ и средства, какими этот благочестивый епископ из
Смирнской церкви шел навстречу своей мученической смерти, были и христианскими,
и благородными. Он встретил своих преследователей с великим дружелюбием и
услужливостью, не впадая при этом ни в поспешность, ни в необдуманность, что
бывает иногда то тут, то там. Когда он услышал крики людей, в ярости требующих
его смерти, то спокойно остался в городе, ожидая конца, который приготовил ему
Бог. Выслушав настоятельные требования братьев, он все же попытался в соседней
деревне найти себе укрытие. Здесь он провел недолгое время в кругу друзей, день
и ночь простоял в молитве за все церкви. Однако вскоре его новое
местонахождение было открыто, и были посланы несколько солдат, чтобы арестовать
его и привести. Когда ему сказали, что его преследователи стоят в дверях, он
попросил пригласить их, и поставить перед ними пищу и питие, для себя же он
попросил у них только час на молитву. Однако его сердце было настолько
переполнено, чтобы излить его перед Богом, что потребовалось два часа, в
течении которых он молился за его братьев в Господе, за правителя, за его
врагов и за пленявших его людей. Его преданность и его старость (более
девяноста лет), как и весь облик, производили на язычников глубокое впечатление.
Когда же старец закончил свою вдохновенную молитву, его
повели в город. Проконсул, который, как мы уже ранее говорили об этом, не имел
антипатии к христианам, при виде достопочтенного епископа сжалился над ним и
хотел спасти его. Он уговаривал его взыскать защиты у кесаря и принести
доказательство своего раскаяния. Но Поликарп стоял перед ним спокойно и
непоколебимо, устремив свои глаза ввысь. Проконсул вновь обратился к нему,
обещая освободить, если он отречется от Христа. На это обреченный на
смерть старец спокойно
ответил: "Восемьдесят шесть лет
я служил Ему и видел от Него только добро. Как смог бы я отречься от моего
Господа и Спасителя? Когда проконсул увидел, что все уговоры и угрозы
были бесполезны, то приказал глашатаю из цирка объявить: "Поликарп сам
признал, что он христианин. Возбужденная толпа ответила диким криком:
"Он есть учитель атеизма, отец христиан и враг наших богов, из-за которого
многие перестали чтить богов и приносить им жертвы. Единодушно они требовали,
чтобы Поликарп был сожжен заживо. Проконсул поступил по их желанию, и как
иудеи, так и язычники поспешили собрать дров для костра. Когда старец с
достойным изумления спокойствием увидел, как палачи принимают необходимые
приготовления, чтобы на месте его мучения
установить столб и укрепить его
гвоздями, чтобы можно было бы привязать Поликарпа к нему, то
он спокойно сказал:
"Оставьте меня так. Он, Который укрепил меня встретить огонь, даст
способность прямо стоять
перед столбом. Прежде чем
костер был зажжен, он помолился: "Господи,
Всемогущий Бог, Отец Твоего возлюбленного
Сына Иисуса Христа, через Которого мы
получили познания о Тебе, Бог ангелов и
всего творения, человеческого рода и
Праведника, Живущего в
Твоем присутствии! Я славлю Тебя, что Ты
удостоил меня этого дня и часа, чтобы со
всеми Твоими свидетелями причаститься к
чаше страдания Твоего Христа.
Как только он закончил
молитву, костер был зажжен, однако пламя уклонялось от тела верного служителя,
огонь искрился и играл вокруг, как надуваемый ветром парус, не прикасаясь к его
телу. Когда это увидели суеверные римляне, то они устрашились, что огонь не
имеет над ним власти. Тогда один из них простер копье и пронзил его. Внезапно,
из его пронзенного бока, потекла вода, заглушая пламя костра, и все стоящие
вокруг, увидели, как из его груди вышел дух в виде белоснежного голубя, улетая
ввысь.
Это описание - лишь небольшая выдержка из многих рассказов,
передающих мученическую кончину досточтимого епископа из Смирны. Мы здесь не
можем входить в рассмотрение многих подробностей тщательней и ближе. Между тем
Господь благословил весьма ощутимо страдания Поликарпа, которые он перенес во
благо христианских церквей. Ярость народа несколько поостыла, его жажда крови
потухла. Да и проконсул, уставший от кровавых сцен, запретил впредь приводить
христиан к судейскому трону. В этом удивительном и внезапном изменении ясно
видна была рука Господня. Он определил границы этих скорбен гораздо ранее, чем
христиане были брошены в огонь страданий. Теперь же настал конец этим
страданиям. Никакая власть - земная или преисподняя - не могла прибавить к
этому времени ни одного часа. "Вот дьявол будет ввергать из среды вас в
темницу, чтобы искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять.
Мы сейчас обращаемся ко второму гонению, которое наступило
при правлении Марка Аврелия. Оно в основном свирепствовало во Франции, десять
лет спустя после начала гонений в Азии. Конечно же, в это время могли иметь
место и другие преследования, однако, как нам известно, об этом нет достоверных
сведений вплоть до 177 года. Источник, из которого мы черпаем наши познания о
подробностях этого последнего гонения, это свиток писем от церквей из Лиона и
Вьенна, посланных церквям в Азии. Включали ли
Слова Господа относительно церкви
из Смирны эти десять лет, мы не отваживаемся утверждать. Писание ничего об этом
не говорит.
Мы все же склонны видеть вероятность в этом, если сравнить это с содержанием
того письма: "Будете иметь скорбь дней десять, и если рассматривать дело
с этой позиции, то в известном месте книги Откровения один день равняется году.
Нет, однако, иного повода рассматривать послание к смирнской церкви, объясняя
его иначе. Мы же предоставляем на суд самого читателя это решение, а сами
обращаемся к рассмотрению подробностей гонения во Франции.
Большая часть страданий французских христиан возникла
из-за пребывания в тюремных камерах, где задержанные находились недели и
месяцы. Многие умерли от удушливого воздуха. В этом отношении гонения на
христиан во Франции далеко отличались от гонений на христиан в Азии, да и
волнение было там гораздо больше, чем в Смирне. Как только христиане стали
заметным явлением в обществе, их стали оскорблять, издеваться, истязать,
нападали на них даже в их собственных домах, чтобы разграбить и растащить их
имущество. При попустительстве государственных правителей бешенство
народа разгорелось ярким пламенем. Сатрапы, ошеломленные яростью толпы, арестовали множество
ненавистных христиан и бросили их в переполненные камеры, чтобы содержать их
там до прибытия своего начальства. Дух гонения на этот раз не ограничивался
только народом, хотя он исходил именно от него, но и государственные служащие
по своем прибытии поджигали фанатичную ярость низших классов. Тотчас начался
допрос задержанных, и при этом применялись пытки. Вразрез со старым римским
законом, не только принимались обвинения слуг в адрес своих господ, но и
применялись шантаж и насилие с ужасными пытками, если слуги противились
доносить на них. В связи с этим рабы охотно давали все показания, какие только
от них требовали, чтобы этим избежать бичевания и пытки. По мнению
государственных управляющих, было доказано, что христиане, собираясь совместно,
занимались такими ужасными злодействами, что любое насилие и любая жестокость
против них оправдана. Ни родство, ни положение, ни возраст, ни происхождение
не принимались
во внимание, не было никому никакой пощады. Феттий, молодой
человек из знатного рода и видного положения, имея дух усердия и горя истинной
любовью и состраданием к своим собратьям, пытался лично добиться аудиенции у
самого городского управителя, чтобы доказать их невиновность. Когда же он
добился аудиенции, и объяснил причину своего прихода, то управитель спросил
его, не христианин ли и он. Когда же Феттий утвердительно ответил на это, то
поступил приказ бросить и его в темницу. Спустя немного времени он принял
жребий мученической смерти и получил венец жизни.
Также, в преклонных годах епископ Пофин, который, возможно,
принес Евангелие из Азии в Лион и к тому времени был свыше девяноста лет от
роду, стал легкой добычей врагов, ненасытно жаждущих крови. Хотя он весьма
страдал от астмы, так что он едва мог дышать, он был схвачен и притащен на
судейское место. На вопрос управителя: "Кто есть Бог христиан? - старец
спокойно ответил; что он, управитель, лишь тогда сможет прийти к познанию
истинного Бога, если в нем найдется истинный дух. Люди; стоящие вокруг
судейского трона, соревновались между собой, кто лучше сможет излить свою
ярость на этого почтенного старца. Старый, дряхлый человек был втиснут в
темницу, где он попал в руки своей любимой паствы. На второй день на глазах
страдающих с ним собратьев он испустил свой измученный дух.
Каким утешением и надеждой должны были звучать слова
Самого Господа для слуха этих страдальцев: "Не бойся ничего, что тебе надобно
будет претерпеть! Эти слова были обращены к смирнской церкви, но, вне
сомнения, стали известны и церквям из Лиона и Вьенна, которые испытали точность
этих торжественных пророческих предсказаний на себе: "Вот дьявол будет ввергать
из среды вас в темницу, чтобы искусить вас. Они знали, кто является
большим врагом, большим гонителем и преследователем, хотя кесарь, управители,
и народ усердствовали, тем не менее, они были лишь орудием в его руках. Господь
же был со Своими во всех их страданиях. Он дивным образом являл силу
Своего присутствия в слабых человеческих сосудах, так что подобного, можно
сказать со всякой определенностью, на земле
еще не было видано. Превосходство христиан над
страданиями от пыток, над страхом смерти приводило в изумление толпы людей,
пронзало сердца их палачей и мучителей, ущемляло гордость власть имущих. Что
можно было сделать с таким народом, который молился за своих врагов и в огне,
и среди диких зверей в амфитеатрах, являл невозмутимость и спокойствие неба?
Мы приложим к этому только один пример, но этот пример достоин изумления и ныне
и во веки веков!
Бландина, рабыня,
отличается от остальных мучеников различными изощренными пытками, выпавшими на
ее долю. Ее госпожа, вкусившая также мученическую смерть, опасалась, что вера
ее рабыни может не выдержать такого испытания. Но да будет возвеличен Бог!
Такого не случилось! Твердая, как скала, спокойная и решительная, она
выдерживала изощреннейшие мучения. Ее мучители прикладывали усилия, чтобы
склонить ее отречься от Христа и признать, что тайные собрания христиан служили
лишь для того, чтобы творить там безбожные мерзости. Они обещали ей тотчас
отстать от нее, как только она перестанет упрямиться. Но она осталась
непоколебимой. Ее единственный ответ был: "Я христианка, среди нас нет никакой
мерзости. Бичевание, скамья пыток, раскаленный железный стул, дикие
звери - ничто не имело на нее действий, страха не было! Сердце ее покоилось во
Христе. Он держал ее в Духе, в Своем присутствии. Хотя в общественной жизни она
стояла на низшей ступени, в ней открывалась возвышенность духа, твердость ее
характера, что заслуживает нашего искреннего изумления. Все это могло
состояться только через ее веру в Иисуса Христа и через силу живущего в ней
Святого Духа.
День за днем Бландина была истязаема. Поскольку она была
женщина и притом рабыня, язычники надеялись, что, в конце концов, она все же
отречется от Христа и признает, что христиане виноваты и заслужили подобного
наказания, так как они преступники. Однако все их усилия были напрасны. "Я
христианка, среди нас нет никакой мерзости, - это было все, что могли
вытянуть из нее бесчеловечные палачи. Ее непоколебимая твердость утомила,
наконец, и самих жестоких, изобретательных мучителей. Для них было
непостижимо, как она, несмотря на ужасные, невыносимые страдания, все еще
оставалась живой. Она же среди всех мучений, не поддающихся никакому описанию
издевательств, находила в Иисусе неиссякаемую силу претерпеть до конца. В
упомянутом нами выше письме из Лиона, адресованном малоазиатским церквям, мы
находим следующее: "Бландина была облечена такой силой, что те, которые
истязали ее и пытали с утра до вечера, уставши от усердия, увидели, что она
победила, что весь аппарат их пыток исчерпан, а она все еще дышит, хотя все ее
тело раздавлено, везде открытые раны.
Такая стойкость должна в нас вызвать искреннее изумление.
Однако какова тайна подобной силы в такой слабой женщине? Вне сомнения, Сам
Господь удостоил ее стать Его свидетельницей таким особенным способом, чтобы
она стала красноречивым примером силы христианства над человеческим духом, по
сравнению со всеми другими религиями, которые существуют или же существовали
на земле. Другую же причину ее силы должно искать в ее кротости и
богобоязненности. Зная свою человеческую слабость, она совершала "свое спасение
в страхе и трепете.
Когда Бландину вместе с ее участницами по страданиям вели
из амфитеатра в темницу, ее сопровождали многие из ее друзей и подруг, которые
старались в удобный момент выразить ей свою любовь и сочувствие, утешить и
ободрить ее. Когда же она причастилась к жребию "страдальцев за Иисуса,
то они тотчас отклонили это, сказав: "Мы недостойны такой чести! Борьба еще не
прошла, потому это почетнейшее звание "мученик принадлежит только Ему,
Истинному и Верному Свидетелю, Единородному, Восставшему из мертвых, Чье свидетельство
запечатлено Богом до победного конца. Мы же бедные малые
исповедующие Его. Со
слезами Бландина и ее спутники просили братьев молиться за них, чтобы они
смогли остаться верными до конца. Их сила состояла в их слабости, ибо это
побуждало их прибегать к Тому, Кому дана всякая власть на небе и на земле.
Однако при возвращении в темницу их ожидала новая сердечная скорбь: они нашли,
что некоторые не выдержали и дали склонить их отречься от Христа, поддавшись плотскому
страху. Однако те несчастные ничего тем не добились, сатана не освободил их.
По обвинению в других преступлениях они были оставлены в
темнице. Бландина с другими своими друзьями со слезами молилась за этих
малодушных, чтобы они вновь были восстановлены. Господь услышал их молитву, так
что прежде павшие на последующих допросах оказали удивительную твердость веры
во Христа и, будучи приговоренными к смертной казни, получили тот же венец
мучеников.
Говоря по-мирски, уже более благородные и солидные люди,
чем Бландина, были вознесены в славные обители неба с окровавленных зрелищ,
как, например, Феттий, Пофин, Саректа, Натурий, Атталий. Однако и для этой
свидетельницы, и для Бландины близился славный конец, когда она почувствует
последнюю боль, прольет последнюю слезу. Она была приведена последний раз на
допрос вместе с юношей 15 лет по имени Понтика. Обоим им было приказано
восславить богов, но они оба отказались от этого с непоколебимым и с
невозмутимым спокойствием. Тогда их предали на такое истязание, какое только
возможно придумать человеческому варварству! Однако они все перенесли
это с таким
терпением, что толпа была вне себя. Молодой юноша Понтика, ободренный и
укрепленный молитвами своей сестры во Христе, раздавленный истязателями, почил
в Иисусе.
Теперь настала очередь героической Бландины. Как мать,
незаменимая для дела ободрения и укрепления своих детей, она была сохранена на
последний день зрелища. Она, так сказать, отослав своих детей вперед себя,
теперь желала последовать за ними. Те уже были на небесах вместе с
героями-мучениками и покоились, подобно истомленным бойцам, с Иисусом в раю
Божьем. После того, как Бландину бичевали до крови, ее снова посадили на
раскаленный стул. Однако и это чудовищное мучение она перенесла стойко. Затем
она была опутана сетью и брошена на растерзание разъяренному быку, который
немалое время катал ее на арене, поддевая своими рогами. Наконец один солдат
пронзил ее копьем. Воистину, блистательнейший венец славы будет возложен на
эту стойкую женщину в День Господень!
Однако воспламененная сатаной слепая ярость язычников еще
не достигла своего апогея. Наоборот, их преследованиям стали подвергаться даже
тела убиенных святых. Преследователям не хватало их крови, они должны были
иметь и их прах! Искалеченные тела замученных были собраны и сожжены, их пепел,
совместно с пеплом от костра, был собран и высыпан в реку Рону, ничего от них
не должно было оставаться, что могло бы осквернить их землю. Однако сильная
ярость, как это бывает, стихла сама собой, зверская натура человека
мало-помалу насытилась кровью, устала от кровопролития. Так случилось и здесь,
ужасные преследования прекратились, так что многие христиане пережили их. Да и
сами мученики были исполнены Духа Христова и укреплены им. "Да и самих
преследователей, - пишет Неандр, - они не проклинали, не призывали на их головы
месть, и молились, чтобы им была прощена все их ужасные убийства. Уходя с
земли, они оставляли за собой не месть и войну, а радость и мир, согласие и
любовь (Неандр. История церкви).
После того, как мы рассмотрели, как благодать Божья
ниспосылалась с небес на Его народ мощными потоками, давая ему силу, все
преодолев, устоять, теперь мы хотим упомянуть один рассказ, который был широко
распространен среди христиан начала третьего столетия. Перед концом правления
Аврелия произошло одно событие, которое побудило его изменить свое отношение к
христианам. Это произошло именно во время похода против германцев и сарматов, в
один из самых тяжких и опасных дней. Аврелий со своим войском был окружен
варварами со всех сторон. К тому же солдаты его были истомлены от ран и тягот, и
страдали от жажды. Палящее солнце жгло их прямо в лицо, тогда как врагам оно
приходилось сзади, и они, принимая во внимание это явное преимущество,
собирались к последней решающей схватке. В этой чрезвычайной нужде выступил
двенадцатый легион, о котором было известно, что он собран из христиан, они
склонились на колени в молитве. Внезапно небо покрылось тучами, и через
мгновение полился обильный освежающий дождь, солдаты начали собирать
живительную влагу в свои шлемы, утоляя жажду. Незаметно этот освежающий
живительный дождь превратился в сильный град, сопровождающийся громом и
молниями, и обрушился на ошеломленных варваров, так что римляне одержали над
ними легкую победу.
Кесарь, глубоко тронутый сверхъестественным ответом на
молитву, между тем узнал, что молящиеся призывали Бога Христа, удостоил легион
разных наград и издал указ в пользу христианской религии. С того события легион
был назван "легионом грома. Этот знаменательный случай описан Езебием в его
исторических трудах.
Как бывает с фактами, которые многократно пересказываются,
обычно бывают некоторые "приукрашивания, так и в этом случае позднее, вне
сомнения, кое-что присочинялось. Тем не менее, мы имеем основание верить, что
действительно имел место такой божественный ответ на молитву христиан в пользу
римлян. Тот случай для основ веры не представляет ничего чуждого и
невозможного, хотя некоторые побочные обстоятельства справедливо вызывают размышления.
Так, например, трудно поверить тому, что двенадцатый легион полностью был
составлен из христиан, если иметь в виду то обстоятельство, что римский легион
того времени состоял из пяти тысяч воинов.
Вне сомнения, христиане, по своем возвращении с поля битвы,
рассказали об этом удивительном вмешательстве Бога как ответе на их молитву,
потому могло случиться, что церковь этот случай приложила в честь и
прославление Бога и распространила сообщение об этом среди всего христианства
того времени. Этот факт был признан самими римлянами и утвержден более
определенным образом. Они также верили, что спасение пришло с неба, как
ответ на молитву кесаря своим богам. Они праздновали событие, по своему
обыкновению, росписями и статуэтками на столбах, на медалях, на полотнах. На
них изображался кесарь, простирающий руки к небу в молитве, а вокруг него
воины, пьющие живительную влагу из своих шлемов, а сверху Юпитер посылает на
варваров громы и молнии, и они лежат, пораженные насмерть.
Вскоре после этого знаменательного события умер Марк
Аврелий, философ и гонитель христиан. Смерть его повлекла за собой многие
изменения. Слава империи пала, а вместе с ней и притязания на совершенство и
достоинство римской религии. Христианство же, наоборот, быстро продвигалось
вперед. В то время проявились одаренные и ученые люди, которые выступили в
защиту христианства, умело и смело доказывая по писаниям правомерность
притязаний христианства. Их называли апологетами. Их достойнейшим и
одареннейшим представителем был африканец по имени Тертуллиан, который,
по всей вероятности, родился в 160 году.
Просвещенные среди язычников начали чувствовать, что их
религия, если она хочет противостоять наступающей силе Евангелия, должна
защищаться и реформироваться. Началась ожесточенная борьба. Гельсус,
эпикурейский философ, который, по-видимому, родился в тот же год, что и
Тертуллиан, выступил вождем языческой партии. С этого периода времени
(последние годы второго столетия) церковные сводки интересней, потому что они
определенней и достоверней. Вначале мы все же снова хотим обратиться к
внутренней истории церкви с самого начала ее возникновения, потому что
некоторые понятия, в той или иной мере знакомые нам, зарождались в те далекие
времена.
Поскольку дело касается вопроса внутренней истории церкви,
мы имеем право воспользоваться для нашего назидания ясным, недвусмысленным
словом Священного Писания. Даже прежде, чем был закончен канон писаний Нового
Завета, и в учении и в практике с позволения Божьего показались ростки многих
заблуждений, которые позднее запутали и расчленили единство церкви. В
действительности это было узнано благодатью и мудростью
Божьей и раскрыто
богодухновенными апостолами, тем не менее, нас не должно приводить в
замешательство, когда мы во внутренней истории церкви встретим много такого, с
чем Священное Писание вступает в прямое противоречие. Погоня за высокой
должностью и высоким положением в церкви началась в самом раннем периоде, и
были введены многие постановления и инструкции, которые исходили от
человеческих помыслов. "Горчичное зерно, становящееся большим деревом,
символ политической власти на земле, представляет нам внешнюю картину
христианства, внутреннюю же изображает закваска, совершавшая свое злое
дело до тех пор, пока не вскисло все! (Матф. 13,33).
Если мы подвергнем тщательному исследованию Матфея 13 в
связи с другими местами Писания из Деяний апостолов и посланий, которые
относятся к исповеданию Имени Иисуса Христа, то мы получим картину как
прежней, так и позднейшей истории церкви. В 13 главе Евангелия от Матфея через
притчу нам дается развернутая картина Царства небесного, от момента посева
семени Сыном Человеческим, до самой жатвы. Это великое утешение для сердца. Это,
однако, не исключает многих темных, скорбных сцен, которые происходят под
прикрытием славного Имени и одеяния христианства. Рассмотрим поближе некоторые
названные нами места из Священного Писания.
1.
Господь, притчей о плевелах,
знакомит нас с тем, что должно было произойти позднее. Он говорит: "Царство
небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем. Когда же люди
спали, пришел враг его и посеял между пшеницей плевелы и ушел. Когда взошла
зелень и показался плод, - это было быстрое распространение Евангелия на
земле, - "тогда явились и плевелы, -
лжеисповедующие христианства.
Господь Иисус посеял доброе семя. Сатана, воспользовавшись беспечностью и
слабостью людей, посеял плевелы. И что же должно было за этим случиться? Должно
ли было их исторгнуть из Царства? Господь говорит: "Нет. Чтобы, выбирая
плевелы, вы не выдергивали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и
другое до жатвы. Это значит - до конца этих веков или же этого управления
свыше, до того, когда Господь придет на суд. Но, к сожалению, именно то, отчего
Господь здесь предостерегает Своих учеников так настоятельно, произошло, как
доказывает этот печальный, длинный список мучеников. Были введены телесные
наказания и денежные штрафы, чтобы доказать упрямым, власть мира, карающую их
огнем и мечом.
2.
В Деяниях апостолов в 20
главе сообщается, что, по отшествии апостола, в церковь проникнут "лютые
волки. В посланиях к Фессалоникийцам, в его первых вдохновенных писаниях,
как общепринято считать, Павел говорит, что "тайна беззакония уже в
действии и что за этим последуют другие печальные события. Филиппинцам он
пишет: "Ибо многие, о которых я говорил, а теперь даже со слезами говорю,
поступают, как враги креста Христова. Их конец - погибель, их бог - чрево, и
слава их в сраме, они мыслят о земном. В своем втором послании к Тимофею
он сравнивает христианство с большим домом, в котором много сосудов, "одни в
почетном, а другие в низком употреблении.
Это есть картина внешнего
облика повсеместной церкви. Этот большой дом, христианин не может покинуть, тем
не менее, его личная ответственность не снимается. Он обязан
удаляться от всего
того, что недвусмысленно несовместимо с Именем Господним. Данные здесь
инструкции для духовно мыслящих христиан всех времен вполне ясны и определенны.
Христианин обязан удаляться от сосудов низкого употребления, от всех,
имеющих "вид благочестия, силы же
его отрекшихся. Он ни в коем случае не
может соединяться со злом, в какой бы форме оно ни проявлялось. Иоанн и другие
апостолы также не проходят мимо данных духовных пунктов и дают точно такие же
инструкции. Нет, однако, необходимости и далее продолжать рассуждения, чтобы
подготовить читателя к тому, что мы находим в так называемом христианстве.
При подходе к этому пункту возникает важный и многократно
поднимаемый вопрос: в какое время и какими средствами
клерикализм (КЛЕРИКАЛИЗМ
- течение, стремящееся к укреплению и усилению влияния церкви в
политической и общественной
жизни.) смог
утвердиться в церкви в обособленном духовном положении? Ответ на этот вопрос требует
подробного рассмотрения внутренней истории церкви, направленность и характер
которой с введением этой системы совершенно изменились. Возникновение и
развитие клерикализма, во всяком случае, происходило постепенно. Началось с
того, что на основании некоторых выводов из Ветхого Завета мало-помалу
христианство начало принимать иудейскую (формалистическую) форму. Очень скоро наметилась разница между
епископами и пресвитерами, между пресвитерскими порядками и всеобщим
пресвитерством. Среди верующих произошло увеличение церковных должностей.
Внешне нелегко просмотреть шаг за шагом становление и укрепление клерикальной
системы, однако одно непреложно: этому подали пример и положили начало
иудейские синагоги.
Весь Новый Завет учит нас тому, что иудейство, во всяком случае было неутомимым и никогда не дремлющим врагом христианства. С одной стороны, его постоянным стремлением было найти доступ в христианство своим церемониям и законам, а с другой стороны, оно до смерти преследовало всех тех, кто был верен истинным фундаментальным положениям церкви Божьей. Мы встречаемся с этим повсеместно в Деяниях апостолов и в посланиях. Когда сверхъестественные дары в церкви прекратились, и сильные защитники веры в лице апостолов сошли с арены, то это течение все больше и больше брало верх. В этом нет ничего удивительного, так как законность присуща человеческому духу. По этой причине первые церкви составляли в основном обращенные из иудеев, которые долгое время еще придерживались иудейских обычаев.
Клерикализм, таким образом, нашел свой источник в иудаизме. Там должно искать корень всей системы "духовности от дней апостолов и поныне. Вне сомнения, и раздоры много послужили тому, что церковь немало причастилась к миру. Система же духовности и все, исходящее из этого, основывается на иудейской религии. Более чем вероятно то положение, что в те времена, как и ныне, многие были убеждены, что христианство является продолжением иудейства. Иудействующие учителя утверждали дерзко, что христианство есть ничто иное, как привой на иудейском дереве. Но что это понятие находится в прямом противоречии с истиной, едва ли нужно говорить. В посланиях везде видно, что иудейство и христианство находятся в прямом противоречии, одно земное, а другое небесное, одно относится к старой, а другое к новой твари, что закон был дан через Моисея, а благодать и истина через Иисуса Христа.
Если мы сейчас обратимся к числу прямых последователей апостолов, апостольских отцов, как принято их называть, то мы встретимся с такими известными именами, как Клементий, Поликарп, Игнатий и Варнава. Эти братья слышали вдохновенные поучения апостолов, сотрудничали с ними в евангелизации и находились в близком общении с ними. Однако, несмотря на высокую привилегию быть учениками апостолов, очень скоро они уклонились от вверенного им учения, особенно в вопросах управления церковью. Они, кажется, - по крайней мере, судя по письмам, которые носят их имена - совершенно забыли великую новозаветную истину о присутствии Святого Духа в церкви. Как часто говорит апостол Иоанн, равно и апостол Павел, о присутствии, о проживании, о безграничном руководстве и авторитете Святого Духа в церкви или собрании. Евангелие от Иоанна 13-16, Деяния апостолов 2, 1, Коринфянам 12 и 14, Ефесянам 1-4 содержат ясные инструкции и наставления об этих фундаментальных истинах церкви Божьей. Если бы они были внимательны к наставлениям апостолов, если бы они приложили старание сохранить в чистоте эти учения, а не стремились бы созидать "духовное единство, то клерикализм никогда не нашел бы доступа в церковь.
Новые учителя церкви, кажется, забыли прекрасную простоту Божьего порядка в церкви. Было всего два вида должностей: пресвитеры и дьяконы. Первые должны были заботиться о духовном, вторые - о телесном. Пресвитеры же просто были пастырями стада. Они имели задание следить за каждым членом Тела Христова (срав. Деян. 20,28). Пресвитер одновременно мог быть прекрасным учителем. Если же этого не было, то это все же не было решающим, потому что он был посвящен не в сан учителя, а в сан пресвитера, управителя Божьего дома и пастыря стада Господня. Церковные же организации, имеющие Божественный фундамент, в Новом Завете мы находим лишь в двух актах: крещение и вечеря. Невозможно дать более простого, ясного, доступного указания, чем дается это Самим Словом Божьим, для хождения в вере. Однако это не оставляло никакого места для возвышения и прославления человека среди церкви Божьей. Святой Дух, по Словам Господа и по обетованию Отца, снизошел, чтобы управлять церковью, и ни один христианин, верующий в эту истину, как бы он ни был одарен, не может взять на себя управление церковью, посягнуть на приоритет Святого Духа. Однако, как только эта истина начала исчезать из поля зрения, началась борьба за первенство и авторитет, Дух Святой лишился подобающего Ему в церкви места.
Едва смолк в церкви голос вдохновения, как зазвучали голоса новых учителей, которые громогласно и настоятельно приписывали епископу высокий почет и высшее место. Не было уже и речи о том, что Дух Святой является единственным и полновластным руководителем в Церкви Божьей. Письма Игнатия, написанные в 107 году, Доказывают это со всей ясностью. Мы хорошо знаем, что подлинность этого письма многими сведущими людьми оспаривалась, в то время, как другие считались полностью доказанными. Английская государственная церковь долгое время, эти письма считала подлинными и рассматривала их как основу для епископской системы и триумфальное доказательство ее древности.
Игнатий написал семь писем по пути из Антиохии в Рим: одно - своему другу Поликарпу, другие шесть - церкви в Ефесе, Магнезии, Траллесе, Риме, Филадельфии и Смирне. Поскольку он был учеником и другом апостола Иоанна, в то время он, был, возможно, знаменитейшим епископом в христианстве, то его письма, которые он написал накануне своей мученической смерти с большой серьезностью и живой ревностью, производили на церкви большое впечатление. Кроме того, путь к чести, положению, и власти, всегда имел притягательную силу и привлекал суетную природу человеческой натуры. Мы приведем здесь несколько отрывков из упомянутых писем.
В своем письме Ефесской церкви Игнатий наставляет: "Будем помнить братья, о том, чтобы нам не противиться епископам, ... поскольку мы покорны Богу... Поэтому ясно, что мы должны смотреть на епископа, как на Самого Господа. Дальше он развивает свою мысль в письме к христианам из Магнезии: "Я наставляю вас, чтобы вы были усердны поступать в единодушии Божьем, так как ваши епископы стоят на месте Божьем, ваши старейшины заступили на апостольский совет, а ваши дьяконы, которые для меня весьма дороги, в своем служении причащены к Иисусу Христу. Нечто подобное мы находим в письме к траллесцам: "Если вы покорны своему епископу, как Иисусу Христу, то кажется мне, вы живете не по человеческим меркам, но по Христу, Который умер за нас... Остерегайтесь таких, и вы это сделаете, если не будете надменны. Подвизайтесь неразрывно прилепиться к Иисусу Христу, нашему Богу в вашем епископе и к заповедям апостолов. К церквям в Филадельфии он пишет: "Я призывал, когда был у вас, говорил громко: "Слушайтесь епископа, пресвитерство и дьяконство. Некоторые из вас имели мнение, что я сказал это потому, что предвидел разногласия, которые возникнут среди вас. Однако Он есть Свидетель мой, ради Которого я арестован, что я ни о ком из вас ничего подобного не знал, но это был Дух Божий, Который говорил таким образом: "Ничего не делайте без епископа, сохраняйте тела ваши святыми, как храм Божий, соблюдайте единство, уклоняйтесь от разногласий, будьте последователями Христа, как Он был Последователем Отца.
Из последней цитаты очень ясно видно, что Игнатий желал придать своим наставлениям характер богодухновенности. Однако каким бы ни было это желание неверным и извращенным, мы не можем отказать этому почтенному епископу в искренности и правдивости. Никто не может сомневаться в том, что он был преданным христианином и был исполнен религиозного усердия. Но также не подлежит сомнению, что он в этом отношении, как и в некотором другом, весьма заблуждался. Основная мысль, которая проходит через все его письма - это полнейшая покорность стада под руководством епископа, иначе говоря, "паствы - "духовенству. Заботясь о благосостоянии церкви, он опасался разногласий, понимая под этим, возможно, то, что сильное руководство под единоначалием вождя есть верное средство защиты от проникновения заблуждений. "Старайтесь, - говорил он, - чтобы вы укрепились в учении Господа и апостолов через вашего почтенного епископа, чтобы и он и ваше пресвитерство совместно с богобоязненным диаконством получили бы духовный венец славы. Будьте покорны вашему епископу, как один другому, подобно тому, как Иисус Христос во плоти Своей был покорен Отцу, и как апостолы были покорны Христу, Отцу духов, чтобы единство среди вас пребывало, как во плоти, так и в духе. Таким образом, тому, кто облекался в высший чин в церкви, стали надевать великолепный епископский головной убор, и с тех пор стремление достичь сана епископа стало предметом тщеславия, честолюбия и споров со всеми вытекающими из этого последствиями.
Из предположения, что вышеупомянутые письма были написаны вскоре после смерти апостола Иоанна и что писатель был хорошо знаком с помышлениями апостола и был исполнителем своих собственных воззрений, можно сделать заключение, что сан епископства имеет ровно такой же возраст, что и христианство. Однако очень мало зависит от того обстоятельства, кем и когда были написаны эти письма. Они не принадлежат к священным писаниям, и потому читатель должен обсуждать и взвешивать их характер и их влияние на церковь с позиции Слова Божьего. С помышлениями Божьими о Его церкви и об ответственности народа, нам должно знакомиться из Его Собственного Слова, а не из писаний какого-либо отца церкви, как бы давно он ни жил и как бы ни был высоко чтим. В заключение, мы хотим взять несколько выдержек из Слова Божьего для сравнения и рассмотреть вопросы относительно христианского служения и личной ответственности. Они показывают нам большую разницу между служением и должностью, между почитанием за дела или просто за служебное положение.
В Евангелии от Матфея, начиная с 24,25 по 25,31, мы находим три притчи, в которых Господь беседует со Своими учениками о том, как должно поступать Его служителям во время Его отсутствия.
1. Предмет первой притчи есть ответственность служения внутри дома, то есть в церкви, "мы есть дом Его, потому читаем: "Кто же верный и благоразумный раб, которого господин его поставил над слугами своими, чтобы давать им пищу вовремя? Блажен тот раб, которого господин его, пришед, найдет поступающим так. Истинно говорю вам, что над всем имением своим поставит его. Истинное служение от Господа Самого, от Него Одного. Это мы должны хорошо помнить, глядя на то, что произошло с самого начала христианства. Господь следит как за верностью, так и за неверностью тех, кто служит в Его доме, и Его верные, дороги Его сердцу. Кто в Его отсутствие служит Ему смиренно и верно, таких Он при Своем возвращении поставит над всем Своим имением. Истинный служитель Христов имеет дело с Самим Господом непосредственно. Он не есть наемный какого-либо человека или общества. "Блажен тот раб, которого господин его, пришед, найдет поступающим так.
Господь сказал также о неверности в служении и осудил это. "Если же раб тот, будучи зол, скажет в сердце своем: "Не скоро придет господин мой, - и начнет бить товарищей своих и есть, и пить с пьяницами и т.д. Это есть обратная сторона печальной картины. Характер служения не зависит от возвращения господина. Вместо исполнения вверенного ему служения своим товарищам, где сердце должно считаться с признанием верности его служения господином, когда тот возвратится, оно у злого раба переполнено без меры тиранством и любовью к миру. Суд, которому подвергнет его господин при своем возвращении, будет страшнее, чем мирской. "Подвергнет его одной участи с лицемерами. Это участь Иуды предателя, "там будет плач и скрежет зубов. Таковы ужасные последствия того, когда раб забывает о возвращении господина. Здесь дело гораздо хуже, нежели разногласия во мнениях или же голое заблуждение в отношении учения о пришествии Господа. Злой раб говорит "в своем сердце, так что в действие вступает его воля. Он желает в своем сердце, чтобы господин оставался вдали, чтобы он не приходил, потому что его приход расстроит его планы и положит конец его мирскому величию. Не есть ли это верная картина того, что имеет место произойти непременно? И какое это авторитетное наставление для таких, которые склонны присваивать себе высокие места служения в церкви! Просто должность со стороны учреждения или выбор со стороны людей в тот день никого не удовлетворит. Значение будут иметь только выбор со стороны Самого Господа и верность раба на том служении, куда он поставлен самим Господом, верность в его доме.
2. Во второй притче исповедующие христианство уподоблены десяти девам, которые вышли встречать жениха. Это было положение первых христиан. Они вышли из мира и из иудейства, чтобы встречать Жениха. Однако мы знаем, что произошло. Поскольку Жених задержался, то "задремали все и уснули. "Но в полночь раздался крик: "Вот Жених идет, выходите навстречу Ему! С конца первого до начала девятнадцатого столетия мы очень мало слышим о пришествии Господа. Лишь время от времени то тут, то там раздавался слабый голос, но полночный крик был слышен не ранее первой половины уходящего столетия. Теперь же издаются бесчисленные книги с этой темой. О скором пришествии Христа проповедано уже по всем странам по всему миру. Полночь уже на исходе, наступает утро.
Возрождение истины о пришествии Господа указывает на определенный период истории церкви. Это, как и все подобные пробуждения, есть дело Святого Духа, исполняемое избранными Им орудиями и средствами, которые Он счел подходящими. И как велико долготерпение Господне в том, что между криком в полночь и самим пришествием Жениха оставлен некоторый промежуток времени, чтобы состояние каждого из них можно было проверить. Пятеро из десяти дев не имели елея ни в лампах, ни в сосудах, то есть ни Христос, ни Святой Дух не имеет места в них, в их руках только лампы внешнего исповедания. Что за ужасная мысль - рассматривать христианство с этой позиции! Не должна ли эта мысль пробудить нас проповедовать Евангелие со всяким усердием и серьезностью? О, да будем мы мудрыми и да не упустим времени, отпущенного нам между криком в полночь и пришествием Жениха!
3. В первой притче дело касается служения внутри дома, а в третьей - вне дома, то есть благовестия Евангелия. Предметом второй притчи является личное ожидание явления Господа и наличие того, что потребно для вхождения на брачный пир Царского Сына.
"Он поступил, как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе, и тотчас отправился. Здесь Господь представлен оставляющим мир и возвращающимся на небо, и пока Он находится там, его рабы должны трудиться с талантами, данными им. "Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел, другие пять талантов. Точно так же и получивший два таланта приобрел другие два. Здесь показано действительное основание христианского служения и истинный характер его. Господь Сам призвал Своих рабов и дал им таланты, и раб ответственен перед Господом за исполнение своего призвания. Хотя использование талантов внутри или вне дома подчинено руководству Слова и должно служить любовью в благословение, все же это ни в коем случае не происходит по воле учреждения, или пресвитера, или народа, но оно зависимо непосредственно от единого Иисуса Христа, Главы церкви! Это весьма важно - стоять на стороне прав и притязаний, которые Христос оставляет за собой в служении Своих рабов, ибо этим устраняется ответственность перед Христом и разрушается фундаментальная основа христианства.
Пресвитерство было особенной отличительной чертой иудейского домоуправления. Служение же, насколько это богоугодно, есть отличительная черта христианства, христианского домоуправления. Потому церковь тотчас пришла в упадок, когда начала подражать иудейству, когда установила пресвитерство, когда ввела определенные христианские церемониалы. Ибо, если бы требовались пресвитерские порядки с их обычаями и церемониями, то дело Христа, Его крестный подвиг не имели бы ни силы, ни необходимости. Хотя признают противоположность этих двух систем, но из-за этого христианство фактически погребается. Священное же Писание на все вопросы и затруднения отвечает словами: "Он же, принесши одну жертву за грехи, навсегда воссел одесную Бога, ожидая затем, доколе враги Его будут положены в подножие ног Его, ибо Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых... А где прощение грехов, там не нужно приношения за них (Евр. 10,1-25).
Христианское служение, таким образом, возвышенно, важно и глубоко интересно. Оно свидетельствует о подвиге, победе и славе Иисуса Христа. Это есть деятельность любви Бога, которая проникает во враждебный и отчужденный от Бога мир и настоятельно просит людей примириться с Ним. "Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения(2 Кор. 5,19-21).
Иудейское священство поддерживало отношение народа к Богу, христианское служение приводит души ко Христу, освобождает их верою в Него от грехов и преступлений и вводит их в присутствие Бога, в святилище, как благословенных поклонников.
Наша притча содержит еще одну точку зрения, по причине которой она заслуживает нашего особенного внимания, поскольку здесь показана неограниченная, безраздельная мудрость Господа в отношении к Своим служителям. Каждому рабу Своему Он дает талантов по силе его. Таким образом, дары различны. Каждый раб имел способности, которые он может приложить в служении, и для исполнения этого служения в меру его способностей даны ему дары Христовы. "Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями (Еф. 4,11). Служитель, кроме силы Духа Божьего, должен иметь также определённый характер. Таким образом, Господь призовет к благовествованию Евангелия того, кто имеет на это характерный черты. Лучшим же даром евангелиста является его искренняя любовь к душам, такого призывает Господь, облекая его силою Духа Святого. Задачей призванного является то, чтобы он по своим способностям развивал и упражнял свои дары, в благовествовании душам и во славу Божью. Мы не должны забывать о том, что несем строгую ответственность, как за наши способности, так и за дары, ниспосланные нам по благодати Божьей. Когда явится Господь потребовать отчета у Своих рабов, то во весь рост встанет вопрос: "Ожидал ли я Господа, усердно служа Ему теми дарами, которыми Он меня наделил, или я зарыл талант свой в землю? Тогда отговорка "я не был воспитан, или "не был определен на служение не будет достаточной. Все дело будет заключаться в том, был я по отношению к Господу верен или неверен!
Это и отличает верного раба от неверного: доверие к своему Господу. Неверный раб не знал своего Господа, он действовал с позиции страха, но не по любви, и закопал свой талант в землю. Верный раб знал своего Господа, доверял Ему, служил Ему из любви и был вознагражден. Любовь есть единственный истинный источник служения для Христа, будь оно совершаемо в самой церкви или же в мире. Да не окажемся мы в числе тех, которые будут подведены под категорию "злого неверного раба. "Лукавый и ленивый раб искал себе оправдания в жестокости своего господина. О, да не окажемся мы в числе таковых! Да будем служить любовью, пока еще есть время благоприятное, полагаясь на благость, верность и силу нашего превознесенного Спасителя и Господа!
Несправедливо было бы полагать, что те отличные христиане, благодаря которым возник новый порядок служения в церкви и тем было положено препятствие свободе действия Святого Духа на членов Тела, стремились к иному, чем к благосостоянию церкви. Например, не подлежит никакому сомнению, что Игнатий стремился такими нововведениями, избежать "разногласий в церкви. Однако, хотя бы наши побуждения были наилучшими, но если мы посягаем на порядки Божьи и желаем изменить Его постановления, то это в высшей степени человеческое или еще худшее! Это было заблуждением Евы в саду Едемском, и все мы хорошо знаем последствия. В тот же самый грех впала и церковь, а потому имеет такие последствия, от которых страдает уже более девятнадцати столетий!
Святой Дух, ниспосланный свыше, есть единственная сила служения, но Самому Господу предоставлено право избирать и использовать Своих служителей. Человеческие организации и теории могут стеснить свободу Духа, да, они могут его окончательно погасить. Один Дух может знать, у кого какие способности, и где и как Он может распределить дары. Во дни апостолов было написано относительно церкви: "Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно. "Дары различны, но Дух один и тот же, и служения различны, а Господь один и тот же, и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех! Но каждому дается проявление Духа на пользу (1 Кор. 12). Все здесь находится в Божьих руках: Святой Дух разделяет дары, люди должны упражняться в признании господства Христа, и Бог дает успех служению. Что за служение! Источник его - Святой Дух, Господь и Бог! Это его сила и его характер! Что будет, когда на это место посягнет заступить или царь, или прелат, или народ?! Не произойдет ли от этого падение?
Церковь, к сожалению, вскоре должна была почувствовать, что из-за устранения простоты служения по Слову Божьему, в нее нашли доступ разногласия, распри и проникли лжеучителя. Хорошо еще, что плоть не могла утаиться в искреннейших и одареннейших христианах, но когда Духу Божьему дозволяется проявлять Свою силу, когда признается авторитет Слова Божьего, есть еще средство спасения: зло узнается, и в кротости и верности осуждается. Уже от начала второго столетия, даже еще раньше, церковь из-за распрей и разногласий находилась не в порядке, это состояние с течением времени не улучшилось, а стало еще хуже.
Ириней, известный, пользующийся авторитетом христианин, заступивший на пост епископа в 177 году на место Понтина в Лионе, принявшего мученическую смерть во время гонения, оставил много сообщений о ранних ересях в церкви. Предполагают, что свои записи он делал в 185 году. Его большая книга "Против ересей содержит как защиту святой всеобщей веры, так и исследование и опровержение возникшего через основную ересь лжеучения.
Вначале в христианстве не было отдельного пресвитерского сана. Все обратившиеся вначале шли и повсеместно проповедовали Иисуса Христа. Таким образом, они распространяли Благую весть спасения даже прежде, чем апостолы оставили Иерусалим (Деян. 20,7). Если апостол имел возможность посетить собрание, то он ставил старейшин, чтобы те несли духовное попечение над малым стадом. Дьяконы же избирались самими церквями. Это было простое учреждение первой церкви. Если Господь воздвигал евангелиста и пробуждал людей, то последние были крещены во Имя Господа Иисуса Христа. Затем обратившегося причисляли к церкви.
Из этого краткого рассказа о Божественном порядке в церкви, видно, что не было никакого различия между "духовенством и "прихожанами, или "мирянами, как принято называть в наше время. Все находились на том же положении, как и пресвитеры, так же и рядовые христиане, взирая только на Бога. "И сами, - говорит Петр, - как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом (1 Пет. 2,5). Вся церковь, таким образом, могла сказать: "Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровью Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков! Аминь (Откр. 1,5-6). Единственное священство в церкви Божьей - это всеобщее священство всех верующих. "Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством крови Иисуса Христа... да приступаем... (Евр. 10,19-22). Самый малый служитель в доме Первосвященника чрез кровь Иисуса Христа омыт белее снега и соделан достойным войти во святилище, во святая святых, за завесу, как истинный поклонник.
Сейчас нет переднего двора для поклонения, как было в иудейском богослужении. Мысль об отделении привилегированного класса священников от остального народа чужда Новому Завету. Разница между "духовенством и "мирянами проникла в христианство из иудейства и благодаря человеческой изобретательности повсеместно и постоянно возрастала. Назначение епископства, однако, впервые дало этому различию определенный облик и увеличило разрыв. Постепенно епископство присваивало себе титулы протоиерея, первосвященника, папы (римского). Таким образом, пресвитера, а наконец, и дьяконы превратились в привилегированный класс. Пресвитерская каста стала притязать на посредничество между Богом и людьми. Они стали утверждать, что находятся ближе к Богу, а потому имеют право на известное господство над так называемыми мирянами. Вместо того, чтобы давать свободу Богу обращаться непосредственно к сердцам и совести, и действовать на души, непосредственным Своим присутствием, пресвитерство протиснулось в середину. Слово Божие потерялось из виду, и вера стала строиться на человеческих мнениях. Наш превознесенный Господь Иисус Христос, как великий Первосвященник Своего народа и как Посредник между Богом и человеком, фактически был оттеснен и устранен.
Таким образом, к сожалению, в церкви мы встречаем то же явление, как это было издревле у Адама и Евы. Человек во всем, что ему было вверено, оказался несостоятельным. Тотчас, как только церковь получила ответственность быть столпом и утверждением истины, она проявила лишь свою несостоятельность. Все же, несмотря ни на что, Слово Божие остается неизменным, и его авторитет во славу Имени Бога никогда не будет поврежден или ущемлен. Мы не можем обойти данную истину и не направить читателя к следующему пункту: "Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине (Иоан. 4,24). Это значит, мы должны поклоняться Ему и служить Ему соответственно истине, под руководством и помазанием Духа Святого, если мы хотим прославить Его Имя и служить благоугодным Ему образом.
Почти все церковные писатели утверждают, что
ни Сам Господь, ни Его апостолы не оставили определенных предписаний или
инструкций по порядку управления церковью, но что все это оставлено на мудрость
и благоразумие занимающих руководящие посты в определенные периоды времени.
Из-за такой самодеятельности человеческое своеволие приобрело неограниченный
характер. Последствия этого нам известны хорошо: люди начали искать славы себе.
Простота Нового Завета, низкое положение в этом мире Господа и Его апостолов,
усердие и самоотверженность апостола Павла и других - все это упускается из
виду, и на этом месте возникает мирское величие и начинается стремление достичь
высокого духовного сана. С целью пролить ясный свет на данный вопрос приведем
краткое описание должности епископа.
Даже самому неискушенному человеку известно,
какой престиж, какой авторитет и какое видное положение ныне имеет епископ,
потому тщетно было бы спрашивать, как мог бы слуга Христов, Его последователь,
простой рыбак из Галилеи достичь такого почета. В дни апостолов и некоторое
время после них - где-то сто лет - должность епископа была тяжким бременем, но
"славным жребием! Он обычно имел попечение об отдельной общине, члены
которой имели обыкновение собираться в определенном частном доме. Он тогда не
занимал трона господина, не был "наследником Господним, но в
действительности был служителем и рабом, наставлял христиан и лично сам
посещал больных и бедных. Старейшины же, как и
дьяконы, вне сомнения, помогали
ему во всевозможных церковных делах, во всяком случае, на долю епископа выпадала
основная тяжесть служения. Тем не менее, епископ стяжал не авторитет, а лишь
некое согласие старейшин или же всего братства в церковных порядках и
определениях. Среди духовных,
находящихся в его распоряжении, не было "низших классов. К тому же в те
времена общины не имели иных доходов, кроме как добровольных пожертвований со
стороны верующих, и, вне сомнения, часто могло и не поступать решительно
ничего, если учесть то обстоятельство, что верующие в основном были из бедных и
малоимущих слоев населения. По всей вероятности, в те времена церковные
служители продолжали заниматься своим прежним ремеслом или промыслом, чтобы
прокормить самого себя и свою семью. Впервые, только после 245 года, начали
оплачивать служителям духовенства их работу и запрещать им занимать какие-либо
мирские должности. Однако уже в конце двухсотых годов, произошли печальные
изменения в истории церкви, которые весьма ослабили смирение и простоту
служителей и привели к падению так называемой
духовности. В это время,
впервые возникли жалобы и стенания на возрастающую извращенность духовенства. С того
момента, когда личные интересы служителей стали расходиться
с интересами
христианства, мы определенно можем сказать, что начались многие и крупные
изменения в худшую сторону. Упомянем здесь вкратце некоторые обстоятельства,
способствовавшие этим печальным изменениям:
а) Возникновение
епархии
Живущие в городах епископы либо через свои проповеди, либо через проповеди старейшин или дьяконов, а то и других верующих, часто становились средством, благодаря которому возникали новые общины в близлежащих местностях и деревнях. Эти новые общины, естественно, находились на попечении и под защитой городской церкви, ввиду деятельности которой они приняли Евангелие и стали общиной. Таким образом, возникали новые и новые церковные провинции, которые позднее греками были названы епархией. Городские епископы претендовали на право, в этих деревенских общинах, назначать старейшин и дьяконов. Те же личности, которым они вручали попечение и руководство нового стада, составляли так называемое районное епископство, новый класс, который занимал среднее положение между епископством и старейшинами. Это было принято повсеместно. Таким образом, возникли ранговые ступени и различия, и умножились духовные должности.
б)
Возникновение архиепископа
Число таких организованных общин быстро возрастало. Хотя свои внутренние вопросы они решали независимо друг от друга, духовно же они все-таки находились в единстве друг с другом, и каждая отдельная община рассматривалась как часть единой церкви Божьей. Однако по мере того, как число верующих росло, и общины увеличивались, возникали далеко расходящиеся друг от друга мнения и понятия в учении и дисциплине, которые не могли быть улажены в отдельно взятой общине. Это привело к образованию соборов и синодов, состоящих главным образом из лиц, занимающихся вопросами служения. При совещании этих посланников отдельных церквей, вскоре стала ощущаться острая потребность в контроле над председательствующими, ибо от председательствующего, не признающего господства Святого Духа над церковью, неизбежно возникала злая путаница. Обычно назначались на председательство епископы из главных городов провинций под высоким титулом митрополит-епископ, и им уже затем было трудно забыть такой высокий пост и сложить с себя этот титул, когда вдруг председателем называли другого. Так получилось, что весьма быстро он начал претендовать на персональный, постоянный сан митрополита-епископа.
До этого времени епископы и старейшины были как бы одного ранга, и оба понятия были равнозначны. С течением времени епископы более и более начали утверждать, что они облечены высшей властью управлять церковью, и это утверждение они отстаивали со всей решительностью. Старейшины же сопротивлялись этому и не желали уступать им и оказывать новую почесть, стремясь сохранить свою независимость. Из этого возникла большая распря между пресвитерской и епископской системами, которая достигла вплоть до нашего времени, к подробнейшему рассмотрению ее мы еще позже вернемся. Объем наших прежних рассуждений достаточен для знакомства с периодом возникновения в древности, многого того, что поныне существует в церкви. В посвящении в сан духовника и пресвитера, из которого с течением времени возникло все пресвитерство со всеми ступенями и рангами, ясно усматривается зародыш греха Симона, который "помыслил дар Божий получить за деньги (Деян. 8,20) и привел христианство в пагубное состояние средневековья.
Под властью преемников
Аврелия христиане некоторое время вкушали долгожданный покой. Своеобразным основанием
для содействия интересам христиан послужила нравственная развращенность
Коммода*, при правлении отца которого на их долю выпало так много страданий.
* Маркия, привилегированная
любовница этого развращенного кесаря, должно быть, питала особенное
пристрастие к христианам и добивалась благосклонности к ним со стороны Коммода
(прим. перевод).
Многим кесарям, после
Коммода за их краткое время правления также было
не досуг бороться против
продвижения христианства. „С воцарения Коммода, - говорит Милман, -
до
Диоклециана, таким образом, за период менее чем сто лет, один за другим,
подобно теням, сменили печальные подмостки кесарской сцены двадцать царей.
Мировое господство превратилось в колесо фортуны или же в сомнительный дар
разнузданных военных. Длинный ряд военных авантюр народов, которые и по имени,
и по происхождению, и по языку были часто совершенно чуждыми итальянцам,
как-то: африканцы, арабы и готы, поочередно ненадолго завоевывали скипетр
мирового господства. Смена государственной власти почти всегда сопровождалась
сменой династий. Всякая попытка восстановить наследственность воцарения
странным, роковым образом, от тяжести или слабости, срывалась на втором
колене."
На основании такого
положения, христиане более ста лет вкушали сравнительный покой и безопасность.
Конечно же, и в течение этого времени наблюдались бесчисленные случаи гонения,
потребовавшие некоторых жертв, однако это были единичные, частные случаи
вражды, они не исходили исключительно от правительства. Каждый вновь заступающий
на трон кесарь, в первую очередь нуждался в укреплении трона. Это обычно
отнимало у него столько времени, что его практически не оставалось, чтобы
заняться притеснением христианства или же помышлять об общественных и
религиозных изменениях внутри страны. Так Великий Глава церкви, косвенным
образом использовал слабость и неустойчивость трона для укрепления и роста
церкви. Однако, несмотря на то, что правление Коммода в основном было
благоприятным для продвижения христианства, все же имели место знаменательные
гонения, мимо которых мы не можем пройти.
Аполлон, римский сенатор,
который из-за своей учености и философской мудрости пользовался популярностью,
был искренним христианином. В те времена многие знатные граждане Рима со всем
своим семейством исповедовали Христа,
производя тем пробуждение, которое
задевало достоинство римского сената. Это обстоятельство, как предполагают,
привело к тому, что Аполлон по обвинению предстал перед магистром. Суд же решил
приговорить к смерти и Аполлона, и его обвинителя. Обвинитель был приговорен к
смерти за то, что нарушил старый указ Антония Фия, запрещающий жаловаться на
христиан и карающий это тяжким наказанием, который все еще не был изменен.
Обвиняемый же был приговорен к смерти за то, что смело и охотно исповедовал
свою веру во Христа перед сенатом и двором. Он был убит мечом. Говорят, что это
единственный случай в истории церкви, когда были приговорены к смерти оба - и
обвинитель, и обвиняемый - на законном основании. Господь
же всё держал в Своей
руке, Он высоко превозносился над обвинителями и судьями. С того времени
многие знатные зажиточные семьи в Риме обратились в христианство, по временам
даже при дворе кесаря появлялись верующие.
Приблизительно через
двенадцать лет правления, умер недостойный сын Аврелия, выпив чашу отравленного
вина. Непосредственно после его смерти сенат избрал кесарем Пертинакса, который
недолго порадовался такому высокому положению. На 66 день своего царствования
он был убит во время восстания. Ожесточенная гражданская война закончилась
тем, что на трон кесаря взошел Септимий Север.
Северий в начале своего
правления был благосклонен к христианам. Один христианский раб по имени
Проколус помазал его елеем во время болезни, таким средством здоровье Севера
было восстановлено. Благодаря этому знаменательному исцелению, которое, вне
сомнения, было следствием молитвы, христиане в глазах Аврелия обрели благорасположение
и милость. Проколус занимал почетное положение в семье кесаря, и воспитание
принца было христианским, у него была няня - христианка и был нанят
христианский учитель. Северий брал под защиту от ярости народа многие знатные
семьи сенаторов с их женами и детьми, принявшими христианство. Однако, к
сожалению, это благорасположение было делом случайных обстоятельств и событий.
Законы же оставались те же самые, и в некоторых провинциях разгорались
ожесточенные гонения против христиан.
На десятом году своего
правления Севера открылся во врожденной жестокости своего мрачного беспощадного
характера, обратив его на христиан. Это было в 202 году, тотчас по его
возвращении с востока, когда он в гордом самовозвышении и самодовольстве по
случаю великой победы, в безбожной дерзости поднял свою руку, чтобы
воспрепятствовать продвижению христианства. Он издал указ, по которому
запрещалось обращаться в иудейскую или христианскую веру. Этот указ разрешил
гонение против новообращенных и всего христианства в целом и подстрекал его
врагов на всякого рода насилие. Продажные государственные чиновники вымогали у
боязливых христиан большие деньги за их защищенность и безопасность. Этот
образ действий, за который ухватились некоторые ради сохранения своей жизни и
свободы, был другими осуждаем. Активные христиане рассматривали это как
унижение христианства и постыдное предательство надежды и чести принять
мученическую смерть. И все же гонение не было повсеместным. Его глубокие следы
в основном остались в Египте и в Северной Африке.
В это время принял
мученическую смерть Леонид, отец известного Оригена, в Александрии. Немалое
число молодых людей, которые в тамошних школах получили христианское
образование, были преданы жестоким мучениям, некоторые из их учителей были
схвачены и сожжены. Молодой Ориген уже тогда отличался своим деятельным и
бесстрашным старанием в почти опустошенной школе. Он желал вступить на путь отца
и пойти по его стопам, и желал лучше принять мученическую смерть, чем
уклониться от нее. Особенно же славным образом проявлялась чудесная благодать
Божия в небесном терпении и неустрашимости мучеников из Северной Африки,
находившейся в те времена под господством римской империи.
По единодушному
свидетельству составителей истории, ни в какой другой части римской империи
христианство не пустило таких глубоких корней, как в африканской провинции,
которая в те времена была усеяна богатыми многолюдными городами. Характер
африканских христиан совершенно отличался от характера египетских. В то время,
как эти были пылкими и страстными, те через злое влияние платонизма были
мечтательны и задумчиво медлительны. Отец церкви Тертуллиан принадлежит к этому
периоду и является наглядным выражением вышеназванной разницы. Позднее мы еще
возвратимся к этому. Прежде всего, мы обратим внимание наших читателей на
африканских мучеников.
Среди тех, кто умер
мученической смертью во время этого гонения, выдающееся место занимают
Перпетуя и ее товарищи. История ее страданий носит не только печать убедительной
истины, но также богата, превосходными свидетельствами ее природной любви и
склонностей. Она являет нам нежные чувства и сильную привязанность, которые
христианство не только полностью признает, но даже углубляет и тотчас возносит
все это в полной преданности на алтарь Того, Кто ради нас пошел на крестную
смерть.
В 202 году в Карфагене были
арестованы три молодых человека по именам Ревокатий, Сатурнин и Секундул и две
молодые женщины по именам Перпету и Феликита. Все они были еще конфирмантами,
то есть людьми, которые приготавливались к крещению и к участию в вечере
Господней. Перпету происходила из богатой, знатной семьи, была хорошо воспитана
и вышла замуж за благородного человека. Ей было двадцать два года, и у нее был
грудной сынишка. Исключая ее старого отца, который был идолопоклонником, все
остальные члены семьи были, по всей видимости, христианами. О ее муже мы ничего
более подробного не знаем. Отец любил ее страстно, но он также боялся позора,
который нанесет ее мученическая смерть во Имя Иисуса Христа на всю семью. Таким
образом, Перпету боролась не только со смертью в ее ужаснейшей форме, но и со
всеми священными родственными узами любви.
Когда она в первый раз была
приведена к судьям, пришел ее старый отец и настоятельно просил ее отказаться
называться христианкой. Тогда она спокойно показала на лежащий на полу сосуд
и спросила: „Папа, могу ли я назвать его иначе, чем он есть?" Он ответил:
„Нет." Тогда она продолжала: „Тем менее я могу себя назвать иначе, чем я
есть. Я христианка." Через несколько дней после этого молодые люди приняли
крещение. Хотя они и были под стражей, но все же еще не были брошены в темницу.
Это произошло вскоре после того, и Перпету сама говорила об этом: „Тогда я была
чрезмерно искушаема и устрашаема, потому что никогда не находилась в таком
мраке. Какой ужасный день! Невыносимая духота, исходящая от людей, грубое
обращение со стороны солдат и, наконец, беспокойство за своего ребенка - все
это делало меня жалкой." Между тем стараниями диакона удалось выхлопотать
для христиан отдельную камеру, в которой они были отделены от злодеев. Такого
преимущества можно было достичь через подкупленных тюремных надзирателей. Когда
же ей принесли ее ребенка, Перпету вздохнула с облегчением. Она прижала его к
груди и воскликнула: „Сейчас эта темница превратилась для меня во дворец!"
Через несколько
дней распространились слухи,
что заключенные должны быть допрошены. Отец Перпету в большом сердечном
страхе поспешил к дочери. „Дочь моя, - взывал он к ней, - имей сострадание к
моим сединам, пожалей своего отца, если я еще достоин называться так! Не я ли
вырастил тебя? Не я ли любил тебя больше всех твоих братьев и сестер? Не предай
меня на такой позор среди людей! Взгляни на твоего ребенка, на сыночка, который
не сможет пережить тебя, если ты умрешь! Выбрось гордые мысли из головы, если
ты не хочешь погубить всех нас! Если ты умрешь, никто из нас уже не сможет
свободно раскрыть рта!" Говоря так, он целовал ей руки, пал к ее ногам,
со слезами умоляя ее покориться воле проконсула. Однако, хотя вид ее отца, его
великая и нежная любовь до глубины души задели и потрясли ее, Перпету
оставалась спокойной и решительной, заботясь главным образом о своей бессмертной
душе. „Седины моего отца, - говорила она позже, - исполняют меня скорбью, когда
я думаю об этом. Он один в нашей
семье не сможет
радоваться моей привилегии принять мученическую смерть. Своему
потрясенному отцу она повторяла: „Что случится, когда меня приведут к судье,
зависит только от воли Божьей, ибо мы действуем не своею собственной силой, а
единственно силой Божьей."
Когда наступил час прощания,
собралась большая толпа народа. Тогда явился и отец и снова приложил старание,
чтобы повлиять на решение дочери. Держа на руках ее сыночка, он приступил к
дочери и умолял и заклинал сохранить себя, не идти на смерть хотя бы ради
своего старого отца и невинного младенца-сыночка. Даже государственный
чиновник присоединился к просьбам отца и говорил ей: „Имей сострадание к
сединам твоего отца, пожалей своего беспомощного ребенка и принеси жертву во
благо кесарю!" Однако ничто уже не могло поколебать стойкость мужественной
женщины, радостно и спокойно стояла она перед своими судьями, глазеющими
толпами людей и изумленными мириадами небесного воинства. Подобно тому, как
было однажды с Авраамом, она также взирала сейчас не на своего ребенка, на Бога
и на воскресение! Передав своего сына на попечение матери и братьев, она
обратилась к тому чиновнику со словами: „Я не могу принести жертву во благо
кесарю!" Тогда он спросил ее: „Итак, ты христианка?" Она твердо
ответила: „Да, я христианка." Этим ее жребий был предрешен. Она была
приговорена вместе с ее товарищами в день юной Геры быть брошенной на
растерзание диким зверям для чудовищного развлечения публики и солдат.
Возвращенные на малое время в свою тюремную камеру, молодые христиане
радовались тому, что были удостоены засвидетельствовать об Иисусе и умереть за
Него. Таким спокойным поведением мужественных заключенных тюремный страж Пуда
был обращен ко Христу.
Когда мучеников привели в
амфитеатр, на их лицах лежал отпечаток небесной радости и непоколебимого мира.
По обыкновению, заведенному в Карфагене, в таких случаях мужчины облекались,
как священники Сатурна, в пурпурно-красные одеяния, а женщины, как священницы
Геры, в желтое. Когда этих заключенных хотели переодеть подобным образом, то
они воспрепятствовали и смело сказали: „Мы пришли сюда по собственной воле и
не можем позволить лишить нас свободы выбора. Мы потому отдаем наши жизни, что
не желаем творить подобных мерзостей!" Язычники не могли не признать
справедливости их пожеланий и отступили от них со своими требованиями. Когда
же обреченные на смерть попрощались друг с другом святым лобзанием христианской
любви в определенной надежде вскоре вновь свидеться, когда они выдворяться из
тела и водворятся во Христе, они выступили на арену смерти. Громкими голосами
славили они Бога. Перпету пела псалом. Мужчины были брошены на растерзание
львам, медведям, леопардам, женщины же - разъяренному быку. Вскоре, однако, все
были убиты мечом гладиатора и, освобожденные от страданий, вошли в радость
Господина своего!
Этот интересный пересказ,
приведенный нами здесь в укороченном виде, дает нам живую картину славной демонстрации
христианской веры, излагаемую с искренним, нежным христианским сочувствием и
любовью. Да научимся и мы из этого все переносить во Имя Христа, дабы Его благодать
сияла, наша вера торжествовала, и Бог прославлялся.
Несколько лет спустя после
этих событий внимание Севера было обращено на Британию, поскольку там римляне
потеряли большую часть земли, завоеванную ранее. Он поспешил туда, встал во
главе могущественного войска и изгнал независимых туземцев за пределы взятых
Антонием бастионов. В бесчисленных битвах он, однако, потерял так много войска,
что предпочел не расширять свои завоевания за пределы границ. К тому же он
чувствовал приближение своего конца, возвратился в город Йорк и там вскоре
после этого почил в 211 году на восемнадцатом году своего царствования.
После смерти Септемия Севера
церковь вкушала до вступления на трон в 249 году Деция некоторое время относительный
покой и мир, который был прерван лишь во время краткого правления Максимиана.
Во время же мирного правления Александра Севера в положении христиан в
человеческом обществе произошли великие изменения. Этот кесарь в продолжении
всей своей жизни находился под влиянием своей матери Маммеи, которую Езебий
называл „Женщиной, отмеченной праведностью и богобоязненностью". Во
время местопребывания в Антиохии она призвала к себе Оригена, слава о котором
достигла и до нее, и познакомилась через него с основными положениями Евангелия.
Позднее она оказывала христианам большую благосклонность, однако мы все же не
располагаем доказательствами того, была ли она христианкой.
Александр сам имел весьма
религиозный нрав и желал христианам благоденствия. Среди его слуг находились
многие верующие. Кажется, он носился с мыслью построить храм Христу, приняв
Его в число богов. Часто он употреблял слова нашего Господа: „И как хотите,
чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними" (Луки 6,31). Он
начертал эти слова большим шрифтом на стенах своего дворца и во многих других
общественных местах. И все же в христианстве он ничего особенного не
усматривал, все другие религии для него имели такую же важность.
Итак, здесь мы достигли поворотного
пункта в истории церкви. Ее положение в римской империи во время правления
Александра, как мы уже видели, стало иным. В это время начали строиться
официальные здания для христианских церквей. Один сам по себе незначительный
случай в Риме показал истинные мысли кесаря Александра и возросшую власть,
и влияние христианства. Кусок земли, который
рассматривался достоянием общины, определенным числом христиан предназначался
для постройки дома собрания. Некие поставщики зерна воспротивились этому плану,
потому что полагали иметь более основательные притязания на это место. Дело
было доведено на рассмотрение кесаря, и он определил участок христианам,
потому что, сказал он, лучше посвятить его во славу Бога в какой-либо форме,
чем отдавать на не святое, ненужное предприятие. С этого времени во многих
частях империи возникли официальные
строения, так называемые христианские церкви, которые были снабжены земельными участками.
До этого времени христиане на удивление язычникам не имели ни храмов, ни
алтарей. В то время, как иудеи повсеместно имели официальные синагоги, места,
где собирались христиане, не имели никаких особенных отличий. В частных домах,
а то и в катакомбах, в месте покоя их умерших проводили они мирные собрания.
Подобное уединение в неспокойные времена часто служило надежным укрытием, а с
другой стороны, давало повод для обвинения, потому что язычники даже
представить себе религию без храма и торжественных церемоний не могли, они были
склонны, как мы уже отмечали это, усматривать в этих скрытых собраниях,
которые, по их мнению, боялись света дня, нечто скверное, преследующее дурные
цели. Теперь эта уединенность и скрытность мало-помалу начинала исчезать.
Внешнее положение христиан
принимало совершенно иной характер, однако, к сожалению, это не привело к росту
их духовного здоровья, как мы это вскоре увидим. Теперь были построены хорошо
известные прекрасные здания, где собирались христиане, и двери которых были
открыты для всех желающих войти туда людей. Христианство считалось одной из
форм религии, которая не запрещалась государством. Терпеливое отношение к
христианам зависело от благосклонности к ним кесаря Александра. Хотя прежние
строгие декреты уже не применялись, тем не менее они не были отменены, так что
со смертью Александра время покоя закончилось. Испорченный, воинствующий народ
не мог переносить такую дисциплину, которую стремился навести этот кесарь; был
организован заговор, и двадцатилетний кесарь на тринадцатом году царствования
был злодейски убит в своем шатре.
Едва были построены новые
церкви и епископы стали призываться во дворцах, как рука Господня обратилась
против них.
В это время из-за страшных
землетрясений в разных провинциях империи ненависть народов против христиан
вспыхнула с новой силой. Зная помышления кесаря, возбужденная враждебностью
государственных чиновников презренная чернь начала разрушать нововыстроенные
церкви и преследовать христиан. К счастью, правление Максимиана было кратким.
Своей жестокостью и необузданностью он вскоре стал невыносим для своего
окружения. Солдаты поднялись и убили его, так что он даже трех лет не пробыл на
троне. По его смерти для христиан вновь вернулось мирное время.
Правление Гордиана (238-244)
и Филиппа (244-249) для христиан было благоприятным. Однако мы уже обнаружили,
что если правление было благосклонно к христианству, то их постигали совсем
другие преследования, которые их ввергали в бедственное положение. Это было так
как раз в данное время. Под защитой Филиппа, араба, церковь внешне чрезвычайно
возросла, но она находилась накануне преследования более страшного и
длительного, чем до сих пор.
Одной из причин, которые
могли содействовать этому гонению, было то, что христиане воздержались от
празднования национального торжества, которое справлялось в 247 году в честь
тысячелетия римской империи с небывалой пышностью и щедростью. Пока Филипп был
жив, он защищал их от ярости языческих священников и народа. Во времена же его
преемников пламя вспыхнуло с новой силой.
В 249 году на трон кесаря
взошел Деций, победив и убив Филиппа. Его правление отличается от прежней
историй церкви тем, что в это время возникло повсеместное всеобщее гонение на
христиан. Новый кесарь питал сильную антипатию к христианству и был ревностным
почитателем языческой религии. Он желал полностью истребить христианство и
восстановить язычество в былой славе и величии, во всем его блеске. Первым его
мероприятием было то, что он потребовал от своих наместников вновь возвратиться
к прежним законам против христиан и повелел им всех христиан без исключения
истреблять, или же большими штрафами и пытками возвращать их в религию отцов.
Со времени Траяна еще в силе
был приказ, который гласил, что христиан не нужно отыскивать, кроме того, был
также приказ против анонимных обвинителей христиан и особенно против того, что
было при знаменательном происшествии с Аполлоном. Обычно эти приказы врагами
церкви отодвигались на задний план, а сейчас они просто не брались во внимание.
Власть имущие сами сейчас разыскивали христиан, обвинители не подвергались уже
никакой опасности. Доказательством вины могли служить даже простые слухи. В
течение времени около двух лет во всех римских провинциях было арестовано
бесчисленное множество христиан, сожжено или убито разными другими способами.
Это гонение превзошло по силе жестокости и чудовищности все ранее бывшие.
Однако самое печальное, что встает пред взором исследователей: причиной душераздирающих
сцен тех дней было ленивое, равнодушное состояние самих христиан - печальные
последствия мирского комфорта и внешнего благополучия.
Исследовать пагубное влияние
мира на церковь еще в те ранние времена - это весьма прискорбная задача. Однако
в то же время такое тщательное изучение данного вопроса содержит в себе
чрезвычайно нужное поучение для сердец христиан. Как это было тогда, так оно
происходит или может происходить и сегодня. Святой Дух, живущий в нас,
сегодня против нечистого,
ядовитого дыхания мира не менее чувствителен, чем было тогда.
Чего враг не смог достичь кровавыми приказами и чудовищным тиранством, того он
пытался достичь дружбой с миром. Это древняя военная хитрость сатаны. И - ах!
Хитрый змей опаснее рыкающего льва! При посредничестве лести он стремится усыпить
христианство ложной безопасностью, очаровать своими ласками, так что оно стало
заигрывать с миром. Как мы уже упоминали, их епископы находили такой же прием
при дворе кесаря, как и языческие священники. Оскверняющее общение с миром
опрокинуло фундамент христианства, это выявилось печальным образом, когда
мощный штурм гонений обрушился после долгого времени покоя и мирского
благополучия на беспечных христиан.
Также и на всеобщее
состояние церкви мир, который во многих местах империи длился тридцать лет
непрерывно, оказал неблагоприятное влияние. У многих вера была уже не такой,
как у христиан первого и второго столетия. У многих она уже не была
непоколебимым убеждением, а являлась лишь следствием христианского воспитания,
как это проявляется именно в наши дни в устрашающем масштабе.
Иного и быть не могло.
Гонение, разразившееся с небывалой жестокостью после долгих лет покоя, должно
было просеять все христианские церкви. Атмосфера христианства была
отравленной. Киприан на западе и Ориген на востоке - оба жаловались на дух
мира, который вкрадывался в среду верующих через гордость, роскошь, алчность
духовенства, а также легкомысленное, нечестивое хождение христиан. „Если, -
говорит Киприан, епископ из Карфагена, - болезнь узнается, то исцеление, можно
сказать, найдена. Господь хотел испытать Свой народ, и поскольку прописанные
Богом правила жизни оставались без внимания в течение многих мирных лет, то и
пришел на нас суд Божий, чтобы вновь разбудить нашу ослабевшую, я бы сказал,
уснувшую веру. Мы гораздо большего заслужили нашими грехами, но наш благой
Господь это упорядочил так, что все встречающееся нам похоже более на
испытание, нежели на преследование. Вместо размышлений о том, что делали
верующие в дни апостолов и что они должны были всегда делать, верующие с
ненасытной жаждой стремились умножить свои земные богатства. Многие епископы,
которые должны были бы быть наученными и наставленными на примере других, впали
в равнодушие в исполнении своего Божественного призвания и начали поступать по
стихиям мира." Если многие церкви впали в такое печальное состояние, то
мы не должны удивляться тому, что с ними случилось.
Кесарь приказал разыскивать и производить строгие расследования о тех, которые находились под подозрением в несоответствии взглядов с государственной религией. От христиан стали требовать принятия участия в жертвоприношениях языческой религии, возобновлялись угрозы и пытки. Если проявлялось несовпадение взглядов, следовало истребление. Ярость Деция главным образом была направлена на епископов, которых он чрезвычайно ненавидел. Был обычай, что везде, где приводились в исполнение чудовищные приказы кесаря, все христиане в определенный заранее день собирались в одно место перед магистратом, где они должны были отречься от своей религии и принести жертву на языческий алтарь. Многие добровольно пускались в изгнание, прежде чем наступал этот ужасный день. Имущество таковых конфисковывалось, а им самим возврат назад был запрещен под угрозой смертной казни. Часто те, кого они могли согнуть неоднократными пытками, вновь сажали в темницу, чтобы, умножив их страдания голодом и жаждой, сломить их решительность. Многие, которые были менее выносливы и верны, освобождались из заключения после того, как-либо они сами, либо их друзья выкупали у магистрата свидетельство о том, что они выполнили приказ кесаря, когда на самом деле они все же не приносили жертв богам. Такое недостойное поведение верующих расценивалось церковью отречением от христианства втихомолку.
Дионисим, епископ из Александрии, в
своих записях рассказывает о действиях тех ужасных порядков: „Многие видные
граждане подчинились эдикту: одни из страха, другие подстрекаемые друзьями.
Многие, бледные и дрожащие, стояли перед выбором: предпочесть ли
идолопоклонство неминуемой смерти, или же, все преодолевши, устоять? Некоторые
же вынесли мучения от пыток лишь до определенной меры, затем сдались и
пали." Это было результатом печального и позорного всеобщего сна, который
напал на них вследствие смешения с миром и дружбы с ним. Однако для нас,
живущих во времена цивилизации, свободы выбора гражданства и религии, было бы
недопустимо произносить суровый приговор слабости тех, кто жил в такое кровопролитное
время! Будем же лучше просить Господа, многократно умолять Его, чтобы Он
сохранил нас чистыми от мира, чтобы мы могли противостоять его прелестям и
соблазнам. Наряду со многими печальными примерами слабости и неверности в те
дни мы открываем также примеры веры и преданности истине. Да будет возвеличен
Господь! Хвала Ему и благодарение, честь и поклонение! Во мраке ночи сияет
небесный свет! Об этом мы и поговорим сейчас!
Тот же самый Дионисий из Александрии рассказывает нам, что многие
стояли твердо на ногах веры и, укрепленные Господом, стали достойными
удивления и подражания свидетелями Его благодати. Среди таковых он называет
паренька лет пятнадцати по имени Диоскур, который на все вопросы отвечал с
большой мудростью и при пытках показал такую выносливость, что даже сам
наместник был чрезвычайно изумлен и отпустил его в надежде привести его в
более зрелые годы к сознанию его „заблуждений". Одна женщина была
притащена к алтарю своим мужем, другой, насильно зажав фимиам в ее руках, начал
возливать его на алтарь, тогда эта женщина крикнула: „Я этого не сделала! Это
сделали вы!" Тогда она была изгнана. Христиан в Карфагене бросали в
темницу, где они терпели духоту, голод и жажду, чтобы заставить их подчиниться
приказу кесаря, и хотя голод стоял перед их глазами во весь свой чудовищный
рост, они верно и преданно исповедовали Христа. Из римской темницы, где
томились некоторые исповедыватели уже около года, было послано обращение к
Киприану следующего трогательного содержания: „Как может выпасть человеку
более прекрасный жребий от Бога по Его благодати, чем тот, чтобы перед лицом
страданий и страхом самой смерти исповедовать Господа Бога, чтобы, испуская из
растерзанного тела свой свободный дух, тем не менее, исповедовать в Иисусе
Христе Сына Божьего и во Имя Его стать соучастником в Его страданиях? Хотя мы
еще не пролили свою кровь, но мы готовы сделать это. Молись за нас, дорогой
Киприан, чтобы Господь каждого из нас со дня на день более и более укреплял и
облекал в силу Своей крепости и могущества, и чтобы Он, как Непобедимый Вождь,
испытав Своих воинов в огне страданий, провел через плаху убиения плоти,
облекши нас всем оружием Божиим, которое не может быть побеждено."
Среди жертв этого ужасного
гонения находился и Фабиан, епископ из Рима, Бабила из Антиохии и Александр из
Иерусалима. Киприан, Ориген, Григорий и Дионисий были преданы ужасным мучениям,
а затем высланы из страны, но они остались в живых. Господь же воззрел на Свою
испытанную церковь с благодатью. Правление Деция было кратким, он был убит в
войне с готами.
Киприан был епископом в
церкви в Карфагене в 248-258 годах. Исполненный искренней любви к Господу и к
Его наследию, нес он свое служение с преданностью. В истории церкви его имя
известно благоразумием и верным чутьем в дисциплинировании церкви, которая в то
время уже впала в духовный сон. Во многих своих письмах, дошедших и до нас, он
ревнует о чистоте церкви, борется против зла, которое проникает в нее, а также
восстает против легкомыслия, с каким новообращенные души допускаются к участию
в вечере Господней, или же против падших и снова с преступным легкомыслием
восстановленных. Он был удостоен мученической смерти и шел навстречу ей с
истинным христианским спокойствием и радостью.
Родившийся в Карфагене в 200
году, Киприан обратился в 246 году. И хотя к этому времени он был в зрелом
возрасте, в нем сохранялись свежесть и огонь молодости. Раньше он стяжал
широкую известность как учитель и оратор, после же обращения он стал известен
своим убеждением и преданностью как христианин. Очень скоро он получил
должность диакона, а затем пресвитера, а в 248 году, по всеобщему желанию
народа, он стал епископом. Гонения при кесаре Деции прервали его деятельность
на долгое время (он, по настоятельной просьбе верующих, оставался несколько
лет в укромном месте). Его жизнь осталась пощаженной до 258 года. В этом году
утром 13 сентября он был арестован в своей квартире по приказу проконсула.
Киприану было ясно, что конец его близок, и он тотчас спокойно, с покорным
сердцем и радостным лицом собрался в путь в сопровождении офицеров и солдатов,
арестовавших его. Из-за нездоровья проконсула его допрос был отложен на день.
Весть об аресте любимого епископа молниеносно распространилась, и почти весь
город был поднят на ноги. Всю ночь напролет верующие, у которых был отнят их
любимый руководитель, стояли перед домом, где находился арестованный Киприан.
На следующее утро его под
сильным конвоем повели через бесчисленные толпы людей во дворец проконсула. Тот
же первый вопрос своему пленнику задал следующий: „Ты есть Таский Киприан,
епископ такого множества безбожных людей?" „Да, я" - ответил он.
„Наш досточтимый кесарь приказывает тебе принести жертву." „Я не принесу
жертвы," - был определенный ответ. „Подумай о том, что ты делаешь," -
предупредил проконсул. „Исполняй свой приказ, - ответил спокойно Киприан - ибо
дело не нуждается в дальнейших разбирательствах."
Проконсул кратко посовещался
со своими подчиненными и вынес следующий приговор: „Таский Киприан, ты долгое
время жил в своем безбожии и собрал вокруг себя безбожных заговорщиков. Ты
показал себя врагом богов и законов империи. Праведный и досточтимый кесарь напрасно
старался обратить тебя в религию твоих отцов. Поскольку ты являешься главным
зачинщиком и подстрекателем этой гнусной интриги, то ты должен стать примером
предупреждения для тех, кого ты собрал в недозволенное общество, ты должен
смыть нечестие собственной кровью." „Да прославится Бог!" - крикнул
Киприан громко. „Позволь нам умереть вместе с ним!" - раздалось из уст окружающих
братьев. Киприан немедленно был выведен в ближайшее поле и там обезглавлен.
Поразительным образом умер и сам проконсул, присудивший Киприана к смерти,
прямо через считанные дни. На следующий год римские войска были побиты и
уничтожены персами, кесарь Валериан попал в плен к персидскому царю, который
обращался с ним с варварской жестокостью и гнуснейшим образом - стыд и позор,
который в летописи истории Рима не имеет аналога. Такой печальный конец прежних
гонителей христиан произвел глубокое впечатление на общественное мнение,
убеждая многих, что враги христиан являются врагами неба. Так после печального
конца Валериана прошло около сорока лет, во время которых мир и благоденствие
церкви серьезно не нарушались. Мы пропускаем эти годы, чтобы заняться
исследованием последней схватки между язычеством и христианством.
Чтобы нам составить верное
суждение о развитии и состоянии христианства по истечении трех столетий,
представим наше короткое донесение о гонении при кесаре Диоклециане и
оглянемся на историю и состояние церкви, взирая на сильных врагов христианства.
1. Иудаизм. Мы уже неоднократно, особенно при жизнеописании апостола Павла,
имели основание касаться иудаизма. Он был первым величайшим врагом
христианства. С самого начала это связано с большими предрассудками уверовавших
и с ожесточенной враждой неверующих иудеев. Где бы это ни проявлялось, будь то
в самой Палестине, будь то за ее пределами, везде оно (христианство) преследовалось
этими неутомимыми противниками, и после смерти апостола был
нанесен великий ущерб, потому что
оно постоянно под давлением иудеев шло на уступки им до тех пор, пока не
превратилось в организацию по иудейскому образцу. Таким образом, молодое вино
было влито в старые меха.
2. Ориенталистика (востоковедение). Христианство прокладывало, начиная с конца первого
и начала второго столетия, свой путь через борьбу с элементами восточной философии.
Первая борьба была с Симоном волхвом, о котором говорится в Деяниях апостолов.
Предполагают, что хотя он по рождению был самарянином, изучал множество религий
востока в Александрии. Возвратившись на свою родину, он утверждал, что владеет
сверхъестественными знаниями и силами, и тем претендовал быть великим. Он умел
притягивать к себе малограмотных суеверных людей и изумлять толпы народа, так
что „ему все от малого до большого, говорили: „Сей есть великая сила
Божья" (Деян. 8,10). И Симон не только принимал этот титул „великая сила
Божья", но и выдавал, будто бы он имеет в себе и другие совершенства
самого божества. Часто его отождествляют с главой и отцом всего собрания
обманщиков и лжецов.
После того, как Петр разоблачил его, Симон вынужден был оставить Самарию и идти в такие местности, где еще не слышали Евангелия. Однако с этого мгновения он ввел в свою систему Имя Иисуса Христа и пытался таким образом совместить Евангелие со своим богохульным учением и затемнить умы людей: Его чудеса и волшебство, его притязания на небесное происхождение и все его учение вообще рассматривались на востоке, как мощное препятствие на пути продвижения Евангелия.
Такие
последователи Симона, как Геринт и Валентин, пробовали систематизировать его
учение и стали основателями той формы гностицизма, с которой церковь имела
борьбу во втором столетии. Гностики претендовали на высшие познания в Божьих
делах. Греческое слово „гносис", от которого произошло название той секты,
означает „эрудиция" или „познание", и Павел верно намекает на
значение этого слова, когда он предостерегает своего любимого сына Тимофея от
„лжеименного знания''(1 Тим. 6,20-21).
Изображение
широко распространенной ориенталистики, или гностицизма, не вместилось бы в
рамки нашего изложения. Но мы обязаны сказать нашему читателю об основной его
природе. Долгое время он оставался страшнейшим противником христианства.
К
последователям гностицизма мы можем отнести всех тех, кто в первые времена
церкви стремился перенять из иудаизма и из христианства все, что служило их
цели, их философии. Гностицизм мало-помалу превращался в смешение
ориенталистики, иудаизма и христианства. Он стремился, христианские истины
подвести под один знаменатель с философскими идеями времени. Из-за такого
смешения евангельская простота и ясность затемнялась, и хорошо продуманный план
врага исказить Евангелие и устранить его продвигался к цели. Едва возникло
Евангелие, как гностики начали его возвышенные истины частично вводить в свою
систему. Иудейство же задолго до христианского летоисчисления, возможно, со
времени вавилонского пленения, носило в себе окраску гностицизма.
Гностицизм,
таким образом, не был фальсификацией Евангелия, хотя церковные исследователи
все единодушно называют всю школу гностиков еретиками. Он был гораздо древнее
христианства. Если мы захотели бы исследовать его истоки, то нам нужно было бы
возвратиться вспять в древность, к бесчисленным религиям востока: халдейским,
персидским, египетским и к другим. Если бы в наши дни восстали гностики, то
их рассматривали бы не как еретиков, но как неверующих, атеистов, которые
весьма далеки от Евангелия Христа. Однако в первые времена церкви так не было.
Можно сказать определенно: „Если Магомет восстал бы во втором столетии, то
мученик Юстин или Ириней сочли бы его еретиком." В то время наряду с
гностицизмом в церковь проникали также основы греческой философии, а именно, платонической,
которая мутила чистый источник истины и некоторое время угрожала уничтожить
цель и действие Евангелия на людей.
Отец
церкви Ориген, родившийся в 85 году в Александрии, исчадие гностицизма, был
тем, кто придумал александрийскую методику изъяснения Писаний в законченности
формы. Он разделял Писание на троякий смысл: буквальный, моральный и
мистический, в соответствии с телом, душой и духом человека. По его мнению,
буквальный смысл Писания мог постичь любой внимательный читатель, моральный требовал высшего понимания, а
мистический можно постичь только через благодать Святого Духа, который
дается через молитву.
Высшей
целью того чрезвычайно одаренного учителя, как и всей александрийской школы,
было стремление подвести христианство на единую основу с философией. Он хотел
собрать осколки истины, рассеянные в других системах, и объединить их с
христианской системой, чтобы, таким образом, представить Евангелие в форме, в
которой принимались бы во внимание предрассудки, и гарантировалось бы обращение
в иудейство, гностицизм и образованное (цивилизованное) язычество. Такое
изъяснение Писания и подобного рода соединение христианства с философиями
неизбежно вели Оригена и его последователей во многие тяжкие и роковые
заблуждения как относительно учения, так и относительно практического хождения.
По своему мнению, он был преданным, серьезным и усердным христианином и
любил Господа Иисуса
воистину, однако поныне его
основные положения и его поучения об одухотворенности Слова служат лишь ослаблению
веры в определенный характер истины и вообще искажают саму истину.
Учение
об испорченности естества матери было присуще всем сектам гностицизма, оно
царствовало во всех без исключения религиозных системах Востока. Оно вело к
удивительному утверждению, что вся вселенная произошла сама собой и носит
характер материальных начал. Так, например, сторонники учения, что плоть по
природе своей испорчена и зла,
советовали вести аскетический образ жизни и истязать плоть, чтобы через это душа или дух, которые
рассматривались чистыми и божественными, могли получить большую свободу и
способность заниматься небесными делами. Наконец, ко всем этим неудобствам
позднее прибавился закон о безбрачии, монашестве и покаянии, уже в последующем
столетии все это ясно обнаруживалось в гностицизме.
3.Язычество. Церковь должна была бороться не только против иудаизма и
ориенталистики, но и против язычества, которое было весьма враждебным
окружением христианства. Эти три главнейших силы сатана использовал для мощной
атаки на церковь в течение первых трех столетий ее истории. Пока христиане
исполняли высшее поручение их Господа: „Идите, научите все народы...
Проповедуйте Евангелие всей твари," - везде они встречали этого врага и
побеждали его. Никакая сила не смогла бы затормозить поступательное развитие
церкви, если бы она бодрствовала обособленно от мира и оставалась бы в
преданности своему небесному Господу. Но увы! Начатое иудаизмом, философией и
язычеством докончили соблазны мира. Состояние церкви четвертого столетия и от
вступления на трон Диоклециана перед последним великим гонением дает повод для
печального разбора.
Диоклециан вступил на трон в 284 году. Два года спустя он принял себе наместником Максимиана. В 292 году к этим двум правителям прибавилось еще два человека: Галерий и Константий. Римская империя в начале четвертого столетия, таким образом, имела четырех правителей, двое из которых носили имя Августа, а двое последних считались подчиненными кесарями. Диоклециан был суеверен, однако
не
питал никакой ненависти к христианам. Константий же, отец Константина Великого,
был к ним даже благосклонен. Дела христиан поначалу шли хорошо. Однако
языческие священники в своей непримиримой вражде замышляли недоброе, в
возрастающем триумфальном продвижении христианства они видели свой крах.
Полстолетия подряд церковь лишь едва была притесняема мирской властью.
Христиане за это время достигли
невиданного уровня внешнего
благосостояния. Внутренне же они сильно обеднели и далеко уклонились от
простоты и чистоты Евангелия Христова.
Во
многих городах империи здания церквей нередко строили со щедрым великолепием.
Повсеместно вводилась великолепная одежда для служителей, дорогие сосуды из
серебра и золота. Из всех сословий общества имелись обращенные, так, например,
были обращены императрица и ее дочь Валерия, которая состояла в браке с
Галерием, считается, что они относились к христианам. Христиане занимали
высокие места в обществе и были даже в самом дворце. То тут, то там в
провинциях они имели даже высшую власть. Однако это долгое время внешнего
благополучия и счастья не прошло без печальных и вредных последствий. Любовь и
вера пришли в упадок, на их место заступили гордость и честолюбие. Господство
духовенства стало явно ощущаться, епископы начали заявлять о себе как о посредниках
между Богом и людьми, более того, наместниках Бога на земле. Честолюбие и
распри потрясали церкви, нередко споры решались явным насилием. Одним словом,
пятидесятилетнее внешнее спокойствие
разрушило всю христианскую
атмосферу, и Бог допустил, чтобы громы и молнии разъяренных гонений, очищения и
исправления разразились над Его народами.
Сами
христиане тех дней признавали единодушно, что эти тяжкие времена гонений,
опасностей и скорбей, в которых они оказались, были ничем иным, как судом Божиим.
Церковь уже прошла девять
систематических гонений во времена правления Нейрона, Доминициана, Траяна,
Аврелия, Севера, Максимиана, Деция, Валериана и Аврелиана. Теперь наступило
ужаснейшее время, когда они должны были быть брошены в огонь десятого, по
словам Господа: „И будете иметь скорбь дней десять" (Откр. 2,10). В этой
зависимости весьма знаменательно, что это гонение со стороны правительства
было не только десятым, но оно длилось ровно десять лет. Как уже отмечалось,
ровно десять лет продолжался период гонения от начала при правлении Аврелия на
востоке до завершения его на западе. Возможно, христиане - читатели при
сравнении посланий церкви в Смирне смогут увидеть сходство с другими
историческими пунктами. Мы же ограничимся лишь прежними намеками, не
навязывая, однако, никому своего мнения.
Правление Доминициана имеет
большое историческое значение. Он ввел совершенно новую систему правления. Он
переместил свое жительство в Никомедию, где содержал свой двор с восточным
великолепием и пышностью. Древний Рим через это не только на словах, но и на
самом деле имел право называться столицей великой мировой империи. Диоклециан
окружил себя великим числом ученых и философов. Они же все дышали ненавистью к
христианству и стремились склонить кесаря к истреблению религии, которая была
слишком чиста, чтобы соответствовать их нечистому духовному мировоззрению. Но
вскоре они убедились, что, несмотря на поддержку со стороны языческих
священников, их усилия склонить Диоклециана на гонение против христиан были
тщетны. Тогда они ради достижения своей мерзкой цели обратились к зятю и
наместнику Диоклециана, к Галерию. Этот лютый человек отчасти по своей
склонности, отчасти подстрекаемый своей матерью, чрезвычайно преданной
язычницей, а также подогреваемый священниками, не давал никакого покоя
Диоклециану до тех пор, пока не склонил его на исполнение своего плана.
Во время зимы с 302 по 303
год он посетил Диоклециана в Никомедии с определенным намерением склонить
старого кесаря пойти на гонение христиан. Диоклециан некоторое время
противостоял его настоятельным требованиям, он не разделял кровожадных
намерений своего сорегента
на каком бы то ни было основании. Однако Галерий, воспламененный своей матерью,
зажженный новой яростью, не успокоился до тех пор, пока Диоклециан не сдался и
не разрешил это гонение. Он пошел на это лишь на условии, что жизнь христиан
не будет подвергаться опасности. Галерий же заранее заботился о том, чтобы из
армии были изгнаны те, кто сопротивлялся жертвоприношению, многие же были
отстранены из-за их взглядов, некоторые были даже казнены. Так началось
последнее великое гонение на христиан. Почти всем, чем мы располагаем из этого
времени, мы обязаны сообщениям двух мужей: Езебия и Лактантия, которые жили во
времена этого гонения и зачастую были очевидцами мерзости, творимой над
христианами. В этом отношении мы ничего иного не можем сделать, кроме как из их
сведений выбрать самое важное и предъявить это читателю.
24 февраля 303 года вышел
указ кесаря следующего содержания: „Все,
кто сопротивляется жертвоприношению, лишаются должности, собственности,
всех рангов и гражданских прав. Все рабы, которые питают свою надежду на веру в
Евангелие, должны проститься с мыслью об освобождении, христиане всех сословий
и положений будут подвергаться пыткам. Далее, церкви должны быть разрушены,
религиозные собрания запрещены, и Священные Писания сожжены." Попытка
уничтожить Писания была характерной чертой этого гонения, и она, вне сомнения,
исходила от философов, вращающихся при дворе кесаря. Они хорошо знали, что их
собственные писания не будут иметь длительного влияния на общественное мнение,
пока в обиходе будут Священные Писания и другие христианские книги. Тотчас
после выхода этого указа двери церквей в Никомедии были взломаны, все
находящиеся там книги изъяты и брошены в огонь, да и сами строения в течение
нескольких часов были разрушены. По всей империи церкви христианства должны
были быть сравнены с землей, а все священные книги переданы служителям кесаря.
Многие христиане были убиты на том основании, что они не желали выдавать
Священные книги, потому что нашлись такие, которые, подчинившись приказу
кесаря, выступили предателями церкви в целом и христиан в частности по
отдельности. Позднее, когда гонение обратилось и против них, это стало причиной
великого смятения*.
* Поныне не найдено ни одного
манускрипта из Нового Завета, чей возраст был бы древнее половины четвертого
столетия. Это объясняется как раз усердием, с каким уничтожались христианские
писания, особенно Священное Писание, первой половине этого столетия в правление
Доминициана. Как известно, при Константине были приложены большие усилия
представить точнейшие копии, и известный критик Тишендоф полагает, что
найденный в 1859 году так называемый синаитский манускрипт есть одна из этих
копий.
Указ, как обычно делалось,
был напечатан в различных местах. Едва это совершилось, как христианин знатного
происхождения был тотчас разжалован. Его возмущение против такой явной
несправедливости вводило его в легкомысленное поведение, несоответствующее с
повелением Евангелия быть послушными всякой власти. Это дало его врагам хорошую
возможность приговорить этого христианина к смертной казни. Он был заживо
сожжен на медленном огне. Однако он переносил свои ужасные страдания с таким
достоинством, что его палачи исполнились изумления и злости. Первый шаг в
преследовании христиан был сделан, второй должен был последовать вскоре.
Спустя немного времени после
выхода кесарского указа во дворце в Никомедии вспыхнул пожар, который почти
достиг покоев кесаря. Причина его возникновения, кажется, не была установлена,
так что, само собой разумеется, вина была свалена на христиан. Диоклециан
поверил в это обвинение. Он был одновременно и испуган, и ожесточен. Целые
толпы людей бросали в темницу, совершенно не задумываясь над тем, попадают они
под подозрение или нет. Применялись ужасные пытки, чтобы выжать из них
признание. Многих либо сожгли, либо обезглавили, либо утопили. Спустя
четырнадцать дней во дворце кесаря вновь возник пожар. Теперь уже никто не
сомневался в том, что это было сделано с намерением. Громко взывали об отмщении.
Однако кто же был преступником? Хотя для обвинения христиан не было предъявлено
никакого доказательства, наместники не замедлили и на этот раз также приписать
поджог христианам. Имеется подозрение, и, возможно, верное, что дворец и в
первый раз, и во второй был подожжен кесарем Галерием с точно определенным
намерением возложить преступление на христиан и таким образом вызвать в
Диоклециане на них гнев. Полностью уверенный в действии, которое произведет
это событие на трусливый и суеверный нрав тестя, он демонстративно покинул
Никомедию после второго пожара, делая вид, что опасается за свою жизнь, так как
боится христиан в этом городе.
Таким образом, Галерий
достиг своей цели более, нежели он и его мать могли предполагать. После его
ухода из Никомедии Диоклециан, чрезвычайно потрясенный, начал чудовищнейшими
методами лютовать против христиан. Даже своей жене Приске и дочери Валерии он
приказал вознести жертву. Все высокопоставленные чины знатного происхождения,
исповедующие христианство в его дворце, по его приказу были преданы ужасным
пыткам и уничтожены. Большинство его министров, имена которых переданы нам,
предпочли исповедание Христа всему великолепию кесарского дворца. Своего
камергера, который отказался приносить жертву, он предал чудовищным пыткам до
смерти. Чтобы явить пред другими устрашающий пример, он возливал на открытые
раны смесь соли и уксуса. Однако ничто не смогло поколебать твердое убеждение
мученика, он исповедовал свою веру в Христа как в единого Господа и не захотел
признавать никаких других
богов. Тогда разъяренный кесарь приказал зажарить его на
медленном огне. Таким образом были убиты его евнухи Доротей, Горгоний и Андрей.
Антим, епископ церкви в Никомедии, был обезглавлен. Когда же кесарь нашел
уничтожение людей поодиночке сильно медленным и требующим много времени, то
повелел сгонять их в одно место и бросать в общий костер. Многих же бросали в
море, привязав к ним большие камни, и топили.
Никомедия находилась в
середине страны, охваченной жестоким гонением. Оттуда исходили приказы кесаря,
обязывающие других кесарей содействовать восстановлению славы отечественной
религии, полностью искоренить и уничтожить христианство. За исключением
Галлии, где царствовал добрый Константий, огонь гонений пылал по всей империи
Рима. Правда, Константий также делал вид единодушия со своими сокесарями,
разрушив церкви. Однако он удерживался от истребления людей, от притеснения
христиан. Хотя он не был христианином, но от природы был добрым, дружелюбным и
не питал неприязни к христианству и его исповедателям. Он правил Галлией,
Британией и Испанией. Но озверевший нрав Максимиана и кровожадная лютость
Галерия только и ждали сигнала от Диоклециана, чтобы исполнить его приказ с
потрясающим зверством над невинными последователями кроткого и любящего Иисуса,
Князя мира.
Вскоре после того, как
первый указ кесаря был введен в действие по всей территории римской империи, до
него дошли слухи о мятежах в Армении и Сирии. Среди жителей этих местностей
также было много христиан, и тут их снова охотно объявили зачинщиками
беспорядков. Это послужило поводом ко второму указу, который, в первую
очередь, был направлен против духовных вождей христианства. Он содержал в себе
приказ: всех, кто имеет духовный сан, арестовать и бросить в темницу. За
кратчайший срок темницы переполнились епископами, пресвитерами и диаконами.
Непосредственно за вторым
последовал и третий указ, запрещающий освобождение христиан иначе, как только
через их согласие принести жертву богам. Они были объявлены врагами империи, и
если какому враждебному префекту на ум взбрело бы явить свою неограниченную
власть, то он бросал их в темницы, в которых находились самые отъявленные
злодеи. Указ требовал, чтобы все отказывающиеся отречься от христианства были
заставляемы к этому всякого рода пытками и другими наказаниями. Великое число
преданных, праведных и честных мужей церкви в это время вкусили мученическую
смерть или были приговорены к каторжным работам в горах. Кесарь думал, что по
истреблении епископов и учителей церковь вскоре сама по себе погибнет. Но он
ошибся. К своему великому огорчению он заметил, что все его наказания не
способствовали достижению поставленной им цели. По настоянию своих советников,
врагов христианства, особенно Галерия и языческих священников, он издал
четвертый указ, который превосходил по жестокости все предыдущие.
По этому четвертому указу
гонения, направленные ранее в основном на духовных вождей христианства, теперь
обращались на всех христиан. Органы власти были должны применять пытки без
ограничения ко всем христианам: мужчинам, женщинам, детям, чтобы любыми путями
заставить их приносить жертвы богам. Диоклециан и его сокесари объединились
сейчас в совместную усиленную борьбу. Сила тьмы, вся Римская империя встали на
защиту многобожия, чтобы увековечить его и истребить христианство в
поднебесной навсегда, чтобы даже имени Христа не произносилось. Ужасная
решительная схватка между язычеством и христианством достигла, таким образом,
апогея и шла навстречу кризису.
На улицах было объявлено во
всеуслышание, что мужчины, женщины и дети должны быть приведены к языческому
храму. Все должны были пройти пробу огнем: либо принести жертву богам, либо
умереть. Каждый человек назывался по заранее заготовленному списку, поименно,
на смерть. Если он объявлял себя христианином, то был обречен на смерть. У
городских ворот допрашивали входящих и выходящих, так что никто не мог укрыться
ни за чью спину. Да не ожидает от нас читатель подробных описаний страданий и
мук, которые встретили бедные гонимые, ибо они не вместились бы во множество
томов! Когда издавались указы за указами с небольшими интервалами во времени,
и каждый последующий был ужаснее предыдущего, дух великомучеников ожил и окреп.
Нередко бывало, что мужчины и женщины не ожидали, чтобы их схватили палачи и
бросили в огонь, а добровольно впрыгивали сами в разъяренное пламя, чтобы на
огненной колеснице вознестись к Христу на небо! Целые семьи вырезались после
того, как они претерпели чудовищные пытки. Многие умерли от голода, некоторые
сожжены, утоплены, распяты, иных вешали вниз головой таким образом, чтобы они
умирали медленной смертью. В отдельных местах за день различными пытками
убивали десять, двадцать, шестьдесят, да и всех сто мужчин и женщин и детей!
Такие сцены нечеловеческого варварства происходили на протяжении десяти лет на
территории всей империи в большей или меньшей степени. Из всех кесарей, как мы
уже упоминали, был лишь Константин, который помышлял о том, как бы защитить
христиан на западе, но во всех других местах они были преданы всевозможным
жестокостям и несправедливости, лишенные малейшей защиты со стороны
государства. Языческой черни была предоставлена полная возможность излить на
христиан свои злодейства. Читатель легко может представить, что могли творить
такие люди в таких обстоятельствах, когда никто из них не боялся, что за
насилие и несправедливость по отношению к христианству их потянут на суд или
призовут к ответственности. И все же страдания мужчин, как бы велики они ни
были, по сравнению со страданиями, которые выпали на долю женщин и девушек,
окажутся малыми и незначительными. Они были беззащитны, отданы на бесстыдное
насильственное обращение со стороны их палачей, и это им было страшнее, чем
сама смерть.
Езебий передает нам
следующее событие: „Одна известная праведная и богобоязненная женщина,
почитаемая всеми за добродетельность, была очень богата и известна по всей
Антиохии. Она имела двух дочерей и воспитала их в духе целомудрия и страха
Господня. Они в ту пору находились в расцвете их жизни и славились красотой.
Их потаенное убежище было раскрыто и они попали во власть грубых солдат. Она
предупредила дочерей, что их ожидает, попросив стражу оставить их лишь на
малое время одних, они
Некоторое время гонители
христианства могли вкушать триумфальную радость победы над христианством:
столбы были сооружены, памятные монеты и медали в честь Диоклециана и Галерия
были изданы, они стали героями истребления христианского суеверия и
восстановления языческого богопочитания. Однако Сидящий на небе в это время
был занят тем, чтобы обратить злобу этих людей в совершенное освобождение и
триумф Своего народа и в явное поражение и низложение их врагов. Они могли христиан
замучить, храмы разрушить, сжечь их книги. Однако животворные источники
христианства находились вне сферы их влияния.
В высших эшелонах власти
империи начались приготовления к большим и важным переменам. Но Глава церкви
бодрствовал над всем. Он точно ограничил время их страданий, так что ни
легионы из преисподней, ни легионы империи не могли иметь власти более ни на
один час! Настали страшные суды над врагами христианства. Все море пролитой
крови вопияло к Богу об отмщении, и Он встал на суд. Галерий, единственный
зачинщик гонения, на восемнадцатом году своего правления и на восьмом году
гонения был сражен отвратительной болезнью. Подобно Ироду Великому и Филиппу
Второму, царю Испании, он заживо был „съеден червями". Собрали выдающихся
врачей, обратились к оракулу - все было напрасно. Всякие изысканнейшие врачевания
только умножали злокачественность болезни. Весь дворец был пронизан удушающим
зловонием, так что ни один из друзей не мог стоять перед несчастным кесарем.
Все они оставили его. Измученный ужасными страданиями тела и души, он изнемог.
Из его изнуренной груди впервые в жизни вырвался крик о пощаде. Тотчас он
передал христианам просьбу, в которой умолял их простить его и помолиться о
нем Богу.
Уже на своем смертном ложе
он подготовил новый указ, в котором под предлогом заботы об общественном
благосостоянии и единстве государства стремился загладить нанесенное
христианству ужасное гонение, и через это исповедал полный провал
преследования, направленного на искоренение христиан. При этом он уже разрешал
свободное вероисповедание христианской религии. Через несколько дней после
этого указа Галерий испустил свой дух. Его последнее волеизъявление на
восстановление добрых порядков проводилось в течение шести месяцев.
Бесчисленное множество христиан возвратилось из темниц и с каторжных работ. Но
увы! Многие из них во все дни жизни своей носили следы жестоких пыток на своем
теле вплоть до самой смерти. Быстрая остановка преследования с наглядной
очевидностью выявила чудовищный характер и ужасные размеры этого беззакония.
Однако Максимиан, сын сестры
и преемник Галерия, как наместник в Азии продолжал истреблять христианство с
беспощадной жестокостью. Он приказал, чтобы все его служители, будь то на
гражданской службе, будь то на военной, а также все свободные мужчины и
женщины, рабы и даже маленькие дети должны были приносить жертвы богам и есть
от идоложертвенного. Все овощные и съестные запасы на рынках и базарах должны
были опрыскиваться либо вином, либо водой, которые прежде были связаны с жертвоприношением,
чтобы хотя бы таким образом причастить христиан к языческому жертвоприношению.
И снова придумывались
изощренные пытки, снова лилась кровь во всех провинциях римской империи, за
исключением Галлии. Однако десница Господня снова тяжко легла на империю и на
кесаря. Азиатские провинции обезлюдели от войны, чумы и голода. Во всех
владениях Максимиана за весь год не было ни одного летнего дождя. Следствием этого
явился страшный голод, свирепствовавший на всем востоке. Многие богатые семьи
пошли по миру с нищенской сумой. Многие родители собственных детей продавали в
рабство. Голод сопровождался неизменной спутницей - моровой язвой. Страшные
нарывы покрывали тела тех, кто был поражен этой болезнью, особенно же были
поражены глаза, так что бесчисленное множество людей неисцелимо ослепло. Сердца
многих ослабели, упали духом, люди бежали из пораженных язвой домов. Тысячи и
тысячи людей впали в состояние беспомощности, жалкого одиночества. Везде царил
ужас и отчаяние. Это давало христианам возможность упражняться в милосердии,
являть истинное человеколюбие, любовь к ближним. Исполненные Божьей любовью,
они ухаживали за больными, совершали над умершими достойное погребение.
Испуганные язычники воспринимали этот гнев небесный как последствия
истребления христиан.
Максимиан, объятый страхом,
теперь стремился исправить все, что он натворил. Он издал указ, в котором
предписывалась терпимость, повелел прекратить какие бы то ни было
насильственные методы против христианства и советовал своим подчиненным
обращать изменников снова в веру их отцов только мирными путями. Когда он в 313
году потерпел поражение от Лициния, выступив на борьбу против ближневосточных
государств, то он воспламенился гневом на языческих священников. Он обвинил их
в лжепредсказаниях победы над Лицинием и в завоевании господства над всем
Ближним Востоком. Этот предполагаемый обман он возложил на головы несчастных
священников и уничтожил всех, кто был ему подвластен. В последние годы своего
правления он издал новый указ, благосклонный к христианству, по которому он не
только гарантировал свободу вероисповедания, но и приказал возвратить христианам право, отнятое ранее по указу,
на владение церквями. Однако смерть положила конец его жизни и преступлениям.
Максимиан завершил мрачный список кесарей, преследовавших христиан, и наконец
ушел из жизни в великих мучениях, с явными знамениями суда Божьего над ним.
О жизни Диоклециана кратко
сообщим следующее: в 305 году он сложил с себя обязанности кесаря, отчасти от
болезни и от пресыщения делами, отчасти от глубокой скорби из-за ужасных
злодейств, творимых Галерием против христиан, и вернулся в свое имение в
Салонию в Далматии. Здесь он умер, как говорят, покончив жизнь самоубийством
через голодовку или яд в 313 году.
Со смертью Максимиана
закончились разъяреннейшие атаки преисподних сил, какие когда-либо бывали, с
этим угасла последняя надежда язычества господствовать при поддержке
правительства. Систематически целенаправленное стремление уничтожить и
искоренить Евангелие с этой ожесточеннейшей последней попыткой потерпело окончательное
поражение. Мы видели, как Господь вознес Свою десницу в святой строгости, чтобы
наказать и очистить Свою церковь, чтобы засвидетельствовать Свою неопровержимую
истину христианства, покрыв его обезумевших противников вечным позором.
Подобно Моисею, и мы можем изумляться: „И увидел он, что терновый куст горит
огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: „Пойду и посмотрю на сие великое
явление, отчего куст не сгорает". Господь увидел, что он идет смотреть, и
воззвал к нему Господь из среды куста" (Исх. 3,2-4). Почему куст не
сгорал? Или почему Израиль не был истреблен в Египте? Или почему церковь в мире
не уничтожена? Потому что Бог был в терновом кусте и потому что Он находится
среди Своей церкви, ибо она есть жилище Божие Духом. Сам Иисус сказал об этом: „На сем
камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ее" (Матф. 16,18).
Царствование Константина
Великого заключает в себе очень важный период истории церкви. Отец Константина
Константий, как и его мать Елена, был весьма религиозен и благосклонен к христианству.
Свои молодые годы Константин отчасти провел во дворе Диоклециана и Галерия. Он
стал в 303 году свидетелем обнародования указа против христиан и очевидцем
последовавших за этим чудовищных сцен. Вскоре после этого он сбежал тайно из
Никомедии и отправился к своему отцу в Британию. Тот умер в 306 году в городе
Йорке. Перед своей смертью он объявил своего сына Константина своим
преемником, и армия охотно приветствовала его, как Августа. С этого времени
он, как и его отец, выказывал благосклонное, доброе отношение к христианам.
При его вступлении на трон в
римской империи было шесть так называемых претендентов на престол, состязающихся
между собой за высшую власть: Галерий, Лициний, Максимиан, Максентий, Максимин
и Константин. Между этими вышеназванными людьми разгорелась борьба за первенство,
какая в истории едва ли имела место. Константин превосходил всех своих
соперников в военной дальновидности и в государственной мудрости, и таким
образом он небезуспешно продвигался вперед и одержал верх. В 312 году он
триумфально овладел Римом и через год издал указ, отменяющий декреты
Диоклециана на преследование христиан. С того времени христианство одобрялось,
его учение почиталось, и многие из христиан то тут, то там начали занимать
влиятельные посты. Эти великие перемены в истории церкви подводят нас в
Послание церкви в Пергаме,
как мы верим, отражает положение вещей времен Константина. „Ангелу пергамской
церкви напиши: так говорит имеющий острый с обеих сторон меч: „Знаю твои дела,
и что ты живешь там, где престол сатаны, и что содержишь Имя Мое и не отрекся
от веры Моей даже в те дни, в которые у вас, где живет сатана, умерщвлен верный
свидетель Мой Антипа. Но имею немного против тебя, потому что есть у тебя там
держащиеся учения Валаама, который научил Валака ввести в соблазн сынов
Израилевых, чтобы они ели идоложертвенное и любодействовали. Так и у тебя есть
держащиеся учения николаитов, которое Я ненавижу. Покайся, если не так, скоро
приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих. Имеющий ухо (слышать) да слышит,
что Дух говорит церквям: „Побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему
белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме
того, кто получает" (Откр. 2,12-17).
В Ефесе мы видели отклонение
церкви от первоначального состояния в высшей степени, они оставили „первую
любовь", сердце незаметно удалилось от Христа и от наслаждения Его
любовью. Чтобы прекратить скатывание в погибель, Господь допустил, чтобы Его
святые были брошены в раскаленную печь гонения. Это изображает нам Святой Дух
в послании к смирнской церкви. Христианство через это испытание вновь ожило,
золото было переплавлено и очищено, и святые укрепились в Имени и вере в
Иисуса Христа. Сатана был посрамлен, и Господь управлял событиями так, что
кесари один за другим в печальных и унизительных обстоятельствах вынуждены
были признать открыто свое поражение. В Пергаме же враг изменил свою тактику
ведения боя: вместо гонения извне он воздвиг совратителей внутри. В правление
Диоклециана он выступил рыкающим львом, а при правлении Константина - хитрым
змеем. В Пергаме проявляется льстивая власть сатаны, которая действует изнутри
церкви. Учение николаитов состояло в фальсификации благодати и злоупотреблении
ею, плоть в среде церкви Божьей была активна.
Насилие и гонение исчерпали
себя, люди истомились от своего неистовства. Они убедились, что их усилия не
только были напрасны, но и способствовали тому, чтобы христиане, отвергнув
мирское, прикреплялись к Христу. Да к тому же очевидно, что через гонения число
христиан умножалось. Сатана тогда прибегнул к хитрости, которую он успешно
осуществлял ранее в Израиле (Числа 24). Когда он не мог добиться от Господа,
чтобы проклясть Его народ, то искал возможности погубить его через дочерей
моавитских. Такое же предпринимал он сейчас в пергамской церкви. Как лжепророк,
он добивался цели привести святой народ в соприкосновение с миром, в
недозволенные связи с ним, к подножию своего престола и власти. Мир прекратил
преследования. Благодаря признанию христианства со стороны государственной
власти христиане получили большие привилегии. Константин признавал, что он
обращен, и приписывал свою победу силе креста. Ах! Западня была хорошо
устроена! Польщенная благосклонностью своего покровителя, церковь протянула
свою руку миру и опустилась туда, „где престол сатаны". Вся чистота
всеобщего свидетельства была потеряна, и был подготовлен путь для папства. Вне
сомнения, церковь сейчас имела все преимущества и привилегии мира, но, увы! Ценой
чести и славы своего небесного Главы.
Мы не должны забывать, что
церковь вышла из мира, она составлена из иудеев и язычников во свидетельство
того, что она уже не от мира, но свыше, соединенная со своим Главой Христом.
Господь Сам говорит: „Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною
Твоею, слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в
мир" (Иоан. 17,16-18).
Миссия христиан покоится на
том же основании и носит тот же характер, что и Христова: „Как послал Меня
Отец, так и Я посылаю вас." Христианин, так сказать, послан в мир Господом
с неба, чтобы исполнить Его волю и прославить Его и, по завершении вверенного
ему дела, возвратиться домой. Таким образом, он должен быть свидетелем истины
Божьей, и прежде всего той истины, что человек полностью растлен, что любовь
Божья во Христе примирила с Собою мир, чтобы таким образом собрать души из
мира, дабы они могли избежать грядущего гнева. Однако, как только мы выпустим
из нашего поля зрения наше высшее призвание и присоединимся к миру, будто мы
принадлежим ему, тотчас мы становимся лжесвидетелями, нанося миру громадный
ущерб и бесчестя Имя Христово. Как раз именно в такое состояние впала церковь,
в чем мы убедимся, рассматривая ее общественное положение и образ ее действий.
С другой стороны, вне сомнения, было много примеров личной верности отдельных
христиан в среде всеобщего растления. Сам Господь по имени называет Своего
верного свидетеля Антипу и провозглашает, что этот Его слуга запечатлел свою
верность до смерти. Небо имеет особенное познание о верном свидетельстве
отдельных лиц и называет этих героев веры поименно!
Однако очи и сердце Господа
были направлены вослед Своей неверной церкви, на ее скользкий путь по
наклонной. „Знаю... что ты живешь там, где престол сатаны." Что за
торжественные слова из уст Господа, пренебрегаемого Своим народом! Ничего не
было сокрыто от Его глаз! Он говорит: „Знаю!", то есть „Я видел все
происходящее!" Церковь, как общественная организация, вступила в согласие
с кесарем и соединилась с государством, она жила в мире. Это есть признак
духовного Вавилона, она прелюбодействует с царями земными. Однако Он, Ходящий
среди золотых светильников, судит помышления и действия Своей церкви: „Ангелу
пергамской церкви напиши: „Так говорит имеющий острый с обоих сторон
меч." Он предстает здесь перед Своей церковью вооруженный божественным
мечом, то есть словом Божиим, которое „живо и действенно и острее всякого меча,
обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и
судит помышления и намерения сердечные." (Евр. 4,12) Мечом разрешаются все
спорные вопросы, будь то меч людской, будь то меч духовный, который есть Слово
Божие." Уже часто подчеркивалось, что между состоянием церкви и путями и
средствами, которыми Христос представляет Себя ей, заложена поучительная
взаимосвязь. Особенно ярко это отображается в послании к пергамской церкви.
Слово Божие здесь явно потеряло принадлежащее ей в церкви место среди Его святых,
оно уже перестало быть для них высшим авторитетом в божественных делах. Но
Господь ясно заявляет, что Он из рук Своих не выпускает ни власти, ни
авторитета Своего. Он говорит: „Покайся, а если не так, скоро приду к тебе и
сражусь с ними мечом уст Моих." Обратим внимание на то, что Он не говорит
„с тобой", но говорит „с ними". При взыскании и наказании церкви
Господь действует персонально и в благой справедливости. Общественное состояние
церкви было в данный момент извращено. Вместо того, чтобы оставаться верной
своему небесному Господу, она вступила в очевидную связь с князем мира сего.
Однако, кто имел уши слышать, что Дух говорит церквям, тот вел сокровенное
общение с Ним, с Князем мира и Отцом вечности, питающим верные души небесной
манной. „Побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему белый камень и на
камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто
получает." Всеобщее отпадение имело своим следствием необходимость
отделения немногих верных в так называемый остаток, которому принадлежит
обетование.
Манна, как мы видим из
Иоанна 6, представляет Самого Христа, Который сошел с небес, чтобы дать нашим
душам жизнь. „Я Хлеб живой, сшедший с небес, едущий Хлеб сей, будет жить
вовек" (Иоан. 6,51). Когда Кроткий и Смиренный сердцем занял в этом мире
нижайшее место Раба, то Он стал нашим повседневным питанием в нашем странствовании
по пустыне. Манна должна была собираться каждое утро до восхода солнца.
Выражение „сокровенная манна" намекает нам на манну, которую сохраняли
пред лицом Господним в золотом сосуде в ковчеге завета в воспоминание. Это
есть благословенное воспоминание о Христе, Который был в этом мире „Мужем
скорбей, изведавшим болезни", а сейчас является вечной радостью для Бога и
Своих. Искренние верные христиане имеют общение не только с превознесенным
Христом на небесах, но также с Тем, Кто однажды был на этой земле униженным и
отверженным Иисусом. Последнее исключается, если мы прислушиваемся к лести мира
и начинаем искать его благосклонности. Лишь тогда, когда мы будем странствовать
с отверженным Иисусом и насыщаться Им как нашей духовной пищей, мы сможем
противостоять похотям и соблазнам мира сего. Это наше высшее право, высшая
привилегия - насыщаться не только манной, но „сокровенной манной". Кто в
состоянии хвалиться, что он достоин благословений такого общения? И кто в
состоянии измерить ущерб, который понесут все те, чье сердце незаметно удалится
от Христа и прилепится к миру?!
„Белый камень" является
для владеющего им особенным доказательством особенной благосклонности Господа к
нему. То, что он обетован верующим из Пергама, есть безусловное признание
Господом заслуг побеждающих того, какими путями и способами они
свидетельствовали о Нем и страдали за Него, тогда как основная масса пошла на
поводу сатаны. Этот камень вызывает благословенные помышления о сокровенном
залоге, который невозможно изъяснить словами. Сердце может утонуть в таких
благословениях и при этом все же чувствовать себя неспособным описать их.
Блаженны те, кто знает это для самого себя лично. Есть радость, общая для
всех. Однако есть еще иной вид радости - личное блаженство души во Христе
Иисусе. „И на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того,
кто получает." Что за неизвестный другим источник истинного покоя,
сладкого мира, совершенного удовлетворения и божественной силы находим мы в
этом „белом камне" и в новом имени, написанном на нем десницей Господней!
Могут многие из нас не понять, некоторые могут нас посчитать заблуждающимися,
Господь знает все, и сердце в состоянии оставаться в полном покое, что бы
вокруг нас ни происходило. В то же время мы все должны расценивать с позиции
Слова Божьего, обоюдоострого меча, как и сами были расценены через Слово Божие.
Послание к пергамской
церкви, таким образом, дает нам возможность уразуметь, как относился Господь к
поведению христиан в дни царствования Константина. Официальная церковь и мир
шли бок о бок и рука в руке и искали общих наслаждений. Поскольку мир не мог
подняться до возвышенного положения церкви, то она вынуждена была опуститься на
низшую ступень, на которой внешне была сохранена прекрасная форма христианства,
и, вне сомнения, было немало таковых, которые твердо держались Имени Иисуса и
веры в Него.
В 312 году Константин во
главе могущественного войска вышел из Франции и направился в Италию. Поход был против
его соперника Максентия. Предстоящая борьба для Константина была делом
чрезвычайной важности. Исход боя либо предрешал его падение, либо возносил его
на небывалую высоту власти. Это переполняло его серьезными думами. Ему было
известно, что Максентий предпринял большие приготовления к бою, во-первых, тем,
что весьма укрепил свои войска, а во-вторых, тем, что со всей тщательностью
исполнил все языческие церемонии, которые должно было совершать в подобных
случаях. С мучительной озабоченностью совершил он все жертвоприношения и
отправился к языческим оракулам за советом. Он полагался больше на
сверхъестественные силы, чем на силу своего войска и оружия.
Константин же, хотя был
весьма мудрым и достойным человеком, все же был язычником. Ему хорошо было известно,
на какой важный бой он идет, и он тщательно взвесил, у какого бога ему надо
искать защиты, и помощи для победы в предстоящем бою. Его мысли при этом
возвращались к своему отцу Константин. Он вспомнил о том, что отец постоянно
молился Богу христиан, что при этом его предприятия всегда венчались успехом,
что, без исключения, всегда он достигал цели, тогда как его сокесари, гонители
христианства, были посещены тяжкими судами Божьими. И он решил отказаться от
идолослужения, дабы ожидать помощи от Единого истинного Бога с неба. Он просил,
чтобы Бог дал ему возможность познать Его, чтобы Он дал ему одержать победу над
Максентием вопреки его искусству чародейства и языческих церемоний.
В то время, когда Константин
был занят этими мыслями, в один из дней пополудни он увидел необычное явление
на небе. Это видение мало-помалу обретало вид сияющего креста, на котором было
написано „ Через эту победу!" Кесарь и все его войско, которое вместе с
ним были свидетелями этого видения, были поражены. Когда же наступила ночь, и
он уснул в своем шатре, то он увидел во сне Господа, стоящего во главе его
войска с тем же самым знамением, которое Константин видел на небе. Господь
повелел ему изготовить знамя с этим изображением и принять его войсковым
знаменем. Если кесарь последует этому повелению, то он победит. Под сильным
впечатлением этого сна Константин немедленно решил исполнить повеление и знамение
креста изобразить на своем кесарском знамени.
По сообщениям Езебия, Константин
тотчас пригласил к себе искусных мастеров и дал им поручение изготовить знамя
по его указаниям. Езебий оставил подробное и пространное описание этого
события, мы же приведем лишь краткие выдержки из его сообщений.
Длинное древко знамени было
покрыто золотом. Острие знамени было украшено венцом из золота и драгоценных
камней, на котором были символом крест и Имя воскресшего Господа. Оно было
высечено греческими буквами X и Р. Под этим венцом было изображение самого
кесаря из золота, под ним была поперечина, с которой свисало четырехугольное
пурпурное полотнище, усеянное драгоценными камнями. Это великолепное знамя
несли впереди войска кесаря, пятьдесят отборнейших воинов охраняли знамя, чтобы
не было повреждено знамение креста.
Константин тотчас послал и
призвал к себе учителей христианства, чтобы распространить весть о Боге,
явившемся ему, и о значении знамения креста. Они рассказали ему о деле Иисуса,
о значении Его смерти на кресте. С этого момента кесарь объявил о своем
обращении к христианству. Религиозная надежда и упование Константина и его
войска достигли теперь апогея. Враждующие войска встретились друг с другом на
Милфийском мосту, и Константин одержал блистательную победу, хотя его
противник многократно превосходил его в силе.
После окончания битвы
победитель-кесарь триумфально вошел в Рим. Во время своего краткого пребывания
в этом городе он воздвиг себе памятник со знаменем в своей правой руке с
надписью на нем: „Благодаря этому спасающему знамению, истинному символу
мужества, я освободил ваш город от гнета тиранов."
На следующий день после
битвы Максентий был найден в Тибре мертвым. В данный момент кесарь чувствовал,
что своей победой он обязан Богу христиан и священному символу креста. Но
дальше этого в тот момент его христианство не простиралось. Как человек он еще
не познал нужду в Спасителе. Свершилось ли это позднее, также весьма сомнительно.
Как военачальник внешне он принял Христа, как государственный деятель он высоко
ценил Его. Однако одному Богу известно, пришел ли он к Христу как погибающий
грешник. Для правителя весьма трудно стать христианином.
Из Рима Константин
отправился в Иллирик на встречу с Лицинием, с которым он вступил в тайный союз
перед своим походом против Максентия. Встреча обоих кесарей состоялась в
Майланде, где союз был закреплен женитьбой Лициния на сестре Константина. Во
время этого мирного периода Константин объявил своему теперешнему зятю о том,
что желает отменить диоклецианский указ о гонении на христиан и издать новый.
Константин и Лициний в 313 году в Майланде издали новый совместный указ,
который может рассматриваться как великий документ свободы христиан. Он
предоставлял христианам не только неограниченную и совершенную терпимость со
стороны государства, но повелевал возвратить им их церкви и имущества. Начался
внешний расцвет христианства.
Однако мир между двумя
кесарями, казавшийся утвержденным на прочном основании, был вскоре нарушен. Зависть,
честолюбие и стремление быть неограниченным и единоличным властителем римской
империи не дозволили им дальше управлять совместно. В 314 году разразилась
война, в которой Лициний потерял много территории и народа. Наступило новое
перемирие, которое длилось девять лет, но избежать второй войны не было
возможно. Язычник Лициний, несмотря на изданный ими указ, начал притеснять
христиан вновь. Он убил многих епископов, о которых знал, что они пользуются
особенным благоволением его соперника. Обе партии приготовились к бою, это было
последней решительной схваткой. Прежде чем Лициний выступил во главе своего
войска, он принес жертвы богам и произнес всенародную речь. Константин же,
напротив, склонился к Богу христиан. Вскоре две враждующие армии сошлись в
решительной схватке. Сражение было горячим, жестоким и кровопролитным. Умалять
достоинства военного искусства Лициния было бы неправомерным. Однако военный
талант, мужество и отвага Константина все же взяли верх. Лициний пережил свое
поражение всего на один год. Затем он умер, однако более вероятно, был убит в
326 году. Теперь же Константин достиг своей честолюбивой цели. Он стал
единовластным правителем беспредельной римской империи и оставался таким вплоть
до своей смерти в 337 году. Политическое и военное поприще этого великого
правителя относится к мировой истории, мы же желаем рассмотреть это лишь в
рамках его религиозных взглядов.
Насколько нам известно, до
своего так называемого обращения Константин если не всем сердцем, то, во
всяком случае, в душе был язычником. По Езебию, в то время он стоял на
распутье, какую религию ему предпочесть. Политика, суеверие, лицемерие,
божественное вдохновение - все это может быть названо причиной перемены в его
взглядах и историей его позднейшей религии. Вне сомнения, представление, будто
бы его исповедание христианства и его собственное открытое вступление в
христианство были преднамеренным умышленным лицемерием, абсолютно не
соответствовало бы действительности. Его религиозное и церковное поприще
основано на более высоком истолковании.
Вне сомнения, политика и
религиозность много содействовали перемене взглядов Константина. С юного
возраста он был очевидцем гонения на христиан и имел возможность наблюдать за
сверхъестественной силой их религии, которая возвышала ее исповедателей высоко
над их гонителями и приводила к поражению и исчезновению всех остальных
религий. Как уже было сказано выше, он также имел возможность увидеть, как
кесари, преследовавшие христианство, один за другим умирали ужасной смертью,
тогда как отец его, защитник христиан, нашел почетное и мирное упокоение. Такие
бросающиеся в глаза факты не могли пройти мимо Константина, не наложив на его
религиозный нрав отпечатка, не оказав на него влияния. Его политическая
прозорливость давала ему возможность постичь, какое большое нравственное начало
несло в себе христианство, предписывая своим исповедателям быть послушными мирским
властям. Притом ему было небезызвестно, он знал это прекрасно, что почти
половина из них в большей или меньшей степени были ему преданными.
Те вышеназванные факты
явления на небе и сна с изображением креста мы не можем отнести к
богодухновенности. Вполне возможно, что на солнце или на облаках могли явиться
необычные зрелища, которые могли преобразиться или ассоциироваться со знамением
креста. Также мы можем предположить, что кесарь в своем обостренно возбужденном
состоянии мог желать иметь подобный сон. Тем не менее, вся эта история сегодня
едва ли может быть рассматриваема иначе, чем басня, которая была сочинена в
угоду великому кесарю, чтобы польстить ему, что было весьма приятно известному
его почитателю и панегиристу Езебию. Рассмотрим теперь, в каком состоянии нашел
Константин церковь в 313 году и в каком состоянии оставил ее при смерти своей
в 337 году.
До обращения Константина
церковь была полностью свободна от государства. Она представляла собой божественное,
непосредственно небесное устройство и находилась вне мира. Она трудилась на
своем поприще, несмотря ни на какое враждебное влияние, не под защитой
государства, а под силой и властью Божьей. С самого начала своего возникновения
церковь не пользовалась поддержкой государства, христианство было гонимо с
первых дней. Оно почиталось захватчиком, интервентом, его веру принимали за
упрямую, вредную, пагубную религию. Диаволу десять раз было разрешено
мобилизовать всю римскую империю на преследование христиан, и все десять раз он
был вынужден признать свое поражение. Если бы христианство во дни своего
гонения верно помнило слова из Священного Писания, полагаясь на любовь Господа:
„Никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и
Господь церковь," - то ни в коем случае оно не променяло бы свою верность
Господу на защиту Константина. Оно, говоря это в совокупности, смешалось с миром
и далеко отошло от первой любви.
Мы уже рассматривали, как в
дни апостолов, еще с тех древних времен любовь к миру и внешнему блеску постоянно
увеличивалась. Это стремление, которое так присуще по природе всем нам, Господь
пытался обуздать, так как воистину любит Свой народ, тем, что позволил сатане
преследовать Своих. Но вместо того, чтобы принять эти испытания из рук
Господних как очищающую благодать, познать в себе склонность к миру и осудить
это, церковь на пути гонения и отвержения быстро изнемогла и желала служить
Господу в солнечные, безоблачные дни, когда бы мир благосклонно относился к
ней. Этот дьявольский обман был проведен в жизнь через Константина, хотя тот и
не знал, что творил. „Какие бы мотивы ни руководили Константином при его обращении,
- говорит Милман, - он, вне сомнения, руководствовался хитрой и мудрой
политикой: лучше вступить в союз с противником, нежели продолжать с ним борьбу,
таким образом, избежав раздвоения и собственности и народа своего
государства."
В марте 313 года в Майланде
официально было заявлено об объединении церкви с государством, то есть был
заключен не святой союз. Изданный в то время указ гарантировал христианам
неограниченную терпимость, признавал эту религию законной и даже преобладающей
над всеми другими религиями. Лабарий, новое „кесарское знамя", был лучшим
доказательством этого. На нем было начертано, как уже отмечалось, две заглавные
буквы Имени Христа, знамение креста и золотая статуэтка кесаря. Это знамя должно
было стать предметом поклонения, как для язычников, так и для христиан, и
воодушевлять их в битве. Таким образом, великий христианский кесарь, как его
называют, официально объединил христианство с идолопоклонством.
Мы полагаем, что в тот момент
Константин в сердце своем был еще язычник и только с позиции военной тактики -
христианин. Он принял христианство, как суеверный солдат, стремящийся
заручиться в своей борьбе за мировое господство поддержкой любого божества, от
кого бы она ни исходила. В нем нет ни следа истинного христианина, а еще менее
ревности новообращенного, однако вполне можно проследить и весьма часто, как он
свое язычество облекает в христианское одеяние, как, например, в вышеописанном
знамени, в его устройстве и оформлении. Иначе говоря, это было проявлением его
дерзкого не благоговения перед превознесенным Господом. Но Константин поступал
так в неведении, стремясь успокоить совесть своих языческих воинов и
подчиненных, идя им навстречу таким образом, чтобы рассеять их опасения и
страхи, показывая, что их прежняя религия остается неприкосновенной.
Прежние указы Константина
показывали благосклонное отношение к христианам. Однако в своем изложении они
очень осторожно были направлены на то, чтобы христианство не вступало в противоречие
с церемониалами и празднествами язычества. Тем не менее, христиане все более и
более обретали благоволение кесаря, благосклонное и дружелюбное отношение
Константина к ним говорило громче указов. Кесарь не только возвратил христианам
их гражданские и религиозные права, вернул им церкви и владения, которые были
отняты у них во времена диоклецианского гонения, но и дал им возможность
строить новые церкви, богато одаривая их из своей казны. Особенно большую милость
при нем обретали епископы, они постоянно находились в его окружении, будь он
во дворце, в путешествии или на войне. Он показывал свое великое внимание к
христианству и тем, что своего сына Криспа передал на воспитание известному
христианину Лактантию. Однако при этом Константин присвоил себе верховную
власть в вопросах и делах церкви. Он являлся на синоды епископов, вмешивался во
и лично просматривал и давал
распоряжения вопросов. С этого времени к церкви ко всем служебным документам
прибавились слова „католическая (всеобщая) церковь".
После рассмотренного выше поражения
Лициния вся римская империя объединилась под царским скипетром
Константина. В своей прокламации, которую он адресовал своим новым подчиненным
на востоке, Константин называет себя орудием Божьим для распространения
истинной веры, объясняя, что Бог даровал ему победу над всеми силами тьмы,
чтобы через него все повсеместно стали поклоняться Ему. В своем письме к
Езебию он говорит: „Я надеюсь, что после того, как восстановлена свобода
благодаря провидению великого Бога и моему личному служению, власть управлять
государством отнята у того дракона, божественная сила стала всем очевидна и
ранее подверженные страху или неверию, вынужденные совершать многие преступления,
придут к познанию истинного Бога и обретут верный, истинный смысл жизни."
Константин здесь занял свое место как глава церкви более в глазах мира. В то же
время он занимал служение Понтифекса Максима, первосвященника языческого, и не
отказался от этого до самой смерти. Короче говоря, здесь мы встречаем великого
правителя, на каждом шагу которого совершалось преступное смешение святости и
нечестия, которое было отмечено и осуждено в послании пергамской церкви.
Первым действием отныне
единовластного кесаря над римской империей была отмена всех указов Лициния, направленных
против христиан. Он выпустил всех заключенных из темницы, освободил всех от
каторжных или же унизительных рабских работ, к которым те были присуждены.
Всех устраненных и смещенных со своих служебных рангов и положений он вновь
возвратил на прежние места и позаботился о том, чтобы им было возвращено
отнятое у них имущество. Он издал указ ко всем своим подчиненным, в котором
советовал всем принять Евангелие. Однако он никого к этому не принуждал, но
желал, чтобы это происходило на почве личного убеждения. Однако он старался представить
привлекательным переход в христианство тем, что он предлагал прозелитам -
высшему классу - более почетные места, других, менее богатых, привлекал подарками,
из-за чего, как свидетельствует сам Езебий, возникло множество лицемерия и
происходило бесчисленное множество показного
обращения. По приказу
кесаря повсеместно должны были
строиться церкви, да в таком великолепии и величии, чтобы все живущее там
население могло удобно разместиться в них. Он запретил воздвигать статуи
божеств, также не позволил внести свой памятник в церковь. Все государственные
жертвоприношения были запрещены. Одним
словом, Константин
стремился всеми возможными путями возвысить христианство и
умалить язычество.
В связи с этим возникает
вопрос, решением которого занимается множество людей разного вероисповедания,
национальности и образа мыслей: кто, собственно говоря, наносит больший ущерб
церкви и народу Божьему, государство ли, которое ищет, как содействовать
христианству всеми имеющимися в его распоряжении средствами мира, или же земная
власть, прибегающая к насилию? Мы не отвергаем великого благословения на почве терпимости между партиями, а также
великой выгоды от постоянного общественного обуздывания нечестия, однако
притворная милость для истинного возрастания церкви Божьей неизменно
оказывалась губительной. Известно, велика благодать не быть притесняемыми со
стороны мирского правительства, однако наивысшее благо в том, чтобы ни одного
правителя не делать своим покровителем. Истинный характер христианина - быть
странником и пилигримом в этом мире. Небо - его родина, здесь он не имеет
постоянного места. Что может церковь ожидать от мира, который распял ее
Господа, и что она могла бы принять от этого мира? Ее истинная участь здесь -
лишь страдания, гонения и поношения, как говорит апостол: „За Тебя умерщвляют
нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание." Господь
может щадить Свой народ, однако мы не должны предполагать, что нам встречается
нечто чуждое, когда нас постигают страдания. „В мире будете иметь скорбь,"
- говорит Господь. Апостолы также наставляли учеников говоря, что „многими
скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие" (Рим. 8,36; Иоан. 16,33;
Деян. 14,22). Из истории церкви легко можно доказать, что для христиан намного
благословеннее было время, когда они за Имя Господне сгорали на кострах, нежели
когда они в царских дворах занимали почетные должности, обласканные
благосклонностью кесарей. Для обоснования этого утверждения ярким примером
могут послужить противопоставление событий и происшествий при Диоклециане,
беспощадных гонений в его дни и безоблачного благосостояния при Константине.
Приведем две цитаты, которые заимствованы из трудов Милмана, управляющего
епархиальным округом в городе Паулскирхе, которого ни в коем случае нельзя
подозревать в том, будто бы он возбуждает несправедливость к духовенству.
„Хотя гонение продолжается
уже шесть или семь лет (309), тем не менее, ни в одной части света нет и следа
уменьшения христианства. Оно так глубоко укоренилось в сердцах людей, широко
распространено и победоносно организовано, что его ни насилием, ни тщетными
нападками затормозить невозможно. Когда христианам было запрещено проводить
богослужения открыто, они стали собираться втайне, или же упражнялись в
недоступности своего сердечного уединения по не оскверненным законам совести.
Естественно, гонения для христиан были чрезвычайно тяжкими. Те же, которые до
смерти боролись и оставались верными, были ободряемы бесчисленными толпами,
которые, хотя и не могли громко выражать свои симпатии к мученикам, все же едва
могли сдерживать свое изумление перед их мужеством. Женщины протискивались к
героям веры, чтобы поцеловать хотя бы край их одежды, их разбросанный пепел
или же не погребенные кости верующие собирали тайно и предавали земле со
святым трепетом и благоговением."
В результате указа,
оставленного умирающим Галерием, гонение на христиан прекратилось, им было
официально разрешено открыто проводить религиозные обряды. Эта передышка,
однако, длилась всего несколько месяцев. И все же какие великие проявления
последовали за этим, что за свидетельства об истине и силе христианства! Милман
продолжает: „Прекращение преследований тотчас показало размеры бедствия. Двери
темниц открылись, возвратились осужденные на каторжные работы. Везде были
видны вереницы христиан, которые спешили к развалинам своих церквей, на
священные места, где они ранее проводили свои религиозные собрания. Городские
улицы, общественные места и площади - везде было полно народу, который величал
и благодарил Бога за посланное освобождение, везде слышались хвалебные псалмы
и гимны. Все, сохранившие свою веру в дни тяжких гонений, были приветствуемы
своими братьями с искренней сердечной любовью, а те, кто в тяжкие часы не
устоял, спешил исповедать свой грех, и стремился вновь присоединиться к малому
стаду."
Если же мы сейчас обратим
наш взор на состояние христианства при изменившихся обстоятельствах в эпоху
Константина, двадцать лет спустя после смерти Галерия, то увидим, что в
духовенстве произошла потрясающая перемена!
„Епископы стали постоянными
посетителями дворца, внутренние разногласия в христианстве рассматривались в
государственных судебных учреждениях. Господствовал прелат (в католической и
англиканской церквях - высший духовный сан), однако не по причине своего
превосходства в христианской добродетели, а по неприкосновенности авторитета
его сана. Он открывал и закрывал двери храма, что было как бы равнозначно
допуску к вечному блаженству или исключению от него, он произносил приговор
нечестивым на единую участь с заблудшими и погибшими язычниками. У него был
трон в святая святых христианского храма, и хотя он действовал совместно с
коллегией старейшин, он был признанным главой большой общины, в вечной участи
которой он имел хотя и неопределенную, но, тем не менее, почетную и решающую
власть."
Научные и философские
вопросы заступали место простоты Евангелия, и чисто внешняя религия оттесняла
веру, любовь и небесные помышления. Распятый Господь, истинное покаяние,
оправдание единственно через веру, отделение от мира, были понятиями, которые
совершенно не были известны Константину и, вероятно, никогда и не возвещались
ему.
Как бы ни была приятна для
плоти безоблачная благосклонность кесаря, она пагубно сказывалась как на
характере отдельных христиан, так и всей церкви в совокупности. Свидетельство
об отверженном на земле и прославленном на небесах Христе исчезло полностью.
Крещеный мир вступил в церковь, которая состоит только из верующих, умерших с
Христом и воскресших с Ним. Слово Божие это подчеркивает с определенной
ясностью: „Бывши погребены с Ним в крещении, в Нем вы и совоскресли верою в
силу Бога, Который воскресил Его из мертвых" (Кол. 2,12). Крещение здесь
представляется как знамение смерти и воскресения. Однако к кому же была
применяема эта установка теперь? Мы повторяем: ко всему римскому миру. Услужливое
духовенство уже не делало разницы, имеет ли кто веру во Христа и прощение
грехов и познал ли он свое усыновление в Возлюбленном, или нет.
Когда же исповедание Христа
стало верным путем достижения благополучия и чести, то представители всех
классов и сословий поспешили принять крещение. Во время праздников Пасхи или
Пятидесятницы тысячи облеченных в белую одежду обступали церкви и ждали
крещения. Эти грандиозные сцены могли у многих вызвать чувство, что дело здесь
касается великого множества людей, которых невозможно было сосчитать, стоявших
перед Господом в белых одеждах (Отк. 7,9). По сообщениям одного летописца, в
Риме в течение одного года было крещено двенадцать тысяч мужчин, не считая
женщин и детей. Кесарь обещал всем крещаемым из бедных слоев населения белую одежду
и двадцать золотых монет. Подобное развитие событий решительно вело к
низвержению язычества и к возвышению христианства, и возведению его на трон
римской империи.
Крещение Константина дало почти такое же множество разноречивых
толкований исследователей, как и его обращение. Несмотря на свою ревность в
делах, предпринимаемых им во благо христианства, он откладывал свое крещение,
а с этим и вступление в церковь до тех пор, пока не почувствовал приближение
смерти. Точки зрения, мнения составителей
истории относительно вопроса,
на каком основании - политическом или личном - он отодвигал это важное
дело, расходятся друг с другом. Мы опасаемся, что это дело было личного
свойства. Религия в то время учила, что прощение грехов должно получить через
ритуал крещения, и это печальное заблуждение, по всей вероятности, побудило
Константина так долго откладывать свое крещение, пока он уже более не мог
вкушать почести своего кесарства и наслаждаться мирскими удовольствиями и страстями.
Никакое папское указание не могло бы быть губительней для души, позорнее для
христианства и опаснее для нравственности, чем это суеверие. Оно разрешает такому
человеку, как Константин, преследовать достижение своей честолюбивой цели на
пути нечестия, давая ему в руки средство, с помощью которого он, как только
захочет, небольшим усилием может получить прощение грехов. С другой стороны, мы
принимаем за доказательство благодати Божьей, если кто, проживши в явном
нечестии, чье поприще было запятнано кровью, жизнь свою заканчивает крещением,
причащением и открытым исповеданием Христа. На наш взгляд, это только
следствие благодати. Потому мы надеемся, что Константин на своем смертном одре
воистину покаялся.
Епископы, которых он призвал
к себе во дворец в Никомедию во время своей последней болезни, выслушали его
исповедание, были удовлетворены этим и благословили его. Езебий, епископ в
Никомедии, крестил его. Впервые в своей жизни Константин признался, что если бы
Бог продлил ему жизнь и присовокупил бы к своему собранию после того, как он
облачился в белую одежду новообращенного, то он уже никогда не надел бы на себя
кесарский пурпур. Но все эти предложения были уже
запоздалыми: он умер вскоре после
своего крещения в 337 году.
Елена,
мать кесаря, в связи с этим заслуживает краткого упоминания. Она приняла
признанную сыном религию и » проявила большую преданность Богу, праведность в
хождении и милость к людям. Она путешествовала из города в город и посещала особенно
такие места, которые были известны событиями из истории Библии. По ее приказу
был разрушен храм Венеры, который был воздвигнут Адрианом на месте святых
гробов. На этом месте должна была быть воздвигнута церковь, построенная по ее
личным указаниям и по великолепию далеко превосходящая все другие церкви. Она
умерла в 328 году.
Какими горькими
и истинными были слова Господни в отношении тогдашнего состояния Его церкви:
„Знаю... что ты живешь там, где престол сатаны" (Отк. 2,13). В таком состоянии оставил ее Константин. Он нашел ее
в узах, в темницах, в горах на каторжных работах, в катакомбах, бедную,
лишенную дневного света, а оставил ее на троне мира, богатую, обласканную
солнечными лучами всеобщего признания и благосклонности. Однако, чтобы
дополнить картину, мы должны привести еще несколько описаний, которые
соответствуют данным нам сведениям в послании пергамской церкви.
Правление
Константина характеризовалось не только тем, что церковь под влиянием и
коварством сатаны сошла с надлежащего ей места, но и горькими плодами, которые
выросли вследствие этих унизительных перемен. Семена заблуждения, растления и
распрей взошли очень скоро и дали возможность миру, часто даже языческому,
осуждать это.
Распри начались
во дни правления Константина. Донатийские возникли на западе вследствие
назначения одного епископа в Карфагене. Арианские же возникли на востоке и
касались уже не практики, а затрагивали само учение. Обе распри - и
практическая, и теоретическая - в итоге имели горький плод нечестия. Оба спора
выявили природу и результат объединения церкви с государством. Кесарь уже стоял
во главе консилиума духовенства как глава церкви.
После смерти
епископа Менсурия из Карфагена церковь призвала соседнего епископа вместо
умершего. В церкви было двое пресвитеров - Борт и Гелезий, и оба стремились
занять освободившееся место. Собрание же было малочисленным. Несмотря на все
это, верующими из Карфагена на должность епископа был избран весьма почитаемый
диакон, именем Сецилиан. Когда же оба пресвитера увидели себя обойденными, они
начали протестовать против выбора. Менсурий умер вдали от Карфагена, находясь в
пути, однако до момента отправления в путь несколько драгоценных церковных
сосудов и других принадлежащих церкви предметов он распределил между
старейшинами и список этого вручил одной праведной женщине. Этот список, или же
перечень, теперь был в руках нового епископа Сецилиана, и он желал получить
обратно записанные в перечне предметы. Старейшины же не согласились с этим.
Они предполагали, что со смертью Менсурия все это может быть предано забвению.
Они медлили с возвратом драгоценностей, сопротивлялись выдать их и составили
партию Борта и Гелезия против Сецилиана. Раскол усиливался еще через влияние
одной богатой знатной дамы по имени Люцилла, которой Сецилиан некогда сделал
заслуженный выговор. В конце концов, вся провинция была втянута в спор, чтобы
содействовать делу.
Донатий, епископ из Козе Нигро,
встал во главе карфагенской партии. Секунд, первый епископ из Нумидии, явился
по приглашению Донатия во главе семидесяти епископов из Карфагена. Это
своевольно созванное церковное общество принуждало Сецилиана подчиниться,
доказывая, что он только в их присутствии и только через первого епископа из
Нумидии может быть посвящен на должность епископа и что его прежнее избрание
недействительно, так как он посвящен в этот сан только одним епископом,
который раньше был традатором.
Традатор -
изменник, оскорбительное прозвище, даваемое тем, кто во время гонения выдавал
писания или же церковное имущество гонителям, чтобы сохранить свою жизнь.
Сецилиан, однако, противился признать авторитет собора, а собор объявил сан
епископа в данной церкви незанятым и избрал на это место епископом Майориния.
Но в ущерб доброго имени епископа оказалось, что Майориний был членом семьи
богатой Люциллы, которая дала немало денег, чтобы утвердить и продвинуть это
избрание. Епископы же эти деньги поделили между собой. В результате возник
великий спор. Многие, которые раньше отошли от Сецилия, вновь стали
присоединяться к нему.
Слухи об этом
споре достигли ушей Константина, который к этому времени как раз стал
господствовать над западом и поддерживал африканские церкви, которые во время
последнего гонения много потерпели, выделил им большую сумму. Когда же
приверженцы Донатия истинной католической церковью стали рассматриваться как
сектанты или отступники, он приказал все дары и привилегии, которые были даны
христианам по последнему указу, распространить только на приверженцев Сецилиана.
Это побудило донатистов послать петицию к кесарю, где они просили его
расследовать их дело с епископами из Галлии, так как от них можно было ожидать
строгой непредвзятости. Здесь впервые появилось обращение церкви к гражданской
власти, ходатайство об организации комиссии церковных судей.
Константин это
одобрил, и в 313 году в Риме был организован собор из двадцати епископов.
Решение этого собора было в пользу Сецилиана, который предпринял после этого
попытки к примирению и объединению. Однако донатисты отклонили все предложения
и вторично послали кесарю петицию, в которой подчеркивали, что собор из
двадцати епископов не авторитетен отменить решение собора из семидесяти
епископов. На этом основании Константин созвал консилиум во второй раз, куда
было приглашено большое число епископов из Африки, Италии, Сицилии, Сардинии и
в основном из Галлии. Это был величайший церковный собор, какого до того
времени еще не бывало. Он состоялся в Арле в 314 году и также решил дело в
пользу Сецилиана, а также издал различные каноны в отношении африканских
разногласий (церковные предписания).
Тем временем
умер Майориний. Его преемника звали, как и вышеупомянутого епископа из Козе
Нигро, Донатием, но позднее в отличие от предшественника он стал носить титул
„Великий". Он был высокообразованным и красноречивым человеком, который
соединял большую одаренность с энергией и пламенной ревностью африканского
темперамента. Так называемые сектанты теперь стали называться донатистами.
Донатисты
теперь в третий раз просили кесаря рассмотреть их дело и просили его на этот
раз взять дело прямо в свои руки. Константин снова согласился, хотя его глубоко
огорчало упрямство епископов. В 316 году в Майланде он рассмотрел все дело, и
его решение соответствовало решениям соборов в Риме и Арлесе. Затем он издал
немало указов против сектантов, которые позднее отменил, когда увидел, какие
опасные последствия могут повлечь за собой такие насильственные меры. Вместо
того, чтобы спор был устранен, он возрос и стал более непримиримым. Число
сторонников Донатия быстро росло, так что созванный донатистами в 330 году
синод посетило двести семьдесят епископов.
Позднее это число возросло до
четырехсот. Это печальное разногласие
длилось в течение трех столетий, даже до самого магометанского вторжения, -
серьезного испытания для африканских провинций.
Это было первое
разногласие, которое коснулось церкви. Мы можем извлечь для себя нужные,
необходимые поучения из его подробностей. Оно началось с незначительного по
важности случая, который едва ли заслуживал бы даже упоминания в истории
церкви. Это не было связано ни с лжеучением, ни с безнравственностью, но было
лишь частным делом выбора епископа в церкви Карфагена. Если бы нашлась чуткость
хотя бы в малейшей мере, лишь немного проницательности и самоотверженности, и
искреннего желания сохранения мира, простоты и гармонии церкви, и прежде всего
этого истинный интерес прославить Господа преобладал бы над всем, то
трехсотлетний разлад, бесчестящий Имя Господне и компрометирующий церковь
Божью исчез бы, даже не появившись. Однако гордость и честолюбие позволили
этим горьким плодам
плоти совершить ужасное,
постыдное дело. Уже то, что кесарь в их соборе занял главенство, показывает,
насколько церковь отошла от первозданной простоты и чистоты и совершенно
изменила свой характер. Насколько странным должно было казаться Константину,
что вскоре после принятия им знамени с крестным изображением поступила к нему
просьба выступить в роли арбитра в церковных делах. Подобное происшествие
ясно показывало печальное состояние духовенства. Насколько тяжки последствия,
вызванные подобного рода обращением! Если какая партия, которая осуждена гражданской
властью, не подчинится решению суда, то она становится виновной в преступлении
против закона. Так было в данном случае. Донатисты впредь поступали, как
преступники против кесарского закона. У них отнимали церкви, самих их высылали
в изгнание, судебным путем отбирали имения, даже смертная казнь не исключалась,
хотя, по всей видимости, она при Константине не приводилась в исполнение.
Одним словом, государство прибегало к строжайшим наказаниям, чтобы заставить
донатистов присоединиться к так называемым католикам. Но, как обычно бывает в
таких случаях, это принуждение привело лишь к тому, что дух страстей,
царствовавший в той партии, был разнуздан. Он проявился в виде гонений и
подстрекался речами их епископов, прежде всего самого Донатия, который был
главой и душой своей партии, но донатисты с отчаянным фанатизмом сносили все
акты насилия.
Когда наконец,
Константин, наученный опытом, уразумел, что он может защитить церковь, но не в
его власти устанавливать в ней мир, то он предоставил донатистам, издав на это
специальный указ, полную свободу действовать по их убеждениям, указав, что
такие поступки должно предоставить на суд Божий.
Едва внешний
мир церкви посредством указа, изданного в Майланде, был восстановлен, как
разногласия начали расшатывать ее изнутри. Вскоре после того, как вспыхнули
донатийские распри в провинциях Африки, начался арианский спор, который
зародился на востоке, охватывая все части мира. Мы уже объясняли, что эти
враждебные разногласия представляют собой горький плод объединения церкви с
государством. Они неизбежно должны были бы возникнуть на основе объединения,
но когда Константин стал признанным главой церкви и занимал ведущее место на их
торжественных соборах, то вопросы, касающиеся теории и практики, вызвали
возбуждающее действие не только на всю церковь, но и произвели колоссальное
влияние на мирские события и дела. Это было неизбежно с позиции нового
положения церкви. Государство, ставшее, по крайней мере, внешне христианским,
вынуждено было заниматься этими вопросами, так как они имели уже чрезвычайное
значение и важность. По этой причине арианский спор превратился в первый
великий разрыв всего христианства, он привел к тому, что почти повсеместно
возникли враждующие партии, борющиеся друг против друга с непримиримой
ненавистью.
Споры такого
свойства, как арианский, появились еще до объединения церкви с государством, но
они редко выходили за пределы их возникновения. Обычно после шумных дебатов и
взаимных высказываний и выяснения отношений они предавались забвению. Однако
дело с арианскими распрями развернулось совершенно иначе. Константин присвоил
себе мировое господство и стал главой церкви, притом единовластным, и
использовал весь свой авторитет на то, чтобы утверждать и пропагандировать лишь
угодные ему поучения и редактировать признанную им, угодную ему религию. Слово
Божие, воля Христова, место Духа Святого и небесное призвание церкви - все это
выпало из поля его зрения, а точнее сказать, у него на это не было глаз!
Совершенно не
зная небесного призвания церкви, Константин мог свободно думать, что, так как
он может защитить ее от внешних притеснителей и гонителей, то его присутствия
в ней вполне достаточно, и оно способно сохранить ее в мире и покое, исключая
возникновение внутренних разногласий. Однако как мало понимал он, что это не
только далеко выходило за пределы его владений, но безопасность, мирское
благополучие и его благосклонность, которые он предоставил духовенству с
большой щедростью, являются средством возникновения и средой питания для
всякого рода разногласий, воспламеняющих плотские страсти.
Арианизм был естественным плодом
гностицизма, и Александрия, колыбель всех вопросов о сверхъестественных вещах
и всевозможных научных изощренностях, была также местом его рождения. Павел из Самосата
и Савелий из Ливии представляли в третьем столетии подобные лжеучения, как
Арий в четвертом. Секты гностицизма со всевозможными их классификациями и
манихеи (последователи манихейств), которые относили себя к персидской
религии, смешанной с христианством, должно рассматривать более как соперников
христианской религии, чем одну из ее партий.
Почти все эти распри, как их
ныне обычно называют, вызывали недовольство кесаря, и их зачинщики
подвергались судебным штрафам. Монтанисты, паулисты, новационисты,
марционисты и валентиниане принадлежали к запрещенным и гонимым
сектам. И вот теперь распри должны были возникнуть из среды самой, так
называемой "святой католической" церкви, пагубнее и с худшими последствиями, чем
какие бы то ни были прежде. И это произошло так: Александр, епископ из
Александрии, кажется, однажды среди своих старейшин довольно свободно
высказался о триединстве. Тогда поднялся Арий, один из пресвитеров, и оспорил
истинность утверждений Александра, утверждая, что это связано с савелианскими
заблуждениями, которые осуждает церковь. При этом он воспользовался
возможностью высказать свои взгляды относительно триединства, которые, по
существу, состояли в отрицании Божественности Господа. По его мнению, Христос
был ни кем иным, как первым и наилучшим из созданных тварей, которых Отец
создал из ничего, и хотя в силе и славе Он намного превознесен, но оба
находятся на одинаковом положении перед Отцом. Он также утверждал, что хотя по
своему естеству и заслугам Христос стоит под Отцом, тем не менее, Он есть Образ
Отца и Отец через Него, Носителя Божественной власти, сотворил миры. Его точка
зрения о Святом Духе не сохранилась, и мы не имеем достаточно ясных
доказательств об этом.
Ложное учение Ария было,
как мы уже отмечали, результатом гностицизма, и производило, хотя внешне не
столь предосудительное, но непосредственное и неизбежное посягательство на
личную славу Иисуса Христа как Бога и своими утверждениями подрывало саму основу
спасения. Новоиспеченные унитарии (отвергающие учение о Триединстве Божества)
отрекались от Господа, говоря, что Он был просто человеком, и отрицали Его
сверхъестественное рождение от Девы Марии, хотя Социний (род. в 1539 г.) с
особенной силой утверждал, что Господу такое возвышение принадлежит даже по
праву воскресения, и что это делает Его равным Богу, достойным поклонения, что
Ему должно воздавать почести, как Богу. Арий же признавал Личность Господа еще
до Его явления в мир и также признавал, что Он Сын Божий, через которого века
сотворены, однако он утверждал, что Христос, хотя и Самый первый и самый лучший
из созданных тварей, тем не менее и Сам является Тварью. Арий не отрицал, как
Савелиан, особенность Личности Христа, но отказывался признать в Нем истинное
личное и вечное Божество.*
* Арианизм
не только совершенно несовместим с местом, которое
Иисус занимает во всем
Священном Писании с самого начала и до самого конца с новым необъятным делом
спасения и Творцом всего нового, так как Он сказал „Се творю все новое"
(Отк. 21,5), для которого все прежнее есть только повод, о котором Священное
Писание повторяет неоднократно. Приведем только некоторые из них: Дух Божий
говорит в Евангелии от Иоанна 1, 1-3 о Том, Кто был рожден от Девы, об Иисусе:
„Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вначале у
Бога, все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало
быть." Невозможно дать более точного и сильнейшего свидетельства о Его
вечной Сущности! Его Личность („Который есть Образ Бога Невидимого,
рожденный прежде всякой твари" Кол. 1,15) представляет Сущность Бога. Он
здесь назван Словом. Если мы обратимся назад и осмыслим положение до
возникновения времени, до создания тварей, то „Вначале было Слово". Греческая
манера выражения весьма точна и определенна. Это не значит (греч.сл. gi/nomai) „Он стал", а также не
значит „Он был вызван к этому", но Он (греч. сл. h}n ) был как непосредственность, Личностью! Слово было!
Все, что начало быть (греч. сл. gi/nomai), по свидетельству Иоанна,
имеет начало от Него. Он был Творцом в полном смысле этого слова. Без Него
ничего, то есть ни единой твари, ни единой сути не начало существовать. С
другой стороны, когда речь заходит о воплощении Христа, то сказано: „Слово стало
Плотию", не (греч. сл. h}n ), но (греч. сл. gi/nomai). Далее во время Его
хождения на земле среди людей Он назван „Единородным Сыном, Сущим в недре
Отчем" (греч. сл. w#n), не был, но есть в недре Отчем! (Иоан. 1,18).
Такой разговор был бы совершенно непонятен, если бы через это не должно было
бы подчеркнуть, что Его Божество ни в коей мере не умалено Его человечностью,
и что сердечная близость Отца и Сына никогда ни в коей мере не нарушалась, если
не считать того горького мгновения из-за наших грехов: „Или, или, лама
савахфани!" Но ради этого Он и пришел в мир!
В Рим. 9,5 о
Христе сказано: „Сущий над всем Бог, благословенный во веки, аминь." Ни в
одном другом месте Священного Писания мы не найдем более выразительного
изречения благословенного Божества Иисуса Христа, как здесь!
Далее
апостол, взирая на Христа, говорит: „ Который есть образ Бога невидимого,
рожденный прежде всякой твари, ибо Им создано все, что на небесах и что на
земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти
ли, - все Им и для Него создано, и Он есть прежде всего и все Им стоит."
Эти слова повергают в прах все грезы гностиков, ибо Христос назван Главою
всякой твари, всего творения, потому что Он есть Творец всего, как невидимого
для наших глаз, так и видимого и осязаемого нами. Все, таким образом, создано
Им и для Него, и поскольку Он есть прежде всякой твари, то все основано на Нем!
В первой
главе Евреям апостол в полном свете выставляет Личность Иисуса Христа на основании
мест Писания из Старого Завета, а именно: из 44 и 102 Псалмов. В первом Господь
назван Богом и помазан, как человек, в другом же Он признается как Иегова и как
Творец, излив предварительно свое сердце перед Богом как отверженный Мессия.
Было бы
невозможно утверждать истинность Библии, не отвергнув арианизм как поношение на
Христа и на истину. Насколько верно то положение, что Он был и есть от начала
творения Бог! Притом Он есть Творец и Господь!
Александр был
так потрясен упреками и утверждениями Ария, что обвинил его в богохульстве.
„Безбожный Арий, - выкрикнул он, - предшественник антихриста, осмелился свои
хуления обратить против Божественности Спасителя." Затем в Александрии
состоялось два собора, на которых учение Ария было предано анафеме, и сам он
был отлучен от церкви. Он возвратился в Палестину ничуть не обескураженный.
Многие были согласны с его взглядами, как, например, двое весьма известных и
влиятельных персон: Езебий из Кесарии, церковный летописец, и Езебий, епископ
из Никомедии. Арий вел живую переписку со своими друзьями, в которой искал
возможности замаскировать те свои утверждения, которые вызвали такое
возмущение. Александр, однако, предупреждал их и отвергал все просьбы его
друзей о его восстановлении в членстве церкви. Арий был хитрым противником.
Составители истории описывают его статным, видным и приятным по внешности, с
бледным лицом и с мягким характером. Его речь была популярна, его способ
доказательств - острый, логичный, продуманный, его жизненные устои были строги и
безупречны. Однако за всеми этими внешними добродетелями скрывалась личность
крайне тщеславная и честолюбивая. Великий противник церкви дьявол избрал своим
орудием отборного лжепророка. Явно зримые достоинства Ария делали его подходящим
для достижения цели врага душ человеческих. Без этой прекрасной внешности и
зримых достоинств ему едва ли удалось ввести окружающих в такой великий
соблазн!
Спор, однако,
вскоре накалился настолько, что сочли необходимым втянуть в него и кесаря. Тот
же вначале посчитал такое разногласие незначительным и маловажным. Он написал
и Александру, и Арию, браня их за споры в вопросах просвещенного разногласия
мнений, и приказывал им побороть все не святые чувства и пристрастия и жить в
мире и согласии. Автором письма, как полагают повсеместно, был Хосий, епископ
из Кордовы. И когда он, вне сомнения, узнал остроту и важность разногласий,
можно предположить, что он в письмах выразил свои личные убеждения более,
нежели чувства и мысли Константина. С многих позиций это письмо принято за
образец мудрости и сдержанности, и если бы оно при этом касалось маловажных
вопросов, как, к примеру, определения времени праздника Пасхи, то эта похвала
была бы вполне заслуженной. Однако здесь дело касалось Божества и славы Христа,
и при этом спасения душ. Хосий как посол кесаря был послан в Египет, чтобы
уладить спор. Однако к этому времени спор зашел так далеко, что обе партии
медлили прислушаться к наставлениям и повелениям епископа, хотя тот был облачен
в авторитет кесаря.
Константин увидел, что вопрос спора был высшего, далеко идущего значения и что ему должно здесь ближе познакомиться с делом и вникнуть в него. Он решил созвать собрание епископов, чтобы они определили истинное учение и таким образом, как он надеялся, навсегда устранили вражду и распри. Все затраты епископов на дорогу были оплачены из государственной казны, будто бы дело касалось государственных дел.
В июне 325 года собрался первый всеобщий Никейский собор в Вифинии, где, кроме большого числа пресвитеров и диаконов, было триста восемнадцать епископов. „Цвет служителей Божьих, - как говорит Езебий, - собрался из многих церквей Европы, Африки, Азии." Это было совершенно непривычное зрелище, в первую очередь, для самих епископов. Незадолго до этого они были подвержены чудовищному гонению, враждебные кесари мучили и пытали их из-за их взглядов. Многие из них еще носили на себе следы пыток ради Христа. Они испытали, что значит подвернуться изгнанию, быть сосланными на каторжные работы, быть преданными унизительнейшему обращению, претерпеть всякого рода страдания. Теперь же все переменилось, все было совершенно иначе, едва можно было поверить, что это происходит в действительности. Двери дворца были для них открыты, сам кесарь мировой империи восседал на их соборах.
Мир не смог бы предоставить большего доказательства церкви о ее плачевно падшем состоянии, чем то место, которое занимал кесарь на этом соборе! Константин прибыл в Никею 3 июля. На следующий день собрались епископы в большом зале дворца, приготовленном для этой цели. Езебий сообщает, что собор при появлении высоких государственных чиновников и других почетных особ встретил их в благоговейном молчании и, затаив дыхание, все ждали, когда появится кесарь. Когда же он, наконец, появился, все собравшиеся поднялись со своих мест. Его роскошное одеяние было шито золотом, усеяно драгоценными камнями, так что глаза епископов были ослеплены непривычным блеском. Он направился к золотому, специально для него приготовленному креслу, остановился перед ним и стоял в почтительном уважении к присутствующему духовенству, пока его не попросили сесть. После хвалебного пения кесарь держал речь, в которой призывал всех к миру и единству. Собор длился более двух месяцев, и Константин, по всей видимости, посещал большинство совещаний, терпеливо выслушивал переговоры, открыто общался с различными прелатами.
Это известное вероисповедание, так называемый „никейский символ", явился итогом долгих торжественных совещаний собора. Он решительно отделяется от арианских утверждений и твердо держится исповедания Святой Троицы: об истинном Божестве Христа и Его единстве с Отцом в силе и славе. Арий был приглашен на собор и опрошен относительно его веры и учения. Он не замедлил повторить свое лжеучение, которым он нарушил церковный мир. Когда он произнес свои богохульные утверждения, епископы единодушно закрыли свои уши и предали зачинщика данного богохульства проклятию. Особенно известный Афанасий, который в то время был диаконом, обратил на себя внимание всего собора именно своей ревностью, с какой он защищал истинную веру, а также остротой мысли, с какой срывал маску с еретика и разоблачал его дьявольское лукавство.
Вышеупомянутое вероисповедание было подписано, исключая немногих арианистов, присутствующими там епископами. Решение было изложено перед кесарем, он же в единодушном совместном решении собора признал действие Бога, поэтому принял его решение с благоговением и объявил, что все противящиеся подчиниться этому решению подлежат изгнанию. Когда же арианисты услыхали это, то подписали принятый на соборе „символ веры", потому что испугались, таким образом, признав себя виновными, как бы извиняясь перед собором. Только два епископа Секунд и Феона, оба уроженцы Египта, крепко держались взглядов Ария и были изгнаны с ним в Иллирик. Три месяца спустя за ними последовали в изгнание Езебий из Никомедии и Феогнис из Никеи. Также против многих других последователей Ария были применены тяжкие наказания, книги Ария должны были быть сожжены, тайное чтение его сочинений считалось тяжким преступлением. Кроме торжественного осуждения, направленного на развенчание принципов лжеучения Ария, собор также подвел под окончательное решение вопрос празднования Пасхи.
Церкви Ближнего Востока в прежние времена праздновали пасху в воспоминание крестной смерти Христа и точно соответственно празднику иудеев в месяц авива в 14 день. Это, возможно, происходило на основании того факта, что первые церкви в преобладающем большинстве состояли из иудеев. Церкви же на западе в противовес этому праздновали пасху с честь воскресения, в воспоминание воскресения Господа. Эта разница была предметом долгих и жарких споров между восточными и западными церквями, пока, наконец, Никейский собор не решил, чтобы отныне все церкви праздновали пасху в честь воскресения Господа Иисуса Христа.
Кроме того, там было также решено множество вопросов меньшего значения, и только тогда епископы разъехались по своим провинциальным церквам.
Поскольку у Константина не было самостоятельных, независимых мнений в церковных вопросах и, конечно же, духовной силы для спорных вопросов и учений, то невозможно было полагаться на постоянство его благосклонности. Менее чем через два года он полностью переменил свое мнение. Но эти два года были для домашней истории Константина исполнены разных происшествий. В ней произошли чрезвычайно серьезные события, далеко превосходящие перемену его мнений. Это случилось в 325 году, как раз в тот год, когда состоялся Никейский собор, когда по приказу Константина тайно был убит его старший сын Крисп и его жена Фауста, с которой он прожил двадцать лет, была утоплена в горячей ванне. Иной причины этого чудовищного дела быть не могло, как ревность. Осмотрительность и отвага, которую проявил Крисп при окончательном разгроме Лициния, вызвали в его отце черную зависть, и Фауста, мачеха Криспа, по всей вероятности, стремилась подлить масла в огонь и разжечь в муже эти чувства еще сильней. Когда же позднее кесаря упрекнули в его чудовищной жестокости к своему сыну, то он присовокупил к одному преступлению второе, приказав также убить и жену за ее клевету на сына, которой он послушался. Мы упоминаем эти события из семейной жизни кесаря потому, что они подтверждают наше утверждение о нечестивой связи церкви с государством, предоставив при этом судить читателю, был ли достоин покрытый кровью монарх восседать на соборе как глава? С того времени государственная церковь постоянно впадала в подобные осквернения, будь то через самих царей или же через их заместителей.
Константия, вдова Лициния и сестра Константина, пользовалась большой благосклонностью брата. Она находилась под влиянием арианистов и склонялась к этой партии. На своем предсмертном ложе (она умерла в 327 году) она сумела убедить брата, что по отношению к Арию допущена несправедливость. Она достигла даже того, что Арий был приглашен во дворец. Арий по приглашению кесаря прибыл во дворец, предстал перед Константином и изложил перед ним свое исповедание веры. Он исповедовал в общих выражениях свою веру в учение Священного Писания об Отце и Сыне и Святом Духе, чтобы прекратить острые споры и чтобы все совместно могли бы молиться о мирном правлении кесаря и о благополучии всей его семьи. Таким явным отречением от своих прежних взглядов и своего учения и ораторским искусством Арий блестяще достиг своей цели. Константин был доволен, и Арий со своими сторонниками снова обрел милость кесаря. Ссылки были отменены, и сосланные возвратились назад. Так одним мгновением кесаревского скипетра ласковое веяние с царского двора на всю церковь полностью переменилось. Арианская партия теперь пользовалась безраздельным покровительством и авторитетом, и ее члены не замедлили воспользоваться этим для достижения их интересов.
Как мы уже видели, на Никейском соборе для торжества истины Афанасий сыграл выдающуюся роль. Его ревность, способность и талант сделали его главой партии истинных верующих и сильным противником арианизма. После смерти Александра в 326 году он единодушно был возведен в сан епископа александрийской церкви. В то время он был в возрасте тридцати лет, и поскольку ему были хорошо известны опасности, связанные с таким высоким служением, он бы лучше согласился занимать менее ответственное место. Однако он подчинился желанию христиан из Александрии, которые весьма любили его, и принял эту должность, которую нес затем почти полстолетия. Вся его долгая жизнь была посвящена служению Господу и Его истине. До самого последнего часа своей жизни он твердо и непоколебимо утверждал позицию, принятую на Никейском соборе и верно следовал по истинному пути. Учение о Божестве Христа для него не было спекулятивным мнением, а являлось источником силы всей его христианской жизни, его жизнь, безусловно, была соответственной месту Свящ. Писания из 1 Иоан. 5,11-12: „Свидетельство сие состоит в том, что Бог даровал нам жизнь вечную и сия жизнь в Сыне Его. Имеющий Сына (Божьего) имеет жизнь, не имеющий Сына Божьего не имеет жизни." Афанасий имел Сына Божьего и имел жизнь вечную.
В то время, как возведение Афанасия в сан епископа доставляло его друзьям великую радость, вселяло надежду, его враги преисполнились ярости, так как великий вождь католиков (имя „католическая церковь", как назвал церковь Константин, попросту означает всеобщая, или всенародная, или государственная церковь), был как раз избран церковью епископом. На это высокое место был избран человек, добившийся изгнания Ария и его сторонников. При этом противники его должны были признать, что Афанасий избран на это место не только из любви народа к нему, но что его поддерживали около ста епископов, которые полагали, что им должно подчинить себе возвышенный трон епископа Александрии. Они знали власть Афанасия и его неутомимую ревность в защите решений Никейского собора. Тогда он был только диаконом, но уже имел такое влияние. И теперь они не упустили возможности поставить его на выдающееся место в ожидании, что он сделает из ряда вон выходящее. Враги искали повода низринуть его с высоты положения и строили различные планы, как бы его погубить.
Езебий, епископ из Никомедии, был весьма привязан к Арию. Он прибыл к новоизбранному епископу в Александрию вначале с притворным дружелюбием, чтобы склонить его этим принять вновь в лоно церкви своего любимца. Когда же это ему не удалось, то он взыскал защиты у кесаря. В этом ему сопутствовал успех: кесарь Константин приказал Афанасию вновь принять в церковь Ария и его сторонников, которые были бы готовы вновь войти в католическую церковь. Указание кесаря означало, что если Афанасий не подчинится его приказу и не выполнит его повеление, то он будет снят со своей должности и сослан в изгнание. Но Афанасий был не таким человеком, который дал бы запугать себя приказом кесаря. Решительными словами он объяснил, что вынужден отказать такой особе в признании, когда весь собор исключил его и отлучил его от церкви. „ К своему изумлению, - говорит Милман, - Константин должен был видеть, что его указ, которому должны подчиняться в страхе и трепете все жители империи, будь то касательно дела полнейшего политического переворота или же угрозы конфискации имущества и прав тысяч, одним единственным епископом попирается продуманно и невозмутимо. Афанасий находился между двумя проявлениями: авторитетом кесаря и церковными делами."
Епископ претерпел гонение, дискредитирование, изгнание. Неоднократно его жизнь подвергалась опасности, когда он доказывал Божественность нашего превознесенного Господа. Он бесстрашно смотрел в глаза мученической смерти, и не потому, что он противопоставлял язычеству партию христианства, а потому, что он выступал решительно и бескомпромиссно против поносящей Христа ереси, посягающей на самую сердцевину христианской веры. Партия Ария, или же более партия Езебия, представила пред кесарем целый ряд обвинений против Афанасия. Мы же желаем в связи с этим проследить за золотой нитью благодати Божьей в истории этого благородного и верного свидетеля и в дальнейшей его жизни.
Серьезным, чреватым последствиями было
утверждение, будто бы Афанасий послал большую сумму денег одному человеку в
Египет, чтобы побудить его к участию в заговоре против кесаря и даже
организовать этот заговор. Приглашенный во дворец Афанасий охотно явился,
чтобы держать ответ на это обвинение. Его личное появление, его вид произвели
особенное впечатление на сердца, да и самого кесаря, по-видимому, он покорил
на какое-то мгновение. Блестящим образом он доказал необоснованность
выдвинутых против него обвинений, так что безупречность его характера была
признана даже противниками. Да, так велико было впечатление, которое произвел
Афанасий на кесаря, что тот назвал его человеком Божьим, начал рассматривать
его врагов как зачинщиков беспорядков и распрей. Однако это впечатление длилось
недолго, так как партия Езебия продолжала обрабатывать его в ином смысле.
В 334 году от Афанасия потребовали явиться на собор в Кесарии. Он, однако, уклонился от этого, объясняя это тем, что судейский состав был исключительно подобран из его врагов. На основании этого на следующий год он был приглашен на другой собор, который состоялся по приказу кесаря в Тире, и он явился на него. На соборе присутствовало более ста епископов, переговоры вела комиссия по расследованию дела, созданная самим кесарем. Целый ряд обвинений был поднят против бесстрашного прелата, из которых мы упомянем здесь лишь одно, притом самое отвратительное и ужасное. Его обвиняли в двойном преступлении: в чародействе и убийстве. По их обвинению, он убил Арсения, мелитского епископа, затем отсек у него руку, чтобы пользоваться ею в деле чародейства. Была показана отсеченная рука. Но Афанасий приготовился к этому обвинению. Он спокойно спросил, есть ли среди присутствующих кто-либо, знающий Арсения. Когда ему ответили, что многие хорошо знают его, он попросил привести в зал суда человека, который с головы до ног был покрыт длинным одеянием. Тогда этот человек вошел и снял с себя покрывало, так что стала видна его голова, тут присутствующие узнали в нем Арсения, которого только сейчас объявляли убитым. Через одно мгновение он показал собравшимся обе руки, так что исследователи установили, что Арсений не только жив, но и абсолютно невредим. Хотя арианская партия предприняла все меры предосторожности, чтобы скрыть Арсения, но все же друзьям Афанасия удалось ценой неустанных усилий раскрыть место укрытия Арсения. Господь был со Своим верным служителем. Злоба арианистов вновь была выставлена напоказ и блестяще доказана невиновность Афанасия.
Наконец, непримиримые враги епископа все же
достигли успеха в своих лжеобвинениях. Они просили кесаря вновь собрать их, на
этот раз в Константинополе, чтобы Афанасий снова отвечал в их присутствии и в
присутствии кесаря. На этот раз епископы отложили свои прежние обвинения, но
предъявили, однако, новое, предназначенное задеть честолюбие кесаря. Они
утверждали, что Афанасий угрожал воспрепятствовать выходу корабля с зерном,
предназначенного для Константинополя, из гавани Александрии, чтобы этим
вызвать голод в новой столице. Это ранило гордость кесаря, и он приказал, то ли
по этой причине, а может из желания устранить такую влиятельную особу, как
Афанасий, изгнать его в Трир в Галлии. Несправедливость этого решения - вне
всякого сомнения.
Ни Арий, ни Константин долго не пережили это изгнание Афанасия. Триумфально возвратился Арий назад в Александрию, однако вскоре возникла новая тревога, и кесарь вновь пригласил его в Константинополь. Здесь он вновь предъявил Арию его исповедание веры, подписанное им. Затем он приказал на следующий день, в воскресенье, вновь собрать епископов в церковном зале. Почти столетний старец из-за приказа кесаря впал в большую нужду, пошел в церковь и всем сердцем вопиял к Господу, чтобы Он предотвратил такое большое бесчестие на Его Имя. Под вечер предшествующего собранию дня Арий в торжествующем тоне заявил о предназначенной на завтра церемонии. Однако Господь предрешил иное. Он услышал молитву Своего престарелого служителя: великий еретик умер в ту же самую ночь от жестоких болей. Мы не знаем, какое действие произвело на Константина это событие. Он умер вскоре после этого, на шестьдесят четвертом году жизни.
В заключение кратко коснемся важности и значимости великих перемен, которые произошли в истории церкви во время правления Константина Великого. Мы полагаем, что в этот период церковь переживала серьезный кризис в своей истории, и этот период можно рассматривать как окончательную победу над мировым идолослужением. Уже вскоре после потопа идолослужение постепенно приобретало приоритет между народами земли, сатана лестью и лукавством добился того, что люди начали поклоняться ему. Константин же истребил идолопоклонство во всей римской империи, и хотя оно ввиду этого не исчезло полностью, но тем не менее получило смертельную рану.
Вне сомнения, церковь также потеряла неоценимое духовное значение из-за своего смешение с государством. Она перестала быть обособленной организацией, зависимой только от Христа, от Его воли. Она потеряла свою независимость, лишилась небесного характера, пристрастившись к интересам господствующей власти. Все это было горьким плодом ее маловерия. С другой стороны, нельзя отрицать того, что мир благодаря такому положению приобрел очень многое, как бы ни была плачевна неверность церкви. Крестные знамена развивались теперь по всему государству, Христос был объявлен официально единственным Спасителем всего человечества, Священное Писание было признано Словом Божиим, единственным Путеводителем к вечному блаженству. Бесспорно, официальная церковь уже до своего объединения с государством находилась в плачевном бездуховном состоянии, так что христиане больше заботились о своем благополучии, чем об исполнении их назначения быть в благословение другим. И все же Бог использовал это состояние в благословение мира, чтобы истребить из всей римской империи чудовищную мерзость - идолослужение.
Свод законов Константина ясно показывал сокровенное влияние тихих, мирных основ христианства. Благословенное влияние человеколюбивых законов чувствовалось далеко за пределами круга христианства. Он издал постановление о соблюдении воскресения, запретил языческий обычай продавать своих детей в рабство или же красть с целью продажи, издал много других постановлений, которые в общественном и нравственном отношении содействовали благословению мира, принесли большую ценность в человеческое общежитие. Говорят, во время его царствования к христианству обратились также Эфиопия и Иберийские племена.
После смерти Константина Великого управлять государством стали три его сына: Константин, Константий и Констанц. Они были воспитаны в Евангельской вере. Уже прежде получив от своего отца назначение в Кесарии, по его смерти они разделили между собой государство. Константин получил Галлию, Испанию, Британию, Константий - азиатские провинции со столицей Константинополем, а Констанц - Италию и Африку. Начало этого нового периода правления ознаменовано, созвучно с тем временем, истреблением родственников мужского пола, которые в определенное время могли стать претендентами на трон. Однако кроме этого неизбежного политического соперничества и вражды теперь появился новый элемент - религиозная война.
Старший сын Константин относился к католикам и начал свое правление с того, что призвал Афанасия обратно и с его возвращением определил епископство в Александрии. Однако уже в 340 году при вторжении на территорию своего брата Констанца он был убит его солдатами. Тогда Констанц перенял господство над тремя западными провинциями, оставшимися без кесаря, и таким образом, стал правителем над двумя третями римской империи. Он также был солидарен с решением Никейского собора и решительным сторонником дела Афанасия. Константий же, в противоположность этому, его жена и двор были частью преданы арианизму. Таким образом, религиозная война между двумя братьями, между востоком и западом, была неизбежна, она возникла несправедливо и велась бесчеловечно. Миролюбивый дух христианства бесследно исчез. Константий, подобно своему отцу, сильно вмешивался в дела церкви и претендовал быть теологом (богословом). Во время его правления страна постоянно была волнуема религиозными распрями. Соборы были настолько частыми, что проездные пути были предметом притязания официально путешествующих епископов. Церкви враждовали между собой. Поскольку основное событие того времени, через которое проходила золотая нить благословения Божьего, связано с именем Афанасия, мы и обратимся к его истории.
Как уже было сказано, Афанасий был возвращен из изгнания через два года и четыре месяца молодым Константином в свой приход, где паства с радостью приняла своего пастора. Однако смерть правителя стоила ему новых гонений. Константий, который описан самонадеянным, но слабодушным человеком, вскоре показал себя тайным союзником сторонников Езебия. В конце 340 или же в начале следующего года в Антиохии состоялся собор в честь освящения великолепной церкви, построенной его отцом Константином. Сюда нужно было съехаться 97 епископам, среди которых было сорок сторонников Езебия. На этом соборе среди прочего было решено, что смещенный синодом епископ не может снова занять свое место до тех пор, пока другой синод не восстановит его в его авторитете и правах. Очевидно, это решение имело только вид справедливости, оно было специально направлено на дело Афанасия и выставляло напоказ, что синод принимал решение сместить его, но не восстанавливал его в должности. А потому на его место был избран Григорий из Каппадокии, резкого характера и нрава, и Филагрий, епископ из Египта, был уполномочен подчинить ему провинцию гражданской и военной силой. А поскольку Афанасий был любимцем народа, приход отказался признать этого навязанного ему кесарем епископа. Последовали сцены больших беспорядков и нечестия. „Потребовалось насилие, - отмечает Майнер, - чтобы воцарить несправедливость, и кесарь-арианист должен был вступить на путь своих предков-язычников, чтобы защитить то, что он называл церковью." Афанасий, принуждаемый к этому азиатскими вождями церкви, оставил Александрию и три года провел в Риме. Тогдашний римский епископ по имени Юлий во главе пятидесяти итальянских епископов объявил его невинным и восстановил его единство с церковью. В 341-345 годах ближневосточными епископами во многих собраниях в Антиохии было принято не менее пяти исповеданий веры, причем авторам удавалось скрыть в них свое действительное мнение. Ни один из них не был свободен от арианистских элементов, хотя все они осуждали непристойные утверждения Ария. Оба кесаря, Константий и Констанц, стремились сгладить разногласия между восточными и западными церквями и совместно созвали собор в Сардисе, в Иллирике, который должен был разрешить спорные пункты. В соборе приняло участие девяносто четыре епископа с запада и двадцать один с востока, и после разбора спорных вопросов обе стороны приняли решение в пользу Афанасия. Ортодоксальная партия вновь восстановила в прежней должности гонимого первосвященника александрийской церкви Афанасия, осудив всех восстающих на него как противников истины. К тому же в это время умер Григорий, и Афанасий, возвратившись в Александрию после восьми лет высылки, был принят всеми с великой радостью. Возвращение прежнего епископа в свой стольный город было триумфальным: его вынужденное отсутствие, его ссылка лишь еще более растрогали сердца александрийцев. Слава о нем шла от Эфиопии до Британии, то есть по всему тогдашнему христианскому миру.
Когда в 350 году умер Констанц, друг и защитник Афанасия, трусливый Константин решил, что пришло время отомстить Афанасию. Чтобы убрать с пути такого всеми почитаемого и повсюду известного епископа, ему нужно было тщательно продумать свой план, по крайней мере, нужно было соблюсти вид благочестия. Вновь состоялось множество соборов.
В 353 году состоялся собор в Арле, а два года спустя - в Майланде. На него собралось более трехсот епископов. Заседания проходили во дворце кесаря, в присутствии Константия и его телохранителей. Враги Афанасия его осуждение считали единственным условием восстановления мира и согласия. Однако друзья Господни остались верны истине и мужественно на основании Евангелия убеждали кесаря, что они ни ради обретения благоволения кесаря, ни из-за страха перед ним не пойдут на обвинение невинного благочестивого служителя Христова. Началась долгая беспощадная борьба, и глаза всех граждан империи с возрастающим интересом были направлены на единственного епископа. Но кесарю-арианисту вскоре эта борьба надоела, так что первосвященник из Александрии торжественно был осужден и лишен занимаемого сана, а также было начато жесточайшее гонение на всех тех, кто не разделял мнение кесаря. Гонение приняло настолько жестокие формы, что истинно верующие объявили, что возвратились времена Нейрона и Деция. Афанасий находил для себя убежище в пустынных местах Египта.
Константин, покровитель арианистов, умер в 361 году. Подобно своему отцу, он также свое крещение отодвинул на конец жизни и принял его незадолго до своей смерти. С его смертью наступил конец благоденствия арианистов. После него на трон взошел Юлиан, прозванный изменником из-за его формального отпадения от христианства (вероотступник). Он приказал - возможно, чтобы скрыть свое равнодушие к богословским распрям - восстановить в прежней должности епископов, которых изгнал Константий. В течение своего недолгого правления (правил он всего двадцать месяцев) он тщетно пытался вновь возродить язычество, но внезапно умер от раны, полученной в войне против Персии. После него на трон тотчас взошел Йовиан, который относил себя к исповедателям христианства. Это был первый из римских кесарей, который явно доказывал, что он действительно любил „истину, которая во Христе Иисусе". Кажется, он был искренним, пока не взошел на трон. Это истекает из его заявления, которое он высказал однажды вероотступнику Юлиану, а именно: он сказал ему, что он лучше пожертвовал бы троном, нежели религией. Тем не менее, Юлиан ценил его и до самой смерти держал в числе ближайшего своего окружения. Также и войско исповедовало христианство, и отложенный во время правления Юлиана лабарум вновь стали носить впереди сражений. Йовиан из прошедших лет уразумел, что христианство невозможно понуждать внешними насилиями. Потому он предоставлял свободу и терпимость своим языческим подчиненным. Взирая на существовавшие между христианами споры, он объяснял, что он никого не станет притеснять из-за религиозных взглядов, но будет благосклонен к тем, кто печется и заботится о мире и благосостоянии церкви Божьей.
Как только Афанасий получил известие о смерти Юлиана, он возвратился в Александрию, к великому изумлению и искренней радости своего народа. Йовиан послал ему письмо и восстановил его в должности. Он также просил его явиться к нему во дворец, и Афанасий охотно посетил дворец по приглашению кесаря. Йовиан желал выслушать наставления и поучения прославленного епископа и его советы. Афанасий произвел на кесаря через это личным посещением такое влияние, которое враги его тщетно стремились уменьшить. Однако правление этого христианского кесаря длилось всего восемь месяцев. 17 февраля 364 года он был найден мертвым в своей постели, как можно предполагать, он умер от угара.
Валентиниан и Валенц, два брата, взошли на трон после Йовиана, один правил на западе, другой - на востоке. В отношении церковных дел Валентиниан следовал по стопам своего предшественника, он устранялся от вмешательства в вопросы учения, но был, однако, решительным сторонником никейского вероисповедания. Как вождь и государственный деятель он обладал незаурядными способностями. Оба брата во время правления Юлиана подвергали себя большой опасности через открытое вероисповедание христианства, и все же Валенц позднее, под влиянием жены, впал в арианизм. Она уговорила своего мужа принять крещение от арианского епископа из Константинополя. Говорят, что этот епископ взял с него клятву преследовать католиков. Как бы там ни было, одно ясно: Валенц вскоре после своего крещения с большой ревностью начал бороться за арианизм и начал жестоко преследовать духовенство за убежденность в никейском исповедании веры и за защиту этого учения.
Указ, изданный Валенцем в 367 году, вновь ввергал Афанасия в руки арианистов. Тациан, наместник из Александрии, искал повода выдворить его из города. Но любовь, которую питал народ к своему благочестивому епископу, была настолько велика, что он не отважился вначале выполнить это задание. Афанасий же тем временем, зная, что его ожидает, тихо удалился и четыре месяца скрывался в могильнике своего отца. Это было уже четвертое изгнание его из Александрии. Вероятно, из-за страха перед народом Валенц призвал его и разрешил ему уже далее беспрепятственно нести свое служение пастора, которое он совершал до 373 года, когда Господь положил конец, земному служению своего верного раба, призвав его в вечное блаженство. Валенц же после четырнадцати лет своего правления был убит в войне с готами.
Мы можем предположить, что Афанасий был предопределен благодатью Божьей для того, чтобы защитить церковь от арианской ереси, которая грозила упразднить Имя и веру в Господа Иисуса в христианстве. Враг стремился превратить христианство в систему без Христа, результатом которой должно было бы стать полное забвение христианства.
И хотя церковь оказалась неверной, дозволив себя привести миру в то место, „где престол сатаны", Господь в Своем милосердии все же воздвиг ясное свидетельство, заявленное во всеуслышание ради Своего Святого Имени и ради веры Его избранных. Как мирские, так и церковные составители истории свидетельствуют о стойкости, самоотверженности и горячей, неустанной ревности в деле распространения Евангелия. И мы можем со всей определенностью отнести слова Господни „Ты содержишь Имя Мое и не отрекся от веры Моей" к верности Афанасия и его друзей, а также всех оставшихся верными во все последующие затем века. Также мы не сомневаемся в том, что в те времена было немало „побеждающих", как было написано в послании к пергамской церкви, однако Господь не разрешил, чтобы историки подчеркивали это. Это был сокровенный народ Божий, питаемый сокровенной манной, и они в славе небесной будут иметь почетное место в ближайшем окружении Господа. „Побеждающему дам вкушать сокровенную манну и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает" (Откр. 2,17).
Мартин родился в 315 году в Венгрии. Позднее он стал жить в Галлии, где стал римским воином. Он обратился ко Христу в те времена, когда он нёс службу наёмного солдата. Зимой на улице Амьена, где Мартин нёс службу, лежал больной нищий. Зима была холоднее, чем он мог вынести в своей скудной одежде. Никто не обращал внимания на его нужду. Но вот проходил Мартин. Он увидел этого беднягу в таком плачевном состоянии, но не имея другой верхней одежды, он снял свой плащ, распорол мечом на две половинки и замотал в него этого замерзающего человека. Он позаботился о нём как смог и пошёл своей дорогой. В ту ночь в видении ему явился Господь Иисус. Он предстал пред ним нищим, завёрнутым в тот кусок от плаща Мартина. И Он сказал ему: "Мартин укрыл Меня этой одеждой, хотя он ещё только новообращённый". С этого времени Мартин всем своим сердцем жаждал служить Господу.
Оставив службу в армии и став лидером церкви, он занял воинственную позицию против идолопоклонства. Он вырубал эти рощи, разбивал на куски образа и разрушал жертвенники. Когда язычники из-за этого противостали ему, он бросил им вызов так же, как Илия бросил вызов пророкам Ваала. Он предложил, чтобы его привязали к нижней части дерева, и когда дерево срубят, пусть оно упадёт и придавит его, если Бог не вмешается и не перевернёт это дерево во время падения. Хитрые язычники привязали его к дереву, растущему на склоне холма, уверенные, что дерево упадёт под собственной тяжестью и точно раздавит его. Как раз когда дерево начало падать. Бог развернул его, и оно вопреки всем естественным законам рухнуло к вершине холма. Дерево упало на убегавших язычников и смяло нескольких из них.
В 361 году, близ Пуатье, Мартин основал первый монастырь в Галлии. Он не только был одарован сильным служением, но и сам всегда оставался верным Слову Божьему. Он боролся против организации. Он противостоял греху в высших сферах. Он отстаивал истину словами и делами и всю жизнь прожил в христианской победе.
С 372 года, Мартин стал епископом Тура, близ которого основал монастырь Мармутье. "Никто никогда не видел его сердитым или озабоченным, или огорчённым, или смеющимся. Он всегда был тот же самый, казалось, было нечто превыше смертного человека, на лице его было выражение небесной радости. Уста его не произносили ничего, кроме слов Христа, на сердце его никогда не было ничего, кроме набожности, мира и сострадания. Часто он рыдал, переживая даже за грехи своих клеветников, которые набрасывались на него, когда он молчаливо стоял, или злобно шипели за его спиной своими ядовитыми языками. Многие ненавидели его за ту силу, которой они не имели и не могли даже подражать; и увы! злее всех на него нападали епископы".
В его служении проявлялось много чудес, и даже воскресения из мертвых. Однажды когда он молился над мёртвым ребёнком. Он распростёрся над младенцем, как это сделал Елисей, и молился. И младенец вернулся к жизни и был здоров. В другом случае его позвали спасать одного брата, которого мучили во времена жестоких гонений. Но в то время когда Мартин прибыл, бедняга уже скончался. Они повесили его на дереве. Его тело безжизненно висело, и глаза выкатились из глазных впадин. Мартин снял его и когда совершил молитву, этот человек вернулся к жизни на радость своим близким.
Мартин никогда не боялся врагов, кем бы они ни были. Однажды он пошёл, чтобы встретиться лицом к лицу со злейшим императором, виновным в смерти многих святых, исполненных Духом. Этот император не даровал ему аудиенции, тогда Мартин пошёл к другу императора - Дамасу, жестокому епископу Рима. Но этот епископ ложной лозы, будучи христианином только по названию, не вмешался. Мартин пошёл обратно ко дворцу, но теперь ворота были заперты, и его не впустили. Он пал пред Господом на лицо своё и молил о возможности попасть во дворец. Он услышал голос, приказывающий ему подняться. Он поднялся и увидел, как эти ворота открылись сами по себе. Он вошёл во двор. Но высокомерный правитель даже не повернул своей головы, чтобы выслушать его. Мартин опять помолился. Внезапно трон императора вспыхнул огнём, и несчастный император поспешно отменил приказ.
Он так горячо служил Господу, что дьявол решил его уничтожить. Враги истины наняли убийц, чтобы покончить с Мартином. Они тайком пробрались в его дом, и когда были готовы убить его, он встал и обнажил своё горло для меча. Они кинулись на него, но внезапно сила Божья бросила их через всю комнату. Побеждённые таким образом, в той святой атмосфере, они в страхе ползали на четвереньках и просили прощения за то, что покушались на его жизнь.
Очень часто люди возносились, когда Господь использовал их значительным образом. Но этого не произошло с Мартином. Он всегда оставался смиренным слугой Божьим. Однажды вечером, когда он готовился встать за кафедру, в его кабинет вошёл нищий и попросил какой-нибудь одежды. Мартин направил этого нищего к старшему дьякону. Заносчивый дьякон приказал ему удалиться. Таким образом он обратно вернулся к Мартину. Мартин встал и отдал этому нищему свой собственный отличный костюм и сказал дьякону принести ему другой костюм, не такой хороший. В тот вечер, когда Мартин проповедовал стаду Божьему Слово, люди видели вокруг него мягкое белое свечение.
Он никогда не желал ничего иного, как только угодить Богу, и жил самой посвящённой жизнью. Прежде чем проповедовать, он молился до такого духовного состояния, когда он постигал и мог передать людям весь совет Божий, Духом Святым посланный ему с небес. Часто людям приходилось ожидать его, пока он молился до полной уверенности.
Он умер в 399 г. Этот великий святой был дядей другого христианина, Св. Патрика* из Ирландии.
*Примичание: о жизни Св. Патрика смотрите в главе 14. “ Первый проповедник Евангелия в Ирландии “.
Грациану было шестнадцать лет, когда он вступил на трон за своим отцом в 375 году. Он сделал сокесарем своего сводного брата Валентиниана, который был еще моложе его, и вскоре после этого избрал регентом над Ближним востоком Феодосия. Грациан был воспитан христианином и, по всей вероятности, был искренним христианином. Среди римских кесарей он был первым, который запретил носить титул и одеяние первосвященника Максиму, римскому язычнику. „Как может христианин, - спрашивал он, - быть первосвященником язычества, что есть мерзость пред Господом?" Мы встречаем в раннее время правления этого молодого кесаря много благословенных свершений, видим свидетельства его благочестия. Насколько было ново и необычно видеть на троне в Риме молодого шестнадцатилетнего благочестивого кесаря! И Грациан был настолько же смиренным, насколько благочестивым.
В сознании недостаточных знаний в духовных делах, он написал Амброзию, епископу из Майланда, чтобы тот посетил его. „Приди, - говорил он, - научи того, кто воистину верит. Мы не хотим состязаться в исследованиях, но пусть откровение Божье обильно вселялось бы в мое сердце и могло пребывать в нем безраздельно." Обрадованный Амброзии отвечал ему: „Самый христианский кесарь, не из-за недостатка любви, но не имея смелости я медлил до сих пор прийти к тебе. И хотя я лично и не был у тебя, то непрестанно сопровождал тебя моими молитвами, как это и является высшей обязанностью пастора."
Молодой кесарь был любим всем народом, его преданность правоверному духовенству, время, проводимое в общении с ними, также как и влияние, которое оказывал на него Амброзии, все это, однако, вызвало в воинственно настроенной части его подчиненных пренебрежительное отношение к нему. Грациан показал себя как бы неспособным вести войну с варварами, которые в те времена весьма беспокоили границы государства, и Максим воспользовался недовольством войска и стремился вызвать бунт. Когда Грациан увидел, как складываются дела, то бежал с тремястами конных, однако был схвачен в Лионе и умерщвлен в 383 году. На трон взошел убийца Максим и стал править западом государства, однако позднее был свержен Феодосией и убит, в результате чего младший Валентиниан взошел на трон своего отца.
Наш интерес к истории римских кесарей основан на том, насколько они признавали истину и насколько они влияли на становление и развитие христианства. Если бы мы не искали познания руки Божьей в их царствовании, то мы отказались бы от исследования исторических преданий. Но чтобы видеть Его дела, слышать Его голос и проследить золотой луч Его благодати в те мрачные времена, мы задерживаемся в общении с ним на данной теме, что дает нам опыт (Рим. 5,4).
На этом пункте истории образ Феодосия требует досконального изучения. Он, как служитель божий, так и как римский кесарь, был возвышен для того, чтобы подавить арианизм на востоке и истребить язычество из всей римской империи. Идолопоклонство есть самый дерзкий грех человека, и оно достигнет своего кульминационного пункта, когда откроется человек греха, сын погибели, „противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он как Бог выдавая себя за Бога" (2 Фес. 2,3-4). Это сконцентрированное богохульство еще не наступило, оно еще в будущем и будет знамением к непосредственному суду и началом тысячелетнего царства. Ревность Феодосия выразилась не только в обороне. Он поддерживал христианство в том свете, какой имел, энергичнее и деятельнее всех своих предшественников. Он продолжил то, что начал Константин превосходя его, однако, в христианской ревности и серьезности. Вскоре после своего крещения созвал он 2 мая 381 собор в Константинополе, главной целью которого должно было стать придание большей полноты и определенности никейскому символу веры, кроме того, нужно было рассмотреть вопросы по ересям, например, арианистов евномианистов, евдоксианистов, сабеллианистов, апполлинаристов и других, предать их проклятию и принять мероприятия по обновлению единства церкви.
Когда Феодосии взошел на трон кесаря, в бескрайних просторах римской империи уже обозначились зримые следы разрушения и грядущего падения. Все границы империи со всех сторон подвергались нападению варваров. «По берегу великой реки, которая была границей, - пишет Милман, - появилась армия грозных захватчиков. Персы армяне, иберийцы готовы были перейти Евфрат и таким образом нарушить восточную границу империи. Дунай подвергался нашествию готов, за ними же шли гунны в еще большей численности, франки и другие германские Народности угрожали со стороны Рейна." Один беглый взгляд на все это уже показывает критическое положение римского государства - четвертого царства, по пророчеству Даниила - и дает нам наглядно уразуметь, как легко может Бог разрушить истукан из железа, меди, серебра, золота, как только Он пожелает сделать это.
Внутри римской империи существовало идолопоклонство, продвигалось и процветало беспрепятственно. Хотя христианство было главенствующим и находилось под защитой кесарей и пользовалось их благосклонностью, тысячи языческих храмов в великолепной роскоши возвышались по всей империи. Христианин едва ли мог встретить хоть один из больших городов без языческого храма, едва ли мог найти место, где бы не поклонялись идолам. К тому же во всех местах возникали партии арианистов и полуарианистов во множестве разных форм. В Константинополе и на востоке они были главенствующими. Кроме того, проявлялось множество других ересей. Таковы были обстоятельства внутри и вне государства во времена, когда Феодосии взошел на трон. Из политической истории этого кесаря для нас еще значительно то, что он был употреблен Богом, чтобы сдержать на некоторое время нашествие врагов, низложить некоторое число языческих храмов, искоренить идолопоклонство, низлагать суеверие, везде распространить решение Никейского собора, придать вес и повсеместно возвеличить никейский символ веры, чтобы подготовить почву для повсеместной победы христианства.
Обстоятельства и подробности этой истории проливают ясный свет на личную жизнь кесаря, власть священства и характер времени.
Феодосии был испанцем. Уже в весьма раннее время христианство пустило корни на испанском полуострове. Тамошние христиане издавна славились своей решительной приверженностью учению Афанасия во время распрей о Триединстве Бога. Хосий, епископ испанский, был председательствующим на Никейском соборе.
В конце первого года своего правления Феодосии был наставлен не откладывать свое крещение на конец жизни, как это уже вошло в обычай. Это было потому, что он сильно заболел. Потому он послал за епископом в Фессалоники и принял от него крещение. Он был первым кесарем, принявшим крещение во Имя святой Троицы. После своего причисления к церкви он тотчас обнародовал заявление, в котором исповедовал свою веру и предписывал своим подчиненным относительно христианской религии: „На то есть наша воля, - гласила часть этого заявления, - чтобы все народы, находящиеся под нашим добрым снисходительным правлением, твердо прилепились к той религии, которая была принесена римлянам через Петра... По наставлению апостола и учению Евангелия будем веровать в Божественность Отца, Сына и Духа Святого, как Вседержителя, Властителя Бога в Трех Ипостасях... Кроме анафемы через божественную справедливость противящихся должно подвергать тяжким наказаниям, как это покажется нам подходящим через данную нам свыше мудрость и авторитет."
Как бы ни был извращаем этот строгий приказ, Феодосии считал себя обязанным, как кесарь-христианин, царствовать и править таким образом. Епископы из окружения были его советниками и были склонны более содействовать его строгости, нежели смягчать ее. В одном известном случае он приказал, движимый чувством справедливости, чтобы христиане за свой счет восстановили разрушенную ими во время мятежа иудейскую синагогу. Однако ревностный епископ из Майланда вмешался в это дело и склонил его отменить это указание и именно на том основании, что христианам неприлично воздвигать иудейские синагоги. Епископ в данном случае явно показал себя менее справедливым, нежели государь-кесарь.
Склонность к сильным и внезапным вспышкам гнева была отличительной чертой характера Феодосия. При этом он мог, как бы ни была сильна вспышка гнева, снова смиряться и быть ласковым и добрым, если только заговорить с ним по его нраву. Примечательным примером его миролюбия является случай, который произошел в 387 году в Антиохии. Дело обстояло приблизительно следующим образом:
Жители Антиохии были недовольны новым налогом, который был наложен на них кесарем, и обратились с почтительной просьбой к его служителям, чтобы налог был несколько уменьшен. Те, однако, отвергли их просьбы высокомерным тоном и этим вызвали волнение в народе. Памятники кесарской семьи были низвергнуты и осквернены. Полк солдат бросился на разъяренную толпу и разогнал ее. Наместник провинции по долгу своих обязанностей сообщил кесарю все точно так, как происходило. Поскольку Антиохия находилась от Константинополя на расстоянии восьмисот английских миль (1609,3 м), то проходили недели, пока ответ мог пройти это расстояние. Это обстоятельство дало жителям Антиохии достаточно досуга, чтобы поразмыслить о своих поступках и возможных последствиях этого. Истаивая между отчаянием и надеждой, они впали в беспокойство. Увидев серьезный характер их преступлений, они обратились к их епископу Флавию и к другим влиятельным персонам, чтобы застраховать себя от наказания искренним признанием своей вины и глубоким раскаянием. На двадцать четвертый день после мятежа, наконец, показались кесарские комиссары, и был произнесен строгий приговор по воле кесаря над преступной Антиохией. Это показывает, сколько в те времена могло зависеть от воли или же настроения одного-единственного человека!
Антиохии, столице Ближнего Востока, было объявлено, что она лишается такого ранга, принадлежащих ей земель, привилегий и доходов и для усмирения ее отдается в подсудность одной деревни из Лаодикий. Бани, купальни, цирк, театры были закрыты, таким образом, одним мгновением руки иссякли все источники благосостояния и наслаждений. Затем комиссары начали персональные расследования отдельных личностей. Благороднейшие и богатейшие граждане города были закованы в цепи, расследование и допросы проводились с применением пыток. И все же исполнение приговора отчасти, возможно, по соображениям внеочередной комиссии было несколько отсрочено. Дома преступников были определены на продажу, их жены и дети, которые до сих пор жили в роскоши и избытке, отданы на горчайшие лишения, на произвол нищенства. Кровавая бойня должна была состояться в один определенный день, страх перед этим днем витал призраком над городом, так что красноречивый Хризостом сравнивал грядущее бедствие с Днем страшного суда. Но Бог, управляющий сердцами людей, не забыл, чем была Антиохия в ранние времена для церкви, и воскресил в сердцах служителей Феодосия сострадание к слезам и горести несчастных людей, так что они, почтительно выслушав настоятельные просьбы монахов-отшельников, толпами возвратили осужденных на каторжные работы. Исполнение приговора было отсрочено и было решено части комиссаров оставаться в Антиохии, а другой части в сопровождении граждан несчастного города идти как можно скорее обратно в Константинополь.
Гнев Феодосия тем временем утих, и посланные из Антиохии нашли для своей просьбы внимательное ухо. Рука Господня была над всем. Услышав крики отчаяния обреченных, Феодосии полностью и безоговорочно простил как сам город, так и граждан его: темницы были открыты, сенаторы получили обратно свои дома и имущество, столица Ближнего Востока была восстановлена в своих правах и привилегиях. Феодосии вознаградил епископа из Антиохии, а также других благородных людей, которые приняли активное участие в ходатайстве за своих наказываемых братьев, и объявил, что упражнение в справедливости есть наиважнейший долг правителя, что оказание милости есть самая высокая его радость.
История мятежа и кровавой расправы над фессалоникийцами в 390 году дает нам возможность еще более близко познакомиться с характером Феодосия. Этот отрезок времени из его жизни невольно напоминает нам историю жизни Давида, царя израильского. Враг одержал победу в этом печальном случае над христианским кесарем, однако Бог все это обратил в благословение души Феодосия.
Бофирик, главнокомандующий фессалоникийского округа, а с ним также немалое число высших офицеров, были убиты народом во время конных состязаний. Один очень любимый возница за тяжкое преступление был брошен в темницу, из-за чего и возник этот конфликт. Народ бросился штурмом освобождать его. Когда Бофирик отказал их требованиям, возник мятеж, имевший ужасные последствия. Феодосии был вне себя от ярости, когда до него дошло сообщение о случившемся, и приказал произвести беспощадный суд. Однако Амброзии, почтенный отец церкви, которому был приложен титул „учитель церкви" из-за его поучительных и важных сочинений, заступился за фессалоникийцев, так что Феодосии, наконец, обещал, что простит их. Военные же советники кесаря на этом не успокоились и, указывая на чудовищный характер преступления, долго добивались приказа наказать виновных и добились своего. Этот приказ, однако, тщательно скрывался от ведома епископа, пока в один день, когда народ находился в цирке, внезапно не был приведен в исполнение. Возмущенные убийством офицеров, солдаты напали на безоружную толпу и убили тысячи людей, невзирая ни на возраст, ни на происхождение, ни на положение.
Когда Амброзии получил известие об этом, сердце его переполнилось страхом и ужасом. Верный служитель Божий решил отделиться от злого и засвидетельствовать об этом зле кесарю. Он удалился в свои владения, чтобы избежать общения с кесарем и предаться наедине с самим собой сердечному трауру. В своем письме он предъявил кесарю его чудовищную вину и сообщил, что он более не может считаться членом Майландской церкви, прежде чем не сотворит достойный плод покаяния. Кесарь, обличаемый упреками своего духовного отца и угрызаемый собственной совестью, был глубоко опечален. Он раскаялся в своей запальчивости, которая толкнула его поступить несправедливо и бесчеловечно. Затем он попробовал в Майланде приступить к богослужению. Однако Амброзии встал на его пути к паперти, схватил его за одежду и потребовал выйти, как человека, который запачкан невинной кровью. Кесарь уверял его в своем раскаянии, но епископ заявил ему, что тайного раскаяния недостаточно, чтобы смыть явный грех, сотворенный на виду у всех. Кесарь обратил внимание епископа на Давида, человека по сердцу Божьему. Но Амброзии бесстрашно ответил ему: „Ты напомнил о грехе Давида, так вспомни о его покаянии." Кесарь подчинился требованию епископа, снял с себя царскую одежду и пребывал восемь месяцев в уединенном покаянии. К празднику Рождества он пришел к епископу и просил у него разрешения принимать участие в церковных праздниках вновь. Со слезами он говорил: „Я плачу, потому что мне закрыт храм Божий, а соответственно и небо, которое открыто для рабов и нищих." Однако Амброзии и на этот раз остался тверд и со всей решительностью требовал от него практического плода покаяния. Он потребовал, чтобы впредь исполнение смертного приговора следовало после тридцати дней со времени его принятия, чтобы губительное действие вспышки гнева вначале улеглось. Кесарь охотно согласился с его требованием, и только тогда ему было разрешено вновь войти в церковь. За этим последовала захватывающая сцена небывалого действия. Кесарь снял с себя роскошное одеяние, пал на колени в молитве и воскликнул: „Душа моя простирается в прахе! Оживи меня по Слову Твоему!" Стоящие вокруг него, видя его боль и слезы, плакали вместе с ним и молились за него.
В своей надгробной речи при похоронах Феодосия Амброзии упомянул, что кесарь со времени своей душевной скорби ни единого дня не пропустил, чтобы не вспомнить о том своем преступлении, на которое толкнул его вспыльчивый характер.
Церковная летопись может привести не много событий, которые представляли бы больший интерес, чем покаяние этого великого кесаря и строгие условия, предъявленные ему Амброзием ради его восстановления. Здесь проявлено истинное спасающее наказание, которое устыжает религиозные формальности того времени. Мы не сомневаемся в том, что поведение Феодосия есть результат искреннего чувства вины, проснувшейся совести и признания прав Бога, Которому покоряются все мирские властители.
Амброзии не был ни высокомерен, ни лицемерен, как мы нередко встречаем это у отцов церкви в позднейшие времена. Он любил кесаря и искренне заботился о благополучии его души, однако он поступал с ним в совершенном сознании своего долга перед ним. Вне сомнения, он имел высокое представление о достоинстве своего сана, которым был облечен, и чувствовал себя обязанным употребить это достоинство на пользу справедливости и человечности и для управления земными делами во славу Бога. В действительности Бог никому из Своих служителей не вручал столько христианской власти. В позднейшие времена такая власть оказывалась часто опасной, когда епископы держали в своих руках совесть кесарей и кровожадность их могли легко разжигать или угашать. Влияние Амброзия, которое он оказывал на кесаря, было воистину христианским. Он выступил как мститель за обиженных людей, невзирая на лица. И все же очень опасно и гибельно вмешиваться в порядок Божий, хотя бы казалось, что через это возможно достичь благой цели.
Феодосии Великий умер в 395 году в Майланде, за четыре месяца до этого победив убийцу Валентиниана и наказав его. Он достиг возраста пятидесяти лет и был последним кесарем, который с блеском носил имя римлянина. Амброзии пережил своего друга-кесаря ненадолго. Он умер также в Майланде в ночь на Пасху в 397 году. Он был тем, кто положил краеугольный камень власти духовенства, кто и в позднейшие века оказывал большое влияние на христианство. Во время его служения на высоте своего поприща находились также Василий, епископ из Кесарии, Григорий из Нуссы, Григорий из Нацианса, греческие отцы церкви, а также Хризостом, патриарх из Константинополя.
Подойдя к концу
четвертого столетия, мы должны произвести краткий обзор важнейших событий,
имеющий большое значение для христианства. Четвертое столетие началось
ужасными гонениями при Диоклециане, тяжелейшими испытаниями, какие только
выпадали на долю христиан. Десятилетие (303-313) исповедыватели Иисуса проходили
переплавку в горниле испытания. Но вместо того, чтобы сгореть в огне, как
надеялись их враги в продолжение некоторого времени, страдания послужили лишь к
тому, что христиане очищались и умножались. Разгорелась последняя, решительная
борьба между язычеством и христианством, но закончилась она полным низложением
язычества. Хотя сатане было дозволено почти весь мир поднять против христианства
и умертвить тысячи верных свидетелей, разрушить их дома, сжечь их книги, он
вынужден был сойти с поля боя. С окончанием четвертого столетия было
запечатлено поражение язычества и определена окончательная победа христианства.
Как только
сатана увидел, что план его провалился, он изменил тактику борьбы. Он прекратил
нападение на христианство извне и начал воздвигать раздор и распри внутри, в
середе самих христиан. Как мы уже видели, к сожалению, в этом плане он имел
успех. Он умело разжигал личные страсти, так сильно и так виртуозно играл на
них, что христиане, хотя и относили себя к последователям Иисуса, так же
свирепствовали друг против друга, как некогда языческие кесари свирепствовали
против них.
Наряду с этими
событиями во внешней истории церкви нельзя пройти мимо того факта, что
внутренняя жизнь церкви сыграла большую роль. Многочисленные намеки из нашего
предшествующего разбора показывают, что в христианстве ранних времен крещению
отводилось серьезное место и значение. Соблюдение этого ритуала было в те времена
связано с верой, что душа очищается от грехов водами крещения. Мы хотим
передать взгляды отцов церкви относительно крещения и других основных истин
Евангелия, опираясь на их сочинения, в краткой форме. При этом зримо выявится
великое влияние, которое оказывали епископы востока и запада на внутреннюю
историю церкви.
С самого начала
третьего столетия вплоть до наших дней мы наблюдаем множество различных мнений
как о значении, так и о способе крещения. Из этого возникает вопрос: когда и
почему возникли эти различные мнения о крещении?
Предметом
нашего разбора, согласно нашему плану, таким образом, является возникновение и
история разного рода способов свершения крещения, но не изложение различных
мнений о крещении. Потому мы будем воздерживаться от высказывания своего
мнения. Более шестнадцати столетий подряд постоянно происходит спор по
многократно разбираемому вопросу весьма решительно и упорно. Спор ведется
учеными мужами, очень одаренными противниками. Поскольку в Священном Писании
нет выразительного упоминания о крещении детей, противники этого думают, что
их мнение непоколебимо точно. Однако сторонники крещения детей также
определенно верят, что истинности исполнения этого обряда над детьми во дни
апостолов можно судить по многим общеизвестным местам Священного Писания. О
форме крещения спор возникал реже. Греки, римляне, франки и германские
народности, как видно, совершали это погружением в воду. Греческое слово (bapti/zw), говорит Лютер, „можно
передать латинским mersio (погружение)... и хотя большинством из нас этот вид
крещения остается вне употребления, те, над которыми свершалось крещение,
должны были быть полностью погружены в воду и тотчас подняты из воды. Это
означает уже на немецком языке производное слово." Неандр почти вторит
этому: „Первоначально крещение производилось через погружение. Многие места из
посланий Павла ясно свидетельствуют о такой форме крещения. Погружение есть
символ смерти, погребения со Христом. Оба в совокупности означают второе рождение,
то есть смерть ветхого человека и воскресение новой твари к новой жизни."
Также и Гейв, Тилотсон, Вадингтон и другие высказываются о подобной форме
крещения.
Апостольские
отцы нигде не высказываются о крещении детей. Но вскоре, крещение становилось
совершенным очищением души для всякого возраста и всякого состояния людей.
Вскоре же, однако, возник спор по вопросу для кого установлено крещение: для
детей или для взрослых? В сочинениях отцов церкви выражения: обновление,
рождение свыше, крещение - попеременно употребляются для обозначения
одинаковых понятий*.
* См. д-р
Валь „История крещения детей". Наши цитаты отчасти взяты из его переводов
сочинений отцов церкви.
Действие подобного рода учения на религиозные нравы просто не поддается учету. Любящие, заботливые родители поспешили своих любимцев крестить, чтобы они, неровен час, не умерли под проклятием земного греха, в то время как мирской человек стремился отодвинуть свое крещение до часа приближения смерти, чтобы таким образом смыть водами крещения также позднейшие грехи и войти в небо чистым, обновленным, возрожденным. Пример Константина многих склонял откладывать свое крещение на конец жизни, хотя духовенство было против этого.
Тертуллиан. Свидетельства этого отца
церкви доказывают, что в его время (он умер в 240 году) уже крестили детей.
Однако он сам не был сторонником такого обычая. Это видно из следующего
высказывания: „Те, которые имеют своей обязанностью совершать крещение, должны
бы знать, что им не должно поспешно отпускать грехи... Потому необходимо по
обстоятельствам или склонностям, а также по возрасту крещаемых отодвигать
крещение, особенно когда дело касается детей."
Киприан, епископ из Карфагена, в
253 году получил письмо от известного епископа Фидия с вопросом, можно ли крестить
ребенка прежде, чем восемь дней от рождения, если нужда требует этого. Вопрос
этот и ответ на него показывают, что в те времена не только практиковалось
крещение детей, но и шли поиски, на каком основании это оправдать и утвердить.
Киприан по договоренности с шестьюдесятью шестью епископами ответил следующее:
„Относительно крещения детей, которых, по твоему мнению, не должно крестить
после двух-трех дней, но выдержать срок, положенный до обрезания, то есть на
восьмой день по рождении, что до этого срока дети не должны быть крещаемы и
спасаемы, на нашем собрании все мы были противоположного мнения. Никто из нас
не был согласен с тем, что ты почитаешь справедливым. Наоборот, все решили,
что благодать и милость Божья не должна откладываться и отодвигаться ни от
единого, родившегося на свет. Ибо Господь в Своем Евангелии говорит: „Сын Человеческий
пришел не губить души человеческие, а спасать" (Луки 9,56), и мы должны,
насколько это по нашим силам, не отпускать ни единую душу в погибель."
Григорий из
Нацианса,
епископ Константинопольский, в 380 году пользовался великим авторитетом. Он
низложил арианизм, который почти сорок лет главенствовал в столице Ближнего
Востока. При этом вначале он встретил яростное противоборство и сам подвергся
гонению, но наконец ему все же удалось победить противников с помощью
красноречия, серьезности его учения, безупречного благочестивого жития.
Мы приведем
здесь из бесчисленных выдержек из сочинений этого отца церкви, которые дает
нам доктор Валь, лишь одну цитату: „Что должны мы сказать о тех, кто еще дитя и
неспособен чувствовать ни обилие, ни недостаток благодати? Должны ли мы
крестить их? Конечно же, если какая-либо опасность требует этого. Потому что,
конечно же, лучше, чтобы они были освящены, хотя они не имеют никакого понятия
об этом, чем они умрут неосвященными и неподготовленными. Нашим основанием на
такое решение в данном случае является обрезание, которое как символ печати
совершалось на восьмой день над теми, кто не мог полагаться на свои взгляды и
понятия." С серьезной строгостью он осуждал откладывание крещения до предсмертного
одра, усматривая в этом скорее омовение трупа, нежели христианское крещение.
Василий, епископ из Кесарии,
находился в общении с обоими Григориями. Григорий из Ниссы был его братом, другой
- его лучшим другом. Все трое этих отцов церкви происходили из Каппадокии.
Василий оставался верным исповеданию веры Афанасия в самые мрачные дни
притеснения, но к сожалению, не дожил до окончательной, триумфальной победы
никейского символа веры. Он умер в 379 году. Он был ревностным поклонником и
верным иноком-христианином. Он жил, как кающийся, раздал свое имение и
практиковал такой строгий аскетизм, что здоровье его пошатнулось. Он удалился в
пустынные места, но его слава притягивала к нему со всех сторон поклонников и
последователей. Тогда он построил монастырь, и его примеру последовали многие.
Его взгляды на
крещение были одинаковы со взглядами его друга Григория. Он говорил: „Если бы
Израиль не перешел Чермное море, то он не спасся бы от фараона, так и ты не
сможешь избавиться от чудовищной тирании дьявола, если не погрузишься в воды
крещения." Он желал совершать крещение над людьми любого возраста, ища
подкрепить свое утверждение словами Господа, адресованными Никодиму: „Истинно,
истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в
Царствие Божие."
Также и Амброзии, епископ из Майланда, вышеизложенному месту придавал то же самое значение, как и вышеназванные епископы, отцы церкви. „Ты видишь, - утверждал он, - Христос никого не исключает, будь то еще дитя, или же кто бы то ни было, на пути которого ставятся неизбежные случайности."
Иоанн, по прозвищу Хризостом
(что означает „Златоуст"). Это имя он получил по причине его способности
достигать всех сердцец своим красноречием, был так любим народом, что про него
ходила такая пословица: „Лучше нам не видеть сияния солнца, чем не слышать
проповеди Иоанна." Он явно выступает за крещение детей, хотя невозможно
доказать, что он верил в наследственный грех, так как он утверждал: „По этой
причине мы крестим детей, хотя они не запятнаны грехами, чтобы и они в общении
со святыми причастились к праведности в детстве, наследству, гражданству со
Христом, притом стали бы членами Его Тела." Едва ли есть большее
благословение по Хризостому, чем крещение. Так и ныне широко распространено
мнение, что через крещение дети становятся членами Тела Христова, детьми
Божьими и наследниками Царства небесного.
Как уже указывалось, чрезвычайное действие крещения, по мнению многих, проистекало из слов Самого Господа из Иоан. 3,5: „Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие." Из этого сделали вывод, что крещение необходимо для спасения и для наслаждения благословениями благодати. Действие крови Христовой, очищающая сила Слова Божьего, благодатное действие Святого Духа - все это приписывалось соблюдению внешнего действия крещения. Можем ли мы тогда удивляться тому, что в течение последних столетий церковь придавала такое большое значение крещению для блаженства всех душ во все времена? Как уверяет д-р Валь, древние христиане все без исключения учили, чтобы, согласно упомянутым словам Господа, все исполняли обряд крещения. Кальвин, по-видимому, был первым, который противостал этому предположению, или, по крайней мере, спорил, говоря, что это место Писания не учит тому, что спасение дается Крещением. Римская церковь, лютеране и англикане в отношении крещения поныне следуют за отцами церкви. „Должно ли,- вопрошает Хукер относительно нового истолкования Кальвина о Иоан. 3,5, - учение, которое никогда не имело иного толкования, быть искажено тщеславием кажущейся новизны? Бог хочет, чтобы мы воспринимали крещение не только как знамение или признак того, что мы приняли, но и как способ или средство, которым мы причащаемся к благодати."
Кальвин учил, что благодать крещения ограничивается детьми Богом избранных, таким образом, он дает повод утверждать о наследственности христианства. Реформатская церковь придерживается учения Кальвина.
После этих
выводов некоторые из читателей, конечно же, захотят исследовать истинное
значение Иоан. 3,5. Мы ничуть не думаем, что выражение „родиться от воды"
обозначает крещение. Господь говорит о новом рождении, без которого никто не
может увидеть Царства небесного, то есть войти в него. Это еще не
было осязаемо, но это уже была новая сфера среди Израиля, внутри которой Бог
разворачивал свою власть, силу и благословение. Плоть не может воспринять это
Царство. Христос пришел не для того, чтобы изменить или улучшить плоть, а чтобы
сделать людей причастниками Божеского естества, что совершается через
посредство Святого Духа. Невозможно просто внешними Религиозными действиями
войти в Царство небесное. Для этого необходимо стать новой тварью, вести новую
жизнь, и помышления и намерения сердца ее приводятся в согласие с Божьими.
Следующие места проливают на это еще больший свет: „Восхотев, родил Он нас
словом истины" (Иак. 1,18). „Чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством
Слова" (Еф. 5,26). „Вы уже очищены чрез слово", которое
судит все вещи и творит в нас помышления и намерения, которые соответствуют
присутствию славы Божией.
Таким образом,
разбираемое нами место не содержит даже намека на крещение. Крещение само по
себе ничего не дает. Также и по вдохновенному наставлению апостольских
посланий крещение есть знамение смерти со Христом, а не получения жизни, как
утверждают это отцы церкви единогласно. „Неужели не знаете, - восклицает
апостол Павел, - что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его
крестились?" (Рим. 6; Кол. 2; 1 Пет. 3). Кроме того, не подлежит сомнению,
что Никодиму было невозможно знать что-либо о христианском крещении, поскольку
оно было учреждено Самим Господом после Его воскресения.
Поскольку и
ныне многие следуют учению отцов церкви и почитают крещение банею возрождениия,
другие одобряют крещение детей, не прилагая к ним, однако, этого значения. Они
в основном обращаются к следующим местам Священного Писания: „Пустите детей
приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие."
„Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы" (Мар. 10; 1 Кор. 7,14).
„Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим" (Деян. 2,39). „Отцы, не
раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении
Господнем" (Еф. 6,4). Многие приходят к подобному заключению на основании
факта крещения всего дома стража тюрьмы (Деян. 16), а также из завета, который
Бог заключил с домом Авраама (Быт. 17). Другие же в противоположность этому
утверждают, что указания апостолов на крещение все без исключения связаны с
верою в Евангелие и такие выражения, как „Мы погреблись с Ним в крещением в
смерть" (Рим. 6,4), „Бывши погребены с Ним в крещении" (Кол. 2,12),
„Мы соединены с Ним подобием смерти Его" (Рим. 6,5) и другие подобные
места из Священного Писания нужно рассматривать в том смысле, что крещение
должно проводиться по личной вере души. Поскольку вера у детей малого возраста
невозможна, то их крещение не соответствует Священному Писанию.
Допущение детей
к принятию участия в трапезе Господней нашло в лице Августина ревностного
сторонника. Отцы церкви утверждали, что крещеные могут получать неограниченно
благодать Божью, невзирая ни на какой возраст. Из этого они делали вывод, что
трапеза Господня должна быть привилегией для всех, кто крещен, будь то младенец
или старец. Это практиковалось на протяжении многих столетий, и поныне это
практикуется в греческой церкви.
Истинное духовное значение
вечери Господней потерялось из виду и превратилось во внешний символ хлеба и
вина, в высшее религиозное почитание.
К характерному
развитию внутренней истории церкви в течение четвертого столетия прежде всего
относится изменение положения духовенства, которое привело к принятию
множества нововведений. Со времени Константина всем занимающим христианские
должности и саны предоставлялись новые общественно почитаемые положения, которые
давали им известные преимущества. Это побуждало многих по нечистым, корыстным
соображениям стремиться достичь священного сана. Такое нечестивое смешивание не
могло не оказать печального влияния на всю исповедующую церковь. Гордость,
самомнение, слияние с миром всего духовенства приобрели устрашающие размеры.
Свидетельствуют, что Мартин из Тура, когда посещал двор Максима кесаря,
находил там обслуживание самой царицей лично и свою чашу с вином, которую
подавал ему кесарь первому из уважения к его особе, не возвращал тотчас, а
передавал ее далее своему капеллану, показывая этим, что и этот достоин высшей
чести, как власть имущий в мире. Этот случай показывает нам, какое положение
занимало в те времена духовенство и какое высокое мнение имело оно о себе
самом и своем духовном достоинстве по отношению к мирскому положению.
Прежде, чем мы
обратимся к периоду времени, который охватывается посланием к фиатирской
церкви, мы вкратце должны познакомиться с возникновением и ранним развитием
монашества, чье влияние на церковь во времена мрачного периода средневековья
было на западе римской империи чрезвычайно велико.
Во время
жесточайшего гонения со стороны Дециана в 251 году многие христиане добровольно
уходили в изгнание, среди них был также александрийский юноша по имени Павел,
который бежал в пустыню Фиваиду, или же в Верхний Египет. Он все более и более
начинал любить образ жизни, который вынужден был вести поневоле, и сделался
первым христианским отшельником, хотя в те времена он не стяжал ни славы, ни
влияния. Иначе обстояло дело с его непосредственным великим последователем
Антонием.
Антоний,
которого почитают родоначальником монашества, родился в 251 году в Коме в
Верхнем Египте. Уже в своем детском и юношеском возрасте он был задумчивым,
серьезным и воздержанным. Мирскому обучению он уделял мало внимания, но
серьезно стремился получить познания о Божественных делах. Он лишился
родителей, когда ему не было еще и девятнадцати лет, и таким образом стал владетелем
большого имения. Однажды однако он провел день на собрании христиан, где было
прочитано из Евангелия о богатом юноше. Когда он услышал слова Христа: „Все,
что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и
приходи, следуй за Мною" (Лук. 18,22), то он поверил, что эти слова были
направлены с неба непосредственно ему. Он тотчас исполнил это повеление,
раздав земли жителям своей деревни, остальное свое имущество обратил в деньги и
раздал нищим, за исключением небольшой части, которую он удержал на содержание
своей единственной сестры. Через несколько времени после этого слова Господа:
„Не заботьтесь о завтрашнем дне!" (Матф. 6,25-34) произвели на
восприимчивую душу юноши новое глубокое впечатление. Он воспринял эти слова в
буквальном смысле и раздал остаток своего имения, привел свою сестру в
общество благочестивых девиц, чтобы быть свободным от всех земных сует и начал
вести аскетический образ жизни.
Антоний, должно
быть, посетил вышеупомянутого отшельника Павла и других известных аскетов, о
которых он слышал, чтобы познакомиться с достоинствами каждого из них и
присовокупить их к своим жизненным правилам. Наконец он уединился в могильную
пещеру и провел там десять лет. Вследствие всеобщего истощения, чрезмерного
истязания своей плоти, раздражаемый силой своего воображения, он желал
защитить себя от злых духов, с которыми вел ожесточенную борьбу, веря, что он
сможет таким путем устоять против них. Вскоре он стал весьма известным, и
многие спешили к его необычному местопребыванию в надежде увидеть его или, по
крайней мере, услышать свидетельства о его предполагаемой борьбе с силами
тьмы. По прошествии десяти лет он покинул эту пещеру и устроил свое жилище на
руинах старого замка на берегу Красного моря. Там он прожил двадцать лет. Чтобы
одолеть злых духов, он бичевал свое тело еще больше, чем ранее, однако
искушения и борьба оставались.
Несмотря на
это, этот странный обманутый человек, как бы это не показалось необычным и
редким, имел верное Христу сердце и истинную любовь к Его последователям.
Гонения во времена Максима (311 год) вновь привели его из укрытия в общество
людей. Он поспешил в Александрию. Его появление произвело чрезвычайное
впечатление. Он посещал страдающих и увещевал их твердо держаться исповедания
Христова. В своей любви он особенно спешил в темницы и на каторжные места,
чтобы укрепить изнемогающих. При этом он подвергал себя чрезмерным опасностям,
однако никто не осмеливался касаться его. Этот почти бесплотный духовный облик
аскета производил впечатление своего рода неприкосновенной безупречной
святости. Когда же гонение улеглось, он вновь удалился в уединение и нашел
жалкий приют у склона высокой горы. Здесь он начал возделывать небольшой
участок земли. Вскоре же, однако, его местопребывание опять было обнаружено, и
снова потянулись к нему бесчисленные толпы, многие последовали его примеру и
начали вести такой же аскетический образ жизни. Огорченные и опечаленные искали
у него утешения и помощи, враждующие просили рассудить их, не знающие, как
поступить, искали совета. Его влияние было неописуемо велико, к тому же ему
приписывали разные чудотворения.
В 352 году
столетний старец Антоний подался во второй раз в Александрию, чтобы
воспрепятствовать распространению арианизма и всем своим авторитетом
содействовать утверждению истинной ортодоксальной веры. Его появление вызвало
небывалое волнение. Народ стекался, чтобы увидеть монаха - человека Божьего,
как его называли, и услышать его проповеди, и многие язычники при этом
обратились ко Христу. Совместно со своими сторонниками он громко и мощно
поддерживал никейское вероисповедание. Он достиг возраста ста пяти лет и умер
в 356 году, лишь за несколько дней до того, как Афанасий вынужден был искать
убежища у монахов в египетской пустыне.
Антоний, вне
сомнения, был честным и искренним, хотя он из-за лукавства сатаны полностью
заблудился. Вместо того, чтобы выполнять повеление Господа, данное Его ученикам:
„Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари" (Марк. 16,15), и
вместо того, чтобы последовать Его примеру и пойти по стране, делая добро, он
ушел от людей, роковым образом ошибаясь и предполагая достичь высшей степени
духовности через строгий образ жизни, через истязание тела добиться
ненарушаемого единства с небом. Он был христианином и тем не менее чрезвычайно
несведущим в сущности и природе христианства. Все его стремление было
направлено на освящение плоти. Из этого и вытекают все его поражения, тщетность
всех его усилий, как это обычно бывает, когда мы думаем, что в человеческой
природе может быть нечто хорошее, или же мы сами своими усилиями можем
исправить себя. Антоний должен был бы испытать, что постами и бездейственной
жизнью он не смог освятить свою природу, наоборот, злые страсти и наклонности:
посредством этого усиливались.
„Он в своем
одиночестве, - как говорит Неандр, - постоянно боролся с чувственностью, от
чего он мог бы уклониться, если бы не воображал, что его призванием является
претендующая на всю его силу борьба со злыми духами. Искушения, с которыми он
боролся, становились тем бесчисленнее и жесточе, чем больше он занимался
самосозерцанием, чем больше он состязался с нечистыми видениями, которые
возникали из глубины геенны и проникали в его внутренность, вместо того, чтобы
презреть их и пренебречь ими и заняться высшими делами или же забыться в
созерцании неиссякаемого источника чистоты и святости. Позднее Антоний сам
признался в этом, оглядываясь на многолетний опыт борьбы, и он сказал своим
монахам: „Да не станем мы считать себя погибшими. Наоборот, да будем мы всегда
бодрыми и радостными, как спасенные, и да будем помнить всегда, что если
Господь с нами, то враг ничем не может повредить нам, ибо Господь уже победил и
низложил их. Злые духи нападают на нас, ища воспользоваться нашим унылым
настроением... Когда же они находят нас в Господе, созерцающих с радостью
грядущие блага и занятых делами Господними, помышляющих о том, что все
находится в руках Господних и что никакой злой дух не имеет власти над
Христовыми рабами, то они, посрамленные и раздосадованные, вынуждены отступить
от нас, от душ, которые находятся под защитой таких помышлений."
Из этих советов
ясно истекает, что Антоний был не только искренним христианином, но что он
получил от Господа здоровое познание дела искупления, хотя его обманутое сердце
далеко завело его. Мы только тогда в безопасности, когда вступаем твердо именно
на этот путь Божьей истины. Система, которую вывел этот замечательный человек
из своего воображения о совершенной плоти, с течением времени превратилась в
настоящий рассадник развращенности и порока, и таким образом продержалась более
тысячи лет. Впервые в 16 столетии восходящий луч реформации пролил некоторый
свет и на эту сцену густого мрака нравственной нечистоты и начал срывать маски
глубокого нравственного разложения, бесстыдства и мерзости многих монашеских
орденов. Подобно тучам саранчи, монахи тех лет переполнили все европейские
страны и, как нам свидетельствует история, везде проповедовали послушание
святой материнской церкви, почитание святых и особенно Божьей матери Марии,
деятельности религии, муки чистилища и благословенное преимущество иметь
папское отпущение грехов (индульгенции).
Когда же они по причине реформации постепенно потеряли свой авторитет и
влияние на народ, то для продвижения вперед их гнусного дела они поспешили
примкнуть к новому ордену, организатором которого стал Игнатий из Лойолы, под
названием общества иезуитов.
Мы, однако, должны
вкратце обратиться к истории раннего монашества.
Изначальной
формой, в которой дух аскетизма получил развитие в христианской церкви, было,
как мы уже отмечали ранее, не стремление объединения в общины или общества, а
уединение единичных личностей. Они признавали себя призванными к высшей
христианской жизни и подвергали себя, согласно этому воображаемому ими
призванию, строгому воздержанию, аскетизму. Они уходили в пустыни, потому что
там, по их мнению, легче было отвергнуть свои мысли от всего земного, от
наслаждений, восстающих на душу, и посвятить себя полностью ненарушаемому
созерцанию Божьего творения. Мужчины, как и женщины, верили, что необходимо бичевать и истязать плоть постами и лишением всех естественных для плоти потребностей до тех пор,
пока она не превратится в жалкое подобие человека. Поскольку они рассматривали
свое жалкое тело, как препятствующее их духовным стремлениям тяжкое бремя, то
состязались друг с другом в самобичевании. Они довольствовались скудной,
нездоровой пищей, временами совсем не принимали в себя никакой пищи или же
отказывали себе во сне и продолжали это до тех пор, пока естественные силы не
были исчерпаны полностью. Подобно неудержимой заразе распространялось это
новое хитросплетение сатаны. В представлении людей эти таинственные затворники
и отшельники были окружены светом особенной святости. Все было направлено на
то, чтобы выражать почтение такому человеку Божьему. Такое льстивое преклонение
со стороны мирян не могло не вызывать в них духовной гордости и не питать ее.
Уже со времен своего возникновения монашеская
жизнь почиталась так
высоко, что многие избирали ее, усматривая в этом высшее
почетнейшее занятие. Позднее монахи стали объединяться в общины и жить
совместно в отдельных домах, так называемых монастырях. В начале четвертого
столетия обратился в христианство знаменитый
Пахомий, который, подобно
Антонию, был родом из Верхнего
Египта. Некоторое время он вел аскетический образ жизни, но однажды во сне,
как рассказывают, к нему явился ангел и сказал, что он достиг достаточных
успехов в монашестве и теперь должен стать учителем других. Тогда Пахомий
организовал общество, которое выстроило свое жилище на острове Нила. С этого
берет начало совместная жизнь отшельников-аскетов, нашедшая такое ревностное
подражание, что уже до смерти первого основателя имелось восемь монастырей с
тремя тысячами монахами. В начале пятого столетия число монахов достигло уже
более пятидесяти тысяч. Они жили по три человека в келье и были обязаны
оказывать послушание своему настоятелю или отцу. Они носили особенную одежду,
составной частью которой была козья шкура, и желали этим подражать пророку
Илии, который, подобно Иоанну Крестителю, был как бы образцом для монашеского
сана. Они не должны были снимать своей одежды даже на ночь. Спали они на
стульях, которые были устроены так, чтобы их тело сохраняло приличное
правильное положение. Они многократно молились в течение дня, постились в
каждый четвертый и шестой день недели, в субботу и в день Господен праздновали
вечерю. Причащались они молча, так что участвующие в вечере, прикрываясь своими
капюшонами, не видели лица друг друга. Их основным занятием было земледелие,
однако они могли трудиться в некоторых отраслях ремесла. По примеру первых христиан
после Дня Пятидесятницы у них все было общее. Пахомий организовал подобные
общества также и для женщин.
До конца пятого
столетия монастыри находились под надзором епископов. Монахи почитались
лицами, не имеющими духовного звания, и не причислялись к пресвитерам. С
течением времени, однако, увеличивался их престиж. Многие из них занимались
чтением и истолкованием Священного Писания, прежде же всего предполагалось,
что они принесли себя в жертву для наивысшего духовного служения Богу. Поэтому
они пользовались большой благосклонностью народа и имели огромный авторитет.
Таким образом, вскоре между епископами и аббатами возникли зависть и распри и
это привело к тому, что последние воззвали к епископству из Рима, чтобы оно
защитило их от духовных соперников. Римское епископство с радостью предприняло
эти шаги и поставило все монастыри - большие и малые, аббатства и женские
монастыри - под власть римского духовного трона, который в связи с этим
событием пережил обновление и рост власти.
Папство теперь
почти везде имело возможность наладить и содержать своего рода духовную
полицию, которая смотрела на монахов, как на шпионов, выступающих против
епископства и земного начальства. Среди путей и средств, какими римское
епископство позднее достигло власти, господства и главенства, это событие
занимает выдающееся место.
Система монашества вскоре перешагнула через границы Египта. Все великие отцы церкви того времени, как на востоке, так и на западе, поддерживали и защищали безбрачие, таким образом ревностно отстаивая монашество. Иероним, величайший ученый своего времени, требовал этого от обоих полов, особенно от женского. Под его влиянием многие знатные дамы Рима были побуждаемы стать монахинями. Амброзии так высоко поднял сохранение девства, что многие матери из Майланда старались удержать своих дочерей от посещения его проповедей, однако девушки толпами приходили к нему, чтобы он посвятил их стать монашками. Василий ввел монашество в Понте и Каппадокии, Мартин в Галлии, Августин в Африке. Хризостом (Иоанн Златоуст) только мудростью своей матери был удержан от безбрачного отшельничества в Сирии.
Рассмотрим вкратце историю возникновения женских
монастырей.
Уже в самом раннем периоде истории церкви были благочестивые девушки, посвящающие себя в религиозном целомудрии на служение Христу. Долг и обеты, которые они принимали на себя, они все же возлагали сами, и они были свободны в том отношении, вступать или нет в законный брак, не вызывая этим никакого соблазна. Как уже упоминалось, устроителем обществ монахов мужчин, так и женщин, является отшельник Пахомий, которому приписывается авторство правил системы монашества. Уже до его смерти в середине четвертого столетия в одном только Египте насчитывалось двадцать семь тысяч женщин, посвятивших себя монастырской жизни. Его правила для женских монастырей мало чем отличались от правил для мужских монастырей. Монашки также жили совместно, спали в одной келье, однако у каждой из них был столик и шкаф для одежды. Всем предписывались те же самые богослужебные занятия, постоянное воздержание, они должны были строго соблюдать все установленные посты. В отличие от их „братьев", занятых нелегкими полевыми работами, они занимались более легким трудом, то есть шили, пряли, вязали.
Уже в четвертом
столетии таких учреждений было много. Они возникли сначала в Египте, Сирии, в
Понте и в Греции, позднее же - в тех провинциях, где было известно Имя Христа.
Поныне их можно найти во всех католических странах.
Весьма печально
осознавать, что великие учителя церкви, отцы церкви, как их обычно называют,
впали во многие тяжкие ошибки, вернее сказать, в заблуждения. Печально, но
факт, что именно они стали путеводителями народа те, которые в первые столетия
истории церкви вели души в заблуждение, их сочинения поныне продолжают удерживать
в заблуждении некоторые церкви. Кто в состоянии счесть злые последствия их
учений в продолжение последних четырнадцати столетий? Лжеистолкования или лжеприменение
Слова Божьего у этих великих вождей церкви стали правилами, в которых
ясное здоровое изложение истинного учения Евангелия превратилось в редкое
исключение. И тем не менее в своем преобладающем большинстве они пользуются
среди христиан большой благосклонностью и стяжают великий авторитет.
Относительно
монашества каждый непредвзятый наш читатель, который относительно знаком со
Священным Писанием, без труда может уразуметь, насколько те мужи были далеки от
познания помышлений и намерений Божьих и насколько они повреждали Его Слово!
Мы, к примеру, наставлены „умерщвлять дела плотские", но не „умерщвлять
саму плоть". Тело же принадлежит Господу, и мы обязаны заботиться о нем.
„Разве не знаете, - вопрошает апостол Павел, - что тела ваши суть члены Христовы?"
Конечно же, мы знаем, что должны содержать его в порабощении, а это именно как
раз то, чтобы мы заботились о нем (Рим. 8,13; 1 Кол. 6,15; 9,27). И опять же
апостол говорит: „Умертвите земные члены ваши, - и поясняет, что это такое, -
блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть
идолослужение" (Кол. 3,5). Это и есть дела плоти, которые мы должны
умерщвлять практически, однако только на том основании, что Тело умерщвлено на
кресте. „Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями"
(Гал. 5,24). Обратите внимание на то, что это не слово „распинают", как
перевел Лютер, или же „должны распять", но уже распяли. Через Крест она
удалена с глаз Божьих, и мы не должны тем, что осуждаем самих себя, снова
извлекать ее на свет Божий! К тому же в Новом Завете тело представляется храмом
Святого Духа. Стремление же монашества, как и вся суть их постоянного покаяния,
направлена на умерщвление тела и утучнение плоти. „Это имеет только вид
мудрости в самовольном служении, смиренномудрии и изнурении тела, в некотором
небрежении о насыщении плоти" (Кол. 2,23).
Отцы церкви,
кажется, совершенно упустили из виду, что монашество не было объясняемо и
утверждаемо христианством, но своим возникновением оно обязано языческой
философии. Они даже не пытались исследовать Писание так, чтобы постичь
помышления и намерения сердечные. Поскольку они не постигли из Писания
опасности полного растления плоти человеческой, то в самонадеянности пытались
улучшить ее и тем впали во многие заблуждения, как в отношении дела Христова,
так и в отношении суда Божьего над плотью, а также истинного основания
поклонения и вообще всего христианского служения.
Возвратимся же
вновь после этого отступления к основной линии нашей истории.
Феодосии Великий
оставил после себя двух сыновей, которые ко времени смерти отца были
соответственно восемнадцати и одиннадцати лет. Старший получил царство на
востоке, младший же управлял на западе. Состояние римской империи в те времена
было чрезвычайно печальным, вызывающим жалость. На троне восседали два кесаря,
которые были совершенно неспособны держать крепко бразды правления в своих
руках. Вся империя вследствие повторяющихся нападений готов была в великом
смятении и беспокойстве. Однако во всех этих событиях мы видим руку Господа.
Где были теперь гении, куда подевался миф о великолепии и власти Рима? Они
исчезли со смертью Феодосия. Именно в тот момент, когда империя нуждалась в
мудрости, в военном искусстве и других способностях Константина, на троне восседали
двое слабых кесарей. По предведению Божьему, дни империи были сочтены, конец ее
приближался быстрыми шагами.
Вскоре после
смерти Феодосия прославленный вождь готов Аларих попытался утвердиться в
Верхней Италии. Однако Стилиха, энергичный и осмотрительный военачальник
Гонория, после многих кровопролитных боев вытеснил его дикие полчища и заставил
очистить Италию. Пока был жив Стилиха, Алариху не удавалось привести в
исполнение свои далеко идущие намерения и планы. Однако, к сожалению, тот
достойный вождь был убит в 408 году по приказу Гонория, который начал бояться
его растущего влияния и авторитета. Вместе с ним были убиты его сын и многие
его сторонники. С ним исчезла последняя надежда и опора Рима. Для Алариха
наступил теперь благоприятный момент, чтобы провести в жизнь свои планы. Он
вновь напал на Италию и теперь уже, не встречая достойного сопротивления,
достиг Рима. Со времен Ганнибала город никогда не видел у своих ворот иноземных
захватчиков. Мы не сомневаемся в том, что Аларих был слугой Бога, предопределенным
на то, чтобы произвести правый суд над народом, который запятнал себя кровью
Его святых. Несколько лет тому назад он повел свои мощные войска на Грецию,
опустошил ее плодородные поля, ограбил и опустошил Афины, Коринф, Арго и
Спарту. И теперь он стоял у стен города, который богохульно был назван „вечным
городом". Правда, на этот раз за огромную сумму денег он отступил от
города, но лишь для того, чтобы вновь явиться сюда через год и в 410 году
предать город на мародерство и разбой своих разнузданных солдат. Так пал
виновный проклятый город, который господствовал почти над всем миром и поедал
его, его постиг суд Божий. Никакая рука не поднялась, чтобы заслонить его,
никто не оплакивал его судьбу.
Оставим на долю
мирских историков описывать подробности его падения и окончательного
уничтожения римской империи, мы же ограничимся краткими замечаниями, что такие
богатейшие страны Европы, как Италия, Галлия, Испания были опустошаемы
последователями Алариха. Особенно буйствовал Аттила, грозный царь гуннов,
царствовавший в 433-454 годах, а нападения варваров способствовали образованию
повсюду новых царств. С 478 годом заканчивается история четвертого мирового
государства, великой римской империи, просуществовавшей двенадцать столетий.
Теодерик, царь
готов, как военачальник и государственный деятель, так и отличный вождь,
восстановил вновь период мира и благополучия, стер следы кесарского правления
и превратил Италию в государство.
Нам дана
привилегия в описанных событиях падения западно-римской империи и разделе ее
территории между ордами варваров видеть исполнение пророчеств из Священного
Писания и изумляться исполнению намерений Вседержителя Бога. Такое обозрение
может вызвать в нас глубокое сострадание к нашим ослепленным соземлянам. Сам
Господь однажды пролил горькие слезы, глядя на Иерусалим, обреченный на
истребление. Однако мы обязаны рассматривать историю в истинном свете Слова
Божьего, не Писание должно быть исследуемо в сомнительном свете истории, как
это не раз пытались сделать, да и ныне пытаются, а сама история в истинном
свете Писания. На основании Слова Божьего мы можем с раскрытой книгой истории
быть блаженными в присутствии Его, укрепленными верой в превосходящее
преимущество Царства Божьего над всякими земными прелестями. „Итак, мы, приемля
Царство непоколебимое, будем хранить благодать, которою будем служить
благоугодно Богу, с благоговением и страхом" (Евр. 12,28). После падения
Рима всем стало ясно, что христианство далеко превзошло могущественное язычество.
Во время, когда суды Божий разразились над Италией с всесокрушающей силой,
уничтожая железное правление империи, церковь не потерпела никакого вреда,
более того, она была предназначена защищать других. Как однажды ковчег Ноя при
подъеме воды всплыл на поверхность и не потерпел вреда от множества вод, так и
церковь была сохранена в безопасности от ярости нападений варваров. Нет ни
единого известного случая, чтобы варвары приняли бы древние религии греков или
же римлян, неизвестно также, остались ли они верны суевериям своих предков или
в той или иной форме приняли христианство. Среди треволнений этого мира, в
становлении и исчезновении тиранов и мировых господств для грешников нет иного
убежища, нет иной опоры, чем Скала вечности, Самого Иисуса Христа. „Блажены
все, уповающие на Него" (Пс. 2,12). Господь позаботился о безопасности
Своих предшествующим обращением тех, кто завоевывал империю.
Весьма
интересно и радостно созерцать, как Господь может обращать гнев людской во
славу Своего Имени и из явного зла извлекать пользу для Своего народа. Во время
правления Галлия в 268 году ордами готов было уведено в плен большое число
граждан римских провинций. Среди них находились также многие христиане,
некоторые из них относились к духовному сословию. Их земные властители влекли
их в свои поселения как рабов, а Господь с неба посылал их туда как миссионеров.
Они возвещали языческому народу Благую Весть Евангелия, и многие были обращены.
То положение, что они могли на никейском соборе выступить в лице своего
епископа по имени Феофил, представляет явно возможным, что число христиан
чрезвычайно быстро возрастало и что они определялись и упорядочивались по
поместным церквам.
Улфила, обычно называемый
апостолом готов, заслуживает благодарной памяти потомков, особенно христиан.
Он изобрел в середине четвертого столетия греческий алфавит и затем перевел
Священное Писание на свой родной язык. Правда, он исключил из перевода обе
книги Царств и книги пророков, потому что он страшился того, что их воинствующее
содержание может послужить оговоркой и оправданием диких поступков для
беспощадно жестоких готов. Готы вначале, кажется, твердо и с детской простотой
держались христианства, однако затем арианизм обрел среди них многих
сторонников, особенно после того, как среди них поработали некоторые арианские
епископы, которых изгнал Феодосии из их епархий.
Аларих и его
готы относили себя к христианству. Их разрушительная ярость главным образом
была направлена на языческие храмы, обращались при этом с церквами они с
большой осторожностью. В этом также проявляется великое милосердие Божие над
Своими. Они при наступлении варваров просто-напросто убегали в свои церкви,
собирались там со всеми семействами и находили там место убежища. Серьезная,
твердая вера Улфилы в гармонии с его беспорочным хождением принесли ему любовь,
уважение и доверие народа. Готы верою приняли учения Евангелия, которое он
проповедовал и возвещал среди них, так что они уже перед завоеванием империи в
своей стране научились исповедовать религию тех, которых позднее покорили, по
крайней мере, почитали ее. Здесь мы видим исполнение слов апостола Павла в
Послании к Римлянам: „... Оно (благовествование Христово) есть сила Божия ко
спасению всякому верующему, во-первых иудею, потом и еллину" (Рим. 1,16).
А также: „Я должен и еллинам и варварам, мудрецам и невеждам" (Рим. 1,14).
Цивилизованные римляне, как и дикие скифские народы и германские племена, были
приведены под власть спасающей силы Евангелия.
Обращение
Хлодвига, известного французского короля, связано с непосредственными и
косвенными последствиями для истории Европы, а также и церкви, источником
важных событий пятого столетия.
Франки,
германское племя, поселились на севере Франции вблизи Камбрая, в окрестности,
которая была известна далеко за своими пределами из-за гробницы и чудотворных
реликвий Мартина из Тура. Хлодвиг был язычником. Его жена Клотильда уже в
раннем возрасте приняла католическую веру, долгое время тщетно старалась
склонить своего мужа к христианству. Однажды он попал в большое затруднение со
всем своим войском во время битвы с германцами и в великой нужде обратился к
Богу Клотильды, объясняя это тем, что его боги оставили его в такой серьезный
момент и что он хочет обратиться в христианство, если только Бог Клотильды
поможет ему победить. Тотчас после этого решения битва для него приняла
благоприятное развитие, враги были поражены, и Хлодвиг остался верен своему обету
и принял крещение в праздник Рождества Христова в 496 году епископом
Ремигиусом. Три тысячи воинов последовали его примеру и объявили тотчас, что
принимают религию их короля.
Хлодвиг
подражал примеру Константина. Он увидел, что принятие христианства благотворно
действует на его политические интересы, и потому принял его, во всяком случае,
в его жизни ничего лучшего не происходило, чем это обращение. Он имел дух
завоевателя, был смел и жесток, притом безгранично тщеславен и честолюбив. Из
малоизвестного франкийского главаря, владевшего лишь небольшой территорией
страны, он стал основателем великой французкой монархии. И после того, как он
примкнул к католической вере и связал себя с папством, он стал поборником
католицизма и был признан единственным регентом на западе, так как его
современники-вожди предпочитали арианизм, как, например, Аларих, смелый
покоритель Рима, Кенсерик, покоритель Африки. Теодерик Великий, король
итальянский и большое число ломбардийских правителей были арианцами.
Французские же короли, начиная от Хлодвига, назывались „старшими сыновьями
церкви".
Для
исследователей пророчеств интересно видеть, что к тому времени пять или шесть
царей-варваров господствовали над прежними областями римской империи. С тех
пор эта империя исчезла как таковая, она умерла и должна оставаться в
состоянии смерти до своего восстановления в последние дни по словам Господним
(Откр. 13,17).
Прежде чем мы
закончим период пергамской церкви, нам нужно вникнуть во внутреннее состояние
церкви в конце этого периода борьбы между пелагианскими еретиками и
несторианцами. Всеобщее признание христианства, как легко можно это
представить, имело следствием все возрастающую пышность богослужения. С
большой расточительностью строились великолепные церкви, превосходно
оснащались, епископы облекались в роскошные одеяния, они вводили многие новые
церемонии, много внимания обращали на музыку, которая постоянно развивалась и
совершенствовалась. Это развитие стремились оправдать теми же аргументами,
которыми и ныне стремятся строить церковные уставы: желали через церемонии
сделать христианство более приемлемым для язычников, превзойти их религию
внешним блеском. На протяжении четвертого и пятого столетий мало-помалу начали
жечь свечи средь бела дня, воскуряли фимиам, устраивали торжественные шествия,
развешивали иконы и вводили другие бесчисленные новшества. Это приводило к
тому, что в церковь привлекались многие и входили в нее, абсолютно не понимая
своего нового состояния, их сердца были полны языческих взглядов, развращены
идолопоклонническими нравоучениями. Мосхайм говорит об этом периоде времени
так: „В то время как благосклонность кесаря стремилась продвинуть христианство
вперед, епископы затемняли его истинную сущность показной необдуманной
„праведностью" и угнетали его силу умножением различных обрядов и
церемоний."
Введение
церковных обрядностей воскрешает дух религиозности и разоряет простоту веры.
Водительство Духа Святого устраняется внешними формальностями и учит людей
успокаиваться на собственных добрых делах, пренебрегая совершенным делом
Христа. Таким образом, Слово Божие практически устраняется, Дух Святой огорчается,
и сердце попадает под власть сатаны. Когда вера действенна, Слово Божие
принимается за основу и душа вверяет себя полностью под водительство Духа
Святого, то внутренний человек укрепляется и утверждается в духовной жизни, наущения
сатаны уже не находят доступа к нему. Сатана - зоркий наблюдатель за душами в
различных обстоятельствах, как и за всей церковью верующих. Он знает, когда
его искушения против отдельных личностей верующих или против всей церкви будут
иметь успех. Он поджидает подходящего момента и знает, когда наступает его
время. Как только он видит, что душа принимает неверное направление, он
ласково заигрывает с ней, прельщает ее и стремится удержать ее на неверном пути
и дальше завести в заблуждение. Истинно серьезное предупреждение для всех нас!
Состояние
церкви в начале пятого столетия было таково, что противнику удалось воздвигнуть
новую ересь, из-за чего разгорелась новая борьба, которая продолжается поныне в
меньшей или в большей степени. Это пелагинизм. Если ересь арианизма,
поныне губительно действующая на церковь и посягающая на Божественность Иисуса
Христа, возникла на востоке, то пелагинизм возник на западе и занят
человеческой падшей природой и ее отношением к Богу.
Пелагий был монахом из большого монастыря в Бангоре из Валеса и, вероятно, был первым британцем, который занимался теологией. Его настоящее имя было Морган. Его единомышленником был Гелестий, ирландец королевского происхождения, он был молод и смел, как и Пелагий, однако не настолько хитер. Эти двое посетили Рим, завели там знакомство и вошли в близкие отношения с аскетами, которые там находились и были наиболее почитаемы, и хитро, скрытно, с большой осторожностью распространяли среди них свои взгляды. После же падения Рима в 410 году оба они направились в Африку и там открыто выступили со своим лжеучением.
Пелагий, по
всей вероятности, не имел желания вводить новую систему учения, а более думал о
том, что, по его мнению, могло стать носителем нравственности и выступить
против мирского духа между его братьями. Он утверждал, что человек обладает
внутренней силой, которая делает его способным исполнять волю Божью и достигать
наивысшей ступени святости. По этому направлению его воззрений сформулировалась
определенная строгая, хорошо продуманная теологическая учебная система. Его
полностью фальшивые взгляды были плодом строгого аскетизма. Если Священное
Писание все доброе в человеке относит только к благодати Божьей, то Пелагий с
этим в относительном смысле соглашался, однако в его представлении благодать
Божья была внешним средством, возбуждающим усилия людей. Действие небесной
благодати в сердцах, а также деятельность Святого Духа он почитал ненужными.
Это привело в его учении к тому, что грех наших первых прародителей осквернил
только их самих и что теперь вновь рождающийся человек так же беспорочен и
свят и наследует такую же нравственную силу и чистоту, как и Адам, когда Бог
создал его. Это и тому подобные, истекающие из этого учения, особенно аксиома
о свободной воле человека - „свободная власть избирать между добром и
злом" - тайно распространяли Пелагий и его единомышленник Келестий в
Риме, в Сицилии, Африке и в Палестине. Однако их учение повсеместно было
отвергнуто и нашло доступ только на Ближнем Востоке, так как Иоанн, епископ
иерусалимский, и приверженцы Оригена были согласны с этим учением. Иоанн взял
Пелагия под свою защиту и разрешил ему открыто исповедовать свое учение и
собирать вокруг себя учеников*.
* Основное заблуждение Пелагия состояло в том, что он отрицал полную, абсолютную испорченность человека, которая передается нам через грехопадение Адама и которая снимается с нас только через смерть и воскресение второго Адама. По его утверждению, все люди свободны, притом свободны не только от вечного пленения, но и в самой природе своей свободны в выборе добра и зла. Таким образом, он отрицал внутреннее рабство греху и в самой благодати относительно христианства он видел не более прощения того или другого отдельно взятого греха, но абсолютно упускал из виду истину о сотворении новой твари, о силе тех которые от Бога родились и потому не делают греха (1 Иоан. 3,9). Пелагианская система, таким образом, не оставляет ни малейшего места для истины, что всякий человек находится в погибели и спасется только верою. Фактически, утверждалось, что человек находится в состоянии невиновности, подобно состоянию Адама до его грехопадения, до тех пор, пока он лично согрешит и из-за этого станет виновен. Пелагианисты отрицали причастность человечества к греху Адама и видели в нем лишь плохой пример. В то время, как истина о нравственной развращенности человека лишалась силы и всякая связь его с Главой порывалась, естественные и сверхъестественные дары человеческие ставились под идею о благодати. Вследствие этого совесть, закон и Евангелие, как и другие различные методы, рассматривались как восходящие ступени праведности, средствам же и действию Святого Духа приписывался успех лишь в той мере, в какой они, во всяком случае, находились в связи с благосклонностью воли. Таким образом, спасение через Христа если и не корректировалось, то, во всяком случае, возвышалось и преображалось человечеством. Сам Христос превращался только в совершенный образец праведности.
Августин, известный епископ из
Гиппо, великий евангельский свет на западе, влиятельнейший христианский
писатель на латыни, своим пером начал бороться в это время с Пелагием и
Гелестием, и именно ему принадлежит слава сосуда Божьего, Его избранного орудия
в борьбе против этой ереси, в препятствии дальнейшему распространению
пелагианизма. Он был подготовлен к этому великому делу необычайным покаянием и
глубокими духовными упражнениями под водительством Самого Господа. Всевидящий
Бог, таким образом, в тишине воздвиг свидетельство против Пелагия и его ереси -
учение о Божественной благодати в таком ясном и гармоничном со Священным Писанием
изложении, что оно было таким же, как и во дни апостолов, в истинном, святом и
смиренном воззрении. Под предводительством Августина церкви на западе
настойчиво боролись со лжеучениями и ересью на соборах, в книгах и посланиях.
Церкви в Галлии, Британии и в самой Сирии удушали спор в самом начале, и кесари
поддерживали их усилия своими указами и наказаниями, однако фундаментальные
основы пелагианизма не могли быть истреблены полностью, и ныне они действенны в
различных формах и оттенках.
Вместо досконального разбора истории этой ереси шаг за шагом мы лучше попытаемся вкратце исследовать, что говорит писание об этих двух основополагающих вопросах и чему оно учит на этом основании. До сих пор, пока споры о божественных принципах строятся на человеческих взглядах или мнениях, конца этому просто не видно. Но как только Слово Божие возводится в должный авторитет, спор тотчас прекращается. Человеку веры порою достаточно нескольких строк из Слова Божьего для пояснения спорного вопроса.
Учение,
заложенное в бесчисленных своих формах в основу пелагианской системы, говорит,
что в падшей природе человека есть еще нечто доброе и человек как таковой
имеет власть избирать доброе и отвергать злое. Эта система отрицает полную
испорченность человека и исключает всякое помышление о божественной благодати,
так как она со свободной волей человека несовместима. Но что говорит об этом
Писание?
В Бытие 6 Бог
уведомляет нас, что Он думает о падшей природе человека: „И увидел Господь, что
велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их
были зло во всякое время." „И воззрел Бог на землю, и вот она растленна,
ибо всякая плоть извратила путь свой на земле." Обратим внимание на то,
что здесь сказано не какая-то определенная плоть но „всякая
плоть" извратила путь свой на земле." Таков приговор Божий о
всяком человеке, и в то же время Он являет Свою безграничную благодать, чтобы
пойти навстречу такой растленной природе человеческой. Он проявляет заботу о
построении ковчега спасения, а затем обращает к человеку безоговорочное
приглашение: „Войди ты и все семейство твой в ковчег." Крест есть сильное
выражение связанной и явленной ковчегом истины. В нем, как ни в чем другом, мы
видим приговор Божий человеческой природе со всем злом и растлением ее и в то
же время - откровение Его любви и благодати во всей Его полноте и спасающей
силе.
Чему нас учит 6
глава Бытия и крест Христов, проходит по всему Писанию. Обратимся, к примеру, к
Рим. 5 и Ефес. 2. В этих главах нам сказано, что мы в природном состоянии
„немощны", „мертвы" в грехах и преступлениях наших. В первой части
Послания Римлянам апостол очень тщательно показывает растление человека и
святость Божью, в пятой же главе он раскрывает проявление любви Божией в великом
факте распятия Христа ради нас. „Ибо Христос, когда мы были еще немощны, в
определенное время умер за нечестивых." Однако, что же означает выражение
„в определенное время"? Во всех испытаниях, в какие ввергал его Бог,
человек доказал, что он не только растлен, но и немощен, абсолютно неспособен
делать что-либо угодное Богу. Давая ему закон, Бог указал ему путь и дал
возможность, через которую он смог бы наследовать жизнь, но человек не имел
силы освободиться от своего печального состояния как грешника. Как, однако,
смиренна и спасительна истина Божья! Очень хорошо признавать наше погибшее
состояние! Лжетеология и гордая философия мира стремятся окончательно отвергнуть
это! Однако именно это состояние людей было тем, - да будет превознесено Его
святое Имя! -что дало Ему возможность проявить Свою спасительную благодать!
Иисус умер за погибших грешников, „Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что
Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками". Человек ныне либо
испытает и примет через веру спасение Божье, либо ожесточится в своем неверии и
тогда будет иметь дело с праведным судом Божьим, „золотой середины" здесь
быть не может. То, что „Христос умер за нас, когда мы были еще
грешниками", есть полнейшее доказательство нашего погибшего состояния и
изобилующей благодатью любви Божьей" (Рим. 5,6-10).
В Ефес. 2 дело
касается не только нравственного разложения человека, но и самой смерти. „И
вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим... оживотворил со Христом."
В Послании к Римлянам человек представлен как немощный и нечестивый, как
грешник и враг, здесь же - духовно мертвый. Это есть наихудший род смерти, ибо
она производит зло и нечестие. „В которых вы некогда жили по обычаю мира сего,
по воле князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сынах
противления. Насколько бескомпромиссно исключает это наставление ту
„высокочтимую свободу" человека избирать между добром и злом! Человек от
природы стоит, как мы здесь видим, под господством демонов, он есть раб сатаны.
Он более склонен почитать себя нечестивым, нежели немощным. Он с упоением
хвалится своими воззрениями в духовном отношении, своей независимостью и
способностью избирать между добром и злом.
Излюбленным
поучением Пелагия, основным положением его системы было: „Поскольку человек
способен грешить, постольку он способен отличать доброе от злого и при этом
имеет власть желать доброго и исполнять его. Такая свобода воли является
составной частью природы человека, так что он никак не сможет лишиться
ее." Мы напоминаем это лжепонятие лишь потому, что это весьма близко для
сердца природного человека, и нам самим до обращения часто было тяжко
освободиться от такого понятия. Это весьма большое препятствие на пути
благодати Божьей по отношению к душам. Когда человек мертв в грехах, все
должно исходить только от Бога и являться только Его делом. Бесспорно,
существует большая разница в том, какими путями и средствами человек исполняет
„желания плоти и помыслов". Один исполняет это под благовидностью
нравственности, другой же живет в явном грубом нечестии, кто-то имеет
добродушное, отзывчивое сердце, когда другой преисполнен беспричинной ненависти
и злобы ко всем. Однако основной вопрос в том, на каком основании находится
человек и чем он руководствуется. Желает ли его сердце исполнять волю Божью?
Конечно, нет! В его сердце нет места для Бога. Через него действует сила
сатаны, и он водит его путями тленного мира. „Никакой слуга не может служить
двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному
станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и
маммоне" (Лук. 16,13).
Почему и каким
образом человек ответственен? Он ответственен признать, что Бог праведен и
истинен и что он должен подвергнуть свою природу и свой характер Божьему суду,
как бы ни казалось это унизительным для него. „Если мы принимаем свидетельство
человеческое, свидетельство Божье больше" (1 Иоан. 5,9). Исследуй гнусный
образ, который создал Бог человеку, и признай при этом: это мой собственный
образ, это есть то, что я сотворил и что я есть! Спасение дается через веру, не
через волю, избрание или же дела! Нет, но единственно через веру: „Ибо так
возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в
Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы
судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него... Суд же состоит в том, что свет
пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их
были злы" (Иоан. 3,16-19).
Кто сможет
отрицать, что благодаря такому проявлению Божьей благодати во Христе возникла
ответственность, и притом ответственность самого торжественного и определенного
рода? Неверующий осуждается Богом. Такой человек предпочитает темноту и
отвергает свет, чтобы иметь возможность продолжать жизнь во грехах. Это есть то
обвинение, которое возлагается на него Самим Богом, и может ли быть более
справедливое и убедительное основание для приговора? Невозможно! Да будет
благословенным жребием для всех читающих эти строки склониться под приговором
Священного Писания в покорности и смирении и занять место погибшего грешника.
Лишь тогда Он может принять нас в величии Своей милосердной любви и благословить
всеми теми благословениями, которые Христос, Спаситель мира приобрел для
погибающих!
Секта несторианцев играет значительную роль в истории церкви. Основателем ее был сириец, и потому ее называют также „сирийцы". В Сирии они и ныне широко распространены, хотя нередко подвергались разбойничьим нападениям толпы. В 1843 году тысячи мужчин, женщин и детей в горах Курдистана были вырезаны курдами, а дома их разорены и разрушены*
* Такая
резня неоднократно повторялась и в последующие годы. (Прим, переводчика.)
Нестор, сирийский монах, пресвитер
антиохийской церкви, был весьма знаменит и прославлен своей строгостью в жизни
и захватывающей силой своих проповедей. Он был постоянно окружен бесчисленным
множеством слушателей, так что вскоре стал любимцем народа. В 428 году его
избрали патриархом Константинополя. Однако монастырское воспитание было плохим
приготовлением для вступления на такой важный пост общественный жизни. Едва он
вступил на этот пост, как с неистовой ревностью начал выступать против разного
рода еретических течений. Это была ревность более нетерпимости и
невыдержанности монаха, нежели духа снисходительности и долготерпения истинного
христианина. В своей речи по случаю вступления на эту высокую должность он
обратился к кесарю Феодосию с торжественными выражениями, как, например: „Дай
мне землю, очищенную от всякого рода ересей, и я дам тебе в вознаграждение за
это небо. Помоги мне побороть ереси, то я помогу тебе побороть персов."
Однако вскоре после этого Нестор сам был обвинен в ереси.
Новый епископ
вскоре начал вести войну против еретиков с величайшим насилием и жестокостью.
Он умел так привлекать к себе народ, так возбуждать его, что напал на
арианистов, побил многих из них, разрушил их церкви, многие другие секты также
подвергались гонению. Таким своим поведением Нестор воздвиг против себя
бесчисленных врагов даже из среды так называемых правоверных, которые искали
возможности свергнуть его и вскоре добились в этом успеха. Анастасий,
пресвитер, который проводил Нестора из Антиохии в Константинополь и был его
ближайшим другом, в своей открытой речи бичевал обычай говорить о Деве Марии
как о Матери Божьей. Это с спариваемое им выражение было, однако,
вошедшим в обычай и традиционным, многие знаменитые, известные в народе мужи
одобряли это. Тем не менее Нестор выступил в поддержку воззрений своего друга,
сильно его защищал, оправдывал его утверждения в своих речах. Многие одобряли
его в этом, однако другие ополчились против него и его друга с великим
ожесточением. Особенно великим было волнение в самом Константинополе. Оно
разгорелось до такой степени, что Нестор в заключение был всенародно обвинен
своими противниками в ереси. Так печальный спор разгорелся ярким пламенем.
Едва ли
когда-либо возникал такой спор о вопросах учения, в котором противоборствующие
партии были так близки во многих своих воззрениях. Обе партии признавали
никейский символ веры и исповедовали его, обе верили в абсолютную
Божественность и совершенную человечность Господа Иисуса. Но поскольку Нестор
категорически отвергал выражение „Матерь Божья", его враги, и особенно Кирилл
(см. ниже), утверждали, что его учение о воплощении Господа нездорово. Это
выражение, которое было употребляемо всеми учителями прошлых столетий, не
должно было значить, что Дева наделила Господа Божественной природой, Он
должен был соединить Божеское и Человеческое в Одной Личности: Младенец,
родившийся от Девы, Сын, данный нам (Ис. 9,6), был Бог, открывшийся в Плоти.
Нестора обвиняли в том, что он видит в Господе только Человека, и учит тому и
настаивает на том, что после воплощения Спасителя в образ Человека Дух в Нем
пребывал не иначе, как в бывших издревле пророках. Правда, сам Нестор до конца
своей жизни решительно выступал против такого мнения. По-видимому, эти
утверждения он сам вложил в уста своих противников, потому что то тут, то там
необдуманно и двусмысленно выражался об этих спорных вопросах.
Кирилл,
тогдашний епископ Александрии, выступал в этом споре как великий поборник православия.
Все составители истории единодушно утверждают, что он, вне сомнения, был
ортодоксальным, то есть православным. Его обвиняют, что он завидовал
возрастающей власти и авторитету константинопольского епископа, а также был
самонадеян и надменен и мало смыслил, что делает, и не отдавал отчета в своих
поступках. Против еретиков он выступал так же жестоко, как и против Нестора. Он
преследовал новаторов (обвинителей) и изгнал иудеев из Александрии. Старшие
епископы могли бы здесь показать истинную и праведную ревность. Однако они
совершенно забыли свою обязанность обуздывать и сдерживать его, а наоборот,
давали волю страстям человеческой натуры.
Кирилл вначале
втянулся в спор из-за открытия, что копии проповедей Нестора были
распространены среди его монахов в Египте и что в них избегалось выражение „Матерь
Божья". Он порицал таким образом как самих монахов, так и Нестора, и
объявил их учение ересью. Это вызвало недовольство противоборствующей партии,
обе стороны впали в гнев, и разгорелись жесточайшие страсти. Однако Кириллу
благодаря своему лукавству удалось мало-помалу застраховать себя
благосклонностью Гелестия, который в то время был епископом в Риме. Когда
Нестор узнал это и увидел, что перед ним возникли большие трудности, то он потребовал
всеобщего собора. Его просьба нашла благосклонное внимание, потому что и его
противники уже раньше его просили подобного собора. Кесарь Феодосии повелел,
чтобы собор состоялся в Ефесе в 431 году. Он состоялся в июне того года и
известен под названием третьего всеобщего собора. Кирилл на основании
достоинства епископского сана был председательствующим на соборе. Мы воздержимся
от подробного описания бурного заседания. Несмотря на энергичные выступления
друзей Нестора, изворотливому Кириллу удалось совместно с преданными ему
епископами принять постановление, которое объявляло его противника
богохульником. Нестора лишили сана епископа и исключили из коллегии
священства. Где-то двести епископов подписалось под этим постановлением, но
для большинства историков остается открытым вопрос: действительно ли Нестор
был виновен в заблуждении, в котором его обвиняли. Однако все единогласно
утверждают, что он был пылким и горячим в своих речах и был весьма горд своим
ораторством. Он придавал мало внимания писаниям первых отцов и был склонен
видеть во всех их трудах ересь, уклоняющуюся от догматического стиля выражения,
к которому он был привычен с детства. Несмотря на все это, сейчас весьма трудно
определить, кто же из них был главным зачинщиком спора: он или Кирилл.
Нестор умер в
изгнании, вероятно, в 450 году. Ничего определенного ни о его конце, ни о его
последних годах жизни не известно
Собор в Ефесе
состоялся не для того, чтобы положить конец печальному спору и острым распрям и
таким образом водворить и восстановить мир в церкви, он только умножил
замешательство. Иоанн, епископ из Антиохии, вместе с некоторыми
ближневосточными епископами обвинил Кирилла и его друзей в том, что они в деле
Нестора были очень предвзяты и поступили с непристойной поспешностью. На
основании этого возникли новые распри и новая ересь, называемая „евтихионизмом",
которая двадцать лет волновала и будоражила ближневосточные церкви.
Евтих, аббат
одного из монастырей Константинополя, в пылу своего противоборства против
несторианства впал в другую крайность. Он был обвинен в лжеучении о воплощении
Христа и объявлен еретиком. Это привело к следующему собору, который состоялся
в Халцедоне в 451 году и был наименован четвертым всеобщим собором.
Подробности этого спора переходят границы нашего исследования, которое должно
заниматься лишь вопросами, представляющими всеобщий интерес.
В следующей
части наше внимание будет обращено на все возрастающую мощь и самомнение
римской церкви. С появлением Льва Великого, который был епископом в Риме в
440-461 годах, мы считаем период пергамской церкви законченным. Он был
основателем папского владычества и господства. Вновь последовали мрачные,
бурные времена, и, приступая к разбору, мы желаем обновить себя обращением к
божественному путеводителю, к пророчеству истории церкви Божьей на земле и
предать себя под его руководство.
„И ангелу
фиатирской церкви напиши: „Так говорит Сын Божий, у Которого очи, как пламень
огненный, и ноги подобны халколивану: Знаю твои дела, и любовь, и служение, и
веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых. Но имею
немного против тебя, потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя
пророчицею, учить и вводить в заблуждение рабов Моих, любодействовать и есть
идоложертвенное. Я дал ей время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась.
Вот Я повергаю ее на одр и любодействующих с нею в великую скорбь, если не
покаются в делах своих. И детей ее поражу смертью, и уразумеют все церкви, что
Я есмь испытывающий сердца и внутренности, и воздам каждому из вас по делам
вашим. Вам же и прочим, находящимся в Фиатире, которые не держат сего учения и
которые не знают так называемых глубин сатанинских, сказываю, что не наложу на
вас иного бремени. Только то, что имеете, держите, пока приду. Кто побеждает и
соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их
жезлом железным, как сосуды глиняные они сокрушатся, как и Я получил власть от
Отца Моего. И дам ему звезду утреннюю. Имеющий ухо слышать да слышит, что Дух
говорит церквам" (Откр. 2,18-29).
Не требуется ни
особенного духовного познания, ни подробного исследования истории церкви,
чтобы увидеть, что в этом послании представлено средневековое папство. Ефес
обозначает оставление первой любви, Смирна - гонение римской властью, Пергам -
учение Валаама, которое увлекло церковь и смешало ее с миром. В Фиатире же
проявилось намного худшее: печальные, но неизбежные последствия этого
нечестивого смешения. Как могло бы это быть иначе, если все исполнившие внешний
ритуал крещения почитали себя рожденными от Бога?! Дверь была открыта настежь,
так что опустошитель и губитель беспрепятственно мог проникать в церковь Божью.
Всякое свидетельство о ее небесном характере и о ее отделении от мира
прекратилось. Слова Христа, адресованные к ее ученикам: „Они не от мира, как и
Я не от мира," - уже к ней не могли относиться в полной мере. Правда,
внешне христианство добилось больших побед: крест был украшен теперь золотом и
драгоценными камнями. Однако в этом проявлялась слава мира, но не слава
распятого Христа. Воистину, мир одержал победу, и церковь была полностью
унижена.
Один Господь мог верно
взвесить все чудовищные последствия подобного состояния. Его око видело
развращенность, идолослужение, гонения в так называемое „мрачное
средневековье", отличным примером которого являлась церковь в Фиатире.
Подойдем же поближе к содержанию послания к этой церкви.
1. Вначале на
наше внимание претендуют титулы, которыми Господь выставляет Себя перед нами.
Они полны захватывающих поучений для немногих верных того времени, когда
основное Тело Христа растворилось с миром. Господь представляет здесь Самого
Себя так: „Сын Божий, у Которого очи, как пламень огненный, и ноги подобны халколивану."
Когда Петр исповедовал Его, говоря: „Ты -Христос, Сын Бога Живого," -
Господь ответил Ему: „Ты - Петр (камень), и на сем камне Я создам церковь Мою,
и врата ада не одолеют ее" (Матф. 16,18). И сейчас Он напоминает Своим,
взирая на грядущие события, об этом несокрушимом фундаменте церкви. В то же
время Он являет Себя со знамением Божьего Суда. Пламень огненный есть
символ всепронизыеающего суда Божьего. Очи, как пламень огненный,
означают всевидящий суд, а блестящая медь (халко-ливан) - строгость суда.
Характер, который Господь здесь принимает, символизирует, с одной стороны, возвещение неизбежности суда над лжепророками и увлеченным ими отребьем из детей погибели, свидетельство их заблуждения и смерти. Иезавель была не только пророчицей, но и матерью. Она своим лжеучением увлекала и заблуждала народ Божий и убивала тех, кто не поддавался ей и не давал себя увлечь. В то же время она своим развратом создавала целые толпы порочных людей, так сказать, исчадие ада. Это мучительнейшим образом проявилось в мрачные времена средневековья, состояние иезавельской натуры в церкви явилось на свет дня. Эта лжепророчица судействовала в церкви, как в своей личной резиденции, возвещала всему миру о своей непогрешимости и беспорочности, и во всех делах веры требовала полнейшего и безоговорочного поклонения ей. Подчиниться ее требованиям означало быть неверным Христу, противостать же богохульным Требованиям ее значило обречь себя на страдания и смерть.
2. Пока притязания Рима становились все выше и
выше, мрак все гуще и гуще, многие святые Божий начали с возросшей ревностью
посвящать себя Христу и Его заповедям. Лозунгом христиан постоянно должен был
быть: „Что принадлежит Христу и что нравится Ему!" Тотчас он должен
ответить для себя на вопрос: „Чем обязан я и что я должен Превознесенному в
этом мире?" В то время всеобщего отпадения от многих верующих явно
исходила духовная энергия, достигшая такого расцвета, какого не было видно еще
со дня апостолов. Это есть дивная благодать Божья, небесный луч Его любви,
который пронизывает мрак именно во времена тягчайших испытаний и выявляет Его
истинных святых, выставляя их на свет дня. Мы не в состоянии постоянно
прослеживать этот золотой
луч в истории церкви, но очи и
сердце Божие постоянно различали это даже во времена подавляющего нечестия.
Послушаем однако, что Сам Христос говорит по этому поводу: „Знаю твои дела: и любовь,
и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше
первых." Со времени первых дней церкви в Фессалониках мы не встречаем такого верного
свидетельства и такой
преданности. Все же может быть,
что верность тех верующих через нечестие окружавших их Господу казалась тем
драгоценнее, заслуживала Его благосклонность и побуждала Его похвалить их. Ни
единое сердце, верно бьющееся во славу Его во дни испытаний, не останется вне
Его внимания, без Его награды!
3. Воистину Господь благоволит вначале
перечислить все доброе и достойное похвалы в Своих детях и признать это, однако
Он не промолчит и о том зле, которое подмечает Его всевидящее око. Верующие тех
дней были в опасности быть увлеченными лжеучением, втянутыми во зло религиозной
системы Иезавели. Потому Он говорит: „Имею против тебя, что ты попускаешь
женщине Иезавели, называющей себя пророчицей; она и учит и вводит в заблуждение
Моих рабов, чтобы они блудили и ели идоложертвенное" (с греч. перевода).
Несмотря на верность многих серьезных христиан, в Фиатирах, или же в
средневековой церкви духу зла разрешалось открыто распространяться:
„Попускаешь женщине Иезавели." Это, конечно же, огорчало сердце Господа и
давало ход его судам.
Обратим
внимание на то, что „женщина символизирует всеобщее состояние, тогда как
„мужчина", в противоположность этому - ответственную деятельность. Валаам
и Иезавель есть символические имена. Тот был среди верующих деятелен, как
соблазнитель, эта же обосновалась в церкви и претендовала на беспрекословное
признание ее власти. Это уже шло намного дальше, чем само нечестие Валаама. Нам
всем хорошо известно, какой кровожадной, чудовищной тиранкой была Иезавель,
когда восседала на троне Израиля. Она ненавидела и преследовала Божьих
свидетелей, вдохновляла и защищала идолослужителей: языческих священников и
пророков Ваала, была жестока и насквозь испорчена, все окружающее ее находилось
в запустении и замешательстве. Господь избрал ее имя для того, чтобы охарактеризовать
всеобщее состояние церкви во времена средневековья. Он, Чьи очи, как пламень
огненный, видел в Фиатире зародыш всего того, что в позднейшие дни должно было
принести злые плоды, и Он наставляет Своих твердо держаться того, что они
унаследовали, а именно Его Самого. „Не наложу на вас иного бремени, только то,
что имеете, держите, пока приду." Поскольку это иезавельское состояние
церкви будет продолжаться до конца и никакой перспективы на ее улучшение не
остается, Господь направляет веру святого остатка на Свое пришествие: „Пока
приду." Дивное пришествие Его, таким образом, представлено утешением для
сердца во время всеобщего отпадения, притом Сам Господь освободил верующих от
попыток исправить и привести в порядок церковь или мир. Какая благодать!
Однако бедная человеческая природа никак не может этого постичь, вновь и вновь
она предпринимает бесполезные попытки приостановить прогрессирующее разложение
церкви и исправить ее.
4. В послании к
фиатирской церкви наблюдается три класса людей. Оно вначале говорит о детях
Иезавели, то есть о таких людях, которые своим христианским именем и своим
положением обязаны той развращенной системе. Их ожидает беспощадный суд. Время,
отпущенное им на покаяние, они не используют, они не хотят каяться, потому и
найдет на них суд Божий: „Детей ее поражу смертью." Между ними есть и те,
которые не дети Иезавели, однако которые также мало порицают зло, продолжая
жить в равнодушии. О, класс таких людей в наши дни чрезвычайно размножился!
Это знаменует всеобщее состояние христианства наших дней! Не достигши познания
Бога, такие люди довольствуются тем, что спокойно плывут по течению,
принадлежа к какой-либо религиозной системе, которая в наибольшей" степени
соответствует их желаниям и склонностям. Соответствует ли их положение и
состояние желанию и воле Бога, это их не интересует. Суд, грозящий им, есть
„великая скорбь, если не покаются в делах своих" (Откр. 2,22). Третий
класс, наконец, состоит из верного остатка, это „побеждающие". Они
отмечены здесь, как прочие, верный остаток, побеждающие, и это те, кому Господь
даст „власть над язычниками", они будут царствовать со Христом, когда
наступит Его царство. Этому остатку дано драгоценное обетование: „И дам ему
звезду утреннюю." Этим Он выставляет на обозрение то, что Он непременно
явится за Своими, чтобы взять их к Себе. Средневековая церковь в этом отношении
проявляла двойное рвение: во-первых, она стремилась надменным и нечестивым
образом господствовать над язычниками и иметь над ними неограниченную власть,
во-вторых, она преследовала верный остаток, как, например, вальденсов. И эти
некогда так жестоко гонимые унаследуют Царство и будут господствовать со
Христом, тогда как вся иезавельская система на веки веков будет ввержена в
озеро огненное.
