***

Жан Кальвин

Биография Жана Кальвина

НАСТАВЛЕНИЕ В ХРИСТИАНСКОЙ ВЕРЕ

О христианской жизни

О познании Бога как Творца и суверенного Правителя мира

О знании Бога, который явил Себя Искупителем в Иисусе Христе

О свободе христианина

О святой вечере Иисуса Христа и о пользе, ею нам доставляемой

***

Жан Кальвин (1509-1564)

КАЛЬВИН (Calvin, Calvinus) Жан (1509-1564), французский деятель Реформации, основатель кальвинизма. Главное сочинение Наставление в христианской вере. Став с 1541 фактическим диктатором Женевы, превратил ее в один из центров Реформации. Отличался крайней религиозной нетерпимостью. КАЛЬВИН, (Calvin, латинизированная форма Calvinus, франц. Cauvin ) Жан (10 июля 1509, Нуайон, Франция - 27 мая 1564, Женева), богослов, один из лидеров Реформации, основатель кальвинизма. ГОДЫ УЧЕНИЯ. Родился в семье юриста, в 1523 был послан отцом в Париж для изучения теологии, учился в коллеже Монтегю, как и Лойола, затем изучал право в Бурже и Орлеане. Кальвин прекрасно знал латинский, древнегреческий и древнееврейский языки, читал Библию в оригинале. В молодости он разделял идеи христианского гуманизма и был близок по взглядам к Эразму Роттердамскому и Лефевру д'Этаплю. В 1532 вышел его первый труд - комментарий к произведению Сенеки О снисходительности. Базельский периодВ 1533 в связи с усилившимся преследованием инакомыслия во Франции ему пришлось покинуть Париж и поселиться в Базеле, протестантском городе, проявлявшем, однако, терпимость к представителям иных вероисповеданий. У историков нет точных сведений о том, когда Кальвин обратился в протестантизм; по-видимому, его религиозная эволюция прошла несколько стадий. В Базеле он преподавал теологию, много писал, в частности, предисловие к французскому переводу Библии. В это время выходит первое издание его главного труда Установления христианской веры (1533) - систематический свод протестантского вероучения. ...

В 1536 Гийом Фарель, лидер женевской Реформации, уговаривает Кальвина принять участие в религиозном обновлении Женевы. По утверждению самого Кальвина, он не хотел никакой практической деятельности и долго сопротивлялся, прежде чем дал согласие. Реформация в ЖеневеКальвин возглавил реформационное движение в Женеве в сложный период борьбы с герцогом Савойским. Протестантизм был принят главным образом из политических соображений, как цена военной помощи протестантского Берна. Предполагаемые реформы Кальвина вызвали сопротивление со стороны городского совета, осуществлявшего контроль над церковью и должностными лицами. Ситуация осложнялась тем, что население Женевы видело в Кальвине и Фареле прежде всего французских беглецов и не желало менять власть Савойского герцога на власть других иностранцев. Городской совет Женевы воспользовался своим правом на изгнание и в 1538 выслал Кальвина и Фареля из Женевы. 1538-41 Кальвин провел в протестантском Страсбурге, где стал пастором в церкви для французских протестантских эмигрантов. В это время опубликованы его комментарии к Посланию к римлянам апостола Павла. В 1540 женился на Иделетте де Бюр, вдове обращенного им анабаптиста, трое их детей умерли в младенчестве. В 1541 вновь был приглашен в Женеву, хотя в городе существовала сильная оппозиционная Кальвину группировка, так называемые либертины. Городской совет принял его Церковные установления, подразумевавшие религиозное воспитание всех женевских граждан, в особенности же детей. Были приняты дисциплинарные меры, направленные на укрепление морали и против римско-католических суеверий. Эти установления вызвали недовольство женевцев своей мелочной регламентацией, например, законами, запрещавшими танцы и громкий смех. За нарушение правил следовали различные меры наказания, вплоть до изгнания из города или смертной казни. ...

Как и Лютер, Кальвин отрицает иерархическое построение церкви: основной церковной единицей в Женеве стали независимые друг от друга конгрегации. Каждая конгрегация управлялась консисторией, состоявшей из пастора, диакона, старейшин (пресвитеров) из числа мирян, избранных всеми членами общины. Его городское законодательство имело целью сделать из Женевы прообраз града Божьего, цитадель протестантизма, и единомышленники Кальвина именно так ее и воспринимали. Недаром Кальвин был прозван женевским папой - Женева должна была стать протестантским Римом. Поэтому Кальвин, в частности, призывал строго следить за чистотой и порядком в Женеве - она должна была стать еще и самым чистым городом. Решения кальвинистской церкви принимали форму государственных законов, поэтому кальвинизм опирался на сильную светскую власть. Но светская власть, согласно кальвинистской доктрине, имеет право на существование лишь постольку, поскольку она выполняет предписания церкви. В 1553 по приговору женевской консистории был казнен за еретические взгляды М. Сервет. Дело Сервета рассматривается многими историками как моральный тупик Реформации, ибо впервые протестантская церковь вынесла смертный приговор за инакомыслие. К 1555 борьба Кальвина с либертинами была окончена. Он вышел на международную арену, вел обширнейшую переписку с теологами многих европейских стран, основал Женевскую Академию, которая должна была готовить богословов и государственных служащих. ...

По воспоминаниям современников, Кальвин отличался тяжелым, властным характером и нетерпимостью, но, в то же время, был человеком незаурядного таланта, умевшим привлекать к себе людей. Учение о предопределенииКальвин развил учение о безусловном предопределении. Бог обладает абсолютной свободой, которая выше человеческой справедливости, и поэтому никто не может судить о решениях Всевышнего. Безграничная воля Бога предопределяет верующих ко спасению, а неверующих к погибели. Дар веры дается Богом по Его воле. Человек не может знать, избран он или нет, но обязан неустанно искать Бога, строить свою жизнь строго на основе Священного Писания и стараться реализовать свое призвание. Повседневный труд, согласно Кальвину, является формой служения Богу.

Сочинения:Calvini opera quae supersunt omnia // Corpus reformatorum. Strasbourg, 1872-1879. V. 7-18. Литература :Виппер Р. Ю. Церковь и государство в Женеве в эпоху кальвинизма. СПб. , 1893. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М lang=EN-US style='mso-ansi-language:EN-US'>. , 1991. С lang=EN-US style='mso-ansi-language:EN-US'>. 61-272. Bouswa W. J. John Calvin. A sixteenth-century portrait. Cambridge, 1984. Е. Е. Бергер

***

О ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

(часть из книги "Наставление в христианской вере")

Введение

"О христианской жизни" - фрагмент монументального сочинения Жана Кальвина "Наставление в христианской вере" (Institutiones Religionis Christianae), считающегося высшим достижением теологии Реформации. Если Мартина Лютера протестантская мысль чтит как великого пророка Реформации, то Кальвина - как великого создателя системы протестантских идей. "Наставление" и поныне служит энциклопедией принципов протестантизма, хотя было создано в XVI веке, когда в эпоху заката феодального общества Европа переживала могучий подъём культуры Возрождения, в ней сформировались нации и некогда единая Римско-католическая церковь раскололась на две - католическую и протестантскую.

Жан Кальвин (Calvin, Calvinus - латинизированный вариант французской фамилии Ковен - Cauvin) родился 10 июля 1509 г. в городе Нуайон, расположенном к северовостоку от Парижа, недалеко от двух городов, знаменитых кафедральными соборами, - Амьена и Реймса.

Его родители, Жерар Ковен и Жанна Лефран, принадлежали к уважаемым в провинции Пикардия семьям буржуа, поддерживавшим деловые отношения со столицей Франции и крупнейшими нидерландскими городами - Антверпеном и Брюсселем. Карьера отца развивалась успешно: начав делопроизводителем городского правления, он стал поверенным епископа, затем соборного капитула и графства.

Семья Ковен поддерживала дружеские отношения с семьёй графа де Монмор, их дети учились вместе и получили превосходное образование. Вначале предполагалось, что Жан будет духовным лицом: в 12 лет он был зачислен в соборный клир Нуайона, удостоен тонзуры, с 1527 г., будучи студентом Сорбонны, считался священником, не отправляя своих обязанностей, что было вполне обычным в Церкви того времени.

В Париже Жан изучал филологию и схоластическую философию под руководством педагогов, принадлежавших к религиозно-обновленческому движению "Нового благочестия", через школы которого прошли в своё время Эразм Роттердамский и Лютер.

Завершив в 1528 г. теологическое образование, по-видимому, со степенью бакалавра искусств, Кальвин по настоянию отца переменил намерение быть священником и отправился в университеты Орлеана и Буржа изучать право и греческий язык.

После смерти отца в 1531 г. он вернулся в Париж и вёл жизнь учёного, работая над книгой "Комментарии к трактату Сенеки "О милосердии"", изданной в 1532 г. В это время в Германии и Швейцарии активно шли выступления против Римско-католической церкви, но во Франции реформационное движение развивалось медленнее: о необходимости реформировать христианство рассуждали и писали главным образом интеллектуалы из университетской среды, собираясь на гуманистические собеседования и в кружки по изучению Евангелия.

Здесь Кальвин проявил себя в 1533 г., когда обстановка стала сложной. В Париже и в ряде французских провинций произошли открытые нападения на католические реликвии, и правительство короля Франциска I не без основания возложило вину за эти выступления на университетских профессоров, подозревавшихся в "лютеранской ереси".

Ректор Сорбонны Николя Коп, сын личного врача Франциска I, произнёс речь, составленную при участии Кальвина. Речь стала поводом для гонений. В ней он сказал, что в религии Евангелие должно первенствовать над обрядами, а мир в Церкви восстановит божественное Слово, но не меч.

Кальвину пришлось покинуть Париж, а затем и Францию, по которой он некоторое время странствовал, наблюдая, как множатся в провинции различные "секты", порождённые влиянием идей Реформации. Наиболее радикальной "сектой" были анабаптисты, требовавшие "предоставить христианам свободу веры без обязательного отправления культа и церковных учреждений. Критике вероучительных принципов анабаптистов посвящено первое доктринальное сочинение Кальвина "О сне души", написанное в 1534 г.

Тогда же он отказался от своих церковных должностей в Найоне, и это единственное бесспорное свидетельство того, что реформатор перестал считать себя членом Католической церкви. Много лет спустя он вспоминал, что довольно долго "коснел в папских суевериях" из-за уважения к незыблемости института Церкви, пока "внезапное божественное озарение" не вырвало его оттуда. Серьёзные исследователи полагают, что "озарение" вряд ли можно точно датировать, поскольку ему предшествовало длительное умственное и психологическое становление личности.

Жизнь Кальвина в эмиграции началась в протестантском Базеле, где он был известен как Мартин Луканиус. В этом псевдониме можно усмотреть проявление личного уважения к Мартину Лютеру, с которым лично Кальвину встретиться не довелось. В это время здесь же, в Базеле, близились к концу дни великого гуманиста и провозвестника Реформации Эразма Роттердамского. В связи с этим позднее возникла легенда о встрече Кальвина и Эразма, которую трудно опровергнуть, но нечем и подтвердить.

В 1536 г. Кальвин принял приглашение Гийома Фареля стать проповедником в Женеве, и, возможно, одно из объяснений состоит в том, что влияние французской культуры в Женеве чувствовалось сильнее, чем в Базеле. Хотя Жан Кальвин стал "гражданином мира", горький мотив изгнания с родины часто слышится в его произведениях.

На первых порах положение реформаторов в Женеве оказалось непрочным, их с Фарелем изгнали в 1538 г., и три года Кальвин провёл в Страсбурге. Мартин Буцер (1491-1551), авторитетный и оригинальный реформатор, пригласил туда молодого коллегу на должность пастора французской общины.

В Страсбурге Кальвин предавался учёным трудам и отчасти протестантской дипломатии, так как приобрёл большой вес в Европе среди реформаторов старшего поколения.

С Филиппом Меланхтоном (1497-1560) он сблизился, представительствуя на собеседованиях церковных иерархов и протестантских лидеров, которые устраивались по инициативе императора Карла V с нереальной целью примирить католиков и протестантов - подданных его обширной империи.

По примеру большинства реформаторов, спешивших личным примером показать законность брака священников вопреки безбрачию католического духовенства, Кальвин вступил здесь в брак с Иделеттой де Бюре, молодой вдовой анабаптиста, которого он обратил в свою веру. Их семейная жизнь продолжалась до кончины Иделетты в 1549 г., и, поскольку трое их детей умерли в младенчестве, а домашние заботы взяла на себя семья брата, вопрос о втором браке не возникал.

Авторитет Кальвина среди протестантских лидеров особенно укрепило произведение, которое он сочинил в ответ на послание кардинала Якопо Садолетто (1477-1547).

Этот выдающийся философ, писатель и дипломат, в прошлом служивший секретарём папы Льва X, защищал идею мирного преобразования Церкви. Теперь он обратился к жителям Женевы с призывом отказаться от новшеств реформаторов и вернуться в лоно Матери-Церкви под начало папы римского и смутил многих благодаря поэтической образности этого обращения.

В "Ответе кардиналу Садолетто" (1 сентября 1539 г.) Кальвин писал, что реформированное христианство гораздо ближе к апостольскому, нежели католицизм, что нужно лишь восстановить облик древней Церкви, которую истерзали невежественные схоласты, папы и их приспешники. Ведь первоначальное христианство не знало пап, не изобретало чистилища, не злоупотребляло таинствами ради доходов, ибо апостолы не искали личной выгоды. Стоит только сравнить положение Церкви в то время, когда у восточных христиан были Иоанн Златоуст и Василий Великий, а у западных Киприан, Амвросий и Августин, с её нынешним состоянием, как придётся признать заблуждение кардинала. От прежнего единства и чистоты Церкви остались одни развалины. Следовательно, протестанты озабочены правым делом восстановления верности и чистоты учения; они-то и являются ревнителями древних традиций. Католики, напротив, оказались "новаторами" и нарушителями порядка, установленного Богом.

Такой поворот мысли оценили многие реформаторы. "Ответ" похвалил сам Лютер, а в Женеве расстановка сил изменилась в пользу изгнанных реформаторов.

В 1541 г. Кальвина вновь пригласили в Женеву. После спокойной жизни в Страсбурге он воспринял возвращение к руководству церковью в Женеве как свой крест, но именно поэтому увидел в очередном повороте судьбы перст Божий. В предлагаемом трактате "О христианской жизни" тема несения каждым христианином своего креста занимает центральное место.

К тому времени религиозно-философское кредо Кальвина вполне сложилось, и лишь учение о кальвинистской Церкви пополнилось затем опытом, который реформатор приобрёл, будучи непосредственным создателем структуры новых учреждений и лидером протестантов Европы.

В соответствии с идеями "Наставления в христианской вере" в Женеве была проведена реформа Церкви и общественной жизни. Теперь церковное и мирское в жизни христианского сообщества не противопоставлялись, как это предполагал средневековый католицизм, а сближались. Верующего призывали как можно лучше выполнять своё жизненное предназначение, и проза жизни, будничная работа преображались в исполнение божественной воли.

Но одновременно исчезали границы между Церковью и государственными структурами. Светским властям женевские реформаторы отвели очень большую роль в выполнении религиозных задач. Чтобы бюргеры приучили себя жить по Евангелию, их должны были регулярно вдохновлять проповедники, поощрять или предупреждать выборные старейшины, а наказание - за идолопоклонство, безнравственность и ереси - осуществлялось в судебном порядке.

Кальвинистская церковь в Женеве сформировалась в условиях социальных конфликтов, сопровождавших становление здесь демократической республики.

Особенно активно противники Реформации действовали в 1551-1555 гг., когда оппозиция получила большинство мест в правительстве города. В это время гонениям за инакомыслие и ересь подверглись многие горожане; их отлучали от Церкви и изгоняли из города в соответствии с законами, предусматривавшими за ересь даже смертную казнь. Так, в 1553 г. трагически оборвалась жизнь Мигеля Сервета - по решению правительства, находившегося в оппозиции к сторонникам Кальвина, но согласившегося с ними, что ересь необходимо искоренять мечом.

После изгнания оппозиции деятельность сторонников Кальвина проходила относительно стабильно вплоть до кончины реформатора 27 мая 1564 г.

Истории Женевы при Кальвине посвящена обширная литература, в которой так или иначе подчёркивается факт существенного изменения моральных норм городского сообщества. Романисты охотно изображали превращение почти вольного феодального города в унылую вотчину придирчивого "женевского папы", но для многих современников Женева служила "лучшей школой Иисуса Христа, когда-либо встречавшейся на земле с апостольских времен" (Дж. Нокс).

Литературное наследие Жана Кальвина можно разделить на три основных комплекса произведений.

Первый - это "Наставление в христианской вере" и связанные с ним по своей тематике трактаты. В них систематически излагается и разъясняется доктрина протестантизма и столь же систематически опровергаются её разнообразные оппоненты. И хотя перед нами богословские руководства, но они созданы человеком, которого сформировала гуманистическая культура. Основным признаком стиля ренессансных писателей был диалог, что отражало диалогический способ мышления, при котором истина устанавливается в споре, в обмене мнениями. Поэтому главные идеи Кальвина подаются исключительно полемически, в споре или диалоге то с античными философами, то с Отцами Церкви, то со схоластами, то с "папистами" и т. д. Важно отметить, что эти произведения создавались не столько для специалистов, сколько для "простецов", массового читателя, которого автор сознательно вовлекал в полемику со своими оппонентами, чтобы убедить в правоте истинного христианского учения, открывшегося ему. Как полемист и одарённый писатель реформатор часто обращался к сатире, и его "Трактат о реликвиях" (1543), как и "Трактат о соблазнах" (1550) отнесены к" лучшим образцам ренессансной сатиры, наряду с "Похвалой глупости" Эразма Роттердамского, романом Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль" и другими. Шедевром французской прозы считается французская версия "Наставления", законченная Кальвином в основном в 1541 г. Богословское сочинение впервые зазвучало на французском языке, и Кальвин, наряду с Рабле, стал творцом национального литературного языка.

Второй комплекс произведений Кальвина - Это комментарии ко всем (кроме Апокалипсиса) книгам Ветхого и Нового Заветов, а также полный перевод Библии на французский язык (1551-1553) и проповеди. Комментарии сосредоточены на филологическо-философском толковании Писания; вместе с тем в них разрабатываются многие темы учения Кальвина, затронутые в "Наставлении". При работе с текстами Библии реформатор исходил из того, что каноничность и богодухновенность божественного Слова незыблемы, однако следует установить подлинность различных его записей. Сличая Вульгату (официально признанный Католической церковью латинский перевод Библии) с разнообразными источниками, Кальвин подверг основательной критике перевод св. Иеронима, предложив читателю свою Французскую Библию. Художественный пафос библейских книг, захватывающий читателя с такой силой, какой не обладала античная литература, Кальвин объяснял тем, что Моисей и пророки служили лишь "органами" божественного Слова. При этом каждый пророк жил в своё историческое время и ориентировался на свой круг слушателей и читателей; отсюда особенности стиля, который, например, у Амоса прост и даже грубоват, а у Исайи возвышен до трагического.

Реформатор учил, что в Писании Бог разговаривает с человеческим родом как педагог, который сначала воспитывает ребёнка, потом юношу и наконец зрелого мужа, способного воспринять высокие истины. В переводе Кальвина пророки и апостолы говорят на современном ему французском языке, без архаизмов, но и без упрощения или модернизации. Некоторые переводы Ветхого Завета, выполненные гуманистами, Кальвин отвергал именно за ненужную, по его мнению, популяризацию пророческой речи.

Нужно отметить, что русский читатель обладает пока единственным полным переводом Библии - Синодальным, который мы использовали, отмечая в публикуемом тексте те библейские цитаты, которые в переводе Кальвина не вполне соответствуют Синодальному.

Своеобразен третий комплекс произведений реформатора - письма, в которых нашли отражение реальные трудности дела утверждения нового вероучения и организации Церкви. Сохранившиеся 4 200 писем адресовались конкретным людям, но создавались они как публицистические произведения, ходили в списках по рукам, публиковались. Письма Кальвина расходились из Женевы по всей Европе и служили могучим средством пропаганды протестантизма.

Однако главной книгой Кальвина, над которой он работал всю жизнь, постоянно её совершенствуя, стало "Наставление в христианской вере" (Institutiones Religionis Christianae). Первое издание, выпущенное в Базеле в 1536 г., - относительно небольшой том, подходивший своим форматом для вместительных карманов бюргеров XVI века. По структуре книга следовала катехизису Лютера и была разделена на б глав. Второе издание вышло в Страсбурге в 1539 г. По объёму оно примерно в три раза превышало предыдущее, а введённые в него новые материалы показывали, что теперь автор действительно сложился как протестантский мыслитель. Это было важно, поскольку Реформацию её сторонники понимали неоднозначно и вокруг протестантского вероучения шла нескончаемая идейная борьба.

Ренессансная культура была двуязычной, и, хотя именно тогда в Европе сформировались национальные языки, в "республике учёных" употреблялась почти исключительно латынь. Не случайно и "Наставление" публиковалось на двух языках. Французская версия второй редакции вышла из печати в Женеве в 1541 г. В предисловии к нему Кальвин объяснял, что Священное Писание не требует дополнений, но неискушённому в нём человеку необходима помощь просвещённых в христианской философии людей.