5. Еще одно
должно быть отмечено, а именно: наставление: „Имеющий ухо да слышит" и т.
д. написано здесь, как и в других посланиях, тотчас после особенного
обетования. Это показывает на то, что остаток отныне оторван от основной части
корпуса и остается отлученным от нее. В первых трех посланиях это наставление
направлено не ко всей церкви, но только к остатку. Как видно, только от
побеждающих ожидается, что они имеют ухо, способное слышать Слово Божие.
Всеобщий церковный корпус через мерзости Иезавели стал слепым и глухим и
подпал под власть сатаны. Какое ужасное состояние! Как представляются состояния
трех следующих церквей, так и это устоит и продлится до самого конца, до
пришествия Господа, будет увеличиваться и распространяться. Да оградит нас
Господь от всего того, что носит на себе отпечаток помыслов Иезавели, да
предохранит Он нас от ее мерзостей, и только тогда мы сможем пребывать в
единстве с Ним и вкушать благослоэения от обетовании, данных „побеждающим"!
Повсеместно
принято считать папство Григория Великого, которое наступило в 590 году,
началом реформации, а начало шестнадцатого столетия - концом этого периода.
Однако, прежде чем мы приступим к рассмотрению этого отрезка времени, мы должны
заняться вопросом: когда и благодаря чему римское папство достигло такой
власти, которая во времена средневековья позволила ей господствовать с
неслыханным деспотизмом? При ответе на этот интереснейший вопрос мы опять-таки
ограничимся наиважнейшими фактами из длинной цепи событий, которые положили
фундамент пасти и господства римского трона.
После
известного указа в Майланде, который был издан в 313 году, церковь приняла
другой характер. После столетних горестей, притеснений и гонений вдруг она
была вознесена на вершины мирского благополучия и почестей, с тех пор ее
история заключалась лишь в разрешении текущих церковных вопросов. С тех пор,
как она объединилась с государством, ее дальнейшее развитие по мере необходимости
шло согласно с ее новым положением. Она уже не могла далее по-детски, просто во
Имя Господа Иисуса, поступать согласно с Его святым Словом. Однако постоянное
сплавление и слияние воедино было также мало возможно, потому что церковь и
государство по своей природе разные, ибо церковь от неба, а государство от
мира. Таким образом, либо церковь стремилась одержать верх над государством,
либо государство, в свою очередь, позволяло себе вмешиваться в ее дела,
попирая ее права. Уже вскоре после смерти Константина между этими двумя
великими силами разгорелась борьба за власть и господство над миром. Чтобы
обеспечить себе победу в этой борьбе, римское папство прибегло к таким
средствам и путям, которые мы в дальнейшем рассмотрим более подробно. Прежде
чем Константин покинул свою резиденцию в Византии, Рим уже повсеместно и всеми
был признаваем столицей империи, римский епископ, таким образом, среди всего
священства беспрекословно занимал первое место. Когда же Константинополь
получил статус города кесарей и епископ его получил сан патриарха, то он тотчас
потребовал равного положения с римскими епископами. Здесь проявились первые следы
зарождающихся разногласий между римской и греческой церквями, это было начало
долгой и трагической борьбы между востоком и западом. По плану кесаря, в те
времена были четыре патриарха, а именно: в Риме, Константинополе, Антиохии и
Александрии. Ранг епископа стал определяться по величине и значимости города,
в котором он служил, и поскольку Константинополь в то время был столицей мира,
то его епископов никто не мог превосходить в славе и величии. Это производило
распри и соперничество. Нездоровое состязание углублялось, и разрыв с каждым годом
становился неизбежнее. Рим не успокоился до тех пор, пока не одержал победы над
своими более слабыми и менее честолюбивыми соперниками.
Константинопольский
двор, хотя он и одобрял надежды и тщеславие епископов, но все же стремился
господствовать над церковью и присваивал себе право решать вопросы в
религиозных спорах. На западе это было иначе. Римские епископы к этому времени
выставляли напоказ свою независимость и воинствующий дух папства, который в
грядущие столетия достиг невероятного расцвета. В прямой противоположности
находились ближневосточные епископы, в силу своей зависимости от двора и их
постоянных распрей с кесарями и выяснений отношений. Притом присутствие
властителей мира отодвигало на второй план достоинство епископов, тогда как в
Риме никто не заслонял сан епископа и не ущемлял их престижа и авторитета.
Перенесение резиденции кесарей в Константинополь оказалось, таким образом,
благоприятным для расцвета церковной власти Рима, как, впрочем, и то
обстоятельство, что он все еще почитался столицей мира. Что являлось решающим
фактором продвижения и укрепления этой власти, так это вера в то, что сам Петр
является основателем римского епископского престола. Римские епископы утверждали,
что их преимущество основано не столько на величине города, сколько на прямом
непосредственном установлении их должности самим апостолом Петром.
Петр же занимал
первый ранг среди апостолов и его первенство, как утверждалось, перешло на
римских епископов. Это учение возвещалось повсеместно уже в начале пятого
столетия. Власть Рима однако носила двойной характер: вскоре Рим стал
претендовать не только на церковное господство, но и на политическое
главенство. В церковном отношении он утверждал:
1. Римский епископ есть беспорочный судия во всех вопросах учения;
2. Он имеет беспрекословную власть созывать и
проводить все объединенные церковные соборы, председательствовать на них и
вести их;
3. Он имеет право издавать церковные уставы;
4. Всякий, отказывающийся иметь общение с
римской Церковью, виновен в расколе и в церковных распрях.
В политическом
отношении римский епископ претендовал на первенство и господство над всем
остальным христианским миром, а также над всеми европейскими государствами.
Мало-помалу, неуклонно, рискому епископу удавалось облекаться в такое
преимущество.
Непосредственно
после никейского собора преимущество римских епископов стало заметным и их
первенство - общепризнанным. Первые римские епископы едва ли известны по именам.
После того, как в 402 году Иннокентий 1 достиг епископского сана, он выдвинул
новое учение о силе и преимуществе латинской церкви. До этого момента не было
еще законодательного признания преимущества Рима, хотя эта церковь уже давно
рассматривалась как главнейшая церковь запада, и многие видные епископы обращались
часто в духовных спорах за окончательным решением именно туда. Когда греческая
церковь впала в арианизм, латинская церковь крепко держалась никейского символа
веры. Это обстоятельство, конечно же, послужило тому, что ее авторитет на
западе весьма окреп. „В замыслах Иннокентия явно виден, - говорит Милман, - в
первую очередь, расчет на всеобщее церковное главенство Рима, хотя еще
неопределенно и темно, но уже вполне проявлялись его очертания."
Мы пропустим
сейчас определенный промежуток времени и от Инокентия прямо перейдем к Льву 1,
который достиг трона Петра в 440 году и восседал на нем двадцать один год. Он
проявил себя большим мастером политического искусства, теологической эрудиции.
С большой энергией и самонадеянностью он утверждал, что все претензии и притязания
его церкви основаны на поприще постоянного следования за апостолом. Несмотря
на это, он вынужден был придерживаться истинной веры, поскольку через нее
грешники получают прощение, притом он был ревностный противник еретиков всякого
рода. Ближневосточные церкви потеряли свое влияние на христиан из-за их долгих
постыдных распрей. Цель же римского честолюбия была направлена, в
противоположность этому, не на раскол друг другом через какие бы то на было
разногласия, но на достижение власти. Лев предал проклятию все скопище
арианистов, с особенной ревностью он привостоял манихейской ереси.
Ценою своих
ревностных усилий и выдающихся способностей ему удалось вознести на небывалую
высоту притязания римских епископов быть наместниками апостола Петра.
„Апостол, - говорил он, - был назван Петром, то есть камнем, и это имя
свидетельствует о том, что он есть фундамент... На его троне восседает
непреходящий всеобъемлющий авторитет. Поэтому братья должны признать, что
восседающий на этом троне епископ выше всех других епископов и что Христос,
Который никому не отказывает в Своих дарах, все же делает это непосредственно
только через Своего заместителя."
Принимая с
должным вниманием характер того времени, а также влияние преемственности
взглядов и мнений, мы верим, что Лев в своих убеждениях был искренен и являлся
истинным христианином. Он от всего сердца заботился о народе Божьем и не
однажды спасал Рим от варваров своими молитвами и политической
проницательностью. Когда Атилла, жесточайший из чужеземных завоевателей, наводнил
Италию чрезвычайно укрепленными ордами и нависла реальная опасность падения
беспомощной столицы, Лев пошел во Имя Господа к опустошителю, как духовный владыка
Рима, и так просил, умолял завоевателей за свой народ, что дикие страсти
гуннов улеглись, и, к изумлению всех, он упросил врагов отступить от города,
чем спас его от разграбления и бойни. И все же основной целью всей жизни Льва
было основание и укрепление духовного господства Рима. Во время его епископства
его имя было самым популярным во всей империи, если не сказать, во всем христианстве.
Он умер в 461 году.
Имя Юстиниана в
истории церкви так знаменито и так тесно связано с гражданскими и церковными
законодательствами, что мы не можем обойти молчанием его особу. Он принадлежал
ближневосточной церкви и стремился воспрепятствовать восхождению латинской
церкви.
Юстиниан взошел
на трон в Константинополе в 527 году и царствовал около сорока лет.
Политические и военные Дела он передал на ведение своих министров и военачальников,
а свое время посвятил таким делам, которые, по его мнению, были важнейшими. Он
много занимался теологическим образованием и приведением в порядок религиозных
вопросов среди своих подчиненных, это выражалось, к примеру, в том, что он
предписывал народу и епископам, чему они должны верить и что делать. Также он
охотно вмешивался в религиозные споры и любил выступать законодателем в религиозных
вопросах. Его вера, вернее сказать, рабская религиозность, была
ортодоксальной. Потому большую часть времени своего царствования он отводил на
борьбу с еретиками, на истребление их.
Энергичная
натура Юстиниана находила для себя новое поле деятельности также и в другом
направлении. По смерти Феодорика Великого в 526 году Италия впала в великое
замешательство, недоставало сильного централизованного управления, вспыхнули
внутренние схватки между правителями и северными завоевателями. Также и
государство вандалов в Африке все более и более приходило в упадок, вскоре
после завоевания страны этот народ потерял свою прежнюю варварскую силу.
Поэтому Юстиниан решил, что наступило время, чтобы возвратить потерянные
провинции, восстановить римское государство и вернуть ему прежний блеск и
славу. На самом деле его двум военачальникам Велизару и Нарзесу удалось за
сравнительно краткий срок и с небольшими боевыми силами возвратить Италию и
Африку под главенство Рима. Еще Рим обрел однажды мощное значение. С римскими
орлами солдаты варваров не решались вступать в схватку. Разгорелась настоящая
истребительная бойня. Подсчитано, что Африка во время царствования Юстиниана
потеряла где-то пять миллионов жителей. Притом в этих местах арианизм был
полностью истреблен. Число погибших от войны, голода и болезней в Италии в то
время превысило число оставшихся в живых. Страдания, которые выпали на долю
жителей этих мест за период этого переворота, были неслыханными, превосходящими
бывшие ранее и грядущие. Все эти события, а также личная законодательская
деятельность Юстиниана производили весьма важное, но очень неблагоприятное
влияние на историю христианства.
Юстиниан умер в
564 году, заново издав свою книгу законов. За время его царствования были
выстроены Софийский собор и двадцать пять других церквей в Константинополе.
В конце шестого
столетия христианского летоисчисления мы встречаемся с третьим великим
основателем папской власти. Это Григорий 1. Его папское правление может быть
рассматриваемо как переход от древнего к средневековому периоду истории
церкви. С этого начинаются великие изменения и преобразования. В то время, как
ближневосточные церкви с этого момента становятся по значимости все ниже и
приходят в упадок, внимание к ним ослабляется, западные церкви, особенно
римские, завоевывают внимание составителей истории в высшей степени.
Григорий
родился в Риме в 540 году. Его семья принадлежала к сословию сенаторов, и он
сам был внуком прежнего папы по имени Феликс. Таким образом, в его происхождении
переплелись и гражданские и духовные достоинства. По смерти своего отца он
унаследовал огромное состояние, которое тотчас обратил на религиозные цели. Он
построил семь монастырей и снабдил их всем необходимым, шесть из них находились
в Сицилии, седьмой он организовал в своем собственном доме в Риме и посвятил
его апостолу Андрею. Он распродал свои драгоценные одеяния, украшения и мебель
и обретенное на этом раздал среди нищих. В возрасте 35 лет он ушел с арены
общественной жизни, поселился в римском монастыре и начал вести строгую
аскетическую жизнь. Находясь в своем собственном монастыре, он вначале
исполнял обязанности простого монаха. Свое свободное время проводил в молитвах
и в упражнениях покаяния, притом очень много читал и писал. Слава о его
аскетизме и благодетельности распространялась далеко во все места. Через
немалый срок он был избран сенатом и духовенством, с единодушного согласия
народа он был возведен на освободившийся трон Петра. Вначале он не спешил
принять этот выбор, старался отказаться по возможности от бремени папского
сана, но наконец был побежден любовью народа и принял посвящение на место
первого и наивысшего епископа, то есть согласился взойти на трон папы.
Оторванный,
таким образом, от монастырского покоя и мирного, размеренного созерцания жизни
и размышления над ней, Григорий вдруг увидел себя облеченным решать
многоразличные сложные дела церкви и государства. Однако, вне сомнения, он был
самой подходящей особой на это ожидающее его великое и тяжкое дело.
Григорий
показал себя чрезвычайно усердным в благотворительности бедным. Хотя он был
возвышен до папского трона, он продолжал жить в монашеской простоте и дальше.
Как прежде нищие окружали его монастырь в надежде на подаяние, так окружали они
теперь его папские покои, и он щедрой рукой раздавал им милостыню. Однако, еще
неудовлетворенный этим, он наставлял и просил подчиненных ему епископов
поступать так же. „Да не думает ни один из епископов, - говорил он, - что
чтения и проповедей или же углубления в изучение Священного Писания в уединении
достаточно для его души, когда руки его закрыты перед лицом нищих! Да отверзнет
он свои руки щедро и доброохотно, да подаст нуждающемуся, да смотрит он на
нужду ближнего, как на свою собственную, ибо без этого качества имя епископа
лишь суетный пустой титул."
Богатство
римского трона Григорий использовал для распространения во все стороны своего
благодеяния. Его окружала слава верного распорядителя папских денег, притом он
был весьма работоспособным, чрезвычайно трудолюбивым. В жизнеописаниях его
содержатся многие сообщения о его добрых делах, так что нелегко выбрать из
множества его дел главное для нашего сжатого разбора. Поскольку мы, несмотря на
его неверное представление и слепоту по отношению к истинному характеру церкви,
все же должны почитать его верующим во Христа, проследим золотой луч благодати
в его жизни, просмотрим нездоровое переплетение мирских и священных дел.
В первый
понедельник каждого месяца Григорий раздавал большое множество провизии. Он
выбрал определенных людей и дал им задание проходить в этот день по всем
улицам, разыскивать нищих и больных и раздавать им провизию. Прежде чем он
приступал к трапезе, определенное количество пищи выносилось и раздавалось
голодным, ожидающим милостыни у его дверей. Имена, возраст и местожительство
людей, получающих папскую поддержку, составляли весьма большой круг. Григорий с
такой ревностью занимался благотворительностью, что когда однажды он услышал
о том, что некий нищий умер от голода, то весь этот день он провел в молитве
покаяния за то, что он проявил халатность в деле раздаяния Божьих даров. Его
ежедневное доброохотное благодеяние не ограничивалось однако городом Римом, оно
простиралось по всему миру. Он думал о благополучии всех классов и стремился
через постоянное возвещение уставов Писания предотвратить угнетение бедных
богатыми, слабых сильными.
* Лангобарды были германским
племенем, выходцами из той местности, которая ныне является провинцией
Бранденбург. Как повсеместно принято считать, в Италию их допустил Юстиниан,
чтобы они были подспорьем в борьбе против готов. Их вождю Альбоину на новых
землях удалось воздвигнуть самостоятельное княжество, которое устояло до 774
года. Последний царь лангобардов Дезидерий был смещен с трона Карлом Великим. В
нашей истории мы еще неоднократно встретимся с ними.
Когда готы
напали на Италию, они находились на известной ступени романской культуры, эти
новые непрошенные гости были дикими беспощадными варварами и притом, как бы это
ни звучало странно, признанными поборниками арианизма. Кесарская власть вместо
того, чтобы поддерживать итальянских подданных, была лишь препятствием в их
стремлении к самообороне. Война, голод и чума опустошили и обезлюдили страну,
так что сердца даже самых мужественных уныли, все пали духом. В этой нужде
искали опоры у римского епископа. Так велика была его слава справедливости,
мудрости и способности, укоренившаяся в общественном мнении, что на него
смотрели как на единственного человека, у которого можно получить и совет и
помощь.
Таким образом,
общественная мирская власть издревле была навязана папству. Григорий, по всей
вероятности, эту власть, за которой так страстно гонялись впоследствии многие
его последователи, совсем не искал, он брался с явным нежеланием за те дела,
которые были мало созвучны основной цели его жизни. С какой неохотой он вышел
из тихой размеренной монашеской жизни! И все же, несмотря на это, он почитал
своим долгом перед Богом и людьми не пренебрегать общественными
обстоятельствами и государственными делами того времени. Этим выпала ему на
долю большая часть представительства политических интересов Рима. Он был пастор
города и защитник итальянских народностей от лангобардов. Все составители
истории свидетельствуют о его чрезвычайных способностях и его неутомимой
деятельности в исполнении различных обязанностей, выпавших на его долю, как
фактическому главе Рима.
Хотя сам
Григорий весьма мало мог предположить это, тем не менее своими действиями он
чрезвычайно много содействовал грядущему господству римского церковного и
государственного трона. Он сам пользовался своим выдающимся положением не
подобающим его сану образом, а именно, для благодеяния и благотворительности.
Его последователи уже так не поступали! Непогрешимость папства, духовное тиранство,
преследование инакомыслящих, обожествление сана, учение о спасении через
добрые дела, о чистилище, о панихиде - эти явные признаки папства, хотя и не в
таких определенных формах, как в поздние времена, уже тогда находились в
зародыше.
Несмотря на
гнет нашествия варваров, который давил как на церковь, так и на страну, Господь
бодрствовал над дальнейшим распространением Евангелия, и это есть, безусловно,
истинное доказательство Его безмерной благодати, нацеленной на то, чтобы
враждебные полчища, наводнившие страну, были обращены в христианство. Как ни
мало было вначале их понимание новой религии, ее исключительность и
своеобразие творили то, что в их дикарские сердца проникала жалость к
страданиям покоренных ими. Григорий же ревностно старался распространить христианство
среди варварских племен. В его любвеобильный план, который он вынашивал долгое
время, входило обращение в христианство англосаксов.
Здесь
заслуживает упоминания один достойный случай, который впервые должен был
пробудить помышления Григория об обращении жителей Британии. Еще в дни монашества
однажды в погожий день среди множества продавцов на улице его внимание привлек
один прекрасный кудрявый подросток, стоявший с другими продавцами. Привлеченный
его внешностью и видом, Григорий подошел к этой группе и завел с ними разговор:
„Из какой страны вы?" - „Мы с острова Британии," - гласил ответ.
„Христиане или язычники жители этого острова?" - „Пока они еще
язычники." - „Ах, - вздохнул Григорий, - почему князь тьмы должен владеть
такими прекрасными созданиями? Почему такая красота лица должна затмевать
наивысшую степень красоты - красоту души?" Тут он обратился к подростку и
спросил, как его зовут, на что тот ответил: „Ангелин." Переиграв это имя,
он подумал: „Ах, да, он точно ангел!" Затем он спросил, из какой они
провинции. „Мы из провинции Дейра." - „Конечно же, вы должны быть
отвращены от заблуждения, чтобы избежать гнева Божьего! Как зовут вашего
царя?" - „Элла," - был ответ. „О да! - сказал Григорий, - аллилуйя
должна звучать на земле этого царя!"
С этого момента
заветной целью Григория стало стремление стать первым миссионером среди этого
прекрасного народа и жителей того отдаленного острова варваров обратить к
Христу. После долгих ходатайств он получил разрешение от тогдашнего
епископа-Рима посетить Британию. Он уже находился в пути три дня, как вдруг был
отозван обратно гонцом, так как весь Рим взбунтовался и требовал от папы
отменить разрешение. И хотя Григорию, таким образом, было воспрепятствовано
провести евангелизацию этого острова, тем не менее, он не упускал из виду этого
благородного намерения. С того времени он не мог уже возвратиться в свой
монастырь. Сначала он как диакон, а потом как папа, посвятил себя общественным
вопросам, для этого • принял сан, который ему просто навязывали. Его сердце
было устремлено на спасение жителей Англии, родины подростка с прекрасными
вьющимися волосами, и он более охотно предпринял бы путешествие со всеми его
тяготами и неизведанными опасностями на этот отдаленный остров, нежели
облечение славою и честью папства. Он преследовал свой план с неутомимым
постоянством и преданностью, поставленной цели. Если уж сам он не мог идти
туда, то использовал свое восхождение на папский трон для того, чтобы послать
целый отряд из сорока снаряженных миссионеров на берега Британии. Но прежде
чем мы приступим к сообщению характера и результата этой миссии, мы должны
вкратце рассмотреть истоки истории церкви на британских островах.
Возможно, уже в
начале апостольского периода Евангелие о кресте было проповедано на Британских
островах. Различные исторические факты дают нам основание предполагать, что
Клавдия, упомянутая во втором Послании к Тимофею, была дочерью британского короля,
бывшая замужем за знатным римлянином по имени Пуд. Кажется весьма вероятным,
что за долгие годы римского господства было немало возможностей для
распространения христианства в этой стране, и такое обстоятельство весьма
охотно использовалось ревностными христианами. Притом в те времена британские
короли и вельможи имели обычай посылать своих сыновей на воспитание и обучение
в Рим. Этот обычай, должно быть, распространялся все более и более, так что
начали строить дома в Риме для этих молодых людей, и с каждого двора в Англии
повысили налог примерно на десять пенсов на покрытие расходов по образованию.
Также и отцы
церкви утверждают раннее возникновение христианства на Британских островах.
Юстин, мученик, Ириней и Тертуллиан, жившие во втором столетии, в своих записях
сообщают, что уже в то время во всякой стране, известной римлянам, были
исповедыватели христианства и что во всех народностях и во всех классах были
такие, которые во Имя Иисуса Распятого возносили к Богу свои молитвы. И более
поздние отцы церкви свидетельствуют о том же самом. Например, они
рассказывают, что британские епископы посетили всеобщий церковный собор,
состоявшийся в четвертом столетии. О правильности веры британских христиан во
время арианских распрей говорят веские сообщения Афанасия и Гилария.
Пелагианская ересь, должно быть, завезена на Британские острова известным
Агриколой в 429 году и нашла большое число приверженцев. На одном из собраний в
городе Олбани еретические учителя ввергли в молчание правоверное духовенство.
В это время
произошел совершенный переворот в истории британской церкви, проложивший путь
для славной миссии Августина под руководством Григория. При этом и гражданская
история страны приняла решительный поворот.
Вследствие
великих катастроф, от которых сильно пострадали и Рим и его провинции, римские
войска мало-помалу вынуждены были с Британских островов возвращаться назад,
под покровительство Рима. В середине пятого столетия римляне навсегда
распрощались с островом, на побережье которого впервые вступил Юлий Цезарь 475
лет тому назад. Страной владели многие мелкие вожди, и потому беспрерывно
происходили сражения и стычки. Постоянные гражданские войны уничтожали
благополучие и благоденствие страны.
Уход римских
войск для Британии имел также другие тяжкие последствия. Страна была отдана на
произвол и грабительство соседних народов, особенно нападали пикты и скотты,
дикие жители современной Ирландии и Шотландни. Британские правители, видя, что
не могут оказать достойного сопротивления этим грабителям и мародерам, в своей
нужде обратились за помощью к Риму. „Варвары, -,говорили они, - проникают
сквозь наши стены, как волки нападают на стадо, забирают все наше добро, чтобы
на следующий год снова вернуться." Но как бы римляне не сострадали своим
старым друзьям, все же они были не в состоянии помочь им. Британцы увидели, что
их надежда рухнула. В горьком сознании того, что они не смогут одни противостоять враждебным северным народам,
не смогут добиться ни успеха, ни победы, наконец, они обратились к саксам, и
здесь им сопутствовала удача.
Корабли
саксонцев достигли британского побережья в середине пятого столетия с небольшим
числом смелых отважных воинов под предводительством двух братьев по имени
Хенгист и Хоре. Без промедления они повели в бой своих воинов против оробевших пиктов и скоттов и нанесли им
решительное поражение. Однако целебное средство оказалось вскоре худшим, чем
сама болезнь, зло было разбито, но только лишь для того, чтобы еще более
разрастись. Когда саксы увидели, что земля, на защиту которой они прибыли,
была намного плодороднее их собственной, в них - проснулось страстное
стремление поменять холодное побережье севера на плодородные нивы Британии, и
вместо того, чтобы возвратиться обратно на родину, они вызвали оттуда еще новые
войска, и таким образом из защитников превратились в завоевателей и
притеснителей несчастной страны. Совместно с ними страну наводнили также англы
(германское племя). Несмотря на мужественное противоборство, победили саксы.
Они подчинили коренных жителей и превратили их в рабов, или же они были
вынуждены бежать в горы, уходили в Корнуэлл (полуостров и графство в Англии),
ища защиты. Целыми толпами уходили британцы со своей земли, частично они осели
в Арморике (теперешней Бретани, провинции во Франции), на севере.
Англы и саксы
были не только свирепыми воинами, но и дикими, слепо преданными идолопоклонству
племенами, исконными язычниками. В какой бы стране они ни достигали власти
силой оружия, везде они стремились истребить христианство. По сообщению
почтенного Бедды, многие епископы совместно с их паствой были уничтожены огнем
и мечом, и никто не мог предать земле этих жертв бесчеловечной жестокости.
Общественные и личные строения были разграблены, пресвитеры повсеместно были
убиваемы на жертвенниках. Многие спасались морем или убегали в горы. Кого же
ловили в бегстве - зверски убивали, а кто смог уйти в высокие горы, в расселины
скал, от холода, беспощадного голода вынужден был идти сдаваться на милость
жестокого победителя. Таким образом он избегал смерти, но попадал в пожизненное
жестокое рабство.
Британия после
этих событий вновь впала в мрачное варварство и утонула в убожестве. И все же
это была именно та страна, которую Господь хотел приобрести для Себя через
Евангелие мира, и именно на это Он и направлял сердечные помышления Григория.
Как же, однако, небольшое число слабых монахов без какого-либо флота и военного
снаряжения рискнуло вступить на такое побережье? Как могли они надеяться
обратить сердца этих дикарей и их образ жизни подчинить вере и уставам
Евангелия мира? Да, то же самое Евангелие, которое триумфально восторжествовало
над иудейством, над ближневосточными религиями и всем язычеством, вскоре
должно было праздновать не меньшую победу над чудовищным варварством
англосаксов. Насколько преступно неверие, которое ставит под вопрос Божественное
начало, Божественную силу и предназначение Евангелия!
В 596 году,
примерно через 150 лет после завоевания саксами Британии, прославленное
общество миссионеров Григория пустилось в путь из Италии в Британию. Группа из
сорока монахов под руководством Августина должна была возвестить Евангелие
спасения блуждающим во мраке англосаксам. Когда они, уже находясь в пути,
услышали о свирепом характере и жестоких обычаях тамошнего народа, куда они
направлялись, языка которого они не знали, мужество покинуло их, и они не
захотели далее продолжить путь. Августин вынужден был возвратиться назад и
просить папу освободить его от этого поручения. Однако Григорий был не таким
человеком, чтобы так легко отказаться от этой миссии. Он не изменил своего
решения, но, зрело, взвесив обстоятельства, молился и постился, затем наставил
и ободрил оробевших исполнить задание, уповая на живого Бога в надежде увидеть
плоды своего труда в вечности. Он передал через них рекомендательные письма ко
многим епископам и руководителям и заверил их в своей неограниченной помощи.
После такого ободрения они вновь пустились в путь и после долгого утомительного
путешествия, наконец достигли цели.
Как только
миссионеры пристали к острову Танет, они сообщили Этельберту, властителю Кента,
о цели своего прибытия и о том, что они лично ему и его народу намерены
высказать искреннее дружелюбие. Обстоятельства благоприятствовали этому
миссионерству удивительным образом. Королева Берта, жена Этельберта и дочь
Клотара Первого, короля Франции, была христианкой. Ее отец дал согласие на
брак своей дочери с Эдельбертом лишь при условии, что она сможет свободно
исповедовать христианство, в котором воспитывалась. При ее содействии многие
обратились в христианство. При ее дворце находился епископ, который проводил
богослужения по римскому образцу. Так Господь использовал в этом случае, как
впрочем и во многих других, женщину для распространения Евангелия среди язычников.
Этельберг под
влиянием королевы принял миссионеров дружелюбно. Он разрешил Августину и его
спутникам придти в Кентербери, резиденцию короля, удостоив их встретиться там с
ним, правда, под открытым небом, так как он боялся волшебства. Монахи же думали
о том, как бы им организовать встречу с королем и его вельможами по возможности
более почтительно-благоговейным образом. Они приблизились к королю в форме
процессии. Впереди шел монах, неся перед собой большой серебряный крест с
Образом Господа, все остальные шли в благолепии, воспевая латинские гимны.
Когда же они, таким образом дошли до определенного места встречи под дубом, то
получили разрешение проповедовать Евангелие Этельберту и его приближенным. С
изумлением слушал король Благую Весть, которая обещала всем, кто примет Иисуса
Христа, вечную жизнь и благословения небесные. Все это произвело на короля
такое благоприятное впечатление, что он выделил миссионерам жилье в своей
резиденции в Кентербери и дал им разрешение свободно проповедовать Евангелие в
своем дворце и среди народа. Монахи с такой же процессией возвратились в
город, воспевая единодушно гимн: „Мы молим Тебя, о Господь, чтобы Ты в
чрезвычайном милосердии отвратил Свой гнев и ярость от этого города и обратил
его в святое жилище Твое, ибо мы согрешили! Аллилуйя!"
Путь для
миссионерства был теперь открыт. Благоволение и благосклонность монарха среди
его подчиненных вызывало доверие к миссионерам, и те, в свою очередь, находили
доступ в сердца. Обратились очень многие. В рождественский праздник 597 года
было уже не менее десяти тысяч присоединившихся к католической церкви через
крещение. Крестился также и Этельберг, и христианство по римскому образцу было
введено в государственную религию. Так Рим твердой стопой вступил в Англию.
Вскоре после этого было решено все британские церкви подчинить под главенство
папского престола и авторитет Великобритании возвести на такую же высоту, как
это совершено было во Франции. Это происходило следующим образом.
Когда Григорий
услышал о великом успехе Августина, то послал в Англию других миссионеров. Они
привезли с собой книги, Евангелия, церковные сосуды, церковные одеяния и
реликвии, так называемую палию, то есть накидку на епископскую рясу, в которую
должен был быть облачен Августин, как архиепископ из Кентербери. Затем папа дал
Августину, отныне уже архиепископу, задание: в южной области посвятить в сан
двенадцать епископов, и если это покажет себя выгодным для распространения дела
веры, поставить в Йорке другого архиепископа. Тот должен был потом, подобно
ему, иметь авторитет, и, со своей стороны, должен был назвать двенадцать
епископов именно для северной области острова. Таким образом, был положен
краеугольный камень для позднейшей организации английской церкви. Так велико
было стремление Григория завоевать для церкви господства, что он спроектировал
план правления областями, в которые не ступал еще ни единый евангелист.
„Рассматривая с
точки зрения церкви, - замечает Грейворд при этих обстоятельствах, - англосакская
церковь была подлинной дочерью Рима. Однако вне границ этой церкви Рим на
британских островах не может доказать иных родственных прав. В северных и
западных областях в те времена жили многочисленные христианские народности,
чьи традиции опровергают притязания Рима на материнство. Обычаи и устройство
британских, романских, ирландских церквей во многих пунктах полностью
расходятся от римских и латинских церквей. Они праздновали пасху по обычаям
ближневосточных церквей; форма, тонзура, способ и образ действия при крещении
производились по тому же образцу. Уже эти различия кажутся вполне достаточными,
чтобы исключить любую вероятность их латинского происхождения.
Августин, во
главе своих двенадцати епископов и поддерживаемый ими, совместно уже составлял
духовное управление. Он предпринял дерзкую попытку подчинить все британские
церкви, остаток которых все еще составлял значительную силу, под власть
римского верховенства. Под покровительством Этельберта ему удалось собрать
конференцию совместно с некоторыми британскими епископами. Место, на котором
происходил этот собор, было названо Дубом Августина. Здесь впервые собрались
вместе британское и римское духовенство. Августин добивался беспрекословного
признания авторитета римского епископа. Британцы же ему ответили: „Мы желаем
любить всех людей, и все, что мы постоянно делали для тебя, то желаем делать и
для того, кого ты называешь папой." Неудовлетворенный их сопротивлением,
Августин наставлял их перенять обычаи празднования пасхи, тонзуры и крещения, а
также и устройство и порядок церкви, чтобы и проведение богослужения на всем
острове было бы единым. Однако эти требования они также отвергли, заявляя, что
они приняли христианство не из Рима, но оно пришло к ним с Ближнего Востока,
потому не они могут признать римскую церковь своей духовной матерью, а посему
и далее будут сохранять свою независимость от римского престола. Затем были
проведены и второй и третий собор, но и они не дали результатов. Вновь повторял
и изъяснял Августин с настойчивостью, что британская церковь не представит в
винограднике Господнем ни одного главенствующего. Архиепископ наставлял, приводил
доказательства, критиковал, творил чудеса, однако все было тщетно: британцы
оставались непоколебимыми и наконец открыто заявили ему, что они не подчинятся
ни высокомерию Рима, ни тирании саксов. Их спокойствие и решительность привели
архиепископа в такое раздражение, что он в гневе заявил: „Если вы противитесь
принять братьев, которые несут вам мир, то будете вынуждены принять врагов,
которые принесут вам меч! Если вы не желаете соединиться с нами, чтобы показать
саксам дорогу жизни, то получите от них дорогу смерти." Высокомерный
архиепископ вскоре после этого в 605 году умер. Однако его угрожающее
пророчество не долго медлило и вскоре после его смерти исполнилось.
Царь
англосаксов по имени Эделфрид, который был еще язычником, несколько лет спустя
пошел с сильным войском на Бангор, средоточие британского христианства. Монахи
в большом замешательстве бежали, и собралось их тысяча двести пятьдесят человек
в уединенном месте, где они решили остаться в молитве и посте. Однако их
вскоре обнаружили. Когда Эделфрид внезапно увидел перед собой 1250 безоружных
людей и через допросы узнал, что это были монахи из Бангора, что они молились
за успех оружия своих соотечественников, то он выкрикнул: „Тогда они боролись
против нас, хотя и без оружия!", и тотчас приказал своим солдатам напасть
на безоружных и истребить их. В таких обстоятельствах было уничтожено
беспощадно около 1200 человек. Остальные спаслись бегством, ускользнули из рук
убийц.
Было ли это
истребление монахов делом рук Августина, его пророчества, очень трудно
установить. Многие утверждают, что в последние дни своей жизни он был занят
предсказаниями исполнения своих угроз. Другие предупреждают, что не имеется
никаких доказательств его вины в том трагичном событии. Но как бы там ни было,
густая тень подозрения постоянно будет падать на политику Рима. Вся история
римской церкви, особенно мстительно-пророческие слова Августина, питают это
подозрение. Это было по Иезавели - хвататься за меч, когда доводы и доказательства
были бессильны. Надменность, кровавое насилие стали отличительной чертой
римского престола с того времени. Прежняя британская церковь, влияние которой
в основном распространялось на горные районы и области, мало-помалу теряла
своих приверженцев и, наконец, совсем исчезла.
Достопочтенный
прелат, как и его первый миссионер, ненадолго пережил духовное завоевание Англии.
Полностью истощенный своей напряженной деятельностью и телесными страданиями,
он умер в 604 году, засвидетельствовав своим друзьям, что надежда на скорое
успение есть его единственное утешение. В течение тридцати с половиной лет
своего служения на римском духовном престоле папа Григорий всем своим
поведением являл ревность и искренность, каких в истории римской церкви едва ли
можно найти хотя бы в подобии. Он был усерден и самоотвержен во всем, в чем,
по его мнению, он служил Богу и что считал своей обязанностью по отношению к
церкви и ко всем людям. Его послания - ими мы располагаем приблизительно
числом 850 - блестяще свидетельствуют о его способностях и многосторонней
деятельности во всех обстоятельствах его жизни. Общался ли он с патриархами, царями
или кесарями о важнейших вопросах церкви, или государства, или же управления
имением, или же защиты какого-нибудь угнетенного - все интересовало его в
равной мере, всему он посвящал живое внимание. Он был таким же папой, как и
вождем, как епископом, так и управителем. Он предпринимал меры для обороны
своего отечества, для обращения язычников, для подавления и обращения еретиков.
Однако,
несмотря на множество отличных качеств, он был заражен духом и принципами
эпохи, в которую он жил. Дух Иезавели был жив и предприимчив, хотя он еще не
настолько созрел. Тщетно ищем мы христианской простоты в церкви Божией того
времени. В личной праведности Григория мы, конечно, не сомневаемся. Однако как
же расценивал он свое церковное положение? Полностью обольщенный иллюзией
неограниченности прав престола Петра, он терпеть не мог соперников. Это
выявляется из его решительного противоборства притязаниям Иоанна, епископа
Константинополя. Особенно омерзительным образом выявляется этот дух в
триумфальной радости Григория по поводу убийства восточно-римского кесаря
Маурития со всей его семьей в 602 году жестоким предателем Фокой, главарем
взбунтовавшихся солдат, и папа торжествовал лишь на том основании, что Мауритий
подозревался в одном деле, которое было объявлено ересью. Мауритий,
по-видимому, заступился за Иоанна, когда тот принял на себя титул „универсальный
епископ", что в глазах Григория было надменностью. По мнению римского
папства, даже простая благосклонность к такой надменности была тяжким
преступлением. Когда же после этого Григорий получил известие о том кровавом
событии, то возрадовался, видя в этом провидение Божье в освобождение церкви от
ее врагов. Сердца всех, восседающих в то время на престоле папы, видимо, не
были способны любить своих противников. Праведность, добросовестность,
человеколюбие вынуждены были удалиться от властных притязаний лжецеркви. Сам
Григорий преклонился перед „женщиной Иезавелью" и под ее влиянием был
устрашающим образом испорчен.
Честолюбие,
смешанное со смирением, суеверие, связанное в истинной верой, были характерной
особенностью этого великого папы. Это своеобразное смешение истины с
заблуждением, вне сомнения, было результатом его неверной точки зрения. Едва
ли можно постичь, как такой человек, с таким здравым смыслом, мог быть
настолько предан суеверию, что он предписывал религии чудотворные силы и этим
стремился подтвердить достоверность Писания. К сожалению, его интерес к величию
римской церкви превозносился над всем. Павел мог сказать: „только (одно я делаю)..."
Он дает нам образец истинных помышлений настоящего христианина, говоря: „Чтобы
познать Его и силу воскресения Его и участие в страданиях Его, сообразуясь
смерти Его... а только забывая заднее, простираясь вперед, стремлюсь к цели, к
почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе" (Фил. 3).
Это был Дух и
язык христиан, и они должны были бы всегда быть такими. Но что же, однако,
выявляется в конце шестого столетия? В чем состояло то одно, которое Григорий
постоянно помнил, не упуская из виду? Очевидно, не в правах и требованиях
превознесенного Христа, а также не в желании уподобиться Ему в Его распятии, в
страданиях и воскресении! Нет, единственной целью Григория, которую он
преследовал до самой своей смерти, было стремление укрепить римский духовный
престол в неограниченной власти. Вместо того, чтобы, подобно Павлу,
наставлять, радоваться пути Господню и Самой Личности Христа, он собственными
силами хотел обожествить римский престол и содействовать изощренным притязаниям
его, потом впал в дух преследования.
Монашество под
защитой Григория обрело новый подъем и находило большое распространение.
Прежде всего, особенной благосклонности папы возрадовался строгий, суровый
орден бенедиктинцев. Учение о чистилище, почитание талисманов и реликвий,
поклонение иконам, обожествление святых и мучеников, паломничество в святые
места - все это было учением Григория или, по крайней мере, делалось с его
одобрения.
Мы приближаемся
к седьмому столетию, а этим самым - к мрачным временам средневековья. Папство
начинает обретать все более и более определенные формы, и его притязания
чрезвычайно разрастаются. Прежде чем мы приступим непосредственно к этому,
проследим распространение Евангелия в других странах.
Христианская
церковная система, завезенная в Англию итальянцами, быстро распространилась и
вскоре одержала верх над другими. Сто лет спустя после появления Августина вся
англосаксонская Британия уже исповедовала ее. После того, как английская церковь
однажды была устроена по римскому образцу, она вынужденно впадала во все большую
зависимость от Рима. Этому способствовали монахи, монашки, епископы, знатные
дворяне и господа, побывавшие паломниками в святых местах, ходившие к гробу
Петра в Риме. Ни в какой другой стране римские миссионеры не имели большего
успеха, чем среди этих древних англосаксов, хотя они принадлежали к самому
дикому тевтонскому племени. Действительно, древнее британское духовенство
твердо держалось за их прежние обычаи и традиции и искало все возможности
противостоять чуждым оккупантам, незваным гостям, однако оно все же не смогло
взять верх, и вынуждено было отодвинуться в удаленные места страны. Рим
завоевал господство над всей Англией.
Шотландия и
Ирландия, по всей видимости, приняли христианство в то же самое время, что и
Англия. Евангелие было проповедано там солдатами, матросами, миссионерами и
изгнанными из южных стран христианами, и многие уверовали. Религиозная история раннего
периода этих стран украшена бесчисленными легендами, в последующем стали
упоминаться только такие имена и события, в истинности и достоверности которых
невозможно усомниться.
Патрик, апостол Ирландии, родился
в 372 году на берегу реки, недалеко от города Глазго. Родители его были искренними
христианами, отец его нес должность диакона, дед был пресвитером. Мать его,
сестра прославленного архиепископа Мартина из Тура, с ранних лет стремилась
наставить сына в учении христианства. Однако молодой Суккат, так звали его
прежде, был мало склонен прислушиваться к словам своей матери. Позднее его
родители покинули Шотландию и переселились в Британию. Когда Суккат, которому
было в то время уже 16 лет, в один прекрасный день играл на берегу моря с
обеими своими сестрами, все трое были схвачены морскими пиратами под
предводительством известного О.Нилла, погружены на корабль, отвезены в
Ирландию и проданы в рабство. Здесь Суккат шесть лет вынужден был пасти скот и
многое вынес и пережил. Однако его страдания послужили ему на пользу, он стал
много размышлять. Он стал серьезным, вдумчивым, осознал свой великий грех,
совершенный им в 15-летнем возрасте, который отягощал его совесть день и ночь.
Он часто молился и много плакал. Духовная борьба настолько была жестокой, что
его тело стало совершенно нечувствительном к непогоде, к ненастью и к другим
неприятностям, в которых он оказался. Его мысли возвращались назад, к его
раннему детству. Он вспоминал нежные, ласковые наставления матери, ее усердные
молитвы за него, и Бог всякой милости обратил эти воспоминания во спасение его
души. Суккат обрел мир в крови Иисуса. „Мне было шестнадцать лет, - рассказывал
он позднее, - я еще не знал живого Бога, но Господь открыл мое сердце, удалил
мое неверие в этой чужой земле, и я вспомнил о своих грехах, хотя и с
опозданием, обратился к Господу от всего сердца, воззвал к Богу моему, Который
увидел мое унижение, сжалился над моей юностью и моим неведением и утешил
меня, как отец утешает своего сына. Любовь Божья во мне все более и более
возрастала совместно с верой и страхом перед Его Именем, Дух Святой водил меня
таким образом, что я в сутки молился до ста раз, Он посещал меня и ночью, в
лесах, в горах, где я пас стадо, в дождь и снег, холод и непогоду, побуждая
меня искать Бога. В то время мое сердце не было равнодушным, как я это сейчас в
себе иногда открываю, Дух Божий горел в моем сердце."
Если эти слова
действительно исходят из уст Сукката, то они дают намного более ясное
свидетельство для истинности Евангелия, чем это давала и могла дать римская
церковь. Они открывают глубокую духовную работу души в присутствии Бога. Форма
богослужения священством Рима в противовес этому разоряла прекрасное, личное и
непосредственное общение души с Богом и Его Христом, как Он производится силою
и благодатью Святого Духа. Христианство на Британском острове, вне сомнения,
носило истинный христианский характер, прежде чем оно было заглублено
римскими посланниками.
По истечении
определенного времени Суккат обрел свободу и возвратился к своей семье,
проповедуя по пути много и ревностно. Однако вскоре после этого его с
непреодолимой силой повлекло назад в Ирландию, к этому языческому народу,
среди которого он нашел Господа, чтобы возвестить ирландцам Благую Весть
спасения. Тщетно пытались удержать его родители и друзья. Он преодолел все
препятствия и с сердцем, исполненным любовью и духовной ревностью, отправился в
Ирландию. К этому времени ему было более сорока лет, и он был пресвитером, как
это пишут некоторые историки. Остаток своей жизни он посвятил исключительно
служению среди жителей Ирландии, среди которых он имел большой успех, однако
встречал на пути многие затруднения и бесчисленные опасности. Позднее он был
посвящен в сан епископа Ирландии и с этого времени известен под именем Сент
Патрик. Год его смерти неизвестен.
Благословенные
плоды деятельности Патрика во всей красоте и полноте своей проявились в
позднейшие годы. Об Ирландии этого времени писали как о своего рода райском
уголке мира и праведности, и она имела славу страны чистого, неповрежденного
евангельского учения, так что получила признание „острова святых".
Деятельность ее духовенства, однако, не ограничивалась лишь пределами их
собственной страны. Склонные по природе своей к путешествиям, бесчисленные
проповедники покидали свою страну, горя любовью и состраданием к заблудшим,
чтобы под руководством благочестивого и праведного аббата распространять дело
миссионерства. Монастыри того времени, как видно, были полны искренними и
праведными монахами, так что их собственная страна уже не могла предоставить им
достаточно места для проведения в жизнь их духовной ревности. Поэтому они
считали своим долгом распространить свое поле деятельности и на другие страны.
Золотой луч благодати Божьей излучается из истории этого простого народа
намного яснее, нежели в большинстве других, более цивилизованных, стран.
Доказательством особенном действии этой благодати в первую очередь является
Колумб,
благочестивый человек царского происхождения, исполненный добрых дел, помышлял
о том, как важно распространение Евангелия в других странах. Он захотел
посетить Шотландию, родину славного Сукката. Он поделился своим планом со
многими своими друзьями, и они не только одобрили его, но и сами решили
присоединиться к компании путешественников, под предводительством Колумба. В
565 году он с двенадцатью спутниками отчалил от берега Ирландии в открытой
лодке, которая представляла собой просмоленное плетеное судно. После долгого,
полного опасностей плавания в их жалком суденышке отважные миссионеры причалили
к группе островов со стороны западного берега Шотландии, к так называемым
Гебридским островам. Они причалили к голой скале, представляющей собой выветрившуюся
горную породу, к югу от базальтовых пещер, у Стаффа, и разбили свои палатки на
маленьком островке, который позднее стал известен под названием Ионы или
Иколмкила. Здесь Колумб основал монастырь, который весьма прославился в
последующие времена истории церкви. Очевидно, уже ранние христиане находили
себе убежище на этом голом островке от разбойничьих, кровожадных банд пиктов и
скоттов. Здесь они были в безопасности, так как лодки там постоянно отбрасывались
громадными штормовыми волнами, к морскому берегу можно было приблизиться только
с величайшим риском. Название Иона означало „остров прибоев".
Колумба, другой
монах большого благочестия, спустя тридцать лет после Колумба оставил свою
родину, чтобы принести Евангелие также и другим народам. Он родился в Лайнстере
и был воспитан в большом монастыре Бангора, на берегу Ольстера, ирландской
провинции. Здесь было воспитано три тысячи монахов под руководством Комгала,
основателя монастыря. Ирландская церковь в те времена не находилась еще на
позициях Рима. По сравнению с безжизненной формой священства папской системы в
ней еще царило простодушное и серьезное христианство. Так и религиозные
строения и учреждения, как, например, монастырь в Бангоре, не имеют никакого
сходства с папскими монастырями позднейших времен. Тем не менее, ирландское
христианство также далеко уклонилось от простоты апостольского христианства.
Слово Божие для них уже не было единственным Путеводителем.
В 590 году
Колумбан вместе со своими спутниками отплыл от берегов Ирландии. Его
намерением было распространить Евангелие по всем областям французского
государства. Сначала он остановился в Галлии. Слава о его благочестии достигла
ушей Кунстрама, короля Бургундии. Король пригласил его остаться в его стране.
Однако Колумба отклонил это предложение и просил разрешения удалиться в почти
неприступный горный район Вогезы. Здесь миссионеры некоторое время терпели
большие лишения. Часто за весь день они не видели иной пищи, кроме диких трав,
древесной коры и рыбы. Постепенно они обрели благосклонность этих грубых диких
племен. На монахов-чужаков стали смотреть с уважением. Им были посланы продукты
питания, их посылали особенно те, кто хотел заручиться молитвенным ходатайством
этих святых мужей. Они верили, что их Молитвы имеют чудотворную силу. Слава о
благочестии аббата и о чудесах, которые он творил, привлекла бесчисленное
множество людей. Во многих местностях были построены монастыри, которые быстро
заполнялись монахами. Эти заведения находились под руководством Колумба.
Правила и распорядки ордена, возможно, были такими же, как и в ирландском
монастыре в Бангоре. Несмотря на то, что Колумба и после, как и прежде, бродил
но темным лесам или же целыми днями пребывал в уединении в какой-либо пещере,
он строго надзирал за всеми учрежденными им монастырями. Он давал определенные
предписания о работе, образе жизни, чтении и молитвенных часах, а также о
наказании провинившихся монахов. Наконец, он впал в спор со своим соседом
относительно вопроса, когда должно праздновать Пасху, и написал папе Григорию
и Бонифацию, причем церковь в Иерусалиме, месте воскресения Господа, ставил
выше римской. Деятельность Колумба простиралась до г. Меца, вплоть до
Швейцарии и Италии. Он умер в Риме в 610 году.
Достойным
преемником прославленного аббата был его соотечественник святой Галлус, который
сопровождал его во всех его жизненных перипетиях и разделял с ним судьбу.
Однако когда Колумбан пошел в Италию, святой Галлус из-за болезни остался в
Швейцарии. Позднее он проповедовал швейцарцам Евангелие на их родном языке,
основал прославленный монастырь, названный его именем, и умер в 627 году. Его
почитают апостолом Швейцарии.
Со времен
Патрика вплоть до середины двенадцатого столетия ирландская церковь
беспрестанно утверждала свою независимость от Рима и сохраняла свое положение
как деятельная, живая ветвь церкви Божьей, которая не признавала над собой
никакой земной власти.
Примерно за 150
лет до причаливания прославленного Колумба к острову Иона, св. Ниниан „весьма
благочестивый человек", как называет его Бедда, проповедовал Евангелие в
южных районах Шотландии. Он, должно быть, как многие первые великие миссионеры,
был царской крови. Воспитанный в Риме, он закончил свое обучение под руководством
известного Мартина из Тура, затем возвратился обратно в Шотландию и основал
свое жилище в Халловее.
Если мы можем
верить сведениям о нем, то он обошел всю страну вдоль и поперек, проповедуя
Евангелие о кресте. С изумлением внимали суровые дикие жители Шотландии его
ораторским проповедям, и многие были обращены. С великим усердием он совершал
дело, на которое послал его Дух Святой. Где бы он ни появлялся, стекался народ
и с радостью воспринимал Благую Весть. Везде звучала хвала Господу. Многие
почитали Ниниана пророком. Как усердный виноградарь, он начал трудиться в
винограднике Господнем, очищать и насаждать. Тысячи были приведены через него к
Господу и приняли крещение.
На берегу реки
Солвей он построил каменную церковь, и когда он до завершения строительства
получил известие о смерти друга и наставника архиепископа Мартина из Тура, он
посвятил эту церковь его памяти. Эта церковь, должно быть, являлась первым
строением из камня, построенным в Шотландии. Она привлекла всеобщее внимание
своим блистательным белоснежным видом. Ниниан трудился весьма успешно и
результативно в основном среди пиктов, которые жили на юге Грампианской
возвышенности. Из его непосредственных преемников мы никого не знаем. Однако,
вне сомнения, огонь, который зажег Господь, и далее горел, беседы об истине
Евангелия, принятые многими, были сохранены и приумножены. Важнейший отрезок
истории ранней церкви в Шотландии начинается с миссии Колумба. До этого
времени из истории церкви в Шотландии мало что известно.
Монастырь,
который построил Колумб со своими спутниками на острове Иона, постепенно
обретал такую известность, что он в течение долгого времени, да и через
столетия являлся духовным светом в западном мире. Люди высоко ученые и весьма
благочестивые вышли из него и организовали епископства и университеты по всей
Европе. 34 года жил и работал Колумб на том одиноком острове. Время от времени
он посещал сушу, чтобы потрудиться в евангелизации варварских скоттов и пиктов.
Он основал церковь и производил огромное влияние на все классы и сословия общества.
Его основной целью было объединять братьев на дело Евангелизации вблизи и
вдали.
В конце шестого
и в начале седьмого столетия монастырь с острова Иона начал посылать своих
миссионеров, которые Должны были донести христианство не только в различные
части Шотландии, но и в Англию, и на материк. Незадолго после того, как
Августин со своими сорока монахами вступил в Кент, знаменитый Аидан с другими
монахами отчалил от острова Иона. В саксонскую часть Англии с обоих концов
почти в одно и то же время вступили миссионеры христианства.
Освальд,
тогдашний властитель Нортумберленда, был христианином. В юности он был вынужден
бежать в Шотландию, и там обратился, принял крещение и был причислен к
шотландской церкви. Когда же он вновь обрел трон своего отца, он естественно,
пожелал обратить свой народ к Господу. В исполнение его желания старейшины с
Ионы послали к нему миссионеров, которые под руководством вышеназванного
благочестивого и верного Аидана должны были проповедовать Евангелие в его стране.
Освальд выделил им для местопребывания остров Линдисфарн. Здесь Аидан построил
монастырь, подобный тому, какой был на Ионе, и жил со своими спутниками по тем
же правилам, какие были там.
Многие
шотландцы и ирландцы примкнули к новому монастырю. Освальд усердно
способствовал распространению Евангелия, причем он и сам проповедовал или, по
крайней мере, был переводчиком при проповеди Аидана. Бедда свидетельствует, что
как бы он ни был настроен по-римски, он, тем не менее, признавал сердечную
добродетель" этих северных миссионеров и славит „их ревность, великодушие,
смирение и простоту, их усердное исследование Писания, их прямодушное и
откровенное общение с правителями, их сострадательную благость по отношению к
бедным и нищим, их свободу от всякого самомнения я скупости и, наконец, их
аскетический, самоотверженный образ жизни".
Дело, при
Августине и Алдане как видно, успешно продвигалось вперед. В то время, как
итальянские монахи трудились на юге и юго-западе страны, шотландские монахи
распространяли истину Евангелия значительно яснее и проще на севере, на
востоке и в срединных провинциях страны. Престолы епископов в Йорке, Дарэме,
Личфилде и Лондоне были в то время полностью заняты шотландцами. Столкновение
двух партий - из Рима и Ионы - с течением времени становилось неизбежным.
Августин, как утвержденный Римом первосвященник над Англией, стремился добиться
того, чтобы северные монахи подчинились римским церковным распорядкам. Те же
сопротивлялись и держались крепко и определенно собственных порядков,
заведенных на Ионе. На этой почве возникли серьезные распри. Рим не мог
покориться никакому сопернику и был решительно настроен удержать Англию во всех
обстоятельствах под своей властью.
По смерти
благочестивого и благородного Освальда на трон взошел его брат Осви. Он во
время своего пребывания в Шотландии также был обращен в христианство и принял
крещение. Однако его супруга весьма была склонна к римским обычаям, и семья
подражала матери. Это обстоятельство повлекло за собой очень неблагоприятное
влияние на шотландских монахов, так что они, изнемогши от постоянных
издевательств и надругательств и бессовестного притеснения и преследования от
папских агентов, наконец, решили оставить Англию и возвратиться вновь на Иону.
Большая часть территории страны была обращена в христианство именно ими, через
их усердную деятельность. Однако триумф, которого достиг Рим в 664 году на
конференции в Витби через
изворотливость священника Вилфрида, лишил их мужества до такой
степени, что они уступили поле своей деятельности, на котором неустанно
трудились более тридцати лет. „Вы хотите, - спрашивал лукавый Вилфрид, - вашего
Колумба, как бы он там ни был свят, поставить вождем апостолу, которому сказал
Христос: „Ты Петр, Я дам тебе ключи Царства небесного"? Царь Осви был на
той конференции и похвалил
послушание так называемых последователей Петра,
сказав: „Когда я приду к вратам неба,
да не будет там иного, чем сам Петр." Народ тотчас последовал примеру
своего вождя, и вся Англия вскоре была покорена Римом. Папство достигло победы
в то мрачное суеверное время тем, что приписало Петру все, что принадлежит
Ему, нашему Превознесенному Господу! Но Господь говорит: „Я отворяю, и никто не
затворит, затворяю, и никто не отворит" (Откр. 3,7). На непреклонных
миссионеров севера не возымели действия ни доказательства, ни угрозы, ни
издевательства и насмешки. Они решительно отказались признать над собою
господство римского епископа. Шотландия еще некоторое время оставалась
свободной, однако римляне все искали возможности, как бы поработить ее. Как
обычно, священники вначале искали доступ к королю.
Среди множества
пунктов, которыми занимались кельтские и итальянские монахи, весьма жаркие
споры вызывали вопросы времени празднования пасхи и правильность формы
священнической тонзуры, что, наконец, привело к падению шотландской церкви и
торжеству папства. Поскольку мы вопрос о праздновании пасхи уже рассматривали в
связи с Никейским собором, то сейчас ограничимся описанием распрей относительно
тонзуры*.
* Примечание:
тонзура - у католических священнослужителей: выбритое место на макушке.
Всякому
непредвзято мыслящему человеку покажется почти невероятным, что при облачении в
сан католического священника выбритая макушка могла цениться выше, чем степень
его учености или праведности. Да, внешней форме бритья макушки придавалось
столько значения, что это стало критерием правоверности. Шотландские монахи
следовали примеру ближневосточной церкви, как в праздновании пасхи, так и в
форме тонзуры. Они сбривали макушку от уха до уха в форме новолуния и опирались
при этом на пример и авторитет Иоанна и Поликарпа. Итальянцы в противовес этому
объясняли, что отвратительна такая варварская форма тонзуры, и они называли ее
тонзурой Симона волхва. Римское духовенство придало тонзуре круглую форму. Вначале
выбривали лишь небольшой кружочек на макушке, однако выбриваемое место с
течением времени увеличивалось, и кружок расширялся. В пятом или шестом
столетии тонзура стала необходимым требованием при вступлении в сан духовника.
Августин и его преемник на престол первосвященника в Кентербери утверждали,
что по писанию старейших и благочестивейших отцов церкви тонзура была введена
апостолами в воспоминание тернового венца, возложенного на голову Спасителя, и
что придуманное безбожными иудеями средство пыток в поношение и мучение Христа
его апостолами носилось как украшение, в знак почета. Более столетия горел спор
с не утихающим пламенем. Это зашло так далеко, что по форме тонзуры начали определять,
кто правоверный, а кто еретик.
Когда
сторонники Рима увидели, что все человеческие средства оказались
недостаточными, что небольшая группа монахов, переселившаяся на уединенные
скалистые острова, побеждает, в высшей степени раздосадованные, они искали благосклонности
двора, знати, короля. Наитан, король пиктов, был обманут надеждой, что если он
подчинится папству, то получит власть и достоинство Хлодвига и Клотара. Эта
перспектива пробудила тщеславие и честолюбие короля. Он тотчас приказал всему
духовенству своей страны принять тонзуру Петра. Через своих агентов, а также
через послания во всех монастырях он потребовал от всех монахов, чтобы все они
носили тонзуру кругообразную, по римскому образцу тонзуры Петра. Некоторые
монахи сопротивлялись, также и старейшины с острова Ионы оказывали
противостояние, однако приказ короля, сговорчивость основного духовенства и
слабость колеблющихся в их собственных рядах проложили путь к падению Ионы, а
это значит, всей шотландской церкви. Латинская тонзура была введена повсеместно
в начале восьмого столетия. Церкви подпали под господство Рима и впервые лишь
обрели свободу во время реформации.
Теперь обратим
наше внимание на континент.
Более чем вероятно, крест в германских лесах,
городах и Деревнях, которые были подвластны римскому государству, был водружен
уже весьма в раннее время. В списке епископов, которые принимали участие в
соборах в Риме и Арле в 313 и 314 годах, находятся и имена многих германских
епископов. Однако только к концу шестого и к началу седьмого столетий
христианство прочно укоренилось в Германии. Британцы, шотландцы и ирландцы были
почтены Богом и удостоены быть Его соработниками в этом великом и
благословенном деле. Пламенный Колумба, о миссионерстве которого мы уже
упоминали ранее, был предводителем первых миссионеров, которые вышли, чтобы
возвестить спасение во Христе на всем европейском континенте. Они вначале
пребывали в основном во Франции, затем перешли Рейн и трудились среди швабов,
баварцев, франков и других германских племен. За ними последовал Кияиан,
шотландец по происхождению и весьма ревностный евангелист. Его рассматривают
как апостола франков. Он умер ради своей христианской верности мученической
смертью в 692 году. Виллиброрд, английский миссионер, с одиннадцатью соотечественниками
переправился в Голландию, чтобы потрудиться среди фризов (германское племя).
Он был, подобно другим англосаксам того времени, преданным сторонником римского
престола. Папа посвятил его в епископы в Виттебурге (ныне Утрехт). Его спутники
доставили Евангелие в Вестфалию и близлежащие соседние страны.
Однако
сомнительная слава подгона немецких народов, как стада овец, под пастырство
Рима, принадлежит известному Винфриду. Он происходил из богатой дворянской
семьи и родился в 680 году в Кредиционе в Девоншире. Впервые в семилетнем
возрасте он пришел в монастырь в Эксетере, а позднее был доставлен в Нурслинг в
Хемпшире. Здесь он обрел большой авторитет из-за своих способностей проповедовать
и изъяснять Писание. Уже с юных лет он чувствовал свое призвание от Бога идти
миссионером к язычникам. В 716 году он отплыл во Фризы и предался там
многолетнему труду, напряженной деятельности. Трижды посетил он Рим, где он был
удостоен высокой чести от папы и получил имя Бонифаций. Великий апостол
Германии умер мученической смертью в возрасте 75 лет. Он был весьма
благословенным и способным миссионером, притом человеком твердого характера,
высокой учености и святого образа жизни. Однако на протяжении всей своей жизни
он оставался присяжным вассалом папы, так что требования римской церкви для
него были ближе к сердцу, чем распространение Евангелия Иисуса Христа.
Распространение
христианства в восьмом столетии далеко перешагнуло прежние границы. Только что
описанные триумфы на западе превратились в великий успех на востоке. Здесь
трудились Несторианцы с непостижимым усердием и с великой настойчивостью в
возвещении Евангелия в Персии, Сирии, Индии, а также среди диких варварских
племен, живших в пустынях и отдаленных взморьях Азии. Их ревность простиралась
в особенности на огромную китайскую страну, и Благая Весть Евангелия оказывала
здесь просветительское влияние. На протяжении многих столетий патриарх постоянно
посылал в Китай епископов из несторианцев с заданием наблюдать за имеющимися в
то время церквями в Китае. Несторианцы отвергали иконы, тайную исповедь, учение
о чистилище и многие другие пагубные учения римской и греческой церквей.
Ближневосточная,
или же греческая, церковь не смогла успешно действовать в деле распространения
христианства среди язычников из-за внутренних распрей и разногласий.
Мы сейчас снова
обратимся к Риму, средоточию тогдашнего христианства на западе. Значение и
влияние этого города требует нашего особенного внимания. Духовное господство
папства распространилось весьма далеко. Епископы, цари, и народы видели в Риме
матерь своей веры и высший авторитет среди христианства. Однако, хотя римское
духовенство достигло наивысшей духовной власти, в политическом отношении оно
все еще оставалось подвластным Ближневосточному государству. Для гордости и
высокомерия Рима с течением времени это становилось все более невыносимым. Так
возникла острая борьба за независимость и политическую власть. Она
продолжалась в течение седьмого и восьмого столетий и явилась переходным
периодом от зависимости от гражданской власти к полной самостоятельности и
независимости. На это были мобилизованы все силы, так как духовное господство
лишь тогда Могло быть главенствующим, когда оно подкреплено мирской властью.
На пути
получения этой власти было два великих препятствия, а именно: лангобарды,
ближайшие и страшные соседи папства, и греческое государство. Падение западной
власти и слабость в действительном управлении, как мы уже отмечали, вели к
тому, что римский народ видел в своем духовенстве свою верховную власть. Оно
же, благодаря этому, обретало большое политическое влияние, которое резко
отличалось от церковной власти. Падение лангобардов и слабость греков во
многом способствовали тому, что политическая власть папства возрастала. Однако
это было чистой случайностью или же неизбежным следствием непредвиденных
обстоятельств. Римское правительство, прежде управляемое служащими восточного
государства, могло самого папу, если он был неугоден кесарю, заключить в
темницу, что и случилось в действительности в 653 году с папой Мартином,
который умер в изгнании на следующий год.
Становилось все
яснее, что сохранение мира и достигнутого ранее владычества Рима могло быть
гарантировано лишь тотальным падением греческого и лангобардского господства в
Италии и захватом их территорий святым престолом Петра. Эту цель преследовали
„последователи Петра", прилагая на это все силы. Все средства, ведущие к
достижению этой цели, для них были хороши. Они делали это подобно тому, как
Иезавель делала при обретении виноградника Навуфея, изреелитянина: было
применено злое коварство. Если невозможно было обрести в имение этот
виноградник справедливым, законным путем, то Навуфей должен был быть умерщвлен,
Иезавель не остановится ни перед чем в достижении своей корыстной цели и через
труп Навуфея войдет во владение его имением.
„История дает
достаточно оснований, - говорит Грейнвуд, - верить тому, что эта цель в
помыслах папства того времени обрела определенный облик. По их мнению, область
их религиозного врага, кесаря, и его чрезмерно великое недвижимое имущество
должно принадлежать в той мере, насколько это только возможно, престолу Петра.
И действительно, вся папская политика была направлена на достижение этой цели.
Во всяком случае, папству оставалось разрешить трудную и на вид безнадежную
задачу, а именно: вырвать из рук лангобардов обретенные ими владения.
С вожделением
взирали папы на государство франков, ожидая оттуда освобождения и помощи.
Франкские племена к тому времени в принятии христианства в основном склонялись
к католицизму, а усердные старания английского монаха Вильфрида (Бонифация)
вели к тесной связи с Римом. Он все свое влияние среди немецких и французских
духовников направлял на то, чтобы повсеместно и высоко поднять авторитет
римского престола, и таким образом он подготовил путь к разрешению выше
поставленной задачи.
Пипин, майордом
(наместник короля у франков), или же высокопоставленный государственный
чиновник Кильдерика Третьего, тогдашнего французского короля, хотя и не имел
королевского титула, был фактическим правителем государства, бразды правления
были в его руках. Он в высшей степени владел качествами, которые знать и весь
народ того времени ценили весьма высоко. Как мужественный военачальник и
опытный государственный деятель, он серией успешных военных операций весьма
расширил господство французов. Слабый король представлял собой
противоположность своему первому слуге, и он все более и более терял уважение в
своем народе, который почитал его глупым простаком. Есть ли тут что
удивительного, что при таких обстоятельствах храбрый Пипин пришел к смелой
мысли положить конец номинальной власти неспособного короля Кильдерика и самому
взойти на французский трон? Он, однако, был достаточно хитрым в достижении цели
и был весьма осторожен в исполнении плана. Бонифаций, который в этих
обстоятельствах играл важную роль, был тайно послан в Рим, чтобы известить папу
относительно Пипина, и что тот должен, в свою очередь, отвечать ему. Между тем
собрался преданный майордому имперский состав, чтобы посоветоваться
относительно этого дела. Они решили, что вначале нужно попросить совета у папы,
позволительно ли это желание Пипина. Тогда были посланы двое Доверенных мужей
в Рим, которые должны были изложить перед папой Захарием следующий вопрос:
„Разрешает ли божественный закон смелому воинственному народу свергнуть с
трона слабодушного недалекого монарха, показавшего себя неспособным исполнять
королевские функции, и на его место воцарить другого, достойного трона и
соделавшего для государства много полезного?" Ответ папы, который уже был
посвящен в эту тайну, не заставил себя долго ждать. Он был лаконично краток и
полностью соответствовал намерениям Пипина: „Кто фактически владеет
королевской властью, тот и должен носить титул короля."
Этот вопрос
соответствовал ожиданиям вопрошающих. Пипин выиграл дело. Ободренный согласием
верховного церковного авторитета, при известной поддержке народа в Сойсоне в
752 году в присутствии собравшихся представителей знати и прелатов государства
он был через Бонифация возведен на трон. Религиозный характер коронования свидетельствует
о возросшей власти духовенства. Бонифаций по иудейскому обычаю возлил елей на
голову нового короля, во время этой церемонии епископы стояли вокруг трона и
тем свидетельствовали о своем равенстве с вооруженной аристократией. По французскому
обычаю Пипин поднял щит и при ликующем одобрении народа был возведен на трон.
Кильдерик, последний король из династии Меровингов, без всякого сопротивления
позволил отнять у себя знаки королевской власти, стерпел, когда сбривали с его
головы длинные волосы и отослали в монастырь, как монаха.
Участие
Бонифация и его покровителя-папы в этом государственном перевороте и их образ
действий вызвали многие ссоры. Не очень добросовестные священники, защищенные
папскими предписаниями, были весьма порицаемы со стороны протестантов. Спор
прекращается тотчас, как только мы сравним их поведение с основами Нового
Завета. Здесь предпочтение союза с Пипином против греков и лангобардов
выявилось в принесении в жертву всех основных принципов, верных чувств, как
человеческого, так и божественного рода. Попрание священных прав царя и
стародавнего закона наследования трона, тщеславие мятежных государственных
чиновников, свержение законного правителя, оправдание непослушания подчиненных
- все это одобрило духовенство и объявило справедливым перед очами Божьими, и
это лишь потому, что подобный поворот событий был благоприятен для достижения
им мирской власти. Такой пагубный ориентир был характерен для римского престола
уже в середине восьмого столетия. Это был первый случай вмешательства папы в
дела правителя и в обязанности подчиненных, так сказать, небольшой пролог
грядущим дерзостям. Преемники Захария в последующих столетиях уже гораздо виртуознее
владели таким способом. Они утверждали, что французские короли с того времени
держатся на троне лишь ради авторитета папства и что их законные права зависят
единственно от утверждения папства. Ни Пипин, ни Захарий даже в отдаленной
перспективе не могли усмотреть, каковы будут последствия их поступка для
истории церкви, да и всего мира.
Пипин показал
себя признательным папству за добрую услугу, которую оно оказало ему. Примерно
через три года во главе сильной армии он перешел через Альпы, напал на
лангобардов, покорил их и завладел итальянской областью, которую лангобарды
некогда отвоевали от ближневосточных царей. Закономерно было бы, если бы Пипин
отдал отвоеванную территорию Греции, к которой она относилась прежде, или же
удержал под своей властью. Однако он не сделал ни того, ни другого, но,
сознавая, что своим положением он обязан святому престолу, объявил, что не
ради какого-либо человека вышел он на бой, но ради Петра и ради прощения своих
грехов, и соответственно этому он передал покоренную провинцию римскому
папству. Таким образом, был положен краеугольный камень для мирового господства
папства.
После того, как
Пипин взял клятвенное заверение от лангобардского царя Айстульфа подчинить
покоренные города престолу Петра, он отступил обратно в свои пределы. Однако
его великолепный подарок некоторое время оставался, так сказать, только на
бумаге. Папство еще не владело такими средствами силы, чтобы вступить в
действительное владение землями Айстульфа. Едва после этого французский
король пересек Альпы, Айстульф тотчас отказался следовать своим клятвенным
заверениям. Он собрал свои войска и напал на церковные области. Вплоть до стен
Рима опустошил он земли и наконец осадил сам город. Папство, возмущенное
поведением Пипина и неверностью лангобардов, спешно выслало послов к своему
французскому защитнику, которые должны были отплыть по морю, поскольку с суши
невозможно было пробраться туда из-за множества вражеских войск, окруживших
город со всех сторон. Папа предупреждал Пипина, что он поставит под угрозу свое
вечное спасение, если не претворит в жизнь обещанный дар престолу Петра.
Послание осталось без ответа. Затем последовало второе письмо, которое было
более чувствительней и красноречивей. Однако французы все еще медлили. В своем
бедствии папа решился на третье письмо в таком изложении, будто бы его автором
являлся сам апостол Петр. Лживость, которая там проявляется, переходит всякий
здравый смысл. Мы приводим его здесь дословно, чтобы показать, какими
средствами так называемые преемники Петра защищали святой престол и искали
установить мировое господство:
„Я, Петр
апостол, заверяю, наставляю и заклинаю вас, наихристианские короли Пипин, Карл
и Карломан со всей иерархией, епископами, аббатами, священниками и монахами, а
также со всеми судьями, герцогами, графами и со всем народом Франции. Равно
заклинает, наставляет и повелевает вам и Матерь Божия, равно и небесные
престолы и господства и все воинство небесное спасти возлюбленный город Рим от
отвратительных лангобардов. Если вы послушаетесь, то я, Петр апостол, обещаю
быть вашим покровителем и в этом и во всей вашей последующей жизни, я
приготовлю вам прекрасные жилища в небесных обителях и вручу вечную радость в
пределах рая. Творите единое дело с моим народом в Риме, и я исполню все, что
бы вы ни попросили. Я заклинаю вас не предавать этот город на разрушение и
разорение лангобардам, дабы не были разрушены и разорены ваши души и чтобы вы
не оказались в аду в сообществе с дьяволом и ангелами его. Французы в глазах
Петра почтены высшей нацией из всех наций в поднебесной, мне обязаны вы всеми
вашими победами. Послушайтесь, и послушайтесь немедленно! И наш Господь Иисус
по моей просьбе даст вам в этой жизни долголетие, безопасность и победу, а
грядущей жизни приумножит свои благословения над вами среди Его святых и
ангелов."
Ничто не смогло
бы с большей ясностью засвидетельствовать об ужасном падении римской церкви,
чем это письмо. Сообразно с ним, только послушание папе дарует вечную жизнь, и
наивысшая обязанность человека и его долг состоят в том, чтобы поддерживать и
умножать власть святого престола. Где здесь можно найти Христа? Где тут Его
права и притязания? Где же, наконец, истинное христианство? Вместо стремления
потрудиться, чтобы обратить неверующих ко Христу, чтобы спасти их души, Имя
Господне и имя Его апостола склоняются ради достижения низменных целей.
Поборникам римского престола, будь они самые безнравственные и нечестивые люди,
обещаются великие преимущества в этой жизни и
высшие места на небе в грядущей жизни. Вне сомнения, мы видим здесь тайну
беззакония в действии, это есть прообраз человека греха, сына погибели, он есть
„противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так
что в храме Божием сядет Он, выдавая себя за Бога" (2 Фес. 2).
Угрозы и
обещания достигли желанной цели. Пипин снова поднял своих французов в поход и
вторично напал на Италию. Он вынудил Айстульфа оставить вновь завоеванные им
земли и заключил договор, причем посланники с Ближнего востока были против
него, так как желали возвращения отвоеванной территории, Равенны, своему господину,
их кесарю. Однако Пипин заявил, что он вышел на войну лишь для того, чтобы
доказать святому Петру свое глубочайшее почтение и послушание, и потому все
завоеванные территории он отдал во власть преемников Петра. Тогда по стране
прошли папские уполномоченные и приняли с начальствующих в народе присягу на
верность и ключи от их городов для папы. Так из рук чужестранного короля
папство получило в виде дара землю, которая принадлежала их господину, их
кесарю. Оно завербовало сильного чужестранца, чтобы получить великую награду,
которую, по существу, оно вначале заботливо относило в счет неба, и обокрало
своего законного господина через Пипина, а затем эту добычу без стыда и
промедления присвоило себе. В его глазах имело лишь второстепенное значение,
что король Франции пренебрег законным кесарем, обокрав его и передав добычу его
подчиненным, то есть духовенству. Решающим для папства было то, что власть
церкви через это весьма возросла. Это стало политикой, которая и в позднейшие
эпохи оставалась характерной для Рима.
Однако щедрый
подарок Пипина, умершего в 768 году, вскоре вторично оказался весьма
ненадежным. В 774 году лангобарды стали вновь угрожать римским областям. Вновь
папа воззвал о помощи к французскому королю, и Карл Великий дал на это
согласие. Он перешел Альпы с весьма сильным войском и вошел в Рим накануне
праздника Пасхи. Римляне приняли его с шумным выражением радостного
дружелюбия. Тридцать тысяч жителей вышли ему навстречу, впереди их шло
духовенство с крестами и заменами. Дети несли ветви пальмы и маслины и
приветствовали его песнями. Когда он вошел в город, то сошел с лошади и
направил свои стопы в храм Петра, где его ожидали папа и все духовенство. Карл
благоговейно целовал все ступени лестницы, ведущей к входу в храм, затем
поцеловал самого папу и так, рука в руке, они стояли на обозрении. Вечер он
провел в богослужении и в молитвах, и когда его сердце стало теплым и мягким,
Адриан, тогдашний папа, завел с ним беседу об обновлении дара святому престолу
через него. В этом ему сопутствовал успех. Карл Великий не только утвердил за
папством подарок Пипина, но намного расширил его со своей стороны и
торжественно положил составленный по этому поводу документ на гробницу
апостола. По окончании праздника пасхи он расстался с папой и возвратился к
своей армии. Победоносно прошел он по всей верхней Италии и не успокоился до
тех пор, пока не разрушил царство лангобардов и не объявил себя королем Италии.
Весьма трудно
установить размер дара Карла Великого с точностью. По всеобщему утверждению
составителей истории, он включал не только экзархат Равенны, но и герцогство
Сполето и Бенефенто, Венецию, Истрию и другие области на севере Италии, одним
словом, почти весь полуостров, включая также и остров Корсику. Чтобы
удовлетворить честолюбие Иезавели и укрепить престол нечестия, убивали одного Навуфея
за другим, грабя их виноградники. Пути и средства, какими папа желал привести в
созвучие свой характер наместника Христа со своим новым положением, показывает
нам апогей всякой наглости. Он сделал следующее заключение: „Поскольку все
люди есть подданные Христа, то они все также подданные того, кто является Его
наместником и регентом на земле во всем, что принадлежит его царству. Это же
царство возносится над всем, потому не может быть ничего неподвластного
юрисдикции престола Петра, что принадлежит к этому миру со всеми делами. Наше
царство не от мира сего, оно, подобно превознесенному Христу, во всем, над
всеми и над всем превознесено." В духе этого неслыханного утверждения
папство смело начало действовать, оправдывая этим всякое свое вмешательство
во все дела, будь то касательно священников или народов, царей или подданных,
суши или моря.
Карл Великий
посетил Рим в 781 году во второй раз, а в 787 году - в третий. Он каждый раз
щедро одаривал церковь и делал это, как подчеркивал он, „во спасение своей
души". Папство выразило ему признательность. С чувством благодарности в
сознании того, что оно нуждается в постоянном заступнике, в 800 году, накануне
праздника рождества, оно короновало его кесарем западно-римского государства и
объявило его всенародно Августом. Так французский король, тевтонец, был
объявлен преемником кесаря и обладал всей властью на Западе. Его царство
охватывало почти все латинское христианство. Единственно Англия, хотя и
признавала церковное господство Рима, не подчинилась этому новоявленному
властелину западно-римского государства.
Теперь мы
обратим наше внимание на новый великий религиозный переворот, который произошел
на Бл. Востоке внезапно и неожиданно.
Христианство в течение седьмого и восьмого столетий проникло в большую часть Европы. Имя Иисуса стало известным далеко, и Бог благоухание этого Имени, несмотря на закостенелые формы, связывающие Рим, мог употреблять в благословение людей. Однако все завоевания Евангелия под водительством папства и под влиянием его миссионеров приписывались завоеваниям римского престола. И кто мог бы сказать, как далеко зашло бы духовное господство и власть Рима, если бы не возникло чудовищное сопротивление? Бог воздвиг противника, который не только воспрепятствовал продвижению романизма со всех сторон, но более того, привел в сомнение самого папу в безопасности и прочности престола Петра, на котором он восседал. Этот враг был Магомет, лжепророк из Аравии.
Этот знаменитый человек выступил в начале седьмого столетия, а именно, в
самое благоприятное время для достижения его цели. Вся Аравия тогда была в
сетях идолослужения, только в одном храме в Мекке было где-то 360 идолов, по
числу дней года арабов. Язычество с множеством своих лжебогов было весьма
распространено, да и само христианство, к стыду своему, было запятнано
идолослужением. Тогда появился Магомет и представился пред миром как строгий и
пламенный защитник учения от Бога. Он почитал себя призванным восстановить веру
в людях, основную истину единства Бога. Однако мысль об Избавителе, о Его
воплощении, о вечном спасении, о единстве с Богом, равно и действительность и
влияние святой любви, были чужды его системе. Религия Магомета оставляет
незаполненной пропасть, которая отделяет грешника от Бога. Прежде чем мы
займемся его религиозной системой, бросим взгляд на
По арабскому преданию, Магомет происходил из знатной семьи, принадлежащей к роду курайшитов. Этот род ко времени рождения Магомета (около 570 года) занимался своего рода архиепископством среди окрестных племен. Он был признанным пастором Каабы, национальной святыни в Мекке. Кааба (куб) была четырехугольным зданием, на восточной стороне стены которой был замурован камень, который, по преданию, был подарен Аврааму архангелом Гавриилом и который вызывал у паломников великое благоговение. Магомет, возможно, тотчас по рождении потерял отца: он умер. Мать его умерла так же рано, когда он был еще совсем ребенком, так что с малых лет он оказался беспомощным сиротой. Когда же, наконец, умерли и другие члены его семьи мужеского пола, то наместничество в Мекке и регенство в Каабе перешло в ведение другой семьи,
О жизни Магомета до двадцатипятилетнего возраста мало что известно,
известно лишь, что он много путешествовал по делам торговли и всегда был
честен в деле, так что его прозвали Аминь, то есть Верный. В возрасте 28 лет он
женился на вдове, которая также принадлежала к роду курайшитов и была весьма
богатой. Через двенадцать лет после женитьбы, в возрасте сорока лет, Магомет
впервые поверил в свое сокровенное внутреннее предназначение относительно
грядущей миссии его жизни. Возможно, эта мысль возникла на основании семейного
краха и потери службы в Каабе и желания возвратить былую славу и власть. По
обычаю своих соотечественников ежегодно на определенное время он уходил в
ущелье скал и предавался там религиозным размышлениям. В одном из таких ущелий,
он, по его собственному свидетельству, получил „откровение с неба". В нем
все более и более возрастало убеждение, что он призван Богом, чтобы истребить
идолопоклонство и везде повсеместно распространить истинную веру. Его
изречения, которые он якобы получил через архангела Гавриила прямо с неба,
записаны в Коране и его последователями почитаются за слово Божие.
Возвещенная Магометом новая религия стала называться исламом, то есть покорностью, или преданностью, воле Божьей. Его учение главным образом сводится к изречению: „Нет иного Бога, кроме единого истинного, и Магомет его пророк." Шесть главных пунктов в теоретическом исповедании веры содержат веру:
1. в Бога, 2. в Его ангела, 3. в Его Писание, 4. в Его пророков, 5. в воскресение и День суда, 6. в Божественное предопределение и предназначение.
Практическая часть исповедания включает в себя четыре великих предписания: 1. Молитва и очищение, 2. Благотворительность, 3. Пост (ураза), 4. Посещение Мекки. Кто ни разу не посетил Мекку, тот может умирать на том же основании, как иудей или христианин.
Единственно действительным новым историческим пунктом в религии ислама
было утверждение Божественного послания Магомета как апостола и пророка
Божьего. Однако именно это с несомненной очевидностью раскрывает хитрость
сатаны. Так простые религиозные основополагающие понятия ни в ком не вызывают
возмущения, но обманывают и заблуждают многих. История дает нам ясное
доказательство того, что взгляды Магомета с его успехами изменялись, и его
жестокость и нетерпимость властно возрастали до тех пор, пока его учение не
превратилось в религию меча, разбоя, грабежа и эмоций! „Он был мирным
праведником, - отмечает Милман, - пока не вытащил меча из ножен." Как
только меч был вынут из ножен, он в его руках превратился в безжалостное
средство доказательств. Некоторое время основные принципы ближневосточной
терпимости ясно признавались новой религией, религиозные разногласия
отдавались непосредственно в распоряжение Бога, и все вкушали Его милость
равномерно. Но все более и более Коран отрекался от этой терпимости и начал
говорить языком надменного превосходства с жестокой антипатией к инакомыслящим.
Хотя Коран во многих своих поучениях имеет поразительное сходство с иудейством
и христианством, нельзя думать, что Магомет знал Старый и Новый Заветы Библии,
он черпал свою основу из Талмуда, лжеевангелий и разного рода ересей и все это
перемешал с древними арабскими легендами. Магомет нашел своих первых
приверженцев среди своих друзей и близких родственников. Однако его дело
вначале шло очень медленно. По истечении трех первых лет он насчитал всего
четырнадцать последователей.
Недовольный таким незавидным развитием, он решился выступить открыто с
демонстрацией своей новой религии. Вначале он потребовал от своей семьи
признать в нем пророка Божьего, и когда это было достигнуто, он пожелал
добиться такого же признания от своего родства и племени. Однако его
требования были решительно отвергнуты курайшитами. Его утверждения не нашли
никакой веры, и он навлек на себя и на своих приверженцев преследование и
гонение.
До этого мгновения Магомет стремился навязать свои мнения и увещевания. Однако поскольку народ крепко цеплялся за свою прежнюю религию и стал угрожать смертью новоявленному пророку, то он был вынужден убежать из города своего рождения, Мекки, центра торговли и религии арабов, а равно и царства, в котором он надеялся духовно господствовать со своей новой религией. Он направился в Медину, где был принят с большими почестями. Некоторые знатные жители вступились за его дело, быстро организовался кружок; партия выступила в его защиту.
Вследствие ограниченности его власти и стремления распространить веру в его религию он вскоре получил новое „откровение". С этого момента его небесные откровения носили изменившийся характер: они стали чудовищно кровожадны. Как некогда через уста пророков Ахава, через его уста говорил дух лжи.
После долгой ожесточенной борьбы со своими противниками он чувствовал
себя достаточно сильным завоевать укрепленную Мекку. Она попала в его руки в
630 году. Он очистил Каабу от ее 360 идолов и вознес ее в величайшей до святыни
ислама. С того времени Мекка превратилась в средоточие его системы. Все
население приняло клятву верности. Таким образом, все арабские племена
покорились его господству и приняли его религию.
Примечание: Бегство его было в 622 году, а потому этот год
рассматривается в жизни Магомета, как великий поворотный пункт, как время
основания его религии. Отсюда берет начало времяисчисления всего
магометанства.
Единство Бога и пророческая миссия Магомета были возвещены с высочайшего выступа мечети. Идолы лежали на земле разбитые, прежняя религиозная система была свергнута силой оружия и дерзостью нового вероисповедания. Следующий важнейший шаг в политике пророка состоял в том, чтобы ввести абсолютно единую религию во всех арабских племенах. С этим исчезли наследственные междоусобицы между отдельными племенами и родами, и возникла великая армия всех неверных. Облеченный в такую мощь, ислам объявил войну всем всякого рода другим религиозным формам, а более всего - христианству. Магометанство предполагалось распространить по всей земле силою меча.
Хотя пророк превратился в простого мирского вождя и в победоносного воина, он не оставлял обязанности священника. Постоянно проводил он богослужения среди верующих, произносил открытые молитвы и проповедовал во все пятницы и в праздники недели. Он приписывал себе привилегию нести миссию пророка, священника и царя одновременно. Фанатизму своих сторонников он давал постоянную приятную пищу через право на грабеж и мародерство, удовлетворение всех низменных страстей и желаний. Право на собственность над пленными женского пола было введено в военный закон и поставлено в награду за храбрость и мужество. Верующим вновь и вновь строго-настрого повелевалось: „Пролить каплю крови за дело Божие или же провести одну ночь при оружии ценится более, нежели проводить два месяца в посте и молитве. Всякий, кто падет на поле брани, получает прощение своих грехов, в день суда раны его будут сиять, как киноварь (минерал красного Цвета, сернистая ртуть), и благоухать, как мускус, и его потерянные члены тела будут возвращены ему на крыльях ангелов и херувимов." Боевой клич, призывающий к бесстрашию, гласил: „Сражайтесь дальше, сражайтесь дальше и не бойтесь! Рай находится под тенью ваших мечей! Ад с его огнем готов поглотить каждого, кто побежит с поля боя, а кто падет в бою, тому открыт рай!" Магометанские воинства благодаря таким лозунгам стали в наивысшей степени воодушевленными и вдохновенными. Они жадно бросались в схватку за военной добычей в этом мире и райским блаженством в ином.
Таким образом, был положен фундамент для арабского господства. Магомет приглашал малых властителей окрестных государств покориться его религиозному господству, затем он обратился к властелинам обоих великих государств: к царю персидскому и ближневосточному кесарю. Говорят, что Гераклий почтительно принял арабских послов, тогда как Хосрой, царь персидский, с пренебрежением разорвал письмо Магомета на мелкие кусочки. Когда же пророк услышал это, то в гневе воскликнул: „Так поступит Бог с царством Хосроя и не примет его просьб." Так и произошло: не так уж много времени прошло после этого события, и Персия не устояла перед силой магометанского оружия и распалась на части. Пока ислам продвигался все далее и далее, его основатель приближался к своему концу. Проводив своего старшего сына на кладбище со слезами и стенаниями, он совершил свое последнее паломничество в Мекку и умер там, в возрасте 62 лет. Как видно, он перешел в вечность без раскаяния и угрызений совести. Однако кровь, пролитая им, великое множество, увлеченное им в ад, окружат его пред престолом суда Христова!
За короткий промежуток времени длиной в десять лет Магомет закончил свою
печальную миссию и основал на Ближнем Востоке новую религию, которая пустила
такие глубокие корни, что она, несмотря ни на какие перевороты и перемены,
устояла двенадцать столетий и ныне представляет собой мощную силу, влияющую на
сердца и совесть сотен миллионов людей.
По смерти пророка его преемники, халифат, объявили войну всему человечеству. Выдающимися среди них были: Абу-Бакар, мудрец, Омар, верный, Али, храбрый, и Халед, меч Божий. Они были старшими сотрудниками пророка и его родней. Немного месяцев спустя после его смерти они наводнили возвышенности Азии, вторгшись туда с большим множеством со стороны пустыни. Многие народности, в том числе и христиане, пали жертвой этого чудовищного бича. Как язычник Хосрой, неверующий и надменный царь Персии, так и исповедыватели христианства равно были наказаны Богом через преемников Магомета, особенно были преследуемы гордые епископы и священники. „Не истребляйте фруктовые деревья на пути, ни плодородных полей, - говорили халифы, - будьте справедливы и щадите чувства покоренных, почитайте всех религиозных особ, живущих в пустынных местах или монастырях, щадите их здания. Однако если вы встретитесь с особенным классом неверных, которые бреют головы и принадлежат к синагоге сатаны, то вы непременно должны размозжить им череп, если они не примут истинную веру или не заплатят дань." Так неудержимо продвигались вперед бесчисленные войска беспощадных арабов - магометан, что никто не мог устоять перед ними. Сирия пала, Персия, Египет и многие другие страны также не устояли перед их натиском. Многолюдные великие города, как Иерусалим, Басра, Антиохия, Дамаск, Александрия, Карфаген и Киренея впали в их руки. Множество их вторглось в Индию, они напали на Европу, наводнили Испанию и пронесли свои знамена до берегов Луары, но тут закончился их победоносный триумф. Против них выступил Карл Мартел, разбил их в 732 году и прогнал назад.
В связи с этим вкратце отметим, как обращались завоеватели с жителями Иерусалима. Этот город впал в руки халифа Омара в 637 году, и этот Омар на месте, где стоял ранее храм, построил мечеть. Все население города высокомерным завоевателем было отнесено к людям низшего класса. Они должны были повсеместно почитать мусульман и уступать им дорогу. Христианство было низведено к внешне терпимой религии. Крест мог быть только на церкви, колокола не должны были звонить. Христианам было отказано в праве отпевать своих умерших официально. Глаза праведных мусульман никоим образом не должны были быть оскорблены христианскими символами. Мусульманин был свят. Он мог как угодно обращаться с христианином, но если христианин ударил бы мусульманина, то он становился преступником.
Такое печальное обращение с христианством продолжалось вплоть до
крестового похода. Христиане по всей Сирии были поставлены в такие жестокие
условия. Так поступил Бог в Своем провидении с востоком и западом, которые были
густо населены христианами и иудеями. Миллионы впали в долгую ночь магометанского
рабства, которая длится и поныне.
Подойдя к концу восьмого столетия, мы должны бросить краткий взгляд
назад. Мы рассматривали возрастающую власть римского престола на западе и
видели, что оно достигло апогея своих честолюбивых стремлений. На востоке
восстал гигантский противник, который уступал ему лишь величиной религиозного и
общественного влияния на само христианство. Одна власть имела долгое время для
своего развития, другая возникла внезапно, непредвиденно. Однако, если наше
суждение верно, то Бог Сам позволил и употребил обе эти силы, как суд над
христианством за отпадение от Него и над язычеством за идолослужение. Как
магометанство на востоке, так и романизм на западе стали великим бичом Божьим.
Там вознесся мощный военный клич против всех, кто противился принять
вероисповедание халифов и подчиниться им, здесь же была объявлена беспощадная
война всем тем, кто противится требованиям антихристова Рима и не поклоняется
Деве Марии, и святым и не верит их историям и чудесам, реликвиям и иконам.
Ближневосточные церкви были ослаблены и разорены еще со времен Оригена
платонической философией, которая выступала в форме сверхъестественной учености
и дала повод к длительным распрям. Церковь же на западе оставалась свободной
от подобного рода распрей церквей на востоке, однако она была полностью
поглощена заботой о достижении власти. Столетиями Рим стремился обрести
господство над всем христианством, да и над всем миром. С обеими церквями Бог
поступил, как Судья, и позволил на них обрушиться все потопляющему полчищу
арабов.
Пока арабы под предводительством Абу-Бакара и Омара наводняли греческие страны и завоевывали провинцию за провинцией, греческий царь дело защиты предал в руки своих начальников, а сам оставался в праздном спокойствии в своем стольном городе и занимался размышлениями над теологическими вопросами. По окончании победоносной борьбы с персами религия стала едва ли не исключительным предметом его заботы. В то время возникло два великих спорных вопроса во всем христианском мире.
Так называемый обелисковый спор, может быть рассматриваем, как возрождение монофизической, или же евтихианской ереси, хотя и несколько в иной форме. Под всеобщим названием монофизитов подразумеваются четыре основных группы тех, которые отреклись от восточной церкви, а именно: сирийские якобинцы, копты, абиссинцы и армяне. Евтих, который в пятом столетии был аббатом в константинопольском монастыре, собственно говоря, был основателем этой весьма сильной секты. Монофизиты отрицали разницу между двумя естествами Христа, тогда как монотеисты оспаривали божественную и человеческую волю Господа. Кесарь Гераклий предпринял благонамеренную, но безуспешную попытку примирить монофизитов с греческой церковью.
Мы ограничимся этим кратким экскурсом в прошлое и более подробно
займемся распрями относительно иконописи, которое принимает все большее
значение. Как ни одна другая распря, эта коснулась внутреннейшей сути христианства
и составила наиважнейший период истории римского престола. Иезавель выступает
теперь в ее подлинном облике, и с того самого момента ее злой характер неистребимым
образом запечатлевается на папстве. Тогдашнее папство защищало и оправдывало
официально иконослужение. Это стало краеугольным камнем религии папства и со
всей очевидностью явилось, что преследование и идолослужение стали двумя его
колоннами, на которых зиждилось его господство. Антихристова система явилась в
своей подлой зрелости.
Можно довольно определенно предположить, что общественные или семейные богослужения более трехсот лет после первого возвещения Евангелия были чужды религиозному поклонению картинам или каким-либо другим зримым предметам. Возможно, христиане от дней Константина даже не помышляли о подобном, потому мы можем рассматривать это поклонение как первый горький плод объединения церкви с государством. До того времени христиане громко и открыто выступали против идолопоклонства язычников, смело свидетельствовали об истине, принимая ради нее даже смерть. Царица Елена, мать Константина, была первой, которая склонила помышления христиан к позорному идолопоклонству. Рассказывают, что при своем усердном исследовании наиважнейших библейских мест она обнаружила и откопала древо „истинного креста". Этого было достаточно для намерения врагов. Привязанность человеческой натуры к зримым предметам была разбужена, пламя, зажженное однажды, быстро пожирало все, и, как неизбежное следствие этого, возникло идолопоклонство.
Вскоре „откопались" подобные зримые напоминания о Господе, о Деве Марии, о богодухновенных апостолах и святых отцах церкви. Были отысканы святые реликвии, которые столетиями оставались сокрыты. Так хитрому врагу обманом удалось всеобъемлюще захватить церковь в западню. С дней Константина до начала нападения арабов поклонение иконам и реликвиям постоянно возрастало. В то время, как на востоке более поклонялись иконам, на западе чтили реликвии. Во времена Григория Великого в западных церквях уже процветало также поклонение иконам. Благодаря распространению писательского и читательского искусства среди духовенства и народа традиции поклоняться иконам приобрели небывалый размах. Картины, писанные масляными красками, статуи, памятники и другие зримые изображения священных предметов стали удобным средством, чтобы поучать народ, привлекать его к богослужению и оживлять религиозные чувствования людей. Духовные, которые имели больше благоразумия и предусмотрительности, конечно, потрудились разуметь, служат ли эти изображения вспомогательным средством для поклонения или сами эти предметы становятся средством для поклонения, но весь народ в совокупности остался в стороне от этого, его совершенно не коснулся этот каверзный вопрос различия. Защитник иконослужения может видеть разницу между почитанием и поклонением этим иконам, однако невежественные и суеверные прихожане, поклоняясь, будь то изображениям, будь то статуям, впадают в своего рода идолопоклонство.
До конца шестого столетия идолопоклонство в восточных церквях было
введено как-то формально, но в течение седьмого столетия это нашло постоянно
возрастающее вторжение и в западные церкви. Стало обычаем падать ниц перед, так
сказать, „образами", поклоняться им, целовать их, украшать их различными
украшениями и драгоценными камнями, возлагать на них руки при клятвах, а также
приглашать их быть свидетелями крещения.
Лев 3, весьма одаренный и талантливый правитель, по прозвищу Изаурир, принял смелое решение очистить церкви от их постыдных идолов. История умалчивает о побудительных мотивах, которые толкнули его к этому, тогда как писатели подробно излагают и подчеркивают низложение им партий противников, то, как они были уничтожены. Предполагается, что на кесаря весьма великое влияние оказывало новое вероисповедание и успехи Магомета. Восточные христиане постоянно вынуждены были выслушивать из уст, как иудеев, так и магометан, презрительное прозвище „идолослужители".
Лев достиг восточного трона в 717 году. Укрепив страну и защитив ее от нападения внешних врагов, он начал заниматься религиозными вопросами. Он воображал, что возможно изменить или улучшить религию своих подчиненных кесарским эдиктом, потому издал эдикт в 726 году против суеверного поклонения изображениям, против постыдного злоупотребления ими, не приказав, однако, уничтожить их. Едва ли можно предположить, что Лев здесь действовал из истинного страха перед Богом. Побудительным стимулом к этому для него, вероятнее всего, послужила его честолюбивая натура. Как глава государства и как якобы глава церкви, он своими эдиктами, по всей видимости, одним ударом хотел покончить с идолослужением и этим достичь церковного единовластия. Однако он переоценил свои силы. Время, когда государственная религия дозволяла руководить кесарю собой и определять ей порядки, уже миновало. К своему великому раздражению и досаде, он натолкнулся на высокомерие и гордую власть папства, равно и на привязанность народа к образам.
Первый эдикт, таким образом, запрещал поклонение иконам и приказывал
повсеместно до всех довести волю государя не касаться икон и не целовать их.
Однако, как только рука кесаря поднялась на народные кумиры, со всех сторон
поднялось бурное волнение. Этот эдикт коснулся всех классов на востоке и на
западе. Ученые и неграмотные, священники и крестьяне, монахи и солдаты,
духовенство и миряне, мужчины и женщины, даже дети были втянуты в новое
волнение. Особенно сильно было влияние монахов. Они выдвинули претендента на
трон, вооружили массы и под Константинополем оказалась огромная флотилия. Однако
плохо вооруженные корабли были разбиты, беспорядочные отряды рассеяны, их
предводители схвачены и умерщвлены. Лев, раздраженный таким противоборством в
ответ на его указ, издал второй, еще более строгий эдикт, и в нем уже приказал
уничтожить иконы и фрески со стен.
Не только составление, но и исполнение второго эдикта было чрезвычайно строгим. В полномочия кесарских прислужников входило прямое исполнение эдикта. Повсеместно были свергнуты священные статуи, грубыми руками сорваны изображения и иконы, на глазах фанатично возбужденной толпы они разбивались на куски, сгорали в огне. И тогда „без всякого страха, не боясь даже самой смерти, мужчины, женщины и дети кинулись на защиту своих кумиров, которые были для них дороже собственной жизни.
Они схватили кесарских слуг, занятых истреблением их кумиров, и убили их. Оставшиеся в живых под защитой вооруженных воинов отплатили им той же монетой, так что улицы столицы превратились в арену дикой кровавой бойни, какая могла бы возникнуть только на почве оскорбленного религиозного фанатизма. Зачинщики мятежа были в основном убиты на месте, тюрьмы были переполнены, бесчисленные толпы после телесного наказания были изгнаны в ссылку" (Грейнвуд. Кафедра Петра. Том третий).
Ярость народная уже не имела границ. Само присутствие кесаря было уже не в состоянии держать их в рамках. Однажды офицер получил приказ уничтожить статую Спасителя, которая находилась около медной двери кесарского дворца и была известна под названием „надежный Оплот". Эта статуя была чрезвычайно популярна среди народа и высоко чтима им за „чудотворство". Когда офицер делал приготовления для исполнения полученного приказа, собралась на это место большая толпа женщин, настоятельно прося пощадить их любимую статую, которая так мило смотрит на них с высоты. Однако офицер, глухой к их просьбам, поднялся по лестнице наверх статуи и, размахнувшись, ударил кайлом в лицо. Ошеломленные женщины ожидали, что небо тотчас покарает такое святотатство, но, когда этого не случилось, женщины стащили лестницу, схватили офицера и разорвали его на куски. Кесарь выслал хорошо вооруженное сильное подразделение воинов на усмирение мятежа, но чернь присоединилась к разъяренным женщинам. Возникла чудовищная бойня, в которой победили войска кесаря. Статуя была уничтожена, а на ее месте была водружена надпись, гласящая, что кесарь является врагом каких бы то ни было кумиров.
Как в столице, так и в провинциях оказывали противоборство исполнению
кесарского эдикта. Волнение народа было настолько велико, что потребовалось
чрезвычайное усилие гражданской и военной мощи, чтобы их государь остался на
престоле. С обеих сторон разгоряченные люди предавались дикому насилию и
преследованию своих противников.
Уже первые слухи о покушении Льва на идолослужение вызвали среди итальянцев недовольство. Когда же Рима достиг приказ о том, что и на территории Италии должно быть приведено в исполнение повеление кесаря во втором эдикте, то все свелось к оружию! Папа Григорий Второй воспротивился покориться эдикту кесаря. Весь народ поклялся папе и образам защищать „святое дело", не щадя своей жизни. Однако политическая ситуация того времени не позволила кесарю привести в исполнение свой эдикт во владениях папы. Григорий отвечал на послание кесаря в высокомерном тоне. От всего его письма веяло духом гордого вызова. Монахи же, занимающиеся ремеслом изготовления икон и статуй, увидев, что их ремеслу, благодаря которому они получают богатство и влияние, грозит опасность, стали агитировать против кесаря и называть его отверженным отщепенцем. Он был выставляем ими человеком, объединившем в самом себе все ереси, какие только возникали в христианском мире, увлекая души в погибель. Чтобы дать читателю понять дух папства, как оно выступило защитником суеверия и идолослужения и как оно бросило вызов земному мирскому властелину, приведем некоторые выдержки из оригиналов писем Григория Второго и Третьего.
Григорий Второй писал кесарю следующим образом: „Десять мирных счастливых лет мы вкушали ежегодно утешение от твоих государственных постановлений, которые ты составлял собственноручно, пурпурными чернилами. Они были залогом твоей приверженности к ортодоксальному вероисповеданию твоих отцов. Насколько прискорбна измена! Как чудовищно ожесточение! Ты обвиняешь сейчас католиков в идолослужении и этим обвинением выдаешь себя, свое собственное безбожие и невежество. Это невежество побуждает нас писать наше письмо довольно грубо, приводя наши аргументы. Первых основ святого послания достаточно для того, чтобы устыдить тебя. И если бы ты захотел вступить в латинскую школу и объявить себя сторонником нашего почитания, то простодушные и святые дети запустили бы свои письменные дощечки в твою голову."
После этого крайне непристойного и оскорбительного приветствия папа обычным своим методом стремился доказать Льву, что разница между иконами и идолами чрезвычайно велика. Идолы были, как он говорил, фантастическим изображением дьявола, иконы же, в противовес этому, есть подлинное изображение Христа, Его матери и Его святых. Чтобы оправдать это преклонение, он указывает на архитектуру и украшение иудейского храма, на престол благодати, на херувимов, многое другое, на Веселиила, назначенного Самим Господом на изготовление всякого рода украшений для храма. Лишь языческие божества, утверждал он, были запрещены иудейским законом. Он отрицал, что католики поклоняются камню или дереву, говоря, что это только знаки воспоминания, предназначенные для возгревания святых чувств.
Затем он распространяется о собственном благоговении, которое он испытывает, взирая на статуи и иконы в церкви. В этой части письма мы укажем особо на один отрезок повествования, так как он представляет духовный интерес, потому что перечисляет ряд обычнейших сюжетов этих икон: „Чудотворное изображение Христа, присланное Абгаром, царем Едессы, молодая Богородица с Младенцем у груди, окруженная ангелами, воскрешение Лазаря, исцеление слепорожденного, расслабленного и прокаженного, насыщение множества народа в пустыне, преображение, распятие, погребение, воскресение; дары Святого Духа и жертвоприношение Исаака". (Милман. Латинское христианство. Том второй).
Григорий долго останавливается на общепринятых аргументациях и доказательствах для оправдания образов, укоряет кесаря, что он нарушает свои священнейшие обязанности и резко бросает ему вызов: „Ты желаешь собора - отмени свой эдикт, прекрати уничтожать образа, и никакого собора не потребуется. Ты нападаешь на нас, о тиран, грубой военной силой. Беззащитные и нагие, мы можем умолить Христа, Вождя небесных воинств, чтобы Он предал тебя сатане в измождение плоти, чтобы дух был спасен" (1 Кор. 5,5). В безумной надменности ты заявляешь: „Я хочу послать свой приказ в Рим, я желаю раздробить на куски статую святого Петра, и Григорий, подобно своему предшественнику Мартину, должен быть приведен в мой кесарский дворец в цепях, как ссыльный." Если дозволит мне Бог, я готов пройти по стопам святого Мартина, но да послужит тебе предупреждением участь Константина, гонителя церкви! Наш святой долг - жить в наставление и в поддержку верующего народа, и помимо этого у нас есть еще возможность поставить нашу безопасность в зависимость от военного сопротивления. Поскольку ты неспособен защищать своих римских подданных, то, возможно, положение города на берегу моря ты используешь для его опустошения, но нам достаточно укрыться за первым укреплением лангобардов, и ты тогда можешь с таким же успехом гоняться за ветром в поле, как за нами. Разве ты не знаешь, что папство есть единый союз, посредник мира между востоком и западом? Взоры народов устремлены на наше унижение, и они чтят как Бога на земле, апостола Петра, изображение которого ты собираешься уничтожить."
Конец папского послания с очевидностью показывает, что у Рима есть новые союзники на той стороне Альп. Да, французы охотно прислушивались через красноречивые уста Бонифация, апостола немцев, ко всем рекомендациям папы. Велись тайные переговоры о их союзнической помощи, последствия нам уже известны. Потому папа мог писать своему кесарю: „Дальние, как и страны запада, приносят Христу и Его ставленнику поклонение, вскоре мы намерены посетить одного из величайших из монархов, который желает с наших рук принять таинство крещения. Варвары покорились власти Евангелия, и ты один глух к голосу Пастыря. Эти благочестивые варвары пришли в ярость от гонения на востоке и жаждут мести. Откажись от своего дерзкого и гибельного предприятия, образумься и покайся. Если ты будешь упорствовать, то мы будем виноваты в крови, которая прольется в сражении, да падет она на твою голову!" (Грейнвуд. Кафедра Петра. Том 3).
Тщательное исследование послания древности ни в коем случае не способствует впечатлению, будто бы Григорий написал столько лжи в пользу поклонения образам из-за непонимания или незнания. Гораздо более очевидно, что он рассчитывал на незнание кесаря. „Ты говоришь, - пишет он между прочим - что нам запрещено поклоняться творению рук человеческих. Однако ты неученая особа и должен был бы вопросить своих ученых прелатов об истинном значении этого запрета. Если бы ты не был настолько жесток и упрям и не ожесточался бы в своем невежестве, то был бы наставлен ими и увидел бы, что твои поступки и действия находятся в прямом противоречии к единодушному свидетельству отцов и учителей церкви и никак не совместимы с авторитетом шести всемирных соборов. Такие заключения и утверждения полностью неверны, так что можно просто поражаться такой наглости автора, который к тому же стоял на переднем плане христианской церкви." Сам Грейнвуд говорит: „Ни на одном всемирном соборе ни единым словом не было поощряемо поклонение образам или же почитание икон. Насквозь лживо также и утверждение о единодушном свидетельстве отцов церкви. За исключением Григория Великого, у отцов церкви первых шести столетий христианского летоисчисления я нигде не нахожу упоминания о почитании икон" (Грейнвуд. Том 3).
С большим искажением или извращением библейского факта папа сравнивает
кесаря с нечестивым Уссией, который, как он говорит, „гнусным образом взял
медного змея, которого сделал Моисей, и разбил его на куски". Здесь
невежество папы, возможно, отчасти извиняет его. Весьма вероятно, он знал свою
Библию еще менее, чем решения шести всемирных соборов. По всей вероятности,
здесь он смешивает историю Озии, которого поразил Господь за то, что тот
протянул свою руку и коснулся ковчега Божьего, потому что волы наклонили его, с
историей Езекии, который уничтожил медного змея, чтобы воспрепятствовать
израильтянам поклоняться ему (1 Пар. 13,9; 4 Цар. 18,4). „Уссия, - продолжал
Григорий, - на самом деле был твоим братом. Он был так же, как и ты,
своенравным, и в дерзости стремился применить насилие к священникам
Божьим."*
* Из этих слов Григория прежде всего вытекает, что
он при этом смутно припоминал печальную историю царя Озии, рассказанную в 2 Пар.
26,16-21.(Примеч. переводчика.)
Не должно ли нам здесь попытаться вопросить наших младшеклассников, что они думают о папе, который так легкомысленно сравнивает праведного Езекию с нечестивым царем и объявляет истребление им медного змея Богопротивным действием?
Несомненно, встает вопрос, что за лжедух, что за надменный характер был
присущ папству с самого начала его возникновения? Оно было всегда злой
идолопоклоннической системой, и все же в мрачные времена многие находили, в
ней истинную веру, потому что твердо держались спасительного Имени Иисуса
Христа среди идолопоклонства, потому что верующий в это Имя находит спасение.
Палец веры касается полы одежды Господа и открывает вечный источник исцеляющей
силы, когда Иисуса теснит множество неверующих людей. Спаситель обращается к
тому, кто касается к Его одежде с верою, со словами мира (сравн. Марка
5,25-34).
После написания этого письма Григорий Второй прожил немного времени. Он умер на следующий год, и Григорий Третий взошел на престол Петра. Этот папа отстаивал поклонение иконам с такой же ревностью, как и его предшественник, и прилагал большие усилия к тому, чтобы углубить преклонение народа перед образами. Этой цели послужил также торжественный собор, на котором были принесены реликвии апостола Петра. Здесь приняли участие нее епископы из Лангобардской области, а также из Византийской области на севере Италии, общим числом 93 человека, при разбирательстве вопроса принимали участие вся коллегия государственного духовенства и весьма огромная толпа народа. Было принято решение, которое было одобрено присутствующими и подписано, где говорилось: „Если кто-либо в последующем, пренебрегая старыми обычаями и традициями веры всех христиан, в особенности апостольской церкви, выступит как разоритель, клеветник или хулитель святых образов нашего Бога и Господа Иисуса Христа, Его Матери, беспорочной Девы Марии, благословенных апостолов и вообще всех других святых, тот должен быть отлучен от Тела и Крови Господа, а также от всякого общения с церковью."
Лев, возмущенный дерзостью папы, арестовал его посланников и решил вооружить сильный флот и войско, чтобы научить Италию покорности. Однако этот флот погиб от чрезвычайно сильного шторма в Адриатическом море, и Лев, видя это, вынужден был отказаться от своего предприятия. Он попытался возместить свою неудачу тем, что отобрал у папы доход от налогов в Сицилии, Калабрии и Иллирика и передал их под власть патриархов Константинополя. В 741 году умерли как Григорий Третий, так и Лев. Печальный скандал хотя и принял иное направление, но не прекратился. На освободившийся трон взошел Константин, сын Льва и правил по тем временам неслыханно долго - не менее 34 лет. Преемником же Григория стал Захария, весьма одаренный человек, который в то же время был глубоко пронизан духом папства. Константин же до конца своей жизни оставался непримиримым врагом поклонения образам. Ему прощали его чудовищную жестокость по отношению к монахам, так как они своим бурным фанатическим поведением чрезвычайно его раздражали.
Ирина, супруга сына и преемника Константина, честолюбивая, лукавая и
гордая женщина, после смерти своего слабовольного мужа под прикрытием имени
десятилетнего сына-наследника крепко взяла бразды правления в свои руки. Она
была склонна к преклонению перед образами и почитанию их, но была достаточно
разумна, чтобы вначале скрывать свои планы о „реабилитации" почитания
икон. С этим она впервые выступила лишь тогда, когда поверила в достаточную
прочность своего положения, когда неудача, казалось, была исключена.
В 787 году Ирина созвала собор в том городе, который был прославлен проведением первого великого собора церкви. Здесь должен был быть разрешен вопрос почитания образов. Под председательством избранных Ириной мужей присутствовало 350 человек епископов. Проведение и результат собора, вне сомнения, заранее были предопределены. Так, например, уже во вступительных переговорах дискутировался вопрос, к какому классу еретиков должно отнести противников икон. Тарасий, ведущий собор, утверждал, что таких должно отнести к злейшим еретикам, так как отречение от образов равнозначно отречению от Самого Господа Христа. Тот же самый дух определял решение шести прежних соборов и уполномочил проклятия, высказанные на них в адрес еретиков, „под предводительством Святого Духа", который объявил сам о себе, постановив следующий канон:
„Наряду с достославным, жизнеутверждающим крестом должны быть вносимы в церковь святые иконы, будь они написаны маслом, созданы из мозаики или какого-либо другого материала, в церкви Божьей должны находиться священные сосуды, утварь, столы. Изображения как нашего Бога и Спасителя Иисуса Христа, непорочной Девы Марии, Божьей Матери, высокочтимых ангелов, так и всех святых, должны стать предметами воспоминания, их должно почитать, пред ними должно преклоняться и целовать их, не принося им, однако, чрезмерного поклонения, которое принадлежит единому невидимому, неисследимому Богу. Всякий, кто будет противиться этим древним преданиям, будь то через насилие или хитрость, попытается убрать какой-либо образ, если этот человек из духовенства, то должен быть устранен с поста и отлучен от церкви, если это монах или мирянин, то они должны быть также отлучены от церкви Божьей."
Однако собор не удовлетворился единственно этим торжественным постановлением. Присутствующие все единодушно провозгласили при продолжительных аплодисментах следующее: „Все мы веруем, все мы утверждаем и подписываем это. Это есть апостольская вера, ортодоксальная вера, вера всемирная. Мы, поклоняющиеся Триединству, почитаем иконы. Кто не делает этого, да будет проклят! Да будет проклят всяк, кто называет иконы идолами! Прокляты все, общающиеся с таковыми, которые не почитают икон...
Вечная слава правоверным римлянам над Иоанном из Дамаска, вечная слава
над Григорием из Рима! Вечная слава всем проповедникам истины!"
Так был разрешен самый острый вопрос всех вопросов, который поднимался когда-либо с тех пор, как христианство стало религией римского мира. Седьмой всемирный собор утвердил поклонение иконам, которое фактически ни что иное, как идолопоклонство по римскому образцу, пристрастие к культу великой папской системы, провозвестившей проклятие всем инакомыслящим. Так называемые сепаратисты через это подпали под беспощадное гонение.
Должно подчеркнуть, что это достойно внимания: первой, давшей повод к поклонению образам, была женщина, первой, вновь восстановившей поклонение образам, когда это зло было близко к истреблению, была также женщина. Елена, мать Константина Великого, была безупречна и богобоязненна, тем не менее, враг употребил ее на то, чтобы ввести реликвии, как священные предметы воспоминания, которые стали превращать христианство из чистого духовного богослужения в служение по языческому образцу, что в последующие столетия прогрессировало с чрезвычайной быстротой. Лукавая Ирина была орудием сатаны для восстановления и утверждения поклонения иконам. С тех пор греческие и латинские церкви так крепко ухватились за почитание образов, что поныне защищают святость икон.
Политические последствия споров вокруг икон имели не меньшее значение. Рим разорвал свои связи с востоком и навсегда отделился от Византийского царства. Греческое христианство превратилось в обособленную религию и правление - в отдельное государство. Рим получил великую силу и власть для быстрейшего роста и, наконец, образовал свое собственное государство, вступил в союз с французскими королями и, как уже нами упоминалось, возложил на голову Карла Великого корону западного государства.
В мрачной
истории отпадения латинского христианства от начала четвертого до начала
девятого столетия все же видны золотые лучи благодати безгранично милосердного
Бога, которые почивали на тех, кто в то время удалялся от общения со злом. Как
сатана стремился погубить видимую церковь, так и Бог был в деле занят тем,
чтобы вывести Своих свидетелей. Со дней Августина, этого благородного свидетеля
благодати Божьей, противника губительного учения пелагианизма, в западных
церквях до времени реформации всегда были верные свидетели, которые выступали
против идолопоклонства и
тирании Рима и
ревностно проповедовали спасение через веру в Иисуса Христа, а не добрые
дела. Один Господь знает великое множество тех, кто в монастырях или в частных
домах в тишине питался от чистых евангельских истин. Познакомимся же с самыми
выдающимися из среды таковых.
Мы уже
упоминали, как в пятом столетии весьма выделялись своей великой миссионерской
ревностью Несторианцы, во главе их стоял епископ, который был известен под
титулом „патриарх Вавилона". Они, должно быть, распространили
Евангельскую Весть из Персии на север, восток и юг. В шестом столетии они
проповедовали Благую Весть об Иисусе весьма успешно среди гуннов, индийцев,
мидян и элламитов, на побережье Малабара и на океанских островах, так что в те
времена обратилось много людей. Следуя торговыми путями, миссионеры проникали
из Индии в Китай и достигали через пустыню северных границ государства. В 1625
году иезуиты обнаружили вблизи Сингапура один камень, на котором была надпись
отчасти на сирийском, отчасти на китайском языках. При тщательном исследовании
было твердо установлено, что это список имен миссионеров, которые работали в
Китае, а также краткое сообщение о распространении христианства в этой стране в
636-781 годах. Предполагают, что быстрое распространение христианства привлекло
внимание китайского правительства и вызвало в нем недовольство, в результате
которого возникло гонение, так что многие миссионеры были истреблены, а
оставшиеся в живых были выпужданы покинуть страну. Это произошло в конце
седьмого столетия. Большинство персидских царей приняли несторианцев под свою
защиту и во времена правления благосклонных к ним халифов халдейских или
ассирийских христиан, как они называли самих себя, достигли большого расцвета.
Учение,
характер и история павликиан спорны, они лишены возможности держать
отчет перед потомками, так как католики с большим рвением истребляли их
письмена. По этой причине они известны нам только из сообщений их злейших
врагов, которые заклеймили их как еретиков и предшественников протестантской
реформации. По утверждению большинства протестантских писателей, они сохранили
чистое по Писанию христианство, что могло показаться идолопоклонническому
папству ересью. По крайней мере, это вполне возможно, поскольку учение и культ
католической церкви задолго до возникновения павелистов являли собой признаки
разложения, так что в них уже ничего нельзя было увидеть от Духа и простоты
Евангелия. Не удивительно, если чистое, согласное с Писанием христианство со
стороны идолопоклонников могло расцениваться и рассматриваться, как ересь.
В ранние
времена христианства гностики были весьма многочисленны и сильны. Они же,
изгнанные всемогущими католиками из столичных городов востока и запада,
мало-помалу исчезли, так что остался лишь небольшой остаток, представляющий
различные секты. Они населяли места по берегу Евфрата и были известны под
презрительным именем манихеев.
В одной деревне
в Самосате по названию Мананалис в 653 году жил знаменитый Константин, который
рассматривается римскими историками, как выходец из манихейской семьи. К нему
однажды пришел гость - армянин, и как раз вскоре после завоевания Сирии
сарацинами, некогда захваченный турками в плен, но затем вновь отпущенный на
волю. В знак благодарности за теплое гостеприимство он подарил Константину
манускрипт четырех Евангелий и четырнадцати посланий апостола Павла. Это был
редчайший подарок, тем более потому, что в те времена Писания; утаивались от
простого народа. Изучение этих священных; книг потрясло все религиозные устои
Константина и произвело полнейшее изменение всей его последующей жизни.
Некоторые утверждают, что он был воспитан в гностицизме, другие же - что он был
членом греческой церкви, однако как бы это ни было, те писания впредь стали
единственным предметом его исследований и путеводной звездой его веры и
действий.
Постепенно в
нем созрела мысль создать новую секту, или же лучше сказать, возродить и
восстановить апостольское христианство. Как свидетельствуют его враги, он отложил
в сторону свои манихейские книги, отрекся от манихейства и ввел в закон своим
последователям не читать никакой другой книги, кроме, как только Евангелий и посланий
Павла, входящих в Новый Завет. Это требование могло дать повод врагам его
партии обвинить его в отвержении Ветхого Завета и обоих посланий апостола
Петра. Однако более, чем вероятно, что он и его друзья по убеждениям просто не
имели этой части Слова Божьего, хотя не исключена и опасность того, что из-за
своей чрезвычайной привязанности к посланиям Павла и почитанию его характера
другие писания были ими как-то обойдены.
По всеобщему
мнению, название павликиан происходит от имени великого апостола язычников.
Константин и его ученики почитали себя представителями Силуана, Тимофея, Тита
и Тихика, сотрудников апостола, и называли общины, которые постепенно возникали
в разных местах, апостольской церковью. Трудно уразуметь, как могли католики
из-за такой „невинной аллегории", как они называли это, так сильно
обозлиться на павеликиан или прийти к решению истреблять их огнем и мечом.
Однако, как мы увидим далее, это все же произошло. Грех павелистов, по мнению
римской церкви - непростительный, состоял в том, что они отделились от
государственной церкви, свидетельствовали против идолопоклонства и отпадения и
будили воспоминания о чистом, прежнем христианстве.
Константин,
который принял себе прозвище Силуан, сначала обратился к Цибоссе, местечку в
Армении. Жителей этого места он назвал македонянами. „Я Силуан, - говорил он, -
а вы македоняне." Здесь он основал свое место жительства и работал почти
тридцать лет с неутомимым усердием. Через него были обращены многие члены католической
церкви и исповедыватели зороастрийской религии (реформаторская религия в
Персии). Своим постоянным возрастанием секта, наконец, обратила на себя
общественное внимание, кесарь был оповещен и издал против Константина и его последователей,
всех павелистов, эдикт в 684 году. Исполнителем кесарского эдикта стал
придворный служитель по имени Симеон, которому было дано поручение убить
учителя секты, а его последователей рассеять по монастырям и другим духовным
учреждениям, чтобы возвратить их снова на верный путь. Вне сомнения,
правительство действовало по указке церкви подобно тому, как Иезавель, жена
Ахава, толкнула своего мужа на злодейство (3 Цар. 21,25). Однако Господь
превознесен над всем, и Он может творить так, чтобы злоба людская прославляла Его
(Пс. 78,10).
Придя в
Цибоссу, Симеон приказал на открытом общественном собрании, где было
бесчисленное множество последователей Константина, побить камнями своего
учителя. Однако они воспротивились исполнить приказание и выпустили камни,
вложенные в их руки. Единственно один молодой человек по имени Иуст решился на
это. Он был усыновлен Константином и в благодарность за это - убил его одним
камнем. Враги павелистов превозносили этого неблагодарного бессердечного
отщепенца и изменника, называя его вторым Давидом, так как он, подобно Давиду,
одним камнем убил второго Голиафа, великана еретиков. Однако как убиение
Стефана, так и убийство Константина вызвало к жизни нового предводителя из
среды кесарских убийц. Симеон получил такое впечатление от всего виденного
услышанного, что не смог освободиться от него. Он вступи в беседу с некоторыми
павликианами, что убедило его примкнуть к их секте. Правда, вначале он снова
возвратился в кесарский дворец, но, проведя в Константинополе три года, полных
сердечного беспокойства, сбежал обратно Цибоссу, оставив все свое состояние, и
там под именем Тита стал последователем Константина - Силуана.
Спустя пять лет
после мученической смерти Константин его убийца подлец Иуст стал предателем
павликиан. Он знал, подобно Иуде, точно привычки своей жертвы и знал, где он
найдет награду за свое черное предательство. Он пошел к епископу из Колонии и
сообщил ему, что так называемая павелистская ересь ожила вновь и все более и
более распространяется. Епископ послал сообщение об этом кесарю Юстиниану
Второму. Последствием этого стало то, что Симеон и большое число его
последователей были сожжены на кострах. Однако напрасны были попытки жестокого
Юстиниана истребить из поднебесной имя и память о павликианах, испепелить это в пламени
разъяренных костров. Кровь мучеников лишь умножала число последователей,
вливала в них несокрушимую веру и силу. Из этого пепелища восстало много новых
учителей, много новых общин. Секта распространялась по всей Малой Азии, в
Понте, частично в Армении, достигая окрестностей западной Европы. Ее
последователи многие годы подряд выносили с христианским терпением ярость духовенства, разнузданность правителей. Причиной многих
злодейств, вне сомнения, была кровожадная Феодора. Эта женщина утвердила поклонение
иконам в восточных церквях, чему после смерти Ирины некоторые кесари
стремились противостоять.
Феодора, вдова
Феофила, после его смерти (842) правила государством при своем малолетнем сыне.
Ее тайное предпочтение поклонению иконам духовенству было хорошо известно.
Едва умер Феофил, новая правительница приступила к исполнению своих планов. Как
только представилась возможность, было устроено торжество по случаю восстановления
и узаконивания поклонения иконам. Все константинопольское духовенство и
бесчисленная толпа народа, которая стекалась со всех сторон, собрались перед
дворцом архиепископа и бесконечной процессией двинулись оттуда к софийскому
собору с крестом и со свечами, где их ожидала царица Феодора со своим сыном
Михаилом. Началось торжественное обхождение собора с зажженными свечами, и всем
статуям и изображениям были принесены жертвы поклонения и почитания. Образа
были заботливо восстановлены и более никогда не подвергались уничтожению до
самого дня страшного истребления образов оттоманскими турками.
После такого
триумфального восстановления поклонения образам сторонники этого сочли, что
наступило благоприятное время для одержания второй великой победы. Они
приступили к царице, чтобы она полностью подавила павелистов, потому что они
решительно выступают против поклонения иконам и реликвиям. „Непозволительно, -
говорили клеветники, - чтобы такие люди оставались в живых!" К сожалению,
они полностью достигли своей цели. Был издан эдикт, который приказывал либо истребить
павликиан огнем и мечом, либо обратить назад к греческой церкви. Все попытки
обратить их к поклонению иконам наталкивались на непоколебимую твердость, с
какой они держались за веру, признанную ими истиной. Так начал пылать огонь
гонения. Инквизиторы Феодоры прочесывали города и все населенные пункты Малой
Азии и исполняли свое назначение чудовищным образом. Из того множества людей,
которое было предано мечу, утоплено и сожжено на кострах, можно заключить,
каково было число павликиан и как велико было гонение. Как мирские, так и
духовные составители истории утверждают, что за краткосрочное правление Феодоры
было убито не менее ста тысяч павелистов. Можно ли представить более достойную
дочь Иезавели? Она уже не нуждалась в Ахаве, который бы провел в жизнь ее
чудовищные злодейства, нет, но она своими руками истребила сто тысяч святых*
Божиих.
* Мы ни в коем случае не хотим утверждать, что все
истребленные Феодорой павликиане были истинными христианами. Вне сомнения,
среди пшеницы там было немало плевелов, Бог один знает сердца. Но все они
признавали себя христианами и охотно приняли мученическую смерть.
Феодора
восстановила идолослужение и осыпала царскими милостями идолопоклоннического
епископа Рима.
Как уже
отмечалось ранее, в истории утверждения поклонения образам главную роль сыграли
женщины. Елена выступила первой
почитательницей реликвий. Ирина восстановила иконослужение, когда этому грозило
поражение, и когда позднее иконослужению вновь грозила опасность, снова
выступила женщина, которая не только узаконила
идолослужение, но и истребила поклонников Божиих. Точно Иезавель,
символ господствующей церкви
средневековья, нашла блестящее отражение в этих трех женщинах, особенно
в двух последних. Сходство настолько поразительно, что вопросы просто излишни!
Однако вся система католицизма дышала ужасным духом и несла в себе нечестивый
нрав характера Иезавели. Слово Господне не может быть нарушено. „Не было еще
такого, как Ахав, который предался бы тому, чтобы делать неугодное пред очами
Господа, к чему подущала его жена его Иезавель" (3 Цар. 21,25). Это
прототип, отражение же его мы находим в словах: „Но имею немного против тебя,
потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя пророчицею, учить и
вводить в заблуждение рабов Моих, любодействовать и есть идоложертвенное. Я дал
ей время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась" (Откр. 2,20-21).
Николай 1,
ставший в 858 году папой, в одном из своих писем отзывается о поведении этой
идолопоклонницы ужасной Феодоры с большой признательностью и похвалой. Особенно
восхищается он ее безусловным послушанием римскому престолу и одобряет это.
„Она решилась, - пишет он, - либо обратить павелистов к истинной вере, либо
истребить их окончательно. Верная своему решению, она послала благородных
людей и служителей во все провинции государства, которые уничтожили тех
несчастных частично
мечом, частично
распятием на кресте, частично потопили в море." В то же время, отмечает
Николай, еретики, видя в Феодоре такую решительность и мужество, едва могли
поверить, что она женщина. На самом деле, ослепляющая власть идолопоклонства и
суеверия, как это повторилось столетие спустя, с так называемой кровожадной
Марией, превратила нежное сострадательное женское сердце Феодоры в сердце
беспощадного кровожадного тирана. Из собственных слов папы вытекает с
предельной ясностью, что римский престол прямым образом был причастен к истреблению
павликиан, так как после того, как Николай изъясняет, насколько еретики были
устрашены твердостью Феодоры и ее чистотой соблюдения католической веры, то к
этому он присовокупляет: „И почему это? Только потому, что ты следуешь
указаниям апостольского престола".
Такие слова
написаны человеком, который называл себя преемником Христа и пастырем Его овец.
Эти слова есть верное свидетельство антихристова тиранства Рима в девятом
столетии.
Подобно
альбигойцам, Богемским гуситам и Французским кальвинистам, в позднейшие
времена павликиане из Армении и из пограничных провинций решились на смелую
борьбу против своих гонителей. Этим они совершили великую ошибку, потому что
таким образом прислушались к наущениям сатаны. Почти двести лет они страдали,
как христиане, украшая Евангелие своей жизнью, верой и терпением. Насколько
мы можем судить, в течение этого долгого времени своего страдания, хотя и с
примесью некоторых заблуждений, в кротком и терпеливом духе, как подобает
истинным ученикам Христа, они вели себя верно. Наконец исчезла их вера и их
упование, они восстали против правительства. Это происходило следующим
образом.
Когда Карвеас,
видный кесарский офицер, получил известие о том, что палачи Феодоры посадили
его отца на кол, то перестал подчиняться царице и с пятью тысячами павликиан
нашел убежище у сарацинов. Халиф принял его с Радостью и разрешил ему и его
соратникам оставаться в своей стране. Карвеас построил укрепленный город
Тебриз, который позднее превратился в основное местожительств павликиан, где
они обрели вторую родину и свободу кесарского приказа. Вскоре они превратились
в мощную силу и, наконец, под предводительством Карвгаса вступили в борьбу с
правительством, которая с переменным успехом длилась более тридцати лет. Между
тем мы не хотим приступать к подробностям этих событий, так как там мало|
отрадного и интересного.
В середине
восьмого столетия Константин по прозвищу Копроним переселил большое число
павликиан, то ли по благосклонности, то ли в наказание, во Фракию, форпост
государства. Благодаря этому переселению в Европу было занесено и
распространено учение павликиан. С особенно большим успехом, как видно, они
трудились среди болгар. Чтобы защитить молодую церковь в Болгарии, Петр из
Сицилии в 870 году направил послание к архиепископу Болгарии, в котором он
предупреждал об опасности заражения церкви учением павликиан. Именно этому
документу мы обязаны сведениями об этой секте.
Царь Иоанн
Цинисхий отправил большое число павликиан на кораблях и высадил их в долинах и
на возвышенностях Балкан. С того времени их история является европейской. В
своем изгнании они наслаждались свободой и терпимостью, благодаря чему их
положение весьма облегчалось и число их приверженцев довольно быстро умножалось.
Многие из коренных жителей Болгарии примкнули к ним, по причине чего позднее
презренное имя этого народа в той или иной искаженной форме относилось ко всей
секте. От их болгарского гражданства было положено начало их проникновения в
Западную Европу.
В позднейшие
времена религиозная история этой секты разными летописцами передается весьма
по-разному. Все, что мы знаем о павелистах, исходит от их врагов, от их
писаний, истинность утверждений которых не очень-то точна. Одно же, несомненно
- павликиане боролись против апелляции к святым и протестовали против
поклонения иконам и судопроизводства священниками. Решительно выступали они
против многих пунктов учения папства. Католические историки обычно называют их
манихеями, гнуснейшим классом всякого рода еретиков. Тем не менее некоторые
протестантские писатели исследовали с большой тщательностью все, что могло бы
пролить свет на их историю, и пришли к выводу, что павелисты не были причастим
к тем ересям, которые на них возлагали, что они во времена густого мрака
средневековья были истинными и верными свидетелями Христа и носителями Его
истины.
Кажется весьма
вероятным, что происхождение альбигойцев в южных провинциях Франции прямо
связано с павликианами. Если это так, то мы вскоре встретимся с ними. Однако
вначале мы должны вновь обратиться к всеобщей истории.
Со времен
Пипина история церкви так тесно переплетена с историей французских королей и
гнусными происками и интригами папства, что вначале мы должны вкратце ознакомиться
с мировыми событиями.
Возрастающая
власть Карла Великого, младшего сына Пипина, вызывала большой интерес у
восседающих на троне Петра, так что они неослабно следили за ним и виртуозно
использовали это для достижения своих честолюбивых планов. Адриан Первый и Лев
Третий, эти два одаренных человека, во время долгого правления Карла добивались
господства над церквями, и им удалось посредством так называемых религиозных
войн чрезвычайно распространить власть римского престола.
Столкновение
между Дезидерием, королем лангобардов, и папой Адрианом привело ко второй войне
с Францией, которая закончилась полнейшим разгромом господства лангобардов над
Италией. Папство, таким образом, достигло своей ближайшей цели, хотя в этом
явно обнаружилась его бессовестная предательская политика. Приведем здесь
только один пример. Карл был женат на Дезидерате, дочери Дезидерия. Однако
через год супружеской жизни он расстался с ней, отослав ее обратно в Италию, а
сам тотчас женился на девушке из знатного швабского дома по имени Хильдегард.
Оскорбленный отец, само собой разумеется, искал помощи у папы, главы церкви, в
компетенции которого находился его сын Карл. Несмотря на то, что церковь
обязана была защищать святость и нерасторжимость брачного союза, когда дело
касалось ее интересов, достижению поставленной цели, то она не очень-то подчеркивала эту истину. В данном случае папа
окружил молчанием явное преступление Карла, отклонив свое посредничество.
Рим,
рассчитывающий на добрую службу Карла, с самого начала не мог порицать
проступки его. Ни единым словом не был осужден беззаконный поступок великого
короля. Дезидерий же, впавший в великий гнев от нанесенного ему горького позора
со стороны Карла, а также преступной терпимости Адриана к беззаконию, во главе
своего войска напал на папскую область, везде производя великое опустошение,
так что сам папа в своей столице находился под угрозой.
С большой
поспешностью отправил папа послов к Карлу Великому с просьбой немедленно помочь
им. В то же время с большим усердием он лично просмотрел военные заведения,
призванные защищать город. Наконец, следуя военной хитрости Рима, он послал к
Дезидерию трех епископов, которые должны были удержать его страхом проклятия,
если он решится осквернить церковь. Таким образом, он выиграл время. Карл же с
привычной ему поспешностью собрал свои военные силы, перешел через Альпы и
начал осаду Павии, столицы лангобардов.
Во время
многомесячной осады города Карл с великой помпезностью посетил папу на праздник
Пасхи. Мы уже упоминали, какой блестящий прием был уготован для него, как
дворяне, сенаторы и жители приветствовали его, как патриция Рима, и как верного
своему долгу сына церкви, так быстро явившегося по призыву своего духовного
отца, чтобы освободить их всех от ненавистных и страшных лангобардов. По
истечении праздника Пасхи Карл со своими военачальниками, сопровождавшими его,
возвратился обратно к войску.
Наконец Павия
пала. Дезидерий был смещен с трона и заточен в монастырь, общепринятое убежище
для смещенных с трона царей. Его отважный сын Аделхис сбежал в Константинополь. Так
погибло лангобардское царство, смертельный враг итальянцев,
великое препятствие, стоящее на пути исполнения планов папства, было
устранено. Завоевателю же открылась возможность подарить папе царство
лангобардов и не только на бумаге, как однажды сделал его отец Пипин, но и на
самом деле. В силу своего права как завоевателя Карл Великий передал преемнику
Петра в вечное беспрекословное наследие царство лангобардов. Царственный
титул, во всяком случае, он удерживал за собой, претендуя на господство над
всей Италией, да и над самим Римом. Папа же, увидев себя теперь в безопасности
и полновластным властелином всей страны, воздал своему благодетелю великие
царственные почести. Папа отныне превратился в мирового правителя. Наступил
долгожданный и желанный день, вожделенный сон, длившийся долгие столетия,
превратился в явь. Преемник Петра отныне становился папой-властелином и
господином над Римом - городом и империей. Явно ощутимая зависимость от
греческого государства навсегда была преодолена, и Рим стал снова полновластной
и общепризнанной столицей запада.
Папа Адриан
тотчас облекся во власть, у него появились права и претензии мирового
властелина, которому все должны оказывать почести и покорность. Ропот Равенны и
востока быстро приведен был в молчание, и Рим господствовал неограниченно.
Даже по отношению к Карлу Великому папа говорил, как к более низкому по рангу.
„Поскольку твоим подчиненным, - так говорил он, - не дозволено без твоего
разрешения и препроводительного письма являться в Рим, то и моим подчиненным
непозволительно без аккредитива с моей руки появляться во дворце во Франции. Он
требовал от итальянцев такого же послушания, какое оказывали Карлу Великому
его подчиненные. Судопроизводство начало вестись от имени папы, и не только
церковные налоги и доходы патримония, но и гражданские сборы стекались в его
кассу. С демонстративной помпезностью папа Адриан начал развивать деятельность
великого властелина-владьки. Благодаря умножению налогов и доходов и пышности
папского дворца Рим получил нечто от былого своего блеска.
Время правления
Карла Великого имело для истории церкви и самым непосредственным образом - для
папства выдающееся значение. Римский католицизм обязан это властному великому
королю так же, как магометанство обязано великому арабскому пророку и его
преемникам. „Войны Карла Великого с саксонцами, - пишет Милман, - благодаря
которым почти вся Германия подпала под его власть, были явно религиозными
войнами. Если Бонифаций был христианским апостолом Евангелия, то Карл Великий
может быть назван магометанским апостолом Евангелия. Его военные походы имели
определенную открытую цель: уничтожить язычество и либо подчинить язычников
христианству, либо стереть их с лица земли. Крещение почиталось знаком
подчинения и покорности, саксонский народ либо принимал это, либо отвергал,
смотря по тому, находились ли они в состоянии подчинения или восстания. Эти
войны были неизбежны, они являлись лишь продолжением той великой борьбы,
которая уже на протяжении столетия велась варварским севером и востоком против
цивилизованных народов юга и запада, однако с той разницей, что вследствие
смешения тевтонских элементов с усилившимися римскими и христианскими
народами, они уже не ждали нападения, а сами превратились в завоевателей. Поток
завоеваний обрел необратимый характер. Теперь они уже не ждали, когда их
страна будет наводнена толпами жестоких оккупантов, западные войска отважно
проникали до самой сердцевины вражеских земель, прочесывали их леса, пересекали
их болота, брали их феодальные судейские палаты, их церкви и монастыри в самых
отдаленных и диких землях, на берегу Эльбы, на побережье Балтийского моря.
Саксы делились
на три больших племени: Остфалию, Вестфалию и Энгеров. Каждое племя по древнему
тевтонскому обычаю состояло из дворянства, свободных и рабов. Со временем,
однако, все племена вступали в один великий военный союз. Саксы презирали и
ненавидели романских французов, тогда как те, в свою очередь, смотрели на
саксов, как на варваров и язычников. Потребовалась тридцатитрехлетняя война,
чтобы покорить этот дикий сильный народ. Саксы населяли всю нынешнюю Вестфалию
и большую часть Нижней Саксонии. Их земля простиралась от Липпы до Везера и
Эльбы, на севере гранича с родственными ютландцами, англами, датчанами, а на
востоке со славянскими народностями, которые неотступно оттесняли древнее тевтонское
племя в глубь восточной Германии. Мы же должны ограничиться разбором
религиозного значения той войны.
Карл Великий
явно намеревался принести христианство в самые отдаленные области Германии.
Весьма прискорбно, что для достижения такой доброй цели он прибег к таким
насильственным средствам. Тысячи обязаны были принять крещение, чтобы избежать
насильственной смерти. Условием завоевателя, предъявляемым к каждому, было:
либо меч, либо крещение. Был издан закон, по которому сопротивление крещению
каралось смертью. Никакого мира,
никакого договора ни с кем не могло быть вне исполнения наиглавнейшего условия:
крещения. „Обращение или смерть!" - это было лозунгом
французов. Потому саксы не могли видеть в своем новом Богослужении ничего
лучшего, чем в их прежней религии, хотя их обращение в эту веру могло бы
быть весьма приятным,
потому что в
их восприятии крещение было равно рабству и принятие христианства равно
преклонению под чужое ярмо. Принять крещение для них означало не только отказ
от прежней религии, но и лишение своей личной свободы. Эта война велась на
протяжении тридцати трех лет с небольшими передышками. Во главе своего войска,
далеко превосходящего силу саксов, Карл покорял эти разрозненные дикие
племена, которые не в состоянии были объединиться для совместных действий.
Никогда они не встречались с противником, который настолько превосходил бы их
в числе, в военной организации и снаряжении. Тем не менее, вначале им удавалось
в жесточайшей борьбе при бесчисленных потерях человеческих жизней удерживать
под своим полным господством всю саксонскую область, и кто знает, свершилось ли
бы это, если бы саксы сами себе не вредили
бы на почве мелочных междоусобиц? Как только Карл из-за волнений в своем
обширном государстве, что происходило часто, был отзываем и отходил от саксов,
те тотчас с обновленной силой начинали спор о своих границах и областях,
переходили границы ненавистных врагов и все предавали разбою и огню. В своей
ярости, пылающей страсти мщения они сбрасывали кресты, уничтожали церкви, разоряли
монастыри и убивали их жителей, не щадя ни старцев, ни людей высокого
происхождения. Но после таких нападений тотчас, по следам, их снова настигала
расплата. Прежде чем повстанцы
могли оглянуться, французское войско возвращалось и вновь
усмиряло их. Как бы часто ни поднимались саксы, им не удавалось утвердить
свободу, все их попытки разбивались о разобщенность и разногласие между их
военачальниками и о силу военного таланта Карла Великого, пока, наконец, род
за родом они не полегли под мечом этого властного вождя. Саксонская земля чрезвычайно обильно
пропиталась кровью. Однажды
Карл хладнокровно заколол 4500 отважных воинов, причастных к одному из
мятежей. Это жестокое и трусливое злоупотребление своей властью бросает густую
тень на облик великого короля, и никакого извинения этому быть не может. „В те
великие дни отмщения, - как весьма правдиво подмечает один историк, - были
обезглавлены сыновья его брата Карломана, вожди династии Меровингов из
Аквитании и четыре тысячи пятьсот саксов. Они были обезглавлены на одном
клочке земли, как посягающие на величие, справедливость и человечность Карла
Великого. Обращение с покоренными саксами было злоупотреблением властью
победителя."
Когда последнее
мятежное племя было разгромлено между Везером и Эльбой, вся саксонская область
была присоединена к французскому государству. Христианство было принято
повсеместно, хотя бы только номинально. Повсеместно возникли аббатства,
монастыри, поднялись религиозные здания различного вида. Христианские церкви
получали своих проповедников из школы Бонифация, который не делал никакой
разницы между заповедями Христа и тогдашним Римом.
Мысль об ужасной бойне, произведенной Карлом
среди саксов, и насильственное крещение оставшихся в живых - это само по себе
уже прискорбно, однако самым угнетающим фактом является то, что так называемые
посланцы мира были зачинщиками долгой истребительной войны. Вместо того, чтобы
быть милосердными миссионерами Евангелия мира, французы в действительности были
чудовищными посланцами папы, силой тьмы. Не подлежит никакому сомнению, что
Карл Великий в значительной степени был обманут и натравлен священниками. Эти хитрые бестии выдавали единство церкви и
государства за благополучие людей и в земном и в духовном смысле, будто бы они
озабочены были укреплением власти короля, на самом же деле они пеклись о
временном: своем благополучии и безграничном господстве Рима. Они полностью
достигли своей цели, как это доказывает последующая история. Очень скоро они
достигли высот мирового господства над побежденными саксами и их землями.
Именно в то самое время произошла великая перемена, как в положении
духовенства, так и во всеобщем человеческом бытии. Со смертью Пипина
завершилась так называемая древняя история, и началось средневековье. Его
великий сын был последним королем варваров и в то же время основателем
феодальной монархии. С ним начали пробивать дорогу новые положения и
обстоятельства, как в государственной, так и в общественной жизни. Начался
совершенно новый период времени - средневековье. Приведем здесь еще несколько
примечаний из многократно упомянутого нами труда Милмана: „Покорение страны
(саксов), казалось, уже совершилось, прежде чем Карл Великий основал свои
мощные религиозные колонии, а именно:
восемь епископов в Миндене, Зелигенштате, Вердене, Бремене, Мюнстере,
Гильдесхайме, Оснабрюке, и Падеборне. Эти колонии составили, наряду с такими
богатыми монастырями, как Герсвельт, центр, от которого христианство распространялось
во все стороны все глубже и все дальше. И хотя эти поселения были настолько же
военными, насколько религиозными,
только священники и монахи были там иностранцами. Надежные,
внушающие доверие вожди саксонских племен, чье поведение
являло собой как бы истинное обращение в христианство, были произведены в графы, этим исповедание христианства было превращено
в единственный пробный камень
верности подчиненных. Карл
Великий занимает большое место в христианской истории, если и не в основании
феодального господства в большей части Европы, то непосредственно в подчинении
и покорении всей Германии христианской евангелизации. На всей территории
западного государства это двойное господство дворянства - церковного и
общественного - было закреплено
конституцией. Повсюду
появлялись высшие служители
духовенства, и нередко они имели те же самые обязанности и тот же самый
авторитет, как и гражданская знать на высшей ступени общественного положения.
Такие же отношения возникли и между низшими классами и сословиями. Каждая
область имела своего епископа и графа. Епархии и графства в основном имели
одну и ту же территорию.
Карл Великий в
предоставлении свобод и имущества церквям и монастырям был не менее безрассудно
расточителен, чем многие более слабые вожди. Так заодно со своей супругой
Хильдегард он подарил им город Мартинскирхе в Италии, чтобы они могли туда
путешествовать. В дельнейшие годы его правления мы видим многие другие вознаграждения
городами, такими, как города Денис, Лорх, Прюм и особенно Герсфельд, а также
многие итальянские аббатства.
Часто церковь
получала эти владения не от царей или знати. Опекуны и попечители бедных
нередко выступали их грабителями. Уже в дни Карла Великого раздавались жалобы
на епископов и аббатов, на графов и мирян из-за их склонности к захвату чужого
имущества. Так они вынуждали свободного человека продать свое имение или
принуждали к длительной военной службе, чтобы захватить его землю или владение,
или передавали все это на время таким, которые спокойно сидели дома, чтобы в
любой подходящий момент отобрать у них это имение и завладеть им самим.
Ни
один виноградник Навуфея не избежал их всепожирающей жадности!
На захваченных
имениях использовали епископы и аббаты все права феодального верховенства...
Так иерархия, ставшая теперь вдохновителем феодализма и занимающая то же
положение, что л общественная феодальная аристократия, стремилась к почестям, к
богатству и власти. Епископы и аббаты вскоре достигли независимости и таких
прав, которые были связаны с подаренными им ленными поместьями и оспаривали, а
то и просто высокомерно восставали против оплаты налогов и пошлин, что они были
обязаны делать, как вассалы. Во время правления Карла Великого этот закон об
освобождении духовенства от налогов и пошлин лежал еще в дреме. Однако уже в
споре короля со своим сыном Людвигом Праведным этот вопрос был смело затронут
последним. Священство утверждало, что все принадлежащее церкви, бедным и святым
Сам Бог - так звучала эта фраза - подарил абсолютно безвозмездно и
бесповоротно. Царь может иметь власть над жизнью рыцаря, но не над жизнью
принадлежащего к церкви. Такие претензии были нечестивы, преступны и
кощунственны, следствие этого - потеря вечной жизни. Духовенство и его владения
находятся в ведении иного Царства, иного общества и абсолютно независимы от
гражданской власти.
Уже столетия один
монарх за другим следовал за настойчивыми просьбами папства: „Дай, дай!
Подари, подари! И благословенный Петр даст тебе победу над твоими врагами,
счастье в этом мире и место рядом с собою на небесах!" Эти требования были
богато вознаграждены в начале девятого столетия. Из победы над Германией
духовенству выпала богатая добыча. Великая феодально-иерархическая система
главным образом обязана своим восстановлением тридцатитрехлетней разбойничьей
войне. Многие тысячи были
убиты, чтобы епископам,
аббатам и церковным аристократам освободилось место. Вскоре на завоеванных
землях повсеместно поднялись роскошные дворцы этих священников, однако их
основание было положено на кровопролитии, жестокости и несправедливости.
Хотя после
смерти того великого защитника церкви прошло уже более тысячи лет, те дворцы
поныне стоят во многих местах Европы. Однако сердце сожмется болью, если мы
подумаем о том, на каком основании возвысились эти гордые строения, прежде
всего, если мы вспомним и обдумаем, каков истинный характер Евангелия, каким
кротким и смиренным духом должен быть преисполнен слуга Господен! Не о земных
владениях должен он помышлять, но все его стремления должны быть направлены на
спасение человеческих душ. Его кредо должно бы звучать так: „Я ищу не вашего, а
вас"! (2 Кор. 12,14). Однако уже давно пример Христов был забыт. После
того, как церковь вступила в союз с государством во времена Константина, она
вскоре полностью погрузилась в стихию и дух мира. Любовь к миру, к абсолютной
власти и господству стала действительной ее натурой. Сатана настолько ослепил
ее, что она без стыда продолжала свой гибельный путь. Всякое средство для нее
было хорошо, если оно умножало и распространяло власть римского престола.
Вне сомнения,
даже в те мрачные времена, как однажды в Фиатире, были такие, которые
принадлежали Господу и служили Ему, хотя бы они могли остаться скрытыми от
людских глаз. „Вам же и прочим, находящимся в Фиатире, которые не держат сего
учения и которые не знают так называемых глубин сатанинских, сказываю, что не
наложу на вас иного бремени, только то, что имеете, держите, пока приду."
Единственно Он, превознесенный Спаситель, прославленный Богочеловек мог
заступиться за Своих верных, когда началось отпадение. Им принадлежало драгоценное
обетование: „И дам ему звезду утреннюю." Внешняя, исповедующая лишь
устами церковь, объединившаяся с государством в самом зародыше своем была уже
разложившейся, ослепленной, ожесточенной, погрузившейся в бесстыдное нечестие,
объединившейся со всякого рода злом, восседающим на престоле Петра. Карл
Великий по сравнению с папой Адрианом, даже несмотря на его жесточайшую религиозную
войну, выглядит более безвинным.
Мы должны еще
помнить и то, что Карл Великий был предводителем варваров, хотя, возможно,
меньше Александра и Цезаря, но все же он величайший в европейской истории
король. Вполне понятная цель его состояла в том, чтобы воссоздать
и укрепить могущественнейшее государство, но в отношении Божественных дел он был несведущим
и суеверным, хотя элемент религиозности в нем был преобладающим. Папа воспользовался этим обстоятельством
для того, чтобы вселить в него веру, будто бы сильная и богатая церковь есть
несомненная первооснова богатого и сильного государства, что гармоничное
единство церкви и государства должно лежать в основе всех его государственных
планов, если он хочет угодить небу и получить вечную жизнь. Карл любил
Адриана, охотно прислушивался к его советам и послушно следовал его повелениям.
Папа Адриан провластвовал на престоле Петра небывалый по тем временам срок,
более двадцати трех лет, умер 26 декабря 795 года, и Карл, получив известие о
его смерти, разразился слезами. Возможно, Карл иногда видел насквозь действительные
планы папы, несмотря на его хитрость, но, полагаясь на свою силу и власть, он
оставлял возможность всему идти своим ходом, свободно от чувства
подозрительности и недоверия,
которые непременно возникли
бы в более слабых натурах при таком открытии. Карл же неизменно
оказывал папе доверие.
Доброта Карла
Великого только подстрекала жадность и зависть священников-мародеров.
Недовольные своими имениями и десятинами, они стремились к такому положению, в
котором превосходили бы мирских господ, да и самих монархов! Ради этого они
решились на дерзкий подвох. По истечении периода времени в 450 лет впервые
объявился документ, который якобы был издан кесарем Константином, который
облекал папу в такую же власть, какой обладал кесарь. Это древняя верительная
грамота вела к утверждению именно того, что все подаренное римской церкви
кесарем Пипином и Карлом Великим есть лишь выплата в рассрочку ассигнования,
сделанного в свое время „праведным кесарем Константином" восседающим на
престоле Петра. Читатель может изумленно спросить: „Как это возможно, чтобы
глава церкви мог предъявлять такой „документ" лишь ради того, чтобы
обрести большие владения и власть?" Но фиатирская церковь была отмечена
„глубинами сатанинскими". Относительно того документа от Константина папа
Адриан послал кесарю письмо следующего содержания:
„Принимая во
внимание то обстоятельство, что в дни благословенного папы Сильвестра тот
праведнейший кесарь своими дарами возвысил и распространил святую католическую
и апостольскую церковь в Риме и именно тем, что он дал ей высшую власть над
всей западной областью, мы сейчас ходатайствуем перед тобой, чтобы и в наши
благословенные дни та же самая святая церковь могла бы пробудиться,
возликовать, более и более возрастать, чтобы всякий слышащий это смог бы
воскликнуть: „Боже, превознеси короля и услышь нас в день, в который мы
призываем Тебя!" Ибо в те дни восстал Константин, христианский кесарь,
через которого покоился Бог, чтобы дать все блага Своей святой церкви, церкви
благословенного Петра, предводителя всех апостолов. Все это, а сверх того и
многие земли, которые были подарены разными кесарями, патрициями и
богобоязненными особами благословенному апостолу и римской апостольской церкви
Божьей во благо их душ и в отпущение грехов, земли, которые простираются от
Тосканы, Сполетто, Беневента до Корсики и Савонны, и которые были завоеваны во
владение нечестивым народом лангобардов, все это да пожелаешь ты возвратить
нам во дни своего правления согласно достоверности представляемого тебе
документа, находившегося в архиве во дворце Латеране, а именно: дарственного
свидетельства. С этой целью мы проинструктировали наших послов представить
тебе для твоего убеждения этот документ. В силу этого мы сейчас настоятельно
просим тебя добиться того, чтобы это владение города Петра в целости и
полностью было бы возвращено в наши руки, чтобы с твоего согласия и единодушия
с этим делом святая церковь Божья была бы введена вновь во владение своим
достоянием и правом, и сам Петр, предводитель апостолов, будет ходатайствовать
за тебя перед престолом Всемогущего, чтобы тебе были дарованы долголетие и
успех во всех твоих предприятиях."
Невежество и
легковерие в те времена были так велики, что вздорные басни со всех сторон
принимались за истину с большим благоговением. Лукавые священники разумели, что
им необходимо их религиозное мошенничество облекать в приемлемое одеяние
праведности и таким образом обольщать царей и народ. По легенде выходит, что
кесарь Константин был исцелен папой Сильвестром от проказы и в благодарность за
это дал папству полное неотъемлемое господство над Римом, Италией и над
западными провинциями. Цель, которую преследовал папа Адриан мошенническим
лжедокументом, состояла, несомненно, в том, чтобы упоминанием о доброхотных
дарах церкви великого предшественника Карла Великого дать побудительный толчок
королю. Если документ был бы настоящим, то Карл Великий действовал бы только
как исполнитель предписаний Константина, если бы он возвратил папству
поименованные земли, если бы и он сам захотел выступить благодетелем церкви, то
он должен был бы приумножить эти владения, расширить границы принадлежащих
папству земель. Однако и этим еще не исчерпывается глубина лукавства. Если
Константин действительно издал тот древний дарственный документ, то этим
доказывалось, что все последующие греческие цари ограбили владения Петра и
неправедно обращались с этим владением, так что папство поступило бы праведно,
если бы восстало против своих владык и потребовало бы от них возвратить ему
принадлежащие издревле им земли, так что дары Пипина и Карла оказывались бы
ничем иным, как лишь частичным возвращением престолу Петра издревле
принадлежащей ему собственности и что, в конце концов, сам Карл Великий так
долго является Должником Божьим и Его церкви и останется таковым до тех пор,
пока не исполнит сполна свой долг возвратить папству его наследие.
Такие
неизбежные выводы были чрезвычайно действенны для исполнения намерений
Адриана, и они могли оказать весьма большую услугу папству в то время, да и
позднее. Фальсификация документа в действительности была доказана уже много
лет тому назад. С оживлением науки и свободных исследований этот вымышленный
дарственный документ подвергся разоблачению и стал известным под названием
„фальшивая декреталия"*, что поразило всех праведных и искренних христиан
и вызвало в них осуждение.
* Декреталия
(религиозный папский документ) есть законы, постановления и решения папы как
догматически церковного, так и политического содержания. Они сопоставляют
различные времена. Самое известное собрание есть так называемая
псевдоизидориана, содержащее в себе множество поддельных декреталиев, которое
может быть отнесено к высочайшему стилю фальсификации.
Относительно
этих декреталий Милман отмечает: „Сейчас от них все отреклись. Ни единый голос
не поднимается утверждать их добропорядочность. Наиважнейшее состоит в том, что
те, кто не полностью смог сдержать свое сожаление о таком отвержении, стали
вину фальсификации вуалировать, и влияние декреталии как во время возникновения
этого скандала, так и в позднейшие времена истории христианства люди хотели
облечь в окраску сомнительности или, по крайней мере, ослабить значение такого
сатанинского мошенничества".
На таком
достойном сожаления основании покоилось здание папства. Строительными камнями
этого здания были надменность, бесстыдная ложь, любовь к идолопоклонству,
бессовестное стремление завладеть чужим достоянием, беспощадная склонность
преследовать, и прежде и выше всего - ненасытная жажда господствовать. Внутренность
же этого здания была преисполнена богохульства, всякой мерзости самого
отвратительного свойства, это было пристанище всего того, что могло вызывать
похоть плоти и гордость житейскую (Откр. 18). Сущность же христианства:
жертвенность, служение, священство
- была либо полностью устранена,
либо полностью извращена. На место полного свершенного дела Христа заступила
месса (католическая литургия). Слово Божие и действие Святого Духа были
замещены догмами веры и Должностью учителя церкви; всеобщее священство всех
верующих, да и само священство Христа вынуждены были уступить место великой
церковной системе священства или, вернее сказать, священническому ремеслу.
Вечеря Господня из простой трапезы воспоминания о Его любви и возвещения Его
смерти мало помалу превращалась в жертву. Со священным хлебом, или просфорой,
связывалось много суеверий. Предполагалось что эта жертва не только живущим, но
и умершим приносит благословение, из этого возник обычай этот хлеб, или
просфору, класть мертвым и погребать вместе с ними. Развратное учение о
чистилище было признано Григорием Великим и распространилось вскоре по всем
направлениям. Особенно в английской церкви оно пустило глубокие корни, начиная
с девятого столетия. Обман весьма очевиден, потому что для всех верующих в
кровь Иисуса Христа, Сына Божьего, а кровь Его очищает от всякого греха,
нет надобности в ином очищении, ибо они через эту кровь сделаны белее снега и
уже здесь на земле призваны Богом Отцом „к участию в наследии святых в
свете" (Кол 1,12) Учение о чистилище направлено против этой
фундаментальной истины спасения и в руках священников, сожженных в совести
своей, стало мощным орудием для выкачивания денег от стремящихся заполучить
блаженство, вымогательством и гарантией того, чтобы люди завещали свое имущество церкви. Почти все
было поставлено на службу этим низменным целям. Истина Божья, Дело Христово,
образ церкви, души и тела людей - все это было принесено в жертву ради
обогащения римского престола и преданного этой системе духовенства. Безбожная жизнь тех, кому было вручено ведение церкви и
забота о душах, описана красноречивыми составителями истории, что дает много
причин для огорчения. Процитируем одного из таких
людей Мосхайма, для определения того, Что говорилось о последнем периоде
времени: „На востоке все было исполнено тайных искусных уловок, враждебных
помыслов, ссор и распрей. В Риме и Константинополе патриархами избирались
только те, которые пользовались благосклонностью дворца, и если они впадали в
немилость, по приказу кесаря они лишались сана. В римско-католических областях
епископы равнялись на двор (кесарский) и осквернялись всякого рода
наслаждениями и сладострастием. Нижестоящие служители церкви и монахи
заботились только о своем животе и губили в народе то, что обязаны были
выправлять и улучшать, возлагая на него непосильные тяжести. Невежество
духовенства во многих местностях было так велико, что лишь немногие из них
могли писать и читать. Чтобы написать письмо или же выразить что-либо важное
письменно, они находили себе помощь в тех, кто знал в этом толк...
Епископы и
знатные монахи по ленному праву имели в своем владении поместья и земли, потому
они были обязаны по необходимости состоять на вассальной службе и при возникновении
войны обеспечивать солдат кесаря от своих земель. Так же цари и военачальники,
чтобы оплачивать своих служащих и солдат, вмешивались в имущество церкви и
распределяли его, по причине чего священники и монахи, жившие ранее от этого
имущества, чтобы не подвергнуться голоду, прибегали ко всякого рода безнравственным
выходкам и всевозможным обманам. Немногие, однако, среди тех, которые в этом
столетии достигли высоких почетных мест в церкви, были рекомендованы на этот
пост из-за их мудрости, учености, добродетели или каких-либо других качеств и
способностей, необходимых для их высокого сана. Большинство же посрамили свою
память всякого рода постыдными делами, гордостью и страстью господствовать...
Все сходятся во
мнении, что в те мрачные дни состояние христианства повсеместно было плачевным
в высшей степени, не только вследствие поразительного незнания, которое всегда
связано с суеверием и нравственным разложением, но и по другим причинам...
Бесспорно, духовенство этого столетия, как на востоке, так и в
римско-католической области большей частью состояло из неграмотных, неразумных,
не знающих религиозных дел, похотливых, суеверных и порочных людей...
Каковы были
патриархи в Греции, показывает пример с Феофилактом, о котором свидетельствует
богобоязненный писатель, что он попрал все святое и ни о чем другом более не
думал, как о лошади и собаке. И хотя они были в высшей степени развращены, они,
как римские папы, владели достоинством и добродетелями...
История
римского папства этого столетия есть история чудовищных пороков и постыдных
дел, так утверждают лучшие составители истории и сам покровитель римского
папства...
Греки, как и
латиняне, думали, что душа религии состоит в поклонении образам в почитании
умерших святых, в нахождении и сохранении реликвий и в обогащении священников
и монахов. Едва ли кто осмеливался приблизиться к Богу, если он прежде не
умилостивит образа и святых. В особенности каждый был занят поисками и
собиранием реликвий" (Мосхайм. Из истории церкви).
К этим выдержкам
мы ничего не можем добавить о действительном характере папской системы, о ее
основании и строении. Устами, по крайней мере, трех богобоязненных верующих свидетелей утверждено все, что нами
сказано о Риме от начала Фиатирского периода. И при этом мы не сказали даже
половины о том, что касается нравственного разложения. Нами сознательно сделан
обзор так, чтобы во всем объеме показать крайнее моральное разложение духовенства
и монахов, снять покров с их лицемерия. Показательно мнения некоторых исследователей
истории, что папство в девятом и десятом столетиях достигло самого низменного
состояния разложения. Гнусная, подлая Феодора и ее обе дочери, Мароция и
Феодора, в течение многих лет распоряжались папской короной. От их распутной
жизни исходило такое злое влияние, что на престол Петра они сажали тех особ,
кого почитали нужным, по их выбору и усмотрению. Мы воздерживаемся здесь от
изложения их бесстыдной безнравственности, однако не отказываемся указать на
то, насколько печально выставлены здесь превозносимые, высокочтимые и ревностно
защищаемые преемники папства!
На самом деле, весьма отрадно, как для писателя, так и для читателей отвести глаза от мрачного развращенного Рима и обратить взор на сверкающие лучи Божьей спасительной благодати в распространении Евангелия и на преданность и верность многих Его служителей. Но мы не должны ожидать, что в свидетельстве миссионеров девятого и десятого столетий можно многое услышать о Христе или же о том, что называется чистым, ясным Евангелием. День тогда еще только разгорался. Однако если мы установим, в каком печальном состоянии находилась в то время Европа, то найдем много причин и оснований для того, чтобы в благодарности вознести наши сердца к Богу.
Стало обыкновением отдавать предпочтение человеческим писаниям перед
Словом Божиим, по крайней мере повсеместно, где господствовало римское
влияние. Очевидно, что павликиане и другие, которые, подобно им, держались
отдельно от Рима, предпочитали авторитет Слова Божьего; однако римские посланцы
были наставлены иначе и считали себя обязанными крепко держаться в выводах и
решениях отцов церкви.
Постоянно ссылаясь на
решения соборов, на так называемые соборные каноны, а также на писания
выдающихся отцов церкви, они совершенно устраняли Слово Божие. Уже задолго до
этого времени Библия рассматривалась, как темная, запутанная, а потому
неугодная для всеобщего чтения книга, и поныне многие католики думают так. Бог
же стоял и стоит над всем и все обращает в Свою славу, распространяя
христианство и спасая грешников. „Все, что дает Мне Отец, - говорит Господь, -
ко Мне приходит и приходящего ко Мне не изгоню вон," какой бы стране,
какому бы времени, какому бы положению он ни принадлежал! (Иоан. 6,37).
Хотя честолюбие, не останавливающееся ни перед какими жестокими средствами, и распутная жизнь Карла Великого не оставляют места для предположения, что он был верующим человеком или же руководствовался истинными заповедями Христа, все же более чем уместно признать, что Бог использовал его исключительным образом как для продвижения воспитания и образования в его стране, так и для распространения Евангелия в отдаленных местах. Были построены школы, образованы университеты, вызваны ученые мужи из Италии, Англии и Ирландии, чтобы возводить подчиненных Карла на все более высокие ступени нравственного, религиозного и духовного образования. В конце своего долгого правления в городе своей резиденции Аахене он был окружен высокообразованными учеными людьми. Ученые, языковеды, философы в большом королевском дворце находили радушный прием в аудиенции короля. Выдающимся среди них, бесспорно, был признаваем уроженец Нортумберленда англосаксонский монах Алквин, учитель королевской семьи. Он заслуживает первого места не только своей высокой ученостью, но и своей неустанной деятельностью, как учитель французов. К тому же он, и это намного важнее, по всей видимости, имел верные понятия о христианстве. Вновь и вновь неоднократно говорил он кесарю о недопустимости насильственного изъятия десятины от новообращенных саксов, а также о путях и методах, с какими загоняли в крещение без исключения всех, не делая никакой разницы. „Сначала нужно было бы, - говорил он, - преподать основные истины теории и практики христианства, и только тогда приступать к таинству крещения. Человека можно принудить к крещению, но не к вере. Крещение же, принимаемое без веры или понятия, способного на осознанное действие, есть не что иное, как бесполезное омытие тела."
Как это радует сердце, как переполняет его благодарностью, когда мы встречаем человека с такими простыми открытыми, искренними словами на устах, обращенными к самому кесарю. Это показывает нам, что Господь во все времена и во всех местах имел своих верных служителей, правдивых свидетелей!
Между тем конец Карла Великого приближался. Несмотря на то, что он
окружил себя музыкой, наукой и всем тем, что может радовать и умиротворять
сердце, несмотря на то, что его приемная была переполнена смещенными с трона
властелинами из завоеванных им стран, которые старались обрести милость кесаря
или просили даровать им потерянное положение и права, сам он впал в руки
врага, которого никто не может избежать: он умер 28 января 814 года в возрасте
72 лет. Его правление длилось не менее 34 лет. Перед смертью он объявил своим
преемником сына своего Людвига.
Никакому сомнению не подлежит тот факт, что Людвиг по прозвищу Праведный был истинным христианином, смиренным и кротким. При этом у него был мягкий миролюбивый характер. Однако никто еще не находился в более фальшивом положении, чем он, когда бразды правления были вложены в его руки. Он умер в 840 году. История его жизни - самая печальная и плачевная в летописи царей. Повсеместно поднялись всеобщие мятежи всякого рода, какие едва ли встречало какое правительство. Для войска он был слишком кроток и добросовестен, для духовенства - слишком праведен. Епископам он запретил носить щит и оружие, а также блестящие шпоры на ногах. Монахи и монахини находили в нем второго Бенедикта. Распутство и необузданность, которые царили во дворце в дни жизни отца, совершенно исчезли. С другой стороны, он был слишком неспособен и слаб в воспитании своих сыновей.
Праведность короля, как можно легко представить, вскоре стала предметом насмешек. С этим невозможно не согласиться. Солдаты, которые своим благосостоянием были обязаны разбоям в завоеванных странах, разбежались с военной службы. Сыновья Людвига Пипин, Людвиг и Лотар противостояли своему отцу более, чем на ножах. Духовенство, которое должно было бы сострадать и помогать своему правителю в дни его затруднений, ждало только подходящего момента, чтобы силою своей власти заточить короля в стены монастыря. Чтобы придать своим действиям благовидную окраску, они добивались от него признания всякого рода грехов, в которых он вовсе не был повинен. В сговоре с его мятежным сыном Лотаром, жестоким бессердечным человеком, хотя и не без страха, они решили одобрить „отцеубийство", то есть предать короля гражданскому и церковному оскорблению и отстранить его от власти навсегда, объявив его неспособным блюсти свои королевские обязанности. Его принудили покаяться в своих мнимых преступлениях, свое королевское снаряжение и одеяние он должен был возложить на алтарь святого Севастьяна и там облечься в грязную одежду кающегося.
Такое насильственное, надменное обращение с королем со стороны
духовенства глубоко ранило гордость французской знати. Народ горько оплакивал
судьбу своего доброго, благочестивого короля. Разгневанный оскорбительным
обращением, которому подвергся Людвиг, он потребовал его освобождения и
восстановления на троне. Его вывели из монастыря, облекли в одежды со знаками
царственного величия, но лишь для того, чтобы предать его еще худшему
оскорблению. Наконец в 840 году десница Божественного милосердия освободила его
из рук сына - чудовища и беспощадного преследования священства. Он простился с
жизнью с образом Христа в руках, с глазами, взирающими на небо, когда
холодеющие уста его молили Господа о прощении его сына Людвига, который в то
время стоял против него с оружием.
Благовестие Евангелия до крайних границ северной Европы в девятом и десятом столетиях во всех исторических книгах так досконально в основном изложено, что нам едва ли остается сделать более, чем просто упомянуть основные местности и выдающихся людей, тесно связанных с этим добрым делом. Нам так приятно последовать по стопам тех самоотверженных миссионеров, которые достигли до самого средоточия сатанинского господства, тех стран и областей, где дьявол столетиями царствовал без каких-либо помех. Уже ранее мы отмечали, как меч Карла Великого проложил путь к фризам, саксам, гуннам и другим племенам.
В начале правления сына Карла Великого Людвига Евангелие было донесено до Дании и Швеции. Борьба за трон в Дании побудила Харальда, короля Дании, искать помощи у Людвига. Праведный король верил, что нельзя упускать возможности внести в Данию Благую Весть о Христе. Он обещал Харальду свою помощь при одном условии, что он сам примет христианство и дозволит проповедникам проповедовать в его стране. Король объявил, что согласен с таким условием и в 826 году принял крещение в Майнце, с ним приняли крещение его жена и бесчисленное множество его последователей. Свидетелем крещения Харальда был сам кесарь Людвиг, свидетельницей крещения его жены была царица, для его сына - сын Людвига Лотар, для его сторонников - множество особ высшего ранга. После того, как они внешне стали христианами, они возвратились в их христианскую страну и взяли оттуда двух христианских учителей. На случай, если Харальд не получит снова свою страну, Людвиг уделил ему некоторую территорию в стране фризов.
Оба учителя, которых датчане взяли с собой, были французскими монахами
по имени Ансгарий и Авберт. Они трудились с большим усердием и имели немалый
успех. Однако уже по истечении двух лет умер Авберт, выходец из знатной семьи,
от чрезмерных напряжений миссионерской жизни. Неутомимый Ансгарий после смерти
своего сотрудника подался в Швецию. Деятельность его и там была такой же
благословенной и успешной, как и в Дании. За его напряженный труд он был
отмечен Людвигом. Король вознаградил его в 831 году, назвав его архиепископом
над Гамбургом, а значит, по всему северу. Он прожил до 865 года и трудился
главным образом среди датчан, кимвров и шведов, встречая там часто ожесточенное
сопротивление и гонение.
В это время были предприняты попытки обрести для христианства русских, венгров; других народов славянского происхождения. Однако дело обращения их в христианство до покорения Чехии военачальником Отто в 950, а вернее сказать, до бракосочетания Владимира, русского князя, с дочерью греческого кесаря Василия Анной, по всей вероятности, делало лишь робкие шаги. Владимир принял веру своей жены, достиг весьма преклонного возраста и склонял своих подчиненных следовать его вере. Обращение польского герцога приписывается также влиянию христианской церкви. В то время вера правителя как теоретически, так и практически становилась прямым руководством для всего народа, а вера царицы определяла веру их жен. Таким образом, влияние женщин, как во зло, так и во благо всегда было велико. Со времени Хлодвига и его жены Клотильды мы имеем неоднократную возможность убедиться в этом. Милман пишет: „Среди орудий, которые были употреблены Богом для обращения варварских царей и варварских их подчиненных, наблюдается поразительное сходство. Женщина высшего ранга и влияния, ревностный монах, то или иное национальное несчастье - когда эти три лошади впрягались в одну упряжку, то языческая страна неизбежно обращалась в христианство."
Принятие христианства болгарами было уже упомянуто, когда мы говорили о павликианах. Они были диким варварским народом. Наряду с гуннами они ненавидели живущих в Европе народы и боялись их. Сестра Бориса, их вождя, в детстве была взята в плен и воспитана в Константинополе в христианской вере. Когда она позднее возвратилась на свою родину, то пришла в ужас от языческих обычаев своего брата и всего народа. Очевидно, она была истинной христианкой, однако все ее усилия склонить своих к христианству были безуспешны до того времени, пока Болгария не была опустошена великим голодом и моровой язвой. Наконец ей удалось уговорить брата воззвать к христианскому Богу. Господь оказал ему Свою великую милость и остановил язву. Борис узнал милость и власть христианского Бога и разрешил великому множеству христианских миссионеров проповедовать среди своего народа имя Христа.
Мефодий и Кирилл, два греческих монаха, выделявшихся из среды других своей ревностью и ученостью, были первыми, которые преподали среди болгар истину и благословения Евангелия Христа. Царь был крещен, и весь народ последовал его примеру. Говорят, что он послал 106 вопросов к папе Николаю 1, чтобы получить исчерпывающие сведения по всем пунктам церковного порядка, церемониалов и обычаев богослужения. Ответы должны были быть мудрыми и направленными на то, чтобы смягчить дикий нрав варваров.
Начиная с Болгарии, миссионеры посетили многие славянские племена, где царило еще более мрачное суеверие и весьма печальное идолопоклонство. И все же верные труженики не отступали перед тяжкими препятствиями. Они изучали языки стран и проповедовали народам Евангелие благодати на их родном наречии. Это в те времена было нечто совершенно новое. Обычно поучали и проповедовали церковным языком на греческом или латинском языках. Но очень скоро зазвучали требования вести богослужения на языках варваров. Карилл изобрел алфавит, и неграмотный, дикий народ получил письменность. Он также перевел литургию и многие книги из Библии на моравский язык. Кто может сказать, благодаря какому влиянию дело Кирилла устояло до наших дней? Моравский царь принял крещение, и, как обыкновенно бывало, многие подчиненные последовали его примеру. Провинции Далматии и многие другие страны, которые до тех пор находились в густом мраке, в течение девятого и десятого столетий получили Евангелие.
Как явно открывается благодать Бога, Великого Главы церкви! Он открыл потоки живой воды в бесчисленных и отдаленных странах, тогда как Рим, средоточие тогдашнего христианства, в своей праздности и порочности давил на бедных. Явно относительно того времени Бароний, известный историк католической церкви, чья привязанность к римскому престолу повсеместно известна, пишет: „Как искажен, как ужасно извращен был авторитет церкви Рима. Святой престол подпал под тиранство двух развратных, распущенных женщин, которые по своему усмотрению ставили или снимали епископов и (с внутренним содроганием говорю я это) возводили на престол Петра своих любовников и т.д." Обозревая тот же самый период времени, епископ из Орлеана Арнольд восклицает: „О, бедный Рим! Ты, который ранее перед глазами наших отцов блистал множеством великих светильников, в какую ужасную темноту ты впал сейчас! Эта темнота зачтется твоим позором во все последующие столетия!"
В то время, как состояние Рима, столицы развратной Иезавели, было
плачевным, живые потоки вечной жизни, истекающие от превознесенного Господа,
изливались на все провинции вплоть до отдаленных границ государства. Многие
народы, племена и языки получили Евангелие с неизреченными благословениями,
которые оно приносило с собой. Вне сомнения, оно было затемнено всякого рода
суевериями, но Слово Божие и Имя Иисуса Христа стало возвещаться, и Святой
Дух в единстве с этим Именем и драгоценным Словом Божьим мог совершать великие
чудеса. Спаситель был возвещен, любовь Божия и подвиг Иисуса Христа преподавались
людьми, помазанными Духом Святым, так что жестокие сердца варваров были
убеждены этим. Это было делом Самого Бога и Его предвечного совета, исполнением
Его плана! Не восклицает ли Павел в одном из подобных случаев, говоря: „Я тому
радуюсь, и буду радоваться!" (Фил. 1,18)?
Прежде чем закончить наш краткий обзор этих дней великих дел Господних, мы должны несколько познакомиться с состоянием дел в вышеназванных странах.
Нет необходимости подробно распространяться о блестящем правлении великого короля Альфреда. Некоторые писатели выставляют его за образец безупречного государя. Во всяком случае, мы можем сказать, что он был действительно христианским государем и послужил в благословение, как самой церкви, так и всего государства. Его победоносные войны против датчан, его защита Англии от того, чтобы она вновь не впала во мрак варварства, его требование приобщить народ к образованию и, наконец, личная неустанная деятельность, его христианская вера и благочестие известны всем, кто знаком с историей Англии. Он взошел на престол своего отца в 871 году в возрасте 22 лет и царствовал тридцать лет. Закончилось девятое столетие, которое было начато бурным правлением Карла Великого, победоносными днями Альфреда, имя которого может быть признано самым прославленным и знаменитым в средневековой истории.
Сейчас в нашем разборе мы обратимся на несколько десятилетий назад. В середине восьмого столетия в самом сердце Европы появился священник по имени Клеменс, принадлежащий к шотландской церкви, проповедник Евангелия. История изображает его как смелого бесстрашного защитника авторитета Слова Божьего в противоположность Бонифацию, поборнику легенд и решений соборов. Мы можем рассматривать обоих этих миссионеров как представителей двух систем тогдашнего христианства: великой человеческой организации Рима и до тех пор сохранившегося соответственно Писанию христианства Шотландии.
Озабоченный бесстрашной прямодушностью Клеменса, Бонифаций, который к тому времени был епископом немецкой церкви, решил энергично выступить против него. Он сначала поставил на вид Шотландии законы римской церкви, решения различных церковных соборов и сочинения известных отцов латинской церкви. Клеменс возразил, что ни законы церкви, ни решения соборов, ни сочинения отцов церкви не имеют для христиан никакого авторитета, если они выступают в противоречие со Священным Писанием. Тогда Бонифаций указал на неуязвимое единство католической церкви с ее папами, епископами, священниками и т.д., но его противник открыто заявлял, что только там, где пребывает Святой Дух, возможно найти Невесту Христа.
Бонифаций был в затруднении. Борьба честная и справедливая оказывалась бесполезной, потому он обратился к злодейству. Клеменс решением собора, состоявшегося в марте 744 года в Суассоне, был объявлен еретиком и проклят. Вскоре после этого поступил приказ под надежной стражей привести его в Рим. После этого теряются все следы Клеменса. Нетрудно догадаться, какой была его последующая судьба.
Некоторые утверждают, что Клеменс твердо держался весьма ясного понятия о снисхождении Господа в ад, учения о браке и предопределении предвидения Божьего. Аргументов его врагов сохранилось немного. Бонифаций во дворце выступал, как его противник, обвинитель и судья. Нам хочется надеяться, что он был верным, искренним представителем старой веры своей страны. Между тем Клеменс не был одним, кто в то время вступил в борьбу с римскими миссионерами. Время от времени появлялись такие свидетели, которые выступали, открыто отстаивая истину. Многие шотландцы, называющие себя епископами, в 813 году были осуждены на соборе в Шалоне. После того, как внешние церковные формы заступили на место, принадлежащее Слову Божьему, понятно, что блестящие благочестивые христиане объявлялись еретиками.
Джон Скотт по прозвищу Эригена, ирландец по происхождению, живший в основном во Франции при дворе Карла Лысого, был ученым, философом и самым выдающимся человеком своего времени. Однако он был больше философом, нежели богословом, хотя он много писал о религиозных вопросах и, по всей вероятности, имел духовный сан. При нем были отцы церкви, и он подробно изучал платоновскую философию и был весьма склонен уделять первое место человеческому разуму, впрочем, на основании Божественной истины. Однако, по всей вероятности, в его сердце пребывало истинное благочестие. „О Господь Иисус, - восклицал он, - я не требую от Тебя иного счастья, кроме как Слова, которое Ты дал нам через Святого Духа, чтобы я понимал его без всякой примеси человеческой теории! Открывайся же Ты всем, кто ищет Тебя!" Он умер, вероятно, в 852 году.
Ирландское духовенство восьмого столетия было весьма прославлено из-за
своей высокой учености, так что приглашенные Карлом Великим во дворец ученые в
основном состояли из ирландцев. До времени Генриха Второго, короля Англии,
ирландская церковь сохраняла независимость от Рима, утверждая свое положение
как живой, деятельной ветви церкви Христовой, и не признавала никакого земного
главенства. Однако позднее древняя ирландская церковь потеряла свою чистоту и
славу.
Эти сильные враги христианства, норманны, морские разбойники на севере, в руках Божьих стали орудием для наказания развращенного Рима. По этой причине они заслуживают краткого упоминания на наших страницах.
Издревле они пришли с берегов Балтийского моря: из Дании, Норвегии и Швеции. Возможно, они были смешанным народом из готов, датчан, норвежцев, шведов и фризов. И, хотя они состояли из такого множества различных племен и народов, они преследовали единую цель: мародерство и разбой. Их вожди и главари были искуснейшими, отважными морскими разбойниками, которые наводили ужас на все побережье западной Европы. На своих легких лодчонках они заплывали даже в устья рек, жгли, убивали и грабили везде, куда бы ни приходили.
„С побережья Балтийского моря, - пишет Милман, - и со скандинавских островов выплывали их корабли, куда бы только не погнали их ветры и штормы. На своих плохо оборудованных барках, несмотря на буйные ветры, они были способны приставать к недоступным берегам и через узкие бухты и мелководные проливы находить пути. Даже в самой глубине страны невозможно было чувствовать себя застрахованным от внезапного нападения этих бессердечных дикарей." Их называли арабами моря, однако они не вели, как магометане, религиозных войн. Они были дикими язычниками и их боги, подобно им, были завоевателями и морскими разбойниками. Не распространение какой-либо религии, но разбой был единственной их целью. Если они могли заполучить богатую добычу, то в их глазах замок или монастырь, знатный богач, или епископ, или монах, были все равны. Прежде всего страдали от их набегов церковное имущество, религиозные строения, особенно во Франции. Богатство и незащищенность монастырей делали их вожделенными объектами нападений.
Наступил день возмездия. Божья рука тяжко легла на тех, кто называл себя Его народом. Его гнев разгорелся. Церковь должна была жестоко поплатиться за ее мирское великолепие и славу. Столетиями она стремилась к богатству и славе, при Карле Великом духовенство достигло этого в полной мере. Однако, едва епископы понастроили себе великолепные уютные дворцы, как полчища варваров начали опустошать страну и превращать религиозные строения в груду развалин. Чем богаче было аббатство, тем привлекательнее добыча, тем многочисленнее варвары и тем беспощаднее их мечи. Поскольку они не знали различия между санами и орденами духовенства, то не знали никакого различия в разбое. Где бы они ни появлялись, их путь был отмечен огнем и кровью. Франция кишела епископами и монахами, которые сбежали из разграбленного аббатства, сожженных монастырей и разоренных церквей, которые носили с собой реликвии их святых. Они умножали повсеместное волнение и наводили страх и ужас повсюду, куда бы ни приходили.
Чтобы избавиться от разбойничьих нападений норманнов, которые так возросли, что два года подряд осаждали Париж, Карл предложил в 905 году их предводителю Ролло герцогство в Нормандии. Балтийский пират принял при этом христианство и стал первым герцогом Нормандии, получив название двенадцатого пэра Франции. Вильгельм, завоеватель Англии (1066 год), был седьмым герцогом Нормандии.
Англия также много страдала от норманнов. В первый раз они появились на
английском побережье в 830 году и произвели большое опустошение. С того момента
их нападения производились непрерывно. Как во Франции, так и здесь они
находили богатую добычу в безоружных монастырях. После того, как, наконец, они
с их главарем Гуфрумом были побеждены королем Альфредом, на востоке Англии им
был выделен участок земли при условии, что они примут христианство и будут жить
по тем же законам, что и коренные жители. Установленный таким образом мир был
все же краткосрочным.
Никогда состояние Европы не было так печально и мрачно, как в конце десятого столетия. Вырождение папства, падшее состояние церкви, множество сильных внешних врагов - казалось, все объединилось, чтобы привести Европу к полной погибели. Наряду с неверными магометанами на востоке и языческими норманами на западе на христианство неожиданно обрушился новый враг - венгры. Они были подобны бесчисленным ордам дикарей или диким зверям, выпущенным на людей. Никто не знал, откуда они пришли, множество же их, казалось, не подлежит учету. „Убийство, не взирая на личность и происхождение!" - это был их лозунг. Где бы ни проходило их озверелое воинство, бесследно исчезали цивилизация и христианство. Вся западная Европа трепетала и дрожала от их нашествия.
Масштаб бедствия переполнился. Вследствие великого голода появились его неизменные спутницы: моровая язва и эпидемии всякого рода. Ожидали, что вскоре появятся знамения на солнце и луне. Пророчество Иисуса Христа, казалось, близко к исполнению: „И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение, и море восшумит и возмутится. Люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются. И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою." (Лук. 21,25-27)
Если бы кому-нибудь когда-нибудь могло прийти в голову представление о
кончине света, то это было в то время точно допустимым. Духовенство
проповедовало это, народ слепо верил своим вождям, и так то мнение по всей
Европе распространялось молниеносно. Везде начали утверждать, что мир по
истечении 1000 лет, считая с Рождества Христова, придет к концу. Во второй
половине десятого столетия страх и ужас весьма распространились. Это вызванное
самим сатаной заблуждение основывалось на непонимании Св. Писания и
тотально фальшивом изъяснении пророчества
о тысячелетнем царстве святых со Христом: „Блажен и свят имеющий участие
в воскресении первом, над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут
священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет" (Откр.
29,6).
По мере того, как приближался роковой год, люди отказывались от обычных житейских занятий. В тот год земля осталась необработанной. Зачем было бы ее пахать, зачем сеять, если никого не должно было остаться, чтобы убирать урожай? Дома были в запустении: зачем было строить или ремонтировать и заботиться о собственности, если через несколько месяцев все земное должно было погибнуть? История была запущена: для какой стати нужно было заниматься летописью, если никакого потомства уже не предвидится, которое будет читать это? Богатые, знатные, вожди и епископы распростились со своими друзьями и семьями и поспешили в Палестину, полагая, что гора Сион должна стать местом престола Христа, когда Он явится осудить мир. Великая сумма денег дарилась церквям и монастырям, чтобы этим застраховать себе лучшую участь от Великого Судьи. Короли и кесари смиренно молили в дверях монастырей принять их в число их ордена. Великое множество простого народа устраивали себе спальные места в помещениях зданий или, по крайней мере, в их близости, под их сенью.
Между тем это множество должно было содержать себя. С каждым днем становилось все труднее и труднее находить себе пропитание. Запасы пищи, и убойный скот были на исходе, и ничего невозможно было приготовить на будущее. Бедствие настолько возросло, что превосходило любое описание. Между тем все ближе и ближе приближался день суда. Наконец наступил закат последнего вечера тысячелетия - бессонная ночь для всей Европы! Самая смелая фантазия не в состоянии описать картину страха и ужаса, переполнивших сердца тысяч миллионов в эту ночь. Но эта ночь прошла так же, как бывало и прежде, утро светилось ласковыми лучами солнца так же мирно, как и в прошедшее утро вчерашнего дня. Ужасный переворот, которого все ожидали в страхе и трепете, не наступил. Мало-помалу собравшиеся стали приходить в себя и начали расходиться по своим домам, чтобы пахать, сеять и заниматься прежними делами.
Так завершилось первое тысячелетие истории церкви и мрачным днями господства Иезавели.
Начало одиннадцатого столетия характеризуется оживлением деятельности по восстановлению и созиданию церквей. Мы все же не останавливались бы на этом, если бы некоторое применение, которое находил простой народ этим святым строениям, не было бы достойно нашего внимания. Мы должны определенно предполагать, что в прошедшие три или четыре десятилетия для строительства церковных зданий делалось очень мало или вообще ничего не делалось. Весь мир находился под тяжестью страшного ожидания. Но когда страшная ночь миновала спокойно и первый день 1001 года зарделся светло и ясно, народы снова вздохнули спокойно. Человеческий дух с завершением десятого столетия достиг своего глубочайшего развития, с этого момента он начал снова возвышаться. Всеобщее внимание, в первую очередь, было обращено на священные строения, достоинства которых, как верили все, отсрочили суд и умилостивили гнев Божий.
Вне сомнения, эти суеверные чувства способствовали большому стремлению к созидательному труду, что и характеризовало этот период времени. Многие здания, дошедшие до нас из тех дней, являют собой грандиозность проектов, прочность и долговечность строений. Фундаменты выкладывались глубоко и широко, стены имели чрезвычайную прочность, купола высокие, заостренной формы, чтобы предохранить здание от дождя и снега. Вместо плоских крыш, как это практиковалось ранее, теперь строили высокие своды, покоящиеся на великолепных колоннах. Большие четырехугольные башни, символ противостояния против нападок мира, исчезли, на их место заступили стройные, стрелой уходящие в небо башни.
Однако нам не должно думать, что эти великолепные строения были
возводимы лишь с целью стать местом общественного богослужения. Средневековые
деревенские церкви, например, служили нескольким назначениям, для которых в
наши дни имеются иные строения. Они были достаточно просторны, так что по
большей части в них разрешалось населению пребывать всегда. Жилища бедняков в
те времена состояли из бедных жалких шалашей без окон, куда они шли только на
ночь, чтобы переспать. Прекрасное, просторное, посвященное религии здание было,
собственно говоря, родным домом бедняка, где он проводил свое свободное время
и чувствовал себя, как в своем владении. В то же время они были городскими
залами, рынком, школой, местом собраний, где собирались, чтобы обменяться новостями
и посовещаться со своими друзьями. Мы в своих удобных домах двадцатого столетия
едва ли можем правильно представить понятие о назначении и удобствах таких
строений. Во всяком случае, все служило тому, чтобы увеличить власть
духовенства и умножить зависимость народа. В глазах народа были священны не
только строения, но также и личность священника все более и более облекалась в
ореол славы, и он становился местным властелином.
Наряду с возрождением искусства строительства начало одиннадцатого столетия ознаменовалось еще одним явлением. Человеческий дух вновь с огромной силой начал обращаться к различным областям науки. Инертная вера, воспринимающая все без исследования, была характерна последним столетиям. Теперь она уступила место здравому, тщательному исследованию.
Духовная энергия Европы с пятого до середины восьмого столетия находилась во все возрастающем упадке, и хотя состояние на Британских островах из-за деятельности благочестивого Бедды, казалось, составляло исключение из всеобщих правил, все же невежество того времени имело невероятные масштабы. При этом да будет отмечено, что, По всеобщему суждению, Бедда исключительным образом заслуживает того, чтобы быть названным учителем Англии. Он родился в 673 году в Ярру, деревне в Нортумберленде. Он был монахом и священником и при этом весьма благочестивым, деятельным и богобоязненным человеком. Обучение молодежи было основной целью его жизни, которой он посвятил всего себя и все свое время. Он умер в окружении своих любимых учеников 26 мая 735 года.
Если мы вникнем в историю литературы тех мрачных дней, то встретимся с весьма примечательным и неожиданным явлением, которое хотя прямо не относится истории церкви, но весьма интересно и важно, так что мы не можем обойти это молчанием. Как уже отмечалось, в конце десятого столетия были люди, которые выдавали себя за учителей христианства, погрузившегося в глубокое невежество. В это время сарацины начали выдавать себя за исследователей греческой национальной литературы и становиться учителями.
Как мы видели ранее, соратники и последователи Магомета в седьмом столетии начали опустошать землю огнем и мечом, повсеместно распространяя невежество и суеверие. Приписываемые им варварства, как, например, сожжение знаменитой александрийской библиотеки, ясно говорят об их пренебрежении к науке, об их антипатии к явным сокровищам. В восьмом столетии они, как видно, обосновались в странах, которые покорили себе, и тогда под влиянием преимуществ лучшего климата и плодородной почвы начали заниматься вопросами искусства и науки. „В девятом столетии, - пишет Вадингтон, - во время правления мудрого и доброго халифа они обратились к литературе с такой же ревностью, как ранее к оружию. В таких городах Азии, как Багдад, Кува и Бассора, были основаны высшие школы и с большим усердием и старанием собраны многие библиотеки. Блестящий двор халифа Аль Мамуна стал точкой сбора великого множества выдающихся ученых. Греция, которая некогда послужила для цивилизации римской республики, в тот поздний период времени получила возможность просветить запад и была призвана к тому, чтобы излить потоки знания на знойные засохшие нивы Азии. Греция была единственной страной, которая имела свою собственную литературу. Ее лучшие произведения были переведены теперь на господствующие языки востока, и арабы находили удовольствие в том, чтобы исследовать ее философию и следовать ее правилам.
„Таким образом, инициатива, переданная гению и усердию Азии,
разветвлялась и с невероятной силой достигла до побережья Египта и Африки, до
школ Севильи и Кордовы, но принявшие ее позднее не чувствовали себя от этого
слабее. Они завоевали Сицилию, а оттуда напали на южные провинции Италии.
Необычайный процесс циркуляции греческой литературы закончился, когда через
потомка арабского воина была восстановлена мудрость Пифагора в той стране,
откуда она произошла" (История Вадингтона, том 2).
Папа Сильвестр Второй, который восседал на престоле Петра в начале одиннадцатого столетия, образовал промежуточное звено между мудростью и ученостью арабов и невежеством и легкомыслием римлян. Он обучался в магометанской школе в Кордове и там почерпнул познания, необходимые для этой жизни, и когда он стал папой, то попытался практически применить эти знания. Однако суеверие народа было настолько велико, что он приписал необыкновенные способности и познания папы искусству магии и утверждал, что такие свойства и качества, возможно, получить лишь в сговоре с нечистой силой. Многие годы затем со страхом вспоминали о папе Сильвестре, будто бы на престоле Петра восседал чернокнижник. Когда же мрак десятого столетия начал все более и более убывать, возникло поколение, которое не только достигло больших успехов в философской области по сравнению с предками, но и в области изучения и исследования Священного Писания проявило большое усердие и ревность, стремясь постичь истинный смысл христианства. Это касалось прежде всего сокровенных богодухновенных мест Писаний и делалось во благословение тогдашнего человеческого рода. Люди снова начали учиться читать, вникать и исследовать отдельные места Священного Писания. Преимущество одиннадцатого столетия над предыдущими может быть приписано в основном всеобщему приобщению к науке и образованию. Это было средством в руках Господних, чтобы рассеять густой мрак, который тяготел в течение долгих столетий над европейскими народами.
Мы же должны вновь возвратиться к папе Сильвестру. Было бы очень
несправедливо такого великого и доброго человека оставить в тени мрачного
предрассудка о его личности. Он был, как признают лучшие составители истории,
выдающимся вождем церкви своего времени. Его настоящее имя было Герберт.
Милман свидетельствует о нем, что его ученость была непререкаемой, благочестие
неприкосновенным. Он был учителем, путеводителем и другом Робертса, сына и
преемника Хуго Капета, который в 987 году взошел на трон небольшого племени
каролингов. Его высочайший ученик извлек из наставлений Герберта много
полезного, так что в 996 году он взошел на трон Франции и правил страной до
1031 года. Роберте был большим меценатом науки и потому имел прозвище
„мудрый". Его смерть вызвала глубокий траур. Герберт в 998 году через
немецкого короля Отто Третьего был возведен на престол папства и как папа
принял имя Сильвестра Второго. Он умер 12 мая 1003 года.
Стефан, весьма благочестивый царь Венгрии, был крещен Адалбертом, епископом из Праги, и в 997 году взошел на трон. Он поддержал усердное распространение Евангелия, основание школ и вообще дело миссионерства. Он часто сопровождал миссионеров и нередко проповедовал сам. В своей благочестивой супруге, Гизеле, дочери Генриха Третьего, он имел верную опору. Стефан ввел много социальных нововведений, был человеколюбив и щедр к бедным, стремился удалить из страны всякое безбожие и нечестие. По Божьей благодати он был рад всю Венгрию видеть христианской, хотя бы внешне, до своей смерти. Он умер в 1038 году. Вскоре после этого началось гонение, которое прервало доброе дело миссионерства.
Офингар, епископ из Дании, и Унван, епископ из Гамбурга, были усердными и преданными служителями Христа и были употребляемы Им как орудие для распространения истины. Иоанн, епископ из Мекленбурга, шотландец по происхождению, крестил великое множество славян, тогда как пруссаки энергично оказывали противоборство введению Евангелия в их страну. Болеслав, польский король, предпринял напрасную попытку силой заставить их принять христианство. Позднее восемнадцать миссионеров под руководством знаменитого Бонифация вступили на путь, чтобы обратить этот дикий народ под влияние мирного Евангелия, но они все без исключения были убиты. По всей видимости, пруссаки были последним европейским народом, покорившемся христианству. Только в тринадцатом столетии христианство впервые пустило крепкие корни в Пруссии.
Олав, ставший королем Швеции в конце десятого столетия и умерший в 1024 году, известен из-за интенсивного распространения Евангелия, которое имело место во время его правления. Ревностное духовенство Англии узнало о благоприятных возможностях в Швеции, и многие из них пересекли море, чтобы принести Благую Весть об Иисусе шведам. Среди них находился известный Зигфрид, который нес в Йорке должность архидиакона. Он многие годы трудился среди жителей полуострова. Олав, руководимый ревностью, прибег к приемам насильственного введения христианства в его стране. Это вызвало ненависть к нему со стороны всех поклонников старой религии. Только после долгой борьбы и немалого пролития крови христианская религия твердо встала на ноги в Швеции конце одиннадцатого столетия. К этому времени число церквей в Швеции превысило 1100.
В Норвегии Евангелие со времени миссионерства Ансгарса проделало немногие робкие шаги, но когда в 1015 году королем стал Олав, сын Харальда, то он решил доброе дело продвигать вперед энергичнее. Он призвал в свой дворец большое число английских миссионеров, во главе которых стоял епископ по имени Гримкил, который сочинил церковный указ для норвежских церквей. К сожалению, король придерживался всеобщего метода насильственного введения христианства. Всякий противящийся этому подвергался Тяжким телесным наказаниям, вплоть до смертной казни, с конфискацией его имущества. Часто Олав встречал вооруженное сопротивление. Наконец две враждующие партии согласились встретиться. Встреча короля в сопровождении своего миссионера Гримкила и языческих священников состоялась в 1025 году в провинции Далия. Говорят, что Олав всю ночь в основном провел в молитве. Языческий бог Тор (бог грома и плодородия) в противовес христианскому Богу явно почитался сильнее. Утром его статуя была принесена на место собрания. Когда всходило солнце, Олав указал на него, как зримое доказательство бытия его Бога, который сотворил его. Когда же язычники обратили свой взор на восходящее солнце, выступил один воин Олава исполинского телосложения и поверг в прах истукана Тора своей булавой. Он разлетелся на куски, и множество отвратительных животных, как ящерицы, мыши и тому подобные, потревоженные, выползли из своих нор из разлетевшихся кусков и испуганно бросились убегать и уползать по всем направлениям. Так священники из Далии убедились в тщетности идолослужения, в бессилии их истукана и объявили о своей готовности принять крещение. Олав позднее был убит в одной из гражданских войн. По его смерти распространился слух, будто бы его кровь исцелила рану на руке его убийцы. Множество других чудес было приписано ему. Он был объявлен святым и как Св. Олав избран ангелом - хранителем Норвегии.
Триумф евангелизации в конце одиннадцатого столетия так же явно был виден и в Дании. Адам из Бремена пишет в 1080 году: „Взгляните на этот весьма дикий датский народ. Уже немалое время, как они научились петь хвалебные песни своему Богу. Взгляните на этот народ, некогда представлявший из себя морских пиратов! Он сейчас доволен плодами своей собственной земли! Осмотрите эти суровые не обихоженные места, которые некогда из-за идолопоклонства были совершенно неприступны. Они сейчас радушно принимают проповедников Слова Божьего." История повествует, что датчане и англичане в это время через миссионерства как бы своего рода предвкушали блаженство тысячелетнего Царства. В обоюдном доверии и сердечной любви они совместно радовались благословениям христианства. Это для тех, кто знал, с каким свирепым дикарством датчане некогда нападали на англичан, истребляя жителей и опустошая их селения, было бросающимся в глаза, удивительным явлением. Это были благословенные триумфы Евангелия Христа. Слово о кресте не только освобождает бессмертную душу от рабства сатаны и суда за грех, но приносит также нравственное усовершенствование в состоянии человека в этой жизни и устанавливает везде мир, порядок и доброе правление.
Среди людей, которые в истории церкви того периода обрели особенную
известность, были два епископа из Кентербери, а именно: Ланфранк и Ансельм, не
столько за свое благочестие, сколько за ученость и их религиозные состязания.
Они еще в бытность своей монашеской жизни были известными учителями. Более
четырех тысяч учеников посещали лекции Ланфранка, когда он был монахом в Гайне.
Ансельм вкушал подобную славу в Нормандии. Ланфранку же принадлежит
сомнительная слава, будто бы он через свое влияние, свою ученость придал
определенный облик учению о причастии, о приобщении святых тайн
(транссубстанциация) *.
* Транссубстанциация, дословно „видоизменение материи", в католическом вероучении обозначает так называемое превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа во время вечери. Это происходит, по учению римской церкви, посредством Освящения или благословения священника, хотя внешний вид хлеба (или просфоры) и вина остается таким же. (Примечание переводчика.)
Это учение впервые появилось во мраке десятого столетия. Беренгар из Тура (умер в 1088 году) выступал против него и испробовал все средства, чтобы доказать неверность этого. Но Ланфранк был мощным противником. На его стороне было большинство духовенства. Беренгар был вынужден замолчать, его лишили сана и на всю оставшуюся жизнь он был осужден на одиночество. Его учение было признано ересью, и имя его очернено. Так была утверждена полная таинств догма о действенном присутствии Христа на вечере в середине одиннадцатого столетия. Ланфранк умер в 1089 году. Вильгельм Руфус (Ротте) определил его преемником Ансельма. Это был великий духовный учитель, искренний христианин, известный своим безупречным жизненным хождением. Он умер в 1109 году, после того, как более шестнадцати лет пробыл архиепископом. Он достиг возраста семидесяти пяти лет. Едва ли есть необходимость говорить, что оба: как Ланфранк, так и Ансельм - были приверженцами и защитниками власти Рима.
Маргарита, королева Шотландии, в те времена, несмотря на зависимость от папства, была явным каналом благодати Божьей. Она была дочерью Эфельреда и сестрой Эдгара, последних королей по саксонской линии. Жажда разбоя и необузданность нормандских вождей, особенно Вильгельма Руфуса, побудили Эдгара и Маргариту искать убежище в Шотландии. Король Малколм Конмор впоследствии женился на английской принцессе. О ее благочестии, щедрости и кротости рассказывают удивительнейшие истории. Ее характер будто бы послужил для блестящего установления более чистого периода времени. Она родила Малколму шесть сыновей и двух дочерей. Трое из их сыновей правили страной друг за другом. Их дочь Матильда, которая также стяжала славу благочестивой христианки, стала женой Генриха Первого, короля Англии.
Приведем еще несколько подробностей из жизни Маргариты, которые дают пример разительного отличия от римского христианства того времени. Они взяты из сочинения Каннингема об истории шотландской церкви: „Женщина королевской крови, удостоенная быть названной святой, несмотря на то, что она была несколько суеверной и отчасти хвастливой своей благодетельностью, обладала многими выдающимися достоинствами и заслуживает быть причисленной к лучшим королевам. Она оказывала безграничное влияние на своего отважного, но неграмотного супруга, который хотя и не умел читать, но имел обыкновение искренне целовать ее духовные книги. Каждое утро она приготавливала завтрак для девяти сирот. Собственноручно обслуживала она за своим столом многих голодных людей, стекающихся к ней, чтобы воспользоваться ее добротой. Каждый вечер она омывала ноги шести бедным женщинам и только тогда шла в постель. Очень часто она посещала церковь, падала ниц перед алтарем и возносила Господу, как жертву, моления со стоном и слезами. Когда наступало время поста, она читала от начала до конца книгу псалмов по 24 часа, прочитывая ее два-три раза. Прежде чем пойти на мессу, она подготавливала себя к празднеству через прослушивание пяти или шести частных месс. Когда богослужение заканчивалось, она кормила 24 нищих и так украшала свою веру добрыми делами. Когда эти нищие были накормлены, то она шла принимать свою скудную пищу. И все же во всем этом внешнем проявлении смирения проступало великое самомнение, гордость и высокомерие. Одежда королевы была великолепна, ее свита многочисленна, и ее трапеза должна была подаваться на стол в золотой и серебряной посуде, что было неслыханным ранее в Шотландии расточительством.
„Маргарита вкушала счастье свое в добром образовании и воспитании, особенное же находя удовольствие в том, чтобы показывать свое отличное знание Писания. Часто беседовала она с шотландским духовенством о богословских вопросах и под их влиянием с тех пор стала время поста определять согласно католическому установлению. Она в некоторых отношениях оказывала добрую услугу религии, но строгостью поста укоротила свою жизнь. Она все более и более губила свое здоровье... Изможденная и смертельно усталая, она лежала с распятием на груди в своей постели, когда возвратился ее сын Эдгар из боя под Алнвиком. „Как обстоят дела у короля и моего сына Эдварда?" - спросила умирающая мать. Сын молчал. „Я уже все знаю, - воскликнула она, - Я уже все знаю! Этим святым крестом, твоей сыновней любовью заклинаю тебя: скажи мне всю правду!"
„Твой муж и твой сын - оба убиты," - ответил юноша.
Подняв свои руки и глаза к небу, она в глубокой преданности произнесла:
„Честь и благодарение да будет Тебе, всемогущий Бог, что Тебе было благоугодно
чтобы я, в этот час прощания с землей прочувствовала такую боль, чтобы через
это, как я уповаю, очистить меня от осквернения грехом. И Ты, Господь Иисус
Христос, даровавший миру жизнь своей крестной смертью по воле Отца Своего,
прими меня!" Едва эти слова сорвались с ее губ, она сладко
упокоилась." (Каннингем. История Шотландии, том 1.)
Рассматривая благое дело евангелизации в различных странах, мы имели возможность познакомиться с неустанной деятельностью, энергией и наступательным характером римской церкви. Хотя к Евангелию Божьему примешивали множество преданий и бессмыслиц, все же Имя Иисуса и спасение через Него (хотя не только через Него Одного) ревностно проповедовалось. Бог в Своей благодати мог употреблять это благословенное Имя, чтобы души глазами веры могли познать и увидеть вечное сокровище, несмотря на толстый слой мусора - римского идолопоклонства. Конечно же, полное чистое Евангелие о Христе было потеряно. Это был уже не только Один Христос, но Христос и тысячи других дел. Потоки ораторского красноречия превозносили добрые дела, но в то же время пред глазами выставлялась истинная вера, которая предшествует добрым делам. Такие места Писаний, как: „Вот Агнец Божий, который берет на Себя грех мира" (Иоан. 1,29). „Ко Мне обратитесь, и будете спасены, все концы земли, ибо Я Бог и нет иного" (Ис. 45,22). „Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас" (Матф. 11,28). „Приходящего ко Мне не изгоню вон" содержат Благую Весть, которая приводит души непосредственно к Самому Христу, а не к Христу и множеству бесчисленных обычаев и мемориалов. Успокоиться на всепокрывающей и все очищающей силе крови Христа есть истинное спасение души и совершенный мир с Богом.
Вне сомнения, среди миссионеров того времени было много серьезных, верных и добрых служителей, чье духовное состояние было намного лучше их церковного положения, и Бог употреблял их, чтобы через них привести души к Иисусу. Но неосознанно даже они преследовали цель, как и все посланцы римской церкви, скорее превращать души спасаемых в приверженцев их церкви, нежели приводить людей в послушание веры к Самому Христу. Требованием ко всем обращенным, будь то вожди или подчиненные, было крещение и слепое, безусловное послушание и подчинение власти папства. Вера в Иисуса Христа была второстепенным делом. Честолюбие римского престола было направлено на то, чтобы покорить себе весь мир. Что касается Европы, то всякое притязание на самостоятельность, всякое явное свидетельство против надменного Рима тотчас наказывалось и полностью устранялось.
Как раз в это самое время выступил на арену религиозной деятельности один монах низкого происхождения, но чрезвычайно твердого характера. Через него были исполнены все лучшие мечтания и грезы господства Рима над человеческим духом. До этого времени папство еще не полностью достигло своей дерзкой цели. И только в Григории Седьмом оно достигло полноты.
В начале одиннадцатого
столетия вблизи Тосканского города Сиены родился Гильдебранд, который позднее
стал папой под именем Григория Седьмого. Он был весьма знаменит. Еще в раннем
возрасте он получил неизгладимое впечатление от аскетической монашеской жизни.
Когда позднее он сам вступил в один орден, то очень сильно был разочарован
испорченностью итальянских монахов, так что принял решение податься в северную
Европу. Он перешел Альпы и пристал к монастырю в Клуни, что в Бургундии,
многочисленные обитатели которого были известны богатством и своей
благочестивой жизнью.
В 1049 году появился Бруно,
епископ из Товла, с великолепной свитой и многочисленным сопровождением у
ворот монастыря Клуни и просил оказать им гостеприимство. Бруно был
родственником Генриха Третьего, тогдашнего короля Германии, и он определил ему
взойти на свободный престол Петра. Гильдебранд, который к тому времени стал
настоятелем монастыря, вскоре достиг большого влияния на своего высокопоставленного
гостя. Он пытался убедить Бруно, что тот поступит очень неверно, если примет
назначение на папство из рук мирян, и понуждал его снять великолепные одеяния
папы, в которые тот был уже облечен, и направиться в Рим, как путешественник и
паломник, чтобы там принять от духовенства и от народа назначение на папство,
так, чтобы ни один мирянин не мог осудить это. Высокое мнение Гильдебранда о
церковных достоинствах и правах убедили епископа, который легко поддавался на
советы других. Он поддался на уговоры, снял с себя великолепную одежду,
облекся в простую одежду путешественника и в сопровождении Гильдебранда пошел
в Рим.
Впечатление, которое
произвел такой поступок, чрезвычайно пошло на пользу Бруно. Ни один пример
помпезного священнического или кесаревского блеска не имел такого влияния на
народ. Как рассказывают, на пути Бруно происходили разные чудеса. Среди других
чудес - возвратившиеся в свои берега после его молитвы разлившиеся потоки реки
по его молитве. При всеобщем одобрении он был провозглашен в Риме папой Львом
Девятым. Гильдебранд был тотчас вознагражден за свои услуги. Он получил
головной убор кардинала и, кроме того, высокую почетную должность субдиакона в
Риме. С этого момента он стал, в сущности, папой, проводником папской политики.
Именно как раз в это время
мы встречаем в характере и поведении церковных вождей народа убедительное
доказательство сатанинской хитрости - чрезвычайно вычурные, бросающиеся в
глаза противоречия. В то время, как все стремление Гильдебранда было направлено
на то, чтобы подчинить себе весь мир, другие обращали на самих себя величайшие
жестокости, чтобы заставить замолчать в своей внутренности, бушующие мирские
страсти.
Так, например, Петр
Даминиани, епископ из Остии, был весьма строгим аскетом. Втайне от других он
одевался во вретище, постился, бодрствовал, молился, чтобы обуздать свои
плотские страсти. Он вставал среди ночи и входил в воду протекающей мимо реки и
оставался там так долго, пока его тело не каменело от холода, затем остаток
ночи он проводил в церкви в чтении псалмов. Целью, ради которой он так мучил
себя, было достижение достойного священства и применение к себе строгой
церковной дисциплины. Враг душ человеческих знал, как ввести римскую церковь в
Заблуждение. Все же самым великим героем в борьбе против бедной невинной плоти
мы должны назвать монаха Доминика. Сатана знал, что от глаз обманутого нужно
скрыть разницу между плотью и делами плоти. Доминик всегда носил на своем теле
металлическую кирасу, тесно облегающую все тело, и он только тогда снимал ее,
когда хотел бичевать себя. Его тело и его руки обтягивали кольца, На его шее
висела тяжелая цепь, его одежда клочьями свисала с его плеча, его пища
состояла из скудного питания, Тело его в результате такого бичевания стало
черным, как тело негра. Его обыкновением было дважды в день читать псалмы. Во
время этого он бичевал себя обеими руками, и на десять псалмов приходилось
тысяча ударов. Три тысячи ударов приходилось во время покаяния за год. Чтение
всех псалмов и постоянное самобичевание в течение всего чтения приходилось на
время покаяния за пять лет. Во времена поста или при возможности особых
упражнений в покаянии ежедневное бичевание было в три псалма. Этот удивительный
человек заходил так далеко, что в течение шести дней он бывал под бичеванием
двадцать раз при чтении псалмов, что было равно столетнему покаянию. Однажды, в
начале времени поста он просил, чтобы на него могло быть возложено покаяние за
тысячу лет и уже перед пасхой он справился с этим заданием.
Полагали, что эти бичевания
и упражнения в покаянии имеют силу покрывать грехи других. Появилось понятие
усперэрогации, или же страхующих дел, это и стало позднее основанием для
продажи индульгенций, о чем мы позднее будем говорить много и подробно. В 1062
году смерть прервала печальные заблуждения несчастного.
Сейчас мы обращаемся к
совершенно противоположному характеру. Сатана ко всем имеет свой подход. Среди
церковных вождей того времени было много людей, которые, подобно языческим
военачальникам, привыкли окружать себя множеством вооруженных мечами и копьями
воинов. Ежедневно проводились военные игры и пиршества, гостями же на них были
сладострастные фавориты и епископы, а столы прогибались под тяжестью
избраннейших блюд. Излишества, разврат и разгул страстей налагали свою руку на
дворцы богатых прелатов. Преступления Рима были настолько велики, что
составители истории, щадя чувства своих читателей, обычно покрывают завесой
ужасные зрелища. Здесь мы отметим только то, что за период времени в сто
пятьдесят лет было убито два папы, пятеро высланы в изгнание, четверо были
смещены с поста, трое отказались по собственному желанию от их опасного
положения. Некоторые были возведены на престол Петра силою оружия, другие же
деньгами получали тиару (папскую корону) из рук кесарских любовниц или
любовников. Врата ада были широко распахнуты и их злые духи проникли в
сердцевину католицизма, чтобы творить чудовищные дела беззакония. Однако
возвратимся вновь к истории Гильдебранда.
День, когда антихрист по
действию сатаны будет превозноситься выше всего, называемого Богом или
святынею, когда „в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за бога"
(2 Фес. 2), еще не настал, однако в жизни и характере Григория Седьмого нам
явственно представлен образец шедевра сатаны. Мы бы охотно предали забвению его
историю, если бы это было возможно. Ни в едином его поступке как высшего вождя
церкви невозможно обнаружить ни единого лучика Божьей благодати, невозможно
найти даже намека на человеческую или Божью любовь, однако он надменнейшим
образом богохульными словами говорит о самом себе как о преемнике Петра в
воплощенной гордости, надменности, нетерпимости антихриста. Его речь между
тем приобретает такой характер, будто бы это исходит непосредственно от Самого
Бога, он совершенно похож на богохульного „человека греха, сына погибели"!
Со времени его прибытия в
Рим как спутника Бруно до его вступления на престол папы, а именно: в течение
времени в 24 года он был руководящим центром всего Ватикана. Однако этим он не
был доволен и стремился быстрее, как это только возможно, достичь высшего
положения. Более чем человеческим проникновением он исследовал взаимоотношения
между церковью и государством и их двухстороннее состояние. Ничего из того, что
совершается в Европе, не прошло мимо его зорких глаз, притом он был великим
знатоком человеческой натуры. В нем непрерывно созревал властный смелый план
сосредоточить всю власть в единых руках папы. Когда же он достиг папского трона
и в его личности сосредоточилась ответственность и власть, о которой он долгое
время думал с вожделением, то он выступил с этим планом открыто. С самого
начала его явной целью было сделать духовенство абсолютно свободным и
независимым от кесарского и вообще от какого-либо мирского вмешательства. На
основании этой независимости он смело утверждал, что духовный авторитет стоит
выше и имеет несравненно большие права перед государственным. Такие надменные
утверждения привели римскую церковь к тому, что она уполномочила себя в лице
папы быть господином над западной Европой, над всеми земными государствами, да
и над всеми государствами мира. Приведем только выдержку из так называемого
„диктата Григория", чтобы доказать вышесказанное.
Мы можем привести только
несколько предложений из диктата Григория и этого будет достаточно для того,
чтобы наш читатель познакомился с их сутью и имел представление о человеке,
издавшем их, о духе, которым было одержимо папство. „Это незыблемо: римский
понтифекс (первосвященник, то есть папа) есть повсеместный епископ и во всем
мире не может быть имени, равного его. Ему одному дозволено смещать или вновь
назначать епископов. Он может смещать их даже в том случае, если они при этом
не присутствуют, он может смещать их без созыва синода. Он один имеет право
составлять новые законы церкви, разделять или объединять епископов или
переводить на другое место. Все вожди обязаны целовать его ноги. Он имеет право
смещать кесаря и подчиненных, увольнять от их обязанностей. В его руках находится
совет по вопросам войны и мира и по всех спорам о преемственности трона, где
все государства рассматриваются, как ленные поместья престола Петра. С его
разрешения подчиненные должны обвинять своих государей. Ни один собор не может
быть назван всемирным, если он не проводится под его руководством. Римская
церковь не ошибалась и, по свидетельству Писания, никогда не может ошибаться.
Папа превозносится над всяким государством и через достоинства города Петра
имеет безупречную, не подлежащую никакому сомнению святость. Церковь не должна
быть рабыней кесаря, но должна быть госпожой его. Если ей дана власть от Бога
связывать или разрешать на небе, то тем более эта власть в ее руках здесь на
земле."
Все это было наивысшей целью
Гильдебранда (Григория), к которой он стремился. Он давно уже предполагал, что
для достижения ее потребуются реформы. Однако он был человеком, который сам
составит их и проведет в жизнь. Как только папская власть оказалась в его
руках, он приступил к этому со всей энергией своего непреклонного характера.
В конце первого года своего
папства (март 1074) Григорий созвал в Риме великий собор, чтобы объявить
духовную войну обоим пророкам европейского духовенства, которые в то время
выступали, непреодолимо препятствуя введению в жизнь его теократических планов.
(Теократия - это форма правления, при которой политическая власть принадлежит
жрецам или духовенству). Это были так называемая симония (продажа и купля
должностей) - недостойное обращение с духовными положениями - и конкубинат
священников. Многие благосклонно относились к церковным преобразованиям, к
которым стремился Григорий, но они были против целибата (безбрачие
католического духовенства), как жестокого и несправедливого, тогда как с
одинаковой жестокостью осуждались самые благочестивые брачные узы духовенства и
безнравственный разврат. Вышеуказанный же собор церквей постановил:
1. Ни один священник не имеет права жениться.
2. Все женатые должны отпустить их жен или лишиться должности.
3. В дальнейшем никто не может получить церковную должность, если
сначала не даст обет безбрачия.
Уже и ранее многие отцы
церкви пытались провести параллель между строгим безбрачием и святостью и
убеждали людей в том, чтобы все, которые посвящают себя церкви, бежали от мирских
порочных брачных связей. И некоторые папы также уже отстаивали целибат, однако
он соблюдался в те времена только в строгости монастырей. Вне границ Италии,
пожалуй, нигде целибат не был возведен в закон. Но теперь Григорий, заботясь о
своем безраздельном господстве, поднял свой зычный угрожающий голос, и он был
услышан от Ватикана до самых отдаленных границ латинского христианства. Он
посылал письма к архиепископам, вождям, властителям и ко всем государственным
служащим всех чинов и приказывал им под угрозой великого наказания или вечного
осуждения отстранить всех женатых диаконов и изгнать их, таким образом,
прекратив осквернение ими священной должности. Эти письма были полны проклятий
в адрес тех, кто посмел бы противостоять папским указаниям. Поскольку Григорий
определил себе место Бога, то он писал: „Как могут обрести прощение грехов те,
кто пренебрегает человеком, который имеет власть открыть врата небесные или
закрыть их перед всеми, как только он пожелает? Пусть знают такие, что они
призывают на свою голову Божий гнев и тем попадают под проклятие апостольское,
вместо того, чтобы пожинать милость и благословение, которые святой Петр готов
потоками изливать на них? Да будут уверены все, что ни правитель, ни прелат не
избежит суда за грех, если он не осудит со всей строгостью всякого рода
симонию и не изгонит и не проклянет женатых священников. Все прислушивающиеся к
голосу плотского сострадания и земной любви, или дающие увлечь себя какими-либо
мирскими побуждениями, удерживая меч в церкви Божией от пролития крови,
наконец, все, предающиеся бездействию, когда эти подлежащие проклятию ереси
пускают глубокие корни в религии... все без исключения должны быть причислены
к соучастникам еретиков, как лицемеры и обманщики." (Грейнвуд. Кафедра
Петра. Том 4).
Обнародование этого диктата,
само собой разумеется, вызвало во всем христианстве страшное волнение и смятение.
Брак до этого момента, будь он законный или незаконный, был правилом, был
общепринят, целибат же - исключение. Несправедливость эдикта делало это тем
невыносимее. Он с одинаковой жестокостью обрушился как на честных, так и на
безнравственных и штамповал их всех равно как виноватых, так практикующих
конкубинат (незаконное супружество). Мы вынуждены предоставить волю силе
воображения наших читателей, чтобы они представили картину того, что смог
сделать этот папский эдикт над тысячами и тысячами счастливых браков. Он разрушал честные браки, разъединил то,
что сочетал Бог, изгонял жен и детей из дорогих им отеческих домов, давая повод
печальным скандалам, везде чиня бедствие и горе. Особенно впали в отчаяние
женщины. Но чем сильнее было сопротивление, тем громогласнее звучало папское
проклятие против всех, кто медлил исполнить категорический приказ папы. Непокорные
были переданы во власть мирских правителей, их везде гнали, их имущество
конфисковывали, они были преданы всякого рода страданиям. Послушаем, как
говорит папа в одном из своих писем о тех, которые медлили с исполнением его
приказа: „Всякий, советующийся с плотью и кровью, подвержен сомнению или
медлит, есть плотской. Он уже проклят. Он не имеет части в деле Господнем, он
есть высохшая ветвь, немой пес, раково больной член, неверный слуга, мнимо
святой и обманщик."
Поскольку европейские
правители не имели отваги и желания заступиться за бедных женщин и семьи
духовенства, то папа вскоре выиграл бой. Многие развратные священники были
рады одним махом освободиться от всех обязанностей, которое натворило их
нечестие на злых путях. Борьба, вызванная вторым постановлением об искоренении
симонии, была намного тяжелей и продвигалась к победе с большим трудом. Она
продолжалась в течении многих лет и ввергла церковь и государство во многие
тяжкие осложнения.
Грех симонии, или
взяточничества, достиг своего апогея в одиннадцатом веке, в то самое время,
когда феодальная система была в полном расцвете. История повествует нам, что в
то время духовные должности, начиная с престола Петра и кончая малыми
положениями блюстителей душ, оценивались определенной суммой и были предметом
купли-продажи. Сам римский епископский сан в те времена был настолько
подвержен таким печальным действиям, что его результатом стало наличие трех
пап: Бенедикта Девятого, Сильвестра Третьего и Григория Шестого, из которых
первый восседал в Латеране, второй в Ватикане, третий в соборе Марии. Скандал
между этими тремя папами и их приверженцами, наконец, стал таким ярым и
ожесточенным, что итальянцы вынуждены были призвать немецкого короля Генриха
Третьего, чтобы тот разрешил спор. На соборе, состоявшемся в 1044 году в Сутри,
были изложены доказательства непрекращающейся безнравственности и разврата, а
также явной симонии всех трех пап. Кто из них сегодня был бы признан законным
преемником престола Петра, мы не знаем. Одно ясно, что все они были одержимы
теми же помыслами, как Симон волхв, „который помыслил дар Божий получить за
деньги" (Деян. 8,20).
Не могло того быть, чтобы
зло, так явно проникшее в верхние слои церкви и наложившие свою лапу на
носителей высших санов, не проникло бы и в нижние слои и не накладывало бы
свой отпечаток и на все духовенство. Если епископ думал, что ему должно будет
уплатить высокую цену за сан епископства, то он, стремясь избежать больших
затрат, поднимал цену за должность стоящим в его распоряжении более низким
чинам духовенства. Высшие церковные вожди, таким образом, оскорбительнейше
поступали с доходом от прихода, который стал предметом далеко идущей спекуляции.
Такое печальное положение открывало двери церкви самым отъявленным мошенникам.
Миряне без воспитания или без религии, необразованные грубые варвары покупали
себе духовное служение и, таким образом, насилием проникали в ряды
духовенства. Едва ли есть необходимость говорить о том, что они принесли с
собой разврат, невежество, неверие и суеверие. Нечестие и разврат через грех
симонии врывались и через двери, и через ворота.
До тех пор, пока церковь
была бедной, гонимой и поносимой, никто не помышлял пускаться в погоню за
церковными санами. Но как только она объединилась с государством, и богатства
мира начали стекаться в церковную казну, искушение посвятить себя церковной
службе, чтобы заиметь на этом основании выгоду и права, весьма увеличилось.
В первые столетия епископ
избирался духовенством и народом своего прихода. С течением времени избрание
епископов приобрело такое значение, что они начали смотреть на себя, как на
мирских господ, даже как на правителей, присваивая себе решающее слово и права
на поправки. Сам Карл Великий стал в этом отношении примером для подражания,
облекая своих сыновей в высокие церковные саны. Таким образом, первоначальное
право обретения церковной должности стало пренебрегаться. Важнейшие места и
должности либо отдавались любимцам власть имущих, либо открыто становились
предметом купли-продажи, не принимая во внимание интересы церкви или характер,
нрав или образование претендующего на должность. Обычай, ставший всеобъемлющим
во времена феодализма делать подарки и повышения в должности вождям и феодалам,
был принят также и в церковной среде. Когда умирал какой-нибудь епископ или
аббат, обычно сначала уведомляли правителя, что освободилось место, а потом
посох и место умершего епископа передавали во власть мирского начальства.
Новоизбранный епископ или аббат по всеобщему обыкновению был обязан сделать
солидный подарок или же явить какой-либо знак своей признательности. Этот
обычай с течением времени стал роковым, потому что дары или жертвы, которые
вначале были добровольными, как дар почтительности, в конце концов,
превратились в определенную цену купли должности. С этим связан также знаменитый
вопрос инвеституры (дословно: облачение), потому что введение епископа на его
должность через предоставление ему кольца и жезла происходило через мирское
правительство. Кольцо было символом сокровенного брачного единства епископа со
своей паствой, жезл же его - скипетр в духовной области. Инвеститура давала
право на временные владения и на доходы от прихода. Она не была освящением
епископа или аббата (это относилось к папству), но это давало разрешение
исполнять свои служебные обязанности в границах своей округи и, конечно же,
под покровительством гражданской власти. Многие епископские престолы были
наделены неограниченными царственными правами в пределах своей
области. Епископства и аббатства мало-помалу превращались в княжества и
графства, и церковные высокопоставленные особы принимали значительное участие
в гражданских должностях, восседали на
государственных конференциях и съездах с правом голоса.
Во времена феодализма
епископы стояли на той же ступени, на которой находилась государственная
знать, во всяком случае, они были равны. „Во всяком городе, - пишет Милман -
епископ был если не самым главным, то, во всяком случае, равным по рангу с
первым, вне города он был господином над всей вверенной ему землей.
Архиепископы были почти равны властелину, царю. Кто не предпочел бы положение,
авторитет и вес архиепископа Хинкмара из г.Реймса перед тогдашним слабым
королем Каролингии?"
Высшее духовенство тем
временем в отношении купли-продажи духовных должностей между его патронатами ни
в чем не уступало мирским властелинам. Епископы и аббаты ради личного
обогащения продавали без стыда и совести входящие в их подчинение церкви за
огромную цену. Что достигалось недостойными средствами, то служило недостойным
целям. Это было чудовищное состояние дел в церкви и в государстве, вступление
на священную должность обычно имело корыстные нечестивые побуждения, когда
Гильдебранд издал свой знаменитый приказ против симонии и права инвеституры при
поддержке мирских правителей, знати и господ.
Вхождение епископа или
аббата на должность через передачу кольца и жезла при участии европейских
королей, кесарей или вождей, возможно, практиковалось уже до времен Хлодвига.
Этот обычай, когда мы говорим об отношении церкви к государству и изначальных
истоках этого права, имел вид справедливости и правомерности, хотя подобное
смешение духовной и мирской власти было в высшей степени недостойно духовенства
и для обеих сторон было губительным. „Когда первые завоеватели запада, - пишет
Вадингтон, - дары церкви превращали в свои владения, были люди, которые,
предвкушая вступление во владения, были обязаны явиться во дворец и принести
клятву в верности и покорности королю и принять из его рук символ, который удостоверял
передачу владений во временное пользование. Эта церемония награждения царскими
ленными поместьями, невзирая на то, награждается ли духовное лицо или мирянин,
была названа инвеститурой. Когда же позднее вожди присвоили себе право иметь
прибыль от всех доходов духовенства, даже от таких, которые имели свое
происхождение не от царских даров, они уже не делали никакой разницы между
источниками доходов, но подвергали всех, кого они назначали, одинаковым ленным
обязанностям и инвеститурным торжествам, в которых участвовали также и мирские
господа."
В первые горячие времена
покаяния или обращения завоеватели, начиная с Константина, имели обычай дарить
монастырям и церквям часть от своих новых завоеваний. Однако все их дары были
скромны по сравнению с дарами саксонского короля. При немецких королях
состояние церкви умножалось чрезвычайно быстро и возросло изумительно. „Церкви
в одиннадцатом и двенадцатом столетии, - как повествует Грейнвуд, - имели
великое число ленных поместий в вечном владении. Епископы и аббаты уже не были,
как прежде, обогащаемы через передачу в собственность отдельных земельных
участков или поместий, но получали в подарок целые местности и города, да и
целые кантоны и графства. Так Отто Первый подарил Магдебурге - кому монастырю
разные деревни с принадлежащими им лесами и полями. Отто Второй передал церкви
Ашафенбурга из королевских владений три крестьянских хозяйства со всеми их
имуществами и землями. Документация передачи в текстовом отношении, по всей
видимости, не очень-то отличалась от других документации в подобных случаях. И
в действительности духовенство и мирские вассалы, несмотря на разницу их
характеров и призвания, имели одинаковое мнение об обязанностях их по отношению
к ленным поместьям. Епископы и аббаты брались за оружие, выступали во главе
воинства, вассалов и ленных людей и шли на поле боя, чтобы исполнить долг, связанный с дарственным владением.
Высшие церковные вожди были далеки от мысли удержать себя вдали от исполнения
этих обязанностей, так диаметрально противоположных их вероисповеданию. Они с
удовольствием примыкали к подобным военным походам и показывали себя на полях с
такой храбростью, что было бы достойно славы отважнейших бойцов."
Так обстояли дела, когда
Гильдебранд издал свой знаменитый эдикт против мирской инвеституры. План его
состоял в том, чтобы низложить все притязания мирян на вмешательство в дела
духовенства в служении и отнять от правителей право инвеституры, которое
принадлежало им по закону и многовековой традиции и рассматривалось как
важнейшая привилегия венценосцев. Здесь разгорелась разъяреннейшая борьба между
европейскими властелинами и гордым духовенством Ватикана в Риме, борьба,
подобную которой едва ли можно найти еще в летописях.
Зоркое, неусыпное око
папства уже долгое время наблюдало за духом событий, происходящих внутри
всеобщего христианства. Ему была хорошо знакома внутренняя и политическая
жизнь, оно прекрасно знало слабости и силу всех народов. Это видно по тому, как
оно в духовной борьбе сегодня приспосабливается к сильному, а завтра всю свою
мощь обращает на слабого. От слабого французского короля папа
пренебрежительными, оскорбительными словами потребовал якобы принадлежащую ему
издревле по праву дань от него, так называемый трибут. „Карл Великий - говорил
он - был сборщиком податей для папы и подарил апостолу саксонское
государство." Но перед грозным королем Англии и Нормандии Вильгельмом
Завоевателем речь его звучит заискивающе. Гордый норманн утверждал свою независимость,
назначал епископов и аббатов, как ему было благоугодно, и был таким же
безграничным властелином как над церковными, так и над мирскими своими
вассалами.
В Испании и в северной
Европе Григорий выступал с надменностью и имел большой успех. Всю свою власть
он в основном направил против немецкого государства. Он желал помериться силами
с тогдашним королем Генрихом Четвертым. Если ему удастся смирить самого
высокопоставленного и надменного монарха, наследника кесарей, то победа над
другими государствами станет легко достижимой.
Молодость и неопытность
Генриха, его сумбурное воспитание, непрерывные мятежи немецких вождей,
беспокойство и волнения, которые сопутствовали стране в продолжение
опекунского правления, вдохновили предприимчивых епископов на претворение своих
дерзких планов. Решения собора от 1074 года против всеобщего греха симонии и
вступления в брак духовенства настоятельным образом были доведены до сведения
короля. Лукавый и хитрый папа стремился при всякой возможности льстиво
засвидетельствовать о своей верности и дружбе к Генриху. Он наставлял его, как
отец, возвратиться в объятия матери, святой римской церкви, чтобы управлять
государствами более достойным и успешным образом, чем до сих пор, отказаться от
продажи духовных должностей и оказывать своему духовному главе подобающую
покорность.
Король принял посланников
папы самым любезным образом, похвалил его ревность в деле церкви и вообще
говорил в весьма раболепном тоне. Однако Григорий не удовлетворился еще ничего
не говорящей похвалой и явным покаянием. Он теперь просил о дозволении ему, как
высшему судье, при возможности созвать собор в Германии, чтобы выявить и
устранить духовенство, поддерживающее симонию. Однако ни Генрих, ни епископы не
имели желания разрешить посланникам папы созыв собора в Германии с такой
целью. Духовенство опасалось тщательного и строгого контроля со стороны
Григория, Генрих боялся лишиться своих ленных прав. Однако неистовая ревность
честолюбивых священников не допускала промедления и не отступала ни перед каким
противоборством.
В следующем (1075) году папа
созвал в Риме второй собор, где он предопределил наказание, исполнение которого
он связывал с созывом следующего собора в Германии. Во главе римского
духовенства, полностью преданного ему, он решил вырвать с корнем, окончательно
истребить порок симонии. При этой возможности он высказался против некоторых
фаворитов Генриха, объявив им, отлучение от Церкви, он снял с должности
архиепископов из Бремена, а также епископов из Страсбурга, Шпейера и Бамберга,
далее, некоторых ломбардских епископов и пятерых имеющих Доступ во дворец
руководителей церквей, которым сам Генрих помогал при продаже должности. А
также он установил, что всякий, кто отважится получить епископство или
аббатство, или принять инвеституру их рук не имеющего духовного сана, должен
быть отлучен от церкви. Генрих вновь в известной степени засвидетельствовал о
своем раскаянии, признался в наличии симонии и обещал впредь не содействовать
этому, но при этом сообщил папе, что он никогда никому не отдаст своего права
назначать епископов и аббатов. В отношении связанной с этим вопросом инвеституры
он высказался подобным же образом. Григорий, обозленный непослушанием короля, в
гневе на него за то, что тот без разрешения апостольского престола назначил
епископов в Майланде и во многих других городах, послал ему приказ явиться в
Рим и предстать на суд перед папой и синодом духовенства, чтобы держать ответ
за все его преступления. Если он замедлит или воспротивится исполнить
приказание, то папа грозил ему отлучением от церкви. Слушание дела было
назначено на 22 февраля.
Так победоносный король
Германии был вызван на суд, как преступник, чтобы держать ответ за свои
неопределенные прегрешения и чтобы покориться законам, составление и
исполнение которых судья присвоил себе. Все государственные дела должны были
быть отложены, пока король стоял бы перед этим строгим судом. Промедление не
разрешалось, и обвиняемому оставался только выбор: немедленно и покорно
подчиниться или же принять приговор суда: свержение с престола и вечное проклятие.
Король, гордый правитель
легко возбуждаемого нрава, впал в великое смятение, когда ему было передано
оскорбительное повеление папы, и тотчас созвал собор немецких епископов в
Вормс. Он имел намерение сместить папу, который объявил ему открытую войну.
Собравшиеся прелаты наиосторожнейшим образом осудили поведение Григория,
признали это недостойным такого высокого сана, свергли его и определили
необходимость нового собора для выбора нового папы. Григорий был уведомлен об
этом решении через посланников короля и его письмо, однако это был не такой
человек, который дал бы запугать себя такими пустыми угрозами. На собрании из
ста десяти епископов он снял с себя данный приговор и затем объявил об
отлучении короля, объясняя, „что он лишается немецкого и
итальянского государства и
освобождается от клятвы верноподданства."
На собрании Григорий говорил
следующее: „Итак, братья, нашим долгом является обнажить меч отмщения. Мы
должны повернуть в прах врага Божьего и Его церкви, раздробить главу,
поднявшуюся в надменности и гордости против основ истины и всей церкви, чтобы
непокорный стал навозом на земле. Не бойся, малое стадо, говорит Господь, ибо
Отец ваш благоволил дать вам Царство (Лук. 12,32). Довольно долго вы терпели
его, часто вразумляли и наставляли, да получит он теперь в полной мере должное
за свое ожесточение!" Все собрание единодушно вторило: „Да твоя
премудрость, святой отец, которая послана тебе по благодати Божьей, управляет
миром в наши дни, чтобы произнести приговор на этого хулителя, этого
венценосного разбойника, этого тирана, этого изменника, чтобы он был повержен
в прах и стал предостережением для грядущих поколений... Извлеки меч, произведи
суд, чтобы возрадовался праведник, чтобы он восторжествовал, видя возмездие, и
омыл руки свои в крови нечестивого" (см. Пс. 57,11). Затем следовал
заочный приговор. Надменный священник, богохульным образом уподобляя себя
Всевышнему, проявил постыдное лицемерие в высокопарных выражениях. После того,
как он лживым образом заверил присутствующих, что он против своей воли взошел
на папский престол, продолжил: „В полном уповании на авторитет, который дан
Богом заместителю Петра над всеми христианскими народами во славу и защиту
церкви во Имя Отца и Сына и Святого Духа, а также властью и достоинством
святого Петра объявляю короля Генриха, сына короля Генриха, за его беспримерное
пренебрежение к церкви отлученным от правления Германией и Италией. Я
освобождаю всех христиан от клятвы, которую они дали ему или еще произнесут
клятву покорности ему, как королю... так как он отлучен от общения с церковью,
потому что отверг наставления, направленные во благо ему... Потому я твоим
именем связываю узами твоего проклятия, чтобы все народы знали и уразумели,
что ты Петр, и что на тебе, как на камне, Сын Божий построил Свою церковь, и
врата ада не одолеют ее."
Прежде чем синод был
распущен, Григорий сочинил письма ко всем христианам с копией решения синода,
где все люди объявлялись обязанными исполнить содержащиеся в этом решении повеления,
особенно относительно низвержения и проклятия короля, „его лжеепископов и его
порочных слуг", которые должны принять его к сведению и соблюдать строго,
если отверженные захотят причислять себя к стаду благословенного Петра. Затем
лжесвященник наставлял народ противостоять Генриху, сражаясь до крови, и
осмелился сказать: „Бог Сам здесь наш Свидетель, что мы руководимся не
стремлением временной выгоды, не какими-либо плотскими побуждениями наказать
злого правителя и нечестивых священников, но все, что мы делаем, происходит по
Его вниманию к нашему превознесенному служению, во славу и процветание
апостольского престола, и т.д."
Война была теперь объявлена
открыто. Действие повсеместно распространенного письма папы в стране, которая
уже была разделена на враждующие лагеря, в народе, который был недоволен и
склонен к мятежам, было чрезвычайно огромным. Церковь и государство распались
на два огромных лагеря: одни становились на сторону короля, другие же на
сторону папы. Разразилась великая гражданская война и свирепствовала семнадцать
лет в римском государстве. Епископ восставал на епископа, народ на народ, и,
как отмечает составитель истории, „земля досыта пила проливаемую кровь, гробы
поглощали соразмерно и тех, кто предрек это бедствие, и тех, против кого оно
было направлено." Вся Германия была охвачена беспорядками.
Швабские герцоги,
вдохновленные посланниками папы, использовали всеобщую антипатию к Генриху и с
оружием в руках выступили против вождей, которым клялись в верности. В то же
время Григорий продолжал борьбу против своего противника - короля своими
методами.
Чем дальше длилась война,
тем более и более укреплялся папа, тогда как Генрих чувствовал, что он
неуклонно слабеет. Проклятие Петра, казалось, изливается на всю страну.
Сердце его оробело. Впав в
отчаяние и сомнение в возможности своего дальнейшего победоносного
сопротивления, так как вожди восстали против него, епископы и народ стали
непокорны, Генрих наконец решил заключить перемирие с мятежными вождями. Было
решено созвать государственное собрание в Аугсбурге и пригласить туда папу,
чтобы разрешить претензии и жалобы обеих сторон.
Низложенный король теперь
был пойман в сети своего противника. Политика Григория оказалась победоносной.
После того, как он вызвал всеобщее волнение, став причиной многих кровопролитий
в непримиримой войне между Генрихом и государственными военачальниками, теперь
он принял на себя роль миротворца. Лукавым образом он теперь писал к врагам
короля: „Обходитесь мирно с Генрихом и оказывайте ему любовь, которая покрывает
множество грехов." Вскоре суждено было выявиться, какого рода миротворчество и любовь обитали в Григории.
Положение короля было весьма
отчаянным. Вся власть исчезла, да и знаки своего королевского достоинства он
чувствовал утраченными. Он чувствовал, что от собрания своих мятежных вельмож и заклятых врагов добра
ждать не приходилось и все же прибегнул
к последнему, сомнительному средству. Он решил попытаться лично встретиться с
папой и пасть к его ногам, как раскаявшийся. С трудом собрал он у своих
немногих друзей, которые у него еще оставались, деньги, чтобы пуститься в
дорогостоящее путешествие в Италию. Провожаемый своей женой и сыном и
одним верным слугой, покинул он Шпейер
среди суровой зимы. Сама природа, казалось, сговорилась с Григорием против
несчастного правителя. Погода была необычайно суровой. Реки были скованы
толстым льдом, глубокий снег покрывал Альпы. Притом еще все альпийские перевалы
тщательно охранялись герцогами из Баварии и каринтийцами, врагами Генриха. Но
как бы ни был опасен переход, он должен был быть совершен. В одном соглашении,
которое было принято совместно Генрихом и правителями городов страны, было
предусмотрено, что он должен в течение года со дня папского проклятия получить
снятие этого проклятия. Если он достигнет этой цели полностью, то вельможи обещали
собраться вновь под его знамена и принести клятву верности.
Роковой день 23 февраля
приближался семимильными шагами. Опытные проводники знали свое дело. Несмотря
на чрезвычайные трудности, вершина перевала была достигнута. Однако спуск с
горы был еще более опасным. Путь пролегал через застывший скользкий гололед.
Люди скользили вниз на руках и ногах. Часто они поскальзывались и ударялись о
ледяные выступы. Королева с ее сыночком и служанкой была усажена на воловью
шкуру и опускаема проводниками, как на санях, впереди. Особенное затруднение
причиняла взятая с собой лошадь. Было почти невозможно спустить ее
благополучно вниз. Проводники связали ей ноги и таким образом она скользила
вниз по склону. Однако лишь немногие выдержали напряжение пути и вступили на
итальянскую землю в нормальном состоянии.
Неожиданное появление
Генриха вызвало в Италии большое волнение. Собралось великое множество вельмож
и епископов, чтобы оказать ему в высшей степени почетный прием. Итальянцы
смотрели на него, как на своего спасителя от всех их нужд и затруднений.
Отлученные Григорием от церкви жаждали мести, ломбардийская знать и духовенство
надеялись, что Генрих явился для того, чтобы сместить страшного и ненавистного
папу. Чем дальше он шел, тем больше становилось число сопровождающих его. Однако
у Генриха не было времени пускаться в новые предприятия. Если он хотел
сохранить за собой немецкий трон, то он должен был достичь абсолютной цели до
23 февраля.
В это самое время папа
готовился пуститься в путь в Германию. Весть о прибытии Генриха в Италию
заставила его внезапно изменить планы. Он не знал, прибыл ли его противник как
смиренный кающийся, или он выступает во главе своего войска против него, потому
папа поспешил укрыть свою особу от опасности в Каноссу, в укрепленный замок на
апеннинских горах, который принадлежал его верной подруге и союзнице,
маркграфине Матильде. Когда Генрих услышал это, то тоже направился туда. Его
примеру последовали епископы и аббаты, которые подобно ему подпали под папское
проклятие. Босые, одетые в лохмотья, явились они к вратам замка и просили
смиренно о прощении и снятии с них ужасного проклятия. После многодневного
покаяния в уединенной келье при скудном питании папа, наконец, объявил их
свободными от проклятия, при условии, что они более не будут иметь никакого
общения с королем до тех пор, пока он не будет вновь восстановлен. Генрих же
должен был испытать совершенно особенное смирение, отличающее от всех
остальных.
По своем прибытии в Каноссу
Генриху удалось поговорить с Матильдой, с маркграфиней Аделаидой (ее
свекровью) и Хуго, аббатом из Клуни. Он просил их о ходатайстве за него перед
папой, чтобы ему был оказан милостивый прием. После многих протестов со стороны
непримиримых вождей церкви, которые совсем не хотели принимать этого беднягу,
усилиями друзей Генриха все же Григорий был склонен к тому, чтобы оказать
королю прием для переговоров. Сначала он захотел, чтобы Генрих пришел к нему
и, отдав в его руки свою корону и другие знаки королевского достоинства,
признал бы открыто, что он недостоин уже далее быть королем. Однако подобное
требование показалось и самим приверженцам Григория чрезвычайно жестоким, и они
просили его „трости надломленной не переломить", но оказать прощение и
милость кающемуся.
Тем временем январь подходил
к концу. Благодатный год был почти на исходе. Генрих был намерен принять все
условия папы, решиться на самое унизительное покаяние, лишь бы ему удержать за
собой царство и обрести такое положение, когда он смог бы истребить мятежных
заговорщиков.
В холодный зимний день,
суровое неуютное утро, когда глубокий снег покрыл землю, король получил
разрешение пройти мимо двух ворот стены, окружающей крепость. Третьи ворота,
однако, так же долго не открывались стучащему. Ничто не предвещало этому
пилигриму высокого приема с почестями. Дрожа от поста и холода, он ходил от
ворот до ворот в ожидании, когда папе будет благоугодно принять его. День
миновал, не принеся никакого результата. Наступил второй день, и снова
несчастный стоял у ворот замка. Но опять напрасно. На третий день Генрих опять
стоял на том месте. Всякое сердце было бы тронуто состраданием, но только не
сердце посредника Бога на земле, так называемого преемника Христа. Среди
окружающих Григория поднялся громкий ропот против нечеловеческой жестокости.
Генрих пошел в близлежащую капеллу святого Николая и там вновь со слезами
просил аббата из Клуни о посредничестве. В то время там находилась и
маркграфиня Матильда. Генрих пал перед нею на колени и самыми выразительными
словами молил ее о милости. Матильда направилась к Григорию, и, наконец, ей
удалось настоятельными просьбами выхлопотать разрешение на допуск Генриха.
Босым, покрытым вретищем, явился король перед блистательным папой, подобный
старому преклонному монаху, изнуренному под тяжестью лет.
Условия, которые были
предъявлены Генриху, показывают нам, каким бессердечным, безжалостным тираном
был папа. Когда он увидел, что кающийся король полностью раздавлен и примет все
его условия, он заставил его горчайшую чашу унижения выпить до дна. Мы,
однако, не желаем утомлять читателя ознакомлением с его бесчисленными
предписаниями, условиями и требованиями. После того, как он твердо поставил
свою ногу на хребет одного из сильнейших монархов, то перед лицом всей Европы
он присвоил себе право судить королей, снимать их с их священных обязанностей.
Заговор против законного правителя возводил он в обязанность по отношению к
Богу и Его церкви.
Григорий вынужден был вскоре
испытать, что зашел слишком далеко. Генрих не забыл испытанное в Каноссе
унижение. Воспоминания об этом жили в нем с неослабевающей силой и вопияли об
отмщении. Отчасти из сострадания, отчасти из интереса следили многие
начальствующие и прелаты за уничиженным королем, когда он был объявлен
свободным от проклятия. Григорий стал настолько ненавистен из-за своего
политического тиранства, насколько был страшен из-за церковных наказаний. Втайне
он вдохновлял немецких управителей, чтобы они оказывали сопротивление Генриху в
его восстановлении на царство, надеясь удержать короля этим от вооруженного
нападения на Рим. Именем и благословением апостола он вызвал из Швабии
мятежного герцога Рудольфа на немецкий престол. Он отважился при этом даже на
пророчество, что Генрих по истечении года уже или мертв, или уже смещен. Он
зашел так далеко, что послал новоиспеченному королю венец, на котором было
написано, что это есть дар Христа и святого Петра, что они дарят это именно
герцогу Рудольфу.
Несмотря ни на какие интриги
Григория, Генрих укреплялся все более и более. По истечении года кровопролитных
сражений, стоивших многим жизни, два войска: войско короля Генриха и войско его
соперника Рудольфа из Швабии - встретились лицом к лицу в последний раз в
октябре 1080 года на берегу реки Эльбы. Битва длилась долго и была жестокой.
Смерть Рудольфа решила исход противоборства в пользу Генриха. Как
рассказывают, Рудольф получил смертельную рану от копья Готфрида из Бойлона,
который позднее стал первым царем над Иерусалимом. Другой воин отсек ему
правую руку. В этих обстоятельствах умирающий герцог воскликнул: „Этой рукой я
заверял моему господину Генриху клятву верности. Наказание праведно! Сейчас я
потерял и жизнь и царство!"
После того, как Генрих таким
образом усмирил своих мятежных вассалов, он решил собрать все свои силы и обратиться
против своего жесточайшего и непримиримого врага. Он перешел Альпы, пересек
Италию и разбил военный лагерь вокруг Рима.
Город имел достаточно
провизии, стены укреплены, римляне были подкуплены папой сокровищами Матильды,
Потому Генриху не так быстро удалось покорить Рим. Кроме того, он был не в
состоянии производить осаду регулярно и беспрерывно. Таким образом, лишь летом
1083 года он стал завоевателем города. Григорий отступил в сильно укрепленный
город Энгельсбург. Генрих был готов вступить с ним в переговоры и получить
царский венец над городом из его рук. Однако папа желал слышать лишь о его
безусловном полном подчинении. Епископы, аббаты, монахи и миряне объединились в
просьбе проявить сострадание к городу, оказавшемуся в таких стесненных
обстоятельствах, и заключить договор с королем. Однако все было напрасно. С
непреклонным упрямством папа отвергал и просьбы, и угрозы. „Пусть король
откажется от короны и покается!" - это был его неизменный ответ. Однако
Генрих не был уже тем раздавленным, духовно уничтоженным кающимся, как это было
однажды в Каноссе.
Римляне были истомлены жестокой
блокадой и сомневались в деблокировании войск со стороны итальянских норманнов.
Таким образом, наконец, они избрали господство Генриха. Благодаря этому он стал
правителем большей части города. Первым шагом его было то, что он возвел на
престол Виберта, архиепископа из Равенны, под именем Климента Третьего. Виберт
уже был заранее на одном из епископских синодов назван преемником Григория. Из
его рук принял Генрих со своей супругой Бертой корону кесаря над римским
народом и как таковой принимал приветствия.
Положение Григория казалось
абсолютно безвыходным. Он был заключенный и ежеминутно мог ожидать, что мщение
противника настигнет его. На помощь со стороны Филиппа из Франции полагаться не
приходилось, Вильгельм из Англии не имел никакого желания вмешиваться в
папские междоусобицы. Положиться можно было только на Матильду из Тосканы. В
Италии она была самой властной, самой богатой и самой ревностной поборницей
интересов церкви. После смерти ее матери и мужа хитрый папа уговорил молодую
красавицу маркграфиню завещать все свое имущество римской церкви, из этого и
возникло в позднейшем так называемое папское государство. Однако мужчин и
средств Матильды на этот раз не было достаточно для нужд папы. В своей великой
нужде этот обратился к Роберту Квисгорду, военному вождю норманнов, прося о
помощи. Он однажды подпал под подозрение в соучастие в заговоре известного
Ценсия против Григория, а потому находился под проклятием церкви уже в течение
многих лет. Папа же, несмотря ни на что, объявил ему, что снимет с него
проклятие, если тот поспешит ему на помощь, при этом он открывал этому вождю
перспективу воцарения. Отважный норманн принял условия Григория и предоставил
свой меч в его распоряжение.
Роберт поднял (1084) войско
из пехоты в 30000 человек и 6000 конницы и предпринял поход на Рим. Это было
дикое, разношерстное скопище воинов. Авантюристы из всех войск разных стран
присоединились к нему. Там было великое множество безбожных сарацинов. Вскоре
до Рима дошло известие, что на него движется мощнейшее войско.
Генрих же, не ожидая особой
опасности, отослал большую часть своего войска назад, и поскольку остаток
войска ему казался неспособным противостать бесчисленному мощному войску
Роберта, то он отступил в укрепленный замок в Цивите, откуда он мог ясно
наблюдать за движением вражеского войска. Своим римским друзьям он обещал, что
он вскоре вернется.
На третий день после
отступления Генриха со своим войском в воротах провинившегося города вошли
норманны. Горе бедным, несчастным жителям! На них обрушилось величайшее
бедствие, какого они никогда ранее не видели! И всеми их бедствиями и
несчастьями они были обязаны своему мстительному, высокомерному, непримиримому
первосвященнику. Ему было легче пролить море крови в его родном городе и
истребить его огнем, нежели смириться перед королем!
Римляне не были подготовлены
к достойной обороне и едва ли пытались защищаться. В город святого Лаврентия
вскоре через ворота ворвались беспощадные враги и, не встречая никакого
сопротивления, переполнили все кварталы города. Первым действием Роберта было
освобождение Григория из его заточения в Энгельсбурге. Здесь он в торжественной
форме получил папское благословение. Как только он поднялся с колен, он пустил
свои дикие, необузданные банды на беззащитных безоружных овец так называемого
архипастора. В течении трех дней Рим находился под властью всеобщего
мародерства и разбоя. Норманны и неверующие сарацины рассыпались по всему
городу, убивая, грабя и творя всякие насилия. На третий же день, когда враги в
беззаботной беспечности, чувствуя себя в безопасности, прекратили разгул,
доведенные до отчаяния жители поднялись со всех сторон и учинили чудовищную
резню своих мучителей. Те же кинулись к своему оружию, и город в одно мгновение
превратился в неописуемую бойню.
„Норманнская кавалерия
кинулась, - как рассказывает Милман, - на улицы, однако римляне имели
преимущество, потому что они знали подробно местность и следили за домами. Они
одерживали верх, так что норманны были вынуждены отступать. В этот момент
безжалостный Квисгард отдал приказ поджигать дома. Для этого потребовалось
совсем немного времени. Вскоре во всех частях города к небу взвились густые
яркие языки пожара. Когда наступила ночь, город представлял собой чудовищно-изумительное
зрелище... Хижины бедняков, дворцы богачей, церкви и монастыри - все горело и
являло собой бушующее море огня. Испуганные жители сновали в отчаянии по
улицам, они уже не думали об обороне, их единственным желанием было спасти и
сохранить своих. Их рубили сотнями. Сарацинские союзники папы стояли теперь во
главе поджогов и разбоя".
Григорий в эти ужасные дни
старался спасти от пожара некоторые главные церкви. Однако он ничего не предпринимал,
чтобы защитить своих овец от яростных злодейств норманнов. Квисгард, наконец,
стал правителем города, вернее, руин старого Рима. Однако жажда мести его не была
еще наполнена. Тысячи римлян были открыто проданы в рабство, тысячи заключены в
темницы. Готы и вандалы, греки и немцы никогда не наносили этому городу такого
бедствия, как норманны. Отметим определенно: бедствие Рима и избиение его
жителей в то время справедливо было приписано жестоковыйности, бессердечности и
нечестию папы, что и ныне единодушно признается всеми составителями истории.
Никто не был так убежден в своей вине по поводу случившегося, как сам Григорий.
После ухода своих союзников он уже не доверял свою особу и свои сокровища даже
неприступным стенам Энгельсбурга.
Григорий боялся упреков,
которые неизбежно должны были обратиться на него, как зачинщика и виновника происшедшего
только что. Он покинул в сопровождении своих союзников город святого Петра,
руины которого еще дымились, улицы которого были пустынны, жители которого
были убиты, сожжены и уведены в рабство. Его гордость получила смертельную
рану. Согбенным, разбитым телесно и духовно, он сделал первую остановку в
монастыре Монте - Кассино, а затем направился в Салерно, укрепленный город
норманнов. Более он никогда не видел Рима.
Бесчисленное множество духовенства,
одержимое теми же мыслями, как и побежденный папа, следовало за ним в Салерно.
Он провел синод и на нем, несмотря на все ужасы, учиненные им и виденные всеми
ими, вновь произнес проклятие на Генриха, а также на новоизбранного папу Климента
и его окружение. Однако это было его последним действием. К нему приближалась
смерть. Великий, непреклонный боец за верховную власть церкви и духовенства
должен был умереть, как и все остальные люди. Он собрал всех, которые
последовали за ним в изгнание, изложил исповедание своей веры, особенно
относительно вечери, где он был подозреваем в единомыслии с Беренгаром из Тура,
и объявил всех, кого он проклял, свободными от проклятия, кроме Генриха и
нового папы. С ними даже после его смерти его сторонники не должны были
вступать в согласие, прежде чем они не покорятся церкви.
Как рассказывают, в день его
смерти буйствовала ужасная непогода, ветер свирепел по мере приближения смертного
часа папы. Его последними знаменательными словами были: „Я возлюбил правду и возненавидел
беззаконие, потому и умираю в изгнании." Один из присутствующих епископов
ответил на это: „В изгнании, владыка? Ты не можешь умереть в изгнании.
Заместитель Христа и Его апостола, ты принял от Бога в твое наследие все
народы, твои владения простираются до краев земли!" Так подчеркнул Дух
Святой дерзкое богохульство того великого вождя церкви даже перед лицом смерти.
Бессмертная душа отлетела, оставив тленную хижину, вдаль от всякого
человеческого лицемерия, дабы предстать перед другим престолом, перед Тем, где
будет все судимо не по папским уставам, но по законам истины предвечного Бога,
как они явлены нам в Личности и делах Иисуса Христа. Как велика разница между
смертью этого человека и триумфальным успением великого апостола язычников! Он
мог писать своему возлюбленному сыну Тимофею: „Подвигом добрым я подвизался,
течение совершил, веру сохранил. Теперь готовится мне венец правды, который
даст мне Господь, праведный Судия, в день оный, и не только мне, но и всем
возлюбившим явление Его" (2 Тим. 4,7-8).
Генрих пережил своего великого противника на двадцать один год.
Его долгая, бурная жизнь закончилась 7 августа 1106 года. Его знаменательное,
засвидетельственное бесчисленными внутренними заговорами правление длилось
пятьдесят лет. История может рассказать много, бурной, полной всяких перемен
жизни этого правителя, но это, однако, не входит в наши планы, потому мы не
будем сильно углубляться в его биографию. Хотя он был обложен грозным
проклятием папы Григория, а затем его последователем Пасхалисом Вторым, он был
любим своим народом. Как правитель, он совершал много ошибок, но в сердцах
своих подчиненных он имел достойно место из-за своей храбрости, милосердия и
добродетельного нрава. При вести о его кончине повсеместно был траур, горькие
возгласы сожаления потрясали воздух. Он умер в Льеже, куда он скрылся от
своего мятежного сына Генриха. Вдовы и сироты, бедные и страждущие со всех
сторон спешили туда, чтобы в последний раз посмотреть на мертвое тело их
любимого властелина. Громким голосом оплакивали они смерть их отца, со слезами
на глазах целовали они холодные руки и обнимали его безжизненные колени. Долгое
время после погребения они поочередно охраняли его кладбище, молясь за него.
И насколько иная картина
развертывается перед нами, когда мы обращаем наши взоры к так называемому „посреднику"
кроткого и смиренного сердцем Иисуса Христа! Гнев папского противника Генриха,
очевидно, разгорелся семикратным пламенем, когда до его ушей дошло известие, с
какими почестями было похоронено тело преданного проклятию короля. Молодому
королю Генриху Пятому угрожало проклятие небесное, если он не отдаст
распоряжение проклятые останки своего отца вырыть и захоронить на нечистом
месте, или же он должен просить папу освободить умершего посмертно от
проклятия. Альберт, епископ из Льежа, устроивший похороны своего господина со
всеми почестями в церкви святого Ламберта, был наказан за такое действие, и ему
было приказано вырыть останки похороненного собственными руками и доставить их
в нечистое место на какой-либо остров на реке Маас. Однако такое обращение с
бывшим королем, такое надругательство вызвало всеобщее возмущение. Молодой
король, подстрекаемый папой Пасхалисом Вторым общенародно выступить против
своего отца, отдал приказ перевезти тело отца в Шпейер и там перехоронить его с
почестями в церкви Марии, построенной им. Когда процессия переносила гроб с
телом короля, к ней присоединились почти все жители. Богослужение по усопшему
проводилось со всеми церемониями и со всем великолепием, которые только
возможны при подобных обстоятельствах.
По-папски настроенный
епископ из Шпейера, заклятый враг усопшего короля, однако, не успокоился до тех
пор, пока гроб не был снова откопан и перенесен в другую, еще не освященную
капеллу. Все принимавшие участие и организовавшие пышные почести погребения
были подвержены строгим церковным взысканиям. Однако народная любовь была так
велика, что ее невозможно было подавить непримиримой враждой епископа. Как один
человек, поднялось все население Шпейера и сопровождало с громким оплакиванием
гроб короля на новое место упокоения. Безбоязненно прославляли они высокие
достоинства усопшего и выражали свое недовольство таким недостойным обращением
с прахом усопшего любимого короля. Но епископ остался непоколебимым. Еще пять
лет тело короля находилось не в своих владениях, и только тогда, наконец, было
снято с него проклятие и его прах был водворен в отеческий гроб.
Мы, таким образом, дали
точные сообщения о великой распре между Генрихом и Григорием, чтобы перед
глазами читателя прошла наглядная картина духа и деяний средневекового
царства. Этот дух не изменился. Действия папства могли отчасти изменяться от
власти и характера, правящих в определенный момент пап, но только не дух,
которым оно было одержимо. Он и сегодня тот же, как и тогда, и останется
неисправимо таким же и впредь. Ни на каком языке невозможно описать неслыханно
дерзкую, жестокую, чудовищно-тиранскую натуру папства, какой она проявляла себя
в те дни. Однако невежество и суеверие в те дни было настолько велико, что
самые безумные требования папства находили поддержку, и народ в основном
усматривал борцов за веру во всех тех, кто поднимал свое оружие против
королей, проклятых папством, будь они самыми добрыми и полезными правителями.
Папство не
много преуспело своими затяжными войнами против государств. Беспрецедентная
самонадеянность и неслыханная гордость Григория во многих вызывали недовольство.
Таким образом, сатана должен был видоизменить методы своих действий. Папство
должно было облечься в более приятное, замаскированное под праведность одеяние,
чтобы завоевать для духовной власти более полное господство над мирской. При
этом оно приступило к действию с достойной изумления изворотливостью. В дело
была пущена так называемая великая священная война.
Подвернулась
необходимость освобождения гроба Господня из рук неверных турков. С
неслыханными денежными затратами и бесчисленными человеческими жертвами неоднократно
совершались великие походы в обетованную страну. От многочисленных
смертоносных боев потускнел блеск европейского рыцарства. Никто не помышлял о
том, чтобы обратить неверующих в веру во Христа и таким образом исполнить
истинное назначение христианства. Более всего жаждали их крови, и чем больше
сарацинов убивал крестоносец, тем благоугоднее Богу становился он. „Это есть
то дело, - говорил папа Урбан к участвующим в походе, - которого требует Бог от
ваших рук. Плевелы должны быть вырваны с корнем и брошены в огонь." За
всем этим, однако, стоял сатана. За этими невыразимыми бедствиями, которые
обрушивали крестоносцы на сотни тысяч людей, следовало ослабление мирских
властей западной Европы настолько, что папство без особых затруднений могло
властвовать над королями и царями.
Уже в самые
ранние времена среди праведных, а также суеверных христиан было заведено, да
просто превратилось в пристрастие совершать паломничества в обетованную землю.
Уже Иероним говорит о многочисленных толпах, стекающихся со всех сторон, чтобы
посетить святые места. Однако так называемое открытие гроба Господня, раскопка
истинного креста и возведенное праведной Еленой и ее сыном Константином здание
великолепной церкви на месте гроба Господня вызывали в людях такую ревность
посетить святую землю, что с того незапамятного времени поток паломников тек
со все возрастающей силой. Это продолжалось до того момента, когда Иерусалим
был взят магометанами под предводительством калифа Омара (637). До того
времени пилигримы были на своем пути и защищены и снабжены, так что им
приходилось выносить лишь опасности и лишения долгого пути. Но когда город и
страна подпали под власть магометан, им было запрещено вступать на священную
землю, в святой город без оплаты определенной дани калифу за право посетить эти
места. Однако даже это не могло удержать паломников из разных стран, они готовы
были на любую плату, лишь бы им исполнить свой обычай и посетить гроб Господен.
В 1067 году
Палестина перешла под господство другого народа, началось более строгое и
жестокое правление сарацинов над несчастной землей. Ныне они известны под названием
турков, известного татарского племени. Турки приняли магометанскую религию и
были более фанатичными почитателями „пророков", чем арабы. Притом с нетерпимой
ревностью новообращенных они были варварски жестоки и свирепы. Под этим новым
господством положение христианских жителей и паломников стало еще более
неблагоприятным. Вместо того, чтобы смотреть на них, как на подчиненных,
обязанных платить дань, их стали почитать за рабов, повсеместно угнетать,
преследовать и гнать.
Чувства
европейских христиан были глубоко задеты сообщениями о жестокости и насилии,
которым подвергались их восточные братья. Эти бесчинства неверных господ над
святой землей также содействовали тому, чтобы придать религиозным войнам вид
справедливости. В 1093 году город Иерусалим посетил один монах, уроженец города
Амьена, по имени Петр. При виде унижений, которые причинялись христианам
повсюду, он пришел в негодование. От страданий, которым были преданы его
беззащитные братья, кровь вскипела в его груди. Он поговорил с Симеоном,
патриархом Иерусалима, об их освобождении. Однако этот человек, более
малодушного характера, не такой, как Петр, считал их положение безнадежным,
поскольку греки, обычные защитники сирийских христиан, были слабы и неспособны
оказать им какую-либо помощь. „Я подниму, - выкрикнул Петр, - все европейские
войска, чтобы бороться за ваше дело!" Как он был уверен, само небо
благословило и укрепило его обет. Когда он однажды находился в храме и, лежа на
полу ниц, молился, ему показалось, что он услышал голос Господа Иисуса, Который
сказал ему: „Встань, Петр, иди и возвести всем о скорбях Моего народа. Наступил
час освобождения Моих рабов и святых мест." В те дни это не было необычным,
что монахи, которые были предоставлены в своем строгом одиночестве силе
воображения, могли возомнить, что видели сон или получили откровение, они
легко этому верили и утверждали, особенно в том, чего желали сами.
Петр теперь был
абсолютно убежден о божественности его послания. Тогдашний папа Урбан Второй
был увлечен неудержимой ревностью монаха и дал ему разрешение и задание
повсеместно проповедовать освобождение Иерусалима от турецкого рабства. После
того, как его мнимая божественная миссия получила и папское подтверждение,
отшельник приступил к делу. Сначала он исходил Италию, затем перешел Альпы и
пришел во Францию. Он был человеком небольшого роста, истощенным от голода, жажды
и невзгод, кожа лица его была темной, но его глаза блестели огнем. С распятием
в руках, босой и с непокрытой головой - так путешествовал он на муле. Длинная
рваная одежда, завязанная на поясе веревкой, покрывала его тело. Он
проповедовал перед знатными и простолюдинами, в Церкви, на площадях и на
улицах. Поток его речи, сопровождаемый блистательно-огненными глазами, властно
достигал сердца его слушателей. Он мастерски умел разжигать страсти в сердцах
людей и использовать это для достижения поставленной им цели. Он с равным
успехом мог вызывать как братолюбие в сердцах христиан, так и гордость и отвагу
в сердцах воинов. Сообщения о страданиях ближневосточных христиан и
осквернении освященной рождением и жизнью Спасителя земли вызывали всеобщее
негодование, возмущение и пылающую ненависть к неверным. „Для чего должны мы,
- обычно говорил он, - позволять неверным и далее удерживать такие места, как
Елеонская гора, Гефсиманский сад, гроб Господен и другие святые места? Почему
эти некрещенные приверженцы Магомета, эти дети погибели, оскверняют своими
грязными ногами святую землю, которая была свидетельницей многих чудес, и где
поныне хранятся многие реликвии, обладающие сверхъестественной силой? Кости
мучеников, одеяния святых, гвозди от креста, терны от венца находятся там, для
того, чтобы верное священство, которое возглавит поход, собрало их. Омойте и
очистите землю Сиона кровью убиенных неверных!"
Когда кончались
его слова и дыхание, тогда он начинал плакать, стенать, ударяя себя в грудь или
же поднимать руку с распятием, будто бы Сам Христос просит слушающих примкнуть
к воинству Божьему. Его появление повсюду производило захватывающее
впечатление. Мужчины, женщины и дети спешили к нему, чтобы прикоснуться к его
одежде. Даже шерсть, упавшая с его вола, тщательно собиралась и сохранялась,
как реликвия. Уже за относительно короткое время он смог возвратиться к папе с
уверенностью, что его призыв повсеместно принят с таким воодушевлением, что он
с трудом удерживал своих слушателей от решения немедленно взяться за оружие и
пойти освобождать святую землю. Теперь уже ничего больше не требовалось, как
только составить военный план похода и определить число военачальников. Тогда
выступил на арену одаренный, сильный папа Урбан.
В марте 1095
года Урбан созвал великий церковный собор в Пиакенце, чтобы обсудить вопрос
священной войны и некоторые другие важные вопросы. Наряду с великим делом
освобождения он не забывал преследовать свою собственную политику. На
приглашение папы явилось двести епископов, четыре тысячи из духовенства и
триста тысяч мирян. Поскольку ни одна церковь не могла вместить такое множество
людей, то переговоры проводились на возвышенности вблизи города. Наиглавнейшим
вопросом была священная война, попутно Урбан использовал благоприятные
возможности, чтобы вновь утвердить законы своего великого предшественника
Григория. Пятого. В Пиакенце были последний раз освещены оба главных вопроса об
учении и наказании в римской церкви, учение о превращении материи и целибат
(безбрачие) римского духовенства.
В ноябре того
же года состоялся второй собор в Клермоне во Французской провинции Овернь.
Приглашения, изданные к этому собору, были выражены настоятельнейшими
словами: духовенство было наставляемо приобретать больше мирян для крестового
похода. Собралось великое множество архиепископов, епископов и аббатов. Город и
близлежащие деревни были переполнены прибывшими отовсюду. Большие толпы
размещались в палатках. Десять дней продолжались переговоры. Изданные Григорием
постановления о симонии и т.д. были вновь повторены. И тогда Урбан осмелился
сделать шаг еще далее Григория. Он запретил инвеституру не только мирянам, но
также и духовенству запретил давать вассальную присягу на верность своим мирским
господам. Этим он намеревался раз и навсегда покончить с зависимостью церкви
от мирского владычества. Лукавый папа знал, как получить выгоду из своей
популярности и авторитета. Никогда не могло бы наступить более благоприятного
времени для того, чтобы приблизиться к достижению честолюбивой цели папства и
предоставить Урбану выгоду перед своим соперником, папой Климентом Третьим, и
перед мирскими вождями, поддерживающими его. Все умы были заняты предстоящим
крестовым походом, и все остальное для них было незначительным и маловажным.
На шестом
заседании собора на повестке дня стоял крестовой поход. Урбан взошел на
высокую, сооруженную для этой цели кафедру и обрушил пламенную речь на
собравшееся множество. Долго описывал он бывшую и предстоящую славу Палестины,
где каждый клочок земли освящен присутствием Господа, Его пречистой матери
Девы Марии и многими святыми. Огненными красками описал он затем скорбное,
бедственное положение святой земли под властью ее теперешних завоевателей,
потомством египетской рабыни. Он изобразил тиранство, страдания и уничижение,
которые вынуждены терпеть христианские жители Палестины со стороны турок.
„Изгони рабыню и ее сына! - возгласил он. - Всякий верующий - за оружие! Идите,
и Бог будет с вами! Да искупятся ваши грехи: разбой, поджоги и убийства - за
то, что вы послушны! Славный народ Франции, докажи свою отвагу на деле, где
смерть есть залог и гарантия блаженства. Почитайте за истинную радость и
блаженство умереть за Христа, так как Христос умер за вас! Не думайте о родстве
и о родине, вы обязаны Богу большей любовью. Для христианина всякое место есть
чужбина, всякое место есть родина и отечество!" Урбан мобилизовал все
очарование своего красноречия, чтобы воспламенить страсть собравшегося
множества. Однако должно опасаться, что его мнимая ревность за дело Господне
истекала не из чистого источника. Он точно шел по стопам своего великого учителя
Гильдебранда (Григория). Если ему удастся склонить вождей и королей предпринять
этот губительный поход, то он во время их отсутствия будет иметь свободу
действий. Он сможет тогда распоряжаться и действовать по своему произволу, как
только ему заблагорассудится.
В конце своей
речи он обещал всем, кто ради этого святого дела возьмется за оружие, прощение
грехов без предварительного покаяния, даже если их совесть будет отягчена
убийством, развратом, разбоем, поджогом и т.д. Он обещал всем, кто умрет в той
святой земле или же на пути к ней, достославную смерть и вечную жизнь. Участник
крестового похода, если он умирал, сразу водворялся в рай. Урбан, как он сам
сожалел, вынужден был оставаться дома, ибо забота о попечении церкви
удерживала его. Однако он бы хотел, если бы обстоятельства позволяли ему, идти
с ними. Но он будет сопровождать их, как было это с Моисеем, горячей усердной
молитвой, пока борцы Христовы сражаются с амаликитянами.
Речь папы была
заглушена воодушевленным криком толпы. Из тысячи глоток единодушно звучало:
„Это воля Божья! Это воля Божья!" Позднее подобные возгласы стали боевым
кличем крестоносцев. Все собрание объявило о готовности присоединиться к
воинству Господнему. Воодушевление, пробудившееся только что, распространялось
молниеносно. Никогда ничья речь не вызывала такого чрезвычайного и неослабного
результата, как речь Урбана Второго, произнесенная на соборе в Клермоне. Так
возникло движение, которое на протяжении двухсот лет потрясало мир с самых
краев западной Европы до сердцевины Азии.
Для начала
крестового похода было определено 15 августа 1096 года, день взятия Марии на
небо. Возбуждение достигло апогея. Женщины уговаривали своих мужей, братьев и
сыновей взять крест.*
* Все участники крестового
похода по древнему обычаю паломников в свидетельство участия в операции
нашивали на правое плечо свое красный крест. (Прим, переводчика.)
Кто противился
этому, на того падало всеобщее презрение. Деньги, необходимые для снаряжения,
были добываемы продажей движимого и недвижимого имущества. Поскольку
покупателей было мало, то цены чрезвычайно упали. Этим воспользовалось
духовенство. Оно закупало все за смехотворную цену, так что частная
собственность земли в основном перешла в их руки. Готфрид из Бойлона заложил
свой замок, находящийся в Арденнах, епископу из Льежа. Ремесленники продавали
свои орудия, отцы домов - домашнюю утварь. Баснословное богатство востока
должно было принести богатое возмещение ущерба за все! Однако наряду с
религиозным воодушевлением, которое охватило все умы, были еще и другие причины
для участия в походе. Крестьянину священная война давала желанную возможность
освободиться от своего тяжкого труда на феодала и таким образом покончить со
своей тяжкой, рабской жизнью. Преступнику предоставлялась возможность снова
занять место в нормальном человеческом обществе, должник одним махом получал
шанс расплатиться. Крестоносцы считали, что от мук ада они застрахованы, что
смерть в священной войне делала их участниками блаженства и благословения мучеников
были их долей. Всеобщее возбуждение и вдохновение было настолько велико, что
задолго до времени, определенного для начала похода, нетерпение толпы
невозможно было уже обуздать.
Уже в начале
весны 1096 года заступил Петр, первый проповедник крестового похода, во главу
дикого, пестрого сборища, собравшегося в поход на восток. Около шестидесяти
тысяч мужчин из низших слоев Франции и Лотарингии собрались к нему и
настаивали, чтобы он повел их к святому гробу. Шествие началось с Рейна и
растянулось вдоль Дуная. Один бедный, но отважный рыцарь по имени Вальтер,
из-за бедности прозванный „Ничего Нет", присоединился к процессии с
пятнадцатью тысячами сильных воинов. Готшальк, монах, вел воинство из двадцати тысяч
человек, в основном из крестьян, жителей деревень Германии, они шли за Петром
и Вальтером, наступая им на пятки. Четвертое сборище, приблизительно около
двухсот тысяч людей, состоящее из отребья Европы, присоединилось к процессии
под предводительством графа Эмико, так что уже вначале года около трехсот
тысяч воинства находилось в готовности похода в Палестину. Однако очень скоро
проявилось, каким духом была одержима эта бесчисленная толпа. Едва ли хоть один
из них знал крест иначе, как внешнее идолопоклонническое знамение.
Судьба этого
необузданного сборища была предопределена. Она была чрезвычайно плачевна.
Заботы об обеспечении этого множества не было никакой, не было никакого
порядка, никакой дисциплины в необозримых рядах. Седые, слабые старцы, женщины
и дети в большом количестве следовали за процессией. Многие из вышедших в поход
не имели ни оружия, ни денег. Они не имели никакого понятия о дальности
расстояния до Иерусалима или о лишениях и трудностях, которые они должны будут
испытать на этом пути. Они были настолько невежественны, что при виде
ближайшего города на чужбине некоторые из них спрашивали, не Иерусалим ли это.
Убийство, поджоги, бесчинства и гнусные, постыдные дела характеризовали путь
так называемых воинов Христовых. Невинные иудейские жители городов по рекам
Мозель, Рейн, Майн и Дунай, вдоль которых проходило шествие, были ограблены и,
как убийцы Христа и враги креста, беспощадно избиты. В Югославии и Болгарии
доведенные до отчаяния жители напали на проходящие орды, и бесчисленные толпы
уже там нашли свой конец.
Претерпев
невыразимые трудности и множество приключений, Петр с остатком своего
воинства, наконец, достиг Константинополя. Алексий, тогдашний греческий кесарь,
больше испугался, нежели обрадовался, прибытию таких союзников, и по их просьбе
дал им корабли, чтобы они смогли переплыть Босфор и оказаться в Азии. Вскоре
после этого произошла кровавая битва с турками. Армия Петра была полностью
разбита и рассеяна Сулейманом, турецким султаном из Иконии. Вальтер с большинством
своих воинов пал при первом же столкновении. Их трупы были сложены турками в
большой штабель в предупреждение их товарищам. Предполагают, что уже к началу
лета почти триста тысяч человек (некоторые предполагают число даже в полмиллиона)
лишились своей жизни, так и не увидав святой земли. Из тех, кто вышел в поход с
Петром, избежали смерти только двадцать тысяч. Эти, совершенно отчаявшись,
возвратились на родину, чтобы поведать там о печальной судьбе их братьев,
которые нашли свою смерть отчасти от голода и тягот, отчасти от стрел мадьяр и
турков. Папа Урбан, хоть и пережил печальный исход своего предприятия, умер,
однако, до взятия Иерусалима.
В то время как
бедная, обманутая бесчисленная толпа вдали от родины должна была испить такую
горечь от своего безрассудного отчаянного предприятия, воинство запада
готовилось к подлинному крестовому походу. Здесь необходимо вкратце сказать
несколько слов о предводителе и зачинщике этого движения, чтобы мы увидели, как
этот религиозный самообман достиг такого высокого состояния.
Здесь надо
назвать Готфрида из Бульона, человека, ведущего родословную от самого Карла
Великого. Ему, безусловно, отводится первое место как по мудрости и осмотрительности,
так и по мужеству. Он уже при нападении Вильгельма Завоевателя на Англию
сопровождал его, на службе Генриха Четвертого он был тем, который остановил
гражданскую войну путем убийства Рудольфа, противника короля. Также при осаде
Рима он был первым, восшедшим на стену. В летописях о нем говорится как о
человеке истинной праведности, великой справедливости и милосердия, мудром
советнике на собраниях и смелом, как лев, на поле битвы. Под его
предводительством находились оба его брата, Евстахий и Балдуин, а также Хуго,
брат короля Франции, графы из Тулузы, Роберт из Фландрии, Стефан из Блоиза и,
наконец, герцог Роберт из Нормандии, сын Вильгельма Завоевателя. Все эти, и с
ними большое количество отважнейших воинов Европы, горели желанием выступить на
священную войну и предоставить свои мечи на служение доброму делу.
Как известно, в
это время покинули свою родину шестьсот тысяч людей с бесчисленным обозом из
рабов, женщин и ремесленников всякого рода. Трудности обеспечения продуктами
питания такого бесчисленного воинства в достаточной мере побудили вождей
оторваться от основного скопища и разными путями продвигаться к
Константинополю. Было решено там вновь воссоединиться, чтобы общими силами
выступить против турков. После долгого, тягостного марша, во время которого
тысячи пали, оставшиеся достигли столицы востока. Алексий, который охотно
желал бы видеть умеренное число войска с запада в воротах Константинополя,
чтобы выступить против турков, их опасных соседей, при виде такого
бесчисленного воинства и его отважных военачальников впал в смущение и
замешательство, не зная, как их прокормить. Жители в его владениях разбоем и
мародерством необузданных банд Петра-отшельника были уже разорены, а от
появления Готфрида и его бесчисленного воинства Алексий опасался еще более
худших последствий. Его страхи весьма умножились, когда он узнал, что воинство
Готфрида составляло лишь часть крестового воинства. Чтобы помешать
воссоединению войска вблизи Константинополя, он постарался переправить в Малую
Азию Готфрида и его воинство поспешно, насколько это только было возможно. Хотя
не обошлось без разбоя и мародерства, все же до дня Пятидесятницы 1097 года
все крестоносцы вступили на азиатскую землю.
Ревность и
возмущение крестоносцев достигли наивысшей степени, когда они увидели пирамиду
костей, составленную из трупов Вальтера и его воинов. Никея была осаждена и
через пять недель вынуждена была сдаться. Завоеватели, однако, обманулись в
ожидании богатой добычи. Когда турки уже не могли далее удерживать свое
положение, то они вступили в переговоры с Алексием о сдаче города. Кесарский
стяг был водружен на цитадели, и тайно пропущенные вероломные греки охраняли
ревниво и с великим усердием это чрезвычайно важное для них завоевание.
Недовольство военачальников не могло изменить событий, и после нескольких дней
отдыха войско, разделившись на две части, направилось во Фригию.
Примерно через
четырнадцать дней произошло великое сражение при Дорилее. Сулейман собрал
мощнейшую армию. Он застал врасплох крестоносцев даже прежде, чем они достигли
Дорилеи. Его конница состояла из трехсот тысяч. Их удар был настолько сильным,
ливень отравленных стрел настолько густым, что христиане, мало знакомые с
турецким фехтованием, были поражены. Уже их ряды редели не столько от отваги
Богемунда, Танкреда, и герцога Нормандии Роберта, но от дикого беспорядка. В
это время подоспели Готфрид и Раймон и вновь восстановили битву. Долго длился
кровавый бой. Наконец победа склонилась на сторону христиан. Весь лагерь
Сулеймана попал в руки Победителей. Суеверие приписало победу помощи небесного
воинства, которое снизошло, чтобы поддержать крестоносцев.
Дальнейший
поход воинства по Малой Азии проходил в Ужасных затруднениях. Голод, жажда,
иссушающая жара, Недостаток провианта и тяжести пути разрежали на глазах Воинские
ряды. Часто от жажды за один день умирали сотни. Кони падали кучами. Бедствие
дошло до предела, когда между военачальниками возник разлад, который привел к
явной взаимной вражде. И все же, несмотря ни на какие трудности, основная масса
крестоносцев неуклонно держала путь на Иерусалим. Балдуин, брат Готфрида,
недовольный главнокомандующим, расстался со своими и направился к Евфрату.
Ему удалось завоевать Едессу и основать там впервые латинское господство на
востоке.
18 октября 1097
года воины креста достигли Антиохии, города, где ученики впервые стали
называться христианами, и который вскоре после этого превратился в центр миссионерства
великого апостола. Насколько же иным был дух этого города теперь среди христиан
Антиохии с их главой, в дерзком самомнении называющим себя преемником Христа.
Как изменились их мысли и пути!
Осада Антиохии
длилась восемь месяцев. Бедствия, которые терпели войска осаждающих в
продолжение этого времени, превосходят любое описание. Некоторое время казалось,
что богатство земли и прекрасный климат вознаградят воинов за лишения во время
похода. Однако наступила зима, и с ней пришли времена ужасных трудностей.
Обильные потоки дождей заливали лагерь, палатки же от ужасных ветров рвались на
клочья. Голод и всякого рода эпидемии пожинали чудовищный урожай. Мясо лошадей
и собак, да и убитых врагов, поглощалось с жадностью. В начале осады войско
насчитывало семьдесят тысяч лошадей, в конце их оставалось две тысячи, и из них
в пригодном состоянии была всего десятая часть. Если бы крестоносцам неожиданно
не подоспела помощь, они под Антиохией пали бы до единого человека! Благодаря
предательству одного сирийского офицера, который пользовался доверием коменданта
и защищал три башни, однажды ночью осаждающим были открыты городские ворота. С
возгласом: „Воля Божья!" - они устремились на улицы города и учинили между
испуганными жителями кровавую резню. Так Антиохия 3 июня 1098 перешла во
владение христиан. Однако одержанная победа была еще не окончательной. Гарнизон
цитадели упорно сопротивлялся, не желая
сдаваться. Затем вскоре после взятия города неожиданно явилось турецкое войско
под предводительством Кербоаса, вождя из Мосула. Крестоносцы находились теперь
между двумя врагами. Они опять переживали в самом городе те же бедствия, какие
терпели ранее вне города. Новый ужасный голод настиг крестоносцев.
Все потеряли
мужество, ужасное равнодушие овладело всеми сердцами. Когда бедствие достигло
апогея, явился однажды лукавый монах по имени Варфоломей на военный совет и
сообщил, что ему с неба был послан сон с откровением, что под большим алтарем
церкви Петра закопано копье, которым когда-то проткнули бок Господу на кресте.
Основание под алтарем было глубоко раскопано, но предмет усердных поисков так
и не появлялся. Под вечер Варфоломей босой, в одежде кающегося, спустился в
яму и начал копать далее. Вскоре он
наткнулся на твердый, металлически звенящий предмет и через мгновение лукавый
священник триумфально вынес на всеобщее обозрение копье. Это было святое копье, в этом никто уже не мог
сомневаться. Как только они увидели это, их равнодушие бесследно исчезло, и их
охватило воодушевление. Воинственный псалом был воспет священниками и монахами:
„Да восстанет Бог и расточатся враги Его!..." - разносилось по улицам. Открылись
ворота города, и лавины фанатически возбужденных воинов устремились, все
подминая под себя, на ничего не подозревающих турков. Святое копье нес впереди
и капеллан, уполномоченный папой
римским. Сарацины не смогли устоять перед таким свирепым натиском, они искали
спасение в диком бегстве и оставили богатейший лагерь на разграбление своих врагов. Богатейшая добыча попала в руки
победителей. Богемунд был
объявлен правителем Антиохии при условии, что он до конца будет
принимать, участие в крестовом походе.
Вместо того,
чтобы после такой решительной победы, .4
которая вдохновила их войска и устрашила врагов, исполнив их ужасом,
тотчас отправиться в поход на Иерусалим, крестоносцы провели драгоценное время
в полной бездеятельности. Прошло десять месяцев в бездеятельном благополучии,
и когда наконец в мае 1099 года поступил приказ наступления, от некогда
внушительной армии оставалась уже лишь весьма небольшая часть. Армия
насчитывала триста тысяч людей, когда она взяла Антиохию. Через полтора года
она сузилась до численности менее сорока тысяч. Так ужасно посвирепствовали
среди них голод, болезни и меч! Однако чем ближе подходил остаток армии к цели
опасного пути, тем выше поднималось воодушевление. Тир, Сидон, Кесария, Лидда,
Эммаус и Вифлеем - армия миновала все эти города. Наконец, с возвышенности,
которой они достигли, можно было видеть святой город. При этом долгожданном
зрелище на глазах суровых воинов выступили слезы радости. Все пали на колени и
целовали святую землю. Громкие возгласы: „Иерусалим! Иерусалим!" и „Воля
Божья! Воля Божья!" - проносились по рядам. Однако предстояла еще большая
тяжелая работа! Иерусалим был хорошо укреплен, а крестоносцы не имели даже
самого необходимого осадного снаряжения.
Блокада длилась
всего сорок дней, но они были днями жесточайших страданий и лишений для
осаждающих. Прежде всего это была жажда, вызванная палящими лучами солнца, что
делало их положение почти невыносимым. Источник Кедрон высох. Цистерны были
разбиты или отравлены. Нужда была так высока, что крестоносцы уже сомневались
в успехе их предприятия. Но как было ранее, так и теперь на помощь им пришло
суеверие. Готфрид усмотрел на Елеонской горе небесного воина, который под
прикрытием своего блистающего щита повелевал крестоносцам брать город штурмом.
С обновленной силой город подвергся осаде и 15 июня после жесточайшей битвы
перешел в руки христиан. Это произошло, как повествуют, в пятницу в три часа
после полудня, в день и час смерти Иисуса, когда Готфрид первым победно взошел
на стену. В сопровождении отважного Танкреда он спрыгнул в город, за ними последовали
воины и вскоре наполнили улицы города ужасной резней.
„Крестоносцы, -
пишет Робертсон, - до безумия разгоряченные мыслями о том, какую
несправедливость учинили турки их братьям, и ожесточенные сопротивлением врага,
не щадили ни старцев, ни женщин, ни детей. Семьдесят тысяч магометан были
истреблены. Многие, которым предводителями было обещано дарование жизни,
позднее все же пали жертвой от беспощадного меча рядовых солдат. В храме и
притворе Соломоновом кровь достигала до коленного сустава лошадей, всеобщая
ярость против врагов христиан была такова, что иудеи, убежавшие в синагоги,
были преданы огню. Готфрид не принимал участия во всех этих мерзостях, но
вскоре после того, как была одержана победа, в одежде пилигрима пошел в храм к
гробу Господню, чтобы возблагодарить там Бога за то, что ему было позволено
увидеть святой город. Его примеру последовали многие воины. Оставив свое ужасное
дело, они стали лить слезы радости и покаяния и клали к подножию алтаря добычу,
которую они награбили. Но очень скоро их чувства перевернулись и они поспешили
к оружию и начали с нечеловеческой яростью грабить, душить и убивать. Три дня
подряд кровь лилась рекой.
Иерусалим,
стенавший под гнетом магометан после взятия его Омаром в 637 году, вновь
вернулся под власть христиан. На восьмой день после этих знаменательных
событий победоносные завоеватели приступили к избранию правителя города.
Единогласно был признан достойным стать царем и носить венец страны Готфрид из
Буильона. Однако, решительный и праведный воин, хотя и объявил себя готовым
принять вверяемое ему в высшей степени ответственное место, но отказался облечь
себя в царские одеяния. „Как «могу я, - спрашивал он, - называться царем и
носить венец из золота, когда Царь царей, мой Господь и Спаситель, носил
терновый венец?" Он довольствовался весьма смиренным титулом защитника и
рыцаря святого гроба.
Едва Готфрид
взошел на трон, как вновь должен был взяться за меч. Надвинулась большая
военная сила из Египта, сарацины выступили, чтобы вновь завладеть потерянной
Землей и отомстить за падение Иерусалима. Однако крестоносцы вновь, несмотря на
их малочисленность, оказались победителями. Сарацины в бою у Аскалона
решительно наголову были разбиты. Поскольку теперь положение Готфрида казалось
достаточно укрепленным, большая часть войска приготовилась возвратиться в
Европу. После того, как крестоносцы при громком славословии священников и
обильными слезами вновь поднялись на Голгофский холм, а затем искупались в
Иордане, они отправились на родину, взяв с собой пальмовые ветви из Иерихона и
многие другие реликвии. Среди возвращающихся находился и Петр-отшельник.
Остаток своих дней он провел им самим основанном монастыре в Гуе, вблизи
Льежа, где он умер в 1115 году. У Готфрида для защиты осталось только триста
конных и две тысячи пеших солдат. Молодое государство должно было испытать
вскоре новое нападение со стороны врага, который нам хорошо известен. От имени
папы в Иерусалиме был назван новый патриарх. Патриарх поставил столько требований
к государству, что государство по сравнению с церковью могло было быть названо
бедным. Праведный Готфрид подчинился дерзости духовенства, хотя он, как и
Богемунд, получил инвеституру (был облечен в сан) от патриарха, да и скипетр
города, собственно говоря, находился в его руках. Готфрид утомился от своей
изнурительной деятельности и чувствовал, что его основное дело сделано. Он не имел
намерения состязаться с духовенством. Он среди прочего передал в его власть
право высшего суда, как в области духовной, так и в области мирской. Греческие
христиане с того времени стали преследоваться латинскими, как еретики, и из-за
этого пропасть между восточными и западными церквами еще более увеличилась.
После того, как
Готфрид ввел французский язык и положил основы книги законов (позднее это
стало называться „Ассизы Иерусалима", знаменитые собрания законов и уставов),
он умер 17 августа 1100 года, после правления немногим более года. Это был
истинный герой крестового похода.
За первым
крестовым походом последовали многие другие в 12 и 13 столетиях. В основном их
насчитывается восемь. Однако мы не станем долго задерживаться последних семи,
поскольку они есть ни что иное, как печальное повторение первого.
Непосредственное потомство оставшихся в Сирии крестоносцев мало-помалу
предавались роскошеству и наслаждению жизнью. Естественным результатом этого
явилось полная расхлябанность и деморализация. Магометане же, наоборот,
победив первые страхи перед христианским оружием, собрали грозную военную силу
и возмущали постоянными нападениями новых владельцев Палестины. В 1144 году
Ценки из Мосула, вождь магометан, вновь вернул Едессу. Жители были вырезаны,
город разграблен и разрушен до основания. Торжество магометан было безгранично.
Они угрожали Антиохии, и мужество христиан начало исчезать. Жалобно взывали они
к европейским королям, умоляя послать им помощь. „Враги креста окружили нас,
-жаловались они, - тысячи христиан уничтожены, и никто из них уже не останется
в живых, если не будет незамедлительной помощи, в святой стране не останется
христиан."
Папа Евгений
Третий охотно прислушался к воплю притесненных, чтобы организовать новый
крестовый поход. В своих рукописных посланиях к королям, вождям и народам
Европы папа требовал от них выступить на священную войну. Проповедь нового
крестового похода папа со знанием дела поручил знаменитому аббату из Клерфакса
Бернарду. Это был человек святого характера, величайшего влияния, и из-за своих
чудотворений был чрезвычайно популярен. Как однажды его предшественник
Петр-отшельник, с похвальным красноречием он описывал страдания палестинских
христиан, осквернение святых мест неверными и несомненный успех воинства
Христова. Французский король, Людовик Седьмой со своей женой и со множеством
вельмож принесли обеты, что примут участие в этой святой войне. Немецкий король
Конрад Третий некоторое время противостоял натиску Бернарда, в конце же также
объявил, что готов последовать призыву послужить Богу. Многие из немецких
вождей последовали примеру своего короля и приняли крест.
Как только участие этих сильных
правителей было обеспечено, начались приготовления к походу. Войска и запасы
оружия и провизии были поспешно собраны, и в 1147 году великое воинство,
разделившись на две части, направилось в Палестину. Это было более 900000
сильных мужчин, состоявших в основном из французов, немцев и итальянцев. Как
они думали и как заверил их Бернард, они выступили с одобрения неба и полагали,
что сейчас они нанесут последний удар магометанам, укрепят иерусалимское
государство и обеспечат мир латинским христианам. В некотором отношении второй
крестовый поход отличался от предыдущего. Первый крестовый поход был
результатом воодушевления, которое охватило все классы и сословия. Второй же,
напротив, был ничем иным, как великим европейским движением, во главе
которого стояли два вождя со своими вельможами, поддерживаемые богатством и
влиянием многих народностей. Судьба этого великого воинства не могла быть лучше
необузданного воинства Петра-отшельника. Уже в Греции на них обрушились
чрезвычайные затруднения в ужасной степени. Предатели греки, которые страшились
крестоносцев более, чем магометан, обманывали их, как только могли, продавали
им провизию за баснословно завышенную цену и всеми способами стремились
затруднить и преградить им дорогу. Греческий король трепетал от ужаса при
приближении почти сто сорокатысячной конницы, прекрасно снабженной и
вооруженной, с мощным обозом. Он послал вестников к вождям похода и заставил их
поклясться, что они не причинят ему никакого вреда.
На азиатской
земле воинство было введено в заблуждение позорнейшим способом и было предано
сельджукам (турецкое племя из Бухары).
В 1149 году
Конрад и Людовик привели обратно в Европу до смешного малый остаток от некогда
великолепного воинства. Что сталось с необозримым множеством конницы, солдат и
обозами? Их трупы истлели на улицах и в пустынях, через которые они проходили.
Менее чем за два года было загублено около миллиона сильных человеческих
жизней. Громкий ропот поднялся против Бернарда, через проповеди, пророчества и
чудеса которого было сагитировано большинство несчастных крестоносцев в этот
бесславный поход. Однако лукавый аббат убедил народ, что все, сказанное им,
было верным и что поражение предприятия должно быть рассматриваемо, как
небесное наказание за грехи крестоносцев. Второй крестовый поход закономерно
привел к тому, что богатство Европы было рассеяно и цвет рыцарства принесен в
жертву. Положение христиан на востоке не улучшилось ни на йоту.
Знаменитый
султан Саладин во главе великой армии вышел из Египта и напал на обетованную
землю. Его целью было вновь овладеть Иерусалимом, вырвав его из рук христиан.
После решительной битвы при Тивериаде, при которой царь Иерусалима был сдан в
его руки, он привел свои полчища к стенам святого города и осадил его. Город
сдался Саладину 3 октября. Кресты были свергнуты с их мест, реликвии
разбросаны, святые места осквернены, и магометанское богослужение вновь
восстановлено. Однако поведение Саладина, магометанского завоевателя, было
свободно от духа мстительности, которому были подвержены ранее французы под
предводительством Готфрида. Он пощадил святой гроб и разрешил христианам
посещать его за известную определенную плату. Его великодушие по отношению к
покоренным прославляется всеми летописцами истории. Тысячи были отпущены на
свободу бесплатно, многие получили за определенную плату переезд в Европу.
Христиане, которые желали остаться в своих жилищах, получили на это разрешение
за плату, определенную трибутом.
Весть о захвате
турками Иерусалима облетела все христианство и вызвало в нем гнев и оцепенение.
Вопли восточных христиан стали вновь громко слышны. Но их западные братья уже не так склоняли свои уши к этому
воплю, как раньше. Едва прошло сорок
лет после последнего, так плачевно закончившегося предприятия, и Европа еще не
забыла, какой потери денег и человеческих жизней стоил этот поход. Однако папа
Климент Третий благосклонно отнесся к этому делу. Кардиналы обязались не сойти
с лошади, пока Земля, по которой
ступали ноги Господа, не будет освобождена от последней пары ног неверного.
Они исходили землю в одежде нищих монахов, проповедуя крестовый поход.
Постепенно
интерес к этому делу возрастал, однако многие все еще медлили примкнуть к
кампании. Но священники не дали смутить себя, им удалось склонить трех
влиятельных вождей Европы принять из их рук кресты. Их подчиненные были
призваны под названием „десятина Саладина" покрывать военные расходы.
Весной 1189
года немецкое войско крестоносцев выступило от г. Регенсбурга под
предводительством Фридриха Первого по прозвищу Барбаросса. Барбароссе,
выступившему в этот свой последний поход, в это время было 67 лет. Со своим
превосходным войском он прошел Венгрию, Болгарию и Грецию. В Венгрии и Болгарии
он встретился с такими же трудностями, в Греции с таким же предательством, как
и предводители первых крестовых походов. Триста восемьдесят тысяч человек
пересекли Геллеспонт (ныне Дарданеллы). Поход через Малую Азию вначале
проходил удачно, но греческие проводники и переводчики получили указание от
своего короля вводить в заблуждение воинство крестоносцев. В одно утро, когда
войска находились в дикой пустыне, они безнадежно заблудились. Неоткуда было
взять ни пищи для людей, ни корма для скота. Кони падали кучами, их мясо
разрубалось на куски и с жадностью поедалось солдатами. Но Барбароссе удавалось
поддерживать воинскую дисциплину. После невыразимых трудностей от голода,
утомления и постоянных нападений со стороны окружающих их со всех сторон
турецких конных воинов, чрезвычайно изнуренное войско достигло Иконии. Король
Фридрих смело пошел в атаку на собравшееся здесь турецкое воинство, далеко превосходящее
крестоносцев. Целый день длилась ожесточенная битва, и крестоносцы наконец
одержали победу, турки бежали. Сын Фридриха осадил Иконию и вынудил город
сдаться. Когда усталые, истощенные воины укрепились разнообразной и обильной
пищей, они поспешили дальше в надежде вскоре достичь цели своего назначения.
Однако после того, как вскоре их отважный вождь в наводнение Каликаднуса нашел
свою кончину (10 июня 1190 г.), а также его сын герцог Фридрих в январе
следующего года был сражен лихорадкой, все войско впало в замешательство и робость.
Многие усомнились в успехе предприятия и возвратились назад в Европу на
кораблях. Шестьдесят восемь тысяч немцев на этом пути за менее чем два года
нашли свою смерть.
Французские и
английские войска под предводительством Филиппа Августа из Франции и Ричарда
Первого из Англии, прозванного „Львиным сердцем", достигли озера в
Палестине в 1190 году и сражались под одними знаменами. Но после поражения под
Аккой Филипп возвратился в Европу и предоставил Ричарду одному продолжать
войну. Внушающая ужас отвага этого „Львиного сердца" принесла крестоносцам
победу над Салладином при Аскалоне. После того, как он заключил мир, обеспечил
некоторые права и привилегии иерусалимским пилигримам и жителям побережья, в
1192 году он возвратился обратно в Англию, прибыл обратно после двух лет
отсутствия в страну, которая была втянута в опасную авантюру. Салладин умер
весной 1193 года, через несколько месяцев после ухода Ричарда. Подсчитано, что
во время этого третьего крестового похода было уничтожено почти полмиллиона
христианских воинов. В одной только битве при Акке было уничтожено сто
двадцать тысяч христиан и сто восемьдесят тысяч магометан. Это были
„святые" войны Рима.
Четвертый
крестовый поход, который начался в 1195 году под предводительством сына
Барбароссы Генриха Шестого, носил более политическую окраску, нежели религиозную.
Целью его было не столько освобождение святой земли, сколько разгром греческого
и византийского государств. Но после нескольких победоносных битв умер Генрих,
и немцы решили возвратиться на родину. Папа Целестин Третий, который настаивал
на походе, пережил короля, только несколькими месяцами. Он умер в 1198 году.
Мы уклонимся от
описания пятого и шестого крестовых Походов, потому что там происходило
повторение прежних. Седьмой и восьмой походы заслуживают, однако, хотя бы
краткого разбора.
Людовик
Девятый, король Франции, известный под титулом „Людовик Праведный",
верил, что он будет исцелен от опасной и серьезной болезни с помощью неба, если
завоюет Палестину. Ничто не могло отвести его от этих мыслей. После
четырехлетнего приготовления он в сопровождении своей жены, трех братьев и
отборного французского рыцарства отправился на кораблях на Кипр, оттуда весной
1249 года на египетское побережье. Он взял город Дамитту. После других
незначительных успехов Людовик был разбит и с двумя своими братьями взят в
плен. Граф из Солсбери, сопровождавший короля, и с ним большая часть французского
войска были убиты, голод и моровая язва стали пожинать свой богатый урожай
среди солдат. Бедствие было ужасное. Наконец в течение десяти лет наступило
время перемирия, когда оружие покоилось. На освобождение и выкуп короля,
однако, потребовалось много денег. Как только он стал на свои свободные ноги,
то отправился в Палестину, чтобы посетить святые места. Только после долгого
отсутствия он снова возвратился во Францию. И хотя это предприятие закончилось
так плачевно, он не мог освободиться от мысли, что само небо определило ему
роль освободителя палестинских христиан.
В марте 1270
года он второй раз решился выйти с сильным войском, чтобы исполнить желание
своего сердца, хотя к этому времени уже был слаб настолько, что не имел сил ни
сражаться с оружием в руках, ни долго находиться в седле. Едва он пристал к
африканскому побережью, как все надежды его оказались обманчивыми иллюзиями.
Турецкие войска, нездоровый климат, недостаток пищи и питьевой воды - все это
сфокусировалось воедино и начало истреблять войско. Лишь немногие избежали
смерти. Третий сын Людовика, Жан Тристан, уже в первые недели заболел и умер.
В августе за ним последовал и скорбящий отец. Вдали от родины он испустил свой
дух. Остаток войска возвратился обратно в Европу, и на этом закончилась
вереница священных войн. Их цель - освобождение обетованной земли - издали
помахала им ручкой!
Между пятым и
шестым крестовым походами разразилось религиозное движение и сумасбродство, и
в 1213 году вызвало удивительное и печальное явление. Один подросток - мальчик
по имени Стефан, уроженец Франции, выходец из окрестностей Вандомы, утверждал,
что получил от Господа через видение задание, что он должен проповедовать
крест. Благодаря распространению вести о его удивительном откровении вскоре
вокруг него собралось множество детей, и с ними он предпринял поход в
Палестину в надежде обратить неверующих песнопениями и проповедями о молитвах.
Неся кресты и знамена, дети ходили из города в город, из деревни в деревню и
пели: „О Господь, помоги нам водрузить Твой святой и истинный крест." В то
же самое время и в Германии возникло подобное движение. Как повествуется, толпа
мальчишек от десяти до двенадцати лет быстро росла, пока не собралось
девяносто тысяч готовых предпринять путешествие в обетованную землю. Само собой
разумеется, что поход нашел быстрый и печальный конец. Множество жалких
мальчишек умерли от голода и усталости. Многие другие были обмануты корабельщиками,
потерявшими совесть, что они перевезут их на побережье Палестины. Так они были
взяты в море, а затем, вероятно, проданы в рабство. Религиозное ослепление в те
дни было настолько велико, что папа вместо того, чтобы энергично выступить
против такого движения, объявил, что ревность детей за дело Божие устыжает
малодушие родителей.
Мнения
составителей истории относительно происхождения, характера и следствий
крестовых походов далеко расходятся друг от друга. Но все они единодушны во мнении,
что походы, особенно в Европе и Азии, оказали чрезвычайное влияние на ход
событий. В руках всемогущего Бога они были средством, чтобы произвести во
многих странах полный переворот в общественных отношениях. Все сословия, от
крепостных до рыцарей и вождей, подверглись этим изменениям. Положение
крепостных и вассалов стало более сносным, тогда как численность и власть феодалов
падала, а сила военачальников возрастала. Торговля 5 мощно развивалась, свободные
люди все более и более становились нищими. Многие из них закладывали свое имущество
зажиточным гражданам, и это с течением времени привело к образованию третьего
сословия - свободных буржуа.
В основном же
от крестовых походов в выигрыше, бесспорно, оказывалось папство. Власть, влияние
и богатство пап, а с ними всего духовенства и монашеских орденов, росли
чрезвычайно. За что боролся Гильдебранд и что он усматривал издали, то присвоил
себе Урбан и пользовался этим с большой хитростью и изворотливостью. Он достиг
верховенства над всеми мирскими государствами тщательно продуманным, кажущимся
на первый взгляд добрым и святым, средством. Крестоносцы - воины церкви, и
послушание, которое они были обязаны оказывать ей, освобождало ее от всех ее
обязанностей. Привилегии, обещанные всем воинам Христовым, были велики и
разнообразны. Через принятие креста они не только получали прощение всех
грехов, если они падут на поле боя или умрут на пути в обетованную землю, им не
только было гарантировано блаженство в раю Божием, но они папским указом
освобождались от всех гражданских и общественных обязанностей. Так была
развязана всякая связь, скрепляющая человеческое общество, и установлены новые
взаимоотношения: послушание. Таким образом, папа превратился в своего рода
феодала над всем человечеством.
Во времена
войны между христианами и магометанами в Палестине было заложено основание для
трех военно-религиозных орденов. Это были рыцари храма Иерусалима, или
воинство храма, потом братья милосердия, или рыцари Иоанна, и немецкие братья
собора святой Марии в Иерусалиме, или рыцари Марии. Долг этих рыцарей, по
уставам и правилам их основателей, состоял в основном в том, чтобы помогать
бедным, больным и раненым и защищать Иерусалим и обетованную землю. Очень быстро
они завоевали всеобщее признание. Многие из европейской знати приняли на себя
крест и дали обет рыцарства Палестины. Их суеверие обогатило их, но в то же
время погубило. Их богатство вызвало зависть и ревность. С утратой святой земли
эти рыцари рассеялись по разным странам. В течение столетия оба ордена - рыцари
храма и рыцари Марии -были ликвидированы: орден храма был ликвидирован на соборе
в Вене в четырнадцатом столетии, а братья милосердия были переселены Карлом
Пятым на остров Мальта, который стал их владением, и с тех пор они известны
под именем мальтийских рыцарей.
Поскольку мы в предыдущей главе в основном исследовали историю крестовых походов, то всеобщую историю мы бегло проходили за период почти в две сотни лет. Поэтому сейчас мы возвратимся назад, чтобы повести дальше ниточку, прерванную при смерти Генриха Четвертого.
Долгая
и губительная борьба между Григорием и Генрихом, которая возникла на почве
вопроса о инвеституре, после смерти обоих противников продолжала развиваться
далее с неослабной силой. Преемники Григория всеми силами и способами искали
возможности воплотить в жизнь планы своего великого учителя. С другой стороны,
был новый король Генрих Пятый, который с такой же твердостью решил
противостоять притязаниям папства и вернуть своему трону все, что было отнято
тиранством папы. Он продолжил награждать епископов кольцом и жезлом, как делали
это его предшественники, и побуждал отцов церкви посвящать в епископы.
Проклятия и отлучения от церкви последовали в адрес непокорного правителя, но он
оставлял все это без внимания. Борьба не прекращалась ни на одно мгновение,
хотя она подавала менее повода к кровопролитию, чем во дни Григория.
В
1115 году умерла Матильда, знаменитая маркграфиня из Тосканы. Перед смертью она
завещала свои феодальные владения римскому престолу. Ее поступок был в прямом
противоречии с феодальными законами и подал новый повод для борьбы между
кесарем и папой. Если папе будет разрешено вступить во владение ее землями без
каких-либо помех, то он обретет положение кесаря Италии. Потому и случилось
так, что последняя воля той женщины была воплощена не полностью, хотя она
многим послужила в укрепление власти папы над миром. Мы же здесь не имеем возможности
более глубоко вникать в эти подробности. Мир уже утомился от непрекращающихся
распрей между папой и противником его, между вождями и прелатами со всеми их
уловками, вероломством, неверностью. Борьба бушевала уже полстолетия то с
большей, то с меньшей силой, было пролито немало крови, некоторые богатые
плодородные земли были опустошены, не приведя к каким-либо определенным
решениям. С обеих сторон стремление к борьбе стихало, сердца жаждали мира.
Пламя гражданской и религиозной вражды, зажженное Григорием и поддерживаемое
вновь и вновь его преемниками, начало стихать. В 1122 году обе стороны пришли к
соглашению, условия этого соглашения со стороны кесаря и папы мы постараемся
сейчас рассмотреть.
Папа Каликст Второй, хотя и был непреклонным представителем и защитником папских требований, все же, подчиняясь всеобщему желанию прийти к мирному прекращению вражды, через своих уполномоченных созвал собор из французских и немецких епископов и духовенства с целью восстановления согласия между церковью и государством. Собор был созван в Майнце. Здесь была заключена конвенция, и после того, когда этот документ надлежащим образом был записан на бумаге и скреплен золотой печатью, собор переместился из Майнца в Вормс. Великое множество людей из всех частей страны стекалось туда, чтобы стать свидетелями того, что принят новый договор, который призван изменить общественную жизнь в Европе и восстановить гражданский и религиозный мир. Мероприятие закончилось, по обычаям того времени, торжественной мессой под руководством кардинала - епископа Остия. Во время торжества вблизи кесаря находился папский легат и дал ему от имени папы поцелуй мира.
Документом с того дня стал основополагающей кесарских и папских прав. Важнейшими определениями его были: „Кесарь передает Богу, святому Петру и католической церкви право инвеституры посредством кольца и жезла. Он предоставляет духовенству на всей территории государства право свободного выбора и отдает как римской церкви, так и всем церквям и знати, владения и феодальное господство, которое они потеряли во времена войн их предшественников, обратно. Папе и его приверженцам он гарантирует мир и обязуется защищать римскую церковь, когда только ей потребуется его защита..."
Со своей стороны, папа обещал производить выбор епископов или аббатов в присутствии кесаря или же его уполномоченных, исключая, однако, всякого рода продажность и обращение к силе. Если выбор оказался бы оспариваемым, то старший епископ должен был собрать провинциальных епископов для решения вопроса. Когда в Германии избирался епископ, то он по прикосновению к жезлу получал все мирские права и владения, которые были связаны с его епископством, за исключением тех, которые находились в непосредственном владении римского престола. По отношению к королю он был обязан исполнять все, что истекало из его высшей власти. Сам папа обязался оказывать помощь и поддержку королю и его приверженцам во всех законных делах.
Так закончилась злосчастная борьба, которая ввергла Германию в бедствия пятидесятилетней гражданской войны, а Италию превратила в мишень неоднократных военных нападений. Однако ни Каликсту, ни Генриху не дано было пережить этот конкордат, заключенный в Вормсе. Папа умер в 1124 году, король же - в мае следующего года.
Другие
события двенадцатого столетия для нас не имеют большого значения. Основными
знамениями того времени были крестовые походы и их последствия. Потому мы ограничимся
кратким освещением жизни и деятельности некоторых выдающихся людей того
времени, людей, с именами которых мы и ныне хорошо знакомы и история которых
вводит нас в тайны и мрак монастырской жизни. Именно история таких отдельных
людей дает нам возможность глубоко проникнуть во всеобщее состояние религии,
литературы и нравственности их времени.
Знаменитейший из этих людей - уже не раз упомянутый „праведный Бернар, аббат из Клерво" (аббатство в восточной Франции). Его рассматривают как важнейшего защитника римско-католической церкви со дней Иеронима, Амвросия, Августина, Григория. Полета лет подряд он был руководящей и правящей главой христианства, оракулом по всей Европе. Его авторитет был выше авторитета папы. „Он был, - пишет один из составителей его биографии, - средоточием, вокруг которого развивались все великие события истории христианства, от него исходила инициатива, которая оживляла латинское христианство и управляла им, вокруг него объединялись религиозные взгляды людей. Он равно главенствовал как в монашеской жизни, так и в советах мировых правителей и в советах церквей своего времени. Ему принадлежит слава опровержения Абеляра и подавления опасного учения Арнольда из Брешиа."
Бернар
был сыном знатных родителей из Бургундии. Его отец, Тесселин, был отважным
рыцарем и, по господствующим тогда понятиям, весьма праведным человеком. Его
мать также была из знатного рода и являлась образцом кротости и любви. Бернар,
их третий сын, появился на свет в Фонтене, вблизи Дижона, в 1091 году. С
детства он был вдумчивым и имел глубокую склонность к уединенным наблюдениям
и исследованиям. Его праведная мать умерла, когда он был еще молод, она
оставила шесть сыновей и одну дочь. В это время перед Бернаром стоял вопрос
выбора профессии. Конечно же, у него не было большого выбора, он должен был
избрать из двух одно: либо посвятить себя рыцарскому сословию, либо стать
монахом. Бернар недолго медлил, его склонность к созерцательности, к
углубленности в себя решили его выбор, он ревностно ухватился за монашество. Он
вступил в монастырь в Цитаксе, когда ему было двадцать три года. Его братья и
сестра вначале не были согласны с ним. Его отец и два брата: Гвидо и Жерар, как
воины, состояли на военной службе герцога Бургундии и помогали ему в
междоусобных войнах. Однако влияние Бернара было настолько велико, что он
постепенно всех своих братьев и сестру склонил дать обет воздержания. Уже
вскоре после этого вся семья исчезла за монастырскими стенами.
В те времена единственным и истинным совершенством почиталась уединенная, замкнутая в келье монастыря жизнь с фанатической религиозной ревностью. Сами праведные верующие люди, такие как Бернар, в отношении истинного характера христианства были поражены слепотой. Едва можно поверить, насколько невежественны в вопросах истины спасения были выдающиеся, самые блистательные умы того времени! Уход от мира в поисках уединенных пустынных мест, упражнения в покаяниях, умерщвление плоти через самобичевание считались единственно верным путем в небо. Мнимые заслуги монашеской жизни почитались основой для доступа в Царство вечной славы. Чем искреннее и серьезнее думал какой-либо монах об этом, тем ревностнее и усерднее он истязал самого себя, возлагая на себя всякого рода лишения и мучения. Чем дальше он удалялся от людей, чем с большим усердием избегал общения с ними, тем ближе, как он верил, приближался к Богу. Величина его страданий и лишений составляли масштаб его святости. Все человеческие чувства и склонности должны были быть уничтожены, все отношения с обществом, все родственные связи должны были быть разорваны. Молитвы и истязания, истязания и молитвы с утра до позднего вечера были единственным занятием святой жизни.
Здесь
мы находим шедевр дьявольской хитрости, ужаснейший обман преисподней. Дорогой
читатель, да будет твоим единственным путеводителем Святое Слово Божие и будь
уверен в том, что все верующие в Господа Иисуса Христа уже сейчас спасены, а
не будут спасены в каком-то будущем, и что все истинные верующие призваны
иметь силу вверенного им Божеского естества и силу Святого Духа на всякое
доброе дело.
Стефан Хардинг, англичанин по происхождению родом из Шерборна, был аббатом цистерцианского монастыря в Цитаксе. Там действовали введенные Венедиктом строгие правила ордена, которые то тут, то там были доведены до крайности. В числе других было то, что монахи в Цитаксе должны были довольствоваться одноразовым питанием в сутки и то только в том случае, если они проработали двенадцать часов. Их трапеза была всеобщей и до крайности простой. Мясо, рыбу или яйца они никогда не ели, лишь изредка они принимали молоко.
Для желающих вступить в орден был заведен обычай, чтобы он ждал четыре дня, прежде чем будет допущен в присутствие собравшихся монахов для чтения главы.*
* Изначально для вступления в какую-либо религиозную общину необходимо было прочитать в свидетельство главу из Библии или из сводов правил ордена. Позднее такое свидетельство было перенесено также и на помещения, где происходили собрания. (Прим, переводчика)
Когда это было сделано, то просящий зачисления в орден становился на колени, аббат же спрашивал о его желании. „Божье милосердие и ваше!" - гласил ответ. Тогда аббат просил его встать, затем излагал перед ним строгие правила монастырской жизни и вторично спрашивал, что предпочитает он делать. Если вступающий заявлял, что намерен принять все условия, то аббат заключал: „Бог хочет доброе дело, которое Он начал в тебе, довести до конца." Эта церемония повторялась три дня подряд, и только тогда новичок из гостиной переводился в келью послушника. С этого момента начинался год испытания.
Во времена испытания Бернара обычным монастырским правилом было такое: в два часа раздавался звон большого монастырского колокола. Тотчас поднимались монахи со своих жестких лежанок и спешили по темным проходам монастыря в торжественном молчании в церковь. Одна-единственная маленькая лампа, висящая под сводом, распространяла вокруг себя слабый мерцающий свет, достаточный лишь для того, чтобы пройти по зданию. После молитвы или же богослужения монахи возвращались обратно в свои кельи, чтобы после краткого отдыха вновь присоединиться к утренней мессе, которая длилась примерно два часа. Затем начинались различные религиозные упражнения и служения, и длилось это до девяти часов. Затем начиналась работа в поле монастыря. В два часа дня принималась скудная трапеза. При наступлении сумерек вечерний звон колокола сзывал обитателей монастыря на вечернее богослужение. Зимой в шесть часов, а летом в восемь день заканчивался всеобщей молитвой и все отправлялись на покой.
Однако как бы строги и жестки ни были, по нашему мнению,
эти распорядки, они все же далеко не удовлетворяли ревность Бернара и его
помыслы, направленные на умерщвление плоти. Он проводил свое время в
созерцательном уединении и самообучении. Время, уделенное на сон, он считал
потерянным. Он утверждал, что спящий человек подобен мертвому, так что спящие перед Богом подобны мертвым. С большим усердием он
читал Священное Писание и стремился претворить в жизнь в своем представлении совершенное,
подобное ангельскому, служение Богу. Его помыслы настолько были отрешены от
внешнего мира, от общения с ним, что, казалось, он был абсолютно мертв для всех внешних впечатлений. Его глаза не замечали,
есть ли потолок над его кельей или нет, освещалась ли она через три окна или
только через одно. Он лишился способности чувствовать вкус пищи, которую
принимал, он уже не знал, приятен ли вкус какой-либо пищи или противен. Он мог пить
елей, не отличая его от воды. И все это делал бедный, заблудший человек,
который, в чем мы ничуть не сомневаемся, уже был спасен через благодать, чтобы
получить спасение. Можно сказать, что он никогда не был доволен собой. Он
обыкновенно говорил о себе, как о начинающем. Другие могли почитать его
святость совершенной, но он считал себя стоящим в начале пути к святости.
Когда год испытания Бернара истек, он принял на себя
монашеский обет. Эта церемония всегда проводилась с величайшей
торжественностью, ничто, что должно было бы возвысить впечатление важности
совершаемого не оставлялось без внимания. Послушник был вызван на капитул и вначале,
представ перед обитателями монастыря, отдавал распоряжения относительно
имущества, еще принадлежащего ему. Затем ему остригали голову, и пономарь сжигал
остриженные волосы в специальной, предназначенной для этого чаше. Затем
послушник подходил к подножию восседания старейшин,
прочитывал формулу обета, осенял себя знамением креста, и в согнутом состоянии
приближался к алтарю.
Положив на правую сторону алтаря свою формулу-клятву и
поцеловав сам алтарь, в таком же согбенном состоянии он возвращался назад к
ногам пресвитерства. Аббат, стоящий на другой
стороне алтаря, брал пергамент с клятвой и пока
послушник лежал ниц, упираясь на колени и руки, молил о прощении и трижды повторял: „О,
Господь, прими меня!" Все собравшиеся восклицали: „Глория, патри!" (Да славится Отец!), запевала громким голосом
подхватывал псалом „Будь милостив ко мне, о
Боже!" Попеременно это исполнялось двумя хорами. Во время пения послушник
падал на колени перед аббатом, затем перед приором (настоятелем католического
монастыря), затем персонально перед всяким членом братства, даже перед
больными, если таковые присутствовали там. В конце пения аббат, держа в руке посох,
подходил ко все еще простертому на земле новому брату
ордена и повелевал ему встать. Освящалась монашеская ряса окроплением святой
водой, затем новый монах снимал с себя мирскую одежду и облачался в монашескую рясу.
Эту церемонию аббат проводил также собственноручно. Торжество заканчивалось
пением так называемого „кредо". Новопринятый
брат с того времени занимал свое место в хоре.
Вступление Бернара и его родных в монастырь в Цитаксе произвело в истории этого монастыря великую перемену. Небольшой монастырь быстро завоевал всеобщее признание, и его кельи переполнились воспитанниками. Вскоре потребовалось изыскивать средства на постройку второго монастыря. Стефан, генерал ордена цистерцианцев Франции, усмотрел в Бернаре главу для нового монастыря. Двенадцать монахов с их молодым аббатом собрались в монастырской церкви в Цитаксе. Стефан передал Бернару крест и в торжественной обстановке поставил его во главе небольшой общины монастыря.
Отойдя примерно на сто сорок километров к северу, они достигли долины Шампань, так называемой „полынной долины." Позднее она была переименована в Клерво, то есть „Приветливая долина". Вначале она являла собой печальную картину глуши. Долгое время маленькое общество вынуждено было терпеть многие лишения. Возведенное их руками небольшое жилище предохраняло их только от дождя и ветров, от холода и жары, аскеты были вынуждены жить, питаясь листьями бука, орехами, кореньями и сырыми злаками, пока Господь в Своем милосердии не склонил сердца окружающих их людей принести им продукты питания. Монахи приписали эту неожиданную помощь праведности, молитвам и пророческим видениям святого Бернара. Бедные, заблудшие люди не думали о том, что это был Хранитель всех людей, Который в Своей великой благодати спас их от голодной смерти.
Когда
епископ из Шалона, Вильгельм из Шампеакса, услышал, что жизнь Бернара
вследствие его неслыханного аскетизма в опасности, то он направился в Клерво, и
его усилиями удалось перевести Бернара на год в другие обстоятельства. Епископ
принудил его принимать лучшее питание и давать измученному телу потребный
покой. Таким образом он спас его от медленной, но неминуемой смерти, неосознанного
самоубийства. В позднейшие годы сам Бернар высказал свое несогласие с таким
широко распространенным самоистязанием.
К этому времени слава и влияние Бернара поднялись на неслыханную высоту. Его здоровье вследствие постоянного умерщвления плоти и упражнений в покаянии настолько пострадало, что он уже не мог трудиться в поле со своими братьями. Тогда перо его стало весьма усердным, и его серьезные и ораторски-красноречивые проповеди повсеместно производили глубочайшее впечатление. Его изможденное лицо, исхудалое тело и телесная немощь были редкой противоположностью его зычному голосу, неудержимому потоку красноречия и пламенности его проповеди. Как только становилось известным, что он намеревается произносить проповедь там или тут, то в это место толпами стремились мужчины и женщины, матери с сыновьями, друзья изо всех окрестных мест, чтобы послушать впечатляющие проповеди святого аббата, так как они боялись пропустить его речи, лишиться возможности попасть в монастырь. Его слава как блестящего проповедника и истолкователя Священного Писания быстро распространилась во всем христианстве, и весь мир начал рассматривать впечатление, которое производили его выступления, как великую силу Божью и его самого как чудотворца.
Новый монастырь вскоре наполнился желающими быть принятыми. В невероятно краткое время в нем уже стало семьсот человек. Потребовались новые поселения, началось их строительство. Благодаря неутомимой деятельности Бернара вставали все новые и новые монастыри на месте шестидесяти старых монастырей. Они были построены во Франции, в Германии, Англии, Испании и в большинстве стран запада, все их обитатели смотрели на их основателя с суеверным почтением и любовью. Клерво было превращено в открытое, всеми признанное место суда, куда могли обращаться все без платы, и, как рассказывают, никто не жаловался на решение суда, будь он обвинен или оправдан. Бернар умел судить всех одинаково, несмотря на классы и сословия, и тем производил приятное впечатление на всякого рода людей. Его приверженцы соревновались между собой, распространяя повсеместно известия о множестве чудес, которые происходили от его рук или молитв, до тех пор, пока, наконец, каждый его поступок начал почитаться за чудо и каждое его слово - за пророчество. Евангелия не содержали столько великих чудес, сколько история жизни Бернара. Он исцелял больного своим прикосновением; хлеб, который он благословлял, производил сверхъестественное действие; слепой вновь прозрел лишь потому, что встал на то место, которое только что оставил святой, и много подобного.
Кто незнаком с духом и обычаями средневековых времен, тому кажется почти невероятным, чтобы такое множество народа могло верить подобным чудесам. Однако именно это более всего свидетельствует об образе мыслей и духовном развитии тех времен. Подобные безумные рассказы и явные басни воспринимались как непосредственные Божьи откровения. Следствием этого было то, что даже истинные верующие отложили в сторону Слово Божие, которое является единственным путеводителем в вере и хождении, и обратили свой слух к лжесвидетельствам и измышлениям человекоубийцы - дьявола. Бернар, вне сомнения, был отличнейшим, одареннейшим человеком, однако и он был дитя своего времени. И он вместе с другими верил, что Бог совершает через него чудеса.
Чрезвычайно
огромное влияние монашеской системы на всех людей объясняет легкость, с которой
верили в те мрачные времена, всему что бы ни сказал монах, особенно если это
было взаимосвязано с добром и злом, с небом и адом. Серебряные звоны
монастырских колоколов напоминали мирским жителям, какими воинствующими
рыцарями и оруженосцами небесной истины являются монахи. Вдали от мирских
стремлений, в тишине уединения монастыри казались недосягаемо святыми.
Правители, путешественники и нищие имели равное право стучаться в двери, прося
ночлега в святых кельях. Торжественные песнопения хора, которые разносились в
тишине ночи или ранним утром, властно действовали на религиозные чувства
слушателей, вызывая в них святой трепет и благоговение. Можем ли мы удивляться
тому, что монастырь рассматривался как врата в небо, а его обитатели, как
служители Всевышнего. И чтобы быть правдивыми, мы должны признать, что
монастыри во времена феодализма были большой помощью для бедных простых людей,
не говоря уже о нищих.
Прежде чем мы закончим рассмотрение данной темы, вероятно, не худо нам обратить наше внимание на то, как выглядели монастыри во дни Бернара и что с ними сталось после его смерти. Большинство старых монастырей разбогатело. Последствия не заставили себя ждать. В некоторых из них наказание было предано забвению, клятвы бедности были забыты, послушанию аббатам или приорам уже мало
уделялось внимания.
Принадлежащая монастырю земля была удобрена и превращена в плодородную,
и монахи предавались праздной жизни, поскольку им ничего не оставалось, кроме
как вкушать плоды неутомимого труда их предшественников. Однако „кто идет по
следам празднолюбцев, тот скудоумен" (Прит. 12,11). Безнравственность и
распри всякого рода вскоре всплыли на поверхность. Та глубокая, серьезная
праведность, на упражнение в которой не хватало целых суток, совершенно
исчезла. Монастырские установления, которые ранее исполнялись со всем
смиренномудрием, были пренебрегаемы. На место жития в бедности и
самоотречении, в смиренном послушании, в неутомимой ревности поисков новых
упражнений покаяния заступило стремление к богатству, к благополучию и славе, к
внешней показной святости, к мирской власти и положению. На место камышовых
шалашей и высеченных в скалах укрытий аскетов поднялись великолепные
монастырские здания. На месте низеньких деревянный церквушек возвысились
просторные великолепные роскошные аббатства. Где ранее были жалкие кустарники и
дикий вереск, там теперь высокие деревья тянулись к небу, радуя взор
великолепными кронами, в сени которых сластолюбивые и праздные монахи находили
приятную прохладу. Болотные места превратились в пышные луга и в плодородные
пашни. Дикие горные потоки преградили плотины, в тихих больших прудах уже
плавало множество рыб. Наибольшая
перемена, однако, произошла с самим приором, или аббатом монастыря. Кто знал
его раньше, теперь уже не узнавал. Раньше это был смиренный человек, с бледным
озабоченным выражением лица, босой, препоясавший свою грубую ветхую одежду веревкой,
теперь же он смотрел свысока, облаченный в богатое парадное одеяние, большой
серебряный крест украшал его грудь, и он гордо восседал среди правителей
государства. Так обстояли дела в большинстве монастырей, когда Бернар посвятил
себя монашеству. Его имя означало совершенно другой период в истории
монашества, его сущности. Мужчины из всех классов и сословий стекались к нему,
желая быть принятыми в цистерцианский орден, несмотря на чрезмерно строгую
дисциплину и порядки в нем. Однако, как бы ни были велики власть и авторитет
Бернара, он все же не смог предотвратить возникновение зависти и непристойных
распрей между старым орденом и новым, цистерцианским. Особенно воинствовал
знаменитый монастырь в Клуни, единственное местопребывание Гильдебранда, который
завистливым оком смотрел на быстрое восхождение и расцвет ордена, руководимого
Бернаром.
Великая распря между двумя одновременно правящими папами оторвала святого Бернара против его воли от его укромного уединения и ввергла его в дела мирские. Когда папа Гонорий Второй находился на смертном одре, Петр Леонис, кардинал папы, внук иудейского ростовщика, сделал попытку взойти на папский престол. Но когда умирающий папа был поднесен к окну комнаты, в которой он умирал, чтобы народ еще смог посмотреть на него, пока он жив, Петр со своими друзьями на мгновение отступил. Другая партия, которая решила не допустить избрания Петра, как только папа умер, объявила известного кардинала Григория, Иннокентия Второго, первосвященником над христианским миром. Партия же Петра избрала своего лидера папой, облекла его знаками папского достоинства и объявила его под именем Анаклета Второго как подлинного наместника Христа. Что за картина развращения, охватившего высшие эшелоны руководства католического христианства! Число пап того столетия, чье поведение не было бы шокирующим, весьма мало, о их духовной жизни нечего сказать.
Рим, арена бесконечных распрей и борьбы, снова оказался во власти двух непримиримых военных лагерей. За обоюдными угрозами и проклятиями последовала кровопролитная битва. Как рассказывают, битву начал Анаклет, осадив город церкви святого Петра во главе наемного войска. Он проложил себе дорогу во святое святых, взял распятие, все драгоценные предметы, сокровища из золота, серебра и драгоценных камней. Это богатство склонило большинство выступить на его стороне. Поскольку он еще, кроме этого, был богатым человеком, он мог щедро оплачивать своих приверженцев. Все церкви Рима одна за другой впали во власть хищного Анаклета. Иннокентий быстро сообразил, что в таких обстоятельствах для него нет надежного места в столице. Он решил бежать, хотя бегство было сопряжено со многими трудностями. Ему все же удалось со своими друзьями бежать на двух галерах и благополучно достичь гавани Пиза. Оттуда он отправился во Францию и был принят с распростертыми объятиями монахами из Клуни и Клерво.
Бернар
близко к сердцу принял дело Иннокентия. Ревность погнала его из тишины кельи.
Он ходил от графа к графу, от правителя к правителю, из монастыря в монастырь,
и не успокоился до тех пор, пока не удостоверился, что Иннокентий был признан
папой королями Англии, Франции, Испании и немецким кесарем Лотаром, а также
высшим духовенством всех монастырей в названных странах. Однако сильный герцог
Рогер из Сицилии был на стороне Анаклета, и это препятствовало Иннокентию
возвратиться в Рим. На помощь обеим партиям пришла смерть. Анаклет умер в
своей неприступной крепости в Энгельсбурге в январе 1138 года, после восьми лет
борьбы против своих бесчисленных врагов. Иннокентий в сопровождении Бернара
возвратился в Рим в мае того же года и был всеми принят и признан как законный
папа.
Иннокентий, отныне бесспорный правитель Рима, созвал всеобщий собор в Латеране. Ни Рим, ни какой-либо другой город не видел такого множества собравшихся. Тысячи епископов и бесчисленное множество носителей духовных санов последовали призыву их высшего пастора. Выступления и постановления на соборе дают нам картину того, как выглядело христианство тех дней. Главным предметом переговоров было утверждение авторитета и власти папы как ленного правителя. Иннокентий объявил: „Так же истинно, как Рим есть столица всего мира, откуда исходит всякая земная власть, так и папский престол есть источник всякого церковного господства и достоинства. Всякая духовная должность, всякое подобное достоинство должно быть рассматриваемо как полученный из рук папы ленный дар престола святого Петра, а потому каждый должен находиться в подчинении ему, как высшему блюстителю душ."
Как обычно в таких обстоятельствах, Иннокентий объявил директивы своего противника Анаклета ничтожными и ничего не значащими. Сам Анаклет был предан анафеме и прелаты, избранные им, были смещены. Они должны были явиться в полном облачении пред судейским престолом папы. После того, как он осыпал их упреками, он вырывал из их рук пастырский жезл, срывал с них палию и отнимал кольцо. Затем, как будто возлагая венец на постыднейшее лицемерие, на этих людей снова возлагали „всеоружие Божие", таким образом, с новой силой утверждая окончание вражды и распрей.
Что однако вызывает у нас большой интерес, так это канон, принятый на этом знаменитом соборе против одного класса людей, который займет наше внимание на некоторое время. Он гласил: „Мы от имени собора церквей проклинаем всех тех, как еретиков, которые под видом внешней праведности отвергают причастие к телу и крови Христа, крещение детей, пресвитерство и так далее." Проклятие и появление таких людей, против кого было направлено оно, было робким предвозвестником великой борьбы за религиозную свободу, которая нашла свое воплощение в реформации.
Последние
годы Иннокентия Второго, несмотря на утверждение им так называемого окончания
вражды и распрей, были бесконечной вереницей войн. Он сам лично стал во главе
своего войска и пошел войной на Рогера из Сицилии, единственного союзника
Анаклета. Однако исход войны был скорбным: Иннокентий попал в руки норманнов.
Они же, полные благоговения перед святым пленником, склонили свои колени перед
ним, получили его благословение и отпустили его в полной сохранности назад
домой. Однако конец его был близок, вскоре он должен был предстать пред
престолом Судьи всей земли, чтобы получить по делам своим. Он испустил дух 24
сентября 1143 года во время народного мятежа. На папский престол взошел Целестин
Второй.
Незадолго до смерти Иннокентия Бернар снова был оторван от своего уединения и появился еще однажды в Клерво. Здесь он в лице Пьера Абеляра нашел врага церкви и боролся против него. В этот раз борьба возникла на почве духовного течения того времени и означала совершенно новый отрезок времени в истории церкви, литературы, интеллектуальной и государственной свободы. Большинство из наших читателей помнят, что ученость греков и римлян, познания, изложенные в их книгах, были полностью уничтожены варварами в пятом столетии. Из так называемой литературы древности было найдено весьма малое количество, лишь небольшой остаток, когда на старых развалинах Рима стали строить новое государство. В течение более чем пяти веков царило великое невежество. Малые знания, которые все же уцелели от всеобщего истребления, находились во власти духовенства. Однако в те времена ему не позволялось общаться с мирской ученостью. Тем не менее некоторые монахи, особенно из ордена бенедиктинцев, занимались собранием и классификацией древних манускриптов. „Мы не должны забывать, - пишет Галлам в своем труде относительно европейской литературы средневековья, - что без этих мужей мы не имели бы никаких вестей о литературе древности. Если бы они были менее упрямы в порядках их латинской церкви, в вульгате (латинский перевод Библии), а также не так твердо держались бы преданий отцов церкви, то было бы довольно сомнительно, не были бы ли потеряны все грамматические познания в древнем языке. Хотя среди них и были нередки случаи грубого невежества, сохранялось живое течение истинных знаний и исследований, хотя и довольно вялое и медлительное. Обстоятельства, в которых они находились, весьма благоприятствовали тому, чтобы сохранять латинский шрифт, на котором были запечатлены правила веры, уставы церкви и другие важные постановления, а также вело переписку духовенство."
Среди этих монахов были люди разной одаренности и самых противоречивых характеров. В то время, как большинство из них было неграмотно, лениво, инертно, другие были исполнены деятельного и проницательного духа, они смотрели, как бы разрушить границы католического учения, но не могли подчинить себя власти пресвитерства. Из монастырей выходили реформаторы и протестанты. Еще задолго до времен Лютера вновь и вновь поднимались духовные революции против римской системы учения, во главе которых всегда стоял монах. Обратим внимание читателей на Готшалька, бесстрашного сторонника учения о предопределении Божьем и о его ученом противнике Иоанне Скотте. Во второй половине века мы встречаем прославленные имена Ланфранка, Ансельма и Беренгара. Благодаря деятельности этих и многих других выдающихся учителей духовная жизнь получила новый импульс. К этому времени древние епископские учебные заведения мало-помалу превратились во всеобщие учебные заведения, из которых позднее вышли наши университеты. Это оживление, последовавшее после продолжительного равнодушия и лени, побудило многих обратиться к учебе и присоединиться к учебным заведениям, подобно людям, долгое время пренебрегавшим вкушать от плода дерева познания и тем с большим аппетитом обратившимся к нему. Это была реакция на авторитет учености церкви, которая показала людям, что впредь возможно и им обучаться и постигать тайны.
Пьер Абеляр был весьма смелым и широко популярным в народе учителем диалектики, потому по своему человеческому интеллекту мог отличать истину от заблуждения. Он родился в 1079 году вблизи г. Нанта, в местечке Бретань (провинция во Франции). Его отец Беренгар был господином замка Ле-Паллет. Хотя Пьер был старшим сыном, с самого раннего возраста он проявил склонность скорее к словопрениям и диспутам, чем к военным игрищам, и решил уступить фамильное наследство своим братьям, а себя самого посвятить обучению. Вначале он обучался у Роскеллина, а затем стал учеником Вильгельма, главного диакона Парижа, и Ансельма, учителя богословия из Лиона. Мы, однако, не имеем возможности подробно проследить за долгой и интересной историей этого выдающегося человека. Его жизнь представляет собой вереницу триумфальных побед, а также грехов и бедствий всякого рода. Наконец, он пал жертвой римской церкви из-за богословия, которое он представлял и которое ставило под угрозу католицизм. Он был первым теологом, не имеющим сана священника. Куда бы он ни приходил, туда собирались последователи его учения. Отовсюду стекалось множество людей, чтобы иметь возможность послушать речь Абеляра. Предпринимались нелегкие и стоящие немалых затрат путешествия, чтобы только увидеть и послушать прославленного оратора. Его красноречие было настолько блестящим, что никто не мог равняться с ним. Если какой-либо смельчак решался выступить против него, то Абеляр так умел поразить его неотразимыми доводами, так приводил его в замешательство, что оппонент умолкал и бесславно выбывал из борьбы.
Абеляр
писал и произносил доклады о многих в высшей степени важных вопросах. И все же
в отношении основополагающих учений христианства он был далек от истины. Слава
о его неуязвимости разнеслась по всей Европе, наконец, никто уже не
осмеливался выступить против этого великана ереси в защиту истины и правильной
веры. В конце концов пришлось ему обратиться к Бернару из Клерво. ,Письмо
аббата из города Тирри побудило праведника еще
однажды выступить
публично. В 1140
году произошла ; встреча
духовенства и ученых на Сене. Сам король Франции
с множеством епископов и
духовенства присутствовал там. Абеляр был окружен своими учениками, под
предводительством Бернара находились только двое или трое монахов. Один
обращался к рассудку одиночек, другой воспламенял , сердца и страсти всякого
рода. Один был поддерживаем восхищенными, другой поклонниками. При таких обстоятельствах
Абеляр не имел никакой перспективы на добрый конец своего дела. Он очень быстро
почувствовал это и потому, к изумлению всех, не дожидаясь, пока прочтут все
Спорные места из его трудов, заявил: „Я отказываюсь слушать это далее и не буду
отвечать ни на какие вопросы, я апеллирую к Риму." С этими словами он
покинул собрание. Чтобы изъяснить этот неожиданный поступок, некоторые
полагали, взирая на множество враждебных оппонентов, приведших в замешательство
непоколебимо отважного человека, требуя от него доказательств и объяснений, что
его жизнь была под угрозой. Когда позднее он услышал, что весть о собрании на
Сене достигла Рима и что папа осудил его, то в своем стеснении он обратился к
Петру „досточтимому", аббату из Клуни, который предоставил ему место в
своем монастыре из сострадания, хотя отвергал его учение. Абеляр вкушал целых
два года дружелюбное гостеприимство аббата. Но его гордый дух был раздавлен.
После того, как он смирился перед своими церковными судьями и покаялся, он
закончил свою бурную жизнь в 1142 году. Его аксиомы, однако, глубоко укоренились
во многих его учениках, которые продолжили его учение. Один из них, знаменитый
Арнольд, заслуживает особенного внимания.
Хотя Арнольд был учеником и верным последователем Абеляра, все же нам достоверно известно, что он был человеком, совершенно отличным от своего учителя. У нас есть основание отнести его к истинным христианам. Он владел многими особенностями настоящего реформатора, и все же он жил в те времена, которые еще не созрели для реформации. Кроме того, он много времени отводил внешней политике и был великим поклонником древней римской республики, будто бы она была употребляема Самим Богом для основания и реформации Его церкви. Ему выпала честь принять мученическую смерть, но не столько за его наставления и призывы покориться Христу и Слову Божьему, сколько за его выступления за гражданскую свободу. Тем не менее он заслуживает нашего внимания и благодарности, как один из самых первых, посеявших семя реформации.
Арнольд был родом из Брешиа в Ломбардии. Родился, по всей вероятности, в 1105 году. В раннем возрасте он отошел от мирского духовенства, сделался монахом и без всякой пощады начал обличать растление духовенства и монашества. По всей видимости, он был убежден, что Сам Бог предопределил ему обличать духовенство и выступать против гордости, омирщвления, морального растления священства. Для исполнения этой миссии он прилагал все свои силы и не страшился касаться личности самого папы, почитаемого святым и безгрешным. Одаренный великолепным красноречием и чрезвычайно действующей живой силой слова, повсюду, где бы он ни проповедовал, он приводил народ в движение. Бернар говорит о нем: „Его слова маслянистее елея и острее меча." Целью, которую он преследовал, было отделение церкви от государства. Великолепные папские здания и строения, священство, которое невероятно разрослось со дней Константина и во время Григория Седьмого присвоило себе право владычествовать над всеми странами земли и многие ленные поместья объявило собственностью тола Петра - эта пагубная система, по утверждению Арнольда, должна была быть уничтожена и сметена с лица земли. При этом он брал на себя смелость толковать выдержку из Евангелия: „Царство Мое не от мира сего" - без всякого духовного понимания, что многие за ним делали тоже самое. „Служители Евангелия,- заявлял он,- не должны владеть иной властью, кроме как единственно пасти стадо Христово, и не иметь никакого иного богатства, кроме как жить от десятины и добровольных даров верующих." Растление и многие распри внутри церкви, по его мнению, были следствием, в основном, чрезмерного богатства папства, :скопов и пресвитеров.
Никто
не сможет отрицать того, что в словах Арнольда содержится много истин. Однако,
к сожалению, к учению кроткого и смиренного духом Иисуса Христа он примешивал,
что весьма печально, древнеримские принципы свободы. В его личности уживались
аскетизм монаха и пламенная энергия республиканца со смелыми новациями. „Если
бедность, - так обычно аргументировал он, - была частью и лей Христа и
апостолов, и если единственно истинное и вое подобие апостолов и Христа можно
найти в постящихся, изнуренных трудом, облаченных в отрепье монахах с бледными
щеками и глубоко впавшими в глазницы свои :азами, то как далеко удалились от
апостолов, от Самого Христа господа епископы, рыцарствующие аббаты,
облекающиеся в пурпур и багряницу, с серебряными шпорами на ногах, разъезжающие
по городу на породистых конях, со сбруей из золота и украшениями с драгоценными
камнями с такой гордостью и великолепием, которые приличествуют только
царю!" Соответственно этому он учил народ, говоря; „Мирские властители да
владеют их собственным источником славы и богатства, но источники всех
владений церквей, земельные угодья монастырей и царственные права пап и
епископов должны быть ликвидированы."
Жители Брешиа с большим одобрением внимали этим новым и опасным учениям. Перед их глазами Арнольд раскрывал неприглядную картину истории церкви. Весь город впал в волнение. Есть ли тут что удивительное в том, что все население города Брешиа с жадностью ловило речи о том, что богатства духовенства должны быть возвращены мирянам и что впредь их духовные пастыри должны жить от доброхотных даров их паствы? Конечно же, от него требовались в высшей степени бесстрашие и смелость, чтобы обращаться с такими словами к невежественному и утопающему в суевериях народу! Однако Арнольд как бы для того и был призван, он был человеком именно для такого предприятия! Морально чистый, беспорочного жизненного хождения, превозносящийся над всяким сомнением правильной твердой верой, любимый и ублажаемый народом, смелого, бесстрашного характера и пламенного красноречия, он всех увлекал за собой. Как уже отмечалось ранее, он ставил целью низложение власти пресвитерства и мирского господства папства. Простой монах в одиночку осмелился бесстрашно поднять свою руку на великую папскую систему и на какое-то мгновение пошатнул ее основание. Папа был изгнан со своего трона, провозглашена республика, водружены знамена свободы, провозглашено отделение власти духовной от мирской, смещено пресвитерство. Арнольд поспешил в Рим во главе народной партии. Однако воодушевление римского гражданства вскоре испарилось. Не было твердого единства - основного условия для успешного осуществления предприятия. Почва для посева семян свободы и их мощных всходов была еще недостаточно подготовлена. Мера грехов системы антихриста была еще недостаточно полной, Иезавель еще не насытилась кровью святых Божьих. Миллионы еще должны были погибнуть, пока она получила бы смертельную рану.
Арнольд
увидел, что в Италии жизнь его подвергается опасности. Он убедился, что ярость
и гнев священства гораздо сильнее и продолжительнее, чем благосклонность народа.
Он пересек Альпы и нашел в Цюрихе гостеприимное и безопасное убежище.
Предшественник знаменитого близнеца своего мог здесь проповедовать некоторое
время свободно, и простой народ долго после этого сохранял дух его учения.
Однако вскоре и тут он не мог уже оставаться. Такой опасный человек не должен
был быть оставлен в живых. Бернар следил за всеми его движениями с трусливой
озабоченностью. Он побуждал папу к строжайшей мере наказания и сам писал в
тоне недовольства и гнева к тем, кто предоставил Арнольду убежище и приют, и
предупреждал об опасности общаться с
еретиками. Епископа из Цюриха он осыпал тяжкими обвинениями за то, что тот
позволяет такому человеку осквернять территорию города. „Почему, - спрашивал он, - ты давным-давно
не изгнал Арнольда? Кто общается с преступником, тот и самого себя подвергает
подозрению. Кто оказывает милосердие находящемуся под проклятием папы,
восстает против папы, да и против Самого Господа Бога. Поэтому изгони от себя
этого человека, а лучше всего закуй его в цепи, чтобы он более не наносил
вреда!" С различными трудностями и приключениями Арнольд «возвратился в
Рим. Слабость тогдашнего папы и беспокойство в городе позволили ему пребывать
там еще некоторое время. Но как только на престол Петра взошел папа Адриан,
дни Арнольда были сочтены.
Новый папа, человек больших способностей, был уроженец Англии, единственный англичанин, который когда-либо восседал на папском троне. Вначале он был монахом монастыря г. Албана, но строгость его отца заставила его покинуть родину. После того он некоторое время путешествовал по континенту, с большим усердием и успехом изучал теологию и каноническое право, быстро восходя по духовным ступеням, он вскоре был под именем Адриана Четвертого облечен в высший духовный сан. Его английское имя было Никола Брейкспир.
Вскоре представился удобный случай схватить смелого реформатора. Король Фридрих Барбаросса находился на пути в Рим, чтобы принять корону из рук Адриана. Адриан послал к приближающемуся королю посольство из трех кардиналов с заданием, чтобы тот в награду за коронацию выдал Арнольда из Брешиа. Арнольд же находил себе убежище в компании некоторых благородных людей. Фридрих, в глазах которого Арнольд не имел большого значения, склонил его друзей выдать его папским посланникам. Поспешно возвратились они с ненавистным пленником обратно в Рим, не теряя ни малейшего времени, так как боялись, что сторонники и поклонники Арнольда попытаются вырвать из рук врагов любимого учителя и вождя. Церковь взяла на себя право вынесения приговора и немедленное приведение в исполнение казни бунтовщика, не затрудняя себя обращением к власти о мече правосудия. Прежде чем наступил следующий день, жадные языки разъяренного костра пожрали несчастную жертву папского честолюбия. Прах Арнольда был высыпан в Тибр, чтобы народ не собрал его останки и не почитал бы это за реликвию. Духовенство справляло триумф по поводу его смерти, но память о нем осталась в сердцах римлян живой, искра от его костра в течение столетия разгоралась все ярче и ярче, пока наконец не превратилась в огонь неугасимой силы.
Бернар,
сильный противник Абеляра и Арнольда, почил в мире в 1153 году в Клерво.
Святой, философ и реформатор Арнольд отошел в иной мир, предстал пред троном
вечной справедливости и неуязвимой святости, перед которым могут предстать
только омытые в крови Христа.
Эта встреча для истории церкви имеет небольшое значение, так что, собственно говоря, не заслуживает и внимания упоминанием об этом. Однако тогда случилось одно происшествие, которое, хотя и незначительное само по себе, еще раз с большой очевидностью показывает нам, каким духом было одержимо папство.
Послушная готовность выдать Арнольда не могла заглушить в недоверчивом духе Адриана подозрений относительно намерений Фридриха. Потребовались дальнейшие беседы, и только когда Барбаросса клятвенно обещал и заверил, что он ни в каком случае не желает причинить вреда да жизни, ни имуществу папы и его кардиналов, но, наоборот, желает защитить их, Адриан направился в лагерь немцев. Он был услужливо принят несколькими рыцарями и препровожден в шатер Барбароссы, который вышел ему навстречу. Адриан ждал, что Фридрих придержит его стремя, пока он будет сходить с лошади, и продолжал оставаться в седле. Однако он ждал напрасно, Фридрих не предпринимал никаких попыток к этому, и папа был вынужден сойти сам без его помощи. Это упущение оказать честь святейшей персоне и заместителю Христа было воспринято, как грубое оскорбление, и истолковано, как враждебное намерение. Вследствие этого некоторые кардиналы возвратились назад, бесстрашный Адриан, однако, остался, Фридрих защищал .себя от укоров папы в недостойном приеме тем, что не знал этого обычая, однако Адриан лишил его поцелуя мира до тех пор, пока тот не смирится и не принесет официального извинения. Гордый немец ответил, что вначале он должен созвать военный совет относительно этого вопроса. Последовал продолжительный совет. Адриан утверждал, что этот обычай существует уже со дней Константина Великого, Который придерживал стремя, пока папа Сильвестр сходил коня. Это утверждение было лживо, поскольку лишь пятьдесят лет тому назад впервые такая почесть была оказана те Конрадом, недостойным и мятежным сыном Генриха четвертого. Но когда дело касалось того, чтобы смирить короля и возвысить папу, для папской свиты ложь была непредосудительна. Всякие вымыслы были хороши, чтобы доказать, что обычай поддерживать стремя существует вот уже восемь веков, а потому не может быть мира между папой и королем, если тот противится оказать подобающую почесть последователю апостолов Петра и Павла. Фридрих, наконец, понял, да и его советники склонили его к тому, что должен удовлетворить требования папы. На следующий день, когда папа вновь приближался к его шатру, он вышел ему навстречу, взял его лошадь за узду и придержал стремя, пока тот сходил с седла. Внешне мир был будто бы восстановлен, и духовный отец отправился со своим послушным сыном в Рим, чтобы там совершить его коронацию.
После четырехлетнего правления, которое прошло в кровопролитных войнах, в 1159 году папа умер. Он готовился к открытому объявлению войны королю и был намерен предать его проклятию, но смерть положила конец этим распрям. Так жили большинство из этих мужей и так умирали в открытом неповиновении мирской власти. Фридрих Барбаросса, как нам известно, нашел свой конец во время третьего крестового похода. Он утонул в волнах Каликадны вблизи Тира.
Во время
правления Александра Третьего, способного и хитрого папы, возник острый
конфликт в Англии между Генрихом Вторым и архиепископом из Кентербери Томасом
Бекетом. В течение целого года вся Европа находилась в напряженном ожидании. В
основе своей он был схож с ожесточенным спором между Генрихом Четвертым и Григорием
Седьмым и протекал в еще большем ожесточении и ярости. Во всяком, случае конец
его был намного трагичнее. Со дней Константина не возникала еще такая стычка
между духовной и мирской властью, которая по своей ярости и силе превосходила
бы эту. Личный характер и положение обоих вождей вызывали всемирный интерес.
Это была не только личная ссора, ибо авторитет и престиж вождей,
ответственность подчиненных по отношению к ним, проникновение римской власти в
Англию стояли на повестке дня. Генрих, в чьих жилах текла подлинно нормандская
кровь, был решительно настроен не позволить ущемлять его царские права и
господствовать над своими подчиненными по законам и существующим обычаям
государства. Бекет, такой же ревностный и бесстрашный поборник церкви,
непреклонно и твердо держался того, что, по непогрешимым постановлениям Рима, пресвитерство представляет собой отдельную
привилегированную касту в человеческом обществе и должно подчиняться не мирским
судьям, а только своему духовному
судопроизводству.
Для нас сегодня
странно слышать, что исходящее из Шатикана распоряжение, предназначенное
изменить законы и обычаи страны, не только доводилось до слуха, но требовало
точного исполнения. Но в то время это было так. Сильные монархи
Европы покорно склонились перед волей папы. Римская система со всей своей надменностью была а
густым облаком суеверного благоговения, которое исключало всякое спокойное
рассуждение из-за страха перед вечной погибелью. Вначале пресвитеры и миряне в
Англии и Саксонии, которые занимались внешним управлением церкви, признавали
неограниченную власть за королем. Касалось ли дело собственности церкви или ее
прихода, авторитет короны по закону и обычаям страны был безграничен. Эдуард,
король англосаксов, заявлял духовенству, что они носят меч Петра, а он носит
меч Константина. О Вильгельме же Завоевателе его летописец повествует: „Во всех
вопросах, будь то церковного или мирского содержания, решение зависело от его
благоволения." Однако в течение двенадцатого столетия страна погрузилась в
плачевное состояние подчиненности римскому престолу.
Мы все же не
должны забывать, что, несмотря на антихристову поступь Рима, Бог в Своей
беспредельной благодати и всемогуществе употребил возрастающую власть
духовенства и великолепные монашеские учреждения в защиту и благословение
бедных земли. Он никогда не забывает бедных овец Своего стада! Да будет
благословенно Его Имя! Хотя вследствие завоевания Англии норманнами было
введено чуждое пресвитерство и рыцарство, все же низшие духовные должности в
большей степени занимали саксы, чей разговор и настроения были созвучны с
коренными жителями страны. Это давало им огромную силу над чужеземным множеством.
На них глядели, как на настоящих пастырей их стада и как на путеводителей и
утешителей скорбящих. На норманнов же с чуждым для них языком и обычаями
смотрели, как на захватчиков и разбойников, ненавидя их. За счет коренных
жителей страны Вильгельм Завоеватель содержал свою свиту и войско, которые помогали
ему завоевать новое государство, расточительнейшим образом награждая их
владениями и почетными званиями, чрезмерную тяжесть от чего вскоре испытали на
себе с лихвой коренные жители страны. Саксы все более и более превращались в
рабов и вассалов угнетателей. Ненависть между двумя весьма отличными нациями
неуклонно и быстро возрастала, становясь причиной многих жестоких военных
столкновений. В великой схватке между королем норманнов и высшим классом англичан
в первую очередь видны эти национальные противоречия.
После многих
неудачных попыток папе римскому все же удалось во время неспокойного правления
короля Стефана (1135-1154) ввести в Англии римское церковное право. Для
англичан это было совершенно новым делом. Грейнвуд об этих великих переменах в
английской церкви пишет: „Обнародование и принятие изидорианских декреталиев
изменило порядок и расстановку сил в церковной власти. Всякое исполнение
церковного управления было приписано духовенству или, что одно и то же,
римскому папству, как его главе. Авторитет государства во всяких вопросах,
которые касались мирской или духовной жизни пресвитеров, решительно
отвергался. Их преимущество было объявлено святым и неприкосновенным, их образ
действий никто не имел права обсуждать, кроме духовного руководства. Они не подлежали
мирскому суду или какому-либо штрафу. Всякое вмешательство правителя или
какой-либо мирской особы в назначение епископов, пресвитеров или духовных лиц
по приходу объявлялось симонией. Эти основополагающие принципы церковного
законодательства, хотя они лишь в немногих случаях исполнялись полностью, были
беспрекословно приняты духовенством Франции, Италии, Германии. В Нормандии
уже имело место полное разделение, миряне не знали иных церковных законов,
кроме тех, которые были установлены в государственной церкви при содействии и
согласии государственных регентов... Усилия поримски настроенных английских
епископов до завоевания страны были направлены на то, чтобы ввести важнейшие
положения изидорианских декреталиев, или, точнее сказать, собственность и
доходы церкви освободить от всякой Зависимости от короны и мирских порядков,
сделать духовенство неподсудным государственной власти...
В первом постановлении
Вильгельма Завоевателя не было ни малейшего намека относительно отделения духовенства
от мирского судопроизводства, тут и речи не могло быть о неподчинении
духовенства закону. Правда, преемники Вильгельма, как и он сам, искали золотую
середину и с 'Настороженностью и тревогой стремились найти с римским престолом
взаимопонимание, зачастую подвергая опасности неприкосновенность законов
страны и права короны. В ожесточенной борьбе между архиепископом Ансельмом из
Кентербери и Генрихом Первым король твердо и мужественно отстаивал свое
решающее право, которое должны были признать оба претендента, добивающиеся
папского звания, и духовенство его страны. И когда Ансельм без согласия короля
настаивал на том, чтобы Урбан Второй оказал почтение своему сопернику Клименту
Третьему и засвидетельствовал этим свое духовное послушание, то Генрих
напрямик сказал ему, „что ему неизвестен ни закон, ни какой-либо обычай, чтобы
подчиненный имел бы право без разрешения короля по своему выбору назначать папу
над королевством Англии, и что всякий, осмелившийся поднять руку на решение
этого вопроса, имел бы такое же право снять с его головы корону..."
„Борьба между
Генрихом и Ансельмом была продолжительной и жестокой. Епископ убежал в Рим.
Король тогда конфисковал владение епископства. Еще до отрегулирования конфликта
на английском побережье появился представитель папы и объявил себя посланником
римского двора, якобы уполномоченным папой всякою властью над всей Англией.
Однако король заявил, что не потерпит такого вмешательства чужеземного
правителя в ход обычных дел церковного правления в его стране. Уполномоченный
был вынужден покинуть страну, даже не увидев лица короля. Примерно через
пятнадцать лет тот же самый папа вновь попытался ввести своего посланника в
страну, однако результат был такой же. Третья попытка также не имела
успеха."
В 1135 году
умер Генрих Первый, на английский трон взошел Стефан, слабый, бесталантный
правитель. Во главе римской церкви в ту пору находился Александр Третий, весьма
лукавый и решительный папа. Он вновь послал в Англию своего уполномоченного.
Двери англиканской церкви приветливо распахнулись для достижения цели этого
мероприятия. Правда, синод, состоявшийся в Лондоне в присутствии папского
посланника, протестовал против чужеземного пресвитера, намеревающегося
поставить себя архиепископом, епископами, аббатами и всей собравшейся знати.
Однако протест остался бездейственным. Соответствующий времени и
обстоятельствам дух робости мало-помалу проник в английскую церковь. Невежество
народа, мирской характер духовенства, плачевное состояние по всей стране во
время правления Стефана предоставили римски настроенной партии благоприятную
возможность шаг за шагом ослаблять и уменьшать права короны и свободу
английской церкви. Норманнские епископы в те дни были более баронами, нежели
духовенством. Их пища были укрепленными замками, их подчиненными вооруженные
вассалы. Большинство из них не стеснялось лично носить оружие и принимать
участие в войнах со всеми их мерзостями и бесчинствами. Так обстояли дела в
английских церквях, таковы были духовные вожди, когда на трон в 1154 году
взошел Генрих Второй. Сопротивление Бекета по отношению к этому богатому,
сильному и властному правителю проливает яркий свет на мирское честолюбие Рима
более, чем в каком-либо прежнем конфликте.
О рождении и
происхождении Бекета нам ничего не известно.
Возможно, это преднамеренно замалчивалось, чтобы скрыть его происхождение из низшего
сословия. Некоторые утверждают, что он появился на свет в 1119 году. После
Дублина он продолжил свое учение в Лондоне и кончил его в Париже. Вскоре после
своего возвращения в Англию он был рекомендован с лучшей стороны Феобалду,
архиепископу из Кентербери, тот использовал его для ведения своих конторских
дел. Так Бекет вступил на путь славы и уважения. Феобалд видел в молодом короле
такого же противника для далеко идущих притязаний Рима, как и его решительный и
непреклонный дед, потому он желал подослать к Генриху такого человека, который
мог бы бороться против планов и целей короля. Проницательный архиепископ
вскоре обнаружил в
своем новом архидиаконе
не только великие способности в мирских делах, но и черты решительного и
притом преданного служителя церкви. Он убедился, что нашел точно подходящего
для своей цели человека, и по его рекомендации Бекет был возвышен до положения
канцлера Англии. Таким образом, он стал вторым человеком в государстве,
облеченным весьма великой властью, так что на любом приказе или постановлении
короля требовалось поставить печать и подпись Бекета. Наряду со вступлением в
такую высокую должность возникло такое церковное господство, когда канцлер
назначал всех королевских капелланов, которые не могли владеть епископством,
аббатством и приходом.
Благодаря
благоприятным обстоятельствам, гибкости характера, острому уму и
привлекательной внешности Бекет вскоре завоевал доверие и благосклонность
короля, который сделал его своим постоянным сопровождающим во всех развлечениях
и торжествах. В нелегких делах управления государством король получал немалую
пользу от мудрости и проницательного ума своего канцлера. Бекет был настоящим
дворецким и притом непревзойденным дипломатом в военных делах. Читателю может
показаться необычным, чтобы духовная личность, облеченная множеством церковных
санов, могла быть отважным, искусным военачальником. И все же это было так.
Некто описывает биографию Бекета: „В походе, который предпринял король Генрих,
чтобы утвердить свою власть над владениями графов из Тулузы, Бекет выступал во
главе семисот всадников, которые находились персонально в его распоряжении. Во
всех необычайных и рискованных мероприятиях он был впереди. Спустя несколько
времени он получил задание взять некоторые замки, хозяева которых восстали
против короля, и здесь он показал себя лично отважным и бесстрашным. Он возвратился
к Генриху во главе двенадцати тысяч рыцарей и четырех тысяч всадников, которых
он нанял и содержал за свой счет." Другой составитель истории отмечает:
„Кто сможет подсчитать, сколько крови и какие великие опустошения произвел
Бекет как главнокомандующий сильного воинства! Он брал укрепленные замки,
сравнивал города и села с землей, сжигал дома и все усадьбы, не выказывая даже
тени жалости. Против всех, восстающих на авторитет его господина, он действовал
с беспощадной жестокостью" (Милман. Том 3.).
Вне сомнения, в
те дни были благоразумные и серьезные члены церкви, которые не одобряли такое
поведение архидиакона из Кентербери. Однако это было нечто привычное, не
вызывавшее всеобщего возмущения. Почти все тогдашнее духовенство почитало своей
высшей целью стремление получить мирские чины и почетные места, так что большинство
из них уже не удивлялись и не осуждали пути Бекета. Он достиг богатства,
положения и власти, какого никто ранее не достигал. В действительности он был
король, только не носил этого титула. Рассказывали, что мир никогда не видел
таких двух друзей, которые были бы так едины во всем, как Генрих и его канцлер.
Однако это единство длилось только до тех пор, как это бывает между
самодовольными натурами, пока эта закадычная дружба служила интересам обоих.
Вскоре она превратилась в заклятую вражду.
Спустя год
после смерти Феобалда король назначил Бекета архиепископом в Кентербери и
главным священником над всей Англией (1162 г.) До своего возвышения он показал
полную преданность интересам своего коронованного господина. Но как только
весть о его избрании на должность архиепископа достигла папы Александра
Третьего особенно после встречи этих двух высокопоставленных особ на соборе,
состоявшей в Туре, его мысли и намерения изменились прямо противоположным
образом, возвратился из Тура в Кентербери назад, как римский вассал, как
непримиримый враг своего короля и законов своей страны. Намерения короля относительно
ограничения все возрастающей власти церкви Бекету были хорошо известны. Теперь
он настроился перечеркнуть и сорвать эти намерения. С каким усердием Бекет
подвизался до сих пор своего короля, с такой же неутомимостью он начал теперь
действовать против него. Так началась злосчастная борьба. '-Требование
пресвитеров быть почитаемой, особенной кастой, превозносящейся над
человечеством божественностью, произвело в государственных структурах большое
замешательство и проявило себя как великое препятствие на пути спокойного
справедливого правления. Церковь требовала полнейшей свободы от любого
законодательного контроля. Как мы уже отмечали ранее, утверждалось, что
духовенство, его имущество стоят выше положений закона и неподсудны им,
находясь в прямом подчинении постановлениям Рима. Однако беззаконие ведет к
насилию. Результатом этих папских притязаний стало то, что в Англии
чрезвычайно умножились преступления, так что жизнь и имущество подчиненных
подвергалось опасности. Известно, что за время правления Генриха Второго
членами духовного ордена было совершено не менее ста убийств безнаказанно.
Разбой, поджоги, воровство, грабеж были оправданы и покрыты мантией пресвитера
и монашеской рясой. Церковное право не знало наказания для стоящих в чине пресвитеров.
Король Генрих, наконец, был вынужден поднять вопрос, должны ли закон и обычаи
Англии впредь браться во внимание или нет.
Чтобы разрешить
этот важнейший вопрос, он созвал парламент в Вестминстере и потребовал от
своих высокопоставленных чинов дать недвусмысленный ответ на этот вопрос.
Духовенство отвечало, что законы и обычаи страны должны исполняться, „однако
под вниманием их ордена, учитывая духовные привилегии". Этот уклончивый
ответ был равнозначен отказу требованиям короля. Генрих в великом возмущении
прервал собрание, оставил Лондон, урезал права Бекета, лишил его права и чести
воспитывать своего сына. Епископы были взволнованы и требовали от своего
главного священника либо взять назад этот оскорбительный ответ, либо изменить
его. Однако Бекет необдуманно заявил, что он почтет и ангела небесного
проклятым, если он посоветует ему проявить такую слабость. После немалого
сопротивления он все же уступил, но некоторые утверждали, что Генрих грозит
отказать папе в деньгах. Вообще папа в течение многолетней борьбы между
Бекетом и королем выступал в защиту Генриха, когда нуждался в деньгах, а когда
экономическая нужда стихала, то защищал Бекета.
Тотчас, когда
король получил от духовенства позитивный ответ на свой вопрос, он созвал
большой государственный совет в Кларендоне, королевском дворце недалеко от Солсбери,
чтобы утвердить и закрепить это соглашение. Король имел цель сохранить мир, так
как губительная гражданская война грозила вот-вот разразиться. Генрих
восстановил законы и обычаи Англии в надлежащей форме и потребовал от своих
баронов и епископов подписать документы, надеясь устранить этим распрю между
короной и церковью. Либо из страха перед королем, либо из соображений политики
или лицемерия, архиепископ произнес потребную клятву и подписал знаменитую
„кларендонскую конституцию". Остальные епископы последовали его примеру
и, таким образом, ускользнули от рук короля и его советников. Однако твердо
установлено, что Бекет никогда даже и не думал покорно исполнять закон, который
он подписал и торжественно поклялся исполнять. Он знал лечебное средство от
вероломного клятвоотступничества. Не теряя ни минуты времени, он сообщил папе,
что он был вынужден сделать это против своей воли, не проходило ни месяца,
когда бы он не изрекал форменного осуждения „конституции", которую он
проклинал в письмах ко всем отцам церкви, в которых он советовал епископам,
прелатам и другим духовным чинам в случае необходимости без зазрения совести
нарушать ее. Так оправдывалось ужасное клятвопреступление против Бога и людей!
Все это делалось запросто, если того требовала мирская власть или величие
церкви. Здесь снова проявился папский дух во всей полноте зла.
Разразилась
борьба в Англии между Генрихом Вторым и Бекетом, подобная той, какая была в
Германии между Генрихом Четвертым и Григорием Седьмым. Бекет снял с себя
Положение канцлера и отослал печать Генриху. Он отказался от дворцовых
удовольствий, от охоты, банкетов, турниров, от войн, от военных советов и в
одно мгновение превратился в ревностно кающегося строгого монаха. Он облекся :
в грубую монашескую одежду и вместо роскошного одеяния, которое носил до тех
пор, надел власяницу и бичевал себя железным бичом. Он покинул свой
великолепный дом, распродал своих лошадей и всю серебряную посуду, постился на
воде и хлебе, спал на голом полу и каждый вечер умывал ноги тринадцати нищим.
Такая показная святость составляла его основную силу в борьбе. Мирские руки не
должны были касаться святого Божьего человека, помазанного пресвитера Господня.
Генрих был
изумлен, разочарован и недоволен в одно и то же время. Он возвысил своего
любимого слугу до почетного положения архиепископа в Кентербери, чтобы через
него противостоять активно римски настроенной партии в Англии. Как нам
известно, он действовал так, чтобы противостоять намерению церкви ограничить
свободу и права короны и всего английского народа. Для достижения этой цели он
поставил во главе английской церкви человека, которого считал из-за его
энергии, мудрости и личной преданности способным ограничивать притязания Рима
надлежащим образом. Однако он вынужден был испытать, что его искусный,
способный канцлер, от которого он надеялся получить помощь и опору, обратился к
нему с беспощадной ненавистью и враждой и притязания Рима возвел на такую
высоту, какой он никогда не достигал. Можно легко представить себе, какие
оскорбительные чувства испытывал Плантагенет,* когда до него доходили слухи о
поведении первого церковного вождя.
*
Плантагенет - это название дома, из которого происходил Генрих Второй.
(Примечание переводчика).
Генрих был не только одним из самых богатых и властных правителей своего времени, но и человеком необычайной одаренности, энергичным, решительным и непреклонным. После многих безуспешных попыток обратить мятежного пресвитера к прежнему Генрих наконец приказал привести его под суд, как государственного предателя. Бекет, который хорошо знал власть, силу и твердость своего коронованного господина, был достаточно мудр, чтобы предвидеть, что наилучшей гарантией личной безопасности является поспешный побег. Он направился во Францию и был принят французским королем как видный, достойный почестей гость. В Англии же архиепископ был объявлен государственным изменником, его друзья и родные были высланы, были изданы строгие предписания, чтобы сделать невозможным наличие связи между ним и его сторонниками. В ответ на это Бекет всех своих противников осыпал церковными проклятиями. Долгих семь лет свирепствовала борьба. Множество вождей, папа, противники папы, прелаты были втянуты в эту беспощадную борьбу. Несправедливость, предательство и лицемерие для обеих сторон играли главную роль. Наконец, Бекет при содействии французского короля и папы получил разрешение возвратиться из своего изгнания. Он сомневался в искренности Генриха и все же рассматривал свое возвращение как блестящую победу над ним. Гордо и непреклонно, как и ранее, он требовал передать ему конфискованное имущество и его епископство и настойчиво добивался того, чтобы высланным и проклятым из-за него была дарована свобода.
Как в начале
борьбы, так и сейчас его поведение было крайне высокомерно и оскорбительно, и
епископы прибегли к королю, ища помощи, чтобы выпросить защиты для самих себя и для всего духовенства. При таком
обстоятельстве из уст одного из них вырвались необдуманные слова: „Пока Томас
жив, ты не будешь иметь мира." Генрих был обозлен непобедимой твердостью и
высокомерной надменностью Бекета. Он был решительно запутан и не знал, что ему
предпринять. В таком состоянии король воскликнул: „Я один из несчастнейших
правителей, нет ни одного человека, который освободил бы меня от этого
мятежного пресвитера, который причиняет мне столько горечи и ищет со всех
сторон всякими способами, как пошатнуть мой королевский авторитет!"
Нет абсолютно
никаких доказательств, что король имел какие-либо злые помыслы относительно
жизни Бекета, когда он произнес эти скоропалительные слова. Однако некоторые из
его окружающих истолковали их по-своему. Четверо камергеров, отважных боевых
рыцарей, решили освободить своего короля от его страшного врага. История
сохранила для нас их имена. Это были Реджинальд Фиц-Урс, Вильгельм из Траки,
Хуго из Морвиллы и Реджинальд Брито.
Несколько дней
спустя после того рокового разговора эти четверо исчезли из дворца, ни слова не
сказав, что они намерены совершить. Как только король узнал об этом, то испугался
беды и послал графов из Мандевиллы с заданием взять архиепископа под стражу, а
четырех рыцарей возвратить назад. Однако последние зашли уже довольно далеко.
Прежде чем посланники короля достигли их, ужасное дело было совершено. К чести
этих четырех рыцарей должно быть сказано, что они не имели намерения непременно
убить Бекета. Их намерением было склонить его к послушанию королю и освободить
епископов от анафемы. Потому они вначале подступили к его дому безоружными. Но
после того, как на свои требования они получили лишь оскорбительные ответы,
вскипела их горячая кровь. Разъяренные, они покинули его дом, чтобы тотчас
вернуться уже с оружием в руках и отомстить за оскорбленное достоинство их
короля. Ворота за ними были тотчас затворены и прошло продолжительное время,
пока они смогли преодолеть их. Архиепископ между тем имел и время, и возможность
обезопасить свою жизнь, но он не захотел. Победа уже была на его стороне и
благодаря его насильственной смерти она смогла стать еще полнее и совершеннее.
Когда все находилось в глубоком покое, он приказал звонить в вечерние колокола.
Тогда он торжественными шагами направился к церкви. Знак его достоинства,
епископский скипетр, несли впереди его. Внезапно послышались звуки решительных
шагов и бряцание оружия. Испуганные монахи, окружавшие своего учителя,
разбежались во все стороны. „Где изменник?" - послышался в этот момент
громкий голос. Ответа не последовало. „Где тут архиепископ?" крикнул
другой еще с большей угрозой. „Я здесь," - ответил Бекет. Рыцари вновь
потребовали освободить епископство от анафемы и поклясться в верности и
послушанию королю. Однако Бекет высокомерно отверг эти требования. Последовало
непримиримое словопрение. Наконец, уязвленные рыцари, исчерпавшие все свои
уговоры и угрозы, обнажили свои мечи, и смертельно пораженный архиепископ
замертво пал на ступенях алтаря. Убийцы убежали и пришли в Рим, чтобы принести
там исповедание о своем тяжком преступлении. Папа приказал им в искупление за
их злодеяние отправиться в Иерусалим и провести там остаток своей жизни в
строжайших упражнениях покаяния.
Когда король
получил весть об ужасном убийстве, он впал в оцепенение. Крик ужаса пронесся
через все христианство. Повсеместно Генриха проклинали, как безбожного тирана,
тогда как Бекет был прославляем, как святой, претерпевший за дело Господне
мученическую смерть. Его убийство было приписано приказу короля. Три дня и три
ночи провел король в безутешном одиночестве, отказываясь принять пищу или
питье, так что стали опасаться за его жизнь. По окончании своего покаяния он
послал послов к папе, чтобы очистить себя от какого-либо участия в этом
преступлении. Александр вначале был настолько разгневан, что он никаких доводов
даже и слышать не желал. Он даже запретил при нем произносить имя проклятого
английского короля. Он грозился произнести лично анафему на короля и на все его
земли наложить интердикт*.
* Под
интердиктом подразумевали запрет, наложенный папой или епископом на проведение
в определенной местности церковных богослужений, за исключением крещения. В
местах, над которыми тяготел интердикт, нельзя было звонить в колокола,
умирающим не разрешалось причащение, умерших предавали погребению без
церковного отпевания, церковные украшения завешивались или же вообще убирались.
Впервые подобный запрет был наложен Алдуином, епископом г. Лиможа.( Примечание
переводчика.)
Однако, как
обычно бывает, в папском дворце нашлись люди, которые встали между наместником
Христа и несчастным королем. Королевским послам удалось склонить на свою
сторону нескольких кардиналов, и их усилиями удалось сделать папу несколько
миролюбивее. Однако папа мог теперь схватить короля за горло и навязать ему
любые условия, прежде чем он простит ему. Триумф папы был настолько
совершенным, как только бы ему было благоугодно.
Александр
послал к Генриху двоих кардиналов, чтобы они встретились в Нормандии и
произвели расследование всех обстоятельств, чтобы определить наказание короля.
Генрих поклялся Евангелием, что он не приказывал убивать Бекета и не желал
этого, что даже смерть его родителей так глубоко не огорчила его, как печальный
конец архиепископа. При этом он признался, что его слова, которые он произнес
во гневе, могли послужить убийству святого человека, и что потому он готов
понести наказание, которое папа пожелает возложить на него. Святой престол
предъявил королю свои требования, и Генрих был обязан:
1. Содержать за свой счет в святой земле двести
рыцарей.
2. В течение трех лет Генрих обязан лично
совершить паломничество в Палестину, если папа за это время не освободит его
от этой обязанности.
3. Отменить конституцию, принятую в Кларендоне,
и все пагубные обычаи, которые исполнялись в течение его правления.
4. Восстановить церковь в Кентербери во всех ее
правах и владениях и всех людей, которые навлекли на себя гнев короля, выступая
на стороне Бекета, простить и отдать им отнятое у них имущество.
5. Генрих должен был поклясться, что он сам и
его сын Генрих будут носить корону Англии в верной преданности и послушании
папе Александру и его преемникам, и что правители, которые после него будут
восходить на трон Англии, не должны считаться законными правителями, пока не
будут признаны Александром или его преемниками. После того, как Генрих
подчинился этим жестким требованиям, 22 мая 1172 года папа совершил над ним акт
примирения. Однако этим он не избежал рук ищущих отомстить ему священников. Ему
надлежало еще вкусить более глубокое уничижение.
На пути
несчастного короля в это время возникло много различных домашних бедствий и
испытаний. Священники не упускали этой возможности и проповедовали со своих
кафедр, что Генрих наказывается Богом за преследование святого архиепископа.
Легковерный, невежественный народ охотно внимал их речам. Утверждение, что
Бекет нашел свою ужасную мученическую смерть от корыстолюбивого норманна в
борьбе за бедных и угнетенных саксов, падало на благоприятную почву. В народе
росло крайнее, весьма неблагоприятное для короля недовольство им. Генрих был
сломлен жестокими ударами судьбы, чувствовал себя причастным к убийству Бекета
и мучимым суеверными страхами. Так созрело в несчастном правителе решение
официально совершить покаяние в искупление своей вины. Его заверили, что ничто
иное, как всенародное покаяние может умилостивить разгневанные небеса за
убиенного святого. Позорная сцена в Каноссе должна была повториться над
английским королем на английской земле. Того желал непримиримый дух Рима. Если
ему не удавалось пролить кровь своей жертвы, то он добивался того, чтобы чаша
невыносимой горечи была выпита ею до дна.
Спустя примерно
три года после смерти Бекета король посетил его гроб в Кентербери. Подойдя на
такое расстояние, когда церковь, где был похоронен Бекет, открылась глазам, он
сошел с коня и весь остаток пути, то есть три английских мили, прошел босым по
острым камням, до крови изрезав свои ноги. Достигнув церкви, он пал на
надгробие ниц объявленного святым архиепископа. Поднявшись через довольно
продолжительное время с надгробия, он просил монахов бичевать его, объявив себя
готовым на такой поступок. Каждый из присутствующих монахов дал гордому
норманну пару ударов бичом по голой спине. Остаток дня и последовавшую за ним
ночь Генрих провел на голом каменном полу церкви, не принимая ни пищи, ни
питья.
Этим победа
церковной власти над мирской была полностью предрешена. Честолюбивый дух
папства более преуспел от смерти его служителя, чем от долгой его жизни. Цель,
которую преследовал Рим в продолжение всей этой злополучной борьбы, была
достигнута. Мирское правление должно было покориться духовной власти.
Трагическая
кончина Бекета и позднее была использована его сторонниками и учениками для их
корысти. Описания жизни и мученической кончины Бекета
появлялись в большом
количестве, усердно распространялись и прочитывались с великой жадностью.
Элемент идолопоклонства, который процветал в римской церкви уже продолжительное
время, теперь стал преобладать и в английских церквях. Паломничество к гробу
Бекета для получения прощения грехов вошло в моду, и сам святой превратился в
предмет всенародного поклонения. Число ежегодно совершающих паломничество в
Кентербери весьма умножилось. Надгробие было покрыто всякого рода драгоценными
приношениями и жертвами. Началась обширная торговля предметами, которыми якобы
был окружен мученик при жизни своей и которым после его смерти приписывались
чудотворные свойства. Однажды в Кентербери было насчитано не менее сотни тысяч
паломников. Сам Людовик Седьмой, король Франции, посетил святого и подарил
камень, который считался во всем тогдашнем христианском мире наидрагоценнейшим.
Однако Генрих Восьмой тем не менее повелел разорить гроб, выкопать мученика,
сжечь его останки и развеять по всем ветрам.
Мы
сейчас переступаем порог тринадцатого столетия. Перед нашими глазами прошли
бурные события двенадцатого столетия. Они заслуживают нашего особенного внимания,
потому что они тесно связаны с временами реформации 16 века, хотя и несколько
в скрытом виде. На арену мира выходит новое поколение людей. Наступило время,
когда Божьи свидетели во свете истины претендуют на особое место в нашей
истории. Но прежде чем мы начнем речь о них, нам необходимо продемонстрировать
перед нашими читателями учение и обычаи римской церкви тех дней, в которые были
осуждены те свидетели и папство обрело власть над жизнью и свободой святых
Божьих.
В Новом Завете, язык которого так прост и ясен, мы находим только две установки, которые относятся к спасенным. Это есть крещение и вечеря Господня. Однако, как в греческой, так и в латинской церквях с течением времени число „таинств" было увеличено и утверждено теологами разного толка. Дело касалось уже не Божьего откровения, а человеческих вымыслов и изобретений. Некоторые из тех теологов насчитывали не менее двенадцати „таинств". В западных церквах окончательное число „таинств" было остановлено на семи, основываясь на полноте семи даров Духа Святого. Семь таинств были: крещение, вечеря, покаяние, соборование, посвящение в пресвитерство, брак.
Так
были расставлены сети для ног верных последователей Христа. Не спрашивали о
том, насколько искренне и серьезно человек верит в Слово Божие и покоряется
ему. Если он нарушил таинства церкви и ее бесчисленные церемониалы, его
объявляли еретиком и вынуждали понести все горькие последствия этого. С другой
стороны, можно было спокойно и безнаказанно пренебрегать Словом Божьим,
если
человек подчинялся учению и требованиям церкви. Истинным последователям Христа,
желающим точно исполнять Его Слово и высоко чтящим Священное Писание,
ускользнуть было невозможно. Они неминуемо подпадали под беспощадное гонение.
Было бы бесполезным усилием и напрасной тратой времени перечислять внешние религиозные обычаи и церемонии того времени. Время от времени, иногда в согласии с самим папой, иногда тайно от него пресвитерами вводились новые предписания и постановления, обычаи, дни празднеств и торжеств, присовокупляясь к старым. Однако ни один из вымыслов пресвитерства не произвел на народ такого впечатления, как учение об изменении материи. В писаниях греческих или латинских отцов церкви нигде невозможно найти эту догму. Первый след этого, насколько нам известно, показывается в восьмом столетии. Во времена девятого столетия, во времена величайшего мрака, явился один монах по имени Паскасиус, который, по всей видимости, придал облик суеверному учению. В двенадцатом столетии оно было подхвачено энергичным Беренгаром из Тура и искусно распространено Ансельмом из Кентербери. До времени четвертого Латеранского собора, состоявшегося в 1215 году, это учение все же было только предметом споров между учеными. Впервые на этом соборе учение было присовокуплено к существующим ранее учениям римской церкви. В одном из канонов, изданном на том соборе, было установлено, что сокровенные элементы вечери, хлеб и вино, тотчас превращаются в плоть и кровь нашего Господа Иисуса, как только причащающий пресвитер произнесет слова: „Плоть и кровь Господа." Истолкование гласит: „Поскольку воистину перед алтарем таинство совершается в виде хлеба и вина, властью Божьей при посредничестве несущего служение пресвитера, хлеб превращается в Тело, а вино - в кровь Христа. Происшедшее таким образом изменение настолько существенно и совершенно, что элементы (хлеб и вино) полностью и действительно содержат Христа: Божество, Человечество, душу, тело и кровь со всеми их свойствами."
С того мгновения начали освященному хлебу вечери оказывать божественное почитание. В это время произошли важные изменения в способе проведения вечери. Говорили, что святое вино в опасности осквернения бородой причащающихся, которая может опускаться в чашу, больными, которые не в состоянии выхлебывать вино наружу, детьми, которые, возможно, прольют его. На этом основании было решено лишить чаши мирян и больных, отменить причастие детей. В греческой церкви все же совершалось причастие детей.
Из
учения изменения субстанции проистекли действительно печальнейшие последствия,
которые до наших дней проявляются в римской церкви. Пресвитер, который совершает
мессу, доходя до определенного места поднимает вверх просфору (освященный
пресный хлебец), и в то же мгновение все падают на колени. В известных случаях
просфора кладется на роскошный поднос и проносится по улицам
торжественной процессией. Каждый, кто
встречается на пути, в свидетельство преклонения падает на колени. В Испании,
когда пресвитер проносит просфору к постели умирающего, он сопровождается
мужчиной, который звонит в небольшой колокольчик. Как только раздается звон
колокольчика, слышащие его обязаны склониться на колени и стоять так до тех
пор, пока не умолкнет последний звон. Народ верит, как говорят ему епископы,
что живой Бог в Образе живет на подносе, так называемой дароносице, и может
быть переносим с места на место. Как долготерпелив наш Бог, что Он уже почти
тысячу лет терпит такое осквернение Его Святого Имени! Но что будет, когда
время благодати подойдет к концу и разразится Божий суд над всяким нечестием и неправдой
людской?! „Все мы предстанем на суд Христов, ибо написано: „Живу Я, - говорит
Господь, - предо Мною преклонится всякое колено и всякий язык будет
исповедовать Бога." Итак, каждый из нас за себя даст отчет Богу"
(Рим. 14,10-12).
Преклонение перед чистой Девой Марией свое происхождение, собственно говоря, черпает из духа аскетизма, который в четвертом столетии весьма усилился. В конце четвертого столетия открыли, что во времена до Рождества Христова в иерусалимском храме находились чистые девы, которые посвятили себя служению Богу. Среди них должна была находиться Мария, с раннего возраста давши обет вечной девственности. Это новое измышление привело к преклонению перед Марией, как истинным идеалом безбрачия. Вскоре после этого вошло в обычай Чистой Деве прилагать Имя „Матерь Божья", что, давайте вспомним, вызвало несторианскую распрю. Служение Марии вначале встречало много противоречий, но мало-помалу становилось всеобщим. Уже с пятого столетия можно найти множество изображений и статуй Чистой Девы, держащей на руках Младенца Иисуса, во многих церквях. Все более и более она превращалась в предмет непосредственного поклонения, и богослужение Марии приобрело господствующий характер в римской церкви. Ежедневное служение в честь Марии, дни и праздники, которые были посвящены непосредственно ей, были утверждены папой Урбаном Вторым на соборе в Клермоне в 1095 году.
Этим поклонение Марии превратилось в определенное учение и твердый узаконенный обычай в римской церкви, что осталось непоколебимым до наших дней. Римски настроенные могут оправдывать себя, говоря, что богослужение Марии прославляет Одного Бога, но книги молитв и песен говорят об обратном. Они состоят в основном из непосредственных молитв к Деве Марии. Едва ли какие из этих молитв в большем употреблении, как так называемые „Аве Мария", „Радуйся, благодатная", в которой после изложения отрывка приветствия Гавриила приложены слова: „Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас грешных и ныне и в час нашей смерти. Аминь." В другой молитве заложено обращение в таком виде: „Под твоим заступничеством и защитой вопием мы к тебе, о, святая Богородица, не отвергни нашу молитву в нашей нужде, но избавляй нас во всякое время от всяких напастей. О, прославленная, превознесенная, благодатная чистая Дева! Наша Госпожа, наша Посредница, наша Заступница..." В другой молитве также говорится: „Будь благословенна ты, царица, матерь милосердия, благополучия нашей жизни и упования. К тебе взываем мы, грешные дети Евы, к тебе воздыхаем мы в слезах, в плаче и стенании в этой долине скорби. Да будут твои очи благосклонно направлены на нас, наша заступница..." и т.д. Неоднократно она названа так: „Врата небесные", „Яркая утренняя звезда", „Убежище для грешников". Эти и многие подобные выражения ясно доказывают нам, какое идолопоклонство творится в римской церкви с именем Марии и какое место занимает она в помыслах ее почитателей. Венок из роз или связка из маленьких бус или жемчужин, которые служат для подсчета молитв, состоят из пятнадцати десятков. Каждый десяток содержит десять „Аве Мария", которые совершаются путем перебора пальцами бусинки или жемчужинки и отмечаются большой бусинкой, в конце же всегда произносится „светлейшая Матерь". Римский требник, большой всеобщий молитвенник, из которого всякий священник должен ежедневно прочитать отрывок, в отношении Чистой Девы содержит следующие слова: „Когда поднимается штурм искушений, когда на тебя летят камни горестей и бед, смотри на звезду, взывай к Марии. Если ты окружен волнами гордости, честолюбия, страсти и зависти, смотри на звезду, взывай к Марии! Если гнев, или алчность, или похоть плоти смутят твой дух, то взирай на Марию. Если ты взволнован и в смятении от тяжести твоих грехов, озабочен осквернением твоей совести, испуган мыслями о правосудии и начал тонуть в море печали, в пучине сомнений, то вспомни о Марии - в печали, в горестях, сомнениях, думай о Марии, взывай к Марии." Служение Марии мало-помалу заняло все богослужение христианства, так что кафедральный собор, да и каждая мало-мальски большая церковь имела свою отдельную капеллу в честь Марии.
Из
этих небольших ссылок и цитат ясно видно, что Мария рассматривается не только
как заступница при ее Сыне, но как самый главный и высший предмет поклонения. И
все же это лишь спокойные будничные пробы по сравнению с бурными рыцарскими
преклонениями, которые можно встретить в некоторых песенниках и псалтырях в ее
честь. Ей приписывались свойства божества, она представляется, как царица
небесная, сидящая между херувимом и серафимом. Учение о непорочном зачатии
было естественным следствием к этому все возрастающему поклонению. Это было
возведено папой Пием Девятым в догмат веры римской церкви, вновь утверждено и
принято всеми.
Призыв к святым возник примерно в то же время, как и поклонение Марии, развился и созрел на той же почве. Между этими двумя явлениями фактически нет никакой разницы, только Мария гораздо выше возносится над всеми святыми и мучениками благодаря своей особенной святости и великому влиянию на небе.
Почитание, которое оказывали в первые столетия христианства всем тем, кто был верным свидетелем Христа и принял ради Него мучения, вне сомнения, было вероятнейшей причиной обычая призывать имя святых и умолять их о заступничестве. Из этой легко объяснимой склонности постепенно выросло суеверное почитание святых, а затем и определенное обожествление их. Переход от почитания к поклонению очень прост и естественен. Потому наставление апостола: „Дети, храните себя от идолов!" (1 Иоан. 5,21) -весьма актуально и важно! Как раз перед этим он говорит о нашем положении и благословениях во Христе, когда пишет: „Сын Божий пришел и дал нам (свет и) разум, да познаем Бога истинного и да будем в истинном Сыне Его Иисусе Христе. Сей есть истинный Бог и жизнь вечная" (1 Иоан. 5,20). Если мы имеем в Нем жизнь вечную и относительно нашего положения перед Богом становимся Едины с Ним, то единственным Объектом нашего поклонения должен быть лишь Он Один! Всякий другой объект есть идол!
Из вышеназванных малых начинаний из-за лукавства священников развивалась великая и влиятельная система, которая принесла церкви огромную прибыль и обогащение, деньги и власть. Паломничество с деньгами, покаяниями и добровольными жертвоприношениями являло собой огромную часть этой системы. В первые времена христианства существовал обычай проводить богослужение на могилах святых и мучеников с особенной торжественностью и пышностью. Когда же сгустился мрак и усилился дух суеверия, Этого было уже недостаточно. Уже в четвертом столетии начали строить великолепные церкви на некогда простых, невзрачных могильных камнях, те или иные реликвии святого, в чью честь воздвигалась церковь, украшали внутренность здания, в которое вносились драгоценные сосуды. Обычно утверждали, что останки чудотворных святых нужно погребать под главным алтарем и что заступничество таких святых имеет особенную власть и силу. Это привлекало тысячи и тысячи, чтобы увидеть чудеса, которые совершались здесь, или же заручиться заступничеством этого святого и почерпнуть пищу для своей души. Если путешественники или паломники были недостаточно щедры в своих дароприношениях, то возникало опасение, что их дело не будет воспринято этим святым. В течение шестого столетия возникли бесчисленные религиозные стремления в честь святых и введены бесчисленные праздники и торжества, чтобы они всегда проводились в воспоминание.
Обращение к святым в конце концов превратилось в такой всеобъемлющий обычай, что возникла опасность из-за множества забыть кого-либо из них. Календарь был так переполнен именами, что если восставал новый святой, то ему едва могли найти место, не отняв его у прежнего святого. Восток и запад соревновались между собой, чтобы умножить число имен святых. Однако запад признавал лишь небольшое число святых востока. Восток, со своей стороны, также отвергал многих святых западных церквей. Из этого множества святых мы можем воочию убедиться в распространении всеобщего идолопоклонства. Города, церкви, монастыри, ордена конкурировали между собой, кто из них привлечет к своим святым гробницам больше паломников. Слава какого-либо нового святого надолго останавливала посещение прежних мест, соответственно, отнимала их прибыль и доходы. Священники были поставлены перед необходимостью возобновить паломничество к святым и начинали измышлять новые и новые истории чудотворения, чтобы привлечь внимание народных толп. Сердце человека неизменно. Хотя мы живем в так называемом просвещенном веке, во многих местностях суеверие осталось таким же великим, как и во мрачные времена средневековья. Со дней Оригона, который впервые заговорил о почитании святых, до настоящего времени, таким образом, за период примерно в полтора тысячелетия, существует обычай призывать святых и совершать паломничества в посвященные им церкви, монастыри или места, это совершается как в греческой, так и в римской церкви. Можем ли мы удивляться тому, что магометане считают всех христиан идолопоклонниками?
Многие
из нас знакомы с именами святых, которых можно было бы назвать „общепринятыми
святыми", как, например, первых отцов церкви, а также святых покровителей
различных стран. Насколько простирается католическое христианство, едва ли
найдется одна страна, община или личность, которые не имели бы своего
заступника перед Христом, Который есть Единственный Заступник и Посредник
перед Богом и человеком. Многие католики избирают себе заступником того, день
поминовения которого совпадает с их днем рождения. Этот святой затем рассматривается
как особый защитник какой-либо личности или общины, так что заступнику - покровителю
приписывается едва ли меньше власти и силы, чем Богу. Думают, поскольку они
сами были людьми и все еще сохраняют симпатию к людям, то они менее вызывают
страх и более доступны, чем Христос, влияя на Него во благо той местности или
человека, которые находятся под их защитой. Тем не менее их представляют
переменчивыми и легко уязвимыми. Их заступническому ходатайству приписываются
богатый урожай, победа в бою, избавление от бедствий и затруднений,
сохранность в пути и тому подобное. Если же случаются несчастья, страдания,
болезни и тому подобное, то полагают, что святой обижен и должен быть
умилостивлен. Чтобы достичь этого, украшают его могилу, оказывают большие
почести его реликвиям, возлагают на его алтарь более драгоценные, чем до сих
пор, жертвоприношения.
Поскольку история почитания реликвий имеет много общего с характером почитания святых, то мы ограничимся небольшими сообщениями по этому поводу. Оно имеет то же самое происхождение. Склонность или слабость нашей натуры придавать большое значение любимым нами умершим в их память враг искусно использовал для того, чтобы ввести христиан в поклонение низменнейшего свойства. Говорится, что если наша склонность помнить, сохранять и высоко чтить объекты человеческой благосклонности весьма извинительна и даже мила, то насколько же выше любовь к святым, благодатной Деве Марии и к Самому Господу! Такие доказательства кажутся не такими уж предосудительными. Однако страшное, пагубное в почитании реликвий заключено в основном в том, что церковь Рима утверждает, что в реликвиях находится неизменная сверхъестественная сила творить чудеса и что по этой причине все, начиная от папы до наименьшего члена римской церкви, должны в глубоком благоговении преклоняться пред ними. Уже со дней Константина почитание реликвий святых и мучеников приобрело форму суеверной ревности. Чтобы почтить места рождения, жизни, смерти и вознесения Господа, воздвигли великолепные церкви на этих местах Палестины. Во время строительных работ, когда необходимо было откопать землю, был выкопан, как говорили, святой гроб, в котором якобы находились три креста и дощечка с письменами на трех языках, сделанных Пилатом. Молва об этой удивительной находке молниеносно облетела все христианство и вызвала огромное возбуждение. Поскольку было сомнительно, какому кресту из трех принадлежала дощечка, то решить это должно было чудо. Удивительным образом в гробу оказались гвозди, которыми были прибиты к дереву руки и ноги Господа. Едва ли есть необходимость утверждать, что эти драгоценные сокровища стали неиссякаемым материалом для размножения реликвий. Некоторые части истинного креста были переоборудованы для государства в распятие, другие в церквях запада и востока сохранялись в драгоценных ларях. Дерево креста росло так быстро, что из него вскоре можно было бы сделать целый лес.
Страсть к реликвиям в немалой степени возбудили крестовые походы. Многие неизвестные до того времени святые и бесчисленные реликвии проложили себе путь на запад возвращающимися домой крестоносцами. Среди прочего было принесено в Европу множество костей, которые якобы были останками давно усопших прославленных святых. В Кесарии была найдена так называемая святая чаша, зеленый кубок, который, как говорили, был сделан из смарагда и был в руках Самого Господа во время проведения вечери. Другой весьма знаменитой реликвией был хитон Господень, не сшитый, который был найден в 1156 году, далее святое одеяние, которое подарила царица Елена архиепископу из Трира. Как практическую иллюстрацию почитании реликвий приведем следующий пример. Ежегодно в святую неделю папа и его кардиналы направлялись святой процессией в город церкви святого Петра в Рим, чтобы там поклониться трем великим реликвиям, которые с этой целью выставлялись в находящейся выше статуи святой Вероники галерее напоказ коленопреклоненной толпе. Реликвии состояли из куска дерева от креста Господня, из половины копья, которым проткнули Ему бок, и куска материи с изображением Лика. Святой Лик, как утверждали, запечатлелся на полотне чудодейственным образом, когда Господь вытирался им. Он был доставлен в Италию для исцеления кесаря Тиберия, который был болен проказой. Поклонение этим реликвиям совершалось в благоговейном торжественном молчании папы, кардиналов и всего народа.
Едва
ли есть необходимость перечислять и далее эти сумасбродства, которые
совершались в римской церкви, как там воспитанные и образованные люди в
благолепии падали ниц перед гнилым куском дерева, ржавым осколком копья,
измалеванным куском материи. Как праведный суд Божий, на них напала слепота.
Густой мрак окружил священников и народ, что случается именно там, где
пренебрегают Словом Божьим и угашается свет Святого Духа. „Воздайте славу
Господу, Богу вашему, доколе Он еще не навел темноты и доколе еще ноги ваши не
спотыкаются на горах мрака. Тогда вы будете ожидать света, а Он обратит его в
тень смерти и сделает тьмою" (Иер. 13,16).
По всей вероятности, Августин, епископ из Гиппо, был первым, кто выдумал учение о чистилище. Однако его представления об этом месте были неопределенны и неясны. Впервые во времена Григория Великого, примерно в 600 году, учение о чистилище было принято догмой римской церкви. Относительно состояния души после смерти Григорий говорил: „Мы верим, что есть огонь, который горит с меньшей силой, прежде чем наступит великий день суда." Однако учение впервые приобрело форму на заключительном заседании известного собора в Тринте. „Существует чистилище, в котором попавшие туда поддерживаются ходатайствами верующих, особенно благоприятными жертвами мессы. Этот святой собор повелевает всем епископам, чтобы они со всяким усердием верили здоровому учению о чистилище, преподанному нам истинными отцами церкви и святыми соборами. Чтобы это учение, принимаемое верою, было сохраняемо, распространяемо и проповедуемо повсеместно всеми верными служителями Христа... В пламени огня чистилища души оправданных очищаются временным наказанием, чтобы им таким путем иметь доступ на их святую Родину, куда не может войти ничто нечистое... Жертвоприношение мессы совершается для таких, которые умерли во Христе, но еще не полностью очищены."
Римские богословы всячески пытаются оправдать это учение, которое абсолютно отрицает совершенную полноту жертвы Христа. Они стремятся достичь этого на основании Слова Божьего разными местами Писания, особенно апокрифами и преданиями. Однако с этим мы не имеем никакого дела. Из таких нечистых источников можно доказывать все, что только пожелается. Искажение Священного Писания в угоду того учения требует все же краткого исследовательского упоминания. Приведем два места Писания, которые обычно брались на вооружение, чтобы защитить утверждения Римской церкви. 1. „Истинно говорю тебе, ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта" (Матф. 5,26). Здесь римская церковь сама себе противоречит, ведь если в чистилище должны быть прощены некоторые грехи, как может идти речь об уплате последнего кодранта? Получить прощение или уплатить - два взаимоисключающих понятия. 2. „Ожив Духом, Которым (то есть Духом) Он и находящимся в темнице духам, сошед, проповедовал" (1 Петр. 3.18-19). В первую очередь, это место Писания никакого отношения к временному чистилищу, временной темнице иметь не может, так как совершившие грех смерти не приходят в чистилище. Допотопные жители земли, однако, согрешили грехом смерти, так как они не верили Слову Божьему. Чистилище же, по толкованию собора, лишь для того, кто умер во Христе, но не полностью еще очищен. Далее место Писания учит, что Христос сошел и проповедовал не как Персона. Он проповедовал духом Ноя допотопным людям, которые сейчас в темнице. Приведенные слова Писания в пользу доказательства о чистилище настолько мало основательны, что вдумчивые католики стремятся утвердить это учение лишь на основании авторитета церкви.
Среди богословов церкви относительно места пребывания и того, что оно, собственно говоря, представляет из себя, великое множество расхождений во мнениях. Даже собор в Тринте не выработал относительно этого определенного решения. По всеобщему мнению, оно находится под землей и зависит от ада. Это среднее пространство между небом и адом, где души проходят очищение огнем, прежде чем они вступят на небо. Как же естественный материальный огонь может очищать души, от этого разговора римские богословы всячески уклоняются. „Находящиеся в среднем пространстве, - утверждает флорентийский собор (1439), - находятся на месте мучения. Однако мы не желаем спорить о том, мучимы ли они огнем, или стихией, или чем-либо другим." Лучшие теологи римской церкви не едины в этом пункте, далеко расходясь друг с другом во мнениях. Некоторые утверждали, что мучения состоят во внезапном переходе из пламени огня в трескучий мороз. В доказательство и помощь призывались сны и видения, чтобы просветить таинственный мрак неизвестности. Во времена средневековья было немало таких, которые необосновано утверждали о своем снисхождении в те подземные регионы, которые затем открывали тайны чистилища перед изумленными слушателями. Приведем в качестве примера один рассказ, который кажется нам осудительным более всех других.
Дритгельм, история которого нам передается не менее значительными личностями, как Бедда или Белларминус, на своем пути встретил ангела в светлой одежде и был поведен своим проводником навстречу восходящему солнцу, оба путешественника пришли, наконец, в долину с чрезвычайной протяженностью, на левой стороне которой стояли раскаленные печи, на правой же стороне простирались пространства льда, снега и града. Вся долина была переполнена человеческими душами, которые ураганным ветром были кидаемы с одной стороны в другую, откуда леденящий холод снова гнал их в пылающий огонь, который бушевал неугасимо. Огромное множество обезображенных душ было, таким образом, непрестанно кидаемо из стороны в сторону и мучимо. По изъяснению ангела, сопровождающего Дритгельма, это было местом наказания всех, кто отодвигает до часа своей смерти исповедание грехов и исправление. Все они, однако, будут допущены на небо, тогда как многие освобождаются от всеобщего суда покаянием, молитвами, постами людей на земле и особенно через мессу." Цель этого рассказа ясна. Он должен был производить впечатление на робкие души людей, умножить и вознести власть духовенства и обеспечить богатые дары церкви.
Невольно
напрашивается вопрос: то ли это место, куда матерь-церковь посылает
своих праведных и кающихся детей? Да, только оправданные идут
туда. Все умирающие со смертными грехами на своей совести прямой наводкой,
низвергаются в ад, на воротах которого начертаны слова: „Никакой надежды во
веки веков!" Насколько ужасны
должны быть мысли о чистилище для покорных сердец! Если член римской церкви
верою действительно получил бы оправдание и освобождение, то и он не мог бы чувствовать
себя истинно счастливым, так как воспоминание о грядущей смерти и неизбежном
чистилище с его мучениями омрачили бы его радость. Какую же абсолютно иную,
неизмеримо счастливую надежду дает Слово Божие всем истинно верующим в
следующих местах: „Благодаря Бога и Отца призвавшего нас к участию в наследии
святых во свете" (Кол. 1,12), „Ныне же будешь со Мною в раю" (Луки
23,43) „Влечет меня то и другое, имею желание разрешиться и быть со Христом,
потому что это несравненно лучше" (Фил 1,23).
Влияние, оказанное римским духовенством на нравы людей учением о чистилище, естественно, было чрезвычайно великим. Кто не отдал бы всего ради избавления себя или своих любимых, кровно родных, от того места, чтобы купить свободу от того ужасного страдания? Мессы, которые читались во благо усопших душ, постепенно превратились в ненасытный источник поборов для церкви. Умирающие нередко завещали все имущество церкви, чтобы таким образом избежать страшного места - чистилища. Священники начали постыдную торговлю индульгенциями и за счет суеверного стада пополняли и набивали свои кошельки.
Однако самое страшное и пагубнейшее применение учения о чистилище в том, что священники использовали его для достижения неограниченной власти над своими жертвами, да и над самой смертью их. Они вызывали в умирающих веру, что после их смерти, после их ухода из этого мира в потусторонний они сами станут посредниками и заступниками их, что они владеют ключами чистилища и что судьба умирающих зависит от их приговора. Воистину это есть глубины сатанинские, которые пронизывали ужасом искушения. „Не бойся! - говорит Иисус к трепещущему пророку." -Я... имею ключи ада и смерти." Бог всех, верующих в Него, избавил „от власти тьмы" и „ввел в Царство возлюбленного Сына Своего" (Кол. 1,13). Эти места недвусмысленным образом учат нас тому, что верующие через труд Христов не только освобождаются от суда и смерти, очищаются от всех грехов, но и уже здесь избавлены от власти тьмы и введены в Царство Возлюбленного Сына Божьего." Он спас нас, а не только хочет и может спасти!
Греческие,
абиссинские (эфиопские), армянские церкви отвергли исповедание учения о
чистилище, в действительности же они крепко держатся за него. Об этом свидетельствуют
молитвы и мессы по умершим, возжигание фимиама на могилах их.
Если мы сейчас перейдем от учения о чистилище к таинству последнего помазания, тотчас встретим кричащие противоречия. Если учение о чистилище верно, то учение о последнем помазании неверно. Если последнее помазание действительно имеет ту силу, которую приписывает ему римская церковь, тогда учение о чистилище есть обман и ложь. По решению собора цель и действие последнего помазания состоят в омытии остатка грехов. Кто пренебрегает этим таинством, тот еретик и идет прямо в ад. Оно совершалось следующим образом: когда священник входит в дом, то поверх священнического одеяния надевает епитрахиль фиолетового цвета и преподносит крест с распятием больному, который целует его с благоговением. Затем, прочитав несколько положенных молитв и окропив священной водой, священник опускает свой большой палец в священный елей и помазывает больного в форме креста. Начиная со зрения, он мажет каждый глаз, произнося при этом: „Господь да простит Своим святым помазанием через Свое великое милосердие все твои грехи, которые ты совершил через глаза." Так совершается семь помазаний на всякие помыслы: глаз, ушей, рта и рук, иногда по одному; помазанию груди и ног. Затем после многократных перекрещиваний произносится ряд молитв и сжигается платок, о который многократно вытирался палец священника от елея. Когда это было совершено, то умирающий объявлялся готовым к переходу в вечное блаженство.
До тех пор, пока не потеряна надежда на восстановление и исцеление больного, это таинство над ним не совершается. Оно названо „последним помазанием", после которого над больным никакого таинства уже не совершается. Можно было бы ожидать, что по причине этого непогрешимого таинства учение о чистилище должно было бы стяжать немногих сторонников в католической церкви, но должно было бы в основном переполниться протестантами, которые отвергали бы священническое помазание и умирали бы в состоянии, недостойном принятия таинства. Однако среди католиков относительно этого предмета существует великое разногласие. Некоторые думают, что все души, не исключая самого папу, как бы свято они ни жили, как бы точно ни исполнили последнее таинство, непременно должны пройти чистилище, что ни единая душа сразу после земли не может попасть в рай. Поскольку никто из людей, говорят они, не имеет полного господства над собой, его могут запятнать греховные мысли даже в продолжение помазания, а уж тем более после него. Поэтому душа непременно должна пройти процесс очищения на своем пути на небо. Разумеется, число грехов может быть настолько незначительным, что душа в чистилище задержится лишь на недолгое время. Однако сам Григорий и Бернар должны были быть очищены через пламя чистилища. Настолько ужасна по этой причине должна была быть для всякого католика, даже самого праведного, мысль о смерти! Ему было невозможно вторить словам апостола: „Для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение!"
Известно,
что в Новом Завете есть некоторые места, где намекается на помазание, и это
взято на вооружение католическими богословами, чтобы с большой ревностью
утверждать таинство последнего помазания. Однако все они просматривают или же
тщательно скрывают тот факт, что помазание больных по Священному Писанию
совершалось для исцеления их, для умножения их жизни на этой земле, в то время
как римское помазание совершается над умирающими и ставит целью спасение души.
Апостольское помазание служило лишь для восстановления здоровья, последнее же
помазание есть последнее приготовление к смерти. „Они (двенадцать апостолов)
изгоняли многих бесов и многих больных мазали маслом и исцеляли" (Марк.
6,13). „Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитера и пусть помолятся над
ним, помазавши его елеем во Имя Господне, и молитва веры исцелит болящего, и
восставит его Господь" (Иак. 5,13-14). Эти места Писания для простого
читателя не представляют никакого затруднения. Однако суеверие извратило это
для достижения своей цели. Так называемое „последнее помазание" истории
церкви совершенно неизвестно с первого до одиннадцатого столетия. Только с
двенадцатого столетия невежественному народу удалось навязать это пагубное
учение, а затем и утвердить его на соборе в Тринте.
Если таинства римской церкви служили для того, чтобы дать священникам невероятное влияние и почти неограниченную власть над их стадом, то в первую очередь к этому относится тайная исповедь. Ничем иным честолюбивые священники не смогли бы добиться от народа большей покорности и полного морального унижения, как через эту губительную установку. Абсолютно все, что происходило в сердцах принадлежащих к римской церкви, начиная от кесаря до малейшего прихожанина - все было открыто священнику. Ничего нельзя было утаить от исповедника. Утаить истину или приукрасить ее считалось за грех, который возможно изгладить только через глубокое покаяние и опять же через тайное исповедание. Да, в некоторых случаях адские мучения были наготове для утаивающих истину. Таким образом, священники в некотором роде превратились в тайную полицию, которой все были обязаны доносить на самих себя. Им были известны тайны всех людей персонально, всех семей, правительств, общин и т.д. И само собой разумеется, это обстоятельство они использовали для достижения своих планов, для достижения своих корыстных целей. Отец и сын, мать и дочь, господин и раб - все равно находились под их тайным, а потому действующим более сильно, надзором и руководством.
Власть, достигнутую таким образом, как они говорили, они употребляли во благо церкви. Если того требовали обстоятельства, то отпущение грехов задерживалось, отодвигалось или в нем отказывалось, смотря по тому, как лучше было достичь целей церкви. Часто священники злоупотребляли тайной исповеди, которая возвещалась им в искренности души и в благоговении, для корыстных целей самым бессовестным образом, особенно если этого требовали политические интересы. Отлучение от церкви в те дни было ужасным делом, папа являлся сильным противником.
Когда
Гильдебранд объявил проклятие на Генриха Четвертого, подчиненных освободил от
клятвы верности ему и низложил с престола, то король был вынужден склониться
перед честолюбивым монахом и публично позорным образом молить его о снятии
этого ужасного проклятия. Анафема отлучала преступника от церкви, как бы
высоко ни было его положение, и поскольку вне римской церкви спасение почиталось
невозможным, то умирающий под анафемой не имел никакой надежды. Даже тело его
не разрешалось хоронить на освященном кладбище, а душа объявлялась добычей
дьявола на веки вечные.
Проследить происхождение исповеди не так-то легко. Вопрос о приватной исповеди и тайной исповеди перед священником неоднократно рассматривался разными римскими богословами, однако только в тринадцатом веке церковь достигла определенного решения по этому вопросу. В 1215 году во время правления Иннокентия Третьего четвертый Латеранский собор определил, что всякий верующий, будь то мужчина или женщина, обязан хотя бы раз в год побывать на тайной исповеди. С того времени это стало уже рассматриваться как божественное установление во всей римской церкви. Это имеет место также в греческих и коптских церквях.
В
утверждение и оправдание тайной исповеди римские богословы приводили следующие
места Писания: „Признавайтесь друг перед другом в проступках и молитесь друг
за друга, чтобы исцелиться" (Иак. 5,16) и: „Кому простите грехи, тому
простятся, на ком оставите, на том останутся" (Иак. 20,23). Первое место
ясно и определенно указывает на признание между самими христианами, а второе
говорит о церковной дисциплине. Ни одна из них не требует тайного исповедания
„на ушко" священнику, чтобы получить через него прощение. Обязанность, или
же право исповедания, конечно, не должно быть признано на основании Слова
Божьего, но вопрос в том, кому или перед кем мы должны исповедоваться „в
проступках". Священное Писание как в Ветхом, так и в Новом Завете дает на
этот вопрос недвусмысленный ответ: „Иисус сказал Ахану: „Сын мой, воздай славу
Господу, Богу Израилеву, и сделай пред Ним исповедание, и объяви не, что ты
сделал, не скрой от меня!" (Иис. Нав. 7,19). „Если говорим, что не имеем
греха, обманываем самих себя и тины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то
Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи (наши) и очистит нас от всякой
неправды" (1 Иоан. 1,8-9). Форма тайной исповеди, которую римская церковь
приписывает кающимся (эта форма с течением времени видоизменилась), указывает
весьма ясно на ее истинный характер. Исповедующий должен склониться на колени
около священника, наложить крестное знамение и сказать: „Во Имя Отца, и Сына и
Святого Духа. Я исповедую Всемогущему Богу, непорочной Деве Марии,
благословенному архангелу Михаилу,
благословенному
Иоанну-Крестителю, святому апостолу Петру и Павлу, всем святым и тебе,
моему духовному отцу, что я очень сильно согрешил мыслями, словами и делами,
вина моя, вина моя, вина моя очень велика!" После этого признания он
перечисляет разные грехи по отдельности без всяких уверток и двусмысленности.
Самые благовидные и постыдные дела шепчутся в ухо священника, кто бы это ни
был, до тех пор, пока священник не найдет достаточным держать кающегося в
исповеди. Когда же священник сочтет исповедь достаточной, то исповедующийся
заключает словами: „Потому я прошу непорочную Деву Марию, благословенного
архангела Михаила, благословенного Иоанна-Крестителя, святых апостолов Петра и
Павла, всех святых и тебя, мой духовный отец, помолиться за меня Господу Богу!
Я сердечно огорчен, обещаю впредь исправиться и смиренно прошу Бога и тебя, мой
духовный отец, о прощении покаяния тайной исповеди." Исповедующийся теперь
находится в полной зависимости от рук священника и его милосердия. Если ему
понравится, то он может приписать кающемуся несправедливейшие упражнения
покаяния или же отодвигать время прощения тех пор, пока не достигнет своей цели.
Новое учение об отпущении грехов основано главным образом на откровении сокровищ, находящихся в недрах церкви, через примирение с которыми могут быть прощены грехи без изнурительных смирительных упражнений покаяния и без соблюдения таинств. Стали утверждать, что во Христе, беспорочной Деве Марии и в бесчисленных святых заложена неизмеримая полнота заслуг, которая в чрезвычайном преизбытке, нежели потребно для них самих. И хотя говорили, что Сам Господь имеет неизмеримую полноту заслуг, достаточную для всех, все же много говорилось о заслугах святых и это привело к новым представлениям об излишке дел или же о преизбытке заслуг. Своими упражнениями в покаянии, своими незаслуженными страданиями в этом мире святые сделали гораздо больше, нежели это было бы потребно для их собственного спасения. Из этих излишков дел, в совокупности с неизмеримыми заслугами Христа, образовалось такое хранилище сокровищ, к которому папе вручены ключи, чтобы он имел власть объявлять свободу от греха в этой жизни, а также избавлять от страдания в чистилище. „Сила ключа", таким образом, заступала на место действующих таинств. История представляет нам первую форму отпущения, которая была изготовлена римской церковью в начале одиннадцатого столетия. Однако лишь при крестовых походах этот новый дьявольский обман достиг своего наивысшего расцвета. Папа Урбан Второй издал в 1095 году в Клермоне всеобщее отпущение грехов всем участникам священной войны. С этого времени вошло в обычай издавать отпущения, то есть индульгенции, меньшей степени. Индульгенция на несколько сот лет могла быть куплена каким-либо епископом на том основании, что он построит или увеличит церковь, построит мост или насадит лесной массив, или огородит его. Нередко индульгенция составлялась также на принятие на себя особенных религиозных обязанностей, как например известное число молитв перед определенным алтарем, паломничество к священным местам и реликвиям и тому подобное за плату. Папа, по учению Ватикана, является высшим распределителем капитала и имеет право перекладывать это распределение также на епископов и диаконов. Папа имеет власть продавать всем христианам индульгенции, тогда как власть епископов и диаконов ограничена.
С течением времени обращение индульгенций в практику все более и более брало верх. Хотя некоторые из способнейших книжников и ученых, не щадя себя, восставали против постыдной торговли папскими и епископскими индульгенциями, доказывая их несоответствие Слову Божьему, однако они не смогли противостоять мощному течению. Их голоса остались неуслышанными. Получить прощение и спасение посредством определенной суммы денег, или необременительным пожертвованием, или милостыней было намного удобнее, чем заниматься целым рядом постоянных изнурительных упражнений покаяния. В первое время римская церковь практиковала наложение тяжких штрафов и изнурительных упражнений покаяния за злодейство и преступление. Если грешники несли свое наказание со смирением, то оно снималось с них. Это покаяние должно было начинаться с денег или с добрых дел, так можно было укоротить время покаяния или добиться полного его устранения. Пресвитер кое-что снимал с наказуемого от своего наказания, то есть отпускал. От этого и происходит индульгенция (отпущение грехов). Цена за индульгенцию назначалась по роду преступления, а главным образом - по достатку покупателя.
Следующее повествование из трудов Милнера доказывает, какого расцвета достигла торговля индульгенциями во времена, когда реформация нанесла этому ощутимый удар. „В 1709 году морские разбойники из Бристола захватили галион (очень большое судно), на котором они нашли пятьсот тюков папских индульгенций... Каждая кипа содержала шестнадцать стоп (стопа содержала 1000 листов), так что весь запас состоял из трех миллионов восьми сорока тысяч индульгенций. Цена индульгенции колебалась от трех риалов (приблизительно две марки) до одиннадцати фунтов (двести двадцать марок). При приближении поста каждый был обязан купить такую индульгенцию. Вернет уверяет нас, что постыдная торговля в папских странах не настолько исчезла, как бы нам должно предполагать. Он говорит, что в Испании и Португалии есть такие комиссары, которые самым бессовестным образом ведут торговлю индульгенциями.
Однако мы достаточно долго задержались на индульгенциях. Мы должны заняться таинством брака, оставим на время этот интересный, но достаточно печальный предмет нашего разбора и перейдем к следующей главе нашей истории.
Во время
правления великого папы римский престол достиг власти на высшей ступени.
Тринадцатое столетие всеми признается за период расцвета папской славы. Мы
были свидетелями первых шагов папской надменности при смелых утверждениях
Иннокентия Первого и Льва Великого в пятом столетии. Григорий Великий в
седьмом, Николай и Иоанн в девятом столетии бодро укрепили основание великого
папского здания. Григорий Седьмой наконец начал, если нам позволительно так
выразиться, строительство крыши здания. Как нам известно, целью этого
незаурядного человека было придать папскому Риму такую власть и великолепие,
какой владел некогда кесарский Рим, и таким образом престол Петра вознести над
всеми другими престолами. Однако непреклонному борцу все же не удалось увидеть
окончание отчаянной борьбы. Рим был взят, сам Григорий вынужден был бежать и
умер в изгнании в Салермо. Более ста лет после его смерти ни один папа не
восходил на римский престол, который был бы в состоянии довести до конца
начатое дело. Только в конце двенадцатого столетия на престоле оказался
человек, который по энергичности и уму был подобен Григорию, если не
превосходил его. Это был Иннокентий Третий. Смелые планы, которые были составлены
Григорием, Иннокентий сумел осуществить до конца. Вне сомнения, ему пришли на
помощь различные благоприятные обстоятельства, так что он смог достичь цели,
которая в течение столетий казалась фантазией. Этой целью было „священническое
господство, царственная власть и сила над всеми правителями земли".
Иннокентий своей твердой рукой и неустанной ревностью привел в движение весь
механизм папской системы, чтобы обеспечить римскому престолу неограниченную
власть навеки. Однако остановимся здесь на некоторое время и спокойно
рассмотрим, каковы помыслы Божий относительно этой великой системы.
Обратим вначале
наш взор на оба послания, в Пергам и Фиатиру, которые занимали наше внимание в
последнее время. В послании к пергамской церкви, мы видели, как церковь
опустилась на положение мира, туда, „где престол сатаны". К тому же
возникли лжеучения и заблуждения всякого рода, которые потрясали церковь.
Учение Валаама есть идоложертвенное, и любодейство прокладывало себе дорогу все
более и более. В послании в Фиатиру была введена Иезавель, которая называет
себя пророчицею. Она властно насаждает в церкви идолопоклонство. Эти и многие
другие мерзости мы находим в золотой чаше в руке великой блудницы (Откр. 17).
По нашему
мнению, едва ли может возникнуть какое сомнение относительно образного
изображения жены в названной главе. Эта распутная женщина восседает на троне
среди всеобщего разврата в городе, стоящем на семи холмах. „Здесь ум, имеющий
мудрость. Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена" (Откр. 17,9).
„В служении свободе громовым голосом гремело его красноречие над семью
холмами, - говорит один из составителей истории относительно Арнольда из
Брешиа. Всякому читателю известно, что подразумевается под этими „семью
головами". Это есть на семи горах построенный Рим. Его религиозная развращенность
дала ему имя „мать блудницам и мерзостям земным". Однако может возникнуть
вопрос, почему она названа великим Вавилоном? Это, как мы полагаем, есть
образное выражение, как Иерусалим назван „Содомом и Египтом". „И трупы их
оставит на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет,
где и Господь наш распят" (Откр. 11,8). Настоящий город Вавилон, столица
Халдеев, на самом деле был построен не на горах, а в долине, называемой долиной
Сеннаар. Из этого мы можем заключить, что 17 и 18 главы Откровения знакомят нас
с ужасным судом, который разразится над Римом, этим духовным Вавилоном, иначе
говоря - над папством. Ведь эти слова принадлежат не несовершенному перу
какого-либо составителя истории, но Самому Святому Духу, Духу истины, видящему
конец с самого начала. Папская система, во всей совокупности, с позиции Бога
отвержена и с самого начала осуждена. Представляет наивысший интерес заняться
исследованием основных характерных особенностей этой системы, что мы и сделаем.
1. Жена, показанная Иоанну в откровении, была „сидящею на водах многих". Ангелы изъясняют пророку в 15 стихе значение этого образа: „Воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки." Женщина, или же извращенная система Рима, оказывала душе губительное влияние на все эти народы, племена и языки.
2. Блудница находится в окружении всякого рода людей, в общении с мятежниками и развратниками всяких мастей: „С нею блудодействовали цари земные и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле." Слово „блудодействовали" в этой связи показывает великую обольстительную власть римской системы, отвращающей сердца от Христа, единственного Объекта веры. Священник становится между сердцем и Господом, Библия была удалена, Божья воля затемнена мраком, люди напивались из источника захватывающих церемоний и учений, сделав невозможным какое-либо истинное поклонение. Вся земля напоена вином ее блудодейства. Но ее ужасный конец приближается. „Ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды ее. Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам ее, в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое" (Откр. 18,5-6).
3. Далее женщина предстает как царица и правительница, имеющая земную власть. Иоанн видел „жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами". Будь то вновь востановленное римское господство (Откр. 13), будь то разные государства, которые восстали из развалин под единство кесарской власти, будь то, наконец, все государства и правительства земные - женщина возносится над всеми, ее жезл, ее окровавленный меч вознесен над всеми, будто бы она Самим Богом поставлена госпожой над всеми. Папы претендовали на кесаревскую одежду из пурпура и багряницы, на место кесарского орла ставили ключ распятия и „Его святость" была призвана обеспечить неограниченное господство над миром. Рим вновь превратился, и не только номинально, во властителя над миром. Он облек себя в новую власть, которая была страшнее прежней. Кесарский Рим со своим войском не смог достичь такого раболепия, такой покорности, как папский Рим своими анафемами. Цари трепетали на своих тронах от папского деспотизма и склонялись в прах, подобно самому презренному рабу, перед духовной властью Рима. Все христианство в страхе и трепете ловило строгие слова высокопоставленных священников. Духовенство рассматривало папу как источник их придаточной власти под его покровительством. Народ, утопавший во мраке невежества и суеверия, смотрел на Рим, как на земное божество, имеющее власть над земным и вечным жребием людей. Богатства стран стекались в казну святого Рима и возводили последователей галилейского рыбака на такое положение, которое далеко превосходило блеск и великолепие ближневосточных кесарских дворцов. Папский Рим простирал свое господство далеко за пределы своего государства. Многие народы, племена и языки склоняли свои головы под иго папства. Ирландия, Северная Шотландия, Швеция, Дания, Норвегия, Пруссия, Польша, Моравия, Чехия, Австрия, Венгрия и значительная часть Германии через римских посланников, таких, как Бонифакс и другие, были подведены под пастырский посох священства Рима. И хотя папство с течением времени утратило прежнюю власть и силу, все же из Священного Писания ясно вытекает, что перед своим окончательным судом оно вновь укрепится и будет иметь новое влияние на страны и народы.
4. Однако великая блудница восседает не
только на водах многих и на звере багряном, но и на мерзостях и нечистотах
блудодейства ее. „Жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом,
и драгоценными камнями, и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей,
наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства ее." Несмотря на ее
внешнее великолепие, которое пленяет и изумляет мир, в глазах Божиих она
распутная женщина, с золотой чашей, наполненной ее мерзостями. Читатель помнит,
с какой энергией и ревностью римская церковь утверждала поклонение намалеванным
изображениям или высеченным статуям. Мы не сомневаемся в том, что под
выражением „мерзости" нужно подразумевать эти идолы. Во многих других
местах Священного Писания находятся такие же выражения для обозначения
идолопоклонства и предметов, которыми совершается подобное идолопоклонство.
5. На лбу у этой женщины написано: „Тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным." Это есть тягчайший и чудовищнейший грех Рима, постыднейший дьявольский обман. Об истинной небесной тайне написано: „Тайна сия велика, я говорю по отношению к Христу и к Церкви" (Еф. 5,32). Вместо того, чтобы покориться Христу и быть Ему верным, эта женщина развращает, как бесстыдная блудница, великих земли. Эта женщина не только сама является блудницей, но она названа матерью блудницам, она имеет много дочерей. Всякая религиозная система в христианстве, которая в какой-то степени нацелена на то, чтобы отвратить души от Христа и направить их внимание на предметы, стоящие между душой и Господом, есть дочь этой великой матери духовного блудодейства.
6. Жажда этой женщины напитаться кровью святых Божиих ненасытна. „И видел я, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых и, видя ее, дивился удивлением великим." Это удивительное зрелище - женщина, то есть религиозная община, исповедующая себя истинной невестой Христа, упоена кровию мучеников. Мы должны в какой-то мере понять это. Какие бы чрезвычайные дела не проходили пред его, Иоанна, глазами, но тот факт, что религиозная система, называющая себя церковью, пьет кровь святых, превосходит все его представления. Однако нам предстоит вскоре уже не видением, но наяву увидеть эту печальную действительность. Иннокентий Третий был человеком, который объявил войну жителям южной Франции и навел меч прославленного Симона из Монфора на альбигойцев и вальденсов под предлогом исполнения воли Христа и облечения полнотой Его власти.
С 7 стиха до
конца 18 главы Откровения мы находим истолкования видения из уст ангела о
страшном суде от Бога и со стороны людей, который будет наведен на Вавилон.
Различные
характерные признаки Вавилона, как это дает Священное Писание в только что
рассмотренных главах, можно найти в истории Иннокентия Третьего шаг за шагом.
Однако нам не должно полагать, что дух Вавилона ограничивается одними папами.
Писатели и читатели имеют достаточно оснований для того, чтобы бодрствовать и
не допустить проскользнуть этому духу в их сердца. Если мы не странствуем с
Господом, в общении с Его страданиями и в надежде Его славы, то мы находимся в
опасности впасть в сети сатаны. К сожалению, часты случаи, когда христиане
временные, сиюминутные удовольствия и благополучие в этом мире подводят под
общий знаменатель с Именем Христа. Как раз именно такое нездоровое смешивание
Христа с миром и неба с землей являет собой истинную природу Вавилона. Всякий
исповедующий Имя отверженного Христа, сердце которого привязано к миру,
уязвлен духом Вавилона. Несмотря на то, что он связан с Царем Небесным, он
навостряет уши, чтобы не пропустить льстивые заверения князя мира сего и идет
навстречу его лукавым подачкам. О, да оградит нас Господь, да убережет от
искушения смешивать крест и славу Христа с современными ценностями злого
тленного мира. Ничто так не бесчестит и не оскорбляет Бога, как подобное
смешение. Это наведет страшный суд на номинальную церковь.
Настоящее имя
Иннокентия было Лотарио де Конти. Он происходил из знатной римской семьи, из
дома графа из Сенги. Под руководством двух своих дядей, кардиналов из городов
Сергия и Павла, природные способности мальчика развивались с изумительной
скоростью. Позднее он получил обширные познания в школах Рима, Болоньи и Парижа,
стал знаменитым ученым. Его любимым предметом было каноническое право. По
смерти Целестина Третьего он традиционным образом был избран папой и 22 февраля
1198 года в молодом возрасте, в 37 лет, был посвящен. Кардиналы приветствовали
его и ввиду его безупречного жизненного хождения почтили его именем
Иннокентий, что значит „беспорочный" или „невинный."
Приведем здесь
несколько выдержек из речей посвящения Иннокентия и несколько цитат из его
сочинений. Безграничное честолюбие, соединенное с громкими заверениями в
личном смирении, тотчас явит наглядно нашему читателю дух, каким он был
одержим. „Вы видите, - говорил он, - какого рода есть служитель, которого Господь
ставит над Своим народом. Он есть никто иной, как наместник Христа, преемник
святого Петра. Он есть помазанник Господен, он стоит посреди Бога и людей: под
Богом, над людьми, меньше Бога, больше людей. Он судит всех, но никем не может
быть судим, ибо написано: „Я буду судить." Однако тот, кого
так высоко возносит
его положение, унижен должностью
служителя, дабы была превознесена кротость и унижена гордость, ибо „Бог гордым
противится, но смиренным дает благодать", и всякий возносящий себя будет
унижен." Уже в первой книге Моисея Иннокентий находит толкование для
папства. „Небосвод указывает, - утверждал он, - на церковь. Как Творец
расположил на нем два больших светила, большее для управления днем, а меньшее
для управления ночью, так Он установил две больших власти: большую для
управления душами, меньшую для управления телами людей. Эти власти есть одна
папская, другая кесарская. Однако луна,
как меньшее творение, получает свет от солнца, она меньше солнца как по величине,
так и по интенсивности света, поскольку оно сияет на небосводе соответственно
своему месту. Подобно этому, кесарская
власть получает свое достоинство и блеск от папской, так что чем больше она
приближается к большему светилу, тем более лучи большего светила покоряют его собственные
и заимствованная слава исчезает. Потому было установлено, чтобы эти светила в
нашей стране Италии занимали каждое подобающее ему место, вследствие объединения
главенств мирской и духовенской власти, на которых находится весь
фундамент здания христианской веры, которое по этой причине превозносится над обеими."
(Кафедра Петра. Том 3 стр. 363 (на нем. яз.)). После этих утверждений он
делает выводы о земной власти папства: все цари и короли мира есть его
подчиненные и слуги, только папе принадлежит безграничная власть.
Будучи мудрым
человеком, Иннокентий начал большое дело своей жизни с полного изменения в
собственном доме. Строгая простота заступила на место великолепия и роскоши.
Бесчисленная знать и благородные пажи, которые ранее заполняли дворец, были
распущены, однако не без прекрасных даров, которые были доказательством дружелюбия
папы. Горожане, привыкшие получать подарки при всякой смене правителей, также
не были забыты. Он владел, вместе с отвагой Григория Седьмого, также политической
осторожностью и прозорливостью Александра Третьего. Он знал римлян и умел
управлять ими, хотя это не было легким делом. Прислушаемся, что говорит Бернар
в одном из своих писем к тогдашнему папе об этом народе: „Почему я должен
упомянуть о народе? Это римляне. Я не нахожу никакого более краткого и ясного
определения, чтобы выразить мое мнение о членах твоей церкви. Кому не были
известны распущенность и высокомерие римлян? Это совершенно непривычный к
миру, склонный к мятежам, беспощадный и упрямый народ. Он отвергает всякую
покорность до того момента, пока видит хоть малейшую возможность устоять...
Кого сможешь ты найти в твоем городе, как велико ни было бы его влияние, кто
хотел бы видеть на посту папы, не имея на то прямых претензий на выгоду или, по
крайней мере, не надеясь из этого извлечь какую-либо выгоду? Они клянутся в
верности, но только для того, чтобы легче обмануть тех, кто им верит в этом.
Они высокомерны, чтобы покориться, невежественны, чтобы править, неверны по
отношению к своим господам, невыносимы по отношению к подчиненным, бесстыдны в
своих претензиях, упрямы в своих отказах, напористы, когда стремятся получить
доказательства благосклонности, неблагодарны, когда им кто-то оказывает
благодеяние, болтливы без меры, весьма скоры на обещания, но прячутся в кусты,
когда дело касается их выполнения. Это искуснейшие льстецы, но в то же время
злейшие клеветники. И вот ты поставлен пастырем среди таких людей, облеченный в
золото и во всевозможный блеск. Если я имею возможность и право выразиться так,
то ты поставлен пасти более демонов, нежели овец." (Паддингтон. Том 2.
стр. 158 (нем. яз.)).
Таким был
характер народа, который окружал нового пастыря в Риме и над которым он должен
был нести неусыпный контроль. Иннокентий же был не таким человеком, чтобы
позволить обескуражить себя таким положением. Он начал свое правление с
большим мастерством и энергией весьма успешно. Уладив свои домашние обязательства,
он обратил свое внимание на город. Своим первейшим назначением он считал
ликвидацию в Риме последних следов кесарской власти. Это было смелым шагом, на
который решился Иннокентий, однако втайне он уже подготовил путь к этому шагу,
разделив денежные сборы на тринадцать кварталов города. До тех пор римские
перфекты в исполнении своей службы были подотчетны кесарю, они были
представителями кесаревской власти. Иннокентий знал, как поколебать это,
отвергнуть префектуру от кесаря и подчинить ее папской власти. Он взял меч из
руки префекта, символ древней силы и власти, и заменил его серебряной чашей,
символом мира и дружбы. Он освободил его от клятвы верности кесарю немецкого
происхождения и вынудил его принести клятву ему самому ради получения от него
инвеституры. Так были разорваны последние узы, которыми был связан Рим с
кесарской властью.
Подобным
образом папа уговорил сенатора, иначе говоря, главного в государственной
судо-производительной палате, сложить с себя полномочия и уступить место
другому человеку, которого избрал сам Иннокентий и которого связал с собой
клятвой. Судья, офицеры и все гражданское общество были подведены под
необходимость принять клятву верности его духовному владычеству и признать
окончательное превосходство святого престола над мирским.
Однако
кесарский город во все времена был со всех сторон окружен опасными соседями.
Королевство Сицилия и прекрасные провинции средней и южной Италии вплоть до
самых врат Рима незадолго до того подпали под мучительное иго смелой немецкой
авантюры. Это было преподнесено следующим образом: Генрих Шестой, ставший
впоследствии королем Германии, по прозвищу „Грозный", в 1186 году женился
на Констанции, законной наследнице королевского трона Сицилии, а также всех
норманнских областей, подвластных Италии. Явное преимущество, которое принес
этот брак немецкому правителю, и вред, который должен был быть нанесен через
него папству, взволновали тогдашнего папу Луция Третьего и побудили его
предпринять шаги к расторжению этой связи. Однако смерть помешала ему довести
свой план до конца. Его последователь Урбан Третий также не добился того, чтобы
брак был расторгнут, таким образом, 27 января 1186 года в роскошном великолепии
бала отпразднована свадьба. Однако вскоре в лице Танкреда, законного сына рано
усопшего брата Констанции, объявился правитель, который также предъявил свои
притязания на трон Сицилии и которого с большим усердием стало поддерживать
папство. Таким образом, возникла война между двумя соперниками, которая велась
со всей ожесточенностью. Генрих предпринимал неоднократные набеги на Италию,
чтобы овладеть наследством своей жены. Удача улыбалась ему. Одна провинция за
другой впадали в его руки, наконец, вся нижняя Италия, включая всю Сицилию,
покорилась силе его оружия. Завоеватель действовал в покоренных землях безграничной
жестокостью и излишней яростью. Великое множество духовенства и государственной
знати были умерщвлены позорным образом. Прежде чем он возвратился назад в
Германию, все крупные и почетные военные должности были переданы им выдающимся
его офицерам. Замки, земельные угодья, прибыльные места и тому подобное он
щедро раздарил авантюристам и наемникам, которые считали своим основным
призванием все разорять и умерщвлять, так как их разбойничьи страсти были
разбужены самим королем-завоевателем, так что для них никакие законы не были
писаны.
Брат Генриха,
герцог Филипп из Швабии, наряду с правлением Средней Италией был уполномочен
господствовать над областями, включая родовое наследие маркграфини Матильды и
герцогства в Тоскане. Марквальд, эльзасский рыцарь и любимец кесаря, содержал
герцогства в Равенне и Романье. Конрад из Лютценбурга, рыцарь из Швабии, как
герцог из Сполетто, был избран в правители над этим городом и его владениями.
Так папское государство со всех сторон было окружено вражескими крепостями.
Всякая связь с внешним миром была почти невозможной. Но рука, утвердившая цепь
этих крепостей, должна была вскоре быть сломленной. Генрих умер неожиданно 28
сентября 1197 года в Мессине за несколько месяцев до вступления на папский
престол Иннокентия Третьего.
Смерть Генриха,
бесконечные войны честолюбивых немецких рыцарей и двусмысленное положение всей
Италии подготовили путь для расцвета таланта властелина у нового папы. Жестокое
обращение Генриха воскресило в сердцах его итальянских подчиненных ненависть и
сформировало взрыв всеобщего мятежа. Итальянцы страстно ожидали освободителя от
ненавистного немецкого ига. Им стал Иннокентий. Он потребовал от Марквальда,
страшного в облачении кесаревской власти, вернуть владения, принадлежащие
церкви святого Петра, обратно. Марквальд медлил. Хотя он был бесстрашным,
честолюбивым человеком, стяжавшим себе великую власть и огромные богатства, все
же желал избежать открытой ссоры с папой. Поскольку он хорошо знал ненависть
народа к чужеземным захватчикам, то ему было понятно его опасное положение,
потому он и стремился склонить Иннокентия к мирным переговорам для заключения
соглашения. Однако Иннокентий оставался непреклонным и отверг все его
предложения. С большим нажимом папа потребовал еще раз беспрекословно исполнить
его требования и возвратить церкви все области и земли, которые прежде были ее
собственностью. Пока Марквальд медлил, поднялся народ, чтобы силою оружия
исполнить требования папы. Началась война. Город за городом переходили в руки
восставших, немецкие флаги срывались одим за другим, и все, что только могло
напоминать о немецком господстве, было уничтожено. Марквальд горел яростью и
жаждал мести. Он совершал неоднократные набеги из своего укрепления в Равенне,
грабя, убивая и предавая огню все окрестности. В слепой ярости он уничтожал
церкви, замки, дома и нивы. Иннокентий же, со своей стороны, открыл
сокровищницы папы, взял большую сумму денег, снарядил большую армию и объявил
анафему всем мятежным вассалам церкви, в число которых он включал всех, кто
оказывал помощь Марквальду.
Поражение
Марквальда преисполнило страхом и ужасом всех остальных вождей. Они обратились
к папе с предложением мира и обязались платить ему трибут. Однако Иннокентий
был неумолим. Он потребовал безоговорочной передачи их владений в собственность
престола святого Петра, а себя объявил наследником маркграфини Матильды и
владельцем герцогства Тосканы. Однако не было ни одного события, которое имело
бы в это время большее значение для папы, чем вероломное поведение царицы Констанции.
После смерти мужа тотчас она покинула Германию, хотя была прямой наследницей
трона и защитницей государства, и со своим несовершеннолетним сыном Фридрихом
возвратилась назад в Сицилию. Интересы страны, где она родилась, она приняла за
свои, со своим сыночком она кинулась в объятия папы, венчала своего
несовершеннолетнего Фридриха на трон в Палермо и выпросила для него папскую
инвеституру с королевством Сицилии, как подданного римскому престолу.
Иннокентий хорошо понимал свою выгоду и слабость Констанции использовал для
достижения своей цели. Царица и ее сын должны были признать безусловное
верховенство папы над всем государством от Неаполя до Сицилии и принять
обязательство ежегодно платить значительный трибут. К этому времени немецкие
войска были вынуждены отступить в немногие оставшиеся им верными города. Они
сделали это с угрозой и злобой, уступая лишь превосходящей силе.
Таким образом,
по истечении одного года Иннокентий выглядел уже не только владельцем церковных
имений, но и был действительным королем Сицилии. Все его предприятия
увенчивались быстрыми триумфальными победами, блестящим успехом. Во вновь
завоеванные земли Иннокентий посылал бесчисленное количество легатов (уполномоченных
папы римского), чтобы повсеместно дать прочувствовать его вездесущую руку и
склонить жителей к покорности и к послушанию. Земли, замки, крепости и доходы,
которые ранее принадлежали немцам, были объявлены собственностью папы. Это,
однако, вызвало среди населения живое недовольство и упорное противоборство.
Кесарские регенты и жители городов восстали против таких несправедливых мер.
Насилие, кровопролитие и бесконечные распри вследствие этого годами стояли на
повестке дня. Больше всех страдало королевство Сицилия под тяжестью этих
обстоятельств. Однако Иннокентий невозмутимо продолжал идти по пути, на
который встал с самого начала. Города, которые уклонялись оказывать
честолюбивому папе почести побед в его так называемых боях, препятствовали ему
вкушать удовлетворение и радость, подвергались жесточайшему гневу папы.
Скудость их доверия он расценивал, как преступление против Самого Господа
Иисуса, Чьим последователем он был и потому „не сделал ни одного греха,
никакой неправды не было в его устах". Даже перед таким богохульством
Иннокентий не отступал, ничто не страшило его, когда дело касалось достижения
его цели.
Еще не прошло и
года насыщенного великими событиями и волнениями правления Иннокентия
Третьего, как умерла Констанция, мать несовершеннолетнего короля Сицилии.
Предполагают, что ее смерть была ускорена ее материнской заботой о Фридрихе.
Ему было около 4 лет, когда он был коронован королем Сицилии и наследником
немецкого трона. В своем завещании она передала его под покровительство папы,
как его покровителя, и чтобы ему, то есть папе, ежегодно выделялось три тысячи
золотых монет для содержания ее сына, тогда как остальные необходимые
средства должны быть собираемы со страны.
Однако, даже
несмотря на этот колоссальный успех, спокойствие Рима не было застраховано.
Вновь вспыхнула гражданская война со всеми ее ужасами. Не теряя ни мгновения
времени, папа в торжественном тоне объявил сицилийской знати, что становится
опекуном малолетнего короля и берет в свои руки управление государством.
Тотчас послал он одного из своих легатов, чтобы потребовать от народа клятву
верности новому правителю. Между тем Марквальд тоже не сидел сложа руки. Как
только до него дошла весть о смерти королевы, он принял на себя титул сенешаля
(предводителя дворянства) и в силу одного документа от имени бывшего короля
Германии объявил себя претендентом на регентство над королевством Сицилия на
время несовершеннолетия Фридриха. Чтобы придать своему притязанию необходимый
вес, он собрал большое войско из авантюристов разных стран, окружил и взял Германию,
папский город, был близок к взятию большого монастыря в Монте-Кассино. Восемь
дней небольшой гарнизон папы успешно отражал все нападения Марквальда. На
девятый день подоспело войско из Рима, которое деблокировало окруженных
монахов. Герцог был вынужден снять осаду. Иннокентий между тем издал
прокламацию, в которой все население от Неаполя до Сицилии призвал к оружию.
Поспешно созывались полки в Ломбардии, в Тоскане, в Романье и в других местах,
которым папа платил жалование из церковной казны. Марквальд и его приспешники
каждое воскресенье торжественным образом предавались анафеме. Борьба
продолжалась с переменным успехом долгое время, не принося решительного
результата. Наконец, в 1202 году смерть Марквальда освободила папу от сильного
и опасного противника.
Между тем дела
в немецком государстве обстояли весьма плачевно. Честолюбивые вожди боролись
между собой за корону пустующего трона, поскольку законный наследник был еще
ребенком, малолетним сиротой. Как при подобных обстоятельствах часто бывает,
так и сейчас началась ожесточенная гражданская война, раздирающая и
подрывающая несчастную Германию. Это обстоятельство открыло честолюбию папы
необозримые просторы. Острый ум Иннокентия тотчас постиг, насколько опасно
было бы для него, если бы короны Германии и Сицилии соединились на одной
голове. Возможность появления такого опасного соседа должна была быть
устранена, объединение Сицилии с Германией должно было быть расстроено.
Разгоревшаяся за немецкий трон борьба дала ему удобные возможности для
приведения в исполнение своих планов. Немецкие войска, поскольку они
требовались на родине, ушли из Сицилии, Апулии, Капуи. Ослабленные гарнизоны не
могли воспрепятствовать намерениям проницательного папы, и отдельные земли
одна за другой отнимались от немецкого королевства и повсеместно силою оружия
подводились под власть папы.
Непосредственно
после смерти Генриха его брат, швабский герцог Филипп, наложил конфискацию на
королевские сокровищницы и объявил себя регентом королевства и заступником
интересов своего малолетнего племянника. Однако иметь королем государства
несмышленого младенца для большинства власть имущих политиков было не менее
неприемлемо, как и опекунское правление в то беспокойное время. Противники
Филиппа объединились между собой и решительно выступили против избрания
младенца Фридриха королем Германии. Принадлежащие к дому Гогенштауфенов,
напротив, стремились побудить Филиппа, как представителя королевской семьи и
главного претендента на трон, смело добиваться короны на свою голову. Он
согласился и был избран покровителем государства большинством вождей и
прелатов в Мюльхаузене.
Партия
оппонентов главным образом состояла из великих вождей церкви из Рейна. Главой
их был Адольф из Альтена, кельнский архиепископ. Высшее духовенство тех дней
занимало вообще самое первое место в государственных делах. Они решили
выставить другого, своего кандидата, который бы не принадлежал к дому
Гогенштауфенов. По долгом словопрении их выбор пал на Отто, второго сына
швабского герцога Генриха Львиного, давнего злейшего врага племени швабов.
Когда семью его
отца изгнали из рейхстага и выслали из Германии, Отто получил свое образование
и воспитание при английском дворе. Его мать Матильда была сестрой короля
Ричарда Львиное Сердце. Молодой рыцарь показывал такие чудеса храбрости, что
Ричард, изумленный им, возвел его до первого графа над Йорком и Пуату. Хорошо
снабженный английским золотом, в сопровождении немногих попутчиков, по призыву
немецких вождей Отто оставил Англию и прибыл в Кельн, где был объявлен королем
Германии и вождем церкви.
Филипп из
Швабии был двадцати двух лет, тогда как возраст Отто насчитывал двадцать три.
„По своему характеру, - пишет Робертсон, - а также по богатству и по числу
сторонников Филипп превосходил своего соперника. Его уважали за искреннюю
любовь к справедливости. Его эрудиция вследствие усердного изучения наук
достигла такой высокой степени, какая была необычной среди правителей того
времени. Его общительный, дружелюбный нрав являл собой прямую противоположность
гордому и резкому характеру Отто. Однако Отто находился в высоком благоволении
у духовенства, тогда как Филипп, как представитель такой семьи, которая
постоянно оказывала энергичное противостояние всякому превышению власти
духовенством, был для него, как бельмо в глазу."
Однако что же
сталось с младенцем Фридрихом, который был уже коронован и помазан на царство и
которому принесли клятву верности как правители, так и прелаты, и над правами
которого, как нам уже известно, сам папа был поставлен высшим попечителем,
заступником и опекуном? Единственный ответ на этот вопрос можно найти в вероломной
политике Иннокентия. Великой целью, которая ему мерещилась, ради которой он
приветствовал кровавую бойню за немецкую корону, если и не зачинал ее сам, было
унижение рода Гогенштауфенов. Все остальное должно было быть подчинено этой
главной цели. Во всяком случае, Иннокентий не мог отвергнуть справедливые
притязания Фридриха. Он был вынужден признать справедливость его выбора и то,
что ему принесла присягу на верность высшая знать страны. Однако Иннокентия не
так легко было свернуть с его пути, он был изобретателен в нахождении выхода
из положения. Для него совесть была довольно растяжимым понятием, так что он
даже вероломным поступкам умел придавать вид справедливости. Он открыл, что
отец потребовал клятвы от знати прежде, чем младенец стал христианином через
крещение. Затем он объяснил, что двухлетний ребенок, притом некрещенный, был
ничто, потому и клятва, принесенная такому ребенку, должна рассматриваться,
как ничто.
Так говорил
человек, который претендовал быть „уполномоченным представителем вечной
справедливости на этой земле, и как таковой, выше всяких страстей и личных интересов",
чтобы объявить всю Германию свободной от клятвы верности законному наследнику
трона, и это лишь для того, чтобы привести в исполнение свои честолюбивые
планы. Вместо того, чтобы стоять на страже прав и интересов своего
подопечного, о котором он некогда при приеме опекунства писал: „Бог ему
(Фридриху), хотя Он посетил его смертью обоих родителей, дал в отцы более
достойного, Своего наместника на земле, и лучшую мать, а именно Свою церковь,"
и вместо того, чтобы рассудить враждующие партии и призвать их к миру, мы видим
его сеющим вражду и зло, попирающим ногами правду и мир, жертвующим всякой
надеждой Германии ради умножения и укрепления власти папы. Хитрый папа умело
скрывался за сценой, но оттуда искусно раздувал огонь вражды. Он точно
рассчитал, что обе стороны, когда исчерпают все свои силы и прольют немало
крови, решение вопроса принесут к его ногам, и тогда он, как высший
путеводитель королей, выступит и предпишет им свои условия. Милман абсолютно
прав, когда говорит: „Десять лет постоянной вражды и гражданской войны в Германии
должно быть приписано если не непосредственному подстреканию, то непременному
ожесточению папы Иннокентия Третьего."
Ричард из Англии,
покровитель Отто, и Филипп Август из Франции с пониманием и ревниво относились
к делу Филиппа. Оба они то лестью, то обещаниями стремились заполучить папу в
защитники. Но Иннокентий имел много оснований, чтобы удержать себя от
объявления коронования в пользу того или иного. Между тем разразилась война на
Рейне. Вначале Филипп делал большие успехи. Он уже достиг ворот Кельна, когда
великое воинство, нанятое рейнскими прелатами и фламандской знатью, заставило
его отступить с занятых позиций. Большинство государственных чинов объявили
себя на стороне Филиппа и поддерживали его, тогда как на стороне Отто, кроме
духовенства, выступал только граф из Фландрии.
В 1199 году
умер Ричард английский. В нем Отто лишился сильного союзника. Иоанн, преемник
Ричарда, не имел никакого желания принимать участие в войне, которая велась
так далеко от него и исход которой ему был неизвестен. Звезда удачи Отто
закатывалась более и более. Возможно, сейчас война могла бы быть
приостановленной, если бы Отто предложил честную мирную сделку. Но тогда мщение
папы ненавистному дому Гогенштауфенов не было бы удовлетворено. Сейчас папа
открыто выступил на стороне Отто, и таким образом, несчастная Германия была
принесена в жертву еще долгим девяти военным годам с краткими передышками.
Вероломная политика Иннокентия с течением времени все же не смогла остаться
скрытой. Его страдающее стадо обвиняло его, называя зачинщиком всех бедствий.
Иннокентию потребовалось все его лукавство, чтобы отвести от себя это
обвинение.
Последствия,
вызванные многолетней войной, были чрезвычайно плачевны. Это не была война,
происходящая на каком-либо определенном военном поле, но она являла собой
непрерывную цепь разбоя, мародерств, поджогов и опустошений открытых,
беззащитных городов и деревень. Прелат сражался против прелата, князь против
князя. Дикие богемцы и морально разложившиеся наемники из разных стран
пронизывали землю, убивая, грабя и насилуя. Никакого закона не существовало,
дороги были непроходимы из-за бесчисленных банд разбойников, свирепствующих
повсюду, никто не был застрахован от них, никто не был пощажен! Дворцы и хижины,
монастыри и церкви - все было разграблено, разорено, разрушено. И все эти
бедствия не были в состоянии склонить непреклонного папу к уступчивости. Не
заботясь и не думая о бедствиях, раздирающих страну, затыкая уши от воплей
страдания несчастных жителей, он продолжал осыпать Филиппа анафемами, объявляя
недействительными все клятвы, принесенные ему, а сторонников Отто - епископов,
монастыри и всех, поддерживающих его - щедро подкупал преимуществами, подарками
и благами всякого рода. Однако молнии и громы Ватикана на этот раз уже не
достигали цели, мощь Филиппа из года в год возрастала.
Наконец даже
такой непреклонный дух Иннокентия не мог противиться развитию и ходу событий.
Он начал бояться своего уничтожения и полного поражения. Дело Отто с каждым годом
становилось все более безнадежным, а перспектива его победы - мизерной. Было
весьма нелегким шагом для гордого папы протянуть руку примирения ненавистному
дому Гогенштауфенов. Однако Филипп облегчил ему этот шаг, насколько это только
было возможным. Через своего посла он сделал папе такие далеко идущие обещания,
что Иннокентий, как он заявил, счел своим долгом вновь принять в свои объятия
кающегося сына и освободить его от церковной анафемы. Папский легат явился к
Филиппу в Мец и объявил его королем Германии.
Мир со всех
сторон казался уже обеспеченным. Филипп достиг объекта своего желания. Однако
вскоре выяснилось, насколько суетно всякое земное величие и человеческая слава.
Филипп был злодейски убит 21 июня 1208 года графом замка Пфальца в Баварии,
Отто из Виттенсбаха, как говорят, за то, что не захотел отдать ему в жены свою
дочь. Убийца был объявлен вне закона, его замок был сравнен с землей, а сам он
казнен. С Филиппом сошел в могилу самый благородный и одареннейший потомок рода
Гогенштауфенов.
Как только
Иннокентий получил печальную весть о кончине Филиппа, он тотчас изменил образ
своих действий. Он поспешил объявить немецким князьям, доведя до их внимания,
как Божественное провидение явно решает дело в пользу Отто, и пустил в ход все
средства, чтобы не допустить новых выборов короля, а все партии объединить в
пользу Отто, всем сторонам обещав благосклонность и прощение. Поскольку в
обеих сторонах окрепло страстное желание мира, то папе легко удалось повернуть
мнение знати в пользу Отто. Уже не нашлось ни единого, кто бы осмелился
выступить против возведения его на престол.
В следующем,
1209, году Отто отправился в Италию, чтобы принять из рук папы королевскую
корону. Он был сопровождаем большим числом князей, прелатов, рыцарей и их
дружин. Его путешествие было похоже на великое триумфальное шествие. Города
гостеприимно открывали перед ним свои ворота, чтобы приветствовать короля,
избранного самим папой. Отто и Иннокентий встретились в Витербо. Они обнимались
и плакали слезами радости, вспоминая об их общих скорбях и восхищались их общим
триумфом. Однако даже в это мгновение папа не забывал о правах своего престола.
Он потребовал от Отто заверения, что непосредственно после его вступления на
трон он возвратит церкви принадлежащие ей земли и оставит всякие претензии на
предмет долголетних распрей, то есть наследство маркграфини Матильды. Отто
лицемерил в стремлении достичь долгожданной цели, скрывая, как глубоко уязвлено
его сердце недоверием святого отца, проявляя к нему видимость смирения и
покорности. „Все, чем я был, - воскликнул он, - все, чем я стал и все чем я
буду, всем этим я обязан тебе и церкви!"
Королевский
венец украшал теперь голову Отто. Он был увенчан своим другом папой в церкви
святого Петра в Риме. Политика лукавства и обмана апостольского престола
возвела его на эту высоту. Однако обманщик должен был быть сам обманут,
предатель - предан. Едва миновали времена торжественной коронации, как Отто
сбросил с себя маску послушания и благодарности, за которой скрывал истинные
намерения. Едва блеск короны осиял его голову, как он превратился в другого
человека. Он чувствовал, что по своему новому положению он обязан со всей
энергией и правами короны противостоять всем надменным притязаниям духовенской
власти. Король и папа, бывшие до коронации такими близкими друзьями, после
коронации превратились в злейших врагов. Бог по праведным путям своего
провидения допустил, чтобы сожженный в своей совести папа испытал горькое
разочарование. Он должен был вкусить горечь истины слов апостола из Гал. 6,7:
„Не обманывайтесь, Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и
пожнет."
Непривычное
множество рыцарей и оруженосцев, сопровождающих Отто в его пути в Рим, которые
во время его коронации находились у стен, вызвало в жителях тревогу и
возмущение. Возникли трения и распри, при таком переполохе, как рассказывают,
много немцев было зарублено и убито много коней. Король покинул город в великой
ярости и потребовал от папы удовлетворения, но Иннокентий медлил. Войска
разбрелись по всем папским владениям, наводя ужас на беззащитных жителей. Отто
было предъявлено требование отвести своих солдат от пределов Рима, но он
заявил, что отойдет со своим войском не раньше, чем истощит запасы земли. И он
обогатил себя грабежом тех паломников, которые напали на его солдат при
путешествии в Рим. Затем он двинулся в Тоскану, занял несколько городов,
которые находились на границе имения маркграфини Матильды, взял несколько
крепостей, которые незадолго до этого конфисковал папа. Своих фаворитов он
одаривал землями и почестями, которые принадлежали самому папе. Графа
Диефольда, непримиримого врага Иннокентия, он одарил графством Сполетто. Успех
вскружил ему голову, льстил честолюбию. Он приготовился напасть на Сицилию, чтобы
поразить молодого Фридриха, последнего из дома Гогенштауфенов.
Папа, охотно
носивший титул непогрешимого, не ошибающегося, был в отчаянии. Все его усилия,
все его предательства, все великие жертвы, которые он принес, послужили лишь
на то, чтобы воздвигнуть ему страшного противника и злейшего врага, какого
никогда еще не восставало из швабского княжеского рода. Отчаянные призывы к
его благодарности, настойчивые уговоры и самые красноречивые анафемы не
производили ни малейшего впечатления на ученика школы Ричарда Львиное Сердце.
Отто уже три
года был вдали от Германии. Три года страна вкушала непривычный для нее мир.
Родные молодого, почти восемнадцатилетнего Фридриха неусыпно следили за его
безопасностью. Они осторожно подошли к папе с вопросом относительно Фридриха,
чтобы получить от него совет. Как бы это ни шло против прежних планов папы, в
сложившейся ситуации он все же решил выступить за Фридриха, надеясь с ним
добиться более благоприятных перспектив для церкви, чем с гордым, надменным
саксом Отто. Для самого Фридриха было смелым предприятием решиться покинуть
наводненную войсками своего противника Италию и отправиться в Германию. И все
же в сопровождении двух отважных и преданных рыцарей он пустился в опасный
путь, оставив свое солнечное Палермо, прибыл туда благополучно в день своего
рождения, где был принят с раскрытыми объятиями.
На этот раз то
было государство, в жизни которого борьба между Отто и Фридрихом имело
решающее значение. Как раньше Ричард из Англии подкреплял своего любимого Отто,
так сейчас Филипп Август из Франции близко к сердцу принял дело Фридриха и
заключил с ним оборонительный и наступательный союз. На стороне Отто выступили
графы из Фландрии, нижнерейнские князья и король Англии. Отто сначала обратил
свое сильное войско против Франции, чтобы освободить себя от сильного союзника
своего противника. 27 июля 1214 года произошла решительная битва при Буфине,
деревушке недалеко от Лилля, в которой Отто потерпел полное поражение. Он
пережил свое поражение примерно на четыре года и умер 19 мая 1218 года одиноким
и оставленным в Гарцбурге без почестей, хотя формально не был лишен
королевского сана.
Фридрих был
возведен на трон в 1215 году со всей пышностью и помпезностью в старом
королевском городе Ахене. В пылу торжества он вместе с многими другими
знаменитостями произнес обет лично самому принимать участие в крестовом походе
в святую землю. Это легкомысленное заявление стало причиной беспокойства, о
чем Фридрих даже не предполагал, в течение всех тридцати пяти лет его
правления.
До сих пор мы
видели деятельность Иннокентия при возведении на трон трех королей Германии.
Последуем теперь за ним во Францию, чтобы увидеть там, как папская власть была
употреблена им на другой почве и с другими намерениями. Иннокентий сейчас
выступает, как заступник страдающего безвинно, как проповедник христианской
морали и защитник святости брачных уз. Мы охотно отдаем должное тому, что в
своем споре с Филиппом он был движим верными мотивами, однако во внешнем
поведении его выступал тот же властный, заносчивый, надменный дух, который
знаменовал все его господство до того времени. Он претендовал на высший суд во
всех человеческих вопросах, будь то касательно трона или святости таинства
брака.
Событие, происшедшее
год тому назад, создало Иннокентию желанную возможность покорить союзника и
верного друга рода Гогенштауфенов. Когда Филипп Август возвращался во Францию
из третьего крестового похода, Ингеборг, сестра короля Дании, была весьма
превозносима за свою красоту и добродетель. Филипп пожелал взять ее в жены и
нашел благосклонный прием. Ингеборг явилась во Францию в сопровождении свиты из
датской знати. Филипп поспешил принять ее в Амьене. Свадьба была вскоре отпразднована,
и спустя несколько дней после этого королевская чета была венчана. Во время
венчания Филипп вдруг задрожал и побледнел. Непреодолимое отвращение к своей
молодой супруге охватило его. Поскольку для такого внезапного изменения в
помыслах короля не было никаких оснований, поскольку она была незаурядной
красоты, доброго нрава, примерная христианка, то народ приписал это
чародейству и дьявольскому действию. Филипп хотел тотчас отослать ее обратно в
Данию, но ее сопровождавшие отвергли это предложение с возмущением, да и сама
Ингеборг решила остаться во Франции.
Король
находился в чрезвычайно затруднительном положении. Он жаждал развода, но при
этом хорошо знал, что он никогда не будет иметь мира, если развод произойдет в
нарушение законных оснований. Усердно были подняты и исследованы семейные
регистры королевского дома, и тут некоторые из преданных Филиппу епископов
нашли несколько пар, состоявших в такой степени родства, которая брак делала
невозможным. Французское духовенство во главе с архиепископом из Реймса на этом
основании объявили брак недействительным. Когда решение духовенства было
донесено до Ингеборг, она, едва ли зная слово на французском языке, крикнула во
гневе: „Чудовищная Франция! Рим! Рим!" Брат ее обратился за помощью к
престарелому папе Целестину Третьему. Однако тот чувствовал себя не в силах противостоять мощному французскому
королю, и во время его пребывания на престоле Петра не произошло никакого
решающего действия в этом неприятном деле. Ингеборг тем временем была заточена
в монастырь, а Филипп женился на Агнессе, дочери герцога из Мерана. Его любовь
к Агнессе была настолько же велика, насколько велико было его отвращение к
Ингеборг. В то время как Агнесса не должна была пропускать ни единого
королевского торжества, Ингеборг странствовала из монастыря в монастырь,
вернее сказать, переводилась из одной тюрьмы в другую.
Так обстояли
дела, когда Иннокентий принял отверженную принцессу. Сначала он написал
парижскому епископу, а затем самому королю. Письмо к королю начиналось с
подробнейшего описания святости брачного союза и заканчивалось требованием
изгнать Агнессу и вновь восстановить Ингеборг в правах. Король гордо ответил
папе, что тому нет дела до его женитьбы. Однако вскоре он вынужден был испытать
ужас папской анафемы таким образом, какой ему не мог бы присниться в самом
страшном сне.
Петр, кардинал
из г.Марии, был послан легатом во Францию с заданием в случае неповиновения и
упорства короля заключить его земли под папскую анафему. С непреклонностью
заслушал Филипп повторный приказ папы. Однако и папа был непреклонен. „Если, -
писал он к своему легату, - в течение месяца после твоего заявления французский
король не восстановит в супружестве законную королеву, то ты должен обложить
всю его страну интердиктом." Был созван собор в Дижоне, туда явились
посланники короля и от его имени заявили протест против каких бы то ни было
мер, взывая к Риму. Но приказ, как действовать легатам, был уже определен.
Интердикт во всей его тяжести был провозглашен над страной. В полночь, когда священники
держали в руках горящий факел, был пропет псалом для скорбящих земли, прочитана
молитва за мертвых, то была последняя молитва, так как во все продолжение
интердикта французскому духовенству уже запрещалась какая-либо молитва.
Распятие было завешано траурной материей (черной), реликвии отнесены на
надгробные плиты, просфоры сожжены. Кардинал, облеченный в фиолетовую траурную
столу, произнес анафему на всю землю Франции. С этого момента по всей
французской земле прекратились богослужения. Доступ к небу через молитвы и
жертвы был закрыт. Из таинств могли совершаться лишь крещение детей и последнее
помазание умирающего.
Весь народ
должен был страдать за своего короля, чтобы его гордое сердце было сломлено
либо от сострадания к своим подчиненным, либо от страха перед их недовольством
и мятежами. В те дни мрака суеверия нужда была действительно велика, потому что
тот, кто умирал во время интердикта, был навеки погибшим. „Как ужасно, - пишет
один очевидец, - как жалко и прискорбно выглядели наши города! Двери церквей
охранялись и христиане отгонялись от них, подобно псам, всякое богослужение
прекратилось, тайная вечеря в воспоминание крови и плоти Христа не совершалась.
Народ не имел права, как было принято, собираться вместе в празднование дня
святых, телам усопших не воздавалось христианских почестей и не разрешалось
хоронить по-христиански. Зловоние от них отравляло воздух, их ужасный вид
переполнял живущих отвращением и ужасом. Разрешалось только последнее помазание
и крещение детей. По всей стране царило глубокое молчание. Повсеместно
замолчали органы и голоса тех, кто прославлял Бога славословием."
Когда Филипп
Август получил весть о решительном нападении папских легатов, то он впал в
безграничную ярость. Он был человеком гордого нрава и непреклонной воли и не
привык кротко смиряться с ущемлением его прав. Он поклялся мечом Карла
Великого, что он скорее готов лишиться полцарства своего, нежели разлучиться с
Агнессой из Мерана. Он пригрозил духовенству строгим наказанием, если оно будет
послушно папе. Ингеборг была взята из монастыря и водворена в заключение в
укрепленный замок в Этампе. И все же ярость не могла устоять против непоколебимой
жестокости папы. Бароны, чью власть он урезал, не очень-то спешили собраться
вокруг него, народ же находился в состоянии религиозного восстания. Он
собирался у дверей церквей и взламывал двери, он был твердо намерен не
допустить лишить его богослужения. Король был вынужден сдаться, хотя бы со
скрежетом зубов от бессильной ярости.
В Рим были
посланы послы. Они были обязаны от имени короля рассказать папе о грубом образе
действий его легионов и о готовности короля подчиниться приговору папы. „Что
еще за подчинение приговору? - воскликнул папа в негодовании. - Филипп знает
наше повеление. Он должен отпустить свою конкубину (сожительницу) и принять
вновь свою законную жену, епископов, снятых им, вновь восстановить на свои
места и из своей казны возместить им убытки. Тогда мы и отменим интердикт,
лишим гражданства тех, кто занимался так называемым семейным регистром, и на
этом закончим наши требования." Этот краткий, без обиняков, ответ привел
короля в отчаяние. „Я бы охотно стал магометанином! - крикнул он в ярости. -
Блаженный Саладин, над тобой не было папы!" Достойная сострадания Агнесса
горевала и скорбела. Однако все было напрасным. Филипп должен был покориться.
Он созвал в Париже парламент. Вассалы французской короны явились в полном
сборе. Филипп явился перед своими вассалами с великолепной Агнессой под руку и
спросил своих вельмож: „Что должно мне сделать?" Ответ единодушно гласил:
„Покорись папе, отпусти Агнессу и возьми вновь Ингеборг!" Ответ был
потрясающим. Король был вне себя. Он, властелин Франции, силою своего меча,
своей прозорливой мудрой политикой удвоивший славу Франции и французскую
корону сделавший во благо своих вассалов, в присутствии своих вельмож и
епископов из Рима должен унизиться до праха? Унижение для гордого и сильного
властелина было чрезмерным. Но что ему оставалось делать?
Это являло
собой захватывающую сцену. Агнесса заявляла, что ей мало дела до короны, но
что она любит своего мужа, что для нее он есть смысл жизни. Чужеземкой, молодой,
не знающей мира, она отдала королю свою руку и за это время родила ему двух
детей. „Не разлучайте меня с моим супругом!" - умоляла она присутствующих
со слезами. Однако вельможи государства были так же неумолимы, как и папа.
Наконец Филипп объявил о своем решении примириться с Ингенборг. Она была
приведена. Но ее ненавистный вид вызывал в короле отвращение в такой степени,
что он был близок к тому, чтобы выйти из себя. Наконец с великим трудом он
пересилил себя и дал слово подчиниться требованиям папы. Он поклялся
восстановить Ингеборг в правах королевы Франции. В тот же момент зазвонили
колокола, возвестив ликующему народу, что проклятие, тяготевшее над страной
более семи месяцев, снято. Двери церквей раскрылись, как по мановению волшебной
палочки чародея. Черные завесы исчезли с икон и с распятий, толпы повалили в
церковь, чтобы утолить свою религиозную жажду.
Рим достиг
своей цели, он триумфировал над сильнейшим королем христианства. Слово Божие
было исполнено: „Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий
над земными царями" (Отк. 17,18). Царствовать безгранично над телами
душами и делами людей - это было страстным желанием, его целью, которую он
неутомимо преследовал. Рим и в данном случае не имел перед своими глазами иной
цели, кроме как распространение и чрезвычайное умножение своей власти, как при
великих предках Филиппа, а весьма постыдный образ действий был почтен благим.
Теперь Филипп
разлучился со своей любимой Агнессой, сердце которой не выдержало этой скорби.
Она вскоре Умерла, незадолго до этого подарив жизнь своему сыночку, которого
назвала Тристан, то есть „сын моей скорби." Ингеборг была принята со всеми
внешними почестями, но в действительности оставалась государственной
заключенной. Ничто не могло заставить Филиппа жить с ней, как со своей женой,
хотя он разрешил ей жить во дворце. Вновь разразившиеся битвы между Францией и
Англией отвернули мысли Иннокентия от пренебрегаемой королевы и открыли для его
деятельного и честолюбивого духа более заманчивое поле деятельности.
Мы помним, что
Ричард Львиное Сердце оказывал решительную поддержку Отто из Саксонии,
кандидату папы на германский трон. Тогда Англия находилась в тесных связях с
римским престолом. По смерти Ричарда на трон взошел его брат Джон, младший сын
Генриха Второго. По господствующему законодательству унаследования трона на
трон должен был взойти его племянник Артур из Британии, единственный сын и
наследник старшего брата Джона (Готфрида Плантагенета). Однако лукавый Джон
неверно поступил с ним.
Его правление
длилось с 1199 по 1216 год. Это был самый жестокий, развращенный и вероломный
правитель, каких только знал мир. Слабость и трусливость в несчастьях, гордость
и необузданность в успехе, злоба и ненависть, нечестивые помыслы - вот что
составляло основные черты его характера. Однако рука Господня ясно была видна в
развитии истории Англии тех дней. Возможно, история не знала худшего
венценосца, но Бог по Своей благодати и милости многие его ошибки обратил во
благо церкви и английского народа. Тем временем датируется плод праведности
Англии перед папством и ее ревностное стремление к гражданской свободе.
Правление Джона было в высшей степени плачевным, унизительным для короля и
народа, однако все летописцы тех дней в один голос заявляют, что именно в то
время было заложено основание для своеобразного английского характера, свободы
и величия страны. Именно стремление Иннокентия превратить Англию в ленное
поместье римского престола, унизить ее до положения служанки римского трона
вызвало первые следы стремления к независимости от Рима, а со стороны Рима -
неслыханные доселе честолюбивые притязания, что в конечном итоге привело к
реформации. Когда Иннокентий вмешался в семейные обстоятельства Филиппа из
Франции, для церкви и государства это имело единые последствия: оба должны
были научиться чувствовать ужасную власть и силу папы. Борьба же между
Иннокентием и Джоном вызвала, однако, такие последствия, которые для Англии
имели чрезвычайное значение.
Один из первых
поступков Иоанна после вступления его на трон со всей очевидностью раскрывает
его низменные помыслы, однако в то же самое время выставлет на свет коварную
политику папы. До своего вступления на трон Джон двенадцать лет уже состоял в
браке с дочерью графа из Глочестера /?/. Как только он стал королем, он сразу
начал искать повода для развода с женой, который был совершен послушно и охотно
архиепископом из Бордо. Затем он вдруг влюбился в прекрасную Изабеллу из
Анговлемы, обрученную невесту графа Хуго де ла Марше, похитил ее и обручился
с нею еще в то время, когда жил со своей женой. Что теперь скажет папа о
таинстве брака, когда он показал себя непримиримым с его нарушением
относительно Филиппа и Агнессы во Франции? Конечно же, тотчас должны были бы
обрушиться его анафемы на прелюбодейство короля. Однако нет, дело обстоит
совершенно иначе. Ни король, ни архиепископ не получили из Рима какого-либо
порицания. Более того, сам папа утвердил брачный развод перед Лицом Бога, мира
и церкви. Каково же было основание для подобного образа действий? Джон был
союзником Отто и врагом швабского королевского рода Гогенштауфенов.
Однако, когда
папа объявил себя на стороне Джона в его брачном вероломстве, весь мир поднялся
против этого. Такое оскорбление одного из самых сильных и знаменитых вассалов
нарушало самым грубым образом первый закон ленного поместья. Бароны из Анжу,
Турени, Пуату и из Мена горели жаждой мести, чтобы отплатить за позор,
нанесенный им. Они отреклись от Джона и отказались исполнять ленные
обязательства. Они обратились к королю Филиппу с просьбой помочь им. Тот
пригласил Джона, как своего вассала, в Париж, чтобы король Англии перед ленным
двором дал ответ за причиненное оскорбление и несправедливость по отношению к
графу де ла Марше. Поскольку Джон оставил это требование без последствий, то
высший совет объявил его виновным. Сроки ленного платежа Франции истекли. С
оружием в руках привел Филипп в исполнение это решение. За немногие месяцы вся
Нормандия, великое наследие Ролло, известного нормандского герцога, вновь
объединилась с короной Франции. Это было великое событие дальнейшего действия.
Еще во времена правления Генриха Второго, отца Джона, французские земли,
которые находились под английским господством, мало, а то и вообще ни в чем не
уступали власти и богатству земель, которые находились во власти французских
королей.
Как мы уже
видели, папа легко мог смотреть сквозь пальцы на аморальную жизнь по
приведенным выше причинам. Но когда Джон провинился своей грубой
бесцеремонностью перед мнимыми правами папы, то миротворческие мысли старшего
над всем духовенством обратились в прямо противоположную сторону. Грубейшее
попирание нравственности могло оставаться безнаказанным, но когда Джон начал
решать вопросы епископских престолов, облагать данью монастыри и вмешиваться в
избрание первого епископа Англии, то тотчас навлек на себя гнев Иннокентия,
своего прежнего союзника.
Хуберт,
архиепископ из Кентербери, умер, и молодые монахи поспешили вознести своего
настоятеля на должность епископа. Однако они вскоре поняли, что поступили
неумно, и потому просили короля Англии о разрешении произвести новое избрание.
Король пришел им на помощь и рекомендовал им своего первого советника, Джона де
Грея, епископа из Норвича. Тот был также избран, торжественно облечен в
должность архиепископа и отослан в Рим, чтобы привести оттуда папское
утверждение. Папа узрел в этом благоприятную возможность создать и в Англии
неоспоримые права для своего авторитета. Он отверг оба выбора и повелел
возвести в должность приора над Англией кардинала Стефана Лэнгтона,
англичанина по происхождению, человека высокограмотного, с отличными свойствами
характера. Выбор Иннокентия в действительности оставлял желать лучшего. Однако
образ его действий был прямым посягательством на прежние права английских
королей, по которым они утверждали избранных церковных вождей. Все доводы
представителей церкви из Кентербери и комиссаров короля были напрасны.
Иннокентий упорно стоял на своем требовании. „Силу и авторитет Бога и
апостольского трона" предъявил он перед делегатами и приказал им под
угрозой церковной анафемы избрать Лэнгтона. Бедные люди впали в большое
затруднение, они находились среди двух тиранов: духовного и мирского.
Двенадцать из них поклялись королю никогда не избирать никого, кроме епископа
из Норвича Джона де Грея. Напуганные угрозами папы, они наконец покорились воле
Иннокентия, избрали Стефана и 17 июня 1207 года папа посвятил его в епископы в
Кентербери.
Такое насилие
над правами английской церкви и английской короны в Англии было еще неслыхано
и невидано. Если бы Джон был более популярным, если бы он был авторитетным
правителем, окруженным любовью и расположением своих подчиненных, то он смог
бы легко надсмеяться над дерзкими претензиями и угрозами чужестранного
пресвитера. Однако его глупость и непопулярность в народе подготовили большое
содействие достижению планов папы. Посланные короля при возвращении из Рима
были объявлены государственными изменниками и изгнаны из своих имений, все их
достояние было конфисковано. Однако месть короля на этом не закончилась. Он
послал войско с заданием изгнать из страны предателей, в большинстве своем
монахов и священников, а если они будут сопротивляться, то предать их смерти.
Солдаты проникали в монастыри с обнаженными мечами, настоятель монастыря и
монахи были поставлены под условие тотчас покинуть страну, в противном случае
солдаты должны были поджечь монастыри и они должны были сгореть в пламени огня.
Многие бежали и
нашли приют во Фландрии. Король, к тому же, написал к папе в чрезвычайно
оскорбленном тоне и объяснил, что он никогда не признает приором Стефана
Лэнгтона, но обязанности епископа будут возложены на священника Норвича,
всякие сношения с
Римом будут прерваны, если папа откажется
посвятить предложенного им де Грея. Однако и Иннокентий приступил к тому же
делу с той же энергией, как Иоанн, однако более спокойно и продуманно. В своем
ответном письме он красноречиво написал о большой учености и целомудренности
Лэнгтона и предупреждал не поднимать оружия против Бога и Его церкви и что в
противном случае, если король не последует его повелению, он заключит страну
под проклятие. Поскольку Иоанн никаких мер не предпринял, чтобы исполнить приказ,
то папа повелел епископам из Лондона, Ворчестору и Илаю, заключить под
интердикт все королевство. Когда же оба епископа пришли к королю, чтобы в
последний раз склонить его к уступчивости и объявили ему о грозящем проклятии в
случае его неповиновения, то король начал потрясать воздух дикими проклятиями и
хулой. Он поклялся, что если папа или прелат отважится объявлять интердикт
над Англией, то он изгонит все духовенство из страны „с выколотыми глазами,
отрезанными ушами и носами во устрашение всех народов земли". Епископы
оставили короля и, несмотря на его угрозы, объявили интердикт.
Как незадолго
до этого было во Франции, так и тут одним ударом было повсеместно
приостановлено богослужение. Церкви были закрыты, колокола замолчали, лишь
изредка можно было увидеть духовное лицо, безмолвно идущее на приглашение
умирающего, чтобы принять от него последнее исповедание, или же окрестить вновь
рожденного младенца. Мертвые были выносимы из городов и, подобно собакам,
зарывались в неосвященные земли, без молитвы, без звона колоколов, без
торжественного погребения. Волосы не должно было обрезать, бороды нельзя было
стричь, было запрещено есть мясо и никто не должен был противостоять этому.
Действие папского интердикта в те дни было ужасным, стоит только вдуматься в
то, как тесно была связана жизнь людей всех сословий и положений с обычаями и
ежедневными церемониями церкви! Любое дело какой-либо важности совершалось при
посредничестве пресвитера или монаха. Единственными торжествами были церковные
праздники, единственным зрелищем были церковные процессы, единственными
увеселительными предприятиями для множества людей были церемониалы. Но тотчас,
как только была произнесена анафема, замолкли и молитвы и песни, полагалось,
что вся страна отдана во власть сатаны и злых духов, не было никакой жертвы,
которая смогла бы отвратить гнев Божий, ни единый святой не мог
ходатайствовать. Связь между Богом и человеком была прервана.
Такое плачевное состояние
длилось в Англии по крайней мере четыре года. Ни бедствия, ни стеснения
христиан, скорбящих из-за прекращения богослужений, не могли смягчить жестоких
сердец ни короля, ни папы. Победа над сильным правителем для римского пастыря
была гораздо более желанной, нежели благополучие стада. Прелаты, обнародовавшие
папский эдикт, бежали из страны, вместе с ними бежали также и самые богатые
священники. Вместо того, чтобы защищать дом Господень, они жили вдали в роскоши
и изобилии и оставили свое стадо на растерзание волку. С высокомерным
пренебрежением смотрел Джон на действие папского проклятия на его страдающих,
несчастных подчиненных. В бессильной злобе он буйствовал против епископов и
пресвитеров, которые подчинялись папе. Имения высшего духовенства и монастыри
по всей Англии были конфискованы. Джон вынуждал также и иудеев тюрьмами и
пытками выдавать свои сокровища. Целых два года продолжалось это сумасшедшее
буйство, пока наконец не было опубликовано новое папское послание - булла.*
* Булла -
это скрепленный печатью, написанный на пергаменте документ папы, академического
сената или тому подобное. В древности словом „булла" называли коробку, в
которой находилась восковая или свинцовая печать, которой скреплялись
документы.
Хитрый папа
спокойно, но острым орлиным взором проследил действие своего первого эдикта.
Когда он увидел, что число друзей Джона становилось все меньше и что сам Джон
своими деспотическими выходками делал себя все более и более ненавистным, то
произнес на его личность анафему. Его подчиненные были освобождены от послушания
королю и должны были избегать его общества. С тем стоическим равнодушием к
человеческим страданиям, которое Джон выставлял напоказ, он и теперь решил со
своим несчастным народом отомстить Риму и дать ему отпор. И это было бы вполне
понятно, если бы он правильно обращался со своими вельможами и подчиненными,
тогда бы происки папы служили бы тому, чтобы весь народ в любви и преданности
объединился бы под знамена своего короля. Однако жажда разбоя и жестокое
тиранство восстановили против него сердца людей всех классов и сословий.
Всеобщее недовольство, наконец, проявилось громким ропотом, возникли то тут, то
там сильные волнения. Сейчас для Иннокентия наступило самое подходящее время
нанести своему противнику последний и решительный удар. Интердикт, тяготевший
над страной, коснулся личности короля. Что еще оставалось, так это низложение
короля с трона, и теперь было совершено и это. Иннокентий объявил, что Джон
лишен королевской короны, его подчиненные были освобождены от клятвы верности
и облечены властью избрать на пустующий трон своего претендента, более
достойного и подходящего.
Всякий, в руках
которого было достаточно силы, мог свободно отнимать земли от владений Джона.
Невольно удивляешься, какой безграничной властью обладали тогдашние папы.
Народы послушно преклоняли свою шею под ярмо римского пастыря. Он сбрасывал
королей с их трона и заставлял подчиняться своим требованиям и притом целовать
руку, которая их била. Филипп Август французский, гордый и способнейший правитель
своего времени, уже через несколько месяцев был вынужден прекратить противоборство,
как бессмысленное, Джон же многие годы противился папской власти, но только
для того, чтобы испытать еще большее унижение, чем Филипп. Как это происходило,
рассмотрим в следующем пункте.
После того, как
свержение Джона с трона было объявлено всенародно и торжественнейшим образом,
привести папский приговор в исполнение был уполномочен Филипп Август
французский. Легаты вручили ему формально письмо-повеление, где он
апостольским авторитетом обязывался напасть на Англию, низложить короля и
взять себе его корону. Хотя все это дело пахло ничем иным, как папским искусным
приемом, по записям летописцев все лицемерили, показывая ревность и
ответственность, начиная с легатов, кончая с церковными вождями. В перспективе,
в помыслах Иннокентия ни в коем случае не было объединения двух корон в одну и
возложения ее на одну голову. Это увеличило бы власть Франции, а не римского
престола. Филипп еще не забыл, с какой неумолимой жестокостью обошелся с ним
Иннокентий, однако его ненависть к Джону и страсть к завоеваниям привели в
молчание все остальные домыслы. За кратчайший срок он собрал мощнейший флот и
обрушился на государственные войска при Руане.
В это время
папа начал проповедовать крестовый поход против нечестивого короля Англии и
обещал всем, кто примет участие в этой священной войне, прощение грехов и все
остальные привилегии крестоносцев. Джон тем временем также не был в бездействии.
Он собрал сильнейший флот в гавани Портсмута и недалеко от Кентербери выставил
свои войска. Он стремился опередить своих врагов. Однако вскоре он должен был
испытать, что среди его воинства царило весьма сильное раздражение против него.
Разве лишь на мизерный остаток из этого множества он мог бы положиться.
Опечаленный этим открытием и, возможно, снедаемый угрызениями совести, Иоанн
грозил перейти в магометанство и вступить в союз с халифами. Однако вскоре он
увидел невозможность выполнить и это. Поскольку он начал серьезно сомневаться
в успехе своего дела, его гнев вдруг обратился в другую крайность. Страх и
робость охватили всю его душу и придали всем его последующим действиям печать
трусости и нерешительности.
Поскольку не в
интересах папы было обратить обстоятельства в пользу внешнего мира, он теперь
послал к Джону двух легатов, Пандульфа и Дюрана, чтобы предъявить ему
окончательное требование и склонить его к покорности. Духовное состояние и
настроение короля было более чем склонно благоуспешить миссию обоих. Они
увидели, что король Франции с бесчисленным войском и мощным флотом уже готов
напасть на Англию, что архиепископ, епископы и все духовенство, которых он
изгнал из страны, сопровождают Филиппа и возложат на него корону, как только тот
завоюет Англию. Король, уже ранее потерявший всякое мужество, настолько
перепугался, что безоговорочно сдал себя и свою страну в руки легатов. С
постыднейшим раболепством он положил к их ногам свою корону, отрекся в пользу
папы от Англии и Ирландии, признал его своим ленным господином и принял присягу
платить ему, включая и его преемников ленную пошлину. Эта знаменитая присяга
довольно пространна и многословна, чтобы смогли ее здесь привести полностью,
потому мы доводим до нашего читателя лишь основное содержание оной, которая
примерно гласила:
„Я, Джон,
король Англии и правитель Ирландии, по своей доброй воле и по совету моих
баронов во искупление моих грехов отдаю церкви Рима, папе Иннокентию и его
преемникам королевство Англии и все права, связанные с моей короной. Отныне я
буду владеть государством, как вассал папы. Отныне я буду сохранять верность
Богу, церкви Рима, папе, моему повелителю, и всем его законно избранным
преемникам. Я обещаю ему платить трибут в 1000 марок*, а именно: за королевство
Англия 700 марок, за королевство Ирландия 300 марок."
* Марка -
древняя шотландская серебряная монета с приблизительной стоимостью 13,5
нынешних марок. Этот трибут вносился ежегодно.
Такое
раболепное примирение и взятие на себя ленных обязанностей совершилось 15 мая
1213 года на четырнадцатый год правления Джона в доме рыцарей церкви недалеко
от Дувра. Присяга была передана в руки легата Пандульфа перед всем собравшимся
народом в коленопреклоненном виде. Свидетелями были один архиепископ, один
епископ, девять графов и четыре барона. Когда Джон объявил себя готовым
признать Лэнгтона приором над Англией, он получил обратно корону, которую
потерял после заявления Иннокентия и его низложения с трона. Перед этим он
должен был, однако, выплатить восемьдесят тысяч фунтов стерлингов, сумму
возмещения убытков за изгнание епископов, папскому легату. Тот направился с
деньгами в Нормандию, объявил изгнанным приглашение на возвращение и
распределил деньги между ними. Затем он поспешил в лагерь Филиппа Августа,
который намеревался выступить в военный поход на Англию. Сухо и без обиняков
объяснил ему Пандульф, „что его служба уже более не только не нужна, но более
того всякая попытка напасть на Англию, чтобы покорить короля Джона в нынешних
обстоятельствах будет рассматриваться, как грубейшее оскорбление римского
престола, поскольку отныне Англия является подвластной римскому престолу.
Поэтому он обязан распустить с миром свое войско и самому в мире возвратиться
домой."
Когда Филипп
уразумел, как провел его вероломный папа, как обвел его вокруг пальца, то
разразился потоком проклятий в его адрес. Под видом утверждения, что дело
касается завоевания страны ради спасения и получения вечного блаженства, он
собрал цвет своего рыцарства и лучших воинов. Флот находился в полной
готовности направить свои суда к английским берегам, все было сделано по распоряжению
папы. И вот теперь Филипп должен был отпустить обратно своих вождей и знатных
из своей страны, которые поспешили на его зов, как каких-то наемных солдат;
как сказал легат, их служба была уже больше не нужна? Это было невероятно!
Однако Пандульф противостоял ярости короля с хладнокровной решимостью. Повторив
еще раз приказ отказаться от всякой вражды против вассалов святого престола, он
покинул лагерь.
Разочарование и
уныние Филиппа были велики. И все же он не отважился вновь противостоять папе и
решил, чтобы не распускать своего войска, не предприняв ничего, напасть на
Фландрию. Ферран, граф Фландрии, по тайному соглашению с Джоном, несмотря на
свой вассальный долг, медлил предпринять поход на Англию. Это дало Филиппу предлог
напасть на него. Вначале счастье улыбалось Филиппу, но когда прибыл английский
флот из пятисот кораблей на помощь крамольному графу, счастье отвернулось от него.
В одном морском сражении англичане захватили триста французских судов и
уничтожили большую часть из оставшихся. Чтобы не отдать в руки англичан и этот
малый остаток, Филипп приказал поджечь и уничтожить их. Это позорное
поражение побудило отказаться от первоначального намерения. Так политика интриг
и коварства папы Иннокентия в итоге превратилась для Филиппа в унизительное
поражение и в великую потерю в людской и военной силе.
Поскольку Джон,
таким образом, отпраздновал триумф над своим злейшим врагом и, с другой
стороны, также не было причин бояться, так как он покорился сильной руке папы и
находился под его защитой, то он начал управлять государством с гнусной,
несправедливой жестокостью, которая уже ранее сделала его ненавистным для его
подчиненных. Наконец, долго пренебрегаемый народ потерял терпение. Во всех
сословиях церкви и государства стало заметно мощное движение. Возвышался
громкий голос народа, требующий упорядоченного законодательства. История так
называемой „великой хартии вольностей" так тесно связана с церковной и
гражданской жизнью Англии, что мы должны ей уделить здесь место. Во времена
тринадцатого столетия едва ли в какой европейской стране возникало движение
такого масштаба, такого значения, которое бы несло с собой такие далеко идущие
последствия, как собрание баронов и свободных граждан из Руннимеда. В то
время, как во Франции королевская власть все более крепла и приобретала
перспективу, в Англии путем объединения знати и сооружения дома простолюдинов
образовался противовес перегибам власти и противозаконному правлению дома
короля.
Лэнгтон,
которого Иннокентий возвысил до сана приора, чтобы через него добиваться
исполнения его требований, был сам англичанин и к, неудовольствию папы, его
непосредственного господина, имел интерес к благополучию народа и сострадание к
нуждам своего отечества. Однажды в малоизвестном монастыре он нашел рукопись
Генриха Первого: законченный документ, представляющий письмо о свободе. Тотчас
он уединился с баронами и договорился, даже потребовал от них добиться от Джона
утверждения этого документа древности. Бароны глубоко чувствовали позор,
который навлек король на всю страну своим раболепным унижением, и радостно
приветствовали возможность положить предел произволу и тирании Джона. Они
связали себя торжественной клятвой не успокаиваться до тех пор, пока не обретут
вновь свободу, если даже для этого потребуется умереть! После ряда совещаний
сорок пять баронов во всеоружии, окруженные рыцарями, оруженосцами и воинами
явились к королю и вручили ему петицию, в которой они просили его об обновлении
и утверждении этого документа о свободе. Джон впал в величайшую ярость и
поклялся своей знати, что он „никогда и никакой свободы не даст и что он превратит
их в рабов". Однако бароны настаивали на своем требовании и, поскольку
большинство государственных чинов постоянно советовали королю прислушаться к
ним, то, наконец, Джон был вынужден уступить их натиску. Бароны избрали местом
встречи Руннимедстейн. На лугу между Штаином и Виндзором, который и поныне
славится тем, что там впервые развернулись знамена английской свободы,
состоялась встреча. 15 июня 1215 года Джон был вынужден подписать древний
документ под названием „великая хартия вольности", который позднее весьма
прославился. Здесь мы не сможем останавливаться на его содержании.
Среди
свидетелей при подписании того весьма важного для Англии документа древности
присутствовал также и Пандульф, гордый папский легат. Острым умом он тотчас
уразумел, что это событие нанесло власти папы в Англии смертельный удар.
Иннокентий вскоре уже владел тревожной новостью. Когда он услышал, что
английские бароны осмелились на деле развенчать короля, который принял крест и
находился под защитой апостольского престола, то впал в пылающий гнев. Хартия
вольности была признана недействительной, а королю под страхом анафемы было
запрещено признавать свободу, которую он утвердил. Бароны были заключены под
проклятие. Однако они спокойно и хладнокровно отнеслись к папской анафеме.
Разразилась
война. Джон, который уже не имел своей армии, собрал толпы наемников и бродяг с
материка и пообещал им за их отвагу и храбрость имения баронов. Во главе этой
наемной армии при сопровождении двух воинствующих епископов Ворчестера и
Норвича он прочесал всю страну от канала до устья реки. Подобно полчищам диких
зверей, рассыпались беспорядочные орды по несчастной стране. Бароны не
предпринимали никаких приготовлений к войне, потому что не ждали, чтобы король
ввел в страну войска чужеземцев. В кратчайший срок Джон без всякого
сопротивления завладел страной. Вся земля была предана огню и мечу, мгновенно
опустошена. Ничто не было пощажено, для распущенных бандитов не было ничего
святого. Знатные и простолюдины вместе со своими женами и детьми спасались
бегством. Кровожадные убийцы короля и папы рыскали по всей стране, держа в
одной руке меч, а в другой факел. Всеобщий крик отчаяния поднимался прямо к
небу: „О, несчастная Англия! Если бы Бог сжалился над нами! Если бы Его суды
настигли короля и папу!"
Суды Божьи не
заставили себя ждать долго. Папа умер 16 июля 1216 года в возрасте 55 лет ровно
через один год, один месяц и один день со дня подписания хартии вольностей.
Джон пережил его лишь на немногие месяцы. Он умер 12 октября 1216 года в
возрасте 49 лет на 17-й год своего правления. Возвращаясь из разбойничьего
похода, „колесницы короля переходили реку, когда внезапно рассеялась земля и в
одно мгновение поглотила все в бездну. С ужасом воспринял Джон это известие,
ему казалось, что земля хочет поглотить его самого. Он убежал в монастырь, где
пил чрезмерно много фруктового сусла, пьянство и страх приблизили его
смерть."
Так сошел с
арены истории кровожадный тиран, гнуснейший монарх, какой когда-либо всходил
на английский трон. В истории других королей, мерзости которых весьма тяжки и
велики, чтобы на них почило проклятие потомков, все же возможно увидеть нечто
от человеческой порядочности, которая склоняет нас несколько смягчить наш приговор.
Джон же умер и в его характере не оказалось ни единого светлого лучика,
достойного звания человека! (Мерль де Обиньи. Том 5.)
В течение
событий, о которых мы рассказали в предыдущей главе, возникла борьба, которая
до тех пор была совершенно неизвестна в истории церкви. Дело касалось уже не
покорения языческих врагов веры на дальнем востоке или же упрямых королей
запада, но церковные воинства под предводительством их римского главы начали
истребление признанных последователей Господа Иисуса.
На протяжении
столетий благожелательность правителей и равнодушие духовенства давали
прекрасные возможности так называемым альбигойцам беспрепятственно проповедовать
Евангелие и распространять истину Божью. Римский католицизм почти полностью
исчез из земель графств Тулузы в Южной Франции, и народ весьма охотно полностью
порвал бы связи с римской церковью. Таково было положение, когда Иннокентий
взошел на трон. Ему это было небезызвестно, и он решил искоренить зло.
Поскольку он не смог достичь своей цели добрыми путями, то начал проповедовать
крестовый поход против еретиков, чтобы истребить их огнем и мечом.
Когда мы
простились с павелистами, свидетелями Божьими и Его истины на востоке, то уже
тогда мы сделали ссылку, что встретимся с ними вновь спустя несколько столетий
уже на западе. Утверждается, что они в своей миссионерской ревности
распространились по всей Европе, однако не установлено, держались ли они, как
члены отдельной, определенной секты, или же смешались с западными антицерковными
общинами. Среди разнообразных сект, которые были осуждены господствующей
церковью, как еретики, едва ли одна какая-либо секта смогла избежать обвинения
в манихействе от позорной, богохульной богословской системы, возникшей на
ближнем Востоке. Западные секты также вынуждены были страдать от этих
обвинений. Однако было бы неверным приписывать абсолютную веру всем обвиняемым
на том основании, что они были врагами католицизма. Возможно и даже вполне
допустимо, что на западе были некоторые люди и общины, как, например, так
называемые манихеисты*, которые запинались о лжеучения, но во всеобщем
значении мы должны отметить, что западноевропейские секты были плодом того духа
благодати и истины, который по верности Божьей во все времена пронес истинное
свидетельство.
* Катаряне (манехеисты) - это
обобщенное название некоторых сект, которые возникли в Болгарии в конце
десятого века и позднее распространились во Франции, в западной Германии и в
Ломбардии. Они держались обособленно от римской церкви, учили строгой
апостольской простоте, отвергали учения о таинствах, чистилище и тому подобном,
однако в то же время не были свободны от грубых, связанных с манехеизмом
заблуждений. Вне сомнения, среди них были многие христиане, которые с радостью
принимали мученическую смерть ради своей веры. (Примечание переводчика.)
У нас нет
прямого основания рассматривать их как потомков павликиан, как часто это
неверно делалось. Намного вероятнее, что все обособляющиеся от римской церкви
с течением времени смешивались и объединялись между собой.
Золотые лучи
благодати Божьей пронизывали также и мрачные времена папского господства и
деспотизма. С первых дней христианства до славного времени реформации всегда
были отдельные личности и имена таких свидетелей, голос которых звучал против
все возрастающего растления Рима и во благо Евангелия благодати Божьей. В
истории павелистов мы проследили вереницу этих Божьих свидетелей до конца
десятого века. Обратимся сейчас к выдающимся людям и сектам запада, которые до
и после того времени боролись и умирали ради своего свидетельства веры.
Среди них на
первом месте - Клавдий, прославленный епископ из Турина. По происхождению он
был испанцем и до своего восхождения на должность епископа в Аквитании жил при
дворе своего покровителя, короля Людовика Праведного, сына Карла Великого. Как
истолкователь Священного Писания он стяжал великую славу. В 814 году Людовик,
к тому времени взошедший на трон отца, назначил его епископом в Турине. История
свидетельствует о нем, как о ревностном защитнике чистого, согласно Писанию
утвержденного на истине христианства. При своем правлении в Турине он нашел
церковь, украшенную иконами, цветами, гирляндами. Он немедленно повелел убрать
все эти украшения. Иконы, реликвии и кресты - все было убрано безжалостной
рукой с мест, на которых они годами красовались. Поклонение и почитание таких вещей,
объяснял Клавдий, есть возвращение к идолопоклонству под другим названием.
„Если оставившие идолопоклонство, - говорил он, - почитают образа святых, то
они не оставили идолопоклонства, а изменили только название." О других,
которые знамением креста предполагали почитать страдания Христа, он написал:
„В Господе им приемлемо, как нечестивцам, ничто иное, как только поношение Его
страданий. Они, подобно иудеям и язычникам, которые не знают Его воскресения,
всегда имели бы только страдающего Христа, и они не понимают, что говорит
апостол: „Если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем."
Апостольская должность Петра, по его утверждению, прекратилась со смертью апостола.
Он мало думал о папском наказании и его так называемой власти „открывать и
закрывать" небесную дверь. Как рассказывают, в конце у него созрел план
порвать с Римом, отвести свою епархию от папы.
Однако, подобно
другим реформаторам, Клавдий был поспешен и вспыльчив в своих делах. Ужасное
духовное невежество священства и идолопоклонство народа побуждало его словом и
пером действовать против этого весьма ревностно и в довольно оскорбительных
выражениях. Но Господь бодрствовал над ним удивительным образом. Несмотря на
его смелые слова и бесстрашные поступки в этом римски настроенном городе
Турине, по Божьему предведению ему удавалось совершать свой труд в совершенстве
прав епископа по всей епархии, хотя и в противниках недостатка не было.
Как одно звено
в цепи свидетелей, Клавдий занимает выдающееся место. Его влияние было велико и
обширно. Феодомир, аббат из одного монастыря вблизи Нисмеса, открыто признает,
что большинство великих церковных вождей по ту сторону Альп думали, как
Клавдий. Также антипатия к римской церкви и ее бесчисленных таинств, которые и
позднее царствовали в долинах Альп, во многом содействовали в начинаниях и
действиях успеху Клавдия. Он умер в 839 году.
С 1110 года с
новой силой начал вести борьбу против растления господствующей церкви и
развращенности духовенства один пресвитер по имени Петр из Брюи. Его деятельность
главным образом простиралась на юг Франции, в Провансе и Лангедоке. Он смог,
что нам должно казаться весьма отрадным, возвещать свое новое учение безнаказанно
в продолжении двадцати лет. Враг не был в состоянии заставить замолчать смелого
свидетеля, пока он не довел свое дело до конца. К сожалению, наши познания о
жизни и делах таких столпов веры большей частью черпаются из записей их
противников, которые стремятся выставить на ярчайший свет их мнимые ереси.
Петр, почтенный аббат из Клуни, написал трактат против сторонников Брюи, после
чего и возникло слово петробрюзианцы. Он обвинял их во многих заблуждениях,
прежде всего за отвержение крещения детей, за отказ от мессы, целибата,
распятия, учения о видоизменении материи и действенности молитвы за умерших.
Однако ничто не могло вызвать недовольства в народе против Петра, что бы ни
сказали или что бы ни сделали его зачинщики, до тех пор, пока он не начал
сжигать кресты с изображением Христа. Это было уже слишком. Возникло всеобщее столпотворение,
и народная толпа, подстрекаемая священниками, потащила отважного свидетеля,
чтобы сжечь его на костре живьем. Вблизи города Жилле в Лангедоке он был
удостоен Богом принять мученическую смерть. Однако его учение не могло быть так
скоро вновь истреблено. Оно пустило глубокие корни во многих сердцах. На
некоторое время возможно Божий свет как-то отодвинуть в темноту, но погасить
его не сможет никто!
Пламя огня,
которое поглотило Петра из Брюи, ничуть не отняло отваги у его последователей.
Бесстрашно и смело они продолжали обличать вред, наносимый церкви духовенством.
Один из них, молодой монах из монастыря Клуни, по имени Анри, вскоре завоевал
себе славу еще более смелого и ревностного проповедника истины, чем Петр. В
тишине и уединении в монастыре он много занимался изучением Нового Завета и был
знаком с чистым словесным молоком Слова Божьего, что является истинной природой
христианства. Теперь он горел желанием выступить перед людьми и поделиться с
ними истиной, которую он почерпнул из божественного источника. Одежда и вся его
внешность полностью соответствовали тому, чтобы придать силу и авторитет его
проповедям. Как поверхность штормующего моря бывает изменчива, так постоянно
менялось выражение его лица, глаза его проницали то туда, то сюда, голос был
зычным, его осанка высокой и представительной. Его пренебрежение к своей
внешности, его босые ноги, слава о его учености и святости - все это
привлекало народ к нему. В духе Иоанна Крестителя он призывал народ к покаянию
и приглашал обратиться к Господу, нередко разоблачая без всякой пощады
порочность и развращенность духовенства, из-за чего оно делало себя ненавистным
среди народа.
Противоборство
со стороны духовенства только сплачивало вокруг него народ. Люди из низших
слоев населения, зажиточные граждане - все шли за ним, как за своим духовным
вождем во всех делах. Насколько нам известно, сначала он выступил в Лозанне,
как проповедник, однако затем он оставил Швейцарию и пропутешествовал по всему
югу Франции до Бордо. Неандр пишет о его деятельности в Ле-Мане в 1116 году:
„От его проповедей исходила такая действующая на народ сила, что он,
привязываясь к нему, наполнялся ненавистью к высшему духовенству. Люди не
хотели уже иметь с ними никакого дела, проводимые ими богослужения уже не
находили участия в защите от власть имущих." Разумный епископ из Ле-Мане,
увидев, какое влияние имеет Анри в своем епископстве на папство и на молодых
священников, ограничился тем, что предложил ему другое поле деятельности.
Генрих удалился и направился в Прованс, где прежде работал Петр из Брюи. Здесь
он выступил еще с большей решительностью и твердостью против заблуждений
римской церкви и тем самым восстановил против себя все священство, которое
превратилось в его злейшего врага.
Однако Анри было
дано еще несколько лет продолжать свою реформаторскую деятельность без особых
препятствий. Наконец, архиепископ из Арле арестовал его, и собор в Пизе
объявил его еретиком в 1134 году. Его заключили в одиночную камеру. Через
небольшой промежуток времени ему все же удалось бежать оттуда и возвратиться в
Лангедок. Везде, где бы он ни появлялся, пустели церкви, духовенство теряло
всякий авторитет и становилось пренебрега-емым. Евгений Третий, тогдашний папа,
послал одного легата по имени Альберик во Францию, чтобы подавить движение.
Однако, вне сомнения, и его усилия оказались бы безуспешными, если бы ему не
удалось склонить святого Бернара из Клерво разделить с ним тяжести и почести
предприятия. „Анри есть такой противник, - так гласили его собственные слова,
- который может быть побежден только победителем Абеляра и Арнольда из
Брешиа."
Почтенный аббат
из Клерво письменно сообщил князьям Прованса о намерении прибыть к ним и цели
этого прибытия. „Церкви, - писал он, - без народа, народ без священников,
священники без чести и христиане без Христа. Церкви уже не почитаются
освященными, таинства святыми, праздники не празднуются. Люди умирают в своих
грехах, без покаяния и причащения души предстают пред престолом суда. Крещение
отнимается от детей, дети, таким образом, исключаются из числа спасаемых."
Аббат прибыл в неспокойные места, совершил чудеса и освятил земли, оскверненные
язвой ереси. Тогда легковерный народ, изумленный его чудесами, возвратился в
опустошенные церкви. Анри был вынужден бежать. Однако его поймали и в цепях
доставили к епископу из Тулузы, тот заключил его в темницу, где Анри внезапно
умер.В 1148 году смерть освободила его от преследователей и ввела в вечный
покой.
Происхождение
так называемой западной секты, известной под общим названием вальденсов,
вызывает много споров. Класс составителей истории, принадлежащих Риму, стремясь
обвинить их в манихеизме, доказывают, что их учение исходит с востока или от
павелистов. Партия оппонентов же, наоборот, утверждает, что это чистое,
основанное на Священном Писании учение со дней Константина или даже с
апостольских времен передается от отцов к сыновьям, как бы по наследству, и вот
оно достигло позднейших веков. Альбигойцы, хотя они в вопросах веры в основном
были едины с вальденсами, сохранили за собой это особенное название, потому что
в большей части были жителями Галлии, называемой Альбигезиум, другие же носили
названия от Альби, названия города в Лангедоке. Между обоими общинами пролегали
Альпы. Между вальденсами в долинах востока и альбигойцами в долинах запада от
Альп Бог проложил этот мощный хребет, это убежище, в котором они в течение
веков расцветали в мире и покое*.
* В этом томе нашей истории
церкви на странице 459 мы находим следующую цитату: „Выглядит вполне возможным,
что происхождение альбигойцев в южных провинциях Франции упирается в
павелистов." Многие из известных составителей истории поддерживают это
мнение. Однако если мы приступим к более тщательным исследованиям трудов Петра
Алликса, В. С. Цилли, В. Беатте, в также других, то мы придем к убеждению, что
не только вера альбигойцев и вальденсов было чистой, но и сами они возникли
задолго до павликиан, возможно, даже прежде возникновения папства, как
обособленный христианский народ. Др.Цилли среди прочего пишет: „Название
вайдойс - по-французски, валленсес - по-латински, вальдизи - по-итальянски и
вальденсы - по-английски и на других языках означали не более не менее, как
„люди долин". Это люди долины Пьемонта, унаследовавшие веру, посеянную в
тех местностях первыми христианскими миссионерами, так что это национальное имя
стало собственным для названия религиозной общины, которая осталась верной
первоначальному христианству и удержала себя в чистоте от растления римской
церкви."
Из-за сходства
имени Петра Фальдуса, или Вальдуса, реформатора из Лиона ошибочно называют
основателем секты вальденсов. Мы почитаем это заблуждением. Сторонники Рима
ревностно использовали его имя, как доказательство возраста той секты, и они
были поддержаны в этом многими составителями истории. Все же, по тщательным
исследованиям Эллиота и трудам многих других мужей доказано, что „люди
долин" возникли задолго до Петра Вальдуса.
Тем не менее
Петр Вальдус заслуживает нашей непосредственной похвалы за свою самоотверженность
и борьбу за чистоту истины против римских заблуждений. Его праведность,
целомудрие, ревность и мужество вдвойне достойно признания, потому что он жил в
то время, когда папство начало беспощадно преследовать всех, кто ставил под вопрос
его авторитет и непогрешимость. Вне сомнения, он был воздвигнут Самим Богом
именно в тот момент, чтобы придать большую определенность свидетельствам
вальденсов, населяющих приальпийские долины. Простота их богослужения, их
спокойная, размеренная, уединенная жизнь, по всей видимости, до тех пор не
вызывала ни зависти соседей, ни подозрения всеобщей церкви. С появлением бесстрашного
Вальдуса дело приняло иной оборот.
Это было
примерно в 1160 году, когда безбожные обряды, происшедшие от учения о
видоизменении материи, произвели на Вальдуса глубокое впечатление и дали
почувствовать, какое растление проникло в церковь и какое опасное, губительное
влияние на души людей практиковало папство. Это привело его к искреннему
обращению к Богу, и с того самого момента всю свою жизнь он посвятил служению
во славу Бога. Он, будучи купцом, отказался от своего занятия, все свое
богатство отдал бедным, как это когда-то делали первые христиане. Многие
собирались возле него, и он чувствовал потребность точнее быть наставленным в
деле Божьем. Но где же было возможно найти такое наставление? Глубокое желание
переполнило его сердце, он желал постичь глубины Евангелия, которое обыкновенно
слышал в церкви. Потому он перевел на два языка своих соотечественников
несколько книг Священного Писания, а также несколько из трудов отцов церкви.
Это было дело, за которое Вальдус заслуживает благодарности потомков, не сделай
он уже больше ничего! Писания в те времена были только на латинском языке, так
что для большинства христиан это была закрытая книга. Последователи и
сторонники Валь-дуса были теперь в состоянии, снабженные священным Писанием на
их родном языке, доказать народу, что они несут ему не придуманное ими учение,
а возвещают чистые, неповрежденные истины Слова Божьего. По образу „семидесяти"
Вальдус разослал своих учеников по двое в близлежащие города и села, чтобы
возвестить всем Евангелие на их родном языке.
Это вызвало
громы и молнии Ватикана. До тех пор, пока Вальдус и его друзья ограничивались
личными протестами против лжеучения и растления церкви, духовенство не было
серьезно задето. Но как только они вооружились грозным оружием - священным
Писанием на родном языке народа - тотчас посыпались на их головы анафемы и
проклятия церкви. В тот момент они еще не думали об отлучении от церкви, они
преследовали лишь свою цель реформации. Не обращая внимания на папский гнев,
они продолжали нести Благую Весть к потерянным овцам Господня стада. Когда
архиепископ из Лиона произнес интердикт на них, то Вальдус определенно заявил:
„ Мы должны слушать Бога, а не людей!" С тех пор „бедные люди из
Лиона", как их стали называть, были заклеймены духовенством всенародно как
еретики и отданы в добычу злословий. Вальдус после первого осуждения в 1172
году еще три года скрывался в Лионе и его окрестностях. Когда же папа Александр
Третий определил строжайшее наказание не только против Вальдуса, но и против
всех, кто посмеет вести малейшее общение с тем еретиком, он оставил Лион ради
своих друзей и весь остаток своей жизни посвятил беспокойному пилигримству.
Поискав в разных местах для себя безопасное убежище и не найдя его нигде, он
из среды богемских обитателей гор, предков Гуса и Иеронима, в 1179 году ушел на
вечный покой.
Когда Вальдус
сбежал, за ним последовали ученики. Они рассеялись по разным местам точно так
же, как рассеялись первые христиане после смерти Стефана, побитого камнями. И
природа их успеха была такой же: Евангелие распространялось вширь и вглубь
Европы. Великая сила простых проповедников в основном заключалась во владении
Священным Писанием на их родном языке. Они читали Евангелие, проповедовали и
молились на родном языке. Многие по пути своего странствования пришли, вне
сомнения, в долины Пьемонта и в города при Лангедоке. Новый перевод Библии для
жителей этих окрестностей был неизмеримо великим вкладом в их духовную
сокровищницу.
Арена действий
для Иннокентия теперь была уже готова, методы принуждения, которые находились в
его руках, были применяемы теперь самым бесцеремонным образом в непримиримом
духе. Он, смиривший властных королей Германии, Франции и Англии, и у ног
которого лежало в покорности почти все христианство, должен был испытать, как
жалкая кучка вальденсов может не признавать его главенства и господства над
всей церковью. Такому духу, каким был одержим Иннокентий Третий, его высокому
владычеству было невозможно выносить такое сопротивление. Однако в чем состояло
преступление вальденсов и как должно поступить с ними? Это было два важнейших
вопроса, на которые даже самому Иннокентию было нелегко ответить. Вальденсы
повсеместно, даже со стороны их врагов, стяжали славу решительности,
умеренности, воздержания, целомудрия и простоты. Ничего плохого про них
невозможно было сказать. Их единственный грех состоял в том, что они во всех
делах веры и богослужения основывались на Священном Писании и только
единственно на нем. Они отвергали всю систему религий, основывающихся на
преданиях, как это практиковалось в римской церкви. В жизни и учении они
являлись истинными свидетелями Христа и простоты Евангелия, но были
противниками богатства, власти и идолопоклонства господствующей церкви,
открыто поднимая свой громкий голос против этого. Они отвергали множество
таинств Рима и твердо стояли на том, что в этом отношении в Новом Завете дается
только два таинства, а именно: крещение и вечеря Господня. Обобщенно мы можем
сказать, что они возвещали то же самое учение, которое было возвещаемо
реформаторами Германии и Англии три столетия спустя, и которое поныне
составляет исповедание веры протестантов.
Из-за
преследования „бедные люди из Лиона" явно продвинулись вперед. Они
рассеялись по территории Южной Франции, Ломбардии и Арагона, все более и более
приходя в силу. „В Ломбардии и Провансе, - пишет Робертсон, - вальденсы имели
больше школ, чем католики, их проповедники подвизались в спорах и учили
открыто, тогда как для покровителей их, которых они приобретали и все более и
более, связь с ними становилась опасной. В Германии в епархии Пасхи у них была
сорок одна школа, в епархии Меца и Тола они были весьма многочисленны. От
Англии до юга Италии, от Геллеспонта (древнее название Дарданелл) до Эбро
принципы их учения были широко распространены."
Так обстояли
дела, когда папа Иннокентий Третий взошел на римский престол. Острым взором
следил он за духом религиозной независимости и составлял планы, как
воспрепятствовать этому. Вначале он был весьма занят другими делами, так что у
него не оставалось времени на расправу с этой опасной сектой. Насколько помнят
наши читатели, он подвизался вывести из равновесия германскую и итальянскую
власть, боролся против Франции и Англии, управлял крестовыми походами и
низложил греческое господство в Константинополе. Однако, несмотря на свою многогранную
деятельность, он постоянно и неотступно следил за событиями в остальном
христианстве и твердо решил наказывать и взыскивать за любое отклонение от
римской церкви и всякое свободомыслие в религиозных вопросах. К этому времени
он получил сообщения, что в долине Пьемонта и на юге Франции средоточие
нерасположения к Риму, приобретает все более и более определенный вид.
Пьемонтские христиане расцвели в сравнительной укромности, тогда как
альбигойцы не могли уже укрыться, про них стали много говорить, и под защитой
богатых городов Лангедока они казались опасными. Раймон Четвертый, граф из
Тулузы, благосклонно относился к вальденсам не только как к своим лучшим
подчиненным, но также и самих их ставил на высшие должности при своем дворе,
несмотря на то, что лично сам он относился к римско-католической вере. Граф же
из Фуа был женат на исповедующей веру вальденсов, одна из двух ее сестер так же
придерживалась веры вальденсов, а другая относилась к секте манихеистов.
Название
Лангедок (Лангуе д'оц) было дано южной провинции Франции из-за
северно-французского (так называемого Лангуе д'они) диалекта населения. По
образованию, по благосостоянию, по гражданской и религиозной свободе жители
Южной Франции далеко превосходили остальных своих соотечественников. В долинах
Лангедока и Прованса везде сохранились остатки от древнеримской культуры.
Князья, прежде всего графы из Тулузы и Фуа, хотя и признавали своего короля
ленным господином, в своей области фактически были полновластными
неограниченными хозяевами. Ввиду благосклонности Раймона и равнодушному
безразличию со стороны других господ прекрасная страна достигла весьма высокой
ступени развития и образования и далеко превзошла все остальные части Европы,
однако это развитие, как подмечает Милман вполне справедливо, было абсолютно
независимо от влияния духовенства, более того, они находились друг с другом во
враждебных отношениях. Папство, как мы уже имели неоднократные возможности
убедиться в этом, не только влияло пагубно на души людей, но и ставило
непреодолимые препятствия на пути развития культуры и образования. Внешне
кажется, что сама католическая земля страдала от своего искушающего влияния.
Для расцвета папства необходимо было удержать человеческий дух в невежестве,
суеверии и раболепстве. Жители Лангедока долгое время оставались свободными и
необремененными римской иерархией, и таким образом они наполнили свои города
мирными, трудолюбивыми и зажиточными людьми.
В подобной
ситуации, когда Слово Божие и его исследование в жизни людей брало верх,
римская церковь и духовенство становились пренебрегаемыми. Знатные люди и
рыцари уже не воспитывали своих сыновей для церкви, присваивали церковный доход
за своих крепостных и брали десятину себе. Священство было ненавидимо и знатью
и простолюдинами за жадность и безнравственность, они были не в состоянии
противостоять распространению нового образа мышления. Вместо того чтобы бояться
их духовной власти, они были пренебрегаемы
народом а их развращенность. Трубадуры* делали их темой частушек и
анекдотов.
* Под
трубадурами должно понимать поэтов и певцов Прованса времени средневековья,
которые, как правило, относились к рыцарскому, нередко однако и к духовному
сословию и в основном вели приключенческий бродячий образ жизни. (Примеч.
переводчика.)
Ограбление вдов
и сирот священниками, их обман, их развращенность, неумеренность в пище и питии
были притчей во языцех. „Они и сами, - пишет Робертсон, - так хорошо знали о
своем позорном положении, что старались задними волосами прикрыть выбритую
тонзуру, чтобы скрыть ее." Простолюдин, если слышал о чем-нибудь непристойном,
о каком-либо позорном деле, то восклицал: „Лучше мне быть священником, нежели
быть повинным в таком деле!" Число отрекающихся от Рима так сильно
возрастало, что они уже составили большую часть населения. Также и иудеи были
многочисленны, их богатства были огромны. Естественно, среди жителей
процветающих городов Лангедока были и такие, которые держались обособленно от
римской церкви, не примыкая в то же время ни к какой другой секте.
Такова была
солнечная, мирная и счастливая атмосфера над теми местностями, когда вдруг небо
стало заволакиваться тяжелыми хмурыми тучами. Иннокентий понял, что настало
самое подходящее время, когда нужно энергично выступить против движения,
которое грозит похоронить власть папы. Вначале он написал письмо к прелатам и
князьям Южной Франции, в котором наставлял их применить строгие действенные
меры для подавления ереси, все еретики должны быть прокляты и отлучены. Однако
это требование нашло мало отклика у Раймона и у других князей. „Мы переплелись
с ними, - отвечал он, - мы породнились с ними, мы знаем, что они живут честно,
ведут здоровый образ жизни. Как можем мы преследовать тех, кого почитаем
нашими мирными и верными подчиненными?" Исполнить повеление папы было
равнозначно тому, чтобы учинить кровавую резню народа. Раймон и его сообщники
трепетали от одной такой мысли, но только не папа римский: он был готов
бестрепетно заклать целое стадо Господне! Абсолютно не заботясь и бедствии,
которое навлекал на тысячи, главный пастырь приказал отлучать альбигойцев от
всех церквей и заключить их под проклятие. Всякого, кто отважился бы приютить
их, защитить или иметь с ними какое-либо дело, всякого, кто осмелился бы иметь
с ними какую-либо связь, должно было заключить под то же самое проклятие. Когда
Раймон, несмотря на это, продолжал миролюбиво и дружелюбно обходиться со своими
еретическими подчиненными, папа послал двух легатов по имени Рене и Гвидо во
Францию с неограниченными полномочиями истреблять еретиков. Было схвачено
много невинных, над ними учинялся краткий допрос, а затем их предавали огню.
Однако Раймон оставался в твердой сдержанности и новое учение обретало все
новых и новых сторонников.
Что было
делать? Чтобы сломить сопротивление Раймона, потребовались более энергичные и
ревностные агенты. Когда же уста красноречивого Бернара, многолетнего поборника
папства, навсегда сомкнулись, папа обратился к его духовным потомкам. Петр из
Кастельнау, цистерцианский монах был отослан папой в качестве легата к Раймону
с ясным требованием, чтобы тот уничтожил своих еретических подчиненных огнем и
мечом. Но и сейчас, как видно, бывший порядочным, добрым и терпеливым
человеком, Раймон не решился повиноваться папскому приказу. Дважды противился
он и дважды был отлучен от церкви, и его земля была обложена интердиктом.
Иннокентий одобрял действия своих легатов и написал письмо к Раймону, которое
в отношении своей наглости превосходит все мыслимые нормы: „Вредный человек,
властолюбивый, жестокий чудовищный тиран! Что за гордость овладела твоим
сердцем, и так безгранична твоя глупость, что ты лишаешься мира со своим
соседом и гордо попираешь законы Бога тем, что берешь под свою защиту врагов
веры. Если ты не боишься вечного огня, то должен страшиться хотя бы временных
наказаний, которых ты заслуживаешь своими многими преступлениями. Воистину
церковь не может поддерживать мира с предводителем мародеров и разбойников,
защитником еретиков, пренебрегающим святыми законами, другом иудеев и
ростовщиков, врагом прелатов и гонителем Иисуса Христа и Его церкви. Рука
Господня останется поднятой на тебя до тех пор, пока Он не превратит тебя в
прах. Воистину Он даст тебе прочувствовать, как тяжко избежать гнева, который
ты навлекаешь на свою голову."
Наконец Раймон
убоялся и сдался на волю папы. Он подписал контракт, хотя и с чрезвычайным
насилованием своей воли, в котором обязывался искоренять всех еретиков в своих
землях. Однако и после этого он проводил преследование весьма слабо и
сдержанно. Когда легат заметил это, то разразился на него градом оскорбительных
поношений. Он обозвал его трусом, обвинил его клятвопреступником и обновил
анафему во всем объеме. Может ли нас удивлять то, что Раймон впал в
чрезвычайную ярость против дерзкой наглости монаха? Как повествуют, в этот
несчастный час он в сердцах воскликнул, что Петр из Кастельнау за свою
оскорбительную наглость должен заплатить своей жизнью. На следующий день один
из его сторонников, который, возможно, слышал эту угрозу, пошел к легату,
высказал ему упреки и когда тот ответил ему в том же оскорбительном тоне,
заколол его кинжалом в грудь. Смертельно раненный Петр пал к его ногам. Борьба
приняла тот же печальный исход, как и борьба между Генрихом Вторым в Англии и
Бекетом.
Иннокентий
теперь получил то, к чему стремился - прекрасный предлог излить сполна на свою
жертву чашу своего гнева. Убитый был вознесен до славы мученика, Раймон
объявлен зачинщиком убийства и отлучен от церкви. Верующие были призываемы
помочь уничтожить его, так сказать, стереть с лица земли это дело. „Вперед,
воины Христа, - писал Иннокентий к Филиппу Августу во Францию, - вперед, самый
христианский король! Прислушайся к голосу крови! Помоги отомстить этому
нечестивцу! Вперед, о, князья и рыцари Франции! Богатые солнечные долины юга
будут наградой за вашу отвагу!" Проповеди крестового похода против Раймона
подхватили цистерцианские монахи, находящиеся под главой их фанатичного аббата
по имени Арнольд, человека, „чье сердце, - как говорит Милман, находилось за
тремя панцирями, а именно: гордости, жестокости, слепого суеверия." К
этому времени выплыл на поверхность так же слепо преданный папству испанец по
имени Доминик, тот самый, который позднее стал основателем инквизиции
доминиканского ордена, оставив о себе навеки печальную славу. Он был так же
фанатичен, как и Арнольд, и еще больший проповедник, чем тот. Он был призван
поддерживать Арнольда в его деле. Все руки и сердца были призваны к труду,
чтобы отомстить нечестивцу за оскорбление, нанесенное Богу в личности Его служителя.
Всем принимающим участие в крестовом походе против Раймона и всех нечестивых
альбигойцев гарантировалось отпущение всех грехов и вечная жизнь во славе.
Духовенство с неутомимой ревностью прославляло такую возможность получить
прощение и вечную жизнь.
Для
невежественного, грубого, суеверного народа тех дней такой призыв в высшей
степени оказался желанным. Крестоносцы, идущие в святую страну, вынуждены были
сносить опасности и лишения всякого рода на их тяжком пути ради обретения рая.
В борьбе же против альбигойцев несметные сокровища доставались не через
самоотречение, а самоудовлетворение. Всякая вина против человека прощалась,
всякое преступление против закона Божьего не вменялось и вечное блаженство
достигалось жизнью, исполненной развратом и преступлениями, через удовлетворение
низких животных страстей ценою народа, чье богатство вызывало страсть захвата,
чье превосходство возбуждало ненависть. Со всех сторон стекались воины, одни,
чтобы получить прощение грехов, другие, чтобы пожать военную славу, а в
основном одержимые жаждой грабить и убивать. Вся Европа снова наполнилась
звоном оружия и боевыми возгласами идущих на войну.
В 1209 году
собрались по совету „главных пастырей церкви Христа" тысячи тысяч воинов
на границе несчастной провинции. Некоторые историки тех дней называют число
этих воинов даже в полмиллиона. Все носили уже хорошо известное нам знамение
креста. Было образовано три больших военных подразделения, во главе которых
стоял либо архиепископ, либо аббат. Главнокомандующим в этой священной войне
был пользующийся дурной славой Симон из Монфора, господин над ленным поместьем
вблизи Парижа, а через мать - англичанку, граф в Лейчестере. Сатана избрал
отборные свои орудия: Иннокентий, Арнольд, Доминик, Монфор - все эти имена
являются ужасным уроком истории.
Раймон
абсолютно не был готов встретить такую огромную силу, он взыскал себе убежище
в подчинении. Папа обещал освободить его от анафемы при известных условиях. Но
они были очень жестокими и чудовищными. Во-первых, он должен был
очистить себя от
соучастия в убийстве
цистерцианского монаха Петра, во-вторых, в доказательство искренности своего
раскаяния отдать семь своих лучших замков, в-третьих, совершить публичное
раскаяние за свои прежние преступления, в-четвертых, поднять меч, как
крестоносец, против своих подчиненных. Бедный граф жаловался на тяжесть этих
требований, однако тщетно, они должны были быть выполнены. Этого хотел наместник Христа. Наконец Раймон
смирился и в присутствии трех архиепископов и девятнадцати епископов в церкви
Покрова получил отпущение грехов. Затем он направился в кафедральный собор,
где был похоронен Петр из Кастельнау, спина его была голой, на шее привязана
веревка, концы которой держали два епископа. На гробе монаха он встал на колени
и на его оголенные плечи и спину обрушились безжалостные ремни бичей,
располосовав его до крови. Наконец, ему было разрешено избежать бичевания, но
что было не менее мучительно, он был выставлен на обозрение ошарашенной, оголтелой
бесчисленной толпы, собравшейся своими глазами увидеть усмирение их повелителя.
Однако оставалось еще исполнить гораздо тяжелейшее покаяние, Раймон был
вынужден поднять свой меч против своих верных подчиненных и против своего
собственного племянника Раймона Роже из Бецирса.
После того, как
Раймон персонально был усмирен, пришло в движение огромное войско Монфора,
чтобы предать уничтожению цветущие земли Раймона. „Вперед! - кричали фанатичные
священники. - Убивайте всякую душу человеческую! Разоряйте нивы и поля! Не
щадите ничего! Мера их беззаконий преисполнена, и благословение церкви почиет
на ваших главах!" Едва ли требовалось такое стимулирование для грубых
остервенелых вояк Монфора. Всепотопляющим потоком растеклись кровожадные,
стремящиеся к добыче толпы по сияющим угодьям Лангедока, грабя и убивая, топя
и поджигая.
Робер,
досточтимый молодой человек в возрасте двадцати четырех лет, показал больше
мужества и отваги, нежели его дядя. Он решил защищать своих подчиненных от орд
крестоносцев всеми своими возможностями и силами. Основными бастионами его силы
были два укрепленных города: Бецирс и Каркассон. Сам он укрылся в Каркассоне,
самом укрепленном городе. Вскоре появились бойцы креста, „священники
Господни", как они называли себя в злодейской надменности, окружив стены
замка. Город был снабжен прекрасным сильным войском и достаточными съестными
припасами. Епископ из Бецирса находился во вражеском стане. Арнольд разрешил
ему обратиться к народу, чтобы склонить его к капитуляции. Однако ответ альбигойцев
был тверд и определенен: они никогда не отрекутся от своей веры, которая дарует
им Царство Божие и Его праведность. Даже горожане католического
вероисповедания заявили, что они охотнее примут смерть, какой бы ужасной она ни
была, нежели сдадут свой город врагам. Когда донесли до Арнольда этот
героический ответ горожан, то он в ярости воскликнул: „Тогда пусть не останется
в городе камня на камне! Огнем и мечом будут уничтожены мужчины, женщины и
дети!" После непродолжительной осады город попал в руки крестоносцев.
Угрозы Арнольда были приведены в исполнение в самой чудовищной форме. Как
рассказывают, рыцари, входя в город, спросили священников, как отличить
католиков от еретиков. „Убивайте всех подряд! - был его ответ. - Господь
различит Своих!" Началась ужасная бойня, мужчины, женщины, дети,
духовенство и священство убивались под зловещий звон колоколов, исполняющих
мелодию заупокойной песни до тех пор, пока не был закончен труд истребления.
Толпы испуганных женщин и детей бежали в помещение церквей в тщетной надежде
найти спасение в святом месте. Убийцы настигали их и там, ни одна душа не
осталась в живых. Через несколько часов из многочисленного населения города не
уцелело ни одной единственной души. Груды тел громоздились на улицах и
площадях, загромождая движение. Сведения о числе убитых колебалось между
двадцатью и ста тысячами. Поскольку многие жители окрестных мест сбежались в
город, то невозможно было в действительности установить число убитых. Да и сам
город, после того, как он был ограблен, был предан огню.
Никогда
бесчеловечный аббат не выговаривал более истинных слов, как те, у ворот
Бецирса: „Господь знает Своих!", хотя в тех обстоятельствах в них
заключалось лишь чудовищное поношение, но он забыл слова апостола, где сказано:
„Да отступит от неправды всякий, исповедующий Имя Господне" (2 Тим. 2,19).
Бесспорно, Господь знает всех, кто верует в Него, даже самый слабый из верующих
безгранично дорог для Него. И наступит день, когда Арнольд многих из тех,
кого называл еретиками и истребил с такой жестокостью, увидит в той же славе,
которой Отец увенчал Своего Сына. Что будет однажды, когда преследователь и
преследуемый, обвинитель и обвиняемый предстанут перед Тем, Кто Един судит
праведно?!
Крестоносцы,
оставив за собой от Бецирса лишь дымящиеся груды развалин и пепелищ,
направились в Каркассон. Чем дальше они продвигались, тем опустошеннее и
безжизненнее становилась земля. Весть об ужасной участи жителей Бецирса
наводила страх и трепет на жителей земли. Все покинули дома и дворы в диком
бегстве. Между тем лавина крестоносцев медленно надвигалась далее. Вначале
стены Каркассона вновь стали препятствием на их пути. Здесь боевыми действиями
командовал сам Роже и долгое время он блестяще отражал все нападения
противника. Везде, где опасность угрожала в наибольшей мере, можно было видеть
рыцарскую фигуру молодого вождя во главе своих воинов - друзей, которых он
ободрял примером и словом. С другой стороны, и Симон из Монфора показывал себя
отважным и испытанным воином. При штурмах он неизменно был первым, превосходя
всех смелостью и отвагой.
Сорок дней уже
длилась осада, крестоносцы несли большие потери, тогда как мужество осажденных
со дня на день росло. Притом многие солдаты Монтфорта были ленными крепостными
и пришли на военную службу только на сорок дней. По истечении этого времени
многие военачальники и большая масса войск, разочарованные и недовольные,
возвратились обратно. Иссушающая жара, недостаток воды, зловоние в воздухе от
многих трупов, лежащих на поверхности земли непогребенными все это побуждало
ленных крепостных приветствовать радостно окончание их сорока дней военной
службы. На одно мгновение Арнольд был растерян. Он был оставлен большей частью
войска и окружен недовольной, ропщущей толпой вояк. Так он увидел, что силою
здесь уже ничего невозможно сделать. Потому он прибегнул к помощи дьявольской
хитрости. Робер был приглашен на военный совет, который якобы должен был
состояться в лагере Монфора. Благородный и отважный граф после того, как легат
заверил его перед баронами его войска, что они никаких злых умыслов не имеют, и
жизнь его будет в безопасности, объявил, что он готов прийти туда. В
назначенный час он вместе с тремястами сопровождающих покинул город и
направился на переговоры в определенном месте. Однако здесь его поджидало
черное предательство. Едва он начал вносить предложения, как поднялся Арнольд и
в нарушение клятвенных заверений заявил, что по отношению к такому человеку,
который настолько неверен Богу, как Роже, ему нет необходимости соблюдать
верность клятвенных заверений. В одно мгновение не успевшие перевести дыхание,
они были повержены на землю и окованы двумя огромными цепями. Через некоторое
время сказали, что Роже умер в тюрьме. Повсеместно Симона почитали за убийцу
Роже. Жители Каркассона были совершенно подавлены потерей своего любимого
вождя, они покинули город через подземный ход и так ушли от ярости их врагов.
Разочарованные священники утолили свою жажду мести тем, что повесили или
сожгли четыреста ни в чем не повинных жителей, которых они взяли в плен.
Город Каркассон
и вся окрестность, над которой до сих пор господствовал Роже, находились теперь
в руках сторонников папы, и он мог теперь на правах завоевателя распоряжаться
ими. Легат передал плодородные земли графу Симону из Монфора в награду за его
верную службу, однако он должен был принять на себя обязанность ежегодно платить
папе определенный трибут, как ленному господину завоеванных земель.
Назначение
Монфора графом над Бецирсом и Каркас-соной получило утверждение папы, несмотря
на вероломное поведение его легатов. Однако король Арагона, как ленный
господин, противился признать Симона новым владельцем. Герцог из Бургундии,
граф из Невера и другая французская знать были оскорблены наглыми замашками
папского наемника и покинули армию крестоносцев. Вследствие этого Монфор видел
себя не в состоянии утвердиться в новом положении. Многие города и крепости,
завоеванные папской стороной, были вновь утеряны. Война с обеих сторон велась
с беспримерной яростью. Население страны было доведено до отчаяния и отвечало
по принципу: зуб за зуб, око за око. Неслыханные зверства, варварская
жестокость были нормой поведения. Монфор, таким образом, был загнан в угол и
был вынужден искать защиты у прелатов христианства.
Вновь Рим
затрубил в свои трубы. Снова начали проповедовать новый крестовый поход.
Многочисленное сборище монахов оставило монастыри цистерцианского ордена и
разбрелось по всей земле, призывая всех принять участие в новом крестовом
походе, обещая неограниченное отпущение грехов всем, кто прольет кровь хотя бы
одного проклятого еретика. Ни одно преступление не казалось более тяжким, ни
один порок не оставил в сердцах более глубокого следа, как то сорокадневное
сопротивление еретиков. Снова со всех сторон стекалось под знамена Монфора
множество людей, желающих таким образом обеспечить для себя вечную жизнь. Его
жена встала во главе вновь собранного войска и привела его к своему мужу
весной 1210 года. Снова ярко запылали военные факелы.
Раймон,
очевидно, полностью покорился требованиям папы. После того постыдного акта в
церкви над могилой монаха Петра, прежде чем зарубцевались его раны, он примкнул
к армии крестоносцев, чтобы быть полезным в низложении своего кровного родственника
Роже. Требуемые замки он отдал без всяких возражений. Можно было бы
предполагать, что церковь сейчас должна быть довольной и должна принять своего
кающегося сына в распростертые объятия. Однако на самом деле было совершенно
иначе. Правда, папа объявил, что он снова принимает Раймонда, как своего
послушного сына, освободил его от всякой вины в убийстве монаха и подарил ему
одеяние и перстень. Однако когда Раймонд с этими подарками возвратился домой в
радостной надежде, что мир наконец восстановлен, то он должен был испытать ту
же горечь, что и его племянник Рогер. Он должен был познать, что римская
политика не чуралась никаких вероломств и предательств, когда дело касалось
достижения честолюбивых целей. После того, как папа заверил графа в своих миролюбивых
отношениях к нему, то написал двум своим легатам в Тулузу среди прочего и вот
это: „В созвучии со словами апостола Павла, который писал к коринфянам: „Будучи
хитр, лукавством брал с вас" (2 Кор. 12,16), то мы советуем вам в
отношении этого графа чинить те же преграды. Такое лукавство в данном случае
должно быть названо мудростью. Таких, которые отделили себя от единства, мы
должны поодиночке уничтожать. На некоторое время отнеситесь с графом из Тулузы
с показной дружбой, дабы легче было уничтожить других еретиков. Позднее, когда
он останется в совершенном одиночестве, тогда мы раздавим и его."
Поскольку
Раймон верил словам папы, сказанным ему, то просил легатов Феодосия и Арнольда,
чтобы те выполнили обещания папы. Однако, несмотря на постоянные просьбы
несчастного графа, те упорно не спешили снять с него проклятия. Несмотря на
то, что папа высказал свое удовлетворение покаянием Раймона, легаты
утверждали, что он еще недостаточно очистил себя от соучастия в ереси и убийства
легата-священника, а потому не может еще получить полного оправдания. Когда
Раймон при этом разразился слезами, то жестокосердные монахи с дьявольской
насмешкой привели слова псалмиста: „Разлитие многих вод не достигнет его"
(Пс. 31,6), а затем вновь изрекли проклятие на Раймона.
Так повторилась
древняя история Навуфея и его виноградника. Иезавель должна была завладеть
цветущими угодьями южной Франции, превратив их в собственный виноградник, а
потому должна была пролиться кровь Навуфея. Даже поверхностный взгляд на образ
действий папы и его сообщников, сожженных в совести своей, вызывает в сердце
непредубежденного читателя глубочайшее отвращение. Не только гибель Раймона,
но и истребление всех князей Лангедока было решенным делом этих людей, водимых
самим дьяволом. Лицемерное примирение по тайной инструкции папы
предназначалось для того, чтобы отделить Раймона от других графов, чтобы
облегчить дело истребления всех их, каждого по отдельности. Не менее, чем весь
юг страны мог удовлетворить жажду захвата священников и их послушного орудия -
графа из Монфора. Не подлежали пощаде по их решению и владения графов из Фуа,
Коминьи и Беарна.
Граф из Тулузы
был господином над пятью большими ленными поместьями. Дворы этих меньших князей
соревновались между собой в величии, блеске и роскоши. Празднества и
рыцарские соревнования следовали непрерывной цепочкой одно за другим. Некоторые
из этой знати особенно выделялись среди крестоносцев в Палестине, оттуда они
принесли с собой манию расточительства и излишества, свойственные Ближнему Востоку.
Вопросы религии их не волновали. Будь их подчиненные, вальденсы или альбигойцы,
им это было все равно. Внешне они были добрыми католиками, однако практически
их религия состояла из рыцарских упражнений, слушания песен трубадуров и
разного рода иных забав. Однако и среди них были достойные упоминания
исключения, безграничная благодать Божья даже в самих дворах этих
жизнерадостных князей находила объекты, которыми могла прославлять Бога. Так, к
примеру, мы читаем об Альмарике, господине над Монреалем, и его сестре
Геральде из Вельтфиллы, что оба они были альбигойцами и их города защищались от
католиков. Однако они были взяты и с многими другими благородными мужчинами и
женщинами убиты чудовищным образом. Альмарик с восемьюдесятью благородными людьми
был приведен к Монфору. Этот злодей приказал всех их повесить. Когда же
перекладина не выдержала тяжести такого множества и переломилась, то оставшихся
в живых изрубили на куски. Геральда была сброшена в колодец, и этим они еще не
удовлетворились. Вслед за ней посыпались груды камней. Лишь единицы избежали
всеобщего истребления, чтобы принести весть о чудовищных преступлениях и мерзостях
в окрестные местности. Вся округа окрест городов Вельтфиллы и Монреаля
разделила участь этих несчастных. Все, кто не покорялся требованиям
священников, получал смерть либо на висилице, либо на костре, либо от меча.
Кровь лилась рекой.
Чтобы придать
хотя бы мало-мальски вид праведности всеобщему истреблению весь юг Франции был
обвинен в том, что он защищал еретиков, и Раймон, как главный владелец ленных
поместий был приглашен на собор, состоявшийся в Арле. Здесь были сброшены все
маски. Священники ничуть не заботились уже больше скрывать неправедность
своих действий. Раймона сопровождал его друг Педро, король Арагона, добрый и
преданный римской церкви католик. Педро объявил, что он готов взять на поруки
графа, взять на себя ответственность за его действия. Мы оставим здесь без
подробностей условия, которые были выдвинуты священниками для примирения. Они
показывают, до какой степени вознеслась дерзкая самонадеянность папы. Граф
Раймон был обязан распустить все свои войска, снести укрепления своих
крепостей, всех главнокомандующих городов и укреплений, обнесенных стенами,
отозвать с их постов, отказаться от всех налогов и пошлин, которые составляли
его основной доход, приказать всем знатным и всему населению его владений
облечься в одежду покаяния, всех своих еретических подчиненных либо обратить,
либо сжечь, если обстоятельства потребуют этого. Самому же ему приготовиться
предпринять паломничество в Иерусалим, в Палестину и служить там в братстве
святого Иоанна до тех пор, пока папе не будет угодно призвать его обратно.
Далее он должен был присягнуть церкви в пожизненной верности и послушании,
платить дань, какую она возложит на него. Наконец, все главы семей в его
владениях должны будут ежегодно платить где-то сорок пфеннингов (немалые
деньги) на содержание легатов. Когда Раймон согласился выполнить все эти
условия, легат вновь утвердил его в его владениях.
Раймон принял
эти условия с возрастающим ожесточением. Когда легат заключил свое
выступление, он покинул собрание, не сказав ни слова, вскочил на своего коня и
в сопровождении Педро отправился домой. Это было именно то, чего желали
священники. Их решение заключалось ни в большем, ни в меньшем, как в полном
уничтожении Раймона, потому и предъявили такие требования, которые невозможно
было бы исполнить, чтобы его назвать затем непослушным. Их приговор был тотчас,
к общему удовлетворению, произнесен. Раймон из Тулузы был проклят вновь, как
отъявленный еретик, враг церкви и изменник. Его владения и земли были обещаны
тому, кто первый завоюет их. Так решали и поступали люди, которые утверждали,
что поставлены Самим Христом надзирателями и пастырями Его церкви. И в то же самое
время, когда папа и его легаты были заняты делом уничтожения Раймона и его
вассалов, инквизиторы Доминик и Рене были усердно заняты уничтожением всех
еретиков юга Франции. Они получили от папы полную власть решать вопрос жизни и
смерти овец, обреченных на заклание. То ужасное, ныне известное под названием
инквизиции судопроизводство проводило свое первое заседание в злополучном 1210
году в одном из замков при Нарбонне.
Граф Раймон
поспешил из Арле в Тулузу и громким голосом прочитал содержание слов анафемы и
условия, предъявленные ему для ее снятия, прямо на улицах. Жители впали в
ярость и заявили, что они согласны на что угодно, только не на уступки этим
позорным, оскорбительным требованиям. Эта новость молниеносно облетела город за
городом, и везде людей охватывали те же чувства и те же клятвенные слова
слетали с уст. Характер войны теперь полностью изменился. Всем стало ясно, что
крестоносцы замахиваются не более и не менее, как на южные плодородные
цветущие земли Южной Франции, чтобы подвести их под непосредственное господство
римского престола. Это уже не было религиозной войной против еретиков и иноверцев,
а дело касалось всего богатства, свободы и самостоятельности народа. Потому
весь народ поднялся, как единый человек, чтобы отомстить интервентам.
Война началась.
Однако силы противоборствующих сторон были неравны. Раймон, очевидно, был
доброжелательным, дружелюбным вождем, однако ему недоставало ни тщеславия, ни
активности, что является неотъемлемой чертой натуры полководца. Никем не
доказано, что он примыкал к еретической вере альбигойцев, напротив, его выставляют
верным католиком. С другой стороны, Симон из Монфора был известен как
талантливый, отважный полководец своего времени. Притом он был принявшим присягу
вассалом Рима и чрезвычайно строгим в своих религиозных делах. Ежедневно он
посещал мессу и регулярно совершал свои молитвы. Кроме того, он обладал
ненасытным честолюбием, в выборе средств для достижения своих целей был крайне
бессовестным, совершенное отсутствие сострадания к человеческим бедствиям
сочеталось в нем с неутомимой жаждой к завоеваниям. Во главе нового войска
крестоносцев он прочесывал земли Раймона, чтобы исполнить приговор церкви и
получить прекрасную награду любой ценой. Убийства, поджоги и чудовищные,
превосходящие всякие возможности описания мерзости и нечестия были следами его
ног. Еретики или таковые, которых подозревали в ереси, Монфором и легатами
Арнольда загонялись и вталкивались в огромные пылающие костры. Мужчины, женщины
и дети - все без различия отдавались в жертву огню. Где воздвигались такие
огромные костры, там монахи забавлялись плясками вокруг костра и насиловали
женщин, обреченных на сожжение. Куда только не приходили святые посланники
папы, земля превращалась в пустыню. Виноградники и хлебные нивы были
опустошены, деревни и поселения были сожжены, выбегающие из горящих домов
жители хватаемы и бросаемы в огонь. И все это происходило из священной ревности
во имя интересов церкви и религии. Есть ли что удивительное в том, что
доведенный таким образом до отчаяния народ воздавал своим палачам тем же?
Однако все же оставим упоминание подробностей мирским историкам. Сказанного
вполне достаточно, чтобы читатель увидел, что наместник Христа издевался над
всеми человеческими законами и религиями. В дальнейшем мы ограничимся описанием
основных событий в этой войне.
Симон из
Монфора, отныне владелец графств Бецирса и Каркассон, как папский вассал был
обязан выполнить приказ своего ленного господина и поголовно истребить еретиков.
Особенно в приходе Альби, в средоточии еретического учения буйствовал он
беспощаднее голодного дикого зверя. Когда Ла Минерва, город вблизи Нарбонны,
после жестокого сопротивления все же была вынуждена сдаться, один из
предводителей, в сердце которого, возможно, сохранилась капелька человеческой
доброты, предложил даровать побежденным свободу, если они отрекутся от ереси,
то озверелые монахи и слышать ни о каких условиях не хотели. „Мы пришли сюда
истреблять еретиков, - кричали они, - а не оказывать им благосклонность!"
Аббат же насмешливо заметил: „Будьте спокойны, не многие среди них обратятся!"
Он, конечно, был прав, хотя и не в том смысле, в котором говорил. Несчастные
жители города Ла Минерва твердо решили лучше умереть, нежели подчиниться требованиям
папы. Пока их враги советовались о них и решали их участь, они собрались на
молитву. Аббат застал в одном из домов множество женщин-христианок, которые
спокойно стояли на коленях в ожидании своих убийц. В тихом самоотречении они
приготовились умереть, так как знали, что от монахов нельзя ожидать ни малейшей
снисходительности. Тот же самый монах в другом доме застал внушительное число
мужчин, собравшихся также на молитву. Когда монах потребовал, чтобы они
возвратились в объятия спасительной церкви, то все собрание единодушно отвергло
его предложение, даже не дав ему продолжать далее: „Мы ничего не хотим знать о
вашей вере! - воскликнули они. - Мы отреклись от римской церкви и ни страдания,
ни мучения, ни сама смерть не в состоянии нас заставить отречься от однажды
преданной нам истинной веры! Не утруждай себя более!" Был приглашен
Монфор, чтобы сломить их твердую настойчивость. „Обратитесь в католическую
веру, -призывал он, - или я превращу вас в пепел!" Альбигойцы прекрасно
знали, что за этими словами графа стоит ужасная действительность, однако ни
один из них ни на одно мгновение не поколебался. Твердом и определенно они
ответили: „Мы отвергаем владычество папы и авторитет священства, мы не признаем
никого главой, кроме Христа, и никакого авторитета, кроме Его Слова!"
Монфор повелел развести огромнейший костер. Монахи и солдаты притащили огромные
связки сухого хвороста и вскоре был выложен штабель огромного костра,
способного поглотить в море пламени за один раз всех истинных исповедателей
христианства числом сто сорок человек. Как только костер разгорелся достаточно
сильно, мужчины и женщины решительно кинулись в пламень, чтобы, подобно Илии,
вознестись прямо на небо в огненной колеснице. Палачи должны были признать, что
их оружие не в состоянии искоренить подобную веру, которая сильнее смерти!
Когда вынужден
был сдаться замок Бау, Монфор проколол глаза более чем ста отважным защитникам
города, изувечив их еще и иным способом. Лишь одному из них был оставлен один
глаз, чтобы тот указал им дорогу. „Это было совершено так не потому, - отмечает
тот же самый аббат выразительно, - что граф находил удовлетворение в подобных
делах, ибо „он был кротчайшим из людей", но потому что он желал воздать
своим врагам по заслугам."
В Лафуре,
городе доброго Роже Бернара, графа из Фуа, преступления и мерзости превзошли
все ранее бывшие. Граф был причислен к вальденсам, как один из них. Это был
сильный вождь и предводитель, и у духовенства он пользовался дурной славой, как
защитник еретиков. Как отважный рыцарь и действительно верующий вождь, он был
один из первых, поднявших оружие против Симона из Монфора. После героического
сопротивления наконец Лафаур впал в руки завоевателей. Началось всеобщее
истребление: мужчины, женщины и дети буквально были изрублены на куски. Лишь
небольшая часть гарнизона и некоторые выдающиеся личности избежали истребления
мечом этими осатанев-шими убийцами, чтобы быть подвергнутыми более изощренным
пыткам. Четыреста жителей несчастного города под ликование солдат были сожжены
на огромном костре. На фоне этой кровавой сцены стояли монахи и легаты и пели:
„Приди, Дух Святой!" В Лафуре, как и в Альмарике, по приказу Монфора
восемьдесят человек из самых знатных и благородных были казнены через повешание.
Здесь нашла на виселице свой конец и Геральда, женщина добродетельная, о
которой историки свидетельствуют, что „ни один нищий не выходил из дверей ее
дома голодным".
После Лафура
Монфор обратился к Тулузе. Все успехи все более и более разжигали, нежели
удовлетворяли его жажду крови и мародерства. Через завоевание окрестностей
Тулузы он надеялся в значительной степени увеличить земельные владения и
превратиться в почти независимого князя. В его лагере находился епископ Фуге,
который был новоизбран папой. Все составители истории сходятся во мнении, что
это был бессовестнейший, кровожадный и жестокий человек. Он был поставлен
епископом над Тулузой, чтобы действовать внутри города в погибель графа, тогда
как остальные крестоносцы проводили дело инквизиции повсеместно. Однако
несмотря на все вероломства папы и отвагу Симона, счастье стало склоняться на
сторону Раймона. Суровая школа, которую прошел Раймон, отшлифовала его характер
и придала ему мужества и решительности в действиях. Окруженный своими
союзниками, он не только мудро и осмотрительно вел оборону, но и принуждал противника
снять осаду внезапными нападениями. Симон же мстил тем, что уничтожал
виноградники и поля вокруг Тулузы. Его отход выставил дальнейшую войну в ином
свете. Раймон, обязанный ограничить себя обороной, теперь выступал в роли
нападающего. За сравнительно короткий срок ему удалось вновь овладеть городами,
которые попали в руки крестоносцев. То обстоятельство, что наемники были
обязаны нести военную службу только сорок дней, для Симона снова стало роковым.
Это было причиной постоянного колебания численности его воинов, так что он
редко был в состоянии воспользоваться одержанной победой из страха внезапно
оказаться оставленным большей частью своего войска. Раймон же, наоборот,
полностью мог положиться на верность своих солдат. Они сражались за свою
родину, за свои семьи, за их родовое княжество. И все же триумф Раймона был
краткосрочным, это было прелюдией к ужасному поражению.
В Германии и в
Северной Франции начались новые проповеди крестовой войны. Вновь сердца были
пленяемы обещаниями временных и вечных благ, побуждающих бесчисленное
множество взять крест. Множество авантюристов, которые участвовали в войне
Германии с востоком, присоединились к новому воинству. Архиепископы из Реймса
и Руана и епископы из Парижа, Лиона и Тулона также взяли крест. Несчастные
альбигойцы, которые частично возвратились в свои прежние жилища, при
приближении этих новых банд убийц в страхе вновь бежали в леса, в горы или в
укрепленные города. Раймон не чувствовал себя достаточно сильным противостоять
такому огромному войску, чтобы успешно отразить его нападения, потому
обратился с просьбой о помощи к своему родственнику Дону Педро из Арагона.
Отважный испанец обещал ему помощь и непосредственное участие, но прежде, чем
он действительно пришел на помощь, обратился к папе с ходатайством за Раймона,
ища ему блага.
Казалось, что
Иннокентий ради ходатайства короля в какое-то мгновение был готов изменить
политику, поскольку его уже грызла зависть от возрастающей власти Монфора. Он
высказал своим легатам недовольство их действиями. Он упрекал их за то, что они
накладывали свои руки на земли, которые не были осквернены ересью, и приказал
им возвратить прежним хозяевам графства Фуа, Комминьи и Гастона при Беарне. Он
даже лишил крестоносцев отпущения грехов. Однако уже вскоре проявилось, что это
было лишь результатом преходящей эмоции чувств. Уже вскоре он отказался от
своих уступок. Письма его легатов и инквизиторов сильно содействовали тому,
чтобы удержать его от намерения смягчить жестокость. Они писали в подстрекательном
тоне: „Облекись, - призывался он в одном из таких писем, - ревностью Финееса,
низложи Тулузу, этот Содом и Гоморру, со всеми нечестивцами, скрывающимися там.
Не допусти, чтобы тиран и еретик Раймон со своим молодым сыном подняли бы
голову! Они уже наполовину раздавлены, раздави полностью! Об очищении Лангедока
невозможно говорить ранее, пока город Тулуза не будет сравнен с землей и его
жители не будут преданы мечу. Если Раймонам будет дозволено поднять их головы,
они примут семь злейших духов, и тогда последнее будет хуже первого! Да
предотвратит это зло твоя апостольская мудрость, не отними своей руки назад от
этого святого и праведного дела, пока змей нашего Моисея не поглотит змеев
фараона, пока иевусеи со всем своим нечестием не будут изгнаны перед лицом
народа твоего и твой народ не возрадуется в мирных владениях доброй землею и
исполнением обетовании."
Папа находился
в затруднительном положении. С одной стороны, ему не хотелось нарушать дружбы с
королем Арагона, главной опорой католического дела в Испании, с другой
стороны, он видел, что должен уступить требованиям своих легатов. Он один был
причиной этого великого движения, но он не был в состоянии руководить им по
своему усмотрению. Поскольку Арнольд поступал точно по полученным от него
приказам, то он не имел никакого права обвинять его, или порицать, или
выговаривать. Облекши бедствие в одежду благодеяния, он строго осудил Дона
Педро за его ходатайство, обвинил его в неправильном понимании сути битвы,
пригрозил ему даже крестовой войной, обновил анафему против Раймона и его
союзников. Монфор же был выставлен как ревностный слуга Иисуса Христа и
непревзойденный поборник католической церкви и непосредственной славы папы,
уполномоченный владеть всеми своими завоеваниями. Перед лицом такого образа
действий даже долготерпеливый король Арагона не вытерпел. Он пришел в
негодование от такого нахальства духовного отца и взялся за оружие. Во главе
тысячи рыцарей и многочисленной пехоты он перешел Пиренеи и при небольшом
городке Мурете встретился с войском крестоносцев, которое находилось под
предводительством Симона Монфора и сопровождающих его семи епископов. Ядро
войска французов составляло грозно вооруженное, закаленное рыцарство. Хотя они
по численности уступали, но все они горели страстью увенчать свои головы
лаврами побед над воинством еретиков или же в смертельном исходе тотчас
переселиться в райские обители. Битва была ожесточенной, но краткой и
решительной. Дон Педро был полностью разгромлен. Сам он вместе со многими
своими благородными друзьями пал во время дикого бегства. Малообученные и плохо
вооруженные союзники Раймона и его войска были либо зарублены, либо загнаны в
воды Гаронны, где они утонули до единого человека.
В виду этого
рокового поражения дело альбигойцев казалось навсегда проигранным и судьба
несчастной земли навсегда предрешенной. Раймон был лишен всех своих владений,
владельцем над всем его достоянием был объявлен Монфор, как господин над
ленными поместьями Тулузы, так и всеми ее окрестностями, завоеванными
крестоносцами. Изнуренный тяжкими ударами судьбы и наказаниями церкви, Раймон
уже не отважился оказывать никакого сопротивления. Фуге, папский епископ, занял
дворец своего предшественника и неслыханно бесстыдным образом требовал, чтобы
благородные графы держались укромно.
Когда
победители начали делить между собой добычу, то Арнольд и Монфор впали в распрю
из-за герцогской короны над Нарбонной. Каждый претендовал на нее. Легат
присваивал себе епископство Нарбонны и утверждал, что права мирского господства
связаны с этим. Монфор, которого так прельщал титул герцогства над Нарбонной,
энергично противостоял притязаниям священника, думая, что как законный
правитель и господин всех завоеванных земель, он один заслуживает такого
достоинства. Распря постепенно приняла серьезнейший характер. Наконец Симон
отрекся от Арнольда и взял силой оружия владения Тулузы. Легат в ответ на это
объявил свою духовную власть над мирской, отлучив графа от церкви и обложив
землю городской церкви интердиктом. Чтобы положить конец распрям, должен был
вмешаться папа. В 1215 году он созвал большой собор в Риме, чтобы окончательно
разрешить вопрос распределения завоеванных земель.
Это был
четвертый так называемый Латеранский собор и многочисленное собрание церкви,
какого никогда еще до этого не бывало. Раймон и его молодой сын в сопровождении
графов их Фуа и Комминьи и многочисленной знати из Лангедока были там. Они пали
на колени перед папой, который восседал на троне в полном облачении среди своих
кардиналов и вождей церкви. Молодой Раймон передал его святейшеству письмо
своего дяди, английского короля, который выражал свое недовольство тем противозаконным
присвоением наследия своего племянника Симоном Монфором. Папа, тронутый юностью
и приятным видом принца, над невинной головой которого бушевали такие
жестокие штормы, прослезился. Мысль о том, что этот благородный юноша, который
находился в близком или отдаленном родстве со всеми правителями Европы и никак
не мог быть обвиняем в ереси, что он был ограблен его руками и изгнан из
собственного дома, даже для сердца такого вероломного папы показалось мучительно
несправедливым. Милостиво он попросил его подняться с колен. За ним
последовали Раймон-старший и другие благородные графы. Они горько жаловались на
несправедливость Арнольда и Монфора и живыми красками описывали разграбление и
опустошение их земель, а также безжалостное уничтожение их подчиненных. Особенно
они задержались при перечислении злодейств Фуге, которого они обвиняли в
уничтожении более десяти тысяч людей, принадлежащих к стаду, над которым он был
поставлен пастырем.
Казалось, что
на мгновение сердце Иннокентия тронуло чувство сострадания, когда он услышал
такие правдивые рассказы такого множества благородных свидетелей, которые все
исповедовали католическую веру. Также и многие члены собора свидетельствовали о
постыдных делах папских легатов и подняли голоса свои в пользу князей, земли
которых были разграблены. Однако и сторонники Симона не были бездеятельны.
Когда они увидели, что собрание склонно прислушаться к голосу справедливости,
то они предупредили папу, что если он дозволит отнять у легатов и Монфора
земли, взятые ими во владение, то в будущем никто уже не станет подвизаться за
дело церкви, никто уже не отважится на риск ради нее. Эти слова не прошли мимо
внимания Иннокентия, и все же он остался на позиции первоначального
впечатления. Громким голосом он возгласил на все собрание: „Я разрешаю Раймону
и его наследнику отнять свои земли и владения у всех тех, кто занял их не по
закону." На мгновение воцарилась глубокая тишина, но затем ярость отцов
церкви потрясла воздух. Иннокентий со страхом понял, что он уже не в состоянии
обуздать силу, которую сам вызвал к жизни и управлять ею по своему усмотрению,
и увидел, что вынужден одобрить явную несправедливость. За Симоном из Монфора
было закреплено все завоеванное им, все земли и графства, за исключением
области Венессен. Эта область должна была быть оставлена за молодым графом
Раймоном, поскольку его поведение было приятно для легатов. Филипп Август французский
объявил себя высшим ленным господином над владениями Симона Монфора над
графствами Тулузы, Бецирса, Каркассона и герцогства Нарбонны. Таким образом,
Симон теперь достиг цели своих планов. Он стал признанным господином над южными
провинциями Франции, повелителем так называемого воинства Божьего и любимым
сыном церкви. Духовенство и народ пришли ему навстречу и приветствовали его со
словами: „Благословен грядущий во Имя Господне!" (Пс. 117,26). Однако
триумф злодея краткосрочен! Недолго Симон восседал на троне, на который он
взошел путем жестокости и кровопролития.
Наряду с
вышеуказанным решением собор также постановил, что впредь никогда не должно
проповедовать крестовый поход. Для Монфора это было неприемлемо, потому что
через это он уже лишался всякой поддержки, которой пользовался до сих пор.
Молодой Раймон, который усмотрел в этом обстоятельстве гарантию успеха своего
предприятия, решил созвать войско и с оружием в руках отобрать от чужеземного
завоевателя отцово наследие. В кратчайший срок под его знамена собралось
значительное войско, надежда на окончательное освобождение от деспотической
тирании Монфора и любовь к своему княжеству вдохновило все население
Лангедока. В ответ на это Монфор начал обращаться со столицей Раймона, с
Тулузой, как с порабощенным городом. Он обложил жителей тяжкими налогами,
которые взимались беспощаднейшим образом. Глубокое недовольство овладело
угнетенными жителями. Всеобщее восстание было готово разразиться, и, возможно,
жители Тулузы сбросили бы с себя чуждое бремя, если бы не были так неразумны,
чтобы обратиться к посредничеству их епископа, вероломного Фуге. Он заверил
их, что ни один волос с их головы не упадет, если они добровольно покорятся
условиям Монфора. „Клянусь Богом, - говорил он, - Святой Девой и Телом
Спасителя, всем моим орденом, аббатами и другими духовными чинами, что я даю
вам добрый совет, какой никогда и никому не давал. Если граф Монфор причинит
вам хотя бы малейшую несправедливость, то принесите ваши жалобы ко мне и к
Богу, и я воздам вам правду." Жители позволили обмануть себя Фуге с его
лицемерной лестью. Вскоре они убедились, насколько можно было положиться на
клятву их святого пастыря. Не только Монфор обращался теперь с ними, как с
явными бунтарями и мятежниками, но и Монфор сам налагал на своих подопечных
несправедливейшие и жесточайшие штрафы. Когда Монфор появился в городе, то в
покаяние он потребовал тридцать тысяч марок серебра, затем разрушил стену и
укрепления города и, наконец, ограбил жителей до последней рубашки и последней
горсти муки. Они вынуждены были перезимовать, ограбленные и раздетые, но весна
принесла им облегчение, положив конец их бедствию.
Перед
разрушенными стенами Тулузы появился их старый граф Раймон со своим сыном во
главе мощного войска. В радостном воодушевлении приветствовал народ возвращение
их графа в его покои и владения. Многие дворяне Лангедока собрали войска и
тотчас ворвались в город. Симон и его сын Ги спешили противостоять, но были
разбиты. Епископ Тулузы и жена Симона искали помощи у Франции. Был проповедан
новый крестовый поход, но дела Симона обстояли так же, как и раньше: через
сорок дней солдаты покидали его войско, которое таяло на глазах. Войско же
Раймона со дня на день возрастало. Тулуза была осаждаема девять месяцев. В
течение этого времени войска несколько раз сцеплялись в кровавой схватке.
Весной 1218 года Монфор окружил город с новым стотысячным войском крестоносцев,
выступивших против Тулузы. На этот раз ни единая душа, будь то мужчина, женщина
или ребенок, не должна была уцелеть, никто не должен был надеяться на пощаду,
где бы он ни находился, в церкви ли, в святилище ли или в больнице.
Таковы были
планы Симона и его советников, однако Бог постановил иначе. Когда однажды Симон
во время торжественной мессы стоял на коленях, ему сообщили о новой вылазке
осажденных. Он тотчас вскочил с колен, встал во главе своих рыцарей и поспешил
на поле боя. Это было его последним военным выходом. Раненный стрелой, пущенной
со стены города, он отступил на несколько шагов назад. В этот момент камень,
пущенный метательной машиной, угодил в него и оторвал ему голову. Так он лежал
в луже крови, и никто из его поклонников не отважился обвинить Бога в его
смерти и состязаться с божественной справедливостью.
Крестоносцы
были разбиты наголову, и осада была снята. Звонили колокола, призывая жителей
на торжественное благодарственное богослужение. Раймон был восстановлен в
своих законных, отныне бесспорных и неоспоримых, правах ленного господина, и
над дворцом и над городом снова развивалось прежнее знамя.
Между тем
Иннокентий Третий умер, на папском престоле восседал Гонорий Третий, который
близко к сердцу воспринимал дело Монфора и был весьма поддерживаем королем
Франции. Для нового пастыря Рима перспектива мирного благоденствия альбигойцев
под благосклонным правлением Раймона была невыносимой. Людовик, сын Филиппа Августа,
уже в 1219 году предпринял крестовый поход, чтобы погасить гнев воинствующего
папы под предлогом исполнить свои обеты и обеспечить себе вечное спасение.
Повторились все описанные ранее бесчеловечные злодейства, возможно, даже
превзошли их. Однако, щадя читателей, избавим их от описания переплетения
сатанинского обмана, лицемерия, вероломства, мерзости и зверской жестокости,
которое развернуло духовенство под защитой и при поддержке короля.
Раймон-старший
умер и оставил защиту своего государства сыну, который к тому времени
находился в апогее своих сил и надежд. Никогда никто не встречал со стороны
папства большей несправедливости, вероломнейшего обращения, чем он. Вскоре
умер Филипп Август, и его сын Людовиг принял правление государством. Молодой Монфор
оставил в 1224 году Лангедок, потому что сомневался в успехе, и Раймон Седьмой
восседал теперь на троне своих предков, не имея нужды опасаться никаких врагов,
кроме папы, своего ленного господина, желая после Раймона получить прекрасное
наследие.
В 1225 году на
соборе в Бурже Людовик получил задание от папы очистить свою страну от
еретиков. Вследствие этого он взял на себя крест и во главе двухсоттысячного
мощного войска во второй раз вышел опустошать цветущие земли Лангедока, чтобы
по приказу Рима истребить еретических жителей этой провинции. Бедный,
несчастный Лангедок, когда же наконец утолится у Рима жажда крови?
При приближении
нового мощного крестового воинства, возглавляемого самим королем, сердца
альбигойцев оробели. Едва кто отваживался оказывать сопротивление. Притом в
результате предыдущих долголетних войн число способных держать оружие
настолько уменьшилось, что города и крепости вынуждены были сдаваться на
милость победителя из-за недостатка защитников. Чтобы избежать нового ужаса
всеобщего военного истребления, бароны, рыцари и остальные защитники Лангедока
поспешно отходили от приближающихся банд убийц, чтобы временным отступлением
избавиться от невыразимых бедствий. Однако именно в этот момент, когда все
казалось погибшим, Сам Господь поднял Свою руку. Моровая язва поразила лагерь
врагов. Сам Людовик с тридцатью тысячами своих воинов лишился жизни. Погибель,
грозящая земле и дому Раймона, была отодвинута еще на малое время.
За королем
Людовиком Восьмым на трон взошел его сын, который был еще совсем дитя, бразды
правления до его совершеннолетия взяла в руки его мудрая мать, Бланка из
Кастилии. По ее приказу вновь была предпринята осада Тулузы. Однако военная
удача склонялась мало-помалу на сторону Раймона. Но слава его побед затемнялась
в летописях тех лет из-за его жестокости над побежденными. Осада Тулузы
оказалась весьма затруднительной и долгой.
Крестоносцы уже
были близки к тому, чтобы усомниться в успехе предприятия. И тут Фуге
посоветовал им уничтожить вокруг все виноградники, пашни и нивы и все фруктовые
деревья, сжечь все дома в окружности города в большом радиусе. Это было
исполнено так основательно, что вся окрестность превратилась с мертвую землю, и
Тулуза стояла теперь как в пустыне. И человек, давший такой совет, был епископом
и пастырем того епископатства!
Когда эта новая
чаша ярости Иезавели была вылита на несчастную землю, то Раймон со своими
сторонниками совершенно лишился мужества, так что он по истечении трех месяцев
пошел на заключение мира при унизительнейших условиях. В апреле 1229 года в
Париже был подписан договор, который на некоторое время восстанавливал мир в
стране. Условия были продиктованы папскими легатами и одобрены французским
королем. Раймон Седьмой, чей прекрасный облик и незаслуженно печальная судьба
однажды вызвали слезы Иннокентия Третьего на Латеранском соборе, сейчас
преклонился под чуждое бремя и оголил свою спину перед тиранией духовенства.
Папский легат привел его в церковь в Париже, и, как однажды его отец в церкви в
г. Эгиде, он был подвергнут такому же публичному позорному бичеванию от рук
священников, босой и с оголенной спиной. Стоя на коленях в соборе Парижской
Богоматери, он уступал свои права на ленное господство над наследством предков
в пользу французского короля и принимал на себя церковное наказание в покаянии.
Читатель помнит, что его отец тогда должен был отказаться от семи крепостей,
сын же должен был сейчас отказаться от семи провинций. Это было предрешено
Тем, Кто возвышается над всем, предрешено для грядущего усмирения Рима, так как
заключенный мир не столько приносил выгоды Риму, как давал основание для
быстрейшего роста и умножения французского государства.
Для всякого
здравомыслящего верующего, рассматривающего историю с позиции Библии, войны в
Лангедоке имеют огромное значение. Они были первыми в этом роде, над которыми
Иннокентий Третий сохранил за собой право вести против них новые способы войны.
Правда, история повествует нам о некоторых личностях, например, об Арнольде из
Брешиа, что они стали жертвой священства, однако здесь мы находим первые
попытки церкви подчинить великих мира сего силою оружия его высшему господству
над всем миром. Мы видим здесь церковь, объявившую войну не против язычников и
турок, или же отвергающих Христа, но против истинных последователей Христа, против
таких, которые признают Его Божество и авторитет Божьего Слова.
Все страницы мы
смогли бы заполнить выдержками из записей их заклятейших врагов, которые, сами
того не желая, свидетельствуют о чистоте их веры, их нравственности, о
простоте их жизненного уклада. Приведем две-три выдержки из сочинений самых
известных историков того времени. „Они отвергали, - повествует нам Бароний, -
не только крещение детей, но даже и то, что при торжественном заклинании
священника хлеб и вино превращаются в Тело и Кровь Господа, далее, что неверные
священники имеют какое-либо право облекаться в церковное служение или же
получать первые плоды и собирать десятины, и, наконец, тайную исповедь
объявляли ненужной. Эти жалкие люди утверждали, что все это они нашли в
Евангелии и посланиях, что они решительно не желают принимать ничего того, что
не исходило бы из этих источников. Таким образом, они решительно отвергли все
истолкования докторов, хотя сами они абсолютно безграмотны." Рене,
инквизитор и гонитель альбигойцев, сообщает: „Они - злейшие враги римской
церкви, ибо являют собой блистательный вид благочестия и ведут перед людьми
праведный образ жизни, имеют во всех делах здравую веру в Бога и твердо исполняют
все пункты веры. Между тем они ненавидят и поносят римскую церковь и ее
духовенство, народ же охотно верит их утверждениям." Святой Бернар,
который жил среди них и досконально знал их, должен был признать, хотя он
считал своим долгом бороться против всех врагов Рима и папства: „Если ты
спросишь об их вере, то ничего, кроме христианского, не найдешь, если будешь исследовать
их хождение, то ничего предосудительного не увидишь, ибо свое учение они
утверждают своим хождением. Можно
видеть, как эти люди в доказательство своей веры идут в церковь, чтят
старейшин, приносят свои дары, исповедуются и принимают вечерю. Что может быть
более похожим на христианство? В своей жизни и хождении они никого не
обманывают, никого не осуждают, никому не причиняют насилия и зла. Они много
постятся, не едят хлеба праздности, но своими руками трудятся, добывая себе
пропитание."
Таков был
духовный и нравственный характер альбигойцев по достоверным утверждениям их
врагов. Они были верными свидетелями Христа, через благодать Божью очевидно и
явно удостоенными проповедовать и возвещать этому миру Его славу. Если бы мы
имели столько из их сочинений, сколько мы имеем от реформаторов шестнадцатого
столетия, то мы, возможно, нашли бы, что в некоторых пунктах истины они были даже
точнее реформаторов. Однако, по воле Господа, потребовалось три последующих
столетия, чтобы подготовить путь реформации. За это время возникло
книгопечатание и изготовление бумаги.
Какое же
преступление было приписано альбигойцам? Только одно: они отвергали владычество
папы, всемогущество духовенства и семь таинств, как учила об этом римская
церковь. Это, однако, в глазах Рима превращало их в злейших преступников на
земном шаре, потому их истребление было беспощадно решено. Избежавшие меча
крестоносцев впадали в сети инквизиторов.
„В сотне
деревень, - сообщает нам составитель истории, - были уничтожены мужчины до
единого человека. Со времени опустошения Рима вандалами Европа не знала такой
национальной катастрофы, которая была бы подобного размаха и носила бы такой
чудовищный характер." О, Рим, опьяневший от крови святых и покрытый
проклятиями миллионов, каково твое грядущее? Если уже люди так свидетельствуют
о тебе, то какой же приговор будет произнесен над тобой Богом? Придет время, и
оно близко, когда о тебе будет провозглашено: „Грехи ее дошли до неба и Бог
воспомянул неправды ее, воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое
воздайте ей по делам ее, в чаше, в которой она приготовляла вам вино,
приготовьте ей вдвое! Зато в один день придут на нее казни, смерть и плач и
голод и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее"
(Откр. 18,5-24).
Однако Рим
опустошением Лангедока повредил сам себе.
Альбигойцы,
избежавшие острия меча, рассеялись по всем странам, где они по благодати Божьей
и Его предопределению возвещали Евангелие и свидетельствовали о жестокости,
идолопоклонстве, лживости и вероломстве римского духовенства. С того момента
началось святое и благоговейное доверие к единой спасительной церкви Божьей.
Так подготовлял Бог почву для таких людей, как Виклиф и Гус, Маланктон и Лютер.
По парижскому
договору, официально война была объявлена законченной, однако инквизиция
продолжала свой скрытый, а потому не менее опустошительный крестовый поход
против еретиков Лангедока. Им не было достаточно того, что предательство
Арнольда и меч Симона Монфора среди несчастных альбигойцев произвели чудовищные
истребления, они должны были понести такие наказания, которые сделали бы
невозможным восстановление их, уничтожив их учение на все последующие времена.
Еще во времена опустошительных крестовых походов Симона Доминик и его
сторонники начали свое чудовищное дело. Однако до 1229 года инквизиция не была
узаконена римской церковью как определенная организация. В ноябре 1229 года
состоялось собрание церкви в Тулузе. На ней было решено создать постоянно
действующую организацию инквизиции для борьбы с еретиками. Одно из изданных
постановлений того собрания показывает нам скрытое основание ярости сатаны и
налагает несмываемое клеймо позора на преследователей альбигойцев. Инквизиция
показывает, что основной опорой и источником альбигойцев была Библия, из
которой они черпали свое учение, которое казалось возмутительным для римской
церкви. Чтобы отнять у народа Слово Божие, собрание в Тулузе издало следующий
канон: „Мы запрещаем мирянам читать книги Старого и Нового Заветов за исключением
псалтиря, если они, возможно, захотели бы приобрести их, они могут читать
требник* и часовник** благословенной чистой Девы Марии, но читать мирянам
другие части Библии на их родном языке мы запрещаем."