"Именно потому, что я вижу, как важно таким образом помочь людям, жаждущим просвещения в учении о спасении, я постарался исполнить это дело в меру отпущенного мне Господом дарования и сочинил эту книгу. Вначале, чтобы помочь учёным людям, к какой бы нации они ни принадлежали, я изложил её по-латыни. Спустя некоторое время я переложил её также и на наш язык, желая открыть нашей французской нации то, что могло бы пойти ей на пользу".

В последующих изданиях книга продолжала расти по объёму и меняться по структуре. Окончательная, шестая редакция произведения, изданная в 1559 г. по-латыни и в 1560 г. по-французски, состоит из 80 глав, распределённых по четырём книгам. Специалистам известны все детали, отличающие французскую версию от латинской. Наш перевод сделан с французского текста; французское "Наставление" чуть подробнее латинского, однако мы не отмечали в публикуемом тексте фразы, отсутствующие в латинской версии.

Раздел "О христианской жизни" Кальвин писал в Страсбурге, когда Мартин Буцер опубликовал там труд "О попечении души" (1538), поощрявший к раздумьям о святости в житейском поведении христиан. Во второй редакции "Наставления" Кальвин поместил этот раздел в заключение, но потом перенёс его в третью книгу (гл. VI-X). Известно также, что трактат "О христианской жизни" получил хождение как самостоятельное произведение с 1540 г. Зафиксированы три издания трактата, вышедшие при жизни реформатора: латинское - 1550 г., французское - 1551 г. и английское - 1550 г. Впоследствии его издавали и переводили с таким успехом, что издатели закрепили за ним название "Золотая книжка Кальвина об истинно христианской жизни".

Один из первых читателей трактата "О христианской жизни", молодой французский протестант, писал в 1540 г., что Кальвин в этом произведении "убедительно обучает Христу". Действительно, этот этюд о морали воодушевлял созерцанием идеала и переживанием близости христианина ко Христу. Здесь реформатор проникает в тайны человеческого сердца, раскрывает мотивы поступков, закономерности движения чувств, указывает священные примеры для подражания. Раскрывая перед верующими, какие опоры даны им для врачевания души, какие размышления и действия выведут грешников на путь спасения, Кальвин предлагает обеспокоенным, растерянным и ищущим духовных перспектив людям обрести уверенность совести. Это наиболее психологичные страницы "Наставления". Исходя из того, что Бог помогает своим служителям' и ведёт их по пути избавления от рабства греху к безупречной святости, реформатор вводит святость и избранничество в норму христианской жизни.

Моральному учению Кальвина довольно часто приписывают исключительно суровое, аскетическое, пуританское начало. Оно, действительно, утверждает, что путь христианина ведёт к сораспятию Христу и крестному испытанию, когда страдание преобразует жизнь христианина, приближая его к идеалу. Но о неизбежности страдания, о долге самоотречения, о любви к ближнему, о несении каждым человеком своего креста и о подражании Христу рассуждали многие христианские писатели задолго до Реформации. Фома Кемпийский в своём знаменитом трактате "О подражании Христу" (ок. 1418 г.) на столетие раньше учил, что для спасения важна лишь праведная жизнь и не важны обряды, если для души они проходят бесследно. Фома, выражая общие идеи движения "Нового благочестия", писал, что на смену внешней религии, которая не создаёт благочестия, приходит религия внутреннего человека. Внутренний человек постоянно пребывает с Иисусом, размышляет о Его святейшей жизни, мысленно страдает Его ранами. Фома советовал христианам избавляться от привязанности ко всему земному, упражнять свободный дух в покое и молчании и, Заказывая тело, учиться умирать для мира.

Идея подражания Христу у Кальвина, напротив, предполагает путь совершенствования христианина в миру, где всё христианское сообщество, размышляя о будущей жизни, получает благословение свыше на земное бытие. Как и у Лютера, бегство от мира и монашеские аскетические правила подвергнуты у Кальвина основательной критике. Реформаторы считали, что христиане естественным порядком вещей привязаны к миру, к общению с другими людьми и плоти и, следовательно, выполнение мирских обязанностей предписано божественной волей. Поэтому в трактате "О христианской жизни" святость мыслится не как отказ от земных благ, а как пользование многообразными дарами земного бытия на началах заповеданной в Евангелии справедливости. Идеального верующего реформатор видит не беглецом от мира, а мирянином" занятым благоустройством жизни, включающей в себя дары природы, культуры и искусства. Жизненная задача, круг обязанностей и рамки поведения людей в христианском сообществе определяются у Кальвина идеей о христианском призвании. Служа своему призванию, каждый человек выполняет священный долг, распознавая добро и зло в мире, выбирая угодную Богу профессию, укрепляя семейные узы и порядок в государстве и обществе. Кажется, самым трудным моральным навыком реформатор считает умение размышлять о смерти и посвящает этому особую главу своего трактата.

О своём жизненном призвании Кальвин поведал читателям в предисловии к полному корпусу "Наставления в христианской вере", которое мы приводим целиком.

Докт. ист. наук Н. В. Ревуненкова.

***

Читателю от Жана Кальвина

Первое издание этой книги приняли благосклонно, чего я не ожидал, ибо по Божьей воле и его неоценимой доброте сочинил её очень быстро, понуждая себя к краткости.

Узнав о славе, пришедшей к книге спустя некоторое время (чего я не хотел и тем паче не искал), я понял, что обязан принести ещё больше пользы людям, принявшим моё учение с такой любовью.

С моей стороны было бы неблагодарностью не удовлетворить их желания в меру моих скромных сил. Посему я постарался выполнить свой долг: не только при второй, но при каждой перепечатке книга увеличивалась и обогащалась.

Хотя поводов для недовольства проделанной работой у меня не было, но признаюсь, что я не был собой доволен, пока не придал книге тот план, который ныне вам представлен и который, надеюсь, вы одобрите.

Ради благожелательного отношения к моей работе могу рассказать, как не щадил себя в этом служении церкви Божьей, проявляя как можно большую преданность ей, вплоть до того, что прошлой зимой меня чуть было не сжила с этого света лихорадка; но чем больше болезнь преследовала меня, тем меньше я себя берёг, пока не усовершенствовал книгу, которая, пережив меня, после моей смерти покажет людям, как я хотел помочь и тем, кто к ней только что обратился, и тем, кто хотел бы широко применить её в жизни.

Я очень спешил, но не в ущерб доброму делу: мне бы хотелось, чтобы она принесла Божьей церкви пользы намного больше, чем раньше. Таково моё заветное желание: поскольку мне и впрямь вполне бы хватило той награды за свой труд, если бы Бог был мною доволен; лишь бы преодолеть заблуждения и измышления невежд, клевету и поношения коварных людей.

Ведь от того, что Бог всецело заполнил моё сердце праведным и чистым стремлением возвысить его Царство и служить пользе его церкви, моя совесть даёт мне надёжное и убедительное ручательство пред Ним и его ангелами в том, что с тех пор, как мне дарованы обязанность и служение наставлять, у меня нет иных помыслов, кроме помысла принести пользу его церкви, провозглашая и утверждая истинное учение, которое Он нам преподал.

Хотя я не думаю, что есть на земле человек, которому бы больше досаждали, которого бы больше язвили и терзали ложными измышлениями и оскорблениями явные враги Божьей истины и множество негодяев, проникших в его церковь, - вроде монахов, которые трясут своими рясами далеко за пределами монастырей и оскверняют местность, по которой проходят, или вроде иных подлых мирян, которые ничем не лучше.

Совсем недавно, когда это послание уже находилось под печатным прессом, я получил сообщение из Аугсбурга, где собрались имперские сословия, что пущен слух, будто я устроил бунт против папы, и при княжеских дворах этому слишком легко поверили. Это показывает, как много злокозненных лицемеров, притворяясь, что исповедуют Евангелие, очень хотят, чтобы дело обстояло именно так.

Вот каким образом вознаграждают меня многие придворные, которые часто испытывали моё терпение, в то время как они должны были бы помогать мне, если бы им не мешала неблагодарность: поскольку это обстоятельство мне известно, им бы следовало обходиться со мною гораздо честнее.

Впрочем, дьявол со своими присными глубоко заблуждается, если замышляет ослабить или устрашить меня столь вздорными наветами. Ибо Бог, которому я доверился, по своей высочайшей милости одарил меня упорством и непобедимым терпением, чтобы исполнить его священное призвание, о котором я снова подаю доказательства всем христианам. Ибо моя задача состояла в том, чтобы таким образом подготовить и наставить людей, желающих изучать теологию, дабы им легче было начать читать Священное Писание, а также преуспевать и продвигаться в его понимании, неуклонно придерживаясь достойного и верного пути.

Ибо я считаю, что, работая над книгой, постиг сущность христианской религии во всех её частях и расположил их в таком порядке, чтобы человек, усвоивший мою форму наставления, мог легко разобраться и решить, какое именно место ему нужно искать в Писании и для какой именно цели следует знать, что там сказано.

В то же время здесь мне нет нужды - как в моих Комментариях, где я излагаю книги Св. Писания, - входить в длинные рассуждения о рассматриваемых предметах: эта книга является общим указателем, дабы руководить людьми, которые нуждаются в помощи; ведь здесь ясно видно, что я не злоупотребляю многословием и не люблю излишеств.

Следовательно, читатели, когда им понадобится найти в этой книге какое-либо конкретное указание, будут избавлены от лишнего труда благодаря её удобному построению; но я предпочёл бы не хвалить себя, а убедить вас делом.

Посему храни вас Бог, и прошу также не забыть в ваших святых молитвах пользы, которую вы получите моими стараниями.

Из Женевы, в первый день августа 1559 года.

Молитва Кальвина

Всемогущий Бог Отец,

даруй нам,

ибо путь наш земной нелёгок,

силу Духа Твоего Святого,

дабы идти нам мужественно

сквозь огонь и воду,

так подчиняясь законам Твоим,

чтобы встретить смерть без страха,

уверенно полагаясь на помощь Твою.


Помоги нам сносить

ненависть и вражду человеческую,

доколе не достигнем

окончательной победы

и не войдём, наконец,

в благословенный покой,

который обрёл для нас

кровью Своею

Сын твой единородный.

Аминь.

***

Глава I

О ЖИЗНИ ХРИСТИАНИНА, И ПРЕЖДЕ ВСЕГО О ТОМ, КАК НАСТАВЛЯЕТ О НЕЙ СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ

1. Цель жизни возрождённого1 христианина в том, чтобы установить гармонию2 и согласие между Божьей справедливостью и нашим послушанием, утвердившись в усыновлении, которым Бог объявил нас своими детьми. И хотя закон Божий поведал о новой жизни, возрождающей нас и возвращающей к его образу и подобию, мы из-за на-[ шей непонятливости нуждаемся в помощи - в том, чтобы нас подталкивали по пути этой новой жизни. А поэтому полезно изложить некоторые места из Священного Писания, чтобы люди, желающие обратиться к Богу, не сбились с пути, поддавшись безрассудным страстям.

Намереваясь обучать христианскому образу жизни, я хорошо представляю, что приступаю к сложной и неисчерпаемой теме, которой можно было бы посвятить большую книгу, если бы я задумал излагать всё подробно. Ведь мы знаем, как многословны поучения прежних докторов3, когда они рассуждают лишь об одной какой-либо добродетели. И дело здесь вовсе не в чрезмерной словоохотливости; ибо какую бы добродетель мы ни стали восхвалять, сведения о ней так обширны, что правильное рассуждение кажется невозможным без большой обстоятельности. Однако я не стремлюсь ни подробно рассказывать про учение о жизни, которое разработал, ни разъяснять каждую добродетель по отдельности, ни составлять пространные поучения. Всё это следует искать в других книгах, главным образом в гомилиях4 прежних докторов, то есть в предназначенных для публики проповедях.

Я укажу лишь некий план, которым должен руководствоваться христианин, направляясь к верной цели благоустроения своей жизни.

Я кратко изложу, повторяю, лишь общее правило, которому он мог бы следовать во всех своих поступках. Не исключено, что иногда нам придётся вводить рассуждения, встречающиеся в проповедях прежних докторов; однако предстоящее нам дело требует по возможности более сжатого изложения. Ведь подобно тому, как философы5 исходят из общего понятия о честности и справедливости, рассуждая об отдельных обязанностях и различных проявлениях добродетели, Св. Писание тоже толкует о частностях на основе общего, но лучше и убедительнее философов.

Разница в том, что философы, снедаемые честолюбием, старались придать форме изложения особый блеск и строгую последовательность, дабы показать свою проницательность. Напротив, Св. Дух, поучая без какой-либо высокопарности и самолюбования, не всегда столь строго придерживается определённого порядка и метода. Тем не менее, подчас прибегая к ним, Он указывает нам, что не следует пренебрегать и методичностью.

2. Итак, метод Писания, о котором идёт речь, двоякий. Его цель, во-первых, вселить в сердце любовь к справедливости, к которой по своей природе мы отнюдь не склонны. Во-вторых - снабдить нас чётким правилом построения жизни, предохраняющим от ошибок и заблуждений.

Что касается первой цели, то в Писании есть много превосходных рассуждений, способных возбудить в сердце любовь к добру; о них мы уже не раз говорили, а о некоторых вспомним и здесь. Для начала зададимся вопросом: есть ли довод убедительнее, чем тот, что надо быть святыми, поскольку свят наш Бог (Лев 19:2; 1 Пет 1:16)?

К этому Писание добавляет, что мы рассеяны по лабиринту этого мира, как заблудшие овцы, но Он собрал нас, дабы мы находились вместе с Ним.

Говоря о нашем соединении с Богом, надо помнить, что связует нас святость.

Но мы вступаем в общение с нашим Богом вовсе не благодаря своей святости. Ибо, прежде чем стать святыми, нам надо припасть к Нему, чтобы Он уделил нам от своей святости, а мы смогли последовать за Ним по его зову; и поскольку его слава не может быть запятнана ни скверной, ни беззаконием, нам надо быть похожими на Него, раз мы принадлежим Ему.

Писание учит, что именно в этом конечная цель нашего призвания6, к которой мы должны постоянно стремиться, если хотим достойно ответить нашему Богу. Ибо зачем было избавлять нас от грязи и скверны, в которые мы были погружены, если мы хотим оставаться в них всю жизнь?

Далее, Писание напоминает, что если мы хотим принадлежать к Божьему народу, нам следует жить в святом городе Иерусалиме. Поскольку этот город Он освятил и посвятил своей славе, недопустимо, чтобы его оскверняли нечестивцы и профаны7. Поэтому и сказано: кто ходит непорочно и делает правду, тот найдёт обитель под сенью Господа (Пс 23:3; 14:2; Ис 35:8 и др.). Ибо не пристало храму, в котором пребывает Он, быть грязным, как хлев.

3. Затем, чтобы ещё более воодушевить нас, Писание раскрывает, как Бог примирился с нами во Христе и дал в Нём людям столь яркий пример и идеал для подражания.

А те, кто думает, будто нравственное учение могут хорошо и убедительно развивать только философы, пусть попробуют найти в их сочинениях столь же добрые наставления, как те, что я сейчас изложил. Когда они изо всех сил стараются призвать нас к добродетели, то приводят единственный довод: надо жить в соответствии с природой.

Писание же верно указывает нам более надёжный источник истины, когда велит не только сообразовывать всю жизнь с Богом, подателем её, но и напоминает, что во грехе мы пали и уклонились от подлинной цели сотворения человека.

Оно добавляет, что Христос, примиривший нас с Богом-Отцом, дарован нам как образец непорочности, которому мы должны следовать в жизни.

Можно ли сказать что-либо более вдохновляющее и убедительное? И можно ли ещё чего-то требовать? Ибо Бог принял нас своими детьми с условием, чтобы в нашей жизни проступал лик Христа; если же мы не стремимся к справедливости и святости, то не только низко и бесчестно предаём своего Творца, но и отрекаемся от Него как от Спасителя.

Следовательно, Писание заботится о том, чтобы раскрыть перед нами все благодеяния Бога и все условия нашего, спасения, когда, например, провозглашает: поскольку Бог дан нам как Отец, то нас можно обвинить в подлой неблагодарности, если мы не ведем себя как его дети (Мал 1:6; Еф 5:1; 1 Ин 3:1).

И поскольку Христос очистил нас, омыв своею кровью, и передал нам эту чистоту через крещение, то нам непозволительно погрязнуть в новой скверне (Еф 5:26; Евр 10:10; 1 Пет 1:15, 19).

Поскольку Он сделал нас частью своего Тела, нам нужно тщательно соблюдать чистоту, ибо мы - члены Тела Христова (1 Кор 6:15; 15:35; Еф 5:23).

Поскольку Он, наш Глава, вознёсся на небеса, нам следует отрешиться от земных привязанностей, чтобы устремить все помыслы к небесной жизни (Кол 3:1).

Поскольку Св. Дух осенил нас, чтобы мы стали Божьими храмами, нам надо приложить усилия, дабы слава Божья приумножалась в нас и ничем не была запятнана (1 Кор 3:16; 6:19; 2 Кор 6:16).

Поскольку наши душа и тело предназначены для бессмертия в Царстве Божьем и для нетленного венца его славы, нам надлежит сохранять в чистоте и без порока душу и тело вплоть до пришествия Господа (1 Фее 5:23).

Таковы разумные и надёжные основы благоустроения нашей жизни, подобных которым не найти во всех сочинениях философов; ибо когда речь идёт о том, чтобы разъяснить человеку его долг, они рассуждают лишь о природном достоинстве человека и никогда не поднимаются до более возвышенного.

4. Теперь я обязан обратить своё слово к тем людям, которые, не зная о Христе ничего, кроме имени, хотят, однако, считаться христианами. Но разве это не дерзость - похваляться его святым именем, когда на самом деле к Нему приобщился только тот, кто воистину познал Его через слово Евангелия?

Ал. Павел полагает, что нельзя истинно познать Христа, если не отрешиться от ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, дабы облечься во Христе в нового человека (Еф 4:22-24).

Отсюда следует, что такие люди лгут, утверждая, будто познали Христа, тем самым оскорбляя Его, как бы ни была красива их болтовня.

Ведь Евангелие учит не языку, а жизни8. Его нужно постигать не только с помощью разума и памяти, как другие науки, но оно должно полностью захватить душу и утвердить свой престол и ковчег в глубине сердца - в противном случае оно не принято. Поэтому пусть они либо не позорят Бога своей похвальбой, либо проявят себя как ученики и последователи Христа.

Первое место в религии мы отвели её учению, поскольку оно является началом нашего спасения. Но чтобы это учение принесло нам пользу и дало свои плоды, оно должно проникнуть в глубину сердца и оказать воздействие на нашу жизнь и даже на свой лад преобразовать нашу природу.

Если философы имеют все основания для гнева на тех, кто корыстно пользуется плодами их трудов, превращая в софистическую болтовню то искусство, которое они считают руководством к жизни, то насколько же больше оснований у нас обличать болтунов, сующих нос в Евангелие, но отвергающих его собственной жизнью! А ведь Евангелие должно проникать в самое сердце, укорениться в душе во сто тысяч раз крепче, чем все философские поучения, цена которым невелика.

5. Я не требую, чтобы нравы христианина абсолютно и полностью соответствовали Евангелию; хотя следует этого желать и к этому стремиться. Я не требую евангельского совершенства столь строго и неукоснительно, чтобы не признавать христианином человека, который его не вполне достиг. Ибо тогда все миряне оказались бы отвергнутыми церковью; ведь не найти ни единого человека, который, несмотря на все свои старания, не был бы ещё очень далёк от совершенства, а большинство людей вовсе не приблизились к нему.

Что же необходимо? Разумеется, нам необходимо иметь перед глазами эту цель, на неё должны быть направлены все наши поступки: то есть нам следует стремиться к заповеданному Богом совершенству. И я призываю, чтобы вы прилагали усилия и надеялись достичь цели.

Ведь если мы сопричастны Богу, то недопустимо по собственной прихоти одну часть заповеданного в его слове принимать, а другую отвергать. Ибо Он требует от нас прежде всего цельности. Этим словом Он обозначает простоту чистого сердца, свободного от какого бы то ни было притворства и не приемлющего двоедушия. Это как если бы сказать, что главное в правильной жизни - духовное9, когда сокрытая в душе любовь искренне посвящается Богу, дабы человек шёл путём справедливости и святости. Однако, пока мы пребываем в земной темнице, нет среди нас ни настолько крепкого духом, ни настолько целеустремлённого, кто шёл бы по этому пути достаточно быстро: напротив, в своём большинстве люди настолько слабы и немощны, что шатаются и хромают, едва продвигаясь вперёд; так пусть же каждый идёт в меру своих скромных возможностей, но не сходит с избранной стези.

Как бы медленно человек ни продвигался, он каждый день понемногу приближается к заветной цели.

Будем же непрестанно стремиться как можно больше преуспеть на стезе Господней и не утратим решимости, если преуспеем лишь в малом. Даже если наши чаяния не сбылись, ещё не всё потеряно, только бы сегодняшний день был лучше дня вчерашнего10. Лишь бы мы стремились к чистой и поистине простой цели и старались её достигнуть, не обманываясь суетной лестью и не прощая себе пороков; пытались становиться день ото дня лучше, пока не приблизимся к высшему благу, которого мы должны искать и добиваться в течение всей жизни, чтобы, избавившись от немощной плоти, приобщиться к нему и стать его полноправными участниками в тот день, когда Господь призовёт нас к себе.

***

Глава II

О СУЩНОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ ИЛИ О ТОМ, ЧТОБЫ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ САМИХ СЕБЯ

1. Теперь переходим ко второму положению. Несмотря на то, что Закон Божий содержит прекрасный метод и чёткое руководство относительно того, как построить нашу жизнь, благой небесный Учитель счёл нужным преподать своему народу правила в виде чудесного и подробного учения.