* Требник -
это книга молитв или избранных трудов какого-либо католического автора,
состоящая из выдержек Священного Писания, отцов церкви, истории из жизни
святых, молитв, славословий и т. д. (Примечание переводчика.)
** Часовник (от
„часы") - так называли молитвенные песни, которые предназначались в
церкви для определенных часов, монастыри также пользовались ими. Они состояли
из псалмов частью из Священною Писания, Старого и Нового Завета, частью из
выдержек из книг отцов церкви и др. (Примечание переводчика.)
Хотя Писание
уже долгое время укрывалось от народа, здесь впервые мы встречаем прямой, явный
запрет. Папское изложение этого канона и оправдание его строгости показывают
нам, каким способом пользовалось духовенство тех дней Священным Писанием и как
применяло его на деле. „Если скот, - говорил папа, - прикоснется к горе, то он
должен был быть побит камнями." В его глазах народ был уподоблен скоту, а
Слово Божие - горе Синай, которой ни один зверь не должен был касаться, чтобы
оставаться живым. Иннокентий Третий пользовался Словом Божиим в своих письмах и
эдиктах именно таким образом. На невежестве народа высокопоставленное
духовенство играло весьма успешно, беря Слово Божие в свои уста и извращая его
в угоду своих интересов. Целью вышеупомянутого канона было удержать народ в
полном незнании помыслов Божьих относительно духовных вопросов, чтобы таким
образом превратить власть духовенства, вернее сказать, власть сатаны, князя
тьмы, в неограниченную и неоспоримую. На этом соборе в Тулузе была запрещена
не только любая открытая проповедь, но и всякое свободомыслие было запрещено
под страхом тяжких наказаний. Рассмотрим здесь некоторые решения собора.
Архиепископы,
епископы и аббаты должны были во всяком церковном мероприятии назначать одного
священника и трех мирян, которые были обязаны осматривать все дома и строения,
чтобы выявить еретиков и доносить об этом архиепископу, или епископу, или
правителю, или его управляющему, чтобы они были взяты под арест. Правителям
было поручено во всех их владениях проводить розыск. Если бы было установлено,
что в данном доме скрывают еретика, то у того должно было конфисковать не
только землю, но и сам он должен был стать рабом феодала. Всякий дом, где был
скрываем еретик, должно было сравнять с землей, а принадлежащая ему земля
должна была быть отнята. Если управляющий бывал халатен в розысках еретиков, то
его должно было лишить должности, объявив неспособным нести эту службу и в
будущем никогда не востанавливать его на эту должность.
Еретики,
отказавшиеся от своего вероисповедания, были выселены с родины и поселены в
католических городах, они должны были носить два креста, которые должны были
отличаться от цвета их одежды, один на правой, а другой на левой стороне. Кто
же отрекался из страха смерти, то становился пожизненным заключенным. Все
подростки, мальчики с четырнадцати, девочки с двенадцати лет должны были
клятвенно отречься от ереси и исповедовать католическую веру. Если кто
находился в отлучке и не явился в течение четырнадцати дней, того должно было
объявить вызывающим подозрение в ереси.
Как бы строгими
и жестокими ни были эти постановления, они показались папским легатам все же
недопустимо мягкими. Потому папа созвал следующий собор в Мелуне, на котором
были приняты еще более жестокие и несправедливые наказания. По ним еретики
могли быть судимы через одного епископа или же церковного сана, а потому дела
по обвинениям из-за постоянно растущего числа стали затруднительными, и папа
Григорий Девятый это ужасное судопроизводство передал в 1233 году
доминиканскому ордену. С этого момента инквизиция приобрела характер обособленной
организации. Возвратимся же теперь на несколько столетий назад и проследим
постепенное возникновение и развитие инквизиторских помыслов церкви.
До правления
Константина, а таким образом, до объединения церкви с государством, ереси, или
духовные преступления, наказывались только по решению церковных приходов.
Однако вскоре после этого были введены и телесные наказания. Предполагают, что
первым римским кесарем, который объявил ересь преступлением, был Феодосии, который
постановил, что это должно быть искупляемо ценой телесных наказаний или же
самой жизни. В те времена инквизиторы, однако, не относились к духовенству, не
имели они духовных санов, а были мирянами, назначаемыми на это дело римскими
префектами. В 385 году был предан смерти Прискиллиан, испанский еретик, хотя
Мартин из Тура был против этого первого обращения к смертной казни. Юстиниан в
529 году издал впервые закон о наказании еретиков. В течение столетия
наказания еретиков принимали все возрастающую строгость и жестокость. Однако,
как мы уже видели, только в тринадцатом столетии инквизиция была официально
оформлена на церковном соборе. С того времени она представляла собой
определенное судопроизводство, призванное и способное наказывать за всякого
рода ереси, отпадения и тому подобные преступления против католической веры.
Кому принадлежит печальная слава обновления инквизиции в этой новой форме,
Доминику или Иннокентию, это не установлено. Во всяком случае, она возникла во
время крестовой войны против альбигойцев. Папские послушные орудия вскоре
обнаружили, что открытое убийство, полное истребление еретиков, никогда не
приведет к цели. Это открытие послужило поводом создания нового братства,
ордена святой веры, члены которой должны были торжественно присягать в том,
что они приложат все свои силы для подавления всякого свободомыслия в деле
религии, будут утверждать единство веры, убивать всех еретиков, истреблять всякую
ересь из домов, сердец и душ людей. Григорий Девятый на церковном соборе в
Тулузе дал инквизиции определенные законы.
Это чудовищное
судопроизводство мало-помалу было принято в итальянских странах, во Франции,
Испании и других государствах. Но ему никогда не удавалось пробить себе дорогу
в Англию. Введение его во Франции и Италии потребовало больших и напряженных
усилий. Германия успешно противостояла против введения и учреждения постоянной
инквизиции. В Испании же, наоборот, она после победы над первым противостоянием
быстро обрела почву и постепенно обрела такую власть и силу, каких ей не удалось
достичь ни в одной другой стране. Все более и более возрастало всемогущество
инквизиции. Она имела право судить не только по словам и делам, но и посягала
на мысли и намерения обвиняемых. С начала четырнадцатого столетия инквизиция в
Испании расцвела пышным цветом. Но когда в конце пятнадцатого столетия
Изабелла, жена Фердинанда из Арагона, взошла на трон Кастилии, и различные
королевства Испании, а именно: Кастилия, Наварра, Арагона и Португалия
объединились, инквизиция стала всеобщей в стране и приняла такую форму, в
которой продержалась до 1808 года, до ее исчезновения*.
* Инквизиция в Испании
окончательно была отменена только в 1834 году, в Италии же лишь в 1859 году.
(Примечание
переводчика.)
Если бы мы
имели пред собой цель ознакомить наших читателей с точным описанием
деятельности инквизиции, то мы вынуждены были бы раскрыть картины мрачных
мерзостей, бесчеловечнейших, неслыханнейших жестокостей, которые когда-либо
имели место в человеческой истории. Мы с уверенностью можем сказать, что
никогда в языческих или магометанских странах не бывало такого
судопроизводства, которое с таким бесстыдством попирало бы ногами всякую
справедливость и человечность, как этот суд духовенства!
Если бы
кто-либо вызывал малейшее подозрение в ереси, тотчас бывали к нему приставлены
шпионы с заданием уличить его в преступлении при наличии малейшего повода,
чтобы предать его в руки „святого правосудия". Упомянутый мог быть добрым
католиком. Лоренте (испанский историк, известный своими критическими историями
об испанской инквизиции, живший с 1756 по 1823 годы) уверяет нас, что девять
десятых из арестованных были верны католической вере, но, возможно, они стояли
под подозрением свободомыслия, или кто из них в беседе показал свои большие
знания в вопросах теологии, чем невежественные монахи, или же он в каком-либо
пункте не сходился с ними во мнениях, этого было больше, чем достаточно.
Малейшей доли из вышеперечисленного было достаточно, чтобы возбудить
подозрение, потому что ничто их так сильно не пугало, как свет и истина.
Если над
кем-либо сгущалось подозрение, то оно было доводимо до конца, по крайней мере,
в большинстве случаев. Если подозреваемому бежать не удавалось, то его участь была
предрешена, ему оставалось поджидать вестника смерти „святого правосудия".
В тишине ночи вдруг раздавался стук в дверь, грозно потрясающий весь дом.
Хозяин испуганно просыпался и, отворив дверь, видел перед собой темные фигуры,
которые именем „святого правосудия" требовали, чтобы он тотчас последовал
за ними. Со слезами и воплем окружали жена и дети своего любимого мужа и отца,
ибо они знали, что означает этот приказ. Они предчувствовали, что в последний
раз обнимают дорогого им человека, что прощание это навеки! Однако они не
осмеливались оказывать ни малейшего сопротивления властному приказу „праведных
судей". Так велик был ужас перед сыщиками инквизиции, перед этими
бесчувственными предателями, что мужья своих жен, жены своих мужей, родители
своих детей, господа своих рабов без слов выдавали палачам на верную гибель.
Все, будь он правитель или последний раб, были подвластны „святому
правосудию". Никто не мог быть уверенным в том, что в следующую ночь не
прозвучит роковой стук в его дверь. Таинственный, непроницаемый мрак окутывал
все действия этого чудовищного судебного двора. Это предоставляло огромную
почву для воображения, для великого множества слухов и переполняло всех
чувством неминуемой беды. Никакое положение, никакой возраст, никакой род не
могли защитить никого от пронизывающих взоров священников, не имеющих на
жалости, ни сострадания.
Кто попадал за
стены зала суда инквизиции, тот был беспомощно и беззащитно предан на произвол
безграничной жестокости своего судьи. Лишь немногие возвращались живыми из
этого мрачного строения, как говорят, в лучшем случае из тысячи один. При этом
соблюдались определенные формы допроса обвиняемых, но это все было лишь
великим издевательством над правосудием. Судопроизводство проводило свои
заседания в глубокой тайне. Ни единый защитник не мог предстать перед судом,
ни единый истец не мог предстать перед обвиняемым. Никто из арестованных не
знал, кто его предал и чем он провинился. Обвинение было одно: ересь! Мнимый
обвиняемый должен был вначале клятвенно заявить, что он относительно всех людей,
живущих или умерших, которые вместе с ним были причастны к ереси или к
вальденсам, будет говорить только правду. Если он медлил это заявить, то его
бросали в отвратительные, грязные, нездоровые тюремные дыры, которые в те
времена сохранялись для всех преступников. Питание арестанта медленно, но
постоянно уменьшалось, пока его члены лишались живости, теряли всякую силу.
Тишина его одинокой дыры лишь время от времени нарушалась шагами
приближающегося инквизитора, который посещал жертву, предназначенную на
заклание, чтобы вытянуть из нее исповедь против самой себя или же против
других. Цель состояла в том, чтобы с помощью такого умственного истязания в
совокупности с телесными мучениями вызвать в обвиняемом такое состояние, когда
он потеряет всякую свою волю и превратится в безвольную жертву.
Если же
заключенный все же оставался тверд, то святое правосудие прибегало тогда к
другому ужасному средству - к скамье пыток. Беззащитная жертва обвинялась в
преднамеренном скрытии истины и запирательстве. Тщетно доказывал обвиняемый,
что он на все вопросы отвечал абсолютно правдиво, в искренности и добровольно.
Его спрашивали, не таит ли он в своем сердце никаких злых помышлений против
церкви, святого правосудия или же чего другого относительно судей. Если он
отвечал так, как ему хотелось, то объявлялся
жестоковыйным еретиком. После
того, как судьи лицемернейшим
образом настоятельно подчеркивали свою любовь к его душе и их стремление
освободить его от заблуждения, перед испуганным взором несчастного раскрывался
чудовищный аппарат пыток. В некоторых случаях было достаточно уже одного
взгляда на внушающие ужас инструменты пыток, чтобы побудить обвиняемого высказать
все, что только от него требовали.
Мучения и
пытки, которые применяли инквизиторы к обвиняемым, чтобы выжать из них
признания, угодные им, были весьма разнообразны. Первой ступенью обычно было
причинение вывихов туловищу. С этой целью голые руки несчастной жертвы,
положенной на спину, обвязывались тонкой крепкой веревкой, к ногам привязывался
тяжелый груз, затем с помощью веревки жертва поднималась до большой высоты.
После того, как несчастный некоторое время в таком висячем положении парил в
воздухе, мгновенным действием шеста он был бросаем с высоты на такое
расстояние от пола, чтобы не коснуться его. Это повторялось несколько раз до
тех пор, пока все суставы рук не были вывихнуты и все позвонки туловища не
сдвигались со своих мест под тяжестью груза и силы инерции. Пока производилось
такое действие вверх-вниз, тонкие веревки врезались в руки до самых костей,
прорезая кожу и мускулы. Этот вид пыток проводился в течение часа, в некоторых
случаях и более, пока присутствующие судьи не находили это достаточным и пока
силы пытаемого не покидали его.
Пытка огнем
была не менее мучительна. Она состояла в том, что пытаемого растягивали на
земле, подошвы ног натирали жиром и затем подносили к ним огонь на такое
расстояние, пока он от невыносимых болей не пожелает сознаться во всем, чего
палачи добивались от него. Обычно пытка повторялась три раза. Два последних
раза она должна была послужить к тому, чтобы побудить несчастную жертву
объявить побудительные причины и намерения только что перечисленных
преступлений, а также назвать соучастников или же предводителей этих
преступлений.
Если все пытки
были бессильны выжать признание, тогда прибегали к искусному приему хитрости и
лукавства. Некоторые лукавые доносчики подсаживались в камеру обвиняемого,
выдавая себя также за жертву правосудия. Они начинали затем поносить
инквизицию, побуждая и других к подобным высказываниям. Если им это удавалось,
то дело с обвиняемым было решено. Он снова был приведен и поставлен перед
судьями, и здесь его недавний соучастник в мучениях вдруг превращался в
предателя-монаха. Когда вина обвиняемого считалась доказанной, будь то через
его собственное признание или же из слов других, то по величине своего
преступления он приговаривался либо к пожизненному заключению до самой смерти,
либо к галерам, либо на бичевание, либо на смерть. Осужденных на сожжение содержали
до тех пор, пока не соберется достаточно внушительное число, чтобы сожжением
такого множества произвести на зрителей более глубокое и страшное впечатление.
Чтобы читатель
не подумал, что такое чудовищное учреждение инквизиции играло большую роль
только во времена мрачного средневековья, да будет сказано вновь, что только в
начале прошлого столетия был положен конец чудовищному ремеслу бессовестнейших
священников и монахов, составляющих костяк так называемого „святого правосудия".
Когда в 1820 году по приказу испанского парламента были открыты в Мадриде двери
инквизиторской тюрьмы, в камерах ее находился еще двадцать один заключенный.
Никто из них не знал названия города, в котором находился, ни состава
преступления, в котором он обвинялся. Некоторые из них просидели там много
лет. Один из них был приговорен на следующий день быть казненным так называемым
способом „маятника". Этот полный мучений способ казни описывается
следующим образом. Приговоренный крепко привязывался к столу навзничь, над ним
укреплялся тяжелый маятник, нижняя часть которого - острый зубец -двигал взад и
вперед по инерции, и это было устроено так, что с каждым движением немного
удлиняется. Несчастная жертва заклания с ужасом смотрела, как этот страшный
инструмент раскачивался взад и вперед, с каждым движением становясь все ближе
и ближе. Вот он тихо отрезает кожу лица... однако должно еще ему сделать
несколько движений взад и вперед, прежде чем он врежется в человека на такую
глубину, чтобы вызвать смерть. Так поступало „святое правосудие" со своими
жертвами даже в 1820 году.
Чудовищная
смертная казнь, которой инквизиция обыкновенно наказывала жестоковыйных
еретиков, в Испании и Португалии была названа „аутодафе", в переводе „дело
веры", и рассматривалась как религиозное торжество наивысшей важности.
Чтобы придать ей, насколько только возможно, высшую святость, в большинстве
случаев она производилась в День Господен. Невинные жертвы папского варварства
торжественной процессией подводились к месту судилища. Обычно они были наряжены
в чрезвычайно фантастические одежды. На их головных уборах и на одежде был
изображен адский огонь, драконы и дьяволы были заняты тем, чтобы поддерживать
огонь для них. Иезуиты, выступая впереди осужденных, выкрикивали, что пламя, в которое
они сейчас будут брошены, ни в какое сравнение не идет с тем пламенем, которое
они будут вынуждены переносить во веки вечные. Если среди осужденных находился
кто-либо из бесстрашных, который перед лицом такой страшной смерти отваживался
сказать нечто во славу Господа или в защиту истины, то ему тотчас втыкали кляп
в рот. Когда осужденных подводили к месту судилища, то их привязывали цепями к
прямо водруженному столбу. Кто же из них здесь объявлял себя истинным католиком
и желал умереть в католической вере, тот получал право быть задушенным прежде
огня, все остальные, отвергающие это, были сжигаемы заживо. Приносили множество
свежих зеленых веток и обкладывали вокруг ног привязанных к позорному столбу
вперемежку с сухими дровами и зажигали. Страдания мучеников не подлежат
никакому описанию. Нередко нижние части тела были поджариваемы в буквальном
смысле слова, прежде чем пламя достигало вышней части тела и наконец наступала
смерть. И эту потрясающе чудовищную картину созерцало великое множество народа
из всех сословий, возрастов и родов с дикой, звериной яростью восторга. Так
бесчеловечно было влияние Рима на нравы людей. Более чем четыре столетия эта
казнь - „аутодафе" - была национальным праздником испанцев: королей и
королев, правителей и правительниц.
Из летописных
записей инквизиции, по скупым подсчетам Лорентеса, истекает, что за 1481-1808
годы только в Испании этим „святым правосудием" было казнено более чем
340000 человек. Если бы мы приплюсовали к этому числу убиенных в других
странах, находившихся под господством Испании за это время, то число казненных
возрастет в несколько раз! Торквемада, который был возведен в 1483 году в сан
высшего инквизитора над Арагоном, чтобы показать свое покровительство
правосудию, сжег живыми не менее двух тысяч людей. Вожди, принцы, дворяне,
ученые, князья, прелаты, короче говоря, все, невзирая на разницу в положении,
смело и бесстрашно обвинены святым правосудием и казнены. Однако Господь знает
их всех: Он знает претерпевших, Он знает их гонителей и знает, как вознаградить
одних и как осудить других! Мрачные мерзости, которые творились в тех тюремных
подземельях, крики страданий мучеников, чудовищные издевательства безжалостных
доминиканцев - все однажды откроется перед тем Судьей, Который восседает на престоле
славы и судит по святой справедливости и нелицеприятно. Папа и его кардиналы,
аббаты и их монахи, высшие инквизиторы, их шпионы и рабы, палачи - все они
должны предстать пред „великим белым престолом", чтобы получить по своим
делам. Он, обличавший Своих учеников за то, что они высказали желание низвести
огонь с неба на самарян, будет судить там их по Своему усмотрению. Он
исследует, поступали ли Его ученики по Его примеру и по Его Слову.
Едва ли есть
необходимость говорить о том, что в течение многих столетий не все
приговоренные инквизицией к смертной казни должны быть рассматриваемы как
христиане. Преступления, о которых знали судьи веры, состояли из ересей
различного рода, например, иудаизм, магометанство, чародейство, многоженство,
отступничество и т. д. Об этих остальных мучениках нам очень мало что известно.
С мученичеством под господством языческих правителей дело обстояло во многих
отношениях иначе. Тем не менее невозможно читать историю тех мрачных времен,
не исполнившись глубокого отвращения к палачам и искреннего сострадания к
жертвам.
В дальнейшем
исследовании нашей истории мы будем иметь множество возможностей и
рассматривать чудовищную жестокость и бесчувственную бесчеловечность инквизиторов.
Сейчас оставим рассмотрение этого предмета, чтобы познакомиться с новыми
монашескими орденами, которые также своим происхождением обязаны роковым войнам
против альбигойцев.
С
происхождением и историей древнего монашества мы уже познакомились ранее. В
тринадцатом же столетии монашество приобрело такой совершенно отличный от прежнего
характер, что мы не можем обойтись без того, чтобы снова не проследить его
развитие с тех первоначальных времен. Это предоставит нам также возможность
бросить взгляд на внутреннее состояние Рима, прежде чем воссиял свет реформации
и выставил напоказ царящий в этой системе мрак во всем чудовищном его
масштабе.
В конце
третьего, но в основном в течение четвертого столетия многие монахи и
отшельники устраивали себе жилища в пустынях Сирии и Египта. Одинокие и пустынные
места для первых отшельников были самыми излюбленными. Святость и смирение
этих людей, их знамения и чудеса описывались церковными составителями истории с
чрезмерным усердием в превосходном тоне, и такие писания имели большую
действенную силу на простодушные нравы. Всякий, желающий себе славы святого и
праведного, вступал в какой-либо монашеский орден. Монашество продвигалось
вперед семимильными шагами, так что уже до начала шестого столетия везде, где
только возникало христианство, там были и монахи. Среди монахов того первого
времени было три класса:
1. Отшельники, или затворники, то
есть такие, которые жили только в местах, отдаленных от человеческих жилищ.
2. Цебониты, которые жили совместно ради
религиозных целей в общих домах под общим начальством.
3. Сарабеты, особенный род, ведущий
бродячий образ жизни, у них не было ни твердых монашеских правил, ни
определенного жилища. Возможно, это были отколовшиеся от цебонитов монахи.
Цебониты жили
на территории своих владений, за высокими стенами, которыми они отделили себя
от всего окружающего мира, зачастую были выкопаны колодцы, имелись сады и все,
что было потребно для их жизни, так что любой предлог для общения с миром,
который они оставили навсегда, был исключен. Нынешние монахи все без
исключения цебониты. Они живут совместно в каком-либо монастыре, дают обет жить
по определенным, установленным их орденом правилам, и носят одежду, которая
отличает их от других орденов.
Мощные
перевороты, которые происходили в пятом столетии на западе, оказались
благоприятными для монашеской жизни. Варвары изумлялись множеству, своеобразию
и показной святости монахов. По этой причине их жилища оставались пощаженными и
в те неспокойные времена послужили для многих местом убежища. Суеверие превозносило
святость монахов. Все соревновались в желании доказать свое им почитание
дорогими дарами. Но по мере того, как росло богатство и благополучие монастырей
и орденов, в среду обитателей их проникали перерождение, мерзости и преступления.
Уже вскоре объявилась сильная потребность в основательной реформации, и
проводником в жизнь этой идеи стал знаменитый св. Бенедикт.
Уже почти шесть
столетий вся монашеская организация жила по предписаниям и правилам Бенедикта,
мы все же должны рассмотреть вызванный им к жизни орден Бенедиктинцев, чтобы
познакомиться с его устройством и характером.
Бенедикт был
сыном римского сенатора и родился в 480 году в Нурсии в Италии. Двенадцати лет
он прибыл в Рим, чтобы получить там свое первое образование. Очень вероятно,
что он уже в раннем детстве слышал о жизни святых анахоретов и отшельников
востока, их самоотречение и праведность изумляли его. Между тем царящая в Риме
безнравственность, бесчинства его сверстников по школе пробудили в нем
желание одиночества с непреодолимой силой. Когда ему исполнилось пятнадцать
лет, он уже более не мог выносить разврата вокруг себя, простился со своей
верной нянечкой Кириллой, которая была послана родителями в Рим вместе с ним, и
отослал ее, плачущую и скорбящую, назад домой. Поскольку дикие гунны и вандалы
опустошили обширные территории вокруг Рима, то юному отшельнику было нетрудно
найти уединенное убежище невдалеке от города. Целый год он жил там в одинокой
пещере. Единственный человек, который знал его место убежища, был монах по
имени Роман. Он снабжал его хлебом, который отнимал от своей ежедневной порции.
Между монастырем Романа и гротом, в котором скрывался Бенедикт, находилась
отвесная скала, так что хлеб нужно было спускать ко входу в пещеру на
веревочке. Со временем Бенедикт был обнаружен некоторыми пастухами, которые с
радостью внимали его беседам и изумлялись его чудотворениями. Когда слава о его
праведности стала повсеместно известна, его уговорили стать аббатом соседнего
монастыря. Однако его строгие жизненные правила в высшей степени были не по
нраву его обитателям, так что у них возникло непреодолимое желание избавиться
от непреклонного аскета, и они подсыпали ему яд в вино. Когда Бенедикт по
своему обыкновению, сделал крестное знамение над чашей, то, как рассказывают,
чаша в его руке разлеталась на кусочки. Смиренно выговорил он монахам по этому
поводу и вновь возвратился в свою пещеру.
Теперь Бенедикт
стал вызывать намного больший всеобщий интерес. Его слава простиралась далеко
за пределы границ Рима. Бесчисленные толпы собирались вокруг него, мужчины,
богатые и влиятельные, присоединились к нему и великая сумма была отдана в его
распоряжение. Тогда ему предоставилась великая возможность, и он построил на
эти деньги двенадцать монастырей, в каждом из которых по двенадцать старших
монахов находились под его непосредственным руководстовом. Обеспокоенный
завистью известного священника Флорентия, в 528 году Бенедикт оставил свое
одинокое ущелье в Субьяго. После некоторого скитания, он пришел в
Монте-Кассино, где ранее находился храм Аполлону и жители которого все еще
воздавали ему славу, как богу. С великой ревностью он стал истреблять среди
крестьян этот последний островок идолопоклонства. На месте, где находился
алтарь Аполлона, он построил капеллу, которую посвятил евангелисту Иоанну и
святому Мартину. Этим было положено основание для строительства известного
монастыря Монте-Кассино, как основного ядра, от которого за кратчайший срок по
всем направлениям Европы стали возникать бесчисленные разветвления. Здесь
Бенедикт в 529 году издал свои знаменитые правила ордена, которые состояли из
73 глав и содержали в себе целый ряд законов, которые должны были исполнять
монахи в отношении друг к другу и к аббату. Содержание и охват предписаний
Бенедикта вызывают изумление, если учесть, что они предназначались для
общества, соединенного из множества разных характеров, и что все это исходило
из одной головы, из одного духа. Его труд не имеет аналога и, по мнению ученых,
является выдающимся памятником письменности первых столетий истории церкви.
Мудрость
великого монаха как законодателя и превосходство его системы над всеми
подобными учреждениями прежних столетий главным образом проявляется в том,
какое место уделяет он хозяйственному физическому труду. Тяжкий физический труд
стал отличительным качеством нового ордена. Монашеская жизнь до того времени
заключалась в основном в уединенном самосозерцании и раздумье. Их содержание
обеспечивалось либо от всеобщих поборов, либо живущие поблизости к монастырю
люди обеспечивали их необходимым, почитая святыми. Пагубность такой праздной
бездеятельной жизни не прошла мимо острого взора Бенедикта, потому он заранее
позаботился о жизнеспособности монахов. Бездействие и праздность он объявил
злейшим врагом души и тела. Он не ограничил деятельность монахов молитвой,
пением и наставлением молодежи, но установил, что они должны работать своими
руками. Топоры, лопаты, серпы и косы не должны были впредь оставаться
неизвестными для монастыря орудиями труда. Преимущества этой новой системы были
огромны. Бенедиктинские аббатства превратились в сельскохозяйственные угодья,
обрабатываемые усердно и добросовестно. Земледелие в сочетании с культурой
производства вошло в эти дикие местности и благодаря неутомимым рукам монахов
превратило некогда пустынные земли в плодороднейшие нивы и пашни.
Хотя орден
Бенедикта в этом отношении мог войти в некоторое противоречие с буквой и Духом
Священного Писания, все же в его правилах содержалось гораздо больше здравого
смысла, чем во всех больных, истлевающих системах востока. По мнению Бенедикта,
„всякий человек, чтобы жить в этом мире, должен что-то делать, жизнь, которая
только берет, но ничего не производит, есть уродство." То обстоятельство,
что Бенедикт не упускал из виду также неблагоприятный климат запада и
европейские нравы и обычаи, говорит о ясном взоре и практическом смысле
великого реформатора. Его законы были легче и удобнее в исполнении, нежели
восточные, также и предписанный образ жизни был лучше. Он не требовал никаких
сверхъестественных истязаний и лишений, а разрешал своим последователям жить
по обычаям их страны. В этих мудрых и толковых постановлениях заложена тайна
огромного успеха ордена Бенедикта.
Монастырские
правила Бенедикта, естественно, входят в резкое противоречие с нашим нынешним
пониманием здорового образа жизни. В два часа монахов будили и они объединялись
в ночной молитве. При этом пели двенадцать псалмов, прочитывали или
пересказывали определенный отрывок из Священного Писания. При восходе солнца
собирались на утреннюю мессу все обитатели монастыря во второй раз. Это было
похоже на первое богослужение. Так что ежедневно пропевалось двадцать четыре
псалма, и весь псалтирь неделю за неделей пели до конца. Время для религиозных
упражнений вне монастыря и работы вне ворот и зимой и летом было отведено на
усмотрение приора. Однако незыблемо было предписано все двадцать четыре часа,
за исключением семи часов на физический труд, исполнять различные труды по
богослужению. Первый раз около полудня принимался завтрак, а вечером - основная
трапеза. Обычно питание состояло из овощей, хлеба, фруктов. Каждому монаху
выдавалось ежедневно фунт хлеба и немного вина.
Во всеобщем
повседневном питании полностью исключалось употребление мяса, разрешение есть
мясо получали только больные. Иногда на ужин подавались яйцо или рыба. Во
время поста до шести часов вечера вообще ничего нельзя было есть, время сна
сокращалось.
Одежда монахов
должна была быть грубой и простой, однако по обстоятельствам различной. Им было
разрешено носить обувь, в том числе и сапоги, предметы роскоши. Верхняя одежда
состояла из черного плаща с широкими рукавами и заостренного капюшона. Все
монахи имели по две одежды, по два капюшона, одну записную книжку, один нож,
одну иглу и один носовой платок. Убранство кельи состояло из одного матраса,
двух шерстяных одеял, одной подушки. У каждого монаха была его личная постель,
все спали в своих грубых одеждах. Над каждой спальней диакон должен был вести
надзор, в них должен был постоянно гореть свет. После того, как ложились в
постель, не разрешалось произносить ни слова. Небольшие проступки обсуждались
во время всеобщей вечери, среди товарищей, более тяжкие повелевалось выносить
на суд капеллы, неисправимые преступники изгонялись из монастыря.
Так проходили
дни монахов в вечном однообразии, с ночного богослужения до вечернего ужина
все исполнялось чисто механически. Со вхождением в монастырь монах отрекался от
всяких претензий на личную свободу. Его обет беспрекословно слушаться своих
старших наставников во всем был неизменен. Ему не позволялось принимать какого
бы то ни было подарка, даже от своего самого близкого родственника, ни с кем
вне стен монастыря он не имел право вести переписку, разве что по какому-то особенному
разрешению, под досмотром аббата. В воротах, которые держались закрытыми днем
и ночью, постоянно находился брат-монах, придверник. Никто из посторонних не
должен был вступать на территорию монастыря, ни один монах не мог выходить за
ворота без разрешения приора. Сады, колодцы, мельницы, пекарни и т. д. обычно
находились внутри стены, потому не было необходимости покидать монастырь. Ремесло
или какая ручная работа должна была производиться тем или другим монахом, это
решал аббат. Так монах из самой знатной семьи мог при своем вхождении в
монастырь получить работу повара, слуги, портного, плотника или садовника,
как это заблагорассудится приору. Качество и мера его пропитания были расписаны
и точно определены, будто бы это был маленький ребенок. Только в определенное
время ему разрешалось говорить. Во время вечери не разрешалось вести никаких
бесед, один из монахов непрерывно громким голосом читал что-либо.
Таким образом,
человек полностью был оторван от остального мира. Жена, которую Бог дал человеку,
как помощницу, должна была стать не только чуждым для его помыслов созданием,
но и рассматриваться естественным врагом его одиночества и устремления к
святости. Сатанинской хитрости удалось сосредоточить все внимание монахов на
собственном „Я", изгнав Личность Христа из круга его помыслов. Как прямо
противоположны были помыслы и желания великого апостола язычников и монаха! Он
мог сказать: „Что для меня было преимуществом, то ради Христа я почел
тщетою." Вдумайтесь в эти истинно христианские слова: „что для меня было
преимуществом". Если что-либо для меня является преимуществом, то каково
же тогда его значение для Христа? Я должен иметь Христа. Я видел Его во славе,
и я должен уподобиться Ему. Все, чем могло бы хвалиться религиозное тело, все,
что было для Павла преимуществом, он отбросил от себя, как тщету и сор. „Да и
все, - говорит он, - почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса,
Господа моего" (Фил. 3,7-8). Насколько сатана ослепил сердце человека,
что он свободе Христа предпочитает внешние бесполезные формы и религиозные
церемонии и созерцание своего собственного жалкого „Я" ставит выше Любви
Божьей! Да, жизнь, проводимую в тишине и одиночестве монастыря, рассматривает
как верный, если не единственный, путь в небо!
Еще до смерти
Бенедикта, в 543 году, его орден твердо укрепился во Франции, Испании и
Сицилии. После его смерти его орден стал расширяться повсеместно чрезвычайно
быстро. Куда бы ни приходили монахи, там дикая местность вскоре приобретала
привлекательный вид. Они собственными руками прочищали заросшие леса, осушали
топи и болота, строили великолепные монастырские здания, смягчали дикие нравы
народностей, содействовали развитию животноводства и земледелия. Также велика
их заслуга в развитии образования и науки, повсюду под их руководством
возникали школы для детей. Однако, хотя орден делал такие чрезвычайно быстрые
шаги и за кратчайший срок распространился по многим странам, он все же
оставался приверженным законоположениям и правилам своего великого основателя.
(Можно в известной мере предположить время, когда бенедиктинцы проникли в
Англию. Св. Августин и его монахи принадлежали к этому ордену, а также сам папа
Григорий, пославший их). И хотя им принадлежит слава превращения больших
площадей невозделанных земель своими натруженными руками в плодородные нивы и
сады, они не пренебрегали, если только предоставлялась такая возможность,
избирать лучшие участки земли для своего поселения.
В отношении
Англии Милман пишет: „В тех богатейших долинах при всех чистых прозрачных
источниках вод вскоре выросли аббатства бенедиктинцев. Плодороднейшие, мирные
и привлекательнейшие местности превратились в возлюбленный приют этого
ордена."
Изначальным
намерением Бенедикта было не столько основание нового ордена, сколько
предписание итальянским монахам правил, с которыми отшельники и монахи в
первые столетия находились в гармонии. Однако монахи из Монте-Кассино вскоре
прославились своими выдающимися познаниями, мирной, благонравной жизнью и
усердием. В стране в то время, когда происходили беспрерывные войны, где
невежество и распущенность были всеобщими, спокойный, почитаемый святым
монастырь являлся для всех приветливой гаванью, где во время краткодневной
жизни, исполняя свои религиозные обязанности, можно обрести мир с Богом и
людьми. В те дни молодой человек из высших сословий в отношении своего
жизненного призвания имел ограниченный выбор. Вообще перед ним в основном
было всего два выбора: либо суровое, жестокое ремесло воина, либо уединенная,
мирная жизнь монаха. И естественно, что вдумчивые, осторожные натуры
предпочитали монашескую жизнь, хотя это несло с собой самоотречение и отказ от
собственной воли. Люди разных сословий и классов прощались со своей родиной и
семьей и примыкали к ордену Бенедикта, расцветающему с новой силой. С его
быстрым ростом и распространением с невероятной силой росло и распространялось
богатство и влияние ордена. „Владения, принадлежащие матери-монастырю из
Монте-Кассино, состояли с течением времени из четырех епископств, двух герцогств,
тридцати шести городов, двухсот замков, трехсот областей, тридцати трех
островов и тысячи шестисот шестидесяти двух церквей. Аббат ввел титул: патриарх
святой веры, аббат святого монастыря из Монте-Кассино, глава и вождь всех
аббатов и религиозных домов, вице-канцлер обеих Сицилии, Иерусалима и Венгрии,
граф и господин над Кампаньей, Террой ди Савонно и морскими провинциями,
вице-кесарь и вождь мира."
С течением
времени число бенедиктинцев весьма возросло, и тогда они выслали своих
миссионеров к народам, которые все еще находились под властью и во мраке язычества,
проповедовать Евангелие. Как определяют, при их содействии не менее тридцати
земель и провинций познакомились с христианской верой, вернее сказать., обратились
в римскую церковь. Но Господь в Своей непостижимой благодати может употребить
слово о кресте во спасение душ, хотя оно через человеческие примеси весьма
затуманено и ослаблено. Если Господь того пожелает, даже мизерная частичка
истины может послужить в благословение тысяч душ.
Благодаря
проповеди бенедиктинцев и восходящего влияния и расцвета их ордена имели место
в высшей степени достойные внимания изменения в истории церкви и христианства.
В течение трех первых столетий христианского летоисчисления кесарь и все
великие земли преследовали верных последователей Христа. В течение шестого,
седьмого, восьмого и девятого столетий многие короли отказались от своих
корон и стали членами ордена бенедиктинцев. Также королевы и принцессы
примыкали к этому ордену. Из келий монастырей этого ордена вышло не менее
сорока восьми пап, двухсот кардиналов, семь тысяч архиепископов, пятнадцать
тысяч епископов, а также множество аббатов и четыре тысячи святых. Они
построили более тридцати семи поселений и учреждений, которые состояли из
монастырей для монахов и монахинь, больниц и тому подобных сооружений. Из
ордена, вышло также много известных ученых и писателей. Рабанус построил первую
школу в Германии, Алкуин основал "университет в Париже, Гвидо нашел музыкальную
гамму, Сильвестр - орган, а также Дионисий Эксигвус усовершенствовал порядок
церковного учета.
Мардсен пишет:
„Аббаты в своем влиянии и силе немногим уступали господствующим правителям,
больший авторитет они имели в Германии, где аббат Ангия, по прозвищу
„Богатый", ежегодно имел доход в шестьдесят золотых крон. В его монастырях
находились лишь сыновья правителей, графов и баронов. Аббаты из Вайсенбурга
Фульды и св. Галлена были весьма богатыми князьями. Аббат св. Галлен однажды
свершил свой въезд в г. Страсбург со свитой в тысячу конных. Шесть столетий
подряд все религиозные общины вынуждены были уступать пальму первенства бенедиктинскому
ордену. Новые ордены, которые возникли в течение этого периода, придерживались
правил, введенных Бенедиктом, хотя в некоторых пунктах дисциплинарного
взыскания и одежды они могли несколько расходиться. Картезианский и
цистерцианский орден были лишь ответвлениями от общего ствола бенедиктинцев.
Однако, как
обычно бывало, как только бенедиктинцы начали богатеть, по мере этого они
начали отходить от главных принципов своего основателя и предавались праздности
и порокам разного рода. Мало-помалу они запутывались в мирских делах и в
политических сделках, пока наконец и для них основной целью не стало
содействовать авторитету и власти римской церкви.
Давно уже
замечено, что там, где Дух Божий действует посредством Евангелия и
действительно появляется успех в деле обращения душ ко Христу, враг не дремлет.
Он не может спокойно смотреть на то, как его царство опустошается. Он пускает
в действие всю свою вражду и злобу под любым видом, будь то через то, что злым
и лживым извращением устремляется в атаку, чтобы погубить. История Израиля,
как повествует нам церковь, дает много печальных примеров такой деятельности
сатаны. В истории монашеских заведений, которой мы сейчас заняты, наблюдается
то же самое явление.
Особенной целью
новых орденов, возникших в начале тринадцатого столетия, было противостояние
влиянию альбигойцев, так как проповедники альбигойцев, вращаясь среди низших
классов народа, своим дружелюбным нравом приобретая сердца язычников,
непрерывно возвещали им Евангелие и далеко преуспели в этом. Возвещать Благую
Весть о Христе среди низших сословий в доступной форме духовенством римской
церкви пренебрегалось. Правда, время от времени восставал какой-либо ревностный
проповедник, как, к примеру, Клавдий из Турина, Арнольд из Брешиа, Фулк из
Ноилли, Генрих, диакон, или же Петр Вальдус, который, как мы помним, предал
себя с редчайшей верностью благовестию Евангелия. Однако такие явления были
редки и с большими перерывами во времени. Духовенство же обычно прибегало к
своему красноречию лишь тогда, когда можно было в народной массе вызвать движение
в пользу церкви или папства. Такие причины, как крестовый поход и войны против
альбигойцев, погнали их из келий.
По учению,
проповедь была особенным правом епископов, однако среди них было мало таких,
которые имели бы этот дар и склонность к нему, или же при их мирских и военных занятиях
едва ли имели свободное время проповедовать в своих церквах. В остальных
частях их прихода их невозможно было увидеть. Там и тут совершали они объезд
или случайное посещение народа и общение с ним. При таких случаях они проявляли
в высшей степени внешнее великолепие, но об обучении и наставлении народа никто
и не думал. Так называемый ритуал*, или канон, включал в себя исключительно
средства обучения, но и это было на своем языке, в высшей степени непонятно,
священники соревновались с чернью в невежестве.
* Ритуал -
это собрание предписаний и изъяснений о методах в разных формах и обычаях в
католической церкви. Долгое время в применении находились многие ритуальные
книги, вплоть до 1614 года, когда во дни папы Павла Пятого была принята единая
книга ритуала для всей римской католической церкви. (Примечание переводчика.)
Их знаний
хватало как раз лишь на то, чтобы механически провести предписание церемонии
римской церкви. Именно такое печальное состояние официальной церкви подготовило
почву для так называемых еретиков. Равнодушие и леность священников дали им
возможность на протяжении многих лет распространять среди народа свое учение.
Публичная и тайная проповедь Евангелия под руководством Бога была средством
быстрого роста и распространения вальденсов и альбигойцев. Это с первых дней
христианства и поныне является путем Божьим распространения истины и
приведения душ ко Христу. Во все времена Богу было благоугодно
проповедью, которую мир
почитает юродством, спасать верующих (1 Кор. 1,21). Чем откровеннее и
чище юродство проповеди, тем лучше! Когда древний враг человеческих душ увидел
такого рода деятельность и ее действенность, то он изменил стратегию и тактику
боя. Вместо того, чтобы заточить серьезнейших и праведнейших членов римской
церкви в стенах монастырей и оставить их там заниматься самосозерцанием и
религиозными упражнениями, он начал посылать их на публичные проповеди, чтобы
на поле, на котором в течение столетий трудились истинные последователи Христа,
вновь обратить души под свою власть. Его посланники имели определенное задание
не только подражать еретикам, но и превзойти их в простоте одеяний, в
смирении, в бедности и доверительности в обращении с народом. В истории монашества наступил полный
переворот. Живущие в полном одиночестве, сокрытые от глаз мирян, отшельники
появились теперь на всех улицах всех городов и деревень Европы, оставив тихие
монастырские стены, они ходили из дома в дом, прося подаяния и завязывая
беседы. Однако это было еще не все! Когда они стали особенными любимцами папы,
то многие столетия подряд начали управлять церковью и государством. „Они
облеклись, - как пишет Мосхайм, - в высшие должности, поучали почти с
неограниченным авторитетом во всех школах и церквах и защищали владычество папы
над королями, епископами и еретиками со все возрастающим усердием и успехом.
Кем были иезуиты после реформации, тем были доминиканцы и францисканцы с тринадцатого
столетия до времен Лютера. Они были душой церкви и государства, тех, кто все
дела свои планирует и выполняет по расчету.
Основателями
этих орденов, этими двумя столпами гордой римской церкви были Доминик и
Франциск. Доминик родился в 1170 году в Калароге, в деревушке Старой Кастилии.
Как рассказывают, матери его до родов снился сон, что она подарит жизнь
молодому псу, носящему в своей пасти горящую головню, которой он подожжет весь
мир. Насколько правдоподобно звучит этот рассказ, мы не будем вдаваться в
подробности, во всяком случае в дальнейшем поведение и действия Доминика
соответствовали этому сну. Слова великого апостола: „Берегитесь псов"
(Фил. 3,2), возможно, ни к кому другому так точно и в такой степени не
подходят, как к нему. Притом огонь красноречия был не только в его пасти, но
этот огонь находил практическое применение с самого начала его жизненного пути
в борьбе против своих противников, он охотно пользовался огнем в уничтожении
их. Адский пламень, по утверждению Доминика и его сторонников, предназначен
для всех еретиков, и они охотно пользуются им уже здесь, „исполняя доброе
дело", земным огнем отправляя их в вечный огонь.
С самого
раннего детства Доминик вел кающуюся жизнь. В первые годы в нем еще наблюдались
следы нежности и сострадания, однако с течением времени религиозная ревность и
фанатизм превратили его в бесчувственного садиста, заглушившего в себе любое
проявление человечности. Свои ночи в большей части он проводил в упражнениях
покаяния. Ночь за ночью бичевал он себя железной цепью, в первую очередь за
свои грехи, а затем за умерших, страдающих в чистилище. Как каноник из строгого
дома Осмы, он всех своих соучастников превосходил строгими телесными бичеваниями.
Вследствие этого его пригласил испанский епископ из Осмы, церковный вождь,
одаренный великими способностями
и большой религиозной ревностью, чтобы
Доминик сопровождал его в его миссионерском путешествии в Данию. Доминику было
тогда тридцать лет, он горел ненавистью ко всем еретикам, он был просто одержим
злобой и ненавистью ко всякой ереси. Когда двое сотрудников, одержимые одними
мыслями, пересекли Пиренеи, то они вдруг оказались в гуще альбигойской ереси.
Они не могли закрыть свои глаза на печальное состояние римского духовенства в
тех местах, которое впало в пренебрежение всех из-за успешной деятельности
альбигойских еретиков. К своему удивлению, во многих местах они узнали, что
месса уже не проводилась на протяжении тридцати лет. Также и посланники
Иннокентия Третьего, вступившие на эти земли впервые в 1200 году, были в весьма
печальном состоянии. Все жаловались на безуспешность своих усилий. Еретики были
глухи к их угрозам, да они просто смеялись над их наставлениями и
предупреждениями. Авторитет папы и духовенства был полностью попран.
Папские легаты
традиционным образом объезжали землю, переходили из города в город в роскошной
одежде, с большой свитой и при сопровождении внушительной конницы. Когда
строгие испанцы услышали об этом, то удивленно воскликнули: „Как же вы можете
рассчитывать на успех, если несете с собой такое мирское великолепие и роскошь?
Сейте доброе семя таким же образом, как еретики сеют злое. Снимите с себя
великолепные одежды, распустите конницу и босыми, без кошелька и сумы, как
апостолы, победите это лжеучение через неустанный труд, посты и
самобичевание." Епископ из Осмы и Доминик отослали своих коней обратно в
Испанию, оделись в грубую монашескую одежду и возглавили католическое
священство.
В этом новом
явлении мы ясно различаем хитрость и изворотливость сатаны. После того, как он
вложил в свои орудия показную кротость в горящей пламенем ревности, он пытался
уподобиться носителю благих даров Святого Духа и таким средством проникнуть в
среду вальденсов, этих „бедных людей из Лиона", и уничтожить выдающееся
действие благодати. Лишь такой ложью и таким лицемерием он мог надеяться
удержать народы Европы в своем рабстве. Мы уже говорили о деятельности Доминика
в окрестностях Альби. Он провел там десять лет, в течение которых непрестанно
стремился искоренить ересь. Было организовано небольшое братство, которое в это
время посылало своих агентов по двое, соответственно Матф. 10 и Луки 10. Этим
положено было начало кострам для еретиков. Подобно кровожадным собакам-ищейкам,
доминиканцы рыскали по домам, чтобы навести на безоружных меч Монфора и дать
пищу своим кострам. Большие успехи Доминика обеспечили ему благосклонность пап
Иннокентия Третьего и Гонория Третьего, которые дали ему право стать
основателем нового ордена. Он умер в 1221 году, однако, прежде чем он покинул
арену своих чудовищных жестокостей, было уже построено шестьдесят монастырей
его ордена в различных частях христианского мира. В 1233 году он был объявлен
святым Григорием Девятым. Ужасное судопроизводство инквизиторов обязано своим
возникновением ему, как нам известно, самые воинствующие инквизиторы
принадлежали к его ордену.
В одно время с
Домиником жил и действовал итальянский монах Франциск, человек, равняющийся
своей славой с испанскими коллегами. Он родился в Ассизе, в городе, расположенном
в Средней Италии. Множество суеверных и неумных историй с чудесами, которые
можно в обилии найти в книгах его биографов, мы не станем приводить, так как
они как раз богохульны. Преклонение, которое оказывали эти люди новому
великому монаху, достигло такой высоты, что они отважились объявить Франциска
вторым Христом. Они утверждали, что язвы от ран Господних чудотворным образом
запечатлены на его руках и ногах. Для доказательства такого утверждения они
брали слова Павла: „Никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на
теле моем" (Гал. 6,17).
Во время своего
заточения в Перудже, которое длилось год, Франциск пришел в экстаз и имел
сверхъестественное видение, которое уполномочило его идти в мир как слугу
Божьего и спасителя человечества. Лихорадочный сон его больного изможденного
духа для суеверных людей явился откровением Божьим. Он начал таинственным образом
вести разговор о своей будущей невесте, ее звали бедностью. Он сменил свое
прежнее одеяние на лохмотья. Как он заявлял о себе, он был поставлен Богом,
„чтобы противопоставить истину - заблуждению, бедность - стремлению к
богатству, смирение - честолюбию". Он побирался в воротах монастыря,
брался за унизительные работы, посвящал себя уходу за прокаженными, мыл им ноги
и перевязывал им раны. „Его мать, - как рассказывают, - слушала и с восхищением
усматривала в его делах пророческое содержание, отец же стыдился своего сына,
почитая его за сумасшедшего." И хотя вначале на улицах города Ассизы над
ним издевались и кидали в него камни, но вскоре епископ встал на его сторону,
тогда люди начали внимать его словам и в кратчайший срок к нему присоединилась
большая толпа его приверженцев.
Вскоре после
этого Франциск сочетался со своей так называемой невестой по своему обету, а
именно с бедностью и в самой нижайшей форме - нищенством. От своего старого
друга он получил одежду отшельника, короткую накидку, кожаный пояс, посох и
одну пару грубой обуви. Однако для самого молодого фанатика такое снаряжение
было еще порядочной роскошью. Выбрав из наставлений Господа в Матф. 10 и Луки
10, насколько только возможно, самое худшее, он сбросил с себя все, кроме
темно-серой накидки, подпоясался веревкой, прикрепив ее к своему телу, и в
таком виде начал свой обход города, призывая всех к покаянию.
Такая пылающая
религиозная ревность в те времена суеверия и невежества не могла пройти
бесследно, не вызвав других последовать его примеру. Как заявлял Франциск,
сущность Евангелия, как оно дано через Иисуса Христа, состояла исключительно в
бедности и лишении самого необходимого. По его мнению, единственным верным
путем на небо является полный отказ от всякого земного имущества. Изначальное
удивление этим новым учением превратилось в восторг, восторг - в подражание,
до тех пор, пока все не начали слепо следовать его примеру. Вокруг него собралось
великое множество учеников. Он удалился с ними в уединенное место. Необходимы
были новые правила для этого нового братства. Были раскрыты Евангелия, и Франциск
прочитал из них своим слушателям три места:
1. „Если хочешь
быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим" (Матф.
19,21).
2. „И заповедал им ничего не брать в дорогу,
кроме одного посоха: ни сумы, ни хлеба, ни меди в поясе" (Марк 6,8).
3. „Если кто хочет идти за Мною, отвергнись
себя и возьми крест свой и следуй за Мною" (Матф. 16,24).
После того, как
он прочитал им эти места, осенил их крестным знамением и послал своих
последователей на север и юг, на восток и запад в окрестные города и деревни.
Так возник
новый орден францисканцев. Хотя он в некоторых пунктах отличается от ордена,
вызванного к жизни Домиником, в основном он все же был един с ним. Цель его
была та же: под прикрытием обета нищенства противостоять учению еретиков и
парализовать их деятельность. Когда Франциск получил формальное признание
своего ордена папой, который обещал оказывать ему защиту, то он разослал своих
сторонников по всем направлениям. Их обет содержал три пункта: целомудрие,
бедность и послушание.
Оба ордена
приняли также и женские организации, возникли объединения сестер ордена
святого Франциска и Доминика, а также множество женских монастырей. Среди
нищенствующих монахов восстал также и особенный класс людей, которых называли
тертиарами, то есть кающимися братьями. Эти были обязаны только отчасти
выполнять предписания ордена и продолжали вести далее свои мирские занятия.
Они и были прежде всего теми, которые вознесли на высшую ступень влияние и
популярность нищенствующих монахов, так что явились связующим звеном между
церковью и миром. История нового ордена особенно интересна для нас потому, что
орден, впрочем, оба ордена, по предвидению Бога были орудием, которое было призвано
развалить шатающееся здание папства и всей римской церкви и отодвинуть начало
реформации еще на три столетия. Святые Божьи должны были пройти довольно
долгий период испытания и церковь Христова должна была обогатиться числом
мучеников, прежде чем наступило то мощное движение.
Нам еще осталось сказать вкратце несколько слов о разнице между ранними и позднейшими монашескими организациями. Главная цель, которую преследовали отшельники и аскеты первых столетий, состояла в самоусовершенствовании. Полное отделение от мира, сокрытие себя в какой-нибудь расселине скалы - вот те условия, которыми они думали достичь поставленной цели. Когда же умножились желающие отделиться от мира и уйти в уединение, то мало-помалу на месте одиноких пещер возникали великолепные монастыри, куда устремлялись желающие уйти из мирской суеты и строгими изнурительными бичеваниями тела умертвить плоть и таким образом подготовить для себя место на небе. Однако постоянным стремлением монахов было уйти из внешнего мира, от всякого рода треволнений земного житья-бытья. И все же мы не должны думать, что их влияние на остальных людей было ненужным. Хотя они, подобно орденам поздних веков, не занимались ни наставлением, ни обучением других, все же и орден и монастыри некоторое время служили в благословение. Во времена их расцвета монастыри были местом убежища для больных и слабых, защитой для несправедливо гонимых, питанием для нищих и гостиницей для путешествующих и пилигримов. В пятом или шестом столетии, после падения западно-римского государства, монашеская система была мощным свидетелем все возрастающих общественных тягот и лишений и заняла сторону угнетаемого народа, защищая его от противозаконных притеснений и превышения власти ленными владельцами. Предоставление ночлега и гостеприимство по отношению пришельцам и пилигримам в те дни в стенах монастыря достойны благодарной и похвальной памяти с нашей стороны. С одиннадцатого столетия уже не было гостиниц для путешественников и пилигримов. Одинокие величественные здания, которые попадали на глаза путешествующих, были укрепленными замками властных военачальников и аббатства мирных монахов. Одни означали войну, другие - мир.
Нередко
истинная наука и ученость обитали в стенах монастыря, в тишине келий, и нередко
истинную праведность и самоотречение можно было встретить только там.
„Бенедиктиенцы, - пишет Тренере Хилл, - были хранителями науки и искусства,
они собирали книги и умножали их, переписывая от руки в тишине своих келий с
достойным изумления усердием. Таким образом, они получили не только Священное
Писание, но и книги классических писателей. Они были теми, кто создал
готический шрифт, они же впервые применили его. Они одни владели тайнами химии
и изготовления лекарств, нашли много красителей, были первыми зодчими, художниками,
стеклодувами, скульпторами и искусными знатоками по мозаичному делу средневековья."
Монахи
позднейших веков, как уже было сказано, представлали прямую противоположность
по отношению к своим предшественникам. Вместо того, чтобы заключить себя в
тишину аббатств и вести там уединенную созерцательную жизнь, бесчисленные толпы
францисканцев и доминиканцев разбрелись по всему миру. Они бродили по всем
странам и народностям и были знатоками всех языков и наречий. Они проповедовали
во всех городах и деревнях старую веру, как они это называли, во всей ее
непреклонной строгости. Беспрекословное подчинение папству и истребление всякого
рода еретиков были постоянным предметом их проповедей. В благодарность за это
папы брали их под особенную свою защиту и предоставляли им далеко идущие права
и привилегии. До конца тринадцатого столетия мужские и женские монастыри ордена
миноритов* достигли удивительной численности в восемь тысяч, в которых
проживало, по крайней мере, двести тысяч человек.
*
Францисканцы из-за напускной скромности прозвали себя именем „фратрес
минорес", то есть „наименьшие братья", оттого их орден в дальнейшем
стал называться орденом миноритов. (Примечание переводчика.)
Между обоими
орденами - доминиканским и францисканским - вскоре после смерти их основателей
разгорелась жесточайшая борьба за пальму первенства. Папы тринадцатого и
последующих столетий пытались заглушить эту борьбу, но все их усилия
наталкивались на зависть и ожесточение с обеих сторон, которые враждебнейшими
упреками и обвинениями друг друга стремились к тому, чтобы непременно
произошел разрыв. Оба ордена ревностно стремились к тому, чтобы кафедра
христианских университетов находилась под их властью. Известна распря
доминиканцев с парижским университетом. Вторым пунктом, который был причиной
многих споров, было учение о непорочном зачатии Девы Марии. Это было
излюбленным учением францисканцев, в то время как доминиканцы это постоянно
резко осуждали. Известный Фома из Аквино в этой борьбе стоял на стороне
доминиканцев, в то время как диалектик Скотт поддерживал францисканцев. Борьба
эта продлилась вплоть до наших дней, и хотя названное учение папа Пий Девятый
возвел в догмат веры римской церкви, доминиканцы упорно не хотели отказаться
от своей гипотезы.
Великие
привилегии, данные обоим орденам со стороны папы, послужили средством для их
быстрого вырождения. Именно то обстоятельство, что они за такой кратчайший срок
времени заняли выдающееся положение в христианстве, стало для них роковым. Уже
в 1256 году, когда Бонавентура стал генералом францисканского ордена, он обнаружил,
что монахи стали неверны своему обету абсолютной бедности. Пламенное стремление
Франциска к своей „невесте" в его последователях затухло, и они
стремились, если можно так сказать, получить развод от этой „невесты". Мудрое,
осторожное руководство Бонавентуры все же воспрепятствовало серьезным
нарушениям покоя внутри ордена. Однако, когда Бонавентура сомкнул свои глаза в
1274 году, вскоре внутри ордена разгорелись ожесточенные разногласия между
членами ордена. Эти нищенствующие монахи вызвали разногласия, распри и ссоры
почти во всех странах Европы. Все сословия, как духовные, так и мирские, много
пострадали от их высокомерия и дерзких претензий до тех пор, пока реформация и
в этом не произвела совершенный переворот. Мы приведем здесь краткую выдержку
из записей известного историка Матфея, бенедиктинского монаха из г. Олбани,
чтобы постичь истинный характер и образ действий тех нищенствующих монахов. Он
писал об этом в 1249 году. Хотя ему, как представителю старого ордена, легко
приписать ревность по отношению к быстро растущему и приходящему к власти
братству, картина, описанная им, надо полагать, реальна и ничуть не утрирована.
Он пишет: „Устрашающее знамение, что старый орден за три, даже за четыре
столетия не настолько выродился, как это братство за период едва ли в сорок
лет. В Англии эти нищенствующие монахи владеют такими жилищами, которые так же
великолепны, как дворцы наших королей. Со дня на день они увеличивают свои
земные постройки и здания, обносят их высокими стенами, складывают груды
сокровищ в своих жилищах и гнусно попирают свой обет бедности, который и есть
отличительный признак их организации и исповедания. Это те, которые в своей
страсти наживы насильно пролагают себе путь к постели умирающих знатных и
богатых людей и в нарушение всякого закона оттесняют подлинных духовников, они
вынуждают, настаивают отписании завещания, при этом восхваляя себя и свой
орден, утверждая, что он превозносится над всеми другими орденами. Это зашло
так далеко, что ни один из верующих не надеется получить спасение, если ему не
выпадает на долю присутствие какого-либо брата-минорита. В своем стремлении
получить привилегии они проникают во дворцы королей и князей и служат там как
советники, камергеры, казначеи, бракосочетатели и так далее. В своих проповедях
они находят для себя убежище в подлой лести, а затем вновь в строгом осуждении,
без всякого зазрения совести они открывают тайны исповеди и предъявляют
обвинения, не имеющие под собой никаких оснований. Они презирают ордены,
основанные святыми отцами, как например святыми св. Бенедиктом или св.
Августином, начиняют орден разного рода другими исповедателями. Их собственный
орден они превозносят над всеми, на цистерцианцев они смотрят свысока, как на
полумирян или на грубых простолюдинов, черных монахов они почитают за
высокомерных эпикурейцев."
Со
времени периода правления Иннокентия Третьего до эпохи Реформации, Бог
подготовлял почву для великого переворота, который Он хотел произвести, отняв
власть папы над мировым господством, а также повсеместно ослабив его
авторитет, так что весьма уменьшилось его влияние на сердца и нравы людей.
Падение
происходило по крайней мере в течение ста лет - очень медленно, потому что
сатана всеми силами стремился удержать „тайну беззакония" в действии. Но
Бог сильнее сатаны! Ему было угодно воздвигнуть смелых и красноречивых
огненных ораторов, чтобы через них беспощадно срывать маску с пап и раскрывать
бесчисленный вред, наносимый папством, значительно уменьшив его престиж и авторитет.
Иннокентий Третий находился в зените папского могущества и славы. Им были
осуществлены планы Гильдебранда. Иннокентий господствовал безгранично над
королями и князьями, он посягал властвовать над благополучием или бедствиями
миллионов, и все послушно склонялись под его первосвященнический скипетр.
Однако по его смерти наступили перемены. Хотя это вначале было едва ли заметно,
но все же с этого момента папство шло навстречу своему падению.
Вслед
за Иннокентием в 1216 году на папский трон взошел Гонориус Третий. Новый папа
все свое внимание направил на то, чтобы вести дальше так называемую „священную
войну". Крестовые походы стали для расцвета и удержания папского
могущества настолько необходимы, что они вошли отдельным пунктом в исповедание
веры, так что ни один кардинал, имеющий перспективу вступить на римский трон,
не мог быть не преданным этому делу и телом и душой. Первым мероприятием
Гонориуса после его посвящения в сан папы было то, что он издал циркулярное
письмо ко всем христианским народам, в котором он требовал, чтобы все сами лично или же
через денежное содействие принимали участие в новой священной войне. Фридрих
Второй по случаю своего коронования в юношеской ревности дал торжественный
обет, не теряя времени предпринять поход в святую страну. Когда альбигойцы были
низложены, и ересь, казалось бы, была подавлена, можно было перевести внимание
на Ближний Восток и на святой гроб, освобожденный от нечестивого гнета
магометан. Гонориус без промедления послал письмо к Фридриху, в котором напомнил
ему о ранее данном обещании и потребовал немедленно пойти в святую землю. Если
кто-либо в те времена дал обет принять на себя крест, то не принималось уже
никакого основания для извинения. Если он сам персонально не был в состоянии
предпринять этот поход, то обязан был позаботиться о замене. Но Фридрих в тот
момент был не в состоянии выполнить требование папы. Его соперник Отто был еще
жив, и вся страна находилась в весьма неустроенном состоянии. Папа, который в
основном возлагал все свои надежды на Фридриха, посылал просьбы и угрозы, но
все напрасно: Фридрих оставался непоколебим.
По упорному
отказу Фридриха папские посланники пошли вперед по всей Франции, Германии,
Испании, Италии, Венгрии, короче говоря, по всему западу, проповедуя крестовый
поход. Короли, князья и знать были атакованы просьбами немедленно снарядить
корабли, собрать войска и оружие и все необходимое военное снаряжение. Однако
Гонориус к своему великому огорчению должен был признать, что воодушевление
прежних веков исчезло. Слова его посланцев уже не производили более такого
магического влияния на массы народов, как это было прежде, во времена его предшественника
Урбана. Ни легатам, ни снующим повсюду монахам не удавалось возбудить в сердцах
воодушевление на священную войну. Лишь один король Венгрии Андрей последовал
требованию. К нему постепенно примкнуло некоторое число князей и прелатов со
своими военными кучками, так что в результате этого все же собралось солидное
войско. Поход сначала направился в Египет, где находился укрепленный город Дамиете, основной оплот
магометан. После шестнадцати месяцев осады они наконец впали в руки
крестоносцев. Бесчисленные толпы людей лишились жизни во время осады. В
несчастном городе свирепствовали голод, чума и меч настолько чудовищно, что из
восьмидесяти тысяч жителей в живых смогли остаться только три тысячи. Воздух в
буквальном смысле невыносимо смердел от бесчисленных трупов, не преданных
земле. Однако несмотря на потрясающе ужасное зрелище, которое встретило
входящих в город крестоносцев, они в своей ожесточенности дали волю своей
необузданной страсти грабежа.
Известие о
падении Дамиеты вызвало в Риме радостное возбуждение. После этой победы
Гонориус надеялся на счастливый исход войны. Однако вскоре он вынужден был
вкусить горькое разочарование. Уже на следующий год войско крестоносцев
испытало на себе силу бесчисленного воинства Малека ел Камела, энергичного и
способнейшего султана над Египтом и Сирией, так искусно окружившего их, что
капитуляция и спасение были возможны только через очищение Дамиеты.
Теперь гнев
папы обрушился на короля, ему было предписано обвинение в том, что своим
твердолобым упрямством он стал причиной провала похода и страданий многих
христиан. В самом городе и вокруг него нашли свою смерть 35 000 христиан и
более 70 000 магометан. Неудача же только подтолкнула Гонориуса приложить
новые усилия. Главным занятием его во время одиннадцати лет правления была
постоянная организация крестовых походов против альбигойцев во Франции и
сарацинов в Палестине. Он умер в 1227 году. Все его усилия заставить Фридриха
исполнить свой обет остались тщетными.
Грегор Девятый, близкий родственник Иннокентия Третьего, ко времени вступления на папский престол был уже старец, однако имел на редкость удивительную энергию и бодрость духа, словно для того выступил на арену папства, чтобы провести в жизнь политику Иннокентия Третьего, ослабленную деятельностью Гонориуса. Его коронование было проведено с великой торжественностью и пышностью. Когда он возвращался из церкви Петра, его окружили кардиналы, все облаченные в пурпур, и бесчисленное множество духовенства низшего сана. На Грегоре были две короны и он восседал на богато убранном коне. Улицы были умащены золотом и серебром; богатейшие красочные ковры, прекраснейшие произведения искусства Египта и Индии, были разостланы и надушены различными благовониями. Он находился на восемьдесят первом году жизни, когда был облачен в одеяния высшего церковного сана. Однако несмотря на такой преклонный возраст он был весьма честолюбив и владел силой и энергией юноши. В преследовании и исполнении однажды поставленной цели он был непреклонен и неутомим. Его темперамент был пылкий и сильный.
Фридрих же, как
помнит читатель, был подопечным Иннокентия Третьего. Различные приключения и
удары судьбы, выпавшие на долю молодого правителя в борьбе за унаследование
трона Сицилии и получение королевской короны, стоят в истории почти ни с чем
несравнимыми. Во время правления Гонориуса он мужал и ко дню его смерти достиг
тридцати трех лет. К этому времени он находился в полном расцвете сил и был
неоспоримым владыкой над всеми своими землями в северной Италии. Он был
королем Апулии, Сицилии и Иерусалима. Составители истории превосходят себя в
описании особенностей его характера, его ошибок и добродетелей. Один описывает
его как отличнейшего правителя и законодателя и называет его покровителем
науки и искусства, чья прозорливая мудрость проявлялась в его непрерывном
занятии делами правосудия, содействии торговли и всякого рода искусством,
миролюбии, терпимости к инакомыслящим. Он бегло говорил на языках всех
народов, которые находились в его подчинении: на греческом, латинском,
итальянском, немецком, французском и арабском.
Папство и
государство - оба теперь имели достойных и решительных представителей и
мужественных борцов со своими правопритязаниями. Фридрих не хотел терпеть над
собою ничье превосходство, Грегор не мог сносить никакого равенства с собой.
Таким образом, Фридрих был решительно настроен сохранять свои королевские
права, Грегор же стремился удержать превосходство папской власти над
королевской. Началась борьба не на жизнь, а на смерть; это был последний раунд
между государством и папством.
Грегор начал
свою деятельность на папском троне с проповеди нового крестового похода.
Непосредственно после своего коронования он обратился ко многим дворцам Европы
с требованием продолжить священную войну. Но он говорил уже к глухим. Франция,
Англия, Германия и Ломбардия проявили свое нежелание возобновлять крестовый
поход и решительно отослали папских легатов назад. Печальный исход последнего
похода был еще свеж в памяти. Таким образом, Грегору ничего большего не
оставалось, как со всей серьезностью обрушиться на Фридриха. Фридрих, наконец,
решил покориться требованиям папы, хотя он с неохотой покидал из-за
политических соображений государство. Он собрал значительную военную силу и в
конце лета 1227 года отплыл на кораблях в г. Бриндизи. Но тут разразилась
сильная эпидемия, унесшая жизнь многих воинов. Среди них находился и его друг,
ланграф Людвиг из Тюрингена и двое епископов. Сам Фридрих по истечении трех
дней пребывания в море тоже заболел и возвратился назад в страну, чтобы
укрепиться и восстановить здоровье морским купанием. Это разгневало и без того
ропщущих крестоносцев, которые последовали примеру своего короля и повернули
свои корабли назад в Италию, где они расчленились на небольшие группы и
разошлись по домам. Все предприятие вынуждено было быть отложенным на некоторое
время.
Папа впал в ярость. Он рассматривал болезнь Фридриха как голое притворство и, не дожидаясь дальнейших разъяснений, предал Фридриха анафеме. Это совершилось после шести месяцев по вступления его на престол; с того времени Фридрих не имел уже от него никакого покоя. Тщетно посылал он своих уполномоченных послов в Рим в стремлении защитить свое дело и убедить папу в действительности своей болезни. „Ты лицемерным образом прикрылся болезнью, чтобы беспрепятственно возвратиться в свои покои и вкушать радости бездеятельной сладострастной жизни". Анафема была объявлена вновь, и епископы получили задание обнародовать это повсеместно.
Однако вместо того, чтобы смирить себя под руку Грего-ра и явиться к нему со своей свитой с повинной головой, как это сделал однажды Генрих Четвертый, Фридрих смело обрушился на всю папскую систему. „Твои предшественники, - писал он Грегору, - не переставали присваивать себе права королей и князей, они разграбили их земли и владения и разделили это между своими фаворитами. Они брали на себя смелость освобождать подчиненных от клятвы верности своим государям, вносили в область правосудия замешательство и неразбериху, не взирая на законы страны, то оправдывая, то обвиняя по своему произволу. При таких нападениях они прибегали к религиозным предлогам, однако истинной причиной было желание подвести и королей, и подчиненных в равной степени под иго насильственного господства, невыносимо жестокого, и выкачивать деньги, насколько это было возможно. Их совершенно не волновало то, не будет ли до основания выкачено таким образом все человеческое здание." Много подобного этому Фридрих не боялся высказать прямо и открыто папе. Из этого явно вытекает, насколько папская система уже была ослаблена. При этом, во многих отношениях, Фридрих был добрым католиком, королем, издавшим строгие законы против еретиков, а так же приводившим их в исполнение. Тем не менее он хотел, чтобы папа занимал подобающее ему место в церковном управлении, но не вмешивался в его королевские права. Он был готов признать его своим духовным главой, однако не уступая ему места в мирском господстве.
Несмотря ни на что, Фридрих решил исполнить свой обет и оказать папе справедливость. В конце июня 1228 года он вторично отправился морем к Бриндизи. От смертельной ненависти, которую питали прежде крестоносцы к магометанам, уже много исчезло, и Фридрих, найдя султана Каме-ла склонным к мирному решению войны, вошел с ним в переговоры. Это привело к почетному договору, заключенному 18 февраля 1229 года. Иерусалим, за исключением мечети, достался в руки христиан. Мечеть осталась в руках мусульман, однако христианам был разрешен туда доступ. Назарет, Вифлеем, Сидон и различные другие места были отторгнуты от египетского султана. По этому договору крестоносцы получили гораздо больше без применения меча за один раз, приобретение чего стоило бы многих и многих кровопролитных войн.
Однако эта бескровная победа, одержанная находящимся под анафемой королем, вызвала в престарелом папе свирепую ярость, граничащую с безумием. С выражением глубочайшего осуждения обвинил он сам себя за неслыханную доселе самонадеянность, что позволил стоящему под церковным проклятием королю ступить своими нечестивыми ногами на священную почву, на землю, где Господь пострадал на кресте и воскрес из мертвых. Плачевно описывал он осквернение святого города и мест появлением там нечестивого короля. Бог употребил Фридриха.чтобы перед всем миром выставить напоказ лицемерие Грегора. Его собственное достоинство было для него намного важнее священных мест рождения, жития, смерти и воскресения Христа. Без всякого обдумывания он прибегал к любому средству, какое только ни изобретал его предприимчивый дух, или же предложенному ему лукавыми советниками, чтобы расстроить все предприятия Фридриха и приблизить конец. Некоторые монахи-францисканцы, а также и другие - были посланы в Иерусалим к патриархам рыцарствующего ордена, чтобы склонить их полагать королю всевозможные препятствия на его пути. Для Грегора самым милым исходом было, если бы Фридрих, заклятый противник папы, нашел свою смерть в Палестине или в темнице.
Воодушевленные
папскими посланниками, некоторые церковные рыцари поклялись при первой же
возможности утопить Фридриха в Иордане, но заговор был раскрыт своевременно и
удар был предупрежден. Однако мстительный старец, сидящий на престоле Петра, не
перестал на этом строить козни. Он собрал внушительное войско, которое под
предводительством Иоанна из Бриенны сделало нападение на апульские провинции
короля. При получении этой вести Фридрих тотчас поспешил с востока туда. При
приближении страшного короля папское воинство обратилось в поспешное
беспорядочное бегство, и в одно мгновение вся страна вновь очутилась под
властью Фридриха.
Так Фридрих,
самый знаменитый потомок из благородного княжеского рода Гогенштауфенов, был
проклят за то, что он не захотел взять на себя крест и идти в Палестину,
проклят за то, что возвратился по заключении выгодного мира с магометанами, но
был объявлен низложенным со своего трона; а его подчиненные - освобождены от
клятвы верности ему. Однако мы не будем и далее задерживаться на описании
развития вражды между королем и папой, а также вероломной политики Рима. Грегор
умер на девяносто девятом году жизни 21 августа 1241 года вследствие припадка
от вражды и непримиримости. За ним последовал Иннокентий Четвертый, который
верно следовал по стопам своего предшественника. Дело Фридриха ничего не приобрело
от смены правителей на папском престоле. Он жил еще до 1250 года и умер на
пятьдесят шестом году жизни после двадцати семи лет правления на руках своего
сына Манфреда, получив незадолго до этого от архиепископа из Палермо отпущение
грехов.
Можно было
бы предположить, что со смертью Фридриха папа предаст забвению свою вражду
хотя бы на малое время. Но нет: ненависть, которую пронес Фридрих до гроба,
сейчас по наследству была переложена на его сына, пока она, наконец, не нашла
полного своего удовлетворения казнью последнего представителя рода
Гогенштауфенов, Конрадина, благородного, геройски отважного юноши. Борьба между
папской и королевской сторонами по смерти Фридриха продолжалась приблизительно
двадцать лет с короткими перерывами. Не один папа сменился на престоле Петра за
это время. Папа Клеменс Четвертый попросил, наконец, о помощи бессердечного,
жестокого графа Карла из Анжу, брата Людвига Девятого, обещая ему за это корону
Сицилии. „Этот принял, - как повествует Гренвуд, - папское задание с жадностью
авантюриста, ревностного крестоносца. Он представлял собой законченный образ
тирана, отменнейшую фигуру убийцы, какого только мы встречаем в истории. По его
приказу совершались чудовищные жестокости, разбои, сладострастные
изнасилования, ярость разрушения и истребления". Во главе весьма
огромного войска, выступившего под предлогом освобождения святой земли, он
вступил в Италию. Многие отважнейшие рыцари и знатные люди из Франции примкнули
к этим „крестоносцам". Но как только они вступили на территорию Италии,
папа объявил им освобождение от их обета встать на сторону их братьев в
Палестине в борьбе против неверных, обещав им прощение грехов и вечное
спасение, если они обратят свое оружие против швабского княжеского рода и его
сторонников. Едва ли можно привести более ясные доказательства о свойстве
папской ревности об освобождении святого гроба.
Как только
Карл из Анжу был коронован королем Сицилии, его войска получили разрешение
грабить, разорять и убивать в указанных папой владениях. Под его руководством
они напали на прекраснейшие земли короля с диким восторгом. Сыновья Фридриха
также поспешили поднять на ноги войско, но магическое действие, которое когда-то
производило одно простое упоминание имени Фридриха, исчезло. Борьба некоторое
время была вничью, но успешное продолжение ее этим и наспех собранными полками
молодого вождя, несмотря на всю отвагу и отличную дисциплину закаленного в
боях рыцарства Франции, было невозможно. Манфред пал в бою, Конрад внезапно
был вырван болезнью, младший Конрадин со своим молодым братом, принцем
Фридрихом из Бадена, были взяты в плен и по приказу Карла из Анжу обезглавлены
в Неаполе 29 октября 1268 года.
Весть о
таком чудовищном деле наполнила все христианство ужасом. Ни за что иное, как
за законную и честную борьбу, за принадлежащий ему по наследству трон последний
потомок благороднейшего и знатнейшего рода Германии со своим другом приняли
смерть на публичном эшафоте, как разбойники. Без всякого страха христианство
обвиняло папу в участии в этом неслыханном злодействе, он вложил меч в руки
Карла из Анжу и навсегда память о нем останется запачканной невинной кровью
Конрадина и Фридриха. Спустя месяц он последовал за своей жертвой в могилу. Мы
не имеем права осуждать через могилу, но мы знаем, что „человекам однажды
положено умереть", а затем последует праведный суд со стороны Судии всей
земли.
По
предвидению Божьему это омерзительное дело, которое не было скрыто от монахов
и королей, да и всего народа Европы, послужило большим стимулом для ослабления
папской власти. Мирские властители все более и более возвышали свой голос
против притязаний и замашек Рима. С того времени заметно выразился закат Рима,
упадок церковного могущества. Уже в 1269 году, спустя год после смерти
Конрадина и Фридриха, возникла „Прагматическая санкция", которая для
французкой церкви имела такое же далеко идущее значение, как и „Великая хартия
вольностей" для Англии*. * Смотрите том 1, стр. 664
Это собрание и постановление было издано
праведным королем Франции Людовиком IX, обычно называемым
Людовиком Праведным. Оно принесло авторитету папства во Франции
большой и непоправимый ущерб тем, что выступило против какого бы то ни было
вмешательства римского двора в выборе духовенства, отвергло право Рима
облагать налогами и податями церкви без согласия французского короля. Этим
самым был так же положен конец притязаниям духовенства вершить дела
судопроизводства в мирских делах. „Прагматическая санкция" была своего
рода объявлением независимости французской церкви от римской иерархии. И хотя
это, таким образом, выступало непосредственно против стремления папства, в Риме
оно все же не вызвало сильного противоборства, так как исходило от самого
праведного короля того времени, который вскоре после смерти был объявлен святым.
Если бы автором этого свода законов оказался бы Фридрих Второй или кто - либо
другой, то, вне сомнения, результат был бы совершенно иным. При этом более чем
вероятно, что ни Людовик, ни тогдашний папа не могли даже предвидеть, какой
тяжести последствия вызовет этот эдикт, изначальной целью которого было
благополучие и реформация духовенства. В руках мирского законодателя и
честолюбивых князей он превратился в средство поставить папство и римское
духовенство, так часто ищущих и гордо притязающих на свое превосходство, в
подобающие им рамки.
Где-то на
сороковом году по издании „Прагматической санкции" гордый и властолюбивый
папа Бонифаций Восьмой получил со стороны короля Франции публичное унижение.
Впервые изумленным народам Европы было приведено доказательство, что римские
епископы побеждены и их можно попирать ногами, как они это делали на протяжении
многих столетий, попирая правителей и народы Европы. Филипп Прекрасный
(названный так из-за своей прекрасной внешности, но не по делам) был таким же
высокомерным, надменным, самонадеянным, честолюбивым и непреклонным, как и
Бонифаций, превосходя его однако в хитрости и вероломстве. Гордость и
высокомерие стали причиной падения Бонифация. Он почитал недостойным для него
умерить свои требования в таких обстоятельствах, которые явно не
благоприятствовали ему. Никакие доводы и соображения религиозного или
политического характера не могли обуздать его заносчивость или склонить его к
уступчивости. Однако гордый прелат должен был испытать, что времена Грегора или
Иннокентия уже миновали. В Филиппе он вынужден был увидеть не только
равновластного себе противника, но повелителя. Бонифаций во время своего
понтификата вел много борьбы с другими правителями и князьями, но в своей
борьбе с Филиппом он терпел поражение за поражением. Если он предъявлял своему
противнику определенные требования, то получал уничижительные надменные
ответы. Посылал ли он ему разгневанные послания из Ватикана, тот отвечал ему
тем, что сжигал их в Париже на всенародном обозрении и потом посылал папе
письма, в которых указывал ему, что в его обязанности входит наставлять и
назидать, но не приказывать и что он не потерпит
притязаний со стороны папы на свои права, а так же не благоволит опекунства с
его стороны.
Тяжко уязвленный, папа не имел недостатка в изобретении
наставлений, угроз, однако Филипп встречал это с невозмутимым спокойствием и
твердым упорством. С политической проницательностью просматривал он обстоятельства,
в которых находилась тогдашняя Франция, и мудро использовал их в свою пользу.
Народ был недоволен надменным наступлением духовенства и роптал на бесконечные
налоги и поборы, которые исходили со стороны церкви. Притом Бонифаций своими
бесконечными нападками на короля восстанавливал против себя сердца всех народностей
все более и более, тогда как Филипп своими смелыми и энергичными действиями в
защиту государства и короны, а так же благополучия своих подчиненных, в
противовес папе, вызывал симпатии и благосклонность в сердцах. С целью склонить
весь народ на свою сторону Филипп провел государственное собрание граждан
великого города Парижа впервые без приглашения рыцарства и духовенства, которое
состоялось в апреле 1302 года. Это мероприятие вскоре было взято на вооружение
другими правителями, что имело большие последствия для истории папства. Филипп
получил большое удовлетворение от этого собрания, потому что собравшиеся
вельможи и городские депутаты заявили энергичный протест против притязаний
папы, так что они единодушно в один голос выступили за независимость короны от
Рима.
Вместо того, чтобы сейчас мудро уклониться, Бонифаций
вслепую пошел напролом по ранее намеченному пути. Закрыв глаза на происходящий
перелом, который фактически уже произошел в истории папства, он ответил на
решение собрания с гордой и высокомерной надменностью. В письме к Филиппу он
писал: „вое поставил меня над
народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать,
созидать и насаждать .во Имя Его и Его учения. Не позволяй совратить себя
никем, мой сын, будто бы ты не нуждаешься в высшем господстве над собою или же
не желаешь покориться главе церковной власти. Кто так думает, тот безумец, и
кто жестоковыйно стоит на этом, тот
неверующий и отлучен от стада Доброго Пастыря. Потому изъясняем,
определяем и возвещаем мы, что для блаженства любой человеческой души
безусловно необходимо быть покорной римскому папству". Ответ короля, хотя
он был выдержан в умеренном тоне, решительно выступил против самонадеянности
папы. Разгневанный папа провозгласил интердикт над Францией, наложил на
личность короля церковную анафему и предложил его корону другому. В ответ на
это Филипп, которого не очень-то смутили такие угрозы, так как в данный момент
они уже ничего не значили, издал приказ, по которому запретил всякий экспорт
золота, серебра, драгоценных камней, оружия, лошадей и другого военного
снаряжения из своего государства. Этот приказ одним ударом лишил папу всех
доходов из Франции.
Бонифаций повторил и обострил свои угрозы и проклятия. Однако Филипп уже решил положить конец распрям более быстрым и кратким путем. Он послал своего близкого доверенного Вильгельма из Ногарета со Скиаррой де Колонна, потомком из благородного итальянского рода, который был изгнан из Рима через Бонифация в Италию. Они имели приказ арестовать престарелого папу, где бы они его ни нашли, и в цепях доставить в Париж. С определенным числом отважных искателей приключений, с тремястами хорошо вооруженных всадников пустились они в этот отчаянный путь. Бонифаций, которому в то время шел восемьдесят шестой год, отправился в Анагни, место своего рождения, чтобы написать там Филиппу новое грозное послание. В нем он вновь выставлял богохульное утверждение, что наместник Христа получил власть от Бога пасти королей жезлом железным и сокрушать их глиняные сосуды. Однако наступил момент, когда он должен был испытать, что он ничтожно слаб и не имеет никакой власти. Однажды он собрал своих кардиналов, чтобы посоветоваться с ними, какие дальнейшие шаги нужно ему предпринять против Филиппа, как вдруг поднялся громкий шум около дворца папы. Ногарет и Колонна так искусно и тайно подготовили свою военную операцию, что папа даже не подозревал о грозящей ему роковой опасности. Совершенно неожиданно появились они в Анагни с тяжело вооруженной конницей и множеством пешего воинства и ворвались в папские покои с криками: „Смерть папе Бонифацию! Да живет и процветает король Франции!" Почти все кардиналы и личные телохранители папы в паническом ужасе пустились в бегство. Бонифаций увидел, что он оставлен всеми, но он ни на мгновение не потерял самообладания. Подобно второму Томасу а Бекету он спокойно ждал своих убийц. Поспешно возложив на свои плечи одеяние святого Петра, а так же надев на голову корону Константина, взяв в одну руку ключ, а в другую распятие, воссел на престол папы. Его старость, его внушающий уважение вид и невозмутимое спокойствие повергли заговорщиков в изумление. На мгновение дикое воинство оцепенело, не осмеливаясь наложить руки на почтенного старца. Но это длилось лишь одно мгновение. В ту же минуту Ногарет и Колонна окружили своего противника, низвергая на него ругательства. Однако они все же не отважились покуситься на его жизнь, но ограничились тем, что взяли его в плен.
После того, как
основное дело было сделано, воины рассеялись по роскошным палатам папского
дворца. „Папский дворец и покои его племянников были начисто ограблены, - пишет
Милман. - Они были убраны с такой расточительной роскошью и великолепием, что
годовой доход всех королей земли не мог сравниться с этим богатством. Все это
было разграблено дикими солдатами Скиарры. И личная палата его святейшества
была перерыта до основания, так что остались только голые стены."
В течении трех
дней Бонифаций находился под строгим арестом. Затем, однако, жители Анагни
поднялись в его защиту. Они были возмущены развязностью чужеземных авантюристов
и, возможно, рассержены за надругательство над главой церкви. Они схватили
солдат и потребовали освободить Бонифация. Пылая гневом и жаждой мести, папа
поспешил в Рим. Дикая необузданность его характера доводила его почти до
сумасшествия. Он отказывался от всякой пищи и вопил об отмщении. Отпустив от
себя всю прислугу, он заперся в комнате, чтобы там, в одиночестве, где его
никто не будет видеть, умереть. 11 октября 1303 года, не прожив даже полного
месяца после нападения на Анагни, изолированный от всех людей, он испустил свой
дух. Бонифаций восседал на престоле Петра девять лет. Ради достижения этой
цели, ради обеспечения себе должности папы, он сначала притеснял своего
предшественника Целестина, а затем тайно умертвил. Однако, что человек сеет, то
и вынужден будет пожинать. Целестин был почтен народным трауром и оплакан,
тогда как о Бонифации говорили: „Он взошел на престол, как хитрый лис, правил,
как кровожадный лев, и умер, как последняя собака". Так оно и было на
самом деле. Без утешения благодати Божьей, вдали от сердобольного ухода со стороны
людей, в одинокой изоляции он испустил свой грешный дух. Когда в день его
смерти взломали дверь его комнаты, то нашли его на постели уже холодным и
застывшим. Его белые локоны были забрызганы кровью, на острие его жезла были
видны следы от его зубов, и он был покрыт пеной.
Борьба между Бонифацием и Филиппом являет собой переломный поворот в истории папства. С того времени папство быстро скатывалось со ступени на ступень и никогда уже не обрело своего прежнего блеска. Унижение Бонифация еще не удовлетворило надменный и непримиримый дух Филиппа. Он не успокоился бы, прежде чем папа не оказался бы, как раб, под его непосредственным руководством. Он достиг этой цели во время бытности папой Клеменса Пятого, который взошел на трон в 1305 году. Избрание этого человека привело папство на нижайшую ступень своей истории. Клеменс по происхождению был французом и своим избранием папой главным образом был обязан стараниям Филиппа. Но прежде он должен был дать далеко идущие обещания королю на случай своего избрания, чем полностью предал себя в руки Филиппа. Непосредственно после коронации, которая проходила в Лионе, он переместил папскую резиденцию из Рима в Авиньон. Папа теперь превратился в вождя французской церкви. Рим уже не был столицей и средоточием христианства. Это время добровольного переселения длилось семьдесят лет и известно в истории под названием „авиньонское пленение пап". Ряд великих пап средневековья завершается Бонифацием Восьмым. Правда, позднее папство снова освободилось от зависимости от французского короля, но только для того, чтобы впредь вести значительно ослабленное господство.
Филипп пережил
своего папского противника на одиннадцать лет. Он умер 29 ноября 1314 года.
История говорит о нем, как о вероломнейшем и деспотичном короле, какие только
бывали. Ничто, однако, так не постыжает память о нем, как его подлое, жестокое
покушение на орден церкви. Богатые сокровища ордена возбудили в нем алчность.
Он знал, что там находятся состояния тысяч богатейших рыцарей Англии и что с
присвоением этого богатства он по одному мановению руки станет богатейшим
христианским королем. Для достижения своей цели сначала он начал возводить на
него подозрение за поражение рыцарей при Куртрае (1302) в так называемой „битве
шпор"*.
* Это название
дано потому, что после битвы было собрано и сохранено около двух тысяч шпор
павших рыцарей. (Прим. переводчика.)
Затем он заставил сопротивляющегося папу Клеменса завести дела по исследованию руководителей церквей во всех странах и, наконец, собрать всеобщий собор для упразднения ордена. И когда это было исполнено, он схватил весь состав благородных рыцарей - они заслуживали еще это имя, хотя уже весьма удалились от изначальных обетов и положений - и бросил их в темницу. Их обвинили в злейших и отвратительнейших преступлениях. Между прочим, они обвинялись в том, что осквернили знамения креста и в своих ночных сборищах поклонялись идолам, предаваясь извращенному распутству и разврату, и тому подобное. Были применяемы жесточайшие способы пыток, чтобы выжать из них признания. Многие были осуждены на пламя костра. В 1310 году 86 членов ордена Парижа были сожжены на костре. Три года спустя в Париже был заживо сожжен великий учитель ордена Иаков из Молая. Другие короли и князья, согласно письмам папы за печатью Филиппа, тоже были побуждаемы поступать так же, обращаться с орденом таким же недостойным образом. Но все европейские властители ограничивались тем, что повсеместно упразднили орден, присвоили его имущество себе, но их не коснулись, они не покушались ни на тело, ни на душу рыцарей.
Период
правления Филиппа Прекрасного имеет огромное значение в мировой истории. Три
важнейших средневековых системы: папство, феодализм, рыцарство, - восставшие
со времен Карла Великого, процветавшие совместно пышным цветом, - в начале
четырнадцатого столетия получили удар такой силы, от которого уже никогда
более не оправились. Прежде всего это относилось к Филиппу, который своими
деспотичными тиранскими приемами приблизил их падение. Однако и над его собственной
головой начали сгущаться тяжелые, мрачные тучи. Среди его подчиненных из-за
произвола, с которым Филипп истреблял обычаи и нарушал права, происходило
глухое брожение. К тому же, его огорчали неверность его жены, распущенность и
развращенность трех его снох, которые покрыли стыдом и позором голову
французского короля, что и ускорило его смерть. Народ рассматривал его
безвременную кончину, как небесное наказание за неправедное обращение с Бонифацием,
а так же за жестокое и несправедливое гонение и истребление рыцарей церковного
ордена.
В одной из
предыдущих глав мы проследили вереницу благородных свидетелей, подвизающихся за
истину Божью и Евангелие нашего Господа Иисуса Христа, вплоть до войн против
альбигойцев, в которых многие герои веры встретили свою смерть. Затем мы
оставили их, чтобы проследить историю папства вплоть до усмирения его при
Бонифации Восьмом и переноса папского престола из Рима в Авиньон при папе
Клеменсе. За это время в церковной области возник и развивался совершенно новый
род деятельности и абсолютно новый класс людей, так называемых схоластиков. Мы
в дальнейшем займемся самым выдающимся из них. Они сияли яркими светилами на
небосводе тогдашнего христианства. Мы вскоре увидим, какое значение имели
они для распространения
истинного, соответствующего
Священному Писанию христианства. Между тем, Бог и в те времена имел своих
верных свидетелей, подлинных исповедателей, которые, хотя и были сокрыты от
мирских глаз, в тишине усердно трудились в Его винограднике и самоотверженно и
преданно являли свидетельство о Нем. Золотой луч благодати Божьей непрерывно
светил через все эти мрачные столетия, хотя он и был почти незаметен.
В двенадцатом
столетии возникли общественные школы, или академии и развернулась духовная
деятельность во всех отношениях. Это привело к тому, что авторитет папства и
феодализма весьма ослаб. Была проложена дорога, на которой появился некто
третий - буржуазия; возникла торговля, и широко распространилось
профессиональное ремесло. С того времени в Европе воссияли свет и свобода.
Почти везде возникали школы, и жажда к познаниям овладела массами. Короли и
князья Европы поняли, какую великую прибыль можно получить от народа,
занимающегося литературой и искусством, и стали приглашать в свои дворцы ученых
людей, вдохновляя и поощряя, как только могли, стремление к образованию и
науке. Однако наряду с возрастающей духовной деятельностью параллельно
возникали весьма опасные и авантюристические учения и мнения. Схоластическая
теология, Аристотелевская философия*, церковное и гражданское право - вот та
область, на которой утверждался и развивался любознательный
научно-исследовательский дух того времени.
*
Схоластиками обычно называют философов средневековья. Все направление того времени
указывает всем стремящимся к высшему познанию единственно на религию и
теологию. Схоластики же считали своей обязанностью все результаты своих
исследований привести в созвучие с размерами догмата церкви, иными словами,
сделать это учение приемлемым для человеческого разума. Расцвет схоластической
философии падает на двенадцатое и тринадцатое столетия. Из-за соприкосновения
с арабами и греками мир познакомился с трудами Аристотеля. Аристотель,
знаменитый греческий ученый, живший в четвертом веке до рождества Христа, в
своей философии исходил от исследования природы, чтобы через опыт и выяснение
причин всеобщих и неотъемлемых условий подойти к мысли. Учение Аристотеля
расширило кругозор схоластиков, и они, наконец, достигли неоспоримого
авторитета учителей схоластической теологии. (Примечание переводчика.)
В то время, в середине двенадцатого столетия
возникли великолепнейшие университеты в Оксфорде, Кембридже и Париже; наряду с
ними на европейском континенте появились некоторые менее значительные высшие
школы. Греческий и еврейский языки были предметом обучения. Чтение и обучение
производились по Священному Писанию, что Бог обращал в благословение обучающимся
и через них - во спасение другим. „Чтобы положить предел великой
распущенности, которая размножилась в области духовенства, - пишет Вадингтон,
- чтобы оживить внимание к древним почтенным писателям и чтобы предоставить
современникам исходные данные в их распоряжение, Петр Ломбардус опубликовал
свой знаменитый труд „Книги сентенций". Этот человек некоторое время
посещал отличнейшую высшую школу в Болонье, затем переселился в Париж, чтобы
там продолжить свое обучение по богословию. Он умер там как епископ в 1164
году. „Книги сентенций" состоят из собранных цитат из трудов отцов
церкви, особенно Гилария, Амвросия, Иеронима и Августина. Вне сомнения, они
являли собой, к сожалению, смесь истины и заблуждения, однако Господь,
превознесенный над всем, мог это употреблять в благословение некоторым душам.
Они долгое время в высших школах стяжали неоспоримый авторитет, а их автор
достиг высшей чести.
Подлинных
пионеров реформации и истинных героев в истории Церкви не так-то легко
установить. В смирении духа, не ища похвалы со стороны людей, странствовали они
пред Господом, исследуя в тиши Его волю и исполняя ее. Их сокровенное служение,
их дело любви, их усердие приводить души ко Христу, их благовестив Евангелия -
все это проходило мимо взора составителей истории и вообще не вызывало
заинтересованного внимания. Чем глубже была их праведность, тем сокровеннее и
смиреннее они вели себя. Но они не потеряют своей награды! Он, Чьи очи обозревают
всю землю, запечатлел все их усердие, все их дела любви! Велико облако
верующих, которые выполнили план Божий, ради чего Он послал их на землю, и
оставили этот мир в мрачные времена средневековья, не удостоившись внимания
историков, которые бы запечатлели их благословенную и необходимую
деятельность. Совершенно иначе обстоят дела с блистательными отцами церкви, со
святыми чудотворцами, с исполненными интриг алчными кардиналами, с любителями
шумных словопрений и со всем скопищем гордых, честолюбивых фанатиков. Страницы
летописи переполнены пересказами деяний и подвигов.
Если мы сейчас
обратимся к подлинным предшественникам реформации, то отметим, что они делятся
на три разных класса: писатели, теологи, реформаторы или протестанты. Эти три
класса людей сыграли выдающуюся роль в развитии истории и церкви в двенадцатом
столетии вплоть до реформации.
Выдающимися
представителями этого класса являются такие люди, как Данте, Петрарка, Бокаччио
в Италии и Чосер в Англии. Уже вскоре после создания школ и мощного
пробуждения человеческого духа, появились эти лучезарные звезды на литературном
небосводе почти одновременно. Богу в Его безграничной мудрости было угодно
употребить труды этих людей и многих других, чтобы раскрыть пороки римской
системы и ослабить ее власть и авторитет. И в то время, когда люди меньшей
значимости и меньших прегрешений против Рима претерпели анафемы, темницы и
саму смерть, эти знаменитые корифеи литературы избежали возмездия церкви и
смогли спокойно завершить свое дело. Их замечательные прозаические и
поэтические произведения обрели такую всеобщую славу, что духовенство не
отважилось наложить на них руку. Царящее до сих пор нравственное разложение
среди духовенства, монахов и орденов, принадлежащих к монашеской системе,
творимое втайне, было выставлено на Божий свет. В стиле популярных народных
стихотворений и рассказов выставлялась напоказ и беспощадно бичевалась вся
прогнившая церковная система. По всей Европе звучали сатирические частушки и
песенки, в которых высмеивались разврат и растление, царящие в папском дворце
в Авиньоне.
Данте,
рассматриваемый как отец итальянской поэзии, чье имя стало бессмертным из-за
его главного произведения, так называемой „Божественной комедии", с
богатейшей, фантазией описавший чистилище, ад и небо, умер в 1321 году.
Петрарка, лишь на немного младше, чем его великий соотечественник, стяжал
большую славу как прозаик и поэт. Бокаччио создавал только прозаические
произведения, которые нередко носили безнравственный характер. Чосер известен
в Англии как автор „рассказов про Кентербери".
Роберт Гростэте
Греатхед (Большая голова), английский прелат двенадцатого столетия, был
первым в ряду богословов, которых мы можем рассматривать как предшественников
и путеводителей реформации. Он не был реформатором в смысле шестнадцатого
столетия. Он надеялся получить исцеление и спасение от обновления церковной
дисциплины и управления. Хотя он сравнил некоторых пап с антихристами из-за их
безнравственности и бунтарства против Христа, тем не менее в основном он
превозносил папство. Гростэте родился в 1175 году в Страдброкке в Суффолке.
Когда он приступил к своему обучению в Оксфорде, то, следуя обычаям того
времени, переселился в Париж, университет которого стяжал мировую славу. Здесь
он со всем усердием начал изучать греческий и еврейский языки, а французским он
овладел в совершенстве.
В шестьдесят
лет он был провозглашен епископом в Линкольне. С того самого времени он
трудился с почти непосильным усердием и ревностью по реформации своего прихода,
одного из самых больших в Англии. Как рассказывают, он много занимался
изучением Священного Писания на древних языках, он полностью признавал его
безграничный авторитет. И если мы в его жизни встречаем некоторые
противоречия, то не должны этому удивляться. Он был сыном своей эпохи. Так, в
начале он весьма подвизался за ордена доминиканцев и францисканцев; их показная
кротость и святость вызывали в нем изумление. Однако он достаточно долго жил и
имел возможность познакомиться с их лицемерием и разоблачал их как злейших
надувателей народа. Между тем, свет Божьего слова проник в его сердце не
настолько глубоко, чтобы он смог познать, что не только ошибки и преступления
тех орденов, но и само их существование противно воле Божией.
Тем не менее, он
был одним из самых смелых, праведных и деятельных людей. Он поднял свой
бесстрашный голос против богохульных притязаний Иннокентия Третьего, когда тот
утверждал, что является не только наместником св. Петра, но и Самого Бога.
„Следовать за папой, - заявлял он, - который восстает против воли Христа,
значит быть отлученным от Христа и Его Тела, и если наступило бы время такое,
когда все люди последовали бы за заблудшим папой, то это означало бы великую
гибель". Алчность римского двора, злоупотребление с постыдной торговлей
индульгенциями, распродажа и распределение выгодных должностей между
недостойными и неспособными людьми - все это беспощадно разоблачал Гростэте.
Само собой разумеется, что такое смелое поведение соделало ему
После Гростэте,
хотя бы краткого нашего внимания заслуживает Роджер Бэкон, человек
значительного духа и проницательного ума. Хотя нет достаточных доказательств
того, что он имел искреннюю праведность и любовь к евангельской истине, он,
вне сомнения, имел острый взгляд на положение церкви и школы. Его называют
великим английским философом, предшествовавшим своему знаменитому тезке Францу
Бэкону. Он родился в 1214 году в Ильчестере в Сомерсетшире.
После того, как
он Долгое время посещал университеты в Оксфорде и Париже, в возрасте тридцати
четырех лет он примкнул к францисканскому ордену. Его обширные познания в
области физики, астрономии, оптики, механики и химии, его подлинное знание
греческих и ближневосточных наук навлекли на него опасную славу чародея. Его
начальники, а также коллеги-монахи, чье невежество в те дни было весьма велико
и увеличивалось тем более, чем более увеличивались мощные духовные силы Бэкона,
также обвинили Бэкона, становящегося все в большую тягость им, в чародействе.
Он стал яростно гоним и провел несколько лет в жалкой темнице.
И хотя Бэкон с
большим вниманием говорил о Священном Писании, он, однако, искал возможность
объединить философию с христианством, произвести веру от разума, что в
действительности невозможно и служит лишь ослаблению и искажению истины. Он
сильно скорбел по поводу того, что древние языки Ветхого и Нового Заветов почти
совершенно запущены и что дети свои познания о божественных истинах вынуждены
черпать не из самой Библии, но из выдержек из нее, которые стали
производными стихами, и далее - из чтения „Книг сентенций". Таким образом,
он открыл глаза современников на невежество, суеверие и халатность религиозных
орденов и тем самым навлек на себя обвинение в ереси и дисциплинарное взыскание
со стороны церкви, хотя он жил как подлинный католик. По всей вероятности, он
умер в 1292 году.
Фома Аквинский -
„ангелоподобный
учитель" - был знаменитейшим из схоластиков тринадцатого столетия; он был
подлинным образцом теолога тех времен. Родился в 1225 году близ Неаполя и
происходил из знатного рода. Против воли своих близких родственников он с
весьма молодого возраста примкнул к ордену доминиканцев, обучался в Кельне и
Париже. В 1257 он был назначен профессором теологии в Париже. Умер, едва
достигнув пятидесяти лет, и был причислен папой к святым. Его собрание
сочинений, изданное в Риме в 1570 году, включает в себя не менее семидесяти
томов.
К его наилучшим
трудам относится так называемый „Сумма теологии" - изложение четырех
Евангелий и других книг Нового и Ветхого Заветов. Затем - подробное изъяснение
„Сентенций" Петра Ломбардуса - великого учебника в школах, объяснение
Аристотеля, разработка в пользу католической церкви и против греческой. Однако
несмотря на свою великую ученость и значительное число книг, есть основание
опасаться, что он не знал учения оправдания верою не по делам закона; он на
своем предсмертном ложе проявил познание страха Божьего. Мы надеемся, что он
принадлежит к малому числу тех, которых Сам Бог избрал для Себя из схоластиков
тех дней, дабы умножить Свою благодать над ними. Мы радуемся от сознания, что
однажды избранный остаток из всех классов, кесарей, королей, пап, ученых,
простолюдинов и неграмотных окружит на небе престол Божий, славословя
безграничную власть Его благодати!
Бонавентура, родился в
Тоскане, в 1243 году; в возрасте двадцати одного года примкнул к ордену
францисканцев. Он получил свое образование в Париже и с таким успехом, что ему
дали титул „серафимский учитель". Он умер в 1274 году как кардинал -
епископ в Албано. Его труды не были настолько богаты томами и духовно, как у
его современника Фомы Аквинского, однако из них веет более глубокой
праведностью. Дух христианской любви и преданности, который ощутимо дышит в
них, делает эти труды лучшими и полезнейшими по сравнению с другими трудами
того времени. Когда Бонавентуру спросили незадолго до его смерти, из какой
книги он получил основное свое образование, он указал на распятие, висящее на стене
его комнаты. Обычно он обращал внимание своих учеников более на Священное
Писание, нежели на постановления францисканцев или книги своего ордена. Но
тогда еще не наступило время, чтобы через уста ученых могло быть возвещаемо
чрезвычайно важное учение об оправдании простой верой в Господа Иисуса
Христа. Как теолог Бонавентура примкнул к классу так называемых мистиков. Он
мог бы быть автором книги „Следование за Христом", того знаменитейшего труда
пятнадцатого столетия, написанного Фомой Кемпийским. Никакая иная книга не
имела более ложного заглавия. Она начинается и кончается собственным „я".
Мистики занимались исключительно только внутренним восприятием и чувствами
собственной души. Исходя из этого, его путь являлся прямой противоположностью
пути Господа и Учителя Иисуса Христа. Любовь Христова занимается не сама собою,
но другими. Она отдает все, чем владеет, даже свою собственную жизнь ради
спасения своих врагов.
Иоанн Дуне Скотт
был
так же чрезвычайно знаменитым учителем. Его рождение и его детство сокрыты
мраком неизвестности. Он умер в 1308 году. По Ваддингтону, он родился в Дунсе в
Шотландии. Он принадлежал к ордену францисканцев и был „резкомыслящим
учителем", его называли хитроумным доктором. Он имел смелость покуситься
на некоторые утверждения св. Фомы, что стало причиной для распрей между
доминиканцами и францисканцами, которые длились сотни лет, привлекли внимание
папы и стали причиной собора; а так же и ныне по этой причине латинские
христиане разделены на два воинствующих лагеря.
Основным пунктом
теологического разногласия между обоими великими учителями были „естество
божественного содействия и мера божественной благодати, необходимые для
спасения человека" и уже упомянутое нами беспорочное зачатие Девы Марии.
Доминиканцы утверждали, что святая Дева не была свободна от порока врожденного
греха, тогда как францисканцы защищали ее беспорочное рождение.
Вильгельм из
Окхама, называемый так по месту рождения в графстве Суррея, был учеником
Дуне Скотта и позднее стал знаменитым учителем францисканцев. По тогдашнему
обыкновению, ему также дали звучное прозвище. Его называли
„единственный-непобедимый учитель". Однако он был более метафизиком,
нежели теологом. Смело выступал он против надменных притязаний папы во многих
делах, особенно в отношении мирской власти и господства. Он отрицал
безгрешность и безошибочность папы и соборов и утверждал, - что кесарь не
подвластен папе, но, наоборот, имеет право избирать его. Эти антипапские мнения
и учения быстро распространялись по всем направлениям и через нищенствующих
монахов нашли доступ во все классы и сословия. Устрашаемый церковной анафемой,
Вильгельм нашел себе убежище во французском дворе. „Защити меня своим мечом, -
сказал он французскому королю, - тогда я защищу тебя Словом Божиим". Он
умер под церковной анафемой в 1347 году.
Однако
достаточно заниматься учеными-схоластиками и философами тех дней. Хотя их житие
и дела являются немаловажным звеном в цепи событий между двенадцатым и
шестнадцатым столетиями, все же было бы затруднительным и совершенно
бесполезным делом ради нашей цели заниматься и далее нагромождением их учений и
утверждений. Из этих же немногих примеров мы можем извлечь нечто полезное для
нашего познания, а именно, что факт полного мрака и замешательства, в коем
находилось человечество, мог явиться результатом деятельности ученых, которые
не познали и не уверовали в простейшие истины Слова Божьего. Одной-единственной
цитаты из Священного Писания „праведный верою жив будет», употребленной Богом
через посредство Лютера, было вполне достаточно, чтобы разогнать мрак
средневековья, тогда как семьдесят томов Фомы Аквинского и все другие бесчисленные
творения великих схоластиков служили лишь тому, чтобы увеличить невежество и
путаницу в отношении познания о Боге и Его пути спасения. Самый блистательный
расцвет
естественной силы человеческого духа не приводит ни единого грешника к кресту
Христа, к драгоценной Крови, очищающей от всякого греха. Враг душ человеческих
умело воспользовался постоянно возрастающим вниманием к философии Аристотеля и
склонил многих учителей к мысли, что для них нет ничего лучшего, как подвести
учение Христа к созвучию с логическими выводами греческих философов, чтобы их
ученики в философии видели непосредственное учение Христа. В этом заключалось
прискорбное дело схоластиков тех дней. Однако мы не сомневаемся в том, что
некоторые смиренные души, не ослепленные хитросплетением утверждений ученых,
несмотря на царящий вокруг мрак, смогли найти путь к истине и спасению.
Истинная Церковь
Христова в те времена была едва ли заметна, за исключением долины Пьемонт, где
свет сиял повсеместно и ясно, несмотря ни на какие стремления мирских и
духовных сил погасить его. Сам Бог положил там основание, и никогда силам ада
не удастся победить дело Его рук! Мы рады вновь обратится к жителям этой провинции
- к вальденсам.
Меч Монфора,
костры Арнольда и инквизиция, как помнят читатели, совершили свое чудовищное
дело на юге Франции. Однако никто не был в состоянии уничтожить корень того,
что Иннокентий назвал ересью. Меч мог отсечь ветви, огонь сжечь их, но корень
оставался жив. Дух христианства во все времена оказывался сильнее меча
гонителей; десница, в которой покоится вера, не подвластна потугам объединенных
сил земли и ада. Бессилие и несостоятельность папства проявилось в его
кажущемся успехе в Лангедоке. Избежавшие меча альбигойцы оставили свою родину
и рассеялись по всему христианству, везде проповедуя слово о кресте и со святым
возмущением свидетельствуя о мерзостях и растлении, царящих в римской церкви.
В различных частях Франции, Германии, Венгрии и в соседних с ними странах
появилось множество так называемых сектантов. Папы могли склонить королей к
истреблению этих сектантов. Более чем вероятно, что многие преследуемые в это время
взыскали и нашли себе место покоя в мирных долинах Пьемонта. Эти отдаленные и
уединенные места предоставляли надежное убежище верным свидетелям Божьим
вплоть до четырнадцатого столетия. Однако чем более сгущался мрак вокруг, тем
яснее и светлее разгорался свет, исходящий от них. Их начали почитать за в
высшей степени опасных, производящих разделение еретиков и стали находить и
распространять против них гнуснейшие наговоры и клевету.
С незапамятных
времен западные приальпийские долины были населены христианским народом,
который жил столетия за столетиями без изменений. Клавдий, известный епископ из
Турина, впервые познакомился с ними в девятом столетии. Постепенно они
расселились по обе стороны готических Альп: во французкой области Дофине и в
Пьемонте, итальянской области. Никогда они не признавали, как мы уже видели,
правомерность судейства римского папы, постоянно составляя живую ветвь
апостольской Церкви. Однако наступало время, когда их мирные жилища будут
опустошены чудовищными римлянами и их вера будет испытана мечом и кострами. С
конца четырнадцатого столетия до новейших времен их история составляет почти
непрерывную цепь кровавых войн за свое выживание. Лишь изредка наступали паузы
покоя. Хотя общины в долинах часто ставились под сомнение, все же, несмотря ни
на какие преследования и гонения их не могли истребить. Подобно терновому
кусту, они горели не сгорая. Сила их, однако, заключалась не в недоступности
из-за гор, но в истине живого Бога.
В 1380 году один
монах, по имени Франц Борелли, был уполномочен папой Клеменсом Седьмым
выследить еретиков в долине Пьемонт. Как только этот монах получил папское
задание, он начал проходить по собраниям фрайзинирцев и аргентинцев. За
промежуток времени примерно в тринадцать лет было сожжено сто пятьдесят
вальденсов в Гренобле, восемьдесят нашли смерть в пламени в окрестностях
фрайзинирцев. Был издан указ, по которому из имущества осужденных на смерть
половина должна быть отдана инквизитору, другая половина - мирскому правителю.
Теперь было двойное основание преследовать еретиков. Алчность, ненависть к вере
и злоба объединились для ожесточенной борьбы против невинных мирных горных
жителей. Однако множество сожженных еретиков не могли удовлетворить аппетит
Рима, ненасытно жаждущего крови святых Божьих. Зимой 1400 года вспыхнул огонь
гонения, начиная с Дофине до итальянской долины Прагелы. Несчастные жители
долины при приближении крестоносных судей бежали через Альпы. Однако суровый
мороз, который свирепствовал в это время в горах, для большинства избежавших
меча своих убийц был роковым. Особенно от свирепости непогоды и непривычной
тяжести пути страдали женщины и дети. При таких обстоятельствах сто восемьдесят
грудных младенцев застыли на руках матерей от голода и холода. Много
истощенных женщин и детей более старшего возраста нашли такую же смерть.
Неизвестно, сколько людей испустили свой дух в то время от тиранской
чудовищности Рима! Один Бог знает их число и их имена. В 1460 году разгорелось
жестокое гонение в долине фрайзинирцев. В этот раз во главе преследования
выступил другой монах из ордена францисканцев, который был наделен со стороны
архиепископа из Эмбруна большими полномочиями. В Пьемонте архиепископ из
Турина прилагал многие усилия, чтобы дать зеленую дорогу для преследования и
истребления вальденсов. Обвинения, которые он выдвигал против них, состояли в
том, что они не приносят жертв для усопших, пренебрегают мессой и
индульгенциями и абсолютно не заботятся об освобождении своих родственников из
чистилища. Однако князья Пьемонта, которые одновременно были герцогами Савойи,
не проявляли никакого стремления уничтожать своих подчиненных, о честности,
усердии и миролюбии которых они знали не понаслышке. Но священники не оставляли
ни малейшей возможности для достижения своих гнусных целей. Что только может
измыслить злоба, ненависть и ложь - все было использовано для того, чтобы
оклеветать праведных вальденсов. Наконец, мирское правительство уступило.
Адское воинство получило свободу досыта
напиться крови праведных. В 1486 году было вручено знаменательное послание
папы Иннокентия Восьмого известному Альберту ди Капитанайсу, архидьякону из Кремоны,
по которому ему разрешалось сеять смерть и разорение в оскверненных ересью
долинах. Восемнадцатитысячное воинство было собрано и послано на истребление
предгорных еретиков. Доведенные до отчаяния вальденсы поднялись на борьбу.
Своеобразие ландшафта их родины давало им возможность успешно сопротивляться
превосходящим по количеству и по вооружению войскам врагов, так как они знали
свою местность и умело использовали это в свою пользу.
Знаменателен тот
факт, что и в Пьемонте нашлась такая женщина, как Ирина и Феодора, взявшая
бразды правления вместо своего несовершеннолетнего сына, которая, как дочь
Иезавели, издала приказ о преследовании истинных исповедателей Христа.
Вальденсы никогда ранее не были преследуемы
мирскими правителями. Сначала
стремились возвратить мятежников в лоно единственно спасительной церкви.
Когда просьбы, увещевания и угрозы оказались бесплодными, тогда обратились к
более серьезным средствам. Но все было тщетно. Ни один из них не отрекся от
своей веры и не кинулся, как блудный сын, каясь, в объятия римской церкви.
Ярость и озлобление духовенства достигли высшей степени. Подобно диким зверям,
рыскали они по жилищам мужественных свидетелей Иисусовых; вскоре долины обагрились кровью мужчин,
женщин и детей. Однако Господь с жалостью и состраданием смотрел на Свое
страдающее стадо. К браздам правления встали сыновья той кровожадной женщины, и
они управляли гораздо мягче, чем их жестокая мать, они издали более мягкие
постановления. Они рассматривали вальденсов не как еретиков, но как
религиозных фанатиков, с которыми нужно обращаться снисходительно ради их
поданнической верности и многих других хороших качеств. Они также вспомнили о
некоторых привилегиях, которые уже долгое время как были предоставлены
вальденсам.
Многие вальденсы
покинули свою родину в конце четырнадцатого столетия и поплыли к берегам
Швейцарии, Моравии, Богемии, в различные части Германии и, возможно, даже
Англии. С двойной целью: распространять неповрежденные истины Евангелия, а
также подыскать мирные места для своих жилищ. Большая часть этих переселенцев
осела в 1370 году в Калабрии. Миролюбивый нрав, усердное трудолюбие и
нравственная чистота, которые были неотъемлемой отличительной чертой новых
пришельцев весьма скоро завоевали благосклонность правителей земли, а также и
простых соседей. Владельцы земель видели умножение богатства и плодородия их
владений под руками этих новых усердных колонистов и предоставляли им некоторые
преимущества.
Им разрешалось
вызывать из предгорий Альп из материнских общин пасторов и учителей и
создавать для своих детей свои школы. Для папства казалось невозможным спокойно
взирать на то, как их врагам живется хорошо. Священники начали роптать и
обвинять пришельцев перед их правителями, что они не подчиняются обычаям
римской церкви и должны быть рассматриваемы как злейшие еретики. Правители
однако все же не слушались предъявляемых им требований со стороны духовенства.
„Люди эти честны, - отвечали они, - их воздержание и трудолюбие, их смиренное
и скромное поведение известно всем. Кто слышал из их уст богохульные речи? Они
пунктуально и точно платят дань. Ради чего мы должны преследовать их?" Так
Господь употребил сильных мира сего, пекущихся о своей выгоде, для защиты Его
последователей. Почти двести лет жили они в относительном спокойствии на
пажитях Калабрии недалеко от Рима, благоденствуя и умножаясь. Но непогода,
долгое время надвигающаяся на калабрийские и апулийские земли, разразилась со
страшной силой.
В 1560 году папа Пий Четвертый с великой
ревностью начал усердствовать об искоренении ереси, которая пустила глубокие корни в Пьемонте и во многих
других частях Италии. Все земли, оскверненные еретиками, были заключены под
папской интердикт. Был проповедан крестовый поход, повсеместно принимались
всеобъемлющие приготовления для полнейшего искоренения ненавистных еретиков. Испанский
вице-король из Неаполя сам лично встал во главе войска и в сопровождении
инквизиторов и определенного числа монахов направился в пределы Калабрии, где
жили вальденсы. Герцог из Савойи Иммануил Филиберт возглавил вооруженные силы в
пределах Пьемонта; король Франции двинулся в Дофине. Когда вальденсы таким
образом были окружены со всех сторон, им было приказано изгнать своих
проповедников и учителей, отказаться от исполнения своего богослужения и начать
исполнять мессу по римским обычаям. В ответ был получен решительный отказ.
Непосредственно после этого появились приказы хватать еретиков, отбирать их
имущество, а их самих предавать смерти. Таким образом, был обнажен беспощадный
меч разъяренных религиозных гонений, и он возвратился в свои ножны через целое
столетие. Два подразделения солдат под предводительством папских
представителей разбрелись по мирным злачным долинам Калабрии, грабя, сжигая,
убивая до тех пор, пока дело истребления не было закончено. Несчастные жители молили
пощады за своих жен и детей, обещая покинуть эту землю и никогда в нее не
возвращаться. Однако инквизиторы и монахи не имели ни малейшего сострадания.
Над верными последователями Христа совершались неслыханные жестокости,
позорнее которых ничего не могло быть, начиная со времени языческих
преследований. Кровь не переставала литься до тех пор, пока последний протестант
не исчез из Южной Италии. Один из выдающихся проповедников вальденсов Людвиг
Пасхалис, который утверждал, что папа есть антихрист, был доставлен в Рим и
там в присутствии папы заживо сожжен. Папа намеревался насытить свои глаза
горящим еретиком, но преданность и страдания великого вальденса вызвали громкие
возгласы изумления и сострадания среди присутствовавших.
В долинах
Пьемонта и Дофине в то же самое время сотни вальденсов вкусили мученическую
смерть на эшафоте и на кострах. Толпы разбойников нападали на мирные селения и
под именем судебных служащих грабили беспомощных жителей, заточали их в
темницы, пока те не наполнялись жертвами на заклание. Вскоре долины опустели от
своих жителей: женщины и дети, больные и старые сбежали на вершины гор или
скрылись в ущельях и лесах, тогда как мужчины взялись за оружие. Кто только был
способен взяться за оружие, спешил в места сборов и воодушевленно становился в
ряды защитников. Мужественным вальденсам, сражающимся отчаянно и знающим до
мельчайших подробностей ландшафты долин и гор, удалось нанести большой ущерб
герцогским войскам. Началась так называемая партизанская война. Герцог,
удивленный таким энергичным сопротивлением весьма миролюбивых ранее жителей
предгорья, отступил со своими солдатами. Наступила пауза покоя, но она длилась
недолго. Наш читатель может представить себе картину, каким жесточайшим преследованиям
и гонениям подвергались вальденсы из приводимых нами перечисленных годов и
периодов. Так, 1565, 1573, 1581, 1583 и 1592-1594 годы были годами жесточайших
религиозной и гражданской войн. Однако никогда так ярко не выставлялось на свет
величие истины и невинности, как во времена этих штормов гонения, что
свирепствовали в течение данного столетия с небольшими паузами. Между тем,
ярость преследования, казалось, лишь увеличивала масштабы силы преследуемых.
Несмотря на то, что они были отданы во власть меча безжалостных убийц, беззаконию
разбоя и грабежа, пыткам, холоду и голоду, их решимость подвизаться за истину
ни на одно мгновение не пошатнулась. Всякое мучение, которое только могла измыслить
человеческая жестокость, испробовало на них свою ярость, но безуспешно: ничто
не могло поколебать их веру, ничто не
могло сразить их мужество. В защите своих человеческих прав, в сохранении
истины и в противоборстве против эдикта истребления, по которому опустошались
их жилища, обагрялись кровью их алтари, вальденсы оказывали такую силу
упования на Бога, подобной которой в истории не сыскать.
Всякий
внимательный читатель при исследовании истории часто будет вспоминать слова
предупреждения апостола: „Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет
человек, то и пожнет" (Гал. 6,7). Почти на каждой странице истории можно
найти исполнение этого божественного
принципа. Кто весной сеет сорняки, тот не может претендовать пожать
осенью пшеницу. Само сокровище благодати Божьей не исключает из себя этого
принципа. Хотя Нафан мог объявить царю Давиду, осознавшему свое преступление и
глубоко покаявшемуся: „Господь снял с тебя грех твой; ты не умрешь", все
же Давид вынужден был испытать строгость пути Божьего весьма глубоко: „И
поразил Господь дитя, которое родила жена Урии Давиду, и оно заболело... На
седьмый день дитя умерло" (2 Цар. 12). Бог приводит Свои неопровержимые
законы Своего правления в этом мире, хотя Его необоснованное милосердие
изобилует над кающимися искренне и истинно.
Если мы
обратимся к только что закончившемуся отрезку нашей истории, то найдем там
целый ряд примеров, в которых ясно выставляется на дневной свет этот божественный
образ действий. Именно кровавый триумф папы в Лангедоке стал причиной его
скорейшей смерти. Вследствие подавления графов из Тулузы и других великих феодальных
княжеств Южной Франции, земли, подвластные французской короне, значительно
умножились. С того времени короли Франции из сторонников папства превратились
в злейших его врагов. Людвиг Девятый издал Прагматическую санкцию, которая
предоставляла галликанской церкви большую свободу. Филипп Прекрасный, как мы
видели, принудил гордого Бонифация выпить чашу унижения, которую папа нередко
вручал европейским королям, до дна, до полного осушения. С 1305 по 1377 год
папа в Авиньоне был немногим больше, чем простой вассал Филиппа и его
преемников, а с 1377 по 1417 годы папство раскололось само в себе из-за великих
разногласий. По праведному воздаянию Божьему, как раз именно те, которые
стремились уничтожить других, уничтожили самих себя. Подобное явление мы
встречаем и в Англии.
Усмирение
Иоанна* папой Иннокентием Третьим вызвало в истории папства в Англии
решительный переворот.
* Смотрите главу 25, заголовок: «Битва при Мурете».
В унижении их
правителя вся английская нация почувствовала себя униженной. Иннокентий зашел
очень далеко. Англия не могла забыть такое оскорбительное обращение со стороны
чужеземного священника. С того времени началась антипатия и недовольство в
сердцах народа по отношению к римской иерархии. Безграничные притязания папы,
его вмешательство в денежные сборы английского епископства вновь и вновь
вызывали распри и прямое противоборство между церковью и государством,
увеличивая тот разрыв, который уже образовался. Однако именно в тот момент,
когда терпение народа по отношению к злоупотреблению папой своей властью
казалось исчерпанным, Богу было благоугодно воздвигнуть мощного противника всей
иерархической системе, первого человека, который до самого основания потряс
папское владычество в Англии. И прежде всего этот человек действительно любил
истину и возвещал ее как ученым, так и простолюдинам. Это был Джон Виклиф. Его
по праву называют предтечей или утренней звездой разгорающегося дня
Реформации.
История прежней
жизни Виклифа скрыта тайной неизвестности. Однако повсеместно полагают, что он
родился в 1324 году вблизи Ричмонда в Йоркшире в семье бедных родителей.
Вероятно, вследствие своих незаурядных умственных способностей он с раннего
детства был определен на ученость, чем, как нам сообщается, в те дни могли
проложить себе дорогу даже самые бедные. Англия была страной школ; всякая
основная церковь, да почти всякий монастырь имел свою школу. Однако все молодые
люди, имеющие выдающиеся способности, если им позволяли обстоятельства и
средства, стремились в Оксфорд или Кембридж. Как и во всем остальном
христианстве, так и в Англии пробудившееся стремление к наукам и познаниям наполняло
высшие школы тысячами студентов.
Виклиф обучался
в Оксфорде, где он имел привилегию посещать лекции праведного и высокоученого
Томаса Брадвардина. Из его трудов черпал он свои первые познания о свободной
безграничной благодати Божьей и полной бесполезности всех человеческих заслуг
в отношении спасения погибшего грешника. Труды же Гростэте в то же время открыли
его глаза на антихристианскую сущность папства.
Неустанно
деятельный дух Виклифа вскоре до тончайших подробностей изучил гражданское, церковное
и государственное право, однако все свое пристальнейшее внимание он обращал
на теологию и в действительности не на тот бесконечный ряд поучительных цитат,
которые в те дни преподносились и навязывались жаждущим знания ученикам, но на
те божественные познания, которые даются Духом Святым по исследовании самого
Священного Писания. В достижении этой цели ему приходилось вести борьбу со
многими большими трудностями. Это было обучение, которое не поощрялось церковью
и о котором абсолютно никто не заботился. Священный текст пренебрегался, а
изречения ученых-схоластиков заняли место нелицемерного Слова Божьего. Древние
языки Ветхого и Нового Заветов в Англии были почти неизвестны. Однако несмотря
на эти многие обескураживающие и наводящие уныние затруднения, не имея никаких
вспомогательных средств, Виклиф продвигался вперед с невозмутимым упорством.
В 1349 году,
когда Виклиф достиг двадцати семи лет жизни и вместе с другими студентами
получил звание, Англия была поражена ужасной моровой язвой, прозванной „черной
смертью", которая вначале появилась в Татарии. После того, как она
обезлюдила различные азиатские страны, через море она была перевезена в
Грецию, откуда быстро распространилась по всей Европе. В некоторых местах
смерть уносила четверть населения, в других - даже до половины. Когда эта
ужасная болезнь вступила в Англию, она исполнила праведную душу Виклифа мрачной
тревогой и предчувствием грядущего. Это для него явилось как бы последней
трубой, которую он слышал, и он верил, что близок последний день суда.
Исполненный серьезных мыслей во взгляде на вечность, он провел целый день и
целую ночь не выходя из своей комнаты, пребывая, вне сомнения, в уединенной
искренней молитве, чтобы Бог Сам путеводил им. Из этой комнаты он вышел несгибаемым
борцом за истину, черпая свою силу в Слове Божием.
За свою ревность
и верность в проповеди Евангелия он по праву получил прозвище „учитель
Евангелия" (доктор Евангелия). Особенно он старался проповедовать перед
простолюдинами по воскресеньям, никогда не упуская такой возможности. Однако
что приобрело ему славу и популярность в Оксфорде, так это защита университета
от наглости нищенствующих монахов. Бесстрашно и беспощадно напал он на этот
орден и объявил его величайшим злом в христианстве. Тогда существовало четыре
таких ордена: доминиканцы, минориты или францисканцы, августинцы и кармелиты.
Все они были весьма распространены в лучших частях Европы. Как ранее в Париже,
так сейчас в Оксфорде они прилагали все свои силы, чтобы одержать верх. Они не
упускали ни малейшей возможности привлечь молодых студентов в свои монастыри и
склонить их примкнуть к нищенствующему ордену, не испрашивая на то разрешения у
родителей. Это бесчинство, наконец, приобрело такой размах, что многие
родители уже не отваживались отпускать своих детей в университеты. В
Оксфордском университете проходило обучение одновременно тридцать тысяч юношей,
и вот по вышеназванной причине численность обучающихся упала до шести тысяч.
Епископы, пресвитера, теологи и почти все университеты боролись против этих
архиплутов, но без особого видимого успеха, потому что их защищал папа,
предоставляя им большие привилегии.
Виклиф смело и
успешно приложил топор к самому корню этого всеобщего зла. Под заголовками
„Против искусного нищенства", „Против праздного нищенства" и „Об
обнищании Христа" он обнародовал многие сочинения, которые со всей
беспощадной остротой обличали злой промысел нищенствующих монахов. Он не
только осуждал монашеское нищенство вообще, но и называл весь орден скопищем здоровых
бездельников-попрошаек, которым не должно разрешать растлевать землю. Он
обвинял их теоретически и практически в пятидесяти заблуждениях. Он обвинял их
в подаяниях, которые они отнимали у бедных, остро порицал их бессовестную
систему находить новых приверженцев и уводить всех людей от света своими баснями
и легендами; он бичевал их лицемерную показную святость, их льстивое поведение
по отношению к великим и богатым, которых они должны были более обличать за их
грехи, их стремление к богатству, их сребролюбие, для получения чего им хороши
все средства, их мания возводить великолепные монастырские здания и т. д.
Смелые
выступления Виклифа приветствовались его друзьями в школе и церкви с радостью.
Ему оказывались всякого рода почести. Однако наряду с друзьями он обрел также
множество врагов. Монахи подробно рассказали папе все, что происходило. В 1361
году Виклиф был назначен настоятелем Валлиол - Коллегии и пастором в
Филлингхаме. Его точное знание Священного Писания, чистота его жизни, его
непоколебимое мужество, его красноречие и ученость, его воодушевленные
проповеди среди низких сословий делали его предметом всеобщего изумления. Он
твердо стоял на утверждении, что спасение получается только верою, действующей
через благодать Божию без какого-либо дела со стороны человека. Это
божественное учение не только наносило вред видимой церкви, но касалось самих
основ всей папской системы. Руководимый Самим Богом, Виклиф начал свой труд на
верном месте и верным способом. Он проповедовал Евангелие и излагал Слово Божие
понятным для народа образом. Так насаждал он в сердцах те великие истины,
которые позднее привели к освобождению Англии от тиранского гнета Рима.
Слава Виклифа как
защитника и проповедника истины и свободы проникла далеко за пределы стен
Оксфорда. Папа и его кардиналы боялись его и с боязливым опасением следили за
всеми его действиями. С другой стороны, парламент и король были очень высокого
мнения о его справедливости и прозорливости ума, так что они просили у него
совета по делам, касающимся церкви и государства.
В 1366 году
возникли серьезные разногласия между папой Урбаном Пятым и тогдашним королем
Англии Эдуардом Третьим. Причиной тому послужило обновленное требование папы о
плате ежегодной подати в тысячу марок, что некогда обязался выплачивать король
Иоанн римскому престолу как признание господства папы над королевствами Англии
и Ирландии. Оплата этой позорной подати не всегда исполнялась, в течении же последних
сорока трех лет совершенно не производилась. Урбан желал получить всю
задолженность. Эдуард заявил, что он решительно намерен управлять своим
государством в свободе и независимости от папства. Парламент и народ стояли на
его стороне. Надменное требование папы вызвало в Англии великое волнение. Для
окончательного разрешения этого вопроса, который затрагивал интересы
христианства, были созваны обе палаты парламента. Вызвали и Виклифа, который к
тому времени являлся каштаном короля, поручив ему дать ответ на требование
папы. Он выполнил это с такой компетентностью, что ясно доказал, что ни
церковные, ни папские законы не имеют власти требовать от суверенных
правительств никакой подати, что это находится в противоречии со Словом Божьим
и что папство с этого момента лишается всяких притязаний на королевство Англии.
Аргументация Виклифа нашла полнейшее одобрение лордов, составлявших парламент,
и они единогласно решили обеспечить независимость короны от любых притязаний
Рима.
В 1372 году
Виклифу было присвоено звание „профессора Божьей учености". Это стало
важным шагом в деле истины и было использовано Господом для исполнения Его
намерений благодати. Как доктор теологии Виклиф имел право проводить лекции
о Слове Божием и об учениях Церкви. Среди студентов и молодых теологов в
Оксфорде он пользовался таким авторитетом, что все, что бы он ни говорил,
воспринималось, как слова оракула. Таким образом, он был в состоянии оказывать
в высшей степени благотворное влияние на многочисленных своих слушателей. Книгопечатание
тогда еще не было изобретено, а изготовление манускриптов было связано с
большими затруднениями и затратами, так что студенты в основном черпали свои
познания из высказываний и наставлений своих профессоров. Сотни молодых людей,
которые были слушателями богодухновенных наставлений Виклифа, позднее выступали
публично, чтобы вширь и вглубь сеять драгоценные семена истины Божьей, которые
в свое время были обильно посеяны Виклифом в их сердца.
Хотя антипапские
мнения Виклифа были хорошо и широко известны, все же до этого момента он не
был втянут в прямую борьбу с Римом. Однако в 1374 году ему дали задание
посетить папу Грегора Одиннадцатого, резиденция которого находилась в Авиньоне.
Цель этого визита состояла в том, чтобы добиться отмены кричащего злоупотребления
со стороны папы при распределении духовных должностей в английских церквях.
Высшая пошлина в таких обстоятельствах должна была вноситься в казну папского
престола. Мы ничуть не сомневаемся в том, что Господь допустил это, чтобы
показать Виклифу, что именно папский двор был источником и исходным пунктом
такого нечестия и безбожия. Постороннему поверить в это было бы трудно. После
своего возвращения из Авиньона Виклиф превратился в открытого, прямого и
опасного противника Рима. Познания, которые он получил в Авиньоне и в Брюгге,
смогли укрепить его в большей мере в ранее высказанных им свидетельствах
против папства, что самонадеянные притязания его бесчестят всякое истинное
Божье основание. Неустанно прилагал он теперь все свои возможности и силы в
своих лекциях и научных диспутах в Оксфорде; пытался в пасторских посланиях к
овцам Господня стада ясно изложить свои мысли о папской системе, а так же
стремился довести это до более низких сословий полным вдохновения, но в то же
время простым и понятным языком написанных трактатов. Сильным потоком
изливались теперь долго удерживаемые им возмущение и гнев против растления
римской церкви. „Евангелие Иисуса Христа, - говорил он, - есть единственный
источник истинной религий. Папа - антихрист, гордый надменный мирской священник
Рима, достойнейший всякого проклятия, денежный вор, выворачивающий
кошельки". Гордость, сребролюбие, расточительство и разврат вождей церкви
подпадали под его резкое разоблачение. Поскольку сам он был человеком
безупречной нравственности, глубочайшей богобоязненности, несомненной честности
и все покоряющего красноречия, то студенты толпами стекались к бесстрашному
профессору.
Виклиф находился
в апогее своей славы, ему было оказано множество доказательств королевской
милости. Вскоре после его возвращения из Авиньона король наградил его за верную
службу церковным приходом Луттерворт в Лайцестершире, где он провел остаток
своей жизни. Однако из своего нового местожительства он часто посещал Оксфорд.
В то же время, в этом для него была заложена серьезная опасность. Виклиф поднял
свой громкий голос в городе и в округе против падения церковной дисциплины,
бесстыдства духовенства, против невежества и косности, постыдных
злоупотреблений, направленных на прикрытие явных преступлений духовенства,
пользующегося правами церковнослужителей. Таким образом, все духовенство
стремилось обезопасить себя от этого мужественного неподкупного реформатора. Он
был обвинен в ереси и в феврале 1377 года вызван на духовный суд.
Виклиф тотчас
принял приглашение. В сопровождении герцога Джона Ланкастера и лорда Перки,
маршала Англии, он направился в Лондон, где в церкви Святого Павла суд
проводил свое заседание. Эти оба носителя высокого почетного сана, вне
сомнения, принимали здесь участие по мотивам политического свойства, и их
присутствие оказывало мало чести имени и делу Виклифа. Однако в истории Реформации
мы часто встречаем обращающее на себя внимание смешивание религии с политикой.
Вильгельм Куртенай, сын Ярла из Девона, лондонский епископ, был назначен
архиепископом Кантерберийским Судберийским, председателем собрания. Гордому
надменному епископу было весьма не по нраву видеть опаснейшего еретика в
сопровождении таких высоких особ Англии. Наплыв народа послушать такое
интереснейшее судебное заседание был настолько велик, что маршал должен был
прибегнуть к достоинству своего служебного положения, чтобы проложить себе и
сопровождающим его лицам дорогу к судьям. Куртенай был возмущен, горел от
негодования за применение маршальской грубой силы внутри святого помещения
кафедрального собора.
„Если бы мне
было известно, милорд, - обратился он к Перки, - что вы будете здесь в церкви
Господней так вести себя, то я бы принял меры, чтобы воспрепятствовать вашему
входу." Ланкастер, который, будучи сыном короля Эдуарда, уже тогда
управлял государством, холодно ответил: „Маршал, если только потребуется,
быстро наведет порядок и воспользуется своим положением, несмотря ни на каких
епископов." Когда же они, наконец, достигли места судей, которые восседали
там либфрауэнкапелле, Перки потребовал для обвиняемого места. Куртенай,
который не мог сдерживать далее своей ярости, громким голосом воскликнул: „Он
не должен сидеть! Преступники стоят перед судьями!" С обеих сторон
посыпались гордые враждебные выкрики. Герцог поклялся смирить гордость
Куртеная, да и всего духовенства Англии. С лицемерным смирением епископ
отвечал, что всю свою надежду он полагает единственно на Бога. Спор, наконец,
разгорелся с такой яростью, что невозможно было провести намеченного
заседания. Собрание было распущено в состоянии великого мятежа. Сторонники
епископа, вне сомнения, напали бы на герцога и на маршала и вытолкнули бы их
из церкви, если бы те заблаговременно не обезопасили себя сильным
сопровождением. Виклиф, который молча взирал на развитие бурной сцены,
безопасно был выведен под их защитой.
Хотя весь народ
в те времена исповедовал римскую церковь, все же и тогда были склонные к реформам.
Их называли виклифитами. При возникновении мятежа они по разумному разошлись
по домам. Приверженцы епископа заполнили улицы с дикими возгласами и привели в
движение чернь. Среди дикого шума и гама поток мятежной толпы устремился к
дому маршала. Двери были сорваны, все комнаты обысканы; не найдя там Перки, они
подумали, что тот может скрываться в доме герцога Ланкастера. Все устремились
туда. Савойский дворец считался тогда самым великолепным дворцом во всем
королевстве. Один священник, который имел несчастье заступиться за Перки, был
тут же убит. Герцогская охрана была схвачена и всех их повесили на висельнице,
как предателей; дворец был разграблен. Епископ, имеющий основание опасаться
результатов такого дикого беззакония, чтобы предотвратить дальнейший
беспорядок, приложил все усилия к усмирению толпы.
Несмотря на
ярость епископов, Виклиф невозмутимо продолжал проповедовать с неослабевающей
ревностью за истину и наставлять народ. К этому времени было уже двое пап, соперничающих
между собой: один - в Риме, а другой - в Авиньоне. Этот период в истории
папства назван „схизмой" (раскол) и разными писателями прозван
„расчленение или удвоение антихриста". То, под чьим руководством
продолжалась так называемая „апостольская преемственность",
предоставляется на суд читателей. Виклиф осудил обоих пап как антихристов, и
его слова нашли в сердцах и душах народа громкий отзвук. Перед глазами
изумленного христианства стало развертываться в высшей степени прискорбное
зрелище. Римский папа объявил своему сопернику войну и был проповедан
крестовый поход. Те же самые привилегии и отпущение грехов были обещаны всем,
кто примет участие в этой святой войне, как это случалось в бытность крестовых
походов в святую землю. Повсеместно по постановлениям церковных вождей,
преданных римскому папе, проводились открытые молитвенные собрания, в которых
призывалось небесное благословение на римскую сторону, на их оружие. Епископы и
духовенство получили повеление собрать с вверенных им стад взнос для поддержания
этого святого дела.
Крестоносцев
возглавил молодой воинственный епископ из Норвиха Спенсер. Они завоевали во
Франции Гревелинг и Дюнкерк. Однако эта папская армия, возглавляемая епископом,
действовала с такой бесчеловечностью, что даже в те суровые времена это было
неслыханным. Мужчины, женщины и дети без малейшей жалости и различия были убиты
мечом; в руках самого епископа был обоюдоострый, мощный, страшный меч, который
он с удовольствием пускал в ход на кровавую бойню людей.
Такое предприятие
могло иметь только печальный конец. Оно потрясло папство до самого основания и
было делом весьма благоприятным для нашего реформатора. Однако папы продолжали
и далее преследовать „закоренелого еретика" всеми возможными средствами.
Было переслано обвинительное письмо из девятнадцати пунктов Грегору Девятому, и
тот послал в ответ пять булл в Англию: три к архиепископу, одну к королю, одну
в Оксфорд. Все получили требование расследовать пагубное учение Виклифа. Возлагаемые
на него обвинения в лжеучении состояли в основном не столько в вопросах
исповедания веры римской церкви, сколько касались власти духовенства. Он
обвинялся в том, что вновь обновил пагубное заблуждение Марселия Падуанского и
Джона Гавдуна, этих двух еретиков, которые защищали мирское правительство от
папства. Виклиф был вторично позван предстать перед теми же папскими судьями,
однако заседание проходило на этот раз не в том городе, но в Ламбете,
резиденции архиепископа Кантерберийского. Виклиф уже не имел на своей стороне
герцога Ланкастера и лорда-маршала, но он положился на живого Бога. Народ
заботился о том, чтобы он, приведенный в яму львов, не был растерзан ими,
поэтому многие жители Лондона теснились вокруг капеллы в Ламбете. Вожди впали в
большое беспокойство, взирая в блестящие гневом глаза и напряженное внимание
толпы. Едва они начали свой процесс, как к ним было доставлено послание матери
молодого короля, вдовы всем известного черного принца, где она запрещала
выносить какой-либо решительный приговор против учения или образа действия
Виклифа. „Епископы, - рассказывал Уолсингэм, папский адвокат, - которые
объявили о себе, что несмотря ни на какие угрозы или обещания, даже под угрозой
их собственной жизни, должны исполнить свой долг, были как тростник, склоняемый
ветром то в ту, то в другую сторону, и при прослушивании отщепенца вели себя
так неспокойно и трусливо, что их речи были подобны елею, призванному сгладить
и уменьшить свои же претензии, и обращались во вред всей церкви. И когда
Клиффорт в своей помпезной речи объявил послание, то на них напала такая
робость, что все они похожи на единого человека, „который оглох и в устах
которого не осталось слов". Таким образом, тот „лжеучитель и отъявленный
лицемер" избежал рук вершителей правосудия и более уже никогда не
призывался предстать перед прелатами, да и миссия их по этому вопросу со
смертью Грегора Девятого была снята."
Смерть Грегора и
великое раздвоение папства по милостивому управлению Бога послужили для
избавления Виклифа из рук самых жестоких и заклятых его гонителей. Они
стремились сокрушить свою жертву силою своей власти, но Бог обратил в ничто все
их попытки. Виклиф, как и прежде, продолжал словом и пером распространять дело
истины и религиозной свободы. В это время он организовал общество миссионеров -
проповедников, которые путешествовали по странам, проповедуя Евангелие Иисуса
Христа, оставаясь при этом послушными словам Господа, оставаясь в доме,
гостеприимно принимавшем их, а так же в отношении всего необходимого в этом
деле, уповая только на Него. Их звали „бедными священниками", их
преследовало и гнало духовенство, но простота их поведения, искреннее усердие,
которое являли собой эти миссионеры креста Христова, все более и более собирали
вокруг них новые толпы народа.
Мы не желаем
более задерживаться на вопросах повседневной деятельности Виклифа и неустанных
стараниях его врагов помешать ему в этом, но обратимся к главной и значительной
работе всей его деятельной и плодотворной жизни, а именно: переводу Священного
Писания (Библии) на английский язык. Мы уже видели, с какой смелостью и
мужеством он разоблачал бесчисленные злоупотребления папства, излагал истины
студентам, проповедовал Евангелие бедным; теперь же мы видим его за работой,
которая могла стать для его собственной души делом наивысшего значения, которая
привела его в больший, чем это было раньше, контакт со Словом Божьим. Он отверг
лжеучения Рима не прежде, чем точнее познакомился с Библией. Есть великая
разница между созерцанием внешнего богослужения священников, злоупотребляющих
Священным Писанием, и проникновением в промысел и помышления Бога по учению
Его Слова.
Как только
переводился определенный отрывок Слова Божьего, тотчас начиналось переписывание
переведенного и распространение Библии по частям, а затем и всей (весьма быстро)
- по обширным территориям. Так Слово Божие стало доступным даже малограмотным,
простым гражданам, солдатам и низшим классам и сословиям народа. Люди были
просвещены, души спасаемы и Бог прославляем. „Виклиф, - сказал один из его
противников, - превратил Евангелие в предмет всеобщего достояния, так что оно
стало доступным всякому мало-мальски умеющему читать мирянину, что ранее было
доступно лишь высокообразованным и духовенству, так что жемчужины Евангелия
брошены под ноги свиньям, чтобы они были растоптаны. "В 1380 году
английская Библия была переведена полностью. Несколько епископов спустя десять
лет предприняли попытку через парламент достичь предания Библии проклятию,
так как через нее, по их мнению, возникали ереси. Но Джон из Ланкастера объявил,
что английская нация не позволит в такой мере унизить себя, чтобы отвергнуть
Библию, написанную на родном языке. „Слово Божие, -утверждал он, - есть вера
Его народа! Папство и все его духовенство исчезнут с лица земли, но вера не
прекратится и не постыдится, ибо она основана на Едином Иисусе, на Нем, нашем
Боге и Учителе". Так, попытка уничтожить Библию была полностью разбита.
Это послужило лишь тому, что Библия стала распространяема еще быстрее и с
большей ревностью, привлекши к себе всеобщее внимание. Прежде всего это были
те „бедные священники", которых употребил Бог, как некогда „бедных людей
из Лиона", чтобы более распространить познание Его драгоценных истин.
Читателю-христианину
будет не трудно узреть десницу Господню в этом великом деле. Мощнейшее Божье
оружие, через которое должна была произойти Реформация шестнадцатого столетия,
было теперь готово и находилось в руках народа. Живое Слово Божие, которое
пребывает вечно, не лежало теперь под слоем пыли на монастырских полках без
надобности, без пользы и недоступным для массы народа; оно для массы
малограмотных людей уже не было книгой за семью печатями, из которой священник
сообщал лишь в той мере, в которой ему было выгодно и сколько он мог; эта Книга
была передана в руки английского народа в полное и свободное распоряжение.
Отныне она могла говорить непосредственно к душе погибающего, нуждающегося во
спасении грешника и свидетельствовать ему о безграничной любви Бога, явленной в
том, что Он отдал в жертву Своего Единородного Сына, кровь Которого очищает от
всякого греха.
Первая попытка
перевести одну часть Священного Писания на родной язык, кажется, была
предпринята в седьмом столетии. До этого периода в Англии находился только
латинский перевод, и был он в основном в руках духовенства, так что весь народ
пребывал в исключительной зависимости от наставлений своих духовных пастырей.
Эти наставления были достаточно скудны, так как знания большинства священников
простирались не более и не далее того, что требовалось при богослужении.
Беда Достопочтенный
передает нам о стихотворении на англосаксонском наречии, которое в достаточной
степени верности содержит духовные цитаты из Слова Божьего и приписывается
знаменитому Цедмену. Хотя оно из-за своего стихотворного характера не
заслуживает перевода при Священном Писании, все же может быть рассматриваемо
как благословенное начало переводческого труда, за что мы должны быть весьма
благодарны Богу, ибо это возбудило других одаренных особ продолжить начатое в
более точном переводе.
В восьмом
столетии Беда перевел на англосаксонский язык апостольский символ веры и
молитву Господню, передав это священникам, которые не знали латинского языка.
Одной из последних его работ был перевод Евангелия от Иоанна. По всеобщему
мнению, это первый перевод части Священного Писания на язык страны. Беда умер в
735 году.
Король Альфред
признал для своего государства весьма полезным и благотворным дать в руки
народа всю Библию. Посредством и при помощи ученых, находившихся при его дворе,
он перевел часть Псалтири, и, полагают другие, четыре Евангелия. Эльфрик, ученый
аббат Энезамского монастыря в графстве Оксворда к концу десятого столетия
перевел на англосаксонский несколько книг из Ветхого Завета. В начале правления
Эдуарда Третьего Вильгельм из Шорехама перевел Псалтирь и вскоре его
примеру последовал Ричард Ролле, священник из Хамполе. Этот присовокупил
к его переводу псалмов истолкование на английском языке. Он умер в 1347 году.
Однако при благословенном управлении Бога приближался тот момент, когда Он, не
взирая на судорожное и мощное сопротивление врагов истины, благоволил дать в
руки английского народа все Свое драгоценное Слово чрез верного служителя.
Виклиф получил
много предупреждений и угроз, в некоторых случаях с трудом избежал темницы и
костра. Однако ничто не могло остановить его продолжать свой путь, на который
он уже давно встал. Бог разрешил ему закончить дни своей жизни среди вверенного
ему стада. 29 декабря 1384 года, когда он еще бодро трудился, с ним приключился
приступ, и через два дня он испустил свой дух.
Смелый свидетель
и великий реформатор оставил арену боя и вошел в покой, чтобы там получить
награду за свой труд. Учение, которое он распространял с такой неустанной и
непрестанной ревностью, не могло умереть. Его имя для священников Рима
оставалось таким же страшным, как и прежде. „Каждый второй человек, - пишет
один из злейших его противников, - есть Виклифит." От этого ненавистного
профессора Оксфордского университета жажда познания истины получила такой
толчок, что он был ощутим даже в самом отдаленном уголке не только Англии, но
и всей Европы, и так продолжалось и в грядущие столетия. Никто так превосходно
и справедливо не оценил влияние библейской деятельности Виклифа, как доктор Лингард,
римский историк. Он пишет: „Виклиф сделал новый перевод, размножил его с
помощью нескольких переписчиков и послал через своих „бедных священников",
рекомендовав своим сторонникам тщательно изучить его. В их руках это
превратилось в чудодейственное оружие. Люди чувствовали себя польщенными
приглашением самим делать собственный выбор; в высших же сословиях народа,
которые были знакомы с знаниями письменности и чтения, новое учение незаметно
завоевало множество сторонников и защитников, дух ревностного личного
исследования Библии; было посеяно семя, из чего восстала религиозная революция,
которая менее чем столетием позже повергла народы Европы в изумление."
Многие учения Виклифа далеко предвосхищали время, в которое он жил. Он
заблаговременно выставлял свое учение, свои принципы более просвещенному
потомству. „Лишь Священное Писание есть истина", - имел он обыкновение
говорить, и на этом основании покоились его учения. Почему такое незыблемое
действие имели его святые истины, которым он учил? Это, как мы уже отмечали,
заключалось в переводе и распространении Библии. Такой труд возложил на все
его прежние дела, на всю его прожитую жизнь неувядающий венец славы Божьей.
До тех пор, пока
Виклиф ограничивался своими разоблачениями антихристианского духа Рима,
мирских помыслов и сребролюбия духовенства, а также безбожного учения папства,
он мог рассчитывать на многих сильных благодетелей и заступников. Он
безнаказанно мог раскрывать злоупотребления развращенной системы и бороться с
этим, но как только он поднялся на более высшую ступень позитивной истины
благодати Божьей, то число и ревность его сторонников резко сократились. То,
что он бесстрашно отстаивал свое учение, привело к тому, что за два года до
своей смерти он был изгнан из Оксфорда. Однако под милосердным водительством
Божьим это послужило во благо ему, ибо в конце его перенапряженной и бурной
жизни Бог создал ему краткий период покоя и отдыха. Многие годы проповедовал он
отличное учение грядущих реформаторов шестнадцатого столетия и прежде всего
Кальвина. Относительно печального учения Рима о спасении по делам он высказался
следующим образом: „Верить в возрождение вновь по силе и делам человека есть
величайшая ересь Рима; это лжеучение приблизило падение Церкви. Обращение исходит
единственно от Бога, и система, приписывающая это отчасти человеку и отчасти
Богу, хуже, чем пелагианство. Христос - единственная основа христианства; кто
оставляет этот источник, непрестанно дающий жизнь, и обращается к заболоченным
застойным водам, есть безумец! Вера - это дар Божий, она устраняет всякие
заслуги человека и должна изгнать из сердца всякий страх. Да подчинятся
христиане непосредственно Слову Божьему, но не словам священника. В
первоначальной Церкви было только две должности: епископ и дьякон. Старейшина
или епископ или наставник - это было одно лицо. Наивысшее призвание, которое
может иметь человек на этой земле, это проповедь Слова Божьего. Истинная
Церковь есть собрание святых, за которых Господь Христос пролил Свою
кровь". Почти сорок лет предопределено было Виклифу проповедовать эти
дивные истины, распространять сочинения среди мрака идолопоклонства папства,
среди печальнейших форм мирских помышлений духовенства и равнодушия окружающих,
выступать с великой ревностью и мастерством.
* Происходит
от слова того времени „лоллен", что обозначает глагол „петь"
(Примечание переводчика.)
Виклиф при своей
жизни не организовал никакой отдельной партии или общины, однако сила его
учения обнаружилась после его смерти в численности и усердии его учеников. Под
общим оскорбительным прозвищем „лолларды" они были настолько
многочисленны, что их можно было увидеть и в хижинах простолюдинов, и во
дворцах князей. Они отвергали авторитет Рима и утверждали единственный и
безграничный авторитет Слова Божьего. По их мнению, служители Христа должны
были быть простыми и не должны стремиться к земной выгоде или богатству, но
должны вести духовную жизнь. Некоторое время они находили столько одобрения и
такой успех, что, казалось, уже наступило время всеобщей Реформации для Англии.
В 1395 году
последователи Виклифа послали в органы народного представительства просьбу об
отмене учений о целибате, о превращении хлеба и вина при вечере в кровь и
плоть, о молитвах за усопших, поклонении иконам и тайной исповеди и многих
других злоупотреблениях римской церкви; копию своего ходатайства они прибили на
воротах церкви Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Однако их просьба в
тот момент осталась неуслышанной и неисполненной, поскольку умы были возбуждены
в то время серьезными политическими волнениями. Король Ричард Второй, сын
популярного „Черного Принца" был свержен с престола и умер; на его место
вступил сын известного герцога из Ланкастера и под именем Генриха Четвертого
взял в свои руки бразды правления. Он был первым из этого дома, взошедшим на
трон Англии. Поскольку старый герцог из Ланкастера был другом и защитником
Виклифа, то сторонники Виклифа ожидали, что найдут в его сыне такого же доброго
заступника в их деле. Но вскоре они увидели, что весьма ошибались: архиепископ
Арундель, непримиримейший враг лоллардов, имел великое влияние на короля,
поскольку он посодействовал ему в восхождении на трон Англии более, чем все
остальные его сторонники. К тому же Арундель происходил из знатного рода, был
горд, бессовестен, искусный государственный деятель, посвященный во всякого
рода лукавства и вероломства священства. Его план состоял в том, чтобы при
помощи короля погубить лоллардов, и это был человек, способный претворять в
жизнь свои планы. Первым действием короля Генриха на троне было то, что он
объявил себя поборником духовенства и монашества и защитником их прав против их
врагов.
До начала
пятнадцатого столетия в Англии не существовало закона о предании еретиков смерти
через сожжение огнем. Во всех частях остального христианства мирское
правительство превратилось в исполнителя духовной власти. Англия же в этом
отношении стояла обособленной; без судебного заключения никто из церковных
служителей не имел права убивать преступников Церкви. „ Во всех других странах,
- пишет Милман, - судопроизводство над преступниками церковного закона мирское
правительство передало в руки духового судопроизводства. Слушание производилось
церковным правосудием или же инквизицией. Однако сама Церковь, по лицемерному
заявлению священников, не должна была оскверняться кровью. Потому духовенство
приказывало другим, и зачастую при помощи ужаснейших угроз, прикреплять их
жертвы к позорному столбу и разжигать костер, чтобы таким образом отвести от
себя вину в убийстве подобных себе созданий таким чудовищнейшим образом."
Однако наступило время, когда такое благородное отличие от Англии других стран
должно было быть прекращено. Чтобы обрести благосклонность духовенства, Генрих
издал эдикт, в котором повелел заживо сжигать непокорных Церкви еретиков.
Между тем, лживые языки священников и монахов позаботились о том, что это постановление
короля было вызвано потому, что повсеместно распространились слухи, волнующие
страну, о бунтарских и опасных намерениях лоллардов.
Так, в 1400 году
сожжение еретиков было возведено в государственный закон Англии. „Публично, -
гласил он, - на видном возвышенном месте на глазах всего народа неисправимые
еретики должны сжигаться заживо." Как только первосвященник Англии и его
епископы получили таким образом свободу действия, тотчас пустили свои руки в
великой радости и усердии на исполнение своего чудовищного замысла.
Первой жертвой
этого эдикта стал Вильгельм Заутрей. Он стоит во главе
мучеников-виклифитов. Он был проповедником в Лондоне. Из-за страха перед
предстоящими ему мучениями при первом заседании он воззвал о помиловании. Его
освободили, и он снова возвратился в Лондон. Однако мало-помалу он опять обрел
силу и мужество и начал вновь проповедовать Евангелие и разоблачать лжеучения,
господствующие в римской церкви. Он был схвачен вновь и осужден на сожжение как
еретик-рецидивист. Торжество лишения святости пресвитерства со всеми деталями
и формальностями совершалось над ним в церкви Святого Павла. Затем Заутрей был
передан государственной власти, и впервые воздух Лондона омрачился копотью этим
нового рода, человекоубиением.
Второй жертвой
этого кровожадного эдикта стал простой рабочий по имени Джон Бадби. Преступление,
в котором он обвинялся, состояло в том, что он отвергал учение о видоизменении
материи при вечери. Он был доставлен из Ворчестера в Лондон, чтобы там
предстать перед заседанием. Великое множество носителей церковного достоинства
прибыло на это прослушивание. Кроме обоих архиепископов из Кантербери и Йорка
здесь присутствовали епископы из Лондона, Винчестера, Оксфорда, Норвича,
Сэйлзбери, Бата, Бангора, из Св. Давида, равно как и канцлер государства
Эдмунд, герцог из Йорка. Арундель приложил много усилий, чтобы убедить Бадби,
что освященный хлеб на самом деле является телом Христа. Ответы обвиняемого
были просты и ясны и свидетельствовали о великом мужестве и непоколебимой
твердости. „Если в действительности, - отвечал он, - каждая просфора после
того, как священник освятит ее на алтаре, является телом Господним, то в
Англии существует не менее двадцати тысяч богов. Я же верую в Единого Всемогущего
Бога." Поскольку Бадби был непреклонен и несговорчив, то его осудили на
сожжение заживо. Случилось же так, что принц Уэльский проезжал мимо позорного
столба, когда зажигали костер. Возможно, он появился здесь преднамеренно, желая
увидеть необычное зрелище и испытать острое ощущение. С изумлением взирал он
на мученика, который стоял у столба спокойно и непреклонно, тогда как его
палачи были заняты огнем. Пламя подходило все ближе и ближе к еретику, вот оно коснулось
его ног, и - „О, победа!" - с его губ сорвался звук. Принц захотел
призвать к милости его судей и приказал погасить костер. Это было исполнено.
„Не желаешь ли ты отказаться от ереси? - спросил он затем. - Не желаешь ли ты
возвратиться в лоно материнской церкви? Если ты пожелаешь, то ежегодно будешь
получать пособие из королевской казны." Но Бадби остался непоколебимым.
Не к человеческой милости взывал он, но предал себя благодати Божьей. В ярости
принц приказал вновь водворить его в пылающий костер, и мученик триумфально
закончил свою жизнь в пламени огня.
Ободренное
благосклонностью короля, духовенство приняло конституцию, известную под
названием конституции Арунделя, в которой, под угрозой строжайших наказаний,
запрещалось читать Библию и книги Виклифа, в которой папа объявлялся
сверхчеловеком, а в действительности Самим Богом. Преследование разгорелось и
разбушевалось теперь по всей Англии. В архиепископском дворце находилась
темница, известная под названием „башня лоллардов," которая быстро
наполнялась последователями Виклифа. Однако и в королевских покоях находился
заключенный и, возможно, намного более несчастный, чем так называемые
заключенные виклифиты в архиепископской темнице. Смерть, предвозвестница суда
всех непримиренных грешников, явилась и похитила Генриха Четвертого с этой
земли в 1413 году. Последние годы жизни короля уже на этой земле были весьма
омрачены тягчайшей болезнью. Отвратительная сыпь обезобразила все его лицо.
Однако как бы ни было временное страдание невыносимо тяжким, что это может
означать по сравнению с вечной погибелью, с изгнанием души от близости
Господней, туда, где червь не умирает и огонь не угасает, где совесть острыми
зубами непрестанно грызет душу и осужденный не имеет покоя ни днем, ни ночью?
Насколько серьезны и торжественны истины о смерти, суде и вечности!
Молодой Генрих,
который как принц был свидетелем сожжения Бадби, теперь под именем Генриха
Пятого взошел на трон. Однако, кажется, тот триумф, который торжественно
праздновала благодать Божья над тем простым, до смерти отважным свидетелем, не
оставил в сердце юноши никакого следа. До своего вступления на трон он был в
высшей степени самонадеян, вел необузданную жизнь и мало заботился о религии и
церкви. Таким образом теплилась надежда, что достигнув трона, он не будет
рабом духовенства. Однако бедные гонимые виклифиты вновь были разочарованы.
Мысли Генриха внезапно полностью изменились; по представлениям того времени он
вдруг превратился в чрезвычайно религиозного человека, и это для священников
явилось знамением того, что они и далее могут с большим усердием проводить
свои преследования. Томас Неттер, монах-кармелит и злейший враг виклифитов, был
духовным отцом короля, и под его влиянием король начал исполнять законы по
искоренению еретиков со всей строгостью.
Люди, охваченные
этим штормом гонения и претерпевшие смерть, могли относиться к любому классу и
сословию общества. Самым значительным среди них по характеру своего положения,
вне сомнения, был сэр Джон Олдкастл, который через свою жену имел место в
парламенте и голос под именем лорда Кобама. Он слыл отважным рыцарем и
одареннейшим военачальником и во время французской войны был удостоен многих
наград. Он познал истину и с того момента всей своей душой, всем пылом своего
сердца обратился к новому, найденному им драгоценному сокровищу. Когда он
уверовал в Слово Божие, то начал с рвением и усердием читать труды Виклифа,
особенно то, что касалось папства. По его инициативе были размножены и
разосланы «по водам» многие книги
реформатора, да и сам он вдохновлял „бедных священников" распространять в
стране эти писания и в то же время - повсеместно проповедовать Евангелие о
кресте Христовом. Пока был жив Генрих Четвертый, Кобам оставался
неприкосновенным, так как король не разрешал духовенству налагать свои руки на
своего старого фаворита. Молодой Генрих не был таким большим ценителем
Кобама, хотя и признавал его как отважного солдата и осмотрительного генерала,
а потому был заинтересован удержать его.
В помыслах
Арунделя, примы Англии, уничтожение ненавистного виклифита было уже давно
решенным делом. Он только поджидал удобного момента, чтобы дать волю своей
разнузданной ненависти. Ему показалось что этот момент наступил сейчас, со
смертью Генриха Четвертого. Кобам был обвинен во многих еретических учениях и в
распространении их, и он был приглашен предстать перед королем, чтобы держать
перед ним отчет по этому поводу. Он охотно последовал этому приказу. „Слушаться
тебя, -сказал он королю, - я всегда готов. Ты есть христианский король,
служитель Божий, носящий меч свой не напрасно, но для наказания делающих злое и
для защиты и поощрения праведников. Тебе после Бога я обязан быть послушным.
Что бы мне во имя Господне ни повелел, я готов исполнить. Папе же я не обязан
ни следовать за ним, ни слушаться его, ибо он есть антихрист великий, сын
погибели, мерзость запустения на святом месте." После этих слов Кобам
хотел изложить королю свое исповедание веры, но тот холодно заявил: „Я не желаю
слушать твое исповедание веры, изложи это пред судьями своими."
Кобам отправился
в свой укрепленный замок Говлинг вблизи Рочестера. Все обращения и анафемы
архиепископа он оставлял без внимания. Наконец, сторонникам папы удалось
склонить короля послать офицера для ареста старого военачальника. Кодам
последовал за посланными королем людьми без малейшего прекословия. Если бы
кто-либо из папских служителей приблизился к нему с таким намерением, то по
военному духу тех дней, вне всякого сомнения и промедления, он разрешил бы этот
вопрос тотчас силою меча. Однако он чувствовал себя обязанным быть послушным
своему королю. Его доставили в Лондон в Тауэр. Духовное заседание суда на этот
раз проводилось в церкви Святого Павла. Ввели арестованного и от него
потребовали, чтобы он признался в своих заблуждениях и отрекся от них. „Мы
должны верить, - крикнул богохульно Арундель, - чему учит нас святая римская
церковь, не опираясь на авторитет Христа." „Я готов, - ответил Кобам, -
верить всему, чему повелевает мне верить Бог, но никогда я не поверю тому, что
папа имеет право учить чему-либо, что противоречит Слову Божьему". Его
опять водворили в Тауэр. Спустя два дня допрос снова возобновился; на этот раз
в монастыре доминиканцев взволнованное скопище, состоящее из священников,
монахов, духовенства и торговцев индульгенциями переполнили монастырский зал и
встретили арестованного потоком ругательства. Старому воину стоило великих
трудов сдерживать свое негодование и оставаться спокойным. Стоя перед судьями,
он в неистовом гневе дал волю словам пророчества, обвиняющим папу и вождей
Церкви. „Ваше богатство, - потрясал он воздух громким голосом, - есть яд для
Церкви". „Что подразумеваешь ты под словом „яд"?" - спросил
Арундель. - „Ваши имения и величие... Вникните в это, все находящееся здесь!
Христос был смиренным и милосердным. Папа же надменный тиран. Рим есть гнездо
антихриста, из этого гнезда вылупляются его птенцы."
Постепенно
приобретя свое спокойствие и уравновешенность, он пал на свои колени, и подняв
руки к небу, выкрикнул: „Я исповедую Тебя, о мой Бог, и признаю, что в молодости
своей я глубоко пал через высокомерие и гнев, через невоздержание и распутство
и тяжко согрешил против Тебя. Я молю Тебя о прощении всех моих
преступлений." Лукавый прима наделялся льстивыми ласковыми словами усмирить
старого рыцаря и склонить его к уступкам, однако все его усилия были тщетны. „Я
не могу верить иначе, - отвечал он, - как я вам уже объявил. Делайте со мной,
что хотите. Никогда никто не проклинал меня, что я преступал заповеди Божьи, а
вот теперь за то, что я не верю вашим басням и лжеучениям, со мной и со многими
мне подобными вы обращаетесь так чудовищно жестоко". Тогда Арундель развернул
свиток и громким голосом начал читать смертный приговор, который слушал народ и
священники стоя с непокрытыми головами. Когда он закончил читать, мужественный
рыцарь сказал: „Прекрасно! Хотя вы можете убить мое тело, но над моим духом вы
не имеете власти. Я полагаюсь на благодать моего Вечного Бога!" Затем он снова
преклонил колени и помолился за своих врагов. Спокойно позволил он возвратить
себя в темницу. Однако прежде, чем наступил день его убиения, ему с помощью
друзей все же удалось убежать из темницы. Разгневанные священники теперь начали
повсеместно распространять слухи о заговоре и всеобщем восстании лоллардов. Сам
король впал в беспокойство и издал новый закон, строже и суровее прежнего, для
подавления бедных последователей Христа. Сорок подозреваемых персон были
тотчас схвачены и после краткого допроса уничтожены. Поскольку правительство
опасалось, что Кобам может возглавить восстание, то была обнародована награда
в тысячу марок за его поимку. Очевидно, не было никакого убедительного основания
для тех будоражащих слухов. Примерно три года скрывался Кобам в Ульсе, избегая
всех ловушек своих врагов. Однако в декабре 1417 года он снова попал в их руки.
На этот раз дело с ним было решено.
Кобам был
доставлен в Лондон и приговорен к ужасной смерти. Связанного веревкой тащили
знатного благородного человека в Св. Гиллес, чтобы предать его там мученической
смерти. Связанный цепями, он был изжариваем на медленном огне. Многие особы
высшего ранга стали свидетелями этого ужасного зрелища. Прежде, чем началась
пытка, Кобам пал на колени и молился за своих врагов. Затем он обратился к
собравшемуся народу и наставлял их пребывать в учениях и заповедях, которые
дает им Бог в Своем Слове и удаляться от лжеучителей, жизнь и все хождение
которых находятся в прямом противоречии со Христом и с Его примером. Когда же
ему предложили исповедоваться перед смертью священнику, то он отослал его от
себя словами: „Единому Богу, Сущему и ныне и вовеки веков, исповедую я свои
грехи и умоляю Его о прощении за них". Многие из присутствующих проливали
слезы и молились с ним за него. Напрасно священники уверяли народ, что Кобам
умирает, как еретик и враг Божий. Народ верил ему более, чем священникам.
„Славьте Бога!" - были последние слова едва слышимые из уст ужасно
страдающего мученика. Смерть положила конец его мукам, и благословенный дух
триумфально покинул обезображенное тело, чтобы объединиться в лучезарных
небесах со всеми умершими во Христе Иисусе, со многими мучениками ожидать
торжественного дивного мгновения, когда Христос явится во славе, чтобы ввести
Своих в новом нетленном теле в Небесный Отчий дом.
В это время
темницы Лондона кишели виклифитами, которые беззащитно были преданы на
растерзание жаждущим мести их злейшим врагам. „Как государственные преступники,
они должны быть повешены, как богохульники, преданы огню," - таков был
крик священства Рима. Избежавшие темницы и смерти были вынуждены проводить
свои собрания втайне. Однако Бог даже этот видимый триумф врагов использовал для
того, чтобы ослабить власть и влияние папства на нравы и умы людей и проложить
путь для реформаторства в следующем столетии. Праведность, терпение и
непоколебимая твердость невинных свидетелей Иисуса многие тысячи ввергли в
тихое изумление, а чудовищная ярость преследования и ненасытная жажда крови
священников вызвали во многих сердцах недовольство и серьезное сомнение в
правоте Рима.
Генрих Хикелей,
взошедший на трон епископа вслед за Арунделем в Кантербери, не только пошел по
стопам своего предшественника, но намного превзошел его в усердии истребления
лоллардов. Мильнер называет его „головней своего столетия". Арундель сам
был сражен Божьим приговором. Вскоре после объявления смертного приговора над
Кобамом он заболел неизлечимой болезнью гортани, которая за кратчайшее время
водворила его в страну мертвых. Сейчас мы оставим Англию, чтобы проследить
следы Духа Божьего, Который властно и мощно действовал так же и в других
странах, зримо приближая благословенную Реформацию шестнадцатого столетия.
Воистину отрадно
отметить, как благословенные истины Евангелия, несмотря на костры инквизиции и
столбы пыток, пускали глубокие корни в тысячах и сотнях тысяч сердец и
распространились почти по всем европейским странам. В 1416 году, то есть за год
до мученической смерти Кобама и спустя тридцать девять лет после перевода Библии
Виклифом, епископ из Лоди на соборе в Констанце объявил, что ересь через
Виклифа и Иоанна Гуса завоевала себе ревностных сторонников во всей
Европе, включая Англию, Францию, Италию, Венгрию, Россию, Литву, Польшу,
Германию и всю Богемию. Таким образом самый злейший враг непроизвольно и
неосознанно стал свидетелем влияния и неискоренимости живительной силы доброго
семени Слова Божьего.
Однако прежде,
чем мы приступим к рассмотрению жизни и деятельности известных сильных
свидетелей истины Божьей в Богемии, нам необходимо вкратце затронуть не раз
упомянутую нами тему папской схизмы.
К началу
пятнадцатого столетия у римско-католической церкви имелось две главы, два
соперничающих папы: один - Бенедикт Тринадцатый в Авиньоне, другой - Грегор
Двенадцатый в Риме. Оба претендовали быть наместниками Христа на земле, и
обвиняли друг друга перед всем миром в лицемерии, в клятвопреступничестве и
лжесвидетельстве, и в постыднейших намерениях. Поведение этих седовласых вождей
церкви было настолько отвратительным, а оба к тому времени были старше
семидесяти лет, что вся Европа взирала на это со стыдом и негодованием. Что
можно было бы предпринять, чтобы залечить глубокую рану разрыва церкви? Короли
и кардиналы начали лукавством, хитростью и силой действовать на обоих пап,
чтобы побудить обоих выступить
с притязаниями своих прав, чтобы на этом основании стал возможен выбор одного
главы. Оба клятвенно заверили, что уступят свое место, если интересы церкви
потребуют этого. Однако едва они выговорили это обещание, как тотчас оба нашли
оговорку, чтобы ввести в заблуждение своих кардиналов и нарушить клятву. Когда
же стало очевидно, что обоим из них невозможно доверять, что оба они далеки от
справедливости, чести и совести, кардиналы Бенедикта и Грегора объединились и
собрались в Ливорно, чтобы какими-либо мероприятиями устранить такой раскол.
Они пришли к заключению, что в подобных обстоятельствах имеют недвусмысленное
право созвать собор всех церквей, который решил бы спор между претендентами на
престол св. Петра и восстановил бы таким образом единство церкви.
Пиза, укрепленный
город в средней Италии, была избрана для проведения собора как подходящее для
этого место. Это было совершенно новым делом в христианстве. Примерно дюжина
кардиналов без утверждения пап, без совета с королем созвали знаменитый
церковный собор в Пизе. У пап, таким образом, потребовали держать ответ перед
новым судебным заседанием, что было посягательством на их высшее право. Но к
этому времени они потеряли свой авторитет между людьми настолько, что все
поддержали мероприятие кардиналов.
Собор состоялся
25 марта 1409 года. Собрание было одним из самых многочисленных и
великолепных, какое только может нам дать история христианства, чтобы наш
читатель хотя бы приблизительно мог представить картину этого вселенского
собора; так как римский католицизм был религией всей Европы, приведем несколько
подробностей. Присутствовало двадцать два кардинала, четыре латинских
патриарха, двенадцать архиепископов, четырнадцать заместителей архиепископов,
восемьдесят епископов и сто два заместителя, восемьдесят семь аббатов и двести
заместителей, множество приоров и орденских генералов, великий наставник из
Родоса с шестнадцатью комтурами, генерал-приор, рыцарь святого гроба,
представитель ордена немецких рыцарей, депутации из университетов Оксфорда,
Кембриджа, Парижа, Флоренции, Кракова, Вены, Праги и многих других городов,
более чем триста докторов теологии, посланники короля Англии, Франции,
Португалии, Богемии, Сицилии и Польши, герцоги Бургундии, Барабанта и другие.
Целую неделю все дороги и водные пути были переполнены торжественными
помпезными передвижениями со всех сторон в Пизу носителями этих почетных
званий. Некоторые из них предприняли свой поход в сопровождении двухсот, а то
и более рыцарей.
Собрание
продолжалось с марта месяца до августа. По многим вопросам оба соперничающих
папы были осуждены. Приговор был произнесен 5 июня. По нему оба папы были
объявлены еретическими клятвопреступниками, жестоковыйными и неспособными
исполнять безграничное владычество папского престола, недостойными ни малейших
почестей. Престол Петра был объявлен свободным. Затем приступили к избранию
нового папы. Это дело было сложнее, нежели осудить обоих престарелых пап. Где
было найти человека, который обладал бы способностью восстановить
благоговейное почтение людей к высшему священнику Бога? Двадцать четыре
кардинала уединились на десять дней, чтобы определить выбор. Они остановили
свой выбор на Петре с острова Крит, кардинале из Милана. Этот человек
семидесяти лет согласился с выбором и принял посвящение на престол Петра под
именем папы Александра Пятого. Однако оба папы из Авиньона и Рима не признали
решение собора и беспечно продолжали исполнять свои функции, как законные папы.
Бенедикт как и прежде, метал в адрес собора, и в адрес своего соперника,
проклятия и анафемы, Грегор поступал точно так же, заключив союз с Ладиславом,
честолюбивым королем Неаполя. Александр же, который еще не принял папство и не
взошел на престол Петра, со своей стороны заключил под проклятие Бенедикта,
Грегора и Ладислава. Ладислав между тем завладел землями, которые принадлежали
римскому престолу.
Теперь со всех
сторон поднялся громкий ропот за то, что собор вместо устранения разрыва
приложил еще и третьего папу, увеличив скандал еще более. Где было сейчас
прославленное единство католической церкви? - вправе мы спросить. Через какого
папу продолжалась преемственность св. Петра? Все три папы швыряли друг в друга
анафемы и проклятия. Александр Пятый прожил всего около года. На его место
заступил Иоанн Двадцать Третий, по словам Мосхайма, человек без определенных
принципов и без страха Божьего. Трудности были тяжелее прежнего; папское
владычество, разделившееся в самом себе, не могло уже дальше устоять, оно
стояло на пороге своего полнейшего падения. Некоторые советовали, чтобы
европейские власти объединились и стерли с лица земли имя и господство пап или
же по крайней мере значительно ограничили его власть. Было очевидно, что папы
не пойдут на личные жертвы ради установления церковного мира. Если бы Церковь
полностью была предоставлена самой себе, то Ладислав. возможно овладел бы всем
Римом и его окрестностями; престол Петра остался бы только номинальным троном.
Однако владыки мира не были еще готовы поднять свою руку на такое, как тогда
считалось, кощунственное предприятие или же дозволить это кому-либо из
отдельных властей. Время Виктора Иммануила еще не пришло.
Сигизмунд,
немецкий король, проявлял больше интереса о благосостоянии Церкви, чем
надменные честолюбивые папы. В согласии с королем Франции и другими правителями
он принудил папу Иоанна Двадцать Третьего вновь собрать всеобщий вселенский
собор церквей, чтобы таким образом положить конец пагубному противоборству.
Констанца, королевский
город на немецкой стороне Альп, должен был принять такое большое собрание за
своими стенами. Он казался наиболее подходящим для такой цели, поскольку был
свободно доступен со всех сторон и туда было легко доставлять продовольствие
для такого множества людей. Приток людей всяких сословий был настолько велик,
что одних лошадей, прибывших в Констанцу, насчитывалось тридцать тысяч. Кроме
носителей церковных достоинств в город прибыло более ста князей, сто графов,
двести баронов, двадцать семь рыцарей, сопровождающих папу. Турниры,
празднества и удовольствия всякого рода
сменяли друг друга, чтобы создавать собравшимся отдых от их духовных занятий.
Пятьсот певцов находились в готовности устроить приятное время провождение для
священников и знатных господ, развлекая их. Все эти вожди церкви и мирские
вожди собрались, чтобы совещаться о смертельной ране антихриста, но каковы же
факты, которые сохранила для нас история? В течение трех с половиной лет,
начиная с 5 ноября 1414 года, те разнузданные толпы переполняли старый
почтенный город Констанцу бесстыднейшими мерзостями. Описать все, что выявилось
на свет в то время, мы не имеем возможности. Сердце содрогается от хулы и
безбожия, позорнейшего лицемерия так называемых святых отцов, даже если не
считать гнуснейшего убийства, которое они совершили над двумя мужественным
свидетелями Божьими: над Гусом и Иеронимом.
Цель этого
огромного собора была двоякой: во-первых, положить конец схизме, которая уже
несколько лет разделяла Церковь надвое, а теперь уже - на три лагеря, во-вторых,
искоренить ересь, насажденную Виклифом и Гусом. Первое задание было разрешено
довольно удовлетворительно. После того, как было постановлено, что папа должен
быть покорен собору, подвластен его приговору, Иоанн Двадцать Третий из-за
своей развратной и безнравственной жизни, а также за клятвопреступничество,
был низложен со своего поста. Та же участь постигла и Бенедикта, и Грегора. На
их место был избран Отто ди Колонна, который заступил на эту должность под
именем Мартин Пятый.
Возмутительное
учение Виклифа, которое Ян Гус и его последователи распространяли по городам и
весям Богемии, - да и в самом Пражском университете распространяли - вот на
что обратилось теперь внимание собора.
Женитьба Ричарда
Второго из Англии на Анне из Богемии связала эти страны более тесными узами
как раз в то время, когда учение Виклифа начало распространятся с чрезвычайной
скоростью. Богемские ученые сидели у ног смелого профессора Оксфорда,
английские студенты пришли в Прагу, чтобы продолжить там свое обучение. Таким способом сочинения Виклифа в большом числе проложили себе
дорогу в Германию. Некоторые были переведены на латинский, другие - на
богемский языки и через своих поклонников, удивленных и восхищенных,
распространяемы далее. Королева Анна, праведное житие которой было основано на
исследовании писаний проповедников и составителей истории, уже до своего
замужества была охвачена реформаторским движением в Богемии. Она принесла переводы
Евангелия на немецком, латинском и богемском языках в Англию. Это было тогда
неизмеримой драгоценностью для праведной, любящей истину, Анны. В то же время
это показывает нам, хотя и косвенно, как прогрессировало это учение в Германии
уже в то время. После смерти Анны некоторые особы, составлявшие ее свиту, вернулись
назад на родину и захватили с собой драгоценные книги Виклифа. Они теперь
усердно стали изучаться членами Пражского университета, содержание их было
проверено и профессора превратили их в предмет лекций.
Самым выдающимся
среди этих докторов был Ян Гус или Иоанн из Гуссинеца, деревушки
на границе с Баварией. Он родился в 1369 году, так что ему должно было быть
где-то пятнадцать лет, когда умер его учитель, достопочтенный Виклиф. Весьма
интересно бросить свой взгляд на прошедшее и исследовать пути нашего Бога в
Его заботе по сохранению и распространению истины. Кто мог бы тогда подумать,
что Он усмотрит в захолустной деревушке Богемии благословеннейшего свидетеля,
воспитает и вооружит того, кто высоко вознесет в своих руках факел истины,
который после его мученической смерти будет переходить из рук в руки, просвещая
мрак и продвигая вперед дело Божье?!
Гус рано проявил
себя через необычную остроту суждений, через скромность, но в то же время
твердость поведения, беспорочную строгость своего целомудренного жития. Он был
высокого роста, худощавый, дружелюбный и доступный всем. Его лицо почти всегда
носило выражение серьезности и вдумчивости. Он был послан в Прагу из-за своей
необычайной одаренности, чтобы его могли подготовить в университете для
служения в поместной церкви. Там он вскоре
вызвал справедливое внимание, был удостоен церковных и академических должностей
и был назначен царицей Софией ее духовным отцом. Его так же вознесли до
проповедника в капелле университета, в так называемой вифлеемской капелле. Как
таковой, он, смелый и пламенный оратор, имел отличные возможности возвещать
народу неповрежденное Слово Божие на родном языке. И он делал это, поскольку
был настоящим христианином и истинным свидетелем Господним, хотя вначале,
подобно всем реформаторам, он больше выступал против кричащих преступлений
католической церкви, нежели возвещал чистые истины Божьи своим слушателям. Это
было присуще во все периоды нарастания Реформации и зачастую являлось причиной
многих ожесточенных сцен и достойных сожаления эксцессов. Если бы под
путеводительством Божьим и Его благодатью народу прежде всего возвещали истину
таковой, как она есть во Христе Иисусе без разбрасывания направо и налево с
выводами относительно того, кто как заблуждается, то цель была бы достигнута
не подвергая души тяжким преследованиям со стороны духовенства, не воспламеняя
священников на инквизицию. Бог мудрее всякого человека, и если мы позволяем Ему
руководить нами посредством Его Слова, то мы лучше всего приведем невежд к
тому, что они возлюбят истину и будут послушно следовать по узкому пути, а это
намного лучше того, чтобы возбуждать в их сердцах ненависть к заблуждениям,
что не может иметь доброго конца. „Рабу же Господа не должно ссориться, но быть
приветливым ко всем, учительным, незлобивым, с кротостью наставлять
противников, не даст ли им Бог покаяния к познанию истины, чтобы они освободились
от сети дьявола, который уловил их в свою волю" (2 Тим. 2,24-26).
Хотя Гус был
добрым человеком, верным христианином, но все же не взял на свое духовное
вооружение это наставление апостола. В начале он был втянут в академический
спор о правах студентов. Затем его противоборство вспыхнуло против Грегора
Двенадцатого, вызвав сильное недовольство архиепископа Богемии, которой стоял
на стороне папы. Гусу было запрещено учить дальше, но поскольку он был
фаворитом при дворе и пользовался большой популярностью в народе, то этот
запрет остался бессильным. Совершенно спокойно он продолжал свои лекции на
богемском языке. Однако уже после немногих месяцев наступили такие
обстоятельства, которые в новой силе разожгли огонь религиозной вражды.
Тотчас, когда
Иоанн Двадцать Третий вступил на свой высокий пост, он приступил к проповеди
крестового похода против Ладислава, короля Неаполя, агитируя принять участие в
этом походе, обещая обычные в таких предприятиях индульгенции. Продавцы
индульгенций, когда они появились на улицах Праги, предлагая народу свой товар,
были оскорбляемы, к ним применялось насилие. В дело вступило начальство, трое
из зачинщиков беспорядков были арестованы и тайно убиты. Однако кровь, которая
вытекла из темницы на улицу, выдала печальную участь арестованных. При
раскрытии этого факта волнение небывалого размаха охватило всех жителей города.
Женщины мочили свои карманные платки в эту кровь, чтобы сохранить это, как
драгоценные реликвии; дом совета был осажден возбужденной толпой, которая
штурмом ворвалась в него, и обезглавленные трупы убитых торжественной
процессией с пением духовных псалмов переносились из церкви в церковь. Наконец
их похоронили в вифлеемской капелле с возжиганием всяких благовонных курений,
как это обычно происходило на могилах мучеников. Трое убитых затем были
воспеваемы как святые мученики в песнях.
Ян Гус хорошо
знал, что ему в первую очередь припишут вину за этот мятеж, сочтут главным
зачинщиком беспорядков, и разумно удалился из городка на некоторое время.
Ватикан потребовал, чтобы он явился на суд, но безуспешно. Тогда разгневанный
папа произнес на него анафему и наложил на город Прагу интердикт. Не обращая ни
малейшего внимания на это церковное наказание, Гус продолжал проповедовать по
всей стране и разоблачить вред господствующей церкви. Народ, возбужденный
случившимся, впал в негодование против духовенства. Почти все королевство стояло на стороне Гуса, по крайней мере, стало относиться с
нескрываемой антипатией к римскому священству.
Еще не улеглись
вздымающиеся волны мятежа, когда открылся собор в Констанце. Король Сигизмунд,
через усилия которого в основном и стал возможен этот собор, приказал своему
брату королю Венцеславу, послать Гуса в Констанцу, обещав ему полную безопасность.
Сопроводительное письмо в настойчивых выражениях было кратко, все подчиненные
короля были инструктированы, как обеспечить полную безопасность знаменитого
доктора в доставке туда и обратно. Гус охотно подчинился требованию короля в
большей степени потому, что давно уже имел желание получить такую возможность,
чтобы выступить перед таким большим церковным собором с защитой своего учения.
Он прибыл в Констанцу раньше, чем король, и тотчас был вызван предстать перед
папой Иоанном Двадцать Третьим, чтобы дать отчет за свое непристойное
поведение. Против него был выдвинут длинный ряд обвинений, и когда он отказался
отречься от своих слов, то его, несмотря на сопроводительное письмо короля,
при обвинении в ереси, бросили в темницу. Чтобы оправдать такое явное вероломство
и обман доверия, а также умилостивить Сигизмунда, собравшиеся священники издали
постановление с содержанием такого рода, что никто не обязан сохранять
верность перед еретиком.
Когда сообщение
о таком позорном деле достигло Богемии, всеобщее недовольство выразилось в
громком ропоте и обвинении короля Сигизмунда. Тот получил весть о заключении в
темницу почетного учителя вначале с резким негодованием и угрозами разнести
темницу военной силой. Однако по его прибытии в Констанцу предательские священники
предъявили ему такое множество доказательств из канонических прав, по которым
мирская власть не полномочна защищать еретика, и полностью сняли с него вину,
что Сигизмунд почувствовал склонность предоставить полную свободу врагам
реформатора. Во мраке жалкой темницы, лишенный доступа свежего воздуха и
движений, измученный постоянными
посещениями монахов и священников, желающих добиться от него отречения от
своей веры, Гус тяжело заболел. Обманутый король абсолютно не заботился о нем.
Вероломное поведение Сигизмунда при таких обстоятельствах осуждено почти всеми
составителями истории единодушно; они обвиняют его в попрании правды, чести,
человечности, в том, что он предал Гуса на произвол священников. Измена ничем
не может быть оправдана; она кажется вдвойне преступнее, когда король предает
своего беззащитного подчиненного. Да, еще при жизни его настигло возмездие;
некоторые бедствия обрушились на него в последующие годы его правления, через
которые Сигизмунд неоднократно с горечью вспоминал свое вероломное поведение по
отношению к Гусу. Однако, как бы велика ни была вина короля, злодейское
святотатство папы и священников было несоизмеримо больше.
Спор между
Иоанном Двадцать Третьим и его обоими соперниками-папами на некоторое время
отодвинули дело Гуса. Над головой Иоанна собирались мрачные тучи. Уже на первом
заседании было сделано предложение и принято, что все трое пап должны быть
смещены со своих постов, прежде чем приступить к избранию действительного главы
церкви. Иоанн, единственный из троих пап, присутствовавший на соборе, обещал,
что ради мира церкви он готов покориться решению собора и назавтра открыто
зачитать свое отречение от престола. Однако что значили обещания и клятвы, что
значили честь и совесть для такого человека, как Иоанн? При содействии
некоторых друзей, переодетый в одежду всадника, он бежал из Констанцы, чтобы
своим отсутствием сорвать собрание и сделать невозможным окончательное решение.
Когда кесарь узнал о вероломстве, он впал в гнев; Иоанна догнали, схватили в
Фрайбурге и доставили в Констанцу арестованным. Вынужденно слагал он теперь с
себя регалии своей духовной власти, папскую печать и кольцо рыболова. Епископ
из Сэйлзбери Роберт Галлам в порыве справедливого гнева объявил, что папа,
запятнанный настолько всякого рода преступлениями, как Иоанн, заслуживает быть
заживо сожженным на костре. Он был посажен в тот же замок Готлойбена, где
томился уже несколько
месяцев под строгим арестом Ян Гус. Здесь провел и Иоанн около четырех лет до
завершения собора. После того, как он покорно пал к ногам господствующего
папы, он был снова выпущен на свободу и вознесен до достоинства кардинала. С
беспорочным и досточтимым реформатором, однако, обращались не с такой
снисходительностью, в чем мы вскоре убедимся.
При первом
действии против Гуса архиепископ из Праги распорядился о поисках переводов книг
Виклифа. Собрали около двухсот книг, некоторые из них были роскошно
переплетены, украшены драгоценными орнаментами. Они были публично сожжены на
площади Праги. Тогда начали усердно искать доказательства соответствия учений
богемского реформатора с учением Виклифа. Собор проклял учение Виклифа как
еретическое и тут же постановил выкопать останки знаменитого англичанина и
сжечь. Гуса же обвинили в распространении „проказы вальденсов".
Собор решительно
был настроен любой ценой обезвредить Гуса, однако желали избежать сенсации,
которую может произвести открытое слушание дела. Различные цитаты из его
трудов, которые выписывали его заклятые враги, были признаны достаточными для
произнесения приговора, не вдаваясь в дальнейшие разбирательства. Между тем, в
своей одиночной камере он был подвергаем натискам, нередко с применением
насилий и истязаний.с требованиями отречься от своих заблуждений. Гус протестовал
против таких тайных инквизиторских приемов и требовал возможности предстать
перед всем собором, чтобы открыто защитить свое дело. Его верный друг Ян из
Хлума со многими знатными людьми из Богемии предстал перед королем и просил
его взять это дело в свои руки. Их просьба нашла благосклонный ответ: было
назначено открытое разбирательство, таким образом расстроив планы коварных
вероломных священников.
5 июня 1415 года
Гус в цепях предстал перед великим сенатором христианства. Были прочитаны
возбужденные против него обвинения. Однако когда он намеревался защищать свои
взгляды на авторитете Слова Божьего и свидетельстве отцов церкви, его голос
вдруг потонул в гуле громких и диких выкриков. Беспокойство настолько
возросло, что собрание пришло к выводу, что необходимо отложить слушание на
несколько дней. Оно возобновилось два дня спустя. На нем присутствовал сам
Сигизмунд, чтобы поддержать порядок.
Обвинители Гуса
и на этот раз были весьма многочисленны, но сейчас вели себя более спокойно.
За исключением двух или трех благородных людей из Богемии, верных Гусу,
реформатор стоял один. Долгое лишение свободы и приобретенная в темнице болезнь
ослабили его тело, но покорить его дух они были бессильны. С полным достоинством
и спокойной решимостью он отвечал на нападки своих противников: „Я ни от одного
своего слова не отрекусь, прежде чем вы не докажете мне, что оно находится в
противоречии со Словом Божьим". Это повторял он многократно. Когда его
стали обвинять в том, что он распространяет учение Виклифа, он подтвердил это
тем, что заявил: „Виклиф был истинным верующим, его душа сейчас на небе, и для
своей души я не пожелаю большей гарантии истинности, чем та, которой владеет
Виклиф." Это искреннее правдивое исповедание вызвало громкий презрительный
хохот досточтимых отцов. После этого еще несколько часов длился ожесточенный
спор, а затем Гуса отвели в его камеру, тогда как собрание разбрелось полной
мерой вкушать удовольствия, которые были в их распоряжении.
На следующий
день Гус в третий раз стоял перед собором. Ему прочитали тридцать девять
пунктов заблуждений, которые содержались в его сочинениях, проповедях и личных
беседах. Подобно большинству реформаторов, Гус особенно подчеркивал в своем
учении спасение через благодать без дел закона. Он утверждал, что никто, в
какую бы должность он ни облачался, будь то папа или кардинал, не может стать
членом Церкви Христовой, если он будет вести нечестивую жизнь. „Истинная вера в
Слово Божие, - говорил он, - есть основание для всякого благочестия".
Относительно этого пункта он
обратился к высокочтимому Августину и утверждал, что „только владеющий
благочестием апостола может получить право быть преемником апостола, будь то
папа или прелат. Папа, ведущий жизнь нечестиво, поступающий не так, как
поступал Петр, не есть наместник Христа, но предтеча антихриста". Цитата,
которую Гус привел из высказываний святого Бернарда, дала его словам особенный
вес: „Раб сребролюбия не есть преемник Петра, но Иуда Искариот". Собор
впал в великое смущение, так как ни один духовный служитель не мог отважиться
отрицать высказывания известных отцов.
Обвинение в
основном состояло из двух пунктов. Гус обвинялся в том, что ставил под вопрос
учение римской церкви о спасении по добрым делам, и беспощадно отрицал всю
папскую систему. Однако его осуждение, главным образом, было следствием его
смелого утверждения, что перед очами Бога не имеет веса ни достоинство короля,
ни достоинство папы, если носители этих достоинств живут в смертных грехах.
Когда кардинал Кембрийский в присутствии короля упрекнул его в безбожии такого
утверждения, Гус еще определеннее ответил: „Король, живущий в смертных грехах,
не король перед Богом." Эти смелые слова должны были запечатлеть его
участь." „Никогда, - выкрикнул разъяренный Сигизмунд, - не было на земле
более опасного еретика!" „Что? - кричал кардинал Кембрийский. -Тебе
недостаточно того, что ты унижаешь духовную власть? Ты хочешь еще и короля
свергнуть с его престола?" „Ни один человек, - заявил другой кардинал, -
не может быть действительным королем, папой или прелатом, если он не будет
истинным христианином". „Зачем же вы тогда, -возвысил голос бесстрашный
свидетель, - лишили папского достоинства Иоанна Двадцать Третьего?" „Из-за
его явных преступлений," - ответил король. Гус стал виновным в новой
непростительной ошибке: он отважился коснуться лично своих противников, приведя
их в великое замешательство.
Мы не станем
далее прослеживать ход судопроизводства. Все обрушились в величайшем
ожесточении на Гуса с требованием, чтобы он отказался от своих заблуждений,
признал справедливыми предъявляемые ему обвинения, отрекся от всех своих
превратных мнений и безоговорочно подчинился решению собора. Однако ни
обещания, ни угрозы не произвели на него ни малейшего впечатления. „Отречься?
- ответил он. - Это значит отказаться от какого-либо заблуждения, в котором до
сих пор пребывал, и оставить его. Что касается мнений и учений, которые вы
объявляете неверными, я не могу их оставить. Однако если вы мне предъявите
суждения и учения, которые я исповедую и признаю, то я тотчас готов оставить
это и глубоко раскаяться в них, как только вы мне предъявите нечто лучшее и
более истинное, если собор научит меня более достойному понятию истины." В
этих словах звучала подлинная справедливость и решительность, но собравшиеся
отцы хорошо знали, что они тотчас будут положены на лопатки, если решаться
вступить в честный диспут с реформатором, а потому их ответ гласил: „Назначение
собора не в том, чтобы разводить диспуты, но в том, чтобы принимать решения и
требовать безоговорочного послушания обвиняемого. Если же тот станет
упорствовать, привести в исполнение назначенное наказание." Здесь от него
громким голосом потребовали либо отречься совершенно, либо принять смерть
еретика на костре. Кесарь, совесть которого несколько могла его беспокоить
из-за его предательского поведения по отношению к Гусу, пожелал лично
побеседовать с реформатором; одареннейшие и остроумные доктора философии и
теологии всяческими путями стремились склонить его к сговорчивости, но Гус
решительно и твердо отвечал, что он ни от одного слова своего учения не
отречется прежде, нежели ему докажут неверность Слова Божьего. Когда все усилия
оказались напрасными, его снова отвели в темницу. Его верный друг, рыцарь Ян из
Хлума, истинный Онисифор, последовал за ним в темницу, чтобы утешить его
словами искреннего сердечного сочувствия. „Что за ободрение для меня, -
выразился Гус однажды, - что этот истинно благородный человек не посчитал ниже
своего достоинства протянуть свою руку бедному, окованному в цепи еретику,
которого, кажется, весь мир забыл."
Как только
арестованного увели, кесарь поднялся со словами: „Вы слышали, какие обвинения
выдвинуты против Гуса. Некоторые из них он сам признал верными, другие доказаны
достойными всякого доверия свидетелями. По моему мнению, он заслуживает смерти
за любое из них. Если он не отречется от всех своих лжеучений, то должен быть
сожжен... Зло должно быть искоренено окончательно. Если кто-либо из его
последователей находится в Констанце, то мы должны применить к ним такую же
чрезвычайную строгость, прежде всего против его ученика Иеронима из
Праги." Когда Гусу сообщили об этом кесоревском приговоре, он просто
ответил: „Я был предупрежден не доверяться его сопроводительному письму, я впал
в прискорбное заблуждение, он осудил меня прежде даже моих врагов."
После этого
допроса Гус содержался в темнице еще почти месяц. В течение этого времени его
посещали особы высшего ранга и положения, чтобы склонить его к отречению, пока
еще не поздно. Они надеялись, что эти беспрерывные мучения, связанные с
постоянным ухудшением его здоровья, наконец сломят его упорство. Однако нет.
Тот, Кто удостоил и укрепил его перед всеми врагами твердо и бесстрашно
свидетельствовать о Христе, дал ему сил в избытке противостоять этим нападениям
сатаны. Тщетно соревновались в искусстве уговоров его друзья и враги, тщетно
изрекали они просьбы и угрозы: Гус оставался тверд, как скала. „Если бы я, -
повторял он многократно, - отрекся от заблуждений, которые мне ложно приписывают,
то я стал бы виновным в ложном показании и клятвопреступничестве." Он
считал свою участь уже решенной, хотя в течение последней недели заключения
постоянно объявлял о своей готовности отказаться от любого учения, если ему
докажут по Слову Божьему, что оно ложно.
Вечером,
накануне рокового дня сожжения, он имел последнее посещение своего верного
друга Яна из Хлума, чье имя заслуживает быть названным со всеми почестями. „Мой
любимый учитель, - начал этот благородный рыцарь, - я не ученый, а потому
совершенно не способен что либо советовать такому просвещенному человеку, как
вы. Тем не менее, я настоятельно прошу, если Вам в самом деле известно что-либо
из заблуждений, в которых Вас открыто обвиняют, то не надо стесняться отречься
от этого. Если же Вы уверены в своей невиновности, то я далек от того, чтобы
советовать Вам поступить хоть единым словом против Вашей совести, тогда я
охотнее посоветовал бы Вам претерпеть любые формы пыток, чем отречься от того,
что Вы почитаете за истину!" Гус был глубоко тронут этим мудрым, полным
любви советом своего вернейшего друга и со слезами ответил: „Бог есть мой
Свидетель, что я и ранее был и сейчас готов отречься под присягой и от всего
сердца тотчас, как только мне докажут на основании Слова Божьего какое-либо
мое заблуждение."
Все историки
единогласно сходятся во мнении, что в поведении страдающего реформатора не было
ни следа гордости или упрямства. Он был тверд, но кроток, ждал смерти и
подготавливался к ней, но не строил планов избежать ее. „Я призываю Иисуса Христа,
- таковы были некоторые из последних его слов, - Его, Всемогущего и
Всеправедного Судию, Ему вверяю я свое дело; Он будет судить каждого человека
не по лживым свидетелям и заблуждающемуся собору, но по истине воздаст каждому
по заслугам."
Утром 6 июля
1415 года состоялось собрание в кафедральном соборе. Гус как еретик должен был
оставаться в зале, пока совершалась торжественная месса. Епископ из Лоди держал
затем проповедь по словам: „Чтобы упразднено было тело греховное" (Рим.
6,6). Сейчас трудно установить, то ли по невежеству епископа, то ли по злому
умыслу Слово Божие извращалось соответственно цели собора. В его проповеди
ничего иного не содержалось, кроме ожесточеннейших нападок на ереси и
заблуждения, особенно против Гуса, которого выставляли таким гнусным еретиком,
как Арий, худшим, чем Савелий, лжеучителем. Свою проповедь он закончил
льстивейшим восхвалением присутствующего кесаря. „Твоей славной обязанностью,
- сказал он между прочим ему, - является наказывать еретиков и раскольников, и
прежде всего этого закоренелого еретика," -при этом он указал на Гуса,
который, находясь на возвышенном месте, стоял на коленях и исступленно
молился. Было прочитано тридцать параграфов обвинения. Гус несколько раз хотел
говорить, но ему не разрешили. Наконец был объявлен приговор, который,
примерно, гласил: „Поскольку Ян Гус на протяжении многих лет подряд совращал
народ распространением учений, которые явно еретические и как таковые прокляты
церковью, особенно учения Джона Виклифа, и через это вызвал явное возмущение,
поскольку он упрямо попирает власть церкви и церковное наказание и с
пренебрежением к законному судейству церкви призывает Иисуса Христа как высшего
Судию, и поскольку это призывание является оскорбительным, возмутительным издевательством
над духовным авторитетом, поскольку он и далее до последнего собора почитает
это за истину, то постановляется лишить его, как упрямого неисправимого
еретика, святых достоинств, объявить его недостойным их." При прочтении
этого отрывка Гус начал громко молиться за своих врагов, что у большинства
участников собора вызвало издевательский смех. Однако не взирая на это, он
поднял свои руки к небу и воскликнул: „Взгляни, милосердный Господь, как этот
собор объявляет лжеучением то, чему Ты учил и что исполнял, когда Ты, поносимый
Твоими врагами предал Свое дело Богу и Отцу, тем самым оставил нам пример,
чтобы мы, когда будем поносимы и гонимы, могли найти себе убежище в Божьем
приговоре." Вновь он торжественно объявил, что не знает за собой никакой
ереси и что не может отречься от учения, согласно Слову Божьему, что бы они ни
говорили. Затем пронзительно взглянув в сторону кесаря Сигизмунда, он добавил: „Я
прибыл на этот собор в доверии к сопроводительному письму кесаря."
Густо покраснев от этого неожиданного напоминания о его вероломстве, Сигизмунд
опустил глаза.
Архиепископ из
Милана при содействии шести других епископов совершил траурную церемонию
лишения святости. Гус был облечен в священнические одеяния и с чашей вечери в руке подведен к главному алтарю, будто бы он
намеревался служить мессу. Мученик дозволил совершить над собою все спокойно,
только заметил, что и его „Спасителя, так же в насмешку одели в царские
одежды." Подойдя к главному алтарю, епископы приступили к совершению
лишения святости: отняли у Гуса чашу вечери, сняли с него одну за другой
священнические одежды; чтобы нарушить тонзуру, остригли с головы одну часть
волос; затем надели на него бумажную корону, на которой были нарисованы бесы и
было написано „архиеретик". Затем прелаты торжественно предали его душу
на вечные мучения. Когда от него отняли чашу со словами: „Проклятый Иуда,
поскольку ты отверг совет мира и съединился с предателем Господним Иудой, то мы
отнимем от тебя эту святую чашу, в которой находится кровь Иисуса Христа."
Гус громким голосом ответил: „Я уповаю на милосердие Божье, что сегодня же
буду пить из Его чаши в Его Царстве". „Мы предаем твою душу преисподним
дьяволам", - кричали епископы. „Я же, - отвечал Гус, - передаю свой дух в
Твои руки, о Господь Иисус Христос! Тебе вверяю я свою душу, которую Ты
спас!"
Чтобы снять с
себя вину за кровопролитие, лжецерковь объявила мужественного свидетеля
отлученным от тела церкви и таким образом как находящегося вне церкви, как мирянина,
предала его в мирские руки для свершения возмездия. Однако Бог поругаем не
бывает. Он сказал о городе матери блудниц: „И в нем найдена кровь пророков и
святых и всех убитых на земле" (Откр. 18,24). Он взыщет эту кровь от нее.
Кесарь приказал тотчас привести приговор в исполнение. Курфюрст из Пфальца в
сопровождении восьмидесяти всадников и великой толпы вел мученика на костер. У
дворца епископа, где было сожжено немалое число книг реформатора, объявленных
собором еретическими и проклятыми, процессия на мгновение остановилась. Гус
только усмехнулся над этим мелочным актом мести. Он попытался обратиться на
немецком языке к народу и к королевской страже, но курфюрст не позволил этого и
тотчас распорядился побыстрее привести в исполнение смертный приговор. Однако
ничто не могло нарушить мира обреченного на смерть героя веры; Бог был с ним.
Во время пути он громким голосом пел псалмы и молился с таким исступлением, что
народ, сопровождая процессию, говорил: „Что сделал этот человек, мы не знаем,
но мы слышим, как он посылает к Богу прекрасные молитвы." Когда пришли к
месту казни, Гус пал на колени и молился за своих врагов и предал свой дух в
руки Христа.
Прежде, чем
сложенные вокруг позорного столба дрова были зажжены, курфюрст вновь обратился
к приговоренному с вопросом, не хочет ли он в последний момент отречься от
своей веры и спасти жизнь. Его благородный ответ гласил: „Что я писал и чему
учил, имело единственную цель - исторгнуть души из власти сатаны и тиранства
греха; что я писал и чему учил, с радостью запечатлеваю сейчас собственной
кровью." Тогда был подожжен хворост под ногами мученика, он остался
недвижим и страдал с невозмутимой стойкостью. Однако его страдания были кратки.
Густые клубы дыма задушили верного свидетеля прежде, чем пламя охватило его
тело. Лишь несколько мгновений слышен был слабеющий голос мученика из дыма и
огня. Он из последних сил пел во славу Своего Господа, Который ради него
претерпел более ужасную смерть. Его пепел был со всякой тщательностью собран и
высыпан в Боденское озеро, но его душа была со Христом в раю Божьем. Его
сторонники слезами омочили место, на котором их любимый учитель принял
мучительную смерть, и, как драгоценную память об умершем, каждый из них взял
полную горсть земли и унес с собой в Богемию.
Так умер, так
упокоился во Христе Иисусе истинный предтеча Реформации. Его смерть покрыла
несмываемым позором собор, который приговорил его к смерти, и кесаря, который
так вероломно предал его. Вскоре за ним последовал его любимый друг и брат во
Христе Иероним из Праги, чтобы встретиться с ним на злачных пажитях лучезарной
небесной Отчизны.
Весть об аресте
Гуса глубоко потрясла его друга и коллегу Иеронима из Праги. Он
последовал за ним в Констанцу, но, предупрежденный Гусом об опасности, узнав,
что свободного доступа к нему не будет, он оставил город, чтобы возвратиться в
Богемию. Однако он был схвачен и в цепях доставлен обратно в Констанцу.
Непосредственно после своего ареста, скованный тяжкими цепями, он был доставлен
на допрос всеобщего собора. Многие собрались туда, чтобы обвинять и поносить
его; среди них был Герсон, знаменитейший канцлер университета в Париже. Однако
арестованный совершенно определенно и спокойно объявил, что ради защиты
Евангелия, которое он возвещал, готов положить свою жизнь. Под вечер его
передали в руки архиепископа из Риго, пока судьба Гуса была бы определена. Это
священническое чудовище обращалось с богемским благороднейшим ученым с
изощренной жестокостью. Хотя Иероним был мирянином, он был учителем истинного
богословия, человеком, почитаемым за праведное житие, известным ученостью и
красноречием. В высших кругах богемского общества он занимал выдающееся место.
Упомянутый архиепископ обращался с ним хуже, чем с самым отъявленным
разбойником. Со связанными руками и ногами он укрепил его на высоком столбу
вниз головой. Более месяца, несмотря ни на какие пытки своего истязателя, он
оставался тверд. Наконец, однако, он был сломлен беспрерывными истязаниями.
Вдали от человеческого участия и сочувствия, сидя в цепях в темной камере, не
имея достаточно хлеба и воды, чтобы утолить голод и жажду, он сдался.
Изнуренный и отчаявшийся, он отверг всякое учение, которое противоречило
католической вере, особенно распространяемое Виклифом и Гусом.
Бедный Иероним!
После того, как он отрекся от учения, в котором обвинялся, ему обещали
освобождение. Но в сердцах собравшихся отцов церкви не было чувства правды,
чести и справедливости. Вместо того, чтобы освободить обвиняемого, поскольку
причина ареста была уже ликвидирована, они приказали вновь посадить его в
темницу. Основание для такого поведения для них не было проблематичным. Его
подозревали в неискренности отречения. Такое вероломное поведение открыло глаза
несчастному Иерониму, и Бог употребил это для восстановления его души. Горько
раскаивался он теперь в своем отречении и со
слезами
искреннего покаяния исповедал пред Богом свое преступление; прерванное единство
было восстановлено, и снова он радовался во свете Божьего присутствия. Между
тем, против него были придуманы новые обвинения, чтобы еще глубже унизить его.
Однако на голове назорея Божьего в тишине и мраке темницы вновь выросли волосы!
Вызванный на вторичный допрос перед всеобщим собором, он ошарашил всех своим
торжественным заявлением, что согрешил, отрекшись от учения Виклифа и Яна
Гуса, в чем он сейчас глубоко раскаялся. Он начал сейчас с обращения к Богу,
чтобы Он через Свою благодать управлял его сердцем так, чтобы его уста ничего
не могли бы изречь кроме того, что послужит во благо его души." Мне небезызвестно,
- выкрикнул он, - что многие выдающиеся люди были повержены лжесвидетелями и
несправедливо приговорены." Затем он привел длинный ряд лжеобвиненных
начиная с Иосифа, Исайи, Даниила и других пророков вплоть до Иоанна Крестителя,
да и Самого Господа, Его апостолов и Стефана. Наконец он перечислил всех
величайших людей древности, которые стали жертвой ложных обвинений и ради
истины поплатились своей жизнью.
Пламенное
красноречие заключенного возбудило изумление его врагов особенно потому, что
все они знали, что он провел 340 дней в самой жуткой камере. Его совершенное
бесстрашие и спокойствие возвратились к нему, он говорил в силе Святого Духа.
Он откровенно признался, что ни один проступок из его жизни так глубоко не
ранил его, как это малодушное отречение. „От этого грешного отречения, -сказал
он громким голосом, - я отрекаюсь решительно и бесповоротно, заявляю, что перед
лицом смерти признаю истинно верными учения Виклифа и Яна Гуса, поскольку они
основаны на истинном и верном учении Евангелия, так же, как и их жизнь была
беспорочной и святой." Дальнейших доказательств его виновности уже не
потребовалось; как неисправимый рецидивный еретик, он был приговорен к смерти.
Для предсмертной исповеди вновь был призван епископ из Лоди. Темой своей он
избрал слова: „Упрекал их за неверие и жестокосердие" (Марк 16,14),главным
образом адресуя их стоящему перед ним еретику. В ответ на его речь Иероним, обратившись к собору, сказал: „Вы приговорили
меня, не уличив ни в одном преступлении. В вашей совести остается жало, червь,
который не умирает. Я же призываю Высшего Судию, пред Которым вы предстанете со
мной, чтобы дать ответ за этот день." Поггий, католический историк,
присутствовавший при этой сцене, заявляет: „Все уши были навострены, все сердца
тронуты. Заседание было беспокойным и шумным." Как однажды Павел перед
Агриппой, так, вне сомнения, и Иероним был самым счастливым человеком из всех
присутствовавших здесь в зале. Он вкушал обещанное присутствие своего любимого
Господа и Учителя.
Иероним был
передан в руки мирского правосудия 30 мая 1416 года. Еней Сильвий, позднее
ставший папой, говорит в одном из писем к своему другу: „Иероним шел на костер,
как на торжественный праздник, и когда палач намеревался устроить связку
хвороста для зажигания костра за его спиной, то он крикнул: „Устройте огонь
передо мной! Если бы я его боялся, то смог бы его избежать." Так завершил
свой земной путь человек необычайного совершенства. Я был очевидцем этой
катастрофы и видел малейшие подробности." Это свидетельство католического
писателя и члена того собора. Он, как и Поггий, свидетельствует о неправедном
действии церковного собора и изумляется героической выдержке Гуса и Иеронима.
Когда Иеронима прикрепили к позорному столбу, он начал беспрерывно петь глубоким
твердым голосом хвалебные псалмы во славу своего Спасителя. Ясно и громко
доносились звуки из пламени со словами весьма известной в то время пасхальной
песни на латинском языке:
Salve, festa dies, toto venerabilis aevo,
Qua deus infernum vicit, et astera tenens*.
* Я приветствую тебя,
торжественный и достойный восхваления в вековечной вечности торжественный день,
в который Бог, управляющий всей Вселенной, победил ад!
Иероним жил еще
в пламени целых четверть часа. Незадолго перед смертью он крикнул: „О Боже,
помилуй меня! Помилуй меня!" И тотчас затем: „Ты знаешь, о Господь, как я
возлюбил истину Твою." Это были последние слова, которые можно было
слышать из уст страдающего мученика. До самого последнего дыхания он, -подобно
своему великому предшественнику, пел из пламени. Наконец и его страдания
закончились, ангелы унесли его освобожденную душу на небо, чтобы он,
освободившись от тела, водворился у Господа.
Надо отметить,
что сожжение обоих почтенных герольдов Реформации совершилось не вследствие
папского эдикта или по приказу римского двора, но по решению всеобщего
церковного собора; это он вынес такой приговор. Он явился выражением сущности
всей римской церкви, да и всей мирской и духовной власти Рима.
Казнь обоих
богемских докторов, их мученическая смерть вызвала на их родине всеобщее
чувство глубокого национального и религиозного негодования. И кесарь, и папа,
да и все церковные вожди скоро вынуждены были пить из чаши горечи за вопиющую
несправедливость, учиненную над Гусом и Иеронимом. Пылающие костры в Констанце
разожгли огонь, который горел целый год со всепожирающей силой и принес тысячи
смертей и бедствий. Четыреста пятьдесят два дворянина и рыцаря из Богемии и
Моравии послали письмо собору, в котором они выразили протест против его
действий, против позора, нанесенного благоверным богемцам, предав сожжению их
просвещеннейших учителей. Однако собор не соблаговолил прислушаться к их
справедливым претензиям и решил не идти ни на какие уступки. Святые отцы
заботились о своих греховных наслаждениях более, чем о благополучии народа.
Хотя они выдавали, что собрались реформировать в церкви порядок и целомудрие,
их четырехлетнее пребывание в стенах Констанцы вызвало ни что иное, как
распущенность и безнравственность во всем городе и его окрестностях.
В 1418 году,
незадолго до завершения собора, Мартин Пятый, теперь уже единственный папа,
издал приказ о крестовом походе против сторонников Гуса и Иеронима и требовал
одновременно как от мирских, так и от духовных власть имущих содействия в
уничтожении строптивых еретиков и истреблении их учений. Таким образом,
разрешение вопроса было поставлено под силу меча. Иоанн, кардинал из Рагузы,
как папский легат был послан в Богемию. Это был резкий человек и высказывался
за то, чтобы привести страну к послушанию и покорности через огонь и меч. В
действительности он сжег несколько человек, которые противостояли его
авторитету. Богемцы от такого чудовищного насилия впали в ярость. Сторонники
Гуса объединились и очень быстро выросли в весьма внушительную партию. Они
торжественно клялись провести в жизнь реформаторские принципы их казненного
учителя. Гус чрезвычайно строго осуждал обыкновение церкви лишать мирян чаши.
Это сейчас стало отличительной особенностью всей партии, так что на их знамени
наряду с другими отличиями место заняла чаша вечери. Под предводительством
одноглазого Жижки, рыцаря чрезвычайной военной одаренности, они
проходили по всей стране и везде вводили подношение чаши вечери в обоих
сословиях: духовенства и мирян.
В Праге,
духовенству, которое было приверженцем учения Гуса, был запрещен доступ в
церковь. В связи с этим они оставили город, чтобы подыскать место, где бы они
могли свободно проводить богослужение. В июле месяце 1419 года гуситы собрались
на возвышенности, находящейся южнее Праги, и провели здесь под открытым небом
великое собрание, на котором заключили союз через празднование всеобщей
вечери. Это должно было быть потрясающим зрелищем, однако дальнейшее развитие
их истории бросает мрачную тень на это великолепное собрание. На широких
склонах этого холма было установлено триста столов и сорок две тысячи душ
мужчин, женщин и детей приняли вечерю в обеих формах. За этой вечерей любви
следовало торжество, на котором богатые делились с бедными и где ни пьянства,
ни танцев, ни музыки и ни игрищ не разрешалось. Народ жил в палатках, по
пристрастию к библейским наименованиям, они назвали этот холм горой Табор,
отчего гуситы позднее получили прозвище табориты. Сами же они называли себя „избранный народ Божий", а своих
врагов католиков называли именами древних врагов Израиля такими, как
„моавитяне", „амаликитяне", „филистимляне".
На горе Табор
подробно и тщательно было рассказано о развратной жизни, гордости, надменности,
жадности и продажности священников; и Жижка и его сторонники уговаривали
собравшихся принять активное участие в деле реформации Церкви. Тогда все
собрание под предводительством Жижки направилось к Праге, куда пришли ночью.
На следующий день, когда священник гуситов шествовал впереди процессии с чашей
вечери в своей руке, в него угодил камень; это произошло как раз в то время,
когда проходили мимо дома советов, где заседал магистрат. Разъяренные участники
процессии ринулись в зал заседания. После короткой жаркой схватки господа
заседатели были побеждены. Некоторые были убиты, другие - выброшены из окон,
остальные пустились в бегство. Мятеж все более и более разрастался. Сторонники
старой религии бросились к оружию, они сражались против нововведений, как
против врагов истинной веры. Жижка и его сторонники объявили себя рабами
Божьими, посланными на восстановление Церкви. Но, вместо восстановления они -
увы! - начали разрушать. Монастыри были взяты и разграблены, монахи перерезаны,
церкви и капеллы разорены; статуи, органы, иконы, а также разные предметы
богослужения были порублены на куски. Волны мятежа вздымались все выше и выше,
волнения распространились так же и на другие местности; началась губительная
война, которая опустошала несчастную страну на протяжении многих лет.
Богемский король
Венцель умер как раз в то время от апоплексического удара, и поскольку от него
не осталось прямого наследника, то по закону наследственности страной стал
править его брат Сигизмунд. Такая перемена для новаторов стала сигналом к
восстанию. Сигизмунда они ненавидели в глубине души, потому что он поступил с
Гусом вероломно и предательски и отдал его на растерзание беспощадных врагов,
противников истинной веры. С яростью религиозной нетерпимости они уничтожали
все, что носило на себе печать римской религии. Кесарь, как только это
началось, обратил свое внимание на выпавшее ему королевство. Однако он повсюду
вместо приветливого взаимопонимания встречал только недовольное подчинение, а
то и открытое сопротивление. Первое войско крестоносцев, собранное по призыву
папы, было наголову разбито Жижкой. Сигизмунд был вынужден бежать из Праги.
Сторонники Жижки
большей частью состояли из крестьян; вначале они не имели никакого иного
оружия, кроме их орудий земледелия. Вместо меча и копья у них были цепи,
дубины, сенные вилы и косы, на основании чего Сигизмунд насмешливо прозвал их
„молотильщиками". Однако очень скоро у него появилась возможность
познакомиться с несокрушимой силой этих „молотильщиков" и испытать, каким
богатырским ударом они владеют. Жижка научил их, как обить свои орудия железом,
чтобы они стали тяжелее и страшнее; их грубые неотесанные телеги он мастерски
использовал на пользу боя, так что они применялись либо в обозе для прикрытия
войска, либо как военные колесницы древности, оказывая добрую услугу.
Когда Мартин
Пятый, который к тому времени возвратился в Рим, получил известие о событиях в
Богемии, то издал новую буллу, в которой он наставлял верных подняться, как
один человек, чтобы истребить гуситов и всех других еретиков. Всем, кто лично
будет участвовать в бою или же пошлет кого-то вместо себя, он обещал абсолютное
прощение грехов. Почти из всех стран Европы стекались такие, которые таким
достойным делом стремились обеспечить себе вечное блаженство. Таким образом,
собралось огромное войско; по подсчетам одних оно составляло сто тысяч, другие
утверждают, что его численность достигала ста пятидесяти тысяч.
При таких
обстоятельствах гуситы укрепили свое мужество повторением торжественной вечери
на их горе Табор. Они приняли всеобщую вечерю и поклялись не жалеть ни имения,
ни самой жизни ради распространения и защиты так называемой Реформации. Чаша
вечери была теперь не только на
знаменах таборитов, но и впереди войска ее несли их священники. Сигизмунд
возвратился в Богемию во главе войска крестоносцев. Он решительно был настроен
любыми средствами смирить мятежников и учителей еретиков, которые оказались в
его руках; он либо сжигал их, либо привязывал к хвосту своей лошади и волок по
земле до смерти. Однако час воздаяния пробил очень быстро. Войско крестоносцев
неожиданно было атаковано неотразимым Жижкой и его фанатически возбужденными
воинами и наголову разбито на возвышенности недалеко от Праги. Второй крестовый
поход так же не увенчался успехом. Одного только появления страшного Жижки было
достаточно, чтобы обратить в дикое бегство войско кесаря. Когда этот дикий
мрачный человек лишился и второго глаза от выстрела стрелой, даже тогда он вел
свое войско от победы к победе. В третий и четвертый раз кесарь Сигизмунд
предпринимал нападение на Богемию во главе мощной военной силы (однажды, как
утверждают, во главе двухсот тысяч воинов), однако каждый раз церковные войска
искали спасение от непобедимых таборитов в постыдном бегстве. С обеих сторон
побивались рекорды чудовищной жестокости и гнусной бесчеловечности. Табориты не
довольствовались тем, что разгоняли врагов, бой заканчивался обычно страшной
беспощадной бойней. Все, что попадало под их руку, вырезалось. Со своей
стороны войско кесаря воздавало им тем же. Если им удавалось схватить кого-либо
из ненавистных еретиков, то они его либо заживо сжигали, либо продавали в
рабство. Это была война чудовищного характера. Смерть и разрушение - вот
единственный лозунг этой войны. С обеих сторон почиталось святым долгом грабить
имущество и достояние врагов и проливать их кровь во славу Бога.
Несчастный
кесарь помимо его неудачных походов был обвинен еще и в личной трусости. Было
решено предпринять еще и пятый поход, в этот раз уже под предводительством
кардинала. Продолжительные тщательные приготовления были закончены. Четыре
войска, составляющие в общей численности двести тысяч сильных солдат,
одновременно пересекли границу Богемии. Военная сила таборитов, которую они
могли противопоставить такому мощному воинству, была мизерной: они едва
насчитывали тридцать одну тысячу воинов. Однако и это великое папское предприятие
потерпело позорнейший провал. Когда дикие фанатичные войска Жижки показались на
горизонте, крестоносцев охватил панический страх. Лишь кардинал Юлиан сохранил
мужество и присутствие духа. С распятием в руке бросился он наперерез
беспорядочно удирающим назад солдатам и заклинал им всеми святыми
остановиться, но тщетно. И сам он был увлечен потоком. Торжествуя и сметая все
на своем пути, преследовали их табориты. Для перепуганных солдат они казались
сверхъестественными существами. С большим трудом и усилиями в одежде простого
солдата кардинал чудом избежал смерти. Папскую буллу, свою кардинальскую шляпу
и священническую одежду он оставил в руках победителей. Такая редкая добыча
целых двести лет хранилась в церкви в Таусе. Захваченные знамена нашли
себе место в одной из церквей Праги. При этом диком бегстве папское воинство
лишилось десяти тысяч человек, не считая тех, которых истребили жители Богемии
при их дальнейшем отступлении.
Жижка умер от
чумы в 1424 году. Табориты глубоко скорбели об этой утрате; с тех пор они
стали называть себя так же „осиротевшими". На его место заступил Прокоп,
имя которого в истории Богемской войны едва ли уступает в славе и
известности. Кесарь между тем понял, что бесполезно далее проводить эту
разбойничью войну. Меч отважного Жижки лишил его славы военачальника и
полностью разбил его планы укрепить Церковь. В бою, вернее, в бойне при Ауззиге
в 1426 году потеря немецких войск составляла от девяти до пятнадцати тысяч
человек, тогда как табориты потеряли лишь пятьдесят воинов. Почти все внешние
символы римской религии были снесены, как несущимся с гор потоком.
Католические церкви со всеми, кто искал в них убежище, стали добычей огня.
Сильвий, римский историк, говорит, что церкви в Богемии были великолепнее и
многочисленнее, чем в остальных странах Европы, однако лишь за немногими
исключениями все впали в произвол разъяренных таборитов, в
фантастической ярости истребляющих все. Более пятисот церквей и монастырей со
всем тем, что там находилось, было разграблено и сровнено с землей. Так
постигло возмездие Божье как кесаря, так и римскую церковь за мученическую
смерть Гуса и Иеронима.
Когда, наконец,
поступили предложения о заключении мирного компромисса, выявилось, что гуситы
не были единомысленны между собой. Каликстины (от цалих = чаша), которые
составляли меньшую партию, были склонны отбросить все другие спорные пункты
кроме того, чтобы и миряне имели право на чашу и свободу читать Библию, Слово
Божие. Табориты заходили намного дальше; они крепко держались за учение их
знаменитого учителя Гуса. Кроме празднования вечери в обеих формах, они жаждали
полной реформации Церкви, устранения всякого папского лжеучения и церемониалов
и введения такой системы в учении и наказании, которая соответствовала бы Св.
Писанию.
Теперь для Рима
была проложена дорога, чтобы с помощью безотказного вспомогательного средства,
то есть предательства, достичь гибели таборитов. На соборе, состоявшемся в
Базеле, Рокицан, епископ от каликстинов, искусный оратор, был возведен на
престол архиепископа Праги, чтобы своим влиянием содействовать достижению цели
Рима. Было принято четыре артикля, называемых компактами; послушные каликстины
были вновь приняты в лоно церкви. Однако вскоре после этого папа свел к нулю
обговоренные в дороге привилегии каликстинев, объявив их недействительными.
Табориты же, которые воспротивились подписаться под компактами, теперь стали
гонимы не только католиками, но и своими прежними друзьями каликстинами.
Однако вместо того, чтобы ухватиться рукой за меч, как это было во дни Жижки и
Прокопа, и оказывать решительное сопротивление врагам, они начали понимать, что
оружие, подобающее солдату-христианину, состоит в вере в Бога, в терпении и
усердии в добродетели, в искренней и непрестанной молитве. Рокицан, который
был благосклонен ко все еще гонимым таборитам, добился от правительства
разрешения для них, чтобы они переселились в земли Лидице на границе Богемии и
Моравии и там организовали свою колонию с правом своих богослужений и
церковных взысканий.
Первое
переселение таборитов в Моравию имело место в 1451 году. Многие граждане Праги,
в их числе немало знати и ученых, а так же некоторое число праведнейших каликстинов,
примкнули к пилигримам. С тех пор они стали называться братской общиной или же
братским единством и на этом основании начали проводить свои богослужения,
которые продолжаются и поныне. Три года подряд вкушали они мир и религиозную
свободу. Миссионерская ревность, которая была всегда отличительной чертой
богемских братьев, начала проявляться уже в это первое время их становления. С
того времени вновь начал сиять золотой луч милосердия Бога. Пока они ради защиты
истины обращались к плотскому военному оружию, от Него было мало что видно, а
то и ничего нельзя было заметить. Но как только они начали занимать свое
действительно подобающее им место как странников и пилигримов на этой земле,
Бог мог употреблять их для благословения многих и для распространения Своего
дела. Число их росло на глазах, многие обращались через их проповедь Евангелия,
и в различных частях земли организовывались большие или меньшие братские
общины. Это, однако, вновь разожгло ненависть и вражду священников Рима.
Были измыслены и
повсюду распространены лжеобвинения, которые были так привычны вероломным
языкам священников и монахов. Их обвиняли в том, что они готовятся поднять
восстание. „Объединенные братья, - говорилось про них, - собирают вокруг себя
великое множество, чтобы возобновить войну гуситов и свергнуть правительство".
Король впал в беспокойство. Рокицан, уже упомянутый нами архиепископ Праги, из
страха потерять свое место присоединился к католикам и склонял так же
каликстинов восстать против своих братьев. Их же объявили неисправимыми
еретиками. Разразилось первое гонение и обрушилось со всей яростью против маленькой кучки верных исповедателей
истины на границе Богемии и Моравии. Однако потомки древних гусситов решили в
защите своей жизни и веры не прибегать к плотскому оружию. Непобедимое
мужество, которое отличало их предков на поле боя, теперь стало их характерной
чертой в терпении и выдержке в страданиях во Имя Христа. В тяжелейших
испытаниях и в жесточайших страданиях они оставались тверды и непреклонны. Их
обвиняли в нарушении верноподданичества, отнимали их имущества, изгоняли их
из собственных домов и среди зимы заставляли ночевать в поле, где многие
умерли от холода и голода. Все тюрьмы в Богемии, особенно пражские, были
переполнены братьями. Заключенных мучили и истязали всеми способами.
Некоторым отсекали руки и ноги, других до смерти замучивали на скамьях пыток, а
еще были сжигаемые заживо или истребляемые иными изощренными бесчеловечными
способами. Гонение свирепствовало целых двадцать лет с неослабевающей силой.
Только со смертью короля Подибрада в 1471 году наступило некоторое облегчение.
Так же и Рокицан, мучимый угрызениями совести, стал к ним миролюбивее и
дружелюбнее. Уже более не мучили и не убивали несчастных, довольствуясь тем,
что изгоняли их из страны.
Братья,
изгнанные из своих родных очагов в Лидице и в других мест, вынуждены были
устраивать себе жилища в дремучих лесах Богемии, высекать их в скалах и пещерах
и там устраивать себе жизнь, полную трудностей и лишений. Однако, несмотря ни
на что, они были исполнены жизнеутверждающего мужества. Они были рады терпеть
лишения, быть гонимыми и поносимыми ради имени Христа, утешая друг друга,
строясь на истинно святой вере и рассматривая это, как бы оно своеобразно ни
звучало, как назначение свыше созидать Церковь Христа. Они забывали, как это
делалось до и после них, что Бог создал Свою Церковь в День Пятидесятницы, о
чем возвестил нам в Своем Святом Слове. Приблизительно семьдесят человек составляли
в лесах синод. Было принято два решения, которые должны были определить будущий
характер общины богемских братьев, а именно, что необходимо заботиться о подготовке подлинных служителей
в их церковной общине и что такие должны, подобно Матфию из Деяний Апостолов
1,24-26, определяться по жребию. Самым главным основанием братья считали и
твердо стояли на этом, что „Священное Писание есть единственный путеводитель и
регулировщик веры и странствования". В то же время отмечалась разница
между существенными делами, что дает простор для человеческой воли и
человеческого самомнения. Существенные дела, говорилось, есть такие, которые
относятся к вопросу спасения человека; несущественные же относятся к внешним
проявлениям христианства: церемониям, обычаям, традициям и тому подобным
проявлениям в Церкви. Если появится необходимость ради распространения великого
дела Евангелия изменить эти несущественные дела, то они могут быть изменяемы,
как заблагорассудится людям. Этот принцип, известно, присущ не только богемским
братьям, но рассматривается всеми другими как верный. При этом, однако,
совершенно забывают, что в итоге он исходит из подобного же источника, как и из
злого пагубного тезиса: „Цель оправдывает средства". В действительности ничто
освященное и устроенное Богом не может оказаться несущественным делом, и что Он
не открыл, того в Его общине не должно вводиться.
Изгнанные из
Моравии братья нашли радушный прием в Венгрии и Молдавии. Их ревность в
распространении своих принципов словом и пером, как и прежде, была в них великой.
В 1470 году они издали полный перевод Священного Писания на богемском языке,
который в кратчайший срок испытал несколько изданий и хорошо был распространен.
Изобретение книгопечатания по благодати Божьей немало содействовало тому, чтобы
Его драгоценное Слово стало доступно многим во время благодатное, в день
спасения. Так, этот интересный, праведный народ сделал очень многое, чтобы
подготовить путь для таких великанов Божьих, как Лютер, Меланхтон и Кальвин.
Прежде чем
распрощаться с богемскими братьями, мы бы желали привести на память нашим
читателям тот факт; что между ними и
вальденсами, если не сказать о всех павелистах, существует ранняя связь.
Богемия и Моравия вплоть до девятого столетия находились под язычеством, когда
наконец они приняли Евангелие через миссионеров, пришедших к ним с востока,
возможно, к ним дошли и павелисты. Петр Вальдус, изгнанный из Лиона, в двенадцатом
столетии нашел убежище в Богемии и трудился там с большим успехом двадцать лет.
(В четырнадцатом столетии число его последователей в Богемии, должно быть,
составляло восемьдесят тысяч, а по всей Европе их уже насчитывалось восемьсот
тысяч.) В это время римской двор предпринял большие насильственные стремления,
чтобы объединившихся павелистов, вальденсов, богемских и моравских христиан
подвести под папское бремя. Был введен целибат, от мирян чаша была отнята,
богослужение разрешалось проводить лишь на латинском языке. Богемцы
протестовали против таких насильственных правил Рима, однако безуспешно.
Разразилось великое гонение, и хотя многие оставались твердыми, все же другие
постепенно сдавались и потеряли многое от изначальной чистоты их учения и
простоты их богослужения. Три последующих столетия не внесли никаких
существенных изменений в положение вещей, пока, наконец, Ян Гус и Иероним Пражский
не взяли в свои руки и не подняли высоко знамя истины против растления Рима и
пламя их костров не разожгло сияние света по всей Европе и по предвидению Бога
не было распространено до края земли.
В 1453 году после непродолжительной осады в пятьдесят три дня столица восточного христианства впала в руки победоносных турков. Тогдашний кесарь, который носил так же имя основателя Константинопля, защищал город с героическим мужеством. Где бы ни была самая большая опасность, там можно было видеть его рыцарский облик; словом и личным примером он вдохновлял своих людей мужественно отстаивать город. Однако он потерпел поражение. Стоя в пробоине стены и мужественно сражаясь до последнего дыхания, он вместе с окружающими его рыцарями был зарублен турками, ворвавшимися в город. С ним был сражен последний христианский король в Константинополе. Большинство жителей города было убито или же продано в рабство. В опустевшие дома вошло пять тысяч турецких семей. С невиданной яростью уничтожали победители все, что могло им напоминать о прежнем царстве христианства. Из древнего Софийского собора было разграблено бесчисленное множество драгоценностей и реликвий, которые были собраны в течение прошедших столетий; статуи и изображения были разрушены, да и сам собор, перенеся позорное надругательство и мерзость запустения, был превращен в мечеть. Богатейшая, состоящая из ста тысяч трудов, библиотека, в которой были собраны с большим трудом и старанием сокровища греческих наук, поистине бесценные достояния человечества, была уничтожена злодейскими руками; рукописные книги частью были сожжены, частью разбазарены. Турецкий султан Мухаммед Второй позднее основал здесь, в покоренном городе, свою резиденцию.
Однако необузданное честолюбие гордого османа еще не было удовлетворено, он посягал на не меньшее, как покорение всего христианства. И на самом деле, с изумительной быстротой он завоевал мелкие княжества востока и направил бы свои многочисленные войска в самое сердце Европы, если бы смерть не положила конец его захватническим планам. Вся Европа, и прежде всего Италия, трепетала от ужасных захватчиков. Известие о взятии Константинополя немало ускорило смерть папы Николая Пятого. По взятии многих государств и городов, Мухаммед умер в возрасте пятидесяти лет, как предполагают, от яда.
Между тем, именно то, что, казалось, угрожает
цивилизации и распространению христианства, по премудрости и благодати Божией
содействовало тому, чтобы и цивилизация, и распространение христианства
продвигались достойным изумления образом. Падение Константинополя и переход
правления в руки невежд побудило многих ученых греков двинуться в Италию, а из
нее - рассеяться по всем европейским странам. Везде они находили дружественный
прием, особенно милостиво относился к ним Николай Пятый, который в то время был
папой и отличался своей любовью к науке и литературе. Все, что смогли беглецы
спасти при падении восточного государства: книги и научные сокровища, - они
принесли с собой на запад. Таким образом, следствием этого явилось то, что с
новой силой окрепло изучение греческого языка и литературы и превратилось во
всеобщее достояние, и Богу было угодно воздвигнуть из среды ученых и
исследователей таких колоссов, которые и подготовили поле деятельности для
грядущей Реформации.
В то время Богу было угодно в высшей степени творить так, как написано: „Все содействует ко благу". Было изобретено два безгласных орудия неотразимого влияния и безграничной силы: печатный станок и бумага. Оба этих изобретения уже во второй половине пятнадцатого столетия достигли относительно большого совершенства.
Ранее в распоряжении переписчиков и печатников
находились лишь пергамент, древесная кора, папирус или ситец. Эти вещи отчасти
были дороги, отчасти их имелось мало, чтобы они смогли полностью осуществить
планы и намерения Божьи; потому Он научил людей изготовлять белую бумагу из
холстяных тряпок и печатать книги, как оно и
поныне
совершается почти таким же способом. Изготовление деревянных дощечек для
тиснения картин, встречающихся то тут, то там, выделение заглавных букв или
целых слов было известно уже рано. Мало-помалу пришли к тому, что начали
вырезать целые деревянные страницы, которые служили затем для тиснения на
бумаге. Один искусный умелый кузнец уже в одиннадцатом столетии изобрел подвижную
полиграфическую деревянную литеру. Однако прославленный Иоганн Генсфлайш,
прозванный Гутенберг (добрый холм), родившийся в 1397 году в деревушке недалеко
от г. Майнца, вместо деревянной литеры начал применять металлическую.
Гутенберг целых десять лет трудился над усовершенствованием своего изобретения и, наконец, настолько обнищал, что был вынужден искать заимодавца, который обеспечил бы его необходимыми деньгами. Он нашел его в лице богатого ювелира из Майнца Иоганна Фуста. Как только он раскрыл свою тайну Иоганну Фусту, тот тут же объявил готовность снабдить его всем необходимым для воплощения в жизнь его идеи. Оба вначале имели единственное намерение обрести как можно больше пользы в этом прекрасном изобретении. Теперь работа начала спориться с новой силой, одно усовершенствование наступало на пяту другому, особенно после того, как зять Фуста, известный Петер Шеффер стал компаньоном. Форма литеры все более и более совершенствовалась и изощрялась, а тиснение и краска исследовались с большой тщательностью. Наконец, объединенными усилиями трех человек удалось достичь такого прогресса в орфографии и копировальной системе, что они отважились продавать свою печатную продукцию, как рукописные копии, и получать за них обычную высокую плату. Все занятые в этом труде, были обязаны хранить упорное молчание. Весьма примечателен тот факт, что первая полная книга, которую Гутенберг напечатал к 1450 году, была латинской Библией. Первое издание этого труда было продано по цене рукописи; по-видимому, все еще с сохранением тайны. В 1462 году появилось второе издание. Говорят, что Иоганн Фуст отправился в Париж, захватив с собой несколько экземпляров этого издания, и там продал королю один экземпляр за семьсот крон, а второй экземпляр за четыреста крон архиепископу. Прелат, в восторге от такой прекрасной копии, которую он купил за довольно умеренную цену, показал ее королю. Тот принес на рассмотрение свою копию, за которую он уплатил почти вдвое дороже. Но кто опишет их изумление, когда они установили, что одна копия с абсолютной точностью сходилась с другой! Тут не было расхождения ни в единой буковке, ни в единой черточке. Оба впали в беспокойство и пришли к заключению, что копии изготовлены колдовским способом. Их беспокойство сменилось удивлением, когда они заметили что большие заглавные буквы имели красный цвет, что являлось ничем иным, как кровью. Теперь уже не было никакого сомнения: Иоганн Фуст находился в связи с дьяволом и перенял от него свое колдовское исскуство. Его жилище было перерыто, найденные Библии конфискованы, а так же и копии, которые он успел распродать ранее, были собраны и сравнены одни с другими. Естественно, они были похожи одна на другую, как две капли воды. Вина несчастного Фуста была доказана яснее ясного и, вне сомнения, над ним учинили бы быструю расправу, если бы он не сознался в обмане и не выдал бы тайну нового изобретения в подробнейшем изложении. Таким образом была раскрыта долгое время скрываемая тайна. Вскоре предприимчивые люди начали создавать подобные литеры, как у Гутенберга, и теперь уже за кратчайший срок книгопечатание нашло доступ почти во все европейские страны. Так вышеописанные события по промыслу Божьему должны были послужить в благословение многим и сделать новое изобретение достоянием для всех.
До этого времени книги, как редкие и весьма дорогие издания, могли быть достоянием только высших школ, церковных общин, королей и князей. Естественно, литературу в стране знало относительно ограниченное число людей. Переписывание Библии стоило от восьмисот до тысячи марок, и для ее изготовления один самый искусный переписчик должен был трудиться „в поте лица своего" целых десять месяцев. Сейчас же цена Библии быстро снижалась, и хотя из-под пресса уже выходили и другие книги, все же латинская Библия занимала первое место в книгопечатании, так как спрос на Библию был огромен и можно было выручить от ее продажи хорошую сумму. Таким образом, число латинских Библий росло весьма быстро. Вскоре в дело включились и переводчики; за несколько лет Библия была переведена на многие языки, и драгоценное Слово Божие нашло дорогу к сердцам многих людей. В 1474 году была издана Библия на итальянском языке, в 1475 году - на богемском, в 1477 году - на голландском и французском языках, а в 1478 - на испанском.
Мы закончим этот отрывок высказыванием Галлама
из его „Истории европейской литературы": „Заслуживает огромного внимания
то обстоятельство, что высокоодареннейшие изобретатели великого искусства с
самого начала своего предприятия отважились на смелый взлет издать полную
Библию и достигли в этом блестящего успеха... И мы видим, как эта славная
почтенная книга завоевала себе миллиарды поклонников, и в то же время новое
изобретение обрело себе благословение в том, что оно первый плод, первый свой
початок посвятило служению небесной истины".
Как обычно, великие враги истины, света и свободы вскоре подняли большую тревогу. Архиепископ из Майнца заключил печатников в своем приходе под строгий контроль. Папа Александр Шестой издал буллу, в которой запретил какое бы то ни было книгопечатание без тщательного просмотра и особого разрешения со стороны епископов Майнца, Кельна, Трира и Магдебурга. Когда священники постигли, как быстро распространяется чтение Библии, то начали с церковных кафедр выступать против этого. В своей ожесточенности, невежестве и вражде они доходили до смешных и вздорных утверждений. Так, к примеру, один французский монах мог сказать: „Изобрели новый язык; называется греческим, против которого мы должны бороться всеми силами. Этот язык должен стать матерью всякого рода ересей. В руках многих людей я вижу книгу, написанную на этом языке под заглавием „Новый Завет"; эта книга полна терновников, в которых обитают ядовитые змеи. Что касается древнеиудейского, то всякий, кто изучает его, станет тотчас иудеем." Библии и Заветы, как только их находили, тотчас конфисковывались и сжигались, но как бы по волшебству из пепла костров число святых книг удваивалось и утраивалось. Сами печатники в некоторых местностях стали жертвой ярости священников. „Мы должны истребить искусство книгопечатания, - кричал викарий из Кройдона, - иначе книгопечатание истребит нас!" Так же и Парижский университет, обеспокоенный волнением, которое, несомненно, овладело нравами, объявил, что „с богослужением будет покончено, если дать свободу изучения на греческом и еврейском языках".
Добрый прием, который повсеместно находил новые
переводы, доставлял римской церкви двойную причину для беспокойства: она начала
беспокоиться за неоспоримую до сих пор привилегию так называемой Вульгаты, их
собственного перевода Библии на латинский язык. В то же время, священники и
монахи с ужасом увидели, что чем более народ читает Библию на его родном языке,
тем более уменьшается посещение мессы и почтение к священническому
всемогуществу и власти. Вместо того, чтобы посылать к Богу свои молитвы через уста пресвитеров на латинском языке,
народ начал на своем родном языке воссылать к Богу свои молитвы непосредственно
сам. Духовенство, чей доход ощутимо уменьшился в связи с этим, обратилось за помощью
к Сорбонне.*
* Сорбонной изначально
называлась коллегия в Париже, учрежденная Робертом Сорбоиой в помощь и защиту
бедных студентов теологии и утвержденная папством в 1268 году. Мало-помалу она
превращалась в огромную ученую организацию, перспектива которой отчасти от
всевозрастающего богатства, отчасти от знаменитости ее членов становилась
весьма огромной. Мнение „докторов из Сорбонны" в течение всего
средневековья было решающим в разрешении бесчисленных споров. (Примечание
переводчика.)
Та же требовала от французского парламента налагать сильной рукой наказания на всякие чрезвычайные бесчинства. Теперь началась ожесточенная война против книг и против тех, кто распространял их в мире. Книгопечатники, к которым можно было бы предъявить доказательство в печатании Библии, заживо сжигались. Так, в 1534 году в Париже были сожжены на костре двадцать мужчин и одна женщина. В следующем году Сорбонна добилась королевского постановления для подавления книгопечатания, однако было уже поздно; истребить книгопечатание было настолько же невозможно, как истребить свет, воздух и жизнь. Книги превратились в явную действительную потребность, и число их из года в год увеличивалось.
Пока Рим, таким образом, бесконечной яростью проклятий и угроз потрясал воздух и простирал свои руки во все стороны, чтобы везде в самом зародыше истреблять типографии, где печатались Библии, и предавать смерти занятых этим делом, Бог через Свое Слово и книгопечатание подготовлял тот величайший переворот, который полностью изменил положение в обществе, церкви и государстве. Если бы история развивалась по намерению Рима, то и поныне мы еще блуждали бы в густом мраке средневековья. Рим всегда был врагом всякого здорового нововведения и изобретения и прежде всего, когда дело касалось цивилизации и подъема общественных знаний и наук. И все же ни одно изобретение не нанесло единовластному господству Рима такого поражения, как изобретение книгопечатания, явившегося злейшим врагом Рима. Однако Бог возвышается над всем. „Живущий на небесах посмеется, Господь поругается им" (Пс. 2,4). Он приводит в исполнение Свои намерения, невзирая на буйство и неистовство людского моря.
Мрак начинает исчезать, восходящее солнце
Реформации победными лучами сияющего света прорезает тяжелые тучи
тысячелетнего господства Иезавели, уже трещит фундамент величественного
здания, основанного на человеческом высокомерии и гордости, на самонадеянности
и притязаниях духовенства, от ударов, направленных против цитадели невежества,
суеверия и идолопоклонства. Вскоре она сдвинется со своего основания.
Ранее мы уже с усердным вниманием рассматривали вереницу истинных свидетелей раннего начала истории Церкви вплоть до начала шестнадцатого столетия. Нам остается только назвать еще несколько имен людей, связанных с именем и свидетельством немецкого реформатора.
На первом месте стоит Джироламо Савонарола, известный итальянский реформатор. Он как потомок знатного рода появился на свет в 1452 году в Ферраре. С самого раннего возраста в нем обитали глубокие религиозные чувстования, и когда он подрос, то поверил, что имел особенное божественное откровение, которое будто бы требовало, чтобы он оставил мир и посвятил свою жизнь служению Господу и Его Церкви. Хотя родители прочили ему медицинское поприще, он в возрасте двадцати одного года поступил в доминиканский монастырь в Болонье, чтобы служить там как член ордена. Наряду с длительными постами, молитвами и истязаниями тела, все свое время он посвятил изучению Священного Писания. По всей видимости, его внимание особенно привлекали книги пророчеств и, в частности, Откровение. Исследование и толкование Откровения было его самым излюбленным занятием. Он смело утверждал, что объявленные в этой книге суды, близки. После того, как он провел в монастыре в Болонье семь лет, он своим настоятелем был переведен в монастырь в Сан Марко. Когда же по истечении нескольких лет его здесь избрали приором, то он произвел основательную реформацию, возвратив жизнь монастыря к прежней простоте в пище и одежде.
Как проповедник, Савонарола был бесподобным и неотразимым, однако, как многие серьезные христиане того времени, он так же был склонен объединять в своей жизни политику с евангелизацией. Его постоянной темой была Реформация. Реформацию и покаяние возвещал он громким голосом пророка: реформацию в дисциплине Церкви, в роскоши и уподоблении миру духовенством, реформацию в нравственности всего общества. Большой кафедральный собор во Флоренции, когда проповедовал Савонарола, обычно был переполнен народом, слушающим его, затаив дыхание, ловящим каждое движение губ знаменитого человека. Его проповеди обычно принимали форму пророчества. Он говорил как человек, наделенный авторитетом от Самого Бога, он говорил от Его имени, хотя его предсказания были ничем иным, как результатом твердого упования на управление Божье и исполнение пророчеств, заложенных в Его Писаниях. К большому сожалению, он много вмешивался в политические скандалы итальянских партий. Со всей мощью своего красноречия он выступал против княжеского дома Медицин, который противозаконным образом захватил господство над Флоренцией. Притом он беспощадно разоблачал тираническое поведение богатых и знатных, постыдную жизнь отцов церкви и духовенства и горько сетовал на равнодушие и холод по отношению к духовным делам в его времена. „Церковь прежних эпох, - говорил он, - владела золотым пресвитером и деревянной чашей. Сейчас же церковь владеет золотыми чашами, но деревянным пресвитером. Внешний блеск церкви для духовных помыслов ее членов является в высшей степени губительным". Как посол оскорбляемого Бога, суды Которого были готовы разразиться над Италией, твердо уверенный в своем небесном предназначении, он обращался к народным массам. Его пламенное красноречие было настолько действительным и неотразимым, что вскоре появился результат его предостерегающих проповедей над всем городом. В одежде, в разговорах и во всем поведении флорентийцев стали видны благословенные плоды деятельности мужественного реформатора.
Такой человек, конечно же, не мог долго избегать ярости Иезавели. Такой бесстрастный свидетель не мог оставаться в живых, прежде всего в Италии. Сияющий лучезарный свет должен был быть погашен всеми имеющимися средствами и способами. Однако прикасаться к Савонароле было нелегко, потому что все жители Флоренции с таким воодушевлением почитали своего учителя, что, если бы потребовалось, готовы были пройти за него через огонь и воду. Однако чем тяжелее казалось достижение цели, тем неугасимее становился огонь ненависти Рима, тем изощреннее становились его нападки. Поддерживаемый враждебно настроенной против Савонаролы медицийской партией, римская церковь приступила к делу. Как обычно, она начала с предательства и кончила насилием. Лукавый папа Александр Шестой дружески пригласил реформатора посетить Рим, чтобы побеседовать с ним якобы о его пророческих дарах. Но поскольку Савонарола знал, что нельзя доверяться льстивым словам папы, то смело отказался от приглашения. Тогда Александр предложил ему кардинальскую охрану в надежде подвести таким образом под свою власть, но раздраженный таким окольным лукавым путем папы, Савонарола во всеуслышание с высоты кафедры объявил, что он не желает никакой другой охраны, чем та, которая густо обагрена кровью мученичества. Тогда Александр сбросил маску, вместо лукавой лести в дело были пущены угрозы и проклятия. Бесстрашный реформатор был обвинен в том, что „распространяет лжеучения". Францисканцы, которые уже ранее с завистью смотрели на славу доминиканца, выступили на стороне папы. Этим была предрешена судьба Савонаролы.
В 1498 году Савонарола с обоими своими друзьями, Домиником и Сильвестром, был арестован и приведен на дыбу. Его нервная система в результате изнурительного труда и постоянного истязания была полностью расшатана, так что он был неспособен вынести муки пытки. „Когда меня начнут пытать, - говорил он, - я потеряю власть над собою и сойду с ума. Только то действительно, что я говорю вне пыток". В это самое время появились два легата из Рима, которые принесли с собой от папы смертный приговор Савонароле и его соучастникам. Уже на следующий день приговор был приведен в исполнение. После церемонии лишения святости, арестованные были сначала повешены, а затем сожжены. Францисканцы тщательно собрали их пепел и высыпали в реку Арно. Долгое время многие друзья и почитатели Савонаролы сохраняли его бесчисленные реликвии.
Вне сомнения, Савонарола был самым верным публичным свидетелем, которого Италия до него еще не видела, но, к сожалению, в его выступлениях было много такого, что противоречило духу и призванию истинного христианина. Он искал соединить в себе характеры Иеремии и Демосфена в том, что, с одной стороны, оплакивал грехи своего народа и возвещал ему о Божьем суде, а с другой стороны, он употреблял свое пламенное ораторство для того, чтобы подстрекать массы на борьбу за свою свободу. Однако мы не должны строго судить этого бесстрашного человека. Воспитание, обстоятельства и дух того времени отложили на нем свой отпечаток, поставив его в двусмысленное положение. Многие грядущие реформаторы так же попадались в эти сети. Они забывали в те мятежные дни, что призвание христиан является небесным призванием, что христианин, в отличии от иудеев, не наделен земными благословениями
проживания в стране, текущей молоком и медом, но он есть причастник всех духовных благословений во Христе в небесных обителях. Они не разумели, что промысел Божий на данном отрезке времени состоит в том, чтобы проповедью Евангелия „составить из них (из всех народов) народ во имя Свое"(Деян. 15, 14).
Побуждения, сопровождавшие Савонаролу в его ревностной деятельности, вне сомнения, были добрыми. Причина, почему он вмешивался в общественные государственные вопросы, была в том, чтобы придать республике Флоренции перспективу и вид во славу его Господа и Учителя. Это просвечивается уже из того факта, что одна из монет во Флоренции под его влиянием носила начертание: „Христос - наш Царь". Он иллюзорно воображал (сколько их, поступающих точно так же и ныне!), что возможно слить воедино земное с небесным. Однако он страстно стремился не только к реформации церкви и государства, но поскольку его собственное сердце покоилось на истинно-благословенном учении оправдания через веру, то он прилагал все усилия к тому, чтобы приводить души к Иисусу, где они смогли бы познать полноту Его голгофского свершения!
Следующие выдержки, из его размышлений по 30 псалму, написанные им во время его заключения, есть прекраснейшее доказательство того, какие мысли волновали самую внутренность великого реформатора. „Никто, - изрекает он, - не может хвалиться собою, и если бы в присутствии Бога каждому прощенному грешнику был задан вопрос: „Разве ты спасен собственными усилиями?" - то все они единодушно ответили бы: „Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!" Посему, о Боже, я ищу Твоего милосердия не ради моей собственной праведности. Но с того момента, как Ты оправдаешь меня ради Своей благодати, праведность есть часть моя, потому что благодать Божья есть оправдание наше. - До тех пор, о человек, пока ты не веруешь, ты еще в грехах, не имеешь благодати. - О Боже, спаси меня Своей праведностью, которая дается через Сына Твоего, найденного пред Тобой единственным Праведником!"
Сейчас мы обратимся из Италии к Северной Европе. Здесь мы встретимся с Иоганном из Весалиа, доктором богословских наук в Эрфурте. Он отличался своим мужеством, активностью и противостоянием Риму более всех своих современников. Своей проповедью о том, что человек спасается благодатью чрез веру, но не жизнью монашества, и что всякий верующий во Христа навечно спасен, если бы даже духовенство мира заключило его под анафему, он навлек на себя непримиримейшую вражду монашеских орденов. Отпущение грехов, помазание и паломничества он объявил бесполезным делом и смело утверждал, что ни папа, ни епископы, ни священники не могут спасти никакого человека. В своих понятиях о благодати, он был, как назвали бы его сегодня, строго кальвинистичен. Архиепископ из Майнца приказал арестовать его. В 1479 году он предстал перед судом, состоявшим в основном из священников, и несмотря ни на преклонный возраст, ни на физическую слабость был допрашиваем о своих взглядах и учениях пять мучительных дней. И хотя он опроверг обвинения многих из них, тем не менее беспощадные судьи приговорили его к пожизненному покаянию. Однако смерть вскоре освободила его от страданий. Он умер вскоре после этого в темнице инквизиции.
Иоганн Вессель, прозванный Гансфордом, вне сомнения был самым значительным предтечей Реформации. По всей вероятности, он родился в 1420 году в Гронингене в Голландии. В течение пятнадцатого столетия он достиг популярности и славы, так что его назвали именем „Лух мунди" (светом мира). Он был одним из первых ученых своего времени. Однако свет, исходящий от него не был светом человеческого образования или познаний, Сам Бог был его Учителем. Свет дивного Евангелия, благодати Божьей горел в его сердце, излучаясь в его словах и во всей его жизни. Он был учителем богословия в Кельне, Левене, Гейдельберге, Гронингене и везде смело выступал против злых и пагубных учений и вопиющих вероломств римской церкви. Многие годы он работал профессором еврейского языка в Парижском университете, и здесь он смело возвещал свои взгляды о том, что „все творимое человеком во имя искупления своих грехов есть лишь хула на Христа".
Спустя примерно тридцать лет по смерти Весселя Лютер проповедовал те же принципиальные учения, которые изложил его ученый предшественник в своих писаниях, хотя он до этого времени и в глаза не видел его труды. Оба они были водимы тем же Святым Духом и были научены Им, оба черпали свои познания из одной и той же святой Книги и были снаряжены на одно и то же дело. Когда великий реформатор впервые познакомился с трудами Весселя, он был настолько изумлен и обрадован, что написал предисловие к трудам его, напечатанным в 1522 году, где он высказался примерно так: „По дивному предвидению Бога я был побужден выступить публично на арену борьбы с чудовищем относительно папских индульгенций и лжепорядков. До сих пор я полагал, что в этой борьбе я стою одиночкой, и все же я сохранил столько жизнеспособности в этой борьбе, что меня повсюду обвиняют в горячности и порывистости. Истина же состоит в том, что я не желал более иметь дела с этими последователями Ваала, среди которых выпал мой жребий, но желал тихо дожить в каком-либо уголке, потому что я потерял уже всякую надежду оказать влияние на этот железный лоб и железную выю богохульства. И вот в момент такого состояния духа мне говорится, что Бог Сам в эти дни сохранил среди народа Своего остаток! Нет, не утаю сказанного мне, я рад свидетельствовать об этом. Здесь читателям предлагается новое издание Иоганна Весселя из Гронингена, человека изумительного духа и необычайно просвещенного ума. Абсолютно ясно, что он был научен Самим Богом, как пророчествовал Исайя, что должно было случиться со Христом. Как относительно меня, так и относительно него я могу определенно заявить, что его учение не от человеков, но от Бога. Если бы я ранее был знаком с его трудами, то мои враги имели бы основание подумать, что я перенял его учение, ибо такое единодушие, такая гармония царят в наших взглядах! Что касается меня, то это издание приносит мне не только радость, но наделяет меня новой силой и мужеством. Сейчас для меня невозможно сомневаться в том, стою ли я верно на том месте, на которое поставлен, если вижу, в какой гармонии чувств и взглядов нахожусь с этим великим человеком, тогда как и слова мои почти те же самые, хотя он жил в другое время, в другой стране и обстоятельствах, которые весьма отличны от моих. Я изумлен, что этот превосходный христианский писатель так малоизвестен. Основной, отличающей его от меня чертой, может оказаться лишь то, что он, вероятно, жил жизнью без брани против крови."
В этом месте можно уделить небольшое место эпизоду из биографии Весселя. Если это истинно, то налицо доказательство, насколько Евангелие переполняло и умиротворяло его сердце, что все искушения отступали от него. Когда Сикстус Четвертый взошел на папский трон, то в память своего прежнего знакомства с Весселем, которое имело место во Франции, обещал исполнить любое желание великого ученого, которое он выскажет. На это предложение праведный муж заявил со всей серьезностью: „Да поступает главный пастырь церкви на земле согласно его званию так, чтобы, когда явится Пастыреначальник, он мог услышать из Его уст слова: „Хорошо, добрый и верный раб!" - „Оставь это на мое попечение, это моя забота! - ответил Сикстус. - Но ты проси, что хочешь, для себя самого". - „Дай мне из ватиканской библиотеки одну греческую, а другую еврейскую Библии," -сказал Вессель. „Ты будешь иметь их, - ответил папа, - но разве это разумно с твоей стороны - просить такую малость? Почему ты не просишь епископства или чего-либо подобного?" - „Потому что я, - сказал профессор простодушно, - не желаю подобных вещей."
Вессель дожил до семидесяти лет. При
милосердной охране Бога он смог закончить свои дни в мире. Его последними
словами были: „Да будет возвеличен Бог! Я не знаю ничего, кроме Иисуса Христа и
притом распятого"*.
* Мильнер, том 3,
стр. 421.
Ульрих фон Гуттен, немецкий рыцарь и великий поклонник Лютера, занявший выдающееся место в исторических трудах благодаря своей ревности в деле Реформации. Выходец из древней дворянской семьи, с юности он слыл как воин-авантюрист, а позднее - как литератор-авантюрист, и мы опасаемся, что ему весьма недоставало моральной чистоты. От него остались разные сочинения, в которых он осыпает римский двор и его тиранство язвительными высмеиваниями. Острый памфлет на Еразма своим происхождением обязан его перу. Его книги при первом издании в 1516 году разошлись нарасхват. Однако ему недолго было отведено времени своим беспощадно острым пером наносить вред папским устоям и защищать восходящее учение Реформации. Он умер уже в 1523 году, едва достигнув тридцати пяти лет. Он является, как говорит Мерль д'Обине, „связующим звеном между рыцарями и учеными".
Ройхлин и
Эразм, оба эти прославленных человека, занимают одинаково выдающиеся
места в ряду предтечей реформаторов. Хотя они в прямом смысле слова и не были
реформаторами, но все же сочинениями и словами во многих отношениях
содействовали возникновению Реформации; они были так называемые
„гуманисты"*.
* Незадолго до
появления Реформации началось в противоположность существовавшим до того
времени основным занятиям ученых церковными и теологическими предметами
(схоластике), уделение внимания вопросам общечеловеческих основ (отсюда
появилось слово „гуманизм", что идет от латинского слова чуманус -
человеческий) и в узком смысле относилось к классической античности. Этот новый
вид обучения называют классической древней литературой (гуманиорой), более
человеческой,а тех, кто посвятил себя этому делу, назвали гуманистами.
Поскольку для данного обучения требовалось основательное знание древних языков
и писателей, то мало-помалу пришли к тому, чтобы ограничить понятие
„гуманизм" изучением древних языков. В наше время под „гуманитарным
обучением" подразумевается выработанное в гимназиях направление на
греческих и римских классиков, и историю в противоположность „точным
наукам" (математике, естественным наукам, новейшим языкам), которые находят
особенное внимание в реальных училищах и в школах среднего учебного заведения.
(Примечание переводчика.)
Отличнейшее содействие получили первые реформаторы по причине того, что вновь ожили естественные науки и литература и прежде всего потому, что древне-еврейский и греческий языки, на которых было написано Священное Писание, начали изучать критически. Как во дни Иисуса Навина, Ездры и Неемии великое дело Реформации стояло в непосредственной связи с исследованием и обретением вновь написанного Слова Божьего. Библия, так долго пылившаяся в виде манускриптов в старых библиотеках, была уже напечатана и отдана в руки народов на их родном языке, став доступной для всех. Это было тем, что наделило Реформацию непобедимой силой. До дней Ройхлина и Эразма Вульгата содержала в себе повсеместно принятый единый текст. Греческий и еврейский языки для запада были почти совершенно не знакомыми языками.
Ройхлин обучался в Парижском университете и
имел привилегию постигать познания на еврейском языке и элементами этого языка
непосредственно через самого Весселя. Однако здесь он получил не только первое
языковое образование, но и познал Евангелие благодати Божьей. Греческий и
латинский языки для бедного немецкого юноши* стали так же предметом усердного
изучения.
* Ройхлин
был сыном неимущего жителя Пфорцхейма. Маркграф из Бадена, которому понравился
чистый голос мальчика в церковном хоре Пфорцхейма, взял на себя расходы по его
содержанию и в 1473 году послал его в Париж как сопровождающего его сына
Фридриха. (Примечание переводчика.)
Он говорил на латыни бегло с редкой чистотой. Едва достигнув двадцати лет, Ройхлин начал изучать в Базеле философию, греческий и латынь. Д'Обине говорит: „Слушали - чудо по тем временам - немца, говорящего на греческом". Позднее он переселился в Виттенберг, колыбель Реформации, обучал там юношу Меланхтона еврейскому и в то же время подготовил к изданию первую еврейско-немецкую грамматику, а также и словарь. Хотя до самой своей смерти Ройхлин оставался членом римской церкви, Реформация весьма обязана ему своим успехом.
Эразм, который был на двенадцать лет моложе Ройхлина, прошел тот же курс обучения, что и Ройхлин, однако он был одарен большей духовной силой и достиг высшей славы и известности. С 1500 по 1518 год, когда Лютер начал привлекать к себе всеобщее внимание, Эразм в христианском мире был известным ученым. Он родился в 1465 году в Роттердаме и к тринадцати годам стал сиротой. Его опекуны, предварительно лишив его материнского наследства, уговорили его поступить в монастырь. В 1492 году он был посвящен в священники, однако постоянно имел большое неприятие монашеской жизни и начал пользоваться любой предоставлявшейся возможностью, чтобы обрести свободу. Он оставил монастырь августинцев в Штайне и отправился в Париж, чтобы там продолжить свое образование с неутомимым усердием.
Эразм вскоре приобрел среди ученых обширную славу. Общество бедных студентов зачастую посещали знатные люди того времени. Лорд Мунтйо, который знал его еще в школьные годы в Париже, пригласил его в Англию. После его первого посещения в 1498 году последовали многие другие. В этой стране он провел свои самые безоблачно-счастливые дни, познакомившись со многими выдающимися людьми и подружившись с ними, и получил многие знаки почтения. Во время своего третьего продолжительного посещения он преподавал, как профессор, греческий язык в университете Кембриджа. Все признавали его духовное превосходство, и долгое время он сиял, как звезда первой величины на литературном небосводе. Однако вопрос, интересующий нас в этом месте, таков: „Каково его влияние на Реформацию?"
Под милосердной правящей десницей Того, Кто взирает
на землю изначала, Эразм обратил свои высокие дары и большие познания на
реставрацию критического текста из Нового Завета. Этот труд вышел из печати в
1516 в Базеле, за год до того знаменательного дня, когда Лютер прикрепил к двери
церкви в Виттенберге свой знаменитый тезис о безбожном бесчинстве с
индульгенциями, положив этим начало делу, потрясшему весь мир. К греческому
тексту был приложен латинский перевод, в котором были исправлены многие ошибки
Вульгаты. Это в те дни было воистину рискованным предприятием. Со многих
сторон возвысился крик против такого опасного нововведения. „Его Новый Завет
подвергся нападению, - пишет Робертсон. - Почему, на каком основании язык
греческих схизматиков (раскольников) должен причинять ущерб священным
преданиям на латинском языке? Как можно приступить к Вульгате с какими-либо
исправлениями? В Кембридже находилась коллегия, которая была горда характером
богословия, нельзя было допустить того, чтобы хотя бы один-единственный
экземпляр нашел бы доступ туда. Однако издатель под именем папы Лео застраховал
себя отличным средством защиты, поскольку он посвятил свой труд папе и папа
принял посвящение". Сверх того на сторону Эразма поднялись сильные князья
Европы и даже некоторые из прелатов. По этой причине он чувствовал себя в
полной безопасности и смело продолжал идти вперед, чтобы завершить свой великий
труд. В самом деле, для этого требовалось большое мужество. Посягнуть на
непогрешимость и верность Вульгаты было в глазах римского христианства великим
преступлением. Этим наносился ущерб ее авторитету как исключительной
неприкосновенной святости*.
* Хотя греческий Новый Завет Эразма, который, как уже упоминалось,
появился в 1516 году в Базеле и рассматривался обычно как первое издание, в
котором в руки ученого мира было вложено Священное Писание в подлиннике, в
действительности было не первым. Новый Завет комплютенской полиглот-Библии был
подготовлен к печати уже в январе 1514, однако его издание вынуждено было
дожидаться приложения Ветхого Завета и получить согласие на издание от папы.
Потому он был напечатан только в 1522 году. Таким образом и произошло, что
издание Эразма появилось на свет на шесть лет раньше, чем комплютенское, хотя
он и был напечатан на два года позднее того.
Комплютенское издание есть первая известная полиглот-Библия (Библия,
в которой тексты даются на разных языках); парижские и лондонские полиглоты
последовали позднее. Весь великий труд был выполнен по инициативе и за счет
знаменитого кардинала Ксименса из Толедо. Затраты были почти в полмиллиона
марок, неслыханно огромная сумма для того времени. Однако годовой доход
кардинала составлял четыре раза по столько. Ксименс прилагал все усилия для
того, чтобы его предприятие было совершено, насколько это возможно: он собирал
манускрипты, привлекал большое число маститых ученых в свой двор и приглашал из
Германии искусных литерных наборщиков. Приготовления начались уже в 1502 году,
но все же только к 1517 году этот колоссальный труд был завершен. Весь труд
занял шесть внушительных томов. Ветхий Завет был напечатан на тех же языках:
греческом, еврейском и латинском; Новый Завет - на двух языках: греческом и
латинском. Кроме того, были приложены еврейский словарь и различные дополнения.
Иоганн Фробений, предприимчивый книгопечатник из Базеля, услышав о
выходе из печати этой Библии, стремился опередить других. Он приставал к Эразму
издать также и Новый Завет. Первое издание было полно ошибок, поскольку спешка
Фробения оставляла мало времени ученому голландцу для основательной работы. Завет
в течение шести лет выдержал три издания. К четвертому и пятому изданиям Эразм,
к тому времени увидевший комплютенскую Библию, приложил большие старания.
Чтобы
читатели смогли составить понятие о том, как этот великий, но в некотором
смысле слабый человек любил истину, заметим, что одна из его книг,
озаглавленных „Похвала сумасбродству" еще при его жизни выдержала двадцать
семь изданий, так же его „Коллоквиум" имел такой спрос, что за год было
распродано двадцать четыре тысячи экземпляров. В этих книгах он с величайшей
задиристостью и язвительной колкостью высмеивал лукавство и лживость монахов и
таким образом содействовал Реформации, хотя и косвенно.
Эразм
получал от князей и вельмож, которые желали остановить его, заманчивые
предложения, однако любовь к своей научной работе заставляла его отказаться от
всех этих предложений и вести умеренную и небогатую жизнь, отвергнув праздную,
блестящую, но скованную жизнь. В 1516 году он обосновал свое жилище в Базеле,
где Фробений печатал его труд. Усердно работал он здесь над корректурой своих
книг, которые издавал Фробений, кто помогал этому ученому книгопечатнику при
издании классических трудов.
Мерль д'Обине относительно обнародования греческого текста Нового Завета отмечает: „Так Эразм сделал для Нового Завета то, что Ройхлин сделал для Ветхого. Теперь теологи могли читать Слово Божье в подлиннике и позднее узнать чистоту учения реформаторских учителей... Новый Завет Эразма излучал ясный свет. Его описание посланий, Евангелия от Матфея и Иоанна, его издания от Киприана, Иеронима, его переводы Оригена, Афанасия, Хризостома, его „Система истинной теологии", его „Проповедник", его комментарии ко многим псалмам были мощным толчком к тому, чтобы распространилась жажда к Слову Божьему, к чистой действительной теологии. Действие его трудов далеко опережало его намерения. Ройхлин и Эразм дали подлинную Библию в руки ученых, Лютер же передал ее народу."
*
Мерль д'Обине том 1, стр. 119.
Цепочка свидетелей, таким образом, совершенна: Вессель, Ройхлин и Эразм явились славными звеньями между великим немецким реформатором и длинной вереницей прежних свидетелей, через которых прославилась благодать Божья. Эта вереница продолжается со времен Апостолов или, по крайней мере, со дней Константина, и она не прерывается вплоть до Лютера, верного человека Божьего. Путь для великих перемен, на который вступало человечество, был уже подготовлен. Бесстыжее злодеяние Рима, кровь замученных святых, великое множество душ, идущих к своей погибели из-за недостатка познаний, - все, казалось, вопияло о человеке, который бы сильной рукой сверг господство папства и освободил народы Европы из-под тысячелетнего мрака и рабства. Этот человек был близок. Он не был ни вождем, ни воином, ни остроумным вдохновенным писателем или же прославленным ученым - но лишь простой монах, человек веры, человек, наученный и снаряженный Святым Духом, который черпал свою силу в абсолютно верном, вечно неизменном Слове Божьем, человек настолько благословенной высоты, какой редко достигает человек.
Единственное господство
латинской или римской церкви теперь подходит к концу. Начиная с владычества
папы Грегора Великого, оно длилось почти тысячу лет. Конечно же, от блеска и
великолепия, каким оно владело однажды под папством Грегора Седьмого, оно уже
безвозвратно потеряло многое, но все еще успешно утверждало свое право господства
над государством и церковью. Однако уже наступило время, когда народы, так
долго стенавшие под гнетом, сбросили его и потрясли папство, отняв у него, по
крайней мере, большую часть его добычи.
Как мы видели в предыдущем
отрывке, уже почти триста лет Бог Сам пролагал путь для исполнения Своего
благого совета через школы, переводы, существенные изобретения и прежде всего
через невыносимый деспотизм самой римской церкви. Когда это было уже
подготовлено, то стало достаточно слабого сосуда в руках Великого
Вседержителя, чтобы курящийся огонь превратить в ярко пылающее пламя, а человечество
- в страшно бушующее море. Характерной чертой способа действия Бога является
то, что Он достигает великих результатов незначительным орудием и малым
средством, чтобы выставить на свет не человеческую силу и власть, но Божью,
чтобы вся слава принадлежала Ему. Человеком, которого избрал Бог, был Мартин
Лютер. Он был определен собрать богатый урожай Реформации. Это стоило больших
усилий и трудов, пока не было подготовлено поле, и многие достойные люди в
течение столетий отдавали свои жизни для продвижения этого труда; было пролито
немало крови. Но они не получили привилегий, по крайней мере, в этом мире,
увидеть плоды их труда, вкушать от них.
В течение последнего
тысячелетия папство более или менее постоянно вело борьбу с единичными
свидетелями Христа; теперь же папство и протестантство стояли лицом к лицу. Мы
ныне едва ли можем представить, какую всеохватывающую власть имело папство в
средневековье. Римское духовенство, включая и монашество, составляло отдельный
класс людей, совершенно отличный от остального человечества. Глубокая
непроходимая пропасть отделяла его от так называемых мирян. Образ жизни,
законы, права и общественные порядки обоих классов были весьма различны, да и
нередко просто взаимоисключающие.
Воспитание и образование,
насколько можно эти слова применить к тому времени, были исключительной привилегией
духовенства. Если кто жаждал причаститься к образованию, то мог достичь этого
не иначе, как только через примыкание к монастырю или церкви. Университеты, школы,
можно сказать, вся область человеческого образования находилась под властью
духовенства. Вторая большая часть человечества, миряне, содержалась под полным
мраком невежества и незнания. Горе человеку, который бы осмелился указать
новый путь получения образования, свободы и власти! Малейший лучик света тотчас
гасился, а человек, от которого исходил этот свет, обвинялся в волшебстве и
ереси и подвергался гонению и уничтожению.
Только священники могли
читать и писать, сочинять доклады и составлять законы. Вследствие своего
положения и духовного превосходства они имели доступ в придворные штаты, в
государственный королевский совет и были в качестве уполномоченных и послов.
Однако не только контракты и конвенции короля были им доподлинно известны, но
исповедальня давала им знать сокровеннейшие мысли всех, будь то
высокопоставленный или слуга, богатый или бедный. Ни малейшее дело не было
сокрыто от них, да едва ли какое намерение или умысел оставался сокрытым от
них. Хотя можно было бы сетовать наедине о жадности, гордости и безнравственности
священников, они все же оставались людьми высшего авторитета, чей
оправдательный или обвинительный приговор имел весьма устрашающую силу и
власть. Несмотря на их недостойное житие, святые таинства, совершаемые ими, не
теряли значения. Усомниться в истинности и власти священника или же
пренебрегать ими рассматривалось как ужаснейшее преступление, которое
заслуживает смертного приговора здесь и вечной погибели в вечности.
Сам папа, как повсеместно
этому верили, в своей персоне заключил высшую власть в религиозных и
политических делах. Власть кесарей и королей была якобы производной изначальной
папской власти. Папа был облечен божественным авторитетом, чтобы по своему
усмотрению господствовать над царями и народами. Однако, прежде всего, он был
уполномочен сохранять неприкосновенность веры, будь-то перенятой им от своих
предшественников или же установленной им самим как главой церкви; выступать против
какого бы то ни было уклонения дерзнувших усомниться в его высшем назначении и
правах; обращаться с такими как с бунтарями и преступниками вплоть до отлучения
от церкви. Он присваивал себе право во всякое время претендовать на мирское
управление, а правители без всякого притязания на компенсацию обязаны были
доставлять папе деньги, людей, да и свои собственные интересы приносить в
жертву ради исполнения папских приказаний.
В начале шестнадцатого
столетия авторитет и власть духовенства были еще достаточно велики, так что
казалось невозможным победить их. Все находилось в зависимости от духовенства;
священники господствовали над душами людей и по произволу своему царствовали
над всей их жизнью в этом мире и в вечности. Однако весьма знаменательно
отметить, что именно в это самое время, казалось, что ни с какой стороны для
римской церкви даже не предвидится серьезной опасности. Начиная с самого
Ватикана вплоть до малейшей церквушки, покой и господство римской церкви
казались полностью обеспеченными. Различные ереси и мятежи, которые несколько
столетий были полем сражения, истреблялись и подавлялись огнем и мечом, жалобы
и просьбы их верных детей беспощаднейшим образом были приведены в молчание. Где
теперь были вальденсы, альбигойцы, беггарды*, лолларды, богемские братья и
другие многочисленные секты?
* Беггарды возникли в 11
столетии сначала в Нидерландах, как объединение женщин, которые, не связывая
себя монастырскими правилами, вели тихую созерцательную жизнь. Их цель состояла
в том, чтобы жить чисто и беспорочно и заниматься христианской
благотворительностью. Они называли себя бегуинами, а так же беггинами и
изначально были последовательницами святой Бегги, или Бегабы. Они жили в
одиноких избушках, выстроенных обязательно за свой счет совместно. Основной,
так называемый двор бегуинов, был обнесен стеной и состоял под надзором
самоизбранной начальницы. Вначале тринадцатого столетия возникли подобные
объединения так же из мужчин. Эти же, в отличие от женских объединений,
называли себя беггардами. (Название исходит так же от имени прославленного
священника, Ламберта ле Бегуес или Бегге, который примерно в 1180 году жил в
Льеже и проповедовал против развращенного духовенства). (Примечание
переводчика.)
Они были истреблены
жесточайшими мероприятиями папства или же, по крайней мере, вынуждены были
вести тайный, тихий образ жизни. Конечно же, в затаенности поднимались
некоторые недовольные голоса против несправедливости, лживости и деспотизма
римского двора, а так же против преступлений, невежества и развращенности всего
духовенства. Правда, верные сторонники папства, то тут, то там выступали с серьезными
предупреждениями, но этот ропот стал настолько привычным, что никто не обращал
никакого внимания на предостережения. Не мог ли папа, если бы ему захотелось,
погасить это недовольство оказанием им благосклонностей или же строгими
наказаниями заткнуть им рот? Почему позволялось подобное?
Это было время, которое
описано в Откровении, 18: „Ибо она (великая блудница, развратившая Церковь)
говорит в сердце своем: сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!" (ст.
7) Она беспечно взирала на, внешне кажущиеся несокрушимыми, свои бастионы и
защитников ее власти, „славилась она и роскошествовала". Она хвалилась
своей знаменитостью и богатством. Она уверена, что будет царствовать и никакой
перемены с ней не произойдет. В своей надменности она говорит: „Не увижу горести!"
- и совершенно не слышит голоса Того, Кто пронизывает ее Своими очами: „Выйди
от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться
язвам ее, ибо грехи ее дошли до неба, и Бог вспомянул неправды ее" (ст.
4,5).
Наступило время, когда это
пророчество должно было быть исполнено хотя бы частично. Повсеместное
спокойствие было подобно тишине перед великой бурей. Как раз именно в тот
момент, когда Рим думал, что все находится в безопасности, что установлен
нерушимый порядок, приблизился его конец. Сам Бог выступил на арену жизни. Но
каким же образом? Послал ли Он Своего сильного предводителя Ангелов связать
его, чтобы положить конец надменности и тирании его, с каким он губил души и
тела людей, и ответить громогласно на молитвы истинных членов Господней Церкви
о Реформации ее? О, нет. Мы уже видели, что Бог не поступает подобным образом.
Он не прибегает к таким мощным средствам, чтобы исполнить Свои намерения. То,
чего не могли достичь сильные правители своими мощно снаряженными легионами,
Он совершил через безвестного саксонского монаха величественно и чудно.
Его имя мы уже упоминали
неоднократно, это - Мартин Лютер из Эйслебена. Это был голос Божий, который должен
был разбудить Европу к великому труду и расставить служителей по местам. Но
чтобы нам иметь верное представление об этом орудии Божьем и о благодати,
которая воспитала и сделала его способным на это, мы должны обратить наше
внимание на первые годы жизни этого замечательного человека Божьего. „Первые
годы жизни человека, - замечает Мерль д'Обине весьма верно и кстати, - в
которые он развивается и под рукой Божьей совершенствуется, всегда очень
важны. Это, главным образом, видно в жизни Лютера. Уже в ней происходила
совершенная реформация. Различные преобразования этого процесса происходили
одно за другим в душе того, который был Его орудием, прежде чем это могло
проявиться уже во внешнем мире. Только Тот, Кто произвел реформацию в сердце
самого Лютера, имеет ключи к Реформации Церкви. Таким образом, мы рассмотрим
вначале реформацию самого Лютера и только затем приступим к рассмотрению
фактов, каким образом было преобразовано Христианство.* "
* Мерль д'Обине, том 1, стр.
139.
Мартин Лютер происходил из
бедной, но порядочной семьи, которая долгое время жила в Мере, небольшой деревушке
в Тюрингии. „Я сын крестьянина, - имел он обыкновение говорить, - мой отец,
мой дед и мой прадед были честными крестьянами." Отец, Ганс Лютер, вскоре
после женитьбы покинул Меру и двинулся в Эйслебен. Здесь и родился Мартин Лютер
10 ноября 1483 года. Это было под вечер накануне дня святого Мартина. На
следующий день отец понес своего первенца крестить в церковь Петра, и тут он
был наречен Мартином в честь святого Мартина.
Ганс Лютер был честным,
работящим человеком, прямодушным и искренним, хотя и унаследовал резкий
твердый характер, который зачастую мог казаться упрямством. Он очень любил
читать и обогащал свои познания изучением всего, что можно было прочитать и что
попадало в его руки. Одаренный светлым проницательным умом, он достиг в
образовании и познаниях гораздо больших высот, нежели большинство людей его
положения. Его жена Маргарита была благопристойной и богобоязненной, почитаемой
своими соседками образцом благодетели.
Когда маленькому Мартину
исполнилось шесть месяцев, Ганс Лютер отправился со своим небольшим семейством
в Мансфельд. „Здесь отец был дровосеком, - рассказывал позднее Лютер, - и моя
мама часто носила дрова на своей спине, чтобы прокормить нас, детей."
Однако Господь в свое время вывел их из этой гнетущей нужды. Ганс Лютер нашел
хорошо оплачиваемую работу в руднике в Мансфельде и через усердие и
бережливость мало-помалу достиг относительного благосостояния. Всеобщее
уважение своих сограждан он обрел в такой степени, что его избрали в городской
совет. При таком авторитете в сочетании со справедливостью характера и
проницательностью ума ему было легко проложить себе доступ в лучшее общество в
своей округе.
Заветным желанием отца было
сделать своего первенца ученым, потому он не забывал заботиться о его домашнем
воспитании. Когда Мартин достаточно подрос, чтобы понимать, он беседовал с ним
о Господе Иисусе и часто молился с ним около его постели. Малыш очень рано
попал в школу. Его первым учителем был Георг Эмиль, местный школьный учитель. У
него он выучил катехизис, десять заповедей, апостольское исповедание веры,
молитву Господню и первые элементы латинского языка. Однако по жестоким обычаям
того времени бедный маленький Мартин получал свое воспитание под многими
жестокими наказаниями. Однажды, как рассказывает он сам, Эмиль, который не
щадил мальчика, высек его пятнадцать раз за одно утро. Мартин вообще с самого
раннего детства проходил суровую школу бедности, трудов и страданий, таким
образом был воспитан и подготовлен для его позднейшей меняющейся жизни.
Обращение, которое он находил дома, едва ли было хоть немногим мягче, чем со
стороны учителя.
„Его отец, - пишет один из
его биографов, - единственным средством морального и духовного воспитания рассматривал
довольно строгие наказания и запугивания, что и практиковал долгое время
неизменно, даже его мать следовала методу такого воспитания с великим
усердием, так что она наказывала мальчика даже до крови". Пламенный и
вспыльчивый нрав Мартина в этом отношении давал многие и частые причины для
наказания. „Мои родители, -говорил позднее сам Лютер, - обращались со мной
жестоко, что сделало меня боязливым. Однажды мама наказала меня за лесной орех
так жестоко, что текла кровь. Они от всего сердца считали это благом для меня,
однако они не умели различать духов, что весьма необходимо, чтобы знать, кого,
когда и как нужно наказывать."*
* Мерль д'Обине, т. 1, стр.
144; Ваддингтонская Реформация, т. 1, стр. 31
Когда Мартин в 1497 году
достиг четырнадцатилетнего возраста и изучил все, что могла дать латинская
школа в Мансфельде, его отец решил послать своего многообещающего сына во
францисканскую школу в Магдебург. Это было для нашего Мартина радостной
переменой жизни. Увидеть мир и, прежде всего, научиться еще большему - это было
его страстным желанием. Однако суровая школа, которую он проходил в Мансфельде,
на этом еще не была закончена. Он увидел себя в Магдебурге среди чужих, без
друзей, без денег, даже не имея потребного пропитания. Его бодрость начала исчезать.
Измученный прежним суровым обращением с ним в Мансфельде, он трепетал перед
своими учителями. В свои свободные от обучения часы он вместе с другими бедными
детьми попрошайничал у дверей домов сострадательных горожан. Он рассказывал
сам, как однажды в рождественский день со своими товарищами по несчастью
ходил по близлежащим к Магдебургу деревням и пел песни о Младенце Христе,
родившемся в Вифлееме. Из одного крестьянского дома, стоящего на краю деревни,
на звуки их песни вышел высокий, широкоплечий крестьянин и своим сильным зычным
голосом серьезным тоном спросил: „Где вы, мальчики?" Это нагнало на них
такой страх, что они пустились бежать так быстро, как только могли нести их
ноги. Их сердца из-за угроз и жестокости, с какой обращались тогдашние учителя
со своими учениками, были настолько пугливы, что они смогли подойти к тому
крестьянину лишь тогда, когда он приветливо пригласил их обратно, чтобы
вручить им рождественские подарки, приготовленные именно для таких детей.
В Магдебурге Мартин пробыл один
год до тех пор, пока трудности найти пропитание стали настолько великими, что
он, получив от родителей разрешение, оставил город и отправился в Эйзенах, где
была такая же хорошая школа и где в то же время жили родственники по линии
матери. Однако они либо невзлюбили Мартина, либо сами были бедны так, что не
могли ему помочь. Таким образом, бедный ученик и здесь вынужден был
зарабатывать себе хлеб духовными песнопениями и попрошайничеством. Такой способ
выживания в высшей степени смирял и унижал Мартина. Ругань и от ворот поворот,
которые он нередко получал вместо куска хлеба, почти разбивали его сердце.
Нередко он наедине проливал слезы и не знал, что делать дальше. „Должен ли я
оставить все свои надежды на воспитание и образование? Должен ли я снова возвратиться
в Мансфельд и навсегда закопать себя в руднике?" Эти вопросы возникали
все чаще и громче в сердце молодого студента. Однако был Некто, Который
бодрствовал над ним, хотя Мартин Его все еще не знал, и Этот Некто предусмотрел
для него иной рудник, чем в Мансфельде. Десница Любящего Отца вела его и
тщательно взвешивала тяжесть любого испытания, и враг не мог приложить ни
единого фунта тяжести более, чем это было определено Богом. Бог растил Своего
будущего служителя в школе превратностей и тотчас, как только он выучил свой
урок, награда не миновала. Наступил кризис в жизни Лютера, наступило время,
когда на долю Мартина должно было выпасть облегчение.
Когда Лютер однажды после
окончания занятий возвращался домой и по обыкновению просил у дверей о хлебе
насущном, от трех домов его прогнали. В высшей степени огорченный и убитый, он
остановился на улице Георгмаркт перед дверью одного дома. Он почти испугался,
когда открылась дверь и на пороге появилась женщина, которая приветливым
голосом пригласила его войти в дом. Это была добросердечная Урзула, жена
Конрада Котты, скромного жителя Эйзенаха. Они видели молодого Лютера уже не раз
в церкви, и им всегда нравилась серьезность, чистота и вдохновенность звучания
его голоса. Когда же она увидела этого юношу стоящим около их дверей в таком
безутешном расстроенном состоянии духа, то почувствовала в себе желание
пригласить его в дом и подкрепить пищей и питьем. Конрад не остановился на
благожелательном угощении его женой этого юноши, но Мартин настолько понравился
ему, что он вскоре принял его в свой дом, как родного сына. Освобожденный от
гнетущих забот, в кругу христианской семьи своих благодетелей, воспрял и ожил
дух молодого Лютера новыми надеждами и новыми жизненными силами. Началось
счастливейшее время в его жизни. Бог всякой благодати открыл сердца и руки
доброй Урзулы и ее мужа в точно назначенное Им время, чтобы бедный изнемогший
юноша получил уютный семейный очаг. Едва ли нужно подчеркивать то
обстоятельство, насколько глубоко запала любовь в сердце Лютера и что она ни в
коем случае не потеряет своей награды.
К своим обучениям по
литературе и естествознанию, которые он теперь проходил с обновленной
свежестью, он присовокупил еще и музыку. Из любви к ней и из благодарности к
своей приемной матери, которая была так же великой любительницей музыки, в
свободное свое время Лютер учился играть на флейте и на лютне. Игру же на лютне
он сопровождал своим мелодичным голосом, а жена Котты слушала это с
наслаждением. До самой старости осталась в нем любовь к музыке, и это было в
утешение во времена бедствий и страданий; позднее он написал много мелодий.
Целый ряд прекраснейших и возвышенных церковных песен сочинено им и положено на
его музыку.
В атмосфере
благожелательности в семье Котты характер Лютера, естественно, сильно
изменился. Бедствие его было позади, боязливость исчезла, его пугливый нрав
обрел покой, его путь стал радостным и счастливым, его выдающиеся способности
в сочетании с радостным от природы характером превратили его во всеобщего
любимца в школе францисканцев. Так прожил он четыре счастливых года. „Он
превзошел всех своих сокурсников, - пишет Меланхтон, - своим красноречием и
поэтическим дарованием, а также в прозе, в стихах." Требоний, приор
монастыря и председатель коллегиума, был весьма благосклонен к усердным
способным ученикам, так что и для Лютера не было иного учителя, который был
более любим им, чем этот ученый и обходительный человек. Требоний отличался от
всех своих коллег уважительным и тактичным обхождением со студентами. Входя в
учебный класс, он имел обыкновение приветствовать студентов снятием с головы
клобука. Когда однажды другие преподаватели высказали ему об этом чуждом для
них обыкновении, он ответил: „Среди этих мальчиков есть некоторые, кого Бог
однажды возведет до положения бургомистров, канцлеров, докторов и чиновников.
И если вы и не желаете воздавать им должное по их достоинству, то все же было
бы нелишне обходиться с ними со вниманием." Молодой Лютер был в это время
как раз там, где уважаемый учитель высказывал эти слова, и несомненно позднее
часто вспоминал об этом.
Ободренный своими первыми
успехами в Эйзенахе, и поскольку он сейчас чувствовал свое обучение обеспеченным,
он стремился и далее отличиться в обучении и пополнить свои знания. Поступить
в университет было его страстным желанием. Его отец, состояние которого к этому
времени улучшилось, был согласен с этим желанием и настаивал только, чтобы он
изучал право.
В 1501 году Лютер переехал в
Эрфурт. Тамошний университет считался самым лучшим во всей Германии. Лютер
достиг восемнадцатилетнего возраста и с пылкой ревностью окунулся в изучение
наук. „Мой отец, - говорил Лютер позднее, - поддерживал меня с любовью и
старанием в поте лица своего." Один из его биографов отмечает относительно
обильной благодарности сына: „Несомненно, ни одна история человечества не
рассказывает о труде рук отца, который был бы так славно и обильно
вознагражден, как тот значительный, исполненный великим содержанием труд работника
из Мансфельда. Каждая капля пота, падающая с его разгоряченного лба по
бодрствующему провидению Бога способствовала достижению Его намерения и была
средством обогащения духа того, кого Он предусмотрел на великий труд
изменения господствующих основ в христианском мире."*
* Ваддингтон, т. 1, стр. 34.
У нас есть основание
полагать, что, кроме единого стремления к познаниям, в это время дух Лютера
волновали и другие мысли. Благодатное водительство Божье, которое ввело его в
семейство Котты, связь со всем, что он там увидел и чему научился, произвели на
него глубокое неизгладимое впечатление. В нем возникло глубокое, отвращение к
обучению по Аристотелю, хотя его система обучения в те времена стяжала высокую
славу в университетах и преподносилась как одна из лучших, или же более того,
как единственное правило для здравомыслия. „Если бы Аристотель не был
человеком, - говорил Лютер, - то я не умедлил бы его назвать дьяволом!"
Так велико было его отвращение к философии ученого грека. Труды великих
схоластиков прошлого столетия, Скотта, Фомы Аквинского, Окхама и Бонавентуры
были для него единственным средством достижения истинной праведности и
солидных прочных знаний. Однако для встречи с неспокойной совестью они были
едва ли лучше логики Аристотеля. Тем не менее, по премудрости Бога, для него
было необходимо изучить эти труды, чтобы стать способным доказать их полную
несостоятельность в отношении служения и поклонения Богу и выставить это на
Божий свет. Он изучал также латинских классиков, и поскольку он воспринимал их
своим проницательным умом и упорным усердием и был наделен хорошей памятью, то
он делал большие успехи и достиг славы искусного ловкого диалектика.
В 1503 году молодой студент
получил первую степень академического отличия, так называемого „бакалавра искусств",
а спустя два года, в 1505 году, он стал доктором философских наук. После того,
как он достиг значительных успехов в различных отраслях знаний, он начал по
желанию своего отца обращать внимание на изучение правовых наук. Однако Господь
имел нечто другое для Лютера, благодать Его действовала в сердце весьма сильно.
В это время он часто пребывал в молитве и имел обыкновение говорить: „Прилежная
молитва далеко превосходит усердное обучение," - это отличное правило для
студентов-христиан.
Однажды Лютер, по своему
обыкновению, находился в университетской библиотеке в Эрфурте. В ненасытной
жажде света и спасения он искал нечто новое, и вот рука Божья подвела его к
Библии. Он никогда еще не видел такой книги. Он открыл ее, прочитал заглавие, и
вот, это была действительно настоящая Библия! Чрезвычайно изумленный и
обрадованный, он перелистывал ее с живым интересом. Ему было тогда двадцать
лет, он был воспитан праведными родителями, в течение десяти лет жил в христианской
семье - и все же никогда не видел Библию своими глазами. Это звучит почти
неправдоподобно для ушей протестантского читателя. И тем не менее в
католических местностях поныне царствует такое же поголовное незнание Слова
Божьего. Библия не имеет никакого места у католических священников в деле
воспитания. Лишь некоторые цитаты прочитываются в церкви во время богослужения,
и сами добрые католики верят тому, что это и есть вся Библия или, по крайней
мере, эти выдержки составляют основную часть Библии.
Однако, даже будучи
протестантами, в руках которых драгоценное Слово Божие в неповрежденном
истинном виде находится уже многие столетия подряд, мы должны знать, что Библию
одним умом понять невозможно. Ибо подобно тому, что сказано: „Кто из человеков
знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего
никто не знает, кроме Духа Божия". Без наставления и силы Святого Духа,
живущего в христианах через веру в Иисуса Христа, невозможно иметь истинного
понимания Слова Божьего, а также склониться в искренности сердца перед Его
авторитетом. На том основании выражение: „Библия, только Библия и единственно
Библия!" - как бы это прекрасно ни звучало, неверно и легко уводит в
заблуждение. Этот призыв совершенно верен и истинен, если прежде вообще Библии
будет сказано о Библии как о пробном Камне или Руководстве. Если полагать, что
Библии, как таковой, в самой себе достаточно и что она является собственной
истолковательницей, то это неверно, ибо Святой Дух через это был бы практически
исключен. Очень много также говорят о „праве персонального суждения" или
же „свободном изучении и исследовании". Однако последствия этого нередко
весьма печальны! Человеческий интеллект призван быть третейским судьей в
религиозных вопросах, гордость и противление откровенной воле Божией есть
некоторые злые плоды из его принципов, хотя через него вначале желали выступить
против непогрешимости римского духовенства и религиозного рабства мирян.
Погибший и уже приговоренный грешник не имеет никакого права, кроме того,
чтобы занять свое место среди погибших. И если Бог соблаговолит говорить к
нему, то его обязанность - усердно внимать, только внимать, но ни в коем случае
не обсуждать того, что Бог хочет сказать ему. В себе самом он не может иметь
никакого мнения о Божественных делах. „Но, - может возразить кто-либо, -
почему тогда нам дан разум, если мы не должны им пользоваться?" Мы
отвечаем: „Высшая привилегия человека и его лучшее применение, которое он может
сделать через свой разум: взять в руки Слово Божие и смиренно изучать его,
стремясь познать волю Бога".
Однако нас могут спросить и
далее: „Если я читаю Библию со всей тщательностью и старанием, то что может
стать для меня порукой того, что я ее понимаю? Моя проницательность ума? Моя
способность умозаключений? Применимость Слова ко всему, что во мне и что
окружает меня?" - Нет! Лишь тогда, когда я займу в смирении подобающее
место покорности, Бог даст мне проницательность и достоверное знание. Бог не
может отречься от Самого Себя. Дух Божий никогда не упустит возможности прославить
Господа Иисуса, ибо написано: „Кто хочет творить волю Его (Бога), тот узнает о
сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю". Это есть
благословенный фундамент, на котором может покоиться душа человека, в противовес
способности умозаключений ново уверовавших или же, вернее сказать, неверующих
людей. Поступать по Слову Божьему - значит, продвигаться в новых откровениях и
познаниях. Если мы хотим знать и понимать Его учение, то налицо должна быть
решительная готовность исполнять любую Его волю! Человеческая гордость склонна
охотно извратить дело! Она говорит: „Прежде, чем я подчинюсь Его воле, я должен
досконально понять Его Слово."
И католикам, и протестантам
были вверены изречения Божьи; и Святая Книга, Слово Божие, однажды станет
основой и масштабом суда для человечества. Исторически же католики завернули
эту книгу в плащаницу, заявляя, что она свята, чтобы людские глаза могли бы ее
видеть или людские уши могли бы ее слышать. Протестанты же, наоборот,
выставили ее снова на свет, распространили по всем странам и сделали так, что
ее голос стал слышен во всех селах и городах, на всех улицах и площадях. Рим
пустил глубокие корни в легковерие и покорность народных масс, и он
господствовал твердо и непоколебимо до тех пор, пока наставления Слова Божьего
не стали доступны для ума простого человека. Это произошло по причине
распространения Библии. Это движение произошло по изобилию благодати свыше.
Дух Святой, Который постоянно свидетельствует об Иисусе, господствующем над всем
и всеми, дал Слову речь и голос. Бог был с ним в сосудах, которые Он прежде
приготовлял для труда, и Дух Святой был силой благовестия, восприятия и
применения Слова в том, что он изливал свет на путь, который ведет во славу, и
на тех, кто идет по этому пути, и тем, что Он, с другой стороны, возбуждал
убеждение, что сатана со своими пленниками находится в непрерывном мятеже
против Бога, увлекая всех в ад.
Однако возвратимся вновь к
истории Лютера. После того, как он однажды напился от неиссякаемого источника
Божественной истины, он снова и снова бежал в библиотеку. С возрастающей
радостью поглощал он неизвестные ему до сих пор части Священного Писания и от
всего сердца желал получить это сокровище в собственность. Он изумлялся обилию
премудрости, заложенной в Библии, и долго задерживался на ее простых
повествованиях. Особенно привлекала его история Анны и молодого Самуила.
Однако как бы сильно он ни увлекался и ни вдохновлялся чтением Слова Божьего,
тем не менее, он был весьма далек от познания пути спасения. Вследствие своего
необычного увлечения, а так же желания сдать с честью свой первый экзамен, он
впал в опасную болезнь. Смерть со всеми своими ужасами подступала к молодому
студенту со всех сторон. К кому же обращался он теперь в своей невежде? „Мария,
помоги мне!" - взывал он на протяжении всей ночи громко жалобным,
испуганным голосом. Он еще не знал большего Помощника, чем беспорочная Дева
Мария. „Если бы я тогда умер, - высказался он позднее, спустя годы, - то
расстался бы с этим миром в твердом уповании на Марию." Единственное
основание, на котором может покоиться спасение грешника, ему не было преподано,
хотя он вкусил заботливое воспитание, какое могли дать родительский дом и
церковь, школа и университет.
Ободренный знаками почести и
уважения, которых он уже достиг, Лютер, после того, как его здоровье было восстановлено,
решил полностью предаться изучению права. Он начал изучать этику Аристотеля
наряду с другими отраслями философии. В то время с ним случилось серьезнейшее
происшествие, которое всю его последующую жизнь повернуло в совершенно иное
направление. Один из его самых любимых университетских друзей Алексис внезапно
умер, возможно, от злодейской руки. Подробности его смерти неизвестны, однако
следствия этого весьма известны и важны. Внезапная потеря друга глубоко
потрясла Лютера. „Что сталось бы с моей душой, - восклицал он в страхе и
трепете, - если бы я был так внезапно, без предупреждения отозван?" Ужас
смерти, который волновал его на ложе болезни, возвратился к нему с удвоенной
силой и переполнил всю его душу. В состоянии этого духовного смятения, когда
вопрос спасения его души еще не был разрешен, однажды недалеко от Эрфурта его
настигла и потрясла страшная гроза. Молнии блистали то тут, то там, зловещий
гром гремел непрестанно. Напуганный сверх всякой возможности, Лютер пал на
землю, думая, что это его последний час и что в следующее мгновение он
окажется в вечности. В своей нужде он обратился к святой Анне и дал обет, что
если Господь исторгнет из этой беды, если Он оставит его в живых, то он оставит
этот мир и заключит себя в монастырь на всю оставшуюся жизнь.
Буря мало-помалу стихла,
гроза миновала, и Лютер вернулся в Эрфурт живым и невредимым, однако не для
того, чтобы продолжить свое обучение; на нем был обет, а Лютер был не таким
человеком, чтобы нарушить свой обет. Он оставил свое выдающееся положение, все
свои блестящие намерения и перспективы на почести и славу, заменив их на
мрачную тишину монастыря. Это не было в те дни чем-то необычным. Если кто
серьезно задумывался о спасении своей души, то ради достижения святости,
необходимой для встречи с Богом, он должен был примкнуть к какому-либо
монашескому ордену. Лютер знал, что этот шаг вызовет недовольство отца в высшей
степени; эта мысль глубоко огорчала его, но его решение было непоколебимо
твердо. Примерно через четырнадцать дней вышеописанного происшествия, 17
августа 1505 года, он пригласил некоторых своих университетских друзей на
прощальный ужин. Когда был уже поздний вечер, Лютер поделился своим намерением
с ними, приведя их в изумление. Затем той же ночью, сказав им и всему миру
„прощай!", не взирая ни на какие уговоры и возражения, скрылся за воротами
эрфуртского монастыря августинцев.
Лютер ничего не мог делать
наполовину, спустя рукава. Он оставил своих друзей, свои книги, свое обучение -
абсолютно все, и во мраке полночи поспешил к монастырю. „Во имя Бога откройте
мне", - взывал он, стуча в ворота. „Чего ты хочешь?" - спросил его
брат-привратник. „Посвятить себя Богу!" - гласил ответ. Двери отворились,
Лютер вошел, и за ним вновь затворились тяжелые двери. Теперь, полностью
отлученный от своих родителей, от знакомых и от всего внешнего мира, он предал
свою душу в руки Божьи, и она была теперь в полной безопасности! Таковой была всеобщая
вера того времени.
О причинах, побудивших
Лютера сделать этот поспешный шаг, он высказался спустя шестнадцать лет
подобным образом: „В своем сердце я не был монахом, во мне не было никакого
намерения убить страсти и похоть плоти, но мучимый страхом и ужасом смерти я
дал чуждый моей воле вынужденный обет." Непосредственно после его вступления
в монастырь он отослал в университет свое служебное одеяние; даже свои одежды,
в которые он ранее облачался, он снял, чтобы ничего не оставалось, что могло бы
напоминать ему о мире, которому он отказал. Отец был в глубоком огорчении от
такого поступка сына, эрфуртские друзья впали в высшее оцепенение. И только
монахи ликовали; несомненно, их надменности и гордости было весьма лестным,
что такой известный доктор наук примкнул к их ордену.
Однако страстное желание
молодого монаха к дальнейшему обучению и к достижению высших знаний его внутреннего,
хотя и неосознанного стремления получить спасение не соответствовали распорядкам
монастыря. Едва он вступил туда, несмотря на его высокую известность и славу,
которые он имел в университете, он был привлечен к нижайшим монастырским
обязанностям. Он должен был подметать кельи, заводить часы, открывать и
закрывать ворота, исполнять обязанности привратника и дом работника. Однако и
это было еще не все. Прославленный доктор философии должен был быть унижен
даже публично. Если бедный монах, несмотря на множество тяжких обязанностей в
монастыре все же надеялся иметь хоть немного времени, чтобы отдохнуть и
заниматься своими любимыми книгами, то он был вынужден повесить на себя суму и
идти в город побираться для пропитания монахов. „Что? - говорили монахи. -
Монастырю не нужны штудирующие книги! Ему нужны бравые работники, которые выпрашивают
по домам хлеб, яйца, рыбу, мясо и деньги!" Так молодой монах взял в руки
суму и ходил от дома к дому по улицам Эрфурта, где его все знали как известного
доктора философских наук и искусства, любимого всеми.
Это была суровая школа
унижения для нашего Лютера, однако, вне сомнения, это было допущено вышним провидением,
чтобы он через личный опыт имел подробное знакомство с жизнью монахов и всеми
их заблуждениями, которые он никогда не увидел бы на ином пути. Притом через
эти превратности, напасти и искушения были выработаны выдержка и сила воли,
которые весьма пригодились ему в последующей жизни и отличали его во всех его
делах. И все же ему недолго пришлось исполнять такую унизительную работу.
Университету было весьма стыдно видеть, как их бывший сотрудник, почтеннейший
коллега ходит по городу и выпрашивает подаяния под каждой дверью. Приору
монастыря был предъявлен протест, и Лютер был освобожден от обязанности
попрошайничать.
После того, как Лютер таким
образом обрел облегчение, с новыми силами он опять обратился к занятиям. Читать
и размышлять о прочитанном - это было его радостью. Прежде всего он обращал
внимание на труды отцов церкви, особенно написанные Августином. В одном уголке
монастыря находилась Библия, укрепленная на цепочке. Туда приходил молодой
монах, как только было возможно, чтобы читать Слово Божие и расширять свои
познания о Божественных делах. К этому времени он познакомился с монастырским
братом по имени Иоганн Ланге, который владел немалыми познаниями еврейского и
греческого языков. У Лютера до сих пор не было еще времени заниматься этими
языками. Потому с большой радостью приветствовал он такую возможность
познакомиться с древними языками. В своей одинокой келье он начал с помощью
высокообразованного для того времени монаха изучать греческий и еврейский языки
со всем усердием, положив тем самым, того не ведая, основание для величайшего и
самого значительного труда всей своей жизни, - перевода Библии на немецкий
язык. К этому времени был опубликован еврейский словарь Ройхлина и оказал ему
большую услугу.
Лютер не упускал возможности
читать Священное Писание и изучать его, но поскольку он не понимал смысл
Слова, то это только умножало внутреннюю нужду. Получить уверенность в
спасении своей души - это было пламенным желанием, его сердца. Ничто иное не
могло дать ему покой. Именно поэтому он вступил в монастырь и стал монахом,
именно потому он непрестанно боролся против злых наклонностей и страстей,
которые он обнаруживал в своем сердце, и целыми ночами напролет стоял на
коленях на холодном жестком полу в своей келье, именно потому он превосходил
всех своих монастырских товарищей бдением, постами и самобичеванием.
Однако все это не могло дать
ему мира. Это служило лишь к тому, чтобы увеличивать душевный страх и приблизить
его в ужасе сомнений почти до смерти. Через добросовестное упражнение в
покаянии его физическое тело настолько ослабло, что он впал в лихорадочное
состояние, в котором он чувствовал себя окруженным злыми духами и демонами. С
большой ревностью искал он посредством своих религиозных упражнений обрести
мир с Богом, однако чем больше он насиловал себя, тем больше он видел себя
разочарованным. Он пытался сделать то, что в то время делали тысячи, возможно,
только с меньшей искренностью, серьезностью и самоотречением, чем Лютер. Они
желали дело, исполненное Христом, сделать самим, взирая на самих себя, на свои
чувства, свои дела, на свою рассудительность и претворение в жизнь этого дела.
Они были заняты собственным „я , но не Христом и Его совершенным
делом. „Ко Мне
обратитесь," - говорит Господь; и каков же результат, если кто покоряется
этим словам? - Мгновенное, совершенное спасение. „Ко Мне обратитесь и будете
спасены, все концы земли, ибо Я Бог и нет иного" (Исаия 45,22). Всякая
душа должна склониться перед этой истиной, прежде чем она сможет вкушать
сладости мира с Богом. Однако Лютер тогда был совершенно не знаком с
возвышенной простотой и славой Евангелия благодати Божьей.
В течение этого периода
своей истории Лютер не знал никакой жертвы, которую он почел бы слишком
большой, лишь бы она смогла воздвигнуть ту святость, которая была бы
достаточной для спасения души в настоящее время и гарантии блаженства в
вечности. В последующие годы, когда он лучше познал путь спасения, он написал
в письме к герцогу Георгу из Саксонии: „Я действительно был праведным монахом
и строго придерживался правил моего ордена, гораздо строже, чем это я могу
выразить. Если бы кто-либо из людей смог бы войти в небо через свое монашество,
то первым бы был я. Все члены ордена, знавшие меня, могли бы
засвидетельствовать об этом. Если бы я и дальше продолжил это, то через ночные
бдения, молитвы, посты и другие дела до смерти замучил бы себя". Его
ревность достичь небесного гражданства своими заслугами в действительности
привела его на край могилы.
Когда же он увидел, что все
его старания получить мир души были напрасны, его охватила глубочайшая
депрессия. Однажды, когда чувство греховности и злобы его сердца достигло
наивысшего предела, он закрылся на несколько дней и ночей в своей келье и не
допускал к себе никого. Один дружелюбный монах, который был несколько посвящен
в несчастное душевное состояние молодого монаха, в сопровождении хоровых
мальчиков высадил дверь кельи после того, как не получил никакого ответа на
неоднократный сильный стук в дверь. Испуганный монах поспешил к нему, чтобы
усиленной тряской вывести его из глубокого оцепенения, но все было напрасно.
Тогда он вспомнил, как искренне любит его друг музыку, и приказал мальчикам
петь. И действительно, стройный звук их голосов сотворил чудо, мало-помалу в
молодом монахе восстановились сознание и жизнь. Однако тяжкое бремя не спадало
с сердца и его совести. Для этого требовалось более, нежели стройная мелодия
песни, для этого требовалась небесная музыка Евангелия нашего Господа и
Спасителя. Момент, когда он должен был услышать это, был близок.
Иоганн Штаупиц, которого Бог
пожелал послать к Лютеру с благой вестью, был генерал-викар августинского
ордена по всей Германии. Составители истории говорят о нем почтительнейшим
образом. „Он был знатного происхождения, - пишет Ваддингтон, - однако намного
более знаменит и почитаем был он из-за своего ораторского красноречия,
справедливости характера и обширности познаний, а также чистоты своего
жизненного хождения." В высшей степени достойно благодарности Богу то
обстоятельство, что мы находим такого богобоязненного благочестивого человека
облеченным весьма высокой должностью в то время, когда растление папства
достигло своего апогея. Он оказывал великое и, да будет подчеркнуто,
благотворное влияние на свое окружение. Под его покровительством и руководством
Фридрих Вайзе, курфюрст из Саксонии, в высшей степени стяжавший любовь и
уважение его, основал университет в Виттенберге.
Именно в тот момент, когда
душевный страх Лютера возрос до предела, было назначено посещение
генерал-викара в эрфуртский монастырь, чтобы произвести там основательную
инспекцию. Изможденное тело, меланхолическое выражение лица и прежде всего
отчаянная внутренняя борьба, выдаваемая взглядом молодого монаха, привлекли к
себе внимание викара. Он занялся более им, нежели тем что он должен был делать,
и своими полными любви вопросами ему удалось открыть уста угрюмого монаха и
получить исчерпывающее представление о его подавленном состоянии. Штаупиц
некогда и сам проходил подобную полосу борьбы, а потому и был в состоянии
указать своему несчастному подопечному верный путь. Ласково, по-дружески он
пытался наставить и утешить его. Он предупредил его, что его надежды на свой
обет и добрые дела перед Богом весьма суетны и устоять не могут и что он может
быть спасен только через благодать и милосердие Божье. Притом он указал, что
эта благодать Божья совершеннейшим образом явилась в том, что Бог отдал Сына
Своего Единородного, и она Писанием доказывает, что Он оправдывает всех, кто
воистину верит в Иисуса Христа и пролитую Им кровь. Прежде чем Штаупиц покинул
монастырь, он обрадовал Лютера, подарив ему Библию, ту самую драгоценную книгу,
которую он так долго желал получить в собственность, и дал ему добрый совет:
„Да будет главным твоим занятием изучение Писаний." Угрюмую мрачную душу
Лютера пронзил луч Божьего света. Беседы и общение с генерал-викаром послужили
для него великим утешением, однако истинный мир Божий для него все еще был
неведом. Ожесточенная борьба продолжалась до тех пор, пока наконец его тело не
надломилось от нее. Во второй год своего пребывания в монастыре он заболел
весьма сильно, так что его вынуждены были вынести в больничную келью. Все
ранние страхи вновь возвратились к нему при приближении смерти. Он все еще не
был знаком с совершенным подвигом Христа для всех верующих. Страшный вид его
вины, требования праведной святости Бога и закона переполнили его ужасом. Он
не был обычным человеком, и поскольку он, проходя испытания, в своем окружении
не мог найти никого, кто бы понимал его или же имел какое-либо понимание об
этом, то он был совершенно один; не было ни одного человека, которому он мог бы
открыть свое сердце.
Однажды, когда он истаивал
на своей постели от нападающих на него со всех сторон сомнений и страхов, его
посетил один старый монах. Это посещение должно было оказать решающее действие
на Лютера и принести ему благословение. Побежденный сердечными словами и
искренним сочувствием, Лютер раскрыл перед ним все свое сердце. Старец не мог
ответить на все вопросы испуганного больного, но он знал действие веры, и он
вновь и вновь повторял слова из так называемого исповедания апостольской веры:
„Я верую в прощение грехов". Эти немногие простые слова явно по
благословению Господа послужили к тому, чтобы повернуть дух Лютера от
оправдания по добрым делам к оправданию по вере. С самого раннего детства он
знал эти слова, но, подобно тысячам номинальных христиан на протяжении многих
столетий, он твердил их бессмысленно. Сейчас они наполнили его сердце надеждой
и утешением. Тихо повторял он многократно эти слова, стремясь обрести в них
глубину и силу. „Невозможно не верить тому, - прервал его монах, - что грехи
Давида или же апостола Петра прощены, этому веруют и бесы. Заповедь Бога к нам
однако та, чтобы мы веровали, что грехи нам прощены. Слушай, что говорит святой
Бернард: „Свидетельство Святого Духа к твоему сердцу есть: прощены тебе твои
грехи". С этого момента в сердце Лютера воссиял свет, шаг за шагом он
победно продвигался по пути истины при усердном исследовании Слова Божьего и
неустанной молитве.
Обращение Лютера, вне
сомнения, было искренним и истинным, однако все же это не было утверждено в нем
прочно. Мера и характер истины, в которой он был наставлен Штаупицем и старым
монахом, не могли еще защитить его полностью от нападений врага. При таком
мизерном познании помыслов Бога,
любви Христа, совершенной законченности Его голгофского
подвига, свободы от смерти и суда, каким в то время владел Лютер, было
возможно, чтобы обращенная душа вскоре стала мучима сомнениями и страхом. Она
не может вкушать твердого истинного мира с Богом. Она надеется, в лучшем случае
уповает, что спасена, но ей не достает полной определенности веры. И почему
так? Именно из-за ее малых познаний о своем погибшем состоянии и деле Христа,
абсолютно достаточном, чтобы предотвратить это состояние. „Ибо Он одним
приношением навсегда сделал совершенными освящаемых" (Евр. 10,14). Нет
места повторениям, нет места повторному кровопролитию, кровь никогда не теряет
своей действенности. Мы для ежедневного очищения плоти можем прибегать к воде
(Иоан. 13), но понятия о повторном излиянии спасительной крови в Писании нет.
Однажды омывшись в этой драгоценной Крови, спасенный, навсегда сделался
совершенным. Бог никогда не упустит из виду того, что все грехи совершенно
прощены в Нем; Он прославился навеки и всякий враг уже побежден.
До момента встречи со
Штаупицем и старым монахом Лютер, выражаясь его собственными словами,
„находился связанным пеленами папства и совершенно не был знаком с его
растлением." В известном смысле подобное происходит с тысячами душ и в
нынешнее время. Они лежат, связанные пеленами их собственной религиозной
системы и церковных сектантских представлений, абсолютно не думая когда-либо
тщательно испытать это дело на основании Слова Божьего. А между тем благодатная
свобода, которой Христос освободил Своих, им совершенно чужда. Лютер был
обращен, однако он еще ни в коем случае не покинул дом рабства. Освобождение
его души от папского рабства, от его пеленок шло весьма медленно. В то время он
почти ничего не знал о преимуществе и благословениях детей Божьих, ни о их
положении во Христе. Конечно же, все эти благословения с момента его обращения
были его частью, однако он по незнанию своему вкушал их. Как только женщина,
страдающая кровотечением, коснулась края одежды Господа, тотчас исчез источник
ее болезни. Сила, исходящая от Христа, произвела в ней действие через простое
прикосновение к одежде! Что за прекрасная картина новообращенной души, стоящей
пред Богом во всей готовности принимать совершенство, жизнь, праведность и
радость, благословенную свободу, да и Самого Господа Христа! На место духовной
смерти заступила вечная жизнь, на место человеческой греховности - божественная
праведность; отдаленная от Бога душа водворена в непосредственную близость с
Ним. Это благословение всякого, как только он воистину обратится, будь он,
подобно Лютеру, оказавшимся на краю сомнений и не видящим низги из-за густого
мрака и темноты.
Три года провел Лютер в
монастыре в Эрфурте, но это время не было потерянным для него. Всеобщее
образование его духа, практика его души, обучение еврейскому и греческому
языкам - все это, таким образом, было многосторонним воспитанием его для
будущего духовного служения Господу. Прежде всего, монастырь явился местом его
духовного рождения „от воды и Духа", местом, где он впервые
услышал весть об оправдании
чрез веру, ту божественную истину, которая явилась основной платформой всего его
позднейшего труда.
В 1507 году Лютер был
посвящен в священники. Эта торжественность оживила отца Мартина, хотя он не полностью
еще примирился с поведением сына. Лютер получил от архиепископа Иеронима из
Бранденбурга священническое звание, а с ним и власть „приносить жертвы для живущих
и усопших" и, через бормотание некоторых слов, пресный хлеб, или просфору
превращать в действительную плоть и кровь Христа. Когда же позднее у Лютера
открылись глаза, он устрашился при одном воспоминании этой сцены. Однако все
же он не был полностью свободен от представления, в котором можно было бы хлеб
и вино вечери воспринимать как действительную кровь и плоть Господню. Хотя
благодатью Божьей он был удостоен раскрыть многочисленные языческие обычаи
Рима, все же в известной степени слепота удерживала его глаза, так что он не
мог познать простые и ясные наставления Священного Писания относительно вечери.
Штаупиц, верный друг и
покровитель двадцатипятилетнего Лютера, уготовил ему к этому времени такое
положение, в котором он имел возможность умножить свои мощные духовные силы и
развить дальше непоколебимость характера. По его распоряжению курфюрст Фридрих
предложил молодому священнику взойти на учебную кафедру процветающего
университета в Виттенберге. Лютер с радостью отозвался на это предложение и в
1508 году переселился в Виттенберг. Хотя он таким образом стал профессором, но
все же не прекращал быть монахом и снимал одну келью в августинском монастыре.
Предметы, по которым он должен был читать лекции, были физика и диалектика
Аристотеля. Это было неподходящим занятием для человека, алчущего и жаждущего
по Слову Божьему. Они не могли дать удовлетворения духу такого человека, как
он. Однако здесь нам вновь должно отметить, что этот промежуток времени по
вышнему провидению Божьему являлся необходимым для его дальнейшего воспитания.
После того, как он ознакомился с жизнью монастыря, он должен был заняться на
некоторое время схоластической философией, бесплодной человеческой хитроумной
изворотливостью, чтобы таким образом быть в состоянии увидеть мрачные страницы
и заблуждения обеих систем, вступить в борьбу с ними, чтобы исторгать
человеческие души из их злого влияния.
Лютер с большим усердием
приступил к делу на новом поприще. Сильный голос, здоровый естественный стиль
его лекций вскоре собрали вокруг него бесчисленное множество студентов.
Лекционный зал постоянно был переполнен. Наряду с этим, он, как и прежде, с
большим усердием занимался изучением древних языков. Его страстным желанием
было пить из самого подлинного источника, и Бог, очи Которого видели
сокровеннейшее желание его сердца, устроил путь, на котором он смог получить
удовлетворение своим желаниям. Спустя немного месяцев после своего появления в
университете, он получил звание бакалавра богословия, которое давало ему право
читать лекции по теологии и говорить на библейские темы. Сейчас он чувствовал
себя в своей колее, на правильном пути. Настроенный не учить ничему иному,
кроме того, чему он сам научен по Слову Божьему, он начал с изложения Псалмов,
а затем приступил к Посланию Павла к
римлянам.
Вот когда ему очень
пригодились усердные занятия в тишине кельи в Эрфурте и Виттенберге. Они
придавали его лекциям совершенно иной характер. Он говорил уже не только как
красноречивый профессор, но как христианин, испытавший силу проповедуемых им
истин на самом себе. Когда он со своими истолкованиями дошел до Рим. 1,17:
„Праведный верою жив будет", - в его сердце воссиял свет, далеко
превосходящий солнечный. Дух Божий наполнил эти слова светом и силой, как и
сердца Лютера для разумения. В аудитории звучал истинно голос Божий об оправдании
чрез веру. Он всем своим существом постиг то, что вечная жизнь дается не
постами и упражнениями покаяния, но верою. Вся история немецкой Реформации
находится в тесной связи с вышеуказанным стихом. В его свете изъяснял Лютер
писания Ветхого и Нового Заветов. Его силой и истиной он выставлял лживость
папства на Божий свет, полагая конец господству лжи и свершая великую Реформацию.
Одиноко стоял он перед всеми власть имущими, да фактически перед всем миром ни
с чем иным, как с истиной Божьей под своими ногами, как на незыблемом утесе:
„Праведный верою жив будет." Слово Божие есть истина, папство - ложь;
одно должно пасть, другое восторжествовать; истина есть бальзам для души, ложь
- смертельный яд. Эти основные положения вечной праведности были написаны в
сердце Лютера неизгладимым резцом, и какими простыми они ни могли бы казаться,
Лютер был укреплен и уполномочен торжествовать над папством, священниками,
духовенством, кесарями и королями, подняв высоко над миром знамя победы верою
в Господа Иисуса Христа, без дел закона. Великое дело было уже начато, но
зачинщик должен был еще осилить некоторые тяжелые лекции.
Из-за некоторых разногласий
между августинскими монастырями и генерал-викаром Лютер был послан в Рим,
поскольку его считали подходящей кандидатурой представить на решение
святейшего отца эти пункты. Это было необходимо для Лютера и было предусмотрено
по премудрости Божьей, чтобы он детально познакомился с Римом. Как кротчайший
монах с далекого севера, он почитал папу самым святым человеком на земле, а Рим
- жилищем святых. Это заблуждение могло быть раскрыто только через его личные
наблюдения.
В 1510 году он, босой, с
пустыми карманами, пересек Альпы. Пищу и питие он находил в крестьянских
дворах, мимо которых проходил, ночлегу же - в бесчисленных монастырях. Но едва
он пересек Альпы, его изумленным глазам предстали роскошные здания монастырей,
в которых монахи вели праздную, изобилующую, роскошную жизнь. Для бедного
монаха это было нечто новое, неслыханное и потрясающее. Но кто может описать
его удивление, когда он и в пятницу увидел столы венедиктианцев прогибающимися
от обилия отборнейших яств? Он гневно выкрикнул: „Разве вы не знаете, что папа
и церковь запрещают подобное?" Как повествуют некоторые, он чуть ли не
поплатился жизнью за это дерзкое заявление. Он узнал, что его пребывание
среди монахов стало для них тягостным, и оставил монастырь, проходя по
раскаленным возвышенностям Ломбардии, достиг Болоньи, где серьезно заболел.
Врагу снова удалось смутить его дух при виде приближающейся смерти. Отведя
взор от Христа, несчастный больной снова начал заниматься своей греховностью,
и, естественно, его сердце переполнилось беспокойством и страхом. Так изнемогал
и сражался он долгое время. Наконец, слова, которые так часто не раз ободряли
его сердце, водворили в него свет и мир. „Праведный верою жив будет!" -
торжествовал он, и этим борьба была закончена, а его перепуганный дух
успокоен. С обновленной силой он продолжил свой путь вперед. Миновав Флоренцию,
он достиг Апеннинских гор. Жаркое итальянское солнце беспощадно жгло его голову
и вызвало у немца, привыкшего к более прохладному климату, немало тяжких
стонов. Наконец, на горизонте показался вожделенный город на семи холмах.
Прежде чем мы
вступим с Лютером в ворота Рима, мы должны отметить, что хотя истина Евангелия
проникла в его сердце, он все же душой и телом оставался еще приверженцем
папства. Его почитание папы граничило с языческим поклонением. Рим для него был
обителью святости, освященной апостольскими гробами, памятниками святых и
кровью бесчисленных мучеников. Однако, увы! Действительный Рим далеко
расходился с Римом его фантазии.
Когда он
приблизился к стенам города, его сердце начало колотиться в великом
благоговении. В глубоком умилении он пал на колени, поднял свои руки к небу и
воскликнул: „О, святой Рим! Я приветствую тебя! Благословенный Рим, трижды
освященный кровью мучеников!" Так приветствовал он столицу христианства с
выражением глубочайшего благоговения и любви. Со святым благоговением вступил
он на землю города. Он спешил к святым местам и с напряженным вниманием ловил
чудотворные истории и легенды, которые были связаны с ним, все, что он видел и
слышал, он воспринимал за чистую монету. Однако это наваждение не могло длиться
долго. Нечестие и развращенность итальянских священников были настолько
явными, что для него это не могло оставаться втайне. Его сердце сотрясалось
пред видом постыднейших дел, которые ему приходилось видеть и слышать
ежедневно. Прежде всего его огорчало отвратительное ремесленничество, с
которым справляли свои духовные обязанности. Однажды он с несколькими другими
священниками проводил мессу, когда он еще был занят первой, один из них
крикнул: „Быстрей! Быстрей! Возврати нашей дорогой, Жено, своего Сына!" Он
таким богохульным образом превращал просфору в плоть и кровь Господа! Лютер
испугался. Подобное бесчинство он считал невозможным.
Именно в Риме
Лютер ожидал встретить строгое благоговейное служение религии. Священников он
представлял как мужчин с серьезным почтенным выражением лица в простой одежде
апостолов, утоляющих жажду от росы небесной, спящих на голой земле, не
чурающихся никаких затруднений ради того, чтобы принести людям весть Евангелия.
Однако вместо этого он увидел блестящую резиденцию папы, его великолепную
свиту, кардиналов, утопающих в роскоши, восседающих на колесницах и конях,
украшенных драгоценными камнями, самих в балдахинах с павлиньими перьями, защищающими их от солнечных лучей, великолепные церкви с их богатейшим убранством,
священников, - все это было невыносимо для сердца Лютера. Чем был Рим
Перуджино, Рафаэля, Микеланжело для простого виттенбергского монаха,
преодолевшего сотню миль босым, чтобы найти в нем подкрепление своей вере и
углубить свою праведность?
Однако так было
велико привитое всем воспитанием суеверие Лютера, что он, несмотря на свои
познания Писания и горькие разочарования, которые пришлось ему пережить, в один
день благоговейно вступил на так называемую лестницу Пилата (лестница, которая
якобы чудесным образом от дома Пилата в Иерусалиме была доставлена в Рим),
чтобы осилить ее на коленях и тем самым заслужить индульгенцию, которую папа
обещал всем, кто на коленях взойдет на вверх этой лестницы. Однако в то время,
когда он был занят этим делом, ему показалось, что он услышал громогласные
слова: „Праведной верою жив будет!" Испуганный и постыженный, он
поднялся на ноги и поспешно убежал с места своего суеверного сумасбродства.
После того, как
он выполнил поручение, с которым его посылали к папе, он навсегда повернулся
спиной к развращенному папскому городу. „Прощай, Рим! - воскликнул он. -
Всякий желающий вести благочестивую жизнь да покинет тебя! Все в Риме
дозволено, кроме одного - быть честным богобоязненным человеком!" Тогда он
все еще не думал о том, чтобы оставить римскую церковь, но в Саксонию он
возвратился в великом беспокойстве и мучительном смущении.
Вскоре по
возвращении в Виттенберг Лютер взял на себя должность доктора теологии по
настоятельной просьбе своих друзей и генерала-викара. В то же время его просили
проповедовать в августинской церкви. Это открывало ему новый благословенный
круг деятельности. Однако Лютер, обеспокоенный ответственностью, связанной с
этим, некоторое время противился желанию друзей и медлил занимать такое
важное положение. Когда же Штаупиц решительнейшим образом сделал ему замечание
и уверил его в том, что это служение вверяет ему Сам Бог, тогда он послушно
согласился. Теперь ему была дана свобода в монастырях своего ордена, в церквях
и капеллах чисто и истинно проповедовать Евангелие о Христе. Его голос, по
утверждению современников, был мощного приятного звучания и имел
завораживающе-притягательную силу для слушателей, его манера и жесты были
приятны и благородны. Его серьезное и смелое прямодушие в сочетании с редкой
вдохновенностью, характеризующей все его доклады, выгодно отличали его от
предшественников и современников. Через помазание свыше они несли свежесть и
покоряли противников непреодолимой властью. Лютер за последние четыре года
приобрел блестящие познания древних языков, он усердно изучил писания Нового
Завета и получил твердое убеждение в том, что спасение через веру есть
центральное учение Евангелия и что неповрежденное Слово Божие есть единственное
средство для восстановления и реформации Церкви.
Начиная с 1512
вплоть до знаменательного 1517 года, Лютер продвигался по пути, на который
вступил, решительно и бодро. Громче и громче звучал голос отважного герольда
истины, отзываясь в людских сердцах тысячеголосым эхом. Его слава простиралась
далеко за пределы Виттенберга и привлекала великое множество студентов в
саксонский университет. При всем этом Лютер оставался решительным и кротким. Во
всех делах он жаждал одного: делать все верно и угодно Богу, обучал так и
избирал такие средства, которые сам вначале и не очень бы желал, чтобы
искоренять из людских сердец злоупотребление и суеверие Рима. Однако мы сейчас
оставим смелого свидетеля с его славным делом, чтобы обратить наше внимание на
состояние дел в церкви, которое привело Иоанна Тецеля с телегой, нагруженной
индульгенциями, в окрестности Виттенберга.
Крестовые походы
в высшей степени развили аппетит стяжательства у римского духовенства и
суеверного, невежественного народа. В течение двухсот лет они были для церкви
изобильным источником приобретения богатства и укрепления власти. Пока длилась
война, крестоносцы оставляли свое имущество на попечение священства или
епископов; если же владельцы не возвращались с войны, то это, само собой
разумеется, переходило в руки духовенства. Однако с завершением тринадцатого столетия
этот богатый источник наживы совершенно иссяк. В 1291 году Акка, последний
стратегический военный пункт, которым христиане владели в Палестине,
окончательно перешел во власть турков. Неверные теперь беспрекословно владели
гробом Господним и всеми святыми местами и предметами, к которым обычно
стекались толпы паломников.
Однако не только
папа и римская церковь терпели убыток в деньгах и имуществе из-за прекращения
крестовых походов, но и сам народ страдал, лишенный возможности утолить жажду в
приобретении индульгенции. Папе нужны были деньги, а народу - прощение грехов.
Дабы удовлетворить обе стороны, римское лукавство придумало новое и в высшей
степени успешное средство. „Мы достигли до конца тринадцатого столетия, -
сказал Бонифаций, тогдашний папа, - да будет последний год юбилейным."
Палестина была потеряна безвозвратно, крест и гроб Господень были в руках
сарацинов, но святой город Рим и гробницы апостолов были в их распоряжении;
требовался только толчок с верхов, чтобы вызвать лавины паломников. Какова
окажется прибыль от перенесения стремлений паломников из Иерусалима в Рим,
вероломный папа знал хорошо.
Так, 22 февраля
1299 года была опубликована булла, в которой предписывалось всем посетить в
течение этого года при надлежащих упражнениях покаяния гробницы святых апостолов Петра и Павла, притом римские
граждане должны были посещать эти святые места тридцать дней подряд, тогда как
для иностранцев достаточно было пятнадцати дней. Булла немедленно была
распространена по всему христианскому миру. Она гарантировала всем, кто
признает свои грехи и кается, притом совершит паломничество, получение
совершенной индульгенции, иными словами абсолютное прощение всех грехов,
как прежних, настоящих, так и будущих. Такая индульгенция прежде, при
крестовых походах, была в ограниченном количестве. Как только сия булла
достигла Европы, поднялся воистину ураган религиозного воодушевления. Со всех
стран толпами спешили паломники в Рим. Звук этой новой юбилейной трубы поднял
мощный безоружный крестовый поход во всем христианстве в святой город. „В
течение всего года отдаленнейшие части Германии, Венгрии и Богемии были
переполнены паломниками всякого возраста, всякого сословия, которые желали
получить прощение своих грехов относительно безопасным путешествием в
Рим."
Невозможно
привести точную статистику числа паломников, совершивших путешествие в Рим.
Очевидцы же свидетельствуют, что бывало в городе более двухсот тысяч человек
за один день. В течение же всего года Рим посетило около двух миллионов
человек. Богатство, которое текло в казну папы в течение этого времени, было
чрезвычайно великим. Если бы каждый паломник пожертвовал лишь небольшую сумму,
то и тогда это был бы воистину королевский доход, однако приток денег был
настолько велик, что римляне прозвали этот год золотым. Из записей одного очевидца
мы узнаем, что два священника ночью и днем были заняты тем, что складывали в
казну несчитанные груды золота и серебра, которые паломники складывали у алтаря
и на надгробиях апостолов. Все эти дары предназначались не на благотворительные
цели или же, как бывало прежде, на снаряжение крестового похода, но были
предоставлены папе, чтобы он мог распоряжаться ими свободно, как ему
заблагорассудится. Враги церкви, вернее сказать, враги Бонифация были лишены
участия в благодеяниях индульгенции.
Так большая
часть христианства „получила" прощение своих грехов и вечную жизнь. В
благодарность за это Бонифаций был осыпан богатейшими дарами. Успех превзошел
все ожидания. Давка на улицах Рима зачастую была настолько великой, что
некоторые слабые пилигримы были затоптаны под ногами или же раздавлены натиском
волн человеческого моря.
Окрыленный
успехом Бонифаций решил праздновать юбилей в каждое столетие. Однако прибыль от
такого мероприятия была настолько желанна, что вскоре было решено уменьшить
промежуток времени. Клеменс Шестой повторил юбилей уже в 1350 году. Вновь
потекли бесчисленные толпы паломников в Рим и внесли в казну папы несчитанные
сокровища. Улицы, ведущие в храм, который по установлению папы должен был быть
посещен, постоянно были переполнены плотной толпой людей, так что было абсолютно
невозможно пробраться через нее в обратном направлении. Римляне
воспользовались своей выгодой и предоставляли место в своих домах пришельцам
за весьма большую плату; не было почти ни одного дома, который не был бы
переоборудован для приема паломников, и все же многие вынуждены были ночевать в
церкви или на улице, немалая часть из них умерла вследствие болезней.
С течением
времени для папы промежуток в пятьдесят лет показался довольно длинным. Урбан
Шестой ограничил его уже в 1389 году до тридцати трех лет, взяв для этого в
образец 33-х летнее пребывание Господа на земле в человеческом теле. Наконец,
папа Павел Второй определил в 1475 году праздновать юбилей в каждые двадцать
пять лет, чего римская церковь придерживалась почти вплоть до наших дней.
Воистину сердце готово разорваться при виде того, что не только во времена
суеверного мрака средневековья, но и в наши дни, хотя воспитание и обучение достигли
таких высоких ступеней развития и несмотря на множество свидетелей истины
Слова Божьего и учение о совершенном подвиге голгофского труда Христа, все же
массы народа пребывают в обманутом состоянии, веря в богохульные учения и
практически упражняясь в них. Следующая выдержка из буллы, обнародованной в
1824 году тогдашним папой относительно юбилея, который должен был праздноваться
в наступающем году, ясно показывает, что дух и надменность папства и поныне
остались неизменными.
„Мы постановили
в силу полноты власти, данной нам от неба, полностью сделать доступным всем то
священное сокровище, которое основано на заслугах, страданиях и достоинствах
Христа, Его беспорочной Матери и всех святых, что передано Самим Творцом в
наше распоряжение для спасения человечества. Потому вам, почтенные братья,
патриархи и епископы, надлежит ясно и подробно всем изъяснять о силе
индульгенции, какое действие она имеет в прощении кающихся в церквях, как во
временной жизни дающая возможность избежать наказания, которые требует Божья
справедливость за содеянные грехи, и далее, какую помощь могут получить уже
усопшие в этом сокровище через заслуги Христа и Его святых, которые умерли в
покаянии по любви Божьей, но которые все же не успели принести достойные
плоды покаяния для прощения соделанных грехов, а потому сейчас находятся в огне
чистилища".*
* Гарднер „Вера мира", т. 2, стр. 252.
В 1513 году на
папский трон взошел Лев Десятый. Он был третьим сыном Лоренцоса ди Медичи и
заполнил царский двор утонченным, расточительным, преданным роскоши образом
жизни своей семьи. Притом Микеланжело снабдил его совершенным планом церкви
святого Петра, которая тогда находилась в стадии строительства и поглощала
чудовищные суммы денег. Великим, наиважнейшим вопросом дня был: откуда взять
денег на покрытие издержек по строительству и на исполнение других бесчисленных
планов папы.
Письма Лютера
облечены в такую форму, чтобы дать нам превратное понятие об этом человеке.
Почти все они носят льстивый характер. Лютер, по всей вероятности, не постиг
характера папы, хотя ему приходилось неоднократно иметь с ним дело, В то время,
как Лев стяжал славу одного из самых образованных и ученых людей своего
времени, он никогда не был порядочным человеком. Он содержал двор в
блистательном великолепии, предавался безудержным страстям и всякого рода
удовольствиям, а в отношении своих религиозных обязанностей был совершенно
беззаботен. Подобный своим предшественникам, гнусному Александру Шестому, чье
имя вызывало омерзение, и по дикому бравому солдату-папе Юлию Второму, чье
воинствующее правление переполнило большую часть Европы убийствами и бедствием,
- в сравнении с такими папами, конечно же, личность Льва и его дворовые порядки
выгодно отличались.
Вследствие
расточительства Льва все ощутимее стала чувствоваться нужда в деньгах и
необходимо было найти выход из сложившегося затруднения. Можно ли удивляться
тому, что такой бессовестнейший папа, как Лев, нашел удобный и надежный выход
из положения в том, что начал торговлю индульгенциями более систематично, чем
прежде? Уже давным-давно в Риме грехи прощала не любовь Христа, но деньги. Для
вернейшего достижения своей цели Лев решил умерить плату за индульгенции и
через ловких агентов распространить торговлю по всей Европе. План был, как мы
увидим, продуман весьма хитро, и хотя он соответствовал ближайшей цели,
впоследствии он обратился против тех, кто его составил. Бог превозносится над
всем, и Он использовал бессовестную торговлю Рима для того, чтобы проложить
путь для Реформации и приблизить падение единовластного господства римской
церкви. Самым подходящим и лучшим местом для торговли индульгенциями была
предусмотрена Германия. Полагали, что по географическому расположению тут
должно находиться много верующих и что они персонально захотят совершить паломничество
в Рим на празднование юбилея.
Мы уже ранее
отмечали, что подлинное назначение индульгенций состояло в том, что покупатели
за определенную сумму денег якобы смогут достичь уменьшения своих грехов, а то
и полного отпущения их без дальнейших упражнений в покаянии подобно тому, как
бы преступник перед гражданским судом при небольших преступлениях выкупает
себе освобождение от заключения ценою штрафа или
уплаты
определенной денежной суммы. Как только уплачивалась денежная сумма,
преступник тотчас оправдывался и ему разрешалось покинуть тюрьму. Подобным
образом невежественному легковерному народу внушили, что деньги, которые он
платил торговцам индульгенциями, зачислялись в небесных книгах, как эквивалент
за всякого рода грехи и преступления, которые там записаны на его счет.
Состояли ли грехи из хулы, разбоя, убийства, грабежа или хищения - все было
ничто! Некоторые индульгенции сравнивали с кредитными письмами на небо,
подписанными папой с отметкой „Сумма уплачена". Фактически цена индульгенций
была различна. По величине и тяжести греха цена либо поднималась, либо опускалась.
Эта система
отпущения через усердие бессовестнейших священников постепенно приобрела такое
распространение, что превратилась для папства в неиссякаемый богатейший
источник дохода. Для грешников ранее все же требовался более или менее
достойный плод покаяния, дела, достойные покаяния, как, например, посты,
умерщвление плоти, паломничество и т.д., по смерти же - многолетнее пребывание
в чистилище. Теперь же в уши грешника вкладывалось, что при определенных
условиях тяжесть этих дел может быть удалена и время пребывания в чистилище
может быть сокращено именно через силу, которую дал Христос святому Петру и его
последователям. Самым приемлемым условием, которое весьма удовлетворяло
папство, было: „Деньги! Деньги!"
Спекуляция
индульгенциями папы Льва сопровождалась большими успехами. Ловкие искусные
торговцы с котомкой за плечами, наполненными индульгенциями, вдоль и поперек
исколесили все европейские страны. За определенную сумму можно было приобрести
документ, освобождающий от обязанности не есть мяса по пятницам и во время
поста или же дающий покупателю право жениться на своей родственнице, принимать
участие в запрещенных увеселительных мероприятиях. Торговцы прочесывали город
за городом, деревню за деревней, повсеместно расхваливая свой товар
громкими возгласами. Они уверяли изумленный народ, что сейчас пришло время
благоприятное, что теперь они за умеренную цену могут купить спасение души. Продавцы
целыми толпами наступали на христианский мир под видом дарителей вечного
счастья, и в казну духовенства потекли богатые доходы из карманов верующих.
Священники постоянно появлялись во главе великолепных процессий, вели
праздную жизнь и роскошествовали за счет богатых денежных поступлений.
Постепенно они приблизились к саксонским пределам. Архиепископ из Майнца и
другие носители духовных санов оказали свою поддержку бессовестной и
нечестивой торговле, за что часть от вырученных денег потекла в их карманы.
Наконец, усердные торговцы оказались у ворот Виттенберга.
Среди
многочисленных торговцев особенное внимание зрителей привлек один человек. Это
был прославленный доминиканский монах Иоганн Тецель, сын Лейпцигского золото
плавильщика. Как только процессия приближалась к какому-либо городу, то один из
их среды посылался вестником к магистрату, возвещая: „Благодать Божья и
святого отца перед вашими воротами." Такой вести в то суеверное время было
достаточно, чтобы привести в движение самый мирный и спокойный город Германии.
Духовенство, священники, монахи и монахини, городской совет, трудовой люд,
мужчины и женщины, стар и мал, - все устремлялись навстречу торговцам с
зажженными свечами, играя на музыкальных инструментах. Город вскоре украшался
флагами, и длинные ряды монахов и монахинь проносили их с выкриками:
„Покупайте! Покупайте!" Прославленный доминиканец обычно выступал на
колеснице, держа в своей руке большой красный крест. Перед ним на бархатной
подушечке торжественно несли благосклонную папскую буллу. Церкви быстро
превращались в торговые дома. После того, как красный крест водружался на
алтарь и там же прикреплялся папский герб, Тецель всходил на кафедру и зычным
голосом с грубым красноречием начинал изъяснять действие индульгенций.*
*
Мерль д'Обине, т. 1, стр. 237.
Следующая
выдержка из обычных проповедей Тецеля представит перед читателями точную
картину его бесстыдных выступлений и богохульное содержание его проповедей. С
тоном и жестами базарного крикуна он начинал говорить: „Индульгенция есть
прекраснейший и драгоценнейший дар Божий. Подойдите, я продам вам документ,
запечатленный должной печатью, через который все грехи, которые вы захотите
творить в будущем, будут прощены. Я бы не захотел обменять свои привилегии на
небе даже на жребий Петра, поскольку я своими индульгенциями спас более душ,
нежели святой апостол своими проповедями. Нет ни единого греха, который был бы
настолько велик, что индульгенция не смогла бы простить его. Однако даже не
только это! Индульгенция имеет силу не только для живущих, но даже и для
умерших. Священник, дворянин, купец, женщина, девушка, юноша; разве вы не
слышите, как ваши умершие родители и друзья взывают к вам из преисподней: „Мы
терпим ужасные мучения! Небольшая
милостыня могла бы нас освободить! Вы можете это сделать, и вы не
хотите?" О вы, бессмысленные и бесчувственные люди, вам это непонятно? Я
заверяю вас, что как только деньги коснуться сокровищницы, душа тотчас избежит
чистилища и, свободная, вознесется на небо! Потому вперед, люди! Вот здесь
сокровищница, вот здесь индульгенции! Покупайте! Покупайте! Если вы упустите
эту возможность сейчас, то впредь для вас не будет никакого спасения. Я чист от
проклятия ваших душ! Придите и купите! Господь, наш Бог, Сам более уже не
управляет, но всю власть Свою Он передал папе!"
Как только
заканчивалось выступление бессовестного монаха, перепуганные люди толпой
устремлялись к сокровищнице, чтобы купить прощение за свои грехи и освободить
своих ближних от мучений в чистилище. Даже нищий, который влачил свое
существование за счет подаяний, находил деньги, чтобы обеспечить себе прощение
грехов. Вскоре папский ящик для сборов уже не мог вмещать более денег, так что
его заменяли другим.
Лев полностью
достиг своей цели. Но, увы! Нравственные последствия такой печальной торговли
были ужасны! Легкие условия, которыми можно было выкупить папское разрешение
на сотворение всякого рода зла широко распахнули двери и ворота для
глубочайшего морального разложения общества и попирания всякого авторитета.
Утверждают (с другой стороны опровергается), что сам Тецель в Инсбурке совершил
преступление против нравственности и был приговорен кесарем Максимилианом быть
утопленным. Только вмешательство курфюрста Фридриха из Саксонии спасло его от
такой позорной смерти.
Дело теперь
зашло так далеко, что кризис был неизбежен. Замашки папы были настолько
непристойны, выходки Тецеля и его сотрудников настолько бесстыжи и вызывающи,
что уже не могли утаиться от взоров многих. Но все же не находилось человека,
который отважился бы открыто и решительно поднять свой голос против гнусной
торговли индульгенциями. Долго имели они возможность творить такое
возмутительное нечестие. Однако в тишине и в неизвестности Бог подготавливал
человека, который громовым голосом будет говорить к богохульным священникам и
выставит на обозрение всего мира их отвратительные позорные дела!
Лютер
внимательно следил за распространением индульгенций, не считая, однако, при
этом быть уполномоченным выступать против. Когда же Тецель появился в пределах
Виттенберга, столкновение с ним стало неизбежным. Первое побуждение, чтобы
Лютер выступил публично, заключалось в следующем. Многие граждане Виттенбега,
несмотря на предупреждения Лютера, купили индульгенции в Ютербоге, находящемся
на определенном расстоянии от их города. Некоторые из них на тайном исповедании
поведали ему вскоре после этого свой грех, приводя в свое оправдание, что они
и не думали полагаться на индульгенции. На основании этого Лютер отказал им в
отпущении грехов и призвал их к ответственности именно из-за их индульгенций,
заявив им, что они погибнут именно из-за них, если не обратятся в искреннем
сердечном покаянии к Господу. Когда же Тецель получил известие о таком
пренебрежении к его индульгенциям, то впал в великую ярость, бушевал и
неистовствовал, несколько раз развел костер на площади, чтобы этим
продемонстрировать, что он получил от папы власть сжигать всех еретиков,
которые осмелились бы поносить наисвятейшие индульгенции. Между тем Лютер
написал письма архиепископам в Майнц, Мейсен, Цейц и Наумбург, в которых он
настоятельно и смиренно просил остановить торговлю индульгенциями. Когда же
архиепископы не дали ему никакого ответа и ничего не сделали относительно его
просьбы, то 31 октября 1517 года в укрепленном соборе Виттенберга он вывесил
свои знаменитые 95 тезисов, в которых настоятельно призывал всю римскую церковь
осудить Тецеля и запретить торговлю индульгенциями.
Секира теперь
была приложена к корню дерева. Зародыш Реформации был сосредоточен в 95
тезисах. „Индульгенция папы, - говорил в них Лютер, - не может уничтожить
грехи. Бог Один прощает грехи и именно тем, кто искренне кается, без
вмешательства человеческого исповедания. Церковь может освобождать от
упражнений в покаянии, но эта власть ее ограничивается земным бытием, но ни в
коей мере не перешагнет через смерть. Где человек, которому дана власть
сказать, что за столько-то дукатов может быть спасена душа грешника? Всякий
истинный христианин имеет часть в благословении Христа через благодать Божью
без какой-либо индульгенции." Это был голос откровенного протеста Лютера.
Хотя в его предложениях многое выдавало в нем еще ревностного монаха и
последователя папства, через все это проявлялась великая истина, что человек
получает спасение не по делам закона и не по собственным заслугам, но
единственно верою в Иисуса Христа.
Эта истина
давным-давно не звучала еще таким откровенным и смелым языком. Началась
ожесточенная борьба между густым мраком ночи и брезжушим рассветом утра.
Укрепленный и вооруженный Самим Богом, Лютер вступил на арену битвы и начал
отнимать у противника часть за частью его территорию. Университет, да и весь
город Виттенберг пришел в движение. Все читали тезисы, и истины, изложенные в
них, передавались из уст в уста. Паломники и путешественники охотно
останавливались в Виттенберге, а затем несли смелые тезисы августинского монаха
по разным направлениям, повсеместно распространяя нововведения. „Это, - как
говорит Пфицер, - несомненно было искрой от факела, зажженного от костра
богемского мученика Яна Гуса, и когда этот свет осветил отдаленнейшие уголки
страны, то это стало сигналом для великих грядущих событий." Миконий,
историк того же времени, сообщает: „Менее чем за четырнадцать дней тезисы
Лютера были известны всей Германии, не прошло и четырех недель после этого, как
они были распространены по всему христианству и повсеместно читались. Это было
подобно тому, как бы сами Ангелы небесные явились вестниками и принесли эти
истины на крыльях своих всему человечеству."
Рим вскоре
завопил об огне и кострах. „Монастыри и все религиозные строения в Германии, -
пишет Фроуд, - были подобны псарне, обитатели которых единодушно поднимали вой
о духовном растлении. Если ни одна душа не могла быть вызволена из чистилища,
то их занятие теряло всякий смысл. Однако для молодых мирян, для всех
благородных душ по всей Европе Виттенберг превратился в мощнейший маяк, распространяющий
свои блистающие лучи света в глубину всеобщего мрака." Имя Лютера в одно
мгновение стало известно всему миру, и если бы Лютер не был управляем
мудростью Божьей, то эта мгновенная известность легко могла бы совратить его с
пути смиренного служителя Божьего. Однако благодать Божья была безгранично сильна
в нем. Несмотря ни на что, покорно и смиренно продолжал он исполнять свои
обязанности служителя в августинской церкви до тех пор, пока Бог не призвал его
в Свой час на публичное служение.
Весной 1518 года
в Гейдельберге состоялось генеральное собрание августинского ордена. Лютер так
же был приглашен на него и пустился в путь. Его друзья, которые боялись за
жизнь Лютера, решительно удерживали его от этого пути, но он был не таким
человеком, который позволил бы удержать себя страхом перед опасностью. Его
упование было возложено полностью на всемогущество Божье. Он считал
непозволительным упустить такую благоприятную возможность проповедовать
Евангелие, распространять истину и защитить свои тезисы. Так 13 апреля 1518
года он оставил Виттенберг и отправился в сопровождении путеводителя, который
при этом нес его багаж, пешком в Гейдельберг.
Любопытство
увидеть и услышать отважного монаха, осмелившегося выступить против церкви и
папы, привлекло многие толпы людей в старинный университетский город. В
большом зале августинского монастыря, переполненном множеством слушателей,
Лютер дискутировал с пятью докторами теологии о ряде тезисов, составленных им.
Его точное знание Писания, преданий и учений Церкви, полное пренебрежение к
знаменитому имени и системе Аристотеля, мощное красноречие и сила аргументации
-все это быстро убедило его врагов, что они имеют дело с необычным противником.
Полностью обезоруженные и посрамленные, они вынуждены были сойти с поля боя.
Лютер в сопровождении многих друзей благополучно возвратился в Виттенберг.
Удивительное
действие, которое производили эти диспуты на всех слушателей, побудило Тецеля
попытаться ответить на атаки Лютера против индульгенций. В сочинении, пышущем
само бахвальством и богохульством, он вновь и вновь подчеркивал власть папы и
духовенства полностью и совершенно прощать грехи. В ответ на эти утверждения
Лютер написал еще целый ряд пунктов, которые он назвал „резолюциями" или истолкованиями
своих ранних тезисов. В этом трактате уж ясно различим реформатор. Он
здесь мужественно возносит великую истину Реформации об оправдании не делами
закона, но единственно верой.
Копию этой
резолюции Лютер послал 30 мая 1518 года к папе с весьма смиренным и тактичным
сопроводительным письмом, в котором просил его положить конец распрям. Как бы
мало ни печалился Лев о религиозных интересах, он все же не мог оставить письмо
Лютера безответным, особенно потому, что в это самое время король Максимилиан предлагал
свое посредничество. Он приказал послать Лютера в Рим, чтобы тот держал ответ
из-за своей дерзости. Лютер медлил повиноваться приказу, объявив при этом
готовым предстать перед праведными справедливыми нейтральными судьями, чтобы
защищать свое дело. Вследствие этого папа написал к курфюрсту Фридриху из
Саксонии, под чьим особенным благоволением, как было известно папе, находился
Лютер. В письме он просил передать еретического монаха во власть кардинала
Томаса Кайтана, который был подробно проинструктирован, как он должен обойтись
со строптивым доктором. Однако этому мудрому, порядочному вождю принадлежит
слава за то, что он решительно противостал намерениям папы и воспротивился
выдать своего любимца на произвол его беспощадных врагов. Папа был вынужден
прибегнуть в отношении Лютера к более справедливому взысканию. Он отказался от
требования доставить Лютера в Рим, повелев, чтобы он явился в Аугсбург держать
ответ перед Кайтаном. Лютер обещал явиться.
Некоторые из его
друзей, опасаясь за его драгоценную жизнь, стремились отговорить его от такого
опасного намерения. Однако, как всегда, бесстрашный, уповающий на всемогущую
защиту Бога, Лютер остался тверд при своем первом намерении. В своей коричневой
монашеской рясе он вышел из Виттенберга и пешком отправился в Аугсбург.
Граждане Виттенберга не позволили лишить себя возможности проводить своего
любимого учителя до ворот города.
Благополучно
достиг он Аугсбурга, и вскоре после этого начались переговоры. Вначале Кайтан
выступил в роли заботливого сострадательного отца и говорил с Лютером, как со
своим любимым сыном, но при этом давал ему понять, что папа надеется на то, что
он откажется от своего учения, только так и не иначе. „Тогда я прошу, -
возразил Лютер, - указать, в чем я заблуждаюсь." Кардинал и его
итальянские придворные ожидали, что бедный немецкий монах на коленях покорно
будет умолять о прощении, поэтому они очень удивились его твердому и с
достоинством выступлению.
Кайтан предложил
ему многие мнимые заблуждения. Когда же Лютер призвал единственный авторитет
Слова Божьего и не пожелал признавать ничего другого, то кардинал во гневе
крикнул: „Я пришел сюда приказывать, а не разводить с тобой диспуты! Откажись
от своего учения или приготовься встретиться с заслуженным наказанием!"
На этом первые
переговоры были закончены. Вторая и третья встречи были также безуспешны. Лютер
при требовании отказаться от своего учения оставался непреклонно твердым на
позиции Слова Божьего. „Давайте, - говорил он, - спорные пункты изъяснять на
основании Священного Писания." „Что? - крикнул Кайтан в ярости. - Не
думаешь ли ты, что папа печалится о мнении какого-то немецкого крестьянина?
Мизинец папы сильнее всей Германии! Не думаешь ли ты, что ваши вожди
вооружатся, чтобы защитить тебя, такого жалкого, ничтожного червя? Я говорю
тебе: „Нет"! И куда ты мог бы тогда скрыться? Я спрашиваю тебя: куда ты
скроешься?"
„И тогда, как и
сейчас, - гласил ответ верного человека Божьего, - я предам себя в руки
всемогущего Бога!"
Так закончились
переговоры полным поражением Рима. Гордых итальянцев вверг в величайшее
изумление бедный крестьянский сын, нищий монах из отдаленной немецкой
провинции, посягнувший на власть римского господина, выдвинувший свои
претензии. Хотя Кайтан был облечен властью раздавить свою жертву, он вынужден
был возвратиться в Рим, чтобы возвестить о своем поражении и поведать своему
господину, что ни уговоры и ни угрозы, ни самые привлекательные обещания не
смогли заставить этого настырного немца отказаться от своих злых ересей. Лютер же,
чувствуя большую опасность для жизни пребывать далее в Аугсбурге, втайне
оставил город и возвратился в Виттенберг.
Чрезвычайно
раздосадованный безуспешностью своего плана, папа снова написал курфюрсту,
требуя от него, чтобы тот предал преступника в руки правосудия или же изгнал из
пределов своей страны. Фридрих оказался в большом затруднении. Открытое
неподчинение воле папы могло повлечь за собой серьезные последствия. Когда
Лютер услышал об этом затруднении курфюрста, то написал ему, что он намерен бежать
во Францию, что он надеется там трудиться в большей безопасности и более
беспрепятственно. Однако Фридрих и слушать об этом не хотел. Он, Который управляет
сердцами царей, как Ему это благоугодно, управил также и сердцем Фридриха и дал
ему желание и смелость и далее держать под защитой верного служителя Божьего,
несмотря ни на папу, ни на его легатов.
Поскольку миссия
Кайтана не достигла желаемого действия, то папа своим послом избрал другого
агента. Им стал Карл Мильтитц. Этот привез с собой золотую розу, которая
должна была представлять Тело Христово и каждый год передавалась папой более
достойному правителю. Этот подарок в знак особенной благосклонности папы должен
был быть передан на этот год курфюрсту из Саксонии, вне сомнения, с целью
побудить его на более решительные и непримиримые действия против Лютера.
Как только
Мильтитц прибыл в Саксонию, то нашел своего старого друга Спалатина, и
тот же познакомил его с истинным положением дела, о котором Мильтитц имел
совершенно превратное представление. Он уверил легата в том, что церковный спор
в основном есть следствие лживости и богохульства Тецеля с его индульгенциями.
Мильтитц был изумлен и повелел Тецелю явиться к нему в Альтенбург, чтобы
держать ответ относительно своих действий. Однако Тецель, трусливый и
мнительный, каким он и был, уже заблаговременно удалился в Лейпциг, чтобы
укрыться там от гнева своих многочисленных врагов. Он давно уже прекратил
путешествия по стране с папской буллой и индульгенциями. „Я бы не убоялся
трудностей пути, - писал он Мильтитцу, - если бы я смог оставить Лейпциг без
опасности за свою жизнь. Но августинец Мартин Лютер так восстановил против
меня власть имущих, что я нигде не застрахован от опасности." Как велика
разница между им, некогда высокомерным уполномоченным папы, самоуверенным
оратором и хулителем истины, и Лютером, простым и смиренным служителем Божьим!
Насколько изумительно было мужество и упование на Бога одного, настолько велики
были трусость и страх другого!
Папский легат
вскоре обнаружил, насколько Лютер был любим всеми и с каким интересом следил за
его делом и стар и млад. Потому он прибегнул к совершенно иному роду обращения
с Лютером в отличие от своего гордого предшественника. Он приближался к
бесстрашному реформатору со многими доказательствами его дружелюбия к нему и
называл его не иначе, как „мой дорогой Мартин". Он надеялся ласками и
показным дружелюбием обрести дружбу Лютера и довести свой бой до победного
конца. На мгновение казалось, что хитрому послу улыбается успех, что он сможет
поймать противника в свои сети.
„Я склоняю себя,
- говорил Лютер со своей стороны, - впредь молчать об этом деле и оставить его
до смерти истекать кровью, при условии, что мой противник действовал бы со
своей стороны так же спокойно." Мильтитц принял это предложение с великой
радостью, поцеловал еретического монаха и склонял его написать папе письмо с
раскаянием и осыпал его доказательствами своего дружелюбия и
благорасположения. Казалось, что борьба между истиной и ложью, между папством и
реформацией должна была завершиться так прискорбно и бесславно. Подчеркивался
мир между обеими сторонами, и все, казалось, находилось в наилучшем порядке. Но
это только казалось. Божье дело не могло завершиться таким недостойным образом.
Именно в тот момент,
когда Лютер добровольно осудил сам себя на молчание, поднялся другой голос.
Доктор Эк, профессор богословских наук из Ингольштадта, ревностный поборник
папства, призывал Карлштадта, виттенбергского доктора и друга Лютера, на
публичные диспуты о многих спорных теологических пунктах, в первую очередь
относительно тезисов Лютера об индульгенциях. Вначале Лютер не вмешивался в
спор, однако мало-помалу он увидел себя вынужденным выступить на обозрение из
своего затаенного уголка. Начались знаменитые лейпцигские диспуты, и они
длились многие недели. Доктор Эк защищал папство, Лютер и Карлштадт выступали
за реформы, а Бог употреблял их жаркие дискуссии для распространения истины не
только в Германии, но и во всех уголках христианства. Лютер повторял свои
призывы к душам исследовать Священное Писание и находил живой отклик во многих
сердцах, особенно у студентов университетов Лейпцига и Виттенберга, которых
могла удовлетворить только совершенная и полная, непоколебимая истина Слова
Божьего! Так дело Господне начало быстро продвигаться вперед, авторитет папства
падал, и Европа подготовилась к великим переменам, которые должны были вскоре
наступить.
Почтим же
благоговейным молчанием на некоторое мгновение память выдающихся личностей,
выступивших на арене истории в то тревожное время. Эпоха Реформации заслуживает
серьезнейшего внимания именно множеством великих личностей и крупных событий.
Мартин Лютер,
человек, которого Святой Дух употреблял, как Свой особо избранный сосуд,
предстает пред нами самой крупной фигурой. В своих зачастую весьма опасных
обстоятельствах он мог нередко думать, что находился, как перст, один. Однако
Бог постоянно был занят тем, чтобы собирать вокруг него отличнейших людей,
которые уже в самом начале были в совершенном согласии с его мнением и
положением и все свои силы употребляли на защиту его учения. В 1518 году в
Виттенберг был вызван Филипп Меланхтон, профессор греческого языка, и с
того времени он стал задушевным другом и верным сотрудником реформатора до
самого конца своей долгой жизни. Околампадий, профессор из Базеля, Ульрих
Цвингли, доктор теологии из Цюриха, Мартин Букер, Еразм и многие
другие, имена которых сияют славой среди выдающихся орудий Реформации, были восставлены
в тот момент милосерднейшим провидением именно для содействия тому великому
делу.
В январе 1519
года умер Максимилиан и немецкий трон оказался свободным. Это для дела
Реформации оказалось весьма благоприятным. Внимание римских курьеров было
отвлечено от Лютера и направлено на весьма важный вопрос, кто же должен взойти
отныне на немецкий трон. Поскольку курфюрст Фридрих при выборах короля был
назван новым главой, то есть правителем государства, то он оказался в таком
положении, что мог намного действеннее и надежнее защищать Лютера, чем прежде.
Сначала королевская корона была предложена самому курфюрсту Фридриху, но он
отверг это предложение, поскольку не имел никакого желания взвалить тяжкую ношу
правления государством на свои плечи. Между тем появилось двое молодых
правителей, претендующих на освободившийся трон, это Генрих Восьмой из Англии
и Франц Первый из Франции. Однако после долгих колебаний выбор пал на внука
Максимилиана, Карла, который в то же время был и внуком Фердинанда Католика,
короля Аргонии. Наследственные права и обширные владения этого молодого князя
обрели ему благосклонность избирателей. Он управлял Испанией, Бургундией, Нидерландами,
Неаполем и Сицилией, новым индийским государством (через открытие Колумба),
был так же господином над Новым Светом. Со дней Карла Великого ни один правитель
не господствовал еще над таким множеством стран.
Папа сначала не
благоволил к избранию Карла, однако когда он увидел, что тот все равно победит,
то отказался от своего противоборства, и Карл был коронован 22 октября 1520
года в Ахне. Новый король в то время был в возрасте не более девятнадцати лет
и, как юноша, был весьма одаренной личностью, с серьезностью и
уравновешенностью, далеко опережавшими свой возраст. Он был ревностным
сторонником и покровителем военного искусства и науки, и если ему хотелось, то
он умел стяжать и любовь, и благосклонность.
В нем уживались нежность и острота ума итальянца наряду с замкнутостью и
молчаливостью испанца. Более же всего он был праведным католиком и верным
приверженцем папства. „Он праведен и молчалив, - говорил о нем Лютер, - и я
держу пари, что он за год не говорит столько, сколько я за один день."
Таким образом, это был человек, которым дело Лютера должно было преследоваться.
Невозможно было подыскать более подходящую личность для проведения в жизнь
решений Ватикана. Мы здесь приведем некоторые рассуждения Мерля д'Обине об этой
смене в правлении немецким государством. Они достойны правдивой и
чистосердечной биографии Лютера.
„Должна была
выступить личность. Бог хотел противопоставить виттенберского монаха
величайшему из монархов, какой только взошел на трон со дней Карла Великого в
христианском мире. Он избрал правителя в его юношеские годы, чье правление
обещало быть долгим, чья власть простиралась над старым и над новым миром, так
что в его огромном государстве солнце не заходило, как выразился один
прославленный поэт. Господь противопоставил его молодой Реформации, которая
имела свое начало в мучительных тревогах и стенаниях бедного монаха в мрачной
келье эрфуртского монастыря. История бедного монаха и правление великого
монарха должны были преподать всему миру великий урок. Они должны были
показать, как ничтожно человеческое могущество в борьбе против божественной
немощи. Если бы на трон был избран друг Лютера, то успехи Реформации были бы
приписаны его покровительству. Если бы на трон взошел противящийся новому
учению, но слабый король, то успехи Реформации спешили бы отнести за счет
слабости правителя. Но тут гордый победитель, великий правитель должен был
смириться пред силой Слова Божьего. Человек, которому не составляло ни
малейшего труда доставить пленным Франца Первого в Мадрид, на виду всего мира
должен был отложить свой меч перед сыном бедного рудокопа."*
См. Ваддингтон, т. 1; Мосейм, т. 3.
Возвратимся
сейчас к периоду, когда в Лейпциге проходил диспут. Доктор Эк, известный
теолог, разгневанный своим поражением, горя злобой против Лютера, поспешил в
Рим, чтобы заполучить папскую буллу проклятия на своего противника. Он был
бессилен опровергнуть важные и определенные утверждения реформатора на
основании Слова Божьего, потому вступил на путь насилия, чтобы осудить и
уничтожить противника. Это был излюбленный способ Рима и его приверженцев.
Лев вначале
противился проклинать Лютера, но, наконец, он уступил натиску и выкрикам Эка и
своего друга-доминиканца. И 15 июня 1520 года сочинил требуемую буллу. По
всеобщему суждению, он действовал здесь весьма немудро. Сочинения Лютера были
присуждены быть преданными огню, и он сам, как злостный еретик, предавался
сатане, если в течение шестидесяти дней не обратится к папе с мольбой о
прощении. Однако время страха перед потоком папских проклятий, способных
заставить замолчать, было уже пройденным этапом для Лютера и его друзей.
Вообще страх перед папскими проклятиями во всем мире был уже не таким великим,
как прежде. За последние пятьдесят лет в сердцах немецких племен произошли большие
перемены. Открытие книгопечатания стало мирным весомым успехом во всей Европе.
Однако ни Лев, ни Карл Пятый в то время еще не осознали всю полноту и важность
этих перемен. Неустанная деятельность Гуттенберга и его последователей,
открытие Колумбом Америки, путешествия вокруг мыса Доброй Надежды Васко да
Гамой, завоевание Константинополя турками и рассеяние в связи с этим многих
ученых Греции по всей Европе - все это вызвало уже новую жизнь и новую
деятельность в человеческом духе; исследования и наука разбудили народы от
духовной спячки, в которой они пребывали в течение всей долгой мрачной ночи
средневековья.
Прежде, чем
булла Льва достигла Виттенберга, сердца большей части немецкого населения были
на стороне Лютера; особенно это были студенты, работники искусства, ремесленники.
Лютер знал почву, на которой стоял, и он видел, что время решительных действий
наступило. Невозможно было уже и далее избегать открытого разрыва с Римом. Он
писал письма к папе, кардиналам, епископам, князьям и ученым в покорном и
миролюбивом стиле, он ссылался перед папой на высший судебный процесс всеобщего
собора, но все это было тщетным. Как когда-то в Лейпциге он внутренне
распрощался с Римом, так теперь решил открыто отказаться от римской церкви и
публично посягнуть на ее авторитет. 10 декабря 1520 года в девять часов утра
Лютер взял папскую буллу, предварительно обнародовав свое намерение, приложил
к ней копию канонического права, папские декреталии и некоторые письма и
сочинения Эка и Эмзера, и все это предал огню. Все это совершалось на виду
многих у ворот Виттенберга. Когда смелый монах со словами: „Поскольку ты
огорчил святых Господа, то пусть огорчит и пожрет тебя вечный огонь!" -
бросил эти книги в пылающий костер, поднялся громкий одобрительный гул выкриков
собравшихся докторов и студентов университета. Свергнув с себя таким образом
римское иго, он с пламенной речью обратился к немецкому народу, объяснив ему
наиважнейшие его обязанности и долг. Виттенбергский костер разжег во всех
сердцах такой огонь, который не мог быть уже более потушен. Почти вся нация
сплотилась вокруг отважного доктора. Лютер теперь был совершенно свободен.
Узы, которые так долго связывали его с Римом, были порваны. С этого момента он
выступал уже открыто, как непримиримый противник папы и его приверженцев. Многочисленные
трактаты против растления римской системы в защиту Божественных истин выходили
из-под его пламенного пера и с молниеносной быстротой распространялись по всему
христианскому миру.
Лев обратился за
помощью к молодому королю. Он напомнил ему о его обещании быть заступником и
защитником церкви и требовал от него, чтобы он произвел подобающий суд над
дерзким мятежным монахом Мартином Лютером. Везде напряженно следили за решением
короля. Будет ли он на стороне основных положений прогресса как-то: в области
литературы, политики и религии, - или он превратится в сговорчивое орудие
папской власти и злобы? В таком напряжении находилось все общество.
Карл в тот
момент все же был занят другими делами, которые казались ему наиболее важными,
и только через два года он нашел свободное время обратить свое внимание на
вопрос, который волновал всех. Лютер и его друзья с выгодой и пользой
употребили это время. В течение 1518, 1519, 1520 годов были изданы многие
истолкования Слова Божьего, которые властно завладели сердцами всех читателей.
По благословенному предводительству Божьему новое учение быстро проникло не
только в Германию, но и в Швейцарию, Англию и Францию. Глубоко укоренившиеся
предрассудки, властвовавшие над сердцами в течение многих столетий,
мало-помалу искоренялись. Тьма постепенно уступала блистающим лучам восходящего
дня.
Наконец, Карл не
мог освободиться от убеждения, что нельзя и далее оставаться пассивным, что
здесь требуется нечто большее, нежели ученые диспуты, чтобы остановить
прогрессирование нового движения, которое угрожает ниспровергнуть религию его
предков и нарушить мир в его государстве. Потому он созвал рейхстаг, иначе
говоря парламент германского государства, в Вормсе, чтобы там, наряду с
другими делами рассмотреть так же и вопрос о Лютере и его учении. Папа и его
приверженцы ликовали, поскольку они были убеждены, что их смертельно опасный
враг теперь непременно будет раздавлен. Однако их ликование было
преждевременным, как мы это сейчас увидим. Сильнейший, Больший всех земных
великанов был с Лютером.
Эрфуртский
монах, вооруженный Словом Божьим и снаряженный твердым упованием на поддержку
и присутствие Божье, обративший в бегство армию торговцев индульгенциями,
одержавший легкую победу над папскими легатами в Аугсбурге и над героями
папства в аудиториях Лейпцига, разгромив их в пух и в прах, на громогласное
проклятие Ватикана ответил тем, что публично сжег папскую буллу у стен
Виттенберга. Рим получал оскорбительные удары за ударами, его угрозы
попирались с презрением, сила его казалась сломленной. Так называемая церковь
отныне уже не могла действовать с прежней амбицией. Люди начали шевелить своими
мозгами, и Риму не так-то легко было подчинить их и заставить слепо
повиноваться его приказам и символам веры. Последняя надежда Рима возлагалась
на молодого, преданного церкви короля. Ему, могущественнейшему из правителей,
вне сомнения, был предопределен успех.
Карл открыл
рейхстаг 28 января, в день памяти Карла Великого. Никогда ранее на рейхстаг не
собиралось такое множество королей, князей, прелатов, дворян и властителей
этого мира. „Курфюрсты, герцоги, архиепископы, ландграфы, маркграфы, графы,
епископы, бароны и государи земель, как депутаты и послы королей христианского
мира, переполнили пути, ведущие в Вормс, со своими свитами. Наиважнейшие
вопросы, касающиеся мира в Европе и триумфа истины требовали безотлагательного
решительного обсуждения." Однако все остальное, по сравнению с делом
Лютера и его Реформации, казалось ничтожным и маловажным.
По открытию
совещания перед королем, князьями, перед всей высокой публикой Европы с
трехчасовой блестящей ораторской речью выступил папский посол Алеандр. Перед
ним лежали книги Лютера и папская булла. Он сказал все, что жаждал сказать Рим
об этих книгах и их авторе. Он утверждал, что в книгах Лютера содержится
столько ереси, что из-за них стоило бы предать сожжению заживо сто тысяч еретиков.
Его ораторская речь, выдержанная в ревностной фанатичности преданного
приверженца Рима, произвела глубочайшее впечатление на собравшихся. Со всех
сторон поднимался гневный ропот на Лютера и его соратников. Однако из
продолжительной речи Алеандра явно прослеживалось, что он всеми возможным
средствами противостоит личному выступлению Лютера перед рейхстагом. Папская
партия боялась, как бы новое учение в присутствии самого Лютера не оказало
притягательного действия на блистательное собрание. Притом она опасалась
основательных сражений по спорным пунктам, где они не раз уже бежали с поля
боя, бросая свое оружие, от пламенного красноречия Лютера и его неотразимых
доказательств. Лев писал лично к королю и просил его, чтобы тот не разрешал
Лютеру никаких сопроводительных писем или разъяснений. Разумеется, епископы
единодушно вторили папе, утверждая, что такому еретику недопустимо позволять
свободный доступ оправдываться или утверждать свое учение.
Молодой король
находился в затруднительном положении. Находясь между папским послом и
курфюрстом (папскому послу он, в основном, был обязан своей короной), он не
знал, что ему делать. Он желал угодить обоим. В то время это дело не казалось
настолько важным. Что ему было до того, будет ли жизнь бедного немецкого монаха
пощажена или он превратиться в жертву? Но в глазах Того, Кто царствует над
всеми царями, дело было достаточно важным. Воля Его была такова, чтобы Лютер на
этом великом собрании засвидетельствовал о Его истине и снова выставил напоказ
сатанинский обман.
Карл видел, что
он должен принять решение. Появление Лютера в рейхстаге казалось ему
единственным средством положить конец делу, которое так живо задевало все
нравы. Тут, однако, ему противостал саксонский курфюрст. Правда, и он очень
хотел, чтобы Лютер явился в Вормс. Но поскольку он хорошо знал предательскую
сущность духовенства и, помня судьбу Яна Гуса и Иеронима, он поддерживал прибытие
Лютера в рейхстаг только при исполнении двух условий, а именно: король должен
послать доктору сопроводительное письмо, при случае его осуждения свободно
отпустить в Виттенберг. Король медлил, но под конец согласился с ним.
Сопроводительное письмо было написано, и Лютера приглашали явиться в Вормс.
Лютер уже долгое время дожидался своего вызова, поэтому тотчас пустился в
путь.
Было 2 апреля,
когда Лютер простился со своими друзьями и отправился в путь. Он ехал на
старой повозке в сопровождении своих друзей: Шурфа, Амсдорфа, Суавена. Королевский
герольд с сопроводительным письмом ехал впереди. На протяжении всего пути Лютер
чувствовал, какие мрачные подозрения переполняли сердца его друзей. Везде его
предупреждали, что с ним задумана нечестная предательская игра, что он уже
осужден, что его книги сожжены палачом, и он сам обречен на смерть, если не
откажется от своего путешествия. Однако Лютер без малейшего страха отвечал: „Я
уповаю на Бога Всемогущего, Чье Слово и Чьи заповеди я исполняю." Во всех
местах, через которые пролегал его путь, он возвещал новое учение и с
благодарностью пользовался гостеприимством друзей. Чем ближе он подъезжал к
Вормсу, тем свирепее начинал бушевать шторм, который он сам возбуждал. Враги
реформатора скрежетали зубами при известии, что он приближается к городу. Спалатин,
каплан курфюрста и надежный друг Лютера, послал ему навстречу вестника с просьбой, чтобы Лютер не появлялся в
Борисе. Но бесстрашный, презирающий смерть монах, исполненный святого
вдохновения, сказал вестнику: „Передай своему господину, что если бы в Вормсе
было столько бесов, сколько черепиц на крышах домов, то и тогда я был бы
там." На следующий день, 16 апреля, перед его глазами открылся старинный
город с его стенами и башнями. Рыцари и городская знать вышли ему навстречу, и
более чем две тысячи человек сопровождали его в отведенное ему место
жительства. Вплоть до самых крыш все дома были облеплены любопытными зрителями.
Все хотели увидеть человека, который осмелился объявить войну папе.
На следующее
утро к нему явился государственный маршал Ульрих из Паппенхайма и препроводил
его в рейхстаг. На улице было столько народу, что с трудом можно было
продвигаться. Натиск стал таким, что Лютера пришлось проводить к рейхстагу
через задворки частных домов и сады советников. Многие из рыцарей и дворян,
стоящих при дверях входа в зал заседания, обращались к Лютеру с приветственными
и одобряющими словами в то время, пока он медленно продвигался к месту. Один
же из них, который, по всей вероятности, познал истину и любил Господа, сказал:
„Когда же будут предавать Вас, не заботьтесь, как или что сказать, ибо в тот
час дано будет Вам, что сказать". Старый, весь в блестящем снаряжении,
рыцарь Георг из Фрундсберга своей рукой в перчатке похлопал его по плечу,
дружелюбно говоря: „Монах, монах! Ты идешь сейчас на такое дело, на такую
ставку, какое ни я, ни многие другие вышестоящие не совершали ни в единой самой
наиважнейшей битве. Если ты мыслишь верно, знаешь свое дело, то вперед во имя
Божье и будь смел и бодр, Бог не оставит тебя!" „Да, - отвечал Лютер,
расправив свои плечи, - вперед во имя Божье!"
На человека,
выросшего в тишине и уединенности монастыря, такое блистательное общество
должно было бы действовать подавляюще. Здесь сидел Карл, властитель полмира,
рядом с ним князья и вельможи немецкого государства, затем епископы и
архиепископы, кардиналы в их пурпурно-красном одеянии, послы папы в своих
роскошных одеяниях, послы властных христианских правителей, депутации и бесчисленное
множество рыцарей и знати. Все они собрались, чтобы выслушать и осудить сына
бедного мансфельдского рудокопа. В своей простой монашеской рясе, с бледным
лицом, изможденный постоянной работой и волнениями прежней жизни, Лютер
спокойно стоял посреди этого блистательного собрания. Подобно пророку древних
дней, он стоял на обозрении всех, когда твердо и решительно должен был отвечать
на поставленные вопросы.
После краткого
глубокого молчания возвысил свой голос канцлер из Трира и громко обратился к
Лютеру сначала на латинском, а затем на немецком языках следующим образом:
„Мартин Лютер, святой и непогрешимый владыка города превознесенного престола
призвал тебя сюда, чтобы допросить тебя о двух пунктах: первое, признаешь ли
ты, что эти книги твои? (При этом он указал на книги, лежащие на столе числом
около двадцати.) Во-вторых, не хочешь ли ты отречься от содержания этих книг,
или ты утверждаешься на учения, которые содержаться в них?" На первый
вопрос Лютер спокойно отвечал, что он признает все лежащие на столе книги и ни
от одной из них никогда не отречется. Что касается второго вопроса, то он
попросил время на размышление, чтобы его ответ не повредил бы Слову Божьему и
не поставил бы его собственную душу под угрозу наказания. Ему была дана
отсрочка в один день. Не в нашей компетенции исследовать, почему Лютер попросил
отсрочку. Одно доподлинно известно, что Бог воспользовался этой отсрочкой,
чтобы открыть Лютеру, как Он делал для верующих всех веков, сокровенный
источник силы и мужества. Та вдохновенная молитва Лютера, которую он воссылал
к Богу незадолго перед своим вторым появлением в рейхстаге, является
драгоценнейшим документом истории времен Реформации.
Когда Лютер
возвратился в отведенное ему место жительства, то почувствовал глубокое
беспокойство всей его внутренности. На одно мгновение его взор отвратился от
Господа. Он думал о множестве великих мира сего, перед которыми он должен будет
снова представать. С ним происходило тоже, что происходило с Петром, когда тот
отвел свой взор от Христа на высокие волны. Вера Лютера ослабла, он
почувствовал, что тонет. В таком душевном состоянии он пал на свое лицо и
воссылал такие стенания к Богу, которые невозможно выразить словами. Это был
Дух, Который ходатайствовал за него неизреченными воздыханиями. Один из его
друзей, получив известие о его смятенном состоянии, полон сострадания,
поспешил к нему и таким образом получил право услышать надрывной крик,
исходящий из внутренности его трепещущей души.
„Всемогущий и
вечный Бог! Как страшен этот мир! Как раскрывает он пасть свою, чтобы
проглотить меня, и как слабо мое упование на Тебя! Как слаба плоть, как силен
сатана! Если я направлю свой взор на то, что могущественно в мире, то со мной
будет покончено: мой последний час пробил, приговор уже произнесен! О, Боже!
О, Боже! Ты мой Бог! Будь близок ко мне на виду мирской мудрости, соверши все
Сам! Ты должен это совершить, Ты Один, ведь это не мое, но Твое дело! Если бы
я, заботясь о своей личности, не захотел иметь дела с этими мирскими
великанами, то мог бы спокойно доживать свои дни. Но это Твое дело, Господь, справедливое
и вечное! Будь близок ко мне, Ты, Верный Вечный Бог! Я не полагаюсь ни на
какого человека! Это все тщетно, все плотское исчезнет и потонет. О, Бог! Мой
Бог! Ты меня не слушаешь? Мой Бог! Ты мертв? - Нет! Ты не можешь умереть! Ты
только сокрыл Себя от меня. Ты избрал меня именно на это! В этом я уверен. Бог,
будь близок ко мне во имя Иисуса Христа, Сына Твоего, Который есть мой
Заступник, щит и скала!"
Некоторое время
он молча боролся с Господом. Когда же он вновь разразился такими краткими потрясающими
сердце возгласами, казалось, его душа достигла наивысшей точки борения.
Плотская самонадеянность и человеческое упрямство, которое могли еще в нем
скрыться, в присутствии Бога должны были быть уничтожены полностью. Только
таким образом он мог стать достойным орудием для
дела, на которое
хотел употребить его Господь, „ибо сила Его совершается в немощи".
„О, Господь, где
Ты находишься? - начал он снова - Ты мой Бог, где Ты? Приди, приди, я готов, я
готов отдать свою жизнь ради Твоей истины, безгласно, как агнец. Ибо дело
праведное, ибо это Твое дело! Я не отступлюсь от Тебя ни сейчас, ни во веки
веков! Если бы мир был переполнен бесами, которые язвили бы мое тело, которое
есть дело Твоих рук, если бы они разорвали его на части и втоптали в прах, то и
тогда дух мой остался бы Твоим, это гарантирует мне Твое Слово! Мой дух
принадлежит Тебе и останется Твоим вечно! Аминь. О, Бог мой, будь со мной.
Аминь."*
* Мерль д'Обине, Том 2, стр. 232
Эта молитва
открывает сердечное состояние Лютера и характер его общения с Богом намного
лучше, чем смогло бы сделать это самое искусное перо. Всемогущий Бог приготовлял
Своего служителя для Своего дела тем, что дал вкусить ему горечь смерти.
Только сейчас Лютер полностью вынырнул из мрака суеверия. До сих пор он еще не
полностью понимал истину смерти и воскресения, сораспятия со Христом, принятия
его в Возлюбленном. Действие его единства с Богом, его искреннее общение с Ним,
сила и страстность его молитвы поныне освежают наши сердца даже по истечении
более четырехсот лет!
Плоды его
молитвы вскоре должны были явиться на свет. Мы вновь видим Лютера перед королем
и властителями мира, и канцлер начинает процесс словами: „Мартин Лютер, время
на размышление, которое ты просил вчера для того, чтобы.... прошло. Теперь
отвечай королевскому величеству, чье благосклонное милосердие ты уже испытал,
желаешь ли ты все свои книги защищать или от каких из них отречешься?"
Лютер повернулся
к королю и с таким выражением лица, на котором запечатлелись душевное
спокойствие, твердость и решительность, начал говорить относительно содержания
своих книг. Многие его слова, вне сомнения, были приятны присутствующим немцам,
тогда как, безусловно, они задевали за живое всех римлян. В качестве примера
приведем отрывок из его выступления: „В моих книгах я в некотором роде коснулся
папства, именно того, что лжеучениями, нечестивой жизнью и аморальным
поведением опустошило и плоть, и душу христианства. Лжеучения, постыдная жизнь
и злые пути папства известны всему миру. Никто не сможет отрицать этого; сердца
всех праведных скорбят о том, что через папские законы и постановления, через
человеческие учения совесть верующих христиан опутана, отягчена и задушена,
тогда как имущество и земли именно этой достославной немецкой нации поглощены
невероятным тиранством."
Однако такое изъяснение
книг не было тем, чего ожидал услышать от него рейхстаг. На Лютера напирали, от
него ожидали полного отречения от своих книг. „Откажешься ли ты от своих книг
или нет?" - выкрикнул ему председательствующий в рейхстаге. Без
промедления Лютер тогда дал следующий ответ, достойный бесстрашного
реформатора: „Поскольку королевское высочество, кур - и фюрстское милосердие
ожидают простого, прямого и спокойного ответа, то я готов дать его, в котором
нет места ни рогам, ни зубам, а именно: от всего того, в чем я наставлен и
побежден свидетельствами Священного Писания или ясными и полезными
общественными основаниями и причинами - в чем я убежден, не скрытому от папы,
ни от всего этого рейхстага, потому что дело ясно, как ясный день, и они не
могут не видеть своих заблуждений и того, как они противоречат сами себе, -
таким образом, от выражений и сочинений в этих книгах, основанных на доброй
совести по отношению к Слову Божьему, я не могу и не хочу отрекаться!"
И затем, окинув взглядом все собрание, он закончил свое выступление
прекрасными знаменитыми словами: „Вот я здесь, и не могу иначе! Бог да поможет
мне! Аминь."
Изумленные
мужеством и смелостью монаха, многие из присутствующих едва смогли удержаться
от громких возгласов одобрения, другие были в большом затруднении. В этом
благородном протесте заключались весь дух и вся суть Реформации. Могли ли люди
и впредь утверждать, что то или иное истинно, лишь на том основании, что
папство утверждает это? Или же отныне они имеют право решения папы и соборов, как
и слова обыкновенных людей, подвергать анализу на основании непогрешимого
Слова Божьего? Это были вопросы, на которые Лютер ответил в искренней простоте,
но в то же время в несокрушимости силы и истины Божьей. Похоронный звон
абсолютизму и безграничному единовластию церкви раздался из уст простого
виттенбергского монаха, и этот колокольный звон достиг пределов всех стран.
Когда Лютер
перестал говорить, вновь поднялся канцлер и сказал: „Если ты не отрекаешься, то
король и его совет взвесят, что они должны сделать со злостным еретиком."
„Помоги мне, Бог! Я не могу отречься!" - ответил Лютер твердым и уверенным
голосом. После краткого совещания канцлер объявил взволнованному множеству:
„Завтра утром рейхстаг снова соберется, чтобы выслушать мнение короля." Всеобщее
впечатление, произведенное Лютером на рейхстаг речью и поведением, без
сомнения, было благоприятным. Реформатор дал своим врагам больше повода
бояться его, чем это было ранее. Среди этого собрания вождей церкви, которые
жаждали его крови, он в своем настойчивом обыкновении беспощадно выставил на
всеобщее обозрение богохульство и нечестие папства, сорвав с него маску. Однако
большим и важнейшим действием выступления реформатора было то, что он вдохнул
в своих друзей своим мужеством и твердостью упование на Бога и любовь к
истине, которыми был исполнен сам. После полной беспокойств и бессонницы ночи
для всех сторон наступило утро и с ним - сомнительные вести для нашего Лютера.
Римская политика и лукавство на собрании и на совете Карла одержали победу.
Когда рейхстаг собрался, молодой король повелел зачитать приказ:
„Будучи потомком
христианского короля Германии, католическим королем Испании, архигерцогом
Австрии, герцогом Бургундии, земель, которые проявили себя заступниками
католической веры, я твердо решил идти по стопам моих предшественников.
Какой-то монах, руководимый своей собственной глупостью, восстает против
христианской веры. Я готов принести в жертву свои правления, сокровища,
друзей, плоть и кровь на искоренение такого без божества. Я отпускаю августинца
Лютера домой, запретив ему возбуждать какой-либо мятеж среди народа. Иначе я
буду искоренять его и приверженцев его, как откровенных еретиков, проклятиями
интердикта и другими средствами. Я прошу рейхстаг проявить себя верными христианами."
Каким бы строгим
ни оказался этот приговор, он все же был далеко не таким, чтобы смог
удовлетворить папу и его приверженцев. Они желали попрать сопроводительное письмо
и повторить печальное зрелище, свершенное сто лет тому назад их предшественниками
в Констанце. „Рейн, -говорили они, - должен принять его золу, как это было
прежде с Гусом и Иеронимом". Однако такие предательские намерения были с
презрением отвергнуты немецкими князьями и вельможами, в которых было живо
чувство национального достоинства и верности данному обещанию. Так же и Карл не
желал быть клятвопреступником по отношению к Лютеру. Единственной надеждой,
которая осталась еще для папской партии, было злодейское убийство благородного
человека. „Был задуман заговор, - как повествует Фройд, - убить Лютера на пути
домой в Саксонию. Оскорбленное владычество Рима, если ему уже ничего не
оставалось, хотело хотя бы с помощью кинжала злодея отомстить обидчику. Однако
и это мерзкое намерение постигла неудача. Курфюрсту стал известен злодейский
план уничтожения Лютера, и он разрушил его. Отряд рыцарей, переодетых в банду
разбойников с большой дороги, напал на реформатора в его пути, когда он был уже
недалеко от Виттенберга, и со всей поспешностью водворил его в крепость Вартбург,
где он вдали от всякого волнения и мятежей оставался в безопасности и покое
до тех пор, пока всеобщее волнение в Германии не отвлекло внимания от его
персоны."
Уже тот факт,
что Лютер предстал перед рейхстагом, был победой над папством. Его путешествие
в Вормс было подобно триумфальному шествию. Ему, дважды осужденному и
проклятому еретику, было дозволено предстать перед блистательнейшим собранием
полмира. Папа приговорил его к молчанию, а он был почтительнейше приглашен
держать речь перед тысячами. По Божьему промыслу, ему было разрешено говорить
в уши многочисленных представителей всего христианства, вложить в их сердца
свидетельство об истине, и ни один не отважился поднять на него руку или
посягнуть на его жизнь. Во все уголки мира достигали его мужественные
выразительные слова. „Великий мощный религиозный переворот, - как пишет д' Обине,
- импульс которому дал Сам Бог, был приведен в движение через Лютера, и это
стало угрозой к падению многовекового господства римского священства."
Голос одного человека потеснил с трона папу, самоуверенно и дерзко
восседавшего на нем, предав его пренебрежительному отношению со стороны всех
здравомыслящих людей. Сам факт слушания дела Лютера в Вормсе возвещал миру, что
цепи папства уже разбиты и победа Реформации уже предрешена. Бедный гонимый
монах поднял свою руку на владычество папской короны. Была призвана мирская
власть, но сам король медлил исполнить приказание папы. Проклятие беспомощно
валялось в прахе. Духовная Божья власть, превосходящая власть папы и короля,
торжествовала, и ликующие звуки триумфа истины достигали самых отдаленных
уголков земли.
Очевидно, что ни
папа, ни его прелаты, ни сам король не знали действительного состояния души
народа. Восстало новое поколение, обученное и воспитанное выдающимися
блестящими наставниками, в котором окрепла сила порвать узы римского
духовенства, возникла способность самостоятельно мыслить и принимать решения.
Мысли Лютера о папстве и о Слове Божьем были мыслями тысяч и тысяч, хотя он в
тот момент стоял перед рейхстагом как единственный свидетель истины. Его слова
находили радостный отзвук в бесчисленных сердцах. На виду чрезмерной надменности
церкви и государства Лютер утверждал право всякой личности самой читать Слово
Божие, исследовать его, а далее - и ответственность каждого подчиняться только
авторитету Священного Писания. Во всем многочисленном рейхстаге Лютер не имел
ни одного заступника, который бы публично выступал его адвокатом, ни одного
ходатая, способного подвизаться за его дело. Но Бог, даровавший силу
Илии
противостоять священникам Ваала на горе Кармил, исполнивший Павла
могущественной силой выступать перед властителями мира, даже предстать перед
римским кесарем, тот же Самый Бог облек виттенбергского монаха такой мудростью
и силой, которой никто не смог противостоять, более того: он перед всеми
засвидетельствовал понятно и доступно, что истинная духовная сила и блаженная
свобода могут быть найдены лишь там, где налицо чистая совесть чрез веру в
Господа Иисуса Христа и присутствие и власть Святого Духа.
Внезапное
загадочное исчезновение Лютера вызвало у его друзей глубокое беспокойство,
враги же радостно торжествовали. Удивительные слухи облетали страны, так что
намного больше стали говорить о Лютере, его характере и деле. В течение месяца
ни друзья, ни враги не знали о его судьбе, поскольку со стороны тех, кто мог бы
раскрыть тайну его убежища, соблюдалось полнейшее молчание.
Вартбург, место
его заточения, позднее он часто называл его „Патмосом", старинная
неприступная крепость. Она находилась на горе, окруженной лесами и служила
раньше жилищем ландграфа из Тюрингии. С ее крыши были видны окрестности Эйзенаха,
родины матери Лютера и обители его раннего детства. Чтобы исключить любое
подозрение, Лютер вынужден был снять монашескую рясу, отрастить бороду и
волосы, а также принять титул дворянина. Даже самый острый глаз едва ли мог
различить прежнего монаха и противника папства в этом стройном с мечом на поясе
„юнкере Георге". Для самого Лютера такая перемена была почти невыносимой.
Часто болезнь валила его в постель, однако страдания души были для него более
тяжки, он испытывал сильную подавленность духа. Во многих своих письмах,
датированных с „острова Патмоса" он обвиняет себя в привычке к лености,
которая одолевала его, и жалеет, что мало успевал в добрые дни своей жизни.
Однако, хотя он был оторван от публичного труда в аудиториях университета и на
кафедрах виттенбергских церквей, его перо не пылилось в праздном бездействии.
Для противников он казался более деятельным в своем убежище, в своем тайнике,
чем ранее на свободе. Он трудился с неутомимым усердием. Письма, брошюры и
листовки разного рода находили дорогу из Вартбурга во все местности Германии.
Тишина древней крепости явилась тем местом, где Лютер начал самую великую и
самую необходимую литературную работу, а именно: перевод Библии на немецкий
язык. К лету 1521 года он закончил перевод Нового Завета, при этом он усердно
старался умножить и углубить свои знания греческого и еврейского языков.
Остановимся
здесь на некоторое время, чтобы из пути Божьего со Своим служителем извлечь для
нас те или иные поучения. Как связанный орел, сидит Лютер день за днем в темных
лесах Тюрингии в неотступных раздумьях о печальном и растленном состоянии
церкви и духовенства, полный беспокойства о результате вормского рейхстага, о
благосостоянии друзей, о распространении истины. Узы мучат и огорчают его, он
полагает, что принял их не от руки Господа. Его здоровье ухудшается, ночи
напролет он проводит без сна, унылые мысли одолевают его дух, он воображает,
что подвержен неустанным нападкам сатаны. „Поверь мне, - пишет он своему другу,
- в этом одиночестве я отдан на произвол тысячи мелких бесов. Гораздо легче
сражаться с врагами, имеющими плоть и кровь, чем со злыми духами в возвышенных
местах". Он жаждет свободы, чтобы стоять в первых рядах бойцов. Боясь
обвинений в свой адрес, что он из трусости покинул поле боя и скрылся здесь, он
восклицает: „Лучше мне лежать на раскаленных углях, чем здесь полуживым и все
же не мертвым истлевать."
Человеческий
разум ищет сказать: „Решение яснее ясного: неустанная деятельность и
неотразимые атаки Лютера сейчас гораздо нежнее, чем прежде. Если вдохновитель
такого великого движения в такой момент отойдет в тень, то дело истины будет
страдать, враги будут праздновать триумф!" Однако, невзирая ни на какие
человеческие доводы, Господь говорит: „Нет! Мои пути - не ваши пути! Мои мысли
- не ваши мысли! Заточение Моего одного раба послужит освобождению
миллионов!" Так оно и случилось. Ни одно событие в истории великого
реформатора не принесло настолько великую пользу в деле обогащения его духа,
его взглядов на сущность и размеры реформ, как те обстоятельства, в которых он
оказался, которые обуздывали его горячий нрав и делали его способным продолжать
ожесточенную борьбу. В его жизни это вынужденное заточение сыграло важнейшую
роль. Если бы Господь в Своем благом поведении не позаботился бы о том, чтобы
Лютер на определенное время сошел с арены своего успеха и своей победы, то он
по своей природной горячей натуре мог зайти весьма далеко или же был бы сражен,
налетев на подводный камень, а то, что еще хуже, ударился бы в гордость и
самомнение, от чего погибли многие выдающиеся реформаторы. Научились бы мы все
такой гибкости, чтобы легко сгибаться под рукой нашего Господа и Наставника,
когда и как Он хочет, чтобы мы спокойно оставались на том месте, где Он нас
поставит, пока не позовет нас: „Встань и исполни дело, на которое Я призвал и
укрепил тебя." Моисей в Мадиамской земле, Павел в Аравии, Иоанн на острове
Патмос и Лютер в Вартбурге - что за драгоценная школа для служителей Господних!
Во время
пребывания Лютера в Вартбурге среди его приверженцев не нашлось ни одного, кто
бы владел такими способностями и одаренностью, что смог бы продвигать вперед
дело Реформации. Кроткий и ученый Меланхтон был способен учить других, облекая
истины Писания в прекрасные совершенные формы, но он не был способен направлять
на праведный путь возбужденные страстями и похотями нравы. Это был миролюбивый
человек и не владел необходимой силой, чтобы в непрекращающейся борьбе
утверждать молодую Реформацию. Доктор Андреас Карлштадт, один из первых друзей
Лютера, был не знаком с истиной и дал увлечь себя, так что выступил во главе нескольких
фанатичных людей, которые бредили непосредственным общением с Богом и
присваивали себе титулы Божьих пророков и апостолов. Их число быстро умножалось.
Немалая часть виттенбергской университетской молодежи примкнула к ним. Они
объявили, что реформаторские идеи Лютера не были достаточно ни обширны, ни
основательны! В своем фанатичном возбуждении они изрекали троекратное
„горе!" на лжецерковь и растленных епископов. Они проникали в церкви,
разбивали и сжигали иконы, позволяли себе такие бесчинства и выходки, которые
угрожали воспрепятствовать рассвету свободы и всеобщего благополучия.
Гражданские власти выступили против них и многих бросили в темницы.
Необходимость в
Лютере становилась все более и более ощутимой. Он был единственным человеком,
который мог выступить как против самого папства, так и против этих религиозных
фанатиков, и заткнуть им всем рот. В своем одиночном заточении он слышал о
новом заблуждении и, не получив разрешения от курфюрста, подвергая опасности
свою жизнь, оставил Вартбург и поспешил на арену беспорядков. Среди имен,
которые остались на страницах истории из-за того заблуждения, мы назовем
Николаса Шторха, Маркуса Штюбнера, Мартина Геллариуса, Фому Мюнцера. Ф. Мюнцера
мы встретим спустя несколько лет (1525) еще однажды и именно во главе
взбунтовавшихся крестьян.
Лютер появился в
марте 1522 года в Виттенберге, оставив свой Патмос. Со знаками искренней
радости и любви его приветствовали доктора, студенты и горожане. Он испугался
при виде того, какое замешательство вызвало в среде стада новое учение
заблуждающихся религиозных фанатиков. Восемь дней подряд он выступал с
проповедями, сильно разоблачая неразумное учение фанатиков. Прежде всего он
осуждал их насильственный образ действий против римской церкви и ее
приверженцев, в то же время он сдерживал себя от оскорблений и язвительности
по отношению к отдельным личностям. И именно такое самообладание делало его
проповеди действеннее и убедительнее. Среди прочего он говорил об отношении к
мессе, против которой усердствовали Карлштадт и его товарищи: „Месса - это злое
дело, и Бог враг этому, она должна быть отменена. Однако никто не смей даже
волоска от нее вырвать, ибо здесь слава должна принадлежать Единому Богу и надо
предоставить действовать только Его Слову, без нашего вмешательства и наших
дел... Проповедовать я хочу, говорить я хочу, писать я хочу, однако силой
принуждать и заставлять я никого не хочу, так как вера должна быть принимаема
добровольно, но не насаждаема силой. Берите с меня пример. Я противостоял
индульгенциям, папству, но без всякого насилия. Я обратился к Слову Божьему,
проповедовал о нем и писал о нем. Иного я ничего не делал. Но таким образом
сделано много, так что папство ослабло и лишилось силы настолько, что ни одному
властелину или кесарю не удавалось сделать. Я ничего не сделал, все совершило и
всем управляло Слово." Так великий человек не принимал себе никакой славы,
но всю ее воздавал Богу и Его Слову! Успех не мог не последовать. Разнузданные
страсти толп были усмирены. Все знаки беспорядка моментально исчезли, в городе
снова был восстановлен порядок, и университет снова возвратился к здоровым
принципам и обычному обучению. Карлштадт, несчастный зачинщик заварухи, побежденный
силой более возвышенного Духа, вскоре после этого исчез с арены своего позора.
Лютер был врагом какого бы то ни было насилия. Прекраснейший принцип, который
он многократно повторял в своих проповедях, гласил: «Прежде, чем ты получишь
привилегию устранять предметы идолопоклонства, сначала тебе требуется отвратить
сердца идолопоклонников от их заблуждений.»
А это, по его твердому убеждению, могло совершить только Слово Божие, и
потому он страстно желал вложить в руки своего народа Священное Писание на
его родном языке.
Как только мир и
порядок были водворены вновь, он возвратился к самому желанному своему занятию:
переводу Нового Завета. Как мы уже знаем, он перевел его уже в Вартбурге. Когда
же это было сделано, тотчас книгу стали готовить к печати, и это происходило с
таким усердием, что уже в сентябре 1522 года труд был напечатан. Когда Новый
Завет вышел из печати, это стало неслыханной сенсацией. Как на крыльях ветра
облетела весть всю Германию вдоль и поперек, уже это первое издание нашло
доступ в отдаленнейшие уголки страны. „Перевод, совершенный по вдохновению
Духа, - пишет д'Обине, - говорил еще девственным языком, который впервые достиг
великолепной красоты развития; он захватывал, потрясал и вдохновлял и ученого,
и простолюдина". Даже папский историк и летописец Маймбург признает, что
„перевод Лютера был весьма великолепным и всем так нравился, что его в
Германии читали почти все поголовно. Женщины из высших сословий читали его с
постоянным усерднейшим вниманием и защищали учение реформатора от упрямых
епископов, монахов и католических докторов." Это было национальным достоянием,
это была книга народная, да более того - это была книга Божья. Она продвинула
вперед дело Реформации Лютера намного более, чем все остальные его книги вместе
взятые. Реформация теперь была поставлена на верное основание - на Слово Божие,
которое вечно живо и никогда не пройдет.
Следующая
статистика наглядно показывает удивительный успех дела: „Все экземпляры были
расхвачены за кратчайший срок, второе издание появилось уже в декабре, а к
1533 году появилось семнадцать изданий в Виттенберге, тринадцать в Аугсбурге,
двенадцать в Базеле, одно в Эрфурте, одно в Гриммае, одно в Лейпциге и
тринадцать в Страсбурге; это все издания лютеранского перевода Нового
Завета."*
* Мерль д'Обигне, т. 3, стр. 81.
Между тем, Лютер
приготовился к завершению своего второго великого труда, перевода Ветхого
Завета. При содействии Меланхтона и некоторых других его друзей отдельные
части Ветхого Завета, как только они были закончены, тотчас были изданы.
Полное законченное издание вышло в 1530 году. На этом великое дело Лютера было
завершено. До того времени говорил он, а теперь Сам Бог говорил к сердцам и
совести людей. Воистину удивительное, потрясающее сознание! Божьи
свидетельства и истины были вручены теперь великой нации, которая до того
времени истреблялась „за недостаток ведения" (Осия 4,6). Слово Божие уже
более не оставалось запечатанным на незнакомом языке, путь мира не был
затемнен человеческими преданиями и баснями, но Свидетельство Божье о Своем
Сыне, освобожденное от суеверных идолопоклоннических приложений римской
системы, ясно и просто говорило ко всякому человеку.
Всеобщее
воодушевление, охватившее все классы и сословия, не знало ни конца, ни границ.
Немецкие народности пробудились от глубокого сна, в который были погружены на
протяжении многих столетий, было восстановлено чистое Святое Евангелие, и
Реформация все более и более расширялась и углублялась. Это оказывало великое
влияние на всю Европу. Швеция, Дания, Голландия, Швейцария, Бельгия, Италия,
Испания, Франция и Британские острова были непроизвольно увлечены всеобщим потоком
религиозного движения. Вскоре уже не оставалось поместных вопросов, кроме
национальных. Каждое правительство вынуждено было признать, хочет оно этого или
нет, но все свои планы и действия оно согласовывает с принципами Реформации.
Все основы и устои старого общества были поколеблены этим новым религиозным
движением.
Купцы,
странствующие со своим товаром, путешественники и послы постоянно приносили
новые сведения о чудных делах, которые совершались, распространяя это
повсеместно. Повозки останавливались у гостиниц, суда останавливались на
пристанях, а оттуда тайно выгружали тюки и упаковки с новыми переводами Библии,
выступлениями и проповедями реформатора. Однажды разбуженный интерес рос
чрезвычайно быстро. Страсть к исследованиям и познаниям достигла высшей
степени, приняв небывалый размах. В таких обстоятельствах, естественно, старая
церковь в сознании, что гражданская власть на ее стороне, пускала в ход все
возможное, чтобы искоренить проникающее в ее среду новое учение огнем и мечом.
Тем не менее восставало все больше мужественных людей, которые бесстрашно
возвещали о Христе, убежденные в том, что Реформация необходима. Даже среди
самих монахов было немало искренних и серьезных душ, которые, узнав однажды о
своем сомнительном и неверном положении, уже не щадили самих себя, но
проповедовали во Христе конец закону и оправдание всех только верою. Во всех
местах поднимались голоса, громко свидетельствовавшие, что грехи прощать может
только Бог и именно через веру в драгоценную кровь Иисуса Христа.
В противовес
этому так же и священники не оставались бездейственны. Они весьма быстро
взвесили и уразумели, какой смертельный удар наносило это учение их авторитету, привилегиям,
да и всему их существованию, поэтому они всеми средствами стремились покорить
своих еретических противников. За церковными проклятиями следовали королевские
приказы, поднялось ожесточенное гонение на мужественных свидетелей истины,
последовали многочисленные аресты, начались ужасные истязания; пытки вновь
начали свое чудовищное дело, запылали костры - начались дни травли
протестантов.
Быстрое
распространение Нового Завета Лютера и огромнейшее впечатление, которое он
вызвал в церкви, в школах, в домах, возбудило глубочайшее беспокойство у
сторонников папы. Временные властители под страхом великих наказаний
запрещали читать и распространять эти „проклятые" книги. Один из
могущественнейших королей христианства собственнолично выступил против
бесстрашного монаха из Виттенбега. Рыцарский Генрих Восьмой из Англии, который
вначале своим отцом предназначался на облачение в церковный сан, почел для
себя это время благоприятным, чтобы продемонстрировать всему миру свою великую
ученость. Он, победитель многих турниров, думал достичь триумфальной победы так
же и на духовной арене. В ответ на трактат Лютера, озаглавленный „Вавилонское
пленение", он написал книгу о семи таинствах. Ни одно сочинение реформатора
не вызывало такого гнева, как именно это „Вавилонское пленение." Потому
для нас неудивительно, что Генрих за свою энергичную защиту ложного учения Рима
был весьма одобряем папой и получил титул „защитника веры". Этот титул
английские короли удерживали за собой довольно долгое время. Лютер ответил на
королевское обвинение так, что это можно было отнести к его легко возбуждаемому
темпераменту, ему было бы лучше промолчать.
К концу 1521
года в правлении Ватикана произошли большие перемены. Лев Десятый умер внезапно
в расцвете своих зрелых сил. Любящий роскошествовать, падкий на развлечения,
честолюбивый папа совершенно неожиданно абсолютно не готовым был вырван из
своих роскошных укреплений и предстал перед свои вечным Судьей. Его громы и
молнии над немецким еретиком должны были прекратиться, его проклятия в адрес
Реформации и ее зачинщика должны были умолкнуть, уста, объявлявшие новое
учение дьявольским, должны были онеметь! На папский трон после него взошел
Адриан Шестой, человек более чистый в своей нравственности, чем Лев, но такой
же ярый враг евангельских истин!
Вскоре после
возвращения Лютера из Вартбурга в Нюрнберге собрался имперский совет.
Епископы, которые составляли значительную часть собравшихся, непрестанно
требовали вынесения приговора для архиеретика Лютера. Однако после некоторых
незначительных переговоров рейхстаг был отложен на осень.
Между тем
реформатор, явно пренебрегая папскими проклятиями и королевскими указами,
спокойно и верно продвигал вперед начатое дело. Меланхтон усердно содействовал
ему своим отличным блестящим пером. О том времени можно сказать по справедливости:
„С такою силою возрастало и возмогало слово Господне." (Деян. 19,20).
Монахи покидали свои монастыри и становились пламенными проповедниками
Евангелия, и Лютер в одном письме к Спалатину пишет о бегстве девяти монахинь,
среди которых упоминается имя Катарины из Бора, которая позднее стала
его женой. Мало-помалу начинались вводиться новые формы богослужения в местах,
где возобладало новое учение, деликатно и тактично относясь к чувствованиям
народа. Церкви, таким образом, отошли от римского священства; по имени
реформатора они назывались лютеранскими церквями. Сам Лютер показывал свою
мудрость в том, что он с большим терпением продолжал трудиться над теми, кто из
старой системы переходил в новую. После своего благословеннейшего выступления
в Вормсе, он лишь изредка объявляется в том, что мы можем назвать передовыми
укреплениями Реформации. Тут он свидетельствовал для Бога и
Его истины таким образом, как лишь немногие могли делать это до и после
него. В своем поведении в Вормсе он показал бесподобное нравственное величие.
Но с того момента, к сожалению, постепенно начала исчезать истинная красота
Реформации. Политические элементы начали проникать внутрь и вскоре взяли верх.
Внешняя оборонительная деятельность и защита реформированной церкви впала в
руки мирских правителей, и этим было положено основание для быстрого развала.
И вот здесь мы поближе подойдем при анализе происходящего к посланию
Сардисской церкви.
Внимание нового
папы было обращено как на дело Лютера, так и на восстановление церковного мира.
Он признавал, что злоупотребления при правлении его предшественников, происходившие на папском дворе, достойны
сожаления, и высказал мнение о необходимости основательно реформировать
римский курс. 25 ноября 1522 года он послал папскую грамоту в рейхстаг, который
вторично собрался в Нюрнберге. В ней он жаловался на опустение церкви из-за
развращенности одного-единственного еретика, который не молчит несмотря ни на
отеческое увещевание Льва, ни на его церковные проклятия, ни, наконец на вормский
приказ. Потому он призывал правителей взяться за свой меч. Он напоминал им о
том, как неслыханно наказал Бог Дафана и Авирона за их противоборство с
первосвященником, и приводил перед ними драгоценные примеры их отцов,
которые актом совершенной справедливости освободили их от ереси Гуса и Иеронима, которая,
однако, сейчас вновь ожила через Лютера.
Папские
сторонники поднялись, как один человек, и примкнули к требованиям Адриана.
Громко вопияли собравшиеся епископы об отмщении ненавистному виттенбергскому
монаху. Однако большинство мирских правителей не были склонны уступать их
желаниям, но полагали, что наступил момент сбросить с себя тяжкое римское иго,
под которым они так долго стенали. Хотя правители, за исключением лишь
немногих, были не согласны с Реформацией и поведением Лютера, случилось так,
что рейхстаг принял решение послать в Рим обвинительное заключение, известное
под названием „Сто жалоб немецкой нации к святому престолу."
Чистосердечное признание Адриана о растлении римского клира (духовенства) дало
им весомый предлог.
Противоположность
между духовными и мирскими элементами в великом реформаторском движении с того
момента все яснее и прозрачнее выставлялась на свет. Это отныне был уже не
одинокий, беспомощный монах, который в силе Божьей выступил против римского
Голиафа и одерживал над ним победу за победой, но на арену борьбы между истиной
и ложью выступили политические расчеты и военные приемы. История Реформации
вступила в свою новую стадию развития. Свет и истина Божьи, которые так славно
характеризовали ее продвижение вперед, с того момента более и более отходили на
задний план. Как только мирские правители стали помогать продвижению Реформации
острием меча, то мы перестаем видеть уже в самой Реформации дальнейшее
продвижение вперед в познании и применении истины Божьей. Лютер был истинным
непоколебимым человеком веры, все же он едва ли замечал печальное ослабляющее
действие, которое производил союз мирских правителей с делом Божьим. Правители
в своей борьбе за Реформацию в большинстве своем преследовали лишь собственные
эгоистические цели. Как губительно это могло действовать на здоровое развитие
движения, вскоре проявится со всей очевидностью.
Здесь мы не
станем рассматривать жалобы по отдельности. Все они были церковного рода и
касались прискорбного состояния, когда страдало все христианство. Особенно
подчеркивалось обложение налогом со стороны священников, постоянное увеличение
десятины под всякими ложными предлогами, насильственное навязывание церковных
вождей, их дерзкое присвоение большей части ежедневных доходов, невежество и
полная неспособность духовных пастырей, губительное словоблудие в праздничные
дни, чрезмерное расточительство доходов, от документов по отпущению грехов и
индульгенции, вымогательство священников при распределении таинств, позорная
купля-продажа священных вещей и, наконец, всеобщая развращенность духовенства.
И хотя правители не имели иной цели, как только реформацию внешней стороны
церкви, тогда как Лютер желал восстановить религию, будь то даже ценою самой церкви,
все же обе стороны едва ли понимали разницу между своими действиями и
мнениями, поскольку в известной мере они преследовали одну цель, которая объединяла
их, а именно: всеобщая ненависть к папству. Однако, результат, для продвижения
истины и распространения света к сожалению был отрицательный.
Когда Реформация через деятельность Лютера и
его друзей быстро распространилась во всех европейских странах, появились некоторые
пороки, которые грозили преградить путь к продвижению и выставить это движение
в неблаговидном свете.
Осенью 1524 года
поднялись против своих тиранов крестьяне, - как мы уже вкратце упомянули о
папских кровопийцах, - доведенные до отчаяния непосильным гнетом. Кроме
любящих роскошь вождей церкви, целое скопище низшего духовенства содержалось за
счет народа. И это было еще не все. В это время восстал новый духовный орден,
тогда как еще прежние нищенствующие монахи, подобно полчищам саранчи, поедали
дома крестьян, растаскивая их добро в своих вместительных котомках. Давно уже
слышался ропот против этого народного бедствия, и уже то тут, то там вспыхивали
открытые народные мятежи. Однако по всей вероятности впервые величайшее
движение, которое в те времена проходило по всем странам, дало повод ко
всеобщему повсеместному восстанию. Почти все провинции южной Германии в
вышеназванном году были охвачены мятежом. Толпы крестьян и рудокопов-горняков
ходили по стране, опустошая все мечом и огнем. Подобно внезапному ураганному
вихрю нападали они на религиозные здания, грабили монастыри, уничтожали иконы
и принадлежности алтаря, творили постыднейшие насилия. Так же многие рыцарские
замки становились жертвой их разрушительной ярости, поскольку и мирские власти
стали весьма ненавистны народу их гордостью и жестокостью, равно как и духовные
- из-за их сребролюбия.
Поскольку
большая часть повстанцев состояла из крестьян, то эту ужасную бойню назвали
„Крестьянской войной". Повстанцы вначале преследовали только мирские цели.
Угнетенные несчастные крестьяне желали сбросить со своих плеч невыносимое иго и
завоевать больше свободы. Однако вскоре к ним примкнули некоторые религиозные
толпы, встали в их главе и придали войне религиозный характер. Война некоторое
время свирепствовала с чудовищной жестокостью, но наконец закончилась
бесславным поражением повстанцев. Беспорядочные, плохо вооруженные, они, несмотря
на свою звериную отвагу, не смогли противостоять правительственным войскам
Германии, хорошо вооруженным, грубым и жестоким военным полчищам. Повстанцы
были наголову разбиты в бою при Мюльхаузене (1525). Их главный предводитель Томас
Мюнцер попал в руки победителей и с некоторым числом своих друзей был
чудовищно убит. Крестьяне, рассеявшиеся во все стороны, уже больше не
собирались. Победители учинили ужасную расправу. После того, как порядок был
восстановлен, некоторые князья и епископы со своими подручными палачами обошли
земли, предавая смерти сотни
людей. Положение несчастных крестьян скорее ухудшилось,
нежели улучшилось.
Приверженцы
папства и враги Реформации, естественно, не упустили возможности приписать эти
дикие сцены новому учению Лютера. Однако совершенно беспочвенно было желание
его врагов приписать ему и молодой Реформации вину за печальные происшествия,
так как Лютер никакого отношения к повстанцам не имел. Более того, во многих
своих сочинениях он был против них, резко осуждал их действия.
После смерти
Мюнцера и окончания Крестьянской войны восстала новая фанатичная секта так
называемых перекрещенцев. Они обязаны своим названием тому обстоятельству,
что отвергали крещение детей и утверждали, что для истинного нового рождения
верующих необходимо нормальное крещение. Эта секта доставила реформаторам много
беспокойства и затруднений. Чем были гностики для их церковных отцов, чем были
манифесты для католиков, тем были перекрещенцы для реформаторов. Они были вопиющими фанатиками.
„Их вожди
утверждали необходимость прямой инспирации и частого непосредственного общения
с Богом. Их ослепленные приверженцы верили им. Они имели сновидения и
откровения относительно прошлого и будущего. Их число быстро возрастало и
повсеместно преследовались следы Реформации." Всеобщий крик этих
фанатиков гласил: „Никаких податей!
Никаких десятин! Всеобщее! Никакого
начальства! Царство Христа приблизилось! Крещение детей есть изобретение дьявола!" Себя самих
они называли истинными и основательными реформаторами. Сердце Лютера было
сильно огорчено относительно этих прискорбных людей. Он говорил о них: „Сатана
свирепствует. Новые сектанты, так называемые „перекрещенцы" умножаются,
внешне они являют вид праведной жизни и оказывают большое мужество перед лицом
смерти, где бы их не преследовали, будь то огнем или водой".
По истечении
двух лет эти фанатики во внушительном числе распространились в Силезии,
Баварии, Швабии и Швейцарии. Однако поскольку их принципы угрожали свержением
всякого гражданского правопорядка, то власти повсеместно выступали против них.
Разразилось жесточайшее гонение. Большие штрафы налагались на приверженцев
секты. Но они переносили все с непреодолимой стойкостью. Ни пытки, ни костры не
могли склонить их на отречение. Они сносили ужаснейшие пытки и мучения без
единого предательского признака страха.
Прежде всего это
относилось к городу Мюнстер в Вестфалии, в котором укрепились сектанты. После
того, как сектанты вынудили епископа и его сторонников покинуть город, Мюнстер
был посвящен в столицу нового царства Божьего. Известный Иоганн Бокхальд, портной
из Лейдена, потому обычно называемый Иоганн Лейденский, воссел на троне
царства Сиона и ввел воистину страшное правление. Он выслал немалое число
апостолов по всем направлениям, чтобы они и в других городах земли создавали
правление по образу Мюнстера, свергая скипетры прежних правителей. Окруженные
войсками епископов, перекрещенцы оказывали отчаянное сопротивление. Ужасный
голод вынудил их наконец (1536) сдаться. Победители учинили над оставшимися в
живых кровавую резню. Иоганн Лейденский, попавший в руки победителей живым,
его палач Книппердоллинг и канцлер Крехтинг были замучены с варварской жестокостью.
С падением Мюнстера сила перекрещенцев была сломлена. Умеренные перекрещенцы,
которые с самого начала чувствовали глубокое отвращение к мерзостям фанатических
предводителей и привлеченной ими толпы, в основном образовали новое братство,
которое обязано его основателю Менно Симону, родившемуся в 1496 году в
Витмарзуме во Фризене. Потомки этого братства поныне живы во многих местах под
названием меннонитов.
В том же году,
когда возникли перекрещенцы (1524), появился затяжной пагубный спор между
отказавшимися от римской церкви по вопросу, каким образом должно понимать
наличие тела и крови Христа на вечери. Лютер и его приверженцы отвергали учение
о транссубстанции, то есть о видоизменении хлеба и вина после освящения
пресвитера в плоть и кровь Господа, утверждая, что все принимающие участие в
вечере Господней через хлеб и вино причащаются к телу и крови Христа. Это
учение определенно подчеркивалось словом консубстанция. Она основывалось
на другом учении о вездесущности тела Христа. „Христос, - говорил Лютер, -
вездесущ и в хлебе, и в вине, поскольку Он повсюду вездесущ, и особенно там,
где Он хочет быть." Ульрих Цвингли, швейцарский реформатор, и его
приверженцы были простодушнее в том, что они решительнее размежевались с
римскими преданиями. Они учили, что на вечере не присутствует тело и кровь
Христа, но хлеб и вино есть символы или свидетельства участников в
воспоминании о смерти Господа, через которую изливается благословение на
верующих. В этом почти все швейцарские теологи и немало теологов из северной
Германии следовали учению Цвингли. Лютер же со своими приверженцами решительно
выступал в защиту своего мнения. Таким образом, возникло великое разногласие между
истинными друзьями Реформации, которое старательно и хитроумно разжигалось
папством, как желанное действие для достижения римских целей. Позднее мы еще
возвратимся к этому.
Беспокойное
состояние европейских наций, бесконечные войны между Карлом Пятым и Францем
Первым и угрожающая позиция турков так занимали и беспокоили короля, что он
долгие годы не мог уделять внимания развитию Германии и прежде всего важному
вопросу возникновения новой ереси. Во всем этом ясно видна рука Господня. Пока
Карл усердно следил за событиями, происходившими в Испании, Франции и Италии,
Лютер и его товарищи развернули усиленную деятельность по распространению
истины и по утверждению ее в сердцах и нравах народа через Писания, проповеди
и письма. При этом евангельские вожди все больше сливали воедино защиту их веры
и их политическую свободу.
Исполненный
козней, папа Клеменс Седьмой и его лукавый посол Кампеггио твердо решили
привести в исполнение со всей остротой вормский эдикт и с корнем вырвать и
истребить лютеранскую ересь. Это же было возможно только при содействии
сильных мира сего, при содействии властных правителей. Карл до этого времени
был вялым и медлительным в исполнении папских приказов. Однако обстоятельства в тот момент оказались
благоприятными, чтобы поднять престиж Ватикана и постараться истребить молодую
Реформацию. Но Бог возвышается над всем. „Восстают цари земли, и князья
совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его - „Расторгнем узы
их, и свергнем с себя оковы их". „Живущий на небесах посмеется, Господь
поругается им" (Пс. 2,24). Меч короля, поднятый на истребление
Реформации, из-за предательства папы обратился против самого Рима.
На заседании
рейхстага в Шпейере, которое состоялось 25 июня 1526 года, должны были нанести
решительный удар Лютеру и его приверженцам. Фердинанд, брат короля, был
председательствующим на собрании. Послание короля было прочитано по прошествии
нескольких дней заседания рейхстага. Оно содержало следующие требования: всякие
споры по религиозным предметам должны прекратиться, церковные обычаи должны
быть в совершенстве восстановлены, вормский эдикт должен быть быстро приведен
в исполнение и лютеране должны быть уничтожены силой. Немецкие князья уже ранее
заключили союз, если не совсем на таком основании, то от страха всеобщей
опасности. Они решили не допускать восстановления старых антихристианских
обычаев и гонений на тех, которые отделились от Рима. Главами этого нового
союза были новый курфюрст в Саксонии, Иоганн Стандхафт (его брат Фридрих Вейз
умер 5 мая 1525 года), Филипп, молодой ландграф из Гессена, маркграфы Георг и
Казимир из Бранденбурга, курфюрст из Пфальца, герцоги из Брауншвейг-Люнебурга,
Померании и Мекленбурга, князья из Ангальда и Геннеберга и графы из
Мансфельда.В то время еще свободный имперский город Магдебург так же
присоединился позднее к этому союзу. Когда эти вожди услышали о требованиях
короля, то они собрались и совместно составили изъяснения, в которых
содержалось следующее:
„Мы приложим все
наши силы, чтобы прославить Бога распространением истинного здравого учения,
которое согласно с Его Святым Словом. Мы благодарим Бога, что Он именно в наше
время оживил истинное учение об оправдании через веру, которое так долго было
завалено грудой языческого мусора, и мы не позволим угасить истину снова,
которая ныне открыта нам."
Это первое
публичное истолкование протестантских предводителей, притом в весьма простой и
доступной для всех людей форме. Здесь абсолютно не брались в расчет ни
политические, ни финансовые соображения. Непоколебимость и смелость
приверженцев Евангелия, с которой они выступали против повелений короля,
отказывая ему в послушании, привела в высочайшее изумление Фердинанда и
папистов. Крупное серьезное разногласие казалось неизбежным. Однако голос
Того, Кто превозносится над небом и землей, внезапно положил конец заседаниям
рейхстага. В Шпейер пришли венгерские послы и принесли печальные известия о
том, что Солиман Второй, военный предводитель турков, совершил опустошительные
набеги на дунайские земли. Людвиг, король Венгрии и Богемии, утонул 29 августа
1526 года во время бегства от страшных врагов. Корона обеих стран переходила
теперь Фердинанду, и если он желал получить ее, то немедленно должен был
поспешить на поле военных действий, где Солиман со своими бесчисленными ордами
беспрепятственно чинил опустошение. Опасность от турков, триумфально
бесчинствующих по всей Европе, одним ударом отводила все внимание от Лютера и
Реформации, обращая его на нового ужасного врага. Фердинанд, который в тот
момент был во главе сторонников папы, на долгое время покинул западную
Германию.
То, что
сотворило победоносное оружие Солимана с Фердинандом, совершило предательство
папы с Карлом. Едва Франц Первый сбежал из своей темницы, как Клеменс, из
страха возросшей силы короля Италии, заключил союз с французским королем и
герцогом из Майланда против Карла. В то же время он освободил Франца от
обязательств, которые клятвенно обещал выполнять по отношению к Карлу. Это
вызвало такой великий гнев Карла, что он в Испании низложил всякий авторитет
папы, самого его схватил в Италии через своего военачальника Карла из Бурбона.
Рим подвергся чудовищному разбою. Грубые германские мужланы и испанские
наемники опустошали несчастный город, как варвары. Ничто не было застраховано
от их ярости, ничего для них не было святого. Сам папа был предан чудовищному,
позорному надругательству. Немного таких периодов в истории, где бы с такой
ясностью была видна отмщающая рука Провидения, как именно здесь.
Все эти
беспокойные события создали для немецких вождей такие благоприятные возможности
выступить в защиту Реформации, что лучшего нельзя было бы и ожидать. Они
решили послать к королю миссию, которая должна была склонить его созвать
немедленно церковный собор для рассмотрения спорных пунктов. При этом каждому
должна была быть предоставлена свобода устанавливать религиозные порядки так,
как ему покажется справедливым, лишь бы это соответствовало требованию, „чтобы
они были ответственны перед Богом и королем".
Реформаторы
теперь получили полную возможность продвигать свое дело вперед, и они не
упустили эту возможность, которую дал им Бог, но усердно воспользовались ею.
Произошли великие перемены в формах богослужения и в упорядочении религиозных
вопросов. Навсегда исчезли многие языческие обычаи. Положение правителей и
народа Германии обретало более определенный и решительный облик. Основы для
будущего отделения протестантского государства от католичества были заложены в
те мирные 1526-1529 годы.
Ранней весной
1529 года король, к тому времени снова примирившийся с папой, созвал второй
знаменитый рейхстаг в Шпейере. Имперское сословие собралось с большой
готовностью. Особенно паписты демонстрировали свою задиристость и смотрели на
протестантов свысока и с нескрываемой враждебностью. Никогда в подобных
ситуациях не собиралось такое множество церковных вождей. Многие князья,
которые до того времени были нейтральны или даже были склонны к реформаторам,
сейчас выступили их противниками. Другие явились с большим сопровождением рыцарей
и слуг и выставляли открыто напоказ свою ненависть и свое презрение к
евангельским вождям. Одним словом, папская партия серьезно намеревалась огнем
и мечом искоренить эту ересь. На место почти трехлетней религиозной свободы,
которая сейчас подавлялась, на место декрета от 1526 года должен был быть
возвращен декрет от 1521 года.
Послание,
которое король передал в рейхстаг через своих комиссаров, было изложено в
гордом деспотическом тоне. В нем он выражал свое возмущение по поводу перемен,
которые произошли в религии, и по поводу пренебрежения его авторитетом. Как
глава христианского мира, он требовал безоговорочной покорности его приказам.
Религиозные нововведения, которые он запретил, ежедневно умножались и
распространялись и именно под предлогом постановления рейхстага в Шпейере, так
что он объявлял недействительным это постановление, которое находился в прямом
противоречии с его приказом.
Этот приказ
короля был резким оскорблением немецких князей. Он содержал прямое
надругательство над их правами и независимостью. Евангельские вожди и
посольства свободных имперских сословий впредь приняли отрицательную позицию
по отношению к королевскому посланию. Их охватило глубокое недовольство и
справедливое негодование. Они твердо и определенно объявили, что постановление
в Шпейере было принято на том основании, в такой же форме и таким же способом,
как обычно и должно приниматься, и что комиссары короля засвидетельствовали о
своем согласии с ним, так что это свершенно при законном представительстве
всего немецкого народа и что, наконец, власть короля простирается не настолько,
чтобы он смог отменить постановления без всякого совещания.
Переговоры,
проводимые по этому вопросу, были весьма бурными и продолжительными. Обе
стороны чрезвычайно ожесточились. Католики прибегали к помощи своих искуснейших
ораторов, как Эк. Однако и евангельские вожди были непоколебимы и едины, вели
свое справедливое дело и отстаивали его сильно и достойно. Паписты вскоре
увидели, что они вынуждены отказаться от требования отменить шпейерское
постановление. Потому они все силы прилагали на то, чтобы принять решение, что
там, где действует вормсский эдикт, должно быть запрещено любое религиозное
нововведение; где, однако, это введение невозможно без народного схода, не
должно по крайней мере реформировать далее, касаться спорных вопросов, отменять
мессу, принуждать какого-либо католика перейти в лютеранство, отменять
епископское судопроизводство, терпеть ни перекрещенцев, ни отвергателей
таинств. Фердинанд возбужденно-пристрастным тоном требовал от немецких князей
подчиняться беспрекословно этому решению. Однако евангельские вожди и сословия
протестовали против этого. Это происходило 19 апреля 1529 года.
Поскольку их устные заявления остались без внимания, то на следующий день они
представили письменный подробный, обстоятельный протест, потребовав
присутствия короля и последующего созыва рейхстага. Вследствие этого события
они получили название протестантов. Это древнее происхождение данного
выражения, которое живо поныне, стало отличительным признаком для многих
церквей и сект, которые отвергают основополагающие учения, обычаи и церемонии
римской церкви.
Названный
письменный протест, который вверг папскую сторону в затруднения и вызвал
всеобщее возбуждение, был подписан курфюрстом Иоганном из Саксонии, ландграфом
Филиппом из Гессена, Георгом из Бранденбурга, Эрнстом и Францем из Люнебурга,
Вольфгангом из Ангальта и депутатами из сорока местностей государства. Подписей
теологов, докторов и ученых богословов или же университетских профессоров в
данном документе нет. Великая Реформация, или же религиозное преобразование,
перешла в руки мирских властителей. В Шпейере, как однажды в Вормсе, Лютера
уже не было. Не обращая внимания на предприятия великих мира сего, вместе со
своими сотрудниками он продолжал обучение, свою деятельность в церкви и
университете, трудясь неутомимо в деле распространения Слова Божьего.
Драгоценное Евангелие о благодати Божьей, распространяемое избранным Им
орудием, праздновало свой триумф. Господь же знал труд Своего верного
служителя, ценил это и вознаграждал. „Посему не судите никак прежде времени,
пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит
сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога" (1 Кор. 4,5).
На втором
рейхстаге в Шпейере папская система получила смертельную рану. Господство
Иезавели, как невыносимое тиранство, было отвергнуто не только авангардом
Реформации, но и многими другими католически настроенными князьями и вождями
народа. Немецкий народ гневно отверг ненавистный, столетиями тяготевший над ним
гнет Рима и сбросил со своих плеч его иго. Исторически здесь заканчивается
период Фиатиры. Начало протестантского периода описывается в Откровении в
посланиях Сардийсской, Филадельфийской и Лаодикийской церквям, хотя все четыре
послания своим содержанием простираются образно до самого конца.
Протест лютерански настроенных вождей на втором рейхстаге в Шпейере образует определенный период времени в истории Реформации и церкви. Однако мы не должны полагать, что протестантство было абсолютно новым явлением. Порой сами защитники папства уверяют, что оно стало продуктом вчерашнего дня, то есть чадом Лютера или Кальвина, тогда как римско-католическая церковь имела свое начало со дней апостольских. Во всяком случае значение, которое заключало в себе выражение „протестантство", в течение шестнадцатого столетия обрело новое содержание, отличное от того, что оно в действительности имело в себе. Протестанты боролись за истину Божью, за Его влияние на совесть людей. В этом смысле протестантство настолько же древне, как и само христианство, и оно было живо, хотя со времен Константина до шестнадцатого столетия оно почти исчезло под грудой заблуждений и всякого рода языческого мусора.
Тем не менее в эти мрачные времена было немало протестантов. Хотя деспотизм и заблуждения брали верх, все же основы протестантства постоянно сохранялись и защищались рассеянными тут и там верными Божьими сосудами, которые крепко держались за истину Божью. Вспомним кроме павелистов и нестерианов на востоке наших хорошо известных друзей на западе: вальденсов, альбигойцев, виклифитов, или лоллардов и богемских братьев. Кроме них еще было четыре большие общины с различными названиями, такими как катары, леонисты и другие, все они более или менее поднимали свой протест против растленной римской церкви и ее богохульного учения, свидетельствовали о Христе и Его Евангелии и страдали за Него. Хотя они носят разные названия, все же у всех них было единое основание веры и причины возникновения.
Протестантизм, которым мы заняты в данный момент, исторически возник со второго рейхстага в Шпейере в 1529 году. Там он впервые обрел определенный внешний облик. Однако очень скоро перешел в национальное формирование Германии, которое вооружилось и в полной боевой готовности стояло с мечом на защите религии и свободы. Это был протестантизм в политической форме того времени, который, к великому сожалению, нес весьма мало от благоухания истинного христианства.
На данном этапе мы подошли к образу послания Господа к
Сардийской церкви. Начало протестантизма является благоприятнейшим временем
для этого. В этом послании мы находим оценку этого мощного движения устами
Самого Господа. Не перо чему-то приверженного или предубежденного составителя
истории развертывает перед очами картину того смутного времени, но Он Сам,
Который есть истина, говорит к нам. Это очень серьезно, но в то же время весьма
драгоценно. Да пошлет нам Господь милость, благодать и мудрость, чтобы мы
смогли уразуметь Его помышления!
„И Ангелу Сардийской церкви напиши: так говорит имеющий семь духов Божиих и семь звезд: знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв. Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим. Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся. Если же не будешь бодрствовать, то найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час Я найду на тебя. Впрочем у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны. Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его пред Отцем Моим и пред Ангелами Его. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам" (Откр. 3,1-6).
Мы ранее рассмотрели всеобщее состояние римской церкви под управлением папства, теперь же на наше рассмотрение предоставляется совершенно новый отрезок истории Церкви совершенно новый порядок вещей как результат Реформации. Вне сомнения, в сардийской церкви мы встречаем много отличительных черт раннего периода вновь, но однако характер послания все же определенно отличается, так что тотчас можно узнать картину совершенно нового отрезка времени церковной и гражданской истории.
Первые четыре послания относятся к положению вещей до реформационного периода, тогда как три последних послания изображают общий характер всеобщего исповедания веры со дней Лютера. Между тем, мы тщательно должны исследовать и различать разницу между делом Духа Божьего через реформаторов и той бессильной и безжизненной формальной сущностью, которая тотчас заступила в лютеранские и реформированные церкви, что определенно и ясно соответствует печальному состоянию сардинской церкви. Едва протестанты вкусили благословения свободы от гнета Рима, как тотчас подпали под власть мирских правителей, и таким образом впали в состояние смерти. Это состояние Господь выражает словами: „Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв". Это состояние наступило вскоре после дней первых реформаторов. Само собой разумеется, что эти слова не относятся к истинным христианам того времени. Суть их постоянно такова, что они не мертвы, но живы, и „жизнь их сокрыта со Христом в Боге". Однако взирая на систему, в которой они находились, отмечаем, что именно об этой системе Господь говорит, что они безжизненны, то есть мертвы. Так называемое ортодоксальное (православное) исповедание веры, с точностью носящее „имя, будто жив", стало отличительным признаком протестантства тех дней. Нечистый дух папства изгнан, дом выметен и убран, но те страшные слова из уст Иисуса: „ты мертв", - показывают истинный характер состояния, каким Он его видит. Различные системы наших государственных церквей и большое здание внешних исповедателей христианства со стороны Господа запечатлено выражением „ты мертв". Живая, действенная вера исчезла.
Обзор различных пунктов истории упомянутого послания поставит нас в такое положение, где мы сможем понять заключение Господне о многочисленной протестантской системе, которая и ныне окружает нас со всех сторон.
1. Как во всех этих посланиях повсеместно, так и здесь, характер, который принимает Господь по отношению к тем, к которым Он адресует Свои слова, являет Его Божественную ипостась: „Так говорит имеющий семь духов Божиих и семь звезд". Здесь Господь представляет Себя вере как Того, Кто имеет всю полноту Святого Духа и обладает всем авторитетом в отношении управления Церковью (число семь есть символ полноты). И эта полнота есть духовное благословение, которое во Христе и находится в Его подчинении, останется неизменным, будь то развращение или явное падение церкви, которое заходит так далеко, что ни всеобщей организации, ни отдельному его члену не остается извинения, если он обращается единственно к человеческому источнику помощи, чтобы там взыскать утешение и подспорье.
2. Но увы! Именно это было сетью, в которую попали уже
первые реформаторы. Двойное благословение, которое мы здесь встречаем
сосредоточенным во Христе воедино, а именно: семь духов Божиих и семь звезд,
иными словами, внутреннюю духовную силу и внешнее правление, - реформаторами
были разъединены. Это было великим заблуждением, прискорбнейшей ошибкой. В
своем усердии получить полную свободу от ужасной власти папства, они встали под
защиту мирских властителей, протестантских правителей. Они упустили из виду
истину, что вся власть, в которой нуждается Церковь внутренне и внешне, как в
духовном отношении, так и во внешнем управлении, заключается в Главе. Ни
деспотизм Рима, ни слабость маленькой кучки реформаторов не могли бы изменить
ни на йоту эту истину. „Где бы община не ошибалась очень сильно, и как бы она
не слилась с миром, все же остается непреложной истиной то, что совершенное
божественное милосердие Святого Духа во всех Его свойствах, является ее частью,
и именно под Ним, Который является Главой Церкви, Который заботиться о ней,
любит ее и бодрствует над ней."*
* Сочинения о Посланиях к семи церквям. Д. Дарби.
Христос держит в Своих руках семь звезд. Однако здесь написано не так, как это представлено в Послании к Ефесской церкви: „Держащий семь звезд в деснице Своей", но „имеющий... семь звезд". Хотя Господь в Сардисе уже не держит „семь звезд в деснице Своей", от них Он все же не отказывается. Этого Он никогда не сможет сделать! Он имеет их всегда под Своей рукой, хотя и не держит более в Своей деснице. „Так говорит имеющий... семь звезд".
Вероятно, будет неплохо, если мы в этой зависимости приведем разъяснения относительно „семи звезд". В Откр. 1,20 мы читаем: „Семь звезд суть Ангелы семи церквей". Во всем Священном Писании к „звездам" относится подчиненная власть, тогда как солнце является символом неограниченной власти. „Ангелы" наводят нас на мысль заместительства. „Они же говорили: это Ангел его" (Деян. 12,15). Человек, который боролся с Иаковом, вне всякого вопроса был Ангел Иеговы, и все же Иаков говорит: „Я видел Бога лицом к лицу" (Быт. 32,30). Если говорится так, что Господь Иисус имеет семь духов Божьих и семь звезд, то это, иными словами, значит, что Ему дана вся духовная власть, весь церковный авторитет, будь то по отношению ко всей Церкви в совокупности, будь то по отношению к определенному верующему в отдельности. И конечно же, верующие должны быть всегда живым отражением Того, Кто является их жизнью, их мудростью и их силой в этом мире.
3. Едва ли есть необходимость присовокупить к этому, что титул „звезда" или „Ангел" ни в малейшем смысле не оправдывает духовное положение или же избранных людьми служителей. Система, которая со дней Реформации завладела главенством, сама открыла широкий доступ в нее не обращенным людям, лишь бы они имели научное образование. Но насколько отличается система Божья от человеческой! „Звезды" носят характер авторитета под Христом, Главой правления, и как „Ангелы", они - защитники Церкви и представляют ее пред Лицо Христово. Оба титула относятся к одной личности, если вообще мы можем думать личностно. „Семь звезд суть Ангелы семи церквей". Эта личность, таким образом, является отображением Христа в установлении Его власти по отношению к Церкви, а с другой стороны, представляет всю Церковь пред Лицо Христа.
4. В католической системе спасение не подводилось под единственный знаменатель веры в Иисуса Христа, но оно зависело от принадлежности церкви. Не существовало иного благословения, кроме принадлежности к римской церкви. Вне этого общения вообще не существовало никакого прощения грехов, никакого мира с Богом, никакой вечной жизни, никакого спасения души. Именно это богохульное учение обеспечило им, как мы видим и знаем, такую неограниченную власть, делало их проклятие таким невыносимым наказанием, что отдельные личности, а то и целые народы становились изгоями. Стоило церкви поднять свой гневный голос, как перед ней все начинали трепетать. Войны, голод, моровая язва, - все было намного легче выносить, нежели папское проклятие. Первые продолжались лишь определенное время, папское же проклятие ввергало душу в вечные мучения ада. Будь человек искренне верующим, праведным христианином, если он не принадлежал к римской церкви и не вкушал благословений от ее таинств, - не мог быть спасенным. Это ужасное учение превращало церковь во все: учителя, законодателя и спасителя, принадлежность к ней была единственным путем на небо. Она претендовала еще на право решать, кто свят, а кто нет, кто непосредственно после смерти водворяется на небо, а кто должен проходить мучения чистилища и, наконец, как долго каждый по отдельности должен находиться в чистилище.
Реформация впервые пролила яркий свет на этот густой мрак и выставила напоказ всю мерзость во всем ее масштабе так называемой невесты Христа. Но увы! Вместо того, чтобы найти себе убежище во Христе, черпая в Нем Одном помощь и силу, реформаторы так же, как мы уже видели, совершили ошибку, обратившись в официальные гражданские органы власти, ища у них защиты от гонений Рима. Вследствие этого, вскоре управление церковью оказалось в руках властителей этого мира. Они начали составлять предписания относительно богослужения, ставить и снимать служителей. Если церковь при правлении папства была госпожой над миром, то теперь мир стал господином над церковью. Правда, в протестантских странах была получена в некоторой степени свобода совести. Однако целью Божьей является не только освобождение душ от грубых зол, но главное заключается в том, чтобы привести их в правильное положение перед Богом, чтобы они приняли Его, чтобы Он мог прославиться в них, ходящих благоугодными Ему путями, и чтобы они предоставили свободу Господу водить их Святым Духом так, как это угодно Ему. Как только предоставляется Ему подобающее место, то вскоре проявляется благословенный плод любви и святой свободы. Это не человеческая, заимствованная от великих мира сего свобода, в которой мы нуждаемся, но свобода Святого Духа. Бог хочет уберечь нас от того, чтобы мы не говорили против существующих властей и начальств, пока они остаются в пределах деятельности, отведенных им Богом. Грех христиан состоит в том, что они ввели власть в фальшивое положение. Господь Иисус открывает корень всего дела таким образом, как Он представляет Себя церкви в Сардисе. Будь то духовная власть или внешний авторитет, Господь претендует на Свое право относительно обоих. Они принадлежат Ему Одному. Если вера в достаточном наличии, чтобы взирать на Него на подобающем Ему месте как Главы Церкви, то Он будет заботиться о всех ее нуждах. Если Он не пропускает мимо своих ушей малейший зов отдельной овцы, то как же Он пройдет мимо глубокой нужды Своей Церкви, которая есть наивозлюбленнейшая Его сердца? Он воссел в небесной славе не только для того, чтобы быть Главой Церкви, но чтобы действовать как Таковая!
5. После того, как реформаторы разоблачили папскую систему относительно власти церкви, они впали во вторую роковую ошибку из-за того, что придавали много важности личным мнениям и суждениям. По католическим принципам, церковь создает христиан, а в обоих мнениях Христос теряет подобающее Ему место. Римский священник говорит: „Человек лишь тогда может получить благо для своей души, если он на самом деле принадлежит материнской святой церкви. Как только эта связь порывается, он погиб, поскольку святые таинства являются единственными средствами получения прощения грехов и обретения вечной жизни. Быть отлученным от церкви - равнозначно быть приговоренным на вечное мучение ада." Реформаторы решительно выступали против этого учения. Они оспаривали утверждение о том, что церковь является дарительницей тех благословений, и требовали от каждого лично читать и исследовать Библию, верить в Господа и оправдываться через веру. Они вновь возвещали апостольское учение, что только в Иисусе дается спасение, что каждый за себя даст ответ перед Богом и что никто из людей не имеет власти освобождать кого-либо от грехов или же решать жребий вечности.
До сих пор реформаторы были абсолютно правы. Господь Один строит на краеугольном камне величественное здание из живых избранных камней. Но вот горе! Как только Господь потерял Свое место в церкви, как только протестанты отвели свои глаза от Его деятельности посредством святого Духа, человек тотчас начал по своему мышлению созидать общины и строить „церкви".
Очень быстро в различных частях христианства возникли многочисленные церкви или же религиозные общины, и каждая страна, вопрос, как должна строиться и управляться церковь, решала по своему усмотрению. Одни думали, что церковную дисциплинарную власть нужно передать в руки мирских правителей, другие утверждали, что эта дисциплинарная власть должна принадлежать ей самой. Это расхождение во мнениях вызвало многочисленные объединения, которые весьма отличны друг от друга и которые мы имеем налицо и поныне. Помышления Христовы относительно характера и устройства Своей Церкви, хотя они так подробно изложены в Посланиях, вождями реформаторов не были все же поняты, они были далеки от этого. Правда, в начале было так, что со всех сторон утверждалось, что для спасения души необходима искренняя вера - за что мы должны быть весьма благодарны Богу - и многие были спасены, и Бог прославлен. Однако общины создавались, а церкви строились так, как кому заблагорассудилось. Этот факт не может не вызывать в истинных составителях истории Церкви, если они готовы покориться наставлениям Слова Божьего, глубокой печали и боли.
В Ефес. 4 мы, например, читаем: „Одно тело и один дух". Если представить это с позиции протестантизма, то оно будет звучать так: „много тел, но один дух". Может ли в таком случае созидаться Церковь как единое Тело Христа? Там же мы читаем: „Стараясь сохранять единство духа в союзе мира".
Едва ли требуется истолкование, что подразумевается здесь под единством духа. Это не есть единство одинаковости мнений и чувств отдельных верующих, но основанное Святым Духом единство членов Тела Христа. Это и есть наиважнейшее и основное единство всех истинных верующих, созидаемое через силу Святого Духа. И это фактически пребывающее единство мы призваны „сохранять", не творить; мы должны стараться сохранять его твердо и практически воплощать в жизнь в нашем ежедневном хождении в духе благодати. „Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом" (1 Кор. 12,12-13).
6. Однако не только религиозная система, представленная сардисской церковью, безжизненна, но и дела принадлежащих к ней. „Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим," - говорит Господь. Он ищет плодов, соответствующих ресурсам, находящимся в снаряжении веры. Он предстает здесь Тем, Кто представляет всю полноту духовной власти и силы для Своей Церкви, и ищет плода, который соответствовал бы Ему и удовлетворял бы Его. Он не может уменьшить Свой масштаб из-за наших ошибок и упущений. „Вспомни, - взывает Он к церкви, - что ты принял и слышал, и храни и покайся". В этом предостережении Он направляет ее внимание на благодать, которую она приняла, и на Слово, которое она слышала. Он претендует на совершенные дела, которые соответствовали бы масштабу принятой благодати и услышанной истины. Но увы! Среди суетных страстей не может быть совершенных дел ни в самой церкви, ни в членах ее по отдельности, так как для большинства христиан мысль быть послушным Слову Божьему во всех обстоятельствах уже потеряла надлежащее место в их сердцах.
Приведем, к примеру, один случай, который происходит нередко в наше время. Молодой человек покаялся. В одной общине верующих у него не столько много друзей и общего, как в другой, и он должен решить, к какой общине надлежит примкнуть. Ему советуют посетить другие различные церкви, кроме своей по месту жительства, чтобы примкнуть именно к той, в которую он, по его усмотрению, сможет получить больше благословений. Это есть пробный камень, на котором он должен решить свое собственное благословение. Получить благословение, вне сомнения, является делом величайшей важности. Но если оно заступает на место, где должно находиться основное дело познания благоугодной воли Господней, то результатом явится духовный мрак и засуха души. Покорность Слову Божьему есть надежнейший и более богатый источник благословений для наших душ, чем простой поиск благословений для нас, когда к тому же оставляются без внимания помыслы Божьи о Церкви и единстве всех верующих, как Он открывает нам это в Посланиях апостолов. Но увы! Часто можно слышать, как говорят: „Во всех наименованиях имеется доброе, но нигде нет такого, чтобы было только доброе. Потому нам должно тщательно проверить и примкнуть к тем, о которых мы знаем, что они стоят ближе к Священному Писанию. Ни одна система не совершенна." Такие и тому подобные речи, как бы они приятно ни звучали, могут найти применение только относительно человеческих религиозных систем. Система же Божья должна быть совершенной, и ни одна система не найдет одобрения, что она несовершенна. Несовершенства и различные недостатки тех, которые покоряются Слову Божьему и стремятся претворить в жизнь помыслы Божьи относительно Его Церкви и служения в ней, не могут нарушить совершенства Божьего устройства.
Очень часто забывается разница между системой и теми, кто находится в ней. Если мы предположим, что лишь некоторые немногие, слабые, несовершенные христиане собираются вокруг Христа как божественного средоточия, то от этого само средоточие ни в коем случае не может быть слабым и несовершенным. И с дугой стороны, когда большое число отличнейших христиан собирается вокруг человеческого средоточия, то оно от этого не станет божественнее. Христос есть средоточие всех помыслов и заключений Божьих. Все, кого Святой Дух собирает вокруг этого средоточия, находятся на Божьем основании и будут богато благословляемы. Наша основная цель должна быть всегда там, где есть Господь, должна быть в полной уверенности, в твердой вере и незыблемом уповании, что Он непременно благословит наши души, „ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Матф. 18,20).
Печальный факт, что дела ныне обстоят не так, как было в начале, нет основания для того, чтобы христиане по своему усмотрению созидали свои церкви и создавали в них свои законы. Протестантизм, однако, так повернул дело, что число различных религиозных организаций превратилось в легион. „Вспомни, что ты принял и слышал," - так звучит в высшей степени серьезное обращение Господне к церкви в Сардисе и ко всем протестантам вообще. Откровенное Слово Божье должно быть для нас единственным авторитетом и единственным путеводителем, поскольку благодать Иисуса Христа есть наша единственная сила. Он напоминает Церкви о важности обоих объектов: о принятой благодати и услышанной истине. Они заключают в себе масштаб их ответственности, и по этому масштабу Господь будет судить великую систему в Сардисе.
7. О пришествии Господа здесь говорится так, будто бы церковь уже опустилась до уровня мира. „Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя" (ст. 3). Бросается в глаза, как схоже это место со словами апостола из 1 Фес. 5,2 относительно мира. Там написано: „День Господень так придет, как тать ночью". Господь ожидает, чтобы Его народ был решительно обособлен от мира и странствовал, удалившись от его пути. Однако в Сардисе этого недостает. Дела церкви найдены несовершенными, в нее проникло великое уподобление миру. Даже в Фиатире святые, несмотря на найденное там зло, получили похвалу из-за любви, веры, упования и за то, что последние дела их больше первых. В Сардисе же мы ничего этого не находим. Покорность Слову Божьему и обособление от мира для протестантства, как оно развивалось, - мало известные дела. Потому эта система должна разделить участь с миром: „Я найду на тебя, как тать."
Однако в Сардисе есть истинные верующие, которые отличаются от основной религиозной массы. „Впрочем у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны" (ст. 4). Эти слова воистину утешительны для всех, которые странствуют с Господом, обособленные от мира. Мир есть то, что оскверняет одежды христиан. „Несколько человек", вне сомнения, передают точный смысл -отдельные, немногие личности. Господь знает по имени каждого из тех, кто верно странствует с Ним, и гарантирует ему, что он будет водворен на небо и будет в белой одежде пребывать с Ним вечно. Блажен побеждающий! Вместо того, чтобы вычеркнуть его имя из книги жизни, Господь будет исповедовать имя его пред Отцом Своим и пред Ангелами Его (ст. 5).
Если мы сейчас обратимся к красной нити повествования нашей
истории, то в нашем сердце обнаружим смешанные чувства: чувство благодарности
Богу от сознания величия дела Его Духа во дни Реформации и чувство глубокой
боли и искренней скорби при виде ошибок людей, которые выступили вперед так
быстро. Но прежде, чем мы пойдем вперед, кратко напомним нашим читателям о
различных внутренних обстоятельствах, в которых находилась господствующая
церковь на земле до того момента. В Ефесе мы находим ее охладевшей в своей
любви ко Христу. „Ты оставил первую любовь твою". В Смирне она страдает
от притеснения сатаны. В Пергаме мы находим ее уподобление с миром: она живет
в мире, там, где престол сатаны. В Фиатире разложение: она попускает жене
Иезавели учить и вводить в заблуждение рабов Господних, любодействовать и есть
идоложертвенное. В Сардисе, наконец, мы встречаем духовную смерть. Иезавель уже
не в церкви. Сардисская церковь отделилась от нее и ее развратов, налицо ее
имя, будто жива, которое как бы говорит: высокое исповедание и внешняя
видимость христианства, но полное отсутствие истинной силы жизни.
Чтобы показать нашим читателям, насколько верно отражает пророческое послание обстоятельства в Сардисе, которые уже во дни реформаторов, а еще более, уже после них сформировались в протестантских церквях, приведем сначала небольшую выдержку из сочинений Мерля д'Обине, благонадежного и уже часто упомянутого нами автора „Истории Реформации шестнадцатого столетия". Он говорит (т. 4, стр. 25 и 26): „Реформации были необходны несколько лет мира, чтобы она смогла развиться и окрепнуть, и только так она могла получить мир, если бы оба ее мощных врага воевали бы друг против друга. Неразумение Клеменса Седьмого спасло Реформацию от угрожающей ей опасности, а падение Рима дало зеленую дорогу Евангелию. Так было выиграно время, которое длилось не только несколько месяцев, но с 1526 по 1529 год в Германии царил мир, который реформаторы умело использовали для развития и распространения своего дела."
„Обновленная церковь сейчас, после того, как сбросила с себя гнет папства, нуждалась в уставе, через который был бы восстановлен евангельский порядок. Невозможно было предоставлять епископам их прежнее судопроизводство, поскольку они более всего настаивали оставаться в подчинении папству. Потому, чтобы не наступила нужда в наставниках, учителях и вождях церкви, должны были быть введены другие порядки служения. Об этом начали заботиться. Евангельские народы с этого времени навсегда отделились от тирании, которая в течение столетий держала запад в цепях."
„Уже дважды на рейхстаге хотели превратить церковную реформу в национальный вопрос, но король, папа и некоторые вожди противостали этому. Поэтому рейхстаг, тяжелое, для него самого невыполнимое дело, предоставил на усмотрение всех имперских сословий по отдельности. Но какой устав должен был заменить папскую иерархию?"
Можно было упразднить папство и сохранить епископские порядки, способ, который был близок к прежнему. Позднее так поступили в Англии, однако на континенте возникновение евангельских церквей было невозможно, потому что здесь не было среди епископов ни кранмеров, ни латимеров. Можно было, однако, восстановить церковный устав таким образом, чтобы возвратиться исключительно к законам Слова Божьего и укрепить права христианского народа, форму, которая отдалялась от римской иерархии в диаметрально противоположную сторону. Однако между этими двумя крайностями заключалось среднее образование. Второе воззрение было близнецом первому, однако не полностью осуществимым... Шаг, на который не решался близнец, на самом деле был возможен и был сделан в действительности; один из правителей совершил его так, как это для республиканцев казалось сомнительным. Евангельская Германия предприняла попытку, когда взялась за это дело, издать такой церковный устав, чтобы он в первую очередь был решительно противоположен папской монархии. И все же эта система своим возникновением обязана не немцам. Когда аристократическая Англия упорно держалась епископской формы, послушные немцы остались под так называемой формой церковного правления. Демократическая же система возникла во Франции и Швейцарии."
В этих выдержках мы видим, что народы и правители при
восстановлении церкви управляемы в большей или меньшей степени политическими
принципами и побуждениями. Хотя руководители движения могли иметь искреннее
желание действовать соответственно Слову Божьему, все же кажется, что в их
сердце не было даже мысли о том, что Бог в Новом Завете дал Своему народу
определенные уставы! Он не оставил людям никакого права что-либо присовокупить
к Его устройству или же изменить в Его распоряжениях хотя бы одно-единственное
слово, подобно тому, как Он не разрешил израильтянам изменить ни одного пункта
от образца скинии собрания, данного Моисею, или же пренебречь чем-либо. Но
поскольку мы в нашем первом томе истории Церкви обстоятельно рассмотрели вопрос
созидания и управления Церковью, то здесь не станем снова возвращаться к нему.
Собственно, нельзя сказать, что немецкая Реформация возникла в низших классах народностей. В Швеции это движение вышло из среды народа, в Германии же это явилось инициативой ученых и правителей. Правители с самого начала стояли в первых рядах борцов и заседали на церковных соборах в передних рядах на первых местах, таким образом, было естественно, что демократическая (исходящая от народа) организация должна была уклоняться от начальствующих. Так, возникновение лютеранских церквей стало чисто человеческим и политическим делом. Христос как сердце Своей Церкви и Святой Дух как движущая сила этой живой организации, были оставлены без всякого внимания. Вот почему Господь объявляет все такие системы „мертвыми". Правда, в лютеранских и протестантских церквях много проповедовали о Христе, о Святом Духе и Слове Божьем и верили в это, но всем Троим не предоставлялось надлежащего им места. Потому эти организации, как бы велико ни было число верующих в них, не имели истинной жизни. Сам Лютер имел в высших сословиях друзей и покровителей. „Он допустил правителей выступать как представителей народа, и с этого момента влияние государства стало главным фактором в уставах церквей."
Реформация не есть формация. Истина, как она была проповедуема издревле, и первая формация, или церковь, возникшая в день Пятидесятницы, должны были бы быть для реформаторов единственным путеводителем. Реформация в своей основе есть ничто иное, как возвращение к тому, что было в начале. Реформация церкви, таким образом, должна была состоять в приведении церкви в гармонию с тем, что Бог говорит в Своем Слове относительно Церкви. И если церковь в первом столетии возникла без помощи правителей, то конечно же и реформация ее в шестнадцатом столетии могла быть совершена без их участия. Для чего же было нужно призывать мирскую власть принимать участие в реформации церкви, если она при образовании в первое столетие не была нужна? Истина, что Церковь есть община Божья, Тело Христово, реформаторами не была понята даже в малейшей степени. Они с самого начала не поступали в гармонии с этой истиной, а после них протестантские церкви еще больше удалились от этой истины. Где можно было бы в протестантских церквях найти понимание этой истины? Она была полностью забыта.
Ландграф Филипп из Гессена, предприимчивый
высокомерный правитель, был первым, который издал уставы церкви, как
государственной наследницы. Эти уставы для новой церкви стали как бы образцом
конституции.
В 1525 году умер Фридрих
Ваизен, курфюрст Саксонии. Мы познакомились с ним, как с искренним другом и
защитником Лютера. Однако ему недоставало необходимой энергии и решительности,
чтобы быть настоящим реформатором. Он не утратил надежды водворить между двумя
враждующими сторонами законное и честное перемирие. Иоганн, его брат и
наследник, был совершенно иного характера. Он был насквозь лютеранином и в нем
было много от реформатора. Он вскоре присвоил себе неограниченную полноту
власти и дал распоряжение Лютеру и Меланхтону подготовить „законы и уставы
церковных учреждений и церковного управления о церемониалах при богослужении,
об исполнении духовных обязанностей, о доходах духовенства и обо всем другом,
касающемся благополучия церкви". Поскольку он был вполне убежден в
истинности тезисов Лютера и находил их совершенными, но видя, что они никоим
образом не смогли бы устоять перед авторитетом папства, то церковное право он
полностью присвоил себе. При этом он ставил праведных, способных духовных
учителей на место негодных, которых отстранял от должности, и это было
предписано всем общинам. Этот пример вскоре подхватили остальные немецкие
князья и властители, которые свергли с себя папское иго и настолько преуспели в
этом, что точно такие порядки, какие ввел Иоганн, предписывали своим."*
* Мошейм. История
Церкви. Немецкий перевод Й.А.С. вал Эйнем. Лейпциг, 1773г. Часть 5, стр. 210.
Действие решительных предприятий вскоре дало свои плоды. Миролюбивые помыслы Фридриха удерживали немецких князей в относительной взаимосвязи, но поступки Иоганна открыли его единомышленникам, что они решительно намерены навсегда оторвать все свои церкви от римской. Это вызвало у католических вождей великое опасение и страх, так что они начали измышлять средства, чтобы
защитить прежнюю религию и
наказать смелых новаторов. Однако и протестантские вожди также заключили союз,
и только неспокойные события по всей Европе не дали разразиться гражданской
войне. Из-за многочисленных войн руки королей были связаны, так что реформаторы
вплоть до 1529 года могли беспрепятственно продвигать дело вперед. На этом, -
мы сейчас снова подошли к важнейшему периоду времени, мы заключили предыдущую
главу.
Как мы помним, усилиями сторонников папы на втором рейхстаге в Шпейере (1529) удалось утвердить так называемый „вормский эдикт", изданный в 1521 году против Лютера, в котором запрещалось вводить какие бы то ни было нововведения. Против этого постановления большое число евангельских вождей объявили заранее подготовленный торжественный протест. Однако они не удовлетворились своим устным выражением несогласия с решением рейхстага, поэтому несколько дней спустя они собрались отдельно в доме одного священника и в присутствии двух нотариусов составили письменный документ на официальной бумаге, в котором они представили краткий обзор хода собрания, подчеркнули свои жалобы, изъяснили основания для оправдания их смелых шагов, притом изъяснялись в почтительных, но определенных выражениях за неприкосновенность права совести в деле религии и, наконец, обратились к королю с просьбой организовать еще один всеобщий собор. Этот документ заканчивался словами: „Мы, таким образом, аппелируем ради себя, ради своих подчиненных и ради всех, которые принимают Слово Божие или примут его в будущем от всякого прошедшего, настоящего и будущего нанесения ущерба, к его королевскому величеству и свободному всеобщему собору святого христианства." Этот документ был изложен на двенадцати пергаментных листах и был скреплен тринадцатью подписями и печатями.
Копия этой декларации через трех депутатов была послана к отсутствующему королю. Карл в то время находился в пути из Испании в Италию. Посланные встретились с ним в Пьяченцо и исполнили порученное им. Король впал в великую ярость из-за дерзкой смелости немецких правителей и за их наглость противостать его властной воле. Прежде всего гордость высокомерного испанца была ранена смелым, настойчивым тоном декларации. В своем гневе он приказал схватить посланников и запретил им под страхом смертной казни покидать свои дома или же сообщить протестантским вождям о своей судьбе. Однако вскоре гнев его сменился на милость и он возвратил пленным свободу, а сам продолжил свой путь в Болонью, где более месяца провел в обществе папы Клеменса Седьмого, своего прежнего противника.
Между тем, вожди протестантизма
не сидели праздно. Всеми средствами, находящимися в их распоряжении, они
трудились в распространении нового учения и укрепления своего авторитета среди
народа. Пятого мая, то есть спустя десять дней со дня принятия декларации,
ландграф Филипп из Гессена напечатал и обнародовал этот документ, а спустя
несколько дней его примеру последовал курфюрст из Саксонии. Великая битва
между католицизмом и протестантизмом обрела определенный облик, и эта битва
происходила на виду всего христианства.
Опасения евангельских вождей относительно намерений короля к ним оказались обоснованными. Его грубое, насильственное обращение с посланными и обновление дружбы с папой были ясным свидетельством того, что он замыслил строгие меры против еретиков. Протестантские вожди сочли, что наступило время подумать о своей безопасности на случай возможного нападения оскорбленного и разгневанного короля. За лето 1529 года они провели собрания в Ротахе, Швабахе, Нюрнберге и Шмалькальдене, но придти к определенному заключению никак не удавалось, главным образом, по причине разного мнения относительно вечери Господней. На одной из таких встреч они пришли к определенному заключению, а именно: для религиозного объединения христиан необходимо единство таинства крещения и вечери Господней. Но, к сожалению, реформаторы уже тогда из-за споров относительно вечери распались на два больших лагеря.
Паписты радостно приветствовали горькие литературные поединки Лютера и Цвингли, вождей двух сторон, и прилагали все усилия на основании этих сочинений двух ученых докторов увеличить разрыв между этими двумя сторонами, насколько это было возможно. Уже во время заседаний рейхстага в Шпейере противники неустанно обличали протестантских вождей, говоря; „Вы хвалитесь, что утверждаетесь на чистоте Слова Божьего, но вы не едины между собой". Это разногласие глубоко огорчало юного ландграфа из Гессена, и он решил испробовать все возможности, чтобы примирить швейцарских и саксонских реформаторов. Для этой цели он организовал встречу Лютера и Цвингли, пригласив этих двух выдающихся докторов теологии в Марбург.
Учение о непосредственной сущности Христа в хлебе и вине на вечере было узаконено римской церковью на четвертом Латеранском соборе в 1215 году. В течение трех столетий учение о транссубстанции (видоизменении материи) способствовало умножению престижа священников и развращенной церкви. Мысль о телесном пребывании Христа на вечере возвышала авторитет церкви, осеняла ее лучами святости, возбуждала силу воображения народа, пленяла его чувствования. Это учение стало источником многочисленных идолопоклоннических церемоний, принесло священникам большие деньги и облекло их в чрезвычайную власть. Удивительные чудеса, как они говорили, совершались через освященную просфору над живыми и мертвыми. Мы можем сказать с полной определенностью, что ни одно человеческое изобретение не может сравниться с подобным бессмыслицей, пошлостью, вздором и злом! „Руки священника, - говорил папа Урбан на большом собрании церкви в Риме, - возносятся на такую высоту, на которую не дозволено подняться ни одному ангелу, в том, что они создают Бога, Создатель всего сущего, и приносят Его в жертву во благо всему миру. Эта привилегия возносит папу выше ангелов, так что всякое подчинение папы под власть земных, королей есть проклятие!" Когда Урбан закончил свою речь, все собрание единодушно подтвердило это своим громким „аминь!" Так данное учение превратилось в краеугольный камень папского строения.
Лютер, как священник и монах, твердо верил в
это таинство беззакония и в течение всей своей жизни не смог полностью
освободиться от этого влияния. Правда, как реформатор он отверг учение о видоизменении
материи, но на место его он ввел еще более неизъяснимое учение о
консубстанции. Он объявил заблуждением утверждение римской церкви, что после
освящения священником хлеб и вино превращаются
в плоть и кровь Господа. По его мнению, хлеб и вино оставались теми же, чем и
были, настоящим хлебом и настоящим вином, однако с принятием их люди принимают
в себя по существу материю человеческой плоти Христа.
Ульрих Цвингли, великий реформатор Швейцарии и сотоварищ Лютера, решительно отделился как от учения римской церкви, так и от учения немецких реформаторов о действительном пребывании Господа в вине и хлебе на вечере. Уже вскоре после своего покаяния его внимание было обращено на простоту толкования Слова Божьего относительно вечери. Он читал в Слове Божьем, что Христос оставил этот мир и возвратился к Своему Отцу на небо и что празднование вечери для Его учеников было делом их особенной веры и их надежды. В Деяниях апостолов он нашел слова: „И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо" (Деян. 1,10-11). Из этого он уразумел, что досточтимый Господь лично в видимой плоти вознесся на небо и что Он возвратится таким же образом, однако не ранее, пока нынешнее Божественное домостроительство, то есть период Его Церкви, не придет к концу. „Которого небо должно было принять до времен совершения всего" (Деян. 3,21).
Слова нашего Господа: „Сие есть тело Мое" и: „Сие есть Кровь Моя", - как утверждал Цвигли, - носят фигуральный характер и означают ни что иное, как то, что хлеб и вино, употребляемые на вечере, являются образом или знамением тела и крови Христа и что все совершается в воспоминание о Его смерти за нас; и слова апостола подтверждают это в 1 Кор. 11,22-28: „Сие творите... в Мое воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет."
Продолжительное время Цвингли это воззрение не
предавал огласке, так как он знал, как глубоко укоренилось
прежнее учение в сердцах и нравах невежественного суеверного
народа. Но поскольку он верил, что время для открытого провозглашения этой
истины должно вскоре наступить, и предвидя, какое противоборство он должен
будет отражать, то он искал все возможности распространить эту истину в тайном
усердии и укрепить свою позицию. Он отослал письма ко многим ученым
знаменитостям Европы, которые затрагивали эту тему, чтобы побудить их исследовать
Слово Божие, если они были и не согласны с воззрением швейцарского
реформатора. Но пока Цвингли так спокойно выжидал подходящего момента, когда он
смог бы громко поднять свой голос, другой больше с настойчивостью, нежели с
мудростью, писал трактат против учения Лютера о вечере, вызвав таким образом
бурю, которая длилась четыре года с большим ожесточением.
Андреас Боденштайн, известный нам уже под именем Карлштадт, виттенбергский профессор, был тем, кто начал атаку. Он был ученым и незаурядным человеком, весьма преданным делу Реформации, но, из-за пылкости своего характера, склонный к резким насильственным мерам. Он жаждал, чтобы иконы были истреблены, да и все папские обычаи были бы устранены одним взмахом руки. Он был одним из самых ранних и самых задушевных друзей Лютера, но он отверг его учение о телесном присутствии Христа на вечере, а это в глазах саксонского реформатора было непростительным грехом. Карлштадт своими фанатично-восторженными проповедями много содействовал распространению секты перекрещенцев, иначе говоря, „небесных пророков", как они называли самих себя, оправдывая их выходки и эксцессы, а именно это и побуждало Лютера поставить перекрещенцев на одну ступень с проповедниками таинств. Но он поступал здесь весьма нечестиво, так что и Цвингли со своими сторонниками, и Лютер со своими приверженцами равно решительно осуждали фанатизм той секты.
В опровержение действий Карлштадта в 1525 году
Лютер написал доклад против секты и учения перекрещенцев, в
котором как бы между прочим подчеркнул: „Доктор Карлштадт
отступил от нас и стал нашим злейшим врагом. И хотя я очень печалюсь о таком
ожесточении, все же радуюсь, что сатана не смог скрыть свои ноги сатира; я
хочу этим докладом посрамить его небесных пророков, которые так долго
насвистывали и бормотали в тишине скрытости, но никогда не решались выступить
открыто, пока я их не вынудил на это золотым гульденом.*
* Для
разъяснения этого странного на вид выражения заметим, что Лютер 24 августа 1524
года в Иене прочитал проповедь, в которой он, не произнося имени Карлштадта,
остерегал его. Карлштадт в тот же день отправился к Лютеру, чтобы оспорить его
выступление, объявив себя готовым привести доказательства того, что Лютер в
своих выступлениях и сочинениях так сильно запутался в противоречиях. Лютер на
это ответил: „Пишите против меня, только открыто, но не исподтишка".
Карлштадт: „Если бы я знал, что Вы имеете добрые намерения, то я бы сделал
это". Лютер: „Делайте это спокойно, я даю Вам золотой гульден в
залог". Карлштадт: „Дайте мне его, я принимаю этот вызов." Тут Лютер
вынул из своего кармана золотой гульден и отдал его Карлштадту со словами: „Вот
он, ну, теперь атакуйте меня смело!" Примечание переводчика.
Когда появилось это сочинение, Цвингли пришел к убеждению, что и для него настало время, когда он должен вступить в разговор. И хотя он был согласен с Карлштадтом относительно вечери, он решительно отверг его оскорбительный тон сочинений, ожесточенность и резкость его выступлений. В 1525 году он опубликовал важный трактат „Об истинной и ложной религии". В этом труде он ясно и основательно выразил свое мнение о вечере Господней и осудил при этом в весомых выражениях бунтарский дух перекрещенцев и заблуждение папистов относительно обсуждаемого предмета. В ответ на это появился другой трактат, озаглавленный „Против нового лжеучения сторонников таинств". Цвингли ответил на это в том же году (1525), где не упустил возможности наставить своего лютеранского противника быть менее субъективным и личностным и в своих несогласиях и поношениях быть более разумным и вести свои доказательства на основании Слова Божьего. В сочинениях швейцарца проявлялись мягкость и внимание к противнику, что было для саксонцев довольно чуждым, так что даже мягкий Меланхтон временами заражался горячностью Лютера.
Эколампадиус, задушевный друг Цвингли, проповедовал в это время в Базеле простое учение Нового Завета о вечере Господней. Но когда он увидел, что противники ставят его наравне с Карлштадтом, то опубликовал полемическое сочинение в защиту своих воззрений. Эта книга произвела большую сенсацию. Написанная воистину в христианском духе, полная очевиднейших доказательств как из Священного Писания, так и из сочинений выдающихся отцов церкви, книга говорила с убедительной силой к сердцам людей и многих побудила принять новое учение или же по крайней мере основательно исследовать его. Сам Эразм через эту книгу пришел почти к новому убеждению. „Возникла новая догма, - писал он к своему другу, - что на вечере Господней принимается ничто иное, как хлеб и вино. Истолковать это - весьма тяжкое дело, поскольку через Эколампадиуса утверждается многими и убедительными доказательствами, так что даже сами избранные могут быть увлечены этим."
Ответ на эту книгу появился весьма быстро в
форме острого памфлета со стороны четырнадцати немецких теологов; предисловие
к этой книге написал сам Лютер. Цвингли был оскорблен и весьма опечалился от
такого враждебного нападения со стороны такого справедливого ученого человека,
как Эколампадиус, со стороны своих немецких братьев. „В этом столетии, -
говорил он, - я ничего такого не нахожу, что заслуживало бы меньшего внимания,
чем этот памфлет, будь то по силе, с какой наносится ущерб Священному Писанию,
так по надменности высокомерного тона, с каким он написан. Эколампадиус,
простодушнейший из всех людей, настоящий образец истинной праведности и
учености, от которого большинство из них получило и обучение, и наставление в
области литературы, заслужил ли от них такой памфлет, выдержанный в такой не
по-детски жестокой неблагодарности, так что мы через это склонны просить не
укора на них, но анафемы."*
* Ваддингтон. Том 2 стр. 346-370.
Так борьба вошла в русло бесконечности. Число
поборников своих воззрений непрерывно росло с обеих сторон. Лютер был удивлен
и одновременно огорчен, когда увидел, как
много ученых и праведных людей придерживались воззрений Цвингли. Многие из тех,
в чьей непоколебимости он был убежден, мало-помалу склонялись к швейцарскому
учению о вечере. Это открытие чрезвычайно возбудило раздражительный дух Лютера
и исполнило его горечью и злобой. Его письма и сочинения тех лет изобилуют
весьма резкими, иногда переходящими всякие границы приличия выражениями. Вождей
противников он называл „своим Авессаломом, тайными заговорщиками, по сравнению
с которыми злобные паписты были более мягкими врагами, дьявольским орудием его
искушений." Приверженцы Лютера прилежно следовали примеру своего учителя
в резкости выражений, а это привело к тому, что резкий и ожесточенный характер
полемики принимал все более непримиримый облик. С конца 1524 по 1529 год Лютер
писал так много и с таким ожесточением против швейцарцев, сколько и как не
писал против папистов, что Эразм в своей язвительной манере подметил:
„Лютеране усердствуют в том, чтобы возвратиться в лоно церкви."
Воистину, дело было не из легких: успокоить ожесточившийся дух христианских докторов и примирить их друг с другом. Однако мудрый ландграф из Гессена зорко усмотрел, что для дела Реформации жизненно важным вопросом стало именно примирение обеих реформаторских сторон. Как ранее, так и при этой возможности он засвидетельствовал о том, что в нем были более христианские помышления, нежели в Лютере, великом реформаторе. Эта мысль действительно унизительна, однако мы должны воздать честь истине! Тесная взаимосвязь великой полемики с политическими событиями и волнениями в Германии превращала ее для протестантских правителей в предмет высочайшего интереса и мучительной тревоги. На пути их единения стояла ожесточенная полемика. И что могло бы теперь произойти перед лицом таких сильных врагов, как Рим и король, если протестанты настолько не едины сами в себе? Папские теологи со злорадством и удовлетворением следили за все возрастающим ожесточением злополучной полемики и прилагали все свои лукавые способности, чтобы искусно повернуть все это в свою пользу. Ландграф явно был огорчен из-за этой полемики более, нежели Виттенбергские доктора; он приложил все усилия к тому, чтобы встреча состоялась в Марбурге незамедлительно. В основных фундаментальных истинах немецкие и швейцарские реформаторы были едины. Только в одном пункте, то есть о телесном присутствии Христа на вечере, они расходились во мнениях. Филипп по всей видимости во всей политике видел не более, чем словесную битву, потому он и высказался перед своими министрами следующим образом: „Лютеране даже слышать не хотят о примирении с цвинглистами. Смелей, положим же конец нападкам швейцарцев на лютеран." С этой целью он пригласил выдающихся богословов из Саксонии, Швейцарии и из Страсбурга, чтобы уладить затянувшийся спор. Встреча состоялась осенью 1529 года в Марбурге.
Цвингли принял приглашение с радостью и объявил себя готовым явиться в Марбург в назначенное время. Лютер же громко подчеркнул свое нерасположение встретиться с Цвингли. Различные письменные состязания по спорному вопросу между ним и швейцарским реформатором, очевидно, наложили глубокое впечатление о силе Цвингли. По какой иной причине такой бесстрашный и смелый человек, как Лютер, мог бы сторониться встречи со своим противником? Всеми возможными способами, включая даже недостойные средства, он искал избежать встречи. Однако всякая подобная попытка разбивалась о непреклонность ландграфа. Наконец Лютер написал Филиппу:
„Ваш приказ явиться в Марбург, чтобы дискутировать там с Эколампадиусом и его сторонниками относительно расхождения наших мнений по вечере Господней, я получил. И хотя я питаю очень мало надежды восстановить через это мир и согласие, я все же воздаю должное Вашему усердию и стараниям и не могу отказаться от участия в этом безнадежном и возможно небезопасном для нас деле. Я не желаю оставить своим противникам ни малейшего основания сказать, что они были более склонны к установлению согласия, нежели я. Мне хорошо известно, что я ни на какие недостойные уступки по отношению к ним не пойду... И если они не захотят уступить нам, то все Ваши старания окажутся тщетными." Личные письма Лютера в то время дышат тем же духом упрямства. Весь вопрос в духе Лютера был уже взвешен и решен прежде, чем он пустился в путь. Однако он был чрезвычайно далек от спокойного мирного расположения души. Он очень боялся потерпеть поражение в предстоящей борьбе. Это вытекает с особенной ясностью из двух его предложений, сделанных им Меланхтону.
Прежде всего от своего, а так же от имени Меланхтона он просил допустить на конференцию некоторых откровенных теологов папства как свидетелей. „Если тут будут беспристрастные судьи, тогда цвинглисты будут иметь хорошую перспективу хвалиться победой." Всякому непредвзятому читателю покажется чуждым видеть и слышать саксонского Реформатора, автора „Вавилонской башни" говорящим и поступающим так. Неузнаваемо, непростительнейшим образом отошел здесь Лютер от основных принципов реформации. Разве он не знал, что паписты более, чем какая бы то ни было другая сила в христианстве держалась за учение о телесном присутствии Христа на вечере? И вот он назвал их беспристрастными судьями! Какое слабодушие проявилось здесь в великом человеке по крайней мере на это мгновение. Он оставляет надежную основу Слова Божьего и вступает на сомнительную почву лжи и суеверия предвзятости мнений. Вместо того, чтобы положиться на живого Бога и на Его Слово, как это было при прежних обстоятельствах, он примыкает к своим заклятым врагам, ища у них помощи и убежища. Однако Филипп был слишком убежденным противником папистов, чтобы принять подобное предложение Лютера.
В одном письме, которое всеми приписывается Меланхтону и которое было адресовано курпринцу из Саксонии, саксонские реформаторы пошли еще дальше. Там написано: „Отказал бы нам курфюрст в разрешении на поездку в Марбург, чтобы мы могли предъявить это как оправдание." „Однако курфюрст, - пишет д'Обине, - не желал прилагать своей руки к такому лукавому обходу, так что виттенберщы вынуждены были подчиниться воле ландграфа."
Третья попытка еще
яснее показывает страх и озабоченность саксонского ученого. Он дошел до того,
что Цвингли не должен был быть в среде швейцарских теологов, которые были так
же приглашены на встречу. Однако и это предложение не прошло. Приглашения были
уже разосланы и твердолобое упорство Лютера уже разгневало Филиппа, так что
никаких его доводов он уже не хотел и слышать. Эти обстоятельства, на первый
взгляд кажущиеся маловажными, на самом деле весьма важны, чтобы обратить на
них серьезнейшее внимание, потому что они показывают разницу одного и того же
человека. Когда он выступает за божественную истину в чувстве полной
зависимости от Него, то Лютер смел, как лев! И вот, тот же самый Лютер
становиться в рамки им же самим созданной догмы. В первом положении вера
укрепляет его, благодать наделяет его мужеством, непоколебимостью и
безупречностью манеры поведения; во втором случае налицо несомненные следы
малодушия, беспокойства, маловерия.
Совет в Цюрихе определенно был против отправки Цвингли в Марбург из страха, что при его путешествии по королевской области с ним может приключиться какое-либо несчастье. Но Цвингли чувствовал, что его присутствие на конференции необходимо для благосостояния церкви, потому в тишине он принял все надлежащие меры по подготовке к путешествию и ночью в сопровождении единственного спутника, профессора греческого языка Рудольфа Коллина отправился из Цюриха. Для цюрихского совета он написал и отослал небольшое письмо, где сообщал: „Если я отправляюсь в путешествие без предварительного извещения вас, то это происходит не потому, что я пренебрегаю вашим мнением, высокочтимые господа, но лишь потому, что я знаю вашу любовь ко мне и предвижу, что она может воспрепятствовать моему отъезду." Оба путешественника благополучно достигли города Базеля, где к ним примкнул и Эколампадиус, в Страсбурге к ним примкнули так же Бучер, Гедио и Штурм и в сопровождении гессенских рыцарей, которых выслал им навстречу Филипп для их охраны; вся компания продолжила свое путешествие в Марбург, куда вступила 29 сентября. Лютер и его друзья появились там на день позже. Обе стороны были приняты Филиппом с изысканной любезностью, их разместили в замке, позаботились обо всем необходимом.
Поскольку ландграф знал, какие горькие чувства вызовет эта борьба у глав обеих сторон, то он внес мудрое предложение, чтобы теологи вначале, прежде публичной конференции, провели с глазу на глаз узкую приват-конференцию, чтобы таким образом подготовить путь к примирению и объединению. Поскольку он знал своих людей, то распорядился, чтобы Лютер с Эколампадиусом, Меланхтон с Цвингли оказались в определенных комнатах. Однако саксонские ученые воздвигли так много обвинений в адрес своих швейцарских противников, что план Филиппа не продвинулся ни на шаг, напротив, противники еще более ожесточились. Потому открытая конференция была назначена уже на следующий день, то есть 2 октября 1529 года.
Встреча произошла во внутренней гостиной замка в присутствии ландграфа и его первых министров, посланников из Саксонии, Цюриха, Страсбурга и Базеля и нескольких чужих ученых. В зале был поставлен стол вблизи от ложи ландграфа и его свиты, за ним сидели главные виновники полемики: Лютер, Цвингли, Меланхтон и Эколампадиус. Когда они сели за стол, Лютер взял мел и написал на бархатном покрывале стола слова „Чоц ест сорпус меум" -„Сие есть тело Мое". Он желал постоянно иметь перед своими глазами эти слова, отчасти чтобы поддерживать в себе мужество, отчасти из желания привести своих противников в замешательство. „Да, - сказал он, - это есть слова Христовы, и с этой скалы меня никто не сдвинет."
Когда собрались все участники, гессенский канцлер открыл совещание, предварительно вновь напомнив основную цель происходящего: установление единства; указав на это, призвал противников поступать по-христиански снисходительно дуг ко другу и сдержанно. Лютер перешел к предмету спора не тотчас, но сначала привел многие символы веры, как, например, Божество Христа, унаследованный грех, оправдание через веру и т. п., по мнению саксонских докторов, швейцарские теологи вводили нездоровые учения по этим и другим вопросам. На это Цвингли ответил, что их книги по этим пунктам находятся в полном единогласии с учением Лютера.
Ландграф, который взял на себя ведение этих переговоров, дал понять, что дела в этом отношении обстоят так, как говорил Цвингли, и побудил Лютера перейти сразу без дальнейших обиняков к щекотливому вопросу о вечере Господней. Лютер сделал это в явно возбужденном тоне: „Я торжественно заявляю, - начал он, - что полностью расхожусь во мнениях со своими противниками в отношении учения о вечере и впредь буду отличаться от них. Христос сказал: „Это есть тело Мое". Покажите мне, когда тело не есть тело. Я отвергаю разум здравого человеческого рассудка, плотские основы и математические доказательства. Бог стоит выше математики. Нам дано Божие Слово, ему мы должны поклоняться и его мы должны исполнять." Так началось знаменитое марбургское совещание. Указывая на слова, которые он написал на скатерти стола, неистовый оратор прибавил: „Никакие доводы не смогут заставить меня отречься от буквального восприятия значения этого стиха, и я на основании этого слова Божьего, написанного передо мною, не пойду ни на какие уступки доводам человеческой логики". Этого заявления, учитывая общеизвестное упрямство Лютера, было достаточно, чтобы исключить любую надежду на положительный исход конференции.
Однако швейцарцы не позволили обескуражить себя высокомерной гордой речью Лютера. Эколампадиус ответил на это в спокойном тоне: „Очевидно и вне сомнения, в Слове Божьем есть такое образное выражение. Иоанн есть Илия, камень был Христос, Я есмь Лоза" - это такое же образное выражение: „Сие есть тело Мое".
Эколампадиус затем напомнил Лютеру о том, что в Евангелии от Иоанна, 6 говорится: „Дух животворит, плоть не пользует ни мало". Если Христос сказал жителям Капернаума „плоть не пользует ни мало", то Он этими словами отверг вкушение Своего тела материально. Таким образом, вытекает, что Он и не помышлял материального вкушения Его тела, когда устанавливал вечерю".
„Я отрицаю, - пылко возразил Лютер, - вторую из этих гипотез. Это касается как материального, так и духовного принятия пищи и тела Христа. О первом виде Христос говорит, что она не пользует ни мало".
Эколампадиус заметил, что Лютер оступился в своих доказательствах. Ведь если мы должны вкушать духовно, а „плоть не пользует ни мало", то материальное бесполезно.
„Мы не задаемся вопросом, какое вкушение полезно, - отпарировал Лютер, - но все, что повелевает Бог, есть Дух и жизнь. Если кто по приказанию Божьему поднимет стебелек соломинки, тот исполняет духовное дело. Мы должны внимать Тому, Кто говорит, а не словам. Бог говорит - вы, люди, вы, черви, внимайте! Бог повелевает - да слушает мир, и да падем мы все ниц и будем смиренно целовать Его слова!"
В этот момент в
полемику вмешался Цвингли. Многие доказательства из Священного Писания, его
знания, ясный ум, неотразимость доводов, которыми он оборонял свое мнение,
загнали Лютера в угол. Перечислив целый ряд мест из Священного Писания, в
которых непосредственно подчеркивается решение спорного вопроса, он снова
подошел к упомянутому Эколампадиусом месту Писания из шестой главы Евангелия от
Иоанна. Применительно к словам Господа „плоть не пользует ни мало," он
сделал вывод, что и слова о вечере должны быть истолкованы подобным же
образом.*
* Здесь попутно да будет сказано, что в
Иоанна, 6 нет никакой речи о вечере. Вечеря, как мы знаем, была установлена
Господом спустя некоторое время. Его воплощение, Его смерть и вознесение - вот
те великие истины, которые Он влагает в уши иудеев в этой главе. Он, вечная
Жизнь, Который был у Отца, стал плотью, чтобы явить нам Отца и умереть во благо
нам, чтобы упразднить вопрос греха. Когда же пшеничное зерно не упадет в землю
и не умрет, то останется одно, но когда оно умрет, то принесет много плода.
(Сравни Иоан. 12,24) Только в единстве с умершим Христом, Который пролил Свою
кровь, и только верою в Него погибший грешник получает жизнь. Его плоть должно
есть, Его кровь должно пить. Единственно смерть Христа есть жизнь верующих.
Умерший Христос есть повседневная пища верующих. (Ср. Иоан. 12, 54-55) Они
насыщаются от смерти Христа, потому что Христос взял на Себя грехи и смерть,
которые были связаны с жизнью верующих, прикончив их на древе креста, и теперь
всякий верующий насыщается от безграничной благодати Христа, Который совершил
этот подвиг.
Лютер: „Когда Иисус говорит, что „плоть
не пользует ни мало", то Он говорит не о Своей плоти, но о нашей".
Цвингли: „Душа насыщается от духа, но не
от плоти".
Лютер: „Материально мы едим плоть,
душа ее не ест".
Цвингли: „Плоть Христа, таким образом, есть пища тела, а не души?"
Лютер: „Вы каверзны!"
Цвингли: „Абсолютно нет! Только Вы противоречите сами себе".
Лютер: „Если бы Бог дал мне дикое яблоко, то я ел бы его духовно. На вечере человек принимает тело Христа, а душа верит Его Слову."
Слова Лютера, на самом деле, были мрачны и весьма запутанны. С одной стороны, нужно было полагать, что он не хочет разрешать ни образного, ни буквального толкования этих четырех слов, то есть слов „сие есть тело Мое". С другой стороны, казалось, он сам воспринимает это в двояком смысле. Цвингли видел, что при таком ходе дискуссии, как это протекало до сих пор, невозможно прийти к хорошей цели, потому он исключительно на Слове Божьем старался аргументировать и доказывать, что хлеб и вино на вечере не есть действительное тело и кровь Христа, но символы или образы Его тела и крови.
Но Лютер не позволил поколебать себя. Указывая пальцем на стоящие перед ним слова, он повторил: „Сие есть тело Мое". „Сие есть тело Мое!" Сам дьявол не может отбить меня от этого. Если я начну задумываться над этим, то я отпаду от веры."
И хотя Лютер оставался непоколебимым, многие слушатели были изумлены ясностью и твердостью аргументов, с какими Цвингли вел поединок, и многие сердца здесь были подготовлены к принятию этой весьма важной истины. Не один человек был приобретен для истины ясными доказательствами Цвингли. Выдающимся из них был Франц Ламберт (из Авиньона), первый теолог Гессена. До того времени он твердо держался лютеранского учения о вечере, был личным другом и великим поклонником Лютера. Но когда он выслушал доказательства швейцарца, то не смог удержаться от восклицания: „Когда я направлялся на эту конференцию, то желал быть чистым листом бумаги, на которой перст Божий мог бы писать Свою истину. Теперь я вижу, что Дух воистину животворит, плоть же не пользует ни мало! Я отныне с Эколампадиусом и Цвингли единомышленник". Виттенбергские доктора смотрели с недовольством на это превращение и хотели одним выражением сразить Ламберта: «Что за неустойчивость!» «Что? - воскликнул бывший францисканский монах. - Неустойчивость ли побудила ап. Павла отказаться от фарисейства? Да и мы сами были неустойчивы, когда покинули развращенную секту папистов?»
В зале господствовало великое возбуждение. Но поскольку наступило время обеда, противоборствующие стороны разошлись, чтобы объединиться за обеденным столом ландграфа.
После обеда конференция была продолжена и сопровождалась словами Лютера: „Я верю, что тело Христа на небе, но так же и в святыне. Это меня касается мало, противоречит ли это естеству, лишь бы оно не было против веры. Христос материален уже в том, что был зачат в чистой Деве и родился от нее."
Эколампадиус отвечал словами ап. Павла (2 Кор. 5,16): „Отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем".
„По плоти? - возразил Лютер. - По нашей плотской натуре!"
„Тогда ответьте мне, пожалуйста, на вопрос, господин доктор, - наступал на него Цвингли, - Христос взошел на небо, вот Он сейчас там телесно на небе, как же Он может быть в хлебе? Слово Божие учит нас, что Он во всем должен был уподобиться братьям (Евр. 2,17). По этой причине Он не может быть в одно и то же мгновение у тысяч алтарей, где празднуется вечеря."
„Если бы я пожелал умничать, - парировал Лютер, - то я хотел бы доказать, что Иисус Христос был женат, имел черные глаза и жил в Германии. - Я не забочусь о математике."
„Здесь дело касается не математики, - продолжал Цвингли, - но апостола Павла, который писал к филиппийцам относительно Господа: „Он... приняв образ раба (Фил. 2,7)." Цвингли сказал это по-гречески.
Лютер: Оставь греческий, говори по-латински или по-немецки.
Цвингли: Простите, пожалуйста, вот уже двенадцать лет я пользуюсь преимущественно греческим текстом.
С этими словами он открыл это место Писания и громко
прочитал.
Испуганный силою противника, который мог выбить его с прежней позиции, Лютер снова взыскал убежища в написанных перед ним словах и указывая на них, сказал: „Hoc est corpus meum". И я верю, что Его тело действительно в нем!" Разгневанный непреклонным упорством Лютера, Цвингли внезапно подскочил к нему и ударив по столу, где были написаны эти слова, воскликнул: „Господин доктор, таким образом вы утверждаете, что тело Христово находиться повсеместно на вечерях. Там, там, там...? Но тело Христа имеет такое свойство, что может находиться только в одном месте. Если Он находится на одном месте, то Он на небе, из чего следует, что Он не в хлебе!"
„Я повторяю, - возразил Лютер раздраженно, - что я не желаю иметь никакого дела с математикой, ни с ее доказательствами. Как только слова освящения произнесены над хлебом, Его тело там, как бы ни был недостоин священник, освятивший его."
Воистину непостижимо, как такой ученый человек, как Лютер, мог произносить такие слова! Они действительно содержат в себе богохульство, хотя Лютер и не думал об этом. По его утверждению Господь должен, хочет Он этого или нет, переселяться в хлеб, как только священник пробормочет надлежащие для освящения слова. При этом он не делает разницы в том, праведен ли этот священник или нечестив! Не схоже ли это с гордой и дерзкой надменностью и богохульством Рима, как две капли воды?
Когда ландграф заметил, что полемика грозит перекинуться в еще более острую стадию, то прервал совещание. На следующий день в воскресенье (3 октября) совещание было продолжено. Но это уже имеет меньший интерес для наших читателей, чтобы мы и далее задерживались над развертыванием борьбы. Цвингли и Эколампадиус повторили и пополнили свои доказательства по Писанию и из сочинений старейших отцов церкви, но все было тщетно. На все их слова Лютер постоянно твердил один ответ: „Сие есть Тело Мое". Наконец он не удовлетворился постоянными устными ответами одними и теми же словами, но схватил скатерть, развернул ее и поднял высоко перед глазами своих противников. „Вот, смотрите! - возбужденно кричал он при этом. - Так гласит наша тема! Вы ни на йоту не сдвинули нас с нашей позиции, чтобы вы смогли похвалиться! Мы не нуждаемся ни в каком ином доказательстве!"
После этого громогласного заявления любая надежда склонить Лютера мыслить иначе была уничтожена, так что продолжение конференции стало бессмысленным. Тем не менее, на следующий день они снова встретились, но к вечеру обе враждующие стороны, действительно, ни на йоту не приблизились друг ко другу. Вспыхнула эпидемия чумы, называемая „английской лихорадкой" как раз во время совещания в Марбурге и учинила большое опустошение. Она и положила конец конференции. Все были обеспокоены и желали быстрее покинуть город.
Так, казалось, все усилия были напрасны. Ландграф до последнего момента искал возможности примирить обе враждующие стороны. В отчаянии он воскликнул: „Вы, господа, не можете разойтись так! Разве ничего невозможно сделать, чтобы ликвидировать эту трещину? Неужели этот спорный пункт должен навсегда неисправимо рассорить друг с другом друзей Реформации?" „Разве нет никакого средства, - спросил канцлер, - чтобы склонить теологов к примирению, которого так искренне желает ландграф?"
„Я вижу здесь только одно средство, - ответил
Лютер, - вот оно: наши противники должны верить так, как мы!" „Мы не
можем", - отвечали швейцарцы. „Ну тогда, - сказал Лютер, - я предаю вас на
суд Божий и молю Его, чтобы Он просветил вас." „Мы желаем того же самого и
вам!" - ответил Эколампадиус. Цвингли слушал молча. Наконец, он не смог
сдерживать свои чувства далее и разразился горькими слезами в присутствии всех.
Конференция была закончена, но никаких результатов не было. Филипп и многие другие с ним искали, как подвести обе стороны по крайней мере хотя бы к внешней видимости перемирия. Он приглашал к себе в свой дом теологов по одиночке и предупреждал, уговаривал и заклинал проявить друг ко другу терпимость и снисходительность. „Подумайте, - говорил он, - о благополучии христианства и исторгните ссору из среды вас." Политическое состояние предъявляло для этого серьезный повод. Карл Пятый и папа заключили в Италии союз; Фердинанд и католические вожди объединились в Германии. Единство среди всех протестантов казалось единственным способом для их спасения. Филипп уразумел это весьма хорошо и потому прилагал все свои усилия к тому, чтобы восстановить среди них единство, и только невыносимый, настырный Лютер стоял на его пути.
Швейцарские реформаторы охотно шли навстречу желаниям ландграфа. „Позволь нам, - сказал Цвингли, - во всем, в чем мы едины, во мнениях, объявить наше согласие и в других пунктах не забывать, что мы братья. В отношении основ спасения, в необходимости веры в Господа Иисуса, ведь у нас нет никакого разногласия."
„Да, да! - воскликнул ландграф, - вы едины во
мнениях! Засвидетельствуйте о вашем единстве и признайте друг друга
братьями." Тут Цвингли подошел к Лютеру и сказал ему: „Нет на земле
никого, с кем бы я желал быть более единым, чем с Вами". Эколампадиус,
Бучер и Гедио говорили то же самое. На некоторое мгновение этот христианский
поступок, казалось, возымел желаемое действие. Многие сердца из среды
саксонских ученых были тронуты. „Признайте их! Признайте их! - настоятельно
просил ландграф. - Признайте их своими братьями!" Сам Лютер, казалось,
был тронут. Со слезами на глазах Цвингли приблизился к нему и протянул свою
руку и просил его произнести только одно слово „брат". Однако увы!
Искреннее сердце Цвингли должно было испытать глубокое разочарование. Все глаза
были направлены на этих двух лидеров, и все сердца были полны надежды, что обе
великие общины реформаторов после долгой
продолжительной борьбы наконец примирятся и объединиться воедино. Но тут Лютер
оттолкнул протянутую к нему правую руку Цвингли и решительно сказал: „У вас
совсем иной дух, чем у нас!", что было равно тому, если бы было сказано:
„В нас Дух Божий, а в вас дух сатаны". „Эти слова, - пишет д'Обине, -
отбросили швейцарца назад, как электрический ток, их сердца кровоточили, когда
Лютер повторил эти слова, как он сам засвидетельствовал позднее,
неоднократно." „Сопротивление Лютера, его отказ принять руку Цвингли, -
отмечает при этом Каннингэм, - причинили этому истинно благородному человеку
такую боль, что слезы горечи текли из его глаз. Это было воистину прискорбнейшей
и оскорбительнейшей, но в то же время серьезной поучительной демонстрацией
лживости и греховности человеческого сердца, какую когда-либо видел
мир."*
* Мерль д'Обине, т. 4, стр. 76-107; Каннигэм. Лекции о Реформации, стр. 218.
Произошло краткое совещание между виттенбергскими докторами Лютером, Меланхтоном, Агриколой, Бренцем, Ионой и Осиандром, но без успеха. Обращаясь к Цвингли и его друзьям, саксонцы сказали: „Мы считаем учение о телесном присутствии Христа на вечере основанием для спасения, и не можем рассматривать вас в нашей совести как находящихся с нами едино в единой церкви."
„Если таково состояние вещей, - возразил Бучер, - то было бы даже неразумно склонять вас признавать нас братьями. По нашему мнению, ваше учение причиняет ущерб славе Иисуса Христа, Который сидит сейчас одесную Бога! Однако поскольку вы повсеместно возвещаете о вашей зависимости от Господа, то, принимая во внимание вашу совесть, мы вынуждены признать ваше учение в этом аспекте, и мы не сомневаемся, что вы во Христе."
„А мы, - ответил на это Лютер, - объявляем вам еще раз, что наша совесть не разрешает признать вас за братьев."
„Господин доктор, - продолжил Бучер, - если Вы всем будете отказывать в братстве, кто хоть в каком-либо пункте отличается от Вашего мнения, то у Вас не найдется ни единого брата, даже в среде Ваших сторонников."
Таким образом, швейцарцы сделали все, что было только возможно с их стороны. „Мы убеждены, - говорили они, - что действовали совместно с Богом. Потомки засвидетельствуют об этом". Они вот-вот должны были уже оставить зал конференции. Они проявили воистину христианские чувствования и помышления, и мнение присутствующих слушателей было благосклонно к ним и их учению. Когда Лютер заметил это и увидел гнев ландграфа, то начал играть на более приятных струнах. Он подошел к швейцарцам и сказал: „Мы признаем вас друзьями, но не рассматриваем вас как братьев и членов Церкви Христа, но любовь, которой не лишаются даже враги, не должна быть вам отказана."
В этих словах содержались новые оскорбления, но швейцарцы все же решили принять это предложение. Противники сейчас пожали друг другу руки и обменялись несколькими дружескими словами. Ландграф был весьма доволен по крайней мере достичь хотя бы этого и пожелал закрепить такой важный результат письменным документом. „Мы должны дать миру христианскому знать, - твердил он, - что вы, за исключением учения о телесном присутствии Господа на вечере, во всех иных основных положениях веры едины." Все согласились на этом, и Лютеру было поручено разработать тезисы протестантской веры.
Он тотчас приступил к делу и написал формулы единства, которые включали в себя пятнадцать пунктов. Главным образом здесь отражалось учение о Триединстве, воплощении, воскресении, вознесении, наследственном грехе, оправдании верою, авторитете Священного Писания, отвержении преданий и традиций. В конце была представлена вечеря, как вкушение тела и крови Христа, которая называлась духовным актом еды и пития тела и крови Господа. На все первые четырнадцать пунктов швейцарцы от сердца отвечали „аминь". И хотя последний, пятнадцатый, пункт в своем изложении казался им затемненным и неясным, что не соответствовало истине, они были готовы подписаться и под этим, не вступая в дальнейшие прения. Этот важнейший письменный документ был подписан обеими сторонами 4 октября 1529 года. Наконец, договорились с обеих сторон практиковать христианскую любовь и избегать всевозможных ожесточений, тогда как каждому предоставлялось право держаться за то, что ему казалось истинным в спорном вопросе.
С этим письменный документ был передан на печатание. Его публикация дала саксонцам основание утверждать, что швейцарцы приняли все тезисы веры Лютера и отказались от всех своих лжеучений за исключением пункта о вечере. Далее утверждали так же, что только страх перед народом удержал их отречься и от этого пункта и что они никаких иных существенных доказательств против учения Лютера выдвинуть не могли, показав этим свое малодушие в вере. Такие слухи быстро распространялись по всей Германии, однако они были абсолютно фальшивы. Мы, наоборот, уже видели, как возрастало мужество и упование на Бога у швейцарцев в ходе нарастания борьбы, и часто именно их миролюбие, их снисходительность и открытость выгодно отличали их от невежества и высокомерия их противников.
Во вторник 5 октября
ландграф оставил Марбург ранним утром. Доктора и их друзья следовали за
ним, наступая ему на пятки. Истины, которые были выставлены на свет этими
переговорами и дискуссиями, и мнения, утверждаемые обеими сторонами, разлетелись
по всем уголкам Германии, и многие сердца через это были побуждаемы с большим
усердием, чем это было до тех пор, исследовать по Новому Завету характер и
сущность Господней вечери.
С чувством глубокой благодарности и все же с искренним сожалением остановимся здесь на некоторое время, чтобы бросить взгляд на марбургские переговоры - с благодарностью к Богу, потому что Он через это учение о вечере Господней выставил на более яркий свет и с печалью и сожалением о том, что такой влиятельный ранее человек мог стать таким омраченным и так недостойно вести себя. Учение, отстаиваемое швейцарцами, до того времени в Германии почти не было известно. После утверждения Лютером и его сторонниками учения о консубстанции, в вопросе об истинном характере и сущности вечери царило великое невежество. Все слепо следовали за великим лидером. Теперь же повсеместно возникло стремление усердно исследовать по Священному Писанию эту истину, и многие приняли с радостью учение швейцарцев. Ламберт, как мы знаем, уже на конференции был убежден в истине утверждений Цвингли, и ландграф так же незадолго до своей смерти объявил, что марбургская конференция открыла ему глаза на неосновательность учения консубстанции.
Так Бог в Своей благости использовал прискорбные распри для распространения истины и для использования Своего намерения. Но увы! Что есть человек?! Какую разницу видим мы между Лютером первых дней Реформации, одиноким борцом за истину Божью, уповающим только на Бога, и Лютером позже, во главе своей партии, ставшей сильной, когда он настырно утверждал и защищал свои взгляды! Как это возможно, - восклицаем мы в недоумении, - чтобы такое сердце, которое недавно было таким широким, любящим и терпеливым, может стать одним взмахом таким нетерпеливым, непримиримым и пристрастным?! На этот вопрос может быть только один ответ: Лютер оставил почву покорности и зависимости от Бога и вступил на территорию человеческого своеволия. Можно возразить, что он в своей совести верил, что борется за истину и потому здесь в известной мере он заслуживает извинения. Но нельзя забывать того, что он отвергал всякое мирное совместное исследование Слова Божьего, всякое разумное средство для согласованного изъяснения тех четырех слов „сие есть Тело Мое", и, по всей видимости, заботился лишь о том, чтобы отстоять свой авторитет и свою власть как главы партии. Ни сам Лютер и ни один из его приверженцев не изъявили желания в тех обстоятельствах подробно исследовать вопрос, не проявили интереса содействовать распространению истин Евангелия и триумфа Реформации. Таким образом, прекрасное благословенное дело Лютера через неразумное превратнейшее учение, которое было представлено легковерному человечеству того времени, было ослаблено и осквернено.
Мы оставили папу
и короля в последний раз в Болонье, где они совместно проводили зимние месяцы.
Карл Пятый вступил в город 5 ноября с большим великолепием и пышностью.
Клеменс, получив известие о приближении короля, заранее поспешил в Болонью и
встретил своего гостя блестящим образом. Двадцать пять кардиналов вышли встречать
его до самой границы городской области, чтобы оттуда сопровождать его.
Множество испанской и итальянской знати сопровождало его со своими великолепными
колесницами и отборными конями, придавая шествию особый блеск. Папа был
чрезвычайно рад видеть бывшего своего противника в качестве послушного сына и:
приветствовал его трижды; король склонился перед папой в должном почтении,
впервые он опустился перед „святым отцом" на колени и покорно поцеловал
его ноги, затем поднялся и поцеловал его руки, а потом уста.
Так встретились
оба главы римского христианства. Когда торжественные приветствия закончились,
тотчас начались переговоры о средствах и путях искоренения возникшей в Германии
ереси. Верный своему характеру, папа предлагал чрезвычайно жестокие меры, но
Карл, более осторожный и мудрый в государственных делах, чем Клеменс, выдвинул
свое намерение созвать всеобщий собор, чтобы заняться неотложными вопросами,
возникшими в церкви, ради устранения беспорядков. Папа же, боявшийся таких публичных,
открытых действий, чрезвычайно стремился отговорить короля от его намерений.
Он предупреждал, что его такое лояльное отношение сделает еретиков еще более
надменными и нахальными и что состояние Германии уже безнадежно и станет еще
хуже, если к вероотступникам не принимать чрезвычайных мер и не низложить их
острием меча. Однако Карл Пятый уже достаточно испытал, что протестантские
вожди не поддаются на угрозы и не дают запугать себя, поэтому настаивал на своем предложении созвать свободный
церковный собор. Папа был недоволен. Он был разгневан из-за упорства врагов
католицизма и римского вероисповедания, его огорчало сопротивление со стороны
короля, направленное против достижения его планов. Ваддингтон в отношении
переговоров в Болонье отмечает: „С одной стороны
стоял вождь и воин, естественный представитель жесточайших принудительных мер
по собственному произволу, с другой стороны - церковный вождь, призванный быть
миротворцем, представитель религии Божьей благодати. Но если при этих
переговорах имели место хоть какое-либо благочестие или страх Божий, какая-либо
справедливость или уважение к правам и благополучию человечества или же,
наконец, малейшее внимание к простым и ясным предписаниям Христа, то они
нашлись не у служителя мира и любви Христа, но у воинственного правителя мира.
Из уст первосвященника исходили лишь предложения насилия и
кровопролития."
Клеменс, хорошо
зная слабость и разногласия тогдашних евангельских вождей, искал возможности
склонить своего коронованного друга к немедленному приведению в исполнение
постановления Льва и вормского эдикта. Но Карл не был человеком, которого легко
можно было склонить и сдвинуть с позиции однажды принятого решения. Через
своего канцлера Гаттинару он на отдельной конференции объявил о своих
намерениях и планах. По его поручению канцлер тогда заявил: „Король с глубокой скорбью следит за раздором и разногласиями,
которые происходят при его правлении, ожесточение которых не уменьшается, но,
наоборот, грозит большим обострением. Среди всех обязанностей, которыми
наделило его провидение, нет ни одного другого, которое было бы ближе к его
сердцу, чем обязанность восстановить мир в церкви. При этом ему кажется, что нет
более подходящего средства для благополучия церкви и более достойного для
папы и христианских вождей, как созыв всеобщего и свободного собора, чтобы
десницей Божьей положить конец распрям. Этот собор должен быть созван
немедленно и состоять из выдающихся богословов от всех наций и народов.
Принятые на нем и одобренные папой постановления впредь должны стать твердо
установленным учением христианства и, если того потребуют обстоятельства,
вводимым силой мирской власти."
Ничто не могло
оказаться для папы более неприемлемым, чем подобное предложение. В его памяти
были свежи воспоминания о прошлых соборах в Пизе и Констанце, на которых были
низложены папы Бенедикт Тринадцатый, Грегор Двенадцатый и Иоанн Двадцать
Третий. У него было много личных оснований опасаться такого всеобщего собора
христианства. „Великие соборы, - отмечал он поэтому, - могут еще более
распространить народные мнения. Не синодальными решениями, но острием меча
должно разрешить спорные вопросы". Король, однако, оставался непоколебимым,
так что Клеменс видел себя вынужденным по крайней мере оговорить декларативную
часть постановлений.
Все же Клеменс
не терял надежды мало-помалу склонить короля к исполнению своих планов. В
тайных беседах с глазу на глаз он обрабатывал короля так долго, что тот,
наконец, оказался несколько сговорчивее. В одном Карл оставался тверд, заявляя,
что было бы преступлением через немецкие законы осудить подчиненных втайне и
истреблять их военной силой. К великому раздражению папы, в январе 1530 года
он послал письмо в Германию, в котором сообщал, что определил месяц апрель для
проведения большого рейхстага в Аугсбурге.
Между тем Карл
все еще оставался в Болонье, поскольку он имел желание быть коронованным папой,
как это делали многие его предшественники. 22 февраля он хотел быть
коронованным серебряной короной, как король над Ломбардией, 24 февраля -
золотой короной, как римский кесарь, определив это торжество на день своего
рождения, а также на годовщину битвы под Павиа, да и вообще этот день он
почитал своим счастливым днем. Мы упоминаем об этих фактах потому, что Карл
стал другим человеком, когда он закрепил свое торжественное коронование
клятвой, которая состояла в том, что он будет прилагать все свои силы для защиты папского достоинства и римской церкви. И
все же, несмотря на свою клятву, Карл был не в состоянии действовать против
реформаторов таким образом, как желал этого папа. Уже тринадцать лет Господь,
несмотря ни на какие совещания короля и папы, защищал Реформацию с недосягаемой
силой, и через Его благодать она настолько укрепилась, что никакая человеческая
сила не могла уже ее искоренить. В тот момент мы так же видим десницу благого
Провидения в действии в том, что Бог воспользовался соперничеством между Карлом
Пятым и Францем Первым, длившимся долгое время и давшим повод туркам достичь
такого положения, что они стали угрожать восточным границам Германии, для
того, чтобы Реформация мирно и плодотворно могла развиваться и расти. Это было
Его делом, и Он бодрствовал над ним.
Как только стало
известно желание кесаря созвать рейхстаг, курфюрст из Саксонии обратился к
виттенбергским докторам, чтобы они подготовили документ об исповедании веры.
До того времени со стороны реформаторов не было определенного исповедания веры,
и поскольку кесарь находился в плену всеобщих предрассудков и был увлечен лжетолкованиями
папистов, то Иоанн единственным средством борьбы против предрассудков считал
открытое публичное представление истинных принципов Реформации и цели, которые
она преследует. Лютер при помощи Меланхтона, Померануса и Ионы представил
семнадцать пунктов, которые были предъявлены лютеранской стороной в собрании в
Швабахе (1529), подвергнув их новой тщательной проверке и затем вручил их в
пасхальную неделю курфюрсту, который тогда пребывал в Торгау, отчего они носят
так же название торгауские символы. Меланхтон, взяв за основу эти
пункты, по приказанию князей изготовил более точное, проработанное и
совершенное сопоставление учений и обычаев протестантов и причины их
противоборства Риму и католической церкви. Этот письменный документ затем
получил большую известность под названием „Аугсбургское исповедание".
Материал для
этого исповедания был дан Лютером, а его проверка и
проработка попала под более мягкое перо Меланхтона. „Я, - говорил Лютер, -
родился быть неистовым бойцом. Я очищаю землю, вырываю сорняки, наполняю и
ровняю дороги. Но обрабатывать землю, засеять ее, рассаживать, поливать и
удобрять ее, это, через благодать Божью, дело Филиппа Меланхтона."
Поскольку главной целью, ради которой кесарь созывал рейхстаг, было восстановление
единства веры, то исповедание должно было быть изложено как можно более мягко,
без оскорбительных, задевающих выражений, насколько это позволительно на
основании верности Богу и Его слову! Курфюрст повелел теологам между пунктами,
которые любой ценой должны были быть выдержаны в истине, отличать те, которые
необходимо было по возможности смягчить или же полностью изменить. Пока
знаменитому исповеданию истины, каковое почиталось всеми протестантами,
придавались подходящие выражения, так же и изъяснение принципов их веры подавались
в более мягкой форме, поскольку все были заинтересованы в мирном исходе дела.
Чем ближе
становился день, когда должен был собраться рейхстаг, тем сильнее проявлялась
тревога евангельских вождей относительно намерений кесаря и безопасности
курфюрста. Он был самым первым и самым сильным из немецких вождей и выступил
ради своей веры в Бога и ради интереса к делу Реформации против папства, его
защита Лютера могла вызвать месть короля. Однако Иоанн не разделял эти опасения,
он был первым из князей, появившимся в Аугсбурге.
Открытие
рейхстага было отложено на 1 мая, а второго мая курфюрт уже вошел в город. В
его свите были выдающиеся теологи Саксонии, шестьдесят рыцарей сопровождало
шествие. Не было только Лютера. Его оставили в Кобурге, поскольку курфюрст
опасался, что его присутствие вызовет такое возбуждение ненависти в стане папы,
что приведет со стороны кесаря к насильственным мерам. Он был проклят папой,
осужден кесарем и повсеместно почитался единственным зачинщиком раскола,
который затрагивал всех людей. И в то же самое время Иоанн счел необходимым
держать его вблизи, чтобы постоянно получать от него советы.
В то время Лютер
составил оба свои катехизиса: большой и малый, которые поныне пользуются
большим авторитетом в лютеранских церквях. Находясь в замке в Кобурге,
изолированный от всех событий, он получал точные сведения о происходящем и в
многочисленных письмах оттуда выражал свои мнения и давал наставления.
Незадолго до открытия рейхстага он опубликовал свое „Строгое предупреждение к
собравшемуся в Аугсбурге духовенству", цель которого заключалась в защите
позиций реформаторов от предъявленных им лжеобвинений, и в том, чтобы выставить
беззакония и преступления папства как причину, вызвавшую противоборство с их
стороны.
12 мая в
Аугсбург прибыл Филипп из Гессена в сопровождении ста девяноста рыцарей. В то
же самое время кесарь достиг города Инсбрука в Триоле в сопровождении великого
множества князей, кардиналов, легатов и немецкой, испанской и итальянской
знати. Доктор Робертсон, одаренный биограф Карла Пятого, сообщает нам, что
кесарь по пути в Аугсбург был глубоко погружен в размышления. Он имел
множество возможностей наблюдать общественное мнение немцев относительно
спорных пунктов. Везде он встречал весьма возбужденных и ожесточенных людей,
которые навязывали ему свои убеждения, так что он в чрезвычайно крайних
случаях, когда никакие средства уже не помогали, находил себе убежище в суровой
строгости. По всей вероятности, именно по этой причине он надолго задержался в
Инсбруке, чтобы изучить обстоятельства Германии и подробно взвесить свои
ближайшие шаги к исполнению своих планов.
Между тем, со
всех сторон прибывало множество людей, чтобы принять участие в аугсбургском
рейхстаге, ожидаемом с таким напряженным вниманием. „Князья, епископы,
делегаты, рыцари и дворяне, солдаты в блестящих униформах входили во все
ворота города и наполняли улицы, площади, гостиницы, церкви и дворцы. Весь
цвет Германии должен был собраться там. Тяжелое положение страны и
христианства, присутствие и дружелюбное поведение Карла, страсть к сенсациям,
большие театральные зрелища, живой эмоциональный нрав немцев - все это влекло
немцев,
побуждая их оставить родные места и отправиться в Аугсбург. Никому не нужно
было опасаться, что его сочтут бездельником, потому что со всех частей
государства в знаменитый город стекалось великое множество людей."*
* Мерль
д'Обине, т. 4, стр. 129,
Знаменательно
то, что в тот момент, когда ведущие реформаторы собрались в Аугсбурге и когда
в любую минуту мог разразиться шторм над Реформацией, благородный ландграф из
Гессена сделал еще одну, последнюю попытку примирить два великих лагеря
протестантов. И хотя Лютер лично не присутствовал, тот дух, который он показал
в Марбурге, был деятелен в его сторонниках, проявившись в той же
непримиримости. Лютеране заявили ландграфу, что они никогда не признают за
братьев тех, кто так упрямо пребывает в закоснелом заблуждении, и что если бы
они объединились с цвинглистами, то навлекли бы на себя ненависть, чего не
хотели бы, и таким образом нанесли бы ущерб делу Реформации. Ландграф никак не
мог понять, как это одно-единственное заблуждение (фактически оно и было таковым)
или же один неясный вопрос могли стать достаточным основанием для исключения
всякого прощения. Однако все его доводы разбивались о непреклонный дух лютеран.
Ничто не могло побудить их иметь хоть какое-либо общение с цвинглистами.
Пока кесарь еще
не прибыл в Аугсбург; он появился там только 15 июня, а город уже кишел от
посетителей, протестантские вожди решили допустить своих проповедников на
кафедры в первых церквях. Правда, при таком поступке они опасались вызвать на
себя недовольство кесаря, но поскольку как курфюрст, так и ландграф полагали,
что нельзя упускать подобной возможности, то Иоанн ежедневно дозволял своему
саксонскому проповеднику проповедовать при открытых дверях доминиканской и
катеринской церквей, тогда как Шнефф, каплан Филиппа из Гессена, по
поручению своего господина проповедовал Евангелие в кафедральном соборе. Так
при благом водительстве Божьем в этой местности перед многочисленными и
внимательными слушателями проповедовалась Благая Весть о спасении через веру,
а не через дела закона. Большая часть из прибывших в Аугсбург и без того были
настроены по-лютерански.
Это со стороны
обоих бесстрашных вождей было отважным шагом, а так же стало средством
огромного влияния на враждебно настроенных против протестантов папистов, что
полностью перевернуло их мысли и взгляды. Католическое духовенство Аугсбурга,
да и вообще все собравшиеся там вожди католичества были чрезвычайно озабочены и
изумлены. Они ожидали, что протестанты, подобно приговоренным преступникам,
едва ли осмелятся поднять свои головы, как только цвет католического
духовенства приблизится к воротам города; на самом же деле было совсем
наоборот! Однако что же оставалось им делать? Аугсбургский епископ приказал
своим священникам так же говорить к народу. Однако римские священники были
плохими проповедниками. Они хорошо знали, как проводить мессу и произносить
молитвы, но проповедовать Евангелие было уже не в их компетенции. Паписты
чрезвычайно озлобились и поспешили известить короля о происходящем. Тот сразу
же из Инсбрука послал приказ, чтобы возмутительные проповеди были немедленно
прекращены. Курфюрст ответил, что для него невозможно заставить замолчать
Слово Божье или же самого себя лишить утешения и радости слушать его. „Что
касается требования, - так закончил он свое письмо к кесарю, - что мы должны
прекратить наши проповеди, то в них проповедуется чистая истина Божья, которая
чрезвычайно необходима нам именно в этот момент и которую мы не должны
повреждать."*
*
Мерль д'Обине, т. 4, стр. 133.
Протестанты
ожидали, что такой прямодушный ответ ускорит прибытие кесаря в город. Меланхтон
постоянно был занят обработкой конфессии. Робкий по характеру и мучимый
тревогой, он тщательно взвешивал любое выражение, смягчал и многократно
варьировал его, прежде чем окончательно записывал. Он трудился с таким перенапряжением
всех сил, что его слабое тело грозило надорваться. Лютер почитал это излишним
и сделал ему строгое замечание. 12
мая он писал ему: „Я приказываю тебе и всем твоим сотрудникам, чтобы ты под
страхом быть отстраненным от дела пощадил свое здоровье! И в отдыхе прославляется
Бог, поскольку Он субботний покой предписал
так
строго."
В то время как
друзья Реформации готовились в Аугсбурге к предстоящей битве, Лютер в Кобурге
так же не бездействовал. Многочисленные письма и сочинения исходили из его
крепости, второго Вартбурга, пробивая себе дорогу по многим направлениям во
многие места. Именно в это время возник триумфальный гимн Лютера „Господь -
убежище, покров... "Кобургский замок находился на вершине холма и
комната Лютера располагалась на верхнем этаже здания, и большинство своих писем
он датировал так: „Из рейхстага ворон и галок". Недовольный тем, что
рейхстаг отодвигался со дня на день, он писал одному из своих друзей, что сам
созвал рейхстаг в Кобурге. „Мы уже посреди рейхстага, -писал он в своем
самобытном юмористическом стиле, - ты можешь увидеть здесь королей, герцогов и
других высокопоставленных господ, которые заняты решением важных
государственных дел и с неустанным усердием выкрикивают свои решения и учения
на ветер. Они живут не в тех пространствах, которые называются замком. Небо -
их балдахин, зеленеющие деревья - разноцветное пристанище для их ног и концы
света - их границы. Они пренебрегают пышностью из злата и шелков, роскошными
колесницами и блеском оружия. У них у всех одно одеяние, расцветка и
вид. Их короля я не видел и не слышал, но поскольку я подслушал их переводы,
то в этом году они намереваются предпринять беспощадную борьбу против
наилучших плодов земли. Мне же мниться, что это не иначе, как софисты и паписты
с их проповедями и сочинениями, которых я должен иметь перед собой целую толпу,
чтобы мне слышать их милые голоса и проповеди". Это письмо он заканчивал
словами: „Это забавная, но необходимая шутка, чтобы отогнать от себя мысли,
которые атакуют". Он уже неделями боролся подобной борьбой, как это было
однажды в Вартбурге. Его сила воображения постоянно рисовала перед ним ужасные
картины, телесные страдания и ночные сновидения мучили его беспрестанно. Но его
сильный дух триумфально проходил через все эти искушения.
Гатгинара,
канцлер кесаря, умер в Инсбруке. Его смерть казалась большой потерей для дела
Реформации. Он был разумным человеком, уравновешенным и мягким, решительным
противником кровожадных планов папы. Он имел большое влияние на кесаря и был
единственным человеком, который мог бесстрашно противоречить папе. Когда
Меланхтон услышал о его смерти, то в страхе воскликнул: „С его смертью исчезли
все человеческие надежды протестантов."
Карл Пятый
оставил Инсбрук по истечении двух дней после смерти Гаттинары. Он достиг
Мюнхена 10, а Аугсбурга - 15 июня. С чрезвычайным великолепием продемонстрировал
он свой въезд в город. „Никогда не было видано такого великолепия," -
говорили повсюду. Курфюрст и другие государственные вельможи уже в три часа
пополудни оставили город, чтобы встретить кесаря. Приблизившись к Карлу на
расстояние пятидесяти шагов, все они сошли с коней. Кесарь намеревался сделать
то же самое, но они тотчас подскочили к нему, чтобы удержать его в седле. Но
Карл не дал удержать себя, соскочил с коня и приблизился к вельможам с приятной
улыбкой на устах и сердечно пожал им руки. Только римский легат продолжал гордо
возвышаться на своем коне. Он находился с двумя кардиналами на возвышенном
месте и, чтобы произвести на собравшихся большее впечатление, простер свои
руки и „раздал благословения". Тотчас кесарь, король, правители, испанцы,
короче говоря, все склонились перед ним на колени, и только протестанты
продолжали стоять перед папским полномочным, как однажды Мардохей перед
Аманом. Это было первой горькой пилюлей, которую должны были проглотить
сторонники папы. Карл сделал вид, что не заметил, однако, вне сомнения, он был
чрезвычайно изумлен мужеством и твердостью протестантов. Он вновь вскочил на своего
коня, и процессия двинулась дальше. Впереди ехали на конях две тысячи отборных
всадников-телохранителей кесаря.
Карлу Пятому
тогда было тридцать лет, он отличался гордой манерой держать себя,
привлекательной осанкой, был бледный лицом, с привлекательным, располагающим к
себе нравом. Голос его был слаб, и вообще всем своим видом он более походил на
придворного, нежели на кесаря или воина. После въезда в город он тотчас
направился в кафедральный собор. В великой церковной роскоши земного богатства
великий кесарь пал на колени возле алтаря и простер в молитве свои руки к небу.
Когда же он снова поднялся, церковный служитель подал ему под колени подушечку,
шитую золотом, но он отклонил ее и вновь опустился на голый каменный пол
церкви. Все собрание последовало его примеру. Только курфюрст Иоанн из
Саксонии и ландграф Филипп из Гессена остались стоять. Ради своей службы они
должны были присутствовать, но они действовали бесстрашно ради их веры в Бога
и в Его Слово.
Уже до начала
совещания рейхстага мы мельком видели выдающиеся противоборствующие силы с
обеих сторон. Во главе папистов, кроме кесаря, стояли его брат Фердинанд,
эрцгерцог австрийский и король венгерский и богемский, папский легат Кампеггио,
оба посла Помпинелла и Фергерио, курфюрст Иоахим из Бранденбурга, герцог Георг
из Саксонии и Вильгельм из Баварии. Все были воинствующими приверженцами
католицизма и принимали активное участие в переговорах. Их выдающимися
теологами были Фабер, Эк, Кохлеус и Вимпина.
На стороне
протестантов стояли Иоанн, курфюрст из Саксонии, и его деятельный сын, Иоанн
Фридрих; Филипп, ландграф из Гессена, Георг, маркграф из Бранденбурга, герцоги
Эрнст и Франц из Люнебурга, военачальник Вольфганг из Ангальта, граф Альберт из
Масфельда и граф Филипп из Ганновера, не считая делегаций из различных
свободных городов страны. Среди них ученые богословы, выдающиеся люди, особенно
Меланхтон, Иона, Спалатин, Шнефф и Агрикола. Кроме них были так же швейцарские
теологи, далее Бучер, Гедио и Капито из Страсбурга.
Наступил момент,
когда основы протестантизма должны были пройти
испытание огнем. Уже под вечер своего первого дня пребывания в городе кесарь
пригласил к себе курфюрста из Саксонии и ландграфа из Гессена и повторил
приказ прекратить проповеди. После долгого молчания Филипп ответил: „Мы просим
Вас, Ваше величество, отказаться от этого требования, ибо наши проповедники
возвещают чистое слово Божие, как это делали старейшие отцы слова Божьего, и
не можем отречься от Евангелия по доброй совести." Карл, которому этот
ответ очень не понравился, сказал через своего брата Иоанна (сам он плохо
понимал по-немецки), что он не откажется от своего требования. Тут ландграф
сгоряча воскликнул: „Кесаревское владычество совести не может быть господином и
правителем над нашей совестью." Маркграф из Бранденбурга, молча слушавший
этот разговор, не мог уже более сдерживать себя и сказал, приложив при этом
тыльную сторону ладони к своей шее, глубоко проникновенно: „Я готов пасть перед
кесаревским величеством и предоставить ему свою голову на отсечение, нежели
отказаться от проповеди Слова Божьего и отречься от Бога." Карл, который
хорошо понял смысл этих слов в сопровождении движения руки, тотчас ответил на
своем плохом немецком: „Господа, нет голова отсечь! Нет голова отсечь!"
Казалось, он был глубоко тронут и выдвинул предложение заставить замолчать
проповедников обеих сторон и ему одному иметь право избирать проповедников на
протяжении работы рейхстага. Это предложение так же было отменено спустя
несколько дней. Прежде чем они разошлись, Фердинанд поднял другую тему
разговора, через которую он надеялся поразить протестантов. В ближайший день, а
именно в праздник тела Христова, надлежало произвести с просфорой великое
превращение. Ранее при таких обстоятельствах все участники рейхстага принимали
участие в вечере, и, исходя из этого, Фердинанд предъявил требование, чтобы
протестантские лидеры и на этот раз подчинились воле короля и приняли участие в
трапезе. Сеть была расставлена искусно. Фердинанд хорошо знал, что стоящие
перед ним князья примкнули к учению Лютера о действительном присутствии тела
Христова в хлебе и что им будет легче подчиниться воле кесаря, чем цвинглистам.
В то же время,
ему было небезызвестно, что в случае неподчинения, гнев кесаря возгорится в
высшей степени. На мгновение немцы были ошеломлены, но тотчас пришли в себя и
ответили: „Христос не устанавливал преклонения перед трапезой!" Кесарь
впал в великое возбуждение, настаивал на своем требовании и дал им времени на
раздумье до утра.
В установленное
время они вновь явились пред лицо кесаря. Тот же повторил свое требование, а
эти вновь медлили подчиниться. Он при этом выразил свои угрозы, но безуспешно.
Карл, не ожидавший такого противоборства, пришел в ярость. Легат сделал все,
чтобы увеличить эту ярость. Наконец, маркграф из Бранденбурга взял снова слово
и сказал: „Вы знаете, как мои предки и я защищали Ваш высоко благородный дом с
опасностью для собственной жизни. Но в Божьих делах я предпочитаю отвергнуть
все человеческие притязания, чего бы это мне ни стоило, каковы бы ни были
последствия этого, ибо написано: „Должно повиноваться больше Богу, нежели
человекам". За это учение, которое я познал и принимаю за слово Божье, и
за вечную истину я готов подвергнуться любой опасности. Если будет сказано, что
всякий, кто уповает на это спасительное учение, будет предан смерти, я готов
охотно претерпеть ее." Мудрость Божья здесь вновь явно была выставлена на
свет тем, что королевский гнев она обратила во славу Своего великого имени.
Кесарь, король, легат и многие другие должны были услышать истину, нравилось им
это или нет. Протестантские лидеры повторили вновь, что вечеря предназначена
для благословения христиан, но ни в коем случае не для того, чтобы проносить
хлеб и вино в роскошной процессии по улицам как предмет преклонения для толпы.
Далее они утверждали, что во всем Слове Божием нет ни одного пункта, где бы
устанавливался праздник тела Христова, и громко сожалели о том, что повеление
Господа так непозволительно извращается.
Наступило время
для начала процессии; кесарь и его сторонники потеряли всякую надежду на успех
и оставили зал совещаний. Князья, полные надежды и радости, возвратились в
свои покои, торжество вынуждены были праздновать без них. Поражение кесаря и
триумф протестантов приводили в ярость легатов папы. Однако тот долго не переставал
лелеять надежду... Хитрость Эдуарда не достигла цели, но он снова расставлял
сети, надеясь поймать в них своего противника. Открытие рейхстага было
назначено на 20 июня и должно было быть торжественно отпраздновано при участии
высокого военачальника.
Курфюрст из
Саксонии, государственный маршал, по долгу своей службы был обязан возглавлять
подобные торжества. „Прикажи ему, - советовал Кампеггио кесарю, - выполнить
свой долг при проведении святой духовной мессы, которой будет открываться
рейхстаг." Этим он хотел вынудить курфюрста не только присутствовать при
проведении римских церемониалов, но и заставить его принимать в этом активное
участие. В первое мгновение курфюрст намеревался не подчиниться этому
требованию, однако по уговорам и доводам своих друзей, что в этом случае он
будет исполнять не религиозное, но мирское назначение, он наконец решился на
участие в торжестве. Но прежде он заявил кесарю, что при своем участии не
может идти ни на малейшие уступки в религиозном смысле.
Через
благословенное руководство Промыслителя курфюрст еще раз должен был именно на
тожестве засвидетельствовать самому папе, как римская церковь злоупотребляет
против истины Божьей. На виду многочисленной человеческой толпы
государственный маршал с мечом в руке, имея на своей стороне друга маркграфа,
остался стоять прямо в то время, как все пали на свои колени, как только
священник поднял поднос с освященной просфорой. Эти двое осмелились оказать
отпор объединенным враждебным силам папы и кесаря. Хотя данный случай не имел
за собой последствий, он заслуживает того, чтобы непременно упомянуть это, поскольку
в нем засвидетельствована решительность, с какой протестанты вступили в борьбу,
а так же потому, что это оказало великое влияние на душу Карла, который еще не
был знаком с принципами и характером учения своих противников. Для него было
совершенно новым встретить такое решительное противостояние в религиозных
спорных вопросах. Тотчас по окончании мессы он покинул церковь, сел в свою колесницу и отправился в зал для совещаний, где должны
были проходить заседания рейхстага.
Великая битва,
которую начал безвестный саксонский монах, в тот момент объединяла сорок два
правителя, множество посланников, графов, дворян, епископов, городских
депутатов и других противников кесаря, так называемого защитника веры. Это было
блистательнейшее, сиятельнейшее собрание. Совещание было открыто пространной
речью, которую прочитал от имени кесаря граф из Пфальца. Речь касалась главным
образом двух вопросов: войны с неверными турками и религиозного раскола в
Германии. Под предводительством своего султана Солимана турки взяли Белград,
завоевали Родос, осадили Вену и угрожали всей Европе. По этой причине было необходимо
срочно предпринять действенные меры, чтобы остановить их дальнейшее
продвижение. Постоянно главной темой кесаря был раздор и раскол церкви на
религиозной основе. Отмечалось, что речи и утверждения протестантов оказались
враждебнее, чем это предполагалось ожидать в ответ на кесаревские призывы и
увещевания. Но Карл после того, как написал эти призывы и наставления, был
коронован папой. Он поклялся защищать его и римскую церковь, и многие тайные
переговоры с глазу на глаз с Клеменсом в Болонье сделали свое дело,
восстановив его дух против Реформации. Его стиль речи сильно изменился. Он
сожалел, что вормсский эдикт не был выполнен и что позднейшие попытки подавить
сопротивление не имели успеха. Возвратившись в Германию после долголетнего
пребывания в Испании и Италии, он намерен был лично рассмотреть это дело,
выслушать жалобы и претензии с обеих сторон.
Легат больше
всего желал скрыть переговоры от общественности, чтобы иметь дело с
простодушным мягким Меланхтоном и другими лидерами протестантов, надеясь
уловить их таким образом с помощью лукавства своего красноречия. Однако вожди
протестантизма и слышать об этом не хотели, хотя Меланхтон по своей врожденной
робости также желал иметь тайное совещание. Они требовали, чтобы рейхстаг
тотчас перешел к рассмотрению религиозных вопросов. Потому кесарь повелел 22
июня в среду (рейхстаг был открыт в понедельник) курфюсту и его друзьям на следующем
открытом заседании, которое должно было состояться в пятницу, изложить
исповедание веры, а так же привести доказательства о злоупотреблениях и
бесчинствах церкви, в которых они ее обвиняют, и о планах реформ.
Правители
использовали предоставленные им два дня для ободрения и укрепления друг друга.
Они собрались у курфюрста 23 июня, в четверг, чтобы в последний раз тщательно
обсудить свою конфессию, или, как они тогда это назвали, апологию, и
предать все их дело в совместной молитве в руки Господни. Это было время
больших беспокойств и постоянных молитв. На следующий день собрался рейхстаг,
но вскоре выяснилось, что паписты всеми средствами искали возможности помешать
чтению апологии. Много времени было потрачено на выступление легата Кампеггио,
который от имени своего господина папы требовал от кесаря искоренить лжеучение
еретиков и спасти таким образом христианство. Когда он, наконец, закончил, то в
зал были введены посланники из Каринтии и Украины. Они так же отняли немало
времени, излагая свои жалобы на мерзости и зверства фанатичных турков и умоляя
защитить их земли от большой угрозы. Между тем было уже поздно, когда, наконец,
поднялись вожди протестантов, чтобы представить свою апологию. Тогда кесарь
заявил, что сегодня уже поздно. Вне сомнения, Карл действовал в единодушии с
папскими легатами, и паписты ликовали, уже не опасаясь прочтения протестантской
конфессии. Но протестантские лидеры не позволили так легко отделаться от них.
Они решительно были намерены вложить свои тезисы исповедания не иначе как в уши
всех собравшихся на рейхстаг.
Между обеими
сторонами началось ожесточенное словесное фехтование, т.е. определенно говоря,
между силами света и тьмы. Отец лжи привел в действие все рычаги, чтобы если
ему и не удастся предать смерти свидетелей истины, то по крайней мере омрачить
свет и воспрепятствовать открытому возвещению истины. Однако горсточка верующих
героев по благодати Божьей победоносно противостала
всем проискам
силы тьмы. „Передайте ваше исповедание в письменной форме, - сказал наконец
Карл, - и будьте уверены, что это будет публично продискутировано и вам будет
дан ответ". Протестанты отвечали: „На кону стоит наша честь, наши души в
опасности, мы открыто были обвиняемы, потому открыто и должны держать
ответ!" Чем упорнее противостоял им Карл, тем решительнее и напористее
наступали протестанты. Они убеждали кесаря, что не имели никаких иных
побудительных причин, кроме названных, а потому не могут передать письменного
документа прежде, чем им будет разрешено публично выступить перед всеми.
Карл был удивлен
такому наступлению и видел себя вынужденным пойти на уступки. Так, он сказал
им: „Завтра я готов выслушать вашу конфессию, но только не здесь, но в капелле
пфальцграфского дворца." Князья были довольны этим и возвратились в свои
жилища, полные благодарности своему Господу, в то время как легат и его
сторонники в великой тревоге ожидали следующего утра.
Капелла, в
которой кесарь согласился выслушать апологию, было значительно меньше зала
заседаний и вмещала в себя самое большее двести человек. Враг хотя бы таким
образом стремился воспрепятствовать распространению света, желал, чтобы немногие
услышали их выступление, но имел весьма мало успеха. Не только сама капелла, но
и все боковые пространства в ней, а так же весь двор были переполнены
внимательнейшими слушателями.
25 июня 1530
года, в день, который является важнейшей датой в истории Реформации и всего
христианства, лидеры протестантской партии предстали перед кесарем. Кристоф
Байер и Брук, оба канцлера курфюрста, расположились около трона кесаря, один
держал в руках немецкую, другой латинскую конфессию. Кесарь желал, чтобы была
прочитана латинская конфессия, однако курфюрст напомнил ему о том, что они
находятся в Германии, а потому необходимо прочесть это и на немецком языке.
Карл согласился с этим. Курфюрст и его спутники желали прослушать оглашение
документа стоя, но кесарь попросил их сесть. Тогда Байер начал читать внушающую
страх конфессию. Как рассказывают, он читал медленно, торжественно и ясно,
громким, полнозвучным голосом, чтобы его
могли слышать не только в боковых комнатах, но и во дворе. Потребовалось два
часа, чтобы прочитать большой документ, но в продолжение всего времени царило
острейшее внимание и полнейшая тишина.
Когда Байер
закончил, выступил Брук и передал кесарю документ на обоих языках, немецкий
экземпляр был сопровожден словами: „Через благодать Бога, Который защитит Свое
дело, эта конфессия восторжествует над вратами ада." Тут же стояли подписи
лидеров протестантства. Карл передал немецкий экземпляр архиепископу из
Майнца, тогда как латинский взял себе. При этом он предостерег курфюрста и его
сторонников в том, что он тщательно взвесит их дело.
Впечатление,
которое произвело чтение на слушающих, как и должно было ожидать, было
чрезвычайно мощным. Свободная от предвзятости часть слушателей была изумлена
от такого ясного сдержанного учения протестантов, и „многие особы, полные
мудрости и рассудительности, - пишет Зекендорф, - сделали весьма благоприятные
выводы из того, что они выслушали, и объявили, что ни за какие деньги они не
захотели бы лишиться возможности прослушать это чтение." Архиепископ из
Зальцбурга, когда чтение было закончено, сказал всем, что реформация мессы
необходима, что свобода есть мясо - пристойна, требование устранить
многочисленные человеческие заповеди справедливо, но чтобы какой-то бедный
монах проводил всю Реформацию от начала до конца, этого никак не должно
позволять, по крайней мере он не желает даже слышать о реформе через такое
ничтожное средство! Настолько высокомерно и предвзято человеческое сердце.
Архиепископ должен был бы помнить, что Бог избрал немудрое мира, чтобы
посрамить мудрых и разумных, избрал немощное мира, чтобы посрамить сильных...
„чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом" (ср. 1 Кор. 1,26-29).
Великое дело Духа Божьего было признано архиепископом необходимым и добрым,
однако он отверг это на том основании, что Бог для этой цели употребил
безвестного бедного монаха.
Конфессия
коснулась многих сред, у многих была разбужена совесть. Сила истины властно
проявилась на свет. На мгновение казалось, что она торжествует. „Все, что сказали
лютеране - воскликнул епископ из Аугсбурга, - есть святая истина, мы не можем
отречься от этого!" Герцог из Баварии, главная опора Рима в Германии,
выслушав конфессию до конца, сказал Эку: „Ну, доктор, ранее вы вызывали во
мне совершенно иное мнение об этом учении и деле. Однако сможете ли вы сейчас
опровергнуть конфессию курфюрста на здравом, веском основании?" - „Нет,
-ответил Эк несколько приглушенно, - на основании посланий апостолов мы не
можем этого сделать, разве что на основании сочинений отцов церкви и решений
соборов". „Таким образом, надо полагать, - оскорбленным тоном возразил
герцог, - лютеране основывают свое учение на Писании, тогда как мы основываем
свое на голом человеческом слове."
Радость Лютера
не знала границ, когда он получил известие о том, какую милость оказал Господь
его друзьям. „Я рад сверх всяких возможностей, - писал он, - что я дожил до
этого часа, в который Христос был исповедуем такими свидетелями в таком
собрании; воистину великолепное исповедание!.. Наши противники думали
благополучно достичь цели тем, чтобы кесарь своим всемогуществом запретил наши
проповеди, но не видят ли эти жалкие люди, что единственный чтец исповедания
перед рейхстагом проповедал больше, нежели, возможно, десять проповедников
едва ли смогли это сделать... Христос не молчит на рейхстаге. Слово Божие не
может быть связано узами. Если оно запрещается быть проповеданным с кафедры, то
оно будет проповедано во дворцах! Если бедные проповедники не должны говорить,
то заговорят правители и великие вельможи!"
Через два дня
после прочтения конфессии Карл созвал имперское сословие, то есть
представительный государственный орган, который был твердым приверженцем Рима,
на чрезвычайное совещание для решения вопроса: „Какой ответ должно дать на
конфессию." Возникло три разных мнения. Думающие по-папски соответственно
духу, которым была одержима римская церковь, предлагали ни что иное, как непосредственное возмездие. „Мы абсолютно не
хотим принимать во внимание утверждения наших противников, - говорили они, -
давайте приведем в исполнение эдикт вормского совещания против Лютера и его
приверженцев и силою оружия заставим их отказаться от их заблуждения и
вернуться в лоно римской церкви." Вторая группа, которая в основном
состояла из одних государственных сановников, предлагала устроить исследование
конфессии со стороны нейтральных беспристрастных мудрых людей, а окончательное
решение вопроса предоставить во власть кесаря. Третья, наконец, состоящая из
людей, придерживающихся традиций и церковного учения, советовала сначала
публично открыто опровергнуть конфессию, а протестантов принудить подчиняться
уже принятому церковному чтению и церемониям до тех пор, пока следующий собор
не примет иного постановления. Последнее предложение с согласия кесаря было
окончательным. Фабер и Цохлеус, верные воины Рима и заклятые враги Реформации
при содействии немногих ученых богословов, но весьма преданных папству
монахов, должны были подготовить в течение шести недель опровержение конфессии.
Уделим здесь
немного времени, чтобы обратить наше внимание на знаменитую конфессию, которая
с того времени завоевала большую известность и была возведена в . догматы веры в большей части
протестантского христианства. Читатель однако да не ожидает подобной рецензии
пространного сочинения. Мы желаем ограничить себя кратким обзором ее
содержания. Вся конфессия состоит из двадцати восьми статей или глав. В первых
двадцати одной главах дано исповедание протестантской веры, а в последних семи
главах рассматриваются заблуждения и нечестивые обычаи римской церкви, которые
и побудили протестантов выйти из ее рядов.
Или же тезисы
веры. Они следующие: Триединство. - Наследственный грех. - Личность и дело
Христа. - Оправдание. - Святой Дух и Слово Божие. - Необходимость и приемлемость
дел. - Церковь. - Недостойные члены. - Крещение. - Вечеря. - Покаяние. - Исповедание. - Обычай причащения. - Служение
в церкви. - Церемонии. - Гражданские организации. - День суда и грядущее
состояние. - Свободная воля. - Причины греха. - Вера и добрые дела. - Молитвы и
обращение к святым.
Этому в конфессии отведено семь глав, как
отмечалось уже ранее, они касаются следующих пунктов: Месса. - Вечеря и двойной
образ. - Тайная исповедь. - Различие между пищей и преданиями. - Священнический
обет. - Церковная власть.
В десятой главе
лютеране убедительно учили, что истинное тело и кровь Христа на вечере
присутствуют в субстанции хлеба и вина, которые делятся и принимаются людьми.
Вследствие этого, решительные защитники консубстанционного учения из
реформированной партии (цвинглисты) отказались подписать конфессию и города
Страсбург, Констанц, Линдау и Мемминген ввели особенное предписание этого
исповедания, конфессию четырех городов, прозванной конфессией тетраполитаны. В
основном она почти полностью была созвучна с аугсбургским исповеданием, и
только в учении действительного присутствия тела и крови Христа в трапезе
вечери полностью расходились с ней. Кесарь, однако, противостоял тому, чтобы
эта статья расхождения была прочитана так же открыто. Позднее Цвингли все же
послал свою конфессию Карлу, отчего ярость сторонников папы достигла апогея.
Шестинедельный
срок ожидания для протестантов на самом деле был временем серьезного испытания
и превратностей. Со всех сторон они были окружены самыми различными и многими
затруднениями. Рим прибегнул к своему многократно испытанному средству уговоров
и запугивания. Выдающиеся лидеры протестантства по одиночке вовлекались во
всевозможные переговоры, чтобы склонить их к отречению. Когда это не удалось,
то пытались всякого рода угрозами запугать их и поколебать их твердость. Сам кесарь обратился к средству лукавства и насилия по
отношению к курфюрсту из Саксонии и маркграфу из Бранденбурга. Так, к примеру,
он угрожал курфюрсту лишить его сына Фридриха чести курфюрста, если он не
откажется от лютеранской ереси. Ландграфа из Гессена он пытался сразить
заманчивым предложением королевской короны. „Что бы Вы сказали мне, если бы я
Вас вознес до королевского положения? - спросил он его. - Однако, - присовокупил
он тотчас, - если Вы будете продолжать противиться моим приказам, то я буду
поступать с Вами, как подобает поступать римскому кесарю со своими противниками."
О поступках и
поведении кесаря его биограф Робертсон делает весьма верные следующие
замечания: „От теологов, в среде которых его усилия были весьма безуспешны,
Карл обратился к вождям. Однако и среди них, как бы они ни желали достичь
взаимопонимания и обрести благосклонность кесаря, он не нашел склонности
отречься от их убеждений. В тот момент нравы людские были охвачены ревностью за
дело религии, что для нас едва ли постижимо, ибо мы живем в такое время, когда
влечение к действиям давно улеглось, прекратилось стремление, которое было вызвано
первыми благовестиями истины и восстановлением свободы совести. Эта ревность в
то время была настолько сильной,
что она заставляла правителей совершенно
забывать о своих политических интересах, хотя они по идее должны были бы
занимать первое место в их помышлениях. Курфюрст из Саксонии, ландграф из
Гессена и другие вожди протестантства, хотя они были привлекаемы обещаниями
привилегий, о которых они так давно мечтали ранее, отказались с похвальной
твердостью, достойной подражания ради земной выгоды отречься от того, что они
почитали делом Божьим."*
*
Робертсон. Карл 5, т. 2, стр. 383.
Когда Карлу не
удалось уговорить ведущих вождей, легат и все его заместители с их
заместителями приложили все старания к тому, чтобы привлечь на свою сторону
ведущих теологов, особенно Филиппа Меланхтона. Меланхтон чувствовал себя на
рейхстаге между кесарем и вождями протестантства весьма неуютно и, будучи
робким по своей природе, прилагал все усилия смягчить требования протестантов
ради достижения согласия. Он был польщен показным дружелюбием и вниманием
легата, обеспокоен мыслями о возможности возникновения гражданской войны и
напуган все возрастающими угрозами с папской стороны. Таким образом, на
некоторое мгновение он потерял присутствие духа и стоял уже на краю отречения.
„Меланхтон был так перепуган, - пишет д'Обине, - что он полагал, что обязан
восстановить мир любой ценой и стремился все свои предложения сделать более
обтекаемыми, насколько это только было возможно." Однако в его оправдание
мы должны отметить, что его положение было на самом деле чрезвычайно тяжелым.
Ответственность за формулировку конфессии лежала почти только на его плечах.
Притом это было весьма нелегким заданием; с одной стороны, выискать
всевозможные основания для оправдания образа действий реформаторов, а с другой
стороны, избегать всего того, что могло бы оскорбить папистов и вызвать в них
раздражение. Он находился в таком положении, где превратился в мишень для
нападков врагов и упреков со стороны друзей. Он в одно и то же время имел дело
с правителями и теологами и лукавыми римскими послами. Мирный, склонный к
робости дух Меланхтона не дорос еще до такой борьбы и превратностей. У него не
было ни непреклонного характера, ни религиозного усердия его учителя. Он был
чрезвычайно ученым, весьма одаренным человеком и искренним христианином, но
более подходящим для учебных аудиторий, нежели для открытых боевых действий.
Поскольку он был необычайно скромным, то в своих полемических сочинениях он
весьма редко прибегал к резким выражениям. В своем страстном желании
воздвигнуть примирение между обеими сторонами, он шел католикам на такие
уступки, которые Лютер никогда не признал бы верными и с которыми даже и
правители не были согласны. Следующее письмо к легату ясно показывает,
насколько Меланхтон лишился мужества и стал колеблющимся. „Мы не имеем ни
одного учебного тезиса, который бы был
отличен от римской церкви, - писал он к Кампеггио, - мы почитаем всеобщий авторитет
римского папства и готовы оказать ему послушание, если оно не отвергнет нас и
по милости, которую обычно оказывает по отношению ко всем народностям, многое
пропустит мимо или же покроет снисходительностью, если мы не сможем в
некотором отношении более измениться... Хочешь ли ты оттолкнуть от себя тех,
кто приближается к тебе с мольбою о помощи? Хочешь ли ты преследовать их огнем
и мечом?.. Мы в Германии именно на том основании весьма ненавидимы, что
защищаем догмы римской церкви с непреклонным постоянством. С Божьей помощью мы
останемся верными Христу и римской церкви, хотя бы она и отвергла нас."
Так унизился Меланхтон, глава евангельских теологов пред лицом Рима и всего
христианства. Однако был Некто, зорко следящий за интересами Реформации. Он
даже слабость Своего служителя обратил в исполнение Своих намерений и прославил
Свое великое имя.
Меланхтон был
настолько лишен мужества, что сделал предложение курфюрсту, чтобы тот выставлял
требования лишь о допуске празднования вечери в обеих формах и о священническом
браке. И если бы эти два требования были приняты, то, говоря по-человечески,
произошло бы примирение с Римом, а делу Реформации был бы нанесен огромный
ущерб. К счастью, однако, легат был горд и ослеплен, чтобы уступить хотя бы на
волосок. А тем временем глаза Меланхтона мало-помалу открылись. Постыженный
своей слабостью и малодушием, которые он проявил по отношению к легату, он
остановился. И когда паписты начали упекать, что он о единстве с ними только
лицемерит, чтобы лишь прикрыть ересь, сокрытую в конфессии, и когда они начали
нападать по этому поводу лично против него, то в нем нашлось столько мужества и
упования, что он смог вновь смело противостоять им.
Лютер все еще
находился в Кобурге, но он был подробно информирован обо всем, что происходило,
и посылал письма своим друзьям одно за другим, особенно курфюрсту и Меланхтону. В его письмах веял совершенно иной дух, чем в
письмах боязливого ученого. Однако Ваддингтон очень верно подмечает: „Уютное и
возвышенное одиночество Кобурга было намного благоприятнее для чисто духовных
впечатлений и сочинений, чем густо переполненные залы аугсбургского дворца.
Постоянное соприкосновение со слабостями и тревогами друзей, неустанная
деятельность и бдительность, необходимые по причине постоянно кующего оковы и
интриги врага, смогли бы пошатнуть даже более решительного человека, чем
Меланхтон, и будь сам Лютер поставлен лично в условия такого долгого испытания,
то и его это вывело бы из самообладания, если б и не лишило мужества."
Следующие
выдержки из некоторых писем Лютера, которые он написал в то тяжкое время,
являют его перед нами вновь человеком веры, которого мы потеряли в Марбурге, и
открывают его истинно христианские принципы и его здравое суждение.
„Это твоя
философия, дорогой мой Филипп, - писал он к Меланхтону, - мучит тебя, но не
твоя теология... Собственное „я" есть твой наибольший враг, и ты, таким
образом, сам вкладываешь в руки сатаны оружие против себя... Я со своей стороны
абсолютно спокоен за наше общее дело. Бог имеет власть воскресить мертвого, так
Он может и твое дело, будь оно уже проиграно, вновь выправить и дать одержать
победу, и если мы становимся негодными быть Его орудием, то Он это совершит
через других. Однако если уже мы не можем найти в Его обетованиях утешение и
мужество, то кто же на целой земле сможет иметь в этом часть?"
Спустя два дня
он снова писал: „Что мне не нравится в твоем письме, это то, что ты говоришь,
что в этом деле ты преследовал мой авторитет. Я не хочу быть твоим погонщиком
в таких обстоятельствах и не хочу быть почитаемым за такового. Если оно не
является так же твоим делом, то пусть оно будет названо моим, по крайней мере я
так хочу. Если это дело касается одного меня, то я бы хотел один действовать в
нем... Конечно же, я остаюсь верным тебе, всегда вспоминая тебя в своих
просьбах и молитвах, духовно я всегда с тобой и желал бы также и телесно быть с
тобой...
Однако тщетны
усилия писать к тебе так, потому что ты, следуя правилам твоей философии,
упорно стремишься раскритиковать эти дела своим разумом. И так ты до смерти
мучаешь себя, не замечая, что дело находится совершенно вне области твоего
разума."
13 июля он снова
писал к своему сыну по вере: „Я полагаю, до этого времени ты вполне достаточно
и более, чем достаточно, испытал, что велиал (дьявол) никакими средствами не
может быть примирен с Христом, так что нет никакой надежды относительно вопроса
учения ожидать согласия и единодушия на совещании... С моей стороны я не
уступлю ни на йоту, напротив, я готов все претерпеть и испытать ужаснейшие
лишения. Чем более наступают ваши враги, тем отважнее противостойте им! Нам
будет послана помощь свыше тотчас, как только мы оставим все и будем оставлены
всеми, не ранее." Спалатину он писал: „Если бы я не боялся искушать Бога,
то давно был бы с вами!"
21 июля Лютер
написал к Ионе: „Я рад, что Филипп начинает познавать через испытания характер
Кампеггио и итальянцев. Такая философская натура, как его, не поверит прежде,
нежели сама не испытает. Со своей стороны, я не верю ни исповеднику кесаря, ни
какому-либо другому итальянцу. Мой друг Кайетан, например, так был обрадован
обо мне, что ради меня готов был пролить кровь, а именно мою. Итальянцы
негодяи. Если какой-либо итальянец добр, то это наилучший человек из всех
людей, однако это такое же редкое чудо, как черный лебедь... Я бы желал стать
жертвой этого последнего собора, как некогда Ян Гус в Констанце."
Из этих немногих
цитат ясно вырисовывается картина, что Лютер никакого участия в покорных
письмах Меланхтона к легату не имел. Напротив, все составители истории
единодушно заявляют, что письма Лютера были употреблены Богом, чтобы укрепить
и поправить его друга в Аугсбурге в чрезвычайно критический момент. Хотя
папские дипломаты пустили в ход все средства и в их распоряжении находились
богатейшие источники поддержки, они все же не смогли похвалиться успехом, чтобы
хоть один-единственный протестант был побежден ими! Курфюрст из Саксонии стал более
всех объектом ревностных усилий кесаря и папистов. Если бы его удалось победить,
то бой можно было бы считать проигранным. Но Господь укрепил Своего слугу и
сделал его способным стойко противостоять врагам и триумфально побеждать
всякое лукавство и все его происки. „Я должен отречься либо от мира, либо от
Бога, - отвечал он решительно, - и мой выбор недвузначен. Бог меня, недостойного,
вознес до положения курфюрста, в Его руки я предаю себя, да поступит Он со
мной, как Ему заблагорассудится. Я хочу исповедовать моего Спасителя!"
Воистину благороднейшее решение! Необходимым борцом света против власти тьмы
выступает Иоанн. Плотские бастионы не имеют никакой силы против духовного
оружия в руках твердой веры. Здесь курфюрст и его друзья остались безупречными
победоносцами. Бог бы желал, чтобы они навсегда сохранили это нравственное величие.
Но увы! В день, когда они снизошли на арену мирской битвы, чтобы воевать со
своими противниками их же оружием, их постигло падение и поражение. Вскоре мы
рассмотрим большую разницу между этими двумя видами оружия.
13 июля, когда едва миновало три недели со времени прочтения конфессии, папские теологи вручили кесарю их ответ. Их называемая так рецензия состояла из двухсот девяноста страниц и была написана таким резким оскорбительным языком, что Карл счел невозможным прочесть это официально. Он был чрезвычайно разгневан и приказал составить более краткий и сдержанный ответ. Когда же рецензия была переработана по требованию кесаря и соответствовала его вкусу, то он определил 3 августа днем ее прочтения на заседании рейхстага.
По оглашении этого опровержения слово взял курфюрст из Пфальца, прозванный „устами кесаря". Он, в основном, объяснил, что в церковь проникли многие злоупотребления, которые кесарь вообще не оправдывает, а затем сказал: „Кесаревское величество находит эти тезисы правоверными, католическими и соответствующими Евангелию и потому требует, чтобы протестанты отреклись от их ныне опровергнутой конфессии и приняли бы только что прочитанные тезисы. В противном случае кесарь выступит соответственно своему положению как защитник и покровитель римской церкви."
Эти слова не могли быть не поняты протестантами. Они дышали насилием и войной. Обе стороны стояли сейчас на принадлежащих им позициях. Протестанты полагались на простое чистое Слово Божие, католики на человеческие дела, на отцов церкви, папу и соборы. Так отделились одна от другой истинная и ложная религии. Как только начинают применять масштабы другие, нежели Божественных истин, тотчас вступают на ненадежную почву человеческих мнений. Возможно, не настолько удаляются от истины, как это сделала римская церковь, тем не менее, это - сошествие с пути. Наиважнейшим вопросом для всех христиан является следующий: „Могу ли я хоть на немного уклониться от слов Божьих, или мне должно в точности принять их, как они даются в Священном Писании?" „Написано!" - было внешним спасительным триумфальным словом для Самого Господа во дни Его искушений. Этим словом он одержал полнейшую победу над искусителем! Учиться от Этого Христа есть призвание христиан.
Опровержение полностью отвергало учение об оправдании через веру без заслуг по добрым делам. Относительно священнического брака католики изумленно вопрошали, как это протестанты отваживаются выставить такие требования, если уже со дней Апостолов у священников не было обычая жениться. Месса была объявлена жертвоприношением для живых и мертвых. „Даниил, - говорили они, - давным-давно пророчествовал, что в явление антихриста будет отнята ежедневная жертва, но что такого еще в святой римской церкви не бывало, хотя в тех местах, где пренебрегается месса, разрушаются алтари и сжигаются иконы, это пророчество уже находится в процессе исполнения." Таким образом, это было доказательством учености блестящих папских теологов. Как только они обратились к Писаниям, тотчас выявилось, насколько князь мира сего ослепил их глаза. Так было устроено опровержение, и Карл после его прочтения потребовал от протестантских лидеров беспрекословной покорности ему.
Иоанн, благородный курфюрст из Саксонии, от имени своих друзей и союзников ответил примерно следующее: „Мы готовы сделать все ради мира, что мы можем сделать с чистой совестью, и если мы будем обличены авторитетом Слова в каком-либо заблуждении, мы тотчас готовы от этого отречься. Потому мы желаем получить копию опровержения, чтобы мы спокойно, не спеша, прочитали и увидели, в каких пунктах оно для нас кажется неудовлетворительным." Однако это справедливое требование было отвергнуто. Опровержение не должно было быть опубликованным, и протестанты не должны были получить копию. Когда они все же настояли на своем требовании, Карл приказал дать им одну копию при условии, что они откажутся давать на это ответ, что они тотчас согласятся с кесарем и покорятся его решениям, что они ни с кем не будут делиться об этом опровержении, поскольку кесарь не желает далее распространяться об этом деле. Протестанты воспротивились получить опровержение на таких условиях и на большом собрании рейхстага 6 августа объявили, что они поручают свое дело Богу и Его благодати.
Твердость протестантов вызвала гнев Карла в высшей степени. Он увидел, что правители не удовлетворились тем, что отвергли его предложения, но они отвергли саму его милость, ибо он почитал свои предложения великой благосклонностью с его стороны. Он увидел себя побежденным и разбитым. Чем дольше продолжались переговоры, тем непреклоннее и тверже становились лидеры протестантства. „Волнение, гнев и оцепенение выказывались на всех заседаниях сиятельнейшего собрания, объявлялось, что этот ответ есть мятеж, есть война. Георг из Саксонии, баварские вожди, все пристрастные приверженцы Рима скрежетали зубами, поднялся всеобщий ропот, и, возможно, это переросло бы в присутствии кесаря в прямые действия, если бы архиепископ Альбрехт, курфюрст из Бранденбурга, герцоги из Брауншвейга, Померании и Мекленбурга не предложили средства и не призвали бы протестантов положить конец неблагоприятным досадным выступлениям, чтобы кесарь не так сильно ожесточился. Так и разошлись друг с другом, раздосадованные, молча и тревожно."
* Мерль д'Обине, т. 4, стр. 210; Джон Скот, т. 1, стр. 53.
Мятеж, вызванный отвержением протестантами предложений кесаря, был настолько велик, что курфюрсты из Майнца и Бранденбурга просили дозволения выступить посредниками в деле примирения и прекращения противоборства. Карл прислушался к их просьбам и определил посредников. Их было шестеро, все без исключения ярые враги Реформации, поименно: курфюрст из Бранденбурга, архиепископ из Зальцбурга, епископы из Страсбурга, Вюрцбурга, Бамберга и герцог Георг из Саксонии. Борьба теперь вступала в совершенно новую стадию, но из-за этого ни на шаг не приблизилась к мирному разрешению спора. Если бы Карл мог действовать без личной предвзятости и позволил бы делу идти своим чередом без его влияния, то доступ к мирному сопоставлению документов был бы не труден. Он нуждался и в деньгах, и в людях Германии. Он был достаточно мудрым, чтобы видеть, какие убытки и какой ущерб может принести ему гражданская война в Германии. Его намерения были весьма далеки от желания разорить страну и преследовать своих подчиненных до смерти из-за одной-единственной причины, что они отказываются покорятся папе. Некоторые историки даже утверждают, что чем более он вникал в принципиальные положения реформаторов, тем труднее ему становилось отказаться от этих истин. Известно так же, что его сестра Елизавета, супруга короля Христиана из Датского королевства, была весьма богобоязненной правительницей и склонной к лютеранству. Часто беседовала она со своими братьями о протестантах и защищала их дело.
Кесарь находился сейчас в немалом затруднении.
Поскольку он торжественной клятвой обязал себя защищать римскую церковь и
папское достоинство, то и должен был предпринимать свои действия соответственно
с этим. Из Рима прибывали послы за послами, чтобы высказать ему в резких тонах
и выражениях упреки за его робость и медлительность, и Кампеггио, папский
легат, счел себя уполномоченным разжечь гнев кесаря против протестантов и
призывать его к ревности в высшей степени. „Да заключит кесарь, - говорил он, -
договор с правителями Германии, истинными католиками; и когда те мятежники,
которые глухи к угрозам и к уговорам, упорно будут цепляться за свои
дьявольские мерзости, то Вы, Ваше величество, прибегните к огню и мечу, чтобы
имущество еретиков обратить в свои владения, чтобы эту ядовитую язву искоренить
с лица земли! Да уполномочит Ваше величество святых инквизиторов, которые
разыскивали бы уцелевших реформаторов и пошли бы против них так смело, как
испанцы идут против каменных стен." Далее его предложения дошли до того,
чтобы предать анафеме виттенбергский университет, сжечь все еретические книги,
всех обучавшихся в главном городе средоточия ереси объявить недостойными
папских и кесаревских милостей. „Прежде всего, - вкрадывался лукавый легат, -
необходимо имущество еретиков беспощадно отнимать. Если Ваше величество желало
бы ограничиться конфискацией имущества лишь главарей, то и тогда собралась бы
такая большая сумма денег, которой с лихвой хватило бы для ведения войны против
турок."*
*
Ранке. История папства, т. 1, стр. 76.
Так гласили директивы Рима, а посредники были одержимы тем же духом. При первой встрече они убедили протестантских вождей, как это бывало часто и ранее, в дружелюбном, благосклонном намерении кесаря. Они говорили о его горячем желании восстановить единство и некоторые злоупотребления, проникшие в христианскую церковь, искоренить совместно с папой. „Как далеко, - присовокупил к этому курфюрст из Бранденбурга, - зашли вы в противоборстве Евангелию своими воззрениями, принятыми вами и образом действий на основе этого! Оставьте же свои заблуждения, не оставайтесь в стороне от церкви и далее, незамедлительно поставьте свои подписи под опровержением. Если вы будете противиться, то как много душ погибнет по вашей вине, как много прольется крови и возникнет опустошений и мятежей по всей стране." Курфюрсту из Саксонии он жестокими словами объявил, что если тот не отречется от нового учения и не проклянет его, то кесарь лишит его силой своего оружия звания и владений, а так же и самой жизни. Притом он уверял его в неизбежной гибели его подчиненных, которая по его вине постигнет их, их невинных жен и детей. Курфюрст на мгновение опешил от таких угроз, но вскоре, однако, овладел собой и обрел свою твердую решимость. Также и другие лидеры остались непоколебимыми и не дали ввести себя в заблуждение необычными мероприятиями, которые кесарь предпринял для якобы их охраны. Кесаревские солдаты несли охрану города ежедневно и в ворота не впускали и не выпускали без тщательного досмотра.
Непосредственно после первого совещания
ландграф из Гессена покинул Аугсбург. Его внезапный уход вызвал у кесаря и всех
лидеров рейхстага отчасти гнев, отчасти ошеломление. Его намерения и планы были
неизвестны, но, уходя, он оставил курфюрсту Иоанну письмо, в котором сообщал,
что он до конца останется верным делу Евангелия и за это дело готов пролить
свою кровь до последней капли. При этом он наставлял своих союзников ни коим
образом не давать удалить себя от Слова Божьего. Своих министров, оставленных
им в Аугсбурге, он проинструктировал всеми силами защищать и поддерживать дело
протестантизма.*
*
Ваддингтон, т. 3, стр. 84.
Филипп, человек большой проницательности и
острого здравого смысла, вероятно, постиг, что борьба вступила в опасную стадию
и приобрела более безнадежный характер, чем ранее. Он не мог дальше сносить
гордое пренебрежительное обращение по отношению к лидерам протестантства со
стороны папских приверженцев. Всякая перспектива на примирение ему казалась
отсеченной, так и решил он оставить город и возвратиться домой. Однажды под
вечер с наступлением сумерек он ускользнул с несколькими своими провожатыми
переодетым - через ворота, строго охраняемые солдатами, и они ускакали оттуда
на лошадях, приготовленных заранее. Вскоре должно было проявиться, что его
решение было верным. Целый август был потрачен на долгие безуспешные
переговоры. Договаривались по немногим наиважнейшим пунктам, но в учениях,
касавшихся основ христианства, не могло возникнуть никакого единства. Римская
церковь требовала безоговорочного подчинения. Протестанты никак не могли пойти
на это. В конце месяца поднялась такая же битва, как и в начале, несмотря ни на
какие усилия так называемых посредников.
Чего не достигли теологи и правители, Карл в конце концов полагал достичь своим личным влиянием. Однако все его усилия разбивались о непреклонную твердость протестантских вождей. Очевидно, он никогда не понимал истинную натуру борца, по крайней мере он не мог постичь действие совести, освященной Словом Божьим. Это была совершенно новая сила, которая здесь противостояла земным воинствам и грозному кесарю. Он вынужден был испытать, что совесть далеко выходит за рамки личного влияния и силы его меча!
7 сентября он призвал протестантских лидеров к себе. На этих переговорах присутствовали лишь его брат и несколько избранных советников. Когда вожди и депутаты заняли места, Карл через пфальцграфа выразил свое недовольство их поведением. „Кесарь при такой вашей малочисленности, - передавал пфальцграф, - не ожидал, чтобы вводили такие нововведения, которые были бы направлены против святейших традиций всеобщей церкви, он не ожидал от вас, что вы выдвинете совершенно особенный род религии, отличающийся от той, которой придерживаются он, его брат, все правители, все классы и сословия земли. Поскольку, несмотря ни на что, он хочет восстановить мир и, до конца показав себя милостивым, несмотря на святейшего отца в Риме, желает вскоре собрать новый собор. Между тем вы должны водвориться в лоно католической церкви и все расставить по своим местам, как оно было прежде."
Протестантские лидеры ответили, что они
никогда не стали бы отделяться от религии, которая полностью основана на Слове
Божьем, что, напротив, они потому не могут придти к единодушию со своими
противниками, что желают оставаться верными Слову Божьему. За обещание созвать
новый собор они благодарны, хотя это явится лишь исполнением уже ранее данного
им слова. Далее они объявили, что не обещают восстановить в их церквях злоупотребления,
которые они осудили в своей конфессии, и если бы они сами лично и были бы
готовы пойти на это, то были бы уже не в состоянии склонить на это своих
подчиненных. Карл был потрясен. Он не желал войны. Но как мог теперь он
избежать ее, не поставив под прицел свою честь? Ему было просто непостижимо,
как считанное число относительно слабых правителей осмеливается отвергать его
предложения. Он дал им понять, что их мало, а потому они с большей покорностью
должны подчиниться воле большинства, что с их стороны стремление поставить
свои мнения выше церкви является верхом надменности, что бессмысленно свою
собственную мудрость ставить выше папы,
всех
духовных и мирских чиновников, носителей санов христианства. Затем он просил
их возобновить посредническую деятельность и выразил надежду, что в последующие
восемь дней дело единения будет завершено. Однако протестанты воспротивились
вновь продолжить конференцию, поскольку, по их мнению, это было бы лишь пустой
тратой времени. Вследствие такого заявления все переговоры были прекращены 9
сентября.
Когда распространилось известие о том, что все личные усилия кесаря претерпели поражение, в городе началось великое движение. Протестантские лидеры во главе с курфюрстом из Саксонии приготовились к отъезду. Уже 19 сентября Иоанн хотел покинуть Аугсбург, но по просьбам кесаря решил задержаться еще на четыре дня. В течение этого времени Карл созвал часть католического имперского сословия, чтобы посоветоваться с ними о составлении последнего постановления, так называемого „закрытия рейхстага". Здесь снова присутствовали злейшие враги реформаторов, которые собрались вокруг кесаря с этой целью.
22 сентября проект приказа был прочитан протестантским лидерам. Сначала было сказано о том, что конфессия курфюрста и его союзников была публично прослушана и опровергнута и что эти вожди при последующих встречах часть из своего нового учения взяли обратно, тогда как за другую часть держались крепко. Затем им было предоставлено время до 15 апреля следующего года, чтобы они за этот срок смогли соединиться с папой и со всем остальным христианством, по крайней мере возвратится к учению церкви, пока следующий собор не примет иного решения. Между тем, они призваны жить мирно, не терпеть никаких изменений в религии, не печатать никаких новых религиозных сочинений, никому из своих подчиненных не препятствовать возвратиться в прежнюю веру и, наконец, объединиться с другими правителями для подавления перекрещенцев и другого сброда. Наконец, кесарь обещал в течение ближайших шести месяцев издать приглашения на церковный собор, который состоится в следующем году.
Тон этого письменного документа по сравнению с ожесточенными выступлениями был умеренным. Однако за внешне сносным видом и показным дружелюбием скрывалось вероломство Рима. Если протестанты согласятся с этим эдиктом, то тем самым признают открыто, что их дело оказалось лживым и что Реформация есть секта. Поэтому они отвечали с присущей им твердостью: „Мы утверждаем, что наша конфессия вообще не опровержена, что она, более того, основана на Слове Божьем и созвучно с ним, так что ваше опровержение вообще невозможно. Мы почитаем ее за Божью истину и надеемся с нею однажды устоять перед судом Божьим. Мы бы еще яснее доказали, что конфессия полностью созвучна со Словом Божиим, если бы вы дали нам копию вашего опровержения." В этом месте Понтанус передал кесарю апологию на аугсбургское исповедание, которую написал Меланхтон в ответ на папское опровержение. Однако кесарь не захотел ее взять. После того, как протестанты затем еще раз повторили о неоднократно заявленной ими готовности отречься в своем учении от всего, что противоречило бы Слову Божьему, и подчеркнули свою верность по отношению к кесарю и государству, попросили копию данного проекта, чтобы они могли ознакомиться с его содержанием прежде, чем он будет опубликован.
Утром следующего дня, то есть 23 сентября кесарь удостоил курфюрста и его сторонников прощальной аудиенции. Он полагал, что дольше их уже нельзя задерживать. По обычаю того времени Карл протянул каждому из вождей по отдельности руку и дал согласие на их отъезд. Большая часть протестантских делегатов, однако, еще оставалась в Аугсбурге и по отъезде их лидера, равно как и католические главы и имперское сословие. Рейхстаг продолжал свои совещания еще в течение двух месяцев. Он занимался окончательным составлением кесаревского эдикта и совещался о мерах борьбы против протестантов, а далее в основном речь пошла об опасности, грозящей со стороны турков. Только 19 ноября состоялось окончательное завершение рейхстага, когда в присутствии правителей и делегатов это было торжественно зачитано и три дня спустя опубликовано. Опровержение во многих пунктах звучало уже намного враждебнее, чем это было прочитано перед протестантами в первом изложении, так что здесь мы приведем несколько главнейших его утверждений.
На всех отрицающих телесное присутствие Христа на вечере была объявлена кесаревская опала; приказывалось восстановить прежние таинства, традиции и церемонии на тех местах, где они были отменены, а так же изгонять всех женатых священников. На эти места можно было принимать священника только по признанию со стороны епископов. Иконы, которые были удалены из церквей, должны были занять их прежние места. Учение о свободной воле утверждалось настоятельно, тогда как все противоположные учения объявлялись оскорблением Бога, да просто зверским заблуждением. Учение об оправдании верою было отвергнуто. Строго-настрого приказывалось быть покорным гражданской власти. Проповедникам вменялось в обязанность наставлять народ, призывать святых, соблюдать дни праздников и постов, усердно посещать мессу. Монахи беспрекословно должны были подчиняться правилам их ордена, духовенство должно было вести честную безупречную жизнь. Всякий, кто попытается в учении или в богослужении ввести какое-либо новшество, должен понести строжайшее наказание. Разоренные монастыри должны были быть восстановлены, и монахи должны были давать прежние доходы. Эдикт должен был быть введен везде, а где его не принимали, там должно быть проявлено насилие с применением оружия. Для этой цели отводилось имперское сословие, их военные силы должны были действовать совместно с кесаревской армией. Имперский верховный суд обязывался преследовать и искоренять мятежников, выносить приговоры людям близлежащих округов, а так же приводить их в исполнение. Наконец, надо было ходатайствовать перед папой, чтобы он в течение шести месяцев созвал всеобщий церковный собор, который (самое большое) может быть отодвинут на год.
Спустя два дня после
опубликования этого эдикта, 24 ноября, Карл покинул Аугсбург и двинулся в
Кельн. Он находился в большом смущении и затруднении и не знал, как он
выберется из этого хаоса, в который вверг себя. Как глава
государства, он поклялся быть
заступником церкви и истребителем ее врагов. Он, как уже было ранее сказано,
не хотел войны, но положение, которое он добровольно принял на себя, обязывало
его вытащить меч из ножен. „Если он не приведет в исполнение свои угрозы, то
его авторитет будет обнажен, его величие поругано... Покоритель двух миров был
покорен маленькой кучкой христиан. Он блистательно входил в город, а оставлял
его молча, как побитый. Величайший властелин мира потерпел крушение перед
всемогуществом Властелина миров."*
* Мерль д'Обине, т. 4, стр. 201-255; Ваддиштон. т. 3, стр. 43-113; Ду Пин, т. 3, стр. 206.
Никакой урок не будет пустой тратой времени, никакое время не будет упущено бессмысленно и бесплодно, если они ведут нас к более близкому знакомству с Богом и к познанию Его пути. Видеть, как Его рука управляет запутаннейшими человеческими делами и превращает их так, что они содействуют исполнению Его собственных благих намерений, это, воистину, отрадно сердцу. „Кто мудр, тот заметит сие и уразумеет милость Господа" (Пс. 106,43). „Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу" (Рим. 8,28). Мирские историки могут с изумлением рассматривать исход той великой борьбы и смущенно спрашивать, как было возможно, чтобы небольшая слабая кучка протестантов смогла одержать блестящую, триумфальную победу над гордым, сильным владычеством Рима. Мы же узнаем здесь всемогущую десницу Бога и милосердное действие Того, Кто поставлен выше всего, „главою Церкви, которая есть тело Его, полнота Наполняющего все во всем" (Еф. 1,22-23). Мы можем с уверенностью сказать, что Господь в те неспокойные дни исполнил Свое обетование: „Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый" (Марк. 13,11).
Хотя папские
уполномоченные были руководимы лукавым и коварным Кампеггио и защищаемы
кесарем, им не удалось заставить немецких лидеров, относительно необразованных,
хотя бы в одном-единственном важном пункте отойти или пожертвовать истиной.