Изложение этого учения начинается с того, что верующие должны предоставить свои тела в жертву живую, святую, благоугодную Богу и что в этом заключается служение, которое мы по справедливости обязаны Ему воздавать (Рим 12:1).

Отсюда следующий призыв к верующим: не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать волю Божию.

Очень важно признать, что мы вручены и посвящены Богу, чтобы отныне думать, говорить, размышлять и поступать только во славу Его. Ведь непозволительно употреблять то, что священно, для мирских дел. Следовательно, если мы принадлежим не себе, а Господу, то понятно, что делать, чтобы не сбиться с пути, и чему надо посвятить всю жизнь.

Мы не принадлежим себе: поэтому пусть наши разум и воля не определяют ни наших решений, ни того, что нам следует делать.

Мы не принадлежим себе: поэтому не будем стремиться к тому, к чему нас побуждает плоть, и потворствовать ей.

Мы не принадлежим себе: забудем же по возможности о себе и обо всём, что нас окружает.

Мы принадлежим Господу: будем жить и умирать для Него.

Мы принадлежим Господу: пусть его воля и мудрость руководят всеми нашими поступками.

Мы принадлежим Господу: пусть вся наша жизнь будет устремлена к Нему как к единственной цели. О, как преуспел человек, который, зная, что не принадлежит себе, отнял у своего разума власть над собою, чтобы вручить её Богу! Ибо если для человека самое верное средство погубить себя - это угождать себе, то самое надёжное средство спасения - не жить собственным разумом, не желать ничего по своей воле, а лишь следовать Господу. Поэтому пусть наш первый шаг будет отречением от самих себя, чтобы направить всю силу нашего разума на служение Богу.

Я называю служением не только повиновение его слову, но и отказ человеческого разума от собственных помышлений, решительное обращение к Божьему Духу и подчинение Ему.

Подобное преображение, которое для св. Павла означало "обновиться духом ума вашего" (Еф 4:23), было неведомо никому из философов, несмотря на то, что оно есть вхождение в жизнь. Ведь философы учат, что только разум должен управлять и руководить человеком, и считают, что только ему следует внимать и следовать, то есть они вверяют разуму руководство жизнью. Христианская же философия, напротив, велит, чтобы разум отступил, дал место Св. Духу и подчинился его водительству, дабы человек больше не жил собой, но носил бы в себе, сострадая, Христа, живого и царствующего,

2. Отсюда следует также, что мы должны стремиться не к тому, что приятно нам, а к тому, что приятно Богу и способно умножить его славу.

Требуются немалые усилия, чтобы мы, почти забыв о себе, менее всего о себе заботясь, направляли всё своё рвение на то, чтобы повиноваться Богу и его заповедям. Ибо, когда Писание запрещает нам заботиться в первую очередь о себе, оно не только изгоняет из нашего сердца жадность, жажду власти, высоких почестей и знатности, но также хочет искоренить в нас всяческое честолюбие, погоню за людской хвалой и прочие тайные пороки.

Разумеется, нужно, чтобы христианин -проникся убеждением, что вся его жизнь проходит пред Богом. Поскольку, представив это, христианин будет стараться отчитаться перед Ним во всех своих поступках, то он направит все свои чаяния к Богу и не отвернётся от Него. Ибо тот, кто во всех своих делах устремляет взоры к Богу, легко освобождает свой дух от суетных мыслей.

Таково отречение от самих себя, которого Христос настоятельно требует от своих учеников в качестве первого навыка (Мф 16:24).

Когда человеческое сердце отвергает себя, то из него прежде всего изгоняются гордыня, заносчивость и чванливость; затем жадность, невоздержанность, страсть к роскоши и наслаждениям, а также другие пороки, которые порождает в человеке любовь к себе.

Наоборот, везде, где нет самоотречения, человек или предаётся самым низменным излишествам без стыда и совести, или, если ещё сохраняется видимость добродетели, портит её дурной жаждой похвалы и славы. Пусть попробуют показать мне человека, который бескорыстно делает людям добро, но не отрёкся от самого себя согласно повелению Господа. Ведь люди, которые ещё не умели этого достичь, поступая добродетельно, по крайней мере искали похвалы.

А философы (больше всего проявившие рвение в доказательствах, что к добродетели следует стремиться ради её самой) были настолько полны высокомерия и гордыни, что явным образом радели о добродетели лишь для того, чтобы иметь основания для гордости.

Между тем, тщеславные люди, то есть люди, ищущие мирской славы, или те, что готовы лопнуть от самодовольства, отнюдь не угодны Богу; ибо Он говорит, что первые получили награду в земной жизни, а вторые дальше от Царства Божия, чем мытари и блудницы.

Однако мы ещё не показали достаточно ясно, сколько препятствий мешают человеку обратиться к добру, если он не отрешился от самого себя. Верно говорили в старину, что человек таит в душе целую вселенную пороков. И мы не отыщем исцеления, если не отречёмся от самих себя и от того, что нам по нраву, если не принудим свой разум находить то, чего требует от нас Бог, и если не устремимся к этому, повинуясь лишь его желанию.

3. В другом месте ап. Павел более отчётливо, хотя и кратко, разъясняет, из чего складывается добродетельная жизнь.

"Ибо явилась благодать Божия, говорит он, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы, отвергнувши нечестие и мирские похоти, в воздержании, справедливости и благочестии жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам" (Тит 2:11)11.

Итак, после того, как Бог явил свою милость, чтобы укрепить наш дух и проложить для нас путь служения Ему,. Он устраняет два препятствия, сильно нам мешающие: нечестие, к которому мы весьма склонны по природе, и мирские похоти, о которых разъясняется ниже.

Кстати, слово "нечестие" (impiete) обозначает не только суеверия, но и всё то, что противно подлинному страху Божьему.

Выражение "мирские похоти" (cupiditez mondaines) имеет тот же смысл, что и "плотские влечения". Тем самым Бог в соответствии с обеими частями Закона12 повелевает нам очистить естество наше и отбросить всё, что подсказывают разум и воля.

Всё наше поведение Павел сводит к трём принципам: воздержание, справедливость и благочестие.

Первый принцип, то есть воздержание (sobriete), означает как целомудрие и умеренность, так и чистое, спокойное вкушение всех Божьих благ и терпение в бедности.

Слово "справедливость" (iustice) подразумевает прямоту и открытость, которых следует держаться в общении с ближними, чтобы воздавать каждому то, на что он имеет право.

"Благочестие" (piete), которое Павел ставит на третье место, очищает нас от любой земной скверны и соединяет с Богом в святости.

Когда эти три добродетели соединяются неразрывно, они образуют законченное совершенство.

Однако нет ничего труднее, чем отвергнуть свой разум, смирить или совсем отбросить похоти ради того, чтобы предаться Богу и нашим братьям, и, пребывая в прахе земном, помышлять об ангельской жизни; поэтому св. Павел, дабы освободить наши души от всяких уз, призывает нас надеяться на блаженное бессмертие, говоря, что мы боремся не напрасно, потому что Иисус Христос, придя однажды как Искупитель, явит нам своим последним пришествием плоды спасения, которые Он нам даровал.

Таким образом, Павел зовёт нас не поддаваться соблазнам, которые обычно ослепляют нас до такой степени, что мы не стремимся, как подобало бы нам, к небесной славе; и тем самым он учит нас быть странниками на земле, дабы не лишиться небесного наследия.

4. Итак, эти слова свидетельствуют о том, что отречение от самих себя отчасти зависит от людей, отчасти же - и главным образом - от Бога.

Ибо когда Писание повелевает почитать другого высшим себя и преданно радеть о благе ближних (Рим 12:10; Флп 2:3), оно даёт нам заповеди, исполнить которые мы совершенно не в состоянии до тех пор, пока не очистим наш дух от природного начала.

Ведь все мы настолько ослеплены и захвачены любовью к себе, что каждый считает себя вправе возвыситься над другими и пренебречь всеми ради себя.

Стоит Богу одарить нас какой-либо милостью, вызывающей уважение людей, тотчас мы превозносимся; мы раздуваемся от гордыни, чуть ли не лопаемся от неё.

Пороки, которыми мы переполнены, мы тщательно скрываем, делаем вид, что они незначительны, несущественны, а иногда даже считаем их добродетелями. Зато достоинства мы ценим в себе чуть не до самовосхваления. Если же достоинства, даже большие, наблюдаются у других людей, то, чтобы не уступать им, мы пытаемся по мере возможности их скрыть или принизить.

Наоборот, любые недостатки ближних мы, не довольствуясь суровым и придирчивым наблюдением, чудовищно преувеличиваем.

Отсюда проистекает высокомерие, с которым каждый из нас, словно он избавлен от общей участи, жаждет вознестись над остальными, а всех без исключения людей презирает как низших. Правда, бедняки уступают богатым, неблагородные - знатным, слуги - господам, неучи - учёным; но нет такого, кто бы не фантазировал, что у него есть основания возвыситься над другими. Таким образом каждый, льстя себе, растит в своём сердце произвол. Приписывая самому себе то, благодаря чему он собой любуется., он порицает дух и нравы других. Так что, если воспользоваться сравнением, наружу выступает яд.

Находятся, конечно, люди, проявляющие некоторое благодушие и сдержанность, хотя они не видят вокруг ничего, что бы им нравилось, но как мало таких, кто сохраняет мягкость и сдержанность, когда их подстрекают и раздражают! В самом деле, так может быть, если только вырвать из глубины сердца смертельную чуму самолюбования и самовосхваления; поэтому Писание и отучает нас от них.

Ибо, когда мы вникаем в его учение, оно заставляет помнить, что все сотворённые для нас Богом милости принадлежат не нам, но являются его бескорыстными щедрыми дарами.

Значит, если кто-либо похваляется, то тем самым проявляет неблагодарность. "Ибо кто отличает тебя? - говорит св. Павел. - Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, будто не получил?" (1 Кор 4:7).

С другой стороны, тщательно исследуя свои пороки, мы должны прийти к смирению. Таким образом в нас исчезнет всё, от чего мы могли бы возгордиться, но останутся все основания, чтобы подчиниться и смириться.

Более того, нам ведено почитать Божьи дары, которые мы- видим у своих ближних, чтобы благодаря им мы почитали людей, обладающих этими дарами. Ибо было бы большой дерзостью и бесстыдством пожелать лишить человека той чести, которую оказал ему Бог.

Далее, нам ведено не смотреть на недостатки, а покрывать их; не для того, чтобы им потворствовать лестью, но чтобы не оскорблять того, кто совершил ошибку, поскольку мы должны любить и чтить его. Тогда станет так, что, с кем бы мы ни имели дело, мы будем не только сдержанны и умеренны, но даже мягки и дружелюбны; однако истинного благодушия никогда не достигнешь, если ты не готов в душе принизить себя и вознести других.

5. Насколько же трудно исполнить долг заботы о благе ближнего?

Если мы не оставим помыслов о самих себе и не избавимся от малейшего плотского пристрастия, мы ничего не добьёмся. Ибо как исполнить долг любви, который возлагает на нас св. Павел, если не отречься от самого себя, полностью подчинив себя благу ближнего?

"Любовь долготерпит, говорит он, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится..., не ищет своего..." (1 Кор 13:4 сл.).

Если бы было только то одно повеление, что мы не должны искать своей пользы, то разве не пришлось бы нам бороться с нашей природой, которая так и тянет любить самих себя? Она едва ли позволяет быть равнодушным к собственному благу и тем более раздеть о благе ближнего или, скорее, отказаться от своего права, чтобы уступить его ближним.

Поэтому, чтобы нас вразумить, Писание открывает нам, что всё, что мы получили по милости Господа, было дано с условием употребления на общее благо церкви. Законное пользование этой милостью заключается в любовном и щедром распределении между нашими ближними; чтобы подобное распределение осуществилось, нам было дано наилучшее, самое надёжное правило, когда было сказано, что Бог вручил нам дары с условием употреблять их на благо других (1 Кор 12).

Писание, однако, идёт ещё дальше, сравнивая милости, полученные каждым из нас, со свойствами каждого члена в человеческом теле.

Ни один член не способен действовать лишь для себя, но действует не только для себя, а и на пользу другим членам; и ни один член не получает никакой иной пользы, кроме той, которую получает всё тело.

Таким же образом верующий должен отдавать всё что может своим братьям, о себе же заботиться лишь постоянным устремлением всех помыслов на общее благо церкви.

Так не забудем же, когда совершаем добро и творим милосердие, что мы - раздатчики всего, данного нам Господом, чтобы помогать ближним, и что нам предстоит отчитаться в исполнении возложенного на нас поручения. Тем более не забудем, что нет иного способа раздать всё, что нам дано, по правде и справедливости, как лишь соблюдая правило любви.

Тем самым мы не только соединим заботу о благе ближнего с заботой о собственном благе, но и подчиним собственное благо чужому.

В самом деле. Господь, желая показать нам, каким образом по правде и справедливости распорядиться полученным от Него, некогда так наставлял народ Израиля при малейших благодеяниях, которые Он ему оказывал: Он повелел, чтобы первые новые плоды были принесены Ему (Исх 22:29; 23:19), дабы народ засвидетельствовал, что ему не позволено вкусить каких-либо плодов, не посвященных Богу.

Итак, если Божьи дары вполне освящены для нас лишь после того, как мы их собственными руками вручили Богу, то ясно, что без этого освящения происходит только злоупотребление, достойное порицания.

Конечно, было бы безумием пытаться обогатить Бога, вручая Ему то, чем мы владеем. Поскольку наши блага Ему не нужны, то, как говорит пророк, мы должны передать их Его святым, которые на земле (Пс 15:23).

Недаром благодеяния сравниваются со священными жертвами: такие поступки соответствуют древнему обряду, бывшему при Законе, о котором я только что говорил (Евр 13:16; 2 Кор 9:5).

6. Чтобы мы не утомились, творя добро (что в противном случае произошло бы непременно) , нам надлежит помнить, как апостол повторяет: любовь долготерпит, любовь не превозносится (1 Кор 13:4).

Господь велит делать добро всем людям без исключения, пусть даже большинство их недостойны, если их оценивать по собственным заслугам. Но Писание внушает нам, чтобы мы смотрели не на то, чего заслуживают люди, а на образ Божий в них, который надо почитать и любить. В особенности нам следует видеть его у своих по вере (Гал 6:10), тем более, что образ Божий в них обновлён и возрождён Христовым духом.

Значит, кто бы ни предстал перед нами, нуждаясь в помощи, у нас нет основания отказать ему.

Если мы скажем, что он нам чужой, то ведь Господь отметил его печатью, которая роднит его с нами. Поэтому Он увещевает, чтобы мы не укрывались от своего единое кровного (Ис 58:7).

Если мы ссылаемся на то, что этот человек презренен и ничего не стоит, то Господь возражает, что Он оказал ему честь, дав свой образ к его украшению.

Если мы скажем, что ничем не обязаны ему, то Господь нам ответит, что Он послал его вместо Себя, дабы мы отплатили Ему за благодеяния, которые Он нам оказал.

Если мы скажем, что он не заслужил, чтобы мы сделали ради него хоть один шаг, то ведь образ Бога, который мы в нём созерцаем, настолько драгоценен, что нам следовало бы отдать за него всё, что имеем.

Даже если бы это был человек, который не только не заслужил с нашей стороны ничего, но и нанёс нам множество обид и оскорблений, это не было бы достаточной причиной, чтобы не любить его, не заботиться о нём и не служить ему.

Ибо если бы скажем, что с нашей стороны этот человек не заслужил никакого добра, то Бог может спросить, какое зло причинил нам Он, от которого мы получили все блага. Ведь когда Он велит нам прощать людям, согрешающим против нас (Лк 17:3), Он берет эти прегрешения на Себя. Лишь таким путём можно достичь того, что не только затруднительно для человеческой природы, но и вовсе противоречит ей, а именно, любить ненавидящих нас, воздавать добром за зло, молиться за обижающих нас (Мф 5:44).

Мы, я говорю, достигнем этого, если будем твердо знать, что людская злоба не должна нас останавливать, что в людях надо видеть образ Бога, который своим совершенством и достоинством может и должен подвигнуть нас на любовь ко всем людям и затмить все их недостатки, которые могли бы отвратить нас от любви.

7. Следовательно, тоща умертвим мы плоть, когда совершим милосердный поступок (charite). Это достигается не только выполнением своих обязанностей по отношению к ближнему, но истинно братской любовью.

Ибо вполне возможно, что внешне кто-нибудь полностью выполнит свой долг в отношении ближнего, но тем не менее он выполнит его не надлежащим образом. Есть много людей, желающих казаться щедрыми, и, однако, либо гордым видом, либо надменной речью они попрекают тех, кого одаривают. Так мы дошли до нынешней беды, состоящей в том, что большинство людей, подавая милостыню, унижают.

Такой извращённости не должны бы допускать даже язычники. Ведь Господь требует от христиан гораздо большего, чем радостное и весёлое лицо, Он требует, чтобы их благодеяния были гуманными и необременительными.

Прежде всего нужно, чтобы они поставили себя на место того, кто нуждается в помощи, чтобы они сжалились над ним, как если бы сами разделили его участь, и чтобы они, помогая, испытывали к нему такое же сострадание, как к самим себе.

Кто будет помогать своим братьям именно с таким чувством, не только не осквернит доброе дело заносчивостью или упрёками, но и не станет презирать за нищету того, кому благотворит, и не пожелает поработить его как своего должника; так, мы не глумимся над больным членом, для исцеления которого прилагает усилия всё тело; и не думаем, что он особенно обязан другим членам, потому что они больше потрудились для него, нежели он для них. Ибо члены тела связаны друг с другом не случайным образом, но это, скорее всего, исполнение долга перед законами природы; и от этого нельзя отказаться, не вызвав ужасных последствий.

Отсюда вывод: нельзя считать себя, как это обычно делают, свободными от обязательств и расквитавшимися по счёту, если долг в каком-то одном отношении не выползней. Ведь когда богатый даёт что-то от себя, он часто пренебрегает остальными обязательствами, освобождая себя от них, как если бы они не имели к нему отношения.

Напротив, пусть каждый помнит, что он должник своих ближних в отношении всего, чем владеет и что в его власти; он не должен ограничивать свою обязанность благотворить, если только у него есть на это возможность; по мере того, как эта возможность возрастает, она должна претворяться в милосердие.

8. Поговорим подробнее о другой стороне самоотречения, которая зависит от Бога.

Достаточно показать, каким образом она должна влиять на наши терпение и снисходительность.

Прежде всего, когда мы ищем способа жить и отдыхать в своё удовольствие, Писание всегда призывает нас, доверившись Богу вместе со всем, что имеем, подчинить Ему влечения сердца, чтобы их укротить. Мы с безудержной яростью и необузданной алчностью жаждем могущества и почестей, ищем власти, накапливаем богатства и собираем всё, что способствует, как нам кажется, роскоши и великолепию.

С другой стороны, мы боимся и отчаянно ненавидим бедность, убожество, унижение и избегаем их как только можем.

Поэтому очевидно, как тревожно на душе у тех, кто устраивает жизнь по собственному разумению, сколько ухищрений используют они и какими муками себя мучают, лишь бы добиться того, к чему влекут их алчность и тщеславие, избежать бедности и низкого положения.

Для того, чтобы верующие не попадали в такого рода западни, они должны держаться вот какого пути.

Главное, нельзя желать, или надеяться обрести, или воображать иной способ благоденствия, чем Божье благословение, поэтому люди должны безбоязненно полагаться и опираться на него.

Разумеется, плоть может сама осуществить свой замысел, когда изобретательно добивается почестей и богатства, либо прилагая к тому собственные усилия, либо с помощью благосклонных людей; тем не менее, очевидно, что всё это - ничто, и мы никогда не сможем преуспеть ни смекалкой, ни трудолюбием, если Господь не будет помогать нам в том и другом.

И напротив, одно его благословение проложит путь через все преграды, чтобы привести нас к счастливому завершению всех дел.

Более того, даже если бы мы могли приобрести богатство или добиться почестей без благословения, тем не менее, там, где тяготеет Божье проклятие, невозможно вкусить и малую толику блаженства; и мы не получим ничего, что не принесло бы беды, если над нами нет его благословения. Следовательно, было бы крайним безумием домогаться того, что может принести нам лишь несчастье.

9. Поэтому, если мы верим, что единственный способ преуспеть заключён в Божьем благословении и без него нас ожидают нищета и бедствия, то мы обязаны не жаждать богатства и почестей слишком страстно, полагаясь на свой ум, рвение или покровительство людей либо случая; мы обязаны всегда взирать на Бога, чтобы под его водительством занять то положение, которое угодно Ему.

Тогда мы не будем стремиться завладеть богатством, добиться почестей правдой или неправдой, силой или хитростью или другими неправедными путями; но будем искать тех благ, которые не нарушат нашей невинности перед Богом.

Ибо кто же, совершая обман, хищения или другие преступления, может рассчитывать на Божье благословение? Ведь поскольку оно помогает только тому, кто чист в помыслах и поступках, то человек, желающий благословения, должен быть чужд беззаконию и всякому злому умыслу.

Более того, Божье благословение - словно узда, сдерживающая нас, чтобы нас не спалила неумеренная страсть к обогащению и чтобы мы не старались тщеславно возвыситься. Разве не бесстыдство полагать, что Бог должен помочь приобрести то, чего мы желаем вопреки его слову?

Разве Он будет способствовать своим благословением тому, что проклинает своими устами!

В конце концов, даже если дела не пойдут в соответствии с нашими надеждами и желаниями, эта мысль не позволит нам отчаяться и проклясть судьбу. Ибо мы будем знать, что это ропот на Бога, по воле которого распределяются и бедность, и богатство, и презрение, и почести.

В общем, всякий, кто положится на Божье благословение (как было сказано выше) , не станет дурными и окольными путями искать ничего из того, что люди жаждут с безудержной алчностью, так как он будет знать, что это не пошло бы ему на пользу. А если ему выпадет удача, то он не припишет её своему рвению, умению, случаю, но признает, что это - от Бога.

С другой стороны, если он почти ни в чём нe может продвинуться и даже отстаёт, в то время как другие поднимаются, как хотели, всё выше и выше, - то он всё равно будет переносить бедность терпеливее и сдержаннее, чем нечестивый переносит достаток меньше желаемого.

Ибо уповающий на Божье благословение человек получит утешение, которое успокоит его больше, чем все богатства на свете, даже если бы он собрал их в одну кучу: потому что он будет помнить, как это и нужно для его спасения, что всё происходит по Божьей воле.

Мы видим, что такое же настроение духа было у Давида, когда, следуя Богу и предав себя его власти, он уверял, что подобен дитяти, отнятому от груди матери, и что он не входил в великое и для него недосягаемое (Пс 130:12).

10. Недостаточно, чтобы верующие сохраняли терпение и умеренность только в этом отношении; они должны относиться так ко всем событиям, которые случаются в жизни.

Поэтому человек не отрёкся от себя надлежащим образом, если не предал себя во власть Бога настолько, что охотно подчиняет свою жизнь водительству его воли.

Пребывающий в таком расположении ума и духа не посчитает себя несчастным, что бы ни случилось, не будет сетовать на своё положение, как бы косвенно обвиняя Бога.

А насколько такое расположение духа необходимо, станет ясно, если мы посмотрим, скольким разным несчастьям мы подвержены. Есть тысяча бед, которые мучают нас постоянно, одна за другой. То чума нас терзает, то война, то мороз лишает нас урожая и грозит нуждой; то смерть уносит от нас жену, детей и других близких; иногда в нашем доме случается пожар. От этого люди ненавидят жизнь, проклинают день своего рождения, не терпят небес и света, хулят Бога; и так они то изощрённо кощунствуют, то обвиняют Его в несправедливости и жестокости.

Напротив, верующий человек должен видеть во всём этом Божье милосердие и отеческую доброту.

Поэтому даже если он сокрушается из-за смерти близких и опустевшего дома, он перестанет благословлять Бога; скорее, ему придёт в голову мысль, что, поскольку Божья милость обитает в его доме, тот не опустеет.

Если случится так, что нивы и виноградники побиты и разорены градом, морозом или бурей, и человек предвидит, что ему угрожает голод, он всё же не падёт духом и не станет роптать на Бога, но ещё сильнее укрепится в вере, говоря в сердце своём: "А мы, народ Твой и Твоей пажити овцы..." (Пс 18:13).

Какой бы ни случился недород, Бог всегда пошлёт нам пропитание.

Если верующий страдает от болезни, он подчинится страданию настолько, чтобы утратить терпение и сетовать на Бога: но, взирая на справедливость и доброту небесного Отца, проявляющиеся в наказании, тем самым больше укрепится в терпении.

Короче говоря, что бы ни случилось, верующий, зная, что он всё получает из рук Господа, примет это с миром в душе и не проявляя неблагодарности, дабы не противиться воле Того, кому он вручил себя.

Главное, чтобы сердце христианина оставило безумное и ничтожное утешение язычников: приписывать несчастья судьбе, чтобы не терпеливее переносить их. Ведь философы утверждают, что бессмысленно гневаться на судьбу, ибо она безрассудна и слепа и пускает свои стрелы наугад, поражая добрых и злых без разбора13.

В отличие от этого, правило благочестия гласит, что благоприятным и несчастливым случаем управляет длань Божья, которая не по необдуманным порывам, а по справедливости распределяет как добро, так и зло.

***

Глава III

О ТЕРПЕЛИВОМ НЕСЕНИИ КРЕСТА, ЧТО ОТЧАСТИ ОЗНАЧАЕТ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ САМИХ СЕБЯ

1. Но любовь верующего человека должна простираться выше - туда, куда Христос зовёт всех своих учеников: каждый должен взять свой крест (Мф 16:24).

Все, кого Господь усыновил и удостоил общения как своих детей, должны готовиться к суровой и тяжкой жизни, полной трудов и неисчислимых бед. Такова воля небесного Отца: испытать своих служителей, дабы удостовериться в их преданности.

Он установил это в отношении Христа, своего первородного Сына, и Ему следуют остальные дети. И хотя Христос был его возлюбленным Сыном, в котором Он всегда находил отраду (Мф 3:17; 17:5)14, мы видим, что Он отнюдь не щадил Его и не смягчил его участи в этом мире; поэтому можно сказать, что Христос не только постоянно скорбел, но и вся его жизнь была образцом вечного креста.

Апостол указывает причину: Христа следовало научить послушанию страданиями (Евр 5:8). Неужто мы избегнем доли, которой должен был покориться наш глава Христос, тем более, что Он претерпел её ради нас, дабы подать нам пример терпения? Поэтому апостол предупреждает, что Бог назначил этот удел всем своим детям, желая предопределить им быть подобными образу Христа (Рим 8:29). От того мы постигаем высшее утешение, что, претерпевая всевозможные лишения, вызванные непредвиденными и горестными событиями, разделяем крест Христов, дабы, как и Он, миновав пучину горестей, прийти к небесной славе и достичь её, как и Он, многими скорбями (Деян 14:22).

Св. Павел наставляет нас, что когда участвуем в Его страданиях, то познаём силу Его воскресения; а когда мы участвуем в Его смерти, то тем самым готовимся к вхождению в Его блаженную вечность (Флп 3:10).

Сколь же это целительно для смягчения горечи, которую несёт с собою крест! Ведь чем горше мы скорбим, чем сильнее угнетены лишениями, тем надёжнее укрепляется наше общение со Христом15.

Когда мы соединяемся с Ним подобными узами, то испытания не только принимаются нами с благословением, но и служат опорами, весьма помогающими приблизить наше спасение.

2. Господь Иисус должен был нести крест и терпеть скорби лишь для того, чтобы выказать и подтвердить своё послушание Богу-Отцу: мы же должны вечно печалиться в этой жизни по многим причинам.

Главное в том, что от природы мы слишком склонны возвышать себя и всё приписывать себе, и, если сами не видим нашего неразумия, тотчас переоцениваем свою добродетель и нисколько не сомневаемся, что она преодолеет любые трудности. Отсюда исходит самовосхваление при тщетном и безумном доверии к плоти, которое затем побуждает нас превозноситься перед Богом, будто нам хватило бы своих сил без его милости.

С этой дерзостью можно совладать, лишь показывая на опыте, сколь мы неразумны и уязвимы.

Вот почему Бог сокрушает нас то позором, то бедностью, то болезнью, то смертью родных, то иными бедами, от которых мы едва не гибнем, не в силах их вынести. А будучи униженными, мы учимся испрашивать его силу, ибо только она укрепляет и поддерживает нас под бременем многих тягот.

Даже самые святые люди, хотя и знают, что их твёрдость основана на Божьей милости, а не на их собственной добродетели, тем не менее, были бы излишне уверены в своей силе и выдержке, если бы Господь не приходил их к более глубокому самопознанию посредством крестного испытания.

Сам Давид, поражённый таким высокомерием, как бы в беспамятстве говорит; "И я говорил в благоденствии моём: "не поколеблюсь вовек". По благоволению Твоему, Господи, Ты укрепил гору мою; но Ты сокрыл лицо Твоё, и я смутился" (Пс 29:78).

Он признаёт, что благоденствие помутило и притупило его разум, так как, не думая о Божьей милости, от которой он зависит, вознамерился найти опору в себе и посмел поручиться за своё постоянство. Если это случилось с таким великим пророком, то кто из нас не должен постоянно бодрствовать, чтобы уберечься от подобного?

То, в чём люди заблуждались, воображая себя очень сильными и твёрдыми в спокойные времена, они постигали, пережив испытания, ибо то прежнее было лицемерием.

Вот как нужно предупреждать недуги верующих ради того, чтобы они преуспели в смирении, избавились от малейшего пагубного доверия к плоти и всецело вверили себя Божьей милости. Ибо вверившись ей, они ощущают присутствие Божьей силы, в которой находят поддержку.

3. Именно на это указывает св. Павел, говоря, что от скорби происходит терпение, а от терпения - опытность (Рим 5:34).

Поскольку Господь обещал помогать верующим в скорбях, они убеждаются в правдивости этого обещания, когда хранят терпение, поддержанные его рукой в обстоятельствах, которых собственными усилиями не могли бы вынести.

Терпение, таким образом, является для святых доказательством, что Бог действительно подаёт обещанную Им помощь, когда нужно. Вследствие этого укрепляется надежда, поскольку не уповать на Божью истину впредь, когда уже доказана её незыблемость и нерушимость, означало бы чрезмерную неблагодарность.

Итак, мы видим, какое полезное воздействие оказывает крест, словно вечная путеводная нить. Ведь, опровергая ложное мнение, будто добродетель мы проявляем естественно, и разоблачая наше лицемерие, которое соблазняет нас и вводит в заблуждение своей лестью, крест уничтожает надменность нашей плоти, губительную для нас.

Далее, посрамив нас таким образом, крест учит уповать на Бога, который, будучи нам опорой, не допустит ни нашей погибели, ни отчаяния. Из этой победы следует надежда, так как Господь, выполняя обещанное, подтверждает свою истину на будущее. Уже из этого бесспорно явствует, насколько нам необходимо испытание крестом.

Ведь отнюдь не малую пользу приносит избавление от ослепляющей нас любви к самим себе, дабы мы глубоко осознали свою немощь; чтобы, ясно чувствуя её, мы учились не доверять себе; чтобы, не доверяя себе, переносили наше доверие на Бога; чтобы, уповая на Бога с подлинно сердечным доверием, мы с его помощью выстояли до победного конца; чтобы, пребывая в его милости, мы познали истину и верность его обетований; чтобы достоверность его надёжных обетовании укрепила нашу надежду.

4. Господь сокрушает своих служителей ещё и вот зачем: чтобы испытать их терпение и приучить к послушанию. Но не потому, что они могут проявить не такое послушание, какое Он им предписал; Ему угодно таким образом являть дарованные Им милости, чтобы им ни в коем случае не пропасть втуне и не остаться скрытыми. Поэтому, когда Господь ставит на первое место силу и упорство в перенесении страданий, которыми Он наделил своих служителей, Он говорит, что испытывает их терпение.

Этим объясняется и то, что Он искушал Авраама и узнавал его веру, когда тот не отказался ради Него принести в жертву сына (Быт 22:1,12).

Поэтому ап. Пётр говорит, что наша вера испытывается скорбями, как золото огнём в горниле (1 Пет 1:7). Кто же будет спорить против необходимости использовать замечательный дар, переданный Господом его служителям, дабы сделать его явным?

В противном случае его никогда бы не оценили по достоинству. Если у Господа есть справедливое основание предоставить поводы, дабы добродетели, которыми Он одарил верующих, обнаружились, а не остались втуне и тем более бесполезными, - значит, не без основания насылает Он и страдания, без которых терпение верующих не имело бы смысла.

Я говорю о том, что таким образом Он наставляет верующих в послушании, ибо благодаря этому они учатся жить не по своим желаниям, но в угоду Ему. В самом деле, если бы всё происходило как нам хочется, то мы бы не узнали, что означает повиноваться Богу.

Ещё Сенека, языческий философ, приводил древнее изречение, с помощью которого человека старались убедить терпеливо переносить несчастья: "Повинуйся Богу"16. Это значит, что человек окончательно принимает бремя от Господа, когда не противится наказаниям и добровольно подставляет руку и спину Божьим бичам.

Если разумно, чтобы мы всецело повиновались небесному Отцу, то нельзя противиться тому, чтобы Он всеми способами приучал нас к послушанию.

5. Мы, однако, не увидим, насколько необходимо послушание, пока не представим, как необузданно наша плоть сбрасывает бремя Господа, чуть только ей уступишь.

Происходит примерно то же, что со строптивыми конями, которые, застоявшись в стойле без дела, потом сопротивляются упряжи и не признают хозяина, которого раньше слушались.

Иначе говоря, со всеми людьми случается обычно то же самое, за что Господь укорял народ Израиля: разжирев на тучных хлебах, они противятся Тому, кто их вскормил (Втор 32:15).

Очевидно, что Божьи благодеяния должны были бы нас направлять к почитанию и любви за его доброту; но, поскольку мы неблагодарны до такой степени, что его мягкость и снисходительность скорее портят нас, чем побуждают к добру, то абсолютно неизбежно, чтобы Он обуздывал и укрощал нас определённой дисциплиной из опасения, как бы мы не впали в своеволие.

По этой причине, дабы мы не хвалились обилием благ, не упивались почестями, дабы ни телесные, ни душевные достоинства не порождали в нас гордости и распущенности, Господь предписал и определил, чтобы дерзость нашей плоти укрощалась, обуздывалась и исцелялась крестом.

То, что надлежит каждому человеку и что спасает его, он узнаёт по-разному. Ведь один болеет иначе, чем другой, и другим недугом; следовательно, и лечение не одинаково для всех.

Вот почему Господь одних людей испытывает одним родом креста, других - другим. Заботясь о всеобщем исцелении, Он применяет для одних лекарство помягче, для других - более едкое и сильнодействующее, лишь бы не допустить исключений, поскольку Он знает, что все немощны.

6. Необходимо также, чтобы милостивый Отец не только предвидел нашу немощь в будущем, но часто столь же важно, чтобы Он исправлял наши прошлые ошибки, дабы мы пребывали у Него в послушании.

Поэтому когда приходит беда, надо тотчас припомнить своё прошлое. Припоминая, мы несомненно обнаружим, что совершили какой-то грех, заслуживающий именно такого наказания.

Хотя в действительности нам надо признать главной причиной свою общую греховность, по причине которой нам и внушается терпение; ведь Писание подаёт замечательную мысль: Господь исправляет нас лишениями, дабы нам не быть осуждёнными вместе с этим миром (1 Кор 11:32). Нам же подобает признавать милосердие и доброту Отца и в самой большой скорби, которую вызывают несчастья, ибо и тогда Он не оставляет попечения о нашем спасении.

Ведь Он сокрушает нас не ради того, чтобы погубить или уничтожить, но чтобы освободить от проклятия этого мира.

К такому же заключению нас приводит другое поучение Писания, где говорится: "Наказания Господня, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему" (Прит 3:11).

Когда мы слышим, что его наказания - это Отцовские розги, то не обязаны ли проявить себя как послушные дети и не упорствовать подобно неисправимым, закосневшим в злодеяниях людям? Господь погубил бы нас, если бы не исправлял своими наказаниями, когда мы виноваты.

А вот что говорит апостол: "Если же остаётесь без наказания, которое всем обще, то вы - незаконные дети, а не сыны" (Евр 12:8).

Значит, в том случае, когда мы не можем вынести изъявления благой воли Бога и его заботы о нашем спасении, проявляется наша чрезмерная порочность.

Писание указывает на такое различие между неверующими и верующими: первые - как древние рабы, которые были испорчены от природы, от кнута становятся хуже и ожесточаются; вторые же - как свободнорождённые достигают раскаяния и исправляются. Теперь выберем, кого из них мы предпочитаем.

Но, поскольку это подробно изложено в другом месте (Кн. III, гл. IV, 32), здесь достаточно краткого упоминания.

7. Высшее же утешение приходит тогда, когда нас гонят во имя справедливости.

Будем помнить, какую честь оказывает нам Господь, даруя нам знаки того, что Он причисляет нас к своему воинству.

Я называю страданиями за правду не только гонения, которые мы терпим, отстаивая Евангелие, но также защиту всякого правого дела. Защищаем ли мы Божью истину от наветов сатаны, помогаем ли невинному перед лицом злодеев или противодействуем мучению и оскорблению их - мы неизбежно навлекаем на себя гнев и возмущение мира, отчего подвергаем опасности своё положение, имущество и жизнь.

И всё же пусть не тяготит нас служение Богу: не будем считать себя несчастными, ибо Он своими устами говорит, что мы - блаженны (Мф 5:10).

Верно, что бедность - несчастье, если рассматривать её саму по себе; то же верно по отношению к изгнанию, унижению, позору, заключению в тюрьму; наконец, последнее несчастье - это смерть.

Однако едва лишь Бог ниспошлёт свою милость, как любое из этих несчастий сулит нам награду и блаженство.

Доверимся же более свидетельству Христа, нежели ложным указаниям нашей плоти.

Тогда мы подобно апостолам будем радоваться всякий раз, когда удостоимся принять бесчестие за его имя (Деян 5:4).

В самом деле, когда, будучи невинны и с чистой совестью, мы лишаемся своего добра из-за козней нечестивцев, то предстаём бедняками перед людьми, но перед Богом приобретаем новое, подлинное богатство.

Чем сильнее нас утесняют и гонят на родине, тем надёжнее укрывает нас семья Господня.

Чем больше нас преследуют и угнетают, тем крепче мы уповаем на нашего Господа, чтобы у Него получить помощь.

Чем обиднее нас поносят и бесчестят, тем выше становимся мы в Божьем Царстве. Когда же умираем, то входим в блаженную жизнь.

Так разве не к великому нашему стыду мы ценим столь почитаемые самим Господом вещи меньше, чем утехи этого мира, которые проходят как дым?

8. Поскольку Писание так помогает нам при любом поношении и горе, мы весьма неблагодарны, если не переносим их терпеливо и с лёгким сердцем; в особенности потому, что этот крест для верующих важнее иных крестных испытаний: через этот крест, как говорит ап. Пётр (1 Пет 4:12 ел.), желает быть прославленным Христос.

Уверенным в себе и отважным людям стерпеть позор труднее и обиднее, чем сотню смертей, поэтому св. Павел напоминает, что, уповая на Бога, мы должны сносить не только гонения, но и поношение (1 Тим 4:10).

В другом месте он велит нам следовать за ним по пути бесчестия и чести (2 Кор 6:8 cл).

При этом Бог вовсе не требует от нас веселья, которое бы заглушило горечь страдания; терпение святых вовсе не означало бы креста, если бы они не терзались от боли, не тосковали в разного рода страданиях.

И если бы бедность не была для них мучительна, если бы их не изнуряли болезни, не унижало бесчестье, если бы смерть не вселяла в них страха, - то разве нужна была бы им сила и выдержка, чтобы всё это вынести?

Но поскольку каждому из этих несчастий сопутствует тоска, от которой, естественно, болит сердце, сила верующего проявляется в том, что, искушаемый этой тоской, он, как бы ни было тяжко, старается сопротивляться, преодолевая и побеждая её.

Его терпение заключается в том, что, испытывая подобные чувства, он как бы обуздывает себя страхом Божьим, не допуская ропота или иной крайности.

Радость и веселье появляются тогда, когда на уязвлённого горем и тоской человека нисходит духовное утешение от Бога.

9. То, как верующие выдерживают битву с естественным чувством боли и страдания, проявляя терпение и выдержку, св. Павел замечательно описывает такими словами: "Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем" (2 Кор 4:89).

Отсюда ясно, что терпеливое несение креста - это вовсе не то полное оцепенение, невосприимчивость к страданиям, какие философы-стоики когда-то неумно предписывали мужественному человеку, лишённому всего человеческого, равно невозмутимому в неудаче и успехе, печалях и радостях, но лучше сказать, бесчувственному точно камень17.

И разве они добились успеха благодаря своей столь возвышенной мудрости? Они изобразили лишь видимость терпения, которого у людей не бывало и быть не может; более того, стремясь к терпению совершенному, они мешали людям овладеть терпением реальным.

Ныне подобные люди встречаются среди христиан18; они считают слабостью не только стоны и плач, но и сочувствие и заботливость. Эти варварские представления выработали едва ли не ленивые люди, которые, принимаясь за рассуждения охотнее, чем за дела, не могут произвести ничего, кроме подобных фантазий.

Мы же не должны поступать согласно столь жестокой и беспощадной философии, которую наш Господь Иисус осудил не только словами, но и своим поведением. Ведь Он стонал и плакал и от собственных страданий, и от сочувствия другим, и своих учеников Он не учил вести себя по-иному.

"Мир, говорит Он, возрадуется, а вы печальны будете; он возвеселится, а вы восплачете" (Ин 16:20)19.

Но чтобы это не считали за слабость, Он объявляет плачущим, что они блаженны (Мф 5:4). Это совсем не удивительно. Ведь если попрекать человека каждой слезой, то что мы скажем о Господе Иисусе, тело которого источало капли крови (Лк 22:44)?

Если всякую боязнь считать неверием, то как мы сможем уважать тот страх, который чудесным образом поразил Его?

Если в нас вызывает отвращение всё скорбное, то как мы примем Того, чья душа скорбит смертельно20?

10. Я решил объяснить это, чтобы спасти от отчаяния всех добросердечных людей, дабы они не оставляли готовности терпеть, хотя и не могут полностью избавиться от естественной боли.

Случается, что те, кто считает терпение глупостью, а сильного и стойкого человека - куском дерева, теряют мужество и отчаиваются, когда желают проявить терпение.