Непоколебимы, как скала в море, были курфюрст и его союзники. Лишенные всякой
крепости и сил, разбивались об эту скалу все вероломные атаки противников. В
твердом уповании на помощь Божью, преданные идее их доброго дела, уверенные,
что Господь защитит, они твердо выдерживали приступы ярости врагов, их угрозы
и проклятия. Папа, кесарь, легаты, князья и все духовенство ничего не смогли
сделать ни своей мудростью, ни своим вероломством против верных свидетелей
истины." Со дня на день они все яснее видели, как их планы распинаются, их
искусные уловки теряют смысл, и все это было нередко со стороны людей, которые
едва ли могли претендовать на политическую мудрость и искусство: через немецких
поданных, малоизвестных князей, через непривычных к придворным манерам людей,
вообще незнакомых даже с азами интриганства и вероломства. Тщетно прибегали
они ко всем своим приемам лицемерия и лукавства, измышляли все новые планы и
интриги, - все это посрамлялось с той же простотой и откровенностью." События
на заседании рейхстага в Аугсбурге невольно напоминают нам события рейхстага в
Вормсе и показывают, какие великие перемены произошли в течение прошедших
девяти лет:
1.В Вормсе Лютер был совершенно одинок как представитель Реформации. Ни один правитель не объявил себя в то время на стороне Реформации. В Аугсбурге было совершенно иначе. На месте одного простого безвестного монаха мы уже видим многочисленное, хорошо организованное сообщество правителей, дворян и теологов, и многие из них имеют вес и авторитет. Однако в обоих случаях Рим был весьма посрамлен и приведен в замешательство. Рим так же мало преуспел в желании привести единственного монаха в молчание, равно как и общество его сторонников. Так открылось ясно всемогущество Бога в соответствии с Его Словом. В Вормсе Рим издал эдикт, который во многих пунктах был похож на аугсбургский, но он был уже не в состоянии привести его в исполнение: убедительное доказательство силы Реформации и слабости ее противников.
2. Последствия аугсбургского рейхстага для протестантов были явно благоприятны. Цель папистов заключалась в том, чтобы истребить Реформацию в Германии мечом Карла. Вместо этого протестантство необычайно укрепилось и освободилось от многих превратных суждений. Определенное и достойное поведение протестантских лидеров произвело такое действие, что многие папски настроенные католики получили более зоркое зрение и начали постигать основы истины, а позднее и примкнули к ним. „Среди важнейших особ, которые в этом отношении были обращены, находился архиепископ Герман из Кельна, пфальцграф Фридрих, первый министр кесаря и позднее курфюрст, герцог Эрих из Брауншвейга, который вскоре после этого занял правление своего отца, и Георг Эрнст, сын правителя Вильгельма из Генненберга. Многие из свободного имперского сословия, которые до того времени мыслили по-папски или же не относились ни к какой партии, объявили себя приверженцами Реформации, да и сам кесарь и его брат начали с меньшим предубеждением относиться к названию „протестантство" и к их вере, нежели согласно наставлениям, которые давали их духовные советники."
3. Значительное число истин было выставлено на рассмотрение светлейшего собора, что в течение шести месяцев держало в деятельном внимании многие сердца и нравы. Это уже было чрезвычайным приобретением. Многочисленные гражданские и духовные чины впервые слышали истины Божьи. Кроме знаменитой конфессии лютеран на рейхстаг было представлено еще два текста исповеданий. Один документ пришел, как мы уже отмечали, прямо от самого Цвингли, автором другого был Бучер и его подписали уполномоченные от четырех городов: Страсбурга, Констанца, Меммингена и Линдау. Так, под предводительством Божьим, Его истины были засвидетельствованы через трех благородных свидетелей. Все три конфессии относительно фундаментальных истин были едины, и только в учении материального присутствия тела Христа и Его крови на вечере они расходились друг с другом.
4. Пожалуй, не составило бы сильных затруднений перечислить ряд прекраснейших истин, которые не отмечены в тех исповеданиях веры. Однако нашей настоящей целью является от всего благодарного сердца говорить о том, что Господь творил через своих верных исповедателей и для чего одарил и укрепил Он их в Своей безмерной благодати. Истины о Церкви как о теле Христа, о ее небесной сущности, о действии Святого Духа, о разнице между оправданием Божьим и оправданием через закон, о единстве верующих с прославленным Христом, об уповании на пришествие Господа за Своими и Его позднейшее явление с ними в великой славе - все эти истины были почти совершенно не знакомы реформаторам. Тем не менее реформаторы были верны в том, что Бог открыл им и держались за это с непоколебимой твердостью перед лицом угрожавшей опасности. Это была триумфальная вера.
„Евангельская история немецких реформаторов
этим почти заканчивается, уступая место дипломатическому протестантизму. Что
бы далее ни говорилось или ни делалось, с того времени вновь восстала Церковь
первого столетия и показала себя жизнеспособной. За этим последовали конференции
и диспуты, политические союзы и войны, но все это было лишь второстепенным.
Великое колебание закончилось, верою было свершено дело веры, труд был
исполнен; евангельское учение пустило глубокие корни повсеместно, так что ни
человеческое оружие, ни вся власть преисподней не смогли бы это
искоренить!"*
*
Мерле д'Обине. т. 4, стр. 255.
Чрезвычайно интересно видеть повсеместно всемогущую десницу Божью в полном превратностей деле Реформации, которая не только постыжала злые намерения противников, но обращала это зло во славу свою и во благо своих верных исповедателей. Сами люди, сочинения и свидетельства, избранные Богом свидетели часто были защищены и укреплены такими средствами, о которых никто из людей не мог даже подумать. Один Бог мог превратить в средство распространения Евангелия мира и благодати враждебные отношения между Карлом и ордами турков. И Он сделал это в самом начале движения. Почти непосредственно после издания вормсского эдикта началась война между Карлом и Францем Первым, королем Франции. Как бы Карл не был решительно настроен положить конец деятельности Лютера, уже во время рейхстага в Вормсе он был вынужден направить свое внимание на дела, которые для него казались наиболее важными. На пути его честолюбивых планов стоял король Франции, и он постоянно должен был обуздывать его. Оба правителя претендовали на герцогство в Майланде, которое было однажды завоевано Людовиком Двенадцатым, а затем снова утеряно. Некоторое время казалось, что Франц одержал верх, но в 1525 году Карл снова возвратил его под свою власть. В то же самое время он предъявил претензии к Артуа, утверждая, что оно относится к Нидерландам, далее он защищал Наварру, которую завоевал его дедушка Фердинанд, отняв от Франции. Франц со своей стороны предъявлял права на обе Сицилии. Все это объясняет нам, почему Карл не был склонен враждебно относиться к своим немецким вассалам. Постоянные распри между двумя ведущими монархами Европы продолжались многие годы и поглощали все внимание обоих противников, так что Реформация могла развиваться спокойно и беспрепятственно, часто повторяемые папские угрозы не могли быть осуществлены.
Строгость аугсбургского эдикта, естественно, вызвала тревогу в стане протестантов, да и во всей Германии. Все жили в ожидании опустошительной гражданской войны и истребления протестантов. Но Бог решил иначе. Карл вообще не был склонен начинать серьезное гонение. Его общение с протестантскими вождями в Аугсбурге показало ему, что это не такие уж опасные фанатики и заклятые враги, как он ранее представлял их себе. Справедливость их дела и их правомерные жалобы произвели на него глубочайшее впечатление, какое он, возможно, и не постиг своим умом. По крайней мере, он не выказывал восторга в угоду папе истребить своих верных подчиненных как мятежников. Если бы Карл и был таким же кровожадным, как Клеменс, то политическое положение страны не дало бы ему возможности обойтись с такой строгостью с врагами римской церкви, как того желали бы паписты.
Известия с востока принимали все обостряющийся
характер. Солиман стоял во главе трехсоттысячного войска и снова напал на
Венгрию с объявленным намерением отнять трон у Фердинанда, брата кесаря, и
воцарить на его место турецкого правителя. Реальная великая угроза вновь отвлекла
от немецких событий все помыслы и все внимание кесаря.
Непосредственно сразу после завершения рейхстага и опубликования враждебного эдикта курфюрст и его союзники съехались, чтобы сообща обсудить, как им действовать далее. Кесаревский эдикт висел над их головами, как дамоклов меч, и они должны были подготовить себя к худшему. Страх перед угрожающей опасностью сгибал до земли робкий дух Меланхтона, так что он был близок к тому, чтобы усомниться. Но Лютер был не таков. Он нисколько не был обескуражен. Своими письмами, которые он написал в одиночестве, находясь в Кобурге, он утешал и ободрял своих друзей. Он был убежден, что это дело - дело Божье, и так убеждал вождей твердо стоять на почве вечной истины, уповая на помощь всемогущего Бога, не уступая врагам ни на стопу ноги.
Уже в ноябре 1530 года ландграф из Гессена, человек порывистый, питающий меньшее нерасположение к учению швейцарских реформаторов о вечере Господней, чем другие, заключил союз на шесть лет с кантонами Цюриха, Берна и Базеля, а так же с городом Страсбургом. 22 числа следующего месяца он с другими протестантскими вождями встретился в Шмалькальдене, в восточно-саксонском городе. Здесь было заложено основание союза, известного в истории под названием „Шмалькальденский союз". Ландграф, заветным желанием которого было примирение и объединение обоих протестантских лагерей, не упустил ничего из возможного, приложил огромные усилия к тому, чтобы осуществить принятие швейцарцев в союз. Однако Лютер и его приверженцы решительно противостали этому предложению.
Через Шмалькальденский союз протестантское имперское сословие вступило в единый костяк обороны. Однако Лютер и другие вместе с ним противодействовали организации любого мирского союза, хотя он создавался для защиты их дела, и чувствовали угрызение совести от этого союза. Некоторые ученые юристы и теологи подверглись вопросу о правомерности подобного союза. Ученые юристы уверяли, что есть известные случаи, в которых закон разрешает противоборство кесаревской власти, так как борьба между кесарем и имперским сословием по обоюдному согласию не противоречит закону и кесарь не имеет права нарушать свободу немецкой церкви. Это согласие, однако, он нарушил, и на этом основании имперские сословия вправе заключить союз против него. Наполовину убежденный справедливостью приведенных доказательств, Лютер ответил, что больше не будет возражать, потому что Евангелие ни в коем случае не отрицает гражданскую власть. Между тем он не может оправдывать никакой агрессивной войны.
Это явилось первым роковым шагом протестантов в сторону уклона. Из страха перед врагом они оставили почву веры. Сам Лютер пал. Вместо того, чтобы, как это было ранее, странствовать в простом уповании на Бога путем страданий и сносить поношения, они объединились вокруг силы, чтобы противостоять насилию.
К тому времени произошло нечто, что дало
протестантским вождям политические аргументы противостать кесарю. Карл,
честолюбивые планы которого с ростом его силы постоянно умножались, был
поглощен желанием возвести своего брата Фердинанда королем на римский престол.
С этой целью он созвал в Кельне коллегию курфюрстов. Курфюрст из Саксонии
медлил явиться туда и послал за себя своего старшего сына, чтобы объявить
оставшимся курфюрстам, что избрание Фердинанда противоправно, незаконно и
противоречит постановлениям „золотой буллы"* и что это нарушает свободу страны.
* „Золотой
буллой" называется известный, изданный Карлом Четвертым в 1356 году,
государственный закон, по которому избрание короля и его коронование являлось
правом курфюрстов и должно было быть обеспечено их деньгами и пошлинами. Булла
до самого распада государства составляла важнейший свод законов. (Примечание
переводчика.)
Однако этот протест
был оставлен без внимания. Остальные курфюрсты, которых Карл с большим трудом
склонил на свою сторону, утвердили выбор 5 января 1531 года, и шесть дней
спустя Фердинанд с великой пышностью и торжественностью был коронован в Ахене
римским королем.
29 марта 1531 года
протестанты собрались второй раз в Шмалькельдене. Союз, который был заключен
ранее, ограничивался курфюрстом, некоторыми протестантами и имперским
сословием, а теперь получил большое пополнение. Сюда были приняты и такие правители,
которые, несмотря ни на какие религиозные исповедания, оставались недовольны
поступками кесаря и протестовали против избрания Фердинанда. Усердно стремились
войти в союз так же короли Франции, Англии и Дании. Герцоги из Баварии и
другие, которые не участвовали на первом собрании, так же примкнули теперь к
союзу. Были оговорены все аспекты приготовлений на случай нужды, чтобы иметь
сильное войско и оружие.
Воинственная поза союзников и неблагоприятные события на востоке, кажется, наглядно толкали Карла взыскать дружбы с протестантами, а не разжигать их гнев дальнейшими строгими мерами. Однако когда он потребовал от них собрать для него денег и солдат и передать их в его распоряжение, правители в один голос заявили, что они выполнят его приказ не ранее, чем он даст им гарантию во всеобщем религиозном мире. Они воспротивились добровольно передать в руки своих преследователей средства, которые они собрали для самозащиты, желая прежде положить конец враждебному образу действия государственного судопроизводства по отношению к целому ряду протестантских лидеров. Карл находился в большом затруднении. Что он должен был сделать? Если он поступит по требованию протестантов, то это окажется равным отречению от аугсбургского эдикта. Отказать им, но он не имел достаточной силы для войны с турками.
После многих
совещаний оба курфюрста из Майнца и Пфальца предложили свое посредничество
между обеими сторонами. Первая встреча состоялась в Швейнфурте. Посредники
сделали следующие предложения: аугсбургское исповедание без дальнейших
изменений должно составлять учение протестантов, пока новый собор не вынесет
иного решения, протестанты обязаны не входить в объединение с цвинглистами или
перекрещенцами, не пытаться распространять свое учение в католических
государствах или же искоренять судопроизводство и церемонии римской церкви,
далее они должны содействовать в войне против турок и сами подчиниться под
власть кесаря и римского короля. Протестанты отвергли эти предложения главным
образом из-за коронации Фердинанда. Они отказались признать его римским
королем, и здесь они нашли поддержку не только со стороны некоторых
католических глав, но и со стороны королей Франции и Англии.
Протестанты теперь убедились в своей силе и решили воспользоваться своим преимуществом по отношению к кесарю. Поэтому они повторили посредникам, что кесарь должен признать повсеместную религиозную свободу и дать указание всем судам прекратить все судебные процессы, начатые против протестантов. Обе стороны должны были вести себя сдержанно и не вмешиваться в религиозные дела друг друга. Если на эти требования будет дано согласие, то они готовы были не прилагать к своему вероисповеданию никаких нововведений и не разрушать порядки и церемонии римской церкви, где они еще есть, оказывать кесарю верное подданство и содействовать в войне против турок всевозможной помощью. Поскольку стороны никак не могли договориться, то была назначена новая встреча, которая состоялась 3 июня 1532 года в Нюрнберге. Между тем турки приближались еще более и угрожали Австрии - сердцевине немецкого государства. Таковы были обстоятельства, когда конференция в назначенное время приступила к переговорам. Вновь поднялся ожесточенный спор, исход которого мог быть недвузначным, однако все нарастающие известия с востока страны прервали всякие лжедоказательства и возражения кесаревских посредников, приведя их в молчание, и предъявленные протестантами требования наконец были приняты. 23 июля в Нюрнберге был восстановлен знаменитый религиозный мир. Кесарь, между тем, находился в Регенбурге и с нетерпением ждал результатов нюрнбергских переговоров. Когда ему 2 августа передали соглашение, то он, даже не взглянув, что там написано, подписал его. Для него самым основным в данный момент было заручиться помощью протестантов.
Для наших читателей, может быть, представляет живой интерес услышать, как большинство составителей истории этот величайший триумф реформаторов единодушно приписывают прямому содействию Бога. „Не подлежит никакому сомнению, - пишет Ваддингтон, - что это не достигнуто плотской мышцей протестантов, еще менее авторитетом их учения, но единственно превознесенной десницей Провидения. Бог само оружие турков превратил в средство распространения Евангелия. Это соглашение дало протестантам привилегию невыразимой важности. Эдикты Вормса и Аугсбурга в действительности были отменены этим соглашением, и время их отмены не было ограничено." Сколетус настоятельно призывает нас „изумляться Божьему провидению, которое использовало турецкого султана как мощное оружие, чтобы сделать невозможным исполнение аугсбургского эдикта против протестантов". Меланхтон пишет: „Поскольку кесарь был глух к повелениям Бога, то вынужден был изменить свои планы по отношению к Германии через войну с турками. Собаки лизали раны Лазаря, турки ослабили аугсбургский эдикт. Никакой человеческий род не находился в тот момент в большей опасности, чем мы, никакая партия не была окружена с такой враждебностью. Тут никто не мог помочь, кроме Бога."
Робертсон, тщательно обсудив вначале
содержание соглашения, отмечал: „Так протестанты своей непоколебимой
твердостью в своих основных принципах веры, единодушной согласованностью, с
какой они придавали силу своим притязаниям, своим искусным проворством, с каким
они воспользовались обстоятельствами кесаря, добились таких условий, которые
были почти равны допущению их религии. Все уступки были сделаны со стороны
Карла, с их стороны ни одной; даже желанию Карла в вопросе воцарения его брата
Фердинанда на римское королевство они не дали согласия. Немецкие протестанты,
которые до того времени рассматривались как религиозная секта, с того времени
стали представлять политическую организацию немалой важности."*
*
Ваддингтон, т. 3, стр. 160; Джон Скотт, т. 1, стр. 112; Робертсон. Правление
Карла 5, т. 5, стр. 391.
Насколько достижение этой политической власти было необходимым для христианства, это другой вопрос; наше мнение по этому предмету мы уже высказали при разборе послания к Сардисской церкви. Политики и теологи не должны объединяться в одной личности. Гражданство христианина на небесах. Их положение на земле по Слову Божьему - это положение странников и пришельцев, то есть чужестранцев, не имеющих гражданства на земле (ср. 1 Пет. 2,11 и Фил. 3,20).
Правители полностью сдержали обещание, данное кесарю. Они пополнили военные силы кесаря намного более, чем тот мог ожидать. Кесаревское воинство возросло через это на девяносто тысяч пеших солдат, имевших боевой опыт, и на тридцать тысяч всадников. Кесарь сам лично принял на себя главное командование, и вся Европа с большим напряжением следила за решительной схваткой обоих сильных монархов мира. Однако до битвы дело не дошло. Кажется, воинственного султана Солимана вдруг покинуло мужество. При приближении кесаревского воинства он поспешно отступил назад, не решившись ни на одну битву. Впервые Карл, который вел немало значительнейших войн и в некоторых из них одержал победу, лично сам возглавлял воинство. Стоять лицом к лицу с таким страшным военачальником, как Солиман, немалая честь для молодого кесаря; когда же он обратил в бегство противника, то пожал великую славу.
Но кто же, спросим мы, не увидит в этой бескровной победе намного более возвышенную и победоносную руку, чем рука Карла? После того, как турки при появлении Карла обратились в бегство, дело его было свершено. Бог послал его обратно домой, ибо Солиман был нужен только для достижения плана Божьего. Государство было спасено ради Реформации. Хотя Солиман имел чрезвычайные приготовления для этого военного похода, он закончился без какого-либо события, достойного упоминания. Карл вскоре после этого вернулся назад, в Испанию, реформаторы сложили с себя военное снаряжение и возвратились к своим мирным занятиям. Церковь в последующие пятнадцать лет жила спокойно, не испытывая никаких гонений.
Здесь мы с благодарностью Богу оставляем немецкую Реформацию, чтобы заняться в следующей главе возникновением и развитием того же реформаторского движения в Швейцарии.
При разборе
истории Реформации в Германии и в Швейцарии сердце переполняется изумлением и
отрадой, видя, какое совершенное единство действия Духа Святого царило в обеих
странах. Эти страны были абсолютно разными в национальном, политическом и
общественном отношении. Великая монархическая система в Германии и тринадцать
маленьких республик в Швейцарии представляли собой такой контраст, какой едва
ли можно еще и найти. В Германии Реформации пришлось сражаться с кесаревской
властью, в Швейцарии же - с народом. Но, как по условленному знаку, в обеих
станах великое дело Божьего Духа началось в одно и то же время с возрождения
подобных истин. Это явно было от Бога и показывало божественность возникновения
Реформации. „Я, - писал Цвингли в 1516 году, -в то время, когда имя Лютера не
произносилось в наших землях, начал проповедовать Евангелие. Я научен христианскому
учению не от Лютера, но из Слова Божьего. Если Лютер проповедует Христа, то он
делает то же самое, что делаю и я, более ничего нельзя сказать."
Мерль д'Обине
является одним из немногих составителей истории, которые рассматривают этот
интереснейший факт с божественной точки зрения. Пути Божьи в Его руководстве и
Его благодати, если мы исследуем их в единстве с Ним, воистину поучительны и
назидательны для наших сердец. Если же наши помышления не управляются и не
наполняются ими, то духовные вопросы кажутся сухими и не касаются нас, как
должно. Мерль д'Обине пишет так: „Цвингли не общался с Лютером. Вне сомнения,
между ними была связь, однако искать ее должно не здесь, на земле, но там, на
небесах; оба получили истину с неба."*
* Мерль д'Обине, т. 2, стр. 270.
И хотя
Реформация в обеих странах снизошла от одного Духа свыше, от Которого они и взяли свое начало, на удивление
одинаковое подобие и единство, все же это приняло различные, более
соответствующие отдельным народам форму и образ. В Германии особа Лютера
возвысилась над всеми остальными орудиями Божьими подобно исполину Реформации.
Его мощный голос во многих случаях имел решающее значение. Без него ничего не
делалось, без него никакого порядка не было. В духовном отношении он был
общепризнанным главой протестантской церкви. В Швейцарии это было иначе. Там
движение и руководство им не находилось в одних руках. Богу было угодно многим
одновременно открыть Свою истину, во многих кантонах заинтересовать многие
сердца духовными вопросами. Целая вереница благороднейших людей выступила в
прежних рядах битвы в борьбе за дело веры. Тут были Иуст, Виттембах, Цвингли,
Лев Иуда, Капито, Галлер, Форель, Эколампадиус, Освальд Миконий и Кальвин. В
кантонах Гларус, Базель, Цюрих, Берн, Нойнберг, Женева, Люцерн, Шафхаузен,
Аппенцель, городах Галлен и Граубюнден в одно и то же время разгорелась борьба.
Правда, в немецкой Швейцарии больше всех остальных реформаторов гремело имя Цвингли,
но сам Цвингли никогда не присваивал себе место ни главного предводителя,
ни главного повелителя.
Прежде чем мы
отважимся подойти к характеристике швейцарской Реформации, мы должны вновь вкратце
обновить наши познания о религиозном состоянии страны, предшествовавшим тому
великому движению.
Вспомним, Ире Галлус,
ученик знаменитого аббата Колумбана, был первым, кто принес благую весть о
Господе Иисусе и в горы, и в долины страны. По смерти Галлуса его ученики и
некоторые пришедшие из Ирландии продолжили его дело среди швейцарцев. Евангелие
все больше и больше распространялось, возникли многие монастыри. Восстала новая
гельветическая церковь, которая была полностью создана по римскому образцу и
признавала главенство папы.
В середине
одиннадцатого столетия два отшельника оставили Санкт-Галлен и устроили свое
жилище в пустынной долине, вблизи цюрихского озера. До тех пор необжитая
пустынная долина мало-помалу наполнялась жителями. На самом возвышенном месте,
примерно в 2000 фунтов над уровнем моря, была построена церковь. Постепенно
вокруг церкви восстала небольшая деревня, которая из-за дикого характера
местности была названа Вильдхауз. В этой деревне в конце 15 столетия жил
человек по имени Цвингли; он был настоятелем или управителем маленькой общины и
отцом нашего реформатора Ульриха Цвингли.
Из-за своего положения среди
неприступных гор в сердце Европы Швейцарию вполне можно было сравнить с военным
полигоном. Швейцарские солдаты славились большой отвагой и неутомимой военной
выносливостью и были весьма желанными наемниками. Это привело к пагубному
обыкновению продаваться на военную службу чуждым военачальникам. Хотя они
искренне были привязаны к родным горам и свободу почитали высшим благом, все же
погоня за чужими деньгами побуждала многих сильных мужчин покидать мирные
альпийские луга в поисках богатства и славы на чужбине.
Такое пагубное
обыкновение с течением времени все больше и больше разрасталось, так что
наконец превратилось в народное бедствие. Сердечная семейная жизнь была
нарушена. Тысячи мужчин в расцвете сил покидали страну и уже никогда не
возвращались, а если кто и возвращался, то был одичалым и морально
разложившимся. Таким образом, прежняя нравственность и простота народа весьма
быстро исчезали. Великая, если не сказать, величайшая вина за это вырождение
народа лежало на римском папстве. В своих бесчисленных войнах они зачастую были
вынуждены искать военную мощь в кантонах Швейцарии, поскольку их собственные
подчиненные из-за недостатка мужества или верности не были для них надежны.
Апостольская сокровищница была полна средств, и бедные, но отважные швейцарцы
нередко решали судьбу папства на поле боя северной Италии. Священники были инструктированы,
как обрабатывать этот невежественный народ для приведения к послушанию святому
отцу. „Это святое дело, - говорили они, - опоясывать свои чресла для битвы и пасть победоносными мучениками за дело церкви." Долгие
и долгие годы такие наставления имели успех и производили большое впечатление,
позднее все же они не стали достигать своей цели. Жажда денег перевесила все
остальные доводы. Кто мог платить больше, тот был уверен заполучить любого
швейцарца. Это вынуждало папу на большую щедрость в распределении индульгенций
и прибыльных мест. Через это ускорилось нравственное падение духовенства и
народа, и высокое преклонение перед римской церковью, которое оказывали
швейцарские церкви, быстро исчезало.
Таково было
всеобщее положение вещей, когда новый день начал брезжить рассветом в долинах
Альп. Ульриха Цвингли часто называли апостолом швейцарской Реформации. Вне
сомнения, именно он был основным орудием, через которое Бог начал и продолжил
Свое великое дело, хотя уже некоторые перед ним обработали почву. При остром,
ясном уме он обладал еще пламенной любовью к истине и был переполнен страстным
желание распространять истину во славу Божью и на благо Его Церкви. Хотя в
некоторых вопросах он мог заблуждаться, как это может случаться с наилучшим служителем
Господа, его имя заслуживает быть причисленным к самым блистательным именам
истории Церкви. Он стоит в одном ряду с Лютером и Кальвином.
Цвингли
составляли древнюю почтенную фамилию, которая ко времени рождения Ульриха
стяжала всеобщий почет в местечке Тоггенбурге. Ульрих был третьим сыном у своих
родителей; у него было семь братьев и одна сестра. Он родился в день Нового,
1484 года, в ранее названной деревушке Вильдхауз. Свои первые детские
годы он провел в уютном отцовском доме. Когда же он вырос до мальчика-крепыша,
то большую часть времени он проводил в горах или же сопровождал своего отца на
высоких швейцарских пастбищах, на сочных альпийских лугах. Великолепие природы,
очевидно, произвело на здорового смышленого мальчика глубокое впечатление,
расширив его духовный кругозор и способствуя его быстрому развитию и зрелости.
„Я часто думаю, - писал его друг Миконий, -
что он там, на больших высотах, находясь ближе к небу, перенял нечто небесное и
божественное."
У его отца было
многочисленное стадо. Как только майское солнце обогревало вершины, снег
сходил с пастбищ и луга
покрывались яркой зеленью,
он оставлял дом
и выгонял вместе с отцом свое стадо, уходя в горы. Сыновья, как только
достаточно подрастали, должны были сопровождать отца, и, возможно, Ульрих не
перешагнул бы узкие границы Тоггенбурга, если бы многообещающие способности
мальчика не побудили отца посвятить сына на служение церкви. Когда ему не было
еще и десяти лет, он был отдан на попечение своего дяди, декана по
естествознанию. Тот обнаружил в мальчике столько способностей и духовной
одаренности, что посоветовал отцу отдать его на обучение под своим
руководством. Так Ульрих попал в университет. Он посещал один за другим
университеты в городах Базеле, Берне и Вене. Позднее он снова вернулся в
Базель. Его искренний нрав, его живой смышленый дух и выдающиеся успехи в
обучении естествознанию покоряли сердца. Он был явным любимцем своих учителей.
Во время его пребывания в Берне доминиканцы, которым нравился прекрасный
голос молодого горца и которые были наслышаны о его прекрасном раннем развитии
и способностях, искали склонить его примкнуть к их ордену и занять там свою
келью. Они стремились заполучить его, надеясь, что в будущем он станет красой
и гордостью их ордена. Однако когда отец услышал, как домогаются доминиканцы
его сына Ульриха, то строго выразил свое несогласие с таким поступком и
приказал ему тотчас покинуть Берн и переехать в Вену. Таким образом, невинный
молодой человек избежал монастырских стен, за которыми так долго страдал Лютер.
Во время своего
вторичного пребывания в Базеле Цвингли обучался теологии под руководством
знаменитого Фомы Виттенбаха. От этого способного и по праву почитаемого
теолога, который не скрывал от своих учеников заблуждения и беззакония римской
церкви, он, вероятно, научился тому же, чему научился Лютер у Штаупица, а
именно: великой истине об оправдании через веру. „Время уже близко, - говорил Виттенбах, - когда схоластическая теология будет
разоблачена и отвергнута, и восстановится изначальное святое церковное
учение". Он уверял своих многочисленных студентов, которые внимательно
слушали слова любимого учителя и окружали его со всех сторон, и с такой смелостью
излагал теологические научные темы в совершенно новом ракурсе: „Смерть Христа
есть единственное умилостивление за наши грехи." „Сердце Цвингли с
жадностью приняло это семя жизни в себя, и, поскольку в те времена повсеместно
на место средневековой схоластики начало заступать классическое обучение, он
твердо выбрал этот путь с помощью своего учителя; друзья последовали за
ним."*
* Мерль д'Обине, т. 2, стр. 281; Вадцингтон, т. 2, стр. 268.
В Базеле Ульрих
заимел несколько задушевнейших друзей, дружба с которыми продлилась всю жизнь
и в позднейшие периоды борьбы часто являлась большим утешением для него. Лев
Иуда, сын эльзасского священника, и Капито были задушевными друзьями
юного тоггенбуржца. Подобно Лютеру, Цвингли так же питал любовь к музыке. Он
играл на лютне, на арфе, скрипке, флейте, кларнете, охотничьем роге и на
других различных инструментах. В часы тревог или же когда дух его бывал
изнемогаем от усердного обучения, он умел ободрять и подкреплять себя для
дальнейшей напряженной работы.
Когда Цвингли
закончил свое обучение и получил степень магистра, в 1506 году он был избран
общиной из Гларуса на должность пастора. Здесь в течение десяти лет он
оставался при верном исполнении всех своих многочисленных обязанностей, в то
же время он продолжал усердно исследовать Священное Писание. Именно в течение
этого времени познаний и испытаний он и получил подготовку для служения, на
которое определил его Господь в Его Церкви. „Одна весьма интересная рукопись, -
пишет один из его биографов, - сохраняется поныне в цюрихской городской
библиотеке, копии всех посланий Павла на греческом языке с множеством заметок
из сочинений выдающихся отцов церкви,
которые Цвингли написал собственноручно, отмечая это для себя на память."
В конце рукописей значится: „Списано Ульрихом Цвингли в 1514 году." Он
изучал также латинских и греческих классиков и собирал из трудов отцов церкви,
особенно Оригена, Амвросия, Иеронима, Августина и Хризостома, учение и обычаи
которых сильно практиковались в церкви первых столетий. „Я читаю докторов, -
говорил он, - не только ради их авторитета, но в смысле того, как бы спрашивая
друга: как понимаешь ты это место?" Сочинения Виклифа и Гуса он знал
хорошо, и, подобно большинству ученых своего времени, приобретал сочинения
Эразма, как только они появлялись. С этого времени перед его духовным взором
все яснее вставали злоупотребления католической церкви, которые ввел Рим. Бесстрашно
объявлял он с кафедры неповрежденное Слово Божие своим слушателям, выставляя
напоказ извращенные нововведения римской системы, хотя в то время он еще твердо
держался за мессу и многое другое. Первые лучи восходящего солнца Реформации
начинали разгораться. На место лжи Рима Цвингли ставил безграничный авторитет
Слова Божьего, этим уже была предрешена победа света над тьмой.
В то время, как
он усердно был занят исполнением пасторских обязанностей, он вдруг
почувствовал желание оставить свою мирную деятельность и повести своих соотечественников
военным походом в Италию. Король Франц Первый пригрозил папе, объявив, что он
поклялся восстановить в Италии честь французского имени, и папа в великом
затруднении обратился к швейцарским кантонам о помощи. По тогдашним обычаям
земля Амманн кантонов Швейцарии и пасторы многих церквей были обязаны
сопровождать войска в таких военных походах. Так, Цвингли пришлось в 1513 и
1515 годах под флагами своего церковного прихода вести свою паству на
итальянские возвышенности. При первом походе французы повсеместно были
наголову разбиты отважными воинами швейцарской конфедерации; оставшиеся в
живых французы пустились в бегство. Духовенство и монахи объявили со своих
кафедр, назвав швейцарцев народом Божьим, через которого Бог мстит врагам за Свою Невесту. Однако в 1515 году Цвингли
стал свидетелем роковой битвы под Маригнано, когда его соотечественники были
полностью истреблены. „Там полег, - как пишет д'Обине, - цвет гельветической
молодежи." Поскольку Цвингли не мог смириться с таким чудовищным бедствием,
он сам схватил меч и ринулся на Рим, подвергая себя страшной опасности.
Увлеченный своими чувствами, он полностью выпустил из виду свое положение воина
Христа. Его действия были свидетельством природного благородства, но это было
не по-христиански. На мгновение он совсем забыл, что он, как служитель Христа,
может сражаться только духовным мечом, Словом Божьим. „Оружия воинствования
нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем
замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем
всякое помышление в послушание Христу" (2 Кор. 10,4-5).
Цвингли
чувствовал теперь более, чем простую необходимость реформ в церкви и
государстве. Он достаточно насмотрелся на печальные последствия обыкновения
его соотечественников вмешиваться в борьбу наций, рисковать и проливать кровь
для разрешения чужих конфликтов. Взгляд на множество бойцов швейцарской
конфедерации, которые, сражаясь по ту сторону Альп за вероломного папу,
положили свои отважные головы на поле боя ради честолюбия римского престола,
переполнял его справедливым гневом. Он поднял свой голос против губительного
обыкновения, и некоторые кантоны действительно прислушались к его голосу и
перестали идти в наемники. И он, подобно Лютеру, во время своего пребывания в
Италии хорошо ознакомился с гордостью и любовью к роскоши церковных вождей, с
жадностью и невежеством священников, с разнузданной и развращенной жизнью
монахов. Это произвело решительное влияние на его дальнейшие поступки. Хотя он
и прежде нередко удерживал себя от легкомысленной жизни и пустых принципов,
теперь он начал с гораздо большим усердием исполнять свои обязанности, глубже
относиться к своему призванию. С твердым решением проповедовать ничто иное,
как чистое Слово Божие, он взошел на кафедру.
Со святым
благоговением исследовал он Писания и пытался понять их в молитвах и постах.
Это лично для него имело большой смысл и не могло остаться без влияния на его
ближайшее и несколько отдаленное окружение. Живой исследовательский дух начал
пробуждаться в горах и долинах Швейцарии.
Некоторые
составители истории выдвинули вопрос, кто из этих двух великанов Реформации -
Цвингли или Лютер -является первым, напавшим на папство, и кому из них принадлежит
слава за это. Очевидно, оба они в одно и то же время ознакомились с истинами и
особенно с истиной об оправдании через веру, но как реформатор Лютер конечно же
первым выступил на арену битвы. Когда Цвингли проповедовал Евангелие в
относительной безопасности сокрыто, Лютер уже развернул знамена истины, открыто
пошел на господствующее заблуждение, и эхо его мощного голоса докатилось до
всех уголков христианства.
Осенью 1516 года
Цвингли получил приглашение от руководителя бенедиктинского монастыря,
находящегося в знаменитом местечке кантона Швиц занять там должность пастора и
проповедника. Здесь ясно просматривается рука Господня. Эйнзидельн был
привлекательнейшим центром всего суеверного о Швейцарии, да почти всего
христианства. „Эту церковь можно было назвать, - писал Рухат, - ефесской Дианой
или швейцарским Лорето." С историей этой церкви было связано возникновение
удивительных легенд. По одному сказанию, Сам Христос ночью освятил ее, тогда
как ангелы, апостолы и святые пели хвалебные гимны, а на алтаре стояла святая
Дева в блистающем одеянии. В монастыре хранился образ Девы Марии, по всеобщему
мнению имеющий силы совершать чудеса. Толпы паломников ежегодно прибывали со
всех сторон, чтобы выразить свое благоговение чудотворной иконе и принести ей
большие жертвоприношения. Вот сюда и направил Господь стопы Своего служителя.
Он должен был поближе познакомиться с суеверием и идолопоклонством Рима.
Над воротами
аббатства Эйнзидельна была водружена одна доска с
фигурой ангела и там были вырезаны богохульные слова: „Здесь находят полное
прощение грехов." „Многие пилигримы изо всех стран христианства спешили
сюда, чтобы через паломничество получить эту благодать. Церковь, аббатство и
вся округа были переполнены верующими поклонниками во дни праздников Марии.
Особенно многолюдно бывало здесь в самый главный праздник в честь благовестия
архангела Гавриила Деве Марии. Тысячные толпы мужчин и женщин восходили на
гору к церкви, перебирая пальцами четки или воспевая псалмы. Все толпы
поклонников стремились проникнуть в церковь, чтобы побывать ближе к Господу,
что, они думали, возможно было только здесь."*
* Мерль д'Обине, т. 2, стр. 301.
И ныне ежегодно повторяется это зрелище.
Подсчитано, что не менее ста тысяч бедных заблудших людей ежегодно
предпринимают паломничество к этой церкви. Так велика власть развращенной
церкви, так силен соблазн идолопоклонства в наш, так называемый, просвещенный
век. После того, как мы рассказали нашим читателям о чрезвычайной святости
этого монастыря, то им будет удивительным услышать, что его аббат, Конрад из
Рехберга, был охотником и коневодом на всю округу. Всем сердцем нерасположенный
к идолопоклонству, он отдавал предпочтение своему конному заводу и горам. Когда
однажды посетители монастыря попросили у него трапезу Господню, то он
ответил: „Если Иисус Христос действительно присутствует в просфоре, то я
недостоин увидеть Его, не говоря уже о том, чтобы Его приносить в жертву Отцу;
если же Его нет там, то горе мне, если я преподнесу народу вместо Бога хлеб как
предмет их поклонения!.. Я могу воскликнуть только с Давидом: „Боже, будь
милостив ко мне и не входи в суд с рабом Твоим!" Большего я не хочу
знать."
Администратор или
же заведующий хозяйственными делами монастыря, барон Феобальд Герольдсек, был
человеком иного характера. Он был мягкого нрава, более искренней праведности
и был усердным покровителем наук. Он приглашал ученых людей в свой монастырь с
искренней любезностью. И именно ученость и праведность Цвингли побудили его предложить ему должность проповедника в
монастырской церкви. В тишине уединенной местности нашел юный реформатор покой,
досуг для продолжения дальнейшего обучения и интересное общение с единомышленниками-друзьями.
Притом в его распоряжении находилась вполне приличная библиотека. Слава о
новом пасторе и любезности администратора побуждали целый ряд ученых людей
надолго или хоть на немного посетить Эйнзидельн. Цвингли познакомился здесь со
многими, которые позднее стали его задушевнейшими друзьями, такими, как Михаил Зандер,
Иоганн Эхслин, Франц Цинк, Капито и Гедио - людьми,
которые обрели в истории Реформации большую известность. С ними он читал Слово
Божие, сочинения отцов церкви, древних классиков и сочинения Рейхлина Эразма.
Хотя Цвингли
охотно общался с учеными людьми и беседы с ними для него были приятнейшим
отдыхом, он не забывал о своем собственном деле реформации, и, насколько он в
то время имел света, искал всеми своими силами распространять и продвинуть ее
вперед. Он начал с администратора. Он указывал, что ему должно прочитать.
„Читайте в Священном Писании, - отвечал Цвингли, - изучайте сочинения Иеронима
для лучшего понимания Писания, однако вскоре вы дойдете до такого понимания,
что христиане не должны возвышать ни Иеронима, ни какого-либо другого доктора,
только Слово Божие возвысится над всем!" Герольдсек последовал совету
реформатора и разрешил так же и монахиням в женском монастыре, принадлежавшем
Эйнзидельну, читать Библию на родном языке. Его внимание к Цвингли однако,
очень скоро перешло в антипатию, что последовало с ним позднее в Цюрих и умерло
с ним на поле боя при Каппеле 11 октября 1531 года. Аббат, страстный охотник и
коневод, из проповедей Цвингли получил много выгоды, так что он постепенно
изгнал из своего аббатства все идолопоклоннические обычаи. Он умер в 1526 году
с исповеданием на своих устах, что он уповает ни на что иное, как только на
благодать и милосердие Божье.
Сильные, пламенные
проповеди Цвингли привлекали толпы слушателей в монастырскую церковь и
производили неизгладимое впечатление. Он стремился обратить людей от идолопоклоннического
служения иконам к животворящей вере в Христа, от человеческих выдумок и басней
к чистой евангельской вере. „Ищите, - так обращался он к ним, - прощение
грехов не у благодатной Девы Марии, но исключительно в заслугах и
посредничестве Иисуса Христа!"
Что Лютер
испытал в Риме, то постиг Цвингли в Эйнзидельне. Его сердце возмущалось, когда
он взирал на тысячи спешащих из самых отдаленнейших стран Европы, чтобы дарами,
которые они возносили святой заступнице, искупить себе прощение грехов.
Несмотря на то, что он действовал прямо противоположно интересам монастыря,
как равно и против своих собственных интересов, он ни на миг не колебался,
исполняя побуждения сердца и прислушиваясь к голосу своей совести. Он смело
поднял свой голос против отвратительного обмана. Он наносил мощные удары прямо
под корень зла, возвещая спасение верою в Христа без заслуг от паломничества,
без обетов и упражнений в покаянии. Два основных пункта своих проповедей он
стремился запечатлеть в сердцах своих слушателей, а именно: Бог есть
единственный источник спасения, и Он вездесущ и везде Один и Тот же. „Не
думайте, - говорил он, - что Бог в этой церкви больше действует, чем в другом
каком-либо месте Своего творения. Где бы вы ни жили, Бог близок к вам и слышит
вас так же хорошо, как и в церкви заступницы-Богоматери в Эйнзидельне. Сможете
ли вы обрести благодать Божью ненужными делами, далеким паломничеством,
призывами к Деве Марии или к святым? Какая может быть польза от многословия в
молитвах, от прекрасных клобуков, от хорошо выбритой головы, от длинного
хорошо облегающего одеяния? Бог смотрит на сердце, и -увы! сердце наше, между
тем, далеко отстоит от Него."
В то же самое
время он возвещал учение о примирении через веру, в драгоценную, раз и навсегда
принесенную на Голгофе, жертву Христа. „Итак, мы - посланники от имени
Христова, и как бы Сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим:
примиритесь с Богом. Ибо незнавшего греха Он сделал
для нас грехом, чтобы мы в Нем сделались праведностью Самого Бога" (2 Кор.
5,20-21).
Поклонники
Цвингли, возможно, при описании его проповедей из-за своего изумления этим
великим человеком, были сильно увлечены, однако действия его проповедей, по
описанию составителей истории того времени, вне сомнения, были доказательством
великой силы, благотворно влияющей на толпы паломников. Они производили неописуемое
впечатление. Изумление и негодование попеременно отражались на лицах
слушателей, пока Цвингли проповедовал, и когда его проповедь заканчивалась,
начиналось невнятное глухое бормотанье, и на лицах видно было глубокое
волнение. Святость местонахождения препятствовала разразиться чувствам громко и
безудержно. Но как только люди выходили из церкви, то некоторые, руководимые
предрассудками или же личными интересами, объявляли себя противниками нового
учения. Другие же, чувствуя, как в них проникает доселе невиданный луч света,
ликовали и радовались с воодушевлением. „Многие обратились ко Христу, о Чьем
милосердии они узнавали из проповеди, и взяли обратно домой свечи, которые они
принесли для святой заступницы-Богоматери. Многие паломники возвратились
обратно домой и рассказали, что они приняли в Эйнзидельне: спасает только
Христос и делает это повсеместно. Некоторые паломники возвратились назад с
полпути, когда они услышали и приняли это. Поклонники Марии ежедневно
уменьшались в числе."*
*
Мерль д'Обине, т. 2, стр. 303.
И хотя Цвингли
так беспощадно обрушивался на неверие народов, а все здание церковного учения
грозило развалиться, все же бросается в глаза, что паписты долгое время не
подвергали сомнению правомерность нового учения. Где же этому должно искать
основание? Рим хорошо уразумел, какое влияние может оказать такой человек, как
Цвингли, в такой республиканской стране, как Швейцария, и был намерен привлечь
его на свою сторону для своих целей. Смог же
он
сделать это с Эразмом через пенсию и знаки почета, почему же того нельзя
достичь с Цвингли? Кроме того римский двор был достаточно политизирован, чтобы
предоставить выдающимся людям широкое поле для их учений и действий, лишь бы
они признавали владычество папства. В это время (1518 г.) Цвингли испытал со
стороны папы Льва Десятого всевозможные льстивые предложения. Среди прочего,
папа прислал ему назначение на должность капелана святого престола; ежегодную
пенсию в пятьдесят гульденов ему уже предлагали ранее, и, несмотря на его
отказ принять ее, начисляли многие годы подряд. Легат Пуччи по поручению папы
делал ему блестящие предложения. Однако Цвингли отклонял все; он ни за какую
цену, ни за что не желал жертвовать истиной, и все же он не был полностью
свободен от Рима. Он, как и Лютер, нуждался во времени на размышления, чтобы
придти к познанию, что римская церковь не подлежит никакой реформации, что она
от самого корня до ветвей полностью сухое дерево и что Божий голос относительно
ее глаголит: „Выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и
не подвергнуться язвам ее" (Откр. 18,4). Если христианин находится в
каком-либо лжецерковном положении, то первое, что он должен сделать, это
возложить все упование на Господа; Господь, вне сомнения, далее просветит его и
управит им.
По истечении
почти трехлетнего пребывания в Эйнзидельне Цвингли был избран церковным собором
Цюриха на должность проповедника и пастора в цюрихском кафедральном
соборе. В последние годы он познакомился со многими видными людьми и число его
друзей весьма умножилось. Но ни один из них не был ему предан так, как Освальд
Микониус. Этот отличнейший человек в то время был учителем в общественной
школе Цюриха и из-за своей праведности, учености и благоразумия стяжал высокий
авторитет. По его настоятельным просьбам Цвингли отправился в Цюрих, чтобы
обговорить с ним это дело и взвесить его в присутствии Господнем. Некоторые
служители собора, которые побаивались смелого проповедника, противились этому
выбору. Однако его личное появление, как и его слава, говорили в пользу него.
Он был человеком внушительной внешности, черты его лица выражали дружелюбие,
его выступления были мягки и приятны, он являлся хорошим собеседником и
славился своим красноречием, серьезностью и решительностью. Он был выбран
большинством голосов.
1 января 1519
года, в свой 35 день рождения, Цвингли заступил на новое служение. Великий Бог
- Наставник подготовил его для этого наиважнейшего круга деятельности во время
его пребывания в Эйнзидельне. Он, избравший для саксонского реформатора
виттенбергскую высшую школу, швейцарцу определил кафедральный собор в Цюрихе.
Господь управлял всеми делами во благо Своей Церкви и для распространения
Реформации. Город Цюрих был предназначен стать центром швейцарской
конфедерации. Здесь реформатор должен был вступить в союз с благоразумнейшими
и деятельнейшими людьми Швейцарии. Отсюда он получил возможность влиять на
близлежащие кантоны и сеять семена истины вширь и вглубь. Серьезный непривычный
тон его проповедей привлекал множество слушателей в собор, его речи
производили глубокое впечатление. Уже вскоре после его появления, соборная
комиссия и соборные служители сочли необходимым напомнить молодому священнику
о том, что его святой долг состоит в том, „чтобы он заботился о доходах собора
и наставлял верующих с кафедры, дабы во время тайных исповеданий приносили
дары и десятины и этим проявляли свою приверженность к церкви." Но
Цвингли был свободен от сребролюбия священников и все свои усилия направлял на
достижение иной цели. Он сам охотно согласился бы обеднеть, если бы через это
он смог обогатить другие души.
Прежде чем
Цвингли вступил в свою новую должность, он оставил за собой право, что в своих
проповедях будет говорить не только на темы привычных текстов и не ограничится
в праздничные и воскресные дни определенными для этих дней выдержками из
Священного Писания, но будет свободен в выборе любого места Священного Писания.
„Жизнь Иисуса, - говорил он кафедральному собору, -так долго оставалась скрытой
от народа. Я буду проповедовать по всему Евангелию от Матфея, главу за главой,
под руководством Духа Святого без человеческих разъяснений, но открывая только
то, что я почерпнул сам единственно из источника Священного Писания, когда
искал глубину, чтобы постичь через сопоставление других отдельных мест,
прилагая к этому постоянную сердечную молитву. Свое служение я посвящаю
возвеличиванию Бога, прославлению Его Единородного Сына, истинному спасению душ
и наставлению их в духовной вере." Так Цвингли с самого начала и здесь
вступил смело на путь Реформации тем, что решительно отверг обычай почитывать
установленные еще Карлом Великим избранные отрывки из Евангелия, которые были
вписаны в книгу текстов.
Такое смелое,
мужественное заявление, совершенно новое, невиданное до тех пор повергло
некоторых служителей собора в великое смущение. „Проповедовать в таком роде, -
воскликнули они, - это есть первое нововведение, за ним последует второе, и где
же мы окажемся в конце концов?" „Это не новый род, - ответил Цвингли, - но
более изначально древний. Вспомните только проповеди святого Хрисостома по
Матфею и Августина по Иоанну". В противоположность Лютеру он не обрывал
собеседников резкими атакующими ответами, но спокойно, учтиво и вежливо
говорил с главами церквей. Однако с кафедры его голос звучал, как труба, он
возвещал изнемогающим сердцам благую весть о
спасении
в Иисусе и громил злоупотребления и идолопоклонство своего времени. Более
всего он настаивал, что необходимо полностью и бесповоротно прилепиться к Слову
Божьему как к единственному масштабу и путеводной звезде для странствования
верою. Впечатление, которое он производил на цюрихцев, было настолько велико,
что едва прошел год, как он появился в Цюрихе, а цюрихский совет издал указ,
через который все проповедники и пастора были инструктированы учить только
тому, что они могут доказать Словом Божьим, минуя молчанием всякого рода голые человеческие
учения и заповеди.
Подобно Иоанну
Крестителю, Цвингли требовал от всех классов и
сословий покаяния. Смело нападал он на господствующие в народе пороки:
леность, невоздержанность, роскошь и т.д. и с новой энергией обращался к
вопросу безнравственности наемничества в чужие армии, а также осуждал
стремление к богатству и притеснение бедных. „На кафедре он никого не щадил, -
пишет Микониус, - будь то папа, церковные вожди, будь то кесарь, короли,
герцоги, князья, господа и, наконец, сами члены конфедерации. Никто не смог бы
назвать подобного ему человека, говорящего с такой властью! Вся сила и радость
его сердца были в Боге, и соответственно этому он наставлял город Цюрих уповать
лишь на Одного Бога!" Его деятельность сопровождалась прекраснейшими
успехами. Уже в конце 1519 года он мог рассчитывать на две тысячи душ, которые
приняли его взгляды и исповедовали, что обратились к Евангелию, которое Он
проповедовал. Естественно, мы должны решение вопроса истинности этих обращений
передать в распоряжение Божье, но во всяком случае это было делом наивысшей
важности для жителей Цюриха того времени. Господь, являющийся Главой всего
Своего Собрания, содержал Своего раба в верности и защищал его от всех
напастей и преследований, и Его Дух мощно действовал в сердцах и в совести
людей.
Сам реформатор
делал большие шаги в познании истины. Усердно продолжал он исследовать Писания
из Нового Завета, и хотя ему часто ставили в упрек, что он хочет подчинить
Библию своему рассудку, из его собственных записей мы, однако, знаем, что он
рассматривал Слово Божие с большим благоговением и трепетом, постоянно имея в
себе страстное желание, чтобы Сам Дух Святой управлял им и научал его, прилагая
ко всему этому многие молитвы. „Философия и теология, - говорил он, - постоянно
цепляли меня, тогда, наконец, я сказал самому себе, что все это я должен
отложить в сторону и искать Божьи мысли исключительно в Его Слове. Я просил
Бога просветить меня, и хотя я читал только Писание, для меня все было намного
яснее того, чем, если бы я пользовался многими истолкованиями... Кто такого
мнения, что все недоступное разуму есть тщетное, тот неразумен и не прав, имеет
низкое мнение о Евангелии.
Евангелие не может быть объяснено человеческим разумом."
С самого раннего
утра до поздней ночи этот неутомимый человек был постоянно занят. „Он
постоянно обучался. От восхода солнца до десяти часов он читал, писал,
переводил. Предпочтительно он занимался еврейским. После еды он выслушивал тех,
кто имел что-либо ему сказать или получить от него совет, затем он со своими
друзьями шел на прогулку и посещал свою паству. В два часа он снова садился за
свою работу. После ужина он снова совершал небольшую прогулку, а затем до
полуночи обычно писал письма. Он работал так постоянно и не разрешал мешать ему
за исключением экстренно важных случаев."*
*
Мерль д,О6ине, т. 2, стр. 318; Скотт, т. 2, стр. 355; Вселенская история, т. 7,
стр. 73.
В августе 1518
года в Швейцарии стало известно о булле папы Льва Десятого, которая
устанавливала продажу индульгенций по всему христианскому миру. Один францисканский
монах по имени Бернард Симеон в сопровождении нескольких спутников по
распоряжению папы пересек итальянские Альпы. Он развернул эту постыдную
торговлю, которая была поручена ему святым отцом, в такой же богохульной
форме, с такой же надменностью и бесстыдством, как и его известный соторговец
Иоганн Тецель в Германии. При его появлении в Швейцарии Цвингли все еще был
проповедником в Эйнзидельне. Бесстрашно выступил он против надувательства и
личных похождений Симеона. Вследствие этого непредвиденного противостояния
святой торговец не имел успеха в кантоне Швиц, потому он подался в Люцерн и
Унтервальден, где нашел много покупателей на свой товар. Но поскольку жители
этих местностей были бедны, они могли уплатить только малую сумму за его
индульгенции. Его денежный ящик наполнялся медленно. Это ему не нравилось и
после краткого пребывания там он отправился дальше. Он миновал ледники
высокогорья и пришел со своим товаром в Берн.
Здесь Симеон
вначале был принят с неудовольствием, ему было даже запрещено появляться в
городе. После долгих переговоров ему все же удалось проникнуть в город. В
великолепном шествии вошел он в город. По улицам Берна проносились богато
украшенные знамена, на которых красовались рядом папский и бернский гербы. В
городской церкви перед взором всех он разложил свой товар и громким голосом
начал расхваливать его. Индульгенции были стоимостью от нескольких пфеннингов
до пятисот дукатов. „Здесь, - говорил он, обращаясь к богатым, - индульгенции
на пергаменте для короны." Обращаясь в другую сторону к беднякам, он
сказал: „Тут индульгенции на обыкновенной бумаге за два бацена." Наглость
папского уполномоченного и его спутников настолько возросла, что он абсолютно
не стыдился надувать своих легковерных слушателей самым бессовестнейшим
образом.
Из Берна он
отправился в Баден, но там ему не удалось пробыть долго, поскольку один остряк
так сумел высмеять его торговлю, что он вынужден был безрезультатно уйти
оттуда. Тогда он прибыл в епархию епископа из Констанца. В надежде на авторитет
папы Симеон отважился предъявить епископу папскую буллу, чтобы тот одобрил ее.
Разгневанный таким пренебрежением к своей персоне, епископ приказал всему
духовенству своей епархии запирать на замок свои церкви от такой торговли
индульгенциями. Он был рад иметь уважительную причину показать от ворот поворот
незванному гостю. Он смотрел на торговлю, как на вмешательство в его
епископские и священнические права, из-за чего его доходы значительно были
уменьшены.
По этому запрету
Генрих Буллингер, декан Бремгартена и отец прославленного реформатора и
хрониста, носящего такое же имя, отказался принять папского уполномоченного.
После ожесточенного словопрения, которое закончилось тем, что Симеон заключил
Буллингера под проклятие, торговец направил свой путь назад в Цюрих. Цвингли
между тем не бездействовал. Видя, как враг подступает все ближе, он произносил
пламенные проповеди против папских индульгенций многие месяцы подряд, стремясь
вызвать у людей недовольство такой бесстыдной торговлей. Он в своем собственном
сердце познал, как драгоценно возрадоваться прощению грехов и благодати Божьей
во Христе Иисусе. Из-за недостаточного знания о полноте и совершенстве той
жертвы, открытие, что его греховная природа ничуть не изменилась, причиняло ему
много страха и беспокойства, но в благодати Господа Иисуса он снова и снова
получал свободу от всех своих страхов и опасений. Он проходил те же испытания,
что и Лютер. „Если сатана, - так писал он в одном из своих сочинений, - пугает
меня и призывает меня: „Брось ты то или другое», однако Бог повелевает это
делать, то меня утешает ласковый голос Евангелия: „Что ты не можешь сделать, а
ты, разумеется, не можешь сделать все, то это делает Христос, исполнит все в
совершенстве." Да, когда мое сердце из-за моего бессилия и слабости моей
плоти бывает подавлено, то возносится мой дух в отрадном признании: „Христос
есть твоя невиновность, Христос есть твоя праведность и чистота, Христос есть
твое спасение! Ты ничто, ты ничего не можешь, Христос есть Альфа и Омега,
Христос есть нос и корма судна, и Он может все! Все могут тебя обмануть и
покинуть, только Христос, Верный и Праведный, примет тебя и оправдает
тебя." „Да, - восклицает счастливый, освещенный Самим Богом, реформатор,
- Христос есть наша праведность и праведность для всех, кто когда-либо
предстанет пред троном Божьим."
Благодаря
стараниям Цвингли, жители Цюриха вообще не желали открывать ворот города
хитрому обманщику. Когда Симеон приблизился к городу, к нему было выслано
несколько уполномоченных, чтобы передать ему решение цюрихцев. И все же,
лукавому монаху удалось проникнуть в город под предлогом, что он должен
передать заседанию городского совета Цюриха важный документ от святого отца. Когда
же он заговорил о своей булле, отцы города выслали его, принудив сначала снять
проклятие с Буллингена. В гневе он уходил оттуда и возвратился назад в Италию.
На колеснице, запряженной тройкой лошадей, он вез деньги, отнятые его
лукавством и ложью у бедных швейцарцев. Городской совет, между тем, послал папе
жалобу, в которой сильно обвинял его посла в позорных поступках. Лев дал на это
ответ примерно через два месяца, в апреле 1519 года, который был довольно миролюбивый. Вне сомнения, он надеялся
временными уступками предупредить движение в швейцарских кантонах и не
допустить того, что разразилось в Саксонии.
„Швейцарский
совет в те дни, - пишет д'Обине, - показал большую твердость, чем немецкий
рейхстаг, но там не было ни кардиналов, ни епископов. По этой причине папа обошелся
со Швейцарией мягче, нежели с Германией. Индульгенция, сыгравшая в немецкой
Реформации огромную роль, в Швейцарии была только прелюдией."
Ревность Цвингли
по изгнанию торговцев индульгенциями из епархии епископа из Констанца нашло
полное согласие со стороны церковных вождей. Его викарий Иоанн Фабер, в
те времена бедный друг Цвингли, написал ему дружелюбные письма со словами
признательности и ободрял его решительно идти вперед по пути истинного
предназначения, и обещал ему защиту со стороны епископа. Окрыленный
выражением одобрения его действиям и потому еще, что он верил искренности
епископа защитить его, он смело продолжил дело, которое было так близко его
сердцу, он приглашал его поддерживать распространение евангельской вести и
разрешить свободно проповедовать Евангелие на территории его епархии. „Я ничего
не упустил, - говорил Цвингли, - со всяким оказанием знаков почестей и смиренномудрием,
открыто и в тишине, словом и пером склонить его защитите свет Евангелия,
который уже ясно разгорелся, так что никакая человеческая власть уже не сможет
ни затемнить, ни потушить его". Однако реформатор вскоре должен был
сделать открытие, что после отхода Симонса, в мыслях епископа и его викария произошло
полное изменение. Сам Цвингли прибавляет к вышеприведенной цитате слова: „Они,
подстрекавшие меня так недавно своими неоднократными наставлениями, теперь не
удостаивают меня даже ответа, хотя викарий вначале выразительно уверял меня,
что его епископ не может уже сносить далее бесстыдство и нечестивое
высокомерие римского папы."
Фабер, с которым мы
познакомились в Аугсбурге (в связи с Эком и Цохлеусом),
после этого разрыва с Цвингли превратился в яростного и непримиримейшего
врага Реформации. С первых дней своей деятельности Цвингли неустанно трудился
над тем, чтобы показать цюрихцам значение, цель и характер Евангелия и
вразумить их, насколько важно в их духовном служении, в их обязанностях быть
руководимыми только единым Словом истины. Он познал глубокий смысл слов
апостола: „Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения,
для исправления, для наставления в праведности, да будет совершен Божий
человек, ко всякому доброму делу приготовлен" (2 Тим. 3,16-17).
Ничто в истине
не может быть „добрым делом", о его исполнении в деле спасения Писание нам
не дает никакой инструкции. Но Цвингли скоро должен был удостовериться, что
такое учение и мнение не могут долго вызывать благорасположение у носителей
сана папской иерархии. Благодать Божья, несмотря ни на что, укрепила его и
сделала способным все свои надежды и ожидания строить на прочном фундаменте.
Антонио Пуччи, папский легат, пытался и ранее переубедить его и поколебать в
его решительности, но не имел успеха. „Он четырежды вел со мной переговоры, - пишет
Цвингли, - и делал мне многие блестящие предложения и обещания, но я сказал
ему, что с Божьей помощью я и далее буду проповедовать Евангелие и этими
проповедями потрясу Рим." В 1520 году он отказался от пенсии, которую
получал до тех пор из Рима. „Раньше, - говорил он, - я думал, что имею право
претендовать на щедрость папы, пока с чистой совестью мог твердо держаться его
религии и учения. Но с тех пор, как во мне возникло познание Сына Божьего, я
навсегда отказываюсь от папы с его даром".
Последствия
проповедей Цвингли и влияние его присутствия в Цюрихе все значительнее
выставлялись на свет. Многие церемонии римской церкви стали почитаться все
менее и наконец вообще исчезли из употребления. Время поста, которое раньше
выдерживалось с чрезвычайной строгостью, было забыто. Люди утверждали, что они,
как христиане, имеют свободу поститься или нет, есть мясо или нет. Сенат из-за
подобных заявлений наконец обеспокоился; тогда по жалобе некоторых священников
многие ревностные приверженцы нового учения были брошены в темницы. Когда
епископ из Констанца услышал об этих беспорядках, то издал эдикт против
нововведений и их организатора и наставлял народ через своих уполномоченных
твердо держаться за церковь по крайней мере до того, как соберется новый собор
и решит неотложные вопросы. Постановление сената о том, что монахи и священники
должны проповедовать только чистое Слово Божие, увеличило замешательство еще
более. Большинство этих неверных слуг Библию и в глаза не видели, не говоря
уже о чтении. Большинство монашеских орденов и священников по этой причине с
ожесточением противились такому постановлению. Их ярость в первую очередь
обрушивалась на соборного проповедника. Были заключены многочисленные заговоры
против него, так что на некоторое время потребовалось и его самого, и его
друзей взять под охрану от преследований врагов.
Шторм начал
подниматься со всех сторон, и Цвингли хорошо знал, против кого он обрушится в
первую очередь. Однако это только умножало его усердие и побудило его написать
множество писем и разослать через своих друзей по всей стране. Принципы
Реформации теперь делали такие гигантские шаги в Швейцарии, что это ясно
показывает Эразм в своих записях: „Дух реформ так охватил членов швейцарской
конфедерации, что двести тысяч людей отвергли римский престол и стали
ревностными приверженцами Лютера".
В предыдущей
главе нас занимали начало успешной деятельности Цвингли и подающее надежды
начало Реформации в трех кантонах: Гларусе, Швице и Цюрихе. Мы оставим сейчас
на мгновение великого реформатора, чтобы познакомиться с некоторыми праведными
и преданными людьми, которых воздвиг Бог в то же самое время для триумфального
дела Своей благодати и власти.
С некоторыми
значительнейшими именами мы уже познакомились при разборе немецкой Реформации.
Читатель может припомнить особенно одного человека, который принял активное
участие в переговорах относительно вечери Господней в Марбурге. Это Иоанн
Эколампадиус, учитель базельского университета. Его настоящее имя было
Иоанн Хаусшайн. Он родился примерно за год до рождения Лютера и Цвингли,
в 1482 году, во французском городе Вайнсберге и происходил из знатной
фамилии, которая переселилась из Базеля в Вайнсберг. Его отец определил его на
изучение юриспруденции, но его праведная мать желала, чтобы сын был посвящен
Богу и Его Церкви, и постоянно преследовала эту цель с ним, как некогда Моника
с Августином. Иоанн был кроткого, ласкового нрава, отличного характера и со
светлой головой. С юности он делал большие шаги во всех предметах обучения. В
Хейльброне он прошел подготовку, а затем по желанию своего отца переехал в
Болонью изучать право. Но поскольку это обучение так же мало соответствовало
его склонностям, как и желаниям матери, то, наконец, отец объявил согласие на
то, чтобы он покинул Болонью и начал изучать теологию в Гейдельберге.
В соответствии с
желанием своих родителей он начал служить проповедником в своем родном городке.
Однако вскоре после этого он переправился в Базель. Он был избран
проповедником в тамошней главной церкви и спустя два года, закончив университет,
получил звание доктора теологии. Он был так же искренним христианином, как и
серьезным пламенным проповедником. Его слушатели любили его и изумлялись не
только его красноречию, но, более того, его самоотречению, кротости и
праведности. В то же время он был хорошим знатоком еврейского, греческого и
латинского языков, так что он привлек к себе внимание Эразма. Базель в те
времена был средоточием наук и столицей искусства книгопечатания. Эразм как раз
в то время занимался подготовкой первого издания Нового Завета и в личности
Эколампадиуса нашел себе неожиданную помощь. Эколампадиус был для него большой
помощью в приведении сравнений многочисленных ветхозаветных цитат с еврейского
оригинала. Эколампадиус со своей стороны питал благорасположение к этому
знаменитому ученому, его острый ум и его глубокая ученость переполняли его
воодушевлением и изумлением и, возможно, он перенял бы мысли Эразма о
половинчатой, поверхностной Реформации церкви и тем самым нанес бы своей душе
величайший ущерб, если бы Господь не отозвал его по Своему предвидению на
короткое время в тишину родного города. Эразм, по всей видимости, так же высоко
ценил молодого проповедника. Он признал важность помощи, которую оказывал ему
Эколампадиус, следующими словами: „В этой части я нашел немалую помощь и
поддержку со стороны человека, который не только отличен по своей праведной
жизни, но и по своим знаниям трех языков, которые просто необходимы для
настоящих теологов. Я говорю об Иоанне Эколампадиусе; поскольку я сам
недостаточно силен в еврейском языке, то не был бы в состоянии те места
(ветхозаветные ссылки) как должно определить."
В конце 1518
года Эколампадиус последовал приглашению стать соборным проповедником в Аугсбурге.
Здесь он имел возможность возвещать бесчисленному множеству людей об Иисусе
Христе, однако вскоре, преследуемый внутренним беспокойством, он отказался от
этого места. Хотя он был искренним христианином, он все же не был знаком с тем
незыблемым миром, который покоится на сознании о свершенном Христом спасении
души. Правда, к этому времени он был счастлив в познании своего спасения, но
все же тут его душу наполнили новые
беспокойства и мучительные сомнения. Только ясное понимание о совершенстве дела
Христа дает душе покой и постоянство. Это применительно ко всем случаям обычной
земной жизни. Если мы воистину имеем мир с Богом, который дается нам навечно
через кровь, пролитую на кресте и никогда не может быть нарушен, то мы в
состоянии все окружающие нас дела рассматривать спокойнее, взвешивать их в
присутствии Бога в истинном непреложном свете, Которому открыто все творение
даже прежде создания мира. Однако Эколампадиус в то время еще не покинул ту
извращенную систему, в которой он был рожден. Чего он желал, то не было
полнейшей реформацией церкви, но лишь исправлением католицизма. Он еще не
познал, что прежде, чем приступить делать добро, надо покинуть зло. Как всякая
искренняя душа, которая ищет починить старую одежду вместо приобретения новой,
он так же вынужден был пережить многие горькие разочарования, пока наконец не
начал сомневаться в исполняемости своих желаний. Он решил замкнуть себя в
монастырь, чтобы там провести остаток своих дней в уединении, в молитвах и трудах.
Для этой цели он избрал знаменитый бригиттенский монастырь недалеко от
Аугсбурга на том основании, что обитатели его в большинстве были праведными и
учеными. Здесь он оставался почти два года. Было необходимо для его воспитания,
чтобы он познакомился с жизнью монахов как вершиной римской системы, подобно
Лютеру и Цвинг-ли. В конце февраля 1522 он снова покинул уединенную тишину
своей кельи, приняв приглашение знаменитого рыцаря Франца из Зикингена, поскольку
его жизнь начала подвергаться опасности преследований со стороны папистов. В
расположенном невдалеке от Крейцнаха Обернбурге, в месте убежища многих
ученых людей того времени, он нашел радушное гостеприимство. Однако и здесь его
пребывание было недолгим. Уже в ноябре того же года он оставил замок
гостеприимного рыцаря и возвратился назад в Базель. В этом городе, на арене его
прежней деятельности, он остался уже навсегда и трудился здесь до конца своей
жизни, прилагая все усилия и энергию в благословенном деле Реформации.
Лев Иуда, современник и
друг Эколампадиуса, описывается как человек маленького роста, но великого
духа. Он известен своей самоотверженной любовью к бедным, а также пламенным
усердием в борьбе против лжеучений. О нем говорили, что все лучшее, что только
может быть в человеке, в нем не только есть, но имеется в избытке. Он родился в
1482 году в довольно приличной семье в Эльзасе. Отец его был пастором.
Начальные азы обучения он получил в родном городе, а затем в 1505 году
отправился в Базель и вместе с Цвингли стал учеником знаменитого Виттембаха.
Подобно Эколампадиусу, он начал свою деятельность проповедником в месте своего
рождения, однако вскоре, как и тот, перестал проповедовать и возвратился в
Базель. Пробыв там проповедником несколько лет в церкви святого Феодора, он в
начале 1519 года заступил на освободившееся в связи с уходом Цвингли место
пастора в Эйнзидельне. Оттуда в 1523 году он отправился служить
проповедником в церковь Святого Петра в Цюрихе, где стал верным
сотрудником Цвингли.
Лев Иуда был
серьезным, пламенным проповедником Евангелия Иисуса, при этом он прилежно
изучал труды Ройхлина, Эразма и Лютера. Он перевел парафразу (описательное
выражение смысла) Эразма на немецкий язык по Новому Завету, весьма важный труд
для того времени, поскольку едва ли было еще какое-либо произведение, изъяснявшее
Священное Писание на родном языке. Как отличный знаток еврейского языка, он
приложил еще многие весьма важные переводы из разных частей Слова Божьего.
Конрад Киршнер, или Пеликан, был
уроженцем Эльзаса и увидел свет в 1478 году. Он был знаменит своими обширными
познаниями еврейского языка и ближневосточной литературы. Против воли друзей в
16-летнем возрасте он поступил в монастырь. Спустя восемь лет, его праведность
и ученость дали ему возможность занять должность учителя богословия в Базеле.
В возрасте 26 лет через папскую буллу он получил звание доктора теологии.
На пути в Италию, где на его долю должны были выпасть еще большие почести, он
был сражен болезнью в Майланде. Как только его здоровье улучшилось, он
возвратился назад в Базель, где получил от епископа задание составить свод
основных пунктов христианского
учения на основании Священного Писания. Его слава и авторитет быстро
возрастали, он со всех сторон был окружен знаками уважения и почитания. Однако
в это самое время в нем начались великие благотворные изменения. В то время
стали набирать известность произведения Лютера. 95 тезисов, которые бесстрашный
монах прибил к стенам главной церкви г. Виттенберга, попали в руки Пеликана.
Он с радостью приветствовал их, поскольку и в его душу проникли лучи истины.
Торговля индульгенциями, учение о чистилище и о божественности папы для него
данным давно превратились в мерзость. С напряженным интересом следил он за
дальнейшими действиями виттен-бергского монаха. Истина, которую он принял с
жадностью, постоянно и неуклонно освобождала его от человеческих дел и человеческих
заповедей. Он отрекся от своих монашеских обетов и ради истины отказался от
блистательнейших привилегий и перспектив. В 1526 году он отправился в Цюрих и
оставался там до своей смерти (1556), ревностно стараясь сеять семена святых
Божьих истин.
Вольфганг
Кефлин, или Капито, был сыном эльзасского городского советника,
мать была благородного происхождения. Он родился в 1478 году в Хагенау. Небольшая
эльзасская земля стяжает, таким образом, славу быть родиной трех выдающихся
реформаторов-современников. Капито с молодости имел склонность к духовному
сану. Его отец из-за невежества и развращенности духовенства не мог терпеть
последнее, посему определил его на врача. Так, он обучался по предметам
естествознания, теологии и церковного права и получил по ним звание доктора.
После смерти отца он полностью обратился к изначальному предмету своего выбора
- духовному обучению. Проработав недолгое время в Фрейбурге профессором
философии, он принял место проповедника в Шпейере. Там он был три года.
Однажды, посещая Гейдельберг, он познакомился с Эколампадиусом, с которым
сердечно подружился, их дружба до самой смерти осталась безупречной. В 1513
году он получил приглашение из Базеля и занял там место проповедника в
соборной церкви. Эразм называет его основательным теологом, человеком, хорошо
знавшим три языка, человек высшей праведности и святости. Вскоре после его появления в Базеле он уговорил своего
друга Эколампадиуса придти к нему. Таким образом, начали восходить первые лучи
разгоравшейся Реформации и в Базеле. Оба верных человека начали работать с
неутомимым усердием по возвещению Евангелия и служению Слову. Было посеяно
немало доброго семени, которое должно было взойти по благодати Божьей и
принести много доброго плода. В течении пяти лет (до 1520) Капито трудился на
таком благословенном посту в Базеле. Он изъяснял Писание перед многочисленными
слушателями, особенно останавливался на Евангелии от Матфея. Сам он говорил о
возраставшем благословении, почивавшем на его труде, следующим образом: „Дела
принимают постоянно нарастающее благословенное развитие. Теологи и монахи за
нас. Многочисленные слушатели посещают мои проповеди по Матфею. Во всяком
случае, есть и такие, которые страшными возмездиями угрожают Лютеру, но учение
уже глубоко укоренилось, чтобы его можно было бы истребить силою. Многие
обвиняют меня в том, что я мыслю по-лютерански, однако я тщательно скрываю от
них свои расположения и симпатии." Такой покой, однако, длился все же
недолго. Капито был обвинен в лютеранской ереси, священники и монахи устроили
против него заговор, но поскольку к этому времени архиепископ из Майнца
предложил ему занять место канцлера, то он принял это предложение и покинул
город. Когда весть об этом распространилась в народе, то весь город пришел в
движение. Всеобщий гнев обратился на священников и монахов, преследование со
стороны которых выгнало любимого проповедника и учителя из города Базеля.
Слава о большой
учености и праведности Капито была такой высокой, что папа Лев Десятый без
всякого согласования назначил его старшим пастором. Карл Пятый возвысил его до
дворянского сословия, а Альберт, который в то время был одним из первых князей
немецкого государства, сделал его своим духовным советником и канцлером. Однако
такое высокое положение и знаки почестей не соответствовали желаниям и
склонностям Капито, хотя в то время он мало понимал в великом деле, на которое
подготавливал его Господь. Но уже мало-помалу его глаза прозревали, чтобы
постигать истину. Месса начала быть противной его совести, и он уклонялся далее
служить ее. Проведя при дворе архиепископа примерно три года, он отказался от
своей должности и соединился с Бучером в Страсбурге. Здесь он
пробыл до своей смерти в 1541 году как смиренный служитель Евангелия. Это было
делом, которое приносило ему наслаждение души. Он начал постигать необходимость
реформы и отдавал на достижение этой цели все свои силы. Они с Пеликаном уже в
1512 году были одного мнения о том, что вечеря Господня есть праздник
воспоминания о Христе. Задолго до возвещения реформаторами Швейцарии учения об
этом, эта истина была уже открыта двум выдающимся служителям Божьим.
Каспар Гедио был по
происхождению швабом. Он воспитывался в Базеле и в его университете получил
свое звание. Он долго и благотворно трудился на ниве Евангелия, сначала в Майнце,
затем в Страсбурге. Когда Капито покинул Базель, Гедио был избран на
его место. Паписты противостояли этому выбору. „Истина колет, - говорил
непреклонный проповедник, - она неприемлема для изнеженных ушей, она ранит их,
однако это меня не беспокоит. Ничто не может свернуть меня с истинного
пути!" Монахи удвоили свой натиск. „Он - ученик Капито," - кричали
они; всеобщее волнение с каждым днем увеличивалось. „Я остаюсь почти в
одиночестве, - писал он в эти дни к Цвингли, - и вынужден сражаться с этим
ядовитым чудовищем один в своей слабости. Ученость и христианство находятся
сейчас между молотом и наковальней. Лютер только что был осужден университетом
Кельна. Если церковь когда-либо находилась под опасностью и угрозой, так это
сейчас." Вскоре после этих волнений Гедио переправился в Страсбург, где
он беспрепятственно смог продолжать свою работу. Он был человеком тихого нрава
и кроткого характера.
Бертольд Галлер,
реформатор
из Берна, родился в 1492 году в Вюртемберге. Он обучался в Пфорцхейме с
мальчиком Филиппом Меланхтоном. Бернские жители, которые враждебно относились
к новому учению и озлобились на цюрихцев за то, что те оказывали свое
покровительство лютеранству, под воздействием коротких евангельских проповедей
Галлера начали избавляться от своих предубеждений. В 1520 году он был назначен
старшим по собору и проповедником в главной церкви Берна. В своей работе он
находил мощную поддержку со стороны одного из францисканских монахов по имени Себастьян
Мейер, который был ревностным приверженцем папы, а затем превратился в еще
более ревностного проповедника благой вести Божьей. Галлер имел глубокие
познания и был весьма красноречив. Его проповеди производили незабываемое
впечатление на жителей Берна. Многие обращались к новому учению, другие же
переполнялись яростью и гневом на бесстрашного проповедника. Глубокое
возбуждение охватывало всех. Беспокойство возрастало с каждым днем. Обе
стороны так остро противоборствовали, что, наконец, вынужден был вступиться
совет и многих зачинщиков от обеих сторон изгнать из города.
Робкий по своей
природе, Галлер обратился к Цвингли за советом и поделился с ним всеми своими
затруднениями и заботами. Цвингли был как раз тем человеком, который мог
ободрить его. „Моя душа подавлена, - писал он к Цвингли, - я более уже не могу
сносить такого несправедливого Отношения. Я решил оставить свою кафедру и
отправиться в Базель, чтобы там в общении с Виттембахом полностью посвятить
себя исследованию Священного Писания." „Ах, - отвечал Цвингли, - я так же
чувствую, какое малодушие хочет овладеть мною, когда я вижу такие
несправедливые нападки на себя, но в такое время Христос побуждает мою совесть
Своими остриями заветов и обетовании. Он успокаивает меня словами: „Кто
отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим
Небесным." Затем Он успокаивает и утешает меня обетованием: „Всякого, кто
исповедает Меня пред людьми, исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным."
Ободрись, дорогой Бертольд. Наши имена навечно внесены в число небесных
граждан. Я готов пойти на смерть ради Христа... Ах! Если бы твое дикое медвежье
потомство* желало бы слушать только учение Иисуса Христа, то оно вскоре
превратилось бы из дикого в кроткое.
* Вне сомнения, намек на
бернский городской герб, на котором был изображен медведь. (Прим.
переводчика.)
Однако ты должен
исполнять свое дело с большим смирением, чтобы они не разъярились и,
обратившись, не растерзали бы тебя на куски." Подавленность Бертольда
исчезла перед силой такого ободрения. Огонь, который так ярко пылал в сердце
Цвингли, зажег так же внутренность Галлера. Он проповедовал с возрастающей
силой, с неутомимым усердием и через благодать Божью превратился в
благословенное орудие, через что бернской республике преподносилось чистое
Евангелие, которое уже долгое время было оттуда изгнано.
Освальд Микониус
- в отличие от Фридриха Микониуса, ученика Лютера, - был швейцарцем
и родился в 1488 году в Люцерне. Он обучался в Базеле, где и
познакомился со многими учеными людьми, особенно с Цвингли, которые тогда
собирались вокруг Эразма. Позднее его избрали руководителем государственной
школы в Базеле. Отсюда он в таком же качестве перешел в Цюрих, и,
наконец, в родной город Люцерн. Из-за воинственного духа, который
охватил люцернский кантон более остальных кантонов, проповедник Евангелия мира,
отважившийся порицать пагубные обычаи наемничества в войнах за чужие интересы
под чужими знаменами, встречал решительное ожесточенное противоборство. „Он
лютеранин, - звучало повсеместно, - Лютер должен быть сожжен и этот учитель
вместе с ним!" Совет запретил ему преподавать ученикам что-либо из трудов
Лютера, он не должен был произносить имя Лютера. „Кто нуждается приводить труды
Лютера, - отвечал он, - если их можно просто черпать из Евангелия и из Писаний
Нового Завета?" Между тем, его по природе кроткая натура была ранена и
угнетена враждебным отношением к нему его противников. „Все против меня! -
восклицал он. - Бесчисленные штормы обрушиваются на меня! Куда мне обратиться
или как мне их избежать? Если бы со мной не было Христа, я давно бы пал под их
натиском." В 1523 году он был изгнан из Люцерна, после некоторых
происшествий он прибыл в Базель, где его избрали на место Эколампадиуса
как на должность учителя, так и на должность проповедника. На этом месте он оставался
до своей смерти в 1552 году. Его заслуги в деле Реформации велики и достойны!
Иоахим Вадиан, почтеннейший
мирянин, был уроженцем из Санкт-Галлена, где он восемь раз был избираем главным
советником города. Он был весьма образованным человеком, ревностным
приверженцем и покровителем естествознания. С самого раннего возраста его
занимал вопрос восстановления чистого, согласного Священному Писанию
христианства, и он под благословенным содействием Божьим с большой мудростью и
осторожностью помогал и продвигал дело Реформации. Неоднократно проводил он
важнейшие публичные совещания ради благополучного продвижения дела в Швейцарии,
ради его большего влияния и благословения.
Томас и Андреас
Блауреры происходили из благородной семьи г. Констанца и весьма рано
посвятили себя делу Реформации. Особенно известен Андреас как реформатор
своего родного города. Констанц, завоевавший огромную известность в истории
преследованием со стороны папы и христианской непоколебимостью с его стороны,
за своими стенами видел еще двух благородных свидетелей истины: Себастьяна
Хофмайстера и Иоганна Ваунера. Эти верные люди в деле Реформации
церкви свидетельствовали и страдали с большой непоколебимостью.
Кто не узнает
великую могущественную благодать Божью в возникновении почти в одно время
стольких самоотверженных свидетелей дела Христа и Его Евангелия? Кто может не
возблагодарить нашего великого Бога и не поклониться Ему за это, не прославить
Его за дивные пути? Так много людей и во многих местах почти в одно время, как
будто сговорившись, подгоняемые одними и теми же побуждениями, вдохновляемые
одними и теми же мыслями и желаниями, начали исследовать одни и те же истины и
распространять их, не зная друг о друге вначале абсолютно ничего. Обратим же
наше внимание на то, что это великое движение развивалось совершенно
независимо от Германии. Незадолго до рейхстага, в Вормсе, сочинения Лютера
стали проникать в другие страны и начали приобретать известность.
Большинство из
вышеназванных людей имели благоприятные перспективы, высокие звания и почетные
места, но пожертвовали всем этим по доброй воле, чтобы только иметь возможность
полностью посвятить себя Господу Иисусу Христу в служении Его Евангелию. И Бог,
Который никогда не забывает почтить тех, кто чтит Его Сына, принял эту
добровольную жертву и употребил их ученость и их способности для исполнения
Своего великого дела. Он дал почувствовать их врагам их нравственное и духовное
превосходство. И как уже было отмечено, эти выдающиеся люди были похожи на
братьев, живя в согласии и единодушии друг с другом. Крепкие искренние узы
дружбы связывали их воедино до самой смерти.
Сердце верующего
ликует от радости, когда он видит, как рука и сила Божья проявляется так явственно
в прославлении Его Сына и освобождении Его Церкви от рабства папству. Нет
ничего достойнее изумления, как триумф истины в этом мире, когда действует Дух
Божий. Если мы обратим наши взоры на те смутные времена, то что предстанет
перед нашими глазами? Как и в начале, немногие герои, опираясь единственно на
силу истины, предприняли анализ религиозных мнений и перевернули полностью
чувства и действия своих современников. На их пути стояли человеческое
почтение к древности, любовь к религии отцов и тысячи иных различных интересов.
Цари земные с их воинствами, папа с его приспешниками, - все объединились
воедино, чтобы подавить новое учение и заставить замолчать его носителей,
предав их смерти. Но все их попытки оказались тщетными, они послужили лишь к очищению
основ Реформации и умножению усердия реформаторов. Плотскому глазу препятствия
кажутся непреодолимыми, но истина побеждает, всякое препятствие будет
преодолено без какого-либо видимого средства, кроме проповеди и молитвы.
Чем дальше мы
продвинемся в исследовании нашей истории, тем более получим подтверждение этой
истины. Целые нации, послушные голосу реформаторов, оставили идолопоклонство
своих отцов, своих кумиров и в один день порвали с обычаями многих
родов. То, что вначале казалось борьбой, на самом деле возбудило участие и
внимание теологов и произвело на пути христианства великие перемены, влияние
которых распространилось на весь цивилизованный мир.
В 1520 году
цюрихский совет впервые вмешался в дело Реформации. Действие проповедей Цвингли
на средние и низшие классы общества начало в то время проявляться все более и
более. О распрях по поводу времени постов мы уже несколько говорили. Но был еще
и другой весьма важный пункт, на который Цвингли обращал внимание жителей Цюриха:
это было ужасная безнравственность, которая была вызвана целибатом
католического священства. Цвингли в одном из своих писем просил епископа не
издавать никаких постановлений, которые бы противоречили Евангелию, не терпеть
далее блуда или же побуждать духовенство к безбрачию. Повсеместно священникам
было разрешено держать при себе потаскуху за небольшой денежный взнос, в
некоторых кантонах их к этому даже принуждали. Однако вместо того, чтобы
прислушаться к этому письму, епископ начал преследовать многих священников,
которые имели славу приверженцев нового учения. Их назвали лютеранскими
еретиками и обвинили в распространении мнений, враждебных римскому престолу. До
того времени швейцарские реформаторы еще не встречали открытого настоящего
противоборства, теперь же римская церковь призвала мирских правителей
воспрепятствовать продвижению Реформации и истребить ненавистных новаторов.
Однако
противоборство и гонения, возникшие в различных частях страны одновременно,
послужили лишь тому, чтобы дело еще более углубилось и распространилось. Ураган
преследования рассеял добрые семена повсеместно и укрепил их корни по всей
стране. Священники, которые в этом усмотрели угрозу для своего господства и
опасались за свое прежнее благополучие, восстали против нового учения всеми
средствами. Но именно через эти нападки истина все более и более приобретала
силу и распространялась вширь и вглубь. „Без нападок, - пишет Мерль д'Обине, -
истина осталась бы лишь в сердцах некоторых считанных верных исповедателей, но Бог бодрствовал, чтобы она стала известна
миру. Противоборство воздвигло для нее новые ворота, открыло ей новые пути и
обратило взоры народа на нее. Так часто ураганный ветер разносит семена
далеко-далеко, которые иначе оставались бы бесплодно лежать на одном месте.
Древо, которое должно было осенить гельветические племена, было посажено в их
долинах, но ураган должен был укрепить его корни и расширить его ветви. Когда
приверженцы папства увидели, как разгорается огонь в Цюрихе, то кинулись
тушить его, однако этим только придали ему еще больший размах, пламя неудержимо
разгоралось."*
* Мерль д'Обине, т. 2, стр. 353.
К 1522 году
новое учение так продвинулось в Цюрихе, что вызвало не только ярость епископов,
но и высочайшую озабоченность городского совета. Замешательство, которое
царило в городе уже порядочный период времени, явно возросло. Ситуация угрожала
большим расколом. Больше всех старались монахи, посещаемые своими наставниками,
стремясь настроить народ против Цвингли и его сотрудников. Сила тьмы
использовала все средства для того, чтобы затушить свет, угрожавший осветить их
нечестивые дела. В Цюрихе было три монашеских ордена: доминиканцы, францисканцы
и августинцы. Они объединились против их общего врага и обвиняли его перед
городским советом в том, что он непрестанно нападает на их орден и все их речи
и дела выставляет на посмешище народа. При этом они просили городской совет
заставить замолчать смелого проповедника и поднять эдикт от 1520 года или по
крайней мере разрешить им проповедовать только по Фоме Аквинскому или Джону
Скотту. Эта просьба была все же отвергнута и было вновь объявлено, что „с
кафедры ничего нельзя проповедовать, что противоречило бы писаному Слову
Божьему." Разгневанные монахи поклялись, что они обезвредят Цвингли другим
способом, если он не оставит свою враждебность против них.
В то же самое
время, во второй раз, выступил епископ из Констанца с сильными обвинениями
против Цвингли перед цюрихским
городским советом. Свое наставительное письмо он адресовал к духовенству своей
епархии и к старшему пастору цюрихского собора. Оно сопровождалось выдержками
из папской буллы, написанной против Лютера и из вормсского эдикта. Трое духовных
лиц, и коадъютор епископа, Мелхиор Баттли, доставили это письмо в Цюрих и лично
предъявили свои жалобы в отношении Цвингли. По причине важности дела был созван
большой совет, так называемый „совет двухсот". Коадъютор в своей эмоциональной
речи привел многие обвинения, направленные против Цвингли, но Цвингли опроверг
их с такой ясностью и силой все без исключения, что его противник смущенно
замолчал. Реформация одержала первую публичную победу над своими врагами. Это
означало повсеместное решительное поражение Рима. Епископские посланники
вынуждены были с позором и яростью в сердце несолоно хлебавши пуститься в
обратный путь в Констанц.
В июле 1522 года
Цвингли послал „Праведное и дружеское предупреждение к руководителям швейцарской
конференции, в котором он просил их не препятствовать проповедовать Евангелие
и не противостоять бракосочетанию священников. „Не беспокойтесь, благородные
господа, - говорилось в этом послании, - предоставить нам эту свободу! Есть
подлинные знаки, по которым можно узнать настоящего евангельского
проповедника. Если кто пренебрегает своими интересами, ни усталость, ни работу
по воле Божией не выставляет напоказ, чтобы получить за это признание, но все
силы прилагает к тому, чтобы привести грешника к покаянию, утешить скорбящего,
вне сомнения, такой находится в единодушии со Христом. Но когда вы видите
учителей, которые ежедневно выставляют напоказ народу новых святых, чью
благосклонность можно приобрести только жертвенными дарами, и когда эти учителя
непрестанно говорят о размерах власти священника и величии авторитета папы, то
вы можете быть уверены, что они думают более о своих выгодах, нежели о
вверенных им душах. Если такие люди советуют вам положить конец проповеди
Евангелия изданием постановления, закройте
свои уши от такого наущения и знайте твердо, что их единственная цель состоит
в том, чтобы предохранить себя от нападок на их доходы и почетные места.
Скажите им: „Если это дело от человеков, то оно разрушится само собой, если же
оно от Бога, то все власти тщетно будут объединяться против него."*
* Гесс, стр. 138.
Затем он
продолжает объяснять характер Евангелия и доказывает, что все здравые учения
могут быть основаны только на Священном Писании. Здесь он переходит к тому
разоблачению безнравственности, царящей среди духовенства, и показывает, какой
вред наносится из-за этого делу христианства. С большой серьезностью и
строгостью обращается он против безбрачия духовенства и называет это мошенническим
изобретением нового времени, которое служит лишь той цели, чтобы подчеркивать
власть церкви. Целибат на самом деле порывает связи, которыми должен быть
связан слуга Божий с народом и делает всех их чуждыми семейным отношениям,
чтобы все их усердие обратить к интересам церковной организации или ордена, к
которым они относятся, и подчинить их требованиям папской власти.
Подобное же
сочинение в это время он адресовал и епископу из Констанца. В нем он заклинал
встать во главе, прилагать все усилия к реформации в церкви. „Потому мы просим
тебя, - пишет он, - во имя Христовой любви, во имя свободы, которую Он купил
для нас, во имя нужды многих слабых неутвержденных душ, во имя кровоточащих ран
многих больных совестей, во имя всех Божьих и человеческих обстоятельств -
позволь, чтобы было отменено введенное необдуманно, чтобы воздвигнутые против
воли Божьей сооружения не потерпели бы однажды великого разрушения." Оба
послания были подписаны самим Цвингли и десятью ревностными сторонниками
швейцарской Реформации.
Это письменное
упоминание к епископу собора в Цюрихе побудило Цвингли написать новое
сочинение, которое назвал „Арчетель"**.
** Это слово
означает „Начало и конец". Возможно, Цвингли назвал свое послание так
потому, что думал, что этот первый ответ явится так же и последним. (Прим,
переводчика.)
Здесь содержится
сопоставление основных пунктов, по которым велись ожесточенные споры между
реформаторами и их противниками. „Этот труд, - говорит Гердер, - являет
достоверную характеристику проложенной Цвингли Реформации и весьма отличается
от изложений многих составителей истории." Сочинение нашло большое
признание не только в Швейцарии, но и во многих зарубежных странах, и явилось
доказательством того, что его автор был не только человеком „сведущим в
Писаниях", но объединял в себе самом бесстрашное мужество и истинное
христианское смирение и самообладание.
Когда епископ
увидел, что не владел такой силой, чтобы подавить прогрессирующее движение, то
обратился к собранию народных представителей в Бадене и потребовал привести в
исполнение его многократно пренебрегаемые приказы. Однако семена Реформации
взошли здесь так же богато, как и в Цюрихе, по крайней мере среди духовенства,
которое решило проповедовать ничто иное, как чистейшее Слово Божие. „Те призывы
епископа, - пишет Паддингтон, - закончились преследованием
одного-единственного
малоизвестного нарушителя епископских повелений". Известный Урбан
Вейс, пастор из Бадена, проповедовал против обращения к святым. Чтобы
угодить епископу, его арестованным доставили в Констанц, где он просидел в
заключении долгое время. Он был первым из швейцарских реформаторов, удостоенных
страдать во имя истины.
Наши читатели
помнят, что у Цвингли было семеро братьев. К этому времени, которое мы
рассматриваем, все они были живы. Когда их отдаленной местности достигла весть
об отходе Ульриха, их охватило большое беспокойство. Они писали своему брату,
выражали свое сожаление по поводу его поведения и просили его объяснить все
это. И хотя их беспокойство исходило скорее из озабоченности за честь их семьи,
чем из стремления познать истину, это все же предоставило Цвингли желанную
возможность смело и без утайки писать к ним об истинах Евангелия и выражать им
искреннее чувство любви к ним.
Уверив братьев в
своей искренней любви к ним и глубочайшем сочувствии к их заботам, желании им
благополучия, он продолжал: „Я буду до тех пор, пока Бог дает мне эту
возможность, исполнять вверенную мне обязанность без страха перед миром и его
надменным тираном. Я знаю, что может навалиться на меня. Но я ни в коем случае
не одинок, потому что уже давным-давно я предал самого себя и все мои
обстоятельства в руки Божьи... Будьте уверены, что со мной не может случиться
никакого зла... Я знаю, что силы мои малы, но я знаю власть Того, с Кем я веду
Его борьбу. Я могу сказать вместе с Павлом: „Все могу в укрепляющем меня Иисусе
Христе." Вы же говорите мне: „Какой стыд постигнет нас и какой позор
покроет нашу семью, если тебя сожгут на костре как еретика, или же предадут
какой-либо другой постыдной смерти. И какую пользу это может принести?"
Мои дорогие братья, слушайте мой ответ: Христос, Спаситель и Господь всех
людей, Чьим воином я являюсь, сказал: „Блаженны вы, когда возненавидят вас люди
и когда отлучат вас и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за
Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам
награда на небесах." (Лук. 6, 22-23). Уразумейте из этого, чем больше мое
имя в этом мире покроется позором ради Господа, тем оно будет славней в глазах
Божьих... Христос, Сын Божий, сошел с неба, чтобы пролить Свою кровь для нашего
спасения, потому робкий воин Христа недостоин этого имени, если он не готов
добровольно пожертвовать своей жизнью во имя своего Военачальника. Такой
подобен воину, который выбрасывает свой щит и обращается в бегство."
Вы мои братья,
братья по плоти, сыновья моего отца, но если вы не пожелаете быть братьями во
Христе по вере, то я буду скорбеть о вас глубочайшей скорбью. Слово Господне
наставляет нас оставить даже отца и мать, если они уклоняют наши сердца от
Него. Положитесь на Слово Божие со всем неизменным сердцем. Принесите Христу
все ваши заботы и печали, излейте до конца свое сердце перед Ним, только у Него
Одного ищите благодать, мир, прощение ваших грехов. Наконец, будьте связаны со
Христом искренними узами единства, чтобы Он был Един с вами и вы с Ним. Да соделает Бог, чтобы вы были приведены под Его
защиту, были вразумляемы Его Духом! Аминь.
До свидания! Я
никогда не перестану быть вашим искренним братом, если только вы останетесь
братьями Христа. Цюрих, в великой спешке, 1522 год летоисчисления по
Христу." Какая любовь к Господу, к Его Евангелию и к Его Церкви, какая
полная преданность выражаются в этих словах! Как явно видно, что Цвингли
научен самим Богом. Его познания пути спасения, Его глубокое понимание драгоценного,
животворящего единства истины верующих во Христе переполняют наши сердца
изумлением и радостью. Правда, он еще не понимал освобождение верующих от
господства греха, сатаны и мира „через смерть", как это сказано в
Рим. бив других местах. Так же и учение Писания о Церкви как о Теле Христа,
было чуждо, он не познал силу тех слов: „Ибо все мы одним Духом
крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все
напоены одним Духом" (1 Кор. 12,13). Но он понимал, что есть приобщение
к благодати и благословению через драгоценную жертву Христа. Если бы он более
находился „под властью воскресения", то составители истории его жизни
имели бы меньше основания называть его „христианским патриотом" или
„христианским героем". Не то чтобы он менее любил соседей или
родственников или отчизну, но он бы в согласии с человеческим духом открыл то,
что он не только умер, но и воскрес со Христом и объединен с Ним через живущего
в нем Духа Святого. Подобно Лютеру он придерживался учения, что оправдание
происходит через веру, как краеугольного камня христианства, и он был менее
подвержен предвзятости, нежели саксонский реформатор, и во многих отношениях
был не такой жестокосердый, как тот.
Ожесточение
между обеими сторонами через поражение епископских посланников еще более
обострилось. Чтобы положить конец противоборству, Лютер попросил у совета
разрешения публично защищать себя и свое учение от противников. Совет, который
так же охотно восстановил бы спокойствие в
городе, прислушался к его просьбе и назначил 29 января следующего (1523) года
конференцию, на которой должны были бы обсудить некоторые спорные религиозные
пункты, дабы найти окончательное решение. Это была первая из тех публичных
дискуссий, которые под Божьим руководством чрезвычайно продвинули швейцарскую
Реформацию. На эту встречу были приглашены все, которые имели хоть что-нибудь
против соборного проповедника. Каждый имел право свободно высказать свою жалобу
или обвинение в его адрес. Со стороны городского совета выставлялось только
одно условие, что все обвинения должны строиться на Писании, а не на голых
человеческих преданиях. Духовенство кантона получило особенное приглашение,
сверх того настоятельно приглашался епископ, чтобы присутствовал лично, а если
это было невозможно, то чтобы выслал достойного заместителя.
Для ведения
борьбы и для того, чтобы все стороны могли знать, какие вопросы будут вынесены
Цвингли на обсуждение, заблаговременно были опубликованы 67 тезисов. Они
охватывали основы его учения, проповедуемые им, которые он выставлял теперь для
защиты. Содержание выставленных Цвингли положений распространилось в Цюрихе и
в близлежащих кантонах с невероятной скоростью.
Поскольку эти
тезисы могут быть рассматриваемы как исповедание веры швейцарского реформатора
и вообще имеют огромный интерес, то мы приведем здесь несколько важнейших из
них:
Евангелие есть
единственное руководство веры; утверждение, что оно без ратификации римской
церковью ничего, - ложь.
Христос есть Единственный
Глава Церкви.
Все предания
неприемлемы.
Стремления
духовенства оправдать свою любовь к роскоши, пристрастие к богатству, почестям
и званиям является причиной распрей в церкви.
Упражнения в
покаянии есть предписания преданий и ничуть не могут помочь в спасении.
Месса не есть
жертва, но лишь напоминание о Жертве Христа.
Бог никакому
классу христиан не запретил вступать в брак, а потому запрещать священникам
вступать в брак, безбрачие которых стало причиной многих грубейших проявлений
безнравственности, есть преступление.
Кто прощает
грехи ради денег, делает себя виновным в грехе Симонове. Один только Бог имеет
власть прощать грехи.
Единственный
путь спасения для всех, кто был, кто есть и кто грядет, есть Иисус Христос.
Все христиане -
братья Христа и братья между собой. У них нет отцов на земле, потому отпадают
все ордена, секты и партии.
В Слове Божьем
не говорится о чистилище.
Утверждение, что
благодать зависима от причащения, есть выдумка.
Не должно
применять никакого принуждения к тем, кто не признается в своем заблуждении,
разве что они угрожают нарушить мир в огромных размерах.
С самого раннего
утра 29 января великое множество людей заполнило зал большого совета в Цюрихе.
Присутствовало все духовенство города и кантона, кроме того пришли многие из
горожан, ученых, знати, дворянства и многие другие сословия и классы.
Бургомистр Руст открыл заседание с небольшим вступлением. Он указал на 67
тезисов Цвингли и повелел всем, кто не согласен с ними, бесстрашно высказывать
и защищать свои возражения. Как заместители епископа из Констанца были магистр
епископа рыцарь Иаков из Анвила, генерал-викарий Фабер и многие доктора. Все
ожидали, что Фабер выступит с опровержением тезисов Цвингли и будет защищать
римскую церковь. Однако Фабер явно боялся своего противника и не решился вступить
в дискуссию по тому или другому пункту. Цвингли побуждал его на это, но
напрасно. „Я послан сюда не дискутировать, - заявил тот, - но выслушать. Кроме
того, здесь не место решать такие важные спорные вопросы. Нюрнбергский рейхстаг
назначил собор на следующий год, мы должны подождать до этого. Всеобщий
церковный собор - единственный уполномоченный судья по вопросам учений. А пока
что я уполномочен содействовать прекращению беспорядков в Цюрихе, которые
волнуют город."
Цвингли желал,
чтобы его учение подверглось строжайшему испытанию и глубоко был возмущен
уклончивым ответом Фабера. Он сидел в середине зала за столом, на котором
лежала Библия. После слов Фабера он вскочил и громко воскликнул: „Что? Это
великое эрудированное собрание не настолько важно, как собор!" Затем,
обратившись к советникам, он попросил: „Милостивые господа, возьмите Слово
Божие под защиту!" Последовала глубокая тишина. Наконец Цвингли вновь
возвысил голос: „Я заклинаю всех, кто обвиняет меня, и я знаю, что
большинство из таких здесь, выступить и во имя истины поправить меня."
Однако вновь не последовало никакого ответа. Все противники соблюдали гробовое
молчание. Еще раз он выразил свое желание дискутировать по поводу своего учения
и защищать его перед советом города и перед множеством ученых, эрудированных
слушателей и повторил, что готов отказаться от любого своего заблуждения, если
ему докажут это на основании Библии. Однако Фабер остался при своем и обещал
только опубликовать опровержение заблуждений Цвингли.
После полудня
состоялось второе собрание. Снова бургомистр призвал: „Если кто здесь желает
высказаться против Цвингли и его учения, тот пусть выступит." Это он
повторил трижды. Когда же никто не вступил, то совет объявил: „Ульрих Цвингли
во всеуслышание объявил неоднократно, приглашая своих противников опровергнуть
его учение на основании Писаний, но никого не нашлось, кто бы пожелал сделать
это. По этой причине постановляется возвещать и проповедовать Слово Божие, как
и прежде. Все остальные пасторы кантона, живут ли они в городе или в деревнях,
должны учить лишь тому, что можно доказать на основании Писаний, и ничему
иному, а также под страхом тяжелейшего наказания воздерживаться от обвинений
других в ереси и иных сомнительных осуждений."
Когда Цвингли
выслушал чтение этого постановления, то не смог удержать себя от выражения
громкой радости: „Да прославится Бог, - воскликнул он, - Он хочет, чтобы Его
Слово было живо и действенно и на земле, как и на небе!" Теперь уже Фабер
не мог более сдерживать своей ярости. „Тезисы Цвингли противоречат чести и
учению Христа, - проскрежетал он, - я готов это доказать." „Сделайте это!
- ответил Цвингли. - Но я никакого иного Судьи не признаю, кроме
Евангелия". - „Евангелие и снова и снова Евангелие, - возразил Фабер. -
Можно жить дружелюбно, мирно и добропорядочно, если бы никакого Евангелия и не
было". На этом дискуссия закончилась.
Лев Иуда,
Гофмейстер, Мейер и другие так же пытались вызвать папских сторонников на
дискуссию, но, кроме небольшой перепалки относительно обращения к святым,
ничего заслуживающего внимания не произошло.
Решение
цюрихского совета дало швейцарской Реформации мощный толчок. После такого
рокового поражения папистов Реформация без труда одерживала новые победы.
Действие выступления Цвингли на совете было весьма благоприятно для него
самого и для его учения. Его простота и твердость, его дружелюбный открытый
нрав исполнили его слушателей изумлением, его красноречие и ученость привлекли
к нему всех, кто еще колебался между двумя сторонами. Молчание противников
было рассмотрено как их слабость и придало равносильное этому доказательство
верности учения Реформации. С этого времени во всех сословиях быстро возрастало
число сторонников реформ. То решение было в действительности прекраснейшим доказательством
мужества и здравого мышления цюрихского городского совета. Он не принял в
основе религии никакого наказания, никаких упражнений в постах. Цвингли и
другие пасторы по его решению получили защиту и свободу проповедовать Слово
Божие, как и прежде. Только явное нарушение мира или дело, которое может
привести к этому, должно было наказываться гражданской властью.
В письме,
которое Фабер написал своему другу вскоре
после
конференции, выражается опасение относительно Цвингли в следующих словах: „У
меня нет никаких новостей для тебя, кроме той, что в Цюрихе восстал второй
Лютер, который намного опаснее первого, поскольку он имеет дело с
невежественным народом. Я должен сражаться с ним, хочу я этого или нет; я
делаю это с большим нежеланием, однако я вынужден делать это. Ты вскоре убедишься
в этом, когда я опубликую свою книгу, в которой я привожу доказательства, что
месса есть жертва."*
*
Ваддиштон, т. 2, стр. 284.
В том же
соотношении, в каком Реформация утверждалась и распространялась, умножались
так же и усилия ее противников противодействовать ей. Одареннейшие
представители Рима были приведены в молчание, у них не оказалось мужества
состязаться с отважным реформатором. Однако у вероломного Рима было еще другое
оружие. Заслуживающий доверия составитель истории сообщает, что папский легат
Ейнзиус и епископ из Констанца наняли убийц, чтобы те лишили жизни Цвингли, не
вызывая при этом никакого подозрения на себя. Однажды реформатор получил
записку, в которой анонимный друг, не называя своего имени, настоятельно
предостерегал его. Там было написано: „Со всех сторон для тебя приготовлена
западня и яд. Ешь только в своем доме, не принимай никакого хлеба, который
испекла не твоя кухарка... Я твой друг. Ты познакомишься еще со мной."
„Покинь скорей дом Цвингли, там вскоре произойдет бедствие", - сказал
другой каплану, жившему с Цвингли. Однако человек Божий при всем этом остался
спокойным и непоколебимым. „Я боюсь моих врагов так же, -говорил он, - как
высокая скала боится разбушевавшихся волн. С Богом!" И хотя злодейские
планы епископа и монахов терпели крах, Рим не исчерпал еще своих средств.
Теперь он обратился к лести.
Адриан Шестой, который в те дни
восседал на папском престоле и осыпал саксонского реформатора своими анафемами,
вначале не показывал никакого вида беспокойства по поводу происходившего в
Цюрихе. Но когда в Риме стало известно решение совета, Адриан направил к
Цвингли в высшей степени лицемерное и
льстивое письмо, в котором он называл его „мой любимейший сын" и обещал
ему совершенное благорасположение. В то время папа прозрачно намекал, чтобы
предпринималось все для его привлечения на их сторону. „Что ты сможешь
предложить ему?" - спросил Миконий. „Все за исключением папского
престола!" -гласил ответ. Трость епископа и шляпу кардинала - все готов
был отдать папа, лишь бы ему удалось подобными дарами поколебать цюрихского
реформатора. Однако он сильно просчитался. Все его предложения были отвергнуты
с той же непоколебимой решительностью. „Цвингли был, - как отмечает Мерль
д'Обине, - еще более непримиримым врагом римской церкви, чем Лютер." Он
не был монахом, его совесть была менее заблужена, его суждения подвергались
влиянию папских учений меньше, чем это было с саксонским реформатором. Он
поступал беспощаднее, чем Лютер, с идеями и обычаями прежних столетий, и даже
безобидный обычай, если он был связан с каким-либо злоупотреблением,
отвергался им безжалостно. В нем было живо страстное желание отстоять
достоинство, простоту и авторитет Священного Писания. „Единственно Слово Божие,
- имел он обыкновение говорить, - должно оставаться в силе."
С другой
стороны, говорят, что Цвингли пришел к этим убеждениям при менее ожесточенных
битвах, и потому они жили в его сердце с меньшей силой, чем у Лютера. Однако мы
можем согласиться в истинности такого утверждения лишь с одной точки зрения, а
именно: в отношении учения оправдания через веру. Хотя швейцарский реформатор
верил в эту истину так же искренне, как и саксонский, она никогда для него не
была тем, чем была для Лютера. Это для Лютера было источником его силы, его
утешения, его радости и его деятельности. Бог вел обоих разными путями, подготовляя
их разными средствами для Своего великого дела.
Вследствие январской
конференции Цвингли достиг влияния на народные массы. Тем не
менее он не спешил вводить изменения в прежние богослужения. Его страстным
желанием было обучить народ, искоренить предрассудки, прежде чем
перейти к великим переменам. Он справедливо избегал всякой опрометчивости, он
стремился через восстановление истин разрушить оковы лжи. Он проповедовал
Слово Божие с гораздо большим усердием, чем ранее, бесстрашно защищая истину. В
своем друге Льве Иуде, упомянутом ранее пасторе церкви Святого Петра, он находил
великую поддержку. Неизвестно, явилось ли поводом тому обещанная Фабером книга
о мессе, но Цвингли в том же году написал научный труд, в котором с большой силой
обрушивался на папское лжеучение о мессе, что это, якобы, есть жертва. В то
время пресвитер по имени Людвиг Гетцер опубликовал книгу под названием
„Суд Божий над иконами". Это произвело величайшее впечатление, так что
некоторая часть людей ни о чем другом и думать не могла, как только об иконах.
Книга, таким образом, послужила более во вред, нежели на пользу.
В ревности по
делу Реформации и разгоряченные книгой Гетцера, некоторые жители Цюриха
сговорились очистить город от идолов насильно. Над одними из городских ворот
возвышалось прекрасно высеченное, богато украшенное распятие, которому
воздавалось особенное суеверное поклонение. Именно на это изображение и
устремился гнев возбужденных горожан. Во главе многочисленной толпы выступил Клаус
Готтингер, ремесленник, и, как говорит Буллингер, порядочный, сведущий в
Священном Писании человек. Однажды он поднялся над воротами и сбросил наземь
крест. Это дерзкое дело переполнило весь Цюрих страхом и ужасом. „Это вредители
церкви! Они заслуживают смерти!" - кричали друзья Рима. Волнение
настолько возросло, что совет был вынужден арестовать предводителя крушителей
икон. Но когда был произнесен приговор, совет разделился на два лагеря. Что
одни рассматривали за дело, достойное смерти, другие почитали добрым, хотя оно
было сделано под возбуждением, незаконным образом. Пока совет не мог придти к
единодушному мнению, Цвингли проповедовал со своей кафедры, что Моисей
авторитетно запрещал сотворить кумиры и предметы религиозного поклонения.
„Готтингер и его друзья на этом основании, - говорил Цвингли, - не подсудны
пред Богом и не подлежат смерти, но они
действовали насильно и без разрешения власти, потому повинны наказанию."
Речь Цвингли ввергла совет в еще большее смущение, весь город распался на два
лагеря. Наконец совет решил назначить совещание по данному вопросу, а
арестованных пока оставить под стражей.
Таким образом,
мы видим, что под благим руководством Божьим даже подобные, достойные
осуждения, выходки должны были послужить не только для выявления мрачной тени
папства, но и выставить на свет, на всеобщее обозрение истины Божьи наивысшей
важности и подготовить для реформаторов новый триумф и большую свободу
действий.
26 октября 1523
года было предназначено провести вторую конференцию по вопросам: разрешает ли
Священное Писание иконослужение и должно ли и далее проводить мессу или она
должна быть отменена. На собрании присутствовало еще большее количество людей,
чем на первом. На нем было более 900 человек, в том числе городской совет и
около 350 членов духовенства из всех частей Швейцарии. Были приглашены епископы
из Констанца, Кура и Базеля; базельский университет и двенадцать кантонов
должны были прислать на конференцию своих представителей. Однако епископы
отклонили приглашение, унижение их послов в прошлом году было еще свежо в
памяти, так что они ничуть не желали подвергать себя вторично опасности
унижения. Только города Санкт-Галлен и Шафхаузен прислали по одному
представителю: Хофмейстера и Вадиана. Эти оба представительных человека были
избраны в президиум конференции. После того, как была объявлена цель
конференции и уточнена повестка дня, были приглашены Цвингли и Лев Иуда, чтобы
высказать свои взгляды относительно иконослужения и относительно мессы перед собравшимися
и ответить на некоторые вопросы, которые могут поступить в их адрес.
Со свойственным
ему благоговением пред Богом и смирением Цвингли попросил разрешения открыть
совещание молитвой. Он сказал: „Вспомните слова Христа: „Где двое или трое
собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Матф. 18, 20). После окончания молитвы и после краткого вступительного
слова председательствующего, где он снова, как и на первой конференции,
повторил основное требование к выступающим, чтобы те все свои претензии и
доказательства строили на основании Слова Божьего, было предоставлено слово
Цвингли для начала дискуссии.
Реформатор
поднялся и сказал, что с самого начала он должен уяснить слово „церковь"
на основании Священного Писания; что от понимания значения этого слова, от понимания
права и авторитета зависит настоящее заседание. Надменность римской церкви,
которая утверждает, что в христианском мире ничто не действительно, что не подтверждено
церковью, он решительно отклонил. По его мнению, слово „церковь" означает
в первую очередь всеобщую организацию всех верующих. „Всеобщая Церковь"
распространена по всему миру, везде, где веруют в Иисуса Христа. Далее, это
обозначает собрание верующих, живущих в определенной местности, так называемые
поместные церкви, как, например, церковь в Ефесе, Коринфе, в Шафхаузене или в
Цюрихе. Чрезвычайно ложно присваивать это название какому-либо объединению и
ограничивать его этим объединением, будь оно составлено из одних пап, кардиналов,
епископов и другого духовенства. Затем он высказался против возражения со
стороны папистов относительно собрания на прошедшей первой конференции, точно
такой же, на которой он сейчас находился, против посягательства на авторитет
собрания. Утверждая, что собрание, которое объединяется верою во Христа и
рассматривает Священное Писание как единственное правило для веры и хождения,
имеет полное право совещаться самостоятельно по своим делам и решать их. Таким
образом, Цвингли отвел церковь в Цюрихе от судопроизводства епископа из Констанца
и вообще отделил ее от римского священства.
Когда он
закончил, все были приглашены выступить смело и бесстрашно против его мнения,
если кто был не согласен с ним. Реформаторы были убеждены в верности их дела и
не боялись прямого откровенного прения. Старый цюрихский соборный член, Конрад
Хоффман, в связи с неявкой епископских уполномоченных попытался опровергнуть
сказанное, но поскольку он говорил только опираясь на авторитет папской буллы
и церковные установления, не приводя ни единого места из Священного Писания, то
ему объявили, что он не придерживается правил данного собрания. Когда же он
внес предложение ждать следующего собора, а до тех пор подчиняться
постановлениям епископов, Цвингли возразил: „Ждать собора? Кто его посетит?
Папа и несколько невежественных праздных епископов, которые все выдумают из
своей головы. Нет, это не церковь. Генг и Кюснахт (две деревушки невдалеке от
Цюриха), вне сомнения, намного ближе к Церкви, нежели епископы вместе с
папой." Августинский приор, красноречивый оратор, который всем сердцем был
привязан к старой вере, отметил, что он не сможет опровергнуть позицию Цвингли,
если ему не будет разрешено обратиться к церковному праву. Цвингли тотчас
привел выдержку из церковного права, где говорилось, что во всяком случае нужно
полагаться единственно на Писание. Приор смущенно замолчал и снова занял свое
место, бормоча слова: „Папа решает, я подчиняюсь его решениям, оставляя другим
приводить доказательства этого."
Здесь поднялся Лев
Иуда, „священничек", как его часто называли в шутку, и в своей
пространной речи доказал, что Слово Божие запрещает делать какие-либо
изображения, и что христианам не подобает их ни делать, ни выставлять, ни
поклоняться им. На второй день конференции речь шла о мессе. Цвингли доказал,
как из выдержек о вечере Господней, так и из других мест Нового Завета, что
месса не есть жертва, что ни один не сможет ни за себя, ни за другого принести
Богу жертву и что способ празднования вечери в римской церкви полностью
противоречит постановлению Господа. Слабые попытки со стороны некоторых
священников защитить атакуемые учения были обоими реформаторами тотчас
отражены и ко всеобщему удовлетворению слушателей полностью сокрушены.
Услышанное
произвело на всех глубочайшее впечатление. Тогда взял слово Комтур Шмидт из
Кюснаха. „Мне кажется, есть нужда в том, - сказал он, - чтобы далее христианам
было дано сообщение, как они должны иметь и хранить Христа в своих сердцах. До
сих пор вы были рассеянны среди множества идолов и кумиров, один в своей нужде
бежал в горы к тому-то святому, другой в своей нужде, наоборот, бежал в долины
к другому святому, немец бежал в Италию, итальянец в Германию. Отныне нет нужды
бегать по вашим нуждам то туда, то сюда. Бог все творение сосредоточил во
Христе Иисусе. Уважаемые горожане Цюриха, идите к верному совершенному
Источнику; Иисус Христос наконец да воцарится в вашей области, да примет Себе
во владение Свое древнее достояние." Старый воин, бургомистр Руст, обращаясь
к совету, воскликнул своим сильным голосом: „Так вот, возьмем же наконец меч
Божий в руки и просите все воедино, чтобы Он ниспослал нам удачи!" Слова
этих мужчин глубоко проникли в сердца слушателей. „С нами Бог! - воскликнул
Цвингли, глубоко взволнованный, - Он будет сражаться за Свое дело! Вперед! Во
имя Бога, вперед!" Он не мог уже сдерживать свои чувства и разразился
слезами, многие плакали вместе с ним.
Так закончилось
совещание. Оно длилось три дня. Победа реформаторов была решительной. Прежде
чем собрание разошлось, Вадиан из Санкт-Галлена сказал несколько слов от имени
тех, кто вместе с ним вел заседание. Он говорил что нет необходимости принимать
определенное решение собрания. Каждый сам лично слышал свидетельство Слова
Божьего по обоим спорным пунктам и может сам определить, что об этом сказать
за или против, каждый сам за себя должен решить, какой вывод он должен из этого
сделать и последовать свидетельству своей совести. Еще раз Руст убедительно
просил собравшихся избрать своим единственным путеводителем Слово Божие и
бесстрашно следовать за Ним. Тогда все разошлись.
Все, кто хоть
немного дорожит Словом Божьим, могут оглянуться на это совещание в великой
сердечной радости и с глубоким удовлетворением. Цвингли совершил великое,
достойное дело. Он вернул Библии ее истинное место и народу возвратил его
право. Ведущие того совещания публично утвердили, что Слово Божие является
единственным авторитетом и единственным масштабом веры и жизни.
Притом мы не
должны забывать, что это произошло в то время, когда едва начали видеть
злоупотребления папства и ценить Библию. Тогда полностью было забыто, что Слово
Божие есть духовный меч, которым должны разрешатся все вопросы. Цвингли, Лев
Иуда и другие вновь посеяли благоговение перед Словом Божьим в сердца своих
соотечественников. Они водворили светильник на видное место, вытащив его
из-под скамейки, и мрак исчез. Слово Божие было их высшим сокровищем,
источником утешения и бодрости в борьбе, прославлением Христа, сокровеннейшим
желанием их сердец.
Мы знаем, что
одно слово Писания намного увесистее, чем десять человеческих умственных
принципов. Однако насколько, спрашиваем мы невольно, соблюдается это правило
христианами наших дней? Где найдем мы сегодня такую несгибаемую твердость в
деле истины Божьей? Наоборот, со всех сторон мы слышим вопросы, действительно
ли Писания даны Самим Богом. „Поскольку они читают многие истолкования ученых,
- говорят некоторые, - невозможно Писания рассматривать как безусловно незыблемое."
Находят необходимым постановить принципы веры и ставят их на место Слова
Божьего. Что же должны делать против этого все любящие Господа? Твердо
держаться Его Слова, которое никогда не изменяет и неизменяемо. Всегда
останется незыблемой истиной: „Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие
Меня будут посрамлены" (1 Цар. 2,30). Да даст Господь пишущим и читающим
эти строки много благодати, чтобы всем нам прославить Его имя верной
твердостью и непоколебимостью в Слове Божьем. Да будем мы во всем, что
совершаем в религиозном отношении, способны сказать: „Так говорит Господь!..
Написано..."!
Городской совет Цюриха был убежден, что ни мессу, ни поклонение иконам на основании Слова Божьего оправдать невозможно. Все же некоторое мгновение он еще не дошел до того, чтобы законодательным путем отменить и мессу, и иконы. Так же и Цвингли рекомендовал действовать умеренно и с осторожностью. Он приступал к делу спокойно и обдуманно. Чтобы посоветоваться по своему мнению, он обратился к совету: „Бог знает мое сердце. Он знает, что Он призвал меня созидать, но не разорять. Мне известны робкие сердца, которые заслуживают всякой снисходительности. Народ в большинстве своем еще недостаточно просвещен, чтобы спокойно перенести такое основательное превращение. По этой причине мессу можно служить во всех церквях в воскресенье, и пусть никто не смеет поносить священника за это." Совет охотно прислушался к этим словам, поскольку он был весьма заинтересован в обуздании гражданских волнений, и священникам было разрешено по их убеждению читать мессу или нет.
Между тем друзья Реформации обратились с
просьбой освободить находившихся до сих пор под стражей нарушителей порядка,
которые уничтожили литое распятие с городских ворот. Это было удовлетворено.
Заключенные были отпущены на свободу; только Готтингер и его друг Гохрютинер,
главные зачинщики мятежа, должны были покинуть цюрихский кантон сроком на два
года.
Чем увереннее Реформация продвигалась вперед, тем сильнее скрежетали зубами от бессильной ярости ее враги. Они решили, что им нужно ухватиться за более сильные средства, если они хотят остановить дальнейшее распространение нового учения. На одном совещании в Люцерне в январе 1524 года, куда прибыли представители всех кантонов за исключением цюрихского, присутствующие священники сделали все, чтобы восстановить народ против ненавистных новаторов. Их усилия не остались без успеха. Недавние происшествия в Цюрихе обеспокоили все нравы. Люди со страхом спрашивали себя, какие последствия это может иметь? Поэтому паписты легко выиграли. По их наставлению совет принял следующее решение: „Никто не должен ни явно, ни тайно, в трактирах за рюмкой вина, в своих домах говорить о новых или лютеранских делах. Все постановления епископа из Констанца в отношении религиозных дел должны выполняться; всякий будь то мужчина или женщина, юноша или старик, как только начальство донесет на него о том, что оно заметило нечто несогласное с этим решением, тотчас должен быть арестован." Так через хитрость сатаны была устроена западня, в которую реформаторы неизбежно должны были попасться. Началось настоящее гонение. Это решение было доведено до всех представителей округов с требованием строжайшего исполнения. Только Цюрих твердо противился признать его. Готтингер был первым, который пал жертвой этого решения.
После изгнания из Цюриха он подался в Баден и жил там от плодов своих рук. Насколько он не искал, настолько и не избегал говорить о своей вере. Если его спрашивали, каково его мнение о новом учении, которое возвещается цюрихскими проповедниками, он спокойно и смело исповедовал свою веру. Однажды он заявил: „Они проповедуют, что Христос единократной жертвой заклан за всех христиан и что Он одним приношением, как говорит Павел, навсегда сделал совершенными освящаемых. Потому месса не является жертвой, и обращение к святым, и поклонение перед иконами противно Слову Божьему." Это высказывание должно было стать для него роковым. Он был обвинен в своих еретических взглядах перед окружным начальником Бадена и вскоре после этого арестован. Перед судом он снова бесстрашно изложил свидетельство о своей вере и объявил, что готов доказать свою верность высказанному. Ему объявили, что он преступил постановления гражданской власти, которое запрещало все разговоры на религиозную тему. Но поскольку баденский суд все же не желал осудить арестованного, то кровожадный чиновник доставил его в Люцерн и поставил перед городским советом. Тот не очень долго задумывался. Представители от семи кантонов приговорили Готтингера к обезглавливанию мечом.
Когда ему объявили о таком жестоком приговоре, он спокойно ответил: „Да свершится воля Господа! Он Один может простить тех, кто содействует моей смерти..." „Хватит, хватит! - перебил его один из судей. - Мы находимся здесь не с целью выслушивать проповеди, ты это в другой раз будешь молоть!" „Его голова должна навсегда отлететь от него! - объявил, насмехаясь, другой. - Когда же он снова получит ее на свои плечи, тогда и мы присоединимся к его вере." „Господу Иисусу было так же сказано, - ответил Готтингер, - что если Он есть Царь Иудейский, то пусть сойдет сейчас с креста, и они уверуют в него." Когда монах поднес к его губам распятие, он отклонил его со словами: „Верою мы должны распятого Христа иметь в своем сердце." По пути на эшафот он явно зримо был укреплен присутствием Господа. Многие следовали за ним со слезами. Он же радостно обращался к ним: „Не плачьте обо мне, я на пути к вечному блаженству." С силой, достигающей до глубины сердец, возвещал он окружающим Евангелие и наставлял их взирать на Господа Иисуса Христа, Который Один имеет власть спасти и простить грехи. Его последние слова звучали так: „О, мой Господь и Спаситель Иисус Христос, в Твои руки передаю я свой дух!" Несколько мгновений спустя он покинул тело и водворился у Господа.
Спокойствие, храбрость и мудрость, которые
Готтингер проявлял как перед судьями, так и по пути на эшафот определили ему
достойное место среди тех, кто за дело Реформации положил свою жизнь. С
достойными изумления твердостью и спокойствием он взывал к Богу о благодати до
последних мгновений за своих судей, так чтобы их глаза могли быть открыты для
истины. Обращаясь к народу он сказал: „Если я кого-нибудь из вас каким-либо
образом обидел, то да простит меня такой, как я прощаю своим врагам. Просите
Бога, чтобы мне до конца остаться твердым в моей вере. Когда же приговор совершится, тогда ваши молитвы для меня уже
будут бесполезны."*
* Гесс, стр. 168.
Цюрихский совет на своем совещании принял официальное заявление о несправедливости приговора Готтингеру и его казни. Это не только не было оставлено без внимания, но подтолкнуло врагов Реформации на еще большие злодейства. Едва остыла кровь невинного свидетеля веры, как заседание представителей кантонов решило прибегать к более строгим мерам в деле подавления нового учения. Единогласно и повсеместно было решено послать уполномоченных в Цюрих, главное средоточие пагубы, с требованием, чтобы совет и его граждане отвергли ересь. Посланные прибыли в Цюрих 21 марта 1524 года и тотчас явились перед советом. Сначала они жаловались на то, что нарушено прежнее единство старой христианской веры и что неизбежно наступят печальные последствия, если не пресечь недавно появившиеся злосчастные нововведения, через которые уже достаточно сильно нарушен мирный покой церкви и государства. „Представители кантона Цюриха, -продолжали они далее, - примкните к нашим усилиям, помогите нам подавить это новое учение, изгоните от себя Цвингли и его учеников. Гораздо лучше было бы возникшее зло уничтожить просто в самом зародыше; таким образом мы по примеру наших отцов сохранили бы честь Богу, беспорочной Деве Марии, а так же всем святым. Плоды лютеранского учения проявляются уже повсеместно в необузданном поведении народа, склонного к мятежам." Уполномоченные охотно согласились с тем, что в церковной системе есть злоупотребления, которые должны быть отменены. „Все мы, - говорили они, - угнетаемы папой, множеством его кардиналов, епископами и их заместителями. Их богатство, их доходы, торговля индульгенциями разорят благосостояние земли. Сословия по этой причине готовы участвовать в том, чтобы устранить эти непорядки и совместно с вами в этом вопросе выступить против папы и его приверженцев. Но мы не можем и далее терпеть еретические нововведения, которые вы подкрепляете и защищаете."
Так говорили противники Реформации. Наступило
серьезное решительное мгновение. Хватит ли у Цюриха в достаточной мере
мужества в одиночестве противостать представителям советов большинства
кантонов? Совет находился в чрезвычайном затруднении. Но он ни на мгновение не
дрогнул. Смерть Готтингера ничуть не лишила мужества жителей Цюриха, но
вызвала их справедливое возмущение. Их ответ звучал твердо и определенно.
„Мы не можем, - отвечал цюрихский совет посланцам, - относительно Слова Божьего идти ни на какие уступки. Более пяти лет как мы уже внимаем наставлениям наших проповедников. Вначале их учение для нас было новым и предосудительным, поскольку до тех пор мы ничего подобного не слышали. Но когда мы поняли, что целью и сутью их проповедей является благовестив Иисуса Христа, как Начала и Конца нашего спасения, Который умер на кресте как Спаситель мира и пролил Свою драгоценную кровь в очищение наших грехов, Который сейчас восседает на небесах как Единственный Заступник и Посредник между Богом и человеком, когда мы услышали такую весть, то не могли поступить иначе, как принять ее с большой радостью." На предложение посланцев относительно объединения против злоупотреблений Рима и выступления с ними заодно против них, они отвечали, что только послушание Слову Божьему может верно сохранить мир и что только оно является истинным оружием, способным разрушить власть папы, а оружием противостоять его злоупотреблению властью является проповедь неповреждаемого Слова Божьего.
Так цюрихцы с благородным достоинством твердо
удержали знамя драгоценного Слова Божьего, решительно подчиняясь ему, и Бог
был с ними. Ответ был закончен словами: „Мы ничего более страстно не желаем,
как сохранения мира, и мы бы не задумываясь изменили те или иные пункты нашего
законодательства, но здесь, в вопросе, в котором заключается наше спасение, мы
не можем поступать иначе, как мы поступаем, какое бы заблуждение нам ни приписывали.
Потому мы просим вас снова: если в нашем учении найдете что-либо не соответствующее
Слову Божьему, объявите это нам. Это, однако, должно быть сделано до конца
мая. До тех пор мы будем ждать ответа от вас, от ваших епископов, от
базельского университета."
Когда назначенное время истекло, не принеся
ожидаемого ответа от католических кантонов, цюрихский совет начал продвигать
вперед дело Реформации. Уже в январе было принято решение удалить из церквей
иконы, но с исполнением этого все еще медлили. Спокойное и обдуманное действие
совета на самом деле достойно изумления. Он долго медлил в ожидании, что народ
сам воспротивится иконослужению, так чтобы удаление их из церквей произошло при
всеобщем согласии и единодушии. Как только всеобщие нравы созрели достаточно
для этого, совет издал прошение к трем цюрихским пасторам Цвингли, Льву Иуде и
Енгелъгардту следующего содержания: „Поскольку вся честь принадлежит
Единому Богу, все иконы должны быть удалены из всех церквей кантона и все их
украшения должны быть проданы и розданы бедным. Совет запрещает кому бы то ни
было разорять иконы без приказа на то со стороны властей, как если бы эти иконы
являлись его достоянием. Каждая церковь
должна уничтожить свои иконы согласно предписаниям сама, тех, кто установил эти
иконы в церкви, она должна удалить на некоторый момент, чтобы не произошло
препятствия к исполнению приказа". Такими мудрыми мероприятиями, которые
исходили особенно от Цвингли, удалось избежать всяких беспокойств. В Цюрихе
иконы были удалены без каких-либо помех. Под предводительством двенадцати советов,
трех пастырей и строителей, среди которых было немало плавильщиков, люди вошли
в церковь, закрыли за собой двери и начали снимать кресты с их укреплений,
соскребать настенные изображения и перебеливать стены, иконы сжигать. Священные
иконы разбивались на куски или уничтожались иным каким-либо способом, чтобы
избежать возможности вторичного превращения их в предметы идолопоклонства.
Церкви других местностей, следуя примеру столицы, произвели дело уничтожения
икон с еще большей ревностью. В женском монастыре в Альтенбахе находилась
известная всем статуя из камня Девы Марии, которая имела славу великих
чудотворений, потому все поклонялись ей. Монахи утверждали, как Цвингли
рассказывал в насмешку всем посетителям монастыря, что эта статуя не может
надолго отлучаться со своего места. Якобы ее неоднократно сдвигали и ставили
где попало, притом там ее прикрепляли и запирали на замок, но наутро ее
находили на том же месте, где она стояла ранее. Однако увы! И эта удивительная
статуя должна была пасть жертвой очистителей церкви. Грубые сильные руки
сдвинули ее с прежнего места, и вот она уже никогда не вернулась на свое
прежнее место. Так разоблачила идолопоклонническая статуя утверждение лукавых
монахов, выставив напоказ их лживость. „Я радуюсь, - воскликнул Цвингли, - и
всех приглашаю радоваться со мной, что этот богохульный обман наконец удален от
глаз людей. После того, как это свершилось, то и другие папские сказки легче
будет победить. Единому Богу, через благодать и силу Которого все это
совершено, да будет поклонение во веки веков!"
Остановимся здесь в минутном молчании, чтобы сравнить швейцарскую и немецкую Реформацию и ее лидеров. Разница между обеими Реформациями в данных обстоятельствах проявляется весьма остро.
Чрезвычайно высокое благоговение перед Священным Писанием и неустанное усердие в искоренении всего того, что не соответствовало ему, с самого начала было отличительной чертой характера поведения Цвингли. Он смело утверждал, что все религиозные традиции, для которых нет подтверждения в Слове Божьем, все без исключения должны быть отменены. При всех диспутах и прениях со своими противниками Цвингли постоянно имел перед собой открытую еврейскую Библию и греческий Новый Завет, и ничего другого он не признавал, как только эти Божьи изречения и свидетельства. Манера, с какой Лютер обращался со старой религией, со стороны Цвингли была совершенно иной. Лютер желал сохранить в церкви все, что непосредственно и явно не вступало в противоречие со Словом Божьим. Этот принцип был не из лучших. Если вопрос, запрещено ли то или другое в Слове Божьем, составляет основную линию моего поведения, то я смогу кое-что позволять себе, что не соответствует помышлениям Бога и Его откровенным истинам. Зачастую может оказаться затруднительным доказать, что то, что я себе позволяю, в Слове Божием запрещено определенными словами; но Бог не оставляет меня, если я действительно искренне желаю исполнять Его волю, хотя бы я и затруднялся определить, какой путь Ему благоугоден. Я должен идти по благоугодному Ему пути. Истина же определена и не оставляет меня блуждать в неуверенности. Все другие основания всегда неустойчивы и неопределенны и вызывают в моем поведении неуверенность.
Мерль д'Обине говорит весьма обстоятельно об
этой разнице между двумя реформаторами и об их образе действия. Приведем здесь
часть из его высказываний: „Точка зрения двух реформаторов была различна. Лютер
выступил против бесчинств иконоборцев в виттенбергских церквях, в Цюрихе же
иконы были уничтожены в присутствии самого Цвингли. Немецкий реформатор желал
оставаться всегда в связи с церковью и ограничивался, и довольствовался ее
очищением от всего того, что не соответствовало Слову Божьему. Цвингли же
перешагнул через все столетия и возвратился к апостольскому времени, очистил
церковь до основания и стремился к тому, чтобы вернуть церкви ее первоначальное
состояние. Реформы Цвингли были основательнее и совершеннее. Реформация в
своей основе имела два великих задания... Римский католицизм восстал из
иудейского фарисейства и греческого язычества и при влиянии этих двух религий
мало-помалу превратился в римский католицизм. Реформация же, которой надлежало
очистить церковь, должна была очиститься как от языческих, так и от иудейских
элементов. Иудейство особенно сильно проникало в человеческие учения.
Фарисейское довольство своей праведностью, спасение через человеческую силу и
человеческие дела проникло в церковь от иудейства. Языческие элементы особенно
выступали в учениях о Боге. Язычество основательно исказило понятие о
бесконечном Боге с Его везде и постоянно действующим всемогуществом. Оно ввело
в церковь господство символов, икон и церемоний. Святые для папства
превратились в полубогов... Немецкий реформатор выставил учение об оправдании
верой, и, таким образом, был нанесен смертельный удар по фарисейской
самоправедности Рима. Швейцарский реформатор сделал то же самое, заявив, что
человек не в состоянии спасти сам себя. Это и есть исходная точка всех
реформации. Он объявил действия Божьи как безграничные, решительные и
всеобъемлющие и отверг идолопоклонническое богослужение Рима. Католицизм
вознес человека и унизил Бога. Лютер унизил человека, Цвингли вновь вознес Бога
на Его престол".*
* Мерль д'Обине, т. 3, стр. 347-349.
Из всего множества нововведений ничто так не вызывало большего ожесточения папства, как вступление духовенства в брак. Через это, как они полагали, дисциплина в церкви опозорена и как раз со стороны тех, кто должен был быть сторожем и защитником безбрачия духовенства. Жить во внебрачных связях, как муж и жена, с продажными девками - на это руководство церкви смотрело сквозь пальцы, хотя и не объявляло это добрым делом. Но вступление в брак было смертным грехом. Так отвратительно были испорчены фундаментальные принципы папства. Но Дух Божий уже мощно действовал, чтобы открыть глаза многих на истину. Так, в Страсбурге один священник, который в продолжение долгого времени подобно всем своим коллегам вел аморальную жизнь, по благодати Божьей был доведен до того, что уразумел свою греховность и вскоре после этого женился. Как только это стало известно, епископ потребовал от него отпустить свою жену. Поскольку священник медлил исполнить приказ епископа, то в городе начало возникать волнение, епископ вскоре должен был убедиться, что время, когда Рим беспрепятственно мог распоряжаться совестью людей, давно уже миновало. Многие приветствовали действие священника, и большое число духовенства последовало его примеру. Тщетно взывал Рим к мирскому правителю, тот воспротивился проливать кровь невинных.
В апреле 1524 года сам Цвингли воспользовался
правом, которое долгое время возвещал всему духовенству. Тогда он женился на Анне
Рейнгард, на вдове известного Иоганна Мейера из Кнонау, женщине весьма
авторитетной на весь Цюрих, которая была для него большой поддержкой своей
праведностью и решительностью. Из многих детей, появившихся в этом браке, в
живых остались только двое: Ульрих, ставший позднее архидьяконом в
Цюрихе, и Регула, ставшая женой Рудольфа Гултерса, выдающегося теолога
того времени. Шаг Цвингли предоставил его врагам много причин для насмешек,
хотя ожесточение было не настолько великим, как в случае с Лютером, когда
говорили, что якобы он уже в монастыре соединился с ней.
Господь обильно благословил в это время дела цюрихских реформаторов, ставя их жестоких врагов в рамки. Слово Божие, глубоко утвердившееся в их сердцах, через их усердие и старание достигало так же сердца многих людей, занимая в них подобающее место. Бог же непреложно благословляет народ или нацию, где чтят Его Слово. „Говорит Господь: ...Я прославлю прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены" (1 Цар. 2,30).
Вслед за уничтожением икон тотчас последовала добровольная ликвидация двух важнейших религиозных учреждений Цюриха. Одно древнее и богатое аббатство, известное под названием „женский кафедральный собор" и предназначенное для приема монахинь из знатных, благородных семей, отличалось как своей древностью, так и множеством свобод и прав и имело неограниченные доходы. Среди прочего в его правах находилась привилегия чеканить деньги, бывшие в обращении в Цюрихе, далее - назначать президиум гражданского судопроизводства. По своей инициативе оно теперь отказывалось от своих прав на все эти привилегии и имущество и передавало это в руки правительства при условии, что передаваемые им деньги и имущество будут использованы на добрые праведные цели. Аббатисса Катарина Циммерн, взяв причитавшиеся ей за год деньги, ушла из монастыря и вскоре после этого вступила в брак. Вследствие таких перемен город Цюрих впервые в 1526 году начал чеканить деньги, и за свой счет осуществлять судопроизводство.
Собор, к которому Цвингли принадлежал как его член, договорившись заранее о своих правах и доходах с правительством, последовал примеру богатых монахинь. Позднее немногие монахи, оставшиеся от бывших трех орденов, были водворены в один монастырь: молодые для того, чтобы научиться необходимому ремеслу, старшие - чтобы закончить свои дни в мире.
Весть об этих новых триумфах Реформации быстро облетела все горы и долы Швейцарии и вызвала в римских кантонах глубокое недовольство и ожесточение. Священники спешили воспользоваться недовольством народа и искусно подогревали его гнев тем, что описывали происшедшее в отвратительнейших мрачных красках, облекая это в грубейшую ложь. Без ведома Цюриха стали проводиться народные собрания и сходы, на которых представители многих кантонов взаимно обязывали друг друга ни в коем случае не допустить принятия в Швейцарии нового учения.
Между тем и папа не оставался праздным наблюдателем событий. Клеменс Седьмой издал папскую грамоту в адрес членов швейцарской конфедерации, где он осыпал их потоком льстивых ласковых выражений. Так же и другим мирянам и священникам он направил в высшей степени лестное послание, благодаря их за усердие, с каким они воздавали должное католической вере и защищали ее. По его мнению, их усердие было триумфальнее, чем все блестящие победы, одержанные отважным швейцарским народом когда-либо. Он наставлял своих любимых детей не оставлять свою достойную всяких похвал деятельность до тех пор, пока лютеранские учения не будут искоренены со швейцарской земли.
Десять кантонов, которые отвергали новое
вероисповедание, через эти папские послания еще более воодушевились. Они
собрались совместно в июне в Цуге и постановили послать своих депутатов в
Цюрих, Шафхаузен и Аппенцель. Уполномоченные были обязаны объявить тем
еретическим кантонам, что члены швейцарской конфедерации твердо решили
„искоренить новое учение, и его приверженцев лишать имущества, чести и самой
жизни." Цюрих принял эти угрозы не без глубокой тревоги, хотя их ответ
звучал так же твердо и определенно, как и ранее: „В деле веры мы должны
подчиняться единственно Слову Божьему." Этот ответ преисполнил
католические кантоны такой яростью, что Люцерн, Ури, Швиц, Цуг, Унтервальден и
Фрейбург заявили о своем нежелании даже совещаться с ними, пока они не
откажутся от своих заблуждений. Несмотря ни на какие клятвы и союзничество, они
решили преследовать своих братьев огнем и мечом. Так, при содействии Рима была
разрушена швейцарская конфедерация.
Борьба начала принимать более серьезный характер. Вскоре после этого произошло одно событие, которое еще более увеличило раскол конфедерации и дало Риму возможность показать, каким оружием он готов защищать старую веру и парализовать продвижение истины. На самой границе кантона Тургау находилась деревушка Штамхейм. Там была церковь, посвященная святой Анне, куда стекалось множество паломников, принося деревне большие доходы. Однако несмотря на такую выгоду, жители желали отказаться от этого идолослужения и примкнуть к реформаторам. Штамхейм в то время находилась в подчинении управителя Иоанна Вирта, всем известного, всеми почитаемого человека, ревностного проповедника Евангелия. У него было двое сыновей: Адриан и Иоанн, два молодых священника, праведные и храбрые. Они учили своих соотечественников, что честь, которую они оказывают святому заступнику, неугодна Богу и противоречит Его Святому Слову. Как только постановление цюрихского совета относительно икон стало известным, тотчас в деревне сожгли изображения, выставленные в церкви, представляющие чудеса, сотворенные святой Анной, и удалили с улиц деревни распятия и изображения святых.
Хотя всеобщее согласие было благоприятным для
реформ, среди жителей деревни Штамхейм находились и такие, которые были сильно
привязаны к своим идолам и противились их уничтожению. Со своими жалобами они
обратились к старшему управителю, Иосифу Амбергу. Этот злополучный человек
вначале был на стороне учения Цвингли, но как только он получил эту должность,
чтобы заслужить благосклонность католиков, вдруг переменил свое мнение и обещал
все свои силы и всю власть употребить на искоренение новой секты в Тургау. Он
охотно тотчас арестовал бы преступников, но Штамхейм не был подвластен его
судопроизводству. Давно он метал громы и молнии против Вирта и его сыновей и
высказал нескрываемую угрозу отомстить за позор, нанесенный святой Анне.
Вблизи Штамхейма, в крепости Штейн на Рейне жил и трудился превосходный пастор Охслин, задушевный друг Цвингли и выдающийся новатор Реформации в Тургау. Гнев Амберга в первую очередь обратился на него. 7 июля 1524 года, в полночь, праведный и ученый пастор был схвачен солдатами управителя и, несмотря на его крик, был утащен. Жители, разбуженные криком, поспешили на улицу, и эта мирная деревня превратилась в арену ужасного смятения. Но они еще толком не смогли разуметь, что произошло, как солдаты со своим арестованным исчезли в темноте ночи. По обычаям того времени зазвенел набатный колокол. Звук набата поднял на ноги и близлежащие деревни, все происходило беспорядочно, долго никто не знал, что же, собственно говоря, произошло.
Когда Иоанн Вирт и его сыновья услышали, что
их друг и брат насильно был схвачен, то вооружились и поспешили к крепости.
Однако уже было поздно, солдаты еще более поторопились, когда услышали
набатный звон, и вскоре между ними и преследователями лежал Тур. Было решено
послать делегацию к Амбергу с просьбой выпустить Охслина на свободу на поруки,
но посланники не были услышаны. К сожалению, среди беспорядочной толпы, как
это обычно бывает, было немало возмутителей и смутьянов, для которых все
сводилось к тому, чтобы хорошенько возмутить воду и ловить рыбку в мутной
воде. Под их предводительством разгневанные крестьяне ворвались в монастырь
вблизи Иттингена и потребовали от них продовольствия. Недовольные тем, что
монахи предоставили им, они кинулись грабить и, как сумасшедшие, опустошать
сосуды с вином. Вирт и его сыновья делали все возможное, чтобы удержать разбушевавшиеся
толпы, однако безуспешно. Поскольку монахи подстрекали управителя Амберга, то
должны были получить самое горькое отмщение. В то время, когда толпы наслаждались
в столовой яствами и вином, вдруг вспыхнул яростный огонь, пожравший монастырь
до самого основания.
Этого было
достаточно, чтобы привести в исполнение намерение врагов. Старший управитель
Амберг обвинил в своем рапорте относительно событий при Иттингере жителей
Штейна при Рейне и Штамхейма, прежде всего младшего управителя Вирта и его
сыновей, якобы они зазвонили в набатный колокол и этим вызвали большой мятеж.
Он назвал Вирта и его сыновей зачинщиками печальных происшествий, обвинил в
осквернении просфоры и пожаре монастыря. Через несколько дней после этого
собрались представители кантона в Цуге. Всеобщее возмущение было настолько
велико, что предлагалось тотчас пойти в поход против Штейна и Штамхейма и
истребить всех жителей этих деревень поголовно. Этому, однако, противостал цюрихский
уполномоченный. „Если кто виновен, - сказал он, - тот и должен быть наказан, но
по закону, не по насилию." Его поддерживал Вадиан, представитель Галленса.
Притом эти два человека объявили на всем собрании, что действительным
виновником является управитель Амберг, что это он вызвал смуту незаконным
арестом пастора Охслина. Возмущенные насильственным действием, жители близлежащих
деревень совершили роковые беспорядки. Между тем, цюрихский совет послал одного
из своих членов с группой солдат в Штамхейм, чтобы арестовать основных виновников.
Многие при приближении палачей искали себе спасение в бегстве. Однако старый
Вирт и его сыновья, уверенные в своей невиновности и в справедливости
цюрихцев, спокойно оставались в Штамхейме. Когда солдаты появились перед их
домом, почтенный достойный человек встретил их словами: „Цюрихские господа
могли бы избежать этих неудобств, так как если бы они прислали ко мне ребенка,
то и тогда я покорился бы их воле." Трое Виртов с их другом и
единомышленником Рютиманом, управителем из Нузбаума, были арестованы и
доставлены в Цюрих.
После трехнедельного пребывания под арестом,
они наконец были поставлены перед судом. На суде они признались, что, услышав
набатный колокол, покинули дома и в толпе народа пошли в Иттинген, и там они не
то чтобы подливали масла в огонь и возмущали крестьян, но приложили все свои
силы и способности, чтобы остановить жестокие злодейства, однако видя, что это
бесполезно, тотчас возвратились домой. Поскольку правдивость их признаний была
доказуема и судьи в их поведении не усмотрели ничего подсудного, то все
четверо были объявлены невиновными.
Собравшиеся в Бадене были крайне недовольны решением цюрихцев. Жажда Иезавели к мести могла быть удовлетворена только кровью. Вопреки установившимся традициям совещание требовало доставки заключенных в Баден. Цюрихцы на это ответили, что желание совещания незаконно, поскольку только им дозволяется право судить своих подчиненных. Этот твердый ответ вызвал у представителей католических кантонов великую ярость. „Выдадите вы нам заключенных или нет? - кричали они. - Если нет, то мы тотчас направимся с военной силой в Цюрих и приведем их насильно." Эта угроза привела цюрихцев в великое замешательство. Гражданская война со всеми чудовищными последствиями, казалось, неминуемо разразится, если они еще дольше будут противостоять требованиям совещания. Совет, казалось, начал в своей решительности колебаться.
Злополучнейший момент для чести Цюриха! „Уступить угрозам, - сказал Цвингли совету, - дать попрать ваши права, когда дело касается жизни одного-единственного подданного, уже преступнейшая слабость, из которой непременно возникнут роковые последствия. Если бы обвиняемые были виновны, то я не задумываясь выдал бы их мечу правосудия. Поскольку в них нет ничего подсудного, почему же вы хотите предать их суду, который уже заранее готов излить на них всю свою желчь ярости против Реформации?" В городе царило великое смятение. Толпы устремлялись то туда, то сюда; одни советовали то, другие это. Наконец, решили остановиться на так называемой золотой середине. Было решено доставить заключенных на совещание в Баден, однако при условии, чтоб их допросили только по поводу иттингерского мятежа, но не по поводу их веры. Совет дал на это согласие, и 18 августа, в пятницу, четверо арестованных в сопровождении четверых членов совета и нескольких вооруженных солдат покинули Цюрих.
Глубокая подавленность овладела всем городом.
Все понимали, на какую участь шли два молодых благоверных человека с их
пожилыми двумя спутниками. Где бы ни собирались маленькие кучки людей, там
слышны были вздохи искренних огорчений. „О, горе! Что за горчайшее путешествие
было это!" - писал один из современников. „Бог накажет нас, - проповедовал
Цвингли, - по крайней мере давайте молиться, чтобы Он утешил несчастных
заключенных и укрепил их в истинной твердой вере." Церкви были
переполнены плачущими и молящимися.
Тотчас по прибытии в Баден подсудимые были водворены в самую худшую тюрьму. На следующий день началось слушание. Подсудимых не хотели приговорить без допроса хотя бы ради соблюдения правил приличия. Первым был приведен старый Вирт. Соответственно их старому принципу: „Еретик не заслуживает верности", римские подданные сразу приступили к допросу по поводу ликвидации икон в Штамхейме и его религиозных убеждений. Тщетно напоминали цюрихцы уполномоченным о том, что это есть грубейшее нарушение их уговора. Их высмеивали за то, что они такие методы допроса называли нечестным вероломством. Да, дело зашло настолько далеко, что арестованные были подвергнуты пыткам в надежде выжать из них признание, которым можно было бы придать приговору вид справедливости.
Старого Вирта, несмотря на его сан и возраст, часами пытали самым жестоким образом, но он оставался непоколебимо тверд в своем первоначальном утверждении, что он никакого участия в разграблении и сожжении иттингерского монастыря не принимал и невиновен. С его сыном Иоанном обращались с еще большей изощренностью и жестокостью. „Милосерднейший вечный Бог, - вскричал тот под жесточайшими пытками, - помоги мне, утешь меня!" Однако его возглас вызвал только чудовищные издевательства со стороны мучителей. „Ну, где твой Христос? - издевались некоторые из окружающих его. - Позови Его. Пусть Он придет и поможет тебе!" Но ничто не могло поколебать твердость и мужественную веру юноши. Когда был приведен его брат Адриан, ему угрожали перерезать один за другим кровеносные сосуды, если он не признает своей вины. Но никаких иных признаний не срывалось с его уст, кроме того, что он возвещал Евангелие Христа и что женат. Когда наконец, палачи утомились, верные свидетели Христа были отведены назад в тюрьму. Их тела были истерзаны, но дух их ликовал в сознании того, что они невиновны, и они готовы были в радости понести поношения и страдания во имя любимого ими Господа.
Жена управителя, Анна Вирт, получив известие о
передаче ее мужа и двух сыновей в Баден, тотчас поспешила туда. Держа
последнего младенца на своих руках, она предстала перед судьями, умоляя их о
милости ради любви. Заливаясь слезами, она пала к ногам жестокосердных людей,
умоляя их ради множества ее детей и ради заслуг мужа перед отечеством оказать
милость. Однако все было тщетным. Жалобные просьбы бедной женщины еще больше
подстегнули неправедных судей. Их пылающая ненависть к истине делала их
нечувствительными к любым человеческим чувствам. Что они были управляемы ничем
иным, кроме ненависти, ясно вытекает из слов судьи, управителя
землей Цуна, Иеронима Штокера. Когда его спросил один из
друзей, сопровождавших жену и мать Виртов: „Вы, судья Вирта, разве вы не
знаете, что он всю свою жизнь был добропорядочным человеком?" - Он
ответил: „Я знаю его хорошо. Я дважды посещал управителя Тургау и не встречал
еще более искреннего достойнейшего человека, чем Иоанн Вирт. Двери его дома
открыты для всех, кто нуждался в его помощи, его дом в действительности был
монастырем, гостиницей, госпиталем. Если бы он украл, ограбил или даже убил,
то я приложил бы все усилия, чтобы оправдать его и освободить. Но он сжег икону
святой Анны, матери пречистой Девы Марии - и должен умереть. Для таких нет
милости." От таких людей, одержимых подобными чувствами и мыслями,
несчастной женщине не на что было надеяться.
По окончании допроса представители некоторых кантонов отправились домой и возвратились обратно в Баден спустя месяц. 28 сентября собрались католические чины за закрытыми дверями, чтобы вынести приговор осужденным. Оба управителя, Рютиман и Вирт, и молодой Вирт, который был признан ревностным и влиятельным священником на души людей, были осуждены на смерть обезглавливанием мечом. Старший сын, Адриан, возможно, из-за несправедливой жестокости приговора и желания смягчить это жестом милости, был отдан безутешно плачущей матери.
Арестованные были приведены в зал заседания. Когда был прочитан смертный приговор, то Адриан разразился слезами. Отец утешал его и тут же взял слово, что тот никому не станет мстить за их смерть. „Брат, - сказал Иоанн, - где дело касается слова Божиего, там непременно присутствует крест, потому не плачь, укрепись, продолжи проповедовать Евангелие Христа и будь тверд в вере. Я сегодня благодарю моего Господа, что Он удостаивает меня чести пострадать и умереть за Его истину. Да будет прославлено Его Святое имя во веки веков! Да исполнится Его воля!"
Когда были исполнены обычные в таких случаях церемонии, приговоренных повели на эшафот. С гордо поднятыми головами, они шли на место казни радостно и спокойно. По пути молодой Иоанн Вирт, сердце которого было исполнено нежной любви и сострадания к своему старому отцу, старался утешить и ободрить его. На глазах почти у всех были слезы, когда он, идя на эшафот, в последний раз обнял своего отца и попрощался с ним словами:
„Любимый отец, отныне ты мне уже не отец и я тебе не сын, но братья во Христе, в Нем, ради Кого мы принимаем смерть. Сегодня, такова воля Божия, мы возвращаемся к Тому, Кто является нашим Отцом и Отцом всех верующих! Не бойся!" „Аминь! - ответил отец, - Благослови тебя всемогущий Бог, любимый сын, мой брат во Христе!" Рядом с отцом и сыном стоял управитель Рютиман и тихо молился. Со словами „во имя Христа" все трое преклонили колени и уже через несколько мгновений их головы покатились по эшафоту, а души, счастливые и ликующие, водворились в покой и радость небесной отчизны.
Окружающая эшафот толпа людей громко выразила свое недовольство и боль, когда увидела на телах казненных к тому же следы от пыток. От двоих управителей осталось 22 детей и 45 внуков. Анна воспитала многочисленных своих детей в страхе Господнем и стяжала славу добродетельнейшей женщины. Бедная женщина должна была выпить чашу горечи до дна. Она вынуждена была уплачивать двенадцать золотых крон палачу за его труд в отсечении голов. С ужасом отвращаются взоры от такой мрачной картины человеческого варварства.
Адриан, как уже было сказано ранее, был отпущен на свободу, но прежде было приказано публично в Эйнзидельне снять с него вину. Между тем ему удалось убежать в Цюрих, где он нашел недосягаемое место убежища. Позже он был назначен пастором в Альдррфе. Его сын Рудольф известен как автор истории по спорам о Господней вечере. Охслин был так же отпущен после допроса и пыток в Люцерне, и он так же нашел себе убежище в цюрихском кантоне и был назначен на место проповедника Евангелия.
Так швейцарская
Реформация была крещена кровью. Была пролита кровь верных свидетелей Иисуса.
Враг Евангелия благодати сделал свое чудовищное дело, однако последствия
этого диаметрально противоположны его ожиданиям. Враг нанес этим
сокрушительный удар не по делу Реформации, но по самому себе и своей власти.
Известие о происшествии в Бадене многих склонило к раздумью и исследованию;
этим власть Рима была разбита и триумф Реформации был уже предрешен. Даже сами
католические кантоны не могли далее скрывать, несмотря на ненависть к Цвингли и
его друзьям, что безнравственность, царившая среди духовенства, требовала
проведения реформ. Рим, естественно, предпринимал все, чтобы ослабить это
признание, и представители народа не имели достаточной силы, чтобы уберечься
от влияния Рима. Они возлагали свою надежду на следующий открытый церковный
собор, о котором так часто шла речь. Как они надеялись, этот собор должен был
восстановить мир между христианами.
Кантоны, склонные
к Реформации, все теснее и теснее сплачивались между собой. Цюрих, Берн,
Гларус, Шафхаузен и Апенцель заключили союз с целью быстрейшего распространения
истины и ради защиты их права на свободу. Все громче и громче начинали звучать
голоса друзей Слова Божьего. Насильственная смерть двух Виртов и их друга в
Бадене не лишила мужества евангельски настроенных людей, но намного укрепила их
и удвоила их мужество. „Чем чаще Рим, - пишет д'Обине, - прибегал к эшафоту и
отрубал голову своим противникам, тем быстрее реформа Слова Божьего поднималась
на все большую высоту и ниспровергала одно злоупотребление за другим. После
казни Готтингера Цюрих распрощался с иконами, на смерть Виртов он
ответил отменой мессы. Жестокость Рима лишь умножала силу Реформации."
В предыдущей
главе мы уже сообщали, что цюрихский совет на обоих прославленных совещаниях
принял решение отменить мессу. Однако приведение в исполнение этого решения
отодвигалось, чтобы предоставить народу время подготовиться к устранению так
свято почитаемого до сих пор служения. Эта цель в основном была достигнута,
народ со дня на день стал пренебрегать мессой и, наконец, совсем охладел к ней.
11 апреля 1525
года перед советом появились пасторы Цюриха Цвингли, Лев Иуда и Энгельгардт
в сопровождении Мегандера, каплана лазарета, и Осфальда Микония, проповедника
монастырской церкви, прося отменить мессу, дабы была восстановлена вечеря
Господня в ее прежнем виде. Все чувствовали важность и серьезность подобного
шага. Возвысились голоса робких, предупреждающих о последствиях такого образа
действия. Однако пятеро смелых настойчиво добивались положительного решения
просьбы. Энгельгард и Цвингли красноречиво описали разницу между помпезностью
торжества мертвого богослужения римской церкви и простотой празднования вечери,
установленной Самим Господом, как она исполнялась первыми христианами. Чтобы
не сделать поспешного шага, решение этого вопроса было отложено на следующий
день. На следующий день совещание продолжилось, его результатом было принятие
великим советом постановления следующего содержания: „Отныне по воле Божьей
вечеря Господня должна праздноваться соответственно установлению Христа и по
апостольским обычаям. Для тех, кто еще не утвержден и не убежден в этом,
разрешается еще однажды отпраздновать мессу. Для остальных месса отменяется и с
завтрашнего дня уже не будет совершаться." В результате этого
постановления из церквей были удалены алтари и заменены простыми столами.
Большая месса для народа проходила в новой форме, число пришедших еще один раз
послушать мессу было намного меньше, чем предполагали реформаторы. Так Цюрих
отпал от этой „тайны беззакония", которая производила глубокое впечатление
на чувства людей в течение многих столетий.
Перед началом
празднования Цвингли произнес проповедь на слова: „Это - пасха Господня".
Слушатели были глубоко тронуты; кто еще колебался, тот был убежден, что
прежнее служение вечери было не только неверным, но бесчестило имя Господне. По
окончании проповеди был накрыт белой скатертью стол для вечери, на него были
поставлены тарелки с пресными хлебами и несколькими бокалами с вином, чтобы по
возможности придать сходство с последней вечерей Господа в кругу Его друзей.
Когда все было сделано, один из священников приблизился к столу. В это время
дьяконы начали громко читать слова, которыми Господь открывал и проводил
вечерю, а так же другие места, относящиеся к проведению вечери. Собрание было
настолько многочисленно, что потребовалось участие и помощь от
многих проповедников и
дьяконов. После молитвы и
предостережения народа о необходимости испытывать самого себя, пастор поднял
высоко хлеб и повторил слова Иисуса Христа при проведении вечери, передал хлеб,
а затем вино дьяконам, а те преподнесли их народу. Каждый из присутствовавших,
принимавших участие в вечере, отламывал от хлеба крошечный кусочек и ел, а так
же отпивал глоток вина из бокала. Во время этого причащения один из пасторов
читал из Иоанна вновь и вновь благословенную речь Господа на вечере,
совершенной в честь празднества пасхи. После причащения все собрание пало на
колени и вознесло Господу благодарение и преклонение. Несколько песнопений было
спето в заключение и так было совершено первое празднование Господней вечери в
реформированной церкви в Швейцарии. Праздник длился три дня: в святой четверг
принимала вечерю молодежь, в страстную пятницу - мужчины и женщины, в
пасхальное воскресенье - старики.
Чтобы утвердить
доброе дело в Цюрихе и распространить его во все стороны, Цвингли, Лев Иуда и
другие ученые мужи в то время опубликовали на швейцарско-немецком языках
пятикнижие Моисея и некоторые исторические книги из Ветхого Завета; далее
появилась статья „Истинная и фальшивая
религия" - солидное сочинение Цвингли, которая многим послужила на
пользу.
Сейчас мы
оставим Цюрих на короткое время, чтобы проследить действие Духа Святого в
других частях Швейцарии. При этом разборе мы сможем несколько короче останавливаться
на частностях, потому что это дело, хотя в некоторых пунктах и отличалось от
Реформации в Цюрихе, но в своей основе все же было схоже с ней.
Берн в швейцарской
конфедерации был влиятельнейшим из кантонов. Среди его жителей было много
друзей Евангелия, однако немало и внушительных, страшных врагов. В первые годы
появления Лютера и Цвингли было весьма заметно неприятие нового учения и
сопротивление ему. Неустанная деятельность дружелюбного евангельски настроенного
Бертольда Галлера и его друга Себастьяна Майера обратили многие
сердца к новой вере. Благословение Божье почивало на деятельности этих двух
самоотверженных, преданных истине людей. Истина все больше и больше отвоевывала
для себя почву, и из постановления правительства в 1523 года можно было легко
заключить, что уже тогда весы начинали склоняться в сторону Реформации.
Постановление гласило: „Поскольку в народе возвещены различные враждующие друг
с другом учения и проповедники метают громы и молнии против друг друга, то
отныне открыто без всяких ограничений должно проповедоваться Святое Евангелие,
содержащее в себе Божьи учения, а так же все, что можно доказать на основании
Ветхого и Нового Заветов, избегая, однако, всех учений и состязаний Лютера и
других докторов."
Через такое
постановление совета Слово Божие было объявлено единственным пробным камнем
истины, на котором должны были разрешаться все споры. Притом все проповедники
Евангелия наставлялись и ободрялись проповедовать истины во всей полноте и
простоте. Так правительство само положило краеугольный камень, на котором
Реформация могла развиваться и строиться далее! Однако именно такая привилегия,
которую получали реформаторы через данное
постановление
совета, вызвала ярость и зависть римских приверженцев и побудила их взыскать
себе убежище в излюбленных своих приемах: лукавстве, предательстве и насилии.
Вначале им удавалось привести в молчание обоих верных и сильных свидетелей,
Галлера и Майера. Все средства для этого были хороши. Они были обвинены
совместно с Билером, проповедником из Виттенбаха, будто бы они настаивали,
чтобы монахи оставили монастырскую жизнь. Враги Реформации решили изгнать всех
троих за такое преступление из Берна. Они уже склонили на свою сторону малый
совет. Но когда дело предстало перед большим советом, то со всех сторон
поднялись несогласные, и в результате все три проповедника были оправданы и
объявлены свободными от обвинений. Притом им посоветовали ограничиться своей
кафедрой и не печалиться о состоянии дел в монастыре. Однако эти отважные люди
не нуждались в большем, кафедры вполне удовлетворяли их. Реформация одержала еще одну победу, противники вынуждены
были со стыдом отступить назад.
Через немногие
считанные месяцы после этих событий дело Реформации получило новый подъем после
неожиданного обращения монахинь из Кенигсфельда. Евангелие в этом монастыре
праздновало триумфальное шествие. Монастырь находился вблизи замка Габсбурга,
того прославленного рода, который подарил немецкому государству несколько
выдающихся королей, и был устроен со средневековым расточительством и
роскошью. В кенигсфельдский монастырь обычно принимались дочери швейцарской и
швабской знати. Между жительницами монастыря находились так же Беатрикса из
Ланденберга, сестра епископа из Констанца. Истина Божья, которую епископ
искал всеми силами и средствами подавить, послужила поводом к обращению
большей части кенигсфельдских монахинь. Библия и сочинения Лютера и Цвингли уже
давно проложили себе дорогу в тишину келий и в некоторых сердцах произвели
благословенные изменения. Бог мощно действовал через Святой Дух, так что
исчезали самые укорененные предрассудки. Письмо, написанное юной Маргаритой
из Ватвиля, сестрой старшего пастора из Берна, к Цвингли, показывает яснее
всякого истолкования, какой истинно христианский дух жил в этих праведных
женщинах: „Бог, Небесный Отец, да воздаст Вам много благодати и мира в Господе
Иисусе! Высокоученый и уважаемый господин, я очень прошу Вас, чтобы Вы не
поняли превратно это письмо. Любовь Христова побуждает меня на это особенно
потому, что я слышу, что учение о спасении через Ваши слова посредством Слова
Божьего ежедневно возрастают. Я славлю Предвечного, что Он заново освещает нас,
послав через Святого Духа Своих героев веры и благовестников Своего Святого
Слова. Я от всей души молю Его, чтобы Он укрепил Вас и всех, кто возвещает
Евангелие, снарядил бы всех против противников истины, чтобы во всех людях
возрастало Его Божественное Слово. Высокоученый господин! Ваше преподобие, примите
здесь небольшое доказательство моего расположения к Вам, не откажитесь,
пожалуйста; это предлагается Вам в чистой христианской любви. Если это сливовое
пюре Вам понравится и Вы пожелаете его еще, то дайте мне об этом знать, мне так
бы хотелось порадовать Вас, так, как я, в нашем кенигсфельдском монастыре
думают все, кто любит Евангелие. Они передают Вашему преподобию привет в Иисусе
Христе, под Чью защиту мы передаем Вас. Третье воскресенье перед Пасхой, 1523
год".
Несколько
монахинь, в их числе и автор данного письма, наконец пришли к убеждению, что
они смогут служить Господу лучше вне стен монастыря, чем за стенами, и просили
разрешения покинуть монастырь. Бернский совет впал в великое замешательство от
такого неслыханного прошения и приложил все усилия к тому, чтобы монахини,
желавшие свободы, все же остались в монастыре. Им обещали смягчить
монастырские правила, увеличить их свободу и доходы. Но тщетно. „Дело не в
том, - отвечали праведные женщины, - чтобы мы желали получить больше свобод
для плоти, но, наоборот, мы желаем свободы для духа. Мы, ваши бедные невинные
заключенные, просим сжалиться над нами." Поскольку они непоколебимо
настаивали на этой просьбе, то было решено выполнить их волю. Приказ, по которому им вновь возвращалась свобода, включал также
всеобщее предписание на случай, если и другие захотят последовать их примеру.
Органы власти не должны препятствовать монахиням, желающим покинуть монастырь,
если с этим были согласны их родители. Это постановление открывало ворота
монастырей, ослабляло власть и притязания Рима и выявляло воочию
всевозрастающую силу Реформации. Многие монахини оставили свои кельи, и немало
из них позднее вступили в брак честный и на ложе непорочное.
Пока принципы
Реформации таким образом завоевывали все больше почвы, приверженцы Рима не
сидели сложа руки. Они все еще превосходили довольно ощутимо и властью, и
числом евангельски мыслящих христиан. Еще неоднократно должна была разгореться
ожесточенная борьба, прежде чем власть Рима была бы подорвана. Со дней цюрихской
конференции епископ из Констанца и генерал-викар Фабер постоянно выдумывали
средства, которыми можно было бы загасить все ярче разгоравшийся свет истины.
Опыт уже научил их, что их жалобы и обвинения находят немного внимания, что
совершенно бесполезно писать книги против реформаторов, поскольку они своей
одаренностью и ученостью далеко превосходили их. Всякая надежда на успех
казалась тщетной, если они не уничтожат человека, чья популярность и влияние
возрастали со дня на день.
Печальное
политическое событие, которое произошло в то время, принудило католиков принять
быстрейшие действенные меры. Злополучная битва при Павии ввергла в
скорбь и горе всю Швейцарию. В этой битве, которая оказалась для Франции
весьма роковой, принимало участие более десяти тысяч швейцарских наемников.
Почти половина из них пала на поле боя, другая половина была захвачена в
плен. Крик ужаса пронесся по всей стране. Пленники, наконец, были выкуплены и
отпущены домой. Подобно ужасным призракам, везде из деревни в деревню, из
города в город бродили изможденные, истощенные люди. Везде слышался вопль вдов
и сирот, тщетно ищущих своих мужей и отцов среди
возвращавшихся. Народ вспоминал о том, как часто Цвингли выступал словом
и пером против наемного солдатства за пределами своей страны, и все сильно сожалел
теперь о том, что не прислушался к его настоятельным наставлениям и
предупреждениям. Его повсеместно называли настоящим патриотом и другом народа.
Римские католики
знали, что они должны приступить к делу весьма мудро и осторожно, чтобы
уничтожить этого человека. Первым приемом из замысла было стремление вызвать
Цвингли из Цюриха.
Если бы им
удалось побудить его оставить свое прежнее место убежища, то он впал бы во
власть своих врагов. Но как это можно было превратить в действительность?
Иезавели нельзя отказать в изобретательности. Было решено организовать новый
диспут и пригласить туда Цвингли, местом же проведения диспута должен был стать
проримски настроенный город, но не Цюрих. Если Цвингли примет приглашение, то
с ним можно будет поступить так же, как некогда поступили с обоими Виртами, и
сжечь его, так чтобы со смертью этого великого человека просто раздавить все
движение! План был хорошо продуман и обещал непременный успех. Чтобы сделать
исход борьбы несомненным, Фабер обратился к Эку, вице-канцлеру из Ингольштадта,
который после знаменитого лейпцигского совещания стяжал славу достойного борца.
Эк охотно согласился оказать свою помощь и в первую очередь послал письмо в
кантон, который просто изрыгал на Цвингли потоки поношений, в котором
призывались бессовестные представители папства, коих цюрихский реформатор
публично обличал в их заблуждениях. „Я полон надежды, - писал он, - что я
отстою нашу истинную христианскую веру и наши благочестивые традиции от
посягательств Цвингли, который, вне сомнения, больше доил коров, нежели
прочитал книг." Повсеместно было решено собрать конференцию в Бадене в мае
1526 года.
Цвингли и других
пресвитеров пригласили на конференцию на диспут, однако совет воздерживался
дать ему разрешение явиться туда. „Послать Цвингли в Баден, - говорили они, -
означает недвусмысленно послать его на смерть. Там пролилась кровь Рютимана и
обоих Виртов, там свирепствует проримски настроенный кантон. Во Фрейбурге
сожжены книги Цвингли, а в Люцерне - его портрет, и там жаждут и страстно
стремятся его самого предать той же участи." Папская партия так же не
старалась скрыть своих намерений против Цвингли. В одном опубликованном
постановлении они называли его бунтарем, еретиком и извратителем Писаний.
Перед лицом таких фактов цюрихский совет объявил, что Цвингли недопустимо
отправиться в Баден. В то же время совет предъявил протест за предопределенное
с самого начала решение, послал доктору Эку сопроводительное письмо и
пригласил его самого прибыть в Цюрих и здесь дискутировать с Цвингли. Это
предложение было отвергнуто, и конференция проходила без Цвингли.
Долго
подготавливаемое совещание было открыто 21 мая в баденской церкви. Фабер, Эк и
Мурнау появились в сопровождении сияющих золотом и серебром прелатов и чиновников
магистрата с великой пышностью. От реформаторов там присутствовали только
Эколампадиус и Галлер, оба кроткого и пугливого нрава. Их простое, почти
нищенское прибытие на фоне шелковых одеяний, золотых колец, цепочек и крестов
так бросалось в глаза, что едва ли можно было так придумать. Эк выступил с тем
же учением, которое неоднократно излагалось в подобных ситуациях, то есть
говорим о семи тезисах, которые дошли до нас от Дю Пина, ученого и искреннего
католического составителя истории:
1. На вечере есть истинная Кровь и истинное
Тело Христа.
2. Месса содержит жертву как для живущих, так и
для умерших.
3. Мы должны
призывать пресвятую Деву и святых как заступников.
4. Иконы и
изображения Иисуса Христа и Его святых не должны отвергаться.
5. После смерти
существует чистилище.
6. Дети рождаются в унаследованном грехе.
7.
Унаследованный грех очищается через крещение детей.
Эк выступил один
как представитель и защитник папства; отсутствие Цвингли привело его в
смущение и сорвало основное назначение конференции. „Я благодарю Бога, -
писал Эколампадиус к Цвингли, - что тебя здесь нет. Ход совещания дает мне ясно уразуметь, что если бы ты оказался
здесь, то ни один из нас не избежал бы костра. Они выслушивают меня только с
нетерпением и неудовольствием, но Бог не даст попрать Свою славу, которую мы и
желаем верно вознести." Этот робкий человек оказал такое твердое
противодействие яростным нападкам и ядовитым репликам Эка, он отвечал так
искусно и смело, что его противники невольно воскликнули: „О, был бы длинный
желтый человек на нашей стороне!" Однако, несмотря на это, исход
совещания не мог оказаться сомнительным, поскольку все собрание было управляемо
Эком и его сторонниками. Цвингли и его приверженцы были отлучены от церкви. От
базельского совета требовалось, чтобы он сместил Эколампадиуса с должности и
сослал. Продажа сочинений Лютера и Цвингли, к тому же всякого рода нововведения
в богослужении и учении запрещались под страхом тяжелейших наказаний.
Папская партия
утверждала, что одержала в Бадене великую победу и во все стороны трезвонила о
своем якобы триумфе. Однако их крики торжества должны были вскоре умолкнуть.
Эколампадиус был принят в Базеле в распростертые объятия, а Галлер, как и
прежде, оставался на своей должности. Кантоны Цюриха, Берна, Базеля и
Шафхаузена желали некоторое время получить документ о проведении конференции.
Когда же им было в этом отказано, то они объявили, что решения этой конференции
их ни к чему не обязывают. Борьба с бернскими делегатами, последовавшая
непосредственно после возвращения Галлера, ясно показала, насколько сильно
была надломлена и потрясена власть Рима в Берне. Уже за шесть месяцев до начала
конференции Галлер прекратил служить мессу. Малый совет под влиянием решений
баденской конференции постановил, что впредь снова будет проводиться месса. Но
реформатор ответил: „Если я должен служить мессу, то сложу с себя свои
обязанности и откажусь от должности. Божья слава и истина Его святого Слова
для меня дороже средств для пропитания и одежды." Это заявление произвело
на слушателей глубочайшее впечатление. Совет был в замешательстве. Должно ли
ему отвергнуть благородное решение от 1523
года?
Ему на помощь пришел народ. Большие толпы народа собирались перед домом советов
и кричали, что они не позволят отнять у них их любимого учителя. Чтобы удовлетворить
в одно и то же время и народ и Рим, совет решил предоставить реформатору
должность регента, его же допускать исполнять должность пастора, но не
требовать от него служить мессу. Время папских эдиктов и церковных анафем явно
миновало. Народ, по горло сытый долгими религиозными распрями, выходил из-под
власти Рима. Разрыв между папской и протестантской сторонами увеличивался с
каждым днем, отношения между ними становились все враждебнее.
Пять
католических старейших кантонов Швейцарии: Люцерн, Ури, Швиц, Унтервальден и
Цуг, „колыбель и бастион Швейцарии", - надеясь на нерешительность Берна,
предложили магистрату свою помощь для поддержания старой религии и объявили
свою готовность с этой целью послать своих делегатов в Берн. Такое заявление
должно было глубоко задеть гордость могущественного Берна. Магистрат ответил,
что посланные должны остаться дома, что Берн сам в состоянии управлять
сложившимися обстоятельствами и навести у себя порядок и что вопрос их религии
- прежде всего их личная забота и их дело. Решение от 1523 года теперь было
вновь утверждено, было согласовано, что следующей зимой необходимо подготовить
в Берне публичное совещание ради окончательного решения текущих вопросов.
От епископов из
Констанцы, Базеля, Лозанны и Зиттена требовалось, чтобы они присутствовали на
конференции, в противном случае они потеряли бы права на кантон Берн. Далее шли
приглашения к выдающимся ученым-теологам от обеих сторон. Правилом для диспутов
было установлено, что оппоненты должны дискутировать только на основании
Писания, но не на основании преданий древних. Никакое доказательство не должно
было приниматься, если оно не будет основано на изречениях Слова Божьего. Далее
не должны были допускаться язвительные оскорбления, порочащие личность. На
предмет дискуссии были выставлены десять тезисов,
о чем было дано знать заранее представителям обеих сторон. Они гласили:
Церковь, единственным Главой которой является Христос, возникла из Слова Божьего,
стоит на этом Слове и не признает иных голосов.
Церковь не
должна подчиняться никаким другим заповедям, кроме Божьих, никаким
человеческим преданиям. Смерть Иисуса
Христа на кресте есть абсолютное искупление грехов для всего мира, все, ищущие
спасение иными путями, отрекаются от Иисуса Христа. Никаким свидетельством из Писания невозможно
доказать, что в таинстве вечери присутствует материально Тело и Кровь Иисуса
Христа.
Жертва мессы
противоречит Писанию и оскорбляет достоинство жертвы Иисуса Христа. Христос есть единственный Посредник и Заступник народа
Своего перед Богом Отцом. Наличие
чистилища невозможно доказать на основании Писания, потому молитвы, церемонии и
годовое богослужение за умерших бессмысленно. Поклонение иконам, статуям и изображениям противоречит Слову Божьему.
Брак не
воспрещается никакому классу людей. Все развращенные люди, по учению Писания,
должны отлучаться от церкви; и нет ничего более предосудительного для
священства, чем безнравственное развращенное безбрачие.
Автором этих
тезисов был скромный, робкий реформатор Бертольд Галлер. Однако от
необходимости защиты их он пугливо трепетал. „Я не могу владеть мечом речи, -
говорил он своим друзьям, - подайте мне ваши руки, иначе все потеряно!" В
своей нужде он обратился за помощью к Цвингли. „Мы между молотом и наковальней,
- писал он к нему, - мы схватили волка за уши, однако не знаем, как нам
избавиться от него. Приди и возьми дело в свои руки". „Борьба явно была
неравной, - пишет Мерль д'Обине, - римская иерархия - колосс, выросший за
многие столетия; против этого колосса фактически стоял один-единственный
слабый, робкий человек." Но чем немощнее был сосуд, тем непобедимее
казалась сила меча духовного. Тем не менее,
верный
слуга Господень должен был проходить через глубокие душевные испытания, чтобы
осознать свою действительную слабость, всю свою немощь и взыскать для себя
подкрепление в единственном источнике силы. И все же в битве он стоял не один.
Цвингли и Эколампадиус оказали ему свое содействие. Всем была ясна важность
момента. Судьба и дальнейшее развитие Реформации в Швейцарии зависели после
Бога от исхода этих дискуссий. Когда Галлер узнал, что прибудут и Цвингли, и
Эколампадиус, то, глубоко тронутый, воскликнул: „Таких людей посылает мне Господь
при моей слабости, чтобы подкрепить меня в этой тяжелой борьбе."*
*
Мерль д'Обине, том 4, стр. 277 и 278.
Католическая
сторона приложила много усилий к тому, чтобы сорвать эту конференцию, поскольку
она боялась ее последствий. Пять старейших кантонов собрались в Люцерне и
высказались решительно против диспута. Бернцам они объявили, что конференция в
Бадене достаточно основательно разрешила спорные вопросы. Так же и немецкие
католики направили бернскому совету письмо, в котором настойчиво отговаривали
их от намерения собрать конференцию. Они просили бернских граждан не позволять
увлечь себя всякого рода нововведениями, которые принесли некие чужестранцы,
но твердо держаться за религию отцов и праотцев, под сенью которой они одержали
столько блистательных побед и расширили так далеко границы своих владений.
Бернцы ответили на это, что религия Христа, спасение души и спокойствие
республики - вот что стоит на кону и что никакие доводы не смогут отвести их от
принятого однажды решения. Все средства, которыми противники пытались
отговорить от конференции или, по крайней мере, отсрочить дату ее проведения,
были отклонены. Фрейбуржцы пытались даже обратить население Берна против своих
управителей. Евангельским проповедникам отказывали в сопроводительных письмах,
католические кантоны отказывали всем, кто желал отправиться на конференцию в Берн,
не разрешали проходить через их владения. Насколько эта конференция казалась
важной, доказывает то обстоятельство, что сам кесарь обратился к совету с
просьбой отложить дискуссию и перенести решение на очередной церковный собор.
Все эти попытки
ясно показывают, насколько католики чувствовали свою слабость. Они боялись
Слова Божьего. Епископы объявили без обиняков, что они с этим делом не хотят
иметь ничего общего, поскольку дискуссии по Слову Божьему должны быть
урегулированы. Римский католицизм может вмешиваться только там, где в
отношении Слова Божьего царствует густой мрак. Однако протесты и угрозы
противников реформ остались без успеха. Совет оставался тверд в своей
решимости, притом в Берне, среди его жителей, Реформация завоевала уже много
друзей, так что попытка обратить их назад могла бы вызвать неизбежно большое
беспокойство.
Наводящие страх
переговоры начались 7 января 1528 года. На конференцию не явился ни один
церковный лидер, и лишь немногие из властителей, получивших приглашение,
прибыли в Берн. Зато на конференцию прибыло множество священников и ученых со
всех концов Швейцарии и близлежащих стран. Где-то сто проповедников Евангелия
из Гларуса, Шафхаузена, Галлена, Констанцы, Ульма, Линдау, Ейзенаха, Аугсбурга,
Страсбурга и многих других городов собрались сначала в Цюрих, затем,
сопровождая Цвингли, пустились в путь, в город Берн. Опасаясь за жизнь своего
реформатора, цюрихский совет выделил Цвингли и его друзьям вооруженную охрану.
Приходилось не без основания опасаться предательства папистов. Более трехсот
пятидесяти реформаторов присутствовало на совещании. Многие из них уже заняли
почетное место в истории церкви, однако мы здесь сможем назвать только имена
самых выдающихся. Наряду с Галлером стояли Цвингли, Эколампадиус,
Капито и Буцер, борцы швейцарской и страсбургской Реформации, далее - Пеликан,
Буллингер, Блаурер, Хофмейстер, Мегандер, Цинк, Шмидт, бургомистр Руст и
Вадиан из
Санкт-Галлена. На стороне папистов находились лишь немногие представители из
ученых и видных людей: Трегер из Фрейбурга, Бухштаб и Эгидус, - имена которых
весьма редко можно встретить на страницах истории. Прославленнейшие борцы
Рима, Эк, Фабер и Цохлеус в высокомерии не сочли нужным прибыть на конференцию.
Собрание, таким образом, представляло картину, которая весьма отличалась от
прежних подобных собраний. Против немногих слабых защитников папства стояло
великое множество отличных высокоученых воинов Христа.
Совещание
проходило в церкви францисканцев и длилось с 7 по 28 января. Ежедневно
проходило два заседания, которые непременно открывались молитвой. Было избрано
четыре президента, а так же по два секретаря с каждой стороны. Секретари
поклялись давать верное описание совещания. Обеим сторонам была гарантирована
полная свобода высказывать свое мнение, но снова было подчеркнуто, что всем
должно строго соблюдать ранее установленное правило дискуссии: „Не должно приниматься
никакое доказательство, если оно не базируется на Священном Писании; Писание
должно излагаться самим Писанием, если желают разъяснить непонятные места и
яснее изложить их. " Десять тезисов, составленных Галлером,
рассматривались один за другим. Цвингли, Эколампадиус, Капито, Буцер и Галлер
поочередно защищали их с таким успехом, что большинство бернского духовенства
совместно с кафедральным собором, приором и субприором доминиканцев подписали
эти десять тезисов и объявили, что они находятся в полнейшей гармонии со
Священным Писанием. Прежде чем конференция разошлась, президенты наставили
магистрат проявить мудрость и благоразумие в интересах Реформации.
Бернское
правительство подвело свое законодательство в согласованность с решением этого
разумного совета. Алтари из церквей были вынесены, иконы и изображения
истреблены и при этом не произошло никаких серьезных противодействий. В
согласии с гражданами было опубликовано постановление, которое возносило
эти десять тезисов до уровня всеобщего исповедования веры. Это постановление
лишало четырех епископов из Констанцы, Лозанны, Базеля и Зиттена их духовного
судопроизводства в пределах бернской области и постановило удалить из своих
владений всех священников, враждебно относящимся к реформам, и окончательно
отменило служение мессы и поклонение иконам. Этим падение папской иерархии в
весьма сильном кантоне было окончательно предопределено, и кумиры, чье
господство длилось почти двенадцать столетий, были уничтожены в один день.
Когда Константин
встал на путь исповедания христианства, на котором он смог достичь мировых
привилегий, в церковь проникли языческие солдаты и служители. Но - увы! - с
ними проникло идолопоклонство. С того времени в церкви были введены иконы,
изображения, статуи, роскошные украшения, а так же полубоги идолопоклонства,
язычества, и все это произошло в угоду правителей и народа. С 4 до 16 столетия
включительно в церкви верховодило идолопоклонство; Слово же Божие все более и
более отвергалось. Но сейчас перед нашими глазами предстал больший, чем
Константин, сын пастуха из Тоггенбурга, решительный пастор из Цюриха. Благодать
Божья превратила его в достойнейшего борца за божественную истину и
непримиримейшего врага иудейских и языческих элементов в римской церкви,
который смог раскрыть духовные глаза людям шестнадцатого столетия. Лютер был
великим реформатором-учителем, но в то же время проявил свою слабость в
отношении римского идолопоклонства. Великая деятельность Цвингли простиралась
без всякой пощады на оба злоупотребления. Через благодать Божью и силу Святого
Духа он не только возвратил так долго пренебрегаемой Библии подобающее ей
место, но и очистил церковь от проникших в нее мерзостей.
Прежде чем
Цвингли оставил Берн, он направился в главную церковь, откуда были удалены 25
алтарей и великое множество изображений и достиг кафедры, проходя среди
красноречивых руин в сопровождении плотной толпы народа. Глубоко тронутый, он
сказал: „Истина одержала
Победа на самом
деле была совершенной. От горожан требовалось, чтобы они объявили свободу от
послушания епископу. Дьякон, пасторы и все другие служители церкви были
освобождены от клятвы верности своим духовным вождям; во всем бернском кантоне
были отменены и ликвидированы алтари, иконослужение, месса с ее бесчисленными
обычаями и церемониями, посты и празднества. Столичный город первым принял
новые формы богослужения, и в течение немногих месяцев все общины кантона
последовали его примеру.
Редко
исследователям церковной истории удавалось видеть триумфальную победу через
действие благодати. По крайней мере, искать такого случая во время господства
Иезавели было бы тщетным делом. Ее триумфы всегда знаменовались пролитием
крови и пылающими кострами. Ее непослушные дети должны были ощутить на себе всю
тяжесть ее гнева. Истинная христианская благодетель, как смирение, любовь,
готовность прощать - было чуждым делом для папства всех времен.
Совершенно иная
картина раскрывается перед нашими глазами, когда истина оказывается
победительницей в борьбе. Ее триумф неизменно сопровождается радостными
свидетельствами, действием благодати и милосердия. Так обстояло дело в Берне.
Вскоре по завершению совещания магистрат открыл двери тюрем; два человека,
осужденных на смерть, были помилованы. Другие же, которые находились в
изгнании вдали от родины, были возвращены назад. Так христианская любовь
вступила на стезю истины и веры. Буллингер пишет: „Громкий глас свободы
достигал отдаленнейших мест. Власть Рима была надломлена в один день по всей
стране, и это случилось не по предательству, насилию или же лукавству и
обману, но единственно по силе истины." Монахи оставили свои монастырские
кельи и предоставили богатые денежные средства монастырей в распоряжение
правительства, которое употребило это на благородные цели и на воспитание и
обучение молодежи. Монастырские сооружения были превращены в просторные школы и
лечебницы для больных. Даже богатейший женский монастырь для дочерей из
княжеских семей в Конигфельде отныне должен был служить более полезным целям.
„Если бы какой-либо король или кесарь, наш союзник, вошел бы в наш город, -
говорили жители кантона, - то не простили ли бы мы преступникам и не стали ли
бы оказывать благотворительность бедным? И вот нас посетил Царь царей, Князь
мира, Сын Божий, Спаситель всего человечества, Он принес с Собой прощение
наших грехов, из-за которых мы были бы обречены на вечное изгнание из общения
с Ним. Можно ли было бы лучше почтить Его вхождение в наш город, как нам
простить тем, кто согрешил против нас?"
В политическом
отношении Реформация в Берне имела также благословеннейшие последствия. Мирный
характер и кроткий язык Евангелия глубоко проникали в сердца всех жителей
бернского кантона и переубеждали их в привязанностях к традициям,
противоречащим Писанию, призывали противостать против несения военной службы в
качестве наемников иностранных государств. Таким образом, совет на своем
заседании поднял вопрос об отмене военной службы наемниками в чужих
государствах, однако безуспешно. Тогда он постановил, что по крайней мере ни
один житель Берна не должен наниматься на военную службу, что иностранные
пенсии и пособия должны отсылаться назад.
В пасхальный
день впервые была отпразднована вечеря Господня в соответствии с постановлением
Самого Господа и апостольскими обычаями. Как незадолго до этого в Цюрихе, так и
здесь наблюдались ревностная серьезность и всеобщее вдохновение. В простых
одеждах, напоминающих скромность древней Швейцарии, собрались жители Берна со своими женами вокруг стола Господня. Всякое различие к
этому часу, казалось, исчезло. Рядом с высшими начальниками государства преклоняли
свои колена простые ремесленники, рядом с членами совета стояли грубые люди
гор. Во всем чувствовалась торжественность момента. Преисполненный сердечной
радости один гофмейстер писал своему другу: „После того, как я увидел, как Бог
таким решительным образом засвидетельствовал о Своей истине, во мне ожила
великая надежда обратить к Богу и тех, которые до сих пор не верили Слову
Божьему."
Реформация в
Берне пустила крепкие корни, так что и доныне Риму не удалось потеснить там
евангельское учение. Если баденская конференция дала некоторое преимущество на
краткое время папской партии, то это было уравновешено бернской конференцией.
Жители Констанцы, Шафхаузена, Галлена, Кларуса, Тоггенбурга и других мест, для
которых борьба до того времени не была еще окончательно разрешена, теперь
решительно объявили себя на стороне Реформации и показали свою евангельскую
ревность в уничтожении икон и алтарей, а так же в отмене мессы.
Триумф Евангелия
в Берне производил великое впечатление повсеместно. Вся Швейцария пришла в
движение. „Решительная позиция, - пишет Вилли, - которую занял Берн по
отношению к реформам, дала делу протестантства во всех частях страны новую
жизнь. На западе она проложила дорогу протестантской вере во французскую
Швейцарию. На востоке, в немецкой Швейцарии, импульс, данный в бернском
кантоне, распространился во все города и совершил реформацию повсеместно.
Начиная с граубюнденских гор до отрогов Шварцвальда, где Базель орошался от вод
Рейна, чувствовалось влияние Реформации и движение, некогда приостановленное,
снова набрало силу. Только горные исполины в середине страны, простирающие
свои покрытые вечным снегом и льдом головы за облака, были неподвижны, и все
же не совсем неподвижны, поскольку победа Реформации в Берне достигла и
высокогорья и вызвала там возгласы изумления и ужаса."
Реформация
научного города Базеля была важнейшим событием, определившим решительную
поступь жителей Берна. Базель после Цюриха и Берна считался наиважнейшим
городом швейцарской конфедерации. Здесь многократно упомянутый нами Виттенбах
первым посеял добрые семена Евангелия, Капито и Гедио поливали усердно
молодой, только что всходивший посев, и при благословеннейшей деятельности
мягкого, усердного ученого Эколампадиуса посев обильно набирал силу. Здесь
имело немалое значение и то, что большинство сочинений Лютера были опубликованы
знаменитым книгопечатником Фробениусом, которые нашли доступ во все пределы
Швейцарии и в близлежащие страны.
В течение шести
лет Эколампадиус с неутомимым усердием подготавливал Реформацию. Он был
справедливым, верным человеком, однако ему недоставало потребных для
реформатора решительности и действенной силы. Часто и не без основания
проводилось сравнение между Меланхтоном и им. Чем был Меланхтон для
непреклонного и нередко занимающего крайнюю позицию властного повелителя Лютера,
тем был Эколампадиус для смелого горячего Цвингли. Он шел своим путем спокойно
и тихо, никогда не теряя надежды на то, что и для Базеля настанет время, когда
свет истины изгонит мрак. „Однако его ожидание было тщетным до тех пор, пока
тройная аристократия высшего духовенства, высшая аристократия дворянства, а
также университет могли повреждать всякое свободное развитие христианского
самосознания. Горожане были определены на то, чтобы довести дело Реформации до
победы, только, к сожалению, народное движение не смогло достичь ничего, не
возмутив при этом воды." Горожане Базеля давно уже были на стороне
Реформации, и поскольку правительство ничего не делало, чтобы по всеобщему
желанию освободиться от римского ига, то народ, наконец, поднялся в
собственной полноте власти и пошел на дело, перед которым пасовал магистрат.
Совет был вынужден подчиниться требованию народа и позволить себе диктовать
приказы. Таким образом, из-за нерешительного
поведения руководства города базельская Реформация приобрела характер
насильственного переворота.
За несколько лет
до волнений 1528 года совет постановил, чтобы проповедовалось Слово Божие и
соблюдалась простота богослужения. В отношении мессы вскоре должны были быть
установлены диспуты и тогда должно было решиться, либо оставить мессу, либо ее
отменить. Этим постановлением надеялись создать твердое основание для всеобщего
мира, однако, подобно всяким полумерам, и это постановление в такое неспокойное
время полностью не достигало своей цели. Католики и сторонники Реформации, как
и прежде, продолжали вести открытую и тайную борьбу. С папской стороны борьба
велась с таким ожесточением и с возрастающей непримиримостью, что горожане
начали опасаться того, что сам совет поддерживает их врагов. Это подозрение
распространилось среди жителей всего города и привело в движение партию
протестантов. Сторонники Реформации начали сплачиваться и решили послать
петицию в совет, чтобы напомнить ему его обязанности, выраженные в
вышеупомянутом постановлении. Это происходило вполне на законном основании и
было созвучно с принципами республики. Однако паписты, которые большей частью
жили в Малом Базеле, услышав о намерении реформаторов, вооружились и
выстроились вокруг дома советов, чтобы воспрепятствовать пронести петицию, но
тщетно, так как реформаторы уже прорвались в дом советов. Мелтингер,
бургомистр Базеля, решительный предводитель папской партии и влиятельный член
совета, надменно препятствовал принятию петиции. Мейер, другой бургомистр и
истинный друг Реформации, выступал за принятие петиции. За ним стояло множество
народа. Серьезная схватка была неизбежной. „Решительный роковой час приближается,
- писал Эколампадиус, - враги Божьи должны трепетать." Совет впал в
большое беспокойство. Тщетно пытался он усмирить разбушевавшиеся стороны
противников, тщетны были так же призывы к народным массам успокоиться и
разойтись по домам. Мятеж с каждым часом возрастал. Совет наконец был вынужден
принять петицию.
„Уважаемые
мудрые и благородные господа, - говорилось там, - мы просим вас, воздайте Богу
славу в сердцах ваших и возвратите городу мир. Пусть папские проповедники дискутируют
с другими. Если месса истинна, то мы будем праздновать ее в наших церквях. А
если же она - мерзость перед Богом, то мы не можем отважиться навлечь на себя и
на детей наших гнев Божий, оказывая малодушие по отношению к
священникам." Совет медлил в нерешительности, не желая портить отношения
ни с одной из сторон. Между тем, шторм разрастался чрезвычайно быстро. Базель
вскоре уподобился напряженному военному лагерю, любой малейший повод мог
превратить его в кровавую бойню.
В ночь с 25 на
26 декабря приверженцы духовенства поспешили распространить по городу весть,
что с востока им на помощь приближается армия. В то же время они напичкали
свои дома оружием и камнями. При такой страшной вести протестанты оставили свои
постели, вооружились и собрались во дворе садовника, месте их сбора. Вести о
событиях в Базеле привлекали в город многих сторонников из реформаторских и
папски-католических кантонов, чтобы оказать воюющим свою помощь. Однако
евангельски мыслящие горожане ожидали решения магистрата. Обе стороны
оставались вооруженными многие дни и ночи напролет. Все ворота города
оставались закрытыми, за исключением двух, во многих местах была поставлена
усиленная охрана. Совет тем временем издавал одно распоряжение за другим, но
все они звучали так неопределенно и шатко, что они не только не уменьшали
мятеж, но, напротив, увеличивали. Наконец стороны сошлись на том, чтобы послать
своих уполномоченных в совет, побудить его выступить за окончательное
прекращение спора. Около пятидесяти уважаемых людей отправились к членам
совета, которые непрерывно проводили заседание за заседанием. Однако и теперь,
как и прежде, нерешительные действия представителей города не позволили им
принять определенное решение. Проходили недели, но никаких решительных
мероприятий не было принято. Наконец, реформаторы, уставшие от такой долгой
медлительности, 8 февраля 1529 года, выставили перед советом требование: „Все
враги Реформации, все родственники или друзья священников, которые одни виновны
в затягивании всех этих беспорядков, должны быть удалены из совета по крайней
мере до тех пор, пока не будет вновь восстановлен мир." Горожане
опасались, что этим затягиванием времени и полумерами совет скрывает злые
намерения и что их религия, а также и гражданская свобода подвергаются
опасности. Когда же совет вновь дал уклончивый ответ, то они захватили решающие
важные ворота и башни города и потребовали немедленно изгнать подозрительных
персон. Подобный шаг, конечно же не соответствует Евангелию мира и
помышлениям, которые должны быть в воинах Христа, однако мы не должны забывать,
что горожане чувствовали себя чрезвычайно загнанными и, из-за нерешительности
совета, вынужденными к подобному решительному действию. И Бог в Своей
благодати и силе вел движение так, что была одержана чрезвычайно великая
победа и при этом не было пролито ни капли крови.
Волнение через
такое насильственное заявление реформаторов получило новую пищу. Базель стоял
на пороге роковой гражданской войны. „Месса! Месса! - кричали католики, - война
против всех, кто отвергает мессу!" - „Мы не потерпим никакой мессы впредь,
- отвечали протестанты, - ни одной единой! Все мы лучше умрем!" Совет
впадал во все более затруднительное положение. Только Эколампадиус один среди
всеобщего волнения оставался спокойным и осмотрительным. Со своей кафедры он
так проникновенно призывал своих слушателей быть кроткими и милосердными, что
нередко на их глазах блестели слезы. От всего сердца он молил Бога взять это
дело в Свои руки во славу Своего имени и во благо народа, чтобы свергнуть суеверные
языческие обычаи Рима. Его влияние на людей было таково, что ему неоднократно
удавалось удержать возбужденные толпы от необдуманных действий.
Когда совет,
несмотря на определенные требования горожан, продолжал хранить молчание, под
вечер перед домом советов появилась тысяча двести сильно вооруженных мужчин.
„Мы должны услышать ваш ответ в этот вечер", - кричали они. Время было
около девяти часов. „Утром мы дадим вам ответ, - заявил совет, - расходитесь
сейчас спокойно по домам." Но люди не позволили так легко отделаться от
них. „Ни один базелец не сомкнет своих очей в эту ночь, - ответили они, - в эту
ночь должно быть решено наше дело." Совет увидел, что более ему нельзя
медлить, что он должен пойти на уступки народу. Поэтому в полночь он объявил
вооруженным воинам, спокойно стоящим на своем посту, что по их требованию совет
удалит из своих рядов всех родственников священников, что и все остальные их
требования будут удовлетворены. Этого ответа для них было бы вполне достаточно,
но поскольку народ уже не доверял совету и опасался, что он ответил так лишь из
намерения выиграть время, то было решено остаться на всю ночь с оружием в
руках и не терять бдительности.
Наступил день.
Число собравшихся перед домом советов непрерывно возрастало, но люди вели себя
достаточно спокойно. И тогда незначительный на первый взгляд случай произвел
ураган среди собравшегося множества. Группа вооруженных людей, предназначенная
протестантами в подкрепление выставленных постов вооруженной охраны, шла по
пути в собор, и один из любопытных простер свою алебарду и открыл одну из
дверей, за которой священники спрятали великое множество священных икон. Одна
из статуй выпала и разлетелась на каменном полу церкви на куски. Мгновение
все видевшие происшедшее с удивлением смотрели на эту картину, затем со смехом
расхватали все остальные иконы, одну за другой предавая участи первой и
разбивая их о каменный пол. Вскоре пол покрылся разбитыми головами, корпусами,
руками, ногами. Священники, прибежавшие на крики, прилагали все усилия
остановить подобное истребление, но это только подлило масла в огонь. Весть об
этом мятеже в церкви облетела город с молниеносной быстротой. Сотни
вооруженных горожан поспешили туда. Наступил час религиозного бесчинства. „Для
чего нам щадить иконы, - кричал народ, - которые есть первоисточник всяких
распрей?!" Как все потопляющий поток, прорывалась толпа в святая святых
церкви. Алтари, картины, статуи, реликвии - все было уничтожено. Все это было вынесено на открытое место, и там был сооружен огромный костер,
который испепелил все.
Священники
быстро сообразили, что всякая попытка спасти их святыни не только тщетна, но и
опасна для их жизни, и в страхе убежали в сакристию. Совет поспешил на место
происшествия, чтобы своим появлением усмирить и утихомирить народ. Однако своим
двурушническим поведением он потерял всякое доверие и всякий авторитет среди
народа. Долго удерживаемому терпению наступил конец. В заносчивой позе
предстали они перед советниками и заявили: „Мы в один час разрешили проблему,
над которой вы совещались долгих три года." Из кафедрального собора
истребители икон налетели на другие церкви. „Никто не посягал на грабеж, но во
всех церквях: Петра, Ульриха, Альбонцев и в доминиканской церкви, - везде
кумиры поклонения разлетались на куски под ударами благопристойных граждан
Базеля, в которых воспламенилась небывалая религиозная ревность. Они уже были
готовы перейти через мост и прорваться в Малый Базель, во владения папистов,
когда испуганные жители взмолились,
чтобы им самим было разрешено убрать иконы."*
* Мерль д'Обине, том 4, стр. 357 и 358.
Народ одержал
решительную победу; совет, хотя и против своей воли, пошел у него на поводу.
Двенадцать членов совета, которые являлись противниками Реформации, были лишены
своих мест; бургомистр Мелтингер, трепещущий от страха, убежал среди ночи.
После краткого совещания были приняты следующие постановления:
1. Избрание в
члены совета, будь то большого или малого, должно происходить при участии
горожан.
2. Иконы и месса
во всем городе и во всем кантоне отменяются, церкви должны быть обеспечены
благочестивыми проповедниками.
3. Во всех совещаниях по делам, которые
касаются славы Бога и благосостояния общин, впредь должно принимать участие
260
Это были важные
завоевания двух штормовых дней. Они навсегда закрепили позиции Реформации,
обеспечили горожанам великие права, предоставив им доступ в высшие органы власти правительства. Швейцарская Реформация почти
повсюду преследовала две основных цели: религиозную и гражданскую свободу.
„Начало Реформации в Базеле, - пишет Рухат, - было весьма бурным, но исход оказался
счастливым. Волнения миновали так благополучно, что ни один горожанин не
потерпел урона ни в имуществе, ни в жизни." 12 февраля собрались горожане
и приняли новую конституцию. По этой конституции со следующего воскресенья во
всех церквях Базеля вводилось новое реформированное богослужение, впервые из
уст всех прихожан звучали немецкие псалмы. В течение недели совет издал приказ
о всеобщей амнистии.
В Базеле теперь
все изменилось. Главы папской партии, священники, ученые и монахи поспешили
оставить город не столько из-за страха преследования, сколько из-за ненависти
к новой вере. Многих из них настоятельно упрашивали остаться. Так и знаменитый
Эразм в это время покинул свое многолетнее место жительства. Незадолго до
своего отъезда он написал своему другу Пиркхеймеру: „Эколампадиус предложил мне
свою искреннею дружбу, которую я должен принять при условии, что в некоторых
пунктах веры он разрешает мне иметь иное мнение, чем он. Он хотел меня
уговорить остаться в Базеле. Я ему сказал, что покидаю город с большим
сожалением, что этот город для меня во многом отношении весьма приятен, но что
я не смогу терпеть отвращения, в котором окажусь при дальнейшем моем
пребывании здесь. Если бы я остался, то можно было бы подозревать меня в том,
что я согласен с происшедшими событиями." Вскоре после этого он перебрался
в Фрейбург. Страх потерять свой авторитет перед вельможами, перед папой и римской
партией погнал его из города, и все же о падении икон он сам насмешливо
заметил: „Удивительно, что они не
совершили никакого чуда, чтобы спасти самих себя, тогда как святые ради намного маловажных причин совершали многие знамения". Великий
ученый опасался выступить
решительно на стороне Реформации, хотя он был убежден в несостоятельности и
абсурдности римского суеверия и симпатизировал учению Реформации. Он боялся
позора, который был связан с подобным шагом. Он постоянно мучительно стремился
сохранить добрые отношения с обеими сторонами, и так он не пришел к единому
решительному мнению. Неуверенно колебался он то туда, то сюда между двумя
партиями. По убеждениям он относился к реформаторам, но расчет и страх крепко
привязывали его к старой церкви.
Чтобы пополнить
освободившиеся кафедры после ухода Эразма и других профессоров, в базельский
университет были приглашены новые ученые,
среди которых были Освальд Миконий,
Фригио, Себастьян Мюнстер и Симон Гринеус. В то же
время были выставлены новые церковные порядки и опубликованы новые символы
веры. Так, без единой капли крови, был произведен величайший переворот.
Папство в Базеле было повержено в прах, несмотря ни на мирскую, ни на духовную
власть. „Секира Господня, - пишет Эколампадиус, - коснулась дерева и отсекла
все злые сучковатые наросты." Тем не менее, мы не можем отрицать того, что
Реформация в Базеле заслуживает серьезного порицания. Хотя Бог в Своей
благодати дал делу счастливый благополучный исход, но все же средства и методы,
к которым обратились люди, были беззаконны и предосудительны. Даже Лютер не
подал бы своего голоса в оправдание такого насильственного метода борьбы.
Реформа теперь встала на твердые ноги в трех
выдающихся кантонах Швейцарии, а именно: в Цюрихе, в Берне и в Базеле.
Свержение папства в Базеле явилось решающим для судьбы папства и во многих других
местах. Там, где ранее были склонны к Реформации, но не решались выступить за
нее, теперь с жадностью ухватились за новое учение и признали, что оно отвечает
Священному Писанию. Шафхаузен, Санкт-Галлен, Гларус, Бремгартен, Тогенбург,
Везен и другие более или менее важные места были реформированы полностью или
отчасти. Последствия бернской дискуссии и базельского переворота чувствовались
даже во французской Швейцарии. Некоторые из Юры, что в густых сосновых лесах,
до того времени оказывавшие папству безоговорочное послушание, весьма сильно
почувствовали влияние Реформации.
Однако при всем этом мы встречаемся с явлением, которое весьма ощутимо умеряет нашу радость по поводу быстрого распространения истины дела Реформации. С самого начала большой роковой ошибкой протестантства было то, что оно вместо того, чтобы просто, свидетельствуя об истине, полагаться на Бога и уповать на Него, обратилось к защите человеческой. Едва произошел разрыв с Римом, как мужчины, стоящие во главе движения, начали простирать свои руки к мирским правителям, ища помощи в их воинстве. Сатане удалось отвести их взоры от Бога и уставиться на силу и мощь врагов, и этим их сила была надорвана, их крепость поколебалась.
Надо отдать должное, что Лютер противостоял распространению реформ силою оружия и победу истины ожидал только в мирном возвещении Евангелия, но тем не менее он весьма рано предоставил высшее руководство церковными и духовными делами правителям. Цвингли на этом опасном пути пошел еще на шаг вперед, что весьма прискорбно. Когда трудности со всех сторон налетали на корабль Реформации, угрожая разбить его вдребезги, когда папские кантоны занимали все более враждебную позицию, когда враждебные наступательные союзы шли на истребление истины, тогда он счел своим долгом ухватиться за средство обороны перед угрожающей опасностью и во всеоружии встретить нападения врага.
Он сошел со своего места, для которого Бог
избрал его, и превратился в деятельного, мудрого, расчетливого государственного
человека. С этого момента всемогущая рука Божья, которая так явно поддерживала
реформатора и его дело, отошла от него. Цвингли вступил на такой путь, на
котором Бог уже не мог быть с ним, потому что Бог совершает Свое дело не
плотским оружием, но оружием Духа! Он не нуждается ни в мудрости людей, ни в их
силе, чтобы достичь Своей цели. Все людское величие является только
препятствием на пути Божьем, губящим Его дело. Все планы Цвингли сгорали, они
вынуждены были сгорать, и сам он нашел бесславную смерть на кровавом поле
битвы, и евангельское дело в Швейцарии получило такой удар, который глубоко
потряс его.
Цвингли воспитывался на принципах
республиканского правления и вырос человеком благородного образа мыслей; в нем
обитала пламенная любовь к своей отчизне, теперь же он просто горел желанием
распространить Реформацию. Если мы все это уразумеем, то поступки знаменитого
реформатора, вне сомнения, предстанут в более благоприятном свете, и все же он
должен был знать, что Царство Христово не от мира сего, а потому и не должно
строиться на оружии мира сего. Однако он забыл это абсолютно, так что он сам
выступил предводителем и военачальником в последующей битве и искусно вел
подготовку к ней. Первый шаг, которым он вступил на скользкую роковую дорогу,
состоял в том, что он стремился создать
единство между евангельскими кантонами и городами. Он надеялся сделать намного
больше, если Цюрих сохранил бы за собой право самостоятельно заключать союз,
тогда как другие кантоны, как, например, пять лесных кантонов, не имели бы
такого права. Так, в 1527 году он предстал перед цюрихским советом с
предложением, чтобы все исповедующие Евангелие в Швейцарии заключили великий
нерасторжимый союз. Первым к этому союзу, к так называемому „бургрехту"
примкнула Констанца. Позднее последовали Берн, Галлен, Базель, Шафхаузен и
другие. Однако „это христианское объединение, - пишет д'Обине, - которое могло
бы стать зародышем нового объединения, вскоре воздвигло множество противников
против Цвингли даже в среде сторонников реформ."
Весть о новом союзе протестантов исполнила римских католиков страхом и гневом. Пять кантонов: Люцерн, Цуг, Швиц, Ури и Унтервальден находились в неподдельной верности Риму. Жители четырех лесных кантонов Швейцарии (Швиц, Ури, Унтервальден, Люцерн) с окружающими их каньонами и долинами, грубые и жесткие, как их отеческие горы, всем сердцем прилеплялись к преданной им издревле вере и с болью и гневом относились к злостным еретикам, населяющим более отдаленные равнины. И когда пришли вестники и рассказали, что алтари, перед которыми преклоняли свои колени их предки, разрушены, что иконы сожжены на публичных местах, что отменили мессы, что изгнали с позором священников и монахов, то их ярость вспыхнула неугасимо. Повсеместно возвысился призыв к кровавой мести. „Подобная безбожная ересь должна быть истреблена огнем и мечом!" - кричала фанатично возбужденная толпа. Но как это было привести в исполнение? Протестантские кантоны были сильны настолько, что едва ли лесные кантоны смогли бы с ними что-либо сделать одни. Заключить союз с чужестранной военной мощью без согласованности с другими кантонами было нарушением контракта Швейцарской конфедерации, явным вероломством.
Но гордый, разгоряченный своими священниками и епископом из Констанцы, горный народ, горящий яростью против еретиков, не убоялся беззаконных действий. Воздать должное предполагаемым мнимым правам церкви в этот момент для них значило гораздо выше, чем соблюсти верность по отношению к своим союзникам по конфедерации. Ненависть к новой вере победила вошедшую даже в пословицу любовь швейцарцев к своему отечеству. Они знали, что Фердинанд из Австрии, брат Карла Пятого, так же яростно ненавидел протестантов, как и они, потому и обратились папские кантоны к этому правителю за помощью.
Это шло не только в разрез договора конфедерации, но было просто противоестественно. Австрия являлась старым врагом и угнетателем Швейцарии. Невозможно было предположить, чтобы Швейцария могла взыскать у нее какую-либо помощь! Однако страх перед протестантством превзошел страх перед естественными врагами и отвращение к ним. Народ, казалось, полностью забыл, какое тяжкое иго возложила Австрия на шею их отцов и сколько драгоценной крови было пролито на полях брани от Моргартена и Семпаха, прежде чем им удалось сбросить с себя это иго, и Швейцария вновь обрела свою независимость. Религиозная ненависть оказалась сильнее национальной. Просьба швейцарцев показалась весьма странной даже для самих австрийцев, так что они вначале отказывались поверить посланным. Только когда те в доказательство искренности своих намерений заявили свою готовность стать заложниками и заявили: „Мы оставляем вам право составить и утвердить договор. Прикажите, и мы послушаемся!" - австрийцы продолжили переговоры с ними. В результате этого 23 апреля 1529 года был принят договор в Вальдсхуте, на верность которому присягнули обе стороны. В нем говорилось: „Кто из народа примкнет к новой секте, должен быть предан смерти, если потребуется, то и с помощью Австрии. При необходимости Австрия пошлет шесть тысяч пехоты, четыреста всадников и необходимое военное снаряжение в Швейцарию. Можно осаждать также и реформированные кантоны и отнимать у них продовольствие."
Когда распространилась весть об этом происшествии, то в самой среде противников Реформации возникло недовольство и беспокойство. Через этот союз с чужой силой, говорили повсеместно, мы приносим в жертву независимость Швейцарии; вместо союзника мы получим повелителя. Однако жители Ури и Унтервальда в своей радости от состоявшегося союзнического договора и в предвкушении мести к нарушителям старого богослужения в надежде утопить их в их собственной крови совершенно забыли враждебные чувства к своим прежним угнетателям их отечества, так что повесили свой герб рядом с австрийским и украсили свои шляпы павлиньими перьями, символом Австрии.
Восемь кантонов, которые не примкнули к союзу,
собрались на совещание, чтобы посоветоваться о надлежащем наказании и расторжении
союза и примирении с лесными городами. Отсутствовал только Фрейбург. Было
решено послать уполномоченных в пять недовольных кантонов и представить им
незаконность их действий. Посланные, однако, встречали унизительный прием
повсеместно. Когда они, стремясь выполнить порученное им, открывали свои уста,
в ответ им кричали: „Без проповедей! Мы не желаем ваших проповедей!" В
другом месте их выпроводили со словами: „Да будет угодно Богу схоронить вашу
новую веру на веки вечные!" В Люцерне на их наставления ответили:
„Мы сумеем защитить себя и своих детей и детей наших детей от яда вашего
мятежного пресвитера!" В Унтервальде жители, согласные с союзом с
Австрией, им просто заявили так: „Мы и другие жители лесных городов есть
настоящие швейцарцы, мы приняли вас в свой союз только из милости."
Посланные удалились обратно в недовольстве, однако им предстояло испытать еще
большее унижение. Перед домом службы государственной безопасности они увидели
картину, написанную броскими яркими красками. Там была изображена огромная
виселица, на которой висели гербы Цюриха, Берна, Базеля и Страсбурга.
Таким образом, все, казалось, идет к явному нарушению мира. Жители возвышенности с каждым днем становились все более необузданными и жестокими. Папская партия в различных местах начала преследовать евангельских христиан с конфискацией имущества, предавать их пыткам, бросать в тюрьмы, изгонять из страны. Когда весть о позорном отношении к уполномоченным в Унтервальде дошла до Цюриха, всех охватил сильный гнев. Цвингли полагал, что такое оскорбление не должно остаться без отмщения, и предложил совету наказать кантон за такую дерзость. Возможно, это и произошло бы так, если бы Берн не выступил против, посоветовав прибегнуть к христианскому воздержанию. Ураганный шторм, готовый разразиться в любое мгновение, стихнул еще на недолгое время. Внезапно, однако, произошло такое, что едва успокоившиеся волны вздыбились разъяренными валами.
22 мая, в субботу, один пастор по имени Иаков Кайзер вышел из цюрихского кантона и отправился в одно местечко в Гастерланде, где он должен был на следующий день произнести проповедь. Кайзер был женат и был отцом семейства. Когда он спокойно и беззаботно переходил лесок, внезапно из зарослей на него напали шестеро человек, связали его и потащили в Швиц. Там он тотчас был поставлен перед магистратом на допрос. Единственным обвинением, которое можно было выдвинуть против него, было то, что он являлся евангельским проповедником. Но этого было вполне достаточно для фанатичного судьи. Несмотря на серьезные заявления из Цюриха, куда вскоре дошла весть о насильственном аресте Кайзера и жестоком обращении с ним, несчастный был приговорен быть заживо сожженным. Тщетно обращались представители Цюриха и Гларуса с предупреждением, что арестованный неподсуден кантону Швиц. Их просьбы и угрозы повисли в воздухе, ожесточенный народ жаждал жертвы. Уже 29 мая чудовищный приговор был приведен в исполнение. Когда невинно обвиняемому был зачитан приговор суда, он разразился слезами, но прежде чем приблизился час его страданий, благодать Божья оживила его мужество, переполнила его сердце радостью и такой смелостью, что он бодро приблизился к грозному костру, громким голосом исповедуя свою веру, и, уже находясь в пламени, он до последнего своего дыхания славил Господа за то, что Он удостоил его принять смерть ради Евангелия. Цюрихские уполномоченные находились у костра. Когда из дыма и пламени был слышен голос мученика, один из членов совета Швица язвительно заметил жителям Цюриха: „Идите домой и расскажите, как он благодарил нас."
Весть об этой постыдной несправедливости вызвала в Цюрихе чрезвычайное возмущение. После такого наглого нарушения всех религиозных и политических прав Цюриха война стала неизбежной. Снова Цвингли был первым, поднявшим свой голос за немедленное наказание противников за такое позорное злодеяние. Увы, воин Христа все более и более терял из вида свое небесное призвание, вместо духовного меча, который он оставил, он ухватился за плотское вооружение. Он полностью забыл повеление великого Господа и Учителя следовать за Ним. Костер, пожирающий его сотрудника и сторонника, разжег в нем пылающую страсть, его голос достигал теперь до самых отдаленных уголков конфедерации и вызывал настоящий шторм негодования чудовищным беззаконием и насилием.
Цвингли требовал решительных мер со стороны правительства. На заседании совета и с кафедры призывал он всех взяться за оружие и быть смелыми, отважными и бесстрашными. „Мир, который желают многие, - говорил он, - есть не мир, но война, тогда как война, которую жаждем мы, есть воистину мир. Мы не жаждем крови, но желаем пощекотать нервы олигархии (привилегированных персон в правительстве). Если мы этого не сделаем, то истина Евангелия и жизнь нашего духовенства уже не будет в безопасности. Конечно же, мы должны уповать только на Самого Бога, но если наше дело справедливое, то мы должны уметь его защитить и, подобно Гедеону и Иисусу Навину, быть готовыми пролить нашу кровь ради Бога и нашего Отечества."
Если бы Цвингли был руководителем магистрата
или военачальником, то его выступление было бы совершенно к месту. Однако он
был слугой Князя мира, и из уст такового не должны были исходить подобные
слова, он не должен был призывать к кровопролитию и к войне. Прославленный
реформатор совершенно изменился: из церковного человека он превратился в
государственного мужа. Вместо того, как это
было с ним ранее, чтобы возвещать Евангелие мира и вечные истины Слова Божьего,
теперь он открыто выступал с политической позиции, составлял планы военных
нападений и обороны, добивался полного изменения ведения войны; он даже
написал трактаты относительно разного рода вооружений и их применения с большей
выгодой. Между тем, в этой новой деятельности, требующей от него полной отдачи
сил, он не упускал из виду великую цель: продвижение реформ и освобождение
Евангелия от всех врагов и препятствий. Так, в это время он советовал своим
сотрудникам: „Мы хотим пяти кантонам предложить, чтобы они разрешили свободно
проповедовать Евангелие, отказаться от их пагубных союзов. Никто не должен быть
принуждаем насильно оставить мессу, поклонение иконам или подобные тому дела
суеверия: властное дыхание Слова Божьего легко развеет этот прах. Будьте
тверды! Мы проведем колесницу реформ через все препятствия и добьемся единства
веры и Швейцарии." Насколько достойно сожаления то обстоятельство, что
такой великий человек так далеко уклонился от праведного пути, чтобы силою
оружия достичь такую прекрасную цель: единства веры и свободы проповеди Слова
Божьего.
Между тем и католические кантоны развернули усердную деятельность. Они прекрасно осознали, что натворили. Началась религиозная война. Звуки военных труб вновь зазвучали в горах и долинах лесных городов, везде мужчины хватались за оружие. Военные вестники пошли в Австрию, чтобы заполучить обещанную помощь, но Фердинанд из-за нового нападения турок был настолько занят, что посланные вынуждены были возвратиться домой с нерешенными проблемами. Тем не менее, 9 июня войско пяти кантонов под великими знаменами Люцерна двинулось на Цюрих. У цюрихцев не оставалось ни мгновения времени на праздное расшатывание. Уже 9 июня четыре тысячи прекрасно вооруженных воинов вышли из ворот города. Верхом на коне во главе своих против врага с блестящей алебардой в руке выступил Цвингли. Стены и башни города были усыпаны женщинами и детьми, которые высматривали своих мужей и отцов, среди них была и Анна, жена Цвингли. К девяти часам вечера войско достигло границы между Цюрихом и Цугом и остановилось вблизи деревушки Каппель. На рассвете герольд покинул лагерь, чтобы засвидетельствовать жителям Цуга о прекращении мира и союза и формально объявить войну. Его появление вызвало в маленьком городке Цуге трепет и ужас. Мужчины бросились к оружию, женщины и дети рассыпались по улицам с воплем и плачем, все были в великом замешательстве. Ничего не подозревающие горожане просто растерялись при внезапном появлении цюрихцев.
Между тем цюрихцы намеревались перейти границу. Однако в момент, когда первый отряд войска в количестве двух тысяч человек был готов двинуться вперед, показался всадник, приближающийся бешеным галопом. Это был Эбли, управитель из Гларуса. „Стой! - кричал он в великом возбуждении к войску, - пять кантонов вооружены, но я склонил их воздержаться, если вы поступите так же. Во имя Бога и любви к конфедерации я молю вас, господа из Цюриха и весь народ, не продвигайтесь вперед! Через несколько часов я снова возвращусь. С Божьей помощью я надеюсь заполучить славный мир и воспрепятствовать тому, чтобы наши дома переполнились вдовами и сиротами."
Эбли был благочестивым человеком и, как
предполагали, склонен к реформам, поэтому цюрихские предводители решили
приостановить свой марш. Все надеялись, что ему удастся восстановить мир и
согласие между обеими сторонами. Только Цвингли опасался предательства.
Поскольку он знал, что Австрия не сдержала своего обещания этим кантонам, то он
думал, что они лишь на том основании склонны к миру, чтобы выиграть время. В
мрачном настроении он шагал взад и вперед. Наконец он подошел к управителю и
серьезно сказал: „Уважаемый управитель, вы дадите отчет Богу в своих действиях.
Наши враги в затруднении, потому они обращаются к нам с добрыми словами. Но
позднее они внезапно нападут на нас, и тогда мы пропали." Редко когда
пророчества исполнялись настолько буквально, как это. Управитель ответил на
это: „Дорогой отец, я надеюсь на Бога, что будет все хорошо! Мы желаем себе доброго."
С этими словами он повернул своего коня и поскакал по направлению к Цугу.
Цвингли пошел в свой шатер, погруженный в глубокое раздумье. Своим духом он
предвидел приближение мрачного скорбного будущего. „Сегодня они просят и молят,
- говорил он, - а через месяц, когда мы сложим оружие, они разобьют нас."*
*
Мерль д'Обине, том 4, стр. 357 и 358.
Неустанными усилиями Эбли добился того, что обе враждующие стороны приступили к переговорам. И все же прошли многие недели, прежде чем две враждующие стороны пришли к единым условиям мира. Между тем, солдаты обоих войск прекрасно и дружно проводили время совместно. Они напоминали себе, что все они швейцарцы, все братья. Форпосты находились друг от друга едва ли на расстоянии полета камня, брошенного рукой, и солдаты вели между собой дружеские разговоры. Они шутили, ели и пили вместе. В военном лагере Цюриха царил порядок: каждый день произносились проповеди. Проповедовал либо Цвингли, либо другой проповедник. Среди солдат не было ни злословий, ни скандалов, никто из них не позволял себе непристойностей, молились до и после еды и все подчинялись начальству. Кости, карты и другие игры, которые обычно приводят к спорам и скандалам, не допускались, но пели духовные и народные песни или же занимались физкультурой. Дух Реформации перешел на все войско.
Наконец, 26 июня 1529 года был подписан
договор. Солдаты поспешно разобрали свои палатки и с радостью возвратились
домой. Пункты договора, хотя они не полностью удовлетворяли желания
реформаторов, особенно самого Цвингли, все же в основном были благоприятны для
Реформации. Лесные кантоны были обязаны расторгнуть союз с Австрией и оплатить
военные расходы. Гражданам всех кантонов предоставлялась свобода выбора любой
религии, общественные должности должны были распределяться через голосование,
так же через голосование должно было
определяться, какой религии они хотят следовать. Семье Кайзера должна была быть
выделена компенсация. Цюрихцы были горды своими военными успехами, но не
Цвингли. Его дух был омрачен тяжкими предчувствиями. Молчаливый и подавленный
возвратился он назад в Цюрих. Жители Берна, которые не содействовали бескровной
победе, но, наоборот, противодействовали цюрихцам во многом, преисполнились
зависти от всевозрастающего влияния сильного кантона. Между двумя дружескими
кантонами начал действовать дух несогласия, и этим было положено основание для
роковой катастрофы 1531 года.
Сильный, деятельный дух реформатора не мог навсегда быть сражен духом уныния, который завладел им. Вскоре к нему возвратились решительность и энергичность, и он с еще большей ревностью и силой обратился к политическим планам. Все сильнее и крепче запутывался он в сетях, которые растянул на его пути лукавый и хитрый враг душ человеческих. Сатана знал его слабые стороны, и мы уверенно можем сказать, что это он с величайшей ловкостью удерживал реформатора на неверном пути, подгоняя его вперед. Он знал, что именно на этом пути сможет сильно повредить его делу. Еще раньше, как мы помним, Цвингли имел план объединения христиан. Враждебное отношение пяти кантонов и противоборство, возникающее со всех сторон против реформ, казалось, все настоятельнее требовали объединения христиан. Деятельный дух Цвингли днем и ночью обдумывал пути и средства, как бы привести в исполнение свой грандиозный план. Он стремился объединить в один великий святой союз все протестантские государства и народы Европы. Его взор был устремлен далеко за узкие границы Швейцарии. „Почему, - спрашивал он, - протестантские силы не должны объединиться в один святой союз, чтобы разрушить планы папы и кесаря, направленные на насильственное подавление Реформации? Разумеется, Слово Божье должно утверждаться силой Божьей, а не человеческой, однако же Бог нередко использует Своим орудием людей, чтобы придти на помощь людям. Поэтому мы хотим объединиться, и да будет один народ и один союз от истоков Рейна вплоть до Страсбурга." Увы! Цвингли отучился взирать на одного Бога и ожидать помощи единственно от Него. Он начал надеяться на людей и делать плоть своей опорой.
Но какой бы великой и роковой ни была эта
ошибка, все же цель, которую преследовал реформатор, оставалась доброй и
благородной. Высшей целью Цвингли было распространение Евангелия и свобода
проповеди Слова Божьего по всей Швейцарии, и ради достижения ее он был готов с
радостью пожертвовать всей своей жизнью. Побудительные движения его сердца были
чисты и, конечно же, наш Господь и Наставник, знающий сокровеннейшие сердечные
движения людей, однажды признает это в Своем служителе, хотя и не сможет
признать его действий. Притом мы должны помнить, что Цвингли никогда не
отказывался от исполнения своих пасторских обязанностей, несмотря на свою
активную политическую деятельность, оставаясь и впоследствии, как и прежде,
неутомимым блюстителем душ и верным советником своего стада. Редко кто из людей
мог разворачивать такую всеохватывающую деятельность в различных областях, как
швейцарский реформатор в последние годы своей жизни. Он был политическим
деятелем, военачальником, реформатором и проповедником в одно и то же время.
Вскоре после подписания договора в Каппеле этот документ стал отвратительным для католиков. Поскольку договор был явно благоприятен для распространения власти их врагов и утверждения истины, то он становился для них с каждым днем невыносимее. Реформация подступала к ним все ближе и угрожала вторгнуться в их собственные города и деревни. Невозможно было полагаться, что римские католики будут долго терпеть и соблюдать этот договор. „Свобода совести", гарантированная в трактате всем гражданам кантонов, вскоре дала повод для серьезнейших разногласий. Иначе и быть не могло; Рим никогда искренне не смог бы согласиться с требованием „свободы совести" своих подчиненных. Рим не знает никаких прав совести, тем более он никогда не признает, если он остается верным своим принципам, никакой свободы совести. Таким образом, малочисленные протестанты, рассеянные то тут, то там в католических кантонах, вскоре оказались в ужаснейшем положении. Поскольку они, следуя свободе совести, уже не принимали участия в суеверных идолопоклоннических действиях своих соседей, то были объявлены еретиками и лжеучителями. Это можно было бы перенести, но подогреваемая суеверная необузданная толпа не остановилась на одних словах. Вслед за злословием вскоре последовали всякого рода зверские насилия. Служащие и надзиратели некоторых церквей действовали заодно с народными толпами. Все исповедующие новое учение, признающие новую веру, возлюбившие Слово Божие больше, чем человеческие предания и заповеди, были обложены денежными штрафами, брошены в тюрьмы или же беспощадно изгнаны из своих домов и дворов. Однако и это еще не могло утолить жажду мести Иезавели. Только кровь исповедующих Иисуса могла смыть позор, нанесенный безгласным идолам, лишь пылающие костры инквизиции могли возместить сожженные алтари и идолов. О, Рим, когда же утолится, наконец, твоя жажда крови искупленных детей Божьих?
Поддерживаемые кесарем и его братом Фердинандом, пять кантонов начали преследовать протестантов с большей ревностью, чем прежде. Их ярость в первую очередь обрушилась на проповедников Евангелия. Где только их удавалось схватить, с ними расправлялись с чудовищнейшей жестокостью. Их заточали в ужаснейшие тюрьмы, отнимали все имущество, отрезали им языки, отрубали головы или сжигали на кострах. Вопли преследуемых и гонимых достигли Цюриха и отозвались в сердцах цюрихцев гулким эхом. Голос Цвингли зазвучал более громко, нежели прежде. Он лично путешествовал из города в город, проводил многочисленные народные собрания и прилагал все старания к тому, чтобы своим выдающимся красноречием возбудить в своих слушателях стремление защитить Евангелие Божье и выступить за преследуемых и гонимых. „Они швейцарцы, - говорил он, - которых римляне стремятся лишить свободы, кою они унаследовали от своих предков, таким
низким и гнусным образом. Насколько было бы несправедливым, если бы мы стремились склонить наших противников отказаться от римской религии, настолько же несправедливо брать граждан под арест, ссылать их и грабить их имущество лишь на том основании, что их совесть побуждает их держаться таких мнений и убеждений, которые противны их притеснителям."
Уже 5 сентября 1530
года выдающиеся проповедники Цюриха, Берна, Базеля и Страсбурга: Эколампадиус,
Капито, Мегандер, Лев Иуда и Микониус собрались в Цюрихе и составили серьезное
и настоятельное послание католическому союзу, в котором просили соблюдать
христианскую терпимость и единодушие. Но оно не нашло желаемого внимания. В
апреле следующего года в Бадене состоялось заседание представителей кантонов.
На повестке дня главным вопросом заседания было незаконное действие пяти кантонов.
Между делегатами Цюриха и делегатами кантонов Швица, Ури, Унтервальдена,
Люцерна разгорелись ожесточеннейшие споры. Напрасно старались представители
Берна и других миролюбиво настроенных кантонов найти средства удалить причины
спора между обеими сторонами. Цюрихцы во главе с Цвингли и слышать не хотели ни
о каком компромиссе. „Мы не должны и далее переливать из пустого в порожнее, -
заявил Цвингли, - нарушение договора пятью кантонами и неслыханные
оскорбления, которыми обливают нас, вынуждают нас выступать с позиции
силы." Противники так же не были склонны к перемирию. Они решили
возобновить войну, от которой они воздержались два года тому назад из-за
недостаточной подготовленности. Бернцы были менее задиристы. Хотя и они признавали,
что пять кантонов позорно нарушили Каппельский договор и не сдержали своих
обещаний, но в любых обстоятельствах они стремились избежать гражданской войны
и предлагали другие, более мягкие средства, чтобы заставить католические
кантоны исполнять принятые обязательства.
„Давайте закроем доступ на наш рынок пяти кантонам, -предлагали они, - запретим им торговать зерном, вином, солью, оружием и металлом. Таким образом мы поддержим мирных людей, которые находятся среди них, и избежим пролития невинной крови." Это заявление, несмотря на противостояние цюрихцев, было принято 15 мая, повсеместно объявлено и тотчас приведено в исполнение. Для лесных городов это решение было весьма жестоким. Их гористая родина вынуждала жителей закупать большую часть всего необходимого для жизни из местностей, расположенных в долинах. Горнорудные разработки их родины оставляли для них лишь небольшие клочки земли для земледелия. Большинство жителей занималось скотоводством. Все, кроме молока и сыра, все необходимое в их жизни, они вынуждены были закупать в долинах Нидерландов. Все это для них самым внезапным образом стало недоступным, все пути на рынки городов были перекрыты. Решение исполнялось строжайшим образом. Последствия были весьма печальны. Со стола бедняков один за другим исчезли хлеб, вино и соль. Разразился жестокий голод, а за ним последовали неизменные его спутники: болезни и эпидемии, неся с собой смерть и безысходность среди несчастных жителей гор. Громкий вопль бедствия поднялся на горах и громовым голосом докатился до всех уголков низменности. Многие сердца были тронуты состраданием, некоторые голоса, как с той, так и с другой стороны, гневно поднялись против жестокого решения цюрихцев и их союзников. „Что из этого может выйти? - спрашивали люди друг друга. - Ведь Павел пишет к римлянам, говоря: „Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья. А что делаете вы?" Этот справедливый вопрос, к сожалению, толкнул реформаторов от одной роковой ошибки к другой. Вместо того, чтобы проповедовать Евангелие бедным, покорять их сердца истинной любовью, они отняли у них насущный хлеб. Не могло быть иначе, что католики, доведенные до черты отчаяния такой жестокостью своих противников, поклялись в кровной мести.
Здесь да будет упомянут тот факт, что Цвингли
был решительным противником блокады и выступал против нее со всем авторитетом
своей личности. И на собраниях совета, и в
церкви он неустанно выступал против исполнения рокового решения. С присущей
ему прозорливостью он тотчас усмотрел величайшую опасность от такого мероприятия.
По его мнению, война быстрее покорила бы католические кантоны, чем такое
непримиримое действие. Правда, это казалось лучшим решением проблемы, чем
война, но по своей сути являлось намного беспощаднее и ужаснее. Предать все
огромное население на ужас и истребление от голода - это никак не могло иметь
добрых последствий, но, несомненно, вело к тому, чтобы ненависть и ожесточение
противников достигли наивысшего предела. Своим острым взором Цвингли видел
также, что всякое промедление обратится во зло Цюриху. „Таким образом, - думал
он, - мы вновь теряем уже приобретенные преимущества и даем пяти кантонам
время и возможность вооружиться и напасть. Имейте в виду, что кесарь не
примкнет к ним, но нападет на нас с одной стороны, тогда как они нападут с
другой. Это справедливая война не против Слова Божьего, но против того, что мы
как виновных, так и невиновных лишаем насущного хлеба, отнимаем его от
стариков и детей, моря их голодом. Таким образом, мы вызовем гнев бедного
народа, бывших наших друзей и братьев превратим в злейших врагов."*
* Мерль д'Обине, том 4, стр. 396.
Однако все его доводы были безуспешны, к его голосу никто не прислушивался. Другие кантоны, особенно Берн, оставались непоколебимы в своем мнении к великому народу Цюриха, что мы и увидим вскоре.
Ужасные последствия всеобщего эмбарго, между
тем, в лесных кантонах становились все ощутимее. Бедствие подскакивало все
выше и выше и наконец повергло гордых горцев в отчаяние. Со всех сторон
заключенным недоступными стенами им уже ничего другого не оставалось, как взять
в руки оружие и силой разрушить их. Однако для этого их собственных сил было
недостаточно, но их обращение за помощью к другим странам осталось тщетным.
Тогда в необузданной дикой ярости они кинулись к оружию с криком: „Нам
заблокировали дороги, мы же разрушим их силой оружия!" В нужде они искали
утешения в своей религии. Посещали затворников и другие паломнические места,
объявляли всеобщие молитвы, брали в руки четки и несчетное количество раз
повторяли „Отче наш". Все же немедленное начало войны было отодвинуто
католическими лидерами, которые считали, что необходимо несколько выждать.
Несогласие и всеобщее недовольство среди протестантов было небезызвестно им, и
они полагали, что с течением времени это примет большие размеры.
Между тем, предпринимались различные попытки примирить между собой враждующие стороны, но все было напрасно. Цюрих и Берн требовали, чтобы свобода проповеди Слова Божьего была разрешена в пяти кантонах не только в отдельных служебных местах, но и по всей территории. В данных обстоятельствах это требование было уже чересчур. Однако они не желали довольствоваться меньшим. Католики же со своей стороны заявляли, что они не вступят ни в какие переговоры прежде, чем не будет снято эмбарго. В течение двух месяцев пять раз собирались представители всех кантонов на переговоры. В последний раз они собрались 24 августа. Нейтральные кантоны, поддерживаемые мощью иностранцев, особенно со стороны Франции, прилагали огромные усилия привести враждующие стороны к перемирию, однако им ни на малейший шажок не удалось приблизить противников к примирению.
Со дня на день положение Цвингли становилось мучительнее и тяжелее. С того времени, как он начал вмешиваться в политические дела, его авторитет среди народа и глубокое уважение к нему мало-помалу начали испаряться. В нем уже видели не великого реформатора, но государственного деятеля и воина. Постепенно в Цюрихе окрепла партия, которая была с ним не согласна, не понимала его планов и прежде всего стремилась избежать военных действий, предлагаемых им. Число недовольных возрастало с каждым днем. Напрасно истощал Цвингли все свое пламенное красноречие, чтобы вновь завоевать себе уважение народа. Его огромное влияние на массы, которое было прежде, уже миновало. Правда, его еще охотно слушали, но уже не желали следовать его советам. Роковое противоестественное объединение двух противоположных черт в характере духовного и мирского воина в Цвингли во всех вызывало замешательство и неуверенность в нем. Целью политики Цвингли было объединение обоих противников, но вскоре он должен был испытать, что верующих нельзя впрягать с неверующими в одно ярмо. Смешение церкви с государством, которое привело христианство к растлению во время царствования Константина, должно было стать роковым и для швейцарского реформатора и самой Реформации. Он должен был в полной мере пожать горькие плоды своего превратного образа действий. После того, как он смешал однажды дело Реформации с политикой, он уже не имел власти и силы предотвратить ужасные последствия этого шага.
Мучимый мрачными предчувствиями, Цвингли переживал безотрадное время. Он видел, что со всех сторон надвигались мрачные, тяжелые грозовые тучи и что он не имеет никакой силы разогнать их. Он вынужден был смотреть безучастно, как его Отечество и Реформация шли навстречу неизбежной катастрофе. Он не мог уже предотвратить это. Многие его друзья и приятели оставили его, враги же из всеобщего недовольства им пожинали себе выгоду и на всех его путях расставляли сети и препятствия. Защитники монашества, которых втайне оставалось еще немало, снова подняли свои головы, сторонники наемной военной службы за границей были недовольны поведением Цвингли и выставляли его виновником всех страданий народа. С надломленным сердцем реформатор уразумел, что ему не остается ничего иного, как отказаться от открытого публичного служения: его действия были ложно истолкованы, его советам не следовали и сам он был всячески оклеветан.
Так, 26 июля на большом совете он объявил о своей отставке со следующим пояснением: „Никто уже со мной не считается, избирают себе советниками врагов Евангелия, не следуют за моими указаниями и советами, сваливая при этом всю ответственность на меня. Я не могу и далее находиться на этом месте." Совет впал в большое затруднение, поскольку такое заявление реформатора было совершенно неожиданным. Он знал, что Цвингли прав, и в то же время чувствовал, что отставка Цвингли в данный момент станет роковой для Цюриха. Да и не только Цюрих, но и вся Реформация окажутся в опасности, если прежний лоцман, который до сих пор вел корабль, выпустит из своих рук руль управления и отдаст судно на волю волн. Совет послал бургомистра и многих членов магистрата к Цвингли с просьбой не оставлять Отечества в такой критический момент и забрать свое заявление об отставке. Цвингли долго колебался. Три дня и три ночи провел он в постоянных молитвах, умоляя Бога о Его руководстве. Когда же уполномоченные совета объявили ему, что дело Реформации безнадежно будет проиграно, если он сейчас уйдет с поля боя, то он решил остаться на своем посту. „Я остаюсь с вами, - сказал он, - и буду действовать во благо народа до самой смерти."
С обновленным усердием он с головой окунулся в
политическую деятельность в надежде вновь обрести свое прежнее влияние на
народ и поднять мужество цюрихцев. Однако он вскоре увидел себя горько
обманутым и разочарованным. Какая-то неисцелимая слепота, казалось, поразила
как правительство, так и весь народ. Со дня на день в Цюрихе усиливалась
антипатия к войне. И во внешней политике все усилия Цвингли оставались
безуспешными. Разные кантоны и города не имели между собой единства; напрасно
цюрихский реформатор пытался удалить из середины их яблоко раздора, чтобы
собрать воедино все силы на защиту Реформации. С большой опасностью для жизни
он направился в Бремгартен, где 10 августа состоялось четвертое
заседание представителей кантонов. Сопровождаемый двумя своими друзьями под
покровом ночи он проскользнул в дом знаменитого историка Буллингера и
встретился там с делегатами из Берна. Со слезами на глазах он просил их
содействовать снятию эмбарго. Самыми вескими и выразительными доводами он
описывал им пагубность данного мероприятия и огромную опасность, которая
надвигается на основании этого для реформ. И хотя делегаты из Берна, как
свидетельствует Буллингер, на какое-то мгновение были глубоко тронуты
ходатайствами и доводами реформатора, обещали ему приложить все усилия, чтобы
избежать угрожающей опасности, все же в итоге оказалось, что все
усилия Цвингли были напрасны. После многочасовых переговоров
они распрощались. Цвингли же, чтобы избежать огласки, вновь под покровом ночи
покинул город. Со многими слезами он прощался со своим юным другом Буллингером,
предчувствуя, что он в последний раз заключает его в свои объятия. Со словами:
„Храни тебя Бог, дорогой Генрих! Будь верен Господу Иисусу Христу и Его
Церкви!" - он простился с ним с печалью на сердце.
Вновь и вновь предпринимались усилия к примирению, но все они разбивались о непоколебимую твердость лесных кантонов. Когда им предложили вновь ввести в силу мирный договор 1529 года, то они гордо отвергли это, объявив: „Мы лучше примем смерть, нежели хоть малейшим из нашей веры пожертвуем!" Они уже приняли решение: вопрос о религии предать силе оружия. И пока при бесплодных попытках среди реформаторов множились разногласия, для этих кантонов представились время и возможность настроиться на мужество и храбрость на войне, а так же хорошо вооружиться к ней. Буквально исполнилось то, что Цвингли предвидел своей прозорливостью. Когда католики сочли, что они уже достаточно подготовились, то 6 октября 1531 года они развернули свои знамена. Вожди были тесно связаны между собой и имели великую поддержку в народе, который горел страстью отомстить тем, кто отнял у них пропитание и теперь вот посягал на их религию.
Лагерь реформаторов представлял прямо противоположную картину. Вожди здесь были разрознены, не едины, нерешительны, исполнены сомнения и страха. Народ был недоволен и не хотел войны. В таких обстоятельствах не могло происходить никаких решительных действий. „Только не нужно спешки, - говорило подавляющее большинство, - пять кантонов еще одумаются; слухи об их вооружении неверны." Так успокаивали они себя, склоняясь к сладкому сну. Католические же кантоны прилагали все усилия к тому, чтобы в полнейшей тишине основательно подготовиться к нападению, чтобы с чудовищной беспощадностью уничтожить беспечных. Связи между Цюрихом и пятью кантонами были прерваны, все дороги тщательно охранялись. Погибель посягнувших на старую религию должна была застигнуть их внезапно.
Пять кантонов через своего уполномоченного
возвестили 8 октября городу Цюриху так называемый вечный союз. Это было
равнозначно объявлению войны. В нездоровом ослеплении совет и народ все еще не
могли поверить тому, что их противники действительно серьезно действуют. Те же не
теряли ни минуты времени. Уже на следующий день восемь тысяч, выслушав мессу,
двинулись к границам Цюриха. С другой стороны приближалась итальянская армия,
которую снарядил папа в помощь своим верным детям против несчастного кантона.
Уже под вечер 9 октября авангард католической армии приступил к исполнению
своих прямых обязанностей. Когда солдаты обнаружили в церквях следы разрушения
алтарей и икон, в них вспыхнула ярость. С дикими проклятиями и
издевательствами рассыпались они по земле, грабя и уничтожая все, что
попадалось им на пути. Жители кантона, одержимые паническим страхом, в диком
бегстве побросали свои деревни и жилища и устремились в Цюрих.
Вестник за вестником приходили в Цюрих, принося сообщения о
страшном нападении католических кантонов. Однако непостижимым образом все это
принималось за преувеличение, так сказать, „много шума из ничего". Был
срочно созван совет, но некоторые советники даже не сочли необходимым явиться
на него. Вместо того, чтобы немедленно забить сигнал бедствия и призвать
жителей города к оружию, они успокоились тем, что послали двух советников в
Каппель и в Бремгартен, чтобы удостовериться, действительно ли дело обстоит
так серьезно. „Пять кантонов подняли некоторый шум, - говорили они, - чтобы
устрашить нас и побудить к снятию эмбарго." И спокойно ушли спать. Но с
рассветом беззаботно спящие были резко подняты со своих постелей. Их
пробуждение было страшным. „Враг уже перешел границу и овладел
Хитцкильхом", - возвестили городу вернувшиеся двое советников. И даже
такое ужасное сообщение не могло встряхнуть городской совет от беспечности и
нерешительности. Едва он смог набраться духу, чтобы собрать шестьсот человек с
шестью пушками и направить их в Каппель, дав им задание воспрепятствовать
продвижению врага. Целый день прошел в пространных совещаниях и бесполезных
разговорах. Так было растрачено драгоценнейшее время на пустоту. Наконец, к
семи часам вечера было принято решение вострубить в городе и кантоне сигнал
бедствия. Но было уже поздно. Судьба Цюриха уже была предрешена. Жители уже
предчувствовали это. Всю ночь они не могли сомкнуть глаз, они плакали и
воссылали к Богу молитвы. Кругом бушевал свирепый ураган, взымая пенистые волны
человеческого моря, а в Цюрихе все громче разносились сигналы бедствия. На
следующее утро они собрались с духом, и около 10 часов 700 человек двинулось
на Каппель. Их проповедник Цвингли по повелению совета вышел с ними как их
духовный боевой предводитель. С раненным, кровоточащим от предчувствия сердцем
простился он со своей верной любимой женой; он знал, что сам и многие другие
отличные воины шли в последний роковой путь. И все же он находил в себе силы
утешать себя и ее. „Бог, - говорил он ей, - не оставит своих рабов. Он будет на
нашей стороне, хотя уже все кажется проигранным. Мое упование лишь на единого
Бога, не на людей! Я склоняюсь под Его всемогущую волю!"
Не четыре тысячи воинов, как было решено раньше, но только семьсот и притом плохо вооруженных, вышли из Цюриха против врага. Завершающий шествие Цвингли, выйдя из города, пал на свои колени, и далеко была слышна его горячая молитва за Церковь Божью и за Его дело. Еще не дойдя до Каппеля, который находился от Цюриха на расстоянии всего трех миль, воинам был слышен сильный гром канонады. Битва уже началась. Цюрихцы удвоили скорость своего шествия, но несмотря на усилия, продвигались вперед все же медленно. Дорога, ведущая через альпийские выступы, создавала для военных орудий почти непреодолимые препятствия. Наконец, армия достигла вершины горы.
Цвингли стоял во главе этой кучки и воодушевленно призывал: „Вперед! Поспешим на помощь нашим братьям!"
Спуск происходил гораздо быстрее, чем восхождение. Быстро достигли они поля боя и, несмотря на большую разницу в численности солдат, цюрихцы смело и бесстрашно кинулись в бой. Их оружие произвело в рядах католиков большое замешательство. Тогда один отважный воин из кантона Ури с тремястами добровольцев зашел с левого фланга цюрихцев. Как же он был изумлен, когда увидел перед собой маленькую кучку врагов. Под укрытием густого букового леса ему с его воинами удалось незаметно подкрасться. Неожиданно весьма с близкого расстояния они открыли огонь и с криком: „Долой еретиков и истребителей икон!" - ринулись на дрогнувшие ряды протестантов.
Цюрихцы, оказавшись с двух сторон под ударом превосходящего великим множеством врага, потерпели кровавое поражение. Пал цвет Цюриха. „Ядро цюрихского гражданства, семь представителей малого совета, 19 от совета двухсот, 65 горожан, 417 от округи, отцы среди своих сыновей, братья среди своих братьев лежали окровавленные и бездыханные на поле боя." 55 проповедников пало среди пораженных. Громогласнее и еще выразительнее Бог едва ли бы мог проявить Свое неблаговоление к нечестивому единению церкви с миром, меча духовного с плотским. Это случилось 11 октября 1531 года.
Однако смерть ни одного из павших не поразила
так все дело Реформации и всю Швейцарию, как смерть Ульриха Цвингли. Несчастная
вдова в этом бою потеряла не только своего мужа, но и одареннейшего своего сына
от первого брака, зятя, шурина и брата. Цвингли в самом разгаре боя получил
оглушительный удар камнем в голову в том самый момент, когда склонился над
умирающим, чтобы утешить и укрепить его в вере, так что он на некоторое
мгновение потерял сознание. Он быстро пришел в себя, но едва он поднялся с
земли, как тут же получил несколько ударов копьем. Смертельно обессиленный, он
прислонился к стволу груши. Там лежал он некоторое время со скрещенными руками,
взирая на небо. Губы его шевелились в молитве. Таким нашли его враги после
боя. Они потребовали от умирающего, чтобы он
призвал имя Девы Марии, но он энергично отрицательно покачал головой. Тогда
один из предводителей из Унтервальдена нанес ему смертельный удар с возгласом:
„Подыхай, неисправимый еретик!" Последними словами Цвингли были: „Тело вы
можете убить, но только не дух!" Тело его католики четвертовали, сожгли до
пепла, смешали со свиным навозом и развеяли.
Как же величествен Цвингли, пока он выступает одиноким, как реформатор! Бог был с ним и благословлял его труд! Сияющие лучи Евангелия широко освещали через него просторы Швейцарии. Но после битвы при Каппеле, после которой последовала новая кровопролитная битва с таким же роковым исходом, Реформацию в немецкой Швейцарии облекли в смирительную рубашку. 16 ноября стало датой в высшей степени унизительной для Цюриха и Реформации. В этот день был принят договор, который гласил: „Во имя всевышнего святого и божественного Триединства!
Мы, цюрихцы, должны и хотим наших дорогих членов конфедерации пяти кантонов, их дорогих сограждан из Валлиса и всех духовных и мирских подданных оставить при их истинной, несомненно христианской вере и отказаться от всяких злых намерений хитрости и обмана. Мы от пяти кантонов всех их союзников оставляем при их вере." Таким образом, римская церковь официально признавалась как истинная Церковь Христа, которая согласилась терпеть евангельских христиан только ради сохранения мира. Границы, по которым проходила реформа, и поныне остались примерно такими же. Господь мог пребывать с делом Реформации лишь до тех пор, пока оно проводилось духовной силой на основании Слова Божьего.
Цвингли ушел в вечность в возрасте 48 лет, в полном расцвете своих духовных и физических сил. Как бы блестяще мог послужить делу Реформации в Швейцарии да и во всей Европе человек с такими чрезвычайными способностями и знаниями, с такой горячей преданностью, если бы он в своих действиях опирался только на Слово Божие!
На место Цвингли в Цюрихе заступил молодой Буллингер. Сорок долгих лет он учил верующих и трудился в их благословение как проповедник и профессор теологии. Той несчастной осенью 1531 года погасло другое яркое светило Реформации: умер миролюбивый, мягкий, преданный Богу Эколампадиус, последовав за своим другом Цвингли с огорченным сердцем. Когда он почувствовал приближение своего конца, то собрал вокруг себя своих друзей и коллег и торжественно наставлял их быть твердыми, непоколебимыми, всегда подвизаться за дело Господне, чтобы Бог еще более был прославлен и дело Христа быстрее продвигалось вперед через их непорочность и верность. Затем он упокоился от трудов своих. В Базеле на его место заступил ученый и праведный Освальд Миконий.
Мы проследили
развитие Реформации в Германии с ее начала в 1517 году, когда Лютер прикрепил
свои 95 тезисов к соборной церкви в Виттенберге, до 1532 года, когда кесарь был
вынужден подписать нюрнбергский религиозный мир. Этот отрезок времени в
пятнадцать лет, подобно первоапостольскому времени, имеет огромное значение в
летописи истории Церкви. Целый ряд событий развертывается перед нашими глазами
в течение этого времени, в которых мы видим благодать Божью и силу Его Духа, а
так же десницу Его провидения особенным образом, и мы с изумлением и сердечным
преклонением выступаем из мрака суеверия Рима в сияние света свободы и истины
Божьей.
Такая быстрая и
благословенная смена событий стала возможной не благодаря мирской мудрости
выдающихся людей, а также не усилиям гуманистов, но единственно благодаря
истине Божьей, действующей властно силою Его Духа на совесть людей. На каком
основании стоял Лютер, когда он в рейхстаге в Вормсе одержал триумфальную победу?
- На основании Библии, укрепленный благодатью Божьей! На каком основании
находились князья, когда в Аугсбурге утверждали свое дело так властно и
победоносно? - На том же самом основании. Каким образом Цвингли в Цюрихе смог
обратить в бегство врагов истины? - Лишь потому, что он полагался единственно
на Слово Божие! Однако, увы! Как только они сошли с этого Божьего основания и
встали на человеческую почву, они превратились в таких же слабых людей, как и
все другие.
Истина об
оправдании без наших дел только через веру, как она проповедовалась
реформаторами с самого начала со всей решительностью, распространялась со
скоростью света. За кратчайшее время она охватила большую часть Европы. Уже в
1530 году Лютер мог говорить о Саксонии к курфюрстам как о земле, в которой
тысячелетнее папское рабство свергнуто. С благодарным сердцем он писал: „Дорогая
наша молодежь теперь зреет с катехизисом и с Писанием, что моему сердцу весьма
дорого, что теперь молодые мальчики и девочки больше знают, верят и говорят о
Боге и о Христе, чем это могли делать все приюты, монастыри и школы. Воистину
такая молодежь есть напоминание о прекрасном рае, подобного чему нет ничего в
мире." Земля была очищена от монастырей, везде поднялись церкви и школы.
Мужественный ландграф Филипп на великолепных гессенских землях во всех своих
владениях принял Евангелие и понастроил церкви и школы. Магистр немецкого
ордена, Альбрехт из Бранденбурга, герцог Пруссии, перешел на
евангельское учение в 1525 году, а его земля и оба епископа его герцогства уже
были на стороне евангельского учения. Епископ кенигсбергского собора уже в 1523
году на рождество Христово возвестил общую великую радость о рождении Спасителя
Своего народа. Лифляндия и Эстония были евангелизированы уже в
1521 году, а за ними последовала и Курляндия. В Ансбахе и в Кульмбахе
(Байройт), в Брауншвейге-Люнеберге, в Восточной Фрисляндии, во
Франции, в Силезии, в Ангальте, Мансфельде и в других
землях и герцогствах граждане примыкали к евангельскому учению. Многие
свободные города, как, например, Нюрнберг и
Магдебург охотно
приняли новое учение и свидетельствовали о нем весьма успешно и смело. В это
время и Реформация в Швейцарии так же продвигалась очень быстро. На протяжении
всех горных земель до берегов Женевского озера ярко разгорался свет истины и
нашел доступ в Женеву. В Данию, Норвегию и Швецию, как мы видим,
евангелизация вошла твердой поступью, да она проникла даже в отдаленную Исландию.
Трансильвания в большей части перешла на сторону нового учения,
евангелизация так же успешно проникла в Чехию, Моравию, Венгрию и Польшу.
Мимоходом были задеты этим учением также Италия и Испания. Даже
при дворе Франца Первого, а так же в Сорбонне (университете в Париже),
знаменитых своей твердой приверженностью к старой вере, находились истинные
верующие, признающие учение
оправдания не по делам, но единственно по вере. Само же государство однако
оставалось римско-католическим, отчего вынуждено было пройти через
многочисленные кровавые тяжкие революции из-за поношений на истину и гонений на
свидетелей веры. В Англии ожили приверженцы Виклифа и гонимые лолларды
вновь подняли свои головы и с обновленной силой начали свидетельствовать об
истине. Король, парламент и народ свергли римское иго в 1533 году, и король
Генрих Восьмой был объявлен главой английской церкви. Власть римского
первосвященника в Англии закатилась, но от этого затем более усилилась.
В Шотландии сочинения Лютера и перевод Нового Завета Тиндалом уже в
1528 году принесли большое благословение. Благородный образованный Патрик Гамельтон,
который обучался в Виттенберге и Марбурге, был сожжен на костре в этом году в
Абердине в возрасте 24 лет. Он был признан виновным „в веровании всяким
лжеучениям Мартина Лютера и распространении их".
После заключения
нюрнбергского религиозного мира многие князья и господа, а также свободные
города, которые прежде не осмеливались, таились, открыто признавали свою
приверженность к евангельскому учению.
Одно событие,
которое по сути своей было политическим, по провидению Божьему послужило
причиной для евангелизации Вюртемберга. Вспыльчивый герцог Ульрих из Вюртемберга,
который тяжко угнетал не только своих людей, но нередко и соседей, был
изгнан из своих владений швабским союзом, и кесарь передал герцогство его брату
Фердинанду. Этот католический вождь с жестокостью подавлял новое учение,
несмотря на то, что уже множество народа исповедовало его. Народ стонал, и
отважный Филипп из Гессена принял решение силою оружия вновь вернуть своему родственнику
Ульриху после семилетнего изгнания его герцогство. Филипп за такое долгое
время изгнания очень изменился, он стал более мягким и терпимым, притом самым
основным было то, что он обратился к новому учению евангельской веры.
Возможно, он присутствовал на религиозном совещании в Марбурге в 1529 году и
там получил первое благоприятное впечатление о Реформации. „Потому, - пишет о
нем Скультетус, - первым делом, когда он вновь получил свое герцогство во
владение, он предоставил свои земли во славу Христа, так что он открыл зеленый
свет для проповеди чистого Слова Божьего и совершения таинств так, как это
предписывал Сам Бог." Он призвал выдающихся теологов для восстановления
церквей и устроения школ и исполнения некоторых других начинаний в
реформаторском духе. Тюбингенский университет был организован по образцу
марбургского и виттенбергского университетов.
В 1535 году умер
курфюрст Иоахим из Бранденбурга, величайший враг евангельского учения, от
которого даже его жена Елизавета должна была убежать, поскольку она приняла
Евангелие. На его место заступил его сын, Иоахим Второй, и со всей землей,
которая уже имела тягу к новому учению, перешел в лоно евангельской церкви. За
ними последовали Брауншвейг-Каленберг, Брауншвейг-Вльфенбюттелъ, Ганновер,
Мекленбург, Голыитейн, Шлезеиг, Баден, Нассау, Шварцбург и многие другие, в
большинстве своем богатейшие, города, как, например, Аугсбург, Бремен, Любек,
Гамбург. По промыслу Божьему вся Саксония должна была обратиться к
евангельской вере. 24 апреля 1539 года умер злейший враг Лютера, герцог Георг
из Саксонии. Он был главой саксонского дома по альбертинской линии и, поскольку
он был так же маркграфом Мейсена и Тюрингии, имел обширные владения, куда
входили так же великие города Дрезден и Лейпциг. Он с самого начала был решительнейшим
противником Реформации, которую он называл не иначе, как лютеризмом. Возможно,
вначале его вражда к Реформации возникла на основе искренней веры в учение
католической церкви, но его личная неприязнь к Лютеру привела к тому, что она
постоянно возрастала по мере того, как он познавал, что другие члены по
герцогской линии его дома были вернейшими друзьями Лютера. Георг умер
бездетным, и на его место заступил его брат Генрих, чья любовь к евангельскому
учению превосходила намного привязанность Георга к папству. Подобно Ульриху из
Вюртемберга, он так же призвал протестантских теологов и в их числе самого
Лютера на совещание в Лейпциг. Не прошло и нескольких недель, как ко всеобщей
радости народа старая система богослужения в церкви была отменена и было учреждено
богослужение согласно евангельскому учению. Спустя много лет, в 1544 году, на
трон Пфальца взошел курфюрст Фридрих Второй и с ним эта земля была
обретена для евангельского учения. Так возникал шмалькальденский союз, и
владения князей и господ, вступивших в евангельский союз, простирались почти
неразрывно от самого Балтийского моря до берегов Рейна. Уже перед смертью Лютера
мы видим половину Германии и весь север обретенными для Евангелия.
Многие мужи, с
жизнью и деятельностью которых мы познакомились, которые до сих пор в деле
Реформации были отличнейшими борцами, ушли с арены этой жизни. Они исполнили
свои многоразличные назначения и могли сейчас уйти. Блаженны все, которые
прошли великое нелегкое поприще жизни с чистой совестью перед Богом и людьми
во славу Божью и во благо людям!
Курфюрст из
Саксонии, Иоганн Неугомонный, умер 16 августа 1532 года. На протяжении семи
нелегких лет он с великой мудростью и твердой рукой вел корабль Реформации. В
Аугсбурге, как мы уже видели, он показал себя более стойким даже по сравнению с
его теологами, притом настолько осмотрительным и владеющим собой, что сумел
избежать немедленной распри с кесарем. Кесарь выступил против него однажды с
громовыми раскатами угроз, в другой раз он искушал его своим лукавым
красноречием и заманчивыми предложениями. Иоганн однако был абсолютно свободен
от политических побуждений и оставался верным своему исповеданию и убеждению.
Вне всякого сомнения, праведность его была настоящей. Он сердечно любил Лютера
и при всяких затруднительных вопросах прибегал к его совету. Священное Писание
для него было таким сокровищем, что юноши из дворянских семей порою, что
случалось очень часто, за день должны были читать его вслух шесть часов. Отрадно, что с его смертью Реформация не
понесла урона, его сын Иоганн Фридрих, прозванный Великодушным, так же был
предан евангельскому делу и лично самому Лютеру, притом был еще одареннее, чем
его отец. Праведность и выдержка в серьезнейших испытаниях и затруднениях, через
которые он был вынужден проходить, также были присущи ему.
Лишь немногие
противники пережили Лютера, на жизнь которого покушались весьма рано.
Папа Клеменс
Седьмой умер 27 сентября 1534 года. Как передают даже сами итальянские
летописцы, он был ненавидим своим двором за жестокость и жадность, князья же
боялись его вероломства. Он особенно знаменит тем, что якобы всегда имел
рвение собирать соборы, тогда как своими происками и кознями он умел
отодвигать сроки и в конце концов просто избегать их. Его недоверчивый
вероломный дух никогда не мог допустить всеобщего собора, он боялся света. Он
хорошо знал историю своей жизни и способы восхождения на папский престол и
имел веские основания бояться всеобщего собора. Насколько диаметрально
противоположны были жизнь и характер вождя Германии, курфюрста из Саксонии,
жизни и характеру вождя и пастыря Рима!
Кардинал Кайетан,
ранний противник Лютера, умер в том же году, что и Клеменс. Многие из
духовенства упрекали его в том, что его дискуссия с Лютером в Аугсбурге
потерпела фиаско, Ватикан однако сохранил к нему свое благоволение. Многим
интересно узнать, что Кайетан после своего поражения в Аугсбурге много
занимался Библией; и все же он жил и умер служителем папства. Лоренцо Кампеггио,
который был определен стать папским легатом на трудных и важных переговорах
на знаменитом заседании рейхстага в Аугсбурге, умер в 1539 году. Он искусно
защищал достоинства папства и интересы Ватикана. Втайне он непрестанно толкал
Карла на насильственные меры против протестантов. Огонь и меч, всеобщая
конфискация имущества, инквизиция, сожжение еретических книг и тому подобное,
- вот наилучшие средства, по его мнению, чтобы проучить протестантов, однако
сам он остерегался этого, боясь нарушить указания.
Алеандер, знакомый нам по Вормскому
рейхстагу как отважный защитник папства, умер в 1542 году. Он достиг почетной
высокой церковной должности за свои заслуги в делах Рима, однако его
деятельность позднее оказалась более приверженной к политической линии,
относилась к государственным интересам и совету князей.
Высокообразованный
и знаменитый Эразм, который в известной степени был предтечей великого
реформатора, умер в 1536 году в возрасте 69 лет. Его имя навсегда останется
связанным с Реформацией, хотя Лютер впоследствии считал его величайшим врагом
Реформации и всей истинной религии. Эразму недоставало основных предпосылок
стать настоящим реформатором: у него не хватало искренности, постоянства и
мужества, он трепетал за исход своего дела. Он был реформатором до тех пор,
пока Реформация не стала еще действительной явью. Когда же в Базеле Реформация
привела к истреблению икон, он трусливо бежал с поля боя и возвратился назад
лишь после восстановления покоя. Однако несмотря на нерешительность и
колебания, он пользовался большой популярностью благодаря писательской славе,
своему положению и познаниям. Его смерть была воспринята как большая утрата
всего народа. Он умер в лоне материнской церкви чрезвычайно знаменитым с протестом
против новых евангельских происков. Иоганн фон Эк, знаменитый профессор из
Ингольштадта, завершил свою бурную жизнь в 1543 году в возрасте 57 лет. Он был
неутомимым борцом за достоинство и неограниченное владычество Рима,
тщеславным, самонадеянным человеком, но отличным оратором и изворотливым
спорщиком. На каком бы поле боя ни оказывалась Реформация, он первым бросался
в бой со всей своей неиссякаемой энергией и нередко весьма победоносно. Более
двадцати лет мы видим его в авангарде борцов против всех лидеров Реформации.
Так жил и так умер он, до последнего своего вздоха защищая все надменные
притязания Рима.
Прежде чем мы
сможем рассказать о последних годах жизни и его блаженном переходе в вечность,
мы должны несколько осветить его домашнюю
жизнь и особенно его брак. Горячая натура Лютера отчетливо проявилась и при
обстоятельствах его женитьбы. Против всех ожиданий это произошло в то время,
когда вся Германия была в трауре по многим тысячам погибших граждан, вскоре по
истечении какого-то месяца со дня расставания со своим высоким другом и покровителем,
Фридрихом Мудрым из Саксонии.
Имя Катарины
из Боры уже давно обрело великий авторитет. Она была бедной благородной
девушкой из добропорядочной семьи, одной из девяти монахинь, которые покинули
монастырь Нимбшен, находящийся в мейсенской земле, поскольку при чтении книг
Лютера они пришли к познанию истины. Под покровительством почтенных горожан
эти девять монахинь пришли в Виттенберг, и Лютер, посвященный в их проблемы,
позаботился о пристанище для них. Не прошло и двух лет, как восемь из них
повыходили замуж, только Катарина оставалась незамужней. Тогда Лютер предложил
ей, чтобы и она имела свой дом, одного молодого собрата в мужья. „Нет, -
сказала она тотчас, - я ни за кого другого не выйду, кроме как за Амсдорфа или
за самого Лютера." Эти по-детски дерзкие слова изумили и поразили Лютера.
Он уже устроил некоторым вступление в брак и учил, что целибат есть
противоестественный и неугодный Богу обет. Так он писал Альбрехту из Майнца:
„Вечная благодать к курфюрстам свежа в том, что в них достает смелости
противостоять против чуждого Писанию нечестивого положения безбрачия и обрести
богоугодное супружеское счастье в браке". Однако относительно себя в то же
самое время он писал в выборный совет Майнца Рюхелю: „Относительно курфюрстской
благодати да будет сказано, почему я не беру себе жену, что раздражает всех, но
я весьма опасаюсь, что не подхожу для этого..." А в ноябре 1524 года
Лютер писал: „Как бы мое сердце до сих пор не твердило мне, что я должен
жениться, из этого ничего не выйдет. Не потому, что я не чувствую потребностей
своей плоти, ведь я не из дерева или камня, но я далек от намерения жениться
на том основании, что я ежедневно жду смерти." И вот вдруг его мысли
перевернулись. Своим друзьям он говорил: „Нехорошо быть человеку одному! Да не
останется в моей жизни ничего от папства". Его друг Шурф возразил ему:
„Целый мир, да и сам дьявол разразятся злорадным хохотом." „Пусть, -
отвечал Лютер, - я сделаю это во зло миру и дьяволу и в радость моего
отца." Лютер и позднее подчеркнуто говорил о желании отца, когда разговор
заходил о причине его женитьбы. Приняв, по своему обыкновению, быстрое решение,
он тотчас привел в исполнение свое намерение. Венчание состоялось 13 июня 1525
года в небольшом кругу друзей, поскольку немногим было объявлено, в доме его
друга Амсдорфа доктором Бугенхагером (Померанусом). Лишь два свидетеля
присутствовали на этом торжестве: знаменитый живописец и друг Лютера Лука
Гранах и доктор Й.Апелла. Меланхтон, самый верный друг Лютера, не
присутствовал, он не мог поддержать своим присутствием такой смелый поступок в
такое скорбное время. Он был глубоко опечален этим. Однако когда поднялся всеобщий
скандал вокруг его друга из-за женитьбы, он активнейшим образом горячо защищал
Лютера. Когда после этого справили радостную свадьбу, то Лютер пригласил на
нее и других внешних друзей. Он писал: „Если вы пожелаете и сможете придти ко
мне вместе с моими дорогими отцом и матерью, то доставите мне великую
радость." Виттенбергский городской совет прислал вина, сочного свежего мяса
и поздравление.
Однако как
только стало известно о венчании Лютера, на него полились потоки грязных
насмешек и поношений, казалось, всполошилась вся Европа. Враги торжествовали,
будто бы Лютер, наконец, скомпрометировал себя, и распускали всякого рода отвратительные
слухи о нем и его супруге, которые причиняли сердечную скорбь всем друзьям
Лютера и всем любящим истину. Ужасная гражданская война и ее страшные
последствия и без этого подводились под знаменатель с принципами Реформации и
связывались с ней, так что многие совсем стали или пополнили ряды колеблющихся.
Ко всему этому еще добавился брак Лютера. Дело Реформации, казалось,
подверглось смертельной опасности, но Бог не допустил, чтобы ей был нанесен
ущерб, и возможно должно было быть явно засвидетельствовано, что это зависело
не от Лютера, но от Самого Бога.
„С более
свободной точки зрения против брака Лютера говорили, что он начал учить о
порочности и неверности безбрачия не с иной целью, как воспользоваться этим учением
самому и нарушить обет, что он был бы более великим без жены. Но Лютер имел
страстное желание быть не великим, но праведным пред Богом и исполнять Его
волю."
Курфюрст подарил
в собственность Лютеру опустевший августинский монастырь в Виттенберге. Там в
просторных покоях старого монастыря жил „доктор", как его звали в
Виттенберге, со своей женой, в которой он, по своим собственным словам, нашел
„праведную, приветливую, благочестивую, хозяйственную помощницу". Ему
было, когда женился, 42 года, а ей - 26 лет. Своему другу он писал: „Я не горю
к ней пылающей страстью, но я ее сердечно люблю." Эта сердечная любовь
возрастала с каждым годом в счастливой уютной домашней атмосфере
взаимопонимания. В первый год их брака Катарина часто вынуждена была бороться
против уныния и мрачного настроения; много грязных сплетен ходило вокруг брака
монаха на монахине и среди прочего говорили, что вне сомнения от нее родится
антихрист; такое злословие входило в ее уши. Лютер же не упускал возможности
ободрить ее: „Ты моя законная жена, - говорил он ей, - потому ты должна быть
бодрой и не впадать ни в уныние, ни в сомнение. Пусть слепой нечестивый мир
говорит об этом, что хочет, ты же стой на Слове Божием и укрепляйся в нем и
тогда будешь иметь спокойную совесть, непрерывную радость и утешение, несмотря
ни на дьявола, ни на злоречие его слуг-клеветников." Через год в
августинском монастыре появилась великая радость. „Мне, самому счастливому
человеку, от самой лучшей жены родился сыночек, Иоганн Лютерочек, которого да
благословит Бог, так как через Его великую милость я стал папой." Иоганн
был назван так в честь своего дедушки, Ганса Лютера. В 1527 году жена подарила
ему дочурку Елизавету, но она вскоре была взята от них. Лютер об этом писал:
„Моя дочурка Елизавета умерла, нанеся мне тем такую рану, что я почти по-женски
страдаю и жалею ее. Я бы раньше никак не смог
поверить, что отцовское сердце может быть таким мягким ради своего
дитяти". Старшая, Магдалина, умерла в возрасте 13 лет. Она была любимицей
отца, красивой, тихой, благочестивой девочкой. Лютер невыразимо страдал при ее
смертном ложе, но он смирился под благой десницей Всевышнего. Его молитвы и
слова в данных обстоятельствах свидетельствуют о нежной любви отцовского
сердца, в то же время о его светлом уповании на Бога и глубоком смирении.
Великий человек,
который в борьбе за истину мог говорить такие резкие слова, что они потрясли
мир, в кругу своей семьи был мягок и нежен. Он забавлялся с детьми, играл с
ними, рассказывал им по вечерам разные истории. Помня о своем почти жестоком,
строгом детстве, Лютер желал быть более мягким, однако строго наказывал детей,
когда была в этом необходимость. „Мне лучше иметь мертвого сына, нежели дурно
воспитанного", - говорил он часто. При этом всегда давал знать, как он
любит свое дитя. Его принципом было: „Кроме розги, в руке должно быть и яблоко".
Домохозяйство он передал под ведение своей жены. Катарина была доброй хозяйкой
и поддерживала твердый порядок. По этому поводу Лютер частенько подшучивал над
ней: „Мой господин Катя, правитель, доктор!" Супруга же была под стать
великому мужу: она много утешала его в искушениях и часто подкрепляла его
изречениями из Слова Божьего, во многих его искушениях была бальзамом для души.
Во время ужина Лютер обычно был весел, вечерние трапезы составляли его отдых в
кругу семьи и гостей; часто бывали посетители. Разговор обычно большей частью
вертелся вокруг Церкви и Слова Божьего, в котором Лютер высказывал многие
свои реформаторские мысли. Такие беседы тайно от него фиксировались в
письменном виде. Враги Реформации обвиняли его в неумеренности за столом, но
это было необоснованно. Нам известно, по свидетельству многих его друзей, а так
же Меланхтона, что Лютер при еде и питье не только был весьма умеренным, но и
часто постился, как это привык делать в свою бытность монахом.
Для семьи Лютер
держал работника и обходился с ним по-отцовски с искренней любовью. Утром и
вечером все собирались на всеобщую молитву. Вначале пели пеню, затем
прочитывался отрывок из Библии, который Лютер иногда кратко, иногда пространно истолковывал. Известна его любовь
к песням и музыке. Пением и игрой на лютне он успешно отгонял от себя искушения
и мрачные мысли, многие часы проводил он так со своими людьми и с гостями. Он
писал мелодии для своих и для чужих песен или заимствовал их от народа. Кроме
его любви к пению упоминается его любовь к молитвам. Нам сообщается, что каждый
день он проводил несколько часов в молитве, причем он, разумеется, пользовался
своими любимыми псалмами. Однажды он сказал: „Если я на один день пренебрегу
молитвой, то потеряю большую часть от огня веры." Своего друга Меланхтона
он удержал в жизни своей вдохновенной, исполненной веры молитвой. Встав с
молитвы, от тотчас подошел к тяжелобольному и сказал ему: „Радуйтесь, Филипп!
Вы не умрете!" Кроме молитвы ежедневной пищей Лютера была также работа в
кабинете и особенно по исследованию Библии. Некоторое время он трудился у
токарного станка, отчасти для передышки, отчасти и для того, чтобы заработать
в мире свой хлеб насущный, если его не хотели содержать ради Евангелия.
„Таким образом,
не только в официальном кругу деятельности и на арене битвы как великий
реформатор, но и в семейном кругу Лютер жил полной жизнью, исполненной веры,
любви, сердечного участия во всем великом, добром и прекрасном."*
* Хагенбах. Лекции, т. 1 и 2, стр. 421.
Публичное
свидетельство Лютера и его соратников в известной степени завершилось
составлением и принятием аугсбургской конфессии. Борьба, которая до тех пор
велась против лжеучений Рима за истину Божью только отверженными еретиками,
теперь стала вестись вооруженными к бою вождями государства и кесарем с его
мощью. Реформаторы же продолжали трудиться в тишине в устроении их дела и при
Божьей благодати могли жить в покое и видеть неуклонное распространение
истинного учения. Лютер как и прежде,
трудился проповедником и профессором в Виттенберге, проводил часы разбора по
книгам Моисея, писал о некоторых пророках, составлял брошюры и памфлеты, когда
обстоятельства помогали делать это, однако в то время не появлялось более новых
исследований и распространений истины. Лютер был утомленной видел свое дело
завершенным. Кроме того, к нему вернулись боли от камней, болезни, которыми он
страдал и ранее; боли в области сердца, болезнь суставов, головные боли
присоединились ко всему прочему. Один глаз, которым он давно уже видел плохо,
теперь начал косить, искажая видимые предметы, так что он весьма ослаб. Он
страстно желал с арены непрерывных битв перейти в страну блаженства и покоя. „Я
насытился миром, и мир сыт мной, так что нам будет легко расстаться друг с
другом, как гостю покинуть приют в гостинице". Он предчувствовал
наступление мрачных времен в Германии по его отшествии: „Воистину потребуются
усиленные молитвы, наши дети будут вынуждены взять в свои руки копья и
настанут в Германии тяжелые времена. Потому я говорю вам, молитесь усердно после
моей смерти. Я же прошу только о благословенном часе отшествия, нет во мне ни
сил, ни желания и далее пребывать на земле. Вы же, наши потомки, молитесь со
всяким усердием, проповедуйте Слово Божие верно, не загасите слабенькую свечу
Божьей истины, будьте бодры во всеоружии Божьем." Он также верил, что
конец света уже близок, при дверях. Антихрист, сын погибели, для него был
налицо, он видел его в папе. Поскольку антихрист имеет мало времени, то вышел в
великой ярости. Эту великую ярость Лютер видел в созыве собора (1545 г.) в
Триенте, по поводу чего произнес гротескную речь: „Против папства, учрежденного
в Риме дьяволом." В ней он излил весь свой гнев на папу и на его
лжесистему. Папа для него был „преисподнейший отец", римская церковь -
„диавольской церковью", „дьявол основал ее". Однако Лютер возвышал
свой голос и против протестантских земель: „За исключением очень немногих,
которые серьезны и с благодарностью принимают Евангелие, основная масса
неблагодарна, дерзка и необузданна, будто бы Бог для того дал нам Свое Слово и освободил от папства, чтобы мы могли делать все, что нам
заблагорассудится... Невыразимое пренебрежение Словом и неописуемое стенание
праведников показывает, что мир подошел к концу и день его погибели и нашего
избавления очень близок. В своем негодовании он даже покинул Виттенберг и хотел
забрать с собой и семью, и курфюрст вынужден был уговаривать его вернуться
обратно. Он вернулся обратно, но продолжал желать быстрейшего прощания с
землей. Между тем, он непрерывно учил и работал. В это самое время он писал:
„Я, старый, усталый, одноглазый человек, пишу вам. И поскольку я надеюсь, что
мне, отжившему человеку, уже положен покой, то я спешу нагрузить себя
сочинениями, речами и действиями так, будто бы я никогда не писал, не говорил,
не действовал." 17 января 1546 года он проповедовал в Виттенберге в
последний раз. Он непрестанно наставлял всех после его смерти оставаться
верными Слову Божьему и молиться за Церковь.
В январе 1546
года графы из Мансфельда вторично пригласили Лютера для мирного урегулирования
спора о наследственности города Эйслебена, в котором он родился. Он однажды уже
был там, но безуспешно. Теперь же ему обещали послушно исполнить его указания.
„Хотя д-р Мартин обычно не вмешивался в такие мирские предприятия, но целиком
отдавал себя своему призванию, как-то: проповедям, чтению, сочинениям, -
прилагая к этому все свои силы, он все же незамедлительно предпринял это
путешествие". Несмотря на свою физическую слабость и зимнее время года,
23 января он со своим тремя сыновьями оставил Виттенберг и отправился в опасный
путь через Галь, где к ним присоединился его верный друг, доктор Иустус Иона.
Лютер и его спутники были встречены графами с большой почетной свитой и
искренней любовью. Переговоры продвигались очень медленно, всякий крепко
цеплялся за свои права. Лютер сетовал. В своем втором письме оттуда к своей
жене, 6 февраля, он писал: „Мы заседаем здесь, мучаемся и охотно покинули бы
это. Но результатов не может еще быть, как я думаю, за эти восемь дней. Филиппу
ты можешь сказать, чтобы он откорректировал
сборник своих проповедей, поскольку он еще не понял, почему Господь называет
Евангелие блаженства тернистым путем. Здесь та школа, в которой учат постигать
это." Лютер проповедовал в Эйслебене несколько раз. В последний раз это
было 14 февраля. В этот день он также послал домой свое последнее письмо.
Переговоры
постепенно приближались к концу, по многим важнейшим пунктам графы уже пришли
к согласию. 15 и 16 февраля начальствующие в народе собрались в комнате Лютера,
и он говорил им, что нужно искать не только самого согласия, но и основание, на
котором строится это согласие, а именно: любовь! 17-го он был настолько слаб,
что графы просили его не присутствовать на переговорах. Рано утром последующего
дня, 18 февраля, он умер. Д-р Иона и Гелий, очевидцы последних часов и перехода
в вечность великого человека, оставили нам точнейшие сведения об этом.
Больной до
вечера в основном покоился на своем кожаном диване или обходил комнату, много
молился, как это он постоянно делал в последние дни. Он чувствовал свой близкий
конец и говорил: „Я крещен в Эйслебене, как я должен остаться здесь?"
Вечером он еще раз сошел на вечернюю трапезу вниз, в большую комнату, и
беседовал с друзьями о сохранении памяти и состоянии сознания после смерти.
Около девяти часов вечера он возвратился в свою маленькую комнатку, лег так,
как обычно делал, чтобы из окна было видно небо, взирая в бездонные просторы
которого он молился. Вскоре затем он пожаловался: „У меня так болит голова и
давит в груди, как никогда раньше". Его укутали теплыми платками, и граф
Альбрехт, пришедший сюда, подал ему что-то в роге. Затем он сидел на своем
кожаном диване и дремал до 10 часов. Когда же он проснулся и увидел всех
вокруг себя, то сказал: „Вы что до сих пор сидите? Почему вы не идете
спать?" С этим он поднялся, чтобы пойти в смежную комнатку и лечь в
постель: „Помилуй Боже! Я иду спать. В Твои руки передаю я дух мой! Ты избавил
меня, Боже истинный!" Затем он всем протянул руку, пожелал доброй ночи и
повелел: „Молитесь нашему Богу за Его Евангелие, чтобы оно распространялось,
потому что собор в Триенте и гнусный папа сильно разъярились против истины." Он спал до полуночи, тогда он
проснулся от болей и воскликнул: „О, Господь Бог! Как мне плохо, как сильно
давит и болит в груди! Да, я останусь в Эйслебене." Он поднялся и
возвратился в натопленную комнатку и снова воскликнул: „В Твои руки передаю я
свой дух!" Два врача, граф Альбрехт с женой, граф из Шварцбурга, трое
сыновей Лютера и все друзья поспешили туда. Лютер сидел на своем кожаном диване
и громко молился: „О, мой небесный Отец, Бог и Отец Господа нашего Иисуса
Христа, я благодарю Тебя, что Ты открыл мне возлюбленного Сына Своего, в
Которого я верую, о Котором я проповедовал и исповедовал, Которого я люблю и
почитаю как своего Господа и Спасителя, Которого преследует гнусный папа со
всеми нечестивцами, поносят и хулят. Я молю Тебя, Господь мой Иисус Христос, прикажи
мне отдать в Твои руки дух мой! О, небесный Отец, если я уже должен оставить
эту телесную храмину и быть взятым из этой жизни, то я точно знаю, что я
пребуду у Тебя вечно и что никто не сможет вырвать меня из Твоей руки!"
Затем он произнес несколько изречений из Библии, как-то: из Пс. 67, 21: „Бог
для нас - Бог во спасение; во власти Господа Вседержителя врата смерти!"
Затем трижды повторил он слова: „В Твои руки предаю дух мой! Ты спас меня, Бог
истины!" Затем он затих и закрыл свои глаза. Его окликали по имени, но он
не отвечал. Тогда к нему приступил д-р Иона и громким голосом спросил его:
„Почтенный отец, желаете ли Вы спокойно и непоколебимо умереть во Христе и в
учении, которое Вы проповедовали?" И все присутствующие явно услышали из
уст умирающего твердое: „Да!" Затем он спокойно испустил дух.
Это было около 3
часов утра 18 февраля 1546 года. Боль и скорбь охватили всех присутствующих, а
затем вскоре и весь город, все окружные земли. Меланхтон в Виттенберге на
лекции перед студентами возгласил, говоря: „Ах, он взят, колесница Израиля и
конница его!"
Графы из
Мансфельда охотно похоронили бы Лютера в месте его рождения, однако курфюрст
настаивал на том, чтобы тело покойного было доставлено в Виттенберг, чтобы
похоронить его в тамошнем соборе. После торжественной речи д-ра Ионы над телом
Лютера, похоронная процессия покинула
Эйслебен под пение псалмов и звон колоколов. Из городов и деревень стекался
народ и присоединялся к процессии. Куда бы ни прибывал гроб с телом покойного,
там звонили в колокола. Похоронная процессия вошла в Виттенберг через
Эльстерские ворота 20 февраля и направилась в соборную церковь. Члены
правительства и члены совета, университет, мужчины, женщины и дети следовали за
гробом; впереди процессии шла овдовевшая жена Лютера с детьми. Доктор
Бугенгаген держал надгробную речь, Меланхтон произносил на латинском языке,
оба были в слезах, говорили, едва сдерживая рыдания на виду плачущего бесчисленного
окружения, пришедшего проститься с телом великого человека.
Бог взял Своего слугу
в мире и не допустил кровожадной Иезавели прервать жизнь многоненавистного
противника ни огнем, ни пытками. Лютер хорошо чувствовал милосердную десницу
Божью, которая защищала его, и именно потому и узнал о своем призвании.
Однажды он сказал о своем призвании и предназначении так: Доброе дело находится
во власти определенного божественного призвания, но не собственных решений. Кто
предпринимает что-либо без Божьего призвания, тот ищет себе славы и почестей...
Я же, доктор Мартин, призван на это и
уполномочен.., чтобы нести людям самое драгоценное для меня - Священное Писание,
дав обет Богу верно и честно проповедовать Его Слово и учить истине. Из-за этого
учения папство встало на моем пути и хотело запретить мне. Это для него было,
как бельмо в глазу, и ему будет еще хуже, оно не сможет отделаться от меня. Во
имя Божие я пойду и наступлю на аспида и василиска, попирать буду льва и
дракона. Это началось при моей жизни и продолжается после моей смерти. Ян Гус
пророчествовал обо мне, когда предвозвещал: „Сейчас они изжарят гуся
(„гус" по-богемски означает „гусь"), но через столетие они услышат
пение лебедя, его они должны будут мучить." Что касается характера
человека, о завершении жизненного пути которого мы здесь возвещаем, то суждения
о нем весьма противоречивы. Одни прославляют его добродетель, смирение и
мужские достоинства. Другие говорят о его недостатках, честолюбии, своенравии,
о мании величия. Одни признают в нем спасителя закона и прав Церкви, другие
видят в нем злого духа, который грубой рукой низверг, что для них было высоким
и святым. Известно, конечно, что при горячем возбуждении чувства Лютера
менялись штормовым образом, так что „его речи бывали грубее, чем это позволяло
бы время", его действия казались неистовыми, порою даже насильственными.
Но реформатор стоял в борьбе между светом и тьмою, между истиной и ложью, и
грубая, сильная рука была необходима.
Насколько Лютер был далек от всего земного, от своих собственных интересов, видно из того, как он бывал доволен малым и постоянно противился брать начисления за его проповеди и книги*.
* Однажды, когда у него не было денег, он отдал свой серебряный кубок, врученный ему в знак почета, нуждающемуся, чтобы тот обратил его в деньги; в другой раз, чтобы иметь возможность помочь, он посягнул даже на серебряную купель для младенцев.
Как он любил
помогать и поддерживать нуждающихся, особенно бедных студентов, позднее его жена
говорила так: „Если бы мой господин мыслил иначе, то стал бы очень богатым
человеком." Насколько он был далек от честолюбия и зависти видно из его
верного, искреннего и непрерывного дружелюбия со своими различными
сотрудниками, особенно с весьма выделяющимся своеобразным Меланхтоном, который
во многих отношениях даже превосходил его самого. Лютер всегда первым признавал
их превосходства и достоинства и говорил о них с высоким уважением. О себе же
самом он думал: „Бог может ежедневно создавать десятки докторов
Мартинов", - и про лютеранское учение он даже и знать ничего не хотел и
говорил, что через сотню лет верующие будут иметь такие познания об истине, что
далеко превзойдут познания его самого и всех его сторонников. Однако послушаем
свидетельство самого Меланхтона о характере его великого друга. В
вышеупомянутой надгробной речи на латыни о Лютере он говорил: „Всякий, воистину знавший его, должен будет засвидетельствовать, что он был
милосердным человеком, в собеседовании внимателен, в речах очарователен,
дружелюбен и мил, но не вспыльчив и не груб. В нем, конечно же, была
серьезность и отвага, что отличало его речи, мимику и жестикуляцию, что и
подобает человеку такого ранга. Его сердце было верным, без малейшей фальши.