Напротив, Писание хвалит святых людей за терпеливость в случаях, когда, сокрушённые своими злоключениями, они не отчаялись и не пали; когда, уязвлённые горем, они всё-таки испытывали духовную радость; когда, угнетённые тоской, они отнюдь не перестали надеяться и уповать на Божье утешение.

Между тем их души томятся противоречием: с одной стороны, природный разум страшится и избегает всего, что с ним несовместимо; с другой стороны, стремление к благочестию заставляет их повиноваться Божьей воле наперекор всем препятствиям.

Это противоречие Иисус выразил в следующих словах, обращённых к Петру: "Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то... другой препояшет тебя и поведёт, куда не хочешь" (Ин 21:18)21.

Разумеется, трудно поверить, что св. Пётр, которому надлежало прославить Бога смертью, был умерщвлён насильно, против его воли; его мученичество не заслуживало бы особой хвалы.

Тем не менее, хотя он подчинился Божьему повелению добровольно и радостно, но, отнюдь не отрешившийся от своей человеческой природы, томился от двойственности воли (en double volonte). Ведь когда он представлял себе жестокую смерть, которую должен претерпеть, то, потрясённый страхом, охотно бы уклонился от неё.

С другой стороны, когда он подумал, что призван к тому Божьим повелением, то пожертвовал собой охотно и даже радостно, отрешившись от всякого страха. Так что если мы хотим быть учениками Христа, то должны стараться наполнить душу такой почтительностью к Богу и таким послушанием Ему, которые могли бы подавить и вытеснить любые неугодные Ему чувства.

В этом случае, какое бы ни выпало нам испытание, при самой безутешной печали в душе, мы ни на минуту не перестанем сохранять терпение; ведь у каждой беды всегда будет собственное жало, которым она уязвит нас. Будучи удручены болезнью, мы станем трепетать и сетовать, и молить об исцелении;

угнетённые нуждой, мы почувствуем шипы беспокойства и хлопот. Точно так же будут ранить наши души бесчестие, осуждение, беззаконие. Если умрёт кто-то из родных, то мы разразимся слезами, как и положено природой.

Однако мы всегда будем приходить к такому заключению: если этого пожелал Бог, то последуем его воле.

Даже необходимо, чтобы такая мысль приходила посреди приступов боли, слез и рыданий, дабы облегчить нам душу, придать бодрости при самых тягостных событиях.

11. Поскольку мы вывели принцип истинного крестного терпения из созерцания Божьей воли, то надо кратко определить, чем отличается христианское терпение от философского.

Очень немногие философы поднимаются до такого уровня, чтобы понять, что сам Бог воспитывает людей скорбями, благодаря чему приводит их к повиновению его воле. Но и те философы, которые достигли этой высоты, приводят лишь один довод, почему необходимо повиноваться Божьей воле22.

Но разве это означает, что Богу следует уступать лишь потому, что бесполезно пытаться оказывать Ему сопротивление? Ведь если мы повинуемся Богу исключительно по необходимости, то, значит, когда сможем уклониться, тогда откажемся повиноваться Ему.

Писание же настоятельно требует, чтобы мы увидели в Божьей воле иное: сперва её обоснованность и справедливость, а затем и попечение Бога о нашем спасении.

Отсюда следует назидательный вывод: пусть терзают нас то бедность, то изгнание, то заточение, то злословие, то болезнь, то смерть близких, то иное несчастье - мы должны понимать, что ни одно из них не случается без Господней воли и Господнего провидения; далее, они происходят не иначе, как в соответствии с высшей справедливостью23.

Разве не так?

Разве грехи, которые мы совершаем ежедневно, не заслуживают наказания в сотню тысяч раз более сурового и беспощадного, нежели те, что насылает Бог?

Разве не вполне разумно, чтобы наша плоть усмирялась и как бы приучалась к ярму, дабы, повинуясь своей природе, не впадать в похоть?

Разве Божьи правосудие (iustice) и истина не вполне достойны того, чтобы мы претерпели ради них страдание?

Если за всеми нашими несчастьями явственно стоит Божья справедливость (equite), то нельзя, не впадая в бесчестие, ни роптать, ни противиться.

Здесь не слышится равнодушная песня философов, будто следует лишь уступать необходимости: мы слышим жизненное и требовательное повеление, что надо подчиняться, ибо противиться незаконно; что следует употребить терпение, ибо не вытерпеть значит отвергнуть Божье правосудие. А поскольку в этом нет ничего явно для нас привлекательного, хотя всё это, как мы знаем, благодетельно и спасительно, милосердный Отец вполне утешает нас и в этом отношении, поручаясь, что через испытание крестом Он печётся о нашем спасении.

Если же скорби спасительны для нас, то отчего бы не принимать их с миром в душе, не проявляя неблагодарности? Ибо терпеливо снося их, мы отнюдь не приносим жертв необходимости, но способствуем нашему же благу.

Подобное убеждение, повторяю, приведёт к тому, что, когда нашу душу на кресте поразит естественное страдание, её сразу же утешит духовная радость. За нею последует и молитва, которая не творится без радости.

А поскольку хвала Господу и молитва могут исходить лишь от радостной и бодрой души, причём ничто в мире не должно быть этому помехой, то ясно, в какой степени необходимо, чтобы крестную муку облегчала духовная радость24.

***

Глава IV

О СОЗЕРЦАНИИ БУДУЩЕЙ ЖИЗНИ

1. Несмотря на гнетущие напасти, надо постоянно устремлять взор к нашей кончинe, чтобы научиться презирать земную жизнь и посредством этого пробудиться к размышлению о будущей жизни.

Господь знает, сколь велика естественная склонность любить этот мир слепо, по животному, и поэтому, ослабляя её, пробуждая нас от лени, Он применяет лучшее средство, чтобы наше сердце не слишком отягощалось этой безрассудной любовью.

Каждому из нас на протяжении всего жизненного пути хочется надеяться на небесное бессмертие и достичь его; ведь человеку стыдно не возвышаться над диким зверем, чьё положение было бы ничуть не хуже нашего, если бы нас не возвышала надежда на вечную жизнь после смерти.

Однако, если испытать намерения, замыслы, решения и дела каждого человека, то окажется, что они посвящены исключительно земным интересам. Подобная ограниченность объясняется тем, что наш ум как бы затмевается пустым блеском богатства, почестей, власти, которые не позволяют устремить взоры вдаль.

Точно так же наше сердце, отягощённое стяжательством, честолюбием и иными дурными страстями, настолько привязано к земному, что мешает нам взглянуть ввысь.

В результате нашу душу как бы стреноживают плотские утехи, и она ищет счастья на земле. Но Господь, желая исцелить нас от этого зла, наставляет своих служителей о суетности земной жизни, постоянно предостерегая их всяческими несчастьями. И чтобы они не ждали от земной жизни мира и покоя, Он допускает, что их часто тревожат и терзают войны, мятежи, разбой и прочие беззакония.

Чтобы они не слишком домогались преходящих богатств и были довольны тем, чем владеют, Он насылает на них то нищету, то неурожай, то пожар, то что-либо иное; или же Он удерживает их в среднем достатке.

Чтобы они не получали чрезмерной радости от брака, Он награждает их грубыми и злыми жёнами, которые им досаждают, либо дарит дурных детей, чтобы их унизить, либо насылает горе, отнимая жён и детей.

Если же в подобном случае Он щадит своих служителей, то, чтобы они не возносились и не слишком возомнили о себе, Он предостерегает их болезнями и опасностями, открывая глаза на временность и хрупкость всех благ, обречённых гибели.

Поэтому мы тогда хорошо усваиваем учение о кресте, когда постигаем, что земная жизнь, хотя и ценна сама по себе, состоит из тревог, огорчений, всевозможных напастей и отнюдь не является счастливой; что все её блага, которые мы так ценим, - преходящи, суетны и связаны со страданиями; таким образом мы приходим к выводу, что здесь нам нечего искать и нечего ожидать, кроме непрерывных сражений25; что, когда возникает мысль о венце, следует устремить взор к небу.

Ибо не подлежит сомнению, что серьёзное стремление к созерцанию будущей жизни никогда бы не овладело душой, если бы она не прониклась презрением к жизни земной.

2. Между этими двумя крайностями нет середины: мы либо не придаём ценности земному, либо привязаны к нему неумеренной любовью.

Поэтому, если мы хоть сколько-нибудь заботимся о бессмертии, приходится прилагать усилия к его обретению и разрывать дурные узы. Из-за того, что земная жизнь постоянно притягивает многими радостями и привлекает чрезвычайно заманчивой, красивой и милой видимостью, нужно то и дело от неё отстраняться, чтобы эти ложные красоты не прельщали и не привораживали нас.

Подумайте, прошу вас, что было бы, если бы мы наслаждались постоянным блаженством здесь и не смогли бы в должной мере осознать своё убожество, как это происходит, когда нас мучают несчастья?

Не только учёные люди знают, что жизнь человека подобна дыму, облаку, но о том же говорит и народная мудрость. И так как люди видели, что знать это весьма полезно, то объявили о том во многих превосходных речениях; и однако на свете нет ничего, к чему мы относились бы с большим небрежением и о чём меньше бы вспоминали.

Ибо мы занимаемся своими делами так, будто устанавливаем бессмертие на земле.

Я знаю, что, когда хоронят умершего или когда мы идём по кладбищу среди могил, где лик смерти у нас прямо перед глазами, тогда мы превосходно философствуем о быстротечности жизни. Но это случается нечасто, а порой такие события и вовсе нас не волнуют.

Когда же всё-таки волнуют, это настроение длится недолго, оно исчезает, как только мы делаем следующий шаг, так что в памяти ничего не остаётся; короче говоря, оно рассеивается подобно возгласам толпы после спектакля. Ибо, позабыв не только о смерти, но и о своей собственной смертной участи, словно мы никогда о ней не слыхали, мы вновь впадаем в безрассудную беспечность и льстим себя напрасной надеждой на земное бессмертие.

Если нам напомнят старую поговорку, что человек - это насекомое-однодневка, мы охотно соглашаемся, но столь бездумно, что в душе постоянно сохраняется мысль, будто нам жить здесь вечно. Кто же в таком случае станет возражать, что для нас чрезвычайно важны напоминания; но речь не об этом: нам ещё нужно убедиться, насколько это возможно, на опыте, сколь горек человеческий удел в мирской жизни; ведь если мы будем в этом убеждены, то едва ли допустим такое восхищение ею, от которого мы погружаемся чуть ли не в полное забытьё и нам кажется, будто она принесла нам совершенное блаженство?

Ведь если необходимо, чтобы Господь наставлял нас подобным образом, то наша обязанность - внимать его предостережениям, которыми Он пробуждает нас от беспечности, дабы, выказывая презрение к миру, всею душою жаждать созерцания будущей жизни26.

3. Однако верующие должны приучать себя к презрению к земной жизни вовсе не до такой степени, чтобы от этого зародилась ненависть к ней, то есть неблагодарность к Богу.

Ведь эта жизнь, хотя и наполнена бесчисленными горестями, справедливо причислена к Божьим благодеяниям, которые не могут быть презираемы.

Очевидно, что если мы не находим никакой Божьей милости в земной жизни, то виновны в тяжкой неблагодарности. Для верующих земная жизнь должна быть исключительным свидетельством благорасположения Господа, ибо её предназначение в том, чтобы приблизить их к спасению.

Ведь Господь, прежде чем дать нам высшее откровение о наследии бессмертной славы, желает показать нам Отца в более простом: а именно, в благодеяниях, которые мы ежедневно принимаем из его руки.

Поскольку земная жизнь служит нам для постижения доброты Бога, то как разочароваться в ней, словно она вовсе лишена добра? Поэтому нам следует проникнуться к ней чувством уважения как к дару божественной щедрости, который невозможно отвергнуть.

Ведь если бы не хватало свидетельств Евангелия, - в которых, впрочем, отнюдь нет недостатка, - то сама природа учит, что надо возносить благодарственные молитвы Богу как за то, что Он сотворил нас и поместил в этот мир, так и за то, что Он хранит нас здесь и наделяет всем необходимым для существования.

Более того, ещё важнее принять во внимание, что здесь Он готовит нас для славы Царства своего. Ведь некогда Он повелел, чтобы люди, которые должны получить венец на небесах, прежде сражались на земле, дабы познать торжество лишь после того, как преодолены тяготы войны и одержана победа.

Столь же важно другое: здесь мы начинаем вкушать сладость щедрых благодеяний Бога ради того, чтобы наши надежды и помыслы вызывали стремление к полноте откровения (pleine revelation).

Когда мы поймём, что земная жизнь - это дар божественного милосердия, во имя которого мы как бы принимаем обязательства по отношению к Богу, а также долг благодарности, - только тогда будут уместны рассуждения от её несчастьях с целью избавиться от того излишнего пристрастия к этой жизни, к которому, как мы показали, влечёт нас природа.

4. Итак, всё, что мы отнимаем от неправедной любви к земной жизни, следует присовокупить к желанию жизни небесной.

Я вполне согласен, что люди, считавшие высшим благом вовсе не родиться, либо поскорее умереть27, хорошо рассудили соответственно их человеческому разумению.

Ведь поскольку они были язычниками, лишёнными божественного просвещения и истинной религии, то что же могли они увидеть в земной жизни, помимо лишений и страха?

Так же оправдан плач скифов при рождении ребёнка; а когда у них умирал кто-нибудь из родственников, они веселились и устраивали торжество28; но ничуть от этого не преуспели.

Так как им недоставало истинного учения о вере, они не видели, как нечто несчастливое и нежеланное обращается во спасение для верующих. Поэтому результатом их размышлений было отчаяние.

Пусть же верующие, оценивая эту обречённую на смерть жизнь, всегда преследуют такую цель: именно потому, что в ней, как они отлично видят, царит страдание, они должны отстраняться от неё и усерднее предаваться созерцанию будущей вечной жизни.

Когда они станут сравнивать эти две жизни, то смогут не только не заботиться о первой, но и презирать её и не придавать ей никакого значения, видя перспективу жизни иной.

Ведь если небо - наше отечество, то разве земля - что-то иное, нежели временное пристанище на чужбине?

Более того, поскольку земля несёт проклятие греха, то разве она - не место изгнания?

Если расставание с этим миром означает вступление в жизнь, то разве этот мир - не усыпальница? И разве пребывание в нём означает не погружение в смерть?

Если избавление от этого тела означает свободу, то разве оно - что-то иное, нежели темница? Если наше высшее блаженство состоит в лицезрении Бога, то разве отсутствие его не означает страдания?

Ибо, пока мы не покинули этот мир, мы отстранены от Господа (2 Кор 5:6).

Итак, если земную жизнь сравнить с небесной, то не останется сомнений в том, что она заслуживает презрения и представляет собой жизнь во прахе, подобном навозу.

Разумеется, не надо испытывать к ней ненависти, несмотря на то, что она держит нас в рабстве греху; собственно говоря, эта ненависть должна относиться не к самой жизни.

Как бы то ни было, если случится, что от огромной усталости и скорби мы захотим увидеть конец земной жизни, надо быть готовыми продолжать её в угоду Богу, дабы наша тоска не вылилась в ропот и нетерпение. Ведь жить - это как стоять на посту, куда поставил нас Господь и где мы должны оставаться до тех пор, пока Он не отзовёт обратно.

Св. Павел весьма сетует на свою участь из-за того, что он, как узник, заключён в темницу своего тела на более долгий срок, чем ему хотелось, и томится пламенным желанием освободиться (Рим 7:24). Однако, повинуясь Божьей воле, он заявляет, что его влечёт и то и другое (Флп 1:23), потому что он сознавал свой долг прославить Божье имя как жизнью, так и смертью.

Поэтому, если нам надлежит жить и умереть ради Господа, то предоставим его благой воле и свою жизнь, и свою смерть; но таким, однако, образом, чтобы всегда желать смерти, постоянно размышлять о ней, презирая эту смертную жизнь перед лицом будущего бессмертия и желая оставить её, как только это будет угодно Господу, - из-за того, что она удерживает нас в рабстве греху.

5. Однако случается, подобно уродству, что многие люди, именующие себя христианами, вместо того, чтобы желать смерти, испытывают перед нею такой страх, что едва услышат об этом - дрожат, словно речь идёт о величайшем горе.

Нет ничего удивительного в том, что наш природный разум волнуется и пугается, когда мы слышим, что душа должна отделиться от тела; но ни в коем случае нельзя мириться с тем, чтобы христианская душа была лишена света до такой степени, что не могла бы преодолеть и подавить любой страх превосходящим его утешением.

Ведь если мы ясно представим себе, что сосуд нашего тела немощен, порочен, испорчен, дряхл и обречён тлению, что он ни на что не годен и почти разбит вдребезги для того, чтобы затем возродиться во славе - совершенной, могущественной, нетленной и небесной, - то разве вера не заставит нас пламенно стремиться к тому, чего природа избегает и страшится?

Если мы представим, что смерть вызволит нас из изгнания, чтобы поселить на нашей родине, то есть в небесной отчизне, то разве это не даст нам величайшего утешения29?

Впрочем, кто-нибудь здесь возразит, что всё стремится к постоянству бытия.

Я согласен. И по -этой именно причине уверяю, что нам следует стремиться к будущему бессмертию, при котором наша участь будет неизменной, чего вовсе не бывает на земле.

Св. Павел замечательно учит верующих идти навстречу смерти с радостью не потому, что они хотели бы совлечься, но потому, что они желают облечься в лучшее (2 Кор 5:2).

Если разумно, что дикие животные и даже неодушевлённая тварь, включая деревья и камни, наделённые смутным чутьём своей временности и тленности, ожидают Судного дня, чтобы освободиться от рабства тлению (Рим 8:19), - то мы, в отличие от них просвещённые вначале природой и сверх того озарённые Божьим Духом в том, что касается нашего бытия, разве не возносим взор поверх земного праха?

Но в мои намерения не входит более подробное опровержение столь пагубного извращения. Я ведь уже говорил вначале, что не хотел бы здесь рассуждать о каждом предмете в форме поучения.

Я бы дал совет подобным людям, выказывающим робость духа, прочитать книгу св. Киприана30, названную им "О смертности", коль скоро они не заслуживают, чтобы их отослали к философам, у которых они обнаружили бы презрение к смерти, способное их устыдить.

Итак, надо придерживаться того правила, что никто не преуспеет в учении Христа, если не ожидает дня смерти и грядущего воскрешения с радостью и весельем.

Ибо св. Павел по этому признаку отличает верующих (Тит 2:12-13).

И Писание постоянно напоминает нам об этом, когда хочет вселить в нас радость: "Восклонитесь, говорит Господь, и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше" (Лк 21:28).

Почему же, спрошу я вас, то, что Христос считал радостным, вызывает у нас лишь печаль и растерянность?

И если это так, то почему мы величаем себя его учениками?

Будем же рассуждать здраво и, хотя слепое и неразумное влечение нашей плоти мешает тому, не допустим сомнения, желая пришествия Господа как счастливейшего события и желая не просто, а до вздохов и стенаний.

Ибо к нам грядёт Искупитель, дабы ввести нас в наследие своей славы, вызволив из пучины бедствий и нужды.

6. Поистине дело обстоит так, что всем верующим, пока они живут на земле, надлежит быть обречёнными на заклание как овцы, дабы уподобиться своему главе Иисусу Христу (Рим 8:36)31.

Они были бы безнадёжно несчастны, если бы не возносили своих помыслов к небесам, чтобы превзойти всё мирское и проникнуть взором за пределы земного (1 Кор 15:19).

Но если однажды они вознесли свои помыслы над земным, а потом увидели, что нечестивцы процветают в богатстве и почестях, вкушают покой, обладают всем, чего хотят, живут в усладах и роскоши, то даже в том случае, когда верующие терпят от нечестивцев жестокости и поношения, когда они подвергаются лихоимству и всякого рода обидам, - то даже и тогда они легко найдут в себе силы для противостояния всем несчастьям.

Ведь они всегда будут представлять себе тот последний день, когда, как им известно, Господь должен собрать верующих для утешения в своём Царстве, осушить их слезы, увенчать их славой, одеть в одежды радости, насытить неописуемой сладостью своих яств, возвысить до своего величия, наконец сделать их участниками своего блаженства (Ис 25:8; Откр 7:17).

И, напротив, Господь должен беспощадно посрамить нечестивцев, которые были возвеличены на земле, обратить их наслаждения в жестокие муки, их смех и радость - в плач и скрежет зубовный, лишить их покоя жестокими угрызениями совести и наконец погрузить их в вечный огонь и поставить услужать верующим, к которым они были несправедливы.

Ибо правосудие, как свидетельствует св. Павел, означает воздаяние отрадой оскорблённым и неправедно гонимым и скорбью - оскорбляющим, утесняющим праведников в тот самый день, когда явится с неба Господь Иисус (2 Фее 1:6).

Таково наше единственное утешение; лишись мы его, то либо пали бы духом, либо стали бы обманываться и обольщаться напрасными и легковесными утешениями, которые привели бы к погибели.

Ведь даже пророк признаётся, что он едва не пошатнулся и стопы его едва не поскользнулись, когда он позавидовал нечестивым, видя их земное благоденствие; и он не мог прийти в себя, пока не успокоился созерцанием Божьего святилища, то есть пока не представил, каков будет конец праведных и нечестивых (Пс 72:2).

В заключение я повторяю, что Крест Христов в том случае окончательно побеждает в сердцах верующих дьявола, плоть, грех, смерть и сокрушает нечестивцев, если верующие устремляют взоры к созерцанию силы воскресения Христа.

***

Глава V

КАК ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗЕМНОЙ ЖИЗНЬЮ И ЕЕ БЛАГАМИ

1. На том же опыте Писание учит нас, как правильно пользоваться земными благами; этим уроком недопустимо пренебрегать, когда речь идёт о благоустроении нашей жизни.

Ибо если жить мы должны, то надо пользоваться необходимыми для жизни средствами.

Более того, мы не можем воздержаться от того, что, кажется, больше служит удовольствию, чем необходимости.

Нужно, очевидно, придерживаться определённой меры, чтобы пользоваться подобными вещами с чистой и спокойной совестью как ради необходимости, так и ради наслаждения. Эту меру нам указывает Бог, когда учит, что для его служителей земная жизнь означает как бы странствие, совершая которое они направляются к Царству Небесному.

Если нам надо лишь миновать землю, то несомненно, что мы должны так использовать её блага, чтобы они ускоряли наше продвижение, а не замедляли его.

Поэтому св. Павел настоятельно призывает нас, чтобы пользующиеся этим миром были как не пользующиеся и чтобы люди покупали имения и поместья так, будто продают их (1 Кор 7:31).

Однако, поскольку это непросто и здесь опасно впасть р ту или другую крайность, то мы дадим краткое изложение учения, на которое можно было бы с уверенностью опереться.

В связи с этим некоторые праведные и святые люди, видя, что невоздержанность, словно конь без узды, постоянно выводит людей из разумных пределов, если не укротить её суровостью, и с другой стороны желая исправить столь большое зло, разрешили человеку пользоваться материальными благами лишь в той мере, в какой этого требует необходимость32.

Они поступили так потому, что не видели никакого иного средства. Их требование было вызвано добрыми побуждениями, но при этом они зашли слишком далеко в своей суровости. Ведь они выдвигали очень опасное требование: этим они стеснили человеческую совесть жёстче, нежели её стесняло слово Божье. Ибо они требуют, чтобы мы удовлетворяли свои нужды, воздерживаясь от всего, без чего можно обойтись.

Так что если с ними согласиться, то едва ли будет позволительно человеку что-либо добавить к хлебу и воде.

Встречались и более нетерпимые люди, как, например, рассказывают про жителя Фив по имени Кратет33, который выбросил всё своё имущество в море, полагая, что если оно не погибнет, то погибнет он сам.

Ныне, наоборот, встречается очень много людей, которые, стремясь отыскать предлог для оправдания любого излишества при пользовании окружающими их вещами и любого попустительства плоти, чрезмерно склонной к вольностям, считают общепринятым положение, с которым я не согласен:

якобы не надо ограничивать свободу никакой мерой, но лучше, чтобы совесть каждого человека решала, чем позволительно ему пользоваться.

Я вполне признаю, что мы не должны и не можем ограничивать совесть человека в этом отношении формулами и установлениями: но поскольку Писание устанавливает общие правила законного пользования, то почему не свериться с ними и не определить ограничения по ним?

2. В качестве отправного положения следует принять, что пользование Божьими дарами отнюдь не является заблуждением, если оно соответствует цели, ради которой Бог их сотворил и предоставил нам, ибо Он сотворил их нам во благо, а не во вред.

Поэтому правильный путь изберёт только тот, кто будет прилежно стремиться к этой цели.

Действительно, если мы задумаемся, для какой цели Бог создал пищу, то обнаружим, что Он намеревался не только удовлетворить нашу потребность, но и дать нам насладиться и развлечься.

В отношении одежды Он также позаботился, помимо необходимости, о том, что было бы достойным и приличным.

Что касается трав, деревьев и плодов, то, помимо разнообразной пользы их для наших нужд, Он хотел доставить нам радость от любования их красотой и удовольствие от их аромата. Иначе пророк не упоминал бы в числе Божьих благодеяний, что вино веселит сердце человека, а елей украшает блеском его лицо (Пс 103:15). Писание не напоминало бы то тут то там о благодарности Богу за щедрость, с которой Он сотворил все эти блага для человека.

И сами добрые свойства разных вещей в природе показывают нам, как надо наслаждаться, ради какой цели и до какой степени.

Подумаем, разве наш Господь наделил красотой цветы не для того, чтобы она предстала взгляду, чтобы позволительно было испытывать радость при её созерцании?

Подумаем, разве Он одарил их столь приятным ароматом не затем, чтобы человек наслаждался, вдыхая его?

Далее, разве не Он расцветил их красками, одна милее другой?

Не Он ли придал особое очарование золоту, серебру, слоновой кости и мрамору, дабы сделать их ценнее и благороднее прочих металлов и камней?

Наконец, не Он ли одарил нас многим из того, что мы должны ценить, хотя это и не необходимо для нас34?

3. Итак, оставим бесчеловечную философию, которая, разрешая человеку пользоваться тем, что сотворено Богом, только по необходимости, не только безосновательно отнимает у нас дозволенный плод божественных благодеяний, но и сама по себе возможна лишь при условии, что, полностью лишив человека чувств, уподобит его деревяшке.

Но, с другой стороны, не следует, утратив бдительность, идти навстречу позывам плоти, которая, если дать ей волю, выходит из границ, не зная меры.

Некоторые, как я говорил, под прикрытием свободы уступают плоти во всём35. Между тем её следует изначально ограничивать таким требованием: все блага, которые у нас есть, предоставлены нам, чтобы благодарить через них Творца и возвеличивать его доброту в молитвах36.

Но как ты будешь молиться, если из-за чревоугодия так обременяешь себя вином и едой, что становишься от этого невменяемым, непригодным к служению Богу и исполнению того, что составляет твоё призвание?

Как выразить благодарность Богу, если плоть, возбуждённая низменными страстями, марает своими нечистотами разум до помрачения и не даёт ему отличить добро от зла?

Как мы возблагодарим Бога за то, что Он оделил нас одеждой, если она - роскошь, побуждающая гордиться и презирать других? Или если это щегольство, которое служит орудием разврата?

Каким образом, спрашиваю я, узрим мы нашего Бога, если глаза нам затмило зрелище великолепия наших одежд?

Ибо очень многие люди до такой степени подчинили все свои чувства наслаждениям, что похоронили в них свой разум. Они настолько услаждают себя золотом, мрамором и картинами, что от этого сами становятся подобны камням и словно превращаются в ископаемых и начинают походить на идолов. Кухонный аромат настолько завораживает иных людей, что у них притупляется чувствительность к духовному.

То же самое можно сказать относительно всех прочих пристрастий.

Итак, очевидно, что этим уже несколько ограничивается своевольное злоупотребление Божьими дарами и утверждается правило св. Павла: не превращать попечения о плоти в похоти (Рим 13:14), каковые, если им потворствовать, безудержно исторгают кипение скверны.

4. Однако нет к тому более надёжного и короткого пути, нежели тот, когда человек идёт к отрешению от земной жизни и созерцанию небесного бессмертия.

Первое требование заключается в том, чтобы люди, пользующиеся благами этого мира, любили его так же мало, как не пользующиеся; женатые - как неженатые; покупающие - как ничего не имеющие, согласно предписанию св. Павла (1 Кор 7:29-30).

Второе требование - научиться переносить бедность терпеливо и безропотно, а изобилием пользоваться умеренно.

Тот, кто требует, чтобы пользующиеся благами этого мира были как не пользующиеся, не только ставит преграду всякой невоздержанности в еде и питье, всевозможным утехам, чрезмерному честолюбию, спеси, тягостной неудовлетворённости жилищем, одеждой и образом жизни, - тот также исправляет всякую заботу и привязанность, отвлекающую от мыслей о небесной жизни и мешающую украшать душу истинными ценностями.

Об этом в старину верно сказал Катон37:

там, где чересчур заботятся о щегольстве, весьма пренебрегают добродетелью; ту же мысль выражает старая поговорка: люди, слишком озабоченные услаждением и украшением своего тела, совсем не заботятся о душе.

Итак, хотя свободу верующих по отношению к окружающим их вещам не следует стеснять скрупулёзными формальными предписаниями, эта свобода подчиняется сформулированному выше закону: они должны разрешать себе наименьшее из возможного для них.

Пусть верующие постоянно отказываются от любого излишества и суетного выставления напоказ своего изобилия, не говоря уже о том, что они должны соблюдать умеренность; и пусть они бдительно оберегают себя от того, чтобы превращать в помеху то, что должно им помогать.

5. Ещё одно требование состоит в том, чтобы бедные учились терпеливо обходиться без недостающего, из страха истомиться непосильными хлопотами.

Люди, способные на такую воздержанность, немало преуспели в учении Господа. С другой стороны, тот, кто в этом совсем не преуспел, едва ли сможет снискать похвалу как ученик Христа в чём-либо другом.

Ведь помимо того, что вожделению к земному сопутствует множество пороков, человек, ропщущий в нужде, почти всегда обнаруживает противоположный порок в довольстве.

Под этим я подразумеваю, что устыдившийся убогой одежды будет похваляться в роскошной; тот, кто, не довольствуясь скудной пищей, терзается от желания более сытной, отнюдь не сможет соблюдать умеренность, оказавшись за обильным столом; тот, кто не может вынести унижений и лишений и впадает из-за них в подавленное и удручённое состояние, не удержится от высокомерия и заносчивости, если добьётся почестей.

Поэтому все, кто хочет не лукавя служить Богу, должны по примеру апостола уметь жить в изобилии и скудости (Флп 4:12); то есть в достатке держаться умеренности, а в бедности хранить истинное терпение.

В Писании содержится также третье требование, выдвигаемое с целью ограничить пользование земным, которого мы кратко коснулись в рассуждении о заповеди любви к ближнему. Оно напоминает, что все блага дарованы нам от щедрот Бога в пользование, так что они как бы находятся у нас на хранении, о котором однажды надо будет дать отчёт.

Поэтому надо распоряжаться ими так, чтобы постоянно помнить об условии, согласно которому мы должны отчитаться во всём, чем Господь поручил нам распоряжаться.

Далее, мы должны размышлять о том, Кто требует у нас отчёта, то есть о Боге, который в той же мере требует от нас воздержания, скромности, умеренности и трезвости, в какой Он проклял любую необузданность, высокомерие, тщеславие и суетность;

Он не одобряет ни одну трату, если она не вызвана любовью к ближнему; Бог собственными устами осудил всевозможные наслаждения, из-за которых душа человека теряет целомудрие и чистоту, либо затмевается его разум.

6. Мы должны также усердно следить, как того требует от каждого из нас Бог, за исполнением своего призвания в каждом поступке на протяжении всей жизни.

Ведь Он знает, до какой степени человеческий разум горит нетерпением, с каким легкомыслием он разбрасывается в разные стороны и с какой самонадеянностью и алчностью стремится к постижению разнообразных явлений умом.

Посему, опасаясь, как бы мы безрассудством и дерзостью не нарушили всего порядка вещей. Бог установил различия между сословиями и их образом жизни, указал каждому своё дело.

И дабы никто не преступил случайно их границ, Он назвал каждый из способов жить "призванием".

Любой человек должен, таким образом, почитать своё место и положение словно назначение на пост Богом, чтобы не скакать и не изменять опрометчиво то в ту то в другую сторону направления своего жизненного пути.

Такое различие весьма необходимо потому, что все наши деяния оцениваются перед Богом в соответствии с призванием - и часто иначе, чем по суждению людского или философского разума. Не только простой народ, но и философы считают, что самым благородным и выдающимся поступком, который только можно совершить, является освобождение своей страны от тирании. Но, напротив, человек, который совершит насилие над тираном, явно осуждается Божьим гласом.

Не хочу перечислять все примеры, которые можно здесь привести. Достаточно понять, что Божье призвание должно быть для нас принципом и основанием для достижения блага во всём; и что человек, который не руководствуется призванием, никогда не отыщет верного пути к надлежащему исполнению своих обязанностей.

Он, разумеется, может порой совершить внешне похвальный поступок, но всё же не будет допущен к Божьему престолу, хотя и снискал уважение людей.

Далее, если мы не примем наше призвание как непреложное правило, то не достигнем ни правильного поведения, ни гармонии между различными сторонами жизни.

Поэтому человек, который будет направлять свою жизнь к цели своего призвания, очень хорошо распорядится жизнью, так как не осмелится покушаться на большее, нежели то, что даёт его призвание, и не уступит своей собственной дерзости, хорошо зная, что ему не позволено преступать границ призвания.

Человек, которого мало ценят, будет несмотря на это спокойно довольствоваться своей участью" опасаясь покинуть ряд, в который поместил его Бог. Это также принесёт большое облегчение в любых заботах, трудах, тяготах и невзгодах - человек будет убеждён, что Бог ведёт его и при этом помогает ему.

Чиновники будут выполнять свою работу охотнее, отец семейства заставит себя исполнять свой долг решительнее; короче говоря, каждый человек терпеливее вынесет Свою участь и преодолеет трудности, заботы, печали и тоску, как бы велики они ни были, когда все будут твердо убеждены, что каждый несёт лишь то бремя, которое возложил на его плечи Бог.

Отсюда к нам придёт высшее утешение:

ибо не будет на земле дела столь презренного и нечистого, которое не засияло бы пред Богом и не стало бы чрезвычайно драгоценным, лишь бы им мы послужили нашему призванию.

***

ПРИМЕЧАНИЯ

1 О возрождении верой и покаянием говорится в главе III третьей книги.

2 Понятие о гармонии (фр. melodie, лат. symmetria), т. е. о благозвучии и соразмерности, является ключевым в этике Кальвина, сохраняя в его языке образность музыкального термина. Речь идёт об установлении Богом меры, порядка и красоты - гармонии - как об основном законе, на котором основываются отношения Бога к человеку, христианина к Богу, а также должны основываться отношения верующих между собой.

3 Т. е. в сочинениях церковных писателей. Строго говоря, титул "доктора" ("Учителя Церкви") давался в Средние века римским папой некоторым богословам за особые заслуги перед Католической церковью и святость жизни. К сер. XVI в. официально признанных "докторов" было немного: Амвросий Медиоланский (ок. 339-397), Иероним (ок. 342-420), Аврелий Августин (354-430), но в сочинениях реформатора слово "доктор" употребляется по отношению ко всем известным христианским писателям.

4 Гомилии - особый жанр ораторского искусства и сочинения; речь, обращённая к народу, преимущественно на темы Евангелия. Эти речи, получившие распространение в первые века христианства, отличались простотой и доверительностью, хотя произносившие их ораторы могли быть изысканными стилистами. В восточной христианской Церкви своими гомилиями особенно славился Иоанн Златоуст (341-407), в латинском мире - Августин. Отцы западной христианской Церкви в большей степени насыщали свои речи риторикой и научным аппаратом, нежели создатели первых гомилий.

5 Имеются в виду прежде всего мыслители Древней Греции и Древнего Рима. Поскольку античные философы-язычники творили в эпоху, предшествовавшую Евангелию, проблему ценности их наследия Кальвин рассматривал двояко. С одной стороны, он вводил в вероучительные тексты анализ тех направлений античной философии, которые давали ему основания для возвышения христианской мысли. В сочинениях реформатора очень много ссылок на классические системы (Демокрит, Платон, Аристотель), эллинистическую философию (эпикурейцы, стоики, скептики), философию эклектизма (Цицерон, Плутарх). С другой стороны, высоко ценя научные методы ряда античных школ, Кальвин, как правило, вступал с ними в полемику, поскольку они не знали христианской истины. Даже у Платона реформатор не находил должной религиозности, а философию относил к разряду профанных, мирских, светских дисциплин, над которыми должна первенствовать теология.

6 Фр. vocation, лат. vocatio. Толкование этого слова в Св. Писании сыграло особую роль в учениях реформаторов XVI в. о человеке. В Вульгате (латинском переводе Библии, считавшемся у католиков единственным источником Слова Божия) оно означало призывание Богом верующих к спасению. Лютер при переводе Библии использовал немецкое слово Beruf, смысл которого уже тогда включал призыв к выполнению профессиональной работы, к достижению определённого положения в обществе. Вокруг толкования этого слова в Библии велись не столько филологические, сколько идейные споры, в ходе которых складывалась протестантская концепция призвания, придавшая священный смысл деятельности христиан в миру. Кальвин внес существенный вклад в разработку этой концепции (ср. гл. V, 6).

7 В терминах, употреблявшихся в ренессансной литературе XVI в., при определении отношения личности к религии различались степени возрастания веры. Поэтому слова "безбожник", "нечестивец", "неверующий", "профан" не были синонимами. Они подразумевали определённую точку между полюсами неверия и веры.

8 Здесь опровергается мысль о том, что Библия подлежит филологическому изучению наравне с другими древними текстами. Для подобного изучения много сделал Эразм Роттердамский, а реформаторы использовали его результаты, чтобы показать, насколько не соответствует божественному Слову католическое учение. Однако последовательное применение методов Эразма оказалось для протестантской церкви неприемлемым, и Кальвин выдвигал требование ограничить филологическую критику Писания, подчёркивая его богодухновенность.

9 Здесь имеется в виду конкретное явление - учение т. н. "спиритуалов", или "духовных либертинов". Они предложили католикам и протестантам сосредоточиться на сущности христианской веры, не придавая большого значения обрядам, т. е. деятельности определённой Церкви. В условиях Реформации и гражданских войн все стороны конфликта объявили спиритуалов еретиками (см. тж. прим. 35).

10 Мысль о том, что христианская жизнь - это движение вперёд, требующее ежедневных усилий, Кальвин развивал в письмах. Здесь даны конкретные советы, как совершенствовать себя "в святости жизни", "в добродетели", "в любом благом деле", даже если Бог к этому не принуждает. "Увеличивайте дары своего духа", "вы должны достичь большего в каждой добродетели", "вы должны наращивать каждый духовный дар", "приумножайте себе милости, которыми Бог оделил вас". Можно сопоставить эти советы и требования с формулой кальвинистской исповеди:

"Пусть день ото дня растут в нас милости Твоего Святого Духа..." Требуя от верующих непрерывного духовного прогресса, Кальвин исходил из важнейшего правила духовного развития: чтобы не отстать и не пасть, надо двигаться вперёд.

11 Здесь Синодальный перевод ("целомудренно, праведно и благочестиво") изменен в соответствии с версией Кальвина, которую допускают греческий оригинал и латинский перевод этого места. Три слова: "воздержание", "справедливость" и "благочестие" - являются ключевыми для последующего рассуждения Кальвина.

12 Т. е. с Десятисловием (Декалогом), которое, согласно Библии, Моисей по повелению Бога вытесал на двух каменных скрижалях (таблицах). На первой таблице, как полагал Кальвин, помещались четыре заповеди о почитании Бога, на второй - остальные, которые он считал заповедями человеческой любви.

13 Здесь в значении "судьба" автор употребляет слово "fortune", поскольку речь идет о превратностях человеческой жизни; в других частях книга он пользуется разными словами со сходным значением.

Различные грани судьбы олицетворяли в греческой мифологии богини Адрастея, Ананке и её дочери мойры, Немезида, Тихе, у римлян - Фортуна. Считалось, что рок - Фатум - неотвратим не только для людей, но и для богов. По выражению Сенеки, судьба ведёт послушного и силой влечёт непокорного.

Понятие о судьбе формировалось языческим миросозерцанием, согласно которому каждым жизненным шагом человека управляют боги; волю богов, прихоть слепого рока познать невозможно, но их можно угадать. Поэтому с культом судьбы связаны гадание, магия, астрология. Христианская теология исходит из свободы человека и из возможности познания божественной истины (Ин 8:32), что не согласуется с понятием судьбы.

Однако средневековые христианские писатели употребляли латинские обозначения судьбы как синонимы провидения и предопределения, а иногда считали Фатум подчинённым провидению началом.

В ренессансной культуре в связи с всеобщим увлечением античностью чрезвычайно оживился интерес к понятию судьбы, в особенности к астрологии и магии, которыми занимались и поверхностные любители, и вполне серьёзные учёные.

Все эти увлечения Кальвин последовательно критиковал, но против него, в свою очередь, было выдвинуто философское обвинение: под видом предопределения он якобы предоставил место в христианской теологии понятию о жестоком роке. Чтобы защитить учение о предопределении от многочисленных оппонентов, реформатор уделил в "Наставлении" серьёзное внимание демонстрации принципиальных отличий веры в божественное предопределение людей от языческой веры в судьбу.

14 Ср.: Канонические Евангелия. Пер. с греч. В. Н. Кузнецовой. Под ред. С. В. Лёзова и С. В. Тищенко. М., 1992. В Синодальном переводе - "благоволение".

15 Говоря о страдании исключительно во имя Христа и вместе с Ним, Кальвин считал, что само по себе страдание ценностью не обладает; оно должно уподобить христианина Христу и укрепить общение с Ним.

Вместе с тем он призывал подражать не каждому жизненному шагу Христа, а его нравственному подвигу. Кальвин, как и Лютер, был особенно осторожен, когда касался темы подражания Христу, для разработки которой очень много сделали католические писатели. Реформаторам приходилось доказывать правильность своей версии уподобления верующего Сыну Божьему, тщательно предупреждая возможность истолковать её в пользу католического учения.

Католическое представление о "сокровищнице добрых дел", которые аккумулируются у Церкви разными путями, в т. ч. соблюдением обетов бедности, безбрачия, прощения обид - по примеру Христа, протестанты оспаривали. Они ставили веру в зависимость от божественной милости (в Синодальном переводе и в православной богословской литературе здесь часто употребляется слово "благодать"), а не от запаса добрых дел Церкви.

Реформаторы обращали внимание христиан на уникальность Христа. Воспроизвести все черты единственного Сына Божия человеку не дано. Даже человеческой природе Христа христианин не может и не должен подражать, так как изменились условия жизни.