Резкость, к которой он прибегал в дискуссиях с врагами учений по Писанию,
исходила не из сварливого нрава, но исключительно из серьезного отношения и
усердия к истине." Некоторые, даже из противников Лютера, вынуждены были
отдать должное Лютеру и признать, кем он был и что он сделал. Ученый, весьма
знаменитый католический теолог Доллингер в 1871 году пишет в своей „Истории
церкви" о Лютере так: „Лютер дал своему народу гораздо больше, чем
кто-либо другой за время христианства мог бы дать своему народу: язык,
катехизис, Библию, церковные песни!" Возвращение Библии христианскому
народу было величайшим делом Лютера, да и вообще всей Реформации, и Господь,
взирая на наличие Слова Божьего, говорит к сардисской церкви: „Вспомни, что ты
принял и слышал". Сардис этого не сделал, он не сохранил Слова Божьего.
Они успокоились на том, чтобы кто-то черпал из источника и передавал им, но не
находились у самого источника. „Потому самое дивное в истории Реформации, -
как говорит неоднократно приводимый нами Ваддингтон*, -границы, которые
очерчивали реформированные земли при жизни Лютера, а после него остались почти
нетронутыми в тех же пределах и поныне, разделяя оба вероисповедания... Как
здание было построено при жизни великого строителя, так оно почти и осталось и
поныне."
Помиловал бы нас
Бог и дал бы нам сохранить Слово Его! (Откр. 3,8).
*
История Реформации, том 3, стр. 362.
Едва Лютер сошел с арены, как вскоре повеяли
ветры войны. Человек молитвы и миролюбия уже не сдерживал их. Протестантские
лидеры хорошо предвидели это заранее, но вместо того, чтобы взыскать свою силу
и помощь в молитвах и в уповании на Бога, они укрепляли Шмалькальденский союз.
Он превратился в политическую партию, за которой со страхом следил кесарь,
называя союз государством в государстве. Если бы ему не противостояли князья и
король Франции, то он уже давно выступил бы против них силою оружия. Но
поскольку обстоятельства складывались так, то он выигрывал время, затевая
многие религиозные дискуссии между знаменитыми теологами из обеих партий,
созывая соборы сначала в Шпейере, Вормсе, наконец, в 1542 году рейхстаг в
Регенсбурге. Папа Павел Третий, который уже давно обещал созвать всеобщий
церковный собор, на самом деле назначил его только на 15 марта 1545 года. Он
должен был состояться в городе Тренто (по-латински Тридентум) в
Вельштироле на границе между Италией и Германией. Протестанты сопротивлялись
этому, они желали созвать всеобщий вселенский собор на немецкой земле, на
котором папа „не был бы одновременно повелителем над папистами и судьею над
всеми." Тут кесарь не смог уже далее сдерживать свой гнев, он твердо решил
теперь пойти на евангельских христиан силою меча. Религиозная война стояла
непосредственно на пороге.
Собор открылся в Тренто в декабре 1545 года и продолжался до 1563. В намерение папы никак не входило стремление исправить изъяны церкви, но он твердо решил окончательно истребить учение Лютера, Цвингли и Кальвина. Точно так же был настроен и кесарь, который радовался предоставившейся возможности получить покой от Турции и Франции через договор с Солиманом и через мир с Креспи, объединившись с некоторыми католическими религиозными вождями, наконец пойти на протестантов силою оружия. Между папой и кесарем таким образом был заключен договор: 1. Кесарь обязуется до июля месяца следующего года снарядить армию против вождей и стран, которые отвергли этот собор и не исповедуют старую веру. 2. Папа берет на себя часть военных расходов, передает кесарю на эти цели годовой доход от испанских богаделен и монастырей и уполномочивает его поступать с непокорными вождями любыми способами по всей строгости. 3. Собор должен постановить исповедание веры, которой должны покоряться все, и да будут прокляты все иноверцы именем и могуществом Святого Духа. Таковы были помышления „пресвятейшего отца", и кесарь объявил себя готовым исполнить его намерения силою оружия. Враг узнал, что протестанты протестовали уже не за Слово истины и не против лжеучений Рима, но что они превратились в союзническую мирскую военную силу, вооруженную и воинствующую. Они оставили почву Божью, и Бог должен был их посрамить.
Собор, на который вначале собрались лишь
немногие итальянские и испанские епископы, начал свои совещания по вопросам,
касающимся непосредственно веры, и вскоре постановил следующее:
1. Апокрифические книги имеют такое же
значение, как книги Священного Писания, введенные в канон иудеями и первыми
христианами.
2. Устные предания, которые исходили от
апостольских времен и сохранены в лоне церкви, так же обязательны и важны, как
и учения, которые богодухновенные писатели изложили письменно.
3. Латинский перевод Библии (так называемая Вульгата, отчасти переведенная Иеронимом) признать единственным текстом, который можно читать в церкви как подлинно достоверный, единственно точный, боговдохновенный перевод.
Таким образом, с самого начала всякое согласие
между двумя сторонами было сделано невозможным. Реформаторы и их приверженцы с
самого начала были научены и утверждены в том, что в деле веры единственно решающим
является Слово Божие, и только Священное Писание в
Божьем деле является краеугольным камнем, на котором
строится все здание веры. Собор, таким образом, думал уже своим первым решением
подкопаться под здание Реформации и низвергнуть его.
Кесарь еще был не настолько вооружен, чтобы решиться на открытое выступление против протестантов, когда те издали протест против решения собора, поэтому поклялся им в своей благосклонности и продолжал вводить их в заблуждение и обманывать. Он имел беседу с Филиппом из Гессена и сумел своими блестящими двуличными словами так одурачить добродушного ландграфа, что тот спокойно отправился в Вормс и там перед собравшимися лидерами евангельского учения не мог достаточно нахвалиться дружелюбием и миролюбивыми намерениями кесаря. Те сочли опасность миновавшей или, по крайней мере, существующей лишь в отдаленном будущем. Казалось, на них напала слепота, как это было с цюрихцами в 1531 году. Правда, пришли сообщения от Генриха Восьмого и из Нидерландов, где политика Карла просматривалась яснее и где знали точнее о целях его снаряжений. Так же и аугсбургские купцы были предупреждены друзьями из Италии, однако напрасно. Разве можно было не доверять кесарю? Папе удавалось скрывать роковой план не так хорошо, как кесарю. В ликовании своего сердца он разболтал о предстоящем крестовом походе против немецких еретиков, и всем воинам, отправляющимся в крестовый поход, поспешил объявить отпущение их грехов. По этому поводу обеспокоенные протестанты послали к кесарю свою депутацию, чтобы расспросить его о причине этого явного приготовления к войне. Кесарь вынужден был отчасти признаться в своих намерениях, так как со всеми странами он был в мире. Однако и сейчас он не сказал им всей правды. Он сказал посланным: „Мои приготовления относятся только для наказания некоторых непокорных князей, я хочу восстановить прежнюю конституцию страны, чтобы все точно подчинялись ей, а касательно дела религии - я не подниму меча." Колеблющиеся и сомневающиеся из евангельских лидеров в этом ответе нашли достаточно успокоения; они объявили, что кесарь вооружается не против дела религии, но лишь против некоторых князей, затрагивающих интересы государства. Более решительные, однако, собрались в городе Ульме, чтобы решить, что им делать далее, и они решили встретить силу силой. Они думали заключить союз с Венецией, Швейцарией, Францией и Англией. Настолько далеко уклонились от почвы Божьей ведущие главы протестантства за неполных тридцать лет, настолько они заблудились после рейхстагов в Вормсе и Аугсбурге, где они стояли в сиянии истины, что теперь думали лишь о том, как бы объединиться с такими вождями, как Франц Первый и Генрих Восьмой.
Переговоры об объединении с другими армиями, о
вступлении в союз с другими странами остались безуспешными. К тому же
некоторые евангельские лидеры, как Мориц из Саксонии и сильные курфюрсты из
Бранденбурга и Пфальца, объявили о своем намерении остаться нейтральными.
Однако главы Шмалькальденского союза все же выставили армию числом более
пятидесяти тысяч, во главе которой стояли ландфюрсты из Саксонии и Гессена.
Города Ульм, Аугсбург, Ройтлинген и Страсбург выслали подкрепление под
предводительством настоящего испытанного воина Себастьяна Шартлина из
Буртенбаха. Вюртемберг выслал помощь под предводительством Ганса Гейдека. Главы
союза вновь попытались воспрепятствовать началу войны. Они составили для кесаря
манифест, в котором выразили протест, упрекнув его в явной широкомасштабной
подготовке к войне, объявив ему, что они вынужденно берут в руки оружие,
поскольку кесарь хочет искоренить истинную религию. В то же время они
возлагали на него всю ответственность за бедствие, которое грядет на Германию.
Следствием этого явилось то, что кесарь объявил союзников и все их земли и
государства мятежными, из-за чего многие были уже свергнуты. Свое же истинное
намерение истребить евангельское учение Карл скрыл и на этот раз. Таким
образом, кесарь еще получил необходимое для него время. Он находился в
Регенсбурге лишь с десятью тысячами воинов и ожидал подкреплений из Венгрии,
Италии и Нидерландов. Если бы прислушались к словам отважного Шартлина, то
армия кесаря до соединения с подкреплениями была бы
разгромлена очень легко. Но не прислушались, медлили. К тому же военачальники
из Саксонии и Гессена были не едины, чтобы могли руководить совместными
действиями. Курфюрст Иоганн Фридрих был медлительным, нерешительным,
размеренным. Ландграф Филипп, напротив, -быстрым, решительным и воинственным.
От такой несогласованности страдало отважнейшее воинство. Папские подкрепления,
между тем, подоспели; подошло подкрепление также из Венгрии. Кесарь двинулся на
Ингольштадт. Шартлин жаждал остановить врага хотя бы сейчас. Карл именно был
намерен утомить союзников и повременить с боями, так как он надеялся привести
стан противника в упадок духа от разногласий. Однако и на сей раз совет Шартлина
остался без внимания. Между тем, нидерландцы, кому они стремились преградить
путь, прорвались к кесарю, который теперь достиг пика своей военной мощи.
Войско протестантов впало в уныние и уже не решилось на битву. Так бесцельно
прошло несколько месяцев, вскоре почувствовалась нехватка хлеба и скудость в
деньгах. На родине объявился вероломный герцог Моритц, который хотя и был
протестантом, из-за политических мотивов перешел на сторону кесаря, так как
под его попечение отошла отнятая от его брата, Иоганна Фридриха, область,
которая сейчас находилась под властью кесаревских войск. Ошеломленный курфюрст
покинул поле боя, чтобы освободить свою любимую Саксонию, и это ему вскоре
удалось. После его ухода некоторые члены Шмалькальденского союза распустили свои
войска и ушли. Только курфюрст из Саксонии и Филипп из Гессена остались под
оружием.
Ранней весной 1547 года кесарь возвратился в Саксонию и своей весьма мощной армией выступил против курфюрстов на Эльбе. Мост через Эльбу был разрушен, а Иоганн Фридрих находился на правом берегу реки в городе Мюльберге. Когда курфюрст в церкви спокойно слушал проповедь, до него дошло известие, что кесаревские войска уже перешли Эльбу и выстроились к бою. Защищать город было
уже поздно, он был обречен. В низинной местности на поле недалеко от Мюльберга курфюрст выстроил свои войска, но лавиной штурмующих войск кесаря они были оттеснены, изрублены, убиты или же взяты в плен. Сам курфюрст был ранен в лицо так, что кровь стекала по его снаряжению; так он был взят в плен и приведен через поле к кесарю герцогом из Альбы. Пленный молил кесаря о тюрьме, но разгневанный кесарь произнес для него смертный приговор. Когда же Виттенберг, пылающий пожарами, после долгого отважного сопротивления, наконец, по желанию самого курфюрста капитулировал, кесарь смягчил свой приговор. Иоганн Фридрих был оставлен в живых, он был лишен звания курфюрста, большая часть его владений перешла его вероломному брату Морицу, и он должен был вначале отсидеть в тюрьме. Курфюрст покорно склонялся под любой приговор. Однако когда от него потребовали, чтобы он покорился папе и решению собора, то он достойно противостал этому. „Я готов лишиться не только земли и людей, - воскликнул он, - но притом отдать и голову на отсечение, нежели отлучить себя от Слова Божьего."
Ландграф Филипп из Гессена с ужасом воспринял исход войны в Саксонии. И ему была предопределена та же горькая участь, хотя вначале все же была хоть какая-то надежда.
Моритц из Саксонии, зять Филиппа, и курфюрст Иоахим из Бранденбурга представили перед кесарем ландграфа как своего родственника, вначале, казалось, с желаемым успехом. Филипп должен был предстать перед кесарем, принести ему земной поклон, а затем быть наказан либо пленом, либо уменьшением его владений. Ландграф, ободренный надеждой, пришел к кесарю во дворец, на коленях прося милости, вновь обновил клятву верности, подписал еще несколько условий, и, как он надеялся, хотел было уже вкушать свободу... Под вечер он был, однако, приглашен на ужин герцогом из Альбы, на добрую встречу, чтобы побывать вместе. Когда же Филипп после окончания ужина намеревался распрощаться и вернуться в свою квартиру, герцог объявил ему, что он арестован именем кесаря и должен остаться под стражей. Когда евангелисты услышали про это, то громко возопили о предательстве; герцог Моритц и Иоахим из Бранденбурга обратились с прошением к кесарю, но все было напрасно. Оба правителя, Иоганн Фридрих и Филипп остались под стражей и должны были повсюду следовать за кесарем. Верный друг Лютера, живописец Лука Гранах, добровольно разделил участь праведного курфюрста как утешитель, его сердце само черпало обильное утешение в Боге всякого утешения, Которому он был предан по-детски бесхитростно и верно, он славил Его путеводительство. В то время он сочинил песню: „Как хочет Бог, так я хочу! Нет, не впаду в сомненья!" Менее счастливым было сердце ландграфа, ранее такого отважного и воинственного, он в течение пятилетнего заключения из-за многих лишений и надругательств был не рад своей жизни. „Во дни превратностей силы его были ничтожны."
Таким образом, политическая мощь немецких
протестантов, за исключением Магдебурга, была растоптана ногами кесаря. Бог не
мог подкрепить их меч на таком плотском основании: Он посрамил их надежды на
плотскую силу.
Хотя кесарь чрезвычайно попирал права и свободу поверженных немцев, все же в нем не было намерения насильственно привести побежденных к старой вере. После капитуляции Виттенберга кесарь стоял у гроба Лютера в знаменитой соборной церкви. Ему советовали взять останки архиеретика, превратить их в пепел, сжечь дотла, однако он воспротивился наносить покойному такое кощунство. И когда он увидел в покоренной земле повсюду порядок и моральную чистоту, то воскликнул: „Многое в этой стране мы нашли совершенно не так, как об этом говорили нам." Поэтому он оставил богослужение евангелистов на время без изменений. Папа был очень недоволен этим, он отвел свои войска и перевел собор из Тренто в Италию, в Болонью. Между тем, кесарь искал возможности положить конец религиозным раепрям. Осенью 1547 года он собрал рейхстаг в Аугсбурге, на котором в лице двух умеренных теологов католицизма и Агриколы, нерешительного придворного проповедника протестантства из Бранденбурга, провел объединение двух религий. Вследствие этого евангелисты получили разрешение благословлять чашу при вечере и их пасторам дозволялось вступать в брак; однако при этом должно было признаваться верховенство и владычество папы, а также учение и многое другое. Было принесено в жертву само учение об оправдании через веру.
Этот компромисс, который был опубликован 15 мая 1548 года на латинском и немецком языках, должен был сохраняться только до завершения собора, от которого кесарь ожидал дальнейшего разрешения затруднений, дальнейших уточнений, почему документ и был назван „интерим", что значит по-немецки: „Действительно до поры до времени". Обе стороны, однако, были недовольны интеримом; протестанты были против потому, что он посягал на истину и лишал их возможности подчиняться непосредственно Слову Божьему; католики же в свою очередь ни за что не желали соглашений с еретиками. Весьма прискорбно то обстоятельство, что прежние сотрудники Лютера из Виттенберга и Лейпцига не противостали такому недостойному компромиссу и не подняли громко своих голосов во свидетельство истины Божьей. Робкий и слабый Меланхтон не осмелился выступить против кесаря, другие последовали за ним. Меланхтон и сам охотно готов был принять „золотую середину", чтобы обе стороны могли бы существовать в мире; потому он искал, как истолковать, что мы в деле истины и веры должны отличать „существенное" от „несущественного" и „равнозначного", что, конечно же, в аугсбургском исповедании не полностью объяснено. На основании этого состоялось вторичное, но еще более значительное сопоставление религий, так называемый „юный или лейпцигский интерим". Более решительные называли Меланхтона предателем доброго дела, отчего его жизнь была весьма омрачена. Он умер 19 апреля 1560 года и был погребен в соборной церкви в Виттенберге напротив Лютера. Он желал упокоиться, так как „тогда я буду свободен от греха и от всех невзгод, и от яростных нападок теологов."
Для героев веры началось тяжкое время. Они
решительно отвергли „новую кесаревскую религию". Проповедники, сохранявшие
перед Богом добрую совесть, на этом основании потеряли свою должность и со
своими женами и детьми, покинув свои дома и дворы, отправились в путь. Из одной
Южной Германии ушло около четырехсот человек, большинство из которых нашли
приют в Саксонии и Магдебурге. Осиротевшие общины были предоставлены католическим
пасторам, которые соорудили снова алтари, водрузили кресты, ввели свечи, иконы
и ввели католическое богослужение с неотъемлемой мессой и процессией. Многие
тогда стенали и взывали к Богу. Ему Одному известно, сколько воздыханий
возносилось к Нему, сколько слез было пролито; все они сочтены Им.
Реформация твердо встала на ноги особенно в
свободных государственных и ганзейских городах. Они уже не так боялись кесаревой
руки и твердо сопротивлялись признать интерим. Самым верным оказался Магдебург.
Кесарь предал этот непокорный город в руки своего фаворита Моритца из
Саксонии, облекши его властью изгонять непокорных, и Моритц крепко стянул петлю
на шее последнего оплота немецкой свободы и протестантства. Взоры всех
евангелистов были направлены на Магдебург в ожидании исхода дела, молитвы же
их непрестанно возносились к Богу, чтобы Он снова засвидетельствовал Свою силу
и власть среди них. Между тем в душе вероломного Моритца в Магдебурге произошел
крутой переворот. Он думал о себе с горьким раскаянием за то, что он причинил
много горя и навлек много несчастья на Германию, помогая кесарю, так что видел
себя виновным в том, что теперь народ, связанный по рукам и ногам, лежал у ног
кесаря, что он, будучи сам протестантом, разорил дела Реформации и что его
собственный тесть, Филипп из Гессена, стал таким униженным пленником. Он видел
себя несчастным, его решение было твердо: отныне он будет сражаться против
кесаря, чьим лучшим военачальником был до сих пор. Он вступил в союз с Магдебургом,
объединился со многими евангельскими вождями, которые в начале, конечно же,
относились к нему с недоверием, и с католиком Генрихом Вторым из Франции. Тогда
он издал манифест о том, что отныне он будет сражаться против кесаря, чтобы
восстановить истинное учение, чтобы отвоевать
права и свободу Германии и освободить своего тестя.
Кесарь лежал, сраженный подагрой, в Инсбруке в
Тироле без армии и без денег. Там он услышал, что его фаворит Моритц
отсоединился от него, что к тому же он сейчас идет с войском в Тироль, чтобы
убить его. Весть тяжело поразила кесаря и глубоко его ранила. Моритц, между
тем, быстро продвигался на юг и уже вступил на тирольскую землю. Он имел план
взять кесаря в плен. Однако небольшая заминка среди воинов замедлила
продвижение армии, и когда он утром 23 мая вошел в Инсбрук, то услышал, что
Карл бежал несколько часов тому назад. Изнемогающего, стонущего от болей кесаря
сквозь штормовой ветер и пронизывающий дождь на носилках переправили через
Альпы. Так кесарь избежал грозящей ему смерти от человека, которого высоко
вознес и сделал великим. Человек, которого он хотел сделать бичом для Германии,
превратился в бич для него самого.
2 августа 1552 года в Пассау был заключен договор. Он устранил ненавистный всем интерим. Постановление гласило: „Отныне устраняются всякая вражда между обеими партиями и протестанты, как и католики, должны иметь свободу религиозных богослужений." Далее были освобождены из тюрьмы князья Иоганн Фридрих из Саксонии и Филипп из Гессена, которые возвратились в свои владения и были встречены народом со слезами радости и ликования. Изгнанные пасторы возвратились из ссылки снова к своим общинам. 26 сентября 1555 года вслед за договором последовала ратификация религиозного мира в Аугсбурге. Здесь протестантская церковь Германии, до тех пор исповедующая „аугсбургскую конфессию", то есть аугсбургское вероисповедание, однако не как последователь Цвингли и Кальвина, получила окончательную узаконенную государством свободу вероисповедания и богослужения.
Кто не увидит в событиях этих последних лет
руку Божью? Бог не отдал Своей славы никому
другому, как Он и сказал в Своем Слове: „Я Господь, это - Мое Имя, и не дам
славы Моей иному." Он хотел повести Свое дело по Своей воле.
Протестантские лидеры стремились достичь утверждения истины острием меча, но
Бог заставил их пожать позор и поражение. Когда же их плотская сила была разбита
и окончательно разгромлена, то глаза верующих вновь обратились непосредственно
к Богу без надежды на оружие, на помощь армии и конницы. Когда они вновь обрели
действенную веру и начали страдать ради свидетельства истины и Слова
Божьего, помощь не умедлила придти к ним.
Заключение договора в Пассау и восстановление религиозного мира в Аугсбурге для кесаря было весьма оскорбительным. Учение реформаторов, которое он хотел истребить как еретическое, против которого он так долго боролся, теперь совершенно беспрепятственно могло охватить всю Германию и стать на законное основание. Франция, которую он охотно желал бы видеть порабощенной, стала вновь мощной и сильной. Турки, силу которых он стремился сломить, снова начали наступление и угрожали Венгрии. Он стремился восстановить полноту кесаревой власти, но это ему не удалось, все его возвышенные цели, которые он ставил перед собой, не были достигнуты. Усталый и разочарованный, без друга и утешения, он все более и более становился чужд миру, и когда в те дни на небе стала видна большая комета, испуганный кесарь передал своему сыну, угрюмому Филиппу Второму, управление всеми наследственными городами, а сам в сентябре 1556 года отправился в Испанию, чтобы завершить свою жизнь в монастырском уединении. В монастыре Сан-Юстэ в области Эстремадура кесарь прожил еще два года, совершая молитвы и механически исполняя монастырские дела. Он умер в возрасте 59 лет 21 сентября 1558 года. Он глубоко испытал всю тщетность всех дел и всякого величия под солнцем. В тишине монашеской кельи завершил свою жизнь великий правитель двумя мирами, тогда как учение другого, монаха из Виттенберга, казалось, заполнило всю землю.
Карл, который мудростью государственного деятеля, возможно, превосходил всех своих современников, никогда не признал и не принял света Евангелия. Евангелие он ненавидел в конце своей жизни намного больше, чем прежде. Он мучительно сожалел о том, что не истребил мечом и огнем лютеранскую ересь в самом начале. В своем завещании он требовал от сына, как это было сказано и его дочери, правительнице над Испанией, которая и без того была великой инквизиторшей, чтобы ни чураться никаких даже самых чудовищнейших средств для искоренения ереси из их стран. С ужасной верностью и сын, и дочь исполнили это завещание.
Как велика власть и благодать Божья! Даже
такой человек, как Карл Пятый, исполненный зла и ненависти, во всем своем величии
не смог сделать ничего против дела Божьего и Его народа, не смог повредить
делу благовестия.
Прежде, чем перейдем к истории Реформации во французской Швейцарии и других приграничных с Германией странах, мы должны поговорить о том, как силы тьмы стремились парализовать и остановить продвижение дела, которое Бог начал через реформаторов. Врагу не удалось ниспровергнуть свидетельство Божье вооруженной рукой властных мирских правителей. Казалось, весь запад обратился к истине и был потерян для Рима. Поэтому враг быстро изменил свою тактику: как он поступал вначале, так начал действовать и теперь, он начал сеять семена разногласий в среду протестантских церквей. Посев взошел быстро и начал разрастаться и заглушать доброе семя. Иезавель же украшала себя и дурачила мир сияющим блеском показной святости. Дело Реформации в Германии сначала остановилось, а затем повернуло вспять. Подобное этому происходило и в других странах.
Тридентский собор, который навсегда отделился
от протестантской церкви, изрек 431 проклятие против протестантства и на виду
Реформации требовал от глав и членов римской церкви большую дисциплину и
величайшую показную святость. Последовавшие за этим папы стремились влиять на
народ еще больше, чем ранее, постановляя более
подготовленных
пресвитеров и посредством величайшей пышности богослужения. Прежде всего был
вызван к жизни целый ряд новых духовных орденов, которые возвратили Иезавели
многие области, потерянные ею прежде, препятствуя миллионам людей принять
Слово Божие. Тогда возникли ордена капуцинский (1528), теацинский, иезуитский
(1540), урсулинский (для женщин-монахинь); священники капелл, миссии, сестры
милосердия и многое другое тому подобное.
Основателем этого известного и страшного
ордена был сын испанского дворянина, Игнац Лойола, который родился в
1491 году в Бискайе. Он был воспитан в королевском двор-це и жил как морской
рыцарь с французами, и был ранен под Пампелоной. Во время своего выздоровления
он читал рыцарские романы и истории святых, которые во времена средневековья не
отличались разнообразием, и тут и там преобладала фантастика и преувеличение.
Деяния святых разожгли в душе больного рвение последовать их примеру, и он
решил стать наивысшим святым. Как только он вылечился, то посвятил себя
духовному сану. Он начал практиковать тягчайшие упражнения покаяния, бичевал
себя, молился, постился и налагал на себя все, что только могло вынести бедное
тело. Он, как и Лютер в свое время, стремился умертвить саму плоть, но не дела
плоти, которые исходили не из плоти, но из сердца. И Лойола, и Лютер находились
под заблуждением Рима, под дьявольской ложью, которая удерживает сердца от
заповеданного Богом второго рождения и принятия верою Иисуса как своего личного
Спасителя. Тем не менее, весьма велика разница между Игнацем и августинским
монахом. Испанец страдал вследствие своего неугасимого стремления стать
величайшим святым пред Богом и людьми; немец же - из угрызения совести и
стеснения души, из страха пред Богом: он искал мира с Богом. „Потому и
результат их борьбы был различен. Лютер был приведен к источнику истины в Священном
Писании; Лойола же, напротив, все глубже и глубже увязал в болоте неправды и
блуждал в лабиринтах человеческой фантазии и
самоправедной монашеской святости... То, что у одного порвало все узы, которыми
папский престол связывал его, у другого сделало эти узы весьма крепкими и
нерасторжимыми!"*
* Ранке. История папства.
Лойола стал создателем мощнейшего инструмента насилия в руках Иезавели; Лютер же, великий реформатор, избранным сосудом в руках Божьих. Для своей большей святости Лойола предпринял паломничество в Иерусалим, откуда направился в Париж, где уже в пожилом возрасте слушал лекции и в то же время в своих фанатичных речах проповедовал покаяние. В университете он сблизился с дворянином Францем Ксавером, который придерживался таких же взглядов и который позднее стал великим миссионером в Индии, и с другими семью-восемью студентами. 15 августа 1534 года в подземной капелле церкви Монмартре тайно приняли обет целомудрия и бедности, поклялись пойти в Иерусалим, чтобы обратить сарацинов или же предоставить себя в полное распоряжение папы, где и как он захочет их употребить. В утверждение этой клятвы они совершили там „таинство алтаря". В Иерусалим они все же не пошли, поэтому с тем большим рвением принесли себя к ногам папы, в безоговорочное абсолютное его орудие. Папа Пий Третий утвердил Орден в 1540 году, который Игнац назвал „Обществом Иисуса".
Члены облекались в черное орденское одеяние, но жили не в монашеском уединении, огражденными от мира. Их миссия была более в мире. Они проникали в исповедальни при дворах и стали путеводителями князей, они стремились на кафедры школ и университетов и взяли воспитание молодежи в свои руки. Тут они проявили смесь праведной простоты с изворотливостью дипломата, кротости с надменностью, нежности с жестокостью. Таким образом, они захватили управление государством и руководство подрастающим поколением, и, умея проникать глубоко в затаенное человеческой психики, „они знали, как привлечь самые одаренные умы для круга их интересов на все посты, являвшиеся опорой их бастионов, как получить отличных стражей и воинов."*
*Хагенбах. Лекции, т. 3, стр. 483.
Орден возрастал с поразительной быстротой. Однако вскоре обнаружилось, что вся его деятельность была направлена на то, чтобы всех подчинить под власть папы. Всякое средство для достижения этой цели было для них позволительно, цель оправдывала средства. Без любви, без сострадания, без признания общественного, гражданского и божественного долга члены ордена преследовали свою цель. Какое множество войн и заговоров возбудило это „Общество Иисуса", сколько крови пролито, сколько распрей и бед вызвало оно в домах князей, в землях и семьях, знает только Бог, Праведный Судия. Здесь, на земле, члены ордена были подотчетны, за исключением собственной воли и совести, генералу ордена, тот же в свою очередь обязан был подчиняться одному папе и послушно следовать его указаниям, но однажды всех их будет судить Бог. Праведный папа Клеменс Четырнадцатый счел себя вынужденным распустить этот орден в 1773 году. До него орден иезуитов был изгнан из Португалии в 1759 году, из Франции в 1764 году, из Испании и Испанской Америки в 1767 году, из обеих Сицилии в 1768 году. Впервые папа Пий Седьмой вновь восстановил этот орден в 1801 году, а папа Пий Девятый подкрепил его. Позднее Германия (1872) и Швейцария (1873) изгнали орден из своих стран. Однако генерал ордена Борджиа верно пророчествовал, говоря: „Мы проникнем, как овцы, будем господствовать, как волки, нас будут убивать, как псов, мы будем обновляться, подобно орлам!" Иезавель в этом ордене всегда будет иметь свое вернейшее орудие.
Многие
выдающиеся реформаторы в немецкой Швейцарии, такие, как Цвингли, Буллингер,
Микониус, Виттенбах и другие, были сыновьями этой земли. Руководители же реформаторского
движения французской Швейцарии не были таковыми. Здесь Бог употребил, за
единственным исключением, иностранцев. Самые выдающиеся среди них,
Вильгельм
Фарель и Жан Кальвин, были французами. Смелый, как лев, Фарель,
которого д'Обине в своей „Истории Реформации" называет Лютером
французской Швейцарии, был первым, то выступил здесь, как реформатор,
совершенно один он отнял всю страну у папы и засеял ее свидетельством истины
раньше, чем он прибыл в Женеву и познакомился там с Кальвином.
Вильгельм Фарель
родился в 1489 году в деревушке Ле Фареллес в Дофине. Он был сыном богатой
и благородной семьи. Праведные родители воспитывали его в строгости согласно
учению и формам римской церкви; искренний мальчик точно следовал тому, чему
его учили. Фарель позднее рассказывал, как он тогда денно и нощно призывал
пресвятую Деву и всех святых, добросовестно соблюдал все посты и предписания и
как он верил тому, что папа является наместником Бога на земле, а его
пресвитеры - привратниками в небесах. Его первые годы жизни приходятся на
времена кровавых и жестоких гонений вальденсов папой Иннокентием Восьмым, и
мальчик слышал от священников, насколько эти нечестивцы являлись закоренелыми
еретиками.
Вильгельм Фарель
в юношеском возрасте поступил в знаменитый Парижский университет для
продолжения своего образования. В то время самым видным преподавателем в
Сорбонне был Жак Фабер (Лефевр), профессор теологии, который с великой
тщательностью и охотно исследовал Священное
Писание. Уже в 1512 году он публично учил: „Христос Иисус есть единственный
источник, единственная цель и глава истинной религии. Только Его крест
открывает врата неба и закрывает врата ада". Это новое учение привело
Сорбонну в движение. Среди изумленных и возбужденных слушателей молча и
незаметно сидел молодой Фарель и впитывал в себя каждое слово учителя, чье величие
духа, ученость и праведность изумляли его. Молодой студент вспоминал
религиозные наставления священников, первые впечатления, которые он получил
будучи еще дома, и представления, которые возрастали вместе с ним; все это
поколебалось. Почва ускользала из-под его ног. Он начал изучать библейские
писания в подлинниках, и Божий свет проник в его испуганную душу. Истина
принесла ему мир и освободила его. „Ну, теперь, - воскликнул он, - я вижу все в
ином свете! Писание открылось мне, и я слышу голос, доселе мне незнакомый,
голос моего Учителя, Пастыря и Господа, Он властно говорит ко мне. Он вынул из
груди моей прежнее сердце, которое было подобно сердцу лютого волка, и вложил
новое, полное смирения и любви. Отныне оно принадлежит уже не папе, но Иисусу
Христу!" Фарель теперь уже лучше своего учителя мог прославлять спасающую
благодать Божью, и, насколько нам известно, он был первым, который в Сорбонне,
где царила строгость старой веры, пришел к познанию истины во Христе Иисусе и
стал открыто свидетельствовать об этом во Франции. Учитель и ученик тесно
привязались друг к другу и стали сердечными друзьями. Однако и враг не мог
оставаться равнодушным; разразилось гонение и Фабер с Фарелем отправились к
богобоязненному священнику Вильгельму Брисоннету, который разрешил им
возвещать его людям Благую Весть. Народ стекался к ним и дивился новому учению
о том, что они впредь не должны нести в церковь свои деньги, но что им нужно
предать свои сердца Богу. Многие по вере нашли мир с Богом и возникла, особенно
по стараниям Фареля и его друга Леклерка, реформированная община. Бунт,
который подняли священники против Фабера и Фареля, вынудил обоих уйти из
Маукса. Фарель возвратился на свою родину, чтобы благовествовать истину. Трое
из его братьев обратились к Богу. Тогда он более ободрился и ходил из города в
город, из селения в селение, проповедуя и приводя в движение всю страну.
Священники стремились возбудить народ против него, но Фарель был не таким
человеком, чтобы пугаться их угроз или трепетать за свою жизнь. Он спокойно
продолжал свой труд. Его мужество возрастало по мере увеличения опасностей. В
низинах и долинах, в предгорьях и горах, на морях и в руслах рек, везде, куда
бы ни ступала его нога, звучал его голос об истине. Грозили ли ему, он шел
дальше, стремились ли его схватить, он ускользал, гнали его из одного города,
он шел в другой. Наконец, когда его окружили со всех сторон, он убежал через
горный перевал и в первые дни 1524 года пришел в Базель.
В Базеле Фарель
познакомился с Буцером, Капитой и Эколампадиусом; между ними завязалась
продолжительная дружба. Перед советом и большим народным собранием он отстаивал
тезис: „Мы нуждаемся только в Слове Божием!" Возмущенные священники
добились приказа изгнать Фареля из города. Тогда он направился в Мемпельгард
(Монбелиард), который в те времена относился к Германии, и здесь под
покровительством герцога Ульриха он спокойно трудился в течение двух лет с
большим благословением.
Из Мемпельгарда
Фарель прибыл в Нойнберг (Невшатель). Однако там он пробыл недолго,
поскольку народ впадал во все большее возбуждение, поэтому оттуда он отправился
в Эгле, который тогда находился под господством Берна. Совет в Берне,
как мы уже знаем, содействовал Реформации, потому и назначил Фареля
проповедником в Эгле. Священники и многие из народа, правда, восстали против
такого решения Берна и стремились сделать деятельность Фареля невозможной, но
Фарель оставался на посту. И „человек с невозмутимым взором, с блестящими
глазами и громогласными словами, свидетельствующими об истине, властно
действовал на совесть слушателей и умножал число тех, которые возложили все
свое упование единственно на Христа, по всей округе Эгле." Когда же
народное волнение все больше и больше стало возрастать и уличная чернь, которая повсюду прислуживала священникам, подняла мятеж, Фарель
покинул город, чтобы избежать кровопролития граждан. После его ухода из города
было проведено всеобщее голосование, как это происходило в Швейцарской республике
зачастую в вопросах веры, и евангелисты одержали большинство голосов. Однако
это не означало, что стали насильственно обращать католиков к новой вере, но с
того времени Реформация была узаконена.
Ранней весной
1531 года Фарель вторично пошел в Нойнберг. Когда же священники
услышали, что он идет к ним, то подняли тревогу и ударили в набатные колокола,
будто бы вне города стояло вражеское войско или же в городе бушевал пожар.
Однако
многочисленная группа горожан все же приняла в свою среду этого простого
человека и помогла ему взойти на кафедру в главной церкви. С этой кафедры
Фарель говорил к народу с такой властью и с такой силой, что слушающие
воскликнули: „Мы хотим принять протестантское учение, мы и наши дети, в этой
вере мы хотим жить и умирать." Ярость священников уже не имела границ.
Народ же требовал провести голосование, какому учению город будет следовать
впредь, и евангельское богослужение в Нойнберге было узаконено. Так труд Фареля
с большим благословением продвигался вперед, но он был сопряжен с большой
опасностью и являлся довольно тяжелым. Священники, объединившись с фанатичной
чернью, стремились любой ценой воспрепятствовать его деятельности, а самого лишить
жизни. Вся страна была взбудоражена. Как только становилось известно, в каком
месте находился Фарель, мужчины и женщины устремлялись туда, и этот легко возбудимый
народ поднимал такой гвалт, что успешная работа зачастую была невозможна. Его
жизнь находилась в постоянной опасности. В Валлангине его схватили на улице,
сбили с ног, побивали камнями, потащили в одну из капелл, поставили перед
иконами и требовали, чтобы он, павши на колени, поклонился им, когда же они от
него этого не дождались, то так издевались над ним, что кровь его потекла по
полу. Затем его бросили в тюрьму. В Сэнт-Блэйзе он перенес такое истязание, что
его невозможно было узнать из-за крови и
ран. Однако ничто не могло сломить верного слугу Господа: как только он немного
поправлялся, то тотчас приступал к своей благословенной миссии.
Неугомонная
натура Фареля оказывала большое влияние на характер Реформации во французской
Швейцарии. Часто люди сразу же приступали к делу: силою врывались в церкви,
рушили алтари и кресты, уничтожали иконы и статуи святых, а затем триумфально
смотрели на груды развалин. В Мемпельгарде Фарель сам однажды встретил на мосту
и преградил путь процессии, которая торжественно несла статую святого Антония.
С криком: „Жалкие идолопоклонники!" - он вырвал из рук священника святого
и бросил его в реку под мост. Пораженный народ смотрел на открытый рот святого
Антония, и когда воды сомкнулись над ним, то кинулся, чтобы схватить дерзкого
святотатца и бросить его в реку. Однако Фарель уже удалился. Чудом избежал он
расправы разъяренной толпы, как это нередко было в его жизни.
Прекрасная,
романтически расположенная и устроенная Женева во времена Реформации была
сильнейшим оплотом папства. Горделиво возвышающиеся церкви, богатейшие аббатства
и монастыри, драгоценные груды реликвий, к тому же огромное множество
паломников, стекавшихся ежегодно со всех сторон земли. Везде - как вне, так и
в самой Женеве, можно было встретить множество священников, монахов и монахинь.
Эти легионы бритоголовых мужчин и женщин под паранджой составляли церковь, в
то время как пошлина, которую они взимали с мирян, шла на проведение процессий,
хоров и выставок для религиозного народа.
Осенью 1532 года
и направили свои стопы в этот город двое: Вильгельм Фарель и Антон Савниер, его
друг и земляк. С собой они имели рекомендательные письма от бернского совета.
Графы и граждане Женевы уже продолжительное время находились в распрях с
герцогом из Савойи и с его главным епископом по поводу больших политических
прав и свобод. Во главе партий стояли благородные дворяне Боннивард, старейшина
Сэнт-Виктора, и Бертгельер. Оба вскоре должны были вступить в бой и пострадать ради высшей цели! Фарель
начал проповедовать и проповедовал с таким воодушевлением, какое обыкновенно было
присуще ему. Он говорил, что единственным источником силы и познания Бога
является Слово Божие, он отвергал предания и сочинения отцов. Во второй
проповеди он доказывал по Слову Божьему, что все наши грехи прощаются на основании
веры во все совершеннейшую жертву Христа, что папа и его индульгенции не в
состоянии простить ни малейшего греха. Священники пришли в великое оцепенение.
Его арестовали и привели на совет, однако совет не нашел в нем ничего
преступного; его отпустили, приказав больше не проповедовать в Женеве.
Духовенство, однако, не могло так легко успокоиться, как городской совет. Оно
пригласило к себе Фареля и Савниера под предлогом, будто бы они желали устроить
диспут о новом учении. К счастью, их сопровождали два депутата из совета. Некоторые
из духовных отцов под своими священными одеяниями припрятали оружие, чтобы с
его помощью доказать еретикам их принципы учения. Фарель смело защищал свое
учение и закончил словами: „У меня нет никакого иного полномочия, кроме
Божьего, Чьим вестником я и являюсь!" Один из судей на это воскликнул: „Он
хулит Бога. Какое еще нужно нам свидетельство? Он должен умереть! Кончай с ним!
Лучше, чтобы этот лютеранин умер, чем остался бы жив и совратил весь
народ!" Фарель спокойно отвечал: „Говорите же слова Божьи, но не слова
Каиафы!" Святое собрание же кричало: „Кончай с этим лютеранином, кончай с
ним!" Все рвались к евангелистам, из-под одеяний заблестели оружия, и
только благодаря решительным действиям со стороны двух делегатов совета Фарель
и Савниер остались живы, но были вынуждены покинуть город.
После их ухода
их труд спокойно продолжили Антон Фромент и Роберт Оливетан. Особенно
успешно трудился Фромент, молодой, невзрачный и слабый человек, чей труд был
благословен Богом после того, как решительный, смелый Фарель должен был
оставить поле боя почти без всякого успеха. Фромент стал школьным учителем,
устроил себе комнату, пригласил детей и каждый день после уроков арифметики, грамматики и чтения читал историю преимущественно
из Нового Завета. Эти маленькие ученики всем сердцем полюбили своего учителя.
Вскоре стали приходить и родители слушать Новый Завет. Евангелие было принято
многими сердцами в тишине и без каких-либо сенсационных проявлений. Через
писания из Нового Завета, которые изъяснял Фромент, Слово Божие находило все
большее и большее восприятие, и многие стали верующими. Аудитория слушателей
Фромента, состоявшая вначале из малышей, мало-помалу возрастала, и, наконец,
число слушателей стало настолько велико, что однажды глубоко тронутая его словами
женщина воскликнула: „Пойдемте же все в Молард!" - Молард был большим
рыбным рынком в Женеве. Захватив с собой сопротивляющегося этому Фромента, они
пришли на рынок, где учитель вынужден был взобраться на стол и говорить ко
всему народу, возвещая истину. Так в городе возникло новое движение, в которое
постепенно вовлекалось все население.
В декабре 1533
года Фарель снова пришел в Женеву, с ним прибыл и Петр Бирет из Орбе,
будущий реформатор Лозанны. Волнение в народе, большую часть которого
составляли католики, достигло наивысшей точки. Кровавое истребление
протестантов должно было восстановить мир в городе, положить конец волнениям.
Однажды пятьсот вооруженных священников во главе большой группы горожан,
которые также были вооружены, устремились в Молард. Их сопровождало немало
воинствующих женщин, которые, набрав полный подол камней, выступили защищать
своих мужей, отправившихся истреблять этих ненавистных еретиков. Многие
сторонники реформаторского учения твердо решили бороться с католиками до
победного конца, либо умереть ради торжества истины, так что они предотвратили
кровавую бойню, которую ждали все. Неким фрейбургским купцам, которые прибыли
как раз в это время, чтобы совершить мессу, удалось утихомирить разгоряченных
людей. Сначала они выступили в роли посредников между обеими сторонами,
примиряя их, затем на совете энергично
выступили против бойни между горожанами. Совет шестидесяти издал два дня спустя
эдикт о мире, в котором всем горожанам предоставлялась свобода совести с
одновременным пояснением: „Запрещается проповедовать то, что невозможно
доказать Словом Божиим."
Однако этот
эдикт о мире просуществовал недолго. Не прошло и шести недель, как злоба и
ненависть католиков разразилась в еще большей ярости, чем прежде. Во главе
движения выступил сильный, воинственный вождь католиков священник Петр Бернли,
знаменитый своим физически мощным и сильным телосложением. Он облекся во
всеоружие и взял в руки обоюдоострый меч, с ним приготовились к бою
католические горожане. С наступлением ночи заскрежетало оружие, зазвенел
набатный колокол. Все кинулись на улицы, но вокруг царила такая темень, что
невозможно было узнать, где друг, а где враг. Особенно на Моларде довольно
долго стоял сильный гвалт и над всем разносился зычный голос Верили. Вдруг он
замолчал; при попытке вести бой невзирая на темноту, его настиг острый меч,
который пронзил его через снаряжение, так что он замертво пал на землю. Как
только католики узнали, что их исполин умер, то рассеялись. Как только весть о
смерти Верили достигла Фрейбурга, то жители этого католического кантона впали
в великое смущение. Верили же происходил именно из знаменитой фрейбургской
семьи. Ощущалась повсеместная радость появившемуся наконец оправданию напасть
и раздавить новое женевское учение. Неудержимо было желание наказать убийц
Верили и вновь водворить в Женеву прежнего священника. Этот же, трусливо бежавший
спасая свою жизнь, оставляя стадо, теперь возвратился в Женеву* триумфально и
совместно с герцогом из Сайвойи вновь начал угнетать город.
*
Приближались бурные события в Женеве, равно как и Реформация во французской
Швейцарии. Мерль д'Обине. „История Реформации в Европе", т. 1 и 2.
Взоры почти всей
Европы были направлены на Женеву. Папа Клеменс Седьмой и кесарь Карл Пятый
ждали с напряжением, каким будет исход дел во французской Швейцарии. Бог же
пожелал благословить Женеву и все повел к доброй цели. После многих распрей и
угроз между Фрейбургом и Берном и великих волнений в Женеве, в тот момент,
когда священник вторично сбежал из города и на этот раз навсегда покинул его в
поспешном бегстве, в мае 1535 года состоялся публичный диспут. После долгой
нерешительности наконец со стороны католиков изъявил свое согласие выступить в
защиту старой системы доктор из Сорбонны, Кароли, уже после того, как другой
доктор из Парижа был побежден Фроментом и Фарелем. Дело реформаторов вел
бывший францисканский монах Иаков Бернард, горящий верою, надежный человек; на
его стороне стояли Фарель, Вирет и Фромент. Восемь человек из совета вели
заседание, и шесть секретарей вели протокол обоюдосторонних выступлений.
Диспут продолжался четыре недели подряд, при этом народ принимал активное
участие. Как обычно, и на этот раз победа оказалась на стороне Реформации, да
на этот раз она была настолько совершенна, что многие католики прямо публично
на собрании объявили о своем решении исповедовать евангельскую веру, великое
число других горожан, включая многих монахов и монахинь, последовали их
примеру.
Рим той же весной
попытался спасти свое дело более надежным и удобным способом. Он за деньги
нанял одну женщину по имени Антония Вакс, которая объявила свою готовность
отравить трех реформаторов: Фромента, Фареля и Вирета. Чтобы достичь своей
цели, эта несчастная некоторое время посещала собрание реформаторов и
разжалобила Бернарда, который квартировал этих трех проповедников в своей
гостинице, говоря, что она бедная женщина, изгнанная из Франции за веру.
Бернард поверил ей и принял к себе в дом служанкой. Спустя немного дней она уже
приготовила на обед смертельную пищу, отравленный суп. Бог же бодрствовал над
Своими слугами. Фарель в тот день не обедал дома, Фромент был вызван как раз
перед обедом, Вирет проглотил только одну ложку и тут же чуть не умер. Правда,
он остался жив, но в течение всей своей жизни страдал от этой отравы. Убийца
предстала перед судом и признала, что ее наняли
священники. Она была приговорена к смерти и убита. Названные священники были
взяты под арест и строго наказаны. Подобное совершилось впервые: гражданский
суд отважился возложить свои руки на духовенство и судить священников.
Это дьявольское
покушение на жизнь трех верных свидетелей Господних, предотвращенное Богом, и
разоблачение бесчисленных мерзостей и всякого рода лжи в постепенно опустошавшихся
монастырях и аббатствах открыли глаза многим, ранее защищавшим папскую систему;
им стало ясно, что дело здесь касается борьбы истины и света против лжи и тьмы.
Городской совет
из двухсот членов постановил, что в Женеве должно быть введено богослужение по
евангельской вере и впредь должен быть положен конец всем папским
притязаниям. В окрестных селениях вокруг Женевы также было введено евангельское
богослужение.
Также и в Лозанну,
следующий оплот римской церкви на берегу прекрасного Женевского озера,
должен был проникнуть свет евангельского учения, и там это учение должно было
быть узаконено. Нравственность в Лозанне, несмотря на своего архиепископа, 32-х
настоятелей приютов, множество священников и двух монастырей, находилась в
глубоком упадке. Уже в 1529 году Фарель, проходя мимо, потрудился здесь, не
получив однако видимого результата. И все же после его ухода в городе стали
заметны реформаторские настроения, и когда в 1536 году там проповедовал Слово
Божие Петр Вирет, то доброе семя пало на добрую почву и принесло плод.
Многие пришли к познанию истины, и нравственность в этом мрачном городе стала
заметно здоровее - это ощущалось тогда почти во всех городах, которых коснулась
Реформация. Так, в Женеве, например, в честь этого была отчеканена новая монета
и избран новый девиз для города, который гласил: „Свет после тьмы".
После
восьмидневного совещания, которое имело такой же счастливый исход, как и в
Женеве, евангельское учение в Лозанне было узаконено.
В один из
августовских вечеров 1536 года среди многих гонимых, прибывших в Женеву со всех
сторон, в город вступил так же один француз из Пикарди, высокий, стройный,
бледноватый молодой человек в возрасте 28 лет. Он хотел только переночевать и
назавтра отправиться далее в путь в Базель. Это был Жан Кальвин. Хотя
Кальвин был еще довольно молод, скромен и непритязателен, он все же был уже
небезызвестен. Его имя было известно не только как теолога и ученого, но и как
испытанного друга Реформации. Его научный труд „Наставление в христианской
вере"* в то время был уже издан и было известно, что автор причислял
самого себя к числу гонимых верующих со стороны французского короля и
герцогини из Феррары и что он из-за народного волнения, вызванного в Сорбонне
из-за евангельского дела, вынужден покинуть Париж.
*
В то время в первой редакции назывался „Религиозное наставление христиан"
Как только
Фарель узнал о прибытии Кальвина, тотчас пошел, разыскал его в гостинице и
стремился склонить его остаться здесь и помочь продвинуть дело Господне.
Кальвин же возражал, говоря, что он нуждается в покое и должен продолжить свое
образование в Базеле и Страсбурге. И вообще он полагал, что не дорос еще до
такого серьезного дела, какое разворачивалось в Женеве. Фарель продолжал
наступать на него, однако когда все попытки уговорить Кальвина были отвергнуты,
то он возложил на голову француза свою правую руку и, возвысив свой голос,
почти выкрикнул, как человек, уполномоченный самим Богом и облаченный
особенной силой: „Бог проклянет твой покой и твое обучение, если ты жаждешь
этого больше, чем Христа и Его дела!" Кальвин испугался таких слов и
остался в Женеве.
Он получил место
проповедника в главной церкви города, а также выступал в качестве учителя и
теолога. Таким образом, он получил как бы два места. На этом обширном поле
великий дух Кальвина нашел благоприятную почву, где могли развиваться его
блестящие способности. Как теолог, Кальвин стал одним из главных в Реформации,
как государственный деятель, благодаря
своему ясному, проницательному уму и твердости воли, а также безупречной
моральной чистоте и нравственности, для Женевы он сделал удивительно много
доброго.
* Ближе со
швейцарским реформатором можно познакомиться, прочитав Бухлейна „Кальвин. Его
жизнь, труд и сочинения"; фон Бунженера и Мерля д'Обине „Жан
Кальвин".
Жан Кальвин родился
10 июля 1509 года в Нойоне в Пикарди. Его отец, Гергард Кальвин, владел
скромным достоянием и работал секретарем епископа, а так же был заместителем
казначея в графстве Нойон. Одна дворянская семья из Монмора (Моммора) взяла
мальчика, уважаемого и любимого ими служителя, в свою семью и воспитала его
вместе со своими детьми. Жан должен был стать священником, в 12 лет, что в те
времена не было редкостью, достиг должности каштана в церкви Ла Резине, где он
уже получал оплату от прихода церкви; маленький каплан при этом также получил
тонзуру (обритие волос на голове, как полагалось католическому священнику).
Спустя два года Кальвин прибыл в Париж, где он в коллегии Ла Марш положил
основание для своего обучения. Кордиер, его ректор и учитель по латинскому,
был человеком обширных знаний и подлинной праведности. Он вскоре принял
евангельское учение и пошел в Женеву, где всю жизнь проработал учителем в
коллегии и пережил своего великого ученика Кальвина на шесть месяцев.
Насколько простиралось его влияние на мальчика, этого мы не знаем! Кальвин же
всегда оказывал ему глубокое почтение. Он посвятил ему, как реформатор, свое
толкование по Посланиям к Фессалоникийцам.
Из Ла-Марш
Кальвин поступил в 1526 году в семинарию священников в Монтайги и уже спустя
год стал проповедником в церкви в Понте л"Эвек. Между тем, он уже познакомился
с новым учением, однако занял враждебную позицию к нему. Его родственник,
Роберт Оливетан, с кем мы познакомились, уже при рассмотрении истории
Реформации в Женеве и который, по профессору Й.Фаберсу, перевел на французский текст Библии, в то время обучался в Сорбонне и
стал верующим. Он часто посещал Кальвина и обращал его внимание на Христа и на
Его Слово, однако Жан твердо противостоял ему. „Отстань от меня со своим новым
учением! - сказал он однажды. - Новое меня приводит только в негодование!
Разве мы до сих пор воспитывались только в заблуждении и жили в неправде?"
Долгое время он еще с большим рвением изучал сочинения отцов и каноны старой
религии. Роберт, однако, не уставал напоминать ему постоянно: „Дорогой
родственник, отложи, наконец, все сочинения папистов, святых отцов церкви и
учителей в сторону и обратись к Библии! Приклони свое ухо к пророкам и апостолам!"
И хотя Жан упорно отвергал его старания, говоря: „Нет, я и слушать не хочу
твоих наставлений", - и все же, мучимый угрызениями совести и стремлением
получить познание об истине, он начал читать Слово Божие, и Бог благословил его
исследования. Свет жизни проник в его душу и отлучил его от папства с его
нечестием и заблуждениями.
По всей
вероятности, Кальвин в продолжение трех долгих лет, с 1523 по 1527 гг. находился
в беспокойстве о своем духовном состоянии и его отношении к новому учению.
д'Обине по этому поводу пишет: „Часто, когда он находился один и никакого
человеческого голоса вокруг него не было слышно, голос совести так громко
говорил к нему, что его комнатенка превращалась в такую же арену ожесточенной
битвы, как это было в той монашеской келье в Эрфурте. Через подобные дикие
штормы оба реформатора достигли блаженной вечной гавани." Однако, к
сожалению, подробности обращения Кальвина нам неизвестны, и это так же
сковывает наши познания, как и история обращения Лютера. Письма тех времен к
его отцу не сохранились, а они бы поближе познакомили нас с ним. Конечно, при
неистовом Лютере с его чувствительностью происходило больше сверхъестественного,
даже в самом покаянии, чем со спокойным и вдумчивым Кальвином. Теодор Беца, верный
друг и последователь Кальвина, говорит нам в отношении того времени немногое:
„Поскольку Кальвин через своего родственника по имени Роберт Оливетан был
ознакомлен с истинной религией, тщательно
начал читать Священные Писания, то начал чувствовать отвращение к учениям
римской церкви и принял решение порвать с ней." Реформатор позднее сам дал
такую простую характеристику своего покаяния: „...Чем ближе и ближе я
рассматривал себя, тем острее уязвляло жало мою совесть, так что мне не
оставалось иного утешения, чем обманывать самого себя, притом я терял самообладание.
Но Бог сжалился надо мной. И хотя я все еще твердо цеплялся за
идолопоклонничество папства и, казалось, совершенно невозможно вытянуть меня
из болота мерзостей, Бог победил в моем сердце внезапным покаянием."
Во свете Божьем,
которое переполняло теперь сердце Кальвина, римская церковь, которую он ранее
почитал за храм Божий и врата в небо, показалась ему местом скопления всякого
нечистого зверя и всевозможных идолов и вратами в геенну огненную. Он уже не
мог служить на ее алтаре и по взаимосогласию со своим отцом сложил с себя
должность духовного сана и с большим усердием четыре года обучался юриспруденции
в Орлеане и Бургусе. В те времена Кальвин высказал свое мнение о лжеучителях,
что они должны быть судимы гражданским судом в разряде обычных воров, но должны
наказываться с гораздо большей строгостью, нежели обычные воры, потому что вор
лишает людей только денег, эти же - крадут у них небеса. Это было таким же
заблуждением, которое осталось в нем от старой системы, хотя он ее и оставил.
Та система оставляла в реформаторах следы гораздо глубже, чем они могли бы
предположить.
В Бургусе
профессор греческого языка, Мельхиор Воль-мар, ученый немец, своим рвением к
изучению Священного Писания, которое в его отечестве произвело такое великое и
прекрасное впечатление, оказывал на Кальвина такое влияние, что он после
смерти своего отца твердо решил отныне жить только ради теологии. Он изучал
греческий, еврейский и сирийский языки и в то же время начал возвещать другим,
во что уверовал сам и что признал истиной. Многие приходили слушать его речи, и
Господь благословлял его старания. Теодор Беца относительно этого пишет:
„Достойно изумления, как он продвигал дело Господне в таком множестве семей,
как он не говорил ни с кем лицеприятно -любезно, в корне отвергая подобное, но
учил просто и серьезно с великим божественным познанием, так что никто не мог
слушать его без удивления."
После Бургуса
Кальвин вторично пришел в Париж (1529) и задержался там до 1532 года. В
последнее время он жил у благородного верующего купца Ла Форге, который вскоре
после этого должен был засвидетельствовать и запечатлеть свою веру и ревность
за истину мученической смертью. Кальвин проводил собрания тайно и явно, куда
приходили все жаждущие истины. Он в то же время полагал, что Париж и есть
средоточие его деятельности. Однако его пребывание там было непродолжительным.
Ректор
университета Николаус Коп принял истину и, горя рвением, желал
свидетельствовать о ней. Когда же он после этого в городе Мартини-Файер должен
был произнести речь от имени ректората, то произнес доклад Кальвина,
сочиненный для этой цели, в котором полно и свободно возвещалась возрожденная
истина об оправдании человека верою без дел закона. Тотчас разразился всеобщий
шторм среди профессоров и студентов, и парламент занялся этим делом. Ректор тем
временем бежал в Базель. Тогда вспомнили, что автором доклада является Кальвин,
и поспешили его арестовать. Это им почти удалось, если бы один из студентов не
успел предупредить его о приближении палачей. Кальвин спасся, выпрыгнув через
окно и убежав в пригородный город Сэнт-Виктор. Там он поменялся с одним
виноградарем одеждой и, как крестьянин по имени Карл Геппевилле, пешим удалился
в Сентонж. Здесь он пробыл продолжительное время в доме Людвига ду Тиллета,
каноника из Ангольма, который являлся тайным другом Реформации. Здесь он
весьма успешно использовал его огромную тысячетомную библиотеку для своего
дальнейшего образования. В благодарность за приют, как во взаимную услугу, он
обучал гостеприимного каноника греческому языку. Из Сентожа, как беглец, он
отправился в Нерак, где благочестивая, преданная евангельской вере Маргарита,
королева Наварры, организовала место убежища при своем дворе для гонимых. Там он
среди прочих других встретил и учителя Фареля из Парижа, и знаменитого
профессора Ж.Фабера. В 1536 году мы встречаем Кальвина в Страсбурге, где он
находит дружеский приют в гостеприимном доме Буцера. Оттуда он направился в
Базель. Здесь он издал в 1535 или 1536 году „Наставление в христианской
вере".
„Наставление в
христианской вере" было тогда, - как об этом позднее свидетельствует сам
Кальвин, - лишь кратким лейтмотивом, в котором была засвидетельствована вера
тех, которых я видел поносимыми". Это большая сильная книга из 500 страниц
содержит в себе лишь шесть глав: 1. О законе (изъяснение десяти заповедей). 2.
О вере (изъяснение апостольского исповедания веры). 3. О молитве (изъяснение
молитвы „Отче наш"). 4. О таинствах (изъяснения крещения и вечери). 5. О
таинствах (против других пяти таинств в римской церкви). 6. О христианской
свободе (государственная власть и т.д.). Труд был, таким образом, схож с
катехизисом*, в котором ясным свободным языком была изображена научная
система христианской веры, как для наставления верующих и ищущих, так и для
отражения злостной клеветы, будто бы верующие во Франции только фанатики и перекрещенцы.
* Научный
труд Меланхтона от 1521 „Лоци цоммунес", в котором даны изложения
христианской веры и учение о нравственности, „Комментарии" Цвингли от 1525
года, в которых говорится об истинах христианской веры в противовес римским и
другим лжеучениям, и также „Катехизис" Лютера от 1529 года - все они
преследуют одну и ту же цель, что и труд Кальвина, однако они дают не настолько
исчерпывающее освещение предмета и уступают Кальвину по глубине и ясности
изложения.
Кальвин посвятил свою книгу королю Францу
Первому из Франции, к которому он обращается в своем предисловии. В нем он
просит тщательно исследовать и испытать учение предполагаемых еретиков, как
того требует его долг и его собственное спасение, прежде чем жестоко угнетать
и гнать своих подчиненных. Вполне возможно, что Карл счел для себя полезным
неоднократно прочитать предисловие, обращенное к нему. Труд же сыграл великое
значение. Он помог Швейцарии, Франции и другим европейским странам, где уже укрепилась евангельская вера,
удовлетворив их большую долгожданную потребность. Теперь появилось учение
реформаторов, основанное на учении Священного Писания в твердой ясной форме,
как совокупное целое. Вокруг книги толпились, как на стоянке, так как в ней
можно было найти не только учение и наставление, но и разъяснение о церковных
порядках и государственном устройстве. Подобно курфюрсту из Саксонии, который
сказал о катехизисе Лютера, что для него это сочинение является самым любимым
после Библии, так для многих „Наставление в христианской вере" стало
незаменимым сокровищем и путеводителем к Богу. Отличный советник из Парижа,
замученный в Варфоломеевскую ночь, П. де ла Паце, писал к Кальвину: „Нет никого
в этом мире, кому бы я был обязан большей благодарностью, чем тебе; я не вижу
никакой возможности, чем бы я смог тебя отблагодарить в этой бренной жизни за
нетленное, которое я почерпнул в твоей книге."
Кальвин не
остался стоять при своем первом сочинении этого труда. В продолжение более
двадцати лет он трудился неустанно и притом с большим благословением, чтобы еще
и еще совершенствовать труд. Последнее издание от 1559 года включало в себя
четыре отдельные книги: „О познании Бога и Его дела творения"; „Об Иисусе
Христе и Его деле спасения"; „О Святом Духе и Его деле возрождения";
„О церкви как о теле Иисуса Христа, в котором в преизбытке все средства
благодати, однако которые являются собственностью исключительно только тех,
кто получил новое рождение через Святого Духа и имеет новое сердце".
В третьей книге
Кальвин касается так же учения, которое зачастую ставили ему в упрек, -
предопределения и избрания по благодати. Пока он остается при утверждении, что
Бог во Христе избрал Свой народ прежде основания мира, то он прав, как только
он начинает учить - чего слово Божие не делает - говоря: „Кого Бог не избрал,
тех Он отверг, Он прошел мимо них при избрании", - тут он
заблуждается. Такой вывод истекает из рассудка, такое заключение отводит от
веры тех, кто должен держаться по-детски просто за откровение Бога и Его слово.
Неверие и суеверие цепляются за этот вывод и ищут укрепиться в нем.
Многие души
весьма пострадали от учения Кальвина об „отверженных" и „отвержении".
Однако должно быть отмечено, что ни он, ни все остальные, утверждающие: „Мы избраны",
- не могли воспользоваться этим учением для оправдания своего
легкомысленного странствования. Однако мы не сможем еще ближе и подробнее
исследовать все действие и все содержание „Наставления", книги, являющейся
великим трудом жизни Кальвина. Приведем лишь одно предложение, которое можно
было бы назвать краеугольным камнем всего учения Кальвина. Оно гласит: „Никакой
иной истинной веры нет, кроме той, которую запечатлевает Сам Святой Дух в
наших сердцах."
Мы уже видели,
как Кальвин был удержан в Женеве Фарелем, чтобы начать трудиться проповедником
и учителем теологии, тогда, когда он направлялся в Страсбург. Хотя Реформация
уже была начата в Женеве через Фареля, Кальвину все же предстояло выполнить
тяжкое задание. Он предоставил Реформации лично самого себя. Он счел себя
именно тем, кто должен образовать идеал христианского государства,
такого, как старозаветное государство Израиля, которое было ответственно перед
Богом как за все общество, так и за отдельных членов, за их нравственность и
поступки, так чтобы наказывать не только блудниц и убийц, но и неверных
учителей и лжепророков истреблять из своей среды. Чтобы образовать в женевской
республике подобное государство, Кальвин представил перед советом исповедание
веры, сочиненное им самим, в котором весь образ жизни граждан в церкви и
государстве точно подводился под эти требования. В соответствии со своей силой
духа и строгостью он настойчиво преследовал поставленную им самим цель. Однако
когда он начал воплощать в действие неумолимые церковные наказания, чтобы этим
воспрепятствовать в дальнейшем всеобщей безнравственной жизни жаждущих
наслаждения женевских граждан, и начал карать за церковные упущения
гражданскими наказаниями и церковными штрафами, то восстановил против себя не
только граждан, но и магистрат.
Прежде всех
вольнодумная партия либертинцев, отрицающая грех, ад и небо, живущая
необузданной жизнью, имеющая многочисленных приверженцев среди женевской
молодежи из богатых семей, признала требования Кальвина невыносимыми и
прилагали все усилия к тому, чтобы свергнуть его со всей консисторией
(церковно-административный орган евангельской церкви). Когда же затем синод,
состоявшийся в Лозанне в 1537 году, признал предложения Кальвина и Фареля
отменить все торжественные и праздничные дни за исключением воскресенья,
устранить из церкви камень крещения и некоторые другие изменения бессмысленными
нововведениями и не одобрил их, то недовольные в Женеве сочли это время
благоприятным свергнуть ненавистное иго. От проповедников потребовали, чтобы
они отменили постановления, принятые в Лозанне; когда они отказались сделать
это, то вынуждены были покинуть город, в котором они сделали так много доброго.
Фарель отправился в Нойнберг, Кальвин - в Страсбург. Фарель трудился в
Нойнберге спокойно до конца своей жизни. Он упокоился во Христе Иисусе в
преклонной старости в 76 лет 13 сентября 1565 года, спустя год после смерти
его великого соработника Кальвина. Несмотря на физическую слабость, он
трудился с непоколебимым мужеством, в великой верности и неустанной ревности
исполнял дело Божье. Возможно, он достоин утверждения, что из всех реформаторов
он один не стремился выставлять свою личность и не задавался целью воздвигнуть
новую систему. Приводить души к Иисусу - это было его радостью, его
единственной страстью.
В Страсбурге
Кальвин получил место проповедника и профессора теологии. Три года подряд
реформатор работал здесь с изумительным усердием, несмотря на многие искушения
и телесные страдания. Он учил, проповедовал, вел обширную переписку, писал
книги, защищал веру и подкреплял верующих повсеместно, особенно в Женеве. В
его страсбургской общине находилось где-то 15 тысяч беглецов из Франции,
которые оставили свою родину ради веры, теперь они
объединились вокруг него. К нему приходили за советом и наставлением и учителя,
и студенты. В это время он написал толкование по Посланию к Римлянам, снова
переиздал „Наставление в христианской вере", опубликовал просмотренный и
весьма улучшенный им перевод Библии на французский язык своего друга Оливетана
и опубликовал сочинение о вечере. Он много раз посетил Германию и участвовал в
работе рейхстагов во Франкфурте (1539), в Хагенау и Вормсе (1540). При этих
возможностях он вступил в более близкие отношения с немецкими реформаторами.
Он познакомился с Меланхтоном лично, и с этого времени они были связаны самой
сердечной дружбой до конца своих жизней. Лютер и Кальвин были знакомы друг с
другом только через свои сочинения, они высоко ценили друг друга как
соработники в одном деле. Притом Кальвин в учении о вечере стоял ближе к
Лютеру, чем к Цвингли, хотя его учение больше походило на учение Цвингли, чем
на учение немецкого реформатора. По Кальвину, как учил и Лютер, на вечере
действительно принимались тело и кровь Христа. Однако и тут есть противоречие к
изложению Лютера: „Только душой и только верующим причащающимся." На
время пребывания в Страсбурге приходится его брак с Иделеттой из Буре в
Гельдерне. Реформатор проводил свою жизнь в великой преданности своему делу,
так что у него не было времени думать о своем благоустройстве, потому его
друзья сочли необходимым позаботиться о нем и подыскать ему спутницу - жену.
Они предложили Кальвину богатую благородную даму, которая была согласна выйти
замуж за знаменитого человека. Кальвин, однако, отверг этот выбор, потому что,
как он написал к Фарелю: „Она не говорит по-французски и, по всей видимости,
горда своим происхождением и воспитанием." Тут Буцер обратил его внимание
на Иделетту из Буре, жену своего друга анабаптиста (перекрещенца) Штордера,
который умер и оставил жену вдовой с детьми. Эта женщина более отвечала его
желаниям. Итак, в сентябре 1540 года он женился на ней и принял в ней верную,
самоотверженную спутницу в жизни и страданиях - не только преданную опекуншу
над больным, постоянно страдающим подагрой мужем, но и исполненную верой
утешительницу, которая, когда извне над Кальвином бушевали ураганы, высоко
вздымая волны противостояния, шла в свою комнатку, закрывала за собой дверь,
становилась на колени и страстно взывала к Богу, умоляя Его за его раба и за
Его великое дело.
После изгнания
Кальвина в Женеве подняли свои головы либертинцы и всякие души, непокорные
Христу, и положение в городе стало хуже того, когда граждане были порабощены
жестоким римским игом идолопоклонства. Католики надеялись, что город
возвратится в прежнее лоно церкви. На прямое требование относительно этого со
стороны кардинала Садолета реформатор из Страсбурга ответил таким решительно
острым посланием, что никто более уже не осмеливался предъявлять к Женеве таких
наглых претензий. В самом городе радовались о таком отпоре со стороны
Кальвина, Лютер же сказал об этом: „Это послание, которое имеет руки и
ноги!"
Вирет,
реформатор из Лозанны, и другие друзья Реформации, наконец, смогли склонить
общину и совет города для спасения вызвать назад Кальвина. 1 мая 1541 года был
отменен приговор изгнания, и 13 сентября реформатор возвратился из Страсбурга в
Женеву, чтобы продолжать там начатое им дело. Он сделал это с озабоченным
сердцем после многих просьб и долгих раздумий. „Я не знаю на земле другого
подобного места, - говорил он, - которого я боялся бы больше, чем Женевы!
Однако я не могу отклонить того, что должно послужить во благо Церкви." К
Фарелю он писал: „Поскольку я не принадлежу самому себе и не могу делать лишь
то, что мне хочется, то предаю себя связанным и безвольным в жертву Богу."
В Женеве
реформатора приняли с великими почестями и обещаниями, что отныне ему все
позволено и что все будут считаться с ним. Кальвин тотчас приступил к тому, чтобы
восстановить исповедование веры почти в том же виде, как оно было сочинено
ранее, и обсудил с советом порядки, какие должны быть отныне в церкви и
государстве. Его предписания были внесены в новый свод законов, который был принят советом 2 февраля 1542 года. С того времени
наступило кальвинистское гражданское и церковное государство. На официальных
домах, на доме совета, на зданиях школ греческими заглавными буквами было
начертано Имя Иисуса, все должно было быть посвящено Господу. Однако при этом
были полностью преданы забвению слова, изреченные Самим Господом: „Царство Мое
не от мира сего".
Порядок в городе
был восстановлен быстро. Однако женевскому реформатору в последующих 23 годах
неустанной деятельности не было недостатка во всякого рода клевете,
неблагодарности и явной вражде. Неугомонная партия либертинцев не давала
Кальвину покоя ни днем, ни ночью, ставя препятствия на его пути во всех его
делах. Часто народ и совет впадали в недовольство, неоднократно взбудораженная
толпа кричала: „Довольно чикаться с ним! Утопите его в Рейне!" На улицах
вослед его кричали и свистели. Многие, издеваясь, называли своих собак его
именем, некоторые выговаривали это так, что оно звучало, как „Каин". Среди
такого потока злословий Кальвин стоял непоколебимо, как скала, однако он
нередко чувствовал себя одиноким и покинутым. Его верная жена была взята Богом
в 1549 году, его трое детей умерли раньше. Враги усматривали в этом суд Божий.
Как сильно страдал Кальвин, видно из слов, которые он написал в 1555 году:
„Легче было бы для меня однажды быть сожженным папистами, чем так непрестанно
быть мучимым этими людьми!" Притом его слабое тело ежедневно причиняло ему
боли. Насколько совершенно иначе, насколько счастливее была жизнь немецкого
реформатора в кругу семьи и в его труде при признании со стороны властей,
господ, покровителей и друзей!
Благословение
Божье однако не оставляло служителя. Церковь в Женеве через строгую дисциплину,
которая особенно проявлялась в праздновании вечери, и через верное служение на
основании слова Божьего в городе и вне превратилась в сияющий образец. Из
Женевы выступало целое воинство борцов за Евангелие, многие из которого в
разных странах запечатлели свою веру пролитием крови, притом сочинения и книги
Кальвина несли слова жизни во многие страны, его учение вследствие ясности и
глубины находило прием особенно в
тех местах, где Реформация была насаждена Лютером и Цвингли.
В борьбе
Кальвина за чистоту христианского государства знаменателен случай сожжения
лжеучителя Сервета в Женеве. Это отмечают как позорное пятно в жизни и деятельности
великого и нравственно чистого реформатора. Мигель Сервет (Сервете),
испанец, родился в том же году, что и Кальвин (1509). „Он был человеком больших
спекулятивных способностей, непомерного зазнайства и самомнения." Он
обучался юриспруденции, медицине и теологии, был при этом еще математиком и
астрономом. Он воодушевлялся учением и идеями Реформации, однако полагал, как
и многие другие, что Реформация впервые стала делом просвещения и
восстановления истинной религии, что теперь пора освободиться от веры,
покоящейся на „мертвых буквах" Библии. Более того, в одной книге он
восстал против учения Триединства Бога и посягнул на сам фундамент
христианства.
Книга была
напечатана в католической Вене, и там же автор был арестован. Сервет избежал
тюрьмы и был либо ослеплен, либо вызывающе смел, что явился в Женеву. Партия
либертинцев приняла его с радостью. Кальвин же, который однажды уже имел дело с
этим лжеучителем в Париже, стремился по возможности заполучить его даже из
Вены, обвинил его, и Сервет был арестован. Либертинцы прилагали все усилия к
тому, чтобы оправдать Сервета и таким образом раз и навсегда сломить твердую
волю Кальвина. Исход дела долгое время оставался неопределенным, и Сервет
предвкушал непременную победу. На заседаниях он называл Кальвина вторым
„Симоном волхвом", требовал его ареста и наказания.
Совет, наконец,
призвал представителей четырех протестантских городов Берна, Базеля, Цюриха и
Шафхаузена, чтобы узнать, какой приговор они вынесут для Сервета. Все церкви и
государственные учреждения этих городов единогласно заявили: „Сервет должен
умереть!" Так городской совет Женевы приговорил Мигеля Сервета быть заживо
сожженным. Несчастный этого не ожидал, он был раздавлен, кричал и вопил. И все
же, несмотря на это, в нем не было ни малейшего раскаяния. Таким образом,
Мигель Сервет был заживо сожжен 27 октября 1553 года.
Ни один из
католиков, да и из протестантов не видели тогда несправедливости в смерти
Сервета со стороны обвинителей и судей. Сам Кальвин изначально желал смерти
богохульнику, однако, и это доказано, до последнего он был против чудовищной
казни - сжигать заживо, но требовал лишь простого умерщвления через меч. К тому
же он не хотел подводить Сервета под приговор как лжеучителя, но требовал его
уничтожения как опасного государственного преступника, который усердно
распространял свое пагубное учение, способное подорвать устои общественного
здания и погрести под обломками тысячи и тысячи людей! Реформатор никогда не
смог бы преследовать католика и предать его смерти лишь на том основании, что
он есть и остается католиком, несмотря на это, во многих странах в то время
бесчисленное множество протестантов должны были претерпевать самые ужасные
виды смерти лишь за то, что они протестанты.
В двадцати
трехлетнее вторичное пребывание в Женеве, как и в Страсбурге, несмотря ни на
внутренние, ни на внешние искушения, Кальвин развернул достойную изумления
деятельность. Он проповедовал почти ежедневно, не пропуская никаких совещаний в
консистории и общине духовных лиц (Venerable Compagnie), которую он основал во благословение
многих стран, писал свои научные весьма ценные толкования к книгам Ветхого и
Нового Заветов, издавал, если на то оставалось время и позволяли возможности,
полемические, поучительные сочинения, вел обширную переписку с князьями,
теологами, учеными, церквями и одинокими
свидетелями веры из разных стран, притом он преподавал вместе с Теодором Беца и
другими известными людьми в коллегиуме и в академии, которые своим возникновением
так же были обязаны Кальвину.
В собрании
сочинений и писем реформатора, изданном под названием „Общество Кальвина",
труды его составили 54 внушительных тома. Как и в „Наставлении в христианской
вере", о котором мы уже подробно говорили, во всех его трудах
просматривается полнота, богатство и глубина божественного познания, его острый
ум, ясность выражений, истина и в то же время его чистый, зачастую классический
язык. Что касается содержания, то труды женевского реформатора имели
значительное, благотворное влияние на ход и дело всей Реформации в
совокупности: ни лютеранская, ни епископальные церкви не могли остаться вне
этого влияния. Реформационная церковь (ее называли так же пресвитерианской), которая
со дней ее основания через Цвингли и Кальвина своей большей простотой и
чистотой стояла вдали от человеческих преданий и легенд, являясь мощным
препятствием на пути папства, позднее стала большей носительницей и
свидетельницей учения Кальвина.
На всем
протяжении тернистого пути Кальвину абсолютно не выпало блеска популярности,
которая освещала великую личность Лютера и его путь. Так же и конец пути великого
швейцарского реформатора является лишь последним звеном в длинной цепи его
многих страданий и лишений.
Кальвин не
только постоянно страдал, но он к тому же был „беден, как нищий", как
повествует нам история. В 1546 году женевский совет оповестил о „болезни
господина Кальвина, которому не на что жить" и послал ему 10 талеров.
Однако Кальвин выслал деньги обратно, так как они ему „не пригодились", и
когда совет на эту сумму выслал ему вина, то он принял это, но позднее выслал
из своего жалованья 10 талеров, „чтобы облегчить этим участь нуждающихся
сотрудников"! С 1559 года Кальвин был почти постоянно болен. „Боли в
голове, боли в ногах, боли желудка, кровохаркание, затрудненное дыхание,
подагра и камни", - вот что значилось в списке его страданий и бед, но
неустанно деятельный человек и сейчас не щадил себя; несмотря на убедительные
просьбы друзей, он не прекращал трудиться на ниве Божьей, ничто не могло
остановить его. Он неустанно продолжал свое служение. „Вечером 6 февраля 1564
года сильный кашель прервал его речь, его рот наполнился кровью. Он вынужден
был сойти с кафедры, пожелал верующим благословения, сказав, что он уже не
поднимется больше на кафедру." Он жил еще почти четыре долгих, мучительных
месяца, которые он провел большей частью в постели, постоянно занятый писанием
и поучая домашних. В это время он отослал деньги из своего мизерного
жалованья, поскольку он уже несколько месяцев не проповедовал. В пасхальный
понедельник, 2 апреля, он попросил понести его в церковь и из рук своего
последователя Бецы вместе со всеми принял вечерю. В том же месяце он пригласил
к себе членов совета, а через день духовенство города, наставляя и умоляя их,
чтобы они каждый в своем призвании оставались верными Богу, жили и трудились,
как истинные свидетели Его, потом, подав каждому руку, простился со всеми.
Преклонный
старец, верный друг Кальвина, Вильгельм Фарель, известил больного, что он
посетит его, чтобы еще раз увидеться. Но Кальвин думал: „Для чего бы ему затруднять
себя? Мы же вскоре с ним увидимся на небе", - и написал ему следующее:
„Всего тебе доброго, мой добрый верный брат. Если Богу угодно будет, что ты при
моем отшествии все еще будешь здесь, то вспоминай о нашем искреннем сердечном
единстве, награда за что, по мере нашей полезности Церкви Божьей, ждет нас на
небесах. Мне очень не хочется затруднять тебя посещением меня. Я дышу тяжело и
с каждым часом ожидаю, когда дыхание прекратиться. Но достаточно того, чтобы
я жил и умер во Христе, Который для Своих и в жизни, и в смерти является
приобретением. Еще раз всего доброго тебе и всем братьям, твоим коллегам."
Фарель, однако,
все же явился. Усталый и запыленный от дальнего пути, семидесятипятилетний
старец предстал пред смертным ложем своего верного сотрудника, которого он
удержал молодым для труда на ниве Божьей в этом городе.
К сожалению, до
нас не дошла беседа этих старых борцов и свидетелей Бога. После посещения Фарелем Кальвин прожил еще пару недель.
Последние дни его жизни были непрерывной молитвой. Между тем, во время его
болей и страданий мысли его были сосредоточены на выдержках из Св. Писания. Он
часто повторял Пс. 38, 10; Исайя 38, 14 и Рим. 8, 18. В субботу 27 мая 1564
года Бог забрал к Себе своего верного служителя, он упокоился со словами на
устах: „Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении
с тою славою, которая откроется в нас", - здесь он сделал еще несколько
тяжелых вздохов, и душа улетела. Его страстное желание выдвориться из тела и
водвориться во Христе было исполнено.
Это случилось
около восьми часов вечера. „Так зашло, -говорит нам его биограф, - в момент его
упокоения в этот день солнце и великое светило, которое освещало Церковь Божию
здесь на земле." Кальвин, по своему желанию, был похоронен по обыкновению,
и более двухсот лет гроб реформатора покрывала обычная земля. Ныне же небольшой
темный камень показывает путешественникам место покоя Кальвина, где, по
преданию, лежат его останки.
„Он жил, - пишет
Теодор Беца, - 54 года, десять месяцев и семнадцать дней и ровно половину своей
жизни в благословенном сане проповедника. Он был среднего роста, темного, но
бледного цвета лица; его глаза до самой смерти были блестящими и выдавали
острый ум. Он жил почти без сна. Сила его памяти была почти невероятной, его
выводы были настолько рассудительны и ясны, что зачастую, казалось, они имеют
божественное происхождение. Он не был другом многословия и избегал искусного
красноречия, но писателем он был отменным... После того, что я, будучи знаком с
ним в продолжении 16 лет, дал достоверное описание его жизни и смерти, я могу
к этому прибавить, что для нашей жизни и нашего странствования он был избранным
христианским образцом, который так же легко оклеветать, как трудно ему
подражать."
Положение Германии и Швейцарии, которое по Божьей премудрости и предвидению было избрано стать исходным пунктом и средоточием Реформации, для распространения этого великого дела было чрезвычайно благоприятным. Отсюда во все стороны легко расходились сильные волны благословенного движения и наполняли почти всю Европу. Не всегда движущие мотивы со стороны правителей, которые, казалось, открывали простор для Реформации в своей стране, были чисты и богоугодны. Бог не признавал таких начинаний. Так это, например, было в случае со Скандинавией.
Тиранский король Кристиан Второй, который угрожал католическому духовенству в Швеции с целью, чтобы недавно обретшую независимость страну вновь поработить под датское господство, пожелал ввести в Дании реформацию, чтобы здесь разбить мощь чрезмерно вознесшегося над всей Скандинавией католического клира. По его просьбе в 1520 году из Виттенберга в Данию пришел молодой человек Мартин Рейнгард. Он, однако, вскоре вынужден был бежать от католического натиска. После него в Дании некоторое время работал Карлштадт, но он вынужден был избегать духовенства, а Лютер, к которому король так же обратился, чтобы приобрести его для Дании, не принял этого приглашения. В 1524 году Кристиан был изгнан дворянами и клиром и пришел в Саксонию, где Лютер внешне обратил его в евангельскую веру. Однако, на заседании рейхстага в Аугс-бурге он снова отрекся от этой веры (1530), чтобы при помощи кесаря (1531) завоевать для себя Норвегию. Уже на следующий год он снова был свержен с трона. За время своего тридцатилетнего тюремного заключения он раскаялся в сем и через Библию на датском языке пришел к полному познанию истины.
Преемник Кристиана в Дании, Фридрих Первый из Гольштейна, в противовес этому с самого начала лично сам содействовал евангельской вере и со своим сыном, весьма решительным и также верующим, который правил герцогством, Кристианом Третьим, в своих землях ввел реформацию. Датский реформатор Ганс Таузен, ученик Лютера, который до того времени проповедовал Евангелие среди множества гонений, стал проповедником в Копенгагене, и на одном из совещаний рейхстага в Оденсе в 1527 году при его содействии Реформация в Дании была признана государственной религией без права, однако, насильственного обращения людей в новое учение. Евангельское учение, таким образом, завоевало признание, и из Виттенберга в Данию поспешило множество учителей. Священное Писание было переведено на датский язык, были введены проповедь и пение на церковных богослужениях. Реформация в Дании, как это было в Германии, распространялась при ликующем пении хвалебных гимнов верующими, прославляющими милость Божью.
Начиная в 1537 по 1542 год здесь трудился знаменитый доктор
Бугенгаген, пришедший в Данию из Виттенберга, чтобы окончательно утвердить
новую церковь и ввести новые правила и упорядочить богослужение. Здесь была
введена аугсбургская конфессия. „Едва ли мы можем в достаточной мере описать
благословенные перемены дел в Дании. Мощный благословенный свет осиял все
государство. Датчане теперь могут читать Священные Писания из Нового Завета,
как и псалмы Давида на их родном языке: псалмы теперь можно было слышать в
церквях, они пелись на полях и на улицах города. В стране жило множество
учителей Священного Писания и проповедников, которые направляли народ к
источнику спасения."*
* Уили, История протестантства.
В Норвегии, которая была неотъемлема от государства, реформация была введена в то же самое время. Католический архиепископ из Дронтгейма поспешно бежал в Нидерланды, захватив с собой церковные сокровища.
В Швеции, где как и в Дании, христианство нашло
доступ уже в девятом столетии;* в начале
Реформации римское идолопоклонство, казалось, пустило корни гораздо глубже, чем
где бы то ни было в мире.
* Через Ансгара; долгих сорок лет он верно
трудился на севере, умер в 864 году. В 12 столетии миссионеры скандинавских
церквей поработились папскому престолу в Риме.
Папская иерархия, начиная с архиепископа Упсалы, кончая последним нищим монахом, заполонила землю: правители, дворянство и граждане стенали под их игом. Духовные руководители жили прекрасно и наслаждались во дворцах и великолепных жилищах, поглощая одну треть всего национального дохода. Народ же весьма обнищал и был невежественен без надзора, без обучения и наставников. И в такую тьму должен был теперь проникнуть исцеляющий свет Евангелия.
Ко времени вышеупомянутого короля Кристиана Второго Швеция только номинально считалась подвластной Дании; уже 50 лет она фактически была свободной и имела своего правителя. Теперь римское духовенство жаждало покорить народ себе. При поддержке папы Кристиан Второй завоевал Швецию и устроил (1520) в Стокгольме кровавую бойню. Благороднейшие земли, около 600, были разорены. При таких обстоятельствах один благородный юноша, сын убиенного, бежал в Германию и там познакомился с новым учением. Это был Густав Ваза. Он должен был стать инструментом, через который в его страну проникла бы Реформация. Как только Кристиан снова оставил Швецию, Густав поспешил назад, изгнал датчан и от освобожденной земли был призван стать королем Швеции. Католическое духовенство он оставил в покое. Ваза призвал к себе только двоих братьев, Олауса и Лоренца Петерсон, которые, еще будучи студентами в Виттенберге, уверовали и уже с 1519 года старались распространить Евангелие в своем отечестве. Лоренца он сделал профессором в Урсуле, Олаус стал проповедником в Стокгольме. Евангельски настроенный правитель епископства Лоренц Андерсон был возведен королем до канцлера.
Юной Реформации вскоре угрожала большая опасность. В Швеции появились перекрещенцы Ринг и Криппендоллинг и смутили многих. Продвижение доброго дела, казалось, должно потерпеть внезапное поражение. Однако здравое учение успело пустить глубокие корни, оно победоносно выстояло в шторм. Постепенно оно завоевывало сердца людей. Канцлер перевел Новый, а оба Петерсона - Ветхий Завет на шведский язык.
Мощное папское духовенство все еще удерживало большую
половину народа. Глубоко огорченный этим, благородный король на заседании
рейхстага в Вестере (1527) со слезами на глазах сложил с себя корону. Тогда
народ внезапно пробудился и сверг с себя, в благодарность верному королю,
римское иго. Реформация после продолжительных совещаний с Лютером и
Меланхтоном была введена по всей стране, никто уже не противостоял. За
кратчайшее время она стояла уже на такой прочной почве, что спустя едва сто
лет, в тяжкое время Реформация в Германии была защищена и удержана почти одной
Швецией.
В провинциях Италии евангельская вера была принята ранее других стран, исключая Германию. Истина в этой стране, где достоинства и священство папы имело довольно мало благоговения, поскольку здесь папа с его „совершенствами" постоянно находился на виду, была принята многими благородными и образованными людьми; то тут, то там в народе появилось немало людей, которые верою во Христа Иисуса приняли Его своим Единственным Спасителем и Пастырем. Среди покровителей дела Реформации со стороны семей правителей стоит имя дочери Людовика Двенадцатого и снохи Франца Первого (Франция) - праведной, чистой, высокообразованной Ренаты из Эсте, герцогини из Феррары. В ее доме многие находили приют и убежище во времена гонения за их веру, в том числе и Кальвин. Сочинение германских и швейцарских реформаторов тотчас после их появления в печати находили широкое распространение без указания переводчика и автора. Какая жажды истины господствовала тогда в Италии, ясно видно из письма одного из кармелитских монахов из Локарно к реформаторам в Швейцарии. Он пишет спустя некоторое время после начала Реформации в немецкой Швейцарии и в Германии: „Приветствую вас, верующие в Иисуса Христа. Вспомните, я молю вас, о бедном Лазаре из Евангелия и женщине-хананеянке, которые готовы были питаться крошками хлеба со столов господ. Так и я ищу у вас убежища, как было однажды с Давидом, когда он был без обмундирования и оружия у того священника, прошу у вас хлебы предложения и снаряжения, которые в святилище. Умирая от жажды, я ищу колодезь живой воды, и, сидя на дороге подобно тому слепорожденному, умоляю о свете. В плаче и слезах мы приходим к вам и умоляем вас смиренно, поскольку вы знаете авторов благословенных духовных книг, чтобы вы выслали нам книги просвещенных авторов, которыми вы владеете, прежде всего труды богослова Цвингли, известного всему миру Лютера, прямодушного Меланхтона и почтенного Эколампадиуса... помогите же верно, чтобы наш ломбардский город, закованный Вавилоном, незнакомый с Евангелием Господа Христа, мог обрести свободу."
Вскоре и в самой Италии, без имени автора, появились
евангельские сочинения, и уже в 1530 году один католик, Ант Бруциоли, начал
издавать итальянскую Библию. Несколько десятилетий спустя, эта Библия попала
под разряд запрещенных книг*.
* Индекс
книг, запрещенных католической церковью, составленный папой Павлом Четвертым,
включал итальянскую Библию, и вскоре после этого Тридентский собор (1562) вновь
подтвердил это, запрет на Библию сохраняется и по сей день.
В 1542 году благородный монах из Неаполя, Бенедикт из Мантуа, написал превосходный трактат „Благодать жертвы Иисуса Христа для христиан", который в стотысячных экземплярах был распространен в Италии и за ее пределами и привел многих к познанию истины. В то же примерно время некий благородный Аонио Палеарио написал книжечку подобного же содержания „О действительности и всемогуществе действия смерти Христа". Так голос Божий проникал до слуха Своих по всей стране, они слышали Его и следовали за Ним.
Теперь же угрожающе поднялась мракобесная Иезавель, руки
которой ранее были заняты тем и этим и не доходили до того, чтобы противостать
благословенному делу Евангелия с желаемой силой. Город на семи холмах всего
пятнадцать лет тому назад (1527, май) был окружен войском кесаря Карла Пятого
под предводительством герцога из Бур-бонна, был взят и предан в жертву огню.
Солдаты захватили вероломного папу Клеменса Седьмого в Энгельсбурге, куда он
убежал с его кардиналами, и надсмеялись над ними самым издевательским образом.
Всем и ощущалась в продолжение всего времени ненависть и противостояние папству
в Италии, многие свидетели истины пали его жертвой. И все же, несмотря на
тиранию папства, евангельская вера здесь, как, пожалуй, ни в одной стране
Европы, обрела твердую почву во многих сердцах. Как только папство вновь смогло
свободнее вздохнуть, тотчас разразилось ужасное гонение. Ревностный папа Пий
Третий в 1542 году вновь восстановил распавшуюся было инквизицию Рима по
испанскому образцу, и „священный суд", как он себя называл, начал
свирепствовать с 1566 года „под руководством непреклонного, фанатичного и потому
объявленного святым монахом папой Пием Пятым с применением тюрем, пыток, галер,
эшафотов и костров так беспощадно, фанатично и чудовищно против протестантства,
его последователей и покровителей, что к концу этого столетия в Италии от них
не осталось и следов."*
* Куртц, История церкви, том 2, стр. 107.
Последним мучеником явился вышеупомянутый Аонио Палеарио, высокообразованный благочестивый профессор, которого после трехлетнего самого безжалостного заключения в семидесятилетнем возрасте сначала удушили, а затем сожгли. Когда его спросили, каково средство к блаженству, данное нам Богом, он ответил: „Христос!" А когда его далее спросили, каково второе и третье средство, то он ответил: „Христос, только Христос!" Тотчас, когда он сказал это, отвергнув таким образом спасение через добрые дела и церковь, он был приговорен к смерти. Однако его страдания были кратковременны и преданы забвению в блаженной радости и в присутствии его Господа, тогда как плоды его верного свидетельства остаются навечно.
Многие верующие избежали кровожадной ярости Иезавели через
бегство. Среди таких был доктор Томас Вильсон, англичанин, позднее ставший
секретарем королевы Елизаветы в Англии, и Джон Грайк, один из английских
реформаторов. Большинство итальянских беглецов, среди которых было много людей
знатного происхождения, высоких научных знаний, высокого ранга и больших
владений, обратились на север, перешли через Альпы и осели отчасти в швейцарском
кантоне Граубюндене, где евангелисты уже с 1526 года имели равные права с
католиками. Здесь и везде, куда только они не приходили, создавались
итальянские общины реформаторов, они были ревностны к добрым делам и верными
свидетелями истины и спасительной благодати. Многие из них стали превосходными
учителями, проповедниками и профессорами в больших городах Швейцарии, Германии
и Англии. Так капуцин - генерал Бернард Охино трудился тогда в деле
евангелизации в Женеве, Базеле, Аугсбурге, Страсбурге и Лондоне. Петр Мартир
(Вермилио) стал профессором в Страсбургском, Оксфордском и Цюрихском
университетах. Бывший епископ из Капо д"Истриа, Петр Павел Вергериус,
который в качестве папского легата в Германии занимался Лютером и читал его
сочинения, чтобы смочь опровергнуть его, но на этом пути познал истину, работал
реформатором в Граубюндене, позднее стал профессором в Тюбингене. Бывший
августинский монах Целий Секунд Курио уже с 26 лет трудился неустанно, как способный
благословенный проповедник в Лозанне и Базеле. Благородный граф Галеаццо
Ка-раккиоли, племянник папы Павла Четвертого, твердость веры которого „ни
слезы, ни проклятия его седого отца, который поспешил за ним в Женеву, ни
обещания всевозможных благ со стороны папы-дяди, ни просьбы и слезы сердечно
любимой жены и детей не смогли поколебать", был „до своей смерти (1586)
своей благочестивой жизнью образцом, своей благословенной деятельностью -
мощной поддержкой для итальянской общины в Женеве".*
* Куртц. Том 2, стр. 108.
Но - увы! Пока достойнейшие из сынов Италии вблизи и вдали благословенно трудились в деле Евангелия, их солнечное отечество через жестокость и хитрость священников вновь почти полностью попало в сети пагубного римского идолопоклонства.
Реформация во
Франции вызывает у нас двойственное чувство. С большим удивлением, радостью и
благодарностью к Богу мы взираем, как этот легко возбудимый, но весьма
одаренный французский народ принял слово истины так серьезно и так
благословенно. Однако с огорчением и болью сердца мы видим также и то, как
власть тьмы и сила папской злобы нигде не проявили себя в таком масштабе и так
успешно, как в прекрасной, подающей большие надежды Франции.
Здесь рано были
объявлены основополагающие принципы Реформации, и ни в какой иной стране не
пострадало столько людей в тюрьмах и кровавых бойнях ради торжества
евангельской истины, как во Франции. Однако несмотря на долгое терпение и
многие страдания, после многих кровопролитных битв, мы находим страну, вновь
скованную мрачными цепями папства.
Франция, которая
сегодня колеблется, как тростник на ветру, между мрачным римским
идолопоклонством и губительным воинствующим атеизмом, подобна футбольному
мячу, пинаемому крайне лицемерными священниками с одной стороны и разнузданным
духом так называемой свободы - с другой, тогда казалась способной стать
главным бастионом истины Божьей. Сотни тысяч, миллионы мужчин, женщин и детей
из французского народа, начиная с вальденсов включительно до Кальвина и Фареля,
до гугенотов и камисарденов, приняли истину, свидетельствовали о Боге с
редчайшей верностью ценою имущества и самой жизни. Богу известны триумфы,
которые праздновала во Франции Его истина и благодать, не во внешнем блеске и
успехе, но втайне в уединении, в ущельях, в темницах, у столбов пыток. Он так
же знает, почему истина в этой стране не одержала явной блестящей победы,
почему страна должна была испытать ужасные народные восстания, кровавые
государственные перевороты. Не потому ли, что она отвергла слово Божие и его
свидетелей?!
Главное учение
реформаторов - учение об оправдании человека через благодать Божью верою -
пришло во Францию не из Германии, не из Швейцарии, но возникло в недре самой
страны. Уже в 1512 году, как мы видели, профессор Фабер высказывал в
Париже чисто реформаторские идеи, и пока этот ученый человек в лекционных
аудиториях сеял семена вечной жизни в Сорбонне, его ученик, Вильгельм Форель,
возвещал „новое учение" с неустрашимой смелостью в открытых местах
публично перед множеством народа. Другие молодые евангелисты помогали Фарелю,
и многие сердца во французской столице приняли истину и обратились прежде,
нежели стали говорить о „лютеранской ереси". Однако вскоре на пути благословенного
движения в университете и в городе появилось сопротивление и вражда, и когда в
1520 году в Париж доставили протокол лейпциг-ской дискуссии из Германии, чтобы
ортодоксальная Сорбонна могла решить, правоверны ли учения Лютера, Фабер уже
два года до этого как бежал из Парижа, и университет признал виттенбергского
профессора еретиком, книги которого должны быть сожжены. И, действительно, в
апреле 1521 года книги Лютера были публично сожжены в Париже.
С этого года мы
видим Фабера и Фареля в Меауксе, куда пригласил их человеколюбивый епископ
Вильгельм Бриснет, граф из Монбруна, чтобы они возвестили в его
епископатстве новое учение. Брисонет был королевским послом, побывал в Риме
дважды, и, возможно, с ним произошло то же, что и с Лютером, который нашел, что
„чем ближе Рим, тем поносимее Христос"! Он слышал то тут, то там спасительное
новое учение из Парижа и Германии и желал познакомиться с ним, как в
благословение себе и своим домашним, так и в благословение его епископатства.
Он не был, как это, к сожалению, выяснилось впоследствии, реформатором, но был
человеком обширных познаний, благородных помыслов и благочестия. Фарель
подарил Брисонету открытую Библию, тот исследовал ее и нашел в ней источник
живой воды. Его сердце теперь изливалось радостью, и ему страстно захотелось
привести свое стадо к потоку жизни. В своих общинах благочестивый епископ
нашел церковные кафедры занятыми невежественными францисканскими монахами,
тогда как священники прожигали весомые приходы в Париже. Как только мог он, искал
выход из этого затруднительного положения и желал провозглашения Евангелия,
чем привел в замешательство монахов и священников. Однако он делал и более
того, он, высокочтимый во французском дворе, стремился обрести для Евангелия
всю Францию, искал для королевской семьи возможность открыть Евангелие и
познакомить ее со Словом Божиим.
Людовик
Двенадцатый, „отче наш", как звал* его народ, умер в 1515 году. От него
осталась только дочь, Рене, которая не будь Салического закона**, несомненно,
стала бы королевой Франции во благо ее народа, поскольку она веровала в
Евангелие. Как супруга герцога из Феррары***, она укрывала в Италии верующих;
позднее, став вдовой и живя во Франции, она защищала проповедников нового
учения и ободряла их.
* Его можно также
назвать предтечей Реформации; он зачастую выступал против наглых папских
притязаний, он даже напечатал монету с надписью: „Perdam Babulons nomen: я еще уничтожу название Вавилон". Он противился
преследовать вальденсов и кратко отвечал: „Оставьте их в покое, они лучшие,
чем мы, христиане."
** Салический
закон (закон салических франков от 5 столетия) лишал дочерей права
наследования владений и трона.
*** В молодости
она была обручена с Карлом из Австрии, позднее ставшим знаменитейшим
немецким королем Карлом Пятым.
После смерти
Людвига на трон взошел его племянник, герцог из Валоиса, Франц Первый. Он был
статным мужчиной, умелым воином и кавалеристом, по дворцовому нравственен и
высоко образован, но в нем недоставало твердой мужской воли, он был весьма не
постоянен и предан страстям. Украшением его блестящего двора была его любимая
сестра, прелестная, остроумная и высокообразованная Маргарита, соблюдающая
себя в чистоте и целомудрии среди развращенных. Мать короля, безнравственная Луиза
из Савойи, жила также во дворе, точно для его развращения. Она дала простор
здесь трем врагам истины, а именно: неверию, римскому идолопоклонству и
безнравственности.
Целомудренная
Маргарита с некоторыми дворовыми дамами в уединении читала Слово Божие, которое
нашло доступ и в этот двор даже прежде, чем Брисонет из Меаукса открыто передал
его. Брисонет и Фабер были рады изъяснять и толковать слово жизни принцессе, и
Маргарита обратилась к Господу. „Ее душа полностью растворилась в блаженных
чувствах полученной вечной жизни", и ее стихотворения свидетельствуют о
счастье ее причастия к числу спасенных детей Божьих, а также о ее переживаниях
и страданиях, когда она однажды оказалась несправедливой среди фривольных
дворовых. Она пришла к вере в 1521 году; в том самом году во Франции началось
гонение на верующих, так что она смогла многих укрыть под свою защиту,
организовать им убежище.
Франц Первый, ее
брат, для которого обращение его сестры было во многом выгодно, был только
мимоходом освещен истиной, как и мать, но только поверхностно, неглубоко.
Свобода Евангелия и чистота нравов, которое творит оно, привлекали
деспотичного безнравственного брата так же мало, как и исполненную коварства и
интриг мать. Сколько Маргарита, которая ранее была всеобщей любимицей двора,
почитаемой за ее привлекательность и добродетель, перенесла в этом дворе,
известно только Богу; ведь она, несмотря на всю любовь к Господу, была слабой
женщиной. Король многие годы напролет обдумывал возможности для умеренных
реформ в церкви, поскольку он был явным врагом невежественных и ленивых
монахов, и из любви к наукам он призвал в Сорбонну профессоров греческого и
еврейского языков, чем весьма послужил исследованию Библии.
В 1525 году в
окрестностях Павиа произошла битва против кесаря Карла Пятого, с которым Франц
уже долгое время находился в состоянии войны. Битва была для него роковой, так
что он потерял страну и свободу. Франц стал
пленником
немецкого кесаря, который отослал его в Мадрид, там он лежал целый год,
полностью сломленный и смертельно больной. Маргарита поспешила к своему любимому
брату, благодаря ее заботливому уходу он остался жив. Казалось, что в такой
тяжкий час испытания ей удастся спасти его душу. Она читала ему Слово Божие и
часто восклицала: „Бог спасает и тело и душу!"
Верная сестра с
болью в сердце думала о ее гонимых братьях и сестрах во Франции, которых с
каждым годом становилось все больше и больше, но они были жестоко гонимы
именно правящей матерью Луизой, кардиналом Дупратом и фанатичным
юрисконсультом Бедой*. Народу было предъявлено обвинение: „Из-за вашей
снисходительности к проклятой ереси Лютера и постигло это несчастье всю страну,
а король находится в плену." Маргарита надеялась, что ее брата спасет
теперь дело Божие, сейчас он был свободен, но связан клятвопреступлением.**
* О ком Эразм
сказал, что „в нем пребывает более трех тысяч монахов".
** 14 января 1526
года Франц в Мадриде поклялся перед своими офицерами, что клятву, которую он
вскоре после этого должен был дать Карлу Пятому и притом возложить свою руку
на Библию, не будет держать. Маргарита ничего об этом не знала.
Франц
возвратился на родину в марте 1526 года, куда Маргарита поспешила вперед него.
Он не мог быть орудием Божьим. После его возвращения вскоре по всей стране
прошли католические вестники, провозглашая, что никто не должен впредь
толковать и переводить послания святого Павла, а также другие книги, что не
должны печататься книги Лютера, что все книги Священных Писаний должны быть
сданы, что все прелаты, пасторы и викары строго запрещали своей пастве хоть в
малейшей мере подвергать сомнению католическую веру. Франц при этом
чувствовал тяжесть на своем сердце, но не спешил ее удалить, он возвратил лишь
несколько ссыльных и освободил нескольких заключенных, например, дворянина Беркуина
и высокое духовное лицо Товсаинта. Сердце короля играло с истиной до тех пор,
пока он возненавидел ее, спустя пару лет мы видим его выступающим во главе
гонителей верующих во Франции.
В это время
Франц вознамерился выдать замуж Маргариту за короля Генриха Восьмого, чтобы
тем самым обязать Генриха Восьмого выступить против Карла Пятого, а Карл Пятый
и сам добивался руки благочестивой Маргариты. Однако Маргарита не отдала своей
руки ни одному из них, выйдя позднее замуж за короля Генриха из Наварры, который
обещал ей стать заступником угнетенных друзей Евангелия.
Между тем,
епископ Брисонет и другие, как Микаэль из Аренды, Франц Фатабле, благочестивый
Ройзель, включая Фареля и Фабера, были вызваны в Мио, чтобы дискутировать по
словам: „Для спасения необходимо единственно слово Божие". Потому
требованием этих мужей, как и требованием Виклифа в Англии и Лютера в Германии
являлось то, что необходимо дать Священное Писание народу на их родном языке.
Фабер 30 октября 1522 года опубликовал французский перевод четырех Евангелий, а
6 ноября вышли другие книги Нового Завета, за ними в 1525 году последовал
перевод Псалмов. Народ теперь мог лично сам читать Священные Писания Божий и
черпать из источника живой воды. Успех был велик и скор. Вскоре повсеместно
можно было видеть перевод Фабера: в семейном кругу, в столовых, на
производстве, в местах скопления людей читали Слово Божие, которое вело их от
тьмы к свету. Хроника 16 столетия говорит: „Во многих сердцах возникла такая
тяга к пути спасения, что все ремесленники, чесальщики шерсти, сукновалы и
работники прачечных во время своего труда ничем иным не были заняты, как
разговорами о Слове Божием, утешаясь и назидаясь им. Особенно выходные и
праздничные дни только этим и были заняты, читали из Священного Писания и
познавали благую волю Божью". Брисонет и Фарель смело призывали всех
покориться Слову Божьему и строить свою жизнь единственно на нем. Вера
возрастала, и с ней увеличивались дела света. Однако монахи и священники
смотрели иначе на перемену дел в епархии Мио. Они жаждали, чтобы их архиепископ
одним махом покончил с еретическими нововведениями и сохранил святые таинства в церкви. Брисонет испугался, но не уступил. Тогда враги направили
свой путь в Париж, и Беда был чрезвычайно счастлив предоставившейся
возможности покончить с ересью в Мио. Брисонета вызвали на допрос. Он был в
замешательстве, ему угрожала тюрьма, а возможно, и сожжение на костре. Потому
этот робкий человек охотно дал себя уговорить пойти на уступки, чтобы
сохранить за собой церковь и в ней впредь втайне возвещать истину. Наущения
врага, к большому сожалению, имели успех в большей части его общины. В октябре
1523 года он издал официальное сообщение по своей епархии следующего
содержания:
1. Ввести вновь
открытые молитвы Деве Марии и святым.
2. Никто не
должен владеть книгами Лютера, покупать их, хранить у себя и распространять.
3. Фабер и
Фарель и их соратники обязаны покинуть епархию.
Как лукаво
сердце человеческое, как своенравно и малодушно оно! Такой ревностный, казалось,
человек в час испытания пал! Что же мог он чувствовать, глядя на то, как
верующие его паствы терпели притеснения, были арестованы и высланы?! Старец
Фабер и Розейль обратились к Маргарите, Фарель направился в Швейцарию, другие
также искали убежища, бедные же, которые не имели средств бежать, должны были
выдержать шторм гонения. Брисонет объединился со злом, чтобы исправить злое, но
мы должны уразуметь истину, что чистое не совершает нечистого, но нечистое
оскверняет освященное (Аггея 2, 11-14), потому и говорит Господь: „Если
извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста." (Иер.
15,19). Брисонет так глубоко впал вновь в старую систему, в тинистое болото
заблуждений, что в завещании свою душу поручил Деве Марии и повелел посмертно
отслужить по нем 1200 месс.
Утвержденный
церковью епископ в Мио предал свое стадо на растерзание волкам, но Добрый
Пастырь восставил лучшего наставника в лице чесальщика шерсти Жана Леклерка.
Верующие в Меауксе и дальше собирались в тишине, и Леклерк в их среде
чувствовал побуждение бодрствовать над отдельными душами и посещать их. Так он
посещал дома верующих и не уставал
ободрять их. В этой скромной работе Бог был с ним, но Леклерк пошел гораздо
дальше и выступил открыто против развращенного папства. Он назвал папу
антихристом и отважился прикрепить в соборной церкви лозунг против него. Смелый
чесальщик шерсти предстал перед судом и должен был три дня подряд проходить по
улицам города с оголенной спиной под розгами, спина его была располосована до
крови. Наконец, на площади ему раскаленным железом выжгли на лбу клеймо. Таким
образом, заклейменный еретик был выслан из города и направил свои стопы в Мец.
Здесь Леклерк и далее трудился по своему ремеслу и продолжал свидетельствовать
сначала в уединении тайно, а затем вновь смело выступил открыто, подвизаясь за
истину. Многие, занимающиеся по его ремеслу, были обращены, другие же, уже
ранее втайне исповедующие новое учение, пристали к одаренному чесальщику
шерсти, и, таким образом, Леклерк стал основателем евангельской общины в Меце,
которая позднее стала весьма великой. Вскоре подоспела и помощь.
Один
августинский монах и священник, Иоганн Шателайн, пришел в 1524 году в
Мец и проповедовал, хотя он оставался священником, о спасающей вере в Иисуса
Христа, а из Виттенберга пришел француз Франц Ламберт из Авиньона,
бывший францисканский монах, теперь доктор теологии, и, что было неслыханным во
Франции и Лотарингии, женатый проповедник. Ламберт, который до этого жил со
своими друзьями Лютером и Меланхтоном в Виттенберге и читал лекции,
возвратился. Время, однако, еще не настало, чтобы открыто и далее, не как
священник, возвещать в церкви новое учение и защищать истину, как того желал
Ламберт. Его появление в Меце произвело во многих священниках и монахах и их
сторонниках такое волнение, что городской совет был вынужден выпроводить из
города ученых. Ламберт снова отправился в Германию и позднее стал профессором
теологии в Марбурге, где он упокоился в 1530 году после весьма благословенной деятельности.
В Меце истина укреплялась все более и более, находя доступ даже в самые знатные
семьи города. Ученый бургомистр, Агриппа из Неттесгейма, сам примкнул к
новому учению, а также кавалер из Эша
уже долгое время как был обращен. Молодой уважаемый каноник Петр
Тоусайнт, уроженец Меца, который благодаря своим блестящим способностям и
родственным связям с высокими духовными санами достиг бы видного положения,
нашел мир с Богом верою в Иисуса Христа, оставил свой высокий пост, а затем,
став верным свидетелем, много и тяжко пострадал.
Большая ревность
Леклерка об истине однажды уже в Меауксе стоила ему страдания, а теперь в Меце
привело его сторонников и его самого к сожжению на костре. Верный чесальщик
шерсти ежедневно скорбел духом о слепой одураченной массе горожан Меца,
которая упорно и твердо держалась римского идолопоклонства. Он думал, что этой
мерзости можно положить конец насилием. Разве для него было достаточно, что сам
он держался вдали от этого, разве не поведено было и ему (Исх. 23,24) сокрушить
идолы? Когда к тому же наступил церковный праздник, на который тысячи
паломников устремились в капеллу, находящуюся поблизости от Меца, чтобы
поклониться чудотворным иконам и испросить у них прощение грехов, он проник туда
ночью и учинил там такой разгром, что иконы и статуи из дерева и камней,
разбитые на куски, были разбросаны по всей капелле. Рано утром на следующий
день огромная праздничная процессия под звуками труб с музыкой и знаменами
торжественно направилась к капелле. Однако с каким ужасом отпрянули назад
священники, несущие впереди процессии благовонные курения, когда они увидели на
святом месте такой разгром. С трепетом от ужаса объявили они о совершенном
святотатстве. Возмущение и гнев объяли толпу, музыка стихла, знамены поникли.
Разъяренная толпа устремилась назад в Мец. Заклейменный еретик из Меаукса,
который иконы часто называл идолами, только он и никто другой мог учинить
опустошение капеллы и такое святотатство; это знали все. Леклерк же не отрекся
от своего дела, он без страха дал схватить себя и остался спокойным во власти
разъяренной толпы. Приговор был скор: Леклерк должен был умереть, но только
после долгих мучений. Начали с того, что отсекли большой палец на правой руке,
затем раскаленными щипцами оторвали ему нос, теми же щипцами прищемляли его
руки, так что они были многократно поломаны и раздроблены, ему сожгли грудь. И
при всех этих пытках Леклерк оставался счастливым в Господе. Громко и серьезно
проговорил он во все уши слова из Псалма 113,12-17, впечатление, которое
производили его слова в таких обстоятельствах, было великим. Враги были смущены,
друзья укрепились в вере. Однако еретик все еще не был замучен до смерти, тогда
его изжарили на медленном огне, а затем сожгли. Жан Леклерк был первым из
многих тысяч убиенных во Франции, которые свою веру в Евангелие запечатлели
смертью.
Теперь был
схвачен и пресвитер Шателайн, его не спасло высокое служебное положение. Ему
часто советовали отстать от проповедей ереси, однако, он был „глух, как змея
подколодная". Кардинал из Лотарингии лишил его духовного сана, и куском
стекла с его пальцев сняли кожу, чтобы этим лишить его силы благословлять и
приносить жертву, полученную при его посвящении и помазании на должность
священника. Затем в одежде мирянина он был передан во власть гражданского суда,
чтобы „святая церковь", как это сделали иудеи перед Пилатом, сама не
убивала. Шателайн был заживо сожжен. Тоусайнт,
кавалер из Эша, и многие другие быстро покинули Мец и направились сначала в
Базель.
В маленьком
городишке Лотарингии, в Сэнт-Гиполите, проповедовал и писал в 1524 году
немецкий проповедник Вольфганг Шух, обличая лжеучения католической
церкви. Сорбонна отвергла его сочинения как еретические. Его самого объявили хулителем
Святого Духа. Тогда герцог из Лотарингии восстал против него, угрожая сжечь
город дотла, если они и впредь будут терпеть в своей среде такого еретика, как
Шух, с его ересью. Шух встал, пошел в тогдашний стольный город Нанси и сдался
властям, так как „пастырь добрый полагает жизнь свою за овец". Его тотчас
упрятали в грязную темницу, где он в течение года сносил издевательства со стороны жестоких тюремщиков. 19 августа
1525 года его возвели на костер. Когда ему объявили смертный приговор, он радостно
принял его со словами псалмопевца: „Пойдем в дом Господень!" В преданности
Богу с большим мужеством при молитве из 50 псалма он принял огненную смерть.
Якоб Паванне, молодой студент
теологии из Пикарди, по всей вероятности, пришел к вере через Фареля и возвещал
Евангелие в Меауксе, а затем в Париже. В Париже он был схвачен и ему вынесли
приговор быть сожженным на костре. Испуганный этим и увлеченный одним из
отпавших от веры, Паванне отрекся. Но с этого момента на молодого студента
напал тяжкий дух уныния, он безутешно ходил и осуждал сам себя. Он снова был
схвачен и брошен в тюрьму, к нему вернулись и прежний мир и прежняя радость во
Святом Духе, и он от всего сердца исповедовал свою преданность Христу.
Приветливого, добродушного юношу сожгли в Париже на площади Гревплац. Большим
благословением для верующих стало то, с какой радостью он пошел и принял
смерть.
Один отшельник
из Ливри пришел к познанию истины через жителей Меаукса и понял, что „блаженнее
давать, нежели принимать". Он прекратил свое попрошайничество и обходил
теперь землю, возвещая благую весть о Христе Иисусе. Этот новый необыкновенный
евангелист вскоре приобрел известность и уважение, но враги пришли, вытащили
его из леса и бросили в тюрьму. Поскольку он мужественно и стойко отстаивал
Слово Божие и истину, то был приговорен на медленную огненную смерть и так
сожжен.
Один лиценциат
права, Вильгельм Джуберт из Ла-Рошели, живший в Париже, в своем кабинете изрек
только следующие слова: „Ни Геновева*, ни Дева Мария не могут меня спасти, меня
может спасти единственно Сын Божий". Вскоре он был взят под стражу, и
ошеломленный отец, поспешивший из Ла-Рошели в Париж, не смог вырвать из рук
врагов своего исполненного непреклонной веры сына.
* Святой защитник
Парижа.
Он предпринимал все, но все было напрасно. 17
февраля 1526 года, в субботу,
молодой правовед должен был взойти на телегу, чтобы его привезли к собору Девы
Марии. Он должен был здесь на коленях просить прощения перед иконами Марии и
Геновевы. Твердый верою Джуберт отказался от этого, поскольку он хотел
призывать только имя Господне. Оттуда его доставили на площадь Мауберта, где на
виду взволнованного множества народа, который охотно предпочел бы видеть
такого прекрасного молодого человека спасенным, сначала вырвали у него язык, затем
удушили, а затем и сожгли.
В стране то тут,
то там верующих вели на смерть; некоторые исчезали так, что никто не знал, что
могло произойти
в их жизни. Из длинного ряда ранних мучеников, запечатлевших свою веру
своей собственной кровью, в деле евангелизации во Франции мы упомянем еще
только одного благороднейшего отличного ученого, парижанина и дворянина Луиса
Берквина из Артуа, которого называли „наиученнейшим из дворян", и о
котором Беца по праву утверждал, что он стал бы Лютером Франции, если бы в ней
нашелся второй курфюрст из Саксонии. К сожалению, мы здесь не сможем шаг за
шагом проследить за этим мужественным, исполненным верой дворянином, за его
благословенными и исполненными страданий свидетельствами о Слове Божием и
истине во дворе, среди ученых и среди простого народа.*
* Мерль д'Обине. Кальвин, т. 1, стр. 463 и Греспин „История
мученика".
Неоднократно
впадал он в руки священников и был близок к смерти. Дважды освобождал его сам
король, вырывая из рук кровожадной Иезавели по настоятельным просьбам своей
сестры Маргариты. Берквин продолжал словом и пером возвещать Евангелие,
переводил сочинения немецких реформаторов, с редчайшим мужеством и ревностной
верой подвизался вывести свое отечество из мрака на свет истины. Свирепый
юрисконсульт из Сорбонны, Беда, которого Берквин остро задел своим пером*,
пылал яростью на этого дерзкого еретика.
* Мерль д'Обине. Кальвин, т. 1 и 2 и „История Реформации 16
столетия", т. 3.
Во время
отсутствия короля Беде посчастливилось вновь схватить этого благородного
дворянина, и на сей раз этот арест был
роковым. Берквин был приговорен парламентом к пожизненному заключению,
лишенный права иметь посетителей, без права писать и иметь книги. После того,
как у него отрезали язык - „орудие, которым он тяжко грешил" -
бесчеловечный приговор был изменен, поскольку они боялись даже самого дыхания
мощного еретика. Берквина сначала удушили, а затем сожгли. 22 апреля 1529 года
прежде, чем он пожелал или смог бы изменить приговор, верный благородный
человек на жалкой телеге в окружении военных был доставлен на площадь
Гревплац; на такой тяжкий путь он был облачен в праздничную одежду из отцовского
дома. Не гордо и не самонадеянно, но в ликующей вере и преданности Богу, со
спокойным сияющим лицом, на котором отражался мир с Богом, он шел, как
свидетельствует очевидец, навстречу смерти. Он хотел обратиться с последней
речью к большой толпе людей, но жалкие твари, которые окружили его, заглушили
криками его голос. Палач накинул на его голову веревку, задушил его, и тотчас
пылающий огонь пожрал сильное, молодое тело благородного, исполненного веры
Берквина. Его огненная смерть громко заговорила во всей Франции, его свидетельство
за истину не превратилось в пепел. За ним последовали другие герои веры, и
почти в то же самое время, когда Луис Берквин смертью запечатлел свою веру в
Господа Спасителя, в Париж вновь возвратился Жан Кальвин и поселился невдалеке
от того печального судилищного места.
Между тем, книги
Лютера и Цвингли все больше и больше проникали во Францию и многих людей
обращали в истину, повсюду там и тут в стране можно было найти верующих. В
Париже в кругу студентов и горожан работал в тишине Кальвин, король же к этому
времени из политических соображений вступил в Шмалькальденский союз с Германией,
враждебная Луиза из Савойи умерла в 1533 году, и казалось, что для верующих во
Франции наступили лучшие времена. Однако французский двор, как и Франц Первый,
был двуличен: сегодня дул попутный ветер для врагов Рима, завтра - для Рима.
Король и папа Клеменс Седьмой сблизились: сын короля и племянница папы,
нечестивая Катарина из Медичи, были помолвлены.
Умеренные из приверженцев
нового учения не переставали ждать от французского двора умеренных реформ для
церкви, утверждающиеся на Писании взирали гораздо выше короля, они
ожидали от Самого Бога мудрости и помощи, и все же мы видим, что они верили в
возможность своими руками помочь себе и что их нетерпение к наступлению дней
чудовищного гонения. Они справедливо не ожидали помощи от Франца Первого, а так
же верно были против противоестественного смешения папы с Евангелием. Один из
их среды, Ферет, по их поручению пошел в Швейцарию, чтобы получить совет
Фареля, Вирета и Фромента, как должны
верующие во Франции
противостоять католической
церкви. Швейцарцы искренне сочувствовали верующим во Франции и уже доказали
им, что идолопоклонство и месса являются мерзостью. Все сошлись во мнении, что
Фа-рель, человек с пламенной речью, должен составить воззвание к французскому
народу, которое могло бы быть распространяемо, как крылатое письмо или же
афиша. Фарель написал воззвание, а Ферет, отпечатав заблаговременно это
воззвание в Невшателе, благополучно возвратился в Париж с кипами афиш. В ночь с
24 на 25 октября 1534 года это воззвание было распространено по всему Парижу,
было приклеено в виде плакатов на дверях домов и церквей, во всех публичных
местах и в других близлежащих городах. Напечатанный большими буквами плакат
гласил: „Действительное положение страшного, великого и невыносимого
злоупотребления папской мессы находится в прямом противоречии со святой
вечерей нашего Господа, нашего Единственного Посредника и единственного
Господа Иисуса Христа." Плакат, напечатанный в таком большом количестве и
оформленный броско, не был, как ожидали, молотом в руке Божьей, разбивающим
скалу, хотя действие его было очень мощным. Плакат гласил верно, он по своей
справедливости указывал на превознесенного Христа, Который Своей Жертвой
„навсегда сделал совершенными освящаемых", но поскольку в нем месса
называлась богохульным фарсом и громогласно отвергалась просфора, как неугодное Богу бесчинство, то католический народ был так глубоко
возмущен, пришел в такую неудержимую ярость, что стал похож на разбушевавшееся
роковое море. Король, которому в Блуа этот плакат прикрепили на дверь его
комнаты, был вне себя от ярости и поклялся отомстить протестантам смертью и
истреблением. Он возвратился в Париж, где парламент уже вел судебное
разбирательство против неслыханного бесчинства, и година плакатов стала самой
кровопролитнейшей в истории реформации во Франции. Подозрительных вытаскивали
из домов, ставили перед судом и отправляли на смерть. Из множества замученных
мы упомянем здесь только двоих: купца Ду Бурга, друга Кальвина, и
бедного сапожника Бартелеми Мило.
Ду Бург, как
закоренелый еретик, был заживо сожжен на площади Ле Галлес. Мило вкусил такую
же смерть на площади Гревплац; в случае с ним враги особенно были озабочены
тем, чтобы умножить его страдания, но он был исполнен мира и благодарности к
Богу, Который был к нему так милосерден и спас его. Для Мило было великой
радостью прославить Бога такой смертью. Раньше он вел такой развратный образ
жизни, что все члены тела его атрофировались, но калека еще долгое время жил
без Бога и свой природный юмор направлял на то, чтобы высмеивать верующих.
Когда он однажды снова сидел у двери и острил в адрес проходящего верующего,
тот повернулся к нему и подарил Новый Завет. Мило принял его и ежедневно стал
читать эту книгу, и Бог проявил великую милость над несчастным, Он открыл ему в
Слове Своего Сына. Мило стал верующим и был верным свидетелем благодати Божией
во Христе Иисусе, Который добровольно пострадал и умер за него.
Смертная казнь
протестантов, длившаяся порядочное .время, простиралась не только на Париж, но
и в других городах свидетели умирали мученической смертью. Там и тут во
Франции, особенно в Париже, тайные приверженцы нового учения оставляли родину,
спасаясь бегством. Маргарита из Наварры в своем замке Нерак была ошеломлена
известием о кровавых происшествиях в Париже. Она не одобряла расклеивания
плакатов, ее никто об этом даже не спрашивал. Теперь же ей надлежало предстать
в Париже перед раскаленным от ярости братом. С ней никаких бедствий не приключилось,
разве что с ней обошлись грубо и не деликатно, но для бедного гонимого братства
она ничего не смогла сделать, кроме как испросить свободу для троих
проповедников нового учения, в том числе Русселя. Удрученная, с кровоточащим
сердцем, она поспешила покинуть Париж, когда ей стало известно, что здесь
готовится торжественное возмездие за грех против святой мессы.
К 21 января 1535
года весь Париж украсился к торжественному возмездию, которое Франция
воздавала протестантам во свидетельство перед Богом и всем миром за их грех
против святой мессы и учения католической церкви. Город был переполнен
приезжими, каждый дом, каждая семья принимала участие в празднестве. Поутру
великое множество примкнуло к ослепительно пышной процессии, которая в угрюмом
молчании и трауре направилась к Нотр-Дам (Собору Парижской Богоматери).
Впереди шли ордены и пресвитеры, неся все реликвии, которыми религиозный Париж
со многими монастырями по праву мог гордиться, но которых никогда ранее в таком количестве
не выносили на обозрение. За ними следовали кардиналы, архиепископы и епископы
в своих облачениях, затем шел епископ парижский с освященной просфорой на
драгоценной дароносице; он шел под балдахином из красного бархата, который
несли наследный принц Франции и три герцога - из Орлеана, Ангулема и Вендомы.
Двести высокопоставленных господ из двора шли по обеим сторонам дароносицы. За
балдахином шел король с непокрытой головой, босой, с опущенным взором, без
украшений и блеска, держа горящий факел в руке. Он шел, как кающийся, однако не
за свое прелюбодейство, клятвопреступничество и грехи, но как „наихристианский
король" из-за грехов, которые сотворили те еретики из его народа против
святой мессы. За королем следовала королева, принцы королевской крови, принцы
и принцессы, затем - посланники из чужестранных дворов, французский двор,
канцлер, совет, члены парламента в ярко-красных одеяниях, университет,
корпорации и гильдии города, граждане, певцы и швейцары. Все шли попарно и
несли белые горящие свечи, жильцы домов стояли у своих дверей и при приближении
просфоры поклонялись. В Нотр-Даме просфору поставили на алтарь, и все
находящиеся внутри и вне собора воздали ей божественные почести.
Отсюда процессия
направилась назад ко дворцу архиепископа, где король держал на троне
взволнованную речь и заливался слезами из-за позора и греха его страны против
святой мессы и церкви. Он поклялся истребить всех подчиненных, которые не
отступят от еретической чумы. Народ плакал вместе с ним.
Вослед за этой
богохульной комедией в полдень последовала кровавая трагедия. Якобы для
дальнейшего умилостивления Бога надо было замучить с изощренной жестокостью
еще несколько еретиков. Шестеро заключенных лютеран перед глазами разъяренной
толпы, которая собственными руками растерзала бы их, были зажарены на медленном
огне. Над костром была устроена высокая перекладина, и их, как на качелях, то
опускали в пламя огня вниз, то поднимали под перекладину вверх, пока их души,
как на огненных колесницах, не вознеслись из растерзанных тел в вечное
блаженство.
Мерль д'Обине
напоминает не напрасно, что в истории народов зачастую знаменательные дни
падают на одну и ту же дату, так и французский народ в своей истории испытал
частицу мирового суда. Вышеупомянутая мерзость совершилась 21 января 1535
года, а 21 января 1793 года произошла великая кровавая революция. В тот день,
как и тогда „в день умилостивления", ярость кровожадного зверя достигла
апогея. В тот день Людовик Шестнадцатый возвел на эшафот безвинных
миролюбивых и добродушных Бурбонов, истребив прежде тысячи из своего народа.
„Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы"
(Пс. 76,20).
В Германии были
возмущены зверством короля Франции, но тот, стремясь завоевать благосклонность
Шмалькальденского союза ради их помощи против Карла Пятого, сказал немецким
князьям, что французских протестантов невозможно сравнивать с немецкими, потому
что они бунтовщики и зачинщики беспорядков. Да, Франц попытался перетянуть
Меланхтона во французский двор, якобы для
введения
церковных реформ по его совету, но кроткого и сговорчивого магистра Филиппа из
Виттенберга не отпустили в западню убийцы.
Благородная
Маргарита из Наварры закончила свою неспокойную жизнь сокрушенной, но все же
исполненной живой надежды в 1547 году в Беарне. Ее дочь, прекрасная,
исполненная веры Иоанна д'Альбер, - одна из величайших женщин в истории,
а ее внук, Генрих Четвертый, который, правда, стал католиком, принадлежит к
выдающимся королям Франции. Франц Первый умер в 1547 году безутешным и
несчастным. В 1535 году он ввел инквизиторский суд, к этому примкнула еще „Chambre ardente" („Огненная камера") как вторая инстанция; через что,
тысячи верных свидетелей Господних были убиты через пытки, меч, виселицы и
сожжены в огне. Он так же возобновил гонение на невинных вальденсов, чудовищно
преследуя их. Его последние часы были мучительны, но никто из присутствующих не
мог утешить его. Так перешел он в вечность, „где червь их - не умирает, и огонь
не угасает."
После Франца
Первого на престол взошел Генрих Второй, супруг печально известной Катарины из
Медичи. Инквизиторскому суду он принес даже больше жертвы, чем его отец. Уже
при его вступлении в Париж наряду с состязаниями рыцарей и разными нечестивыми
игрищами не было недостатка в кострах, где сжигали еретиков, и король не
чурался приближаться к ним, чтобы насладиться предсмертными муками жертв.*
*
Хагенбах. Лекции, т. 3, стр. 38.
Развратная
любовница его отца, Диана из Пуатье, была заклятым врагом нового чистого учения;
с жестоким злорадством она притесняла верующих земли, жаждала их крови и
мученической смерти, обогащала себя их имуществом и владениями. Другими
врагами реформаторов были военачальник и министр Коннетабль из Монморанси и
обе главы богатой герцогской семьи из Гвисе, кардинал Карл из
Лотарингии и завоеватель из Гале, Франц из Гвисе. Но
жестокость и насилие никак не могли остановить продвижение истины, правда,
весьма умножилось истребление верующих в Париже, Дижоне, Орлеане и Лионе, но
Бог по всей земле приумножал сердца, которые принимали Его верою и были покорны
Его воле. К 1550 году мы находим общины верующих реформаторов в Париже, в
Меауксе, Пуатье, Анже, Бурже, Блуа, Туре, Орлеане и во многих других городах,
которые все примыкали к Кальвину, и по истечении пяти последующих лет во
Франции насчитывалось где-то 1200 кальвинистских общин численностью около
миллиона членов. Их проповедники в 1559 году в Париже смогли даже собраться на
земельный синод тихо и мирно. Однако новое учение все же не было популярным,
их приверженцы все еще были поносимы и притесняемы. Но как и во дни первых
христиан, несмотря на гонения и притеснения, служители кесаря и даже члены его
семьи примыкали к поносимой церкви, так было и во Франции.
Уже
вышеназванная благородная дочь Маргариты Иоанна д'Альбер, выступила за свою
веру с большей верностью и решительностью, чем ее мать. Евангельскую веру
исповедовал так же и супруг Иоанны, Антон из Наварры, и его брат, принц
Людовик из Конде, оба из герцогского дома Бурбонов, а так же из дома
Шатиллон господа из Колиньи, среди которых особенно отличался адмирал
Гаспард из Колиньи.
Из французской
Швейцарии и Германии французские изгнанники наводнили свою родину Писаниями и
Библиями, и дело Божие во Франции в те дни продвигалось величественно. Генрих
Второй своим эдиктом дело религии сделал делом парламента, но деятели искусств,
ученые, промысловые люди, воины и дворяне читали Слово Божие, и тысячи сердец
принимали божественную веру. Священники были в замешательстве и жаловались на
парламент, что он бездействует ввиду наступления ереси, но и в парламенте были
верующие.
Однажды Генрих
Второй появился в парламенте, чтобы держать Lit de justice, дело касалось ереси в стране и искоренения
ее. Президент парламента, как и король, предлагал огонь и меч для истребления протестантов, однако совсем иначе
думал (на его стороне были многие) племянник канцлера, сенатор Анне Ду
Бург, который так же должен был держать речь. Этот видный сенатор говорил
смело и прямодушно перед всем парламентом о несправедливости того, что
французский двор терпит в своем отечестве прелюбодеев, клятвопреступников и
игроков, а верных граждан за их веру чудовищно преследует, ссылает и убивает.
Все были смущены, король же впал в ярость и приказал тотчас арестовать дерзкого
оратора и посадить в грязную камеру в Бастилии. С ним заодно были арестованы
еще пятеро сенаторов. Ду Бург в своем суровом заточении на воде и хлебе
воспевал духовные песни и пребывал в молитве. Он составил исповедание веры и
отослал в парламент с примечанием, что это его внутренняя суть и что за это он
готов пострадать и даже умереть. Король же, который при аресте Ду Бурга
высказал свое злорадство быть вскоре свидетелем его смерти, не удостоился такой
радости. Он умер спустя четырнадцать дней после ареста Ду Бурга в блистательной
игре состязания рыцарей от руки того же Монгомери, который должен был
арестовать Ду Бурга и который смертельно ранил его самого на коне: осколок
копья сквозь забрало шлема вонзился ему прямо в глаз. Преемник Генриха
Второго, его сын Франц Второй, постарался вынести Ду Бургу смертный приговор.
Сенатор, однако, нисколько не смалодушествовал, он спокойно выслушал приговор,
благодарил Бога за честь умереть мученической смертью, молился за врагов, за
судей и заключил свою речь к ним следующими словами: „Прощайте, сенаторы,
думайте о том, что я сказал, я же иду на смерть". 20 декабря 1559 года,
связанный, под усиленной военной охраной он был доставлен на Гревплац. И
теперь его сердце было твердо и спокойно. На виду множества зрителей он громко
воскликнул: „Не как вор или убийца, не как злодей, друзья мои, как вы видите,
я иду на смерть; видит Бог, я умираю за дело Евангелия." Здесь он вновь
воскликнул, пока его палач подводил его к виселице: „Боже мой, не оставь меня,
чтобы и я Тебя не оставил!"
Так умер
отважный сенатор, смерть которого, как сообщает нам его современник, почти
повсеместно была оплакана. Его смерть нанесла католической вере намного больше
вреда, чем сто проповедников смогли бы это сделать своими проповедями. Так же и
среди представителей женского пола, как во дни Бландины и Перпетуи были героини
веры. Уже при ранних мученических казнях мы видим трех знатных дам. Первой на
эшафот взошла 24-летняя Филиппина из Лунца, одетая во все белое, как
невеста, и приняла смерть в торжествующей вере счастливой. За ней последовала
Маргарита
Ле Рич. Рот ее заткнули кляпом, чтобы она не могла говорить, однако ее
спокойный взор, направленный на небо, громко говорил к сердцам людей, она
приняла мученическую смерть с такой же радостью и счастьем.
Из числа молодых
мучеников упомянем также пять студентов из Лиона, которые проповедовали там
Евангелие народу. Они были друзьями Кальвина*, который неоднократно посылал им
весть утешения за время их долгого и тяжкого заключения.
* Кальвин
принимал самое сердечное участие в судьбе всех верующих повсеместно, особенно
в судьбе французских верующих. Он переписывался с сотнями церквей, а также со
многими частными лицами. Прежде всего сердце Кальвина билось за судьбу одиноких
притесняемых душ, за гонимых и осужденных на смерть, а те, в свою очередь
искреннейшей любовью прилеплялись к Кальвину; ови почитали его и, умирая,
посылали ему свои приветы. Известны адресованные Кальвину слова „Morituri te salutant" - Идущие на смерть приветствуют тебя!
Они умерли в пламени костра 16 мая 1553 года.
Их конец был настолько захватывающим, настолько поучительным, что их смерть
заставила очевидцев не только принять сторону молодых еретиков, но многие из
них сами стали еретиками.
Честолюбивая
Екатерина Медичи по смерти своего мужа охотно переняла бы правление вместо
своего малолетнего сына Франца Второго, однако были Карл и Франц из Гвисе,
племянница которых, прекрасная и по молодости легкомысленная Мария Стюарт,
помолвленная с молодым королем, опередили ее в этом. Двое молодых королей
правили так, что дел у них было по горло. Ими был раскрыт заговор недовольных,
к которому примкнули также гугеноты*; заговорщики были окружены в замке
Нойцай, и 1200 человек, в том числе 500 знатных мужей, один за другим были злодейски
умерщвлены перед глазами этой пары королей.
* Гугенотами
называли реформаторов не столько за их веру, сколько за протестантство, к
числу которых всегда относилось немало неверующих. Время испытания все же
показало (да будет прославлен Бог!), что число верующих гугенотов было гораздо
больше, чем неверующих. О возникновении слова „гугеноты" имеется много
предположений. Мы же просто относим слово „гугеноты" к имени „Гуго",
вождя женевской конфедерации.
Франц Второй
умер после полуторагодовалого правления, в 1560 году, и Катарина, которой эта
смерть протягивала руку помощи, захватила правление для своего едва достигшего
десяти лет сына Карла Девятого. Карл Девятый правил до 1574 года, при нем
Франция превратилась в арену непрерывных кровавых гражданских войн и
религиозных смут между католиками и гугенотами.
Вначале
правления Карла Девятого благочестивый и мудрый Мишель де л'Опиталь ко благу
Франции был государственным канцлером, фанатичный двор сумел удалить его, но
все же он заблаговременно смог продвинуть доброе дело, так что в сентябре 1561
года в аббатстве Пуаси возле Парижа была организована дискуссия на открытую
религиозную тему между католиками и реформаторами, на которой со
вступительной речью выступил государственный канцлер. Теодор Беца, друг
Кальвина по Женеве, и итальянский беженец Петр Мартир (Вермилио) вели дело
Реформации, а красноречивый кардинал Карл из Лотарингии с иезуитом Лайнецом
представляли сторону папы. Несмотря на серьезность и ясность ведения дела,
истина здесь все же не достигла блестящего и явного успеха, но канцлер, желая
прекратить кровопролитие против протестантов, в 1562 году подготовил эдикт об
этом. Однако чудовищное притеснение продолжалось.
В Васси, в
провинции Шампани, герцог Франц из Гвисе вскоре после опубликования эдикта
учинил чудовищную кровавую бойню. Он держал путь в Париж через этот город и,
узнав, что в этом городе протестанты имеют свою общину, он разразился яростью.
Как раз в это время около восьмисот протестантов собрались на богослужение в
одном месте. Герцогская свита напала на собравшихся с оружием и бряцала им до
тех пор, пока некоторые из мужчин не схватились за камни для самозащиты. Тогда
началось всеобщее истребление, где герцогская конница не щадила ни стариков,
ни женщин, ни детей, сам герцог подоспел к концу кровавой бойни и помог
довершить ее. Затем он повелел призвать коменданта Васси и предъявил ему
обвинение в том, что он разрешил протестантам собираться на собрание. Когда же
комендант сослался на эдикт, который разрешал протестантам проводить собрания в
пригородах, герцог воскликнул: „Проклятый эдикт! - затем, схватив в руки
шпагу, продолжил: - Вот я проткну его этой шпагой!"
В Париже тайно
поджигали молитвенные дома. В Кахорсе вооруженная толпа средь бела дня
под звон колоколов напала на молитвенный дом гугенотов, куда они только что
собрались на час молитвы, и подожгла его. Несчастные хотели бежать, но их
убивали кинжалами, копьями, кирками и вилами. Такое чудовищное происшествие в
Кахорсе повторилось в Тулузе, где таким образом лишилось жизни четыре тысячи
человек, мужчин, женщин и детей, а также в Туре, Амьене, Сансе и в других
городах.*
* Смотрите Хагенбаха. Лекции, т. 2, стр. 59.
Такие мерзкие
деяния, естественно, возмущали чувства благородных людей, которых фанатизм
Рима не смог ослепить, и приверженцев нового учения насчитывалось уже более
миллиона во Франции. Должны ли были они при всей своей силе и далее позволять
беззащитно, против всяких прав, убивать себя?
Кальвин
предполагал, что должны чувствовать верующие во Франции, и он очень страдал от
этого. Но как прекрасно то, что он писал к ним: „Было бы лучше, чтобы все мы погибли,
чем такое ужасное преступление (и кровопролитие) наносилось бы против
Евангелия". - „Спешите вооружиться, когда нападают на вас, но помните,
что оружие наше духовное, Слово Божие. И когда бедное стадо Сына Божьего
терзается волками, уповайте на Него, молитесь Ему, чтобы Он проявил к вам
сострадание, чтобы Он простер Свою руку, дабы
прекратить их кровавое мщение, или чтобы Он соделал из них Своих овец."
Как мы уже
поясняли выше, во Франции это вылилось в долгую кровопролитную религиозную
войну. Во главе гугенотов выступил благородный принц из Конде, временами
поддерживаемый протестантами Германии и королевой Елизаветой из Англии, тогда
как католики получали помощь от Испании.
Избавим
себя от обсуждения на этих страницах десятилетий кровопролитных религиозных
войн.*
* Религиозные войны во Франции продолжались
более трех десятилетий, с 1562 по 1598 год, и часто вспыхивали вновь и вновь,
последние отголоски их завершились в 17 и 18 столетиях в кровопролитных
камисарденских войнах.
Многие тысячи
бойцов с обеих сторон пали в это ужасное время, среди них, кроме Конетабля из
Монморанси, герцог Франц из Квисе и отважный принц из Конде, эти двое пали
однако не в открытой битве. Оружие гугенотов редко было победоносным: Бог и
здесь не пожелал отдать Свою славу иному. Орудия плотские не могли обезопасить
и защитить ни Его свидетельства, ни Его народ.
В Париже
противники были убеждены в стойкости и крепости гугенотов, обе стороны устали
от борьбы. Тогда неутомимо деятельный адмирал из Колиньи издал документ в
Сэн-Жермене от 15 августа 1570 года, дающий гугенотам амнистию и полную свободу
совести.
Иезавель все еще
не насытилась кровью святых, которая лилась рекой, она нашла три сосуда,
одержимых ее коварством и яростью, в планировании совершения адского деяния,
каких только знает история: папу Пия Пятого, Екатерину Медичи и короля Филиппа
Второго из Испании.
Уже 9 июня 1565
года Екатерина Медичи совместно со своим малолетним сыном Карлом Девятым,
Филиппом Вторым и свирепым герцогом фон Альбой в ночном совещании в
Байоне решили истребить еретиков под защитой папы. Сначала сочли необходимым
уничтожить глав и вождей гугенотов, чтобы быстрей и определенней достичь цели.
Альба пояснил
преимущество такого предприятия на примере: Лесять тысяч лягушек в болоте, -
сказал он, - не стоят одной головы лосося!" Такое грубое выражение
чрезвычайно понравилось иезуитски воспитанному мальчику Карлу Девятому, на
обратном пути домой он не уставал многократно повторять это своей матери, и оно
глубоко врезалось в его душу. Наконец настало время исполнить план.
Екатерина Медичи
по заключении мира с Сэн-Жерменом предложила Иоанне д'Альбер через помолвку их
детей объединить и исцелить разрозненную Францию: ее дочь Маргарита должна
была отдать свою руку отважному сыну Иоанны Генриху из Наварры. Иоанна
д'Альбер, которая точно превосходила всех женщин своего времени благородством
души, величием духа, разумом и образованием, не противостала дьяволу из
Медичи, она согласилась с тяжелым сердцем после долгой нерешительности на этот
брак; по всей вероятности, ее верный друг Колиньи так же посоветовал ей пойти
на такую жертву.
Однако из
королевского двора, куда Иоанна теперь отправилась, она вскоре написала домой
сыну исполненное пророческих предчувствий письмо, серьезное, полное веры. Ее
опасения не остались сокрытыми от вероломной хитрой Медичи; должна ли Иоанна
нарушить ее дьявольский план, заключенный в том, чтобы поймать всех лидеров
гугенотов и уничтожить их? Этого быть не должно! Да раздавит неизменно-верная помощница
смерть сильнейшую заступницу реформаторов! Иоанна д'Альбер умерла 9 июня 1572
года, как принято считать единодушно, отравленная ядом.
Под ее мудрым
правлением Наварра, где она ввела богослужение по-реформаторски и построила
учебные заведения и церкви, превратилась в оазис между пустынями Франции и
Испании; торговля и достаток, образование и моральный образ жизни, - все это
свидетельствовало о том, что над землей взошла заря истины и воссиял свет.
В королевском
дворце в Париже продолжалась подготовка к великой кровавой бойне. Лидеры
гугенотов пребывали в беспечности, везде они находили благосклонный прием,
седой адмирал Колиньи, казалось, стал доверенным короля.
18 августа была
проведена праздничная помолвка Генриха из Наварры с Маргаритой, дочерью
Екатерины Медичи. Однако среди высоких празднеств, последовавших после
помолвки, Екатерина и Гизы постановили убить предводителя гугенотов Колиньи;
22 августа было сделано два выстрела в адмирала, которыми он все же был только
слегка ранен. На одно мгновение в светлых головах лидеров гугенотов возникло
подозрение, что они осуждены на истребление, но двор сумел своими
соболезнованиями и негодованием, которые он выражал по поводу несостоявшегося
убийства, вновь усыпить их бдительность. Колиньи теперь должен был вкусить свой
кровавый конец с тысячами других гугенотов, так было решено на совещании по
предложению Медичи.
В
Варфоломеевскую ночь, с 23 на 24 августа 1572 года, под утро внезапно раздался
звон колоколов над Лувром*, это был условный сигнал для начала всеобщего
кровавого истребления всех еретиков в Париже.
*
Королевский дворец в Париже.
Тотчас на улицы
выскочили тысячи убийц, молодые, пожилые и даже старые. На руках у них были
белые повязки, а в руках ружья, мечи, копья, молоты и другое оружие. От башни
до башни раздавался звон колоколов, и к этому трезвону примешивались
разъяренные воинствующие крики и пение псалмов в честь Девы Марии кровожадной
фанатичной толпы, вскоре - крики ужаса и вопли о пощаде, стоны и предсмертные
хрипы жертв. Вся столица во мгновение превратилась в большую кровавую арену для
шайки убийц. Гугеноты - мужчины, женщины и дети были застигнуты в постелях
беззащитными и раздетыми, их убивали тут же, или выбрасывали на улицу и там
добивали, убежавших на крышу хватали и бросали с высоты, скрывающихся в
подвалах тут же рубили мечами. Кровь убиваемых в прямом смысле слова
растекалась по улицам потоками, и при этом тысячи были брошены и потоплены в
водах Сены. Над живыми и мертвыми несчастными жертвами совершались такие всевозможные
мерзости, о которых наше перо отказывается писать! Их вопль возносился к небу,
но казалось, будто там нет Спасителя.
Прямо в начале
бойни от рук убийц пал старый, верный свидетель веры адмирал Колиньи. Молодой
герцог Гиз бросился к его дому с 300 вооруженных людей. Вскоре дверь была
выломана. Колиньи тотчас понял, в чем тут дело. Он наказывал слугам, которые
поспешили в его спальню, бежать. „Ну, а я, - прибавил он к этому, - давно
готов умереть." Спокойно остался он лежать в постели и молился Богу,
Который исторг его из мрака и ввел в сияние света спасения. Теперь убийцы
ворвались к нему в дом, впереди всех был молодой дворянин. „Это ты
Колиньи?" - крикнул он старцу. - „Да, - ответил адмирал, - но ты, молодой
человек, должен бы иметь почтение к моим сединам, однако поступайте, как вам
хочется." Тотчас ему всадили кинжал в грудь и нанесли немало ударов саблей
по лицу. Его благочестивая душа еще не полностью оставила тело, когда они
схватили его и бросили из окна, там его поджидал сам Гиз, который стер кровь с
лица умершего, спокойно и восхищенно крикнул своим: „Да, это Колиньи, я знал
его!" Затем они взяли его голову в подарок Екатерине или королю, над телом
однако глумились еще больше.
Карл Девятый
стоял рядом со своей итальянкой матерью и с балкона дворца собственноручно
стрелял в спасающихся бегством гугенотов.
Карл Девятый
велел привести к себе молодого обрученного Генриха из Наварры и его друга
Генриха из Конде, и потребовал от них выбрать что-либо из следующего: „Мессу,
смерть или Бастилию". Они предпочли мессу с католической верой.
Убийство,
однако, не закончилось по истечении этой ночи, как после сильного пожара часто
спустя день охватываются пламенем дома и постройки, так и в Париже дьявольский
фанатизм еще несколько дней отыскивал новые жертвы Варфоломеевской ночи.
Только после этого священники, купаясь по щиколотку в крови жертв, организовали
торжественную мессу с католической верой.
Не праздновала
ли Иезавель триумф? На самом деле это казалось так, поскольку только в Париже
за одну ночь было вырезано около 4000 еретиков, и этот огонь исшел из Парижа и
зажег другие города. Кровь протестантов лилась рекой и в провинциях. Правда, некоторые католические епископы и
церковные служители оказались настолько благородными, что решительно отказались
выполнить приказ истреблять гугенотов. Но в Орлеане, Бурже, Лионе, Руане,
Тулузе, Бордо и во многих других городах повторилась парижская трагедия. Около
70000 людей, мужчин, женщин и детей пали во Франции за кратчайший срок жертвой
безумия и ярости католического народа.
Король Испании и
высший пастор христиан на земле праздновали парижский триумф. Бесчувственный,
крайне фанатичный Филипп Второй, получив известие о кровавой бойне в Париже,
говорят, впервые в своей жизни засмеялся и весь день был счастлив, что бывало
нечасто, а папа Грегор Тринадцатый повелел звонить во все колокола города на
семи холмах, совершить молебен и организовать процессию. Город был празднично
освещен, гремела канонада, и папа был вне себя от радости.
Как чудовищна
власть врага душ над людьми, как велика тьма! Церковь свирепствует против
верующих, против членов Тела Христова, и глава церкви „заместитель Христа на
земле" празднует триумф тьмы над светом и при этом окунает руки и ноги в
пролитую кровь святых!
Карл Девятый
умер, не прожив даже двух лет после той Варфоломеевской ночи, в конце мая 1574
года, в возрасте 24 лет. С той ужасной ночи он постоянно был мучим угрызениями
совести; во сне и наяву его преследовали образы и крики убиваемых гугенотов.
Жизнь его угасала, бледный, сгорбленный и больной, слонялся он шатаясь.
Наконец, у него пошла кровь изо рта, носа и изо всех пор. Его прислужница,
которая была верующей, должна была бы его утешить и спасти, но хотя она
указывала ему на милосердие Божие, „которое укрывает всякого кающегося грешника
одеждой праведности во Христе Иисусе", он все же не смог склониться и
принять верою дело примирения. Так и умер он в своем жутком состоянии духа. За
ним последовал его брат, Генрих Третий, любимец своей ожесточившейся матери,
безбожный, но фанатично религиозный человек. При его правлении вновь начались
религиозные войны, и хотя в кратчайшее время было истреблено 100000 гугенотов
и многие бежали в Швейцарию, Германию и Англию, в стране все же насчитывалось
более миллиона верующих, которые из укрепленных мест, как, например, Ла-Рошель
сражались за свободу совести, жить по слову Божиему. Большими врагами короля,
чем гугеноты, были оба Гиза, племянник и дядя, сообщники преступления в
Варфоломеевскую ночь, потому Генрих Третий злодейски из-за угла убил младшего,
помышлявшего отнять у него трон; он пал на том месте, которое 17 лет тому
назад предопределили местом истребления гугенотов, через день пал и Гиз,
кардинал. Через это Генрих был объявлен врагом духовенства, они проклинали его,
потому что оба Гиза были самыми надежными и верными сыновьями Иезавели.
Истребители
еретиков не стеснялись проповедовать убийство короля, и монах Яков Клемент
пронзил Генриха Третьего в королевских покоях 1 августа 1589 года, чтобы
получить обещанное блаженство. Папа, священники и одураченный народ причислили
убийцу к святым. Со смертью Генриха угас род Валуа. Екатерина из Медичи умерла,
не увидев исполнения своих планов; ее сотрудники и сообщники, герцоги Гизы,
были убиты ее сыном; ее сын, последний отпрыск из ее дома, пал также от руки
убийцы, и французский трон перешел в руки внушающего страх дома Бурбонов, ее
зятю Генриху из Наварры.
Генрих
Четвертый, сын Иоанны д'Альбер, сбросил с себя папское иго, возложенное на него
после парижской Варфоломеевской ночи, после того, как его задушевный друг
Генрих Конде первым сделал это, и вместе с Кон-де встал во главе борьбы за дело
гугенотов. Но в нем мы все же не находим божественную веру его великой матери,
он еще оберегал чистоту и нравственность отцовского дома на стороне своей жены
Маргариты, брак с которой являлся кровосмешением. И вот, когда он стал королем
и католическая лига, к которой относились Гизы, противостала ему, то он
свободно перешел к католической церкви, чтобы открыть для себя ворота своей
несчастной столицы* и завоевать народ и
склонить его на свою сторону.
* Париж был осажден, так что внутри города
голод был настолько чудовищным, что тысячи умерли, оставшиеся мололи кости
умерших и пекли хлеб, отчего еще многие умерли, но город все же не сдавался.
Тогда Генрих от сострадания снял осаду города и возвратился назад в лоно
католической церкви.
Напрасно
отличный государственный муж, военачальник и писатель, ставший евангельским,
исполненный веры Филипп дю Плесси-Морноу, на благородной благочестивой
личности которого мы охотно еще остановимся при рассмотрении его верного
свидетельства за истину Божью во время смуты религиозной воины, серьезно
предупреждал короля и выговаривал ему. Генрих полагал, что он должен стать католиком.
Своим мудрым правлением он завоевал вскоре признание народа, и хотя он был убит
рукой католического фанатика (1610), он принадлежал к числу самых любимых
королей Франции, и ныне еще многие называют Генриха Четвертого „великим и
благим". Он не забыл своих прежних друзей-гугенотов и 13 апреля 1598 года
издал эдикт в Нанте, по которому реформаторы повсеместно, где они и
ранее собирались, могли свободно проводить свои богослужения, обеспечивать свою
безопасность и в гражданском отношении были приравнены к католикам.
Однако уже при
его преемнике, Людовике Тринадцатом, и его министре Ришелье начались
притеснения гугенотов с новой силой, и вскоре наступили времена кровавых истреблений
и религиозных войн. Людовик Четырнадцатый стремился полностью истребить
еретиков во Франции, чтобы умилостивить Бога и покрыть свою позорную,
нечестивую, безнравственную жизнь. Он размещал по квартирам к гугенотам грубых
драгунов**, которые морили голодом семьи и угнетали нравственно и зачастую
насильственно развращали, жестоко истязали и при этом выкрикивали: „Умрите или
станьте католиками!"
** Эта попытка обратить гугенотов в
католичество известна под названием драгонада.
В 1685 году был
отменен нант-ский эдикт Генриха Четвертого, и для реформаторов во Франции
начались тяжкие времена. Драгонада
становилась все чудовищнее: семьи лишались своих детей, родителей пытали,
сжигали, мучили, вырезали, заточали в
тюрьмы или отсылали на каторгу. Тысячи бежали в леса и горы, но за ними там
устраивали охоту и били, как куропаток. Повсюду текла кровь рекой, кровь
исповедателей христианства, кровь истинно верующих. Только в одном Лангедоке
было истреблено около 100000 протестантов. Их церкви и школы были разрушены,
никакого следа от их исповедания не должно было оставаться в стране. Против
эмиграции были приняты строгие законы наказаний, однако несмотря на это Францию
ради свободы совести покинуло 600000 гугенотов, в большинстве своем искусные
ремесленники, а так же 15000 дворян, цвет Франции. Все они были прозваны
„рефугиес", то есть беженцы. Терпя многие лишения и встречая большие
опасности, они пролагали свой путь в Швейцарию, Голландию, Бранденбург и
Англию.
От смелых, явных
исповедателей истины во Франции остались только камисарды*, как стали называться
гугеноты, которые бежали в необжитые глухие местности Севенны и там вплоть до
18 столетия с оружием в руках сражались за свои убеждения.
* От провинциального слова „камис" -
дорога; итак, „разбойники с большой дороги". Или „камисы": рубаха,
блуза; „блузоносители".
Впервые только
после страшной революции 1789 года были принесены французским протестантам,
как равно и всем гражданам, через декрет национального собрания религиозная и
гражданская свобода.
Внешне
кровожадная Иезавель во Франции победила, она и поныне господствует там над
большей массой народа. И все же истина жива в сердцах сотен тысяч, хотя их путь
был порой кровавым и тяжким.
Мы уже
проследили на страницах нашей книги кровавую историю вальденсов через записи
Лютера, Цвингли и Кальвина, а так же лично через верных мужей Эколампадиуса,
Капито, Буцера, Фареля и Савниера о деле Реформации вплоть до конца 16
столетия. В их дальнейшей истории, которую мы здесь просмотрим вкратце, мы
вынуждены будем сказать о воистину адской злобе необращенных, враждебных Богу, но религиозно фанатичных людей против
благочестивых жителей долины Пьемонта, однако и здесь мы должны
засвидетельствовать о благодати и силе Бога, Который держит в Своей деснице
Своих детей даже когда ведет их путем кровавым и тяжким. Вальденсы жили в своем
стиле, безобидно и счастливо; Слово Божие, которым они владели, говорило к их
простодушным сердцам и было их силой. Извне они постоянно испытывали притеснение
и гонение, принимали это как естественную долю всех христиан на этой земле.
Ведь Господь Сам сказал: „В мире будете иметь скорбь" и: „Если гнали Меня,
будут гнать и вас!" Здесь их притеснители и гонители, обезумев от ярости,
под именем Христа, Доброго Пастыря, так зверски свирепствовали против его
стада.
Кровавые события
во Франции, о которых мы только что говорили, оказали огромное влияние и на
пьемонтские долины. Герцог Виктор Амадеус Первый из провинции Савойя по
ходатайству Англии охотно предоставил бы вальденсам мир и покой, однако он
полностью зависел от Франции, и когда при папе Урбане Восьмом было организовано
„Общество по распространению (католической) веры" в 1623 году, то,
естественно, были приложены все силы, чтобы обратить еретиков. Как было во
Франции, когда самые заманчивые предложения шли рука об руку с чудовищными
средствами обращения, так происходило теперь и в семьях вальденсов. Но
простодушные вальденсы лучше подставили бы себя под римский меч, чем отдали
свои сердца римскому идолопоклонству. Тогда в холодном январе 1655 года был
издан эдикт, названный кровавым эдиктом Гасталдо, чтобы еретики в течении трех
дней покинули их долины, их дома, и более тысячи семей в суровую зимнюю стужу
оставили дома и дворы и со своими грудными детьми, больными и старыми через долины,
покрытые снегом, через потоки реки, вышедшей из берегов и далеко затопившей
землю, устремились на ледяные кручи гор, ища убежища на вершине Альп.
Правда, им был
предоставлен один-единственный выход, была дана
возможность уберечь своих детей, больных и стариков от лютой смерти в ледяной
стуже, а также спасти себя от меча: принять мессу и духовенство Рима. Однако
вальденский историк Легер, который сам возглавлял общину в 2000 членов,
сообщает нам, что никто из них не предпочел таких условий. Он пишет: „Я лишь
добром могу свидетельствовать о них, потому что я был их проповедником 11 лет
и знал их всех по именам. Да рассуди сам, мой читатель, имел ли я больше
основания плакать от радости или боли, когда видел, что Господни ягнята не дали
поколебать себя ни яростью лютых волков, ни земными выгодами и преимуществами.
Не имею ли я истинного основания славить и благодарить Бога, глядя на их
кровавые следы, которые они оставляли в снегу и во льду, когда они простирали
вперед свои разбитые ноги?"
Однако рабы Рима
все еще не достигли своей цели, не исчерпали еще своей ярости. Чудовищный
маркграф Пианесса напал с вооруженным отрядом на мирные тихие долины: села и
города были испепелены, нивы опустошены и около четырех тысяч евангельских исповедателей
были жестоким образом убиты. Мы опускаем описание подробностей.*
* „В деревне Тиллард, например, зверски
насиловали 150 женщин и детей, затем отрубили им головы и играли ими в
кегли". (Гагенбах. Лекции, т. 4, стр. 429.) Особенно ужасной была бойня в
городе Габриерс и в деревне Рора, которые под предводительством отважного
Гянавелло долго геройски защищались от фанатичных убийц и поджигателей.
Казалось,
вальденсы чуть-чуть перевели дух, когда по ходатайству евангельских городов
Швейцарии и Англии был издан эдикт в Пигнероле, который при строжайших
гарантиях давал им право свободного богослужения.
Рассеянные и
изгнанные, вальденсы ненадолго вновь собрались вместе и перевели дыхание, как
великий король Людовик Четырнадцатый отменил нантский эдикт и над долинами Пьемонта
разразился еще больший шторм, чем это было ранее. Виктор Амадеус Второй послал в земли вальденсов армию из 18000 человек, состоящую из его собственных
и французских солдат. Вскоре их прекраснейшие ландшафты превратились в места
запустения и пустыню, как никогда ранее. Над ними творили такие мерзости насилия,
что едва ли история знает подобные. Как стада овец, целыми группами их гнали на
смерть и в тюрьмы, а также многие тысячи бежали и примкнули к толпам гугенотов,
которые так же в то время покидали прекрасную свою отчизну Францию, ища
спасения и укрытия в Швейцарии, в Вюртемберге, Гессене, Нассау, Пфальце и
Бранденбурге. Однако куда бы они ни приходили, они были печальны и траурны,
даже на берегах прекрасного Рейна они вешали арфы свои на вербах, подобно
иудеям в вавилонском рабстве. Многие не смогли вынести тоску по родине и
вскоре после этого под предводительством их мудрого проповедника Генриха
Арнауда возвратились в опустошенные родные места, чего они достигали через
сражения и лишения. Военные распри между герцогом из Савойи и Францией, которые
разразились в это время, им были весьма кстати, это оставляло их в покое. В
1694 году герцог Савойи призвал возвратиться вальденсов, высланных и гонимых, в
их родные долины, отворил также двери тюрем. Однако из 14 тысяч прекрасных,
сильных горцев, брошенных восемь лет тому назад в мрачные сырые подземелья,
оттуда вышли всего 3 тысячи жалких, бледных, скелетоподобных фигур.
В течение
последующего времени общины вальденсов были вновь и вновь жестоко притесняемы,
однако и поныне ярко горит в их долинах Божий свет, Его благодать пребывает на
этих землях, несмотря ни на какие штормы!
Оба соседних с Францией государства, Испания и Нидерланды, к которым мы сейчас обращаем наши взоры, находились под правлением сына Карла Пятого, фанатичного Филиппа Второго. Под его жесточайшим скипетром разгорелась борьба между Словом Божиим и учением человеческим, между светом и тьмой. Исход борьбы, весьма суровой и жестокой, в вышеназванных странах был разным; в то время как в Испании свидетельство истины через фанатизм Рима с помощью инквизиции почти полностью было уничтожено, в Нидерландах оно триумфально крепло в битвах.
Неудачи, которые повлияли на исход роковой битвы в Испании, для Нидерландов превратились в благословение побед в боях за истину, что не осталось сокрытым; благословение и не благословение в земном пространстве и времени было очевидно.
От тогдашней могучей Испании, чьи владения простирались почти на полсвета осталось весьма ограниченное пространство и власть, так как могущественный расцвет ее закатился, и ныне она лежит во мраке невежества и прежнего римского идолопоклонства. Нидерландцы же, наоборот, в те времена стяжали довольно ограниченную часть земли, отвоевав морское побережье, ныне превратились в цветущую и богатую страну.
Как в судьбах отдельных людей, так и в истории целых
народов сбывается истинность поговорки „сеющий ветер пожнет бурю"! „Не
обманывайтесь, - говорит апостол, - что человек посеет, то и пожнет."
Ни в какой другой стране, кроме Испании, слова
„еретик" и „ересь" не вызывали такого отвращения и такой ненависти,
так как этот народ
весьма горд, думая, что в его жилах течет чистая кровь, соблюдая древние традиции и обычаи.
Здесь старая материнская церковь
имела свой мощный оплот, и как раз в то время, когда возникла Реформация,
Испания почитала своим призванием от Бога по всему земному шару водрузить
крест римской религии. Ее молодой и неистовый правитель Карл Первый, как и
кесарь Германии Карл Пятый в своих необъятных владениях* был только тем и
занят, что насильственно уничтожал всех турок, иудеев и некатоликов, как это
прежде делал его „католический" дед Фердинанд Второй в Арагонии**, и
конечно же через него полмира должно было очиститься от всякой „ереси",
чтобы владыка Рима стал единым учителем и пастором под всей поднебесной.
* Карл правил на обширной
территории Австрии, над Испанией, Сардинией, Сицилией, Нидерландами и
Бургундией, далее над территорией Америки, которую открыл Колумб при правлении
Фердинанда Второго (1492). „В стране Карла, - говорили, - солнце не
заходит."
** Фердинанд Второй и его супруга
Изабелла из Кастилии желали иметь при своем правлении только христианскую
(католическую) страну и христианский (католический) народ. Они свергли власть
мавров (турков), которые уже десятилетиями занимали прекраснейшие провинции
Испании, и изгнали их. Так же и все иудеи были изгнаны или, подобно оставшимся
туркам, крещены. Со всеми, кто не полностыо был единодушен с католиками,
Фердинанд обращался с величайшей жестокостью посредством инквизиции и
чудовищного аутодафе, через что еще до начала Реформации было сожжено 13000
человек. Инквизиция и аутодафе. Смотрите т. 1, главу 26.
Истина Божия, однако, несмотря на такие далеко идущие планы и намерения, уже при правлении короля Карла проложила себе путь в Испанию, откуда он издал свой первый приговор против немецкой виттенбергской ереси. Сочинения Лютера в испанском переводе уже в 1519 году достигли ищущих и исследующих истину сердец. Уже в 1520 году в Испании читали комментарии Лютера к Посланию к галатам, в которых содержалось новое учение о спасении; вскоре появились также его труды: „Свобода христианина" и ответ на трактат Эразма „Свободная воля". И на Пиренеи из близлежащего благословенного Беарна проникали лучи Божьего света, рассеивая густой мрак в Испании, и освещали сердца многих на вечное спасение, так что число верующих в стране быстро возрастало.
В кесаревском рейхстаге, в стране
еретиков, в Вормсе и Аугсбурге, люди из самого ближайшего кесаревского
окружения имели возможность верно ознакомиться с учением Реформации. Личный секретарь
Карла, Альфонса Вальдец* провинциал ангели-ордена, Франциска де
Ангелис, и придворные священники Альфонса фон Вирвеси Панке дела
Флуенто, возвратились на родину с переводами, убежденные, что „новое
учение" является учением Божьим.
* Вальдец, брат которого Юан так
же принял новое учение, имел многие близкие личные беседы с Меланхтоном. См.
М'Крис. Историю Реформации в Испании.
В стране все более и более пробивала себе дорогу истина. Однако инквизиция также начала давать о себе знать, так что многие свидетели истины вынуждены были бежать; к примеру, профессор теологии канцлер университета Алкала, Педро де Лерма и его племянник Луис де Кадена, поспешили в Париж. Другие же, как придворный священник Вирвес и личный секретарь Вальдец, были брошены в тюрьму, многих знатных ученых и благородных людей постигла подобная участь. Сколько погибло верных душ, истинных свидетелей Божьих от лишений, от холода, голода, тюрем и пыток, составители истории не дают нам точного сведения, но ни один из них не забыт Богом! Из свидетелей, удостоенных Богом прославить Его публичной смертью, упомянем только одного купца Франциска Сан Романа из Бургоса, который уверовал в Антверпене и по возвращении в Испанию недолго оставался втайне. Вскоре после краткого допроса он был приговорен на смерть через сожжение. Он же, исповедав Господа в меру своего познания, спокойно пошел на огненную смерть. Когда же пламя уже окружило его, священники все же надеялись, что Сан Роман на виду собравшихся зрителей все же отречется от своего исповедания, потому быстро исторгли его из огня, но герой веры, как только смог перевести дыхание и заговорить, сказал своим мучителям: „Неужели вы хотите лишить меня моего счастья?" Тогда они возвратили его обратно в его ужасное счастье, которое, однако, смогло пожрать лишь его тело.
Многие свидетели истины во время
правления Карла были наказаны только лишением имущества и свободы. Так Родриго
де Валер, уверовавший через прилежное чтение Библии и обративший многих словом
истины, был лишен своего имущества и был
вынужден носить „Сан бенито."*
* „Сан бенито" или „Сакко
бенито" было одеждой еретиков огненно-желтого цвета, на которой впереди
или сзади был нарисован большой крест среди большого пламени и множества
чертей.
Епископ из Тортосы, Юан Гил (обычно называемый просто доктором Эгидиусом), был отстранен от своей должности и заключен в тюрьму на многие годы, умер, однако, вскоре после заключения от тяжести невыносимых лишений в тюрьме. Франциско Энгинус (которого по-гречески называют по имени Дриандер), был заключен в тюрьму за то, что перевел Новый Завет и издал его с надписью „Новый Завет, то есть Новый союз с нашим Господом, единственным Спасителем и Искупителем Иисусом Христом", сам перевод был запрещен. Однако после него де Рейна издал полную Библию на испанском языке в Лондоне и Амстердаме.
Бог в своей благодати и премудрости защищал благовестив
Своей истины в Испании до тех пор, пока она не укрепилась. Это уже не был
свет, заключенный в тайнике, во всей стране чувствовалось его присутствие. Вскоре
он должен был быть свергнут со светильника силами тьмы.
Когда сильный, но уставший от жизни кесарь Карл Пятый передал своему сыну Филиппу правление Испанией и Нидерландами, по всей Испании скрытно или явно процветала „немецкая ересь". Особенно отличались два города, как два островка нового учения: на юге страны Севилья, на севере же Вальядолид. Филипп счел своим священным долгом очистить страну от скверны и ухватился за инквизицию, которую ввел по всей Испании еще его прадедушка Фердинанд как единственно верное средство, способное уврачевать великую рану, нанесенную церкви, и навсегда очистить поле от всяких плевел. Не было другого подобного правителя, как Филипп Второй, который бы так планомерно и фанатично свирепствовал против своего народа. Он был настолько чудовищно жесток, что его можно сравнить разве что с Иродом, повелевшим перебить всех младенцев мужского пола по всей Иудее.
Многочисленные верующие в Испании при всей верности своим убеждениям вели себя очень тихо и скрытно, их собрания были едва заметны. Однако инквизиция усердно выслеживала их, бесчисленные шпионы подобно собакам-ищейкам были неутомимы, поскольку король обещал им четвертую часть всего конфискованного имущества еретиков. Вскоре верующие переполнили тюрьмы, темницы, монастырские кельи, так что уже для них не оставалось более места. Здесь мы не имеем возможности проследить за судьбой тысяч и тысяч жертв, умерших в тюрьмах и под неслыханными пытками подобно верному и благословенному проповеднику Понке де ла Флуенто, уже вышеназванному дворцовому священнику. Также нам неизвестны имена и численность ученых чинов и гражданских лиц из дворянской знати, принявших огненную смерть. Нам только достоверно известно, что мужчины, женщины и девицы, дети, а также седые старики, опиравшиеся на свой посох, ради веры спокойно и радостно шли в инквизиторские костры. Так продолжалось до тех пор, пока в стране не осталось никого, кто бы открыто исповедовал слово Божие и Его учение. Кроме десятков тысяч верующих, погибших под пытками и сгоревших в кострах инквизиции, тысячи бежали из страны, спасаясь от разъяренных инквизиторов и пришли в Швейцарию, Францию, в Нидерланды, Германию и Англию. Филипп требовал возвратить ему его подданных, поэтому писал королеве Елизавете в Англию.
Елизавета, однако, не выдавала их фанатичному королю. „Поскольку, - писал епископ Иевель, - Бог заповедал уже Израилю любить пришельцев, так как они сами были пришельцами в Египте. Получивший милость должен оказывать милость! И как велико число тех, кто пришел к нам? Три или четыре тысячи. Да будет прославлен Бог! Наша земля в состоянии вместить их, если их число было бы даже значительно больше этого! Почему же королева Елизавета должна была не принимать этих немногих, тяжко испытанных членов Тела Христа, которые несут по Его повелению свой крест? Беспокойное море пощадило их, имело к ним сострадание, так что они благополучно достигли нашей гавани, и теперь нам должно чудовищным образом выгнать их из наших берегов назад? Этого жаждет заместитель Христа на земле?" И далее епископ продолжает прославлять беженцев за их трудолюбие и усердие, за то, что они не попрошайничали и не проводили свое время в праздности, но работали своими руками, чтобы обеспечить не только себя, но чтобы иметь возможность поддержать и других, за то, что среди них они излучали свет своей добродетелью и благочестием. „Блаженны те города, - восклицает он в заключение, - в которых они живут, потому что Бог сопровождает их Своим благословением!"
Как Франция потеряла соль земли, когда гугеноты покинули ее пределы и, оставив свою родину, взяли в руки дорожный посох и пошли на чужбину, так и Испания в своей слепоте нанесла себе неисцелимую рану, отвергнув свидетельство Божие и Его свидетелей.
Суды Божьи праведны и пути Его истинны!
Еще задолго до Лютера Дух Божий действовал в Нидерландах в среде католической церкви и человеческих учений. Здесь мы видим людей, которые в довольно ранние времена находили насыщение и успокоение своих душ не во внешних формах и предписаниях католической церкви. „Братство совместной жизни" - эта община была основана еще в 1350 году Гергардом Гротом из Девентера. Они стремились к богоугодной жизни и тесно были связаны между собой ради исследования Слова Божьего и познания истины, стремясь служить друг другу в личном сердечном общении с Богом. Они прилежно изучали Слово Божие и посвящали себя проповедям, уходу за больными и воспитанию молодежи. Из длинного ряда выдающихся людей, которые обязаны своим образованием „братству", назовем мистика Фому Кемпийского (он назван так потому, что происходил из Кемпа около Кельна), автора книги „О следовании за Христом", которая переведена почти на все языки мира и после Библии является самой распространенной книгой, далее ученого и благочестивого Яна Веселя из Гронингена и известного Эразма из Роттердама, которого мы уже знаем, как предтечу Реформации.
В Нидерландах процветали искусство и образование, так как здесь не так сильно тяготело папское иго, парализующее духовную и общественную жизнь. Бог подготовил здесь почву и сердца принять Его Слово непосредственно из рук реформаторов. Так, пламенные слова Лютера, казалось, тотчас зажгут огонь в Нидерландах. Кесарь Карл Пятый был ошеломлен; он желал эту богатейшую страну по своей мудрой и дальновидной политике пощадить и сохранить, так как эта земля играла величайшее значение в его многочисленных войнах и уже несколько десятилетий была в союзе с Габсбургом. Однако для слабого государственного деятеля папство было незаменимой поддержкой, поэтому он в дальнейшем через внутренние органы власти страны притеснял, сажал в тюрьмы, обезглавил или сжег заживо многие тысячи еретиков.
Три августинских монаха из Антверпена, Генрих Фой, Ян
Ван Эш и приор монастыря, Ламберт Форн, были первыми, которые
претерпели смерть ради веры. Приор был задушен в тюрьме, двое других были
сожжены на кострах 1 июля 1523 года в Брюсселе.*
* В том же самом году умер первый
мученик Венгрии, Георг Бухфюрер, и вскоре закружился пепел по всем странам.
Запылали костры в Австрии, Баварии, Швабии, на берегах Рейна. Так, пошли в
пылающие костры в Кельне на Рейне с радостью и в твердой вере Адольф Кларенбах
из Леннепа и Петр Флистеден.
Из пламени костра умирающие пели псалмы: „Мы благодарим Тебя, Боже, мы славим Твое великое Имя". При получении вести о смерти первых мучеников Лютер сочинил прекрасную песню: „Новую мы песню воспоем", в которой говорится:
Кружится победно над землей
Пепел истребляемых за веру,
Увлекая сонмы за собой
Следовать их славному
примеру.
Их сожгли в костре, чтоб
истребить
Благовестив Святого Слова,
Но их пепел продолжает жить,
Призывая всех к кресту Христову.
Не
желает пепел скрыться с глаз.
Вдохновленные святым примером,
Чтоб
светильник Божий не погас,
Вновь
в огонь идут герои веры!
Да, свидетели, которых истребили враги истины, умирая и уже умершими, говорили о силе веры, которая победила мир, и что она ведет их из смерти в жизнь. Истина разгоралась в Нидерландах все более и сильнее, несмотря ни на какие приказы Карла, несмотря ни на какие костры инквизиции.
Из богатейших городов этой страны, особенно из Антверпена, который в те времена был самым большим ремесленным центром мира, изливались потоки живой воды в самые различные страны, особенно же на иссыхающие нивы Испании и Италии, которые получали свою духовную пищу исключительно отсюда. В Антверпене были напечатаны сочинения реформаторов Германии и Швейцарии, а также здесь были напечатаны Библии на многих языках и затем были отправлены купцами как товар в соответствующие страны.
Уже в 1526 году в Антверпене Яков
Лисфельд издал первую нидерландскую Библию, которая позднее были им собственноручно
пополнена отличными примечаниями. В этом же году верный слуга Господень Вильям
Тиндал из Англии напечатал в Антверпене английский перевод Библии,
за что он претерпел мученическую смерть; в Амстердаме была напечатана испанская
Библия в переводе де Рейна.
Из Франции в южные провинции Нидерландов и во Фландрию переселились многие кальвинисты и реформаторы, в остальных частях земли в основном жили приверженцы лютеранского учения и многие так называемые перекрещенцы, особенно много их было в Фрисландии. Перекрещенцы-анабаптисты из Мюнстра творили свои бесчинства в Нидерландах, и поскольку им тут не было препятствия, каким являлись Лютер в Германии или Джон Клоке в Шотландии, то они бесчинствовали долго и ужасно. Мы должны все же допустить такую возможность, что и среди них, особенно среди так называемых перекрещенцев, были дети Божьи, так как уже задолго до Реформации находились христиане, которые не допускали крестить своих детей, смешанными с мечтателями и фанатиками, как Книппердоллинг, Роттман, Ян Матизен и Ян фон Лейден, а так же со многими подобными. Даже прежде, чем распространились вальденсы, предполагается, что от них произошли так называемые перекрещенцы (1182); во Фландрии были убиты люди за то, что они „отвергли крещение детей и отказались от мессы."
Во времена Реформации к свидетельству таких людей присовокупились всякие нечистые духи, и то, что должно было служить во славу Божию, превратилось даже в ужас для людей. Тогда истина свидетельства людей тех была спасена и восстановлена Менно Сименсом, бывшим католическим священником, происходившим из Витмарзума во Фрисландии. Через усердное изучение Библии и знакомство с трудами реформаторов Менно пришел к познанию Бога и с того времени трудился и действовал как проповедник-реформатор. Однажды он присутствовал при казни перекрещенца, спокойная и радостная смерть которого побудила его тщательно исследовать Священные Писания относительно крещения. Результатом его исследования явилось то, что он примкнул к презренным перекрещенцам. С того времени он неутомимо трудился в их среде, однако не в том духе, который отличал их до того времени, но в меру своего познания и в покорности Слову и воле Божией. Он требовал, чтобы все, причисляющие себя к Церкви Христа, были рождены от Бога и только тогда принимали крещение и причислялись к общине. Неверные в хождении получали бы выговор, а провинившиеся были бы изгоняемы из общины. Притом члены общины не должны были принимать никакой клятвы, не должны были нести никакой военной или гражданской службы. Вскоре меннониты, как их стали называть, приобрели обширную славу как ревностные и верные христиане.
Менно Симоне, кого мы можем
отнести к верным служителям Господа, умер в 1561 году после многотрудной, но
благословенной деятельности, которая проникала во многие
страны. Свидетельство, которое он воздвиг, долго сохранялось и по его смерти;
коллегианты, которые намеревались общину меннонитов подвести полнее и
совершеннее под силу Слова Божиего, придали ему еще большее значение, однако с
того момента их солнце закатилось. К сожалению, слова Господа нашего Иисуса
Христа, адресованные Сардисской церкви: „Ты носишь имя, будто жив, но ты
мертв", - относятся и к меннонитам.
Филипп Второй почитал своим долгом и в Нидерландах привести мятежные души к послушанию церкви или же истребить их в стране. С целью либо возвратить еретиков в лоно церкви, либо совершенно истребить их, он возвел свою сестру Маргариту Парму в должность правительницы в Нидерландах и возвысил прежнего епископа Арраса в кардинала Гранвелла. В стране тотчас умножилось число епархий и была введена чудовищная система испанской инквизиции. Однако эти мероприятия возмутили католиков в такой же мере, как и гонимых протестантов.
Три благородных человека из государственного совета, Вильгельм Оранский, граф фон Эгмонт и граф фон Хоорн, которые показали себя в войне отличными военачальниками и которые своей верной службой заслужили благодарности, предъявили королю протест по поводу его неправомочных нововведений и требовали сместить с должности жестокого Гранвеллу. Гранвелла действительно покинул страну после непродолжительного времени, но инквизиция осталась. Король же заявил: „Я охотнее пожертвую сто тысячами жизней, нежели потерплю хоть малейшее нарушение в деле веры, я выполню перед Богом свой священный долг, не отодвину и не смягчу наказание и истребление еретиков. Более того, мне должно обуздать распущенность и вырвать зло с корнем." Аресты и казни всех некатоликов продолжались со всей чудовищной жестокостью, однако теперь жертвы не всегда убивались публично; большей частью их убивали тайно: отрубали головы, топили, сжигали, а это было еще ужаснее и весьма ожесточило народ.
Тогда четыре главных города Брабанта: Левей, Брюссель, Антверпен и Герцогенбуш, объединились, чтобы потребовать от короля прекращения всякого рода насилия и особенно отмену инквизиции. К ним присоединились и другие города, и все они в 1566 году в городе Бреда вступили в союз против рабства и инквизиции. Многие сотни дворян и богатейших из купцов подписали этот союз, который, однако, не был исключительно протестантским союзом. Около трехсот человек спокойно и без оружия направились в Брюссель к правительнице и были приняты ею милостиво, поскольку она знала смелость и серьезность этих людей и имела основание опасаться их. Государственный совет, чтобы успокоить Маргариту, пренебрежительно назвал их попрошайками. Это оскорбительное прозвище (гейзен) вскоре превратилось в почетное наименование партии. Гейзены превратились в Нидерландах в политическую и религиозную партию, подобную гугенотам во Франции.
Доверие к этому союзу среди народа было так велико, что дело Господне в стране распространялось с большой смелостью, их общины становились многочисленными и настолько большими, что повсеместно стало обыкновением проводить собрания под открытым небом. На них собирались десятки тысяч и внимали проповедям тех, кто возвещал им Евангелие и читал Слово Божие. Герман Модет, Петр Дафенус, Ян Аренде - вот имена некоторых из тех, кого Бог в то время превратил в сосуды для почетного употребления в Свою славу.
К сожалению, в те дни не бездействовал и враг дела Божьего, стремясь погубить свидетельство истины. Фанатизм толпы истребителей икон, к которым примкнула возбужденная необращенная чернь, сносил с лица земли прекрасные церкви и монастыри, уничтожал все, что имело цену для искусства и для истории. Эти толпы особенно свирепствовали во Фландрии и Брабанте.
Король Филипп Второй, который не мог различить настоящее от подделки, верность Божиему свидетельству и мужество христиан от плотских мотивов и мятежного духа, теперь, как никогда ранее, начал свирепствовать против всего нецерковного и некатолического, он жаждал истребить еретиков любой ценой, даже если бы у него не осталось в живых ни одного подчиненного. Он не вникал в то, что люди веры громко возвышали свои голоса против свирепого беспорядка, и силой остановил мятеж. Маргарита Парма должна была вновь начать кровавую бойню всех еретиков. Среди многих в то время был убит и Гвидо де Брес, благочестивый человек, который поныне остается в благословенной памяти в церквях Нидерландов. Он закончил свой земной путь на виселице 31 мая 1567 года. По пути на виселицу он громко воскликнул: „Сегодня я должен умереть во имя Сына Божиего! Да прославится Бог! Я полон радости! Я никогда не помышлял, что Бог удостоит меня такой чести. С мгновения на мгновение сердце мое укрепляется, и вот оно уже переливается через край от радости!"
Над Нидерландами собирались еще более мрачные гнетущие тучи. Уже известный нам герцог фон Альба был послан во главе сильного войска из Испании, чтобы восстановить там мир и покой, будь этот покой хоть гробовое молчание на кладбище! Пока еще этот шторм не разразился, пока он только приближался, все нечистое, все ненастоящее начало отсеиваться от свидетельства Божиего. Зачинщики истребления икон притихли, и многие католики отделились от союза, заключенного в Бреде.
Вильгельм Оранский, который знал вероломство и кровожадность
Альбы, поспешил в Германию в свой родовой замок, до прибытия Альбы так же
поспешило покинуть родину около 100000 людей. Графы же фон Хоорн и Эгмонт,
напротив, остались в стране, хотя Оранский настойчиво предупреждал их. Для
Нидерландов теперь начались тяжкие кровавые времена. Бог видел страдание их и
освободил народ как от ига папства, так и от испанского господства.
Вильгельм Первый Оранский был человеком, которого Бог
употребил на то, чтобы в Нидерландах утвердилась Его истина и чтобы народ был
избавлен от гражданского и религиозного гнета. Он родился в 1533 году в замке Дилленбург
первым ребенком в семье графа Вильгельма фон Нассау, ставшим евангельским,
от его благочестивой жены Юлианы Штольберг,
которая заслуживает того, чтобы ее поставить наряду с благочестивой и
благоразумной Иоанной де Альбер. Вильгельм унаследовал от своего дяди княжество
Оранж во Франции, отчего его и звали принц Оранский. Вильгельм был
любим с раннего детства за его живой проницательный ум, и кесарь Карл взял его
в свой дворец, где он получил прекрасное, однако католическое и мирское
воспитание. Мы изумляемся благодати Божьей, которая сохранила нам молодого
принца и сердце его направляла по Божьему руслу. Вильгельм позднее сам
возблагодарил Бога за Его охрану. В одном из писем в 1566 году он писал: „Многие
годы я думал о войнах, охоте и тому подобном более, чем о спасении собственной
души, но я благодарен Богу за то, что Он Сам заложил в мою душу Свое доброе
семя и не дал ему погибнуть." По смерти своих друзей Хоорна и Эгмонта он
полностью отрекся от католической церкви и открыто выступил на стороне
реформированной церкви. Принц еще во дворце кесаря возрастал и приходил „в
благоволение у Господа и у людей." Уже 22-летним юношей Вильгельм
Оранский был поставлен главнокомандующим над кесаревым войском в Нидерландах,
спустя год (1556), когда кесарь Карл низложил с себя корону, ему выпала почетная
миссия преподнести Фердинанду Первому корону Германии, и Карл Пятый простился
со своими подчиненными в Нидерландах, опираясь на плечи Вильгельма. Однако при
правлении Филиппа Второго Нидерландами, казалось, звезда Оранского начала заходить.
Вильгельм еще при правлении Карла стал наместником над Голландией и Зеландией,
однако сын Карла и не думал превращать Оранского в главного наместника над
всеми Нидерландами. Филипп боялся „молчуна", как он называл принца,
предполагая, что он когда-нибудь громко возвысит свой голос за протестантов,
истребление которых с помощью инквизиции было давно решенным делом. Принц
Оранский не столько опасался этого недоверия со стороны короля, сколько боялся
хитрости и вероломства герцога фон Альбы. Когда герцог фон Альба с испанским
войском напал на Нидерланды в 1567 году, Вильгельм покинул страну не из страха
перед открытым боем, на который он еще был бессилен, но как
лев, который боится только скрытого врага, тайных сетей и
коварных ловушек. Оба друга Вильгельма, графы фон Эгмонт и фон Хоорн,
оставшиеся в Нидерландах, как нам уже известно, были действительно арестованы
вероломным Альбой, посажены в тюрьму, обвинены в государственной измене и
обезглавлены. Даже в Германии деятельный и пламенный дух Оранского был занят
мыслями о благополучии дорогих ему Нидерландов. Он издал манифест, по которому
нидерландский народ ставил целью войны, которую вынужден вести за свою
свободу, „чистоту Слова Божиего и служение Богу."*
* Так характеризовал Вильгельм религию
протестантов.
Он изложил это открыто перед всем миром. Продав фамильные серебряные вещи, а так же ювелирные драгоценности, на вырученные деньги он нанял войско и со своими братьями, четырьмя героями-сыновьями благородной Юлианы фон Штольберг, вступил в серьезную продолжительную войну, которая принесла Нидерландам гражданскую свободу от Испании и религиозную свободу от Рима.
Эта война продолжалась со многими перерывами до
вестфальского мира (1648), таким образом, восемьдесят лет и троим братьям Вильгельма
стоила жизни.*
* Принц
Адольф пал уже в первой битве 24 мая 1568 года; принц Людвиг, второй после
Вильгельма, самый отличнейший из всех пяти братьев, смерть которого была
оплакана повсеместно, и принц Генрих пали в битве при Моокер Хейде (апрель 1574).
Письма Юлианы и ее сыновей-героев с поля боя - прекрасное свидетельство их
торжествующей веры и благородства взаимоотношений между матерью и сыновьями.
Сам же он до самой смерти стоял во главе войска, как
военачальник и правитель, в полном уповании на Бога с девизом: „Спокойно в
штурмующем море!" Вильгельм пал жертвой коварства после того, как изрядно
потеснил власть Иезавели в Нидерландах, так что она уже не могла открыто
угнетать христиан и препятствовать свидетельству Божьему. Жалкий человек, купленный
иезуитами, Валтасар Герардс, злодейски застрелил его 10 июля 1584 года в его
замке*.
* Убийца
думал заработать 25000 золотых гульденов, которые обещал Филипп Второй за
голову Оранского, однако он был растерзан разъяренным народом. Филипп возвел
его и его семейство в сан дворян.
Принц упал с криком: „Господь Бог, будь милосерден к моей душе и к бедному народу." На вопрос своей сестры: „Предаешь ли ты свой дух в руки Иисуса?" - он успел твердо ответить: „Да!"
Вильгельм Оранский - это величайшая и благороднейшая личность в мировой истории. Дело, которое начал через него Бог, осталось живым и поныне.
Вильгельм в последние годы вступил в брак с дочерью
благородного уже знакомого нам французского адмирала фон Колиньи. Внучка от
брака Оранский - Колиньи была прекрасная глубоко верующая Луиза Генриетта
Оранская*, украшение всего христианского женского мира, как ее прабабушка
Юлиана фон Штольберг и как Иоанна д'Альбер.
* Луиза Генриетта известна в
христианском мире, и как автор духовных песен; так например, прекрасный гимн
„Иисус - моя скала" приписывается ей.
В 1646 году Луиза Генриетта стала женой великого курфюрста
из Бранденбурга, а через это - родоначальницей знаменитого прусского
королевского рода.
Мы уже заранее знаем исход долгой войны в Нидерландах, через которую было сохранено свидетельство Божие, а так же отвоевана свобода от испанского рабства, поэтому не будем долго останавливаться на созерцании кровавых битв и мерзостей, которые творились при чудовищном господстве Альбы и его последователей.
Как только Альба вступил на землю Нидерландов, так тотчас учинил кровавую бойню с чудовищной кровожадностью по всей стране. Убиваемых было так много, что не хватало даже такого множества виселиц и колес, какие находились повсюду, так что осужденных вешали на всех деревьях вдоль улиц. „Так, в кратчайший срок цветущая страна превратилась в огромное поле казни, и зловещие звуки колоколов смерти постоянно наполняли воздух." Отдельные личности и даже целые города, которые невозможно было победить открыто, захватывались обманом и вероломно уничтожались, потому что держать свое слово перед еретиками, как это было и во дни Гуса, Рим не собирался. Многие города, как, например, Мехелен, Цютфен, Харлем и Наарден были чудовищно истреблены. Город Наарден открыл свои ворота испанскому главнокомандующему и его войску, поскольку те дали клятвенные обещания, что никто не будет лишен ни имущества, ни жизни. К обеду всех жителей после того, как солдаты были гостеприимно расквартированы, пригласили в главную соборную церковь, и когда она переполнилась мужчинами, женщинами и детьми, выступил католический священник, который потребовал от собравшихся немедленно покаяться, так как они должны были сейчас умереть. Тотчас за священником появились солдаты, которые устремились на множество людей убивая всех подряд: кровь, предсмертные стоны... этот ужас невозможно описать! Затем церковь была подожжена, так что сгорели и живые и мертвые.
Альба мог хвалиться, оглядываясь
на покидаемую им землю после шестилетнего господства над ней, где было за это
время уничтожено 18000 человек, однако подлинное число жертв было гораздо
больше, если мы присовокупим также число тех, кто умер от войны и лишений. Сама
земля была обеднена и опустошена. Во время правления страной последователями
Альбы положение народа не стало лучшим. Оружие протестантов в Нидерландах
редко было победоносным, потому что и здесь сохранение свидетельства Божьего
не зависело от плотской мощи, однако после того, как при отважной обороне
города Лейдена* испанцы понесли тяжелые потери, семь северных провинций
объединились против Испании, и благодаря Утрехтскому союзу от 23 января 1579
года на некоторое время были устранены неприятные распри по поводу разногласий
учений между лютеранами и реформаторами, которые весьма вредили свидетельству в
Нидерландах.
* Лейден был
окружен испанцами очень плотно. В городе было такое бедствие, что не поддается
описанию, но отважный бургомистр Петр так воодушевил горожан, так воспламенил
их дух упованием, что они со стен города кричали врагам: „У нас по две руки!
Одной мы будем есть, другой удерживать город!" Наконец, они помогли себе
тем, что прорвали дамбу, так что морские волны устремились на сушу и прогнали
испанцев. Освобожденное население Лейдена, переполненное благодарности,
поспешило в церковь и, всхлипывая и плача, воспевало Богу гимны благодарения.
Вильгельм Оранский в честь такого отважного поступка в 1575 году учредил в этом
городе университет.
Спустя два года сословия объединенных Нидерландов объявили о смещении Филиппа Второго и назначили Вильгельма Оранского главным наместником над их свободной землей. После убийства Вильгельма его место занял отважный сын Мориц Оранский и продолжил борьбу дальше, однако не с такими блестящими военными успехами.
Мужество и власть Филиппа
Второго, между тем, были разбиты. Он хотел наказать протестантскую Англию и с
этой целью построил огромнейший флот, который назвал „непобедимой армадой".
Но его корабли, на которых находилось 32000 моряков, целое воинство
священников и монахов с главным инквизитором среди них, отплывших от испанских
вод, были уничтожены в 1588 году военно-морскими силами Англии и
разбушевавшимся морем по всемогуществу десницы Божьей. Филипп Второй умер в
1598 году, полностью обнищавшим и несчастным, ненавидимым своим собственным
народом и пренебрегаемым всеми, от мучительной и отвратительной болезни. Как
религиозный человек, он переносил боли с терпением, нес также печаль о
соделанных грехах, однако не имея Божьего познания. Даже на смертном одре
Филипп в страшном ослеплении с благодарностью Богу взирал на море крови святых,
которое он пролил, точно так же, как французский маршал Таваннес, который перед
смертью объявил, что заслужил себе блаженство на небесах, потому что в одну
лишь Варфоломеевскую ночь он один умертвил более еретиков, чем все.
Что может быть более ужасным, чем в самообмане якобы служения Богу преследовать Его народ и путем чудовищных пыток и мучений предавать их смерти? Это делает религиозно-фанатичный человек, потому что он не знает Бога, и князь тьмы использует его своим орудием. Фанатизм - религия плоти и тьмы, он дышит, как это было однажды с самоправедным Савлом из Тарса, „угрозами и убийством на учеников Господа" и ищет истребить их собрание. Именно это и есть религия и учение Иезавели.
Насколько прямо противоположно этому Евангелие Господа. Оно приносит праведность, мир и радость во Святом Духе, оно ведет к свету и общению с Богом, оно привносит в тех, кто послушен Ему, любовь и милость ко всем людям. „Ибо явилась благодать Божья, спасительная для всех людей", - и Господь наставляет Свой народ через Своего служителя Павла: „Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте. Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими... Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию, ибо написано: „Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". (Рим. 12,14-19).
Церковь не должна вырывать и сжигать плевелы из среды засеянного Словом Божиим поля мира. Церковь является тем „полем", где Господь повелевает оставить „расти то и другое вместе до жатвы". Правда, в Своем Слове Господь завещал Своей Церкви: „Извергните развращенного из среды вас" (1 Кор. 5). Но как должно это совершаться? „В духе кротости" (Гал. 6,1; 2 Тим. 2,24-26). „Для такого довольно сего наказания от многих, так что вам лучше уже простить его и утешить, дабы он не был поглощен чрезмерно печалью; и потому прошу вас оказать ему любовь" (2 Кор. 2,6-8). Насколько иначе действовала римская церковь в мрачные времена прошедших столетий! Да даст нам Господь, чтобы мы во всем были руководимы Его Словом и волей, чтобы мы были найдены во славу Бога „письмом Христовым" и „неукоризненными и чистыми чадами Божьими, непорочными среди строптивого и развращенного рода."
Борьба, которая
разгорелась в 16 столетии вокруг свидетельства Божьего, протекала, как мы уже
видели, в разных странах по-разному и не везде имела одинаковый исход. Само
свидетельство, если оно и выходило победоносно из борьбы, не везде приобретало
одинаковое очертание.
В Германии делу
Реформации долго и упорно противостояла власть кесаря и государства, но тут
вступились за дело Божие некоторые протестантские князья земли и сочли
необходимым в их стране перенять на себя „сумм епископат" (достоинство и
власть верховного епископа), отделившись от римского отца и пастора, через что
возникло новое явление, так называемая церковь данной страны. В Италии и
Испании вступил в борьбу против свидетельства собственный доморощенный
фанатизм и, к сожалению, имел большой успех. В Швейцарии дело веры разрешило
обычное большинство голосов народа, поскольку вообще во всей Швейцарии дело
Реформации было разрешено на основе демократических принципов. Новая церковь
здесь была реформированной и открыта действию и жизни Духа более, чем
лютеранская или англиканская церкви, и более их проявляла положение к священной
иерархии. Во Франции и Нидерландах жажда верующих ко Слову Божьему и Его
свидетельству смешивалось со стремлением неправедно угнетаемого народа к независимости
и свободе, что привело эти страны к кровопролитной гражданской войне. Франция
же, которая понесла большее количество жертв из недра народного за
свидетельство истины, больше потерпела в конфискации имущества и пролила
больше крови, чем в Нидерландах, да и всех других странах, осталась во мраке
католицизма. Свидетели многими тысячами были либо умерщвлены, либо бежали на
чужбину. В объединенных Нидерландах реформированная церковь стала
государственной. В Англии и Ирландии Реформация произошла во всяком случае лишь
внешне, по королевскому приказу. Генрих
Восьмой порвал с папством и объявил себя владыкой над англиканской церковью,
которая крепко держалась римского излишества и роскоши и лишь ограниченными
реформами потеснила прежние строго епископские порядки. В угнетенной Ирландии
государственные вояжи короля вызывали лишь раздражение в народе, который еще
теснее сплотился вокруг римского священства и лона церкви, здесь Реформация не
смогла пустить глубоких корней! Для Англии королевский приказ Генриха Восьмого
не имел очень большого значения. Здесь Реформация возникла из среды самого
народа, в котором Слово Божие со дней Виклифа читалось втайне; и этот исходный
пункт, Слово Божие, наложил особенную печать на свидетельство в Англии. В
Шотландии, король которой не участвовал в Реформации*, проповедь Слова
Божьего, верное служение духовного родственника Женевского реформатора и
превосходное свидетельство Реформации вдохновили пресвитерианскую церковь и
придали ей другой облик.
*
Шотландия впервые объединилась с Англией лишь при Якове Первом.
Семя, которое
посеял Виклиф, давало все больше и больше плода в недре английского народа.
Повсеместно в стране и особенно в западной части Шотландии проживали многие
приверженцы его учения; лолларды, которые читали Слово Божие, и, услышав о
делах Божьих на континенте, подняли свои лица и приветствовали рассветающий
день реформации с благодарностью Богу за Его истину, которую они удержали,
насыщаясь и утоляя свою жажду от Его истока.
До этого времени
они жили в стране тихо и скрытно, пока гонители не выследили и не исторгли их
из земли веры в обители видения. Так в течение мрачных столетий были убиты
многие. И на Британских островах были священники такие, как говорит о них
Павел: „лютые волки, не щадящие стада". Уже в 1519 году приняли
мученическую смерть шесть мужчин и одна женщина в г. Ковентри за то, что они
научили своих детей на родном языке молитве „Отче наш" и тезисам исповедания
„Верую". Купец Ричард Гун, который, правда, оставался в связи с католической церковью, но втайне усердно
читал Слово Божие в переводе Виклифа, был заключен в башню лоллардов в церкви
Святого Павла и скован тяжкой цепью, которая висела на железном кольце вокруг
шеи. Когда он впервые предстал перед судом за то, что противостал священникам
из-за неправомерного и несправедливого действия при сборах денег, его обязаны
были освободить, но священники задушили его в тюрьме. Правда, убийство было
разоблачено, но кардинал Уолси оправдал убийц. Когда же позднее при обыске дома
у Гуна они нашли Библию Виклифа, то откопали прах умершего и всенародно сожгли
его.
Другой мученик,
Джон Браун из Эшфорда, был обвинен архиепископом из Кантербери в ереси в тот самый
год, когда Лютер в Виттенберге прибил свои знаменитые тезисы. Он был вырван из
круга своей ошеломленной семьи, привязан к лошади и брошен в тюрьму. Незадолго
до этого Браун в беседе с одним надменным священником на пароме, пересекавшем
Темзу, отрицал спасение души через мессу, теперь он стоял перед архиепископом
из Рочестера, который требовал от него, чтобы он отрекся оттого
„богохульства". Однако верный человек из Эшфорда не отрекся от своих
слов, но повторил вновь: „Христос был однажды принесен в Жертву, чтобы понести
грехи многих, и мы спасемся только этой Жертвой, а не повторением священником
мессы." Тогда архиепископ повелел разуть Брауна и поставить его босыми
ногами на раскаленную сковородку. Однако и тогда он остался тверд, и хотя его
тело на ногах было сожжено настолько, что оголились кости, он все же воздал
Богу и Его истине славу. „Если я здесь на земле отрекусь от моего Господа, -
сказал верный мученик, -то Он отречется от меня перед Своим Отцом." Тогда
он был приговорен к сожжению. Его доставили в родной город, где его искала
жена. Она увидела его обезображенным, сильно скованным, так что он едва мог
шевелиться. Однако герой веры и в таком состоянии находил силы утешать свою
несчастную жену. Он просил ее укрепляться упованием на Господа, Который благ и
милосерд, передал на ее попечение детей и наставлял ее привести их к Господу.
На следующий
день жена Брауна с ее сыновьями находилась на месте казни, чтобы попрощаться с
любимым мужем и отцом, который
в тот день должен был запечатлеть свою веру огнем. Верный мученик пропел из
пламени псалом в честь Бога, и когда он почувствовал приближение смерти, -он
воскликнул словами Господа: „Отче, в Твои руки предаю дух мой!" Затем
присовокупил к этому, умирая: „Ты услышал меня, Бог истины!" Когда душа
Брауна улетела из обезображенного тела, его жена и дети подняли громкий вопль,
тогда Чилтон, осатанелый палач, крикнул: „Пусть сгорят и дети еретика вместе с
ним!" С этими словами чудовище схватил дочь Алису, чтобы бросить ее в
огонь, но она успела вывернуться и все убежали.
Так обстояли
дела верующих в Англии до начала Реформации в Германии и до начала правления
английского короля Генриха Восьмого.
В то время, как
в Нидерландах и в Германии вновь пробудилось искусство и образование, и с
помощью книгопечатания истина быстро распространялась, Англия через злополучную,
кровавую тридцатилетнюю гражданскую войну, через бои „белой и красной
роз"* была просто опустошена.
* Собственно
говоря, война между правящими домами Ланкастера и Йорка. На гербе Ланкастера
была красная, а на гербе Йорка - белая роза.
Народ обнищал и в большинстве своем находился
еще в средневековом мраке и невежестве. Истинная вера найдена только у
поносимых и гонимых лоллардов.
Когда на трон в
1509 году взошел молодой и деятельный король Генрих Восьмой, народ мог
надеяться на лучшие времена. Генрих был прекрасного вида, статного телосложения,
однако это был падкий на развлечения сладострастный человек, одаренный большими
способностями и имеющий немалое образование. Он защищал науки, которые любил,
и, казалось, не был другом невежественных монахов и священников. Эти же
ревностно боролись против классического образования, потому что через сие мог
последовать восход солнца Реформации, как это произошло в Германии и Нидерландах.
Под попечением короля, который желал прогресса науки и образования, здоровый
дух англосаксонского народа вскоре показал прекрасные плоды, и вокруг ученого
Эразма Роттердамского, который пребывал в Англии, собрались люди богатого,
обширного образования. Священники сердечно скорбели о том, что гуманистов,
фаворитов Генриха, не так просто уничтожить, как это они сделали с Гуном или
Брауном. Более всех они ненавидели Эразма, который в своих сочинениях остро
высмеивал их невежество, поливал их острой сатирой. Пугливый ученый признал
это и покинул Англию. Он направился в Базель, где издал перевод Нового Завета с
греческого на элегантном латинском языке. Эта книга во многих экземплярах
проложила себе путь к английским ученым. Она была читаема в университетах
Оксфорда, Кембриджа и Лондона и распространяла свет и жизнь даже прежде, чем
Лютер прибил свои тезисы в Виттенберге. Спустя годы возникла впервые
англиканская церковь через уже упомянутый указ Генриха Восьмого, которая до
того времени была „злополучного двойственного облика между католицизмом и
протестантством", каковой она осталась и в последующем. Английская же
Реформация, да будет нам позволено повторно подчеркнуть это, произошла через
действие Божие Его словом; она пришла к народу через слово Божие, и
свидетельство, восстановленное тогда, не осталось в рамках все еще существующей
королевско-священнической церкви. Мерль д'Обине пишет: „Возможно, в высшей
степени, чем Реформация на континенте, английская основана на Слове Божием.
Хотя это может звучать не очень-то приятно, но от этого значение ее не
уменьшается. Чем меньше мы встречаем на английской почве таких колоссов, как
Лютер в Германии, Цвингли в Швейцарии, Кальвин во Франции, тем более замечаем
всеобщую распространенность Священного Писания в Англии, и это ничто иное, как
Само Слово Божие и невидимая власть невидимого Бога, Который зажег яркий свет
на Британских островах уже в 1517 году, а более определенно - в 1526 году.
Религия англосаксонской расы более других носит библейский характер и более
других именно потому, что по всей земле она распространяет истину призвания и
откровения Божьего."
Конечно же,
единственным средством Божьим, будь то в спасении
отдельных душ, будь то в реформации всей церкви, является Слово Божие. Лишь до
тех пор, пока реформация основывается на этом Слове, она может быть признана
Богом. Всякая другая реформация, нацеленная в ином направлении, есть дело рук
людей и не может служить во славу Бога и не может быть во спасение людей.
Поступивший из
Базеля греческий Новый Завет произвел в Кембридже и Оксфорде среди профессоров
и студентов благословенное действие. Люди, занимавшие выдающееся место в
английской Реформации, тогда пришли из густой темноты к яркому свету. Томас
Больней, которого Мерль д'Обине мог назвать „отцом английской Реформации",
в то время обучался как молодой доктор канонического права в Кембридже. Он был
благочестивым человеком, желающим познать Божье право и Его закон и исполнить
это, однако это ему не удавалось. Со скорбью в сердце он твердо установил, что
при всех стараниях и работе, при всех постах, молитвах
и исповеданиях его тело страдало и истощалось, но сердце при этом не получало
ни света, ни жизни, ни праведности и ни мира. Бильней так сильно устал, что охотнее умер бы, если бы не боялся
Бога и Его суда после смерти. Тогда он услышал о греческом Новом Завете, который
наряду со всеми еврейскими и греческими книгами запрещал ему читать его
духовный отец, исповедник. Он проскользнул в лавку торговца книгами и принес в
свою комнату эту книгу, закрыв за собой дверь, он тотчас углубился в чтение
ее. Подобно драгоценнейшему сокровищу было то место, на которое взирали его
глаза, для его истомленной души это было драгоценней свежей воды для измученного
жаждой. Он читал: „Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус
пришел в мир спасти грешников, из которых я первый" (1 Тим. 1,15). „О,
драгоценное, благое слово! - воскликнул он. - Итак, Павел первый из грешников,
и все же Иисус пришел его спасти! И Павел убежден в своем спасении. И я,
подобно Павлу, великий грешник, но Христос спасает грешников! О, наконец я услышал об Иисусе!" Бог открыл глаза молодого доктора,
он поверил в Христа и нашел спасение и мир души. Его сердце и его совесть были
очищены. Теперь он осмысливал учение церкви. „Церковь, - говорил он теперь, -
таким образом, не спасает. Спасает Христос!" Бог Своей истиной освободил
Бильнея от Рима.
Счастливый
ученый стал ярким светом для университета. Он ежедневно исследовал Писание и в
своих молитвах неустанно просил за бедный заблудший народ. Вскоре к нему
примкнули и другие из университета, которые пришли •к живой вере через
свидетельство Бильнея. Это были ученый Иоанн Фрит, которого мы вновь
повстречаем в Оксфорде, магистр Артур, которому Бильней позднее
оказывал поддержку, когда тот вступил проповедовать Евангелие, Фистел из
Пемброкхаля и профессор Стаффорд, который собрал вокруг себя
студентов. Спустя несколько лет, когда и в Германии стал ярко разгораться свет
истины, зажженный Лютером, в Кембридже почти весь университет был обращен к
истине и началось волнение. Бог призвал для служения во славу Свою и сделал
Себе благопотребными сосудами для почетного употребления из самой гущи самых
ярых противников истины. Из всех других прежде всего назовем Хуго Латимера, бывшего
студента филологии, магистра искусств, теперь студента теологии. В слепом
усердии он свирепствовал против собраний верующих студентов Стаффорда. Церковь
же, желая вознаградить своего верного сына, который был сильным, высоким
человеком, сделала его крестоносцем в университете. На своем экзамене по
теологии этот солидный противник нового учения сделал доклад против Меланхтона
и его только что вышедшего труда „La communes". Но в университете было одно
сердце, которое уже долгое время взывало к Богу за этого пламенного
юношу-оратора, чтобы Он все же просветил его. Это был физически слабенький, но
духовный герой веры Томас Бильней. По окончании экзамена он предстал пред
Богом, пал на колени, умоляя о спасении молодого человека, и тогда пошел к
нему на дом. Латимер принял его с очевидным восхищением. Бильней, казалось,
совсем не заметил этого и тотчас начал рассказывать молодому священнику в форме исповеди свое обращение к Богу. Он говорил
о нужде и страхе, которые пережил, пока не знал Бога, как он молился и истощал
себя до тех пор, пока в его руки не попал Новый Завет Христа, в котором он
получил благую весть, что Иисус есть его личный Спаситель, говорил и о том, как
он был спасен верою через благодать. Красноречивыми словами он сообщал
внимательно слушавшему молодому священнику о спасении, данном ему Иисусом
Христом и о том мире души, которым он владеет теперь верою через пролитую
Господом святую кровь на Голгофе. Бильней уже давно перестал говорить, а
Латимер все сидел на своем стуле тихо, не произнося ни слова. Вдруг он закрыл
свое лицо обеими руками и начал горько плакать. Бог благословил слова Своего
служителя. Он просветил сердце молодого священника, как это было некогда с
Савлом. Теперь Бильней приступил к сокрушенному сердцем человеку и с искренней
любовью утешил его. „Брат мой, - сказал он, - если твои грехи даже, как
багряное, Он убелит их, как снег." Этими и подобными словами говорил он к
сердцу сокрушенного, и Бог благословил его старания. Вскоре Латимер получил мир
с Богом и, когда Бильней оставил его, он из огнедышащего Савла превратился в
кроткого Павла.
С этого времени
в Кембридже ежедневно видели двух прежних противников постоянно вместе: они
совместно читали Слово и совместно подводили итоги прочитанного. Любовь Божья
тесно связала их сердца воедино. Как работники, однако, эти два брата и друга
оставались различными, они были разными по природе. Пламенный мужественный
Латимер имел более деятельный и твердый характер, чем Бильней, с момента своего
обращения он возвещал истину в своем Отечестве с силой живого Слова, с такой же
смелостью льва и с такой же верностью и постоянством, как Фарель в Швейцарии,
который трудился для распространения Слова Божьего и Его истины. О его
водворении в небесную Отчизну после долгих лет благословенной деятельности,
сожжения на костре, мы еще поговорим позднее. Маленький слабый Бильней, в
противоположность ему, был робким человеком, но, когда он на своем пути
претерпел страдания* и ужасную
превратность, потрудился в Англии во славу Бога и Его свидетельства даже более,
чем его деятельный и энергичный друг.
* Честолюбивый и
властолюбивый государственный канцлер Томас Уосли арестовал его и посадил в
тюрьму. Бильней и здесь вновь подтвердил доброе исповедание веры, но он был
долго осаждаем неверными друзьями, их просьбами и увещаниями до тех пор, пока
не отрекся. Однако он тотчас почувствовал себя таким жалким и
несчастным, как это было с молодым Яковом Паванной, что всем сердцем кричал к
Господу до тех пор, пока Он не восстановил его. Его свидетельство после этого
стало весомее и вернее, чем прежде, и он жаждал засвидетельствовать свою веру
мученической смертью.
Это был человек молитвы, который, подобно
Епафрасу, непрестанно подвизался в молитве за благополучие Церкви и
распространение Его свидетельства. Как однажды он умолил Бога за Латимера для
Церкви, так был выпрошен у Него и профессор-гуманист Барни и через его молитвы
приведен к живой вере; да, весь Кембридж и вся Англия вкушали благословение от
его молитв. Бильней взошел на костер в 1531 году в бытность ученого, но
враждебного государственного канцлера Томаса Мора, с радостным исповеданием и
счастливым сердцем претерпел огненную смерть.
Оксфорд не желал
прятаться за спиной родственного университета в Кембридже. В Оксфорде Эразм
имел многочисленных друзей, и его Новый Завет был в руках у многих. Однако
свет Божий впервые разгорелся величественно и ярко лишь тогда, когда канцлер
Генриха Восьмого, кардинал Уосли, ярый враг истины, но, подобно королю,
покровитель наук, основал в Оксфорде новую коллегию, которая позднее стала
называться „христианский колледж" и, как ни странно, в 15231 году призвал
из Кембриджа многих выдающихся людей в этот колледж, как, например, друга и
раннего соработника Бильнея, ученого математика Иоанна Фрита. Жизнь, вызванная
этими достойными людьми, позднее получила дальнейшее развитие особенно после
перевода Нового Завета Тиндалем, который был издан в 1525 году.
Вильям Тиндаль,
который пришел к познанию истины во время своего студенчества в Оксфордском
университете, к моменту образования новой коллегии уже несколько лет как
покинул Оксфорд и жил вдали в уединении, чтобы перевести драгоценное Слово
Божие на родной язык. Этот верный свидетель Божий появился на свет год спустя
за Лютером в прекрасный долине Северна на границе с Валлисом. Его отец рано
определил своего одаренного сына в Оксфорд, где тот посещал школу Магдалены,
откуда перешел в колледж с таким же названием, чтобы изучать там филологию и
философию. Благочестивый, нравственно чистый юноша, чья жизнь и усердие
ставились в пример другим студентам, быстро продвигался в своем обучении,
однако мудрость Божия ему не была еще известна. В это время в его руки попал
греческий Новый Завет Эразма, он вчитывался в Слово Божие вновь и вновь.
Тиндаль не был обращен, как Бильней, при первом же чтении книги, но Божья
истина осветила его сердце и оживила его. Вскоре после того, как эта милость
была послана ему, он собрал вокруг себя студентов, которые уже либо были
возрождены через слово Божие, либо жаждали придти к источнику живой воды. Враги
света не хотели и дальше терпеть это. Доктор Тиндаль вынужден был оставить
Оксфорд. Он прибыл в Кембридж и работал здесь некоторое время с Бильнеем и
Фритом совместно в деле евангелизации. Позднее мы видим его в качестве учителя
в долинах на его родине в доме сэра Джона Уолша, знатного дворянина, который
состоял в дружбе с Генрихом Восьмым. За столом сэра Джона в гостях часто
бывали высокие особы гражданских и духовных чинов, с которыми уважаемый
домашний учитель нередко вступал в серьезные беседы. Иные удивлялись, иные в
ожесточении искали способ уничтожить этого „еретика", который Священное
Писание называл Словом Божиим, ежедневно читал его и разоблачал папство и
римскую церковь, однако его положение в доме знатного сэра Англии защищало
его. Тиндаль вскоре почувствовал себя в доме знатного господина не на своем
месте. Правда, под его защитой он хорошо потрудился и многие соотечественники
верою приняли благую весть, но неокрепшие, неутвержденные верующие не владели
оружием духовным, чтобы победоносно
отражать учения и лжевыводы священников. Так многие из них снова попадали в
сети врага душ человеческих. „Ах, - сетовал Тиндаль, - если бы народ имел в
своих руках Слово Божие на родном языке, тогда бы он не служил этим
лисицам!" С того времени он уже не имел себе покоя. В надежде на Бога он
сложил с себя эту должность и отправился в Лондон, чтобы приступить там к
переводу Библии на английский язык. Однако кто приютит странника в этом
великом мировом городе и предоставит ему возможность совершить дело Божье?
Тиндаль пошел к епископу Лондона, другу Эразма, но тут он вскоре увидел, что с
его стороны ожидать помощь ему не приходится. Дверь епископского дворца
закрылась за ним, и вот он снова оказался на улице бесприютным странником. Но
его сердце не теряло мужества. „Я жажду по Слову Божьему, и я хочу перевести
его, кто бы что бы ни сказал, кто бы что бы ни сделал, Бог не предаст меня на
неудачу!" И Бог благословил Тиндаля по его вере. Один купец-христианин,
Гамфрет Мон-маус, познакомился с ним и сказал служителю Божьему, не имеющему
средств: „Войди в мой дом и трудись там над твоим переводом." В течение
года Тиндаль переводил здесь в тишине и уединении Новый Завет со всяким
усердием и всей верностью; его друг, математик Джон Фрит из Кембриджа, пришел
и помог ему. Однако в это время некоторые верующие в городе навлекли на себя
тяжкое гонение, потому что они читали на родном языке части из Слова Божьего.
Тогда Тиндаль вспомнил слова Господа: „Будут гнать вас в одном городе, бегите в
другой." Тогда он покинул Лондон и направился на родину Лютера. Монмаус
дал ему на дорогу немного денег. Тиндаль сначала работал в Гамбурге, а затем в
Кельне, продолжал делать перевод Нового Завета, терпя многие лишения. 40
страниц Слова Божьего были напечатаны уже в 3000 экземплярах в Кельне, когда
однажды в его комнату ворвался испуганный книгопечатник и сообщил ему, что
дело разоблачено и что его жизнь в опасности. Тогда Тиндаль бежал из Кельна. С
небольшой пачкой в руках, в которой находилось драгоценное сокровище его
жизни, рукопись, он поплыл на корабле по Рейну в Вормс. Он не смотрел на
играющие переливы волн реки, на его берега с
прекрасными замками и городами, его взор был направлен вверх, к Богу, чтобы Он
и дальше сохранил бы его и исполнил его желание подарить английскому народу Его
Слово на родном языке. Здесь, сначала в Вормсе, а затем в Марбурге Тиндаль
увидел исполнение своего горячего желания по великой благодати Божьей,
несмотря ни на какие оковы и ловушки врагов! Новый Завет вышел здесь в 1525
году на английском языке в двух изданиях и был доставлен через Нидерланды на
родину Тиндаля. Книги, упакованные под видом купеческого товара были доставлены
в Лондон и разгружены. Как раз в это время в гавани не было агентов кардинала
Уосли, так что перевод Слова Божьего в тысячах экземпляров беспрепятственно
попал в город. Гаррет, верующий помощник проповедника, осмелился предоставить
свое жилище под склад драгоценного товара, и книги расходились по рукам через
его слушателей. Он сам лично доставил в Оксфорд большое количество экземпляров.
Вскоре Новый Завет был распространен до Шотландии, а затем перешел и
шотландские границы. Кардинал Уосли долгое время не знал о выгрузке
запрещенной книги. Как только дело обрело огласку, он начал свирепствовать
против книги и организовал по всей стране охоту за ней, при этом к своему ужасу
он узнал, что упомянутое антверпенское издание Нового Завета уже несколько дней
тому назад оказалось в стране. Целые груды книг были уничтожены, третье
издание за большую сумму выкупил епископ из Лондона Тронсталь, чтобы покончить
с этим злом. Купец Августин Пакингтон, принявший на себя это дело массовой
скупки, перевел Тиндалю крупную сумму денег, чтобы тот, имея деньги,
организовал новое, улучшенное издание Нового Завета, что он и сделал. Вскоре
неутомимый Байфилд переправил через Нидерланды новый груз с Новыми
Заветами. Тиндаль в Нидерландах продолжал терпеть новые лишения и гонения.
Начиная с Англии, противники стремились лишить его жизни как первопричину
моровой язвы - ереси, которая, казалось, охватила всю страну. Некоторое время
мы находим его вместе с его соотечественником Ковердалом в Гамбурге, где
оба стремились перевести Ветхий Завет, затем снова в Нидерландах. В 1535 году
после многолетней слежки и поисков
он впал во власть разъяренных львов. В течение года он находился в
тюрьме, затем он был сожжен на костре в Вильфорде в Брабанте. Но слово
Божие и Его свидетельство осталось. Священное Писание Нового Завета, которое
после долгих трудов, многих усилий, тяжестей и лишений Вильям Тиндаль смог до
своей смерти переправить на свою родину на родном языке, с того времени оттуда
распространилось на более чем ста языках в миллионах экземпляров во все части
мира.
Это Лютер
предвидел в вере, когда он сочинял песню в честь первых нидерландских
мучеников, в ободрение и утешение их:
Позволь им ложь плести и впредь,
Они забыли Бога!
А ты, вкусив победно смерть,
Сверши свою дорогу!
Один лишь миг - зима пройдет,
Наступит красно лето,
Твой дух в бессмертье перейдет,
В нетление одетый.
Молодые доктора
нового колледжа в Оксфорде Иоанн Фрит, Ричард Кокс, Майкл Друм, Вильгельм
Байли, Иоанн Кларк со своим верным другом Далабером и другие ученые, как и их
друзья в Кембридже, из которых мы уже ранее называли Стаффорда, Бильнея и
Барнеса, проводили собрания, на которых читали и разбирали Слово Божие. Оба
высших заведения познали истину и долгое время были светом истины в Англии. От
них распространялось сияние света глубоко в народные массы, особенно после
того, как Тиндаль перевел Новый Завет и переправил его к ним. В 1526 году
Господин жатвы допустил великий шторм гонений над молодой порослью. Заносчивый
кардинал Уосли, главный канцлер Генриха Восьмого, сын мясника из Ипсвича, надеющийся
после смерти папы Адриана получить тройную корону, стремился сохранить в
британской стране старую церковь в
чистоте и безупречности, и вот теперь молодая коллегия в Оксфорде, его
собственное создание, превратилась в средоточие учителей и проповедников
ереси. Поэтому в Оксфорде в первую очередь так называемое зло должно было
быть удалено, как с тела удаляется злокачественная опухоль. Молодой Гаррет из
Лондона к тому времени также находился там, ему угрожала особенно большая
опасность, потому что он ревностно распространял Новый Завет. При появлении
комиссии Уосли, Гаррет, предупрежденный друзьями, бежал из города. Однако его
поймали и с неописуемым варварством так привязали к колоде, что его ноги
находились на уровне его головы. Также и Далабер, который принял Гаррета с его
книгами, был вскоре арестован. Да, все доктора коллегии без исключения,
довольно великое число*, после краткого допроса были брошены в мрачное холодное
тюремное подземелье, где воздух был отравлен запахом рыбы, которая хранилась
там.
* Смотрите: Мерль д'Обине, том 5, стр. 323.
Некоторые из
них, менее виноватые, вскоре были освобождены из этой отвратительной тюрьмы;
их наказание состояло в том, что они должны были явиться на площадь в
сопровождении торжественной процессии с охапкой хвороста на своей спине,
разжечь большой костер и бросить свои книги в разъяренное пламя костра.
Остальные ученые, цвет молодежи Англии, должны были еще шесть месяцев томиться
в подземелье. Их единственный рацион питания состоял из соленой рыбы, которая
давалась им без воды. С впалыми глазами, обросшие, с надорванными силами, частью
уже сраженные лихорадкой, сидели верные свидетели Христа, как призраки, за
толстыми сырыми стенами. Досточтимые Кларк, Годман, Байли и Сумнер первые были
сражены лихорадкой. Господь взял их к Себе в лучезарные высшие обители в вечное
блаженство. Остальные, в их числе Кокс, Феррар и Удал по истечении назначенного
срока были выпущены из тюрьмы бледные и изможденные. Некоторые из них позднее,
когда гонения улеглись, стали знаменитыми учителями теологии. Многократно
упомянутый нами благороднейший Иоанн запечатлел свое верное свидетельство перед Богом и людьми в 1534 году на костре. С самого момента
своего обращения - он в восемнадцать лет, будучи еще студентом математики,
познал Господа - с тех пор до самой смерти с достойной изумления верностью и
преданностью служил Своему Господу.
В Кембридже
гонения со стороны Уосли были менее жестоки. Как и в Оксфорде, однако, многие
были арестованы. Но в обоих университетах свидетельство Божие не исчезло.
Кардинал Уосли
не успокоился жестоким подавлением ученых, он добился от короля составления
прокламации, по которой было установлено гонение всех верующих по всей стране.
„Не осталось ни одного камня, - говорит в летописи Фокс*, - который бы они не
перевернули, ни одного уголка, который бы они не перерыли, чтобы привести в
исполнение прокламацию короля, и вскоре последовало чудовищное истребление
верующих."
* Мерль д'Обине, том 5, стр. 597.
Здесь, конечно
же, мы не имеем возможности назвать имена всех свидетелей в Англии, которые во
славу своего Спасителя должны были испытать тюрьмы, пытки и костры, или же
описать их мучения. Мы последуем только за двумя из тысяч и расскажем о мучениях,
которые выпали им на долю за мрачными, толстыми стенами тюрьмы.
Уже ранее
названный Гильтон Байфилд, который переправил новую партию Новых
Заветов через Нидерланды, подвергся ужасному преследованию. За ним гонялись,
как за редчайшей добычей. Наконец, он попал в их руки. Его бросили в башню
лоллардов. Здесь Байфилд нашел уже страдающего там за веру ректора Патморе,
утешил, ободрил и укрепил его. Затем его повели в совершенно темную камеру
епископского дворца, где хранился уголь. Тут его прикрепили вплотную к
холодной стене тяжелой цепью за шею, талию и за ноги. В таком ужасном
положении, не имея возможности ни сесть, ни лечь, как будто он был заживо
распят на кресте, он должен был терпеть свой крест. Руками палача был положен конец его страшным страданиям, и он
триумфально вошел в радость Господина своего.
Другой
арестованный, которого мы сейчас хотим посетить в его темнице, был молодой
художник Эдвард Фриз. В одном доме, который он декорировал, он сделал
надписи из Библии и за это был брошен в темницу в Фульгам. Единственный хлеб, котором
его здесь питали, был испечен из опилок. Его несчастная жена, которая у своего
сердца носила ребенка, пришла навестить его, однако страж быстро показал ей от
ворот поворот, и поскольку она умоляла его и не уходила, то получила от этого
изверга такой удар ногой, что и мать и ребенок умерли. Фриз вскоре из Фульгама
был переведен в башню лоллардов и там крепко скован цепями, так что только
правая рука его оставалась отчасти свободной. Но когда однажды обнаружили, что
художник свободной рукой углем написал некоторые слова веры на стене, тогда и
правая рука была окована цепью. Теперь художник сидел молча, не имея
возможности шевелить своими членами тела. Понемногу его мысли смешивались, и
его дух стал ненормальным. Грубое обращение, ужасный хлеб, смерть жены, долгий
арест, - все это свело его с ума. Однако Бог в Своем чаде с помешанным
рассудком мог сохранить веру. Господь оставался постоянным утешением этого
бедного художника. Когда его привели на допрос перед консисторией, он смущенно
смотрел вверх на Господа и когда начался допрос, то на все вопросы мудрый
сумасшедший отвечал одними и теми же словами: „Мой Господь есть Благой
Бог!"
Судьи освободили
несчастного, отняв у него прежде жену, ребенка, имущество, здоровье, разум, да
и вообще все, только жизнь от Бога они так и не смогли у него отобрать.
Пока подобное
происходило в Оксфорде и в Кембридже, многие сочинения Лютера через море нашли
доступ в Англию. Король Генрих Восьмой, который в своей молодости изучал
теологию, поскольку он, как второй по старшинству ребенок в семье должен был
стать носителем духовного сана, он сохранил в себе привязанность и тягу к
теологическим сочинениям. Опасности, которые угрожали церкви в его стране, до сих пор его лично мало интересовали, однако
когда немецкий реформатор поднял свой сильный и громкий голос и привел в
изумление весь мир, то он охотно заглушил бы восходящий виттенбергский совет.
Он сочинил один труд против книги Лютера „О вавилонском рабстве христианской
церкви" в 1522 году, где он защищал семь таинств католической церкви и в
котором отзывался с презрением о происхождении немецкого реформатора от низкого
сословия. Лютер ответил на это коронованному критику в своей резко-грубой
манере и отплатил ему той же монетой. За свою ревность Генрих получил от папы
почетный титул „защитника христианской веры". Теперь его честолюбие было
удовлетворено, новое или старое учение мало занимало государственного человека.
С того времени он замолчал и не отвечал на сочинения Лютера, ограничившись в
своей деятельности тем, что несколько лет притеснял верующих в своей стране и
многих казнил.
По предвидению
Божьему, однако, должно было случиться, чтобы Генрих Восьмой порвал с Римом,
дабы Англия получила свободу. В Британии папский престол должен был пасть,
чтобы престол Христа получил признание. Генрих Восьмой был обручен с Катариной
из Арагонии, с вдовой его рано ушедшего из жизни брата Артура. Папская булла
разрешила ему жениться на жене брата. Но когда его сердце загорелось греховной
страстью к придворной девице, а она, прожившая во Франции немалое время при
дворе благочестивой Маргариты из Наварры, испуганно отступила от этой любви,
то он внезапно начал проявлять беспокойство по поводу своего брака на жене
брата, Катарине. Бог по книге Левит (18, 16 и 20, 21) запрещал ему жениться на
жене брата. В это верил странным образом позднее ставший реформатором и
мучеником Гранмер. Другие же теологи, наоборот, говорили, что во
Второзаконии (25,5) Бог повелевает, чтобы брат по смерти брата брал
себе в жены его вдову. Генрих же заявил, что первая заповедь - это нравственная
заповедь и потому относится и к нему, а последняя относится только к иудеям.
Потому вскоре он потребовал от папы расторжения брака. Клеменс Седьмой, конечно
же, пошел бы навстречу требованию короля, если бы не булла его предшественника, которая одобряла брак, и если бы
немецкий кесарь, племянник несчастной Катарины, не возражал бы против развода.
Уосли, который очень боялся связи короля с Анной Болейн, однако еще больше
опасался разрыва с Римом и папским престолом и короной, которую обещал ему Карл
Пятый, долго удерживал его, но тот стал весьма недовольным и нетерпеливым и
отторг свою страну и церковь от папского престола. В 1531 году английское
духовенство должно было признать Генриха Восьмого главой английской церкви,
что и было сделано. На следующий год он обручился с Анной Болейн, которая
только по неотступным просьбам ее мирского отца согласилась на это. Через три
года Генрих подставил ее голову под топор палача.*
* Она была
заподозрена в супружеской неверности. Об обращении Анны нам ничего неизвестно,
но мы знаем, что она была благосклонна к реформаторам, охотно читала их труды и
в противовес подозрениям короля почиталась добродетельной женой. Третья жена
Генриха, Иоанна фон Сейхор умерла в 1437 году, четвертая - Анна фон Клеве, была
отослана им обратно домой. Катарина Говард, пятая жена, великая противница
протестантов, умерла, подобно Анне Болейн, на эшафоте. Последняя жена, Катарина
Парр, была вновь благосклонна к реформаторам. И она была подведена под топор
палача. Она умерла в 1547 году. Ее муж умер так же в 1547.
Парламент должен
был все деньги и весь доход, перечисляемый ранее Риму, теперь отдавать в казну
короля. Отношения между Англией и Римом были полностью прерваны. Генрих был
признан главой англиканской церкви, но он не стал главой английской Реформации.
„Защитник веры", как назвал короля папа, отделился от папы не из-за
разногласий в вероисповедании. Лютер со своей верой и учением был для него так
же ненавистен, как и ранее. Протестанты и католики, таким образом, равно были
озадачены. Так, в 1534 году два врага Реформации, ученый государственный
канцлер, сэр Томас Мор и почтенный епископ преклонного возраста из Рочестора,
Иоанн Фишер, были осуждены на смерть и казнены за то, что они главой английской
церкви признавали не Генриха Восьмого, но папу.
Многие богатые
монастыри и аббатства страны, которые съедали пятую часть доходов, стали
первоочередными жертвами королевской реформации. Он послал туда своего нового
канцлера, позднее ставшего мучеником, Томаса
Гронвеля,
чтобы произвести там инспекцию, через которую было установлено, что в
большинстве своем они занимаются лишь непотребством и праздностью. Монахи и
монахини были разогнаны без всякой милости и сострадания, монастыри отменены.
На этом закончились всякие церковные изменения, если не считать некоторых
небольших поправок в культе и учении внутри церкви. Архиепископ из Кантербери,
Томас Кранмер, благочестивый, но слабохарактерный человек, который познакомился
с учением Лютера в Германии, уже с 1533 года старался произвести постепенный
переворот внутри английской церкви тихо и мирно на основании Слова Божьего.
Генрих Восьмой, однако, горел желанием стяжать славу, что именно он утвердил
учение в своей церкви. Для этого он в 1538 году опубликовал шесть артикулов,
которые история назвала „кровавыми", потому что эти нововведения стоили
жизни многим тысячам как католиков, так и протестантов, которые не могли
признать это. Эти шесть артикулов требовали признания под страхом смертной
казни: учения о видоизменении хлеба, безбрачия священников, обета целомудрия,
вкушения вечери при определенном человеке, тайную исповедь и частную мессу.
Таким образом, учение оставалось католическим, только церковь вместо
непогрешимого папы получала непогрешимого короля во главе своей. С 1535 года в
стране разрешалось распространять Библию, как в переводе Тиндаля, так и в
кафедральном переводе и с тех пор в каждой церкви находилась Библия на
подставке для чтения при хоре, прикрепленная цепочкой; к ней все имели доступ.
Однако после смерти Генриха Восьмого Кранмер смог произвести свои умеренные
реформы внутри церкви и ввести учения на основании Слова Божьего.
Эдуард Шестой,
единственный сын Генриха Восьмого, при смерти своего отца был всего девяти лет.
Молодой король, вместо которого правление вел реформаторски настроенный герцог
фон Сомерсет, от Бога был щедро одарен редчайшими способностями, которые при
помощи отличных учителей, предоставленных ему отцом, блестяще развивались. Еще сохранились письма, которые Эдуард написал
самостоятельно на французском и латинском языках в свои неполные 10 лет, они
демонстрируют духовное развитие принца. Бог сотворил над ним еще большее: Он
открыл его сердце для принятия благодати и истины, что явилось во спасение
всех людей. Это могло быть сокрыто недолго. В день коронации в феврале 1547
года перед праздничной процессией, которая от Вестминстерского аббатства направлялась
в королевский дворец, на подушках несли три меча. При этом Эдуард воскликнул:
„Недостает еще одного меча." Главный над церемонией спросил: „Что это за
меч?" Король на это ответил: „Библия, ибо сия книга есть меч духовный и
надежнее всех этих! С ним мы сможем благоуспешно управлять, без него же мы
ничто!" Тогда было принесено Священное Писание и книгу торжественно
пронесли во главе процессии. В том же месяце все, заключенные за евангельскую
веру, были отпущены на свободу и изгнанные возвращены назад. Шесть кровавых
артикулов были отменены, на место их архиепископ Кранмер и епископ Ридли ввели
новые артикулы веры. Они издали две книги, известные под названием Первой и
Второй книги Эдуарда Шестого. Позднее из них в английской церкви была
составлена всеобщая молитвенная книга, которая употребляется на богослужениях в
Англии и поныне. Священники с тех пор могли вступать в брак, тайная исповедь,
иконослужение, поклонение святым и душевная месса были отменены, богослужение
должно было проводиться на английском языке. Внешнее украшение, одеяние и
культ, однако, остались почти полностью католическими. В Оксфорд и Кембридж
снова были призваны верующие профессора, среди них были люди с континента, как,
например, уже известный нам реформатор Бучер и Петр Мартир. Самым большим
благословением, которое выпало на долю Англии за кратчайшее правление Эдуарда
Шестого, было распространение в стране Священного Писания. Свет Божий теперь
был установлен на светильник и светил всем по всей стране.
Молодой,
благочестивый и отменный правитель, к сожалению, умер в свои едва
исполнившиеся пятнадцать лет, 6 июля 1553 года. На своем смертном ложе он
громко молился: „Мой любимый Господь и Бог, благослови мой народ, управь и
защити Свое наследие! О, Господь мой и Бог мой, упаси Твой избранный народ в
этой стране! О, Господь мой и Бог мой, огради страну от папства и его
заблуждений и сохрани Твою истинную религию, чтобы я и мой народ могли славить
Твое святое имя! Услышь меня во имя Иисуса Христа!"
После Эдуарда
Шестого на престол должна была взойти его единородная сестра Мария, строгая
католичка, или же младшая, протестантски настроенная Елизавета, однако
честолюбивый герцог из Нортумберленда склонил молодого короля назвать своей
преемницей верующую и исполненную Духом Иоанну Грей, дальнюю родственницу
королевского двора. Благородная Иоанна Грей, владевшая богатейшим сокровищем
познаний, так что она читала греческого писателя Платона и Священные Писания на
их древнем языке в оригинале, охотно удержалась бы вдали от дворцовых интриг и
государственных забот, она охотно посвятила бы свою жизнь Господу, однако она
пошла навстречу пожеланиям умирающего короля. Но родная сестра короля Мария
нашла поддержку в народе, который знал, что после Эдуарда Шестого законной
наследницей трона является именно она. Произошла гражданская война, из
которой Мария вышла победительницей. Первым делом она казнила тех
государственных советников, которые вознесли на трон Иоанну Грей, а невиновная
Иоанна сама была посажена в Тауэр под Лондоном. Иоанна провела в тюрьме шесть тяжких,
но благословенных месяцев, в многократно прочитанном греческом Новом Завете
она находила свет, утешение и силу. Католический прелат Фекгам посетил
благородную затворницу, чтобы возвратить ее назад в лоно католической церкви,
но она была настолько углублена и утверждена в Слове Божием, что прелату ничего
не оставалось, как молча удалиться*.
* Хекель.
„Мученики евангельской церкви".
Накануне перед
своей казнью под вечер она послала своей сестре свой любимый греческий Завет,
написав
ей при этом длинное подробное письмо. „Я здесь посылаю тебе, моя дорогая
сестра, - начинает она свое письмо* так, - книгу, которая не украшена пышно, не
тиснена золотом, но которая в своей истинной сути превосходит все сокровища
мира.
* Хагенбах. Лекции, том 3, стр. 201.
Это книга -
Благая Весть нашего Господа, Его последняя воля, Его Завет для нас, бедных
грешников. Здесь найдешь ты истинный путь в вечное блаженство, и если ты с
помощью Бога и благословения Святого Духа будешь читать ее, уразумеешь путь к
вечной жизни, как ты должна благословенно жить и благословенно умереть. Это
драгоценнее и желаннее всех сокровищ, почестей и наград тленного мира, они
невидимы и совершенно иного свойства. Сокровища, которые мы черпаем из этой
книги, таковы, что их ни вор не украдет, ни огонь не сожжет, ни моль не съест.
Прошу, милая сестра, подвизайся, как Давид, чтобы познать святой закон
Божий." Дальше она продолжает наставлять свою сестру и указывать на
Господа, а затем говорит: „Что же касается моей смерти, то прошу тебя всем
сердцем, любимая сестра, чтобы ты радовалась со мной, так как я сниму с себя
одежду тления и облекусь в нетление. Я глубоко убеждена, что, потеряв земную
временную жизнь, обрету бессмертие, о котором я молю Бога, чтобы Он подарил и
тебе, чтобы Он послал тебе милость и благодать жить во страхе Его и умереть в
истинной христианской вере." На следующий день, 12 февраля 1554 года, в
возрасте 17 лет в расцвете своей жизни она спокойно в торжествующей вере взошла
на эшафот и склонила свою прекрасную голову во славу Господа под топор палача.
Иоанна Грей является следующим благородным женским образом из реформаторского
времени, ее мы можем смело ставить наряду с Иоанной д'Альбер, Юлианой фон
Штольберг и Луизой Генриеттой, которых мы встречаем во французской, немецкой и
нидерландской истории как верных свидетельниц Господа, как украшение всего
христианского женского мира.
Мария, которая в
истории названа Кровавой из-за чудовищного гонения на протестантов, взошла на английский
трон летом 1553 года. Она унаследовала от своей матери, Катарины фон Арагониен,
ненависть к протестантам и в 1554 году была обручена с Филиппом, угрюмым сыном
Карла Пятого, позднее ставшего королем Филиппом Вторым. Чудовищный
испанско-католический фанатизм в Англии начал яростную борьбу против
свидетельства и истины. Главы Реформации, например, Кранмер, Роджерс,
Ковердэйл, Хопер были первыми брошенными в тюрьму, а верующие профессора, краса
университетов Оксфорда и Кембриджа, вынуждены были снова оставить свои места.
Епископ Гардинер фон Ворчестер, враг Реформации, был возведен в ранг канцлера
государства, а из Рима прибыл кардинал Поле с индульгенциями, уполномоченный
потерянную Англию возвратить в лоно материнской церкви. Около тысячи выдающихся
реформаторов поспешно оставили страну и направились в Женеву, Базель и Цюрих,
среди них было много епископов, дворян, ученых. Благодаря мягкому, человеколюбивому
нраву кардинала, который желал вернуть заблудших церковным учением и
авторитетом, а не огнем и мечом, планомерное обращение и очищение народа было
не настолько ужасным, как это, вне сомнения, было бы при Филиппе из Испании или
Кровавой Марии. И все же через фанатизм королевы, канцлера Гардинера и епископа
Боннера из Лондона вскоре по всей стране запылали костры инквизиции.
Первым мучеником
при Марии был Джон Роджерс, бывший католический священник по мессе, а
теперь проповедник Евангелия в Лондоне, который содействовал переводу
Священного Писания Тиндалем и Коведрэйлом. Когда он пришел к вере через Слово
Божие, то он покинул страну и долго путешествовал по Германии. Там он прекрасно
овладел немецким языком, так что долгое время в Виттенберге смог проповедовать
Евангелие. Когда на английский трон взошел король Эдуард Шестой, Роджер со
своей немецкой женой и детьми возвратился на родину и проповедовал Слово Божие в
церкви Святого Павла. Когда же Мария после брата взошла на престол и снова
ввела мессу и римский культ, Роджерс, поскольку он не хотел уклоняться от истины,
должен был быть устранен. Канцлер вначале охранял его под домашним арестом,
чтобы он не имел возможности встречаться с членами общины, в течение шести
месяцев, но затем, когда такие дела в государстве продвинулись далее, он
заключил его в обычную тюрьму. За время своего продолжительного заключения
Роджерс трижды подвергался допросу.*
*
П.Кроциус. Книга о мученике, стр. 584.
Бог дал ему благодати и мудрости посрамить
противников и их церковных отцов на основании Священного Писания, но ярость
врагов через это стала лишь еще необузданнее. Он был отлучен от церкви,
заключен под проклятие и осужден мирским судом на сожжение заживо. Осужденный
смело ответил собравшимся: „Вот я стою перед лицом Живого Бога и перед таким
высоким собранием и призываю Бога во Свидетеля, что я не чувствую себя
виновным в заблуждении, в ереси или в лжеучении, от которого я должен был бы
отречься. Более того, скажу, что я уверен, господин канцлер, что и мне и вам
однажды придется предстать перед Всевышнем и всеправеднейшим Судьей. Я же имею
надежду, что буду найден членом христианской вселенской Церкви, буду найден в
истинном Сыне Божьем и войду в жизнь вечную. Что же касается вашей церкви, то
не было нужды отлучать меня от нее, поскольку я с вами, - да будет
прославлен и возвеличен за это Бог! - уже двадцать лет не имею никакого общения."
Бог дал Роджерсу
благодать взойти на место казни в Шмитфильде, где он был заживо сожжен спустя
четыре дня, 4 февраля 1555 года, спокойно и твердо с радостным сердцем
прославил он своего Господа мученической смертью.
Благочестивый и
верный епископ Хопер последовал за Роджерсом тем же путем через пять
дней и вошел в радость Господина своего. Хопер обратился к Господу еще будучи
студентом Оксфордского университета через внимательное чтение Нового Завета и
спустя некоторое время переселился на континент, откуда возвратился в Англию
во времена правления Эдуарда Шестого. Хотя
он был испытан и признан духовным лицом, все же долгое время не мог проповедовать
в церкви, поскольку противился носить священническое одеяние. Эдуард призвал к
себе Хопера и слушал благословенного искусного проповедника Евангелия, так что
назначил его епископом. Правда, и тогда повторились распри, но король разрешил
благочестивому человеку после его назначения выступать на служении без
облачения. Хопер был неустанно деятельным, сеял семена Слова Божьего в сердца
искренне верующих, выращивал урожай, удобряя и поливая нежные всходы.
Католическая Мария оторвала епископа от его верного служения и бросила в тюрьму
на основании ложного обвинения. В мрачном, узком подземелье, куда стекали
нечистоты и испражнения обитателей тюрьмы, Хопер пролежал многие месяцы,
здоровье физически крепкого человека было навсегда подорвано здесь и сама
жизнь была под угрозой. На допросе, куда его привели, он отвечал лукавым
священникам и фанатичному канцлеру с уважительным достоинством и мудростью, но
и его, как Роджерса, отлучили от церкви, прокляли и приговорили к смерти.
Хопер, епископ из Гловчестера, был заживо сожжен 9 февраля 1555 года напротив
кафедрального собора, в котором он так долго возвещал Господа Иисуса Христа и
Его истину в плотном окружении слушавших числом около семи тысяч человек. Боли,
которые испытывал мученик, должно быть, были великими и не могли не вызвать
глубочайшее сострадание и боль в сердцах окружавших людей. Его сердце было
сохранено в мире Божьем, его уста молчали, но его просветленный взгляд,
устремленный вверх, покой, который отображался на его лице, несмотря на
жестокие мучения, прославляли Господа, избавившего его от мучений и удостоившего
его сиять светом истины среди растленного и развращенного мира, страдать как
свидетеля Его. Ему предложили милость избежать костра, если только он
отречется, но Хопер решительно и в ужасе отверг подобное помилование. Он желал
завершить свое дело как верный раб.
Вскоре доктор юриспруденции
Роланд Тэйлор в Суффольке, проповедник и профессор Лаврентий Сандрес в Ковентри
и епископ Феррар из Кармартено из Уэльса прославили Господа такой же смертью.
По всей стране, то тут, то там пылали костры инквизиции, и ошеломленный народ с
болью в сердце оглядывался назад на благословенные дни правления Эдуарда
Шестого, который обращался даже с противниками со снисходительностью, мудростью
и человеколюбием. И здесь мы не сможем перечислить все имена мучеников,
которые в правление Кровавой Марии явили доброе исповедание и смертью
запечатлели свою веру. Рассмотрим вкратце конец жизненного пути трех уже
названных нами епископов: Николаса Ридли, Гуго Латимера, Томаса
Кранмера.
Гуго Латимер,
как и его друг Билни, уже при Генрихе Восьмом был готов принять венец мученика,
но Генрих назначил его епископом в Ворчестере. Как епископ, он вскоре постиг,
что Генрих Восьмой не был реформатором, как он было надеялся, по Божьему
промыслу. Потому он сложил с себя епископство и жил в уединении. Однако именно
здесь взыскали его враги народа Божьего, так что Латимер еще при Генрихе
вынужден был находиться заключенным в Тауэре вблизи Лондоне еще шесть долгих
лет. Правление Эдуарда принесло ему свободу. Теперь он вновь трудился епископом
в Ворчестере с прежней своей ревностью и усердием. Эдуард часто и охотно
слушал епископа, его служители поносили Латимера, полагая, что он наносит
ущерб государству. Мария, преемница Эдуарда, снова заключила Латимера в
тюрьму. На этот раз в Тауэре он встретился с Ридли, ученым епископом из
Лондона. Молодой Ридли устремился к седому Латимеру, как к родному отцу, и
нашел в нем утешение и силу, поскольку Латимер в тюремном заключении сохранил
не только твердую веру, но и природный юмор,* ничуть не заблуждаясь в реальном
исходе дела.
* Тюремному
надзирателю, который вводил его в весьма холодную камеру, Латимер сказал: „Если
правительству благоугодно сжечь нас живцми, то оно должно бы позаботиться о
том, чтобы мы до этого не окоченели."
Из Лондона
заключенных перевели в Оксфорд, куда был доставлен так же старец, архиепископ
Кранмер из Кантербери, чтобы здесь предстать пред судьями королевы и папскими
теологами на допрос. Латимер из своего заключения послал своим друзьям
верующим, соучастникам в страданиях, письмо, полное утешения и наставления.
Ридли он сказал: „Будем же мужественны и непоколебимы, чтобы мы были такими
филиппийцами, которым „дано ради Христа не только веровать в Него, но и
страдать за Него". Точно так же помышлял и Ридли, епископ из Лондона. Уже
заранее, еще до допроса, они все, включая и Кранмера, были осуждены судьями и
прокляты. Кранмер на приговор судей ответил: „Я аппелирую по поводу вашего
судейского приговора к праведному суду Божьему." Ридли воскликнул: „Вы
изгоняете меня из вашего общества, но я доподлинно знаю, что мое имя записано
в другом месте, куда ваш кровавый приговор и ваше осуждение только убыстряет
мое водворение, нежели я смог бы перейти туда по естественному возрастному
сроку." Латимер объявил: „Я славлю и благодарю Бога за то, что Он удостоил
меня прославить Его в такой старости моей мученической смертью." На
диспутах, которые продлились после этого еще несколько дней, Ридли с изумительной
ясностью и остротой разоблачал папские заблуждения на основании Слова Божьего
и сочинений некоторых отцов церкви. Латимер перед высоким собранием не хотел
знать ничего, кроме Христа и Его слова. Он, опираясь на свою трость, держа в
руке Библию, очки его свисали на грудь, стоял с покрытой головой перед судьями
и теологами. Когда они указали ему на собор, который мыслил иначе, чем он, то
седой старец ответил: „Какое мне дело до чужестранных варварских имен! Я
простой англичанин и воспитан по сути и обычаям своего народа. Из-за этого вы
посадили меня на долгие годы в школу страдания и лишений, и я лежал на ледяном
полу темницы. Моей библиотекой были сырые стены и у меня не было никакой
книги, кроме этой старенькой Библии. Смотрите, я прочитал ее семь раз и от
вашего учения не нашел в ней ничего! Я верую в учение Библии и готов
запечатлеть свою веру своей смертью." Как судьи кричали на слова и доводы
Ридли: „Богохульство! Богохульство!", так они и слова старого Латимера
объявили болтовней. Тогда Латимер пошел обратно в свою
темницу, держа в руке свою Библию. Ридли последовал за ним. 16 октября 1555
года они взошли на костер. Епископ из Лондона был в одежде священника, Латимер
в старой тюремной одежде, которую он скинул, подходя к месту мучения, так что
перед всеми взорами явился высокий почтенный облик старца в смертной одежде.
Доктор Смит держал долгую проповедь перед собравшимися на тему: „Если отдам
тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы."
Ридли хотел возразить этому, но ему не было позволено, тогда он воскликнул:
„Итак, мы передаем наше дело на рассмотрение Божье." Гуго Латимер молчал,
только когда огонь был зажжен, он обратился к соучастникам в мучениях: „Будь
тверд духом, мой брат Ридли, будь мужественен и непоколебим! Мы сегодня зажжем
духовный пожар в Англии, который по благодати Божьей никто не сможет
погасить!" При этом весь его вид напоминал пророка. Он выпрямился во весь
свой высокий рост, очи его сияли от счастья и вдохновения. Народ смотрел на него
с изумлением. Но вот пламя поднялось вверх, и оба преклонились навстречу
пламени, как будто приглашая огненные колесницы, которые вознесут их к Богу!
Первым умер Латимер. Ридли страдал дольше, но и он вскоре успокоился в Боге.
Архиепископ
Кранмер все еще находился в заключении; уже три года, как он был лишен свободы.
Этого престарелого, уважаемого всем народом человека охотно желали бы привести
к отречению разными знаками внимания и милости. Лучшие теологи посещали его в
тюрьме, и через их постоянные просьбы и советы дружелюбный Кранмер обмяк, он
подписал документ, признавая свое отречение. Мария же смертельно ненавидела
Кранмера, поскольку он поднял голос за развод ее отца и матери, Катарины фон
Арагониен, притом в ее глазах он был заклятым еретиком. Кранмер должен был
умереть. 21 марта 1556 года стало днем его смерти. Д-р Коле, как было принято,
держал речь, когда старый архиепископ сидел весь в слезах, слезы стекали по
его белой длинной бороде. Он плакал не только от сокрушения по поводу своего
падения, которое вызвало в нем тотчас невыразимое сокрушение и покаяние, но он
плакал так же о несчастном английском народе. Теперь Кранмер должен был взойти
на помост, чтобы перед всем народом громко повторить свое отречение на виду
ликующей церкви. Но как же они были возмущены, когда Кранмер в своей длинной
речи, обращенной к народу, сильно разоблачил их учение и предостерегал
англичан от лжеучения Рима. Гневно потеснили они его к костру, который был
зажжен там, на месте, где отдали свои жизни Ридли и Латимер. Когда же пламя
костра поднялось ввысь, благочестивый старец, на которого народ мог взирать
только с почтением и состраданием, протянул свою правую руку, которая
подписала отречение, в пламя и держал ее в пылающем огне до тех пор, пока она,
обгорев, не опустилась безвольно. Тогда огонь охватил так же его, однако он
стоял непоколебимо в огне с благодарным сердцем за то, что Он удостоил его
благодати стать свидетелем Господа. Его дух улетел с возгласом: „Господь Иисус,
прими мой дух!"
Подобно старому
епископу Поликарпу, подобно Куприяну и Игнатию, умерших во славу Господа около
14 столетий тому назад охотно и с радостью, так умерли и эти епископы,
укрепленные той же самой силой и благодатью Христа. „И как было тогда, так и
сейчас - славный пример епископов вдохновил многих людей с радостью принимать
мученическую смерть. Даже стариков, калек, слепых и дряхлых тащили к кострам,
новорожденных младенцев бросали в костер к сжигаемым матерям."*
* Хагенбах. Лекции 3, стр. 213.
За пять дней до
смерти Кровавой Марии были сожжены пятеро мучеников в одном костре в
Кантербери. Для Англии свидетельство Реформации, казалось, вновь навсегда
исчезло, монастыри были восстановлены, был введен вновь римский культ;
инквизиция так же должна была быть введена по испанскому образцу, когда Бог
сжалился над английским народом. Кровавая Мария умерла 17 ноября 1558 года
после пятилетнего правления. Ее смерть наполнила страну радостью. Так были
исполнены слова Соломона: „При благоденствии праведников веселится город, и
при погибели нечестивых бывает торжество."
Елизавета, дочь
Генриха Восьмого и несчастной Анны Болейн, была воспитана в духе
протестантства. При правлении ее католической сводной сестры над ней
неоднократно бушевал ураган. Дважды во время правления Марии она была посажена
в тюрьму на продолжительное время. Во время последних лет господства ее сводной
сестры, Елизавета жила в уединении, где она посвятила себя серьезному
образованию. Будучи 25-летней целомудренной и образованной девушкой она
получила известие о смерти Марии и ее избрании на престол, она пала на колени и
воскликнула: „Это от Господа и есть дивно в очах наших!" Все стремление
Елизаветы во время ее долгого блестящего правления было направлено на то, чтобы
возвеличить и укрепить церковь и государство своего народа. Лично сама она была
богобоязненна, ежедневно прочитывала отрывок из своего греческого Нового
Завета, но при всем этом в ней крылось немалое честолюбие. Она сильно покровительствовала
делу Реформации, но в своей великой государственной мудрости считала
необходимым держаться не только 39 пунктов реформационного нового учения для
англиканской церкви, но она написала официальный документ, который был издан в
1562 году, точный культ унифицированных молитв и многие церемонии для всех
церквей страны, чтобы через это добиться единства и однообразия в них. Таким
образом, она притесняла церковь королевской властью, которая заступила на
место католицизма, ввела человеческие порядки, которым церковь должна была
покориться. Через введение пунктов исповедания веры от народа была почти отнята
свобода исследования Слова Божьего, подобно тому, как навязанные человеческие
порядки угашают действие Духа в церкви и препятствуют проявлению даров, которые
Христос распределил в церкви.
Жизнь Бога не
позволяла втиснуть себя в определенные формы или сковать себя королевскими
церковными порядками. Верующий народ был огорчен повсеместно этими насильственными введениями культа и противоестественного
смешения папства и Евангелия. Тысячи отказывались от единообразия и называли
себя неунифицированными, а так же диссидентами или раскольниками (инакомыслящими),
пуританцами.*
* От слова
„пурус" (чистый). Они желали очистить христианство от шелухи римских
заблуждений и католической примеси.
В противовес им,
подчинившиеся нововведенным церковным порядкам стали называть себя
конформистами. Для пуританцев теперь начались тяжелые дни; хотя они находились
в протестантской стране, они вынуждены были собираться не полностью по Слову
Божьему. Для всех граждан под страхом сурового наказания была установлена обязанность
подчинения церкви. Просто религиозный человек ищет и находит свое
удовлетворение в много церемониальном культе. Но рожденная от Бога душа жаждет
к Богу Живому, чтобы в Духе и истине прославлять Его. Многие верующие
проповедники и общины ходатайствовали о чрезвычайном законе по отношению к
жесткой унификации, но все их попытки или поправки были отклонены, непослушные
претерпели тяжкие наказания. Тогда такие проповедники, которые не могли пойти
против своей совести, вышли из церкви, другие же сложили с себя церковные
обязанности. Некоторые были даже убиты или сожжены, двоим же, которые не
желали слушать, отрезали уши. Однако такие жестокости особенно сильно начали
совершаться при правлении католического дома Стюартов, который унаследовал
трон после смерти Елизаветы в 1603 году в лице Якова Первого, и при
иерархически настроенном архиепископе Уильяме Лауде из Кантербери, который
постановил для англиканской церкви учение о непрерывной преемственности
епископатства, а приверженцев Кальвина называл просто еретиками. Для тысяч
пуританцев эмиграция казалась единственным средством спасения для сохранения
чистой совести. На той стороне океана в Новой Англии они искали новую родину.
Когда же эмиграция приобрела невиданные масштабы, английское правительство было
озадачено и стало удерживать корабли. Так, в 1637 году были возвращены назад на Темзу несколько судов, на борту которых среди
многих пуританских эмигрантов находилось немалое число проповедников. Одним из
них был Оливер Кромвель, который по промыслу Бога, Кто превозносится над всем,
должен был взять в свои руки управление Англией. Спустя пять лет, когда король
Карл Первый своими недостойными и неправедными действиями вызвал в стране
гражданскую войну, то на поле боя мы видим также Кромвеля, который своими
способностями, искусством и мудростью проложил себе путь на высочайшую
должность. После падения королевского трона и убийства злополучного короля
Карла Первого прежний проповедник сам стал протектором над республикой
объединенных земель Англии, Ирландии и Шотландии. Оливер Кромвель предполагал
управлять в духе Кальвина, который в Женеве стремился объединить церковное и государственное
правление воедино, однако это ему удавалось еще менее, чем великому
швейцарскому реформатору. Он стремился дело Реформации и мира принять под свое
покровительство и принял участие в деле гонимых вальденсов. Душа Кромвеля на
политическом поприще весьма страдала. На смертном ложе, находясь в сильном
удручении, он утешал себя лишь надеждою на то, что однажды обращенные не
смогут снова погибнуть. „Я знаю, - говорил он, что я однажды обратился, а
значит я и теперь есть достояние Божье."
Пуританцы вскоре
распались на пресвитериан и индепендентов. Кромвель относился к индепендентам.
Однако не будем опережать ход событий в нашем разборе и обратим свой взор
назад, на Реформацию в Шотландии.
В мрачные
столетия средневековья Бог сохранил для Себя и в Шотландии небольшое количество
свидетелей, особенно со дней Виклифа, приверженцы которого отчасти бежали сюда.
Предполагают, что они объединились с древними кульдесами, чтобы совместно с
ними подвизаться за истину против учений и вымыслов человеческих. Перед нами
предстает защитник раннего свидетельства, Иоанн Кампбел, барон Чезнока. Он со
своей преданной Слову Божиему женой противостали лжи и злобе священников. Изгнанные
лолларды, мужчины и женщины, принявшие через них истину, рассеялись по всем
долинам Шотландии. В 1494 году во времена правления Якова Четвертого около 30
мужчин, в большинстве своем видные, состоятельные люди, были приглашены
архиепископом в Глазго, чтобы держать ответ в их злостной ереси в отвержении
мессы, непризнании папского авторитета и других католических заблуждений.
Обвиняемые говорили так свободно и бесстрашно, что король почувствовал желание
защитить отважных мужчин. Костры еще не были воздвигнуты, но вражда была уже
великой, и верующие вынуждены были собираться тайно, чтобы назидаться Словом
Божиим, в большинстве случаев это они делали в тишине ночи.
Над тихой мирной
кучкой верующих Шотландии, которые в темноте ночи уже предваряли отблески
приближающейся зари, вскоре в полной силе воссияло солнце дела Божьего,
наступило время Реформации. Корабли доставили на их побережье весть из
Нидерландов о том, как действует Господь на континенте, вскоре даже был
привезен груз с Новыми Заветами в переводе Тиндаля, так что теперь народ на
собственном родном языке слышал „о великих делах Божьих"! Священное
Писание было распространено тихо и долгое время
оставалось среди народа единственным проповедником истины. „Неслышными шагами,
- говорит об этом один из английских составителей истории, - Слово Бо-жие
обходило всю страну, стучало в двери архиепископских дворцов и находило прием
без ведома самого хозяина. Епископы не слышали ни шороха, ни шума от его шагов
и шпионы не усматривали следы высшей небесной учительницы, которая быстрыми
шагами проходила по всей стране и в полночной тишине находила прием у знатных и
простых в домах и сердцах." Такой особенный способ распространения истины
и возникновения свидетельства в Шотландии наложил своеобразный отпечаток на
дело Реформации, который по Божьей благодати поныне не исчез. Однако и здесь
должен был витать в воздухе пепел истребляемых свидетелей, чтобы глаза народа
прозрели и увидели характер злобы тьмы и чтобы кровь мучеников и здесь стала
семенем истины.
Мученическая
смерть этого благородного образованного шотландского дворянина от царственной
крови говорит к нашим сердцам особенным образом, и Самим Богом была употреблена
особенным образом для распространения Его свидетельства в Шотландии. Патрик
Гамильтон, сын сэра Патрика Гамильтона из Кинкавила, родился в 1504 году. С
раннего возраста он был определен на духовное служение и, согласно обычаям того
времени, еще будучи ребенком относился к одному монастырю. Первые шаги в
образовании Патрик сделал в Сэнт-Андрю, затем в 1517 году он поступил в
Парижский университет, где получил степень мастера свободных искусств. Там он
через Фареля и Фабера получил первые впечатления о Божьей истине. Мы не можем
сказать точно, когда его сердце получило свет и жизнь нового рождения в Боге,
о чем несомненно свидетельствует его жизнь. После своего возвращения из Парижа
он стал студентом университета Сэнт-Андрю, здесь он с такой смелостью говорил
против папства и его лжеучений, что вынужден был из-за этого покинуть страну.
Он направился в Германию и долгое время находился в Виттенберге в обществе выдающихся людей: Лютера и Меланхтона. Оттуда он
направился в Марбург, чтобы продолжить обучение в тамошнем университете, который
был основан ландграфом Филиппом из Гессена незадолго до того. Патрик Гамильтон
нашел там верного наставника, учителя и друга в лице ученого и уже знаменитого
Франца Ламберта из Авиньона. Ламберт говорил о нем ландграфу: „Этот молодой
человек пришел в Вашу академию от конца земли, чтоб утвердиться совершенно и
окончательно в Божьей истине. Я еще не встречал ни одного человека, который бы
так ясно и истинно говорил о Слове Божьем." Однако чем более познавал
великодушный шотландец Христа, тем неудержимее влекло его желание возвещать
своим соотечественникам о Христе. В 1527 году мы снова видим его дома, где он,
находясь в своем отцовском дворянском гнезде, от полноты сердца возвещает всем
желающим его слушать, истину Божью. Из Кинкавила Гамильтон направился в церковь
Святого Михаила в Линлитгоу, „шотландский Версаль". Там королевская
семья охотно проводила свое время отдыха в королевском замке, там же родилась
несчастная Мария Стюарт. Священники и члены королевского дома принимали сейчас
слово Божие. Фанатичный епископ Джеймс Битон из Сэнт-Андрю вскоре услышал об
отважном евангелисте и, поскольку он не хотел убить благородного дворянина
там, искал возможности пригласить к себе якобы для бесед об истине. Друзья
предупреждали Патрика не доверяться Битону, но он полагал, что обязан принять
приглашение. После многодневных бесед, которые были организованы лишь для
отвода глаз, Гамильтон как еретик предстал перед судом. Здесь он поспешно был
приговорен к смерти и благородного дворянина сожгли заживо в тот же день.
Ровно в полдень, 24 февраля 1528 года, едва достигнув 24-летнего возраста,
Патрик Гамильтон был подведен к месту сожжения. Около костра он обнажил свою
голову и некоторое время взирал на небо в тихой сердечной молитве, затем
протянул одному из своих друзей свой Новый Завет, другому служителю свою -
одежду. Своему другу он сказал: „Возьми книгу, она не должна сгореть со мной в
пламени, а тебе да будет она в пользу. Это последнее, что я могу подарить тебе,
кроме зрелища моей смерти, что ты никогда не сможешь забыть. Эта смерть,
конечно, же тяжка для тела и ужасна для природного естества, но это все же есть
переход в вечную жизнь, которую никто не сможет получить, если отречется от
Христа перед грешным родом." Когда железные цепи охватили его тело, он
воскликнул: „Во Имя Иисуса передаю я тело мое пламени огня, а дух мой - в руки
Отца Небесного!" Вследствие преступного равнодушия палачей, которые
нарубили только сырое дерево страдания верного свидетеля были чрезмерно
продлены. Как это было при Хопере, костер должен был три раза зажигаться и
Гамильтон должен был поджариваться в невыносимых муках целых шесть часов,
прежде чем его тело было уничтожено муками и пламенем огня и испустило из себя
дух мученика, который навечно водворился у Господа. Как свидетельствует один
из очевидцев, сердце Гамильтона в течение всего времени оставалось в мире, он
умер счастливым и исполненным преданности Богу. Последними его словами были:
„Как долго, Господи, мрак будет покрывать эту страну? Как долго будешь Ты
взирать на деспотизм людей? Прими же, Господь Иисус, мой дух!"
Смерть Патрика
Гамильтона явилась благословенным пробуждением от сна по всей Шотландии. Народ
был потрясен, когда такой отличный, исполненный любви и милосердия, такой
благочестивый знатный дворянин был так чудовищно сожжен заживо. Он называл
этого „отъявленного еретика" не иначе, как „мучеником и пророком"*.
* Гамильтон из
костра посмотрел и увидел монаха по имени Камлбела, которому истина не была
безызвестна, но который сейчас с другими прилагал все усилия к тому, чтобы
умножить его страдания, и крикнул ему: „Ничтожество ты! В совести своей ты
убежден в истине, за которую я умираю, в моем присутствии ты вновь познаешь
это! Вот я требую тебя на суд перед престолом Божьим!" Монах услышал этот
строгий приговор, сошел с ума и вскоре после этого умер.
Один бенедиктинец, монах по имени Генри
Форест, из Линлитгоуского монастыря, который ранее слышал Евангелие через
Гамильтона, теперь во всеуслышание смело заявил, что он так же принимает Благую
Весть и отвергает уставы и лжеучения церкви. Битон приказал тотчас сжечь и его
заживо и повелел устроить его костер на возвышенности, как будто пламя костра Гамильтона недостаточно проникло в глубь
страны и осветило ее. Вскоре свет и жизнь начали проявляться во многих школах,
монастырях и аббатствах; студенты, монахи и священники, среди них и исповедник
самого короля, явили доброе исповедание веры. Они вынуждены были спасаться
бегством, иначе они лишались свободы и жизни.
За фанатичным
священником Джеймсом Битовом последовал на эту должность в Сэнт-Андрю его
племянник, чудовищно деспотичный и кровожадный Дэвид Битон, чье чудовищное
усердие в искоренении еретиков папа увенчал кардинальской шапкой. Число
мучеников теперь приняло устрашающие размеры. Декана Томаса Фореста, сэра Дункана
Симпсона, двух доминиканских монахов Кейлора и Бевериджа, а также нотариуса
Фореста он приказал сжечь в одном костре, устроенном в Эдинбурге на
возвышенности неподалеку от замка. Их имена, как имена всех других, которые
прежде или после них терпели смерть ради Христа, записаны в книге жизни Агнца.
Верные свидетели в дивный день первого воскресения получат венцы жизни,
поскольку они были верными до смерти! Многие из верующих спаслись бегством,
среди них и известный Георг Буханан, чей метрический английский перевод псалмов
в Шотландии поныне находится в употреблении. В стране среди дворян, графов и
рыцарей было немалое число исповедующих Христа и его истины. Кардинал, подобно
тому, как часто делала Иезавель, намеревался уничтожить всех одним росчерком
пера. Он составил список из нескольких сот лиц, занимавших высокие места и
имевших немалое достояние, и предоставил этот список королю Якову Пятому с
пояснением, что великое достояние и имущество этих людей, склоняющихся к ереси
или же находящихся под подозрением в ереси, после заслуженного ими истребления
и уничтожения должно перейти в достояние его короны и пополнить опустевшую
государственную казну*.
* М. Крайз.
„Жизнь Д. Нокса", стр. 17; Мерль д"Обине: Кальвин, т. 4, стр. 168;
Каннингэм. История шотландской церкви, т. 1, стр. 237.
Несчастный и
сильно обремененный долгами король, в одежде которого после его смерти был
обнаружен этот ужасный список, возможно, не устоял бы перед искушением и
запятнал бы себя в крови благороднейших людей страны, но он вскоре после этого
умер, сокрушенный сердцем от всех напастей и злоключений, которые постигли его
и его народ в большей степени из-за роковой политики со стороны духовенства.
Теперь наступил перелом к лучшему. Над дочуркой Якова Марией опекуном был
поставлен граф из Аррана, который в кровном родстве короля был ближайшим.
Битон, который тогда еще достоверно не был известен как кузнец преисподнего
плана, сорванного через благодать Божью, остался на своем высоком посту, однако
уже через год после смерти Якова (1543), по ходатайству лорда Максвелла,
шотландский парламент постановил, что отныне не должно почитаться преступлением
в стране, если кто имеет Священные Писания Ветхого и Нового Заветов и всем
разрешалось их читать. Принуждение, которое тяготело над домами и сердцами,
теперь было устранено, Библии были извлечены из тайников, их с жадностью и
благословением читали души, искавшие спасения. Слово Божье быстро
распространилось по всей Шотландии, а вместе с ним появились многие другие
сочинения в наставление и утверждение верующих.
Кардинал Битон
все еще был жив, он не сидел сложа руки. Его сердце не улучшилось, он скрытно
продолжал свое гнусное дело в дьявольской хитрости, а граф Арран не был
человеком твердого характера. Летом 1544 года, таким образом, спустя год, как в
Шотландии Слово Божие имело свободу, на родину возвратился ученый шотландский
дворянин, благословенный отличный проповедник Евангелия, Георг Уизгард. Он
должен был стать жертвой ненависти и фанатизма Битона. Уизгард шесть лет назад
ради своей веры вынужден был покинуть Шотландию и до своего возвращения жил как
студент и учитель в Кембридже. Его ученость, его познания, особенно в
греческом, его ревность, преданность, трудолюбие и способности в деле Божьем
отмечаются составителями истории. Народ уже слышал об этом замечательном человеке, который проходил по городам,
благовествуя Евангелие, и со всех сторон стекались к нему послушать его
проповеди. В Данди движение народа и раздражение священников достигли такой
степени, что городские власти были вынуждены выдворить проповедника. Тогда
Уизгард обратился на запад страны и проповедовал здесь перед тысячами чаще
всего просто под открытым небом, возвещая Благую Весть. Между тем в Данди
разразилась чума, потому он возвратился в несчастный город, чтобы послужить
здесь здоровым и больным и физически и духовно. Бог проявлял Себя в служении
Своего неутомимого служителя богатыми благословениями. Битон, однако, не
выпускал из поля своего зрения такую добычу. Он нашел одного священника по
имени Уигтон, который был готов убить „еретика"*.
* Уигтон хотел
пронзить проповедника при так называемых „Коровьих воротах" в Данди.
Уизгард взобрался на ворота, чтобы его проповедь могли слышать как находящиеся
вне врат города больные, так и находящиеся в городе здоровые. Он возвещал
народу по словам псалмопевца „Послал слово Свое, и исцелил их, и избавил их от
могил их" (Пс. 106). Когда он закончил и спустился вниз, на его пути встал
священник, скрывая под одеждой руку с кинжалом. Острый взгляд Уизгарда тотчас
усмотрел намерение убийцы, он схватил его за руку с кинжалом и сказал: „Друг,
что ты намерен сделать?" Народ хотел растерзать священника, но евангелист
положил свою руку на его плечо и воскликнул: „Кто причинит ему зло, тот
причинит его мне! Он не убил меня." Так провел он своего убийцу через
возмущенное множество людей.
Злодейское убийство, однако, было расстроено
по благодати Божьей. Уизгард должен
был свидетельствовать еще некоторое время. Он возвещал Слово Господне при Его
обильном благословении, когда покинул Данди, в Лейте и во многих других
городах графства в восточном Лотиане.
К этому времени
к испытанному евангелисту примкнул Джон Нокс, великий реформатор Шотландии,
тогда еще домашний учитель семьи Дугласов из Лонгнидрея, и не хотел оставлять
его, но Уизгард, признавая значение и роль этого человека в деле Реформации,
отослал его назад. „Нет, нет! - сказал он ему. - Иди, возвращайся к своим
ученикам, и Бог да благословит тебя! Одной жертвы из нас двоих
достаточно!"
Вскоре Уизгард
как мученик должен был впасть в руки фанатичного кардинала. Некоторые из
баронов, которые считали своим
долгом защищать и предохранять свидетеля веры, сопровождать его и предоставлять
гостеприимство в своих владениях, долгое время разбивали планы врага. Однажды
ночью, когда Уизгард гостил у лорда фон Ормиздон возле Эдинбурга, появился
отряд рыцарей, посланный кардиналом из Эдинбурга. Евангелист добровольно сдался
им, чтобы предотвратить несчастье от дома барона, и был доставлен сначала в
Эдинбург, а затем в тюрьму в Сэнт-Андрю. В Сэнт-Андрю реформатор был приговорен
духовным судом к смерти. Власти, которые обычно должны были приводить в
исполнение кровавые приговоры церкви, на этот раз не спешили протягивать свои
руки Иезавели; тогда кардинал, который не боялся нерешительных правителей и
графов из Аррана, взял на себя ответственность и поспешно самолично привел в
исполнение смертный приговор знаменитому еретику. Евангелист перед своей
смертью пожелал отпраздновать святую вечерю. Совместно с некоторыми верующими,
имевшими к нему доступ, он преломил хлеб, возвещая в последний раз в общении с
ними смерть Господню. 1 марта 1546 года Уизгард был подведен к костру, который
устроили перед празднично украшенным дворцом кардинала. Перед столбом страданий
мученик преклонил колени и молился, затем обратился к народу с важной благословенной
речью. Когда его тело было прикреплено к столбу железными цепями, он
воскликнул: „Отче, в Твои руки передаю я свой дух!" Он так же, как Патрик
Гамильтон, явился перед народом пророком. На балконе замка сидели Битон и его
друзья в роскошном великолепии и услаждались зрелищем страданий мученика.
Уизгард поднял глаза, увидел кардинала и воскликнул: „Тот, кто сейчас в таком
великолепии с высоты услаждает свой взор моими страданиями, через несколько
дней из того же самого окна будет висеть мертвым, покрытый таким же великим
позором, в какой великой гордости восседает ныне."
Верный слуга был
уже у Христа, своего Господа. Верующие Шотландии оплакивали его, предавая Богу
самих себя и творя добрые дела. Некоторые из дворян, невнимательные к повелению
Божьему: „Не мстите за себя, возлюбленные... Ибо написано: „Мне отмщение, Я
воздам", - личные враги Битона, не
имевшие никакой связи с покойным реформатором, вскоре после этого составили
заговор против всемогущего кардинала, ворвались в замок и убили его в его
спальной комнате. Кровавый обезображенный труп они вывесили из окна через
балкон, как предсказал это Уизгард. Дело Святого Духа, Который не мог употребить
такое злодейское убийство для Славы Бога, таким ужасным концом врага истины
далеко не продвинулось. На место Битона заступил Джон Гамильтон, такой же ярый
противник Реформации, который свирепствовал против верующих едва ли в меньшей
мере. Реформация в Шотландии не должна была быть насаждена сверху руками
правителя и господ. Бог послал на поле боя в Шотландию другого избранного
борца.
Вышеназванный
Джон Нокс, величайший реформатор Шотландии, которого Господь призвал для
дальнейшего распространения истины среди народа, для утверждения верующих и
освобождения от папства, родился в 1505 году в Гиффорде при Хаддингтоне в семье
зажиточных крестьян. Еще ребенком в нем проявились светлый проницательный ум и
твердая выдержка и воля, которые сохранились на всю жизнь. Закончив латинскую
школу по месту своего рождения, будучи 16-летним юношей, он поступил в
университет в Глазго, где он с успехом изучал философию и схоластическую
теологию. Не достигнув еще положенного возраста, он был посвящен в священника.
Самостоятельное изучение Библии и трудов некоторых отцов церкви, например,
Августина и Иеронима, мученическая смерть Патрика Гамильтона полностью
пошатнули доверие молодого проницательного человека к папству и церкви. Нам
неизвестно, как далеко продвинулся в то время Нокс в познании самого себя и благодати
Божией во Христе Иисусе, поскольку ни он сам, ни кто другой не оставил об этом
никакого свидетельства. Бог вел его путем неизвестности несколько лет, в
течение которых мы почти ничего не знаем о его личной жизни. Возможно, он
из-за своих резких высказываний в адрес церкви и бесчеловечных преследований
деспота Битона вынужден был скрываться. Мы находим его, как уже говорилось
выше, при выступлении реформатора Уизгарда
домашним учителем гугенота Дугласа. Нокс к тому времени был в возрасте сорока
лет и его дело, которое определил ему Бог, было еще впереди. В доме Дугласа он
увидел Евангелие Божьей благодати. Естественный, с устойчивым характером,
смелый и рискованный, однако при этом смиренный и искренний человек, прежде чем
Бог призвал его на служение Ему в деле Реформации, он уже выдержал великую
борьбу. Когда он, испытав свою веру, успокоился и утвердился в призвании на
дело Господне, то поверил, что может заявить вместе с апостолом Павлом: „Я ни
на что не взираю и не дорожу своей жизнью, только бы с радостью совершить
поприще мое и служение, которое я принял от Господа Иисуса проповедовать
Евангелие благодати Божьей" (Деян. 20,24).
После
мученической смерти Уизгарда Нокс бесстрашно выступил на арену боя как
свидетель Божьей истины. К несчастью, как проповедник он направился в
Сэнт-Андрю, который из-за убийства кардинала, хотя и несправедливо, считался
мятежным городом и вскоре при помощи французского флота был окружен
правительством с моря и с суши. Проповеди бесстрашного человека, исполненного
твердой верой, были в благословение стесненным со всех сторон людям, однако
Сэнт-Андрю впал в руки осаждавших, и проповедник попал в суровый плен с
немалым числом других несчастных, несмотря ни на какие уговоры со стороны
некоторых лиц из числа победителей. Некоторые из пленных были направлены рабами
на галеры в качестве гребцов. Среди них оказался и Нокс. Два долгих года реформатор
вынужден был служить здесь как раб, при чудовищном обращении и сверхчеловеческих
изнурениях. Сила его тела исчезла, но только не сила веры, которую плененный
сохранял в себе всегда живой и свежей через Слово Божие и постоянство в
молитвах. Нокс никогда не переставал направлять ко Христу товарищей по
несчастью и имел силу утешать верующих. К угнетенным братьям в Шотландию он
написал письмо, которое начинается так: „Джон Нокс, раб Иисуса Христа в узах:
благодать, милость и мир от Бога Отца с постоянным утешением Святого
Духа."
В феврале 1549
года реформатор был освобожден, возможно, по ходатайству Эдуарда Шестого,
короля Англии. Ему, однако, при этом не разрешалось возвратиться на родину,
потому он направился в Англию. Король Эдуард Шестой охотно сделал бы тяжко
пострадавшего проповедника своим дворцовым капланом, однако Нокс почитал английскую
церковь, исполненную всяческих церемониалов, весьма заквашенной папской
закваской, так что не находил возможным занять в ней какое-либо место. Он
отказался от этого предложения. К сожалению, благочестивый король вскоре умер,
и при его преемнице, кровавой Марии, жизнь Джона Нокса вновь оказалась в
опасности, поэтому его друзья советовали ему отправиться в Женеву, куда он
давно уже стремился попасть.
Великий
женевский реформатор Жан Кальвин уже почти завершил свое дело и стоял при
конце своего пути, когда ноги Нокса вступили на территорию Франции и направились
в Женеву, ища убежища. Шотландский беженец был принят Кальвином с
распростертыми объятиями и нелицемерным братолюбием, вскоре оба реформатора
сердечно подружились.
Жан Кальвин и Джон
Нокс были почти одного возраста, внешностью и обликом весьма похожи друг на
друга. Очевидным было их духовное родство в ясности и остроте мышления и в
твердости воли. Оба свидетеля весьма походили друг на друга также в верности и
в самоотверженности в деле, в преданности Господу и Его истине. Между тем
Нокса, в противоположность серьезному, постоянно спокойному, вдумчивому
Кальвину, можно было назвать почти неистовым и страстным, но по сравнению с
больным, часто обидчивым и замкнутым женевским реформатором, возможно, более
богатым нравом. Влияние, что оказывал Кальвин на шотландского реформатора,
который и позднее неоднократно вынужден был бежать от своих врагов в Женеву,
для него самого и его труда было большим благословением.
В первый раз
Нокс пробыл в Женеве недолго. Во Франкфурте в одной реформированной общине,
куда собрались многие беженцы из Франции и Англии, его захотели видеть
проповедником. К сожалению, некоторые приверженцы нового учения из Англии
стремились удержать многие
обычаи римской церкви,
и, таким образом, вновь обострились пуританские распри Англии. По этой причине
Нокс вынужден был покинуть Франкфурт и снова на некоторое время возвратился в
Женеву. Однако он не мог долго оставаться там, поскольку постоянно думал о
деле, которое Бог поручил Ему совершить на родине.
В 1555 году,
после восьмилетнего отсутствия, Нокс снова вступил на дорогую ему шотландскую
землю. Мария фон Гвизе, вдова Якова Пятого и мать будущей королевы Марии
Стюарт, правила за свое малолетнее дитя с 1554 года. Она некоторое время молча
наблюдала за протестантами, прежде чем дала волю враждебности своего сердца.
Таким образом, произошла некоторая пауза в гонениях на верующих, когда
возвратился Нокс. В Эдинбурге, в доме жителя Джеймса Симе, постоянно
продолжительное время собирались евангелисты во главе с Ноксом. Здесь впервые
началось образование шотландской реформаторской церкви. Многие бароны, имена
которых нам передает шотландская история, смело исповедовали свою веру в Слово
Божие и Его учение и всегда стояли на стороне реформатора, готовые в любое
время поддержать его и защитить. При их поддержке и защите Нокс проповедовал
Евангелие во спасение многих душ в больших городах и провинциях. Когда же
священники все же добились того, чтобы верный евангелист 15 мая 1556 года
предстал перед духовным судом, то его сопровождали туда знаменитейшие друзья.
Прелаты испугались при виде такого множества покровителей и не отважились
приговорить Нокса. Они даже не могли воспрепятствовать тому, чтобы он в
течение десяти дней утром и вечером в большом зале проповедовал перед
множеством народа о благодати и истине Божьей во Христе Иисусе. Вскоре показное
миролюбивое отношение правительницы к протестантам резко изменилось и
возмущение в народе сделалось великим. Назревала гражданская война. Чтобы
предотвратить кровопролитие, Нокс со скорбью в сердце распрощался с молодой,
дорогой для него общиной и многими верующими в Эдинбурге и снова отправился в
Женеву с женой и детьми, где ему было
предоставлено место проповедника и где он на этот раз с некоторыми друзьями
приступил к новому переводу Библии на английский язык. Как только реформатор
покинул страну, ярость его врагов тотчас не прикрыто появилась на повестке
дня. Его учение и он сам были прокляты, в столице публично было сожжено его
чучело. Нокс направил письмо к правительнице, в котором властно
свидетельствовал об истине Божьей в Его деле реформации и требовал от нее,
чтобы она не препятствовала распространению Слова Божьего и не стояла бы на
его пути. В то же самое время он писал дворянам и сословию государственных
органов власти, предупреждая их, чтобы они не проявляли неповиновения
правительству, но в то же время он повелевал им полагать свои жизни за братьев
во времена бедствий и опасностей. По его мнению, в первую очередь единственным
оружием и снаряжением верующих является Слово Божие, однако он разрешал
противостоять неправомочному притеснению, которое равно подобно злодейству
против Бога.*
* Бесстрашный
реформатор однажды, находясь в замке королевы Марии Стюарт, так сказал ей: „Вне
сомнения, сын должен быть в полном подчинении отцу, но если отец, впав в
безумие, схватит нож, намереваясь убить сына, то сын имеет право схватить его
за руку, отнять у него нож и связать его. Естественно, более он не имеет права
делать!" „Да, я уже вижу, - возразила взволнованная королева, - мой народ
будет слушаться Вас!" - „Сохрани меня Бог! - прервал ее Нокс. - Я только
стремлюсь к тому, чтобы оба - и правитель, и подчиненный -слушались Бога".
Здесь, в этом отношении, шотландский реформатор расходился с Лютером и Кальвином. Люди, между тем, с обеих сторон все более и более приходили в возбуждение. Чем яростнее наступали враги, тем решительнее и мужественнее выступали сторонники нового учения. Крестьяне, графы, бароны и горожане открыто отрекались от старой церкви и собирались просто для исследования Слова Божьего и для молитв. Вечерю Господню они праздновали по Писанию хлебом и вином без обычной помпы, без определенного посвященного в сан священника или проповедника. Кроме того, дворяне 3 декабря 1557 года примкнули к тому союзу**, который они назвали „конгрегацией Христа".
** „Первый завет".
Члены этого
союза дали свои обеты „пред владычеством
Божьим и Его конгрегацией (общиной или собранием) всеми силами, имуществом,
жизнью и кровью защищать и распространять благодатное Слово Божие, поддерживать
и охранять Его конгрегацию."
Священники,
низвергнутые со своих высот такими мерами, с большей свирепостью обрушились на
евангелистов и проповедников нового учения. В своем ослеплении они не понимали
того, что это как раз было тем средством, которое возбудит народ еще больше и
восстановит его против них. Фанатичный преемник Битона, Гамильтон, схватил
Вальтера
Милла, благочестивого, почитаемого всеми глубокого старца, достигшего
83-летнего возраста, который раньше был священником, но который давно уже
покаялся и долгое время возвещал благодать Господню, путешествовал по всей
стране, проповедуя и уча людей, как получить спасение. Милл был брошен в
тюрьму в Сэнт-Андрю, там же предстал на допрос перед духовным судом и был
приговорен к смерти. На этом суде не было ни одного гражданского судьи,
который бы осудил седовласого евангелиста и приговорил бы его к смерти. И
когда Гамильтон представил на утверждение гражданского суда свое жалкое
духовное судопроизводство, то опять не нашлось ни одного, кто бы протянул
свою руку и наложил ее на престарелого свидетеля и приговорил бы его к смерти.
Даже магазины, в которых надо было бы купить веревки и дрова на сожжение,
поспешно позакрывались. Сожжение вынуждено откладывалось. И лишь на следующий
день, 28 августа 1558 года, священники с удовлетворением смогли предать огню
высоко чтимого всем народом старого евангелиста. Милл шел навстречу страшной
смерти в преданности Богу. Его последними словами были: „Что касается меня, то
я уже перешагнул за 82 года и по закону естества не смогу так долго пребывать
здесь. Однажды более ста лучших свидетелей восстанут из моего праха. Только дал
бы Бог, чтобы я был последним в Шотландии, который во имя Его вкусит такую
смерть." Народ через ночь воздвиг в честь мученика триумфальную колонну из
камней, нагроможденных друг на друга. Архиепископ повелел разбросать камни, но
народ снова собрал их. Власть Иезавели в Шотландии уже была надломлена.
Чтобы это стало
очевидным и Риму, и шотландскому народу, на родину должен был возвратиться
Джон Нокс.
Подобно грому
среди ясного неба, 2 мая 1559 года священников поразила весть, что внушающий
страх отлученный от церкви Нокс снова возвратился из Женевы и пришел в Лейт.
Они издали королевский указ, по которому Нокс объявлялся бунтарем, высланным из
страны. Однако такой указ не имел уже более никакой силы. Тотчас после своего
прибытия в Лейт реформатор произнес пламенную речь против Рима как гнезда
антихриста, да и вообще против идолопоклонства. Если бы он достовернее знал,
насколько здесь дело уже продвинулось, на каком сомнительном основании стояло
здание римской церкви, то, возможно, он в своем усердии был бы более сдержан.