Вместе с тем Кальвин постоянно привлекал внимание читателей к тому, что Иисус является образцом для подражания - в доверии Богу, безупречном послушании, смирении, прощении грехов, молитве, верности Писанию в борьбе со злом и т. д.

Для Кальвина истинное подражание Христу заключалось в том, чтобы сопереживать его смерти, погребению и воскресению. Мистики французской школы впоследствии испытали влияние идей Кальвина относительно большей значимости "состояний" Христа, нежели его отдельных поступков, настаивая. как и Кальвин, на подражании внутреннем.

16 Ср.: Люций Анней Сенека. О счастливой жизни (XV, 5; XVI, 5). Пер. С. Ц. Янушевского. СЛ, 1913.

17 Ср.: Марк Туллий Цицерон. О преодолении боли. 13, 31; О страсти. 17, 37. В кн.: Марк Туллий Цицерон. Избранные сочинения. Сост. М. Гаспаров и др. М., 1976.

18 Стоики - последователи философской школы Стои (от названия зала а Афинах) IV в. до н. э. - II в. Поздние стоики - Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий - стремились найти утешение для человека в житейской мудрости. Одна из характерных для этой школы проблем - воспитание доблести, невозмутимости, мужественного спокойствия. Раннее христианство "приняло некоторые положения религиозных взглядов стоиков.

Неостоицизм - одно из направлений гуманистической мысли, распространившееся в XVI в., главным образом среди литераторов, историков, моралистов почти всех стран Европы. Его последователи издавали труды античных философов, а также христианских писателей, занимавшихся согласованием стоицизма с христианством. Основателем системы неостоицизма считается нидерландский филолог и историк Юст Липский (1547-1606).

Влияние стоической этики на моральную доктрину Реформации было очень значительным, хотя реформаторы придерживались совершенно иных, нежели стоики, взглядов на бытие в целом.

19 Перевод по тексту Кальвина. Синодальный перевод: "Вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет".

20 Ср.: "Многие люди усматривают какую-то неведомую мне высшую доблесть в том, чтобы не пугаться угроз, не тревожиться в связи с опасностью, словно у них непоколебимости больше, чем у скалы Мальпесс (на острове Фарос). Но позвольте мне вас спросить, разве это заслуга для камней или деревянных колод, когда они не испытывают никакой боли? Ни в коем случае. У людей, лишённых чувств, не может быть и добродетели". (Joannis Calvini opera quae supersunt omnia. Ed. G. Baum, E. Cunitz, E. Reuss. Vol. I - LIX. Brunsvigae, 1863-1900; vol. XXX, p. 670. Далее - О. С.).

"Если бы мы вели себя словно деревянные колоды или камни, то никакой добродетели мы бы не проявили". (О. С. XXXII, 93)

Это высказывания Кальвина из 101-й беседы по книгам Царств и проповедей по книге Иова, где реформатор повторяет рассуждения о человечности страдания, полемизируя с приверженцами стоицизма.

21 Св. Пётр был поставлен Иисусом Христом во главе Церкви (Мф 16:18) и вместе с двенадцатью апостолами свидетельствовал о вознесении Христа перед синедрионом в Иерусалиме. Сначала он находился в Антиохии, затем прибыл в Рим, где его схватили во время жестоких гонений на христиан при императоре Нероне. В принятом Католической церковью "Списке римских понтификов" сообщается, что, будучи арестован, он пожелал, чтобы его распяли вниз головой; по преданию, это произошло 29 июня 67 г.

22 Ср.: Люций Анней Сенека. О провидении. СП, 1913.

23 Об уверенности Кальвина в том, что все его предсмертные страдания были действительно угодны Богу, рассказал биограф и преемник Кальвина Теодор де Без (1519-1605): "В болезни с самого начала и вплоть до кончины он пребывал, беспрерывно молясь;

наперекор постоянной боли из его уст слышны были слова псалма 38: "Я стал нем, о Господи, потому что Ты соделал это..." (Пс 39 (38): 10) Однажды, разговаривая со мною, он застонал и сказал: "Господи, Ты уничтожаешь меня, но с меня довольно и того, что Ты это делаешь собственной дланью". (О. С. XXI, 44)

24 Об этой духовной радости христианина Кальвин говорил часто. "Если мы припомним всё, что нам известно о Христе, то ведь как бы ни была велика его печаль, любую горечь Он смягчал и преодолевал благодаря духовной радости" (Комм. 1 Фее, V, 16). "Вот бесценный плод веры, который восхваляет св. Павел, когда совесть каждого верующего умиротворена и довольна, вкушая покой и духовную радость" (Комм. Пс 32). "При всех трудностях необходимо преодолевать печаль духовной радостью" (О. С. XXIX, 286). "Пусть вознесут они свои сердца к Богу, Творцу всех благ, благодаря духовному веселью" (Комм. Пс. 22).

25 Кальвинистскую набожность считают воинствующей. И Кальвину, действительно, представлялось, что жизнь христианина - это беспрерывная борьба, поскольку его одолевают постоянные искушения. В его переписке очень часто встречается понятие жизненного сражения:

"Сатана не устаёт постоянно учинять новые сражения" (О. С. XIII, 65). "Мы не можем служить Богу, не сражаясь" (О. С. XIX, 347). "Ваш удел - сражаться со многими искушениями... Вам нужно выстоять, не уставая сражаться не только шпагой против видимых врагов, но и против всего, что отвлекает или мешает вам на правильном пути... Нам надлежит выстоять в неисчислимых внутренних битвах..." (О. С. XX, 11)

26 В послании к верующим Франции и главе французских гугенотов адмиралу Колиньи Кальвин писал: "Чтобы любовь к этому миру не укоренилась в нас, мы себя умерщвляем" (О. С. XVII, 685).

"... Нам подобает размышлять об этой небесной жизни столь благостно и столь сосредоточенно, дабы сей мир не был нам дорог, либо, по крайней мере, дабы нам пройти ,по нему странниками" (О. С. XVII, 460).

"Если посреди моря людей, которых волнует лишь мирская суета, вы не видите ни дна, ни берегов, то тем крепче вам нужно стать на якорь в небесах" (О. С. XVIII, 732).

"Если мы устремимся к небесной жизни и действительно вкусим от того, что она нам сулит, то это будет не мостик, чтобы перешагнуть, а палуба корабля, чтобы пересечь море, каким бы огромным и глубоким оно ни было" (О. С. XV, 413).

27 Ср.: Геродот. История в девяти книгах. Пер. А. Стратановского. Под ред. С. Утченко. Л., 1972. Кн. 1, 32; Цицерон. О презрении к смерти. В кн.: Марк Туллий Цицерон. Избранные сочинения. Сост. М. Гаспаров и др. М" 1975, с. 246.

28 Скифы - собирательное название племён, обитавших в древности в Причерноморье и соседних местностях; известно, что они поддерживали экономические и культурные связи с греческими, а позднее и с римскими городами. Обычаи скифов в XVI в. знали только по рассказам античных писателей, в особенности Геродота (ок. 484 - 425 до н. э.).

Ни Геродот, ни Цицерон, ни другие античные писатели т. н. "скифской философией" не занимались, и это понятие появилось лишь в ренессансной литературе. Утверждение, что скифы, якобы, не ценили жизни и не ведали страха смерти, давало некоторое объяснение их удивительной храбрости и пышным погребальным ритуалам. Впоследствии понятием "скифской философии" широко оперировали энциклопедисты.

29 Ср.: "Если страх смерти подавляет нас и преобладает над радостью и утешительной надеждой, то это - признак неверия" (Комм. 2 Кор V, 8). Обращаясь к отцу, потерявшему сына, Кальвин писал: "Всё произошло, как на море, когда во время сильного волнения и опасной бури кого-то сразу забросит в надёжную гавань и он минует долгое странствие в открытом море... Когда по прошествии недолгих лет мы оставим эту жизнь и вступим в лучшую, то это не означает, что мы что-то утратим... Когда он ушёл от нас, а вернее, из этой жизни, то есть всего лишь из бренной и преходящей тени, тогда он сподобился подлинного бессмертия". (О. С. XI, 191)

30 Фасций Цецилий Киприан (ок. 201-256) - раннехристианский богослов и философ. Его сочинения - 66 послании и 12 трактатов, в которых содержится апология христианства, - многократно издавались и использовались протестантами для обоснования своего вероучения. В "Книге о смертности" Киприан пишет о бедствиях христиан, подвергавшихся преследованиям, и о картине Небесного Царства, где гонимых ожидают родители, друзья и где нет страха смерти. Ср.: Творения святого священномученика Киприана, епископа Карфагенского. Киев, 1891, т. 2, с. 250-267.

31 Ср.: "Самое главное в том, что Бог пожелал сделать нас подобными образу своего Сына, поскольку тело должно обязательно соответствовать голове" (О. С. XVII, 685). "Итак, если Господь Иисус - образец, которому мы должны соответствовать, то научитесь совершенному созерцанию Его" (О. С. XVI, 113).

32 Некоторые раннехристианские писатели, в том числе Августин, полагали, например, что единственное назначение брака - продолжение человеческого рода, и когда эта задача выполнена, супругов должны связывать лишь духовные узы.

33 См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Пер. М. Гаспарова. Под ред. А. Ф. Лосева. М., 1978. Кн. 85.

Философ-киник Кратет из Фив (IV в. до н. э.), происходивший из богатой семьи и получивший прекрасное образование, вёл жизнь нищего бродяги. Существует предание, что его наставник Диоген убедил его отдать все земли под пастбища, а все деньги выбросить в море. По другой версии, богатства Кратета должны были быть розданы согражданам, если его дети станут философами.

Эти и другие сказания о Кратете связаны с жизненным идеалом киников, которые учили довольствоваться малым. Утверждалось, что умение довольствоваться малым даёт человеку независимость, при этом отрицалась ценность семьи, государства, имущества, науки и искусства.

34 Ср.: "В Псалме 103 говорится, что Бог дал людям не только хлеб и воду ради их жизненных нужд, но для удовольствия и радости прибавил им и вино. Если мы убеждаемся, что Бог изобильно одаривает нас сверх того, чего требует явная необходимость, то это хорошо! Воспользуемся же его добротой и согласимся с тем, что нам разрешается употреблять это с чистой совестью, творя молитву" (О. С. XXVIII, 36). Ср. также высказывание из письма герцогу Лонгвилю: "Я не столь строг, чтобы осуждать пиры князей и празднества во время их свадеб" (О. С. XVII, 532).

35 Это намёк на влиятельное в период Реформации общественное и религиозное движение, требовавшее свободы вероисповедания и критиковавшее Церковь, государство и семью как институты, ущемляющие свободу человека. Опровержению взглядов приверженцев этого движения Кальвин посвятил специальное сочинение - памфлет "Против фантастической и неистовой секты либертинов, которые называют себя духовными", 1545; так он ввёл во французский язык новое слово "либертины" (от "liberte" - свобода).

36 Ср.: "Лишь сотворив молитву, люди получают веское и законное право воспользоваться чем-либо" (Комм. Пс 30, I).

37 Марк Порций Катон Старший (234-149 до н. э.) - римский политический деятель и писатель. С его именем ошибочно связали корпус изречений на темы морали, составленный ок. 300 г., т. н. "Катоновские дистихи". Этот сборник в Средние века и в эпоху Возрождения служил основным источником образа Катона как моралиста.

***

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Фундаментальное произведение протестантской теологии - "Наставление в христианской вере", переведенное почти на все европейские языки, китайский, японский и ряд других языков Азии и Африки, на русском языке выходит впервые.

Оригинал

Настоящий перевод выполнен по 5-томному изданию: Calvin Jean. Institution de la religion chrestienne. Ed. critique avec introd., notes et variantes. Publ. Par J.-D.Benoit. - Vol.1-5. - P.: Vrin. 1957-1963.

В основу французского издания, подготовленного в исследовательском центре истории религий Страсбурского университета и входящего в серию "Библиотека философских текстов" ("Bibliotheque des textes philosophiques"), положено французское издание "Наставления в христианской вере" 1560 года - самое полное и объемное. Эта публикация Ж.-Д.Бенуа является результатом кропотливых текстологических исследований, в результате которых были учтены практически все изменения и дополнения, вносившиеся Кальвином на протяжении 25 лет работы над трактатом, а также латинские версии. Указаны годы написания отдельных фрагментов.

Благодарности

Переводчики и научный редактор настоящего издания выражают глубокую признательность за организационную помощь и содействие в его подготовке миссионерской организации "Christ for Russia", представителю издательства Eerdmans Publications (Грэнд-Рэпидс, шт. Мичиган, США) в Москве Джеффри Басскеру и сотруднику миссии "Христианское возрождение" Евгению Гросману. Мы также искренне благодарны пасторам Реформатской церкви в России Евгению Каширскому и Владимиру Лоцманову за рецензирование рукописи и ценные замечания, кандидату философских наук Александру Столярову за сверку цитат из произведений античных и средневековых писателей, редактору издательства "Мартис" Елене Жуковой за тщательное издательское редактирование и корректуру книги.

ВВЕДЕНИЕ К АМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ

VIII

Великий трактат Кальвина по праву считается классическим изложением протестантской теологии. Кальвин расширял его до тех пор, пока содержание трактата не охватило все пространство христианской теологии. Если по широте тематики он превосходит все прочие богословские произведения XVI столетия, то еще большим является его превосходство с точки зрения порядка и симметрии построения и содержательной обоснованности детально проработанных суждений. В его окончательном варианте практически не видно следов того, что трактат постоянно подвергался дополнениям и перекомпоновке. Однако упорядоченность текста достигнута не в ущерб его убедительности и силе. Это живая, волнующая книга, содержащая призыв, который обращен персонально к каждому читателю. Причина в том, что эта книга красноречиво и энергично излагает то, что в высшей степени волнует самого автора. Вспоминая о своем обращении, Кальвин писал: "Бог смирил мое сердце и сделал его способным учиться". Вследствие этой глубокой и окончательной перемены он жил и писал как человек, постоянно чувствующий Бога. В начале "Наставления" он впечатляюще развертывает тему: как познается Бог. Вся книга переполнена трепетным ощущением невыразимого Божьего величия, его суверенной власти и непосредственного присутствия среди нас, людей.

Чувство присутствия Бога было у Кальвина не плодом спекулятивного мышления и не побуждением к нему. Он отвергает интеллектуальное высокомерие отстраненной спекуляции. Если у Кальвина и был талант к этому, он сознательно сдерживал его. Он никогда не встает на позицию бесстрастного исследователя. Его мысль занята не тем, что есть Бог в Себе - с точки зрения Кальвина это превосходит человеческие способности, но тем, что есть Бог в отношении к своему миру и к нам. Бог не может быть познан людьми, полагающими найти Его посредством своего дерзкого, но немощного разума. Напротив, Он сам дает познать Себя тем, кто в поклонении, любви и послушании готов узнать его волю из его Святого Слова.

Человек, приступающий к шедевру Кальвина с предположением, что мысль автора подобна хорошо отлаженной машине, которая производит и собирает части тщательно смоделированной структуры догматической логики, вскоре обнаружит, что его предположение поколеблено и разрушено. Проницательный читатель быстро осознает, что в этом произведении отражен не один лишь интеллект автора, а все его духовное и эмоциональное естество. Кальвин вполне мог бы отнести к себе фразу, сказанную позднее сэром Филиппом Сидни: "Загляни в свое в сердце - и пиши". Его пример - хорошая иллюстрация древнего изречения: "Теолога делает сердце". Можно сказать, что Кальвин не был профессиональным теологом, он был глубоко религиозным человеком, который обладал огромным талантом упорядоченного мышления и подчинялся побуждению выразить на бумаге следствия, вытекающие из его веры. Он назвал свою книгу не "суммой теологии" (summa theologiae), а "суммой благочестия" (summa pietatis). Секрет его умственной энергии в его благочестии. Плод благочестия - его теология, представляющая собой подробно описанное благочестие. Его задача состояла в том, чтобы изложить (говоря языком первоначального заглавия) "полный свод благочестия и всего того, что необходимо для познания учения о спасении". Совершенно естественно, что в предисловии к своему последнему латинскому изданию он утверждает, что при работе над ним его единственной целью была "польза Церкви, посредством сохранения в чистоте учения о набожности".

Для Кальвина благочестие неразрывно связано с вероучением, а всякий опыт - это вызов мысли. Но Кальвину знаком опыт, превосходящий силы ума, и порой он подводит нас к границе, у которой мышление терпит крах и тайна становится непроницаемой для него. Здесь он лишь призывает нас идти дальше с благоговением, если только мы на это способны. Кальвин, как говорит он сам, не хотел бы, чтобы к тайне евхаристии прилагалась немощная мера разума, "маленькая линейка из моего детства". И он призывает читателей не сводить их собственное понимание к его ограниченному пониманию, но стремиться гораздо выше того, куда он может довести.

Однако в пределах осознанных им границ он высказывается с полной ясностью и убежденностью.

В сознании современного человека слово "благочестие" утратило свой первоначальный смысл и статус. Оно стало вызывать подозрения и наводить на мысли о бессильной религиозной сентиментальности и о ханжестве. Для Кальвина и его современников, как и для древних языческих и христианских писателей, "pietas" было весьма достойным словом, свободным от всяких отрицательных коннотаций. Оно означало достойное похвалы сознание долга и полную доверия преданность семье, стране, Богу. Кальвин настаивает на том, что благочестие - необходимая предпосылка надежного богопознания. При первом упоминании об этом принципе он кратко характеризует благочестие как "веру, соединенную с трепетным страхом Божьим", который "подразумевает добровольное почитание и влечет за собой подобающее служение". Они появляются, когда люди "усвоят как следует, что они всем обязаны Богу, что они любовно вскормлены на его отцовской груди, что в Нем источник всякого блага". Слово "pietas" чрезвычайно часто встречается в сочинения Кальвина, и в "Наставлении" он использует его словно колокольный звон, зовущий нас отвергнуть соблазны секулярного интеллектуализма. "Для Кальвина, - пишет Эмиль Думерг, - религия и благочестие - одно и то же". "Благочестие, - утверждает Митчел Хантер, - было ключом к его характеру. Он обладал душой, одержимой Богом. Теология не занимала его как наука сама по себе: он посвятил себя теологии, видя в ней поддерживающую конструкцию всего того, что значила для него религия". Его религиозная позиция предполагала благодарность, любовь и послушание как необходимые предпосылки здоровой теологии. Поскольку "мы всем обязаны Богу", то на страницах Кальвина мы постоянно сталкиваемся с Ним лицом к лицу, а не играем с идеями и не взвешиваем мнения о Нем. В результате читатель, независимо от того, согласен ли он с автором во всех деталях, встречает в последнем товарища по религиозной и духовной борьбе. Кальвин в самом деле является исключительно ясным и понятным выразителем религиозных прозрений и духовных побуждений, которые лишь смутно осознают люди, когда стремятся оформить свои мысли о Боге и применить их к своим обязанностям.

Ясность изложения Кальвина может поначалу привести читателя к заключению, что усвоить его мысль очень просто. На самом же деле она предъявляет жесткие требования к духу и разуму. Некоторые сведущие в его произведениях люди признают, что ряд элементов системы его мышления объяснить нелегко. Отдельные интерпретации его теологии часто сталкивались друг с другом, а в наши дни не прекращающиеся споры относительно важных аспектов его учения, выраженных в "Наставлении", стали постоянной темой теологической дискуссии в протестантизме. Такова судьба любого классического сочинения. Ведь оно оставляет целый арсенал для будущих мыслителей, и, когда превращается в средство выражения рождающихся у них идей, возникает сильное искушение скорее причислить его к доказательствам новой формулы, нежели сохранить то неповторимое впечатление, которое оно производит само по себе. Трактовка Кальвином естественного в связи с его учением о благодати часто оспаривалась. Несомненно, с одной стороны, он самым серьезным образом утверждал, что чувство божественного настолько неизгладимо запечатлено в человеческом сердце, что даже худшие из людей не могут избавится от него, а с другой стороны, он подчеркивает очевидность прямого воздействия Бога на нас при созерцании красоты и упорядоченности мира и проявлении чудес человеческой мысли и мастерства. Он не сомневается, что объективная реальность ясно указывает на существование Бога и его всемогущество, справедливость и мудрость, на его "отеческую нежность" к своим созданиям. Однако люди настолько испорчены грехом, унаследованным от падения Адама, что не замечают свидетельства творения о Творце и , как слепцы, ощупью бродят по этому сияющему театру универсума, нося в себе лишь ошибочные и недостойные понятия о Боге, который его сотворил.