Верующие уже знали, что Слово Божие является единственным светом, просвещающим
тьму, и что оно было в течение столетий затемнено человеческими учениями и
постановлениями. Они были готовы слушать голос Господа и повиноваться Его воле.
К сожалению, слушающие состояли не только из верующих. Там находилась также и
необузданная чернь, которая загорелась страстью исполнить Откр. 17,16:
„Возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее
в огне." С болью мы пройдем мимо истребления икон, ужасного разорения
церквей, аббатств и монастырей, которые нашли свое начало в Перте и, подобно
разъяренному огню, охватили все города страны. Такое дело разрушения и ярости
во времена благоприятные не могло служить во славу Божью. Нокс вначале дал
разразиться урагану над страной, он был рад разорению многих монастырей,
которые практически были рассадниками невежества, праздности и безнравственности.
Относительно этого, предполагается, он сказал: „Сбрасывайте вниз гнезда, тогда
воронье разлетится и улетит из них." Однако спустя некоторое время
реформатор поднял свой голос против урагана, разраставшегося все более и более.
Он, вызвавший этот ураган, один мог остановить его. Однако гражданская война
стала уже неизбежной, королева-опекунша подняла меч против собственного народа.
Мы пропустим описание этого времени с сердечным огорчением. К счастью, кровавые
битвы длились недолго. Королева, враждебная Мария фон Гвизе, умерла десятого
июня 1560 года. Через это католическое влияние Франции на Шотландию нашло
скорый конец. Таким образом был проложен путь к введению свободы и принятию
Слова Божьего и Его учения. Молодая королева Мария Стюарт, супруга французского
короля, все еще находилась за пределами страны, вместо нее страной управляли
государственный совет и парламент. В августе собрался парламент, чтобы
написать просьбу - ходатайство в „Конгрегацию Христа" об отмене в стране
папства и введении чистого учения. Теперь католическое богослужение по всей
стране было отменено и настолько же строго запрещено, как это ранее делал Рим с
общинами реформаторов. „Шотландское исповедание веры" Нокса было положено
в основу новой церкви. Парламент принял это как „здоровое и чистое учение,
основанное на непогрешимом Слове Божьем". Победа была одержана и радость
всего собрания, за исключением католических прелатов, была весьма велика.
Почтенный барон Линдсдей от радости не смог сдерживать своих чувств и повторил
слова старого Симеона: „Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему,
с миром; ибо видели очи мои спасение Твое."
Старое здание и
система римской церкви были разрушены, они были уничтожены под руководством
Нокса, и на этом месте была основана пресвитерианская (пуританская) церковь,
включавшая в основном четыре должности: проповедников, учителей, старейшин и
дьяконов.*
* Проповедники
служат в Слове, при крещении и вечере; учителя занимаются семинарами
проповедников и работают в университетах; старейшины, которые являются членами
церкви, трудятся совместно с проповедниками в церкви; дьяконы занимаются
нуждами бедных.
Мы здесь не
хотим поднимать вопрос о том, что не человек, а только превознесенный Христос
имеет право распределять дары и должности в Своей Церкви; мы уже говорили об
этом при разборе послания к Сардисской церкви. Мы желаем рассмотреть, поскольку
мы проходим мимо борьбы молодой церкви при правлении тщеславной и несчастной королевы Марии Стюарт, да и вообще при правлении всего дома
Стюартов, только вкратце завершение жизни великого шотландского реформатора.*
* Молодая
прелестная вдова после смерти своего мужа, Франца Второго, в 1560 году
возвратилась из Франции, чтобы взойти по наследству на трон своего отца.
Несмотря на запрет парламента, она в своем аморальном дворце продолжала вести
католическое богослужение. Нокс один нередко выступал против нее в ее комнате,
а также с кафедры в ее дворце так бесстрашно и остро, что на ее глазах иногда
блестели слезы. О жизни Марии Стюарт, о ее трагическом конце при правлении
английской королевы Елизаветы, приведшей ее изощренным предательством на
эшафот, повествует нам мировая история. Католическая церковь и многие ее
сторонники рассматривают ее как жертву протестантства и мученицу за
католическую веру. Яков Первый и особенно Карл Первый стремились ввести в
Шотландии епископальную конституцию и литургию англиканской церкви. Однако
когда в 1637 году, 23 июля в главной соборной церкви Эдинбурга декан впервые
появился перед алтарем в стихари, все собравшиеся возмущенно закричали: „Папа,
папа! Антихрист!" Чтобы успокоить возбужденных, епископ взошел на кафедру,
но в то же мгновение в него полетела табуретка. Это стало сигналом к всеобщему
мятежу. Вся страна пришла в движение против введения системы антихриста, и
шотландская церковь вышла из этой борьбы победительницей с учрежденными Ноксом
порядками.
Нокс был отослан
в небесные обители, прежде чем в 16 столетии Европу стали потрясать события
ради чистоты свидетельства Божьего. Незадолго до своего отшествия из этого мира
он получил известие о кровавой бойне в Париже. Как Уизгард изнутри костра
предсказал кровавую кончину Битона, так и Джон Нокс возвещал о небесном возмездии
„чудовищным убийцам и вероломным предателям" по всей земле.
В последнее
время реформатору надлежало уйти из этого мира, „выйти из тела и водвориться у
Господа". 9 ноября 1572 года парализованный усталый евангелист в последний
раз поднялся на кафедру. Он простился с членами общины, указав всем на
свидетельство, которое он воздвиг, на то, как он при служении Евангелию искал
не своего, но Христова, и наставлял их всем сердцем прилепляться к Господу и
Его Слову. Опираясь на палку, он покинул всхлипывающее братство и через два дня
уже лежал на своем смертном одре. Господь обильно благословил Своего служителя
здесь Своим Словом. Нокс охотно утешил бы церковь с кафедры утешением, каким
утешил его самого Господь на его смертном одре, но этого он уже не смог сделать.
Тогда он повелел призвать к себе, как это некогда сделал Эколампадиус, проповедников
и старейшин, чтобы еще раз увидеть и наставить их. Также он обратился словом к
великим и высокопоставленным особам этого мира, чтобы они могли распознать
время посещения и не воевали бы против Бога.
Сердце уходящего
в Отчий дом в последние часы было омрачено искушением. Он жаловался: „Дьявол
заявляет мне: „Ты, конечно, идешь на небо! Ты заслужил его своим
служением!" Но я ведь знаю, что только благодать сможет водворить меня
туда, только благодать, которая обильно ниспослана мне." Со своей женой и домашними
друзьями они много читали из Слова Божьего, особенно драгоценной была для него
в последнее время' 17 глава Евангелия от Иоанна, молитва Господня была словом
благословения для его сердца, в ней он черпал все новую и новую радость. 24
ноября 1572 года в возрасте 67 лет он мирно и радостно упокоился. Его тело в
сопровождении множества людей, искренне скорбящих, в глубоком трауре, было
доставлено на кладбище церкви Св. Эжидин. У гроба великого реформатора Мортон,
регент страны, произнес речь: „Здесь лежит человек, который не боялся ни
одного человека!"*
* Хагенбах, 3, стр. 240.
Прежде чем мы оставим
Британское государство, обратим свой взор еще раз на несчастную Ирландию. Папа
Адриан, англичанин по происхождению, передал английскому королю Генриху
Второму Ирландию как папское поместье, так как по словам „праведного кесаря
Константина" остров также был собственностью престола Петра. Ирландский
народ на протяжении столетий полностью впал во мрак и сети папской церкви. С
помощью возведенного им в архиепископы Джорджа Брауна из Дублина Генрих Восьмой
здесь воссоздал англиканскую церковь, объявив себя ее главой. Монастыри были
отменены, их имущество конфисковано, саму веру он не трогал. Ирландцы смотрели
на этого
странного короля-реформатора, а сами оставались неизменно верными Риму. Когда
Эдуард Шестой производил изменения внутри церкви, то здесь он нашел упорное
сопротивление. Ирландцы чувствовали необходимость в реформации еще менее, чем
один из старейших кантонов Швейцарии. Преемница Эдуарда, католическая Мария,
вновь восстановила в Ирландии старую церковь, и жизнь немногих протестантов
подпадала под серьезную угрозу.*
* В Ирландию из
Англии дважды были посланы уполномоченные, чтобы устроить гонение и истребление
протестантов. Предьявитель первого приказа, болтливый господин, находясь по
пути в Ирландию, в одной гостинице рассказал о цели своего пути. Хозяйка
гостиницы сумела заменить письмо с королевским указом на бумагу с карточной
игрой и подсунуть ее посланнику, который с ужасом обнаружил это только в
Дублине.
Ее сводная
сестра Елизавета еще больше начала притеснять дело Реформации. При ее
правлении, как и при правлении первого Стюарта, Якова Первого, который,
правда, любил католическую церковь, но еще более любил епископские почести как
правитель страны, ирландский народ много пострадал. Филипп Второй в Испании и
кардинал Ришелье, великий министр Людовика Четырнадцатого, разожгли в народе
огонь недовольства Англией, что привело к кровавому восстанию. Англия, однако,
покорила себе весь остров и жестоко угнетала народ, который вынужден был
возвратить изгнанных из церквей римских священников и содержать их по-царски
из своих скудных средств. В стране в тишине нарастал мощный заговор, который
раз и навсегда должен был покончить со всем протестантским народом подобно
тому, как около четырех десятилетий назад в Лондоне пороховой заговор иезуитов
должен был уничтожить короля и парламент.*
* 5
ноября 1605 года, в день торжественного открытия парламента королем, католики
замыслили пустить здание парламента на воздух. Один из заговорщиков незадолго
до торжественной части просил своего тестя, стремясь сохранить ему жизнь,
держаться вдали от здания; у тестя просьба зятя вызвала подозрение, парламент
был спешно обыскан и в подвальном помещении было обнаружено 900 фунтов пороха,
а вблизи пороха - одного из заговорщиков, Ги Фавкеса, с фитилем. Вследствие
этого иезуиты были изгнаны из страны в 1609 году. День избавления ежегодно
празднуется английским народом.
Под
предводительством Роджера Мура и сэра Фелима О'Нейла в конце октября 1641 года
в северной провинции Ульстера, где
еще во времена правления Якова Первого поселились многие тысячи протестантских
колонистов из Англии и Шотландии, началась ужасная кровавая бойня, которая
распространилась на всю Ирландию. Хватали сотнями и бросали живыми в реки или
же с мостов кидали в потоки воды, тысячами и тысячами выгоняли на мороз босыми
и нагими, где они коченели или же их душили, резали и рубили. По самым малым
подсчетам, как повествуют составители истории, за несколько дней было уничтожено
40000 протестантов. Многие называют число в 200000, некоторые доводят его до
400000.
Папа Урбан
Восьмой в этой кровавой бойне явил себя, как однажды его предшественник в
парижской Варфоломеевской ночи, и в мае 1643 года раздал индульгенции воинствующим
ирландцам, по которым им отпускались не только сотворенные в этой кровавой
бойне грехи, но и будущие, которые они сотворят в битве против еретиков.
К сожалению,
протестанты Англии и Шотландии через такую мерзость в Ирландии дали увести себя
с основания благодати. Для английского короля Карла Первого, которого
пуританцы обвинили, что он состоял в сговоре с католиками Ирландии, эта
кровавая бойня стала первой ступенью на эшафот. Фанатичный англиканский
архиепископ Вильгельм Лауд, который всех не конформистов называл еретиками, о
котором все думали, что он снова готов ввести папство, был обезглавлен даже
раньше короля. При протекторате Кромвеля над католиками Ирландии за их чудовищные
мерзости, которые они сотворили над протестантами, было совершенно жесточайшее
мщение. При правлении следующих королей: Карла Второго, который на своем
смертном одре все еще публично исповедовал католическую веру, и его брата
Якова Второго, который с самого начала стоял на стороне папы, ни католики
Ирландии, ни пуританцы Англии не имели покоя, обе стороны были притесняемы по
законам епископско-англиканской церкви как не конформисты. Яков Второй с
помощью иезуитов уже положил начало - привел Англию вновь под власть папского
престола, когда его зять, Вильгельм Третий Оранский, государственный наследник
Нидерландов, внук Карла Первого, был призван Англией на помощь против
папистского Якова Второго и возведен на престол. Вильгельм со своим войском
приплыл 5 ноября 1688 года под знаменами: „За протестантскую религию и свободу
Англии!" Яков бежал. При человеколюбивом правлении Оранского раскольники
Англии, которые до тех пор были сильно притесняемы и много страдали из-за
церковных распрей и запретов проводить частные собрания и содержать
проповедников и учителей, получили свободу религиозного богослужения. Католикам
же не было дано религиозной свободы, их просто терпели. Католическая Ирландия
восстала против Вильгельма Третьего и с помощью Якова Второго выступила на
войну против него, которая для них закончилась плачевно. Ирландия была
успокоена силой оружия. Верующие в этой несчастной стране посвящали свою жизнь
на верное распространение Евангелия, и Бог изливал на это Свое благословение,
так что многие души нашли мир в вере во спасение, совершаемое Христом Иисусом.
Ирландская земля
и ее народ в основном все же остались во мраке римской церкви, и гнет, который
большей частью был следствием жесткой приверженности папству, становился
особенно тяжким и горьким. Свободомыслящие английские государственные деятели
на этом основании освободили католическую Ирландию от ярма англиканской
церкви, только чтобы она потеряла статус государственной церкви и была равна со
всеми другими.
Подобно тому,
как апостол должен был сказать о себе и своем благовестии: „Мы - Христово
благоухание Богу в спасаемых и в погибающих: для одних - запах смертоносный на
смерть, а для других запах живительный на жизнь", - таковой была и
Реформация на Британских островах, как и вообще ее развитие во всей Европе:
одному народу - в благословение, а другому - на погибель. Народы, подобные ирландскому,
который даже в 16 веке не смог постичь великое дело Божье и ожесточился против
Слова Божьего, ограбили самих себя и лишились бесконечных благословений, так
что их раны поныне открыты и не заживают. Свидетельство, которое Реформация
воздвигла ради истины в Шотландии и Англии, в противовес этому оказалось в
благословение миллионам в душ. Правда, епископско-англиканская церковь в Англии не
была средством для распространения света и познания Бога, что появилось в
Англии позднее и обильными потоками победоносно излилось на окружающие ее
страны и острова. Великая гражданская и религиозная свобода, которую Англия
вкусила весьма рано, раньше всех других стран, дала возможность сердцам людей
беспрепятственно превратить Слово Божье в предмет свободного исследования.
Тысячи и тысячи усердно исследовали Священное Писание и откровенно
засвидетельствовали о своих познаниях устно и письменно. К сожалению, часто
познания одного человека преподносились для исповедания многим, вокруг которых
сосредоточивались отдельные общины. Таким образом, в стране возникло множество
сект и общин, некоторые из них существуют и поныне. Некоторые исчезли, однако
лишь для того, чтобы на их месте возникли другие. Дух Божий этим может быть
только глубоко огорчен, потому что дети Божьи Им же крещены в Одно Тело, Гиавой
которого является прославленный Христос. Хитрость врага, неверность и
непослушание людей раздирают духовное единство, которое должно бы быть во
свидетельство перед миром зримым и явным, и Церковь Христа ныне многими не
только называется невидимой, как это делал церковный отец Августин, но ими даже
одобряется это печальное состояние разногласий и расколов в ее рядах.
Хотя мы и вынуждены
сетовать по поводу разделения среди верующих и раскола в Церкви Христа, мы все
же не можем не поднять свои торжествующие голоса во славу изобильной благодати
Бога, Который в конце периода Реформации в 16 столетии возвратил Свое Слово
христианскому народу и ныне наставляет Свой народ, как некогда Сардис, говоря:
„Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и покайся" (Откр. 3,3).
Аугсбургский религиозный
мир от 25 сентября 1555 года действительно принес мир Германии от внешних
врагов, однако внутри распри продолжались и далее, с течением времени становясь
еще острее. Молодая церковь была разделена не только на два больших лагеря -
лютеран и реформаторов - но и внутри каждого; особенно в лютеранской церкви
уже с первых десятилетий возникли постоянные разногласия и распри. Преемники
Лютера в большей степени хотели быть лютеранами, нежели сам Лютер, культивируя
лютеранство. Да и сам великий реформатор не оставался на протяжении жизни до
конца неизменным. В начале своего выступления в своей грубоватой манере он
сказал: „Я проповедую Христа, не Лютера, которого я вообще не знаю.
Дьявол претендует на Лютера, но не может!" Однако после крестьянского
восстания и печально известного изгнания некоторых фанатиков он потерял
простоту взгляда на Христа. Он испугался и почти превратился в малодушного и
начал в своем учении ставить в центр скорее Лютера, нежели Христа. После
его смерти восстали такие мужи, которые цеплялись за учение и мнения Лютера еще
крепче, чем он сам, и потому любое иное мнение объявляли за ересь. В
противоположность этим настырным лютеранам другие называли себя по имени
миролюбивого магистра Филиппа „филиппистами", а также
„криптокальвинистами". Кальвинисты были от лютеранских фанатиков, подобно
„не конформистам" в Англии от епископской церкви, не только ненавидимы и
поносимы, но также и притесняемы.*
* От реформаторов к тому
же требовали еще: „Бежать, как от дьявола, от атеистов, турков, иудеев и
язычников, потому что для них ад уже приготовлен, потому что их учение равно
божественно, как и Коран". С глубокой болью мы взираем на эту ярость
ортодоксальных представителей по отношению к реформаторам, среди которых, вне
сомнения, были многие дети Божьи.
Некоторые из них были
убиты с такой жестокостью, как едва ли какой протестант был бы убит католиками.
Так, лютеранский курфюрст Август Первый из Саксонии заключил в тюрьму своего
хорошего дворцового врача Пойцера за то, что тот был кальвинистом; там
он томился двенадцать лет, пока его не морили голодом и холодом. Ему не позволялось
иметь ни книг, ни каких либо сочинений или корреспонденции, и прежде всего у
него была отнята Библия. Вместо Слова Божьего, которое он просил с
мольбой, ему, наконец, дали человеческое слово: исповедную книгу лютеранской
церкви. На этой ненавистной ему книге несчастный писал гусиным пером, которое
он вырезал из крылышка для смахивания пыли, и чернилами, которые он изготовлял
из пива и корки хлеба, свое исповедание веры и о своих страданиях. Он был освобожден
из тюрьмы только после смерти курфюрста и его жены. Его жена, между тем, умерла,
имущество было разорено, дети рассеялись, здоровье было подорвано. Примерно в
то же самое время саксонский канцлер Краков так долго был пытаем и мучим из-за
своего реформистского исповедания, что он умер прямо в тюрьме. Член церковного
совета Штезель, державшийся кальвинистского вероисповедания, был брошен в
крепость в Зенфтенберге, где его содержали в заключении; вследствие постоянных
истязаний он впал в горячку и помешательство и в таком плачевном состоянии
умер. Ревнители лютеранства творили такие жестокости в великом множестве.
Испанские инквизиторы едва ли были более беспощадны, чем так называемые
ортодоксальные лютеране. После смерти умеренного курфюрста Христиана Первого,
сына курфюрста Августа Первого, был взят под арест саксонский министр и канцлер
Николас Грель, поскольку он твердо держался своего исповедания, которое более
сходилось с учением Кальвина, нежели с учением немецкого реформатора. Вместе с
ним были арестованы некоторые проповедники, как, например, известный Гундерман
из Лейпцига, жена которого не перенесла этого горя и лишила себя жизни, это
привело его в помешательство. Николас Грель, заболевший в тюрьме, был
доставлен на допрос, а позднее и на место казни, в кресле. Прежде чем ему
отсекли голову, он крикнул:
„Отче, создавший меня, Иисус Христос, искупивший
меня, Дух Святой, освятивший меня, я передаю Тебе, Триединый Бог, все, что Ты
вверил мне в этой жизни, прими меня!" На мече палача, которым было
отсечено множество голов, стояла надпись: „Берегись, кальвинист!"
Распри и споры, которые
возникали на учебных кафедрах, в университетах, особенно в Иене - „твердыне
чистого лютеранства" - от слушателей переходили на кафедры проповедников,
а затем в гущу народа. В Лейпциге дело дошло до больших волнений. Чернь
штурмовала дома многих кальвинистов, и городской совет не имел ни желания, ни
силы предотвратить бесчинства. По свидетельству историка в университетских
городках в книжных магазинах зачастую невозможно было найти ни одной Библии,
так как все было забито крылатыми сочинениями воинствующей лютеранской теологии.
Таким образом, народ вновь вскоре погрузился во мрак и смерть. Слова Господни:
„Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв", - уже равно относились к
протестантизму.
Великий прусский историк
Дройзен сообщает нам о протестантской церкви в начале 17 столетия так:
„Оправдание и спасение верующих уже зависело не от веры (в Иисуса Христа), но
в большей степени от ортодоксального правоверия, о чем должны были решать
теологи. Теологи должны были решать о каждом в отдельности, верующий ли это
человек или это еретик, достоин ли он прощения грехов или он заслуживает
проклятия. На месте священства всех христиан возникла церковь духовного
лидерства, лютеранская иерархия, и она была острее, тяжелее и непримиримее, чем
бывшая папская иерархия, потому
что была основана на высокомерии познания._3наменитый
проповедник из Кальва, Иоганн Валентин Андрео, свидетель первой
половины несчастного столетия, сетовал, говоря: „После того, как евангелисты
свергли иго человеческих уставов, то приняли на себя не благое иго Иисуса, но
другие, человеческие уставы, которые называются громко „Слово Божие".
Господство
папства мы свергли, но теперь мы насадили множество маленьких папочек. Формальные
молитвы теперь отменены, но зато теперь большинство вообще не молится!"
Благочестивый старейшина и профессор из Ростока, Генрих Мюллер (родился
в 1675 году) в своей книге „Евангельские и
апостольские финальные оковы" на 858 стр. восклицает с болью в сердце:
„Нынешнее христианство имеет четыре немых церковных идола, которыми оно
утешается и к которым прилепляется: камень крещения, престол проповедника,
престол исповеди и алтарь. " От Рима отказались, протестуя
против его учения, однако в этом нет еще ни исцеления, ни спасения, так как „во
Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая
любовью" (Гал. 5,6). Господь весьма рано должен был сказать
протестантскому народу:' „Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом
Моим" (Откр. 3,2).
Ранее уже упомянутая исповедная
книга в лютеранской церкви, введенная некоторыми руководителями в 1577 году
в установление единства в молодой церкви как новое исповедание веры, не смогла
предохранить общины от духовной смерти, она не смогла даже существовавшие
распри смягчить или устранить, поскольку ее острие с самого начала было
направлено против реформаторов. Споры и разногласия, открытая вражда и распри
не стихали, а усиливались. Проповедники, особенно со стороны лютеран, почти
повсеместно своим общинам предлагали камень вместо хлеба. К ужасу многих
лютеранских ревнителей, видные князья, правители земли того времени, несмотря
на их шумливую пропаганду, открыто перешли в „кальвинизм", то есть к исповеданию
реформаторов. К такому исповеданию переходили целыми городами и церквями. В
1560* Курпфальц, в 1562 Бремен, в 1597 княжество Ангальд, в 1602 графство
Липпе, в 1604 году Гессен-Кассель, в 1613 году курфюрст из Бранденбурга
примкнули к этому вероисповеданию. К тому же в протесте против лютеран многие
земли вновь попали под власть Рима.
* К.
Арнольд. Церковь и история ереси. Часть 2, том 27, глава 5.
Заклятые враги
евангельской церкви, иезуиты, со злорадством следили из засады за ожесточенной
борьбой в среде протестантов, чтобы они до крови изранили друг друга, чтобы
затем правителей и народы легко было вновь водворить в лоно „едино спасающей
церкви". Где еще царил мало-мальский мир и покой, там они разжигали пожар
и бросали в него хорошо пропитанные факелы. На самом деле эти „отцы
Иисуса", как предсказал знаменитый сатирик 16 века Иоганн Фишарт (автор
язвительного сочинения „Четырехугольная иезуитская шапочка") „с помощью
дьявольской хитрости, отравленными словами лести, вероломством и обманом"
склонили к себе сердца многих князей и подчиненных. Особенно с помощью трех
княжеских воспитанников эти „отцы Иисуса" смогли возвратить Риму обширные
земли и вызвали через это невыразимые бедствия для Германии.
Рудольф Второй, сын
миролюбиво настроенного кесаря Максимилиана Второго, из среды этих трех
иезуитских воспитанников был более милосердным, однако уже на втором году
своего правления, в 1577, он потребовал от своих подчиненных возвратиться в
католическую церковь. Почти вся Богемия тогда была евангельской, и в других
частях земель, подвластных кесарю, насчитывалось множество протестантов, так
что духовный глава евангелистов тогда объявил на рейхстаге, что соотношение
протестантов и римских католиков составляет 300 к 80. Рудольф, несмотря на
свое требование, возвращал народ обратно не насилием, однако евангелистов
притесняли. Иезуиты приобрели множество народа с помощью вражды, лести,
хитрости и обмана. Более чудовищно жестокими оказались, однако, два других
правителя: Максимилиан, герцог баварский, который в Ингольштадте, будучи
еще студентом, сидел у ног учителей, и Фердинанд, эрцгерцог из Штирии,
который еще подростком впитал в себя яд дьявольской морали „отцов Иисуса"
в полной мере. Самые отличные, достойные любви члены ордена были избраны в
наставники Фердинанда, в их окружении он мужал и чувствовал себя так уютно,
что писал домой: „Я странствую под сенью небесных пальм!" В присутствии
своих наставником и учителей ослепленный юноша дал торжественный обет перед
образом благодатной Марии в Лоретто впредь выступать вождем истребителей
еретиков, прилагая к этому все свои силы. „Аминь! Аминь!" - восклицали
„отцы Иисуса". Теперь их
стремление заключалось в том, чтобы возвести их
послушного благоуспешного сына на более высокий трон, так как чем выше будет
его трон, тем шире будет поле его деятельности. Фердинанд взошел на немецкий
трон после смерти бездетного кесаря Матфия в 1617 году под именем Фердинанда
Второго и во время страшной тридцатилетней войны оставался верен своему обету,
данному в Лоретто. Благороднейший Густав Адольф из Швеции как победитель в
Эрфурте в церкви Петра воскликнул к некоторым иезуитам, говоря: „Вы должны
будете однажды держать ответ перед " превознесенным престолом Божьим за
все злодейства, которые натворили, за всю кровь, которую пролили! Только вы действительные
зачинщики всех бедствий в Германии!"
Как эрцгерцог Штирии,
Фердинанд издал приказ, чтобы в Каринтии, Крайне и Штирии в течение сорока дней
закрыть все евангельские школы и церкви. Проповедники и учителя были уволены,
на их место были поставлены иезуиты. Около семисот благороднейших,
отважившихся оказать сопротивление, людей было обезглавлено, повешено, затоптано
колесницами. Множество баронов и богатых людей добровольно покидали свое
огромное имущество и шли нищими на чужбину. Многочисленное скопище людей более
низкого сословия следовало за ними со своими женами и детьми. Библии были
собраны и публично сожжены на виду многих тысяч очевидцев. Подобно этому
поступал и Максимилиан в своем герцогстве в Баварии.
В это самое время
иезуитам удалось через множество интриг и происков возвратить под иго Рима
Кельн, Майнц, Вюрцбург, Бамберг, Хильдесхейм и другие епископатства и области.
К сожалению, зачастую им было нетрудно приводить города и церкви в древний
мрак, поскольку сердца едва ли постигли, что такое хлеб жизни и что такое живая
вода, так что едва ли кто мог вспомнить, что он „принял и слышал" (Откр.
3,3).
Протестантские лидеры,
которые и сами не имели между собой братолюбия, в 1608 году вступили в
евангельский союз*, но они, естественно, не могли предотвратить возвращение
людей в папство так, как бы это могло сделать чистое неповрежденное Слово
Божие!
* Над протестантским
городом Доновером нависла тень объявления вне закона. По истечении
непродолжительного времени город был насильно возвращен в католичество. Это
стало последним роковым поводом, приведшим к образованию союза.
Католические вожди
противопоставили их союзу свою лигу 1609 года. Сердца были взволнованы,
иезуиты достигли своей цели. Теперь, когда горючий материал скопился в большом
множестве, они высекали из среды притесняемых протестантов зажигательную
искру, которая должна была превратить всю Германию в пылающий пожар. В диком
пламени кровавой тридцатилетней войны, явившейся для неблагодарного народа
судом Божиим, по плану иезуитов должно было рухнуть здание Реформации. Однако
как бы ни был суров суд Божий, Его благодать все это обратила в благословение. Многое,
что было построено из сена, соломы и дерева, сгорело, что же было драгоценно,
то более очистилось и обнаружилось перед всеми.
Кесарь Матфий, взошедший
на трон в 1612 году на место своего брата Рудольфа Второго и находившийся по
сравнению с ним под большим влиянием иезуитов, уничтожил императорскую
привилегию своего предшественника, которую тот издал в 1609 году из
политических соображений, при которой богемским протестантам гарантировались
признание и терпимость. При правлении нового кесаря пражский архиепископ в
1617 году разломал новую протестантскую церковь в Клостерграбе, а в Браунау
закрыл. Возмущенные богемцы требовали справедливости и суда, и когда после
многих просьб и ожиданий они этого не получили, то 23 мая 1618 года кучка
отважных возбужденных мужчин устремилась в пражский замок и по
древнебогемскому обычаю выбросила из окна двух враждебных наместников.*
* Говорили, что эти двое,
Марганец и Славата, у себя дома натравливали на протестантов огромных собак,
принуждая их на мессу. Впрочем, при падении оба они были разбиты насмерть.
Это, само по себе
невеликое происшествие, стало поводом для войны, которая так долго
свирепствовала и в течение тридцати лет
опустошала немецкую землю и истребляла людей. Фердинанд
из Штирии уже давно призывал старого кесаря, говоря: „Лучше пустыня, нежели
земля, населенная еретиками!"
Богемцы призвали главу
евангельского союза Фридриха Пятого из Пфальца и избрали его своим царем. Он
пришел, но не оказался достойным человеком для такого серьезного тяжкого
времени. Фердинанд из Штирии, который, между тем, достиг кесаревского трона,
разбил богемцев в 1619 году при Белой горе около Праги. Молодой король бежал в
Нидерланды. Иезуитский воспитанник Фердинанд здесь собственноручно уничтожил
имперскую привилегию Рудольфа. Проповедники и учителя протестантства были
изгнаны. На их места пришли целые толпы монахов, священников всяких духовных
органов, которые тотчас приступили к делу, обращая всех вновь в католицизм.
Конфискация имущества и истребление протестантов вскоре стало повсеместным
явлением. Тогда около тридцати тысяч семейств, домов и дворов оставили все, что
имели, и разлетелись во все стороны, как стаи голубей, как поется в старой
песне. Сама Богемия вновь впала во мрак заблуждений, а также была буквально
опустошена. Кесарь свирепствовал против евангелистов не только в Богемии, но и
в Австрии, в 1627 году он издал эдикт для верхней Австрии, а позднее и для
нидерландской Австрии, по которой все, не желавшие отказаться от евангельской
веры, в течение двенадцати недель должны были покинуть кесаревскую
наследственную землю со всей семьей, со всеми домочадцами. Тогда многие
проповедники и учителя пожелали всех благ своим школам и общинам, тысячи семей
простились со своими домами и землями, многие графы и бароны из своих
великолепных замков и крепостей Богемии и Штирии, Каринтии и Крайны вместе со
всеми гонимыми подались в Аугсбург, Регенсбург, Ульм и Нюрнберг, в далекую
Швецию, куда их призывал Густав Адольф, в Трансильванию, в Швейцарию, в
Голландию, Саксонию, в Бранденбург и Пруссию. Продвижение австрийских
изгнанников (эксулантов) по землям дискутирующих, но все же мертвых
протестантских стран явилось сигналом к пробуждению, свидетельством силы
Божьего Слова и верой, побеждающей мир. Из их песен, которые пели изгнанники
во время своего странствования в поисках места жительства, приведем лишь вот
эту одну:*
Скажи
мне, брат любимый,
Куда
лежит твой путь?
Земля
необозрима,
Да
негде отдохнуть...
За
истину Господню
Злословен,
как злодей,
Стал
лишним ты сегодня
Для
общества людей.
Христово
поношенье
Всем
сердцем возлюбя,
Презренье
и лишенья
Навлек
ты на себя.
Не бойся! Средь страданья
Тебя
Господь ведет,
В
горниле испытанья
Будь
мужествен и тверд!
Отчизны, дома, чести
Лишенный
пилигрим,
Не
помышляй о мести,
Ты
Господом храним!
Хоть
путь тернист и узок,
Крепись,
не унывай,
Тебя
любовь Иисуса
Ведет
в небесный край!
* Из малого собрания
„Песни австрийских изгнанников, евангельских христиан времен тридцатилетней
войны", которые сочинил известный благочестивый поэт Альберт Кнапп, а в
1861 году Й.Ф.Штейнкопф напечатал в Штутгарте.
Во времена таких
происшествий в Австрии война получила свое опустошительное развитие.
Евангельский союз в действительности был уже расформирован, однако Христиан
Четвертый из Дании, с денежной поддержкой Англии и Голландии, выступил за дело
протестантов в Германии. К сожалению, он был быстро разбит. Победоносный кесарь
уже в 1629 году издал так называемый реституционный (восстановительный) эдикт.
Все архиепископатства, епархии, приюты и монастыри, ставшие протестантскими
после договора в Пассау (1552), должны были быть возвращены католической
церкви, жители же должны были принять старую католическую веру. Притом
кальвинисты (реформисты) не были признаваемы никаким религиозным миром, таким
образом по всей Германии их уже никто более не щадил и не терпел. Дело не
окончилось простым напечатанном эдикта. Фердинанд тотчас привел эдикт в
исполнение. Его комиссары и кесаревские войска под предводительством известных
военачальников Тилли и Валленштейна прочесывали всю страну, убивая, грабя и
сжигая. Протестантский народ лежал у ног раба иезуитов Фердинанда, растоптанный
и истекающий кровью. Только Магдебург долго еще оказывал сопротивление
приведению в исполнение кесаревского эдикта. Тилли вынужден был осадить его.
Должно ли было исчезнуть
великое дело Реформации так же и в Германии, как это произошло во многих других
странах? Хотел ли Бог отнять от немецкого народа Свое Слово, поскольку тот
показал себя таким неблагодарным и так недостойно попирал доказательства Его
благословений? Должен ли был сгуститься над страной и людьми страшный
губительный мрак Рима? Таковы были вопросы, которые серьезно вставали перед
многими сердцами людей и которые они направляли к Богу в страхе и трепете. И
Бог, Который льна курящегося не угашает, пришел на помощь немногим верным
сынам Своим, которые в те времена стояли, как одинокие колоски на обширном голом
поле.*
* Толук. „Свидетельство о
положении лютеранской церкви во время Тридцатилетней войны". Предисловие,
стр. 3.
Он воздвиг торжествующему
врагу истины противника в лице благочестивого короля и героя веры Густава
Адольфа из Швеции.
Густав Адольф, внук ранее
названного Густава Вазы, с тревогой взирал на то, как возрастает католическая
мощь и как она приближается к северу. Его родственники и герцоги из Мекленбурга
уже были изгнаны и казалось, что евангельская вера по всей Германии найдет уже
скорый конец.
Тогда в сердце его загорелось
желание придти на помощь братьям по вере и скорее разбить мощь гордого врага.
Он со скорбью простился со своим народом и отплыл на кораблях с 15000 человек в
Германию. 25 июня 1630 года, ровно в юбилейный день столетия доставки в
Аугсбург драгоценного груза евангельского вероисповедания, шведский избавитель
вместе со своими воинами ступил в Померании на немецкую землю. Здесь он
склонился на колени, и „его сердце излилось в горячей искренней молитве."
Суровые северяне не смогли удержать своих слез, когда они услышали такую
страстную молитву из уст любимого короля. Когда же Густав Адольф поднялся с
колен, то воскликнул к ним: „Не плачьте, но молитесь!" За таким вождем
воины готовы были идти и на смерть. Армия Густава Адольфа была не только отважной,
но содержалась в страхе Божьем через проповеди Слова Божьего и через молитвы;
шведы весьма отличались воинской дисциплиной от необузданных кесаревских орд и
армии Валленштейна.
Тысячи приветствовали
Густава Адольфа, как „звезду с севера", однако князья, отчасти из-за
страха перед кесарем, отчасти из-за страха перед конфессиональной борьбой
решили не примыкать поспешно к „льву с севера". Так, старый Богислав
Четырнадцатый из Померании, боязливый Георг Вильгельм из Бранденбурга и Иоганн
Георг из Саксонии лишь после многих просьб и угроз согласились примкнуть к
нему и пропустить его войско через свои земли. Из-за медлительности и недоверия
князей отважный Магдебург после долгого, упорного и мужественного сопротивления
пал жертвой в мае 1631 года. Тилли со своим осадным войском сломил
сопротивление и предал несчастный город на многодневное мародерство. В
отношении мужчин, женщин и детей совершались такие мерзости, какие едва можно
было придумать. Из населения города в 33000 было уничтожено 30000. Сам город
превратился в дымящиеся руины. Генерал конницы Паппенгейм описывал слова ликования
кесаря: „Со дней разорения Трои и Иерусалима никто и нигде не одерживал еще
такой победы!"
После этой чудовищной
магдебургской кровавой бойни, немецкие протестанты открыли шведскому королю
свои сердца и земли, они взирали теперь на него, как
на спасителя
и помощника. На самом деле, спустя несколько месяцев Густав Адольф разбил
войско Тилли, „победителя в 36 боях" на широком поле вблизи Лейпцига.
Отсюда король двинулся вглубь Германии. Куда бы он ни приходил, к нему стекался
народ с радостью и ликованием. Во многих городах, например, во
Франкфурте-на-Майне, Мюнхене, Нюрнберге и Эрфурте при его появлении были
оказаны безмерные почести.*
* Правда, прежде всего
это было спасение, что приносил шведский король народу, который ему в ответ на
это оказывал почести. Однако даже просто появление его, в ком проявлялась сила
и достоинство, доброжелательность и благосклонность обретало ему поклонников.
Густав Адольф в то время находился в расцвете мужского возраста и был статным,
красивым, на целую голову выше своих воинов, с голубыми глазами, высоким
открытым лбом, густыми русыми, почти золотистыми волосами, из-за чего его на
родине прозвали также „золотой король". Притом он был силен в немецком
языке, как и во французском, итальянском и латинском языках, и немецкий народ
видел в нем единственного своего правителя, на голову которого он охотно надел
бы корону объединенной евангельской Германии.
Богобоязненный победитель
был весьма опечален этим; охваченный почти страхом смерти, он сказал своим
офицерам: „Наши дела обстоят неплохо, но я очень боюсь, что Бог накажет меня за
безумие этого народа! Великий Бог, Ты мне Свидетель, как мне все это не нравится!
Я предаю себя на Твое усмотрение".
В ноябре 1632 года Густав
Адольф в Саксонии встретился с войском великого военачальника Валленштейна. 16
числа того месяца произошла жаркая битва под Лютценом. Рано утром, когда
взошло солнце, в лагере шведов раздалась песня: „Убежище нам сильный Бог!"
Король со всем своим войском склонился на утреннюю молитву. Когда они
поднялись с молитвы, снова зазвучала песня: „Да будет Бог к нам милосерден,
даст над врагом победу!" Затем началась жаркая битва. Шведы кинулись в
битву с возгласом: „С нами Бог!" Им в ответ из рядов кесаревских войск
неслось: „Заступница Мария!" Бой продолжался долго; чувствовалось, что
Густав Адольф должен одержать победу ценой своей драгоценной жизни. Его быстрый
конь носился под ним то туда, то сюда, чтобы укрепить своих воинов. Наконец он
врывается в середину битвы, попадает в окружение вражеских кирасиров, и, получив
множество смертельных ранений, великий король падает с коня. Только один
благородный юноша остается с ним и ищет своего повелителя. Однако все тщетно,
вскоре он оказывается рядом с королем зарубленным и истекающим кровью. Под
пулями и ударами рапирой вражеских солдат Густав Адольф испускает свой дух. Его
окровавленный конь вырывается из этой сечи и возвещает шведам о невосполнимой
потере. Невыразимое горе пронизывает все сердца. Горя жаждой отомстить за
смерть своего любимого короля, шведы неудержимо устремляются в бой.
Кесаревские войска уже не могут более противостоять их мощному натиску. Они
обращаются в дикое бегство. Победа была великой, однако потеря была большей -
Густава Адольфа больше не было в живых. Протестантская Германия погрузилась в
глубокий траур. Фридрих Пятый из Пфальца умер через несколько дней в горести от
этой траурной вести. Католики, хотя они и были разбиты, ликовали. Кесарь
повелел повсеместно совершать молебен во славу Бога. Смерть такого противника
была драгоценнее триумфальной победы.
Под предводительством
Густава Адольфа страшная война наверняка была бы подведена к быстрому и
счастливому концу, теперь же Германия на многие годы превратилась в арену
обольстительных битв для чужестранных войск и правителей, которые под видом
религии сражались ради денег и богатства, ради почестей и политических
интересов. Так, войска католической Франции совместно со Швецией воевали на
стороне протестантов, потому что знаменитый великий дипломат Ришелье
озабоченно и ревностно следил за возрастающей мощью кесаря. Только в 1648 году,
когда Фердинанд Второй, „сын общества Иисуса", уже десять лет лежал в
гробу, его миролюбивый сын, Фердинанд Третий, смог очистить свою несчастную
страну от воинствующих сил и установить мир. В Оснабрюке и Монстере в том году
была закончена Тридцатилетняя война через Вестфальский мир. Франция и немецкий
кесарь готовы были довольствоваться переговорами о мирной торговле, но Швеция
требовала определенного отрегулировать религиозных распрей в Германии. Так,
здесь были даны лютеранам и реформистам в Германии полная религиозная свобода
и равноправие их с католиками. Реформисты, которые были ненавидимы
остропроницательными иезуитами более, чем лютеране, получением равной
религиозной свободы были обязаны энергичным выступлениям в те времена еще
совсем молодого великого курфюрста из Бранденбурга. Реституционный эдикт от
1629 года был отменен и для унаследования церковного имущества 1624 был признан
нормальным годом. Папа римский против такого решения поднял решительный, но
безуспешный протест. Германия снова имела мир, однако как она выглядела после
этой чудовищной войны! Из шестнадцати миллионов людей едва осталось четыре,
поля были опустошены, деревни и города сожжены или лежали подобно умершим.
Беттиус, современник и очевидец, пишет об этом: „Германия лежит в нечистотах,
в глубоком позоре, в бедствии, в бедности, в сердечной скорби, она находится
как бы под карой и проклятием Божьим!"
В протестантской церкви
число тех, „которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых
одеждах" (Откр. 3,4) в Германии, несмотря на одичание народа во времена
тяжкой Тридцатилетней войны чрезвычайно возросло. В страхе и в великой нужде
многие сердца научились искать Лица Господня и внимать Его словам. Они открыли
свои сердца истине и верою во Христа познали Бога Отца, Который возлюбил нас и
дал утешение вечное и надежду благую во благодати (2 Фес. 2,16). Мы с
уверенностью можем предположить, что среди сотен тысяч, которые умерли от
лишений и мерзостей войны, немало душ перешло в вечность, примирившись с
Богом. Между тем споры о мертвой букве правоверия продолжались и далее. В
противоположность этому в церкви возникло иное течение, которое с того самого
времени называется мистицизмом*.
* Происходит от
греческого слова, которое означает: скрыто, тайно, таинственно. Мистицизм
существовал почти во все времена в церкви и через своих знаменитых
представителей, таких как Таулер, Зузо, Фома Кемпийский и многих других. Они
разбудили в сердцах стремление оживить мертвое христианство через реформацию
церкви. Пагубное упование многих мистиков на „внутренний свет и слово",
которое они ставили на место слова из Священного Писания, а также страсть
других мистиков исследовать сокрытое и таинственное в царстве природы, найдено
не у всех представителей этого направления. К мистикам, которые совратились с
пути и которых мы не можем причислить к свидетелям Христа по преданиям,
дошедшим до нас, относится чудо-врач и натурофилософ Парацельс, который во
времена Эколампадиуса читал лекции в Базеле. Далее стоит знаменитый
глубокомысленный Герлицер Шумахер, затем теософ Яков Беме, умерший в 1624 году,
он написал много сочинений и является отцом секты бемистов, возможно, и
проповедник Валентин Вейгель в графстве Мейсен.
Основоположники этого
движения в благородном и лучшем смысле стремились испытать и осознать истины в
собственном сердце. Если ортодоксальные проповедовали: „Веруй в
Христа", - то мистики учили: „Испытай и вкушай Христа!" Обе
стороны были правы. Между тем вера у одних в большинстве была только
пребывающей мертвой, внешне действительно признающей исторический факт
рождения, смерти и воскресения Христа. У других же, даже у мистиков в лучшем
смысле, в противоположность этому все внимание было сосредоточено единственно
на внутреннем состоянии. Они не очень-то строились на Христе и на совершенном
Им деле, но на блаженном пребывании в них Божественной любви. Однако ведь не
написано: „Любовь есть Бог", но: „Бог есть любовь"! „В том любовь,
что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление
за грехи наши" (1 Иоан. 4,10). Назовем здесь, как принадлежащего к этой
группе Иоанна Арнда*, благородного автора знаменитой на весь мир
назидательной книги „Об истинном христианстве" и молитвенной книги
„Райский сад".
* Умер в 1621 году в чине
генерал-суперинтенданта.
Арнд желал приводить души от мертвой буквы к
Духу, от учения к жизни, от формы ко Христу. Бог благословил весьма обильно его
усердие и он был в благословение для многих сердец как проповедник, учитель и
утешитель. В то же самое время с таким же великим благословением трудился в
восточной Германии в том же направлении, что и Арнд, Валерий Хербергер, который
позднее проповедовал во Фрауштадте в Польше, где война, моровая язва и пожары сильно
изнурили народ; там он умер в 1627 году. Благая весть о спасающей благодати
Божьей во Христе Иисусе через него достигала многих сердец и спасала многие
души. Еще двух верных людей, как Валентина Андреа, о котором Шпенер, основатель
пиетизма, сказал: „Если бы мне дано было воскресить кого-либо во благо Церкви,
то это несомненно был бы В.Андреа!", и благочестивого ученого из Ростока
профессора Генриха Мюллера, мы уже встречали ранее. Мюллер, который с
равной верностью выступал как против непримиримой ортодоксальности, так и
высокопоставленных грешников среди правителей и высоких чинов, разоблачая их
Евангелием, серьезно исследуя слово Божие, из-за своих нападений на „четырех
немых церковных идолов" был причислен к „еретикам и перекрещенцам".
Многократно испытанный в страданиях, знаменитый проповедник Христиан Скривер
был мистиком в лучшем смысле слова. Он долгое время работал в Магдебурге и
десятилетие назад был сильно, до смерти, болен. Бог оставил его жить, чтобы
позднее в Кведлинбурге во дворе герцогини из Саксонии он смог увидеть плоды
своего тяжкого верного труда, где он успокоился в Господе в 1693 году. Оба его
главных труда: проповедническая книга „Сокровище души" и собрание из 400
прекрасных осмысленных притчей из жизни под названием „Богоугодные молитвы на
всякий случай" и поныне еще читаются. Насколько иначе, в противовес
названным лицам, у многих других мистиков вся опора и все их духовное
средоточие заключились в их собственной душе, видно на примере знатного
проповедника и отличного поэта Ангелуса Силезиуса (Иоганна Шефлера).
Этого, с его непостоянством чувств, недолго терпели в новой, исполненной
спорами и распрями церкви, и он в 1653 году во вред своей душе возвратился в
лоно „единоспасающей католической церкви."*
* Его песни, написанные
им до времени возвращения в панство, свидетельствуют о его преданности и любви
к Господу. Назовем некоторые из них: „Люблю Тебя, Господь распятый", „Хочу
любить Тебя всем сердцем", „Христос, наш Вождь, ведет нас в бой", „О,
любовь, источник жизни", „Не говорите мне о злате, богатстве, славе в мире
злом!"
Следующим свидетельством
возрождения Божественной жизни в опустошенной Германии, задыхавшейся от бедности
и невежества, является великое сокровище - сборник духовных песен, который
получила евангельская церковь в те времена. Благочестивый, исполненный веры Пауль
Гергард, тяжко пострадавший лютеранский проповедник, сначала в Берлине,
затем в Любане на р.Шпрее, где он умер в 1676 году, занимал среди сочинителей
песен в те дни первое место своими прекрасными песнями, исполненными упования
на Бога и своего распятого Спасителя.*
* Из его 131 духовной
песни самыми известными и знаменитыми являются пасхальные песни „О, Агнец, Ты
наш грех понес!", „Наш Царь в венце терновом". Благодарственные
песни: „Пой, в Господе ликуя", „Я, полн благодаренья, могу ль Творцу не
петь?" Вечерние песни: „Уснули темные леса". Песнь ободрения: „Дела,
мечты, стремленья и весь твой путь предай на Божье попеченье и твердо уповай:
Кто дал устав Свой ветру, светилам, облакам, усмотрит километры, где стать
твоим ногам".
Из-за ограниченности
размера нашего труда мы здесь не можем назвать всех знаменитейших песен многих
поэтов того времени, как, к примеру, песни Николая Германа и Иоанна Риста,
которые сочинили более ста духовных песен. Все евангельские книги песен имеют в
своей сокровищнице великое множество песен из середины 17 столетия, в том числе
прекрасную песню проповедника Иосия Штегмана, умершего в чине
генерал-суперинтенданта в 1632 году: „Укрой нас в благодати, Господь Иисус
Христос!"
Господь в то время
обратил к Себе также и из среды немецких правителей, которые стремились жить по
Его воле, как Его ученики. Назовем Вильгельма Второго, герцога из саксонского
Веймара, и все же в первых рядах - герцога Эрнста из саксонского Гота. Эрнст,
прозванный „праведным", а также „мудрейшим" правителем своего
времени, опустошенные пределы Гота, которым он правил в 1640 года, через свою
мудрость, благочестие и богобоязнь за кратчайший срок вновь превратил в
зажиточную область и привел к расцвету. Он пригласил назад изгнанных жителей,
оказывал им всяческую помощь, вновь восстановил разрушенные школы и церкви.
Евангелие, которое Эрнст принял сам, а потому хорошо знал, он повелел проповедовать
повсеместно. Пасторы были должны проповедовать все по очереди перед ним, чтобы
он смог сделать свое заключение. Молодые и старые по всей стране должны были
понравиться ему, так чтобы в школах, домах и церквях оказывались испытанные
верные верующие люди, прошедшие
церковное испытание, знают ли они учение о спасении.
Народ сначала возопил, затем же благодарил Бога и вскоре вблизи и вдали
разнеслась слава: „В саксонском Готе крестьяне знают больше, чем знатные
дворяне в какой-либо другой местности." Юноши из-за границы стекались в
саксонский Гот, чтобы получить там образование. Более сорока католических
священников и монахов обратились к Богу благодаря спокойному, тихому
благородному свидетельству, воздвигнутому Эрнстом в стране, и стали
евангельскими. Тайна благополучия страны и благословения, почивавшего на людях,
заключалась в смиренной покорности правителя Слову Божиему и Его руководству, а
также в его личной верности в молитвенной жизни. Всю свою большую семью Эрнст
старался, с помощью своей верной верующей супруги Елизаветы фон Альтенберг,
привести к Господу. Его день начинался и заканчивался молитвой и чтением из
Божьего Слова. Некоторые места из Слова Божьего для него были особенно дороги.
При чтении Евангелия от Иоанна 3,16 он однажды воскликнул: „Одно это изречение
я не отдал бы за многие тысячи миров!" 1 Иоан. 1,7 он едва ли когда-либо
читал без слез на глазах. Он благословенно упокоился в Боге, Господе своем, 26
марта 1675 года, прежде сердечно и торжественно попрощавшись со своим
подчиненными, поприветствовав их с церковной кафедры в последний раз, наставив
их оставаться верными Господу.
Число людей, которые
приняли в свои сердца Господа и через которых Он прославлялся, во второй
половине 17 столетия постоянно возрастало как среди высших, так и среди низших
классов, в итоге невозможно стало сосчитать свидетелей жизни того времени.*
* Толук:
„Свидетельство..." Предисловие, стр. 3 и 4; „Церковная жизнь в 17
веке".
Протестантская церковь во
всей своей сущности не стала лучшей в течение Тридцатилетней войны. Жалобы,
которые возносились на нее в начале войны, во времена несчастий стали еще более
обоснованными и возросли соответственно
тому, насколько возросло число верующих. Мы должны
понять, почему в Германии возник пиетизм, при котором появившиеся в церкви
затруднения продлились еще некоторое время. Это было проявлением божественной
жизни против системы, неправедно воздвигнутой человеком.
Жалобы в основном были
направлены против церковного управления, дисциплины и богослужения. Правители
и советники из рейхстага, в большинстве своем невозрожденные люди, как
верховные надзиратели в церкви действовали без всякого страха Божьего, поступая
как им заблагорассудится. Они стремились управлять церковью, так что на место
папизма заступал кесарепапизм, то есть неограниченная государственная власть.
В то время, как католическая церковь стремилась господствовать над миром,
протестантизм мира господствовал над церковью. Обе стороны действовали против
Слова и воли Бога. Еще одна жалоба из того времени громко прозвучала в
сочинении „Голоса сторожей из разоренного Сиона", которое напечатал
богобоязненный рано ушедший из жизни проповедник Феофил Грозгебауэр в Ростоке в
1661 году. Он сожалел, что так мало божественной жизни, когда весьма
многочисленно и громко звучат голоса спорящих ревнителей за чистоту учения.
Пагубно было в церкви такое явление, что не делалось никакой разницы
между верующим и тем, кто живет безбожно. Все члены церкви объявлялись
блаженными, на всяких похоронах слышалось: „Он носил иго Христа, умер, будет
жить вечно!" В церкви недоставало должного наказания. „Церковь, -
жалуется он, - уже не пользуется властью владения ключами в том смысле, как это
было предписано Господом. Господь доверил ключи всему собранию как обществу
братьев, потому что это доказывается его словами: „Скажи церкви". Правда,
он пришел себе на помощь и сказал, что по отношению к начальству не должно
применять ключи на закрытие (т.е. исключение), но ключи на открытие (т.е. на
зачисление), которое действительно основано на прощении грехов, для всех едино.
„Но как, - спрашивает Грозгебауэр, - принимать того, что не связано? И что
вообще может сделать исповедник? Если приходящий кается, то он уже получил
прощение у Самого Бога, и Святой Дух дает ему прощение
грехов по Слову Божьему. Если же он не кается, то ему не поможет отпущение
грехов исповедником."*
* Толук:
„Свидетельство..." стр. 345 и „Церковная жизнь в 17 веке", раз. 1,
стр. 8.
Проповедники, которые в
большинстве не были возрожденными от Бога, полагали, что они должны только
проповедовать, так что по всеобщему мнению проповедь и богослужение являлось
одним и тем же. „Вместо того, чтобы сказать с древними христианами: „Мы на
братском собрании славили Бога, сердечно молились за некающихся, кающихся
сердечно принимали, назидали друг друга псалмами и слушали Слово Божие",
- они употребляют новые, неизвестные апостольским христианам формы речи: „Мы
побывали на проповеди!", равно, как римские католики говорят: „Мы
побывали на мессе."*
*
„Голоса сторожей" стр. 207.
Несмотря на жалобы
Грозгебауэра и на его предложения по улучшению существующего положения, они
были направлены на то, чтобы устранить порицаемое зло внутри самой системы, но
от самой системы, которая с устранением утвержденных трудностей отчасти могла
бы развалиться, он никак не желал отказаться. Своим сочинением „Голоса
сторожей" он желал исполнить повеление Господне: „Бодрствуй и утверждай
прочее близкое к смерти" (Отк. 3,2).
Гораздо благословеннее и
значительнее было свидетельство Филиппа Якова Шпенера и целого ряда
людей, называемых пиетистами, которое наложило свой отпечаток на
внутреннее состояние протестантской церкви в 17 и 18 столетиях.
Как было издавна, когда
многие дети Божьи, стремившиеся жить не оскверненными миром и вести
благочестивое и богоугодное странствование, были прозваны фанатиками и
мистиками, так и для верующих 17 столетия было придумано новое оскорбительное
прозвище: „пиетисты", т. е. святоши. Первым, кто должен был носить это
прозвище совместно со своим друзьями, был Филипп Яков Шпенер*.
* Основанная во
Франкфурте Филиппом Шпенером „коллегия пиетатис", то есть собрание
благочестивых, о чем мы еще поговорим подробнее, дала первый толчок для
возникновения нового наименования.
Этот верный свидетель о
спасительной животворящей благодати Божией во Христе Иисусе родился 13 января
1635 года в Рапполтсвайлере в верхнем Эльзасе. Его благочестивый отец
совместно со своей богобоязненной женой Агатой, урожденной Сальцман, вели
богоугодную жизнь, он работал в совете такой же благочестивой графини Агаты из
Рапполынтейна, которая была крестной матерью его сына. На попечении и
воспитании таких родителей и такой высокой покровительницы, под руководством
знаменитых учителей богато одаренный мальчик вырастал быстро и вскоре овладел
великими сокровищами познаний. Самым величайшим сокровищем, полученным им в
отеческом доме, было насажденное в него слово Божие, которое через неизреченную
благодать Господа стало его неотъемлемой частью жизни. Уже в возрасте 16 лет
юноша поступил в университет в Страсбурге изучать теологию. В течение девяти
лет он обучался в разных высших школах со всяким усердием и верностью, с
большим успехом, там он получил, чему способствовали и его многие путешествия,
основательную ученость и обширное всестороннее образование. Различные
английские сочинения верующих пуританцев и особенно вдохновенные речи великого
знаменитого проповедника реформистов Лабади в Женеве, где Шпенер остановился
в 1661, году произвели на воспитанного в строгом лютеранстве молодого ученого
и теолога благословенное влияние. В конце года из Женевы он направился в
Страсбург.*
* Женитьба Шпенера падает
на время его пребывания в Страсбурге и его торжественное назначение доктором
теологии было совершено в день свадьбы. При своей скромности Шпенер, который
уже на 18 году жизни стал магистром свободного искусства, при всей учености он
не стремился приписывать себе всякие достоинства. Для дальнейшей характеристики
этого молодого человека да будет сказано, что он не хотел жениться из-за своего
серьезного, почти мрачного характера, поскольку он думал, что никакая жена не
сможет стать с ним счастливой. Он охотнее готов был жениться на вдове, имевшей
ворчливого угрюмого мужа, которая, возможно, и смогла бы терпеть его. Однако
родственники Шпенера, которые прекрасно знали достоинства и любвеобильный нрав
этого благородного человека, выбрали для него благочестивую молодую девушку
Сюзанну Эргард, дочь видного страсбургского бюргера, в которой он нашел такую
же спутницу, такую же помощницу, как и Лютер в своей Катарине.
Там в университете он
читал богословские, исторические и философские лекции, в которых он не упускал
подходящего момента и удобных возможностей, бесстрашно направлять своих
слушателей непосредственно ко Христу как единственному Спасителю и Источнику
жизни. В то же время Шпенер занимал второе место свободного проповедника в
городе. От этого вполне благословенного труда его перевели в 1666 году в весьма
почетном звании, как старейшину и проповедника, во Франкфурт на более обширное
поле деятельности. В течение двадцати лет неустанно проработал Шпенер в
стольном городе на Майне при великом благословении, встречая, однако, немалую
вражду, сопротивление и клевету. Беззаботным грешникам и гордым фарисеям не
могли нравиться такие побуждения в их сердцах, какие вызывали проповеди
Шпенера, они не могли отказаться от их показного лживого благочестия. Они,
совместно с ортодоксами, которые сильно противостояли проповедям старейшины о
необходимости в возрождении каждой отдельно взятой души, подняли громкий
скандал против него. Все они питали надежду, что простая твердая приверженность
к так называемому „чистому евангельскому учению" достаточна для
искупления и спасения их душ и что это явится следствием их вероисповедания.
Ввиду такого состояния ряд отличнейших людей, как Ангелиус Силезиус, начали
сомневаться в спасении Церковью и обратились снова к темному надменному папству
или же стали основывать новые секты. Шпенер думал иначе*, хотя он ничуть не
хотел идеализировать все, что делал Лютер, он все же надеялся, что через
возрождение отдельных душ и через маленькие благочестивые общины, которые
должны стать „церквушкой в церкви", постепенно можно будет превратить
лютеранскую церковь в богоугодную.
* Несмотря на все свое
уважение к великому реформатору, Шпенер все же говорил о его труде так: „Я
никогда не имел такого мнения, что реформация Лютера была доведена до такого
совершенства, какое было бы желательно." Относительно учения Шпенер
сожалеет, что Лютер „о последнем времени не позвал того, что в Писании отражено
не настолько мрачно." Он особенно сетовал о лютеранской церкви в том, что
в ней община верующих не имеет никаких прав.
Таким образом, в 1669
году, во Франкфурте он впервые учредил вышеназванную „коллегию пиетатиса"
как собрание для домашнего братского созидания. Вечерами по понедельникам и
средам в лекционном зале Шпенера собирались мужчины и женщины разных сословий.
Библейский час, как ныне это было бы названо, обычно открывался молитвой
самого Шпенера, заканчивался также его молитвой, здесь всякий имел свободу
открыто высказывать свое понимание или мнение о прочитанном отрывке или стихе
из Священного Писания. Благословение от этого нововведения в тогдашней
евангельской церкви вскоре стало ощущаться, но и враг поспешно приступил к
действию и начал распространять отвратительные, чудовищные, клеветнические
измышления на „пиетистов". В высшей степени мягкий и миролюбивый Шпенер
отсылал своих противников к Священному Писанию, в котором сказано, что оно
„богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для
наставления в праведности." Несмотря на ожесточенную вражду численность
коллегии сильно возрастала.
В 1675 году Шпенер написал
свою прекрасную книгу „Pia desideria, или сердечное стремление к богоугодному исправлению
истинной евангельской церкви", при этом некоторые христианские предложения
нацелены на то, чтобы оживить всю евангельскую церковь. Свой труд он начинает
словами Иеремии: „О, кто даст голове моей воду и глазам моим источник
слез!" (Иер. 9,1). И после того, как он долго сетует на вред, нанесенный
церкви, приводит свои шесть предложений. Он отмечает как важнейшие приведенные
здесь нами два пункта, которые действительно знаменательны:
1. Истина Божья должна
быть познаваема многими, с этой целью Священное Писание должно быть читаемо в
семьях и особенно в собраниях верующих для братского наставления, назидания и
ободрения.
2. Вся христианская община, которая по 1 Петра
2,9 и Откр. 1,5-6 является всеобщим царственным священством, должна быть
вовлечена в строительство Царства Божьего.*
* Следующие предложения
таковы: 3. Выбранные общинами служители в своих выступлениях должны
подчеркивать, что вера или познания без дел бесплодны и мертвы. 4. Неверующих
или же заблуждающихся должно окружать любовью, за них должно молиться и
стараться свидетельствами истины, словами и делами обратить их к Богу. 5.
Проповедники должны познать Слово Божие в школах и университетах, поступить в
школу Святого Духа и с юности должны вести богоугодную жизнь. 6. В проповедях
вновь и вновь должно возвещать, что „христианство есть новое творение".
За такое „сердечное
стремление" и за эти „христианские" предложения франкфуртский
старейшина навлек на себя несмолкаемый ропот со стороны теологов, которые
ополчились против него особенно сильно за то, что он поднял давно забытую
истину о всеобщем царственном священстве христиан. Однако появлялись многие
письменные труды признания со всех сторон, и пиетизм в стране захватывал круг
шире и шире, в средоточии которого стоял мягкий по природе, но твердый в вере
человек. Вслед за „ Pia desideria " Шпенер опубликовал книгу „О духовном священстве всех
христиан", в которой он подробнее разъяснял эту давно забытую истину и
говорил в пользу основания „церквушки в церкви" (ecclesiolae in ecclesia). В 1680 году он с той же самой целью написал
„Всеобщее богопознание всех верующих христиан и настоящих теологов". Равно
горько, как и непостижимо, что Шпенер при таком высочайшем познании истин все
еще твердо держался лютеранского учения о крещении как купели нового рождения,
в зародыше которого лежало бы право на священство всех крещенных. Таким
образом, он запутал себя в неразрешимом противоречии, ибо он в то же самое
время проповедовал: „По благодати вы спасены через веру". Ради
этого учения о крещении как о купели нового рождения, Шпенер поощрял и почти
принуждал себя твердо держаться церковной системы.
Шпенер, который уже
свидетельствовал в двух великих стольных городах о Господе, должен был еще
потрудиться как реформатор, в двух столичных городах, двух оплотах
протестантства: в Дрездене и Берлине. В 1686 году курфюрст Иоганн Георг Третий
из Саксонии призвал богобоязненного франкфуртского проповедника в свой двор.
Шпенер вступил в этот новый, более обширный круг деятельности с тревогой и
опасением, после многих искренних молитв. Верная работа в Дрездене для
неутомимого деятельного человека была очень затруднена, сам курфюрст изменил
свою благосклонность к верному серьезному свидетелю. Уже в первый месяц его
пребывания в Дрездене произошел случай в Лейпциге, который подлил масла в
огонь, что был зажжен через „пиетизм". Трое молодых верующих людей,
приват-доценты Август Герман Франке, Пауль Антон и Иоганн Каспар Шаде, в духе Шпенера проводили в
лейпцигском университете в воскресный день так называемое Collegia philobiblica, - лекции для друзей Библии - что которые
студенты посещали с таким воодушевлением и в таком множестве, что вызвали у
профессоров черную зависть. На этих собраниях прочитывалось Слово Божие,
давалось изъяснение, а затем проводилась всеобщая молитва. С университетских и
церковных кафедр посыпались оскорбления в адрес нового шпенерского сборища, а
профессор Карпцов своими жалобами довел дело до того, что названные молодые
ученые, Франке и Антон, как это имело место однажды с профессорами в Оксфорде,
должны были прекратить учебную деятельность и оставить университетский город.
Борьба, однако, продолжалась и потрясала всю Германию. По истечении пяти лет
благословенной, но исполненной страданиями деятельности в Дрездене, Шпенер в
1691 году принял приглашение курфюрста Фридриха Третьего из Бранденбурга, в
будущем первого короля Пруссии, прибыть в Берлин. И во время своего пребывания
в Берлине верный человек имел как горькие, так и ободряющие радостные опыты. К
радостному опыту относится возведение в университете большого зала с помощью
курфюрста, который затем вверил ему теологический факультет. Здесь Шпенер имел
возможность привести в исполнение свои реформаторские замыслы. Он тотчас
предложил Августу Герману Франке и его единомышленнику - доктору
Й.Й.Брейтхаупту - занять места профессоров теологии на новом факультете
университета. Таким образом, нововыстроенный большой зал в результате стал для
Германии тем, чем ранее для нее был Виттенберг: исходным пунктом верующих
учителей и проповедников. Отрадным для Шпенера далее было и то, что его
коллегия по всей стране находила приверженцев, и повсеместно стала ощущаться
новая жизнь. Священное Писание было вручено народу вновь в обновление учения.
Прежние служители, однако, были глубоко огорчены тем, что многие воздвигнутые
им „церквушки" отделялись от „большого дома" и из-за чистой совести
перед Богом не могли уже праздновать вечерю совместно с другими инакомыслящими
христианами. К сожалению,
Шпенер крепко держался не только за противоречащее
Писанию возрождение души через крещение, но также разделял мнение Лютера о вечере. Эти оба таинства были столбами той
системы, которую и сам основатель пиетизма не смог обратить в „жилище Божие
Духом".
В 1701 году Шпенер
почувствовал, как сила его быстро убывает. Из тысячи писем, которые он получал
и на которые обычно ежегодно отвечал, в этом году остались без ответа 700.
Однако он жил и трудился при возрастающей слабости еще до начала 1705 года. 11
июня 1704 года, после того, как он произнес последнюю проповедь, он призвал к
себе братьев-сотрудников, а также курфюрста Фридриха, который к тому времени
уже стал королем, и сердечно попрощался с ними. Относительно своей деятельности
он сказал: „Тут нет ничего, ничего, ничего моего! Только благодать Божия во
Христе Иисусе, на которую я полагаюсь! От всего доброго, что было совершено
через меня, я ничего не приписываю себе, мне ничего в этом не
причитается!" Неожиданно жизнь этого праведника была продлена на некоторое
время, так что он смог закончить свое небольшое сочинение: „О предвечном
Божестве Христа". Он блаженно упокоился в своем Господе 5 февраля 1705
года на 71 году жизни. Накануне этого, вечером, он трижды прочитал молитву
Господню из 17 главы Ев. от Иоанна, эта глава всегда была самой любимой им, но
по ней он не хотел проповедовать, поскольку, говорил он, он никак не может
постичь всю глубину ее содержания. Он так же просил не красить его гроб в
черный цвет, он всю свою жизнь провел в трауре, теперь он переходит в
торжествующую Церковь, где более никогда не будет траура.
С удовольствием мы
рассмотрели бы более подробно домашнюю жизнь этого выдающегося человека, однако
все же вынуждены передать это лишь вкратце.
Смирение и мягкость,
ясность мысли и чистота характера ставят Шпенера на первое место среди
выдающихся людей. Его жизнь, посвященная Господу, состояла из двух основных
частей: молитвы и работы. О молитве он обычно говорил: „Молитва есть дыхание
новой жизни", а о работе: „Кто отнимет у меня работу, тот отнимет у меня
жизнь." Его время было распределено с предельной точностью, и от однажды
установленного порядка он отчасти и весьма неохотно отходил в преклонной старости.
И летом, и зимой он вставал в полшестого утра, в воскресенье - даже в четыре
часа. Несмотря на это в течение дня он не находил времени ни на отдых, ни на
прогулку. В Берлине за девять лет он лишь дважды побывал в своем саду, который
примыкал к его служебному помещению. Ведение домашнего хозяйства и воспитание
детей Шпенер, загруженный множеством работ и забот, смог смело и спокойно
возложить на свою отменную спутницу, за которую был сердечно благодарен Богу,
однако он никогда не переставал, как пресвитер, начинать день со своими
домашними молитвами и чтением Слова Божьего и так же заканчивал его. Ежедневно
верный служитель стоял перед Богом, зачастую часами, в молитве и молениях.
Почти невероятно, насколько далеко распространялись его ходатайства. Если он
слышал однажды о ком-нибудь, что тот ищет истины или уже страдает за нее, то
могло быть, что он ежедневно в течение года или даже десяти лет вспоминал это
имя пред Богом. Так случилось, что вскоре у Шпенера во всех странах были такие
души, за которых он ходатайствовал пред Богом. Как верный слуга Господень, он
черпал в молитвах силу для бодрствования, радость и способность ежедневного
труда.
Спросим в заключение: что
было делом жизни Шпенера, каково его свидетельство? Господь через Лютера возвратил
христианскому народу Свое слово. Оно было принято, но в большинстве своем лишь
внешне, а потому вскоре начались „пустые словесные баталии", то есть
„словопрения, что ни мало не служит к пользе, а к расстройству слушающих."
И пока проповедники спорили вокруг вопроса учения, общины оставались безжизненными. Через
Шпенера и „пиетизм" Господь, как никогда раньше, громко воззвал о Своем
Слове, неоднократно проповеданном в
Сардисе (новой церкви): „Вспомни, что ты принял и слышал, и храни и
покайся", „Я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом
Моим."
Слово Божие теперь снова
было признано животворящим Священным Писанием, которое было исследуемо и
читаемо в благословение многих тысяч дорогих душ. Ближайшим последствием этого
стало умножение Божественных познаний, всеобщего свидетельства против системы,
что возникло внутри системы. „Церквушки в церкви" являли всем ощутимо,
доказывая на деле, что „большой дом" с множеством различных сосудов (2
Тим. 2,20-21), что знали как единственную церковь, не равнозначен Церкви как
Телу Христову и Невесте Его. В то время многие сердца задавали себе
серьезнейший вопрос, который был для одних в благословение, для других же в
смятение: „Что такое Церковь? Спасает ли она или же она и сама спасаема?"
Из времени и истории
пиетизма рядом с благочестивым Шпенером мы можем поставить основателя
галльского сиротского дома великого известнейшего человека профессора Августа
Германа Франке, уже названного нами выше. Шпенер трудился скорее как
проповедник и пастор, Франке - как теолог и учитель. Из беспокойной жизни и
благословенной деятельности этого сильного верой свидетеля мы хотим привести
лишь кое-что. Шпенер был человеком размышления и терпения, Франке - человеком
смелых и решительных дел. Он был не меньшим реформатором, чем Шпенер; мы
встречаем, что в некоторых пунктах он познал волю Божию и привел ее в
исполнение более, чем Шпенер.
Франке, второй глава
„пиетизма", родился 22 марта 1663 года в Любеке. Его отец, доктор
юриспруденции и адвокат любекской конторы, по просьбе герцога Эрнста (Праведного)
переселился в Готу дворовым и городским советником юстиции. Мальчик слышал в
доме постоянно от своего отца, к сожалению, умершего рано, затем от своей
благочестивой матери и сестры, Слово Божие. Он был воспитан в страхе
Господнем, и даже быстрей, чем у Шпенера, в нем развились его блестящие
способности. Уже в 13 лет Август Герман созрел для университета, но
благоразумная мать еще два года продержала своего сына дома. В различных высших
учебных заведениях усердный благочестивый юноша приобрел основательные знания,
особенно в ближневосточных языках, которым он позднее обучал своих студентов,
будучи профессором в Галле. В 17 лет Франке стал магистром Лейпцига и с великим
успехом читал лекции по теологии. Совместно со многими своими студентами он
также основал коллегию друзей Библии (Collegium philobiblicum), что, однако, вскоре, как мы уже видели при Шпенере, вызвало
великую бурю.
В то время, как
ревностный магистр уже всеми почитался „благочестивейшим из благочестивых"
и „пиетистом чистой воды", сам он в глубине души своей сказал: „Ты вообще
никакой не христианин, в тебе еще никогда не было положено основания для
этого." Франке чувствовал, что он еще не был Господним. Но Бог, полный
благодати и милосердия, и его хотел оживить со Христом. В 1687 году при
относительно продолжительном пребывании в Люнебурге у благочестивого и ученого
Сандхагена, у которого он хотел почерпнуть более глубокое познание Священного
Писания, он был приглашен произнести проповедь в церкви Иоанна. Проповедь была
по Евангелию от Иоанна 20, 31. За день до этого он начал осмысливать текст. Чем
более он думал, тем плачевнее и беднее ощущал себя. Ему стало глубже и острее,
чем когда-либо, известно, что при всем своем знаменитом «благочестии» он
является грешником и что он
еще не достиг того, что гласил текст предложенной ему
проповеди. Он гласил: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть
Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во Имя Его.»
Невыразимый страх напал
на него, и нигде он не находил ни покоя, ни утешения. Целый день он взывал к
Богу о милости: «О, Боже, исторгни меня из такого гибельного состояния!» И Господь, Который изначально
сказал: «Да будет свет!», - послал свет Своей благодати и истины и в его
перепуганную душу. Франке уверовал в Иисуса Христа, Сына Божьего, и приобрел
жизнь. Он читал свою проповедь, такую важную и значительную, будучи уже новым
творением, затем поехал в Дрезден к Шпенеру, где при великом благословении
пробыл два месяца, наконец, возвратился в Лейпциг. Здесь он развернул
благословеннейшую деятельность в распределении Новых Заветов и духовных книг,
в чтении проповедей, в организации вышеназванной коллегии.
Однако теперь восстал и враг истины и душ человеческих, в большой ярости,
дьявольской злобе препятствуя этому труду. Исход шторма, который разразился,
уже известен. Франке и его соработник Антон вынуждены были покинуть Лейпциг. По
этой причине мы находим его проповедником в Эрфурте, у верующего старейшины
доктора Брейтхаупте, будущего профессора в Галле, в котором он нашел верного
брата и соучастника в духовных битвах.
Здесь деятельность Франке
была такой же благословенной, как и в Лейпциге, многие католики были обращены,
освещенные светом Евангелия, и покинули римскую церковь. Однако, как было в
Лейпциге, так и тут, вскоре разгорелась борьба, исход был тем же: Франке, как
виновник появления новой секты в 1691 году, должен был оставить Эрфурт. Бодро,
с неслабеющей верой дважды изгнанный шел своим путем, слагая при этом песню:
„Еще шаг к вечности благой свершен! О, слава Богу!" Герцог из Готы готов
был предоставить безработному Франке гимназию, также и в Кобурге ему
предоставляли место профессора в гимназии, но он отклонил оба предложения. Он с
благодарным сердцем последовал призыву занять место профессора теологии в
новом галльском университете, а также место проповедника в Гаухе под Галлем.
Господь не забыл Своего слугу и нашел для него место, на котором он смог
трудиться до конца своей жизни с большим Божьим благословением. Мы не сможем
здесь проследить всю деятельность Франке шаг за шагом в течение его долгой
жизни, подчеркнем однако, что этот верный, бесстрашный человек, который подобно
Ноксу „не боялся никакого человека", дерзал, боролся, побеждал.
Как исполненный веры
ученый профессор, Франке вскоре стал знаменитым и общеизвестным не только во
всей Германии, но и далеко за ее пределами. В течение года у его ног сидело
более 6000 молодых теологов, чтобы получить от него более основательное,
глубокое, животворящее понимание Священного Писания, потому что его
искреннейшим желанием, как и его сотрудников, было обрести ученых, но прежде
всего обращенных. Если с поля деятельности Шпенера по земле разносились
единичные хлебные злаки, которые то тут, то там колебались под дуновением ветров,
то сейчас из Галле выходил великий шар отличных работников, молодых сеятелей,
которые были обращены к Богу и в страхе Божьем повсеместно сеяли семена Слова
Божьего. Посев через благодать Божью и силу Святого Духа дружно взошел и в
первой половине восемнадцатого столетия принес прекрасные плоды. Франке жаждал
возвещать с кафедры только имя Христово и проповедовать только о Нем, причем
„не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и
силы." Он делал это для пребывающего благословения многих дорогих душ. В
городе и по всей стране действовал Господь, даже среди детей возникло большое
пробуждение.*
* Эти пробуждения,
которые, конечно же, зачастую были на почве истинного обращения молодых
искренних сердец к Богу, ортодоксальными верующими объявлялись делом дьявола,
„пиетисты" усматривали в этом благодать Господа. Особенно великое
пробуждение и движение между детьми наблюдалось в 1707 году в Силезии, число
„молящихся детей" стало настолько великим, что правительство уже хотело
вмешаться и силою сдерживать это движение, однако ревность верующих детей
через это еще больше возросла. Большое количество детей от четырех лет
собиралось в чистом поле, от всего сердца молясь и воспевая псалмы. Наконец
решили построить им церкви. С того времени движение заметно приубавилось. Об
этом чрезвычайном явлении в Силезии смотрите у Хагенбаха, „Крестный ход детей и
молящиеся дети" от 1853 года.
В часы исследования
Библии и на собраниях верующих Франке желал „проповедовать мудрость между
совершенными, чтобы утвердилось сердце других во Христе Иисусе."
Боязливый Шпенер уже
давно не одобрял всего, что происходило в Галле, особенно после того, что там
начались некоторые внешние нововведения.*
* При крещении, например,
отменили до тех пор общепринятое заклинание дьявола (Ехорцисмус), изменили
кое-что касающееся исповедания, не объявляли уже всех умерших блаженными,
отказались от лютеранского белого стихаря при проповедях и тому подобное.
Особенно он испугался,
когда в 1699 году Франке начал по апостольскому обычаю возвещать смерть Господа
хлебопреломлением по домам и в собраниях. Богобоязненный благочестивый
профессор желал быть безупречно верным Господу и Его Слову, точно исполнять
благую волю Божью, насколько она ему открыта.
Вражда противников здесь
не могла остановить смелого непреклонного человека, гораздо опаснее обстояло
дело с просьбами и советами друзей „знать меру". К сожалению, это зачастую
имело успех.
На этом мы должны
закончить разбор богато благословенной деятельности Франке и подчеркнем еще
только его любовь к язычникам, которая послужила поводом к образованию первого
так называемого датско-голландского миссионерского учреждения, потом -
знаменитого дома сирот и примыкающих к нему учреждений. Имея в кружке для
пожертвований 4 талера, „которые оказались у него для телесно и духовно жалких
сирот, он приступил, взирая в полном уповании на Бога, к приему и воспитанию
сиротских детей. Поступало дитя за дитем, требовалось одно строительство за
другим, и Господь давал неотступно молящемуся по его вере. Он посылал ему
благовременно все необходимое: деньги и помощь.*
* Учреждения, построенные
Франке, являются прекрасными памятниками силы живой веры и могущества
неотступных молитв. В год смерти основателя сиротский дом имел 134 ребенка и 15
учителей (1727), а в школах Франке, связанных с сиротским домом, насчитывалось
уже 2207 детей, обучаемых 175 учителями, 148 бедных школьников имели бесплатный
обед, 212 - ужин, а 255 студентов питались. К его сотрудникам и помощникам в
первую очередь относится его одареннейший зять, проповедник, позднее ставший
руководителем учреждения, И.А.Фрейлинггаузен, автор многих известных песен, из
которых мы здесь называем „Лишь в тебе Одном, Иисус, покой", издатель
широко распространенной книги песен. Затем неустанный деятельный профессор
Д.Херншмидт и два самоотверженных решительных кандидата, Х.Й.Элерс, который для
нужд сиротского дома выставил на продажу напечатанные проповеди Франке на
ярмарке в Лейпциге и этим положил начало созданию в сиротском доме книжного
магазина, и почти незаменимый верный Нейбауэр. Друг Франке, основатель части
его заведения, библейского заведения, был благочестивый обергофмаршал Фрейгер
фон Канстайн, который всем сердцем желал распространить Слово Божие среди
народа. Он посвятил свое достояние и свои силы на достижение этой цели: достичь
по возможности самого дешевого и доступного издания Библии, чтобы и бедные
могли иметь Слово Божие. Кастайнское библейское заведение, давшее миллионам
Новые Заветы и Библии, явилось предтечей всех библейских обществ.
Мы охотно остановились бы
более подробно при рассмотрении образа этого незаурядного великого человека и
привели бы отдельные черты характера благородного мужчины в кругу его уютной
прекрасной христианской семьи, в центре которой находилась верная благочестивая
жена, спутница и помощница, Анна Магдалина, уроженка из Врума, но определенные
рамки не позволяют нам этого. Жизнь у Франке, как и у Шпенера, состояла из двух
частей: молитва и работа. Каждое утро он вставал в 4 часа утра, первые два часа
дня он проводил в молитве и чтении Библии, все остальное время отводилось на
служение Господу. Закат его жизни был кратким, исполненным славы и страданий.
Он отошел в вечность на 65 году жизни, 8 июня 1727 года, в мире и вере и, как
верный раб, вошел в радость Господина своего.
В лютеранской церкви
совместно со Шпенером и Франке и после них довольно продолжительное время
трудилось большое число верных людей, которые были приведены в жизнь через
Шпенера и Франке. Господу известны имена всех Его верных служителей.*
* Мы уже назвали
некоторые имена из этих людей, как Канстайн, Фрейлинггаузен, Херншмидт и многие
другие. Некоторые из тех свидетелей предстают перед нами как поэты и писатели,
как, например, Конрад Аллендорф, придворный проповедник в Кетене („Где Бог
такой благой, как Вы?"), Фр. Леер, дьякон в Кетене („Мой Иисус прощает
всех"), профессор Рамбах из Гисена („Заступник наш, Ты одесную"),
Бен.Шмольк, проповедник из Швейднитца („О, как мы будем несказанно счастливы в
небесах!"), далее назовем профессора Готфрида Арнольда из Гисена, автора
большой книги „История Церкви и еретиков", силеэского дворянина Карла
Генриха фон Богатски, автора „Шкатулки для драгоценностей", затем человека
веры и любви Готл. Вольтерсдорфа, основателя сиротского дома в Пуанцлау и
автора многих песен, как, например, „Невесту Агнца с кем сравнить?" и т.д.
Все они почти без исключения
остались внутри системы, против которой они внутренне возмущались и зачастую
стенали. С чисто ортодоксальными проповедниками они находились в постоянной
борьбе. Если те учили: „Крещение есть купель возрождения, и всякий крещенный
есть священник в доме Господнем", то эти проповедовали: „Слово Божие есть
семя возрождения и принадлежит царственному священству." Если ортодоксальные
утверждали: „Церковь независима от верующих, где возвещается слово Божие и
совершаются таинства через церковных служителей", то пиетисты тотчас
парировали: „Церковь есть организм, состоящий из верующих."
Борьба за Слово однако не могла
верующих в „большом доме" ни отменить, ни представить „сосудами в почетном употреблении",
лишь само Слово может это сделать, когда мы в страхе Божием и искреннем
послушании Богу будем доказывать это. Пиетисты, оплакивавшие плененных миром
детей, как это делал некогда Иеремия об иудеях, все же не могли „извлечь
драгоценное из ничтожного". Господь же в конце, несмотря на их многие
страдания и стремления, вынужден был произнести им приговор словами того же
пророка: „Раздувальный мех обгорел, свинец истлел от огня: плавильщик плавил
напрасно; ибо злые не отделились" (Иер.
6,29).
Таким образом, ни разу не
был достигнут идеал церкви, к которому стремился Лютер, он не был воплощен,
притом сам он через введение небиблейских народных церквей далек был от идеала.
В своем сочинении, появившемся
в 1526 году, „Немецкое богослужение и порядок богослужения" он ясно
подчеркивает: первое собрание - для большой массы народа, „среди которых много
таких, которые еще не уверовали и не являются христианами." Это собрание
имело цель „открытое привлечение к вере и христианству". Во-вторых, это
собрание верующих. Об этом реформатор говорит, что оно не должно проводиться
так открыто среди всякого народа, „но только в среде тех, которые серьезно
хотят стать христианами и признают Евангелие и руками и устами, они должны
поступать соответственно имени, которое носят и
собираться по домам
отдельно для совместной молитвы, чтения, крещения, для принятия таинства
(вечери) и для исполнения других христианских дел. В этом порядке должно тех,
кто ведет себя не по-христиански, обличать, исправлять, наказывать, изгонять
или даже заключать под проклятие соответственно Матф. 18,15-17. Здесь также
должно проводить всеобщие христианские сборы, дабы давали с охотой и
распределяли по тому образцу, какой приводится апостолом Павлом в 2 Кор.
9,1-12. Здесь не должно быть больших хоров. Здесь должны совершаться кратким
и чистым образом крещение и вечеря, все должно быть направлено на чистый
источник Слова и совершаемо по любви."
Таким образом, здесь
Лютер ясно и определенно требует отделения верующих христиан от внешних
исповедателей, чтобы они могли в своей среде совершать крещение и
вечерю.
Однако когда люди, как
Август Герман Франке и другие, пожелали серьезно следовать этому, то, как мы
уже видели, другие вожди пиетизма выступили против них. С течением времени из
собраний пиетистов в Вюрттемберге произошли „штундисты", для которых
названный уже верующий прелат Альбрехт Бенгель (1743) добился законного
признания.
Благословенное движение
пиетизма постепенно просочилось в песок. Когда первые свидетели отошли в
блаженную вечность, появилось новое поколение, которое просто носило
название «пиетизма» , чего, собственно
говоря, и опасался дальновидный Франке; оно имело лишь шелуху, но не зерно, пустую
форму благочестия, но не силу и не жизнь от Бога.
Лишь спустя немало лет и
десятилетии вследствие благословенного „времени пробуждения" на
возвышенностях Зигена и Равенны, а также в восточной и западной Пруссии, в
Силезии, Саксонии, Гессене, Шлезвиг-Гольштейне и в других немецких областях
возникли так называемые „общинные собрания", в которых наблюдалась жизнь
и свобода Духа в большей степени, чем это было в прежних собраниях пиетистов
и штундистов. Однако об этом позднее.
Реформированная церковь
повсеместно и гораздо дольше оставалась свидетельницей живой благодати и истины
Божьей, потому что она была в большей степени основана на Священном Писании,
чем лютеранская. В 17 веке она в своем духовном владении имела большую часть
Германии. На юго-западе Германии, где самые видные правители учению
реформаторов предоставили суверенное право и пожелали всех своих поданных без
всякого различия предоставить в церковь и принимать их по Слову Божьему,
постепенно все же проявлялось серьезнейшее заблуждение.*
* Заблуждение, если оно и
не в таком смысле отвечает словам великого проповедника реформаторов,
Лондестейна из Утрехта: „Реформированный, не имеющий Духа, становится
атеистом." В Англии, откуда в 18 столетии появилось „толкование
атеизма" эти слова на самом деле оправдались. Католицизм же, порабощающий
своих приверженцев, наоборот, держит их при себе в узах предписаний и
Проповедники
преимущественно были строго ортодоксальными учителями, а общины, в основном,
без духовной жизни. Дела обстояли лучше в церквях в Нидерландах и на Нижнем
Рейне, где церкви образовались от обращения отдельных людей и из бывших
беженцев. Здесь Дух Божий действовал в меньшей или большей мере, поскольку для
Его деятельности здесь предоставлялась большая свобода. Старейшины и богобоязненные
служители церкви посещали дома и постели больных, читали Слово и молились, на
собраниях была терпимость ко всем верующим членам. Так, благочестивый мистик Вильгельм
Тилинк, проповедник из Мидельбурга в Зеландии (умер 1629), уже задолго до
появления коллегии Шпенера вел такие собрания, которые стали многообразным
примером для подражания. Его деятельность приносила великие благословения,
через него были обращены многие проповедники и профессора, как, например,
ортодоксальный профессор Гизберт Войт в Утрехте, который начал с
некоторыми верующими посещать братские собрания. Во Фрисландии действовал в том
же смысле и духе проповедник Теодор Бракель. Верующий и одаренный
проповедник собора Иодокус фон Лоденштейн в Утрехте (умер 1677) поддерживал и
подкреплял собрание верующих; многие через его верное свидетельство были
приведены к Господу, в их числе и Теодор Ундерейк из Дуйсбурга, который в Утрехте
изучал теологию. Относительно крещения и вечери в церкви Лоденштейн в своей
совести был весьма угрызаем. После тяжкой болезни вследствие данного им обета
он больше уже не раздавал вечерю, однако этот богобоязненный благочестивый
человек до смерти оставался на своем месте в своем учреждении.
Благословенные движения
из Нидерландов распространились вглубь Германии, оживляя там реформированные
церкви. Особенно деятельным был Ундерейк, который с 1660 года, как проповедник
Мюльгейма-на-Руре, Касселя и Бремена, свидетельствовал с большим и постоянным
успехом. Благодаря собраниям верующих, которые он организовал во многих
местах по образцу, увиденному им в Голландии и во время поездки в Женеву у
Лабади, укрепились руки и сердца многих христиан в Германии. Через Ундерейка нашли
Господа даже такие, которые были в мире. В Бремене через него познал истину и
обратился ко Христу неверующий до того времени человек Иоаким Неандр, который
позднее стал ректором в учебном заведении реформистов в Дюссельдорфе и, неся
поношение и вражду как со стороны мира, так и со стороны церкви, призывал верующих
и собирал их для совместного назидания. Он умер после благословеннейшей
деятельности проповедника, в своем родном городе Бремене в 1680 году. В
реформаторской церкви в благодарной памяти потомков Неандр особенно ценится
как сочинитель песен.*
* Особенно знаменита его
песня „Господа славьте, Царя всемогущего чтите".
Также великое значение
для реформаторской церкви Германии имел Фридрих Адольф Лампэ, родившийся
в 1683 году в Детмольде и действовавший несколько десятилетий позднее. Он со
всяким усердием и верностью служил своему любимому Господу сначала как
проповедник в Дуйсбурге и Бремене, затем как профессор теологии в Утрехте и,
наконец, снова как проповедник в Бремене. Лампэ так же познал прочность церкви,
в лоне которой находились два рода детей, которые, по его выражению, „так
чрезвычайно различны друг от друга, как свет отличается от тьмы." Как
верующий проповедник, он все же надеялся через серьезное возвещение истины в
проповедях и различение и отбор членов при раздаче вечери выявить членов тела
Христа и представить их истинной Церковью. Тем верующим, над которыми был
поставлен неверующий проповедник, он советовал не приходить на его проповеди
и не принимать от его рук вечерю, говоря, что в таком случае „лучше оставаться
дома и там организовать церковь". Незаурядный человек умер уже в 1729 году
от кровоизлияния со словами: „Блажен раб, которого господин, придя, найдет
бодрствующим". Прекрасные песни*Лампэ неоднократно ободряли сердца
верующих.
*
„Моя жизнь - паломничество".
Этот благочестивый
ленточник из Мюльгейма-на-Руре, который появился на свет в 1697 году как
младший сын бедных родителей в Мерзе, в действительности не относится к
реформаторской церкви, наоборот, к ней он относился с предубеждением, однако
его свидетельство проникает в самую сердцевину так называемого движения
реформаторской церкви. Отец Терстегена умер рано, а мать не смогла уже далее
обучать своего сына, который посещал гимназию с величайшим успехом, потому она
передала его на обучение родственнику, купцу в Мюльгейм. В те времена Господь
имел там многочисленный Свой народ. Путешественники сообщали, что там и на
полях, и в городе слышалось святое пение, что повсеместно можно было видеть
богоугодную жизнь. В течение недели и по воскресеньям верующие собирались на
собрания для совместного наставления. Терстеген посещал эти собрания, которые
отчасти проводил старый верующий кандидат теологии, Вильгельм Гофман, не
желавший облачаться в церковный сан ради спокойствия своей совести. Он также
охотно посещал собрания сепаратистов Рока и Гохмана*, дома по
ночам он молился, читал и истязал себя, чтобы распять свою плоть, через что он
на всю жизнь надорвал свое и без того слабое здоровье. Несмотря на все
свои поиски и действия, он многие, годы не имел мира до тех пор, пока не
уверовал в Того, Кто умер за
потерянных грешников.
* Сатлер Рок происходил
из Вюрттемберга. Вначале он принадлежал к пие-тистической сепарации, которая
исходила от благочестивого придворного проповедника Гендингера из Штутгарта;
затем в Веттерау, где графы из Внптенштейна принимали из самых различных сект,
он принадлежал к инспирированным, -общине, основанной двумя галльскими
студентами по фамилии Ротт. Сатлер Рок был серьезной и сильной личностью, так
что Цинцендорф, основатель общины „богемских братьев", охотно желал бы
заполучить его. Гохман, студент юриспруденции, изгнанный из галльского
университета из-за своей религиозной ревности и необузданности характера, был
его современником, как и Терстеген, высоко ценим как решительный проповедник
покаяния. Господь благословил его деятельность на Нижнем Рейне. В то же самое
время трудился в Херборне профессор теологии, Генрих Горхе, автор многих
сочинений „Филадельфийским церквям", ему принадлежит так называемая
марбургская библия - „Мистическая и пророческая Библия" (1712). От
сепаратистов из Веттерау исходит также берлебургская библия (от 1726) -
мистическое изложение Священного Писания. Авторами этой книги являются бывший
кандидат Гаук и внутренне надломленный ученый, бывший профессор Диппель.
В этой борьбе
благочестивый мистик сделал некоторые открытия о живущих в нас грехах, через
которые он приобрел способность, хотя он сам, по всей видимости,не смог постичь
совершенного положения христианина во Христе, быть в большое благословение для
„спасенных душ". Свое обращение он датировал днем своего сердечного
обращения или же расписки, которую он подписал своей собственной кровью
в 1724 году. Как ликовал Терстеген, когда получил познание своего спасения,
увидел в каком долготерпении Бог носил его на крыльях благодати. Он пишет:
Когда
я, Тебя не зная,
Жил
в грехах, слеп и наг,
Милость
отвергая,
Ты
любовью бесконечной
Не
сразил, воскресил
Дух
мой к жизни вечной!
После обращения
единственной страстью Терстегена стало желание полностью раствориться в Боге
и, умертвив все видимое, вкушать только Иисуса и покоиться в благословеннейшем
чувстве единства с Богом. Но он не настолько направлял свой взор на небеса,
где Христос восседает одесную Бога, как это делал апостол Павел (Фил. 3),
который стремился „познать Его", но он более взирал внутрь себя, в
собственное „я", где Дух Христов начал Свое дело и имел Свое жилище. В
одной из его прекраснейших песен мы имеем великолепную возможность увидеть его
состояние и внутреннее стремление, он поет:
Ты
Один мой Властелин!
В
милости небесной в хижине телесной
Ты
устроил храм.
Дух
мой оживляя и благословляя,
Пребывай
в нем Сам!
Дверь
за мной, Господь, закрой,
Чтоб,
забыв про все земное, пребывать с Тобою!
От
всего, что тленно, дай мне, Царь вселенной
С
радостью порвать!
К
Тебе прилепляться, в милость погружаться -
Вот
в чем благодать!
Все
во всем в Тебе Одном!
Будь
моим насущным Хлебом, Возвративший Небо!
Мы охотно медлим при
рассмотрении такого явления, как Гергард Терстеген, особенно в наше время,
когда знания весьма возросли, но оскудело внутреннее общение с Богом, так мало
стало истинного сердечного единства с Господом. Оно напоминает нам о глубокой
любви Марии Магдалины к Спасителю, склонившейся к гробу Иисуса. Как легко может
происходить такое, что душа однобоко прославляет совершенный труд Божий,
который свершен для нас и без нас, и во вред себе и свидетельства, и
продвигаемое Святым Духом дело спасения считает недостаточным для нас и в нас.
Как может происходить духовный рост в душе, которая имеет так мало жажды
пребывать в общении со Христом?
Терстеген недолго
оставался купцом. Он думал, что став рабочим, сможет вести более богоугодную
отреченную и уединенную жизнь. Кандидат Гофман склонил его отказаться от такой
монашески отшельнической жизни, которую он практиковал некоторое время, и лучше
совместно с ним проводить собрания. Это ввело верного служителя в деятельность,
в которой он пробыл многие годы подряд, усердно трудясь в благословение тысяч
дорогих душ. Его собрания, которые он проводил не в городе, а в воскресный
полдень на поле, стали посещаться все более и более. Затаив дыхание сидели
слушатели и слушали бледного худого человека с сияющими глазами.*
* Чувствовалась истина
его песни: „Бог наш вездесущий". Его проповеди были переписаны и
опубликованы под наименованием „Духовные крохи".
Прежде всего Терстеген был одарен как пастырь
и целитель душ. Через его посещение Мюльгейма, Вупперталя и Голландии, далее
через его обильную переписку, которую он вел с сотнями людей, проживавших в
стране и за ее границами, в двадцатые годы 18 столетия Бог привел многие души к
обращению; Терстеген трудился с большим благословением. Его постоянное общение
с Сердцеведом превратило его в любящего, сострадательного и мудрого, так что
он имел дар распознавать духов и обличать их. Он знал лучше многих других, как
„словом подкреплять изнемогающего" (Исайя 50,4). Его письма - это
настоящая сокровищница мудрости.
При приближении старости
Терстеген должен был оставить труд на фабрике. Богатые друзья, особенно
голландцы, обеспечивали его. Чтобы иметь возможность лучше послужить бедным и
больным, он купил собственный дом в Мюльгейме, верхний этаж которого он занимал
со своим другом Зоммером, тогда как на первом этаже за его счет готовилась пища
для бедных и нуждающихся. Чтобы приютить многих иногородних, которые шли к
нему отовсюду, даже из-за границы, дабы получить от него совет, утешение и
наставление, он снимал дом своего друга и „отца" Гофмана (невдалеке от
городка Хейлигенхауз, назвав его „хижиной пилигримов", там он и для
себя имел комнатку, где проводил собрания. Терстеген до старости оставался с
пером в руке, для больных он готовил бесплатные лекарства из трав, продолжал
свой труд, свои посещения. Несмотря на слабое здоровье и многие недуги, он
прожил более 70 лет. Он упокоился 3 апреля 1769 года; его последними словами
были: „О, Бог! О, Иисус! О, дивный Иисус!"
Терстеген публично не
отказался от церкви своей страны, от представителей которой он много пострадал,
однако там он уже не праздновал вечерю, поскольку хорошо знал, что вечеря
принадлежит только верующим, которые являются членами Тела Христа Иисуса. В этом
отношении весьма драгоценно его сочинение о вечере.*
* Сочинение называется „В
защиту свободы совести таких, которые не могут принимать вечерю с явными
мирянами и неверующими".
Деятельность Жана де
Лабади внутри реформаторской церкви была непродолжительной, но далеко
идущего благословенного значения. Этот вдохновенный великий проповедник,
который родился в 1610 году в знатной семье на юге Франции, 12 лет подряд
обучался только у иезуитов, которые прочили его в священники. Господь же рано
открыл его сердечные глаза на Свою истину, так что он еще юношей отошел от
„отцов Иисуса" и уже никогда не примыкал к ним. Долгие годы Лабади
трудился только как мистик, но был решительным проповедником покаяния при
большом скоплении своего народа в своей стране. Он уже тогда был
обращен к Господу, но все
же надеялся на возможность остаться в системе папства, а потому примкнул к
янсенизму.*
* Янсенизм назван по
имени профессора Корнелия Янсения из Левена, позднее ставшего епископом в
Ипре. Это благословенное, но быстро исчезнувшее движение внутри католической
церкви во Франции. Янсений в своей книге „Августин" оправдывал учение о
свободе благодати, разоблачая учение римской церкви, от которой он все же не
желал отойти. Он был арестован, умер в 1638 году, однако не был серьезно гоним.
Его приверженцы, однако, не были настолько оставлены в покое. Число их весьма
быстро разрослось. В монастыре Порт-рояль под Версалем пребывали совместно
многие выдающиеся янсенисты, среди иих профессор Арнаульд из Сорбонны, они
читали слово Божие и посвящали себя воспитанию молодежи. Иезуиты, заклятые
враги этих отличных людей, довели дело до того, что папа Клеменс Одиннадцатый в
1769 году разрушил „гнездо еретиков в Портрояле", это знаменитое место
образования, стяжавшее большую славу. Перед этим великий янсенист, знаменитый
философ и математик Паскаль (умер 1662) в своих письмах для всех народов и
всех времен разоблачил чудовищную этику „отцов Иисуса".
Однако по мере того, как
он возрастал в познании Господа, он приблизился к процветающей в те времена
реформаторской церкви Франции, в которую он открыто перешел в 1650 году.
Девять лет трудился он при благословении Господнем как реформатор-проповедник,
в Монтаубане и Оранже, затем началась его великая благословенная деятельность
в той же должности в Женеве. Здесь он организовывал для верующих наряду с
церковными домашние библейские часы и собрания, кои посещали Шпенер и Ундерейк,
которые позднее начали действовать по женевскому образцу в благословение
для всей лютеранской церкви и реформаторской церкви Германии во
Франкфурте-на-Майне, в Мюльгейме-на-Руре отчасти с несомненным подражанием.
Реформисты в Нидерландах при содействии вышеназванного профессора Войта из
Утрехта и знаменитой Анны фон Шюрман, которая благодаря своей почти
невероятной учености и мастерству в искусствах, что в то время в мире
почиталось за чудо, смогли перевести Лабади в Миддельбург, однако вскоре
он впал в конфликт и с реформаторской церковью. Лабади именно соответственно
Слову Божиему учил о некоторых истинах, как о восстановлении Израиля, о
тысячелетнем Царстве Христа Царя, что никак не входило в рамки веры
реформаторской церкви. Когда же он не подписал решение синода (валлонского) и
свое строгое церковное наказание неверующему служителю не отменил, то был
уволен с должности.
Однако число его почитателей и приверженцев было велико, они вышли за своим
проповедником из церкви. Лабади основал с ними свободную общину, которая вновь
подверглась притеснению и гонению и, наконец, остановилась в Амстердаме, где
Анна фон Шюрман примкнула к ней, затем переехали в Херфорд под покровительство
благочестивой пфальцграфини Елизаветы, затем -к Альтону и, наконец, в замок
Вальта в западной Фрисландии. Такое объединение верующих радовало долгое время
все увеличивающимся членством. Довольно немалое число проповедников
присоединилось к ним. Цинцендорф, когда организовывал свою общину „богемских
(моравских) братьев", в некотором смысле подражал им. Те христиане были
деятельны также в миссионерстве, они послали вестников в среду негритянских
рабов в Суринам и в Северную Америку, однако без видимого достижения цели.
Когда Лабади водворился в
вечность (1674), руководство общиной было возложено на Дулигнона и Ивона. Когда
же умерли и они, община постепенно пришла в упадок. И все же основатель ее
оказал непреходящее благословенное влияние на протестантские церкви в Германии
и в Нидерландах.
В учении „лабадисты"
смыслили мало, потому многого не познали и отреклись. Их убеждением и учением
было: церковь развращена, потому верующие должны выйти из нее. Верующие одни,
которые в среде своей должны ввести и практиковать церковное наказание, могут
достойно праздновать вечерю. Крещение принадлежит только верующим и
возрожденным.
Утверждение, что они
желали бы ввести также единую хозяйственную коммуну, по всей видимости, как и
многое другое, покоилось на непонимании их учения.*
* Хагенбах. Лекции; том.
4, стр; 312.
К сожалению, упрек в том, что среди них
господствовал мистицизм, не был лишен основания, поскольку они намного более
доверялись свету и голосу Святого Духа в них, чем слову Божиему в Священном
Писании. В дискуссии с мертвыми ортодоксами, которые сохраняли букву, но не Слово,
те христиане писали: „Хотя Священное Писание говорит об истине, само же
оно не есть истина, а только Бог и Иисус есть истина", „Можно доверяться
только самим устам Бога, то есть Святому Духу (который постоянно говорит к нам)
должно верить больше, чем перу Его писцов, потому что мы должны веровать не
потому, что об этом нечто написано, но потому что оно от Бога." Здесь
истина и заблуждение тесно переплелись друг с другом. Слово Божие исполнено
(Кол. 1,25), и для верующих недопустимо что-либо приложить к нему новое, но
должно оставаться в том, что уже явлено, через что" будет совершен Божий
человек, ко всякому доброму делу приготовлен" (2 Тим. 3,17). Только тогда
Господь сможет признать: „Ты... сохранил слово Мое."
* Мы просим
наших читателей обратить внимание на то, что две последние главы раскрывают
состояние дел только до 1908 года. В добавочных подстрочных сносках в некоторых
случаях мы приводим нынешнее состояние дел. (Примечание издателя).
Не только со
дней Реформации, когда „перекрещенцы" в некоторых местностях Германии и в
Нидерландах творили свои ужасные бесчинства, были христиане, которые не давали
крестить своих детей, более того, изначально во все столетия христианства были
люди, которые желали видеть крещение только по вере. Так, новоцианцы и
донатисты в 3 и 4 столетиях, далее патеринцы (мученики) в 8 столетии, а так же
павелисты, позднее бывшие с ними едиными альбигойцы и вальденсы, Виклиф и
большинство его приверженцев в Англии и Богемии противились крещению детей.
После Реформации
мы снова видим общины крещеных в Голландии, среди которых выступил Менно
Симоне, и в Англии, где в то же самое время и даже ранее многие вкусили
мученическую смерть за то, что отвергли крещение детей. Когда же в стране была
узаконена епископальная церковь и появились пуританцы, и тут вскоре объявились
такие, которые признавали только крещение верующих. К ним примкнул великий поэт
Джон Милтон и знаменитый Джон Буньян. Буньян, который вел
беспутную необузданную жизнь сначала бродячим паяльщиком, затем наемным солдатом,
был обращен через великую благодать Господню и 1655 году в Бетфорде примкнул к
баптистам. С великим неустанным усердием он начал проповедовать Евангелие
благодати Божией во Христе Иисусе. В конце концов был на 12 лет брошен в
тюрьму. Здесь он изготовлял шнурки для ботинок и в свободное время писал свою
знаменитую книгу: „Путешествие
пилигрима в небесную страну", в которой он в аллегорической форме рисовал
картины опасностей, затруднений и радостей верующих, проходящих по миру узким
путем в небесную славу. Эта книга после Библии стала одной из самых
распространенных книг в мире. Другая аллегорическая книга, которая вышла из-под
его пера, называется „Духовная война".
Через Роджера
Виллиамса, первого вождя баптистских индепендентов в Англии, это течение
было перебазировано в Северную Америку в 1630 году. Виллиамс основал там
небольшое государство Род-Айленд и учредил его соответственно его назначению,
оттуда через профессора Сеарса, который посетил университет в 1834 году в
Гамбурге, была основана первая немецкая община баптистов. Сеарс нашел в
Гамбурге несколько человек, которые уже ранее отвергали крещение детей. Среди
них был купец Онкен. Через деятельность Онкена число баптистов в разных частях
Германии весьма быстро умножилось. Многие из них с верностью и усердием и при
весьма большом благословении возвещали Евангелие в Германии и России, снося
поношения и сильные гонения.
Однако, к
большому сожалению, те верующие при учреждении и организации отдельной общины
„христиан, крещеных по вере или баптистов" вне своего внимания оставили
наиважнейшую истину о единстве тела Христа: „Все мы
одним Духом крестились
в одно тело" (1 Кор. 12). Вместо того, чтобы признать божественное
основание единства тела Христова, которое охватывает всех верующих, баптисты
поставили себя в отдельное положение, в круг которого не всякому дается доступ,
пусть он даже принят Самим Господом и приложен к Его Церкви. В свою среду
баптисты принимали только тех, кто крестится от них и признает утвержденное их
системой исповедание веры. Таким образом, принятие в общину зависит от людей,
но не от Господа, Который уже изначально всякого верующего принял в Свое
общение или в Свою Церковь и требует от всякого верующего только благочестивого
хождения и простоты восприятия Его учения, но не обязательного единого познания
Священного Писания в тех или иных деноминациях веры, чтобы иметь доступ к принятию его вечери: „Один хлеб, и мы многие одно
тело, ибо все причащаемся от одного хлеба" (1 Кор. 10,17). Мы
призваны Богом соблюдать „единство Духа", но не единство в
познании
относительно той или другой истины. (Еф. 4,1-4). Таким образом, за столом
Господним верующие должны собираться не под именем баптистов, вернее сказать,
не во имя баптистов или каких-либо других наименований, а просто во имя Иисуса
как верующие, как члены тела Христа, как собрание Божье на основании единства
этого тела. (Матф. 18,20). В таком же собрании руководство вечерей будет
производить не какой-либо человек, как, к сожалению, это происходит даже в
самых небольших церковных системах, но Сам Святой Дух, Который говорит и
служит, через Кого он желает, во славу Главы и в созидание Его тела (1 Кор. 12
и 14).
Святой Дух
получил больше свободы для Его деятельности, в собраниях индепендентов, чем
в собраниях баптистов. Они возникли в конце 16 столетия в Англии. Они отвратились
не только от папства, но и от прелатства епископальной церкви и
пресвитерианства, как и вообще от любой церковной организации. Они справедливо
утверждали, что все верующие признаются Богом священниками и что в церкви
должны руководить не люди, а Сам Святой Дух. Эти верующие показали себя
совершенными невеждами в вопросе единства тела Христова или же собрании Божия
на земле и прежде всего относительно единства Духа. Они требовали, чтобы всякая
отдельная община (по-англ.: конгрегация, отсюда - конгрегационалисты)
были независимы (по-англ.: индепендент) друг от друга, как
относительно культа, так и относительно дисциплины. Верующие же считались
теперь не только членами одной какой-либо поместной церкви, которая должна была
по сути дела быть частицей большой общины, но всей общины Божьей на
земле.
Отдельные
поместные церкви вместе составляют одно, находясь под руководством одного
Духа и, таким образом, ни в коем случае не являются независимыми друг от
друга. За трапезой Господней еще должно подчеркиваться единство тела Христова
и единство Духа, верующий в прежние времена
(например, в Коринфе) везде имел доступ, где бы он ни пребывал, будь то в Риме
или в Ефесе, или в каком другом месте, во всяком случае, если он не был знаком
определенной поместной церкви, то он предъявлял братьям рекомендательное письмо
(срав. Деян. 18,27 и 2 Кор. 3,1). Наоборот, верующий на основании единства Духа
был исключен из общения с верующими в Риме, в Ефесе и всеми общинами,
если церковь в Коринфе исключила его от общения во имя Иисуса (сравн. Матф.
18,15-20 и 1 Кор. 5). И ныне основные положения христианства остаются теми же
самыми. К сожалению, конгрегационалисты даже на своих частных собраниях не
уступили Святому Духу неограниченное господство, хотя вначале они боролись за
исполнение повеления Слова: „Духа не угашайте!" Уже передача должности
проповедника какой-либо определенной испытанной личности, которая избиралась
большинством голосов, говорит о противоречии вышеуказанному положению.
Индепенденты, к
которым некоторое непродолжительное время принадлежал проповедник Ричард
Вахтер (умер 1691), автор известной книги „Вечный покой святых", после
их возникновения под руководством великого индепендента Оливера Кромвеля не
долго играли громадную роль в армии и политике Англии, которая им совсем не
подходила. Они в Англии еще имеются, но большей степени ныне распространены в
Северной Америке. Весьма прискорбно то положение, что проповедники общин
индепендентов в Англии становились вождями так называемой „современной
теологии", которые ставят под вопрос Богодухновенность Священного Писания
и основные положения христианства. Общины индепендентов имеются и на
европейском континенте, особенно в Южной Франции и в швейцарском Вадте. С 1854
года индепендентские общины, или же свободные собрания в небольшом
количестве появились также в Германии, они в различных местах взаимосвязаны с
организованными ими же общинами, так называемыми „общинами трапезы
Господней".
Секта квакеров
или же „друзей", как они называют себя, основана английским
сапожником Джорджем Фоксом, который был сыном бедного пресвитерианского
ткача. Он считал себя призванным добиться признания, как было в древности, духа
пророчества в противоположность написанному Слову. С 1643 года он
пошел по всей стране, проповедуя и уча. Если он до тех пор чувствовал симпатию
к „святым", как он называл часть индепендентов, то теперь посещал капеллы
и церкви лишь для того, чтобы состязаться с проповедниками публично. За срыв
богослужений его неоднократно бросали в тюрьмы, со стороны людей он сносил
насмешки и надругательства. Тогда Фокс проповедовал в тюрьме своим сторожам и
всей находящейся там черни, всем, кто его бил. Постепенно к нему начали
прислушиваться и он приобрел себе приверженцев. Они называли себя „община
друзей", однако в народе повсеместно в насмешку их называли „квакерами",
то есть трясущимися, потому что они якобы трепетали и тряслись, когда
дух снисходил на них.
Мы не можем
здесь описывать их фанатичные выходки и странные сумасбродства. Через таких
людей, как Роберт Барклай и Уильям Пенн, которые примкнули к
„друзьям", их учение и их жизнь обрели более или менее здравый смысл.
Барклай в 1676 году написал свою весьма читаемую книгу „Апология" (Защита
истинной христианской веры), а Уильям Пенн, сын великого английского адмирала
Пенна создал в Северной Америке со столицей в Филадельфии („братская
любовь") государство Пенсильванию, обеспечив этим самым гонимым
„друзьям" безопасность и величие.*
* Отец Пенна,
адмирал, на своем смертном ложе примирился со своим предполагаемо выродившимся
сыном и не только благословил его, но и завещал значительное наследство из
того, что ему причиталось от английской короны. Правительство поэтому передало
„великому проводнику" значительный участок земли в Делавэре с правом
колонизировать. В поселении квакеров в Пенсильвании (сам Пени хотел назвать
эту землю „Сильванией", то есть лесной землей) царила полная религиозная и
культовая свобода. Требовалось бы еще признать только свободу Бога
присутствовать там.
Названные Джордж
Фокс, Роберт Барклай и Уилльям Пенн организовали и в Голландии, а также в
Германии, особенно в Вестфалии и в Голынтейне, общины братьев, однако, как
это было с лабадистами, без особого успеха. Ныне квакеров можно найти только в
Англии и в Северной Америке. Между тем „друзья" в общественной жизни ничуть не
пренебрегаемы, они почитаемы всеми как трудолюбивые, честные люди, которые
вносят немалый вклад в дело образования и социальные нужды.*
* Из
многочисленных странностей, например, обращаться с каждым на „ты" и никому
не говорить „вы" или „господа", ни перед кем не снимать головного
убора (известную широкополую шляпу) и тому подобное, многое отвергается новым
поколением квакеров. То, что они не принимают присяги, не несут военной службы,
нельзя относить к странностям, это является частью их учения. Здесь и новое
поколение „друзей" единомысленно.
Относительно их
положения в Церкви Божьей история христианской Церкви не может их почтить
истинным свидетельством. Однако в действительности „община друзей" в
противовес римской и протестантской иерархии с их свободным братским общением
оказала положительное влияние на христианство, и немало христиан через
„Апологию" Барклая были побуждаемы с большим усердием исследовать
Священное Писание и нашли в этом выход из лабиринтов многих человеческих
учений, не примыкая при этом к квакерам.
Общины
„друзей" в конгрегатско-националистическом отношении независимы друг от
друга. В богослужении наблюдается большая простота. Все внешнее исключено, не
только музыка и пение, но даже крещение и вечеря. Они также признают
духовность. Отдельных положений пастора, проповедника и учителя они не
признают. Все у них, будь то мужчина, будь то женщина, могут говорить и
служить, если их к этому побуждает Дух Божий. Если никто не побуждаем духом, то
все, как это происходит нередко, молчат, как немые, тогда они проводят
„собрания молчания" и по свидетельству многих, в таких собраниях их
сердца получают богатое благословение. В своем учении „друзья" во многих
основополагающих истинах христианства нездоровы. Они подчеркивают, например,
что наряду со Священным Писанием, которое они, впрочем, высоко ценят и читают,
„внутренний свет" является источником познания Бога. Этот внутренний свет,
по их мнению, существует со дней творения, что он затемнен только через
наследственный грех и вновь обретает силу через Христа, но не столько через
веру в Его смерть, сколько через его Дух, Который действует на сердца.
Как же
необходимо полностью покоряться Слову Божьему, чтобы не заблудиться. О, если
бы и с нами происходило так, как с псалмопевцем:
„Слово Твое- светильник
ноге моей и свет стезе моей... Откровение слов Твоих просвещает, вразумляет
простых" (Пс. 118). В противовес тщетному пророчеству и духовности,
которые, как у квакеров, зачастую устраняют изречения Божьи, Апостол говорит: „Кто
почитает себя пророком или духовным, тот да разумеет, что я пишу вам, ибо это
заповеди Господни"'(1 Кор. 14,37).
Богемские или
моравские братья, жившие в рассеянии с 15 столетия особенно в Венгрии и
Валахии, несмотря ни на какие бедствия, которые обрушивались на них беспрерывно,
были сохранены до 18 столетия. Бог обильно благословлял их сердца и собрания.
Когда в 1547 году король Франции лишил их школ и молитвенных домов за то, что
они не захотели участвовать с оружием в руках в Шмалькальденской войне, большое
число братьев отправилось в Польшу и в Пруссию. А после злополучного исхода
богемского военного похода в Тридцатилетней войне за ними последовали еще
90000 членов.*
* Среди них был
человек веры и достойный педагог Амос Комениус, который умер епископом в
братской общине в Лиссе 1672 году.
И все же в тех католических странах постоянно
оставались братья. Их главным владением был Фулнек на силезской границе,
бастион света и свидетельства Божьего, а потому постоянный объект ненависти
католической церкви. В начале 18 столетия священники снова начали угнетать
братьев и даже преследовать и гнать. Тогда плотник Христиан Давид, бывший
католик, которого Господь чудным образом привел к познанию истины и после
многих странствований приложил к братьям, предпринял путешествие в христианские
страны с целью найти для них место убежища. Путь привел его в Оберлаузиц в
Гут-Бертельсдорф, во владение молодого графа Николаса Людвига фон
Цинцендорфа, которое он незадолго до этого приобрел, дабы послужить во
славу Божию. Здесь братья нашли новую родину и под руководством одного из
величайших
людей
протестантской церкви смогли пережить обновление и стать средоточием истинных
свидетелей далеко идущего значения. Его благословенная деятельность выпала на
„мрачные времена евангельской церкви", времена господства рационализма
на кафедрах и в учебных заведениях и неверия второй половины 18 столетия.
Христиан Давид,
получив от братьев приглашение и заверение в приеме переселенцев, поспешил
назад в Фулнек, в июне 1722 года доставил оттуда во владение Цинцендорфа первых
переселенцев. В Гутберге в середине леса недалеко от Бертельсдорфа, на месте,
отведенном для поселения со словами псалмиста: здесь „птичка находит себе жилье,
и ласточка гнездо себе", - смелый человек, привычным движением плотника
сделал первый сильный удар топором по дереву. В октябре уже красовался первый
дом на новом месте, которое должно было называться Хернхут, в надежде,
что Господь примет это поселение под Свою защиту, с другой стороны, что братья
верно и терпеливо будут ждать здесь защиты Господа.
Николас Людвиг
фон Цинцендорф родился 26 мая 1700 года в Дрездене, где его отец работал
министром Саксонии. Когда отец умер и мать снова вышла замуж, прекрасный
одареннейший юноша был воспитан у своей благочестивой бабушки и тети, которые
были в весьма близких дружественных отношениях со Шпенером, крестным отцом
мальчика; он воспитывался в страхе Божием в благодати и наставлении Господнем.
Бог благословил усердие бабушки и открыл сердце ее внука в раннем возрасте для
истины. Любовь к Господу проявлялась у ребенка в его удивительной
целомудренности и беспорочности, а также в простоте сердца; как только мальчик
научился „рисовать" буквы, он тотчас написал письмо „любимому
Господу" и выбросил его из окна в твердой уверенности, что Он найдет его.
С одиннадцати лет Цинцендорф поступил в школу новой педагогики к великому
Августу Герману Франке в Галле. Не все учителя, более того, не все ученики
понимали впечатлительного мальчика. Часто
по этой причине он вынужден был сносить всякие неприятности и печали, что в
большинстве своем послужило ему в благословение. Мальчик не ожесточался против
своих противников и не сомневался в благодати Господней, но, пламенея порою,
всеми силами стремился освободить своих сверстников от оков греха, молился за
них и с ними и собрал вокруг себя круг друзей, которые со временем
организовали союз под названием „Горчичное семя" и своим девизом приняли
изречение: „Никто из нас не живет для себя". Члены этого юношеского
ордена, к которому примкнул также и Фридрих фон Ватевилле, будущий
сотрудник Цинцендорфа, даже позднее, став взрослым и рассеявшись по всей
Европе, сохраняли искреннюю дружбу. В 1716 году Цинцендорф по воле своего
опекуна обучался в Виттенбергском университете на факультете юриспруденции.
Этот университет находился в спорах с Галльским университетом. Здесь он вел
замкнутый образ жизни и в 1717 году отпраздновал юбилей Реформации, однако не
так, как это было почти по всей стране в духе высокомерия, но в трауре и скорби
сердца по поводу раскола верующих и духовной нищеты народа. Между тем дядя не
благоволил к пиетическим наклонностям своего племянника и, чтобы из прекрасного,
подающего добрые надежды юноши вышел настоящий придворный кавалер, он послал
его, когда граф закончил обучение в 1720 году, в далекое путешествие на Рейн,
в Голландию, Париж и Швейцарию. Господь же бодрствовал над богобоязненным
графом, чтобы он и во французском Вавилоне среди всяческих опасностей и
искушений, которые встретились на его пути, удержал себя чистым и беспорочным
и был во свидетельство самому королю, епископам и высокопоставленным. В поездке
на Рейн Цинцендорф посетил картинную галерею в Дюссельдорфе и увидел там одну
картину с серьезной надписью, перед которой он стоял долго, как прикованный. На
картине был изображен распятый Христос и внизу стояли слова: „Это Я сделал для
тебя, что же ты делаешь для Меня?" С того мгновения этот вопрос не
оставлял его. Тогда он принял решение, что когда станет самостоятельным, то не
только всем сердцем будет жить для Него, но и будет исполнять для Него труд.
В возрасте 23
лет, будучи уже придворным и городским советником юстиции в Дрездене, Цинцендорф
женился на благородной графине Эрдмут Дороти фон Росс, после того, как
раньше купил во владение Гут-Бертельсдорф. Господь чудными путями привел к
молодому графу такую прекрасную спутницу жизни, без которой он не смог бы
исполнить свое великое задание. В Дрездене он проводил в своем доме библейские
часы, где были желанными гостями и люди из низших слоев населения, которые
приходили в его дом во множестве. Между тем благочестивый проповедник А.Ротте,
автор известнейшей песни „Нашел я ныне основанье", работал за него в
Бертельсдорфе, с ним были рядом верный Гейц, позднее магистр Шефер и его друг
Ватгевиле. Христиан Давид снова действовал благословенно в Моравии, приводя
многих ко Христу своим пламенными проповедями. И они спасались от своих
противников в Гернгут, который все более и более превращался в пункт сбора
верующих различного исповедания, различного положения. Любовь к общему
Спасителю, Который ценою Своей крови привел их к Богу, была единственным
связующим звеном этих христиан. Сам Христос был средоточием, центром. Из этой
свободной, состоящей из верующих церкви должен был образоваться большой дом
для славы Господней. Цинцендорф начал организацию общины братьев, хотя он в это
время не смог дать твердого единодушного вероисповедания и ввел древнеморавский
церковный порядок с настоятелями и старейшинами и разделил хор по полу и
возрасту. Так, в мае 1727 года в Гернгуте появилась община под названием „обновленная
община братьев".*
* Гершугеры сами празднуют день основания их
общины ежегодно 13 августа, потому что в этот день в названном году все братья
в сердечной любви впервые праздновали вечерю.
Как в земных,
так и в духовных делах и впредь они должны были советоваться в братской любви
и всегда должны были поддерживать друг друга и находиться в отношении друг ко
другу в услужливой действенной любви. В отношении общинной земной жизни
основатель гернгутеров сказал: „В христианской общине должны работать,
оплачивая только добрый труд в малой мере и
поддерживая постоянно неработоспособных". Такая желательная солидарность в
деятельности и благодатной помощи среди гернгутеров сохранилась. Ежедневно
собирались верующие в Гернгуте утром и вечером на молитву и чтение Слова. Даже
среди ночи было слышно пение жителей поселения, отказывавших себе во сне,
чтобы хвала Господу не умолкала. Число жителей Гернгута вскоре достигло 600
(только братьев), а ко времени отшествия Цинцендорфа в вечность их было уже
1300 членов.
Граф же, девизом
которого постоянно было: „Он, только Он!" недолго удержался на
своем высоком посту в Дрездене. Он ушел с этой должности. У Цинцендорфа не
хватало познания и упования на то, чтобы просто приступить к работе в полной
зависимости от Господа, как это сделал Павел, довольный тем, что Он призвал
его и поставил на труд (Гал. 1,1). Потому он сдал экзамен на кандидата лютеранской
теологии и в 1734 году занял „духовный пост". Позднее, чтобы иметь
возможность послать в мир язычников испытанных миссионеров, он даже принял
посвящение в сан епископа от моравского епископа Яблонского, придворного
проповедника в Берлине. Теперь братья принадлежали к епископальной церкви и на
этом основании добились от английского парламента государственного признания.
Отрадно, что главный старейшина Леонгард Добер в 1741 году снял с себя
этот сан и избрал своим лозунгом дня Ис. 45,11, чтобы Сам Господь своеобразным
путем вступил с ними в „специальный союз" и Сам управлял ими, однако сан
епископа остался и не по моравскому обычаю позднее были избраны еще
дополнительные, особенные, епископы.
С того дня, когда
Цинцендорф оставил мирской пост, началась его бурная, исполненная благословений
жизнь, которую мы здесь, конечно же, не имеем возможности проследить. Со своими
„братьями" он прошел через славу и бесславие, был оклеветан, подозреваем и
в 1736 году выслан из страны. Он направился в Веттерау, жил в Реннебурге и
основал при Бюдингааге процветающие общины. Во время своей ссылки он производил
продолжительные миссионерские поездки по Германии и другим странам Европы,
проповедовал Евангелие, собирал верующих, учреждал школы и церкви. Дважды Цинцендорф, как миссионер, посещал Америку.
В первый раз это было в 1739 году, он трудился на датском острове в Сэнт-Томасе
в Западной Индии, где произошло великое пробуждение и 900 негров были обращены
им к Господу. Его здоровье здесь пострадало, слабым и покрытым фурункулами
возвратился в Европу некогда сильный и здоровый мужчина. Перед возвращением на
родину он написал книгу „Иеремия - проповедник праведности" и сочинил
многие песни; одна из самых знаменитых песен начинается словами: „В крови
Христа я чист, прозрачен, как кристалл". Во второе путешествие, откуда он
возвратился в 1743 году, неустанно деятельный человек трудился в Северной
Америке, где он добивался объединения различных христианских сект, под конец он
трудился с большим успехом в Пенсильвании в Делавэре среди индейских племен. Различные трудности и опасности среди братьев на европейском
континенте отозвали его обратно.*
* При этом
возвращении на родину он обратил к Господу капитана корабля Гарисона, который
позднее примкнул к гернгутерам. Во время сильного шторма Цинцендорф спокойно
стоял в молитве, затем он вышел из своей каюты и перед перепуганной трепещущей
командой спокойно сказал, что через два часа шторм уляжется, не причинив им
никакого вреда. Как он объявил, так и свершилось.
Его верная
спутница жизни, которая, как мать, в общине была просто незаменима, во время
его отсутствия отрывалась неоднократно от своих многочисленных домашних хлопот
и забот и с опасностью для жизни посещала Коппенгаген и Петербург, чтобы там в
правительственных дворцах ходатайствовать лично за заключенных и угнетаемых
братьев. Кроме того, многие братья, в противоположность Цинцендорфу, хотели
создать отдельную самостоятельную моравскую братскую церковь, которая не была
бы так зависима от заорганизованного братского сообщества. В то время извне
ворвался настоящий шторм враждебности к Цинцендорфу и к братьям. Некоторые даже
из благочестивых людей напали на него; к сожалению, им для этого дали повод
различные заблуждения в обновленной общине братьев. В основном источником
ненависти и вражды являлась старая церковь. Так, профессор Боннер из Гиссена
написал против графа сочинение
„О цинцендорфской змее", где он называет графа обманщиком вне всяких
рамок, а братьев - настоящим чудовищем. Сердечная любовь Цинцендорфа ко всем
верующим, его покоряющее миролюбие, которым он побеждал зло добром,
способность к которому он получал путем верного общения с Господом, дало
верному свидетелю триумфально побеждать многое. Обновленная община братьев из
этого шторма вышла очищенной и укрепленной. Притом граф не везде встречался с
враждой и непризнанием. Справедливый король Фридрих Вильгельм Первый прусский,
убедившийся однажды в красноречии и сердечной искренности Цинцендорфа, охотно
желал видеть его и его братьев в своей земле. „Я чувствую его в моем
сердце", -говорил он часто о графе и сильно гневался, если кто-нибудь
хотел очернить его перед ним. Гонимых, будь то из братских или католических
стран, евангелистов он принимал в свою страну с благодарностью к Богу. Его
сын, великий король Пруссии Фридрих Второй, „Старый Фриц", правда, был
человеком „выяснений", но и он любил тихих трудолюбивых гернгутеров и
защищал их во времена Семилетней войны. Во время его правления многие
поселения братьев были основаны в Пруссии. Также курфюрст из Саксонии отменил
через десять лет ссылку графа, более и более убеждаясь в том, что это дело
исходило от Бога. Так продолжался труд и число „братьев" росло. Братские
общины уже имелись во многих странах: в Германии, Голландии, Англии, Дании,
Швеции, России и Америке. Даже в далекой и холодной Гренландии трудились с
большим благословением от Господа отважные люди: Христиан Давид, братья
Матфей и Христиан Штах, Иоанн Бек и Фридрих Бениш. С неблагополучного
датского острова из Сэнт-Томаса трудились верные свидетели Давид Ричман и
старейшина Леонард Добер, среди индейцев в Северной Америке работал в
самоотверженной любви Давид Цейсбергер. Также некоторые другие люди из
Гернгута проповедовали и учили в Валахии, Алжире и Цейлоне. Поныне братья
продолжают верный, благословенный и усердный труд среди язычников.
Не только в
гражданской, но и в домашней жизни на долю Цинцендорфа выпало немало страданий
и невзгод. От природы здоровый, рослый и складный человек, он много пострадал
от болезней, трудов и лишений. Из его двенадцати детей девять умерло, некоторые
уже будучи взрослыми. Весьма горькой была утрата сына и соработника Христиана
Рената фон Цинцендорфа, автора известной песни „Здесь собрались мы
единодушно". Верная спутница жизни была разлучена с Цинцендорфом уже в
1756 году, вторая жена, Анна Ричман, была больной и отошла в вечность спустя 12
дней после смерти мужа. Сам граф после непродолжительной болезни 9 мая 1760
года уснул в Господе в окружении многочисленных братьев со словом на устах
„мир" и сошел с арены борьбы этого мира, на которой он, по предвидению и
призванию Божьему, был отважным воином Иисуса Христа.
Цинцендорф, как
он сам нередко признавался, не имел „генерального плана" при его жизни.
Назначение его жизни, по его мнению, состояло в том, чтобы приводить души к
Господу и слова Его - „да будут все едины" (Иоан. 17,21) -приводить
ближе к исполнению. Он смотрел на обновленную братскую общину, как на начало
этого, и усматривал в ней начальную стадию откровения филадельфийской церкви.
(Отк. 3,7). Он считал возможным, что община гернгутеров являлась лишь
переходной ступенью исполнения истинного свидетельства. Он говорил так: „Если
Бог желает представить на обозрение людей какое-либо дело, то для этого Он дает
все необходимое, и оно не может исчезнуть прежде, пока не исполнит своего
назначения. Так смотрю я на все гернгутерские заведения."
По смерти
основателя свидетельство не имело уже такого выдающегося значения, хотя
„объединенное братство" через последователя Цинцендорфа, разумного,
дельного епископа Шпангерберга пережило внутреннее очищение и
укрепление. Гернгутерские общины в действительности сохранились в различных
странах, в некоторых они даже возросли, в первые десятилетия прошлого столетия
они на двух синодах в Гнадау объявили себя объединенным братством или союзом, общиной
„истинных детей Божиих, семьей Божьей, которая имеет Главой Иисуса",
далее „собранием живых членов невидимого тела Иисуса Христа". Но, к
сожалению, они уже давно заняли свое место внутри лагеря религиозной системы,
они уже не полностью стояли на почве церкви или общины Божией, так что они не
могли представлять собой таких, которые являли бы единое тело Христово на
земле и единство Его Духа.
Да будет
благословен Господь за его благодать, что Он воздвиг в Свое время свидетельство
тех „братьев", которые в истории христианской жизни имели выдающееся
значение, и сопровождал их обильными благословениями. Как глубоко должно нас
печалить то обстоятельство, что неверующие „современные теологи" увлекли
за собой многие учебные учреждения и семинары, учителей и проповедников из среды
гернгутерских братьев, несмотря на протесты старших братьев и наставников, так
что они не могут быть уже причислены к тем, о которых Господь говорит:
„Ты...
сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего."
Почти
одновременно с движением гернгутерской общины братьев в Германии на английской
почве возник методизм, отчасти под влиянием гернгутеров. Однако если
движение „братьев" было делом Божиим не только в области евангелизации, но
и продвижением вперед и представлением церкви по Божьему промыслу, то движение
методистов было исключительно миссионерским и евангелизационным. Методистская
церковь, возникшая вскоре за гернгутерами, изначально была системой,
воздвигнутой и устроенной людьми.
Основатели
методизма - братья Джон и Чарльз Уэсли, сыновья духовного
служителя английской церкви в Эрфорте в графстве Линкольн. Джон Уэсли,
родившийся в 1703 г. на пять лет раньше своего брата, был „главным апостолом и
законодателем методизма". Чарльз, в отличие от него, известен как
сочинитель песен. Братья были воспитаны благочестивой матерью Сюзанной в
строго религиозном страхе Божьем. В 18 лет весьма одаренный юноша Джон начал
обучаться в Оксфорде, где он, благодаря своим обширным познаниям, был весьма
авторитетен среди профессоров и студентов и вскоре стал лектором и магистром
греческого языка. Его брат Чарльз обучался в том же университете несколько позднее. Оба они поддерживали друг друга в борьбе
против греха, который атаковал их изнутри и снаружи. Они до жестокости были
строги к самим себе, но грех, казалось, пронизал всю их натуру и губил их. Они
молились, постились, находились в бдении, посещали больных и одиноких,
заключенных, собирали детей и обучали их; каждое воскресенье участвовали в
вечере. Грех не отходил от них, но еще более преследовал их и им становилось
все хуже. Уже с ноября 1729 года многие студенты с обоими братьями собирались
несколько вечеров в неделю, чтобы подкреплять себя общением друг с другом и
побуждать друг друга к богоугодной жизни. Насмешники прозвали их
„методистами", потому что они точно посещали предписанные университетом
уроки методики и к вопросам веры, казалось, решили подойти методически. Однако
и здесь среди единомышленников-студентов борьба не имела конца, воины не могли
достичь ни победы, ни мира. Тогда братья Уэсли решили принести Богу великую
жертву: они отправились миссионерами в Грузию и в Северную Америку. После долгой
тяжелой и безуспешной работы сначала Чарльз, а затем и Джон возвратились
обратно в Англию. Джон записал в своем дневнике после возвращения на родину
так: „Я шел в Америку, чтобы обратить индейцев, но увы, кто бы обратил меня
самого!" Бог, однако, этих молодых теологов, ощупью пробиравшихся в
темноте, уже на корабле по пути в Америку, а затем и в самой Америке свел с
богемскими братьями из Гернгута, так что они имели неоднократную возможность
познакомиться и изумляться свободной вере этих немцев и их благословенному
познанию дела спасения, однако ни это, ни серьезные, ясные поручения, которые
преподали им Дэвид Ричман и Шпангенберг, не смогли ввести их души в Божий мир.
Только в Лондоне, где богемские братья, особенно епископ гернгутерской общины
тех дней, Филипп Белер, много потрудились над ними и постарались за них,
так что оба брата покаялись. Первым пришел к вере и получил мир Чарльз во время
своей болезни, затем, когда в кругу некоторых гернгутеров читалось „Введение к
Посланию к римлянам" (Лютера), 24 мая 1738 года пришел к Богу и Джон. Ему
было 35 лет. 25 лет он искал спасения и мира
со
всем усердием и страстью. И вот когда он познал спасение через веру в Господа
Иисуса, его стремление служить Ему и приводить к Нему души не убавилось. Свое
достояние, свои силы и всю жизнь он посвятил служению Господу, то же самое
сделал, хотя с менее явным внешним успехом, и его брат Чарльз.
Бог свел братьев
уже в 1735 году в Оксфорде в „Святом клубе методистов" с одним молодым
студентом, сыном одного трактирщика из Глаучестера, который в отличие от них
провел свою юность не в благовестии, но в нужде и тяготах, а затем годами с еще
большим рвением утверждал собственную праведность до тех пор, пока не заболел
от самоистязаний, молитв, постов и бдений. Когда же он потерпел крах в уповании
на собственные силы, то Господь послал ему мир и
веру. Этого молодого человека звали Джорджем Уайтфилдом. Позднее он стал
весьма знаменит как великий проповедник оправдания через веру. Бог сотворил в
сердце Уайтфилда такую же преданность, как и в сердцах обоих братьев Уэсли.
Джон Уэсли в том же году, в котором он покаялся (1738), предпринял путешествие
в Голландию и Германию, посещал общины братьев и в Мариинборне имел
благословенную беседу с Цинцендорфом. Но еще благословеннее была для него
проповедь Христиана Давида, которую он услышал в Гернгуте об основании нашего
мира с Богом. Нам эта проповедь в основных чертах известна из дневника Уэсли. „Не
в нас, но вне нас, - говорил Давид с достойной изумления ясностью, -
находится основание нашего мира с Богом, так как наши чувства не являются тем
основанием, равно как и не наша живая вера: основание нашего мира с Богом лежит
вне нас. Это есть вечная совершенная жертва Иисуса Христа за нас." Уэсли,
к сожалению, не достиг еще этой совершенной ясности, хотя он познал свое
спасение и великому множеству указал на путь спасения и привел ко Христу.
Многие годы Уэсли и гернгутеры были связаны сердечными взаимоотношениями,
затем, однако, произошел разрыв. Основатель методизма не в должной полноте
покоился на совершенном труде Иисуса Христа, он не переставал состязаться и
бороться с „ветхим человеком", не уразумев его бесповоротную казнь пред Богом через смерть Христа, чтобы не царствовал грех в
смертном теле нашем и чтобы наши члены могли быть орудием праведности для
Бога. Он полагал, что на земле возможно дойти до совершенства в самом себе.
Цинцендорф восстал против ужасной лжи и назвал это заблуждением из
заблуждений или же безумием из всех безумств. Уэсли же, к сожалению, не
полностью смог освободиться от своего заблуждения, хотя в своей старости стал
ближе к истине. Только на смертном ложе он увидел свое заблуждение и уразумел,
что верующий в этом смертном теле не может избавиться от живущего в нем греха,
хотя во Христе он „совершен" и стал уже „новой тварью".
Возвратившись из
Германии, Уэсли трудился, как духовное лицо, в английской государственной
церкви в Лондоне. Посещение его проповедей было многочисленным. В большинстве
своем его слушатели состояли из бедных людей, так что богатые уже не желали
слушать Уэсли, и когда, наконец проснулась зависть среди невежественных неверных
служителей церкви, то все церкви Лондона для него оказались закрытыми. С того
момента девизом Уэсли стали слова: „Весь мир есть церковь моей паствы".
Вместе со своим братом и сильным проповедником покаяния Джорджем Уайтфилдом,
который прошел через подобные искушения, он организовал целый длинный ряд
проповедей под открытым небом с небывалым успехом. Толпы людей (которые
достигали до двадцати и тридцати тысяч) стекались к ним, и они, взойдя на
возвышенное место, проповедовали. Вся округа как будто преобразилась. В Уэльсе,
Корнуэлле и при Кингсвуде в каменноугольных районах среди народностей самой
дурной славы по причине деятельности двух Уэсли и их сотрудника прекратились
разбои и убийства; вместо проклятий, заклинаний и диких песен и прибауток к
небу возносились благодарственные хвалебные гимны, исходящие из сердец
уверовавших, примирившихся с Богом. В Шотландии, где трудился Джордж Уайтфилд,
тысячами спрашивали, особенно в Камбусланге: „Что мне делать, чтобы
спастись?" - и в большинстве своем находили путь к Иисусу Христу. Также в
Ирландии Господь в те времена собрал много народа, хотя вначале Уэсли здесь
встретил такую мрачную темноту, которая едва ли была меньшей, чем у индейцев в
Делавэре. Да, повсеместно царили густой мрак и великое невежество.*
* Вечерней
молитвой во всех народностях тогдашней протестантской Англии почти повсеместно
была одна и та же, а именно: „Святые Матфей, Марк, Лука и Иоанн, охраните и
благословите постель, на которую я ложусь." Однако где начинали принимать
и читать Священное Писание, тотчас снималось покрывало с сердец, как это
сделали Уэсли со своими друзьями со „Святым клубом" в Оксфорде.
Это было как раз в то время, когда из Англии
раздались открытые публичные заявления научного безбожия разного рода
естествоиспытателей, философов и историков с их победоносным шествием по всей
Европе, принося свои скороспелые злые плоды. Бог же, богатый милосердием,
открыл потоки живой воды и во второй половине 18 столетия собрал великое
множество и приложил их к Церкви Христовой. Да будет возвеличено и прославлено
Его святое имя!
Служители
Господни на фоне поношений и гонений получали свыше богатые благословения.
Обычно народ, к которому они приходили, как „неизвестные и хорошо известные",
с Благой Вестью о спасении, был похож на штормовое море. Господь однако
бодрствовал над Своими служителями, так что они, хотя нередко бывали близки к
смерти, не погибали. Нередко сами предводители разъяренных толп были
приобретаемы немногими словами проповедников или молитвой и так резко
изменялись, что с опасностью для собственной жизни проводили миссионеров через
бушующее море человеческих страстей.
Джордж Уайтфилд
в последний год своей жизни трудился в Северной Америке, куда методизм проник
уже в 1760 году через немцев, переселившихся туда из Ирландии.*
* Те
немцы, которые в то время в Ирландии назывались „пфальцерами", происходили
из Рейнланд-Пфальца, откуда их изгнал заносчивый высокомерный властный король
Людовик Четырнадцатый французский во время войны в Пфальце (1688-93 гг.).
Английская королева Анна, которая вела войну на континенте против Франции с
помощью немцев и другими войсками, приняла их. Жившие в Ирландии среди
католического народа пфальцеры, не имея духовных пастырей, полностью пришли в
нравственный упадок. Их деревни в графстве Лимерик пользовались дурной славой
из-за их жестокости. Туда в 1752 году направился Джон Уэсли. Бедные немцы
вслушивались в то, что им говорилось, Господь открыл их сердца, так что они
уверовали и в большинстве своем покаялись.
Здесь верный
служитель Господа Джордж Уайтфилд в 1770 году вошел „в радость господина
своего". К сожалению, перед этим между ним и его великим сотрудником
Джоном Уэсли произошел раскол. Джордж придерживался истины избрания верующих и
спасения людей без их дел, исключительно через благодать, тогда как Уэсли
относительно избрания и спасения думал по-арминиански.*
* Слово
„арминианский" происходит от Якова Арминиуса, амстердамского проповедника
(умер в 1609 г.). Он в противоположность Кальвину отвергал избрание верующих
прежде основания мира и при этом не был полностью свободен от пелагианства.
Методизм в
Америке разросся до непредвиденных размеров. Уэсли, который не оставлял
англиканской церкви, счел необходимым послать в Америку к своим многим приверженцам
суперинтенданта. Он посвятил в этот сан в 1784 году проповедника д-ра Коке,
который в Америке принял сан епископа. Весьма распространенная
епископская
методическая церковь была организована в том же году. Она не только
гораздо больше методической церкви Уэсли, но совместно с миллионами членов и
тысячами разъездных проповедников среди многих сект Соединенных Штатов представляет
собою мощную влиятельную общину. Однако, к сожалению, о большинстве ее членов
должно сказать словами Господа к церкви в Сардисе: „Ты носишь имя, будто
жив, но ты мертв". Своим большим, зачастую слепым усердием, которое
проявляется в их призывных проповедях и огромных лагерных собраниях,
проповедники все же (в большинстве своем действительно обращенные к Богу люди)
ежегодно приумножают не только число членов общины, но через благодать Божью,
вне сомнения, прилагают истинно уверовавших к Церкви Христовой.
В Англии
методизм до смерти своего основателя находился только вне государственной
церкви. Уже в 1739 году Джон Уэсли организовал в ней небольшую группу, которая,
однако, не была, по образцу Шпенера, „церквушкой в церкви" или
Цинцендорфа „собранием душ", что должно было состоять только из верующих,
но - и это является отличительной чертой методизма - из душ, кои желали
избежать грядущего гнева и таким образом искали покоя для своей мятущейся
совести. Кто бы ни захотел стать членом этой
общины,
достаточно было сказать о своем желании получить спасение и „сотворить
достойный плод покаяния". Принятые души, которые делились на маленькие
группки, состоявшие из 10 - 12 человек, находились под попечением и наблюдением
классных руководителей, которые их, в основном, подгоняли на основании закона к
внешней деятельности и к добрым делам, чтобы здесь взыскать себе спасение,
хотя им в то же время говорилось, что спасение можно найти только во Христе.
Многие действительно через Божью благодать приходят к познанию своей греховности,
искренне каются и верят в Того, Кто оправдывает нечестивых, однако
сущность свободной и полной благодати, положение верующего во Христе
перед Богом, таким образом, настоящий характер Церкви Божией методизм, к
сожалению, не постиг и не учит этому. Как правило, здесь успокаиваются на прощении
грехов и уже не проявляется стремления уразуметь дальнейшие прекрасные истины и
достичь обильных благословений, которые нам дает Бог во Христе Иисусе.
Джон Уэсли ушел
в вечность в мире, с благодарным и радостным сердцем, в глубокой старости -
почти в 88 лет, 2 марта 1791 года; его жизнь была наполнена большим содержанием
и богатым благословением. Его любовь к бедным, которым он отдавал все, что
только мог, но еще большая любовь к душам, для которых он трудился в течение 50
лет с утра до ночи, принесла богатые плоды. Господь, несмотря на недостаточные
познания глубин Божьих истин, был со Своим усердным и преданным слугой.
Методизм с
течением лет разделился на многие ветви или отделения, которые мы здесь
не имеем возможности рассмотреть. На европейском континенте из него возникли
два основных направления: „уэслинцы" и „епископская методическая
церковь". Они спустя много лет объединились из чисто практических
соображений; „уэслинцы" как таковые с тех пор исчезли с европейского
континента и осталась только „епископская методическая церковь", которая с
1849 года действует и в Германии. Их школа проповедников находится во
Франкфурте-на-Майне, их значительная типография „Трактатхаус" - в
Бремене. В Англии же некоторые лидеры и
конференции методической церкви открыто перешли в лагерь „современной
теологии", таким образом, в лагерь врагов, что со скорбью в сердце
должны мы признать. На одной из таких конференций было провозглашено, что, к
сожалению, протестанты так же несправедливо почитают Библию непогрешимой,
как католики почитают папу. „Но мы отрекаемся от такого заблуждения."
Такое состояние недоверия к Слову Божьему и к Его Сыну большинство лидеров и
учителей из их среды не разделяют, но однако уже то, что среди них терпят
современную теологию и признают их представителей, показывают, что „смерть в
горшке" у них у всех!
Одним из
ответвлений от епископской методической церкви в некоторых частях Германии
является весьма ощутимая и многочисленная
Она также
называется „Люди Альбрехта". Их основатель - Джэкоб Альбрехт, который в
1807 году был также избран епископом, учредил эту общину в 1800 году в
Пенсильвании в США. Впервые их деятельность в Германии началась с 1850 года в
Штутгарте и в его окрестностях. Их школа проповедников находится в
Ройтлингене, типография - в Штутгарте. В учении своем „Евангельская
община" не очень-то отличается от учения других ответвлений методической
церкви.
вышла также из
методизма. Ее основатель, Уильям Бут (родился в 1829 году в Англии), оставил
свою должность проповедника в 1861 в „Новой методической общине", проповедовал
в арендованном театре или просто под открытым небом, а в 1885 году учредил
„Армию спасения", которая позднее превратилась в строго милитаристскую
организацию с разделением на офицеров, кадетов, на простых солдат, со
знаменами, музыкой и военными, вместо библейских, командами, как, например,
„На колени!" для молитвы или молитвенных собраний. Мир, по их мнению,
должен быть взят для Христа штурмом. Плотское усердие, нездоровые дела и нравы
идут рука об руку с великим самоотречением и преданностью. В „Армии
спасения" налицо также нездоровые учения о спасении и освящении. Но их
работа среди развращенных и преступников под Божьим милосердным
благословением принесла несомненный плод для вечности. Насмешники и хулители
пришли ко кресту и нашли в крови Иисуса Христа прощение и мир. Более и более
выхолащивался их труд, хотя и в направлении филантропии (человеколюбия,
благотворительности), социальной деятельности с общественно полезными
стремлениями, как, например, возведение рабочих колоний, ночлежек для пьяниц,
гостиниц и т.п. Все это, конечно, нужные дела, но это все же не Евангелие. Спасение
душ и устроение тела Христа - это совсем другое дело.
„Армия
спасения" распространилась почти по всей земле. Их периодическое издание
„Военный клич" с девизом „Огонь и кровь!" печатался более чем на
двадцати языках, и уже в 1890 году почти полностью ослепший генерал Бут смог
отпраздновать парад с более чем 25000 солдатам Армии спасения. Благодаря своей
благотворительной деятельности „Армия спасения" достигла великой мирской
славы и завоевала большой авторитет. Генерал Бут, почтенный гражданин Лондона,
в своей автомобильной поездке по Европе и другим странам получил столько
знаков величия и почтения, сколько не выпало бы апостолу Павлу даже в наши
дни, а истинные свидетели Христа, носители святого Евангелия никогда не
получат того в этом мире.
День Христов обнаружит,
насколько миссионерские и реформаторские движения и стремления, воздвигнутые
Уэсли и методизмом, имели значение и благословение в истории христианской
Церкви и насколько они получат признание Господина жатвы.
Едва Бог в Своей
благодати возвратил Свое Слово христианскому народу и освободил сердца, принявшие
Его от лжи, обмана и суеверия, утвердив их в истине, так что они начали
утверждаться в вере, как „древний змей, называемый дьяволом и сатаною" в
новой форме поднял свою голову. С самого начала просмотренного нами
благословенного движения 18
столетия* он выступил на арену боя, как ангел света, написал на своем знамени „просвещение"
и тотчас начал многих великих и мудрых этого мира, отцы которых верою в
Слово Божие освободились из сетей суеверия, ловить в сеть неверия.
* Здесь мы
рассмотрим только такие движения, в которых красной нитью, вернее, золотым
лучом благодать Божия пронизывает всю историю христианской Церкви; мы пропустим
детали зарождения религиозных глупостей растленных омраченных людей. К ним
принадлежит отвратительная, нарушающая супружескую верность, секта Евы фон
Бутлар в Аллендорфе, в Гессене (1702), и секта Илии Эллера, фабричного мастера
из Эльберфельда, который с распутной Анной фон Бухель как с матерью Сиона решил
положить начало 1000-летнего царства, и в 1737 году основал как новый Сион
город Ронсдорф, далее можно было бы назвать, к сожалению, возникшую (также и в
Вюрттемберге) сумасбродную „церковь нового Иерусалима", основатель
которой, швед Бергард Имануел фон Шведенборн (умер 1772), имел откровения и
беседовал с ангелами в потустороннем мире. Далее, в начале 19 века возникли две
секты с нездоровым учением: одна -михалианцы или ганиши, основана
вюрттембергским мясником Михаилом Ганом (умер 1819), в которой вместо
оправдания через веру подчеркивалось освящение плоти собственными усилиями и
преподносилось учение, что в конце концов все люди, также и дьявол с их
ангелами, все будут спасены, затем секта коленбушцев, которая исходит от врача
Коленбуша из Вихлингхаузена (умер 1863). Они отвергли унаследованный грех и
заместительную жертву за грех через Иисуса Христа и учили о Христе, что и в Нем
было сердце, что и Он ощущал раздражение и возбудимость к греху и что Он только
благодаря Своей стойкости и непоколебимости во всех испытаниях приобрел для нас
спасение или освобождение от грехов и дар Святого Духа.
Мужи свободной Англии, приписавшие себе
славу быть „вольнодумцами", сначала внимали и вслушивались в вопрос
древнего змея: „Подлинно ли сказал Бог?" После краткого испытания ответ
был готов: „Нет никакого Слова БожиегоГ, и, таким образом, многие стали
добычей дьявола.*
* Так
говорил знаменитый составитель истории Гиббон, один из тех врагов Слова Божьего
в свои еще незрелые 22 года: „Здесь я навсегда отрекаюсь от исследования
(является ли Библия Словом Божиим)". Другими противниками истины того
времени и родоначальниками эпохи просвещения были Локке, Гоббес, Чафтесбери,
Боллингброке, Коллинс, Гумме.
Первыми
„вольнодумцами" были деисты, которые твердо держались того, что Бог
есть, но от Бога, говорившего к нам, бедным омраченным людям, „многократно и
многообразно... нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез
которого и веки сотворил", они отрекались, о Нем они ничего не знали и
знать не хотели; следующим звеном в цепи этих ученых безумцев были еще более
дерзкие атеисты. Они просто заявляли: „Никакого Бога нет!" Деист
в глазах Божьих уже атеист, то есть отрекшийся
от Бога, без Бога.
Через профессора
Реймаруса в Гамбурге, автора книги „Фрагменты избиения волков", и
кандидата теологии Эдельмана из Вейсенфельса, который наводнил страну
своими просветительскими атеистическими сочинениями, английский деизм и
неверие распространились и в Германии. В первых рядах, однако, были искусные
красноречивые французы, переводчики английских деистов и атеистов, которые
выступили на европейской и мировой сцене и с присущей им элегантностью, с
воодушевлением, с ораторским мастерством распространяли неверие на золотой
тарелке просвещения, то, что ученые Англии нашли против Слова Божьего. Для
французов, однако, не было необходимости переходить из лагеря суеверия в лагерь
неверия, чтобы служить атеизму. Суеверие и неверие, как бы зачастую ни
казалось, что они воюют друг против друга, на самом деле трудятся в тесном
едином кругу и оба собирают урожай для князя тьмы. Известнейшим из числа
французских борцов против Слова Божьего и Христа являются фривольный поэт и
философ Вольтер, который во времена Фридриха Второго жил при прусском
дворе, и писатель Ж.-Ж.Руссо, который в воспитании детей и при
устройстве государства возвратился к природе. Затем многие различные души
повсеместно приложили свои деятельные руки, чтобы среди правителей и народа,
среди старых и молодых сеять семена просвещения через книги и школы, чтобы
Слово Божие, Его свет и истина навсегда были сражены и исчезли. С этой целью в
1717 году вольнодумцы учредили в Лондоне масонский Орден, который вскоре
нашел доступ во все европейские страны. На кафедрах Германии господствовал
всеобщий рационализм, который исшел из некогда верующего Галле и который
теперь был намерен верить лишь тому, что можно объять разумом, все остальное -
почитать за глупость, заблуждение и невежество. Перед рождеством в церквях проповедовали
о необходимости корма для скота или же об уходе за роженицами и только в
зависимости от этого думали о Евангелии рождества или о пастухах, или о Марии;
в Страстную пятницу должно было думать об обмороках и спешить на помощь несчастным, теряющим сознание; на пасху,
взирая на женщин, пришедших ко гробу очень рано, говорили о необходимости
вставать рано и т.д. Все Слово Божие за одно десятилетие, а в некоторых
местностях за полстолетия превратилось в простую мораль: „Поступай справедливо
и никого не бойся!" У народа отняли истину, которая действительно делает
человека свободным (Иоан. 8,32.36), и заменили ее лозунгом „знание делает
свободным!", дали народу в руки сосуд с пьянящим напитком
„просвещения". Массы опьянели от этого зелья и порывали всякие связи с
нравственностью, порядком и моралью, что в первую очередь проявилось в кровавой
французской революции, породившей за собой другие революции в других странах.
Действительно, случилось по пословице: посеяли ветер, пожали бурю.
В сокровенности
внутри самой евангельской церкви никогда не исчезали люди, верные Богу,
которые не склоняли своих колен перед Ваалом неверия, которые усердно исследовали
Священное Писание и искали себе укрепления в трудах Скривера, Арнда,
Богатского и др. Бог засвидетельствовал им в 1781 и 1782 годах о том, что
истина жива, дав им доказательство силы веры. В те годы 30000 евангельских
верующих покинули прекрасную цветущую страну Австрию, оставили Зальцбург, чтобы
на чужбине иметь возможность без угрызения совести, что они терпели при фанатичном
архиепископе Фирмиане, следовать повелениям Слова Божьего и повиноваться его
воле. Изгнанники* после многих лишений и страданий нашли себе приют в других
христианских странах.
* Среди них
знаменитый шахтер Давид Шайдбергер, автор „Евангельских посланий" и
сочинитель песен „Изгнанник бедный я теперь".
Отец Фридриха
Великого, который, к сожалению, был известен более своей жестокостью, нежели
благочестием, выделил этим 20000 свидетелям веры на землях Пруссии и Литвы
достаточно большой участок земли. Он благодарил Бога за предоставленную ему
такую возможность и со слезами на глазах воскликнул: „Ах, Бог, что делаешь Ты
над домом Бранденбурга!" В протестантских церквях ощущалась нужда в
верующих теологах, так как их было весьма
мало, нужда ощущалась особенно в эпоху просвещения. Нам известны очень
немногие, среди них благочестивый ученый прелат Иоганн Альбрехт Бетель (умер
1752) в Вюрттемберге, который много потрудился для верного представления
библейских мест через сравнения, и через свой прекрасный труд „Указатель на
Новый Завет" был в благословение многим душам. Затем его ученик, проповедник
Филипп Фридрих Гиллер (умер в 1769), который во времена выхолащивания
сборников песен сочинил так много прекрасных гимнов.*
* Среди них песня
„Мы ждем Тебя, о Божий Сын!", в которой уже тогда выражалось страстное
ожидание восхода Утренней Звезды!
Далее свидетелями были: сочинитель притчей и
песен Хр. Фюрхтеготт Геллерт (умер в 1769); вдохновенный и оригинальный
проповедник Лаватер в Цюрихе (умер в 1801); человек молитвы и веры Генрих
Юнг Штиллинг из Зигерланда, который вначале был портным, а затем придворным
советником (умер в 1817); послуживший много на благо миссии Дж.
Авг.Урлшпергег (умер в 1809) в Аугсбурге и добродушный милосердный пастор Дж.Фр.
Оберлин (умер в 1826) в Штейнтале около Страсбурга.*
* Только
Господь знает имена всех тех из Сардиса, „которые не осквернили одежд
своих". Однако назовем еще несколько имен из тех времен из числа ученых,
которые твердо держались веры и свидетельства во Имя Господа; великий историк
Иоганн фон Мюллер, ученый математик Ойлер, знаменитый физиолог Альбрехт фон
Галле. И другие страны имели своих свидетелей за истину слова Божьего, особенно
Англия, в которой в те времена были знаменитейшие апологеты Бутлер и Палей.
Также и в
католической Франции был „глас вопиющего в пустыне" последнего времени в
лице исполненного силой веры, весомого благословенного свидетеля истины Божьей
и спасения во Христе Иисусе Пола Рабаута (умер в 1794).
Однако основными
носителями свидетельства Божьего, начиная с середины и до конца 18 столетия,
как мы уже отмечали выше, были „обновленные общины братьев" к методизм.
В те серьезные опасные времена к ним примкнули многие сердца. Еще до конца
столетия по благодати Божьей чувствовалось возвращение людей к вере и принятие
жизни от Бога. Это подчеркивалось основанием и возникновением различных
объединений и общин в целях истины и благовестия Евангелия. Так, в 1780 году в
Базеле, в основном по стараниям уже
названного Урлшпегера, возникла „немецкая община христианства" для
распространения Библий и трактатов, для поддержания разъездных проповедников,
для ухода за бедными и больными, для обучения бедных и глухонемых, для
снаряжения миссионерства. От этой общины вскоре появились ветви и возникли
отдельные общества. Так, в 1804 году в Базеле возникло Библейское общество, в
1816 году также в Базеле - Миссионерское общество и разные другие
общества. В то время, когда датские гернгутерские и методические миссии
благословенно и благоуспешно трудились на обширных территориях виноградника
Господня, в 1792 году в Лондоне баптисты основали миссионерское
общество, которое развернуло свою деятельность в Западной и Восточной Индии, в
Южной Африке и в Южной Америке. В 1795 году из Мелвиллы Горна пришла
инициатива основать Всеобщую лондонскую миссионерскую организацию, которая
уже через год после этого выслала на острова южной части Тихого океана 29
вестников. За этим последовало учреждение Шотландией (1796) - шотландского,
Голландией (1797) - нидерландского миссионерских обществ. В 1800
году Англия основала отдельное епископальное миссионерское учреждение, в том
же году почтенная Йенике вызвала к жизни миссионерское общество в Берлине.
Вскоре стало
ощущаться в христианских странах сильное действие Духа Божьего, рационализм
потерял под ногами почву, и началось резкое отделение света от тьмы.
Прежде чем мы
перейдем к рассмотрению истории христианской Церкви в 19 столетии, обратимся и
посмотрим на Филадельфию и Лаодикию, на две из последних семи церквей, которым
Господь адресовал Свои Послания, чтобы дать Своим рабам путеводный устав до
самого конца христианской Церкви.
„И Ангелу
Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ
Давидов, Который отворяет - и никто не затворит, затворяет - и никто не отворит.
Знаю твои дела; вот, Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить ее;
ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего. Вот, Я
сделаю, что из сатанинского сборища, из тех, которые говорят о себе, что они
Иудеи, но не суть таковы, а лгут, - вот, Я сделаю то, что они придут и
поклонятся пред ногами твоими, и познают, что Я возлюбил тебя. И как ты
сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая
придет на всю вселенную, чтоб испытать живущих на земле. Се, гряду скоро;
держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего. Побеждающего сделаю
столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога
Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога
Моего, и имя Мое новое. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам."
„И Ангелу
Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный,
начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты
был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну
тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: „Я богат, разбогател и ни в чем не
имею нужды"; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг.
Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и
белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и
глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть. Кого Я люблю, тех обличаю и
наказываю. Итак будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу: если кто
услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со
Мною. Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле Его. Имеющий ухо да слышит, что
Дух говорит церквам" (Откр. 3,7-22).
Если мы по порядку
рассмотрим общины или церкви в Откровении, то в Ефесе мы найдем
начинающееся разложение, в Смирне - ужасное, но благословенное гонение.
В Пергаме, после того, как враг изменил свою тактику, объединение с
миром, уподобление миру, в Фиатире - внутреннее разложение. В Сардисе,
несмотря на полученные изобильные благословения, за исключением самого
малого остатка, все имели только видимость жизни, в Филадельфии мы
видим верующих как слабый остаток, который имеет „немного силы", но
ищет себе убежища в Слове Божием и в имени Господа, и Господь обращается здесь
со своими в особенной благодати. В Лаодикии, наконец, где в великом самомнении,
с показным „видом благочестия" без силы от Бога после долгого
терпения и ожидания церковь в конце концов постигнет окончательный суд:
Господь извергнет ее из уст Своих.
По отношению к
этим двум последним церквям Господь открывается не Тем, Кто „держит семь звезд
в деснице Своей и ходит посреди семи золотых светильников" и таким образом
управляет Своим церквями во власти и силе; не предстает как Судья, ходящий
посреди семи золотых светильников. Он являет обеим церквям лично Самого Себя,
кто Он есть и что Он делает. Притом Филадельфия и Лаоди-кия не так уж далеко по
времени расходятся друг с другом, а также не настолько разны в организационном
отношении эти две исповедующие Христа церкви, но в большой степени это две
весьма контрастные церкви, существующие в одно и то же время. Это контраст
истины и показухи, жизни и смерти. В Филадельфии лампы горят, в Лаодикии же они
издают лишь слабый свет, лампы еще не потухли, но скоро потухнут и оставят пять
неразумных дев в темноте.
Верующим в филадельфийской
церкви Господь открывает Себя Святым и Истинным. Потому для
этих верующих, живущих среди больших заблуждений и нечестия и имеющих „немного
силы", вначале предлагается лишь немного утешения и ободрения, а более к
ним адресованы предостережение и призыв, чтобы в эти серьезные последние дни
они помнили о своей ответственности. Господь открывает Себя как „Святой и Истинный", в Своей персональной славе,
чтобы дать верующим сердцам во дни всеобщего разложения и всеобъемлющего
равнодушия душевное равновесие и опору, чтобы все преодолевать. Далее Он являет
Себя Судьей всего того, что в их положении не соответствует Ему. Святость и
истинность, то есть истина Божья, являются неизменными путеводителями через
Его Слово и Его Дух, чтобы предостеречь и сохранить верующих на пути. Когда
Господь оставлял своих в мире, то молился за них к Отцу: „Отче Святый!
соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал"- и далее: „Освяти
их истиною Твоею: слово Твое есть истина" (Иоан. 17). Когда Иоанн
пишет „детям", которые имеют лишь немного силы и времени, когда уже
начались последние дни, то в утешение он мог сказать им: „Вы имеете помазание
от Святого и знаете все. Я написал вам не потому, чтобы вы не знали
истины, но потому, что вы знаете ее." И в конце: „Знаем также, что Сын
Божий пришел и дал нам (свет и) разум, да познаем (Бога) истинного и да будем
в истинном Сыне Его Иисусе Христе: Сей есть истинный Бог и жизнь вечная.
Дети! Храните себя от идолов! Аминь!" (1 Иоан. 2,20-21 и 5,20-21). Здесь
же, в Филадельфии, вечное слово встречает особенную нужду в Его личном
вмешательстве, как „Святого, Истинного", чтобы оживить и укрепить их
сердца.
По мере их верности
светлеет их путь, свидетельство их определенно, они сохраняют Его Слово, не
отрекаются от Его имени. Эти верующие не нашли бы и не находят удовлетворения
в сооруженных и воздвигнутых людьми системах и учениях, поскольку их сердца
заняты Словом и Личностью открывшегося в них Христа. Конечно же, их деятельности
будут препятствовать растленные члены церкви Фиатиры, безжизненная община в
Сардисе, мертвая хвастливая Лаодикия, их будут притеснять и отвергнут, но есть
Тот, Кто имеет „ключ Давидов, Который отворяет - и никто не затворит,
затворяет - и никто не отворит". И Он говорит:
„Знаю твои дела;
вот, Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить ее."
Таким образом, верующие из Филадельфии внутри все возрастающей массы неверных
христиан находятся в таком же положении, в каком находился Господь в
Израиле, когда книжники и фарисеи прилагали все усилия к тому, чтобы
воспрепятствовать Ему в Его служении, тогда как придверник Ему, Доброму Пастырю,
отворил дверь, чтобы Он вошел к Своим и совершил для них дело. Никто не мог
знать и оценить это дело в его действительном значении, но Отец знал: это были
дела Отца. Господь может сказать Филадельфии: „Ты... сохранил слово Мое, и не
отрекся имени Моего." Такое объединение с Ним, находится в том положении,
в коем находился Он здесь на земле; только одно нужно, чтобы быть Его истинным
свидетелем, при этом имеет значение даже „немного силы", чтобы
отвергнуть „признание славы" со стороны всеобщего мертвого христианства.
Те же, которые вновь вводят иудейство с их заповедями, „которые говорят о
себе, что они Иудеи, но не суть таковы, а лгут"(потому что такие есть
сборище сатанинское), однажды должны будут испытать, кем были для Господа
верующие в Филадельфии. Он говорит: „Они придут и поклонятся пред ногами твоими
и познают, что Я возлюбил тебя."
Потому Святой и
Истинный дает верному остатку драгоценные откровения для настоящего времени и
грядущей славы. И поскольку они сохранили слово терпения Его в „годину
искушений", когда „злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле,
вводя в заблуждение и заблуждаясь", то Он говорит: Л сохраню тебя от
годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтоб испытать живущих на
земле. Се, гряду скоро." Господь не обещает, что Церковь вновь
возвратится к своим первоначальным порядкам, расцвету и силе, Дух направляет
взор их сердец более на небо, на Него, прославленного Христа. Они страстно ожидают
исполнения Его обетования: „Се, гряду скоро,"- и что Его молитва, которую
Он перед Своим подвигом на кресте направил к Отцу: „Отче! которых Ты дал
Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною" (Иоан. 17,24), -
найдет исполнение для Него и для них! Он ждет и они ждут! Он может ободрить их
словами: „Ты сохранил слово терпения Моего." Потому и Он желает сохранить
их. Он сохранит святой остаток от годины искушения, которая придет на всю
вселенную, Он заберет Свою Невесту, которая едина с Ним и не относится уже к преходящему миру, Он скоро возьмет
ее во славу, которую дал Ему Отец. Их часть, их доля в небесах, во славе, у
Него! Община Господня однажды поняла, что ее место во славе небесной около
Христа, и она ожидает Его возвращения с небес (1 Фес. 1,10). Однако... что же
находим мы в конце истории Церкви на земле, незадолго до пришествия Христа?
Жив только небольшой остаток, и он так же имеет „немного силы", лишь
небольшая малость по сравнению с великой массой христианства осталась верна
изначально Сущему и твердо держалась слова. Один Господь знает, кто Его, и Он
говорит им, что Его пришествие будет скоро, обещает: „Приду опять и возьму вас
к Себе, чтоб и вы были, где Я." Только Он повелевает им на фоне все
возрастающего действия зла, чтобы их вера и личная любовь к Нему и упование на
Него выдержали пробу. "Держи,
что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего. Побеждающего сделаю столпом
в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога
Моего (на том, кто не отрекся имени Его) и имя града Бога Моего,
нового Иерусалима (потому что здесь, на земле, странствовал как пришелец и
странник, который не имеет постоянного места жительства), нисходящего с неба от
Бога Моего и имя Мое новое."
Как драгоценно
повторяемое здесь неоднократно слово „Мое" в послании к церкви в
Филадельфии. До тех пор, пока община или церковь пребывает на земле, это значит
„слово Мое", „имя Мое", „слово терпения Моего", так что после
этого Он четырежды благословляет в единстве „с Богом Моим" и, наконец,
прилагает -„имя Мое новое". Сердечное личное единение со Христом, „Святым
и Истинным", которое характеризует верующих в Филадельфии, здесь находит
свое Божественное признание.
Как
величественна и достойна поклонения любовь и благодать Господа! Как бы ни
грозили неверность и неверие человечества угасить огонь свидетельства истины,
Он все устрояет прекрасно и проводит триумфально. Церковь, которую Он возлюбил
и за которую отдал Свою жизнь, Он ведет в небесное блаженство во славу Своей
благодати. Он называет ее перед Своим пришествием через действие Его Слова и Духа верным остатком, который немного имеет силы в
этом мире как церковь не от мира земного, но как имеющих небесное гражданство
спасенных и избранных душ, которые служат Богу и ожидают явления Его Сына с
небес. Так Господь предсказал: „В полночь раздался крик: „Вот, жених идет,
выходите навстречу ему." „И Дух и невеста говорят: приди!., ей, гряду
скоро!" - отвечает Он им. „Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!" (Откр.
22,17.20.)
Насколько
совершенно иначе обстоит дело в Лаодикии. Если мы в Филадельфии видим, что
Господь находит незадолго до своего пришествия и что Он делает в Своей Церкви,
то в Лаодикии нам показано, как здесь номинальные христиане прямо накануне Его
пришествия остались без Него: соль потеряла силу. „Она уже ни к чему
негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям" (Матф.
5,13). Конечно же, с Лаодикией не полностью совершилось это, иначе для чего
было бы писать послание к этой церкви? Однако основное здание, которое
называется церковью, уже не соответствует назначению и неудержимо спешит вперед
к тому моменту, когда она, как абсолютно негодная и как предмет величайшего
отвращения, должна будет быть выброшена на попрание. В Филадельфии было лишь
немного силы, но это была истина, и Господь лично открылся этому малому, но
верному остатку. В Лаодикии происходит громкое, но пустое исповедание, тут себя
называют богатыми и совершенно довольны собой, но Господь ничего истинного в
них не находит, и конец этой церкви - полное отвержение!
Господь
представляет здесь Себя перед лаодикийцами как „свидетель верный и истинный,
начало создания Божия", а также „Аминь". Церковь во всем, что ей
было вверено, не оказалась верной, и Господь вместо того, чтобы засвидетельствовать
им о Боге и дать Свои обетования, вынужден их извергнуть из уст Своих, потому
Он выступает как величайшее „Да и Аминь" на все обетования Божьи вместо ее
(2 Кор. 1,20), как верный и истинный Свидетель, потому что Он остается верен,
„ибо Себя отречься не может". Именно потому в заключение Он говорит к не
растленной церкви, которая уже при всех внешних блистательных формах
христианства не имеет сердца для Христа: „Знаю твои дела; ты ни холоден, ни
горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не
холоден, то извергну тебя из уст Моих!" Христианство не занимает места
среди явных врагов Христа, оно придерживается христианского исповедания и форм
благочестия, однако не имеет истины и жизни, а это перед Богом есть мерзость.
Сердце не знает Христа, лишь уста называют Его имя и себя называют Его именем,
однако под именем Христа служат только собственной славе и собственной воле,
являя плотскую религию. Это ужасное состояние еще и сопровождается величайшим
самодовольством: „Ты говоришь: „я богат, разбогател и ни в чем не имею
нужды". На месте христианского благоговения в Лаодикии в изобилии наблюдается
мирское наследие, человеческое благородство и справедливость, однако нет
ничего, что должно принадлежать новой твари. Поэтому Господь обращается к ним с
такими словами, которые могут относиться только к непокаянным, к необращенным:
„Л не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг". И
поскольку они нищи, то Он советует им „купить золото, огнем очищенное",
чтобы обогатиться, т.е. Божью праведность, которой является Сам Христос,
Который стал „для нас жертвою за грех", чтобы мы в Нем сделались праведными
пред Богом." Эта праведность есть золото, огнем очищенное. Она
непреходяща, как собственная самоправедность, и не сгорит подобно ей в огне
Божьего суда. „Белая одежда" обозначает личную праведность и святость,
которая дается лишь оправданным Богом душам. А кто слеп, тот нуждается в
глазной мази, чтобы прозреть. Там, где нет жизни от Бога, нет так же и света,
потому что „жизнь есть свет человеков", таким образом, они не имеют
„помазания от Святого" (1 Иоан. 2,20).
И все же прежде,
чем Христос произведет окончательный суд над Своей Церковью, которая многие
столетия носила Его благословенное имя, закрыв перед Ним свою дверь, Он все еще
продолжает стучать снаружи. В Своей благодати и долготерпении Он не
может так легко „извергнуть" ее из Своих уст. Когда Израиль отверг Его и
когда Он думал о том, что постигнет за это Его народ и город Иерусалим, то
глядя
на это
„заплакал"; и когда Павел, раб Его, „со слезами" говорит, что люди,
бывшие свидетелями Иисуса Христа, „поступают как враги креста Христова. Их
конец - погибель, их бог - чрево, в слава их - в сраме (как в Лаодикий), то насколько
более Господь „как Сын в доме Его" (Евр. 3,6) в сокровенных местах будет
оплакивать (Иер. 13,17) Свою безжизненную, погибающую Церковь! Христос стоит у
двери и стучит, не услышит ли хоть кто-нибудь Его голос и не отворит ли двери!
Он в большом доме (2 Тим. 2,20) приближается ко всякому грешнику персонально,
приглашая каждого лично через благую весть Евангелия на „большой ужин",
как это он называл в приведенной 14 главе от Луки, не придет ли кто, избежав
настигающего суда.
Пришествие
Господне относительно Лаодикии уже более не упоминается, это является целью и
надеждой Филадельфии. И хотя такое чудесное событие в первую очередь является
ближайшим будущим для этих двух последних церквей, оно уже не принадлежит
Лаодикии. Когда „Звезда светлая и утренняя" взойдет, то всякий, кто „нищ,
слеп и наг", как в Лаодикии, останется вне. Только „готовые вошли с ним на
брачный пир, и двери затворились." Мертвая церковь, таким образом, была
„извергнута". Пшеница была убрана в житницу, затем (в Опер. 4) мы видим
небо отверзтым, как Церковь Божия (Откр. 5), истинная Невеста Христа,
состоящая из всякого колена и языка, народа и племени поклоняется и славословит
Агнца, Который их соделал царями и священниками Богу.
По всей планете веет
Победно Дух Христа,
Все ярче и светлее
Восточная Звезда,
Бог грешных приглашает,
Чтобы к Христу пришли,
Их к Церкви прилагает,
Как первенцев земли!
Святая тайна храма
Нам в Библии дана:
Как из ребра Адама
Восставлена жена,
Так Церковь к жизни новой
Чрез смерть воскрешена,
Невестою Христовой
Наречена она!
Взята чрез милость свыше
От жизни суетной,
Одною верой дышит,
Надеждою одной,
Любовь в сердцах пылает
Единая у них,
Вся церковь ожидает,
Когда придет Жених!
Ей, гряди скорей, Желанный!
В благодати первозданной
Свою Церковь озари,
После долгого скитанья
В край нетленного сиянья
Нас в бессмертье водвори!
Два одновременных,
но весьма контрастных течения внутри христианства, представленных здесь через
Филадельфию и Лаодикию незадолго до пришествия Господа, весьма заметны и в
наши дни, хотя они своим началом простираются назад до восемнадцатого
столетия. Когда во времена Реформации руками правителей и вождей или
какими-либо другими выдающимися людьми сотни тысяч, да даже миллионы людей
были освобождены от пагубности Фиатиры, восстали те великие „народные
церкви" по евангельскому исповеданию и принципам: „Праведный верою жив
будет!", как будто ожившие от Бога, на самом же деле только небольшая
часть в действительности обратилась к Богу и была живой духовно! Так возникли
верующие, которые представляли себя живыми, но на самом деле были мертвы. С
того времени развивалась Лаодикия, тогда как Сардис и Фиатира устоят перед
Господом до конца. Филадельфия же едва ли чем
отличается от Лаодикии, так что мы здесь не хотим представлять их двумя
организациями среди христиан наших дней в конце времени благодати. Явно Дух Божий
трудится над тем, чтобы из среды этих христиан выделить, очистить и
отсортировать народ для Себя, главным образом через то, что ведет верующих
назад к тому, что было вначале, чтобы утвердить их сердца в постановлениях
Божьих и снова знакомит их с Христом, в то же время возвещая необращенным
Благую Весть и ведет души к Иисусу. Это есть благословенная, но нелегкая работа
очищения, отделения и спасения душ последнего времени, которая закончится с
явлением Господа, Жениха, за Своей Невестой. Тогда Невеста Христа, община или
Церковь Божья, которая здесь не сохраняла внутри себя единство, не проявляла в
святом обособлении от мира свою сплоченность, получит свое место у Христа, как
такая, которая не от этого мира, и мир будет взирать на ее сплоченность,
единство и святость. Мир тогда „узнает", что сделал Бог через
Христа Иисуса и что Он возлюбил членов Христа, как Своего единородного Сына
(Иоан. 17,21.23).
Уже Лабади,
Шпенер, Ундерейк и другие люди в те времена стремились представить зримо перед
миром живые члены внутри массы мертвых исповедателей христианства как
„церквушку в церкви", как это позднее в большей мере соделал граф фон
Цинцендорф в „собрании душ" в Гернгуте и в других местах. Они в своих
стремлениях собрать общину из верующих были руководимы исключительно мыслями о благословении,
которое как на собрании верующих, так и в деле обращения непокаявшихся
должно было перерасти в видимое единство верующих. Божественное познание единства
тела Христа и божественная скорбь о бесчестии и поношении, которые наносятся
Господу и Главе Его тела тем, что члены его не проявили перед миром единства в
любви, очевидно, не было достигнуто ими и не стало первостепенной движущей
силой труда этих людей Божьих. Чем является церковь Божья и чем она должна быть
в святом обособлении от мира (как об этом молился Господь в Иоан. 17), чем
является церковь прежде всего в ее живом и вечном единстве со Христом, с
прославленным Главой, и какое место занимает
она по своему небесному призванию со Христом по предвечному совету Божьему, о
чем нам особенно ясно раскрывает апостол Павел в своих посланиях, - все это в
меньшей или большей степени оставалось сокрытым от этих служителей, несмотря ни
на их усердие, ни на их благочестие, ни на страх пред Богом.
Из Священного
Писания, которое Бог вложил в руки христиан через Реформацию, протестантизм в
борьбе с растленным Римом воспользовался только одной истиной об оправдании
верой без наших дел и заслуг или же человеческого священства. Это была истина,
о которой много сказано в Послании к римлянам, что грешник через веру в Иисуса
Христа получает очищение и спасение и затем встает перед миром как дитя Божье.
Различные сочинения исповедания, которые были написаны реформаторами по
достижении этой истины, сами того не желая, к сожалению, почти полностью
исключали меру этого познания в протестантской церкви. По этим сочинениям всех
работников своей страны, также и зарубежных, таким образом всех, кто дальше
будет исследовать Слово Божие, должно было отнести к еретикам, хилиастам,
фанатикам и одержимым страстью к нововведениям. Прежде всего этим явно затруднялось
действие Духа Божьего, Который в эти последние дни возвратил верующих к тому,
что было в начале.
Как великий
реформатор Лютер, собственно говоря, избежал только зла и насилия, когда
оставил „всемирную", то есть католическую церковь, так и все
протестантские вожди без исключения после него остались, находясь во главе
великого и благословенного движения, в системе государственной церкви, таким
образом в подчинении мирским правителям в соединении с ними. Так же обстоят
дела и с основателями методизма в Англии в конце восемнадцатого столетия.
* Менно
Симоне, про которого можно было бы полагать, что он стоит во главе
благословенного и немаловажного внецерковного движения в Нидерландах, был
католическим священником, не протестантом. Так же и великий свидетель Джеан де
Лабади, как мы видели, был смещен с должности, и когда он все же не хотел
уходить, был силою оружия изгнан из реформаторской государственной церкви во
время преломления хлеба в своей общине.
Когда верующие
выходили из системы государственной церкви, происходило, что такие христиане,
которые в отдельных пунктах учения, как крещение, вечеря, церковное управление
и т.п. были единого мнения между собой, учреждали новое объединение и либо
через принятие нового исповедания веры, либо через принятие нового
наименования и создание новой общины, отделялись от других верующих.
После первой
трети прошлого столетия Бог открыл верующим больше смысла в их духовном
неразрывном единстве среди всех искупленных, в то время как Дух Святой соединил
их между собой в одно тело, Глава которого Иисус Христос восседает на
троне славы одесную Отца. Соответственно этому Бог возбудил в их сердцах
желание собираться просто во имя Иисуса Христа, невзирая на рамки государственной
церкви или каких-либо других религиозных систем, чтобы прославлять Бога и
свидетельствовать и подчеркивать истину о едином теле Христа. Это было новым
явлением, которое после апостольских дней уже не просматривается, вернее,
почти незаметно в истории христианской Церкви.
Эти верующие не
желали организовывать новые секты или отделенные для себя общины, они
стремились снова возродить церковь с апостольскими порядками. Они знали, что
вся церковная система христианства в запустении, что им Господь, несмотря на
это, дает все необходимое, чтобы каждый по отдельности и все вместе могли быть
благословенными свидетелями Его. Слово Божие живо, Его сила, авторитет
и власть - на все времена, Дух Святой неустанно вводит нас в Слово Божие,
давая нам наслаждаться им и претворять его в жизнь. Таким образом, они были
убеждены, что, подобно первым христианам, возможно пребывать:
в учении
апостолов и в общении и в преломлении хлеба, в молитвах (Деян. 2,42).
Притом их твердым убеждением является то, что их Господь и Спаситель и ныне,
во дни запустения, исполняет Свои драгоценные обещания, как это было в первые
дни возникновения Его Церкви: „Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я
посреди них"(Матф. 18,20).
С этим связано и
то, что такие христиане принципиально не присваивают себе другого имени, не
сочиняют иного исповедания, рассматривая все Слово как Слово Божие, не
учреждают никакого церковного управления и никаких церковных должностей, уповая
в обоих случаях на предводительство и управление Святого Духа.
Наряду с таким
благословенным и постоянно возрастающим движением девятнадцатого столетия, к
сожалению, на виду мира происходит дальнейшее прискорбное деление Церкви
Божьей. Вновь и вновь возникают новые христианские общины, а так же верующие,
покидающие государственную церковь, примыкают к малым общинам и новообразованиям
в христианских системах. Однако и здесь знаменательно новое явление: почти во
всех направлениях есть души, которые не забывают о единстве членов тела Иисуса
Христа. Правда, многие их этих христиан не хотят выходить из членов малой или
большой общины, утвержденной людьми, но они сегодня более, чем когда-либо
ранее, протягивают свои руки для братского пожатия через всякие человеческие
рамки. Они стремятся представить перед миром единство тела Христа Иисуса в
братской снисходительности через временные регулярно повторяющиеся объединенные
собрания, хотя практически своими разделениями весьма противоречат этому. Это
стремление проявляется в совместном труде, в деле евангелизации и
миссионерской деятельности, на совместных молитвенных и библейских часах или
же в „открытых причастиях", праздновании совместной вечери, где
всякий, чувствующий себя свободным на такое, может принимать участие, не
опасаясь наказания или отлучения. При такой практике, однако, куда девается
принятие во внимание серьезности того факта, что вечеря является „вечерей
Господней" и что это „стол Господень", так что только
Господь имеет авторитет и право позаботиться о том, кто может принимать участие
в Его вечере, а кто нет? Не требует ли Он за Своей трапезой и другого, а
именно: единства и чистоты?
Сознание
единства и взаимопричастности находит свое выражение в числе многих тысяч
верующих из всех позитивных протестантских церквей и направлений в повсеместном
мировом „евангельском альянсе".
Предложение
создать „евангельский альянс" возникло в Шотландии, где со дней великого реформатора Нокса любовь и
верность к Слову Божьему и распространение Евангелия проявилось намного
мощнее, чем в близлежащей Англии. Первое воззвание к этому было издано в 1845
году верующим профессором Эдинбургского университета доктором Чалмерсом. Его
намерением было укрепить руки и сердца всех верующих во всем христианстве из
множества отдельных разрозненных евангельских церквей и малых христианских
групп из всех стран против воинствующего неверия и враждебной власти папства.
„Евангельский альянс" был учрежден на первом собрании, которое проходило в
Лондоне с 15 августа по 2 сентября 1846 года при великом множестве верующих
со всех концов земли.
С того времени
наряду с повсеместными, зачастую недельными или месячными ежегодными
собраниями проводились так же и генеральные собрания „евангельского альянса"
в различных больших городах, как, например, в 1857 году в Берлине, что в
большей степени было обязано стараниям благочестивого короля Пруссии Фридриха
Вильгельма Четвертого. Практическое значение „евангельского альянса"
весьма ощутимо, поскольку это давало возможность совместными усилиями защищать
интересы Евангелия в различных странах и успешно бороться против притеснения
служителей и гонимых или же заключенных верующих в католических странах.
„Альянс",
вне сомнения, возник из правильного понимания нужды объединения детей Божьих,
поскольку они являются членами одного тела. Однако по Слову ли и по Божьему ли
изволению дети Его, избранные Его, учреждали „альянс", если они уже дети одного
Отца и члены одного Тела? Разве они есть подразделения или армии
различных вождей, чтобы им вступать в „альянс" для совместной борьбы?
Очевидно, при альянсе происходит остановка на полпути. Если демонстрация
единства верующих в течение восьми дней в году (как например, новогодняя
неделя) необходима, то это необходимо и в течение всего года. Правда,
многие христиане „альянса" говорят: „Такие заборы должны быть
снесены." Однако сносит ли „альянс" такие заборы на самом деле?
- Нет. „Альянс", напротив, заявляет: „Мы ни в коем случае не хотим оставлять различные лагеря наших
организаций, мы только желаем рукопожатия через забор." В действительности
гернгутеры остаются гернгутерами, баптисты - баптистами, методисты -
методистами и т.д. Они после ежегодных конференций и объединенных молитвенных
и евангелизационных часов вновь оказываются за различными заборами. Такая
демонстрация единства, очевидно, недостаточна и несоизмерима со Словом Божиим,
иначе члены одного тела не разъединялись бы друг с другом, но, подобно первым
христианам, „постоянно пребывали в учении апостолов и в общении, в преломлении
хлеба и в молитвах." Они непрерывно побеждали бы все, что их разделяет,
разрушая все преграды, лагеря и заборы, собирались бы в простоте сердец,
как
братья, под руководством Святого Духа во имя Господа Иисуса (Матф. 18,20).
Без отделения от всего того, что не соответствует Слову Божьему и Его воле,
не бывает сплоченного твердого единодушного свидетельства единства и чистоты
для Господа.
И все же
„альянс" является доказательством деятельности Духа Божьего в наши дни: разрозненные
дети Божьи начинают понимать, что они на кресте Христа и через Святой Дух
объединены в единое целое, хотя на практике и не полностью соблюдают это. Насколько,
однако, они соблюдают это, настолько на них изливается благословение
Господне, оживляя их сердца и труд. Таким образом, „альянс", или более
близкое объединение верующих, является замечательным знамением нашего времени.
В то время, как
истинные христиане по благости Божьей уже с середины прошлого столетия явно
заняты разрешением вопросов: Что написано? Что говорит Слово Божие? И
намного более, чем ранее, готовы в страхе Господнем покориться воле Божией,
номинальное христианство в основной своей массе разрушается и впадает в
состояние лаодикийской церкви. Суеверие и неверие потрясают с возрастающим
успехом безжизненные церкви и христианство. Оно ведет к суеверию, к обращению в
иудейство или католичество (особенно в Англии), толкает в заколдованное
чародейство богатого церемониального культа, густо приправленного
человеческими правилами и преданиями. Неверие, в свою очередь, имеющее свое начало в особенной мере в немецкой
теологии и церкви, топит истину и мудрость Божию в человеческой философии,
подвергая извечное, верное, безошибочное Слово Божие испепеляющей критике,
представляя его каким-то литературным памятником заблудшего человеческого духа
или же плодом невежества.
Мерзости и ужасы
революционных потрясений с 1789 по 1804 году потрясли сердца многих людей и
открыли их глаза так, что они увидели, как без познания Живого Бога, без
страха Божьего земля превращается в преддверие, да почти что в копию ада. И
когда почти весь христианский запад стенал под игом Наполеона Первого, как под
Божьим кнутом и розгой, то когда тот был разбит на снежных, ледяных полях
России, с сердцем, исполненным благодарной радости, они взирали на небо,
восклицая: „Это десница Господа!" Подобное происходило также в „войне за
свободу совести", настоящее, хотя и часто омраченное движение
христианского упования на Бога и истинного благочестия неуклонно пролагало себе
дорогу. Прежде всего действовал Дух Божий, как мы это видели в конце
восемнадцатого столетия в учреждении различных альянсов и союзов; пробудилось
стремление душ распространять Слово Божие в своей стране и за рубежом. Из этого
стремления возникли многочисленные библейские общины, которые в первые десятилетия
девятнадцатого столетия совместно или даже поодиночке обосновали в Англии, на
европейском континенте, в Америке различные вероисповедания.*
* Ср. „Мэри Джонс и Библия", „Библия и ее история".
Назовем здесь вначале самые
значительные и известные: Британское и заграничное библейское общество с
центром в Лондоне. Это благословенное учреждение мы можем считать известным.*
* Как мы уже говорили в 26 главе, основанная в 1710
году в Галле обергофмаршалом фон Канстайн и ныне действующее библейское
заведение было первым. Оно было разогнано Третьим рейхом и изгнано из Галле. В
1951 году с помощью Берлина оно было вновь построено в Виттене-на-Руре.
(Примеч. издателя).
Оно своим возникновением
обязано ходатайственным усилиям верующего проповедника Томаса Чарльза из
Уэльса, Иосифа Гугеса (говорите: Джус) из Лондона и д-ра Штейн-копфа из
Штутгарта (позднее пастора в Лондоне). Учреждение его было на основе
объединения различных христианских вероисповеданий и датировано 7 марта 1804
года. Божье благословение почивало на этом обществе исключительным образом с
самого начала его возникновения. Деятельность его была весьма благоуспешна.
Оно одно с начала своего возникновения распространило не менее 180 миллионов
Библий и Новых Заветов на 365 различных языках. Какое благословение и какая
благодать!*
* Только в 1982 году было напечатано: полная Библия
на 279 различных языках в количестве 10883159 экземпляров, Новых Заветов
отдельно на 551 языке в количестве 12177593 экземплярах, а также отдельные
части Библии на 933 различных языках в количестве 461572785 экземпляров, таким
образом, в общей сложности напечатано 484633537 экземпляров на 1763 различных
языках и диалектах (Примеч. издателя).
Другими равно
благословенными библейскими обществами для распространения Слова Божьего по
дешевой, доступной цене в и вне страны являются привилегированные библейские
учреждения «Штутгарте (с 1812), Прусское главное Библейское общество в Берлине,
возникшее в 1814 году из объединения других различных обществ, библейское
общество в горном Эльберфельде; кроме того, возникли собственные библейские
общества в Шотландии, Ирландии, Голландии, Дании и в других странах.
Все они имели своей целью
распространение Библии и частей Библии и делали это весьма успешно,
распространив многие миллионы книг.
Наряду с этими библейскими
обществами в мировом масштабе, естественно, большое значение имеет
миссионерство, о самоотверженном обширном и весьма благословенном труде
которого мы имеем здесь возможность поговорить весьма кратко.
Девятнадцатое столетие
заслуженно называют миссионерским столетием, так же и в настоящее время,
насколько Господь продлит еще время благодати, естественно, это движение не
убывает, а прибывает. Особенно это благословенно в Китае и Японии, затем в
Африке, особенно в Уганде, дальше на островах Тихого океана, в Новой Зеландии,
Тасмании, на Гавайских островах, в других отдаленных местах, где Господь излил
много благословений через преданный труд миссионеров. В Китае, куда впервые
ступила нога первого миссионера в 1807 году, ныне насчитывается 750000 христиан.
В Африке трудится на миссионерской ниве 2400 христианских миссионеров, их
поддерживает 13000 поместных христианских сотрудников, приблизительно в 5000
местностях постоянно проповедуется Слово Божие и в 4000 миссионерских школ
дети язычников обучаются Слову Божьему.
Среди различных
протестантских вероисповеданий имеется где-то 250 миссионерских обществ со
многими филиалами.*
* Назовем вкратце некоторые немецкие общества:
Братская миссия в Бертельсдорфе около Гернгута, с 1732 года; базельское - с
1816; берлинское - с 1823; рейнское с семинаром в Бармене - с 1829;
северо-немецкое - с 1836; гознерское миссионерское объединение в Берлине также
с 1836 и многие другие.
Их работники, около 5000 с
77000 местными сотрудниками, трудятся почти в бесчисленных миссионерских
пунктах. Насчитывают почти 4,5 миллиона христиан евангельского исповедания, к
этому мы относим свободную церковь, баптистов, методистов и других. Если даже
не все из них обрели Христа, по крайней мере они оставили язычество и вкушают
благословения христианства. Любовь, которая „сорадуется истине",
благодарит Господа, что вследствие духовного усердия различных протестантских
вероисповеданий, среди которых выделяются гернгутеры, баптисты и методисты,
отныне начиная от холодной Гренландии на Севере до Патагонии на далеком юге, от
Америки на западе до Японии на востоке, не осталось уже более или менее
солидной страны, куда бы ни проникла Благая Весть Божия о спасении через Христа
Иисуса. Даже горный Тибет, который еще остается единственной страной, закрытой
для Евангелия, со всех сторон окружен миссионерскими пунктами в Индии и в
Китае. День, когда вестники Евангелия проникнут и туда, очевидно, недалек.*
* И ныне (1983), к сожалению, в Тибете имеется лишь очень
малое число христиан. Там только в небольшом количестве в стесненных
обстоятельствах действует гернгутерская братская община и „Черч оф Норе
Индия". Изданные в 1948 году тибетские Библии, к сожалению, лежат в тишине
и пылятся, Новый Завет после цензуры был напечатан в 1970 году, сейчас трудятся
над новым переводом Ветхого Завета. (Примеч. издателя).
С благодарностью Богу мы
упоминаем тот факт, что уже несколько лет верующие люди трудятся во славу
Христа во всех частях земли, пожелав быть зависимыми как Его рабы только от
Него. Сюда причисляем мы тех же вестников из китайско-ирландской миссии,
основателем которой был человек веры Хадсон Тэйлор, которые, не имея
гарантированной оплаты, трудятся с великим благословением, затем также братья,
вышедшие из их рядов, которые собираются как верующие просто во имя Иисуса
Христа.
Господь знает имена всех тех
преданных Ему служителей, которые с помощью различных обществ или без всякой
помощи исполняют повеление Его: „Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие
всей твари" (Марк. 16,15), принося многие жертвы и в самоотвержении терпя
многие лишения, зачастую даже с опасностями для своей жизни, и Он обильно
вознаградит их труд и старание. Да изольет Он и впредь до дня Своего скорого
пришествия обильные благословения на благовестие Евангелия в награду Своих
страданий и во славу благодати Божьей!
Насколько великое
распространение среди внешних приобрело познание Бога, настолько Господь в
Своей благодати умножил это познание среди Своих на виду морального разложения
номинального христианства. Многие истины, открытые Словом Божиим, которые в
течение многих столетий, да даже со дней отцов церкви, были погребены под
мусором человеческих учений, снова были возвращены во владение народу Божьему.
Подобно тому, как старый Симеон и пророчица Анна, которые ожидали „утешения
Израилева" „по вдохновению" Духа и как раз „в то время" пришли в
храм, когда воплощенный Бог находился в нем в Личности Младенца, так и в этом
столетии незадолго до Его второго пришествия сердца и глаза многих верующих направлены
на „твердое пророческое слово", ожидая восхода утренней Звезды.
Прежде всего упомянем, что
на исходе второго и в начале третьего десятилетия прошлого века почти
одновременно в различных местах впервые в истории христианской Церкви стал
слышен призыв: „Вот, Жених идет, выходите Ему навстречу .'"Это был
обещанный Христом благословенный зов в полночь, на который тысячи тысяч сердец
единодушно более чем на ста языках отвечают: „Аминь. Ей, гряди, Господи
Иисусе!" Где впервые стал слышен этот зов? Кто первым ответил на этот зов
и стал взывать? Мы этого не знаем. Но Слово Господне говорит на это следующее:
„И Дух и невеста говорят: приди! И слышавший да скажет: приди!"
Если мы согласно плану
нашего труда по рассмотрению истории христианской Церкви хотим проследить
непрерывный золотой луч благодати Божьей вплоть до наших дней, то во
взаимосвязи с этим прозвучавшим призывом нам необходимо вкратце просмотреть
некоторые события, возникшие в Англии и Ирландии, которые вызвали движение далеко
идущего значения.
Уже в 1812 году появилась
книга на испанском языке через одного якобы обращенного иудея Бен Езра*,
которая называлась „Явление Мессии во славе и великолепии"; появившийся
в 1827 году английский перевод обратил многих христиан к обетованиям Израилю.
* Автором этой книги был римско-католический
священник в Южной Америке Эммануель Лакунца.
Эта книга стала предметом
для размышлений на многие годы и за ней последовало много других сочинений.
Так, проповедник Л. В аи написал книги „Поздний дождь" и „Палингенез, или
Грядущий мир" и многие другие, которые стремились представить надежду
народа Израилева по Слову Божьему. Тим и тут в стране возникали так называемые
„пророческие собрания", как, например, в Альбери в Англии и в замке Паверскорт
в Ирландии, в которых верующие люди и проповедники из различных кругов и
многих вероисповеданий исследовали Слово Божие, особенно взирая на Израиль и
соответственно с этим на Церковь. Если до тех пор почти повсеместно Церковь
рассматривалась как продолжение Израиля или же „духовный Израиль", то
теперь начала повсеместно познаваться яснее* и определеннее суть церкви в ее
небесном призвании, положении и надежде.
* Так или подобно этому учили и ожидали некоторые
служители, как Лабади и названный прелат Бенгель, говоря о „тысячелетнем
царстве". Бенгель по научным подсчетам установил начало тысячелетнего
царства с 1836 года. Предшествующее этому восхищение Церкви Божьей через
Иисуса Христа, ее Жениха, не ожидалась, потому что небесный характер этой
истины не был известен. Хотя благочестивый ученик Бенгеля Гиллер в упомянутой
песне многократно от сердца поет: „Мы ждем Тебя, о Божий Сын!", все же это
не было осознанным по Писанию и настоящей по времени надеждой, потому он
заканчивает свою песню словами: „Когда-нибудь, закончив путь, узрим Твое
явленье в святом благоговенье!"
Прежде всего это исходило из
Дублина, столицы Ирландии, где точно так же верующие собирались вокруг Слова
Божьего. Здесь впервые, насколько нам стало известно, вновь воссияла истина о
положении верующих во Христе и их отношении друг ко другу, а также о надежде
Израиля.
Израиль как народ в
настоящее время не сохранился как таковой; он, через отвержение Своего Мессии,
устранен, пока не пополнится число спасенных из язычников.*
* В образовании израильского государства (1948) мы
видим необходимое условие для исполнения библейских пророчеств. Нас весьма
ободряет, что смоковница (Израиль) и все деревья (окружающие его народы) начинают распускаться. (Лука.21.29).
„Времена язычников" (Луки 21:29) подходят к концу, Господь близок! Аминь.
(Примеч. издателя).
Между тем не все иудеи впали
в ожесточение. Некоторые из них веруют в Иисуса, они будут спасены благодатью и
вместе со спасенными из язычников образуют одно тело, Церковь Божью. „Тайну,
сокрытую от веков и родов", Бог открыл это впервые через апостола Павла и
других пророков Нового Завета (см. особенно Ефесянам, 3). Как только через
Святого Духа последний член тела Христова присоединится к Нему, тотчас Глава
тела, Христос, заберет Свою Невесту в небесную славу (Иоан.14:3 и
1-Фес.4:15-18}. И только тогда восстановится прерванная связь между Богом и
Израилем, и тогда тяжкие суды, о которых многократно говорили пророческие
места Писания, Слова Божьего, прекратятся и собранный в обетованную землю
двенадцати коленный народ получит обещанные „времена отрады от лица
Господа" (Деян. 3,19-20).
Что касается характерных
особенностей церкви, то у всякого верующего из Дублина единство членов в теле
не только живо в чувствах и сознании, что по действии Святого Духа было присуще
всем верующим во все времена, но это было прочно основанное на Писании познание
их взаимоединства во Христе, как „члены одного тела, плоть от плоти Его, кость
от кости Его", чье место находится со Христом в небесных обителях, что их
вело к более ясному пониманию ожидать с небес Сына Божьего, как своего Главу.
Имея такое познание, они говорили между собой: „Таким образом, для верующего
принадлежать к какой-либо религиозной группе или человеческой системе является
„плотским" делом, как равно было бы абсурдным и губительным желать
создать свою собственную общину из людей, уже крещеных Духом Святым и
приобщенных к телу Христову." Во всяком случае, это направлено против дела
служения Святого Духа и противоречит славе и правам Господа.
Так, зимой 1827 - 1828 года
несколько человек из того собрания (сначала их было всего четверо: Беллет*
Кронин, Дарби и Хатчинсон) начали собираться в признании созидаемого Духом
святого единства верующих во имя Иисуса Христа, как члены единого тела, чтобы
через хлебопреломление подчеркнуть это единство. „Один хлеб, и мы многие одно
тело, ибо все причащаемся от одного хлеба" (1 Кор. 10,17).
* Й.Г.Беллет многим нашим читателям известен по его
драгоценным книгам, изданным в Германии: „Слава Иисуса Христа в Его
воплощении", „Сын Божий", „Открытое небо" (толкование к книге
„Послание к Евреям"). Он является также автором других книг: толкований по
малым пророкам, по псалмам, по Евангелиям и целого ряда кратких сочинений.
Служение и жизнь Беллета свидетельствовали о свежести, красоте и славе
превознесенного одесную Бога Сына Божьего, Человека Иисуса Христа.
Один из этих христиан,
Эдуард Кронин, в то время еще студент медицины, прибыл в Дублин для восстановления
своего пошатнувшегося здоровья и в это время посещал общину индепендентов,
которые в первый раз допустили его как гостя участвовать в их вечере. Когда же
его пребывание там против его намерения затянулось, собрание индепендентов
потребовало от него, чтобы он стал членом их общины, если и дальше желает
принимать участие в их вечере. Это требование привело студента к размышлениям,
и с того времени он удалился от какой бы то ни было христианской системы. Более
из необходимости, нежели из познания начал он у бывшего ранее индепендентским
дьяконом Эдуарда Вильсона по воскресным дням возвещать смерть Господа. Вскоре
в его жилище нашли путь и другие христиане. Как только Кронин услышал, что
делает Бог в другой части города, то среди тех братьев занял свое место за
трапезой Господней. Господь обильно благословил его за это, потому что по тем
вопросам, которые его сердце не без сомнений могло считать добрыми и верными,
теперь он здесь нашел ясные определенные познания из Слова Божьего.
Одним из первых был Джон
Нельсон Дарби, богобоязненный молодой человек 28 лет, которому Господь дал
острое зрение сердца, чтобы он познал „в чем состоит надежда призвания Его, и
какое богатство славного наследия Его для святых." Он был младшим сыном из
знатной, богатой английской семьи в Ирландии и по желанию своего отца изучал
право и со своими блестящими знаниями стоял на пути к великолепной карьере,
когда Бог коснулся его совести и сердца при чтении Его Слова, и он обратился.
Студент юриспруденции сменил свое обучение и стал изучать теологию, некоторое
время он так же изучал медицину. Слово Божье, ставшее непосредственным
средством его обращения от тьмы к свету, оставалось постоянным сокровищем его
сердца и его большой мудростью.
Работая пастором-викарием в графстве Уиклов, Дарби
построил для бедных людей на свои средства школу и церковь, был мудрым
советчиком для них, будь то в земных, будь то в духовных вопросах, их добрым
телесным и духовным врачом, их другом, учителем и пастором; все уважали его. В
своем же сердце он всегда оставался согбенным, хотя имел познание прощения
грехов. Уже многие годы подряд ежедневно он исследовал Слово Божие* с присущей
ему энергией, основательностью и с духовной проницательностью среди многих
молитв и сердечных опытов.
* Только одно Евангелие от
Иоанна он читал в течение трех лет, размышляя о написанном, чтобы достичь
глубин Божьих истин.
Чем дальше он читал, чем
дальше вникал в себя и вокруг себя, тем более познавал, как христианин, с одной
стороны, что есть „ветхий человек" (Рим. 6,6) и где находится освобождение
христианина, и с другой стороны, что в окружающем его христианстве план Божий о
Церкви Христовой не находит должного понимания. Дарби семь лет сидел в тишине
и одиночестве у ног Иисуса. Здесь Господь вразумил его из Священного Писания,
что есть отдельные верующие во Христе Иисусе: „Новая тварь" (2 Кор.
5,17), и что в совокупности все верующие уже сейчас составляют „жилище Божие
Духом", тело Христа (Еф. 2,19-22 и 1,22-23).
Это двойное познание истины
сделало Дарби свободным внутренне и внешне. Он, предав „тело греховное" на
суд и смерть на кресте Христовом, оказался на твердой почве непрерывного мира,
это познание вывело его „за стан" всех религиозных или церковных систем
(Евр. 13,13).
Послушаем, что позднее он
сам говорит* об этом: „Возможно, со времени моего покаяния прошло уже шесть
или семь лет, когда я через Божью благодать понял, что говорит Господь в
Иоанна, 14 словами: „В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я
в вас".
* „Собранные сочинения",
том 1, стр. 36, 37.
Я уразумел, что я тогда еще
был со Христом перед Богом. Я нашел мир и с того момента никогда не терял его,
несмотря на мои промахи и несовершенства. Та же самая истина вывела меня из
государственной церкви. Я увидел, что истинная Церковь состоит из тех, которые
соединились со Христом." Затем он говорит о том, какие серьезные усилия он
прилагал к тому, чтобы освободиться от живущего в плоти греха со дня своего
обращения, как он молился, постился и страдал, прежде чем дошел до вышеупомянутого
познания. Далее он продолжает: „Когда я получил глубокое убеждение о
вездесущности Святого Духа, обещанного Домостроителя. Вскоре после этого я
пришел к тому, чтобы применить эту истину в служении церкви. Я сказал самому
себе: Если бы Павел пришел сюда, то он проповедовал бы не о том, что ему недостает
документа о посвящении в сан. Но если бы пришел закоренелый враг его учения,
имеющий этот документ, то он стал бы по праву проповедовать систему. Однажды я
увидел, что вся система ложная. Она ставит человека на место Бога." В
другом месте Дарби о своем выходе „за стан" пишет: „Не те или другие
частные детали священнической системы, а также не учение о таинствах, как бы
ни было оно безжизненно, заставили меня уйти из государственной церкви: более
всего я искал занять надлежащее мне положение в теле Христовом... Вначале тело
Христа было сообразуемо с обществом людей, исповедующих Христа. Оба они имели
один и тот же масштаб. Вскоре однако это соотношение нарушилось. Августин и
другие вместе с ним начали говорить о „невидимой церкви". Священное
Писание пророчествует и серьезно предупреждает, что христианство придет в
такое состояние, когда оно будет разрываемо на части: „...Имеющие вид
благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйся."
Тогда верный Богу
пастор-викарий отказался от сана в государственной церкви и навсегда
освободился от этой, да и вообще от всякой системы, даже не задумываясь над
тем, куда он теперь пойдет и что будет делать. К этому времени отец лишил
наследства своего „выродившегося" сына, и Дарби в прямом смысле слова был
предоставлен на иждивение Божье. После смерти его дяди Нельсона ему все же
выпало богатое наследство.*
* Отец, позднее познавший через него Господа,
подобно тому, как это сделал отец Вильгельма Питта, призвал своего сына к
своему смертному одру и примирился с ним.
В 1827 году мы видим его уже
в Дублине, где он с другими христианами читает Слово Божье до тех пор, пока
Господь совместно не возвратил к тому, что было вначале: „И они постоянно
пребывали в учении апостолов и в общении, в преломлении хлеба и в
молитвах." Под руководством Духа Божьего они назидали себя „на святейшей
вере" (Иуда, 20). Прекраснейшее свидетельство, которое было утверждено
таким образом в Дублине названными немногими верующими, вскоре по благодати
Божией и действию Духа Святого проложило себе путь во все другие страны.
С 1830 года за кратчайший
срок в Англии очень многие ради свободы совести вышли из рамок различных систем
и церквей, что в большей степени произошло под влиянием движения в Дублине.
Среди них были многие одаренные и высокообразованные мужчины, женщины из
высшего общества. Их желание заключалось в том, чтобы точно исполнять
повеления Слова Божьего и быть покорными водительству Духа Святого, потому что они собирались просто, как верующие,
как те, которые одним Духом крещены во имя Иисуса Христа.
Почти повсеместно думали,
что это новое явление скоро найдет свой конец, поскольку оно возникло вне рамок
человеческих организаций: у них не было клерикального порядка, исповедания веры
как зримой связи объединения, председательства, человеческого признания и
включения их в число церквей или церквушек. Господь, однако, был на их стороне
и не дал им посрамиться в своем уповании, засвидетельствовав истинность Своего
обетования: „Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них."
Безграничная благодать и
любовь Отца к спасенным, их непреложная благословенная часть во Христе Иисусе,
совершенная Жертва Христа, Его непрерывное служение, как Первосвященника во
святилище, личное присутствие и пребывание Святым Духом в сердцах верующих, Его
наставления и утешение были так обильно познаны ими, так удивительно все это
они испытали на себе, как это было лишь в первые дни возникновения Церкви. Как
священники Божьи они приносили свои сердца, полные благоговения,
благодарности и поклонения во Святое Святых в жертву Богу и Агнцу, возвещая
смерть Господню. При этом они предоставили Святому Духу полную свободу
действовать и созидать тело Христа дарами, данными Им.
Среди них было „великое
веселие", как во дни Езекии, когда дети Израиля впервые праздновали пасху
с опресноками после дней Соломона, и снова „сделали кущи и жили в кущах",
после дней Иисуса Навина такого не было (2 Пар. 30,2.26; Неем. 8,17).
Христиане, которые шли этим
путем, естественно, не остались незамеченными среди христиан; сначала они стали
предметом любопытства и удивления, затем - замешательства и наконец
ожесточенной вражды. Уже то обстоятельство, что они не называли себя каким-то
другим именем, приводило многих в смущение. В различных местах их называли
по-разному: одни называли их по местности, где они собирались, другие в
насмешку прозвали их „вышедшие за стан" (по Евр. 13,13) или же по
названию английского портового города Плимут, где Господь воздвиг Себе великое
свидетельство, братьями-плимутцами или же их называли именами выдающихся из их
среды братьев. Они сами даже поныне поступают по Слову: „Один у вас Учитель -
Христос, все же вы братья" (Матф. 23,8.10); и соответственно указаниям
апостола из 1 Кор. 3,4 никакого другого имени не признают и не прилагают к
себе.
Через изучение Библии и конференции, которые проводятся
многими одаренными братьями из их среды в различных местностях Англии, а через
Дарби они были организованы и поныне проводятся за границей, Дух Божий
действует могущественно, распространяя далее вынесенные на свет Божьи истины.
Этому еще весьма успешно содействует богатейшая литература, исходящая от этих
христиан. Многие брошюрки, дающие ответ на вопросы, которые в то время занимали
многих верующих, например, о единстве и сущности Церкви, об избежании верующими
суда, о первом и втором воскресении, о законе и Евангелии, то есть благодати,
о достаточности Жертвы Христа, о Божественном Авторстве и несомненном авторитете
Священного Писания; труды против неверия и суеверия, рационализма и ритуализма
с приложением библейских толкований распространяются в большом количестве.
Назовем авторов из числа этих братьев, кроме уже названных Беллета, Дарби -
труды последнего: „Собранные сочинения", толкования книг Библии
практического, апологетического и критического содержания с его
„Синопсисом" составляют 39 внушительных томов - еще В.Келли, К.Стэнли,*
Г.В. Уигрэма** и Макинтоша. Макинтош особенно своим „Толкованием пятикнижия
Моисея"***, которое было прочитано верующими многих стран различного
исповедания на разных языках, произвел долговременное благословенное влияние на
церковь.
* Из многих сочинений Стэнли
некоторые, как „Неемия, или Строительство стены" известны также немецкому
читателю.
** Уигрэм, составитель
халдейской и еврейской библейских симфоний, своими трудами заслуживает
благодарности ученых-теологов. Раздумья Г.В.В. вышли на немецком языке под
заглавием „Небесное призвание и убеждение". Эта книга дает читателям
представление об образе этого верного человека и результатах его
благословенного труда.
*** В связи с упомянутой
книгой Макинтоша назовем двух выдающихся служнтелеи Божьих: баптистского
проповедника Ч.Г.Сперджена и американского проповедника пробуждения Д.Л.Муди.
Оба они открыто признавали, что по благодати Божьей, в большей степени свои
познания Священного Писания они почерпнули из „Толкования пятикнижия".
Тысячи христиан через
библейские часы и книги уже названных и многих не названных служителей Божьих
были приведены к более глубокому познанию воли Божией и прославляют Господа за
Его благодать вместе с теми, которых Он употребляет в это серьезное время
растления, чтобы они приводили Его наследие к тому, что было вначале.
Уже более 17 лет устояло
слабое, но благословенное свидетельство тех христиан, которые пожелали
собираться только во имя Христа, их Господа, как в собрании в Плимуте
произошел болезненный разрыв.
Б.В.Ньютон, бывший член
Оксфордского университета, в Плимуте завоевал великий авторитет среди верующих,
это не было в благословление, так что многие через его действие и служение
потеряли покой. Ньютон, несмотря на свою причастность к этому собранию,
утверждал, что каждое собрание является отдельным от других собраний, независимой
общиной, на этом основании стремился ограничиться в церкви тремя или четырьмя
личностями. Это на практике обозначало введение „ограниченного
пресвитерианства", что в действительности было отречением от присутствия и
руководства со стороны Святого Духа.
В декабре 1845 года
вследствие подобного нововведения сотни верующих оставили прежнее собрание в
Плимуте и стали собираться в другом месте. Как только совершилось отделение,
как показались опубликованные труды, например, „Толкование псалмов", в
котором Ньютон относительно человечности Иисуса Христа выдвинул чудовищное
лжеучение. По Ньютону, Иисус во дни Своей плоти как Человек, рожденный
женщиной, и как израильтянин находился под проклятием закона и не только на
кресте, но и гораздо ранее на Нем пребывал гнев Божий. У многих верующих,
которые до того примыкали к Ньютону, пелена спала с глаз, и его собрание в
Плимуте распалось. В Бристоле, однако, на собрании были друзья и приверженцы
Ньютона, которые пускали, в оборот его сочинения и оставались лично связанными
дружбой с ним. Правда, ради сохранения мира они покинули собрание (которое
проводилось в „Вифезде", бывшей баптистской капелле, в собственности отца
сиротского дома Георга Мюллера в Бристоле), когда им стала угрожать опасность
быть отделенными от других собраний, притом „Вифезда" осуждала ньютонское
лжеучение. Тем не менее, желая и далее допускать к трапезе Господней верующих
из собрания Ньютона, им поставили условие, чтобы они каждый по отдельности
лично не принимали это лжеучение. Таким образом, между столом Господним и
чудовищным лжеучением оставалась открытой пропускная дверь. Однако написано:
„Малая закваска квасит все тесто." Избранная Господа и дети ее не смогли
бы оправдаться тем, что они не принимают лжеучения, если уже через приветствие
они становятся их сообщниками, так как написано, что носителей лжеучения не
должно принимать в дом, не должно приветствовать: „Приветствующий его
участвует в злых делах его" (2 Иоанна 10). Мнимо похвальное великодушие
Вифезды по отношению к членам собрания Божьего, где следовало бы соблюдать
честь Главы и бодрствовать за Его трапезой, и для многих желающих подчиниться
стало невыносимо. На этой почве в 1848 году при невыразимой скорби с обеих
сторон произошло разделение. Многие верующие даже из других общин разных
наименований оплакивали урон, который понесла прекрасная община с драгоценным
свидетельством. Господь, однако, пребывал со Своими, которые твердо держались
Его имени и Его Слова, несмотря на наглые претензии врага погубить их и сдвинуть
с места их светильник.
На континенте, как уже
упоминалось, первым Бог употребил Дарби для распространения свидетельства
истины во Христе Иисусе. Господь богато одарил его и снарядил не только на
служение учителя: сердце Дарби полностью принадлежало Ему и Его Церкви. Когда
он сложил с себя должность пастора, то думал избрать себе мирскую профессию
или же пойти к язычникам благовествовать Евангелие. Уигрэм, о котором мы уже
говорили, который тогда познакомился с Дарби в Оксфорде, спросил его, не верит
ли он тому, что Бог может употребить его на родине во благо распадающейся
церкви. С того времени Дарби более пятидесяти лет с твердым сердечным
решением, с полным упованием и совершенной преданностью при изобилии благословений
Божьих верно служил Господу и своему народу внутри страны и за границей.*
* 29 апреля 1882 года в небольшом английском
приморском городке Бурнему-те в полном радостном мире и покое Дарби предал свой
дух в руки своего Господа и Спасителя. Молча, с большим терпением выносил он
зачастую невыносимо затрудненное дыхание. Часто, когда состояние позволяло ему,
он призывал своих домашних, друзей, приходивших навестить его, читал с ними
отрывки из Библии, из драгоценного для него Слова Божьего (зачастую повторялось
чтение Посланий к семи церквям) и произносил слова наставления, поучения и
ободрения к ним. На своем смертном ложе он также диктовал письма, среди прочих
одно письмо для всех его сотрудников-братьев, в котором он благодарит их за
терпение, которое они имели к нему, за любовь, которой он наслаждался, будучи
среди них, и надеется вместе с ними на сохраняющую их благодать Господа.
Наконец, он просит их, чтобы жизнь верующих соответствовала божественному
стандарту, который мы находим в посланиях ал. Иоанна, чтобы они с таким же
вниманием и интересом обращались к познанию воли Божией, как это мы видим в
посланиях апостола Павла. В заключение он заявляет, что ему ничего неизвестно,
от чего надо было бы отказаться в его учении, поскольку всей его сутью и
единственной целью был только Христос.
Страстное желание послужить
в благословение верующим заставило его неоднократно предпринимать поездки во
Францию, в Швейцарию (многие годы Дарби прожил во французской Швейцарии), в
Германию.
Некоторыми из его последних
слов были: „Три факта передо мной: Отец дал мне Своего Сына, Христос есть моя
праведность, которая все приводит в порядок, и затем: Христос есть содержание
и цель моей жизни, Все и во всем!"
Голландию и Италию, в
Северную и Южную Америку и в Австралию, где он говорил к высшим и низшим, к
ученым и неграмотным, возвещая им Слово Божье и глубже вводил их в познание
воли Божьей. Равно пользующиеся признанием немецкий и французский переводы
всего Священного Писания, которые он с помощью некоторых христиан из названных
стран финансировал и издал, были результатом того же страстного желания.*
* Также и драгоценный
английский перевод Нового Завета с примечаниями относительно различных
толкований лучших рукописей принадлежит его перу.
Собрания верующих, которые
собирались на почве единства тела Христова, без каких-либо человеческих
ограничений и организаций на европейском континенте появились в сороковых
годах, сначала во Франции, затем в швейцарском кантоне Вадте, в 1852 году в
Германии, где некоторое число сотрудников „объединения эльберфельдского
братства", которые внутренне были уже освобождены через истину, вскоре
присоединились к этому благословенному свидетельству. Главным образом через
деятельность этих и других служителей: евангелистов, пасторов и учителей -
среди многих затруднений, самоотверженности и враждебности, но при обильном
благословении Господа многие души пришли ко Христу и получили спасение. В
течение года в различных частях Германии появилось множество собраний, которые
собирались просто во имя Иисуса, особенно в при рейнских землях, в Вестфалии,
Гессене-Нассау, в Саксонии, Силезии, Бранденбурге и восточной Пруссии, да и в
других немецких землях. Подобно этому истина распространялась и в соседней
Голландии. Ныне по благодати Господа истина единства тела Христова по драгоценной
вере, однажды преданной святым, хотя и в слабости и порой неверности, но все же
представлена перед всем миром на всех пяти континентах земли.
Враг то тут, то там,
особенно в Англии, воздвигает новые затруднения и даже раскол. В некоторых
местах уже исчезла прежняя свежесть, но все же из года в год становится все
яснее, что Сам Господь выносит на свет Свою драгоценную истину о единстве
верующих вне каких-либо человеческих учреждений и объединений в простом
обособлении искупленных верующих во имя Его, и Он хочет видеть Свою Церковь во
дни все возрастающего замешательства среди христиан верной свидетельницей до
дня Своего пришествия за ней.
В 1817 году, в юбилей
трехсотлетия немецкой Реформации, проповедник Клаус Гармс в воспоминание
великих заслуг Лютера опубликовал его 95 тезисов „Доводы против папства".
Результатом этой публикации стало сильное движение борьбы против рационализма,
который подвергался уничтожающей критике, с церковных и учебных кафедр
произносились призывы возвратиться к Слову Божьему.
Впервые в тридцатые годы
после того, как уже в 1826 году верующие профессора теологии Генстенберг в
Берлине и Толук в Галле потрудились весьма благословенно и через их руки и
молодых проповедников из их школы отличнейшие сочинения и труды попали в
народные массы, умственная вера повсеместно начала чахнуть. Во многих церквях
снова начали проповедовать спасение через Иисуса Христа. Через верующих
профессоров, таких, как Неандр в Берлине (1850), Бек в Тюбингене (1878),
Христлибв Бонне (1889) и других в протестантских поместных церквях Германии
количество верующих проповедников и мера познания Бога еще более увеличилась.
Многие другие проповедники, которые занимали духовные места, были приведены простыми
христианами из народа ко Христу, среди них знаменитые одаренные служители:
Готфрид Даниил Круммахер, умерший в 1837 году в Эльберфельде, его родственник
Фридрих Вильгельм Круммахер, умерший в 1868 году в Потсдаме как придворный
проповедник. В кругу поместных церквей с большим благословением трудились так
же бароны из Белова, „проповедующие аристократы" в Померании, неистовый
поэт Бильдерик в Голландии, и особенно двое из иудеев, приведенных через него
к Господу - благочестивый Исаак да Каста, поэт, и врач Кападоса, в Швейцарии -
английский фабрикант Вилькокс и шотландские братья Александр и Роберт Галдане и
другие.*
* Свидетельницей своеобразного, несколько
взбалмошного характера была госпожа фон Крюденер из Риги. Эта дворянка, воспитанная
в „салонах кокетства" и проведшая в них большую часть своей жизни, была
вырвана из круга ее салонного прожигания через смерть своей подруги на балу и
после долгой внутренней борьбы пришла к покаянию и получила мир. Охваченная
глубокой любовью и благодарностью к своему Спасителю, она с 1814 года до самого
конца жизни (1824) разъезжала по всей Европе, посещая и дворцы, и темницы, и
везде проповедовала, возвещала о спасении через покаяние Богу по вере в Иисуса
Христа. Также русские князья и царь Александр слышали свидетельство из ее уст.
Из кругов студенчества в
Женеве, где Роберт Галдане возвещал Евангелие и читал лекции, вышло немало
проповедников, верных благословенных благовестников, например, Бост, д-р Милан,
Монд и неоднократно упоминаемый нами Мерль д'Обине. Как их сотрудников, мы
должны назвать еще и Мейянеля, Гранд-Пьерра и особенно Гаусена. Гаусен в 1831
году основал Sojciete Evangeligue как пункт поддержки всего движения. Отсюда
исходило богатейшее благословение на протестантские церкви Франции и Бельгии.*
* Так Мерль д'Обине при содействии Духа, при
Господнем благословении с 1823 по 1830 год грудился служителем Евангелия в
Брюсселе.
Веяние Святого Духа, которое
повсюду чувствовалось начиная с 1830 года, произвело новую жизнь во всех поместных
церквях и системах среди различных национальностей. Число свидетелей Христа
возрастало, и многие души были приобретаемы для Господа.
Благочестивый король Пруссии
Фридрих Вильгельм Третий в 1817 году выразил долго лелеемое желание в честь
трехсотлетнего юбилея церкви видеть слияние воедино обеих родственных
протестантских церквей: лютеранской и реформаторской. Объединение
действительно имело место; Нассау, Баден, Рейнбейерн, Вальдек, Ангальт и некоторые
другие области Германии примкнули к прусским мероприятиям. Введенные через
правительственные органы церковные ритуалы исполнялись, однако, весьма
нерешительно и халатно, это чисто внешне объединенное исповедание у верующих с
обеих сторон вызвало лишь недовольство и волнения. Сначала запротестовали
против навязанного объединения силезские христиане в 1830 году. Правительство
обратилось к средствам насильственных мероприятий и сняло целый ряд служителей
с их постов, прибегнуло даже к арестам. Впервые верующий король Фридрих
Вильгельм Четвертый объявил освобождение последних проповедников из его тюрьмы
в 1840 году и разрешил им в 1841 строить лютеранскую церковь, независимую от
государства с ее высшим управлением в Бреслау. Также и во многих местных
объединенных церквях лютеранский сепаратизм имел многих последователей. В
последующие годы, однако, выявился внутри этого раскола еще старо-лютеранский
сепаратизм.
Из реформистов против
объединения поднялись только в некоторых общинах в Нидерландах. В Эльберфельде
душой реформационного движения был вышеназванный Г.Д.Круммахер. Когда
правительство и здесь в 1835 году хотело ввести объединение, весь Вупперталь
пришел в большое возмущение. Казалось, что уже многие проповедники вот-вот
оставят свои места, когда им было разрешено при проведении церковных ритуалов
совершать их по-реформаторски. Тогда они остались на местах. Большая часть
эльберфельдской общины, в том числе много выдающихся братьев, несмотря ни на
что, отделилась и отвергла всякие попытки к новому объединению. Позднее
вследствие изданного в 1847 году эдикта толерантности эти отделившиеся
реформисты основали свою собственную церковь, получившую известность под
названием „Нидерландская реформаторская церковь" руководство которой они
возложили на д-ра Фридриха Кольбрюге. Фридрих Кольбрюге в известном смысле был
заметной личностью. Прежде всего он был решительным лютеранином и из-за своего
неуемного рвения в споре с одним голландским рационалистским проповедником он
лишился своей должности. При тщательном исследовании сочинений и книг Кальвина
к этому времени он превратился в такого же решительного сторонника
реформаторской веры, каким он был ранее лютеранином. Как бы ни было мужественно
и благословенно его свидетельство в Вуппертале в разбушевавшееся мрачное время,
к сожалению, его учение о пришествии Христа „в подобии плоти греховной",
об освящении верующих не полностью было основано на Священном Писании.
Реформаторская церковь в Эльберфельде некоторое время оставалась единственной
строго реформаторской церковью Германии.*
* Кольбрюге
умер в 1875 году.
Прусское объединение нанесло
большой ущерб реформаторской церкви Германии. Ортодоксальные проповедники
объединенной церкви почти все склонялись к лютеранскому исповеданию, тогда как
лютеранские проповедники в своих симпатиях сблизились с католицизмом.*
* В Мекленбурге в середине
прошлого столетия целый ряд пасторов перешел на сторону католицизма.
Ныне число реформаторских
церквей в Германии невелико. В университете Эрлангена учрежден факультет
реформаторского учения. Такой упадок реформаторской церкви обозначает упадок
всей евангельской церкви на родине великого реформатора.*
* Вполне справедливы слова доктора Адольфа Дана,
который говорит: „Весь труд этого лютеранско-консервативного направления был на
руку Риму и продолжает служить ему."
Значительнее, чем в Германии
по ряду различных причин, в Нидерландах, во французской Швейцарии и в Шотландии
было успешное отделение реформистских проповедников и церквей от
государственной церкви. Один молодой проповедник Где Кок в Гронингене напал в
1833 году на государственную церковь с присущим ему неистовством и в своем
сочинении „Защита истинного реформаторского учения" назвал необращенных
служителей „наемниками, клятвопреступниками, ворами и разбойниками."
Вскоре он был отстранен от должности. Когда он держал речь на высшей инстанции
суда по поводу увольнения, члены его общины добились полного отделения от
государственной церкви. Целый ряд проповедников, среди них Шольте, который
хотел основать свободную
церковь, состоящую из одних верующих, также в это время вышел из
государственно-церковной системы. Они жаловались на то, что государственная
церковь фальшивит христианское учение, оскверняет вечерю, не практикует никакой
церковной дисциплины и преследует верующих. В письме к королю они отвергли имя
„отделенцев", но единодушно причисляли себя к „старой реформаторской
церкви", они просили о терпении и признании. Обе просьбы были отвергнуты.
Над всеми „отделенческими" церквями вскоре разразились великое
притеснение и гонение. Верующие и рожденные по духу были гонимы лжебратьями и
рожденными по плоти (Гал. 4,29). Многие прекрасные свидетельства ради истины,
которые давались во Христе во славу Его имени, были вновь оспариваемы. Только в
1848 году наступили терпимость и мир. Среди многих отделенных церквей после
долгой мучительной борьбы,
которая отравляла жизнь Шольте в
Голландии и заставила его со многими его сторонниками уехать в Америку, в 1869
году произошло всеобщее объединение под названием „христианская реформаторская
церковь", состоялся блистательный семинар теологов. Некоторые высокие
волны этого реформаторского движения выплеснулись за границы Голландии и
привели к тому, что в восточной Фрисландии и в Бентгейме были образованы „старореформаторские
церкви", которые действуют и поныне.
Уже упомянутое нами Societe
Evangelique во французской Швейцарии в 1832 году основало свою собственную
теологическую школу, откуда вскоре по всей Европе распространилось немалое
число отличных верующих служителей в деле евангелизации. В том же самом году
изначально образованное в недре „национальной церкви" Societe вышло из этой системы и положило тем самым
основание свободной реформаторской женевской церкви. В Вадте образование
свободной церкви произошло впервые лишь в 1845 году, когда многих проповедников
начали принуждать читать революционные прокламации с церковных кафедр в угоду
революционному правительству. Руководителем этого движения был благородный
красноречивый профессор Бинет из Лозанны. Позднее в кантоне Нойнберг также
возникла свободная реформаторская церковь. И тут Господь Своим Святым Духом уже
на протяжении многих лет приводил к познанию истины и спасал их бессмертные
души.
Eglise libre (свободная
церковь) во всей французской Швейцарии наряду с Eglise
nationale(государственная церковь) достигла большого распространения и
авторитета. Вне сомнения, в ее лоне было немало истинных детей Божьих, однако
мир также имел свободный доступ в ее середину, таким образом, и здесь не было преграды
для проникновения в их ряды учителей современной теологии неверия.
В Шотландии в местной
церкви, которая изначально была строго кальвинистской, реформаторское учение и
состояние церкви находилось в лучшем виде, чем в других реформаторских церквях.
Здесь между отдельными проповедниками и церквями царило большее единодушие,
чем где-либо в других церквях. При объединении Шотландии с Англией в 1707 году
шотландская церковь была возвышена до государственной. Таким образом, церковь
была поставлена под власть правительства. Это для строго реформаторских
шотландцев показалось вероломством по отношению к Господу, так что короля они
называли церковь. Потому они, избрав девиз „два короля, два государства",
начали бороться „за верховную власть" Христа в Церкви, что вело к
дальнейшему обособлению от государственной церкви.*
* Благодаря М. д'Обине немецкий народ имеет
возможность прочитать его книгу „Шотландская церковь в ее трехсотлетней
борьбе" и представить, с каким воодушевлением и верностью они боролись за
свободу церкви.
Этот раскол был ускорен
через право патронатства, которое королева Анна вновь ввела в 1712 году в
Шотландии, по которому король и помещики имели право распоряжаться местами пасторов
и проповедников, назначая или устраняя их. Уже в 1732 году вследствие этого
произошло отделение большого числа проповедников и церквей, а спустя двадцать
лет произошло дальнейшее отделение. Эти обе сепарации в 1847 году вступили в
союз „Объединение пресвитерианской церкви", к которой относится пятая
часть шотландского населения. Дальнейшее более обширное отделение в 1843 году
произошло из рядов шотландской свободной церкви. Правительство с 1834 оставило
за церквями право на протест, если места пасторов или проповедников в церкви
заняли недостойные люди, однако это право весьма редко использовалось против
господ патронатства и потому их бесчинство продолжалось. Тогда в мае 1843 года
почти 500 проповедников и профессоров сложили с себя свои высокооплачиваемые
служебные должности, оставили свои прекрасные дома и владения и положились
полностью на всемогущество Господа. Во главе этого движения стоял благородный
доктор Чалмерс, профессор теологии в Эдинбурге, о котором мы уже говорили, как
об основателе „евангельского альянса". Он мирно упокоился в Господе в
1847 году после того, как „евангельский альянс" был уже организован.
Церкви, как правило, следовали за своими вождями и строили для них лучшие
школы, церкви и дома. Уже только за первый год они пожертвовали на новую
церковь около 7 миллионов марок. Общепризнана живая активная готовность
шотландцев к добрым делам и сборам средств свободной церковью на дело
евангелизации и миссионерства, она и поныне налицо. Однако, к сожалению, ныне и
среди них, как и вообще во всем протестантском лагере, сила тьмы потрясает
истину богодухновенности Священного Писания и Божества Иисуса Христа.
В заключении нашего обзора
различных отделений и объединений мы хотим оглянуться назад и кратко подчеркнуть
характер общины или церкви Божьей. По Слову Божьему она уже одно тело, одно
единое целое, через Духа объединенное, нераздельное (1 Кор. 12,12-13). Далее,
она взята Господом от мира, отделена от мира (Гал. 1,4; Иоанна 17,14-21). Если
бы Церковь познала свое положение по Слову Божьему и постигла бы свою
ответственность за единство и обособленность, установленные по предвечному
предопределению Бога, то она ныне, вне сомнения, была бы закрыта для
проникновения в нее мира, как это происходит в католических церквях, в поместных
церквях и в некоторых церковных системах, она также не стала бы восставать
против истинных и верных детей Божьих, как это происходит в небольших сектах и
группах, она не изгоняла бы и не закрывала двери перед теми, кто несет здоровую
веру, лишь на том основании, что в этом или другом пункте они убеждены иначе и
расходятся во мнениях. Также она не стала бы усердствовать в созидании единства
на основе тех или иных сделок и соглашений, не взирая на библейское учение,
она признавала бы одно единство, которое Господь основал на кресте и скрепил
Духом Святым и подчеркивала бы это всеми своими действиями, прилагая все
усилия к тому, чтобы „сохранять единство духа в союзе мира" (Еф. 4,1-6).
В послании к церкви в
Сардисе, как мы уже видели, дается пророческий образ протестантской церкви;
Господь говорит к собранию: „Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв." Как.
это точно сказано о той массе христианских исповедателей, которые не достигли
возрождения сердца, внешне являются достоянием Христа, а на самом деле духовно
мертвы! Поэтому Господь в Своей благодати напоминает церкви, как она приняла
Его Слово в начале Реформации: „Вспомни, что ты принял и слышал, храни и
покайся." Однако великое множество протестантов никогда еще не отходило
так далеко от того, чтобы каяться, вспоминать, что принял и слышал и хранить
это, как в наши дни. Большинство вождей внутри протестантской церкви, мы
подразумеваем профессоров теологии, проповедников и учителей, выступают с
неверием и враждой против Слова Божьего, напоминая нам ненависть иудеев против
Христа, Воплощенного Слова, когда они вновь и вновь кричат: „Распни, распни
Его!.. Не хотим, чтоб Он царствовал над нами!"
В то же время мимо очей
Господних не проходят незамеченными немногие верующие, о которых Он говорит:
„Впрочем у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд
своих и будут ходить со Мною.., ибо они достойны."
Такое соединение света со
тьмою, веры с неверием в одном теле или системе не соответствовало намерению и
Слову Бога; нет, изначально это прямо противоположно Его воле, объявленной в
Его Слове: „Какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света со
тьмою?.. Какое соучастие верного с неверным?"(2 Кор. 6,14-18). Господь
здесь говорит о состоянии, в каком Он их находит, и обещает
„побеждающему", то есть тому, кто внимает Его повелениям и исполняет их,
награду.
Ныне соотношение и борьба
между светом и тьмою, нападки на Слово Божие и на Христа, как на Сына Божьего,
внутри протестантской церкви настолько разгорелись, что этот дом разделился сам
в себе и в таком состоянии уже не может дальше устоять. Разрушение такого дома
Господь давно уже предсказал в Матф. 12,25.
Когда в 1840 году один
проповедник в Магдебурге открыто назвал поклонение Христу богохульством, то на
его сторону со всех мест поднялись рационалистические, то есть неверующие
пасторы и учителя, среди которых особенно выделялись проповедники Уллих и
Вислиценус. Они были сняты со своих постов и организовали вне протестантской
церкви протестантское объединение „Црузья света". В Саксонии и в других
немецких землях вскоре появились так называемые свободно-религиозные общины, на
которых Слово Божие и Его истина полностью были отвергнуты.*
* Голое, неприкрытое неверие этих свободно-религиозных
общин везде находило свое подтверждение. Так, берлинская свободно-религиозная
община на перекладине ворот при входе на их кладбище повесила вывеску: „Здесь
жизни дан навек отбой, нет воскресенья в мир иной!" Эта вывеска была
удалена только в 1880 году по инициативе полиции.
Кроме того, в 1863 году
вольнодумцы всякого рода мастей местной церкви во Франкфурте объединились в
большой протестантский союз. С 1865 года был учрежден день протестантства, на который
ежегодно стекались с севера и с юга, с запада и востока все выдающиеся члены
всех направлений неверия, чтобы посовещаться и поговорить о современном
христианстве, о протестантской свободе в учении и о многих побочных вопросах
неверия. Их поддерживает вся либеральная пресса своими брошюрами, листками,
особенными периодическим изданиями, докладами и собраниями, а также своей
собственной „протестантской Библией", стремясь внести в массы
христианства сомнение, да попросту неверие к Священному Писанию как к Слову
Божьему, стараясь уничтожить и закопать глубоко под безбожие веру во Христа,
Единородного Сына Божьего, нашего Спасителя.
Новое подкрепление против
истины эти дьявольские зловестники получили через приверженцев неверующего
ученого Графа (1869) и Вельгаузена, которые безумно, без всякого основания
выдвинули утверждение, что пятикнижие Моисея было написано многими авторами;
далее через членов так называемой „новой тюбингенской школы", которую
основал неверующий профессор Баур (1860). Эта „школа" отрицает
достоверность большинства книг Нового Завета, а также некоторые другие книги из
Священного Писания.
Надо отметить, что в
последние годы разгорелась борьба против Слова Божьего и Божества нашего
Господа и Спасителя после того, как многие учебные кафедры были заняты
протестантскими теологами и неверующими людьми, и они, а так же целая армия
обученных ими людей, так называемое „духовенство", с сомнительным
результатом публикуют „высшую критику текста" и „современную науку".
„Высшие критики"
текста, современные теологи, предъявляют свои притязания на право и
способность исследовать Библию в отношении ее содержания и времени написания,
сколько в ней содержится истины или лжи и что там не от Бога. Что может сделать
нож в руках такого „критика текста", который отпал от Бога и омрачен в
рассудке, чье сердце прямо противится открытой воле Божией, это доказано
руками неверующей теологии.*
* Даже иудей, ортодоксальный раввин, профессор
доктор Блау говорит об этой „критике текста" в первую очередь Ветхого
Завета неверующими теологами: „Это есть дитя погибели, с причудами, капризами и
произволом и т.д." Неверующие теологи вынуждены выслушать от иудейского
ученого еще другие резкие выговоры, отчасти уничтожающие, а именно:
вавилоняне, борющиеся против Библии. Воистину, они, „называя себя мудрыми,
обезумели".
„Критика текста" режет
Слово на куски, исключает Божий откровения о Его Сыне и деле искупления,
пророчества и чудеса, отвергая это полностью. Но даже и тот остаток, который
они оставляют между двумя обложками Библии, они не считают за Священные
Писания, „которые могут умудрить... во спасение верою во Христа Иисуса"(2
Тим. 3,15).
„Душевный человек не
принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием."
Один из первых лидеров современной неверующей протестантской теологии Германии,
профессор Гарнак в Берлине, своим исследованиями установил, приведя этим в
изумление и смущение многих своих друзей, что все книги Нового Завета были
написаны уже к концу первого столетия, так что прежние утверждения неверующих
людей, которые относили написание этих книг на второе и даже третье столетие,
оказывались ложными. Однако поверил ли он на этом основании, что Библия есть
слово Бога? О нет! Он написал другую книгу о христианстве, в которой говорит,
что Христос абсолютно к Евангелию не относится.*
* Это должно обозначать, что Христос не является
центром и средоточием Евангелия, но Он есть только канал или предъявитель, его
вестник.
Таким образом, он покушается
исторгнуть из Евангелия Того, Чьим именем мы спасаемся. И точно так же, как
этот человек, выступают ныне сотни заправил, профессоров, проповедников и
учителей внутри протестантской церкви. Это значит, что борьба против Слова
Божьего, Иисуса Христа, Сына Божьего, разгорелась с такой силой, чего не бывало
еще в течение всей истории Церкви.
Новую пищу для нападок
получили неверующие теологи через известный спор „Библия и Вавилон". Как
известно читателю, при раскопках в Ассирии были найдены письмена на глиняных
плитах и памятниках, из самой седой древности, где, среди прочего, есть
сообщения о сотворении мира, грехопадении и всемирном потопе во дни Ноя, а
также строительстве Вавилонской башни и т.д. Во время, когда вера могла
радоваться, что Священное Писание в сжатом изложении при отпечатке божественной
истины говорит нам о действительных фактах, подтверждение которым можно найти
при чтении написанного на древних плитах и камнях, пролежавших многие столетия,
неверие говорит (что особенно выражается через Ф.Делищча), что описания Библии
исходят от ассириян и вавилонян. Это утверждение, настолько бессмысленное и
вздорное, потому что все истинное и совершенное приходит к нам только через
Божьи руки и уста и только в руках людей превращается в нечто непристойное,*
нашло все же вдохновенный прием среди руководителей протестантской церкви,
которые тысячами подхватывают это нелепое утверждение и несут его в народные
массы.
* Ослепительно белый снег, который так радует наши
сердца, появляется не из уличной грязи, но падает с неба и только затем под
ногами людей становится грязным; а также кристально-чистый ручей берет свое
начало не из болота, но из чистого родничка.
Люди неверия, профессора
теологии, проповедники и учителя не довольствуются уже тем, чтобы произносить
свои разрушительные и губительные учения с кафедр и в учебных аудиториях, но
они разъезжают по стране и с гордым ученым видом доносят смертоносный запах и
смерть даже до тех, которые не смогли бы это услышать. Многие газеты поспешно
заполняют свои полосы этой ложью и доносят ее до самых отдаленных домов и
семейств.
Мы не ставим здесь своей
задачей проследить лабиринты человеческих заблуждений, исполняющих нападки со
стороны дьявола на Божие Слово и его Помазанника, нашего Господа и Спасителя,
которое есть ничто иное, как чудовищное богохульство! Притом это не принесло бы
благословения нашему читателю.*
* Сопоставительный обзор из высказываний неверующих
профессоров неверующей теологии и местных проповедников приведен, например, в
„Объединении поместных церквей в позитивный союз". Это сочинение состоит
из 8 страниц и написано несколькими верующими или ортодоксальными
проповедниками и другими членами поместных церквей. В этом издании
разоблачается лжеучение на основании ясных доводов из Священного Писания во
свете Божьем. Оно раскрывает вопросы: „Чему учит Библия? Чему учит теология
церковного либерализма?"
Ах, Сардис! - протестантская
церковь - не приняла во внимание призыв Господень: „Вспомни, что ты принял и
слышал." Напротив, он отрекся от Слова Божьего и от истины об оправдании
верою в заместительную смерть Сына Божьего и от Него Самого, хотя единичные
(мало их или много -это Одному Господу известно) верующие не склонили своих
колен перед Ваалом и твердо держатся Слова Божьего и Его Сына!
Верующие и ортодоксальные
исповедыватели в протестантских поместных церквях то тут, то там образовали
союзы. Так, к примеру, сюда относятся проповедники вышеназванного „позитивного
союза", затем „рейнско-вестфальского объединения церкви" и т.д. С
болью в сердце громко поднимают свой возмущенный голос эти ортодоксальные люди
против того, что среди них кафедры и аудитории все более и более переходят под
господство неверующего духа антихриста. Так, пастор Гросман, редактор „Старой
веры" на „Тюрингенской церковной конференции" в присутствии
правительства сказал: „Как только мы подумаем о нашей (протестантской) церкви,
то перед нами открывается ад... Новая (то есть современная неверующая) религия
уже завоевала все местные церкви нашей страны, но ни одна из них полностью не
свободна от них. Мы стоим перед религиозным крахом не только среди духовенства
и ученых, но и всех слоев населения, перед духом сомнения и страсти к критике,
который уже не ставит церковь на фундамент: „Написано!" ... Она (церковь)
носит уже клеймо служебного лицемерия. Она уже ничего действительного дать не
может, потому что сама не имеет ничего действительного. Мы называем себя
Церковью Иисуса Христа, церковью Лютера, церковью
немецкого народа, а не являемся ею! И это происходит в такое время, когда с
новой силой возгорелась жажда к Слову Божьему. Возможно, самое тяжкое состоит в
том, что мы впали в неопределенность, мы не знаем, что делает Господь со Своей
Церковью, то ли свободную церковь, то ли что иное!" До сердечной боли
прискорбно, что верующие не знают, какую церковь хочет иметь Господь, а ведь
это так ясно написано в Священном Писании в посланиях апостола!
Равно серьезно,
как и истинно на конференции уже неоднократно названного „позитивного
союза" в Берлине (1907) главный консисторский советник д-р Небе сказал:
„При размышлении о религиозной борьбе наших дней мне часто приходит на память
история матери с детьми, спасающейся в санной повозке от преследования волков,
которая кидает им из своих детей одного за другим, чтобы спасти хотя бы одного,
однако я вижу, что наступает время, когда она (церковь) выбросит последнего
ребенка! И это будет Иисус Христос! Ъ действительности это время,
кажется, уже наступило."
Это есть Лаодикия:
христианская церковь без Христа. По такой церкви тоскует протестантский
народ или, по крайней мере, большинство религиозных вождей в учебных
аудиториях и на кафедрах.*
* Так пастор
Фишер из Берлина на 23 „Дне немецкого протестантства" в Висбадене при
продолжительных аплодисментах требовал: „И не нужно наконец стыдиться слова:
социал-демократия. В Швеции уже есть социал-демократические пасторы. Почему же
и у нас не должно быть такого пастора?" Далее: „...Мы должны освободиться
от христологии (то есть учения о Сыне Божьем, о Спасителе, о вере в Него и Его
дело спасения). Таким образом освободиться от ига Христа!" Не
удивительно, что не только образованные, но и другие социальные слои населения
благосклонно взирают на таких пасторов. Одна из социалистических газет
отмечает: „Христианская теология и церковь будут задушены с несомненной
точностью в основном самими теологами и профессорами."
Драгоценным для
верующих являются верующие проповедники внутри поместных церквей с их
усердными и благословенными стараниями в „Общинных кругах". Благодаря
временам пробуждения и обращения, которые Бог дал и внутри поместных церквей в
некоторых местностях Германии, число верующих возросло в весьма отрадном
масштабе. Да будет прославлен Бог за Его неизреченную благодать!
Эти верующие еще
связаны с поместной церковью в той или иной мере, однако они отдельно
собираются для общения, назидания и молитвы, где зачастую принимают участие и
верующие пасторы, особенно в молитвенных домах и молитвенных собраниях. Они
имеют отдельно от государственной церкви свои собственные „объединения",
иногда со своими недельными или месячными изданиями, например,
„Филадельфия", подписчики которой охватывают всю Германию. Они ежегодно
проводят свои конференции, которые в большинстве проводятся в Гнадау,
Бланкенбурге, в Мюльгейме-на-Руре. Многие организовывают у себя местные
свободные, независимые от других, общины, поставляют своих проповедников,
называя себя членами поместной церкви или свободной церкви.
„Поместно-церковные
общины" в Германии умножаются и распространяются с такой скоростью, что
все изумляются этому. Неудивительно, что между ними, которые в большинстве
своем имеют новую жизнь и решительно исповедуют Иисуса Христа и Слово
Божье, и между государственной церковью с ее мертвыми, хотя и не всегда
вольнодумными представителями, нарастает постоянный разрыв. Обе несовместимые
стороны говорят: „Мы церковь. Какое право имеете вы здесь?" Общины
говорят им, подчеркивая: „Вы неверующие, вы не имеете новой жизни, никакие вы
не христиане!" Или: „Вы, либералы, уже абсолютно не стоите на почве
церковного исповедания, что Христос есть Сын Божий, а Библия есть Слово
Божие." Представители государственной церкви чувствуют, что свет Божий и
духовная жизнь разрушит все их старые порядки.*
* Так,
представительный теолог на конференции пасторов в Штольпе откровенно сказал:
„Неудивительно, что общинное движение непрерывно возрастает, так что мы не в
состоянии сдерживать этот напор. И если мы во сто крат дружелюбнее относились
бы к ним, чтобы удержать их в рамках церкви или же, наоборот, сотням из лидеров
обещали бы хорошо оплачиваемые места в церкви и имели бы на это желание, все
было бы напрасно, потому что наша церковь не может вместить этого нового
содержания, не развалившись при этом полностью. Она может придать себе вид,
будто бы хочет принять дело ради движения, чтобы утопить его в песке."
Так же ясно или
еще более ясно пишет либеральный профессор теологии из Гиссена в „Христианском
мире": „С одной стороны государственная, а потому народная церковь, с
другой стороны „церковь святых", „церковь покаявшихся"; в этом
заключен непримиримый конфликт. Если кто думает, что их можно игнорировать,
тот вникнет в учение, с предельной ясностью истолкованное их выдающимися
наставниками и в отдельных общинах по возможности исполняемое на практике, что
вечеря предназначена только для верующих... и что праздновать ее должно только
в кругу верующих. Если дела обстоят так, то разрыв неизбежен... Такой исход,
пожалуй, был бы наилучшим для обеих сторон: государственная церковь
освободилась бы от инородного нароста на ее корпусе, а общинам не было бы более
необходимости, что для их совести должно быть неприятным, подчеркивать их
антипатию к государственной церкви."
Не только
неверие, но и подчиненность церкви государству как ее главе, далее не
библейское понятие о церковных должностях, также неверное учение о так
называемых „таинствах" (новое рождение при крещении и прощение грехов при
вечере), небиблейское разделение людей на так называемое „духовенство" и
„мирян" и т.д. огорчали сердца многих членов общины. Однако многим
недостает ясности и решительности сделать шаг к отделению от мира в духовных
делах, чего так настоятельно требует Бог, на том основании, что сам мир
слишком близок им, чтобы им оказаться послушным в вере. Они взирают и внимают в
большей мере руководителям общины, нежели Самому Господу, и так
души остаются, хотя они и верующие, в таком плачевном состоянии незрелости и
непонимания воли Божией.
Эта скудность
проявляет себя и тогда, когда начинаются нездоровые движения и возникают лжеучения
о „крещении огнем", о полной „святости", о „безгрешности", о
„говорении на языках", движения пятидесятников и т.д. Запоздало
поднимаются борцы против подобных зол, когда малая закваска заквасила уже все
тесто и Господу нанесено большое бесчестие, а душам непоправимый ущерб.
Да познают же
все Христовы своего Господа как „Святого и Истинного", как
Он представляет Себя филадельфийской церкви и как Он в эти последние серьезные
дни мог бы и должен быть познан и практически превозносим и почитаем Своими
искренними свидетелями.
Так же, как в
Германии, отчасти еще хуже, дела обстоят в поместных церквях Англии, Голландии
и в других протестантских странах. В Голландии „современные" неверующие
теологи пасут и питают реформаторскую церковь. В Англии образовалось внутри
церкви направление, которое называется Broad Church - „обширная церковь", которая
проповедует современное неверие. В ней числятся уже многие, если не
большинство профессоров университетов; к сожалению, подобная эпидемия
перекинулась сейчас и на Шотландию. С предвзятым усердием переводятся труды
немецких представителей неверия и разносят эту пагубу в народные массы через
аудитории и кафедры всяких неверующих представителей науки и духовенства.*
* В 1860
ортодоксальные профессора опубликовали так называемые результаты критики
Библии и теологии неверующими немцами из многих научных трудов „Essays and Reviews". По этому
поводу около 9000 английских проповедников подняли протест, ныне, кажется, их
стало меньше. Также и Д.Н.Дарби написал весомое опровержение Dialogues on the Essays and Reviews . Весома также и
его книга „Irrationalism of Infedelity"
(„Безрассудство неверия"), а также собрание сочинений авторов У.Келли и
Дарби: „ Bible Withness and Reviews ".
Английская церковь
находится под большой угрозой не только от неверия, но и католического
направления в ней, что называют высшей церковью. Это направление получило
толчок к существованию от Оксфордского профессора Пуссея, а позднее было
укреплено и утверждено ставшим католиком и за это возвышенным папой до звания
кардинала теологом Ньюманом. Высшая церковь все более и более приобретает
небиблейский отпечаток римско-католической системы учения: внешняя
помпезность, процессии, мессы по умершим и живым, поклонение Марии. Она на деле
превратилась в „запряженного для папы коня". Наряду с обширной церковью и
высшей церковью в английской местной церкви есть еще и Low Church, то есть „низкая церковь".
Проповедники этой третьей церкви зачастую верующие люди, ревностные евангелисты.
Надо отметить,
что в Англии различные общины других наименований, стоящих вне поместной
церкви, к примеру, гернгутеры, индепенденты, баптисты, веслеянцы, методисты и
некоторые другие имеют таких проповедников и пасторов, которые стоят в одном ряду
с неверующими, проповедуют и учат и при этом беспрепятственно занимают
свои места во зло и во вред своим общинам. Но уже в среде их нет ни силы
Божьей, ни единого сердца выступить против этого зла. Уже в 1887 году известный
баптистский проповедник Шпургеон вышел из баптистского союза ради
чистой совести, потому что уже тогда и в их среде появились „бравые
вольнодумцы", которые не признавали Богодухновенность Священного Писания и
заместительную жертву Христа.
На европейском
конгрессе баптистов, который состоялся в сентябре 1908 года в Берлине, в
президиум был избран человек, о котором было хорошо известно, что он не полностью признает
Богодухновенность Писания. Вследствие этого, два проповедника, которые должны
были держать там доклад, удалились с конгресса. Известно также, как в Германии
неверие прорывалось в среду гернгутеров, которые раньше были верными
свидетелями Господа, это особенно проявилось на теологическом семинаре в Гнаденфельде.*
* Руководитель
семинара говорит: „В основании источника работы теологов открытым вопросом
остается пустой гроб Христа". Таким образом, дело тут уже касается не
только Священного Писания как Слова Божьего, но и воскресения Сына Божьего.
Также и синод „Братский союз" (1908) не нашел ни силы, ни сердца, чтобы
ясно и определенно выступить против основ лжеучения.
Все это так
глубоко огорчает сердце верующего, что он с большей страстью взывает: „Ей,
гряди, Господи Иисусе!"
Мы знаем, что
должны „долготерпение Господа нашего почитать спасением" (1 Пет.
3,15), посему и это время, тяжелое и серьезное, еще время благоприятное, еще
день спасения; это позволит еще многим обрести спасение и „войти в город за
воротами". Как много делается сегодня для спасения душ! Никогда ранее так
повсеместно не возвещалось слово о кресте, не печаталось и не распространялось
столько Библий и Новых Заветов, не говоря уже о всевозможной вспомогательной
духовной литературе.
Притом живая
вера в Иисуса, Господа нашего, сегодня как никогда ранее приобретает
сторонников Евангелия без всяких проповедей, действуя делами любви. И Бог благоволит
к добрым делам.*
* Сравните
Тита 3,2.8.14. Кто хочет узнать о многочисленных делах „внутренней
миссии" (забота об инвалидах, об умственно отсталых, слепых, сиротах, о
падших девушках и т.д.) в течение 19 и 20 столетий, прочти Вурфера Геннинга
„Что сегодня должен знать всякий о внутренней миссии" (Штутгарт, Кильман)
и: „Дела Иисуса в наши дни", рассказы и фотографии из работы внутренней и
внешней миссии (Раус Хаус, Гамбург).
Как бедны были делами любви христиане во
времена рационализма и маловерия, и как ужасно и безнадежно положение
несчастного язычества, не знающего абсолютно ничего о делах любви и милосердия!
Да пошлет Бог на
закате дня благодати много света любви на виду возрастающей вражды против Его
Слова и Его Помазанного, да даст обрести многим спасение, пока еще солнце не
закатилось!
Дух Святой все
еще на земле и в Церкви Христовой, все еще есть „удерживающий теперь" и
стоит на пути полного расцвета зла и появления антихриста. Когда Святой Дух
отойдет от земли, вместе с Ним и Невеста Христа покинет этот мир, тогда Бог
отнимет Свою руку, которая сейчас еще держит правителей в рамках закона, и силы
зла в полной мере разъярятся, тогда мертвому христианству „пошлет им Бог действие
заблуждения так что они будут верить лжи", потому что не поверили
истине, но возлюбили неправду (2 Фес. 2,6-12).
Это „действие
заблуждения" уже пролагает себе дорогу. Оно проявляется, например, в спиритизме*
запрещенном Богом общении с умершими и духами.
*
„Спиритизм". Фон Ф.Бинд. „Это спиритизм?" („Филадельфия",
Штутгарт).
Спиритизм распространился
из Америки и все более распространяется среди христиан. Он исходит также из "Христианских
наук", происходит также из Америки, где отвергают грех и болезней, а
также спасение через Сына Божьего и суд.
Однако ныне
появились большие религиозные секты, которые попадая под этот приговор
„действия заблуждения", не только не притворяются в том, что стоят на
почве христианского исповедания, но и утверждают, что только среди них можно
найти вечное спасение, тогда как их учение, характеризующее их, исходит из
глубин преисподней, и они сами являются предшественниками антихриста.
* Она сама себя
называет просто „апостольской церковью".
Она исходит от
английского „Irvingianismus" или
„католико-апостольской общины",* которая не только в Англии, но и во
многих других странах имеет многих приверженцев, особенно в Германии.
* Вначале
она называлась, как английская, „апостольской церковью", сегодня же,
чтобы отмежеваться от своей выродившейся сестры, над которой и сама ужасается,
называется „католико-апостольской".
„Новая
апостольская церковь", возникшая исключительно на немецкой почве, должна
быть строго разграничена с английской. Вначале поговорим подробнее о
„католико-апостольской церкви" как о первоисточнике обеих сект.
Основателем ее считается Эдвард Ирвинг, способный шотландский теолог,
который служил в Лондоне и умер в 1834 году от разрыва сердца в возрасте 42
лет. Вначале он принадлежал к ранее упомянутым нами благословенным „пророческим
общинам" в Альбери в Ирландии, как Нельсон Дарби и другие. Там он
познакомился с многими прекрасными истинами, такими как о единстве церкви,
то есть единстве всех верующих в и со Христом, об их восхищении от
суда, и вместо того, чтобы в числе тех служителей Божьих во время разложения
церкви просто собираться с верующими, членами Христа во Имя Иисуса, он впал в
заблуждение, желая представить церковь в прежней силе и чрезвычайном всеоружии.
Однако возвратиться к тому, что „было вначале" не означает вновь вызвать
к жизни внешние должности, языки, знамения и чудеса, но возвратиться к
драгоценным истинам, которые во Христе Иисусе, к Нему Самому, к Его полноте и
совершенству, к Его Духу, предав самого себя полностью в Его распоряжение.
Вначале Ирвинг молился дома и публично о восстановлении иных языков и
родственных с этим даров на собрании. Эти „дары" пришли, потому что злые
духи одолели больные души, которые начали произносить незнакомые слова, порою
смешанные с английскими словами, прерывая проповедь они говорили слова без
всякого значения, но которые должны были почитаться за пророчество. Ирвинг
благодарил Бога за эти дары, а за этим уже двери и ворота были открыты для
спиритизма.*
* И в так называемом
„Пятидесятническом движении" в присутствии их членов на собрании
происходит ничто иное, как действие демонических сил, связанных с немалым
лицемерием.
Ирвинг тут
потерял свое место в шотландско-реформаторской национальной церкви,* но при
многих своих приверженцах продолжил свои начинания и ввел в своей общине целый
ряд санов: апостол, ангел (епископ), пророки, пасторы, евангелисты и учителя.
* Причиной снятия Ирвинга с его поста стало особенно
грубое лжеучение, за которое он крепко держался, по которому наш Господь имел в
Себе такую же греховную натуру человека, но постоянно ее побеждал. Это
богохульное учение в Германии, где к ирвингионизму примкнули многие известные
теологи, как профессор фон Тирш из Магбурга, профессор ботаники Виганд и бароны
фон Рихтгофен и фон Похгаммер, значительно ослабло, но не было полностью
уничтожено.
Прежде всего он
возлагал все на служение апостола. Всеобщий упадок церкви, говорил он,
произошел оттого, что в церкви уже не было более должности апостолов, а потому
и Святой Дух отошел из ее среды. Так, с 1832 по 1835 год были названы двадцать
новых апостолов для всего христианства по всей земле, об этом были оповещены
все правители по всей земле. Теперь церковь должна была быть восстановлена в
первоначальной славе и скоро (до смерти последнего апостола) должна была быть
вознесенной. Последний апостол умер 3 февраля 1901 года. После этого сила старого
ирвингионизма была совершенно сломлена. Приверженцы уже не произносили
никаких докладов, никого не запечатлевали, распустили пасторов и ангелов и
т.д., отказались также от пестрой мантии служителей в знак траура.*
* Банкир Друммонд
ввел в церкви, правда, против желания Ирвинга, римско-католический ритуализ
(пеструю мантию для служителей, специальный состав для благовоний и т.д.), где,
как в римской церкви, было проведено строгое разделение между духовенством и
мирянами.
Они говорили:
„Наше дело теперь молчать, покаяться, умоляя в смирении о полном очищении,
тогда Господь поможет нам!" И на самом деле, искренние души смогли
уразуметь заблуждение их пути и системы и были освобождены от лжи через
благодать и истину Господа.
Так велики и
ужасны некоторые заблуждения „католико-апостольской церкви", особенно в
отношении нового рождения при крещении детей и прощении грехов и
получении новой жизни при вечере (это они празднуют как „жертву
воспоминания", евхаристию, потому подают это и маленьким детям), но здесь
еще нельзя говорить об антихристе. Это, однако, можно найти в выражениях
в новой „апостольской церкви".
Приверженцы
твердо держались лжеучения их материнской церкви о крещении и принятии вечери,
правда, исключив ритуал высшей церкви (облачение при мессе и т.п.), зато
вместо умерших двенадцати апостолов Иисуса восставили новых двенадцать
апостолов, которых, мы не преувеличиваем, почти боготворили. Богохульство же
заключалось в том, что они в песнях и свидетельствах превозносили своих
апостолов. Они пели: „О, мой апостол, он защищает меня, он есть скала, который
не двинется перед самым великим штормом" или: „Сан апостольства - это
духовный сан. Да будешь ты прославлен! Честь тебе и благодарение, хвала и
поклонение". Или: „Кто увидит Иисуса и Его апостолов, будет спасен
тотчас."
О жертве Христа
они говорили: „Кровь Христа не сможет нас спасти, она высохла." Священное
Писание как Слово Божье, они отвергали решительно, называя его „обманом".
„Христос и Бог пребывают не на небе, но в апостолах, они воплотились в их
плоть, таким образом, и небо только в них, в них жилище Божье и через них Он говорит."
Этих хулений достаточно для того, чтобы показать ядовитость этих саженцев на
немецкой почве. Их насчитывалось от 30000 до 40000, приверженцы были в основном
в Берлине и в Саксонии, где и без того спиритизм пустил глубокие корни. Это
ничто иное как спиритизм, что „апостолы" наряду с живыми запечатлевали
великое число умерших, своих родственников, бывших сотрудников, давно
умерших людей, даже Лютера и Цинцендорфа, которые не имели бы покоя без их
запечатления, потому что умерли без этого.
или, как они
себя называют, „святые последних дней", возникли в Америке в 1830
году через отъявленного мошенника Д.Смита. Он утверждал, что ангел Морони
показал ему на земле книгу с золотыми страницами и притом дал ему очки с двумя прозрачными
стеклами, чтобы читать эту книгу. Эту книгу Смит издал под названием „Книга мормонов",
„Золотая библия". По ней индейцы Северной Америки объявлялись десятью
коленами Израиля, которым открылся Иисус по Своем воскресении, чтобы основать
среди них истинную церковь. Правда, это учение было затеряно, зато сейчас
Смит восстановил его.
Учение мормонов
- отвратительная смесь религиозного безумия. Они также учили о запечатлении
приверженцев и умерших для их спасения,
что связано с „крещением за умерших."*
* У
„апостольских" после запечатления умерших и после того, как их вызывали и
вопрошали, для них справляли вечерю.
Они утверждали, что ожидают Царства Христа,
откуда и их название „святые последних дней". В Утахе (говорите:
Юта) на Соленом море Северной Америки они учредили свое весьма богатое
государство, с многоженством. И когда их многочисленные
„миссионеры" в Европе ради государственного закона утверждают, что теперь
многоженство отменено, то втайне дело обстоит, как и прежде.*
* По их учению,
ни одна женщина не может спастись, если не станет чьей-либо женой. Они
исповедуют веру в Бога и Христа, но наряду с этим поклоняются иным богам,
которые, по их дьявольскому учению, имеют множество жен, и души человеческие
есть плод этих браков. В чудовищных мормонских храмах в Утахе раз в неделю, а
то и более во время „молитвы" устраивается танец. Книги против мормонов Р.
Михаелес из Билефельда „Кто такие святые последних дней?" и „Среди
мормонов в Утахе" (Вертельсман, Гютерслоо).
Скорбь и слезы
вовлеченных туда вопиют к небу. Кто хочет выйти из этой секты, тому угрожает
смерть, либо со стороны убийцы, либо сам человек должен наложить на себя руки в
умилостивление за выход. Несмотря ни на что, эта злая секта из года в год
увеличивается.
Они также
произошли из Америки. Бывший баптист Уильям Миллер в 1832 году выступил и
заявил, что по Даниилу 8,14, где мы читаем о 2300 днях или годах, второе явление
Христа ожидается осенью 1843 года. Это пророчество нашло легковерных среди
многих неутвержденных душ. Тысячи, среди них многие проповедники, вступили в
новое учение. Однако определенные дни миновали, а Христос не пришел.
Разочарование обманутых было велико. Тогда снова пересчитали и установили, что
Христос явится в 1844 году. С новым воодушевлением зазвучало пророчество, так
что многие даже не подумали собирать хлеб с полей. Тем страшнее было новое
разочарование, когда Христос не пришел, многие выкинули за борт свою веру,
разочаровавшись во всем христианстве, и открыто перешли в неверие.
Из неразберихи
различных мнений того времени появились многие адвентистские общины, которые,
как свидетельствует их имя, ожидают явления Христа, когда на самом деле
только немногие из них действительно обращены ко Христу и возрождены. Самой
известной из этих сект является секта „адвентистов седьмого дня". Основателями
этой секты считаются супруги Уайт, среди адвентистов особенно почитается
жена Уайт как божественно инспирированная пророчица. По ее пророчеству и
утверждению других, Христос тогда, когда они ожидали, действительно вышел из
Своего жилища, но сначала дошел только до святилища, чтобы совершить там новую
жертву примирения. В ковчеге завета во святилище на небесах в неизменном виде
находится закон, данный на Синае, который ими часто преступался, особенно в
отношении субботы. Это непослушание удержало Христа от Его второго
пришествия. Старый пророк Миллер умер в 1849 году с огорченным сердцем о своем
заблуждении, перед всеми публично отрекшись от своего учения.
Здесь мы не
имеем возможности распутывать всю неразбериху адвентизма и особенно лжепаутину
„пророчицы" Уайт. Читатель уже из немногих слов, надеемся, понял, что
адвентисты отвергают совершенную Жертву Христа и что они, хотя Священное
Писание учит нас, что „закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли
чрез Иисуса Христа" (Иоан. 1,17), и что „Христос есть конец
закона"'(Рим. 10,4), снова подводят христиан под закон. Таким образом,
они „отпали от благодати" и извращают Евангелие, делая именно то,
против чего говорит Слово Божье особенно в Послании к Галатам. Так, в Послании
к Колоссянам определенно сказано, что никто не должен судить нас за субботу,
так как „это есть тень будущего, тело - во Христе" (Кол. 2,16-17).*
* Бессмысленно утверждение субботников, когда
они говорят, что здесь не подразумевается обычная суббота, поскольку слово
стоит во множественном числе (сравните Исход 31,13-17). И большая ложь
заключается в том, когда они говорят, что впервые папа ввел воскресенье вместо
субботы, и потому - читатель, изумись! - воскресение есть „начертание зверя!
" (Откр. 13). Мы знаем не только из Священного Писания (Деян. 20,7; 1 Кор.
16,2; Откр. 1,10), но и из книги „Учение апостолов" от 130 года н.э. и
сочинений отцов церкви, что христиане из язычников праздновали только
воскресенье, как день Господень, но не субботу, в то время как иудейские
христиане вначале праздновали оба дня: и субботу, и воскресенье.
Дальнейшее их
заблуждение, да как раз фундаментальное лжеучение - их отрицание бессмертия
души и сознания души после смерти, а также вечного наказания
нечестивых. Об основной фундаментальной истине христианства, что Иисус
Христос есть Сын Божий, в их сочинениях нет ясного высказывания. То,
что они не признают Божественность Христа, есть ничто иное, как дух антихриста.
Опасная и
губительная секта адвентистов во многих странах разворачивают большую
пропаганду, особенно через продажу книг и через выездных докладчиков. У них
имеется 22 издательства, бесчисленные распространители книг, 96 постоянно
печатаемых периодических изданий на 19 различных языках. Издательство в
Германии, „Интернациональное трактат-объединение" в Гамбурге, два их
основных издания „Вестники" и „Стражи Сиона". Кроме того, они имеют
64 санатория, в Германии находятся в Фриденшау возле Магдебурга, где они своих
пациентов вербуют в свою секту.
Возможно, еще
хуже и бесноватее учения адвентистов является американец Рассель со своим
пятитомным трудом.
Эта книга,
распространенная в Германии многотысячным тиражом, вероятно, в сто тысяч
экземпляров, да плюс к тому сочинения на эту тему „Люди тысячелетия" нашли
весьма большое число читателей. С такой энергией, которая, кажется, была
зажжена из преисподней, приверженцы этого учения стремились отравить всю страну
смертельным ядом.
По Русселю,
начиная с 1799 года книга Даниила (12,4) уже открыта, особенно с начала
адвентистского движения под руководством Миллера с 1829 или 1830 года, уже
произошло второе явление Христа, поэтому прозвучал зов: „Вот, Жених!"
Таким образом,
время жатвы уже наступило, святые, апостолы и другие уже воскресли, в 1914 году
после некоторого времени скорбей и тяжестей должно было закончиться время
жатвы и начаться тысячелетнее царство.
Люди, которые до
того времени не верили, намного легче получат спасение; все, не принявшие
спасения, погибнут.
Христос, по
Русселю, не Сын Божий от вечности, но сотворен с начала
творения. Таким образом, Он есть творение и на земле был только как человек,
вне божественной сущности и бессмертия... Он воскрес не во плоти, но
Его плоть, возможно, испарилась „как газ", Христос ни в коем случае не
вознесен одесную Бога. Вникните, разве это не есть учение дьявола и явного
антихриста?!
Но, кажется, мы
долго задержались на безбожных нечестивых учениях последнего времени.
Печальная картина!
Господь в Своем
послании Ангелу церкви в Фиатире относительно Иезавели говорит: „Я дал ей
время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась". Так и Рим не
отказался от своих заблуждений и человеческих заповедей, так что не дал места
ни Слову Божьему, ни Его истине. Римская церковь поныне противостоит веянию
Духа Божьего, угнетает и гонит всех, кто хочет быть послушен Слову Божьему.
Вспомним только о пиетизме начала прошлого столетия, основоположником
которого являлся благочестивый мистик профессор Сэйлор в высшем заведении
приюта в Аугсбурге, который своей деятельностью разбудил католическую церковь
в Баварии. Католический Рим чрезвычайно притеснял и гнал этих представителей
благословенного движения, таких, как Боос, Линдл, Госнер, Пельш и Генхофер
из Бадена,* которые, будучи католическими священниками, возвещали благодать
и спасение Божье через Христа и оправдание через веру.
* Мартин Боос,
„проповедник праведности", был знаком многим по его весьма
распространенной среди людей автобиографии. Несмотря ни на притеснения, ни на
гонения, он до конца оставался в католической церкви. Его свидетельство в
Баварии и в Австрии, а также в Пруссии (в Сайне при Кобленце, где он умер в
1825 году) было бы, возможно, еще более благословенным, если бы он полностью
порвал с Римом. Более решительным и устойчивым было свидетельство Линдла и
Госнера. Линдл с 2000 своих приверженцев эмигрировал в Россию и некоторое время
занимал там должность католического священника, отказавшись, однако, совершать
мессу и другие обряды, несогласные со Священным Писанием. По мере того, как ему
открывались большие истины, он все более и более удалялся от католицизма, а в
1824 году вынужден был покинуть Россию, потому что в Одессе его неоднократно
хотели убить. В Берлине он примкнул к евангельской церкви, позднее стал
помощником проповедника в Бармене и управляющим миссионерского учреждения.
Иоганн Госнер из-за своего истинно-евангельского учения в Баварии впал в руки
католической церкви и надолго был упрятан за решетку. Позднее он, как и Боос,
некоторое время работал учителем гимназии в Дюссельдорфе, в 1820 году переехал
в Россию, в Петербург, и трудился там как последователь Линдла, в католической
церкви. Когда он так же, как и Линдл, пожелал покорить самого себя и церковь
истине Божьей и слову Его, то его так же вытеснили, как и его предшественника.
Он вернулся в Берлин, где так же примкнул к евангельскому вероисповеданию и
занял место проповедника в тамошней Вифлеемской церкви. На эту должность после
него заступил известный верностью и многократно названный проповедник Густав
Кнак.
Сколько же
выпало страданий на долю сотен душ, обращенных этими свидетелями от мертвых дел
к живому Богу, со стороны папства, прежде чем они полностью освободились и
перешли в евангельскую церковь! Подобное происходило и с католическими циллертальцами
в Тироле, которые через рассказы изгнанных зальцбуржцев познали
евангельские истины спасения и твердо держались за эти истины, за что и были
ненавидимы и гонимы остальными католиками. Господь же не забывал о них, из
чужбины им были с 1830 года переданы Библии, и после тяжкой борьбы где-то 400
человек освободились от папства и направились в 1837 году в Пруссию, где были
гостеприимно приняты прусским королем Фридрихом Вильгельмом Третьим, который
выделил им из государственных земель Эрдмансдорф в Силезии.
Рим намного
терпеливее был к вольнодумцам в рамках своей системы, поскольку они не были ему
врагами. Если народ какое-то время и последует за ними, то все равно возвратится
в его лоно, поскольку эти вольнодумцы хотя и видят ничтожность римской системы,
но ничего более позитивного предложить им не могут, никакой замены более грубой
насильственной и лицемерной, чем римский католицизм, невозможно было даже
придумать. Так быстро распавшаяся рационалистическая французско-католическая
церковь, которая возникла после июльской революции 1830 года, как и
немецко-католическая община, которая была основана Иоганном Ронгэ, которого в
свое время прославляли сверх всяких достоинств, после выставки его святой
одежды в Трире в 1844 году, только укрепила католическую церковь.
Рим с течением
времени все более и более набирался надменности и наглости, будь то в насиловании
совести своих приверженцев, будь то по отношению к инакомыслящим и
вольнодумцам, а также против правительственных властей. Мы здесь не желаем
говорить о его чудесах, ни о стигматизированной Деве Марии, ни о явлении
Божьей Матери в Лоурдесе, Марпрингене и других местах, ни о причислении к лику
святых новых чудотворцев и освящении амулетов, ни о „культурных
революциях" в Пруссии и в других странах, но желаем только затронуть
вопрос догмы о непорочном зачатии Девы Марии* и прежде всего догмы о
непогрешимости
папы.
* Эта догма
датирована 8 сентября 1854 года. Культ Марии через это получил новую пищу и
подкрепление, как об этом свидетельствуют новые торжественные праздники в честь
Марии, но все же еще не достиг своей наивысшей точки.
В напоминание ватиканский
собор в июле 1870 года в иерархической системе Иезавели заложил недостающий
кирпич в здании Иезавели. Как ни велико было противостояние в начале со
стороны кардиналов и епископов против этой догмы, они почти все, отчасти через
вероломство и хитрость иезуитов, отчасти через угрозы со стороны папы были
побеждены.*
* Так, вечером 18 июля, когда при ужасной грозе
прочитывали эту догму, епископ Кеттелер из Майнца коленопреклоненно поклялся,
что никогда не поддержит эту догму, но как только он познакомился с папской
анафемой „да будет проклят, кто думает иначе", Кеттелер переменил свои
мысли. Да, тот же самый человек позднее своим фанатичным усердием, подвизаясь
за эту догму, а так же владычество папы на всей земле, сделал себе общеизвестное
имя.
А также
возникшие из оппозиции о непогрешимости папы старокатолические церкви
(в Швейцарии они называются христианско-католическими церквями),
великое множество выдающихся профессоров и теологов* со времени их
возникновения потерпели тяжкие потери.
* Среди профессоров и теологов значительным и более
известным был составитель истории церкви Доллингер в Мюнхене, который ответил
своему архиепископу, что он „как христианин, теолог, составитель истории и
гражданин" обязан отвергнуть непогрешимость папы и бороться против этого.
Многие искренние
сердца, которым не хватало силы освободиться от „материнской церкви",
надорвались по горечи из-за этой новой догмы. Такое случилось с благочестивой и
благородной Амалией фон Лазаулкс, которая до тех пор работала старшей над
сестрами милосердия в госпитале Иоанна в Бонне и была исполнена любви.
Папа Пий Девятый
дважды пытался возвратить всех протестантов в единоспасающую католическую
церковь: в 1868 году, при приглашении их на собор в 1873 году в послании к
немецкому королю Вильгельму Первому. Это требование кесарь встретил сдержанно,
но решительно отклонил с ссылкой на то, что своим Посредником между Богом и им
он признает только Христа. Не имели успеха также и попытки объединения с
греческой церковью.
Власть католической
церкви, которая повсеместно начинала проникать в ультрамонтанизм разных
стран, а также в немецкий рейхстаг, из года в год возрастала прежде всего в
политическом значении. Немецкое правительство шаг за шагом уступало требованиям
Рима. 9 марта 1904 года был отменен 12-й параграф закона иезуитов, и иезуиты,
которые вообще только номинально были высланы из страны, могли теперь без
всяких препятствий возвратиться назад. Тогда в Германии стали вновь проживать
многие тысячи иезуитов.*
* Иезуиты в
течение истории были высылаемы из разных стран из-за их политических,
антигосударственных происков двадцать четыре раза. Мягкий, благородный
католический епископ И. фон Вессенберг, который в епископстве в Констанце в
1800 года ввел в школах Новый Завет и богослужение на немецком языке и хотел
основать германскую церковь с большей независимостью от Рима, позднее, когда
был избран архиепископом и был отвержен папой (1819), сказал о иезуитах
следующее: „С учением иезуитов никакая высшая власть не может быть довольной.
Лишь абсолютно слепой может недооценить того, что этот Орден является сильным
опаснейшим обществом, добивающимся завоевать под свою власть и правительство, и
церковь". Прежде всего задачей Ордена было истребление еретиков, вернее,
намерением учредителя Ордена, Игнаца фон Лойолы, являлась иезуитская церковь в
Риме. Там из меди сделан монумент основателя, под ногами которого прижаты две
змеи, на головах которых написано, так что хорошо и далеко видно, „Лютер"
и „Кальвин". Из самих войн и революций католическая церковь черпает
пользу для своего дела. Большинство писателей католического Рима абсолютно не
отрицают того, что, по их учению, истребление еретиков есть угодное Богу дело.
Так и другие
члены Ордена, например, монахи и монахини оседают целыми селениями и быстро
разрастаются в протестантских странах, к примеру, в последнее столетие они
умножились в Пруссии в три-четыре раза, а в некоторых землях Германии и
прилежащих к ней странах - почти десятикратно. Насколько число
студентов-теологов евангельских церквей из года в год уменьшается, настолько
возрастает римская церковь.
Обращение
немецкого короля в 1903 году к папскому Риму, а также в том году английского
короля Эдуарда Седьмого с присягой верности „отцу вождей и королей
земных", так что обе мощные протестантские державы одна за другой
склонились под владычество церкви, чрезвычайно подняли папский Рим в
собственных глазах надменности, утвердили и укрепили его. Подобное же действие
произвел и тот факт, что немецкое правительство призвало папу быть арбитром и
помощником в затруднениях во внутренней и внешней политике. Папы Лев
Тринадцатый (1878 - 1903), Пий Десятый (с 20 июля 1903) вначале, правда, были
прославляемы как самые миролюбивые папы, но оба они в один голос утверждали,
что все реформаторские и стоящие вне католической любые церкви евангельских
течений являются „архиеретиками", а евангельская вера есть „моровая
язва" или же „ядовитое учение, убивающее души", люди,
благовествующие Евангелие, признавались „стремящимися распространить господство
князя тьмы". Одна из католических общин Италии, начавшая издание
Нового Завета на родном языке, вынуждена была приостановить свой благословенный
труд, хотя он вначале был одобрен папой Пием Десятым. Даже папа не может
поступать, как он хочет; за ним и над ним стоит сильнейший его, иезуитский
генерал и его Орден.
При все
возрастающем расколе в рядах протестантских церквей и при небывалом
опустошительном расцвете неверия в них, католическая церковь с ее великолепием
и господствующим положением, с ее громогласным, хотя и пустым исповеданием
Слова Божьего и Христа, Сына Божьего, оказывает влияние на нравы людей и вне ее
стен, а именно на таких, которые не знают помыслов Божьих относительно Его
Церкви и дают ослепить себя внешним блеском. Таким образом, немалое количество
людей принимает исповедание Рима.*
* Такое в
особенной мере происходит в Англии, где катализирующее направление
англиканской церкви все откровеннее склоняется к Риму. Насколько далеко зашло
это направление среди ученых можно видеть из того, что протестантский
университет в Кембридже присудил титул доктора Патеру Денильфе, лжеисторику,
автору чудовищной книги о жизни и деятельности Лютера, отчего испытывают стыд
даже католические теологи.
Через евангелизацию,
однако, по благодати Божьей, многие
души, которые ранее принадлежали к католической церкви в христианских странах
спасаются верою в Иисуса Христа; приводится от тьмы к свету гораздо более душ,
нежели их переходит в католицизм. Все же от движения „Долой Рим!", которое
возникло в Австрии, в результате чего 50000 католиков превратилось в
протестантов, католическая церковь потеряла немного, возможно, и ничего не
потеряла, поскольку такой переход совершался не на христианской почве. Также во
Франции, где уже некоторое время церковь отделена от государства и где
ненависть к священству, к сожалению, нередко и ко всему христианству в целом,
представлена практически только римским священством, которое весьма живуче и
выводит католическую церковь из борьбы победительницей. Уже есть на то
предзнаменования и, по пророчеству Слова Божьего, ясно, что папская церковь
снова добьется полного господства над Францией. Дикие вспышки огня ненависти,
которые мы видим то тут, то там в католических странах, как, например, не так
давно в Барселоне* в Испании, которые разразились с всесокрушающей
жестокостью, это есть предзнаменование быстрого и страшного суда, которое
предсказано Вавилону последнего времени.
*
В 1909 году
Только благодать
и истина, которые принес нам Иисус Христос, могут освободить нас, и это дано не
от Рима, но привилегия, данная Богом всякой душе служить Ему в любви „от
чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры". И каково же утешение
в том, что Господь знает всех Своих во всем христианстве по всей земной
планете, знает и тех, которые принадлежат Ему в мрачной римской церкви, потому
что они строят свою веру и уповают на Него, Сына Божьего, умершего за грешных,
полагаются на Него всем сердцем, но не на человеческое учение. И Он всем
„побеждающим" даст „звезду утреннюю", как Он обещал это в Откр.
2,26-28.
В заключение нашего
труда оглянемся назад на все христианство с самого начала и поныне; какой
печалью и болью переполняется сердце! Что стало из Церкви, которую возлюбил
Христос и отдал Себя ради нее на смерть, которая однажды была обручена с Ним,
как чистая дева, и в небесном помышлении ждала Его явления на облаках! Не была
ли она тогда уподоблена с домом или с собранием всех тех, кто исповедовал Его
тогда как своего Господа? Дом весьма увеличился, сосуды для почетного и низкого
употребления находятся рядом друг с другом. Дерево из маленького зернышка
поднялось высоко и весьма окрепло и разрослось, так что стало больше всех
полевых деревьев, птицы небесные вьют на нем гнезда свои, и звери полевые
находят себе место в его тени. „Тяжкие времена" нашли себе начало в тех
людях, которые называют себя христианами, но „поступают, как враги креста
Христова, их конец - погибель, их бог - чрево, они мыслят о земном." Они
умножаются, проявляя тот же враждебный Богу характер, служа идолам (Сравните 2
Тим. 3,1-5 и Рим. 1,28-29). Христиане „идут путем Каиновым, предаются
обольщению мзды, как Валаам, и в упорстве погибают, как Корей" (Иуд. 11).
Идя путем погибели, они выдают себя нравственными, религиозными, отвергающими
насилие, доказывая, что они от Бога, и будут делать это еще яснее. И хотя
отпадение уже началось и тайна беззакония вступает в действие с каждым годом
все сильнее и сильнее, и многие отвратили свой слух от истины и верят лжи, все
же „пока не будет взят от среды удерживающий теперь" (2 Фес. 2). Дух
Святой и Невеста Христа, имеющая обетование Господне: „Сохраню тебя от годины
искушения, которая придет на всю вселенную, чтоб испытать живущих на
земле", - все еще на земле.
Однако Господь близок!
Многие тысячи христиан возносят свои сердца и головы к небу и со страстью
и тоской ждут Его явления на облаках. Они уже услышали и приняли зов: „Вот,
жених идет, выходите навстречу ему." Многие тысячи уже проснулись и в наши
беспокойные дни поправляют свои лампы и приобретают елей. Какое лихорадочное движение повсеместно, как развернулась усердная деятельность
во всем христианстве, во всех его областях! Какая жажда запастись елеем, получить
спасение и мир во Христе! Каждый в напряженном ожидании
вглядывается в грядущее, и это ожидание постоянно возрастает по мере того, как одно
роковое событие сменяется другим. Спокойно, но втайне собирает Бог Свой народ и
спасает тех, кто позволяет себя спасти. Бог не медлит, но уже спешит. Своим
Словом и Своим Духом Он творит то, что Его дети начинают извлекать „драгоценное
из ничтожного" (Иер. 15,19). Он „направляет кротких к правде, и научает
кротких путям Своим" (Пс. 24,9).
Как бы велико ни
было падение и как бы тревожно ни было смущение, „Твердое основание Божие
стоит, имея печать сию: „познал Господь Своих"; и: „да отступит от неправды
всякий, исповедующий имя Господа" (2 Тим. 2,19). Господь верен и вечен и
дело Его совершенно! А Он, „возлюбив Своих сущих в мире, до конца
возлюбил их" (Иоан. 13,1). И Он поныне там, где двое или трое собраны
во имя Его. И Святой Дух поныне там, где Его члены, прилагая их к телу
Христову. И Слово Его поныне остается, как и прежде, „богодухновенно и
полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в
праведности, да будет совершен Божий человек, ко всякому доброму делу приготовлен"
(2 Тим. 3,16-17).
Когда апостол
Павел прощался со старейшинами ефесской церкви, расставаясь с ними навсегда,
глядя на опасности, которые им угрожали, он сказал: „Ныне предаю вас, братия, Богу
и слову благодати Его, могущему назидать вас более и дать вам наследие со
всеми освященными" (Деян. 20,32). И когда Иуда в своем послании пишет к
братьям, призванным Богом и сохраненным Иисусом, о полном развращении в
христианстве, то обращается к ним со словами: „А вы, возлюбленные, назидая себя
на святейшей вере вашей, молясь Духом Святым, сохраняйте себя в любви Божией,
ожидая милости от Господа нашего Иисуса Христа, для вечной жизни" (ст.
20,21). Тогда в полном уповании на сохраняющую Божью благодать и верность с
благодарением и радостью в сердце он восклицает: „Могущему же соблюсти вас от
падения и поставить пред славою Своею непорочными в
радости, единому премудрому Богу, Спасителю нашему чрез Иисуса Христа Господа
нашего, слава и величие, сила и власть прежде всех веков, ныне и во все веки.
Аминь."
Да будут все,
которых Бог по Своей благодати и силе исторг из временной и вечной погибели,
покорны Его Слову и Его Духу во всяком отношении и тем прилежнее, чем ближе
явление Иисуса, нашего Господа! „Блаженны рабы те, которых господин, пришед,
найдет бодрствующими" (Луки 12,37). „Блажен раб тот, которого
господин его, пришед, найдет поступающим так" (Луки 12,43). Он говорит:
„Время близко" (Откр. 1,3), „Се, гряду скоро!" (Откр. 22,7), „И Дух и
невеста говорят: приди! и слышавший да скажет: приди!. Жаждущий пусть приходит,
и желающий пусть берет воду жизни даром" (Откр. 22,17). „Свидетельствующий
сие говорит: ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!" (Откр.
22,20).