IX

Но Бог не покинул человека в этом тягостном состоянии. Поскольку мы не умеем обнаружить Его в его делах, Он открыл нам Себя в своем Слове. Когда Кальвин говорит о слове Божьем, он обычно не отделяет его от канонического Св. Писания. Но если ему нужно дать определение Слову, он не ограничивается словами, написанными на священных страницах. Это - "вечная Мудрость, пребывающая с Богом, из которой исходят все предсказания и пророчества". В этом контексте, говоря о "вечной мудрости", он указывает на Христа, Духом которого, как утверждает Кальвин, говорили древние пророки. То есть именно Христос, Слово, которым все сотворено (Ин 1:1), - Автор записанного Слова, через которое познается вечное Слово. Понимаемое таким образом Святое Писание представляет для Кальвина непререкаемый и непоколебимый авторитет и становится его постоянной опорой и неиссякаемым источником всего. Его находчивость в использовании фрагментов Писания в каждом пункте своей аргументации удивительна, и, возможно, никогда не была превзойдена. Причем отличное знание им текста крайне редко приводит к беспорядочному переизбытку цитат. Когда цитирование кажется слишком обильным, то обычно оказывается, что Кальвин использует тот же текст, что и его оппонент. За редким исключением он никогда не пытается извлечь из цитируемых фрагментов больше, чем то учение, которое в них содержится. Не цитирует он и тексты, которые с точки зрения библейской науки того времени не относятся к данной теме, и не пытается (как делали другие) оправдать их использование причудливой, основанной на аллегориях экзегезой. Кальвин всегда настороженно относится к подобным легкомысленным "играм с Писанием". В целом он остается верен своему принципу простого и буквального толкования. Он презирает использование аллегорий с целью подтверждения догм и цитирует Писание только для демонстрации того, что в нем сказано прямо. Кальвин никогда не ставит под вопрос авторитет Библии как Слова Божьего и источника непререкаемой истины и предполагает, что его читатели разделяют это убеждение. Он вовсе не озабочен доказательством того, что в позднейших дискуссиях именовалось "вербальной непогрешимостью". Кальвин постоянно делает акцент на вести, послании и содержании Писания, а не на словах. Началом этой вести были предсказания и видения, которые Бог посылал патриархам; ее истина настолько потрясла их сознание, что они изустно передавали ее своим потомкам, и так продолжалось до тех пор, пока Бог не побудил их записать откровение для последующих поколений.

Пишущие люди не автоматы, а личности, чьи умы и сердца захватывает то, что они пишут. Даже тогда, когда Кальвин подчеркивает авторитет священных текстов, он не упускает из вида писателя и стремится объяснить саму весть, а не только слова, которыми она выражена. Так, в часто повторяющейся характеристике авторов-апостолов как "надежных и верных писцов" (во французском тексте - "присяжных нотариусов") Св. Духа, контекст относится не к словам Писания как таковым, но, скорее, к боговдохновенному учению, которое они выражают. У Кальвина не было систематически разработанной доктрины о боговдохновенности. Если в его сочинениях и находятся места, где он, как кажется, ассоциирует ее с самими словами, то в большинстве случаев он прежде всего озабочен тем, чтобы вывести читателя за пределы слов - к вести, к посланию. Чтобы установить подлинную точку зрения Кальвина, следует, помимо "Наставления", обратиться к его "Комментариям". Для Кальвина эта проблема не имела такого значения, как для многих современных теологов и библеистов. Кальвин, несомненно, без всяких оговорок желал бы доказать абсолютную точность Писания; однако он открыто признает, что некоторые отрывки не отвечают требованиям непогрешимости на вербальном уровне. Так, он отмечает неточно процитированный Павлом Пс 50/51:4 в Рим 3:4 и приходит к выводу: "Нам следует знать, что апостолы, воспроизводя слова Писания, часто чувствовали себя вполне свободно (liberiores), поскольку считали достаточным, если они приводят их в согласии со смыслом". Поэтому они не относили слова к вопросам совести ("quae non tantum illis fuit verborum religio"). Приведенное здесь выражение "verborum religio" часто встречается в "Наставлении" в целях язвительной критики оппонентов, которые с деланной скурпулезностью настаивают на каждом слове какого-либо толкуемого отрывка. По отношению к библейским писателям Кальвин свободно применяет свое тонкое чувство стиля. "Иоанн, гремящий с высот" противопоставляется другим евангелистам, которые пользуются "простым, приниженным стилем", однако это не влечет за собой различий в самой вести. "Изящество" Исайи и "грубость" Амоса на равных служат выражению "величия" Св. Духа.

Божественный авторитет Святого Писания не основан на каком-либо постановлении Церкви. Скорее наоборот, Церковь построена на Писании. То, что автор Писания - Бог , может быть доказано рационально, но было бы совершенно бесплодным строить на этом здоровую веру. Его авторитет удостоверяется сам собой для тех, кто пребывает под водительством Св. Духа. Свидетельство Духа превосходит любые доводы. Убежденность в его божественной истине, как того требует благочестие, приходят к нам только тогда, когда Св. Дух, говорящий через пророков, проникает в наши сердца. Тогда мы сознаем, что Писание "изошло из уст Бога при посредничестве людей". Дух тоже является его Толкователем и запечатлевает его учение в сердце читателя. Так что с точки зрения Кальвина Библия для верующего - непогрешимая книга истины, когда ее читают под водительством Св. Духа. Более того, организующим принципом Св. Писания является откровение о Христе, а главной целью - подготовка нас к принятию Христовой благодати, дарующей жизнь. "Писание нужно читать, - говорит Кальвин в Комментарии к Евангелию от Иоанна, - с целью найти в нем Христа". Важно понять, что в фокусе "Наставления" находятся не суверенность Бога, не предопределение и не требование послушания Слову Божьему самому по себе, а постоянное обращение к Иисусу Христу, которого позволяет познать записанное Слово.

Из Библии Кальвин извлекает принципы, на которые должны ориентироваться организация и дисциплина Церкви и публичные богослужения. Это означает, что все нововведения после апостольских времен следует подвергнуть суду Писания. Оно дает в руки Кальвину оружие, с помощью которого он атакует суеверия и предрассудки, господствовавшие, как он отлично видел, в дореформационной Церкви, клонившейся к упадку. Он также сурово критикует тех своих современников, которые выступают с опрометчивыми, безответственными и искаженными толкованиями фрагментов Писания. В связи с этим можно сказать, что его трактовка Мф 26:26 ("Сие есть тело Мое") в дискуссии о Тайной вечере является кратким изложением его метода:

"Что касается нашего исследования, то в нем не меньше послушания, нежели стремления достичь здравого понимания этого отрывка, как мы должны поступать и в отношении всего Писания. И мы не хватаемся поспешно, с извращенным рвением и без должной проницательности за первое, что приходит нам в голову. Напротив, после долгих размышлений мы принимаем тот смысл, который предлагает нам Дух Божий. Полагаясь на этот смысл, мы смотрим сверху вниз на все, что земная мудрость ни выдвигала бы против Духа. В самом деле, мы держим наш ум в узде, так что они [наши противники] не осмеливаются произнести против нас ни слова. И смиряем их, так что они не осмеливаются противостоять этому".

X

На протяжении всего "Наставления" очевиден признаваемый самим Кальвином его долг перед Блаженным Августином. При повсеместном распространении среди схоластов полупелагианского воззрения на возможности человека в предшествующую Кальвину эпоху вновь начало утверждаться учение Августина о том, что человек нравственно беспомощен и целиком зависит от Божьей милости. После Готтшалька из Обре, осужденного за ересь в 849 г., первым выдающимся представителем подлинного августинизма был ученый-теолог и церковный деятель Томас Брадвардин (Бредуордайн, Bradwardine), которого называли "doctor profundus". Он умер сразу после его посвящения в архиепископа Кентерберийского в 1349 г. В большом трактате "О деле Божьем против Пелагия" ("De causa Dei contra Pelagium") Брадвардин признается, что в молодые годы безрассудства и тщеславия он проникся пелагианскими понятиями и они господствовали в его уме; однако позднее его "посетил" сам Бог "словно в сиянии благодати". Привычно цитируя Августина и Библию, он доказывает, что "благодать дается gratis", не за предшествовавшие дела и что предопределение "соответствует свободной (gratuitam) воле Бога", независимо от дел. Схожих воззрений придерживался Григорий Риминийский, скончавшийся в 1358 г. в ранге главы Ордена августинцев. В этом разделе вероучения учениками Августина были ДЖ. Уиклиф (Виклеф) и Ян Гус. Последний, хотя и был в меньшей степени последователем Уиклифа, чем полагали его обвинители, все же едва ли он был меньшим августинистом, чем Уиклиф.

Уже было сказано, что "Реформация, рассматриваемая изнутри, является окончательной победой учения Августина о благодати над его же учением о Церкви". Степень зависимости Лютера и Кальвина от Августина трудно определить, однако очевидно, что оба реформатора открыто признавали, что обязаны ему очень многим, при этом ни в коем случае не отказываясь от проверки его воззрений Св. Писанием. О Кальвине можно сказать, что он достиг кульминационного пункта позднего августинизма. В самом деле, в свои рассуждения о человеке и спасении он включил так много отрывков из Августина, что его учение в этом аспекте представляется продолжением дела его великого предшественника. Что же касается эпизодических случаев отхода Кальвина от Августина, то они характеризуют его как критичного ученика. Кальвин идет дальше Августина в утверждении двоякого характера предопределения, когда осуждение отверженных объясняется специфическим решением непостижимой воли Бога. Очевидно, это утверждение стало важным составным элементом теологии Кальвина вследствие никогда не ослабевавшей в нем убежденности в ничем не обусловленной суверенности Бога. Эта убежденность сформировалась под воздействием как чтения Св. Писания, так и личного опыта. Он чувствовал себя обязанным закрыть всякую лазейку для мнения, будто что-либо происходит иначе, нежели как под управлением божественной воли. Человек совершенно не в состоянии способствовать своему спасению; но избранничество не обусловлено предзнанием Бога относительно веры и доброты человека.

Проклятие, предвечно наложенное на отдельных людей, было ортодоксальным почти никогда не оспариваемым верованием. Как и некоторые августинисты до него, но с большей настойчивостью и последовательностью Кальвин связывал это осуждение с действием суверенной воли Бога: все происходящее с человеком было определено предвечным решением Бога, и некоторым суждена вечная скорбь. Можно сказать, что здесь Кальвин связал воедино две теологические тривиальности. Результат, однако, оказался шокирующим для его собственного сознания и неприемлимым или мучительным для многих его читателей. Ужасно (horrible) сознавать, что, хотя это решение как-то связано с самим отверженным, оно не может быть изменено и его нельзя избежать. Кальвин снова и снова повторяет учение об осуждении с совершенной определенностью. Он не довольствуется сведе'нием функции воли Бога к тому, чтобы неизбранным не была дарована его спасающая милость: действие Божьей волисостоит не в "пренебрежении", но в "осуждении". Если ап. Павел говорил: "Кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает" (Рим 9:18), - то Кальвин произносит сходный лаконизм: "Когда Бог проходит мимо, он осуждает".

Сам Кальвин содрогается от такого вывода, даже объясняя и отстаивая его, и понимает нравственные затруднения, которые этот вывод влечет за собой. Он весьма несдержан по отношению к тем, кто считает, будто Бог в этом случае становится творцом греха. Бог всегда остается любящим и справедливым, хотя таким образом, что это ускользает от нашего немощного понимания. Обостренное внимание Кальвина к предопределению частично объясняется тем, что он страшится его тайны. Соответственно, он просит об особой осторожности при упоминании этой темы. Беспокойство человека относительно собственного избрания он называет "сатанинским искушением". Он желал бы, чтобы зрелые умы размышляли об "этой возвышенной и непостижимой тайне", задумываясь над которой, "мы должны быть сдержанны и смиренны". Плоды избрания не проявляются во внешних преимуществах и процветании, которыми человек пользуется в этой жизни, где царит нечестие, а человек благочестивый вынужден нести крест. Благословение избранного заключается в его уверенности, что ему достаточно одного Бога и что среди всех горестей он находится под неизменной его защитой, а также в счастливом предвосхищении будущей жизни.

XI

Кальвин особенно подчеркивает значение того преображения души, которое называется возрождением. Оно достигается через искреннее покаяние, предполагающее "умерщвление плоти и оживление духа". Если мы участвуем в смерти Христа, наша ветхая природа распинается, а если разделяем с Ним воскресение, то обновляемся в образе Божьем. Мы, так сказать, вовлекаемся в новое духовное предприятие, начинаем последовательно приближаться к совершенству, которое в этой жизни полностью недостижимо. Подобная неполнота ни в коем случае не должна быть поводом для отчаяния: она, скорее, связана со все более ощутимой реальностью будущей жизни, к которой устремляются наши мысли.

Поскольку этот мир - не наш дом, его следует всерьез рассматривать только как место нашего странствия и испытания, и у Кальвина нет мрачного отказа ни от связанных с ним обязанностей, ни от его благ. В пяти главах он дает краткое руководство по христианской жизни, уравновешенное, проникновенное и практичное. Бог - наш Отец, и его образ восстанавливается в нас. Он принимает нас как своих детей при условии, что в своей жизни мы "отображаем Христа". Это предполагает самоотречение и любовное служение ближним, в которых, сколь бы тяжел ни казался их характер, мы обязаны видеть образ Божий, побуждающий нас любить их. В свете дискуссий об эсхатологии очень впечатляющими оказались трактовка "размышлений о будущей жизни" и в не меньшей степени рассуждения об использовании Божьих даров и наслаждении ими как поддержки в нынешней жизни.

Освящение, с точки зрения Кальвина, - это продвижение по пути благочестия в течение всей нашей жизни и следование своему призванию. При обсуждении Кальвином веры, покаяния и оправдания он своеобразно и оригинально рассматривает соответствующие учения, столь оживленно обсуждавшиеся в эпоху Реформации. Вера - это нечто большее, чем убежденность в достоверном отражении Бога в Св. Писании. Она есть также полная уверенность в Божьей милости и его благосклонности к нам. Это явствует из дел и из закона, потому что главный их объект - Христос, о чем нам сообщено Св. Духом. Кальвин отвергает ряд схоластических трактовок веры, в которых она отделяется от благочестия и любви. Хотя он вслед за Лютером пользуется фразой "оправдание одной верой", он также настойчиво указывает, что сама по себе вера не приводит к оправданию - она обращается к Христу, милостью которого мы и получаем оправдание.

XIII

Эти темы Кальвин трактует так, чтобы со всей убедительностью показать свое понимание корпоративной природы Церкви. Пять обширных глав посвящены таинствам крещения и Тайной вечери, а другие пять - ритуалам, "ложно именуемым таинствами": конфирмации, покаянию, елеосвящению, священству и браку. Он одобряет определение таинства, данное Августином, как "видимую форму невидимой благодати". Но для большей ясности Кальвин указывает, что это "свидетельство Божьей милости к нам, подтверждаемое неким внешним знаком, сопряженное с выражением нашего благочестия по отношению к Богу". С помощью разнообразных метафор он создает ясное представление о соотношении Слова и таинств, в котором последние суть печать Божьих обетований, обеты, связующие Бога и верующего, свидетельства перед людьми о нашем ученичестве. Но они пусты и бесплодны без веры и незримой благодати, посылаемой Св. Духом. Рассмотрение Кальвином крещения примечательно тем, что он выступает за крещение детей. В связи с этим он подчеркивает роль обрезания как существенного ветхозаветного таинства посвящения. По мере возможности Кальвин приводит свидетельства и из Нового Завета. Поскольку Христос призывает к Себе малых детей, возлагает на них руки и говорит, что "таковых есть Царство небесное"(Мф 19:13-14), то весьма грешно отказывать детям верующих в доступе ко Христу. Помимо прочего, это возражение тем, кто, подобно анабаптистам, учил, что для некрещеных нет спасения. Это ошибочное мнение разделяли и католики. Последние разрешают совершать крещение мирянам, если некрещеному грозит смерть, и в этих условиях допускают, что оно совершается поспешно и небрежно. Последнее Кальвин считает пародией на таинство, происходящее от ложного предположения, что лишенные крещения тем самым уже осуждены. "Бог, говорит он, объявляет, что принял наших детей как своих до того, как они родились". Таким образом, крещение, весьма важное само по себе в деле спасения, не является спасающим ритуалом. В отличие от Ульриха (Гульдрайха) Цвингли, он не утверждает, что спасены все, умершие в детстве, а просто говорит, что Христос не объявлял об осуждении всех некрещеных. Отбрасывая традиционное учение о возрождении крещением, Кальвин придерживается следующего воззрения. В условиях отношения союза с Богом в сознании ребенка происходят скрытые перемены по мере того, как он осознает последствия своего введения в Церковь и принятия ею и растет под ее заботой и учительством. Таким образом, "дети крестятся в будущие покаяние и веру".

Рассуждая о Вечере Господней, Кальвин имеет целью доказать реальное присутствие тела и крови Христа, однако отвергает тезис об их пребывании в веществе вместе со сходной доктриной, разделяемой лютеранами, о вездесущности тела воскресшего Христа. По аналогии с другими местами слова "сие есть тело Мое" следует понимать не буквально, а как метонимию. Тело Христа было видимым образом взято на небеса; оно пребывает на небесах и не может быть заключено в хлебе и вине. Наоборот, причащающийся духовно возносится на небеса, чтобы стать причастником тела Христова. Учение о духовном причастии истинным телу и крови Христа является отличительным признаком кальвинистских церквей. Простая констатация "духовного присутствия" неадекватна учению Кальвина о Евхаристии. Современному сознанию трудно воспринять его позицию во всей ее полноте. Как и в случае предопределения, здесь он хочет показать, что мы имеем дело с тайной, объяснить которую словами невозможно. Он может лишь сказать: "Я, скорее, испытываю, нежели понимаю это". Каким-то непостижимым для разума образом наше причастие телу Христову становится возможным посредством тайного действия Св. Духа. Ни один автор не пошел дальше Кальвина в понимании значения этого таинства в корпоративной жизни Церкви. Он побуждает к частому причащению, красочно описывает религиозное переживание тех, кто этому следует, подчеркивает, что тем самым созидаются "узы любви", которые воздействуют и на исполнение общественного долга. Он нападает на Римско-католическое учение о мессе, особенно на его притязания, будто участие в ней есть удовлетворение за грех. В этом он видит отрицание полной достаточности искупления, совершенного Христом, и подлинной Вечери Господней. Подобным же образом Кальвин, иногда с излишней бранью, отвергает аргументы в пользу других пяти будто бы таинств, отрицает притязания на то, что они основаны на авторитете Писания и практиковались в ранней Церкви.

XIV

Заключительная глава книги - "Гражданское правление" - одна из самых впечатляющих частей трактата. ... Кальвин, несомненно, всегда ощущал важность выработки позитивной концепции политики как одной из составляющих его защиты Реформации и как практической защиты доктрин, провозглашаемых в трактате. Как известно, его переписка полна свидетельств о его интересе к политическим событиям, которые могли бы повлиять на судьбы евангелической религии. Хотя и верно, что главное для Кальвина - это служение политического сообщества Христовой церкви, не было бы ошибкой сказать вслед за Вильгельмом Низелем, что "его не интересовало ни государство само по себе, ни даже христианское государство". Он с возмущением отвергал точку зрения "фанатиков", которые в своем стремлении к духовному христианству высокомерно отворачивались от политических интересов и обязанностей. Мысль об уничтожении государства как политического института была для него отвратительна и абсурдна. "Его [государства] значение для человека не меньше, чем хлеба, воды, солнца и воздуха; более того, его место гораздо возвышеннее и почетнее". Оно служит целям поддержания общественной жизни человека, и этой его функцией ни в коем случае нельзя пренебрегать. Но высшая функция государства заключается в утверждении нравственного порядка в человеческих делах и в защите публичных форм христианской религии. Церковь, согласно Кальвину, свободна от контроля государства, но она должна быть уверена в его благожелательности и поддержке.

***

КОРОЛЮ ФРАНЦИИ

Христианнейшему Франциску, Первому из носящих это имя, своему Государю и верховному господину - Жан Кальвин с пожеланием мира и спасения в Господе нашем Иисусе Христе

Вначале, когда я только приступил к написанию этой книги, у меня и в мыслях не было, Сир, предлагать написанное мною вниманию Вашего Величества. Мое намерение состояло лишь в том, чтобы изложить некоторые основные истины, благодаря чему возлюбившие Бога получат наставление в подлинном благочестии. И прежде всего я хотел своим трудом послужить нашим соотечественникам, многие из которых, как я вижу, алчут и жаждут Иисуса Христа, но лишь очень немногие получили о Нем истинное знание. Эту мою заботу легко заметить в самой книге, ибо я старался учить в ней настолько просто, насколько это возможно. Но ввиду того, что неистовство некоторых нечестивцев в Вашем королевстве достигло такой степени, что вовсе не оставляет места никакому здравому учению, мне показалось важным воспользоваться этой книгой не только для наставления тех, кого я изначально хотел научить с ее помощью, но и представить ее Вам как исповедание веры. Вы могли бы сами судить об учении, против которого с такой яростью ополчились нечестивцы, огнем и мечом сеющие ныне смуту в Вашем королевстве. Я нисколько не стыжусь признаться, что изложил здесь почти полностью то самое учение, за которое с их точки зрения следует карать тюрьмой, ссылкой, изгнанием и костром и которому, как они провозглашают, нет места ни на земле, ни на море.

...Почему же столь яростно и непримиримо сражаются они за мессу, чистилище, паломничества и прочий хлам? Почему отрицают, что подлинная набожность может существовать помимо безоговорочной веры во все эти вещи, хотя для них не находится никакого подтверждения в слове Божьем? Не потому ли, говорю я, что их брюхо заменяет им Бога, а кухня - веру? Без них они не мыслят себя не только христианами, но и людьми. И хотя одни из них купаются в достатке, а другие прозябают и глодают кости, все они кормятся из одного горшка, который без этого подогрева не только остыл бы, но прямо-таки замерз.

...Во-первых, называя наше учение новым, они наносят глубокое оскорбление Богу, чему святому Слову отнюдь не приличествует такое определение. Но я, конечно, не сомневаюсь, что для них оно ново: ведь и сам Христос и его Евангелие для них - новость. Но тот, кому ведома древность проповеди св. Павла о том, что Иисус Христос умер за грехи наши и воскрес для оправдания нашего - (Рим 4:25), - тот не найдет у нас ничего нового.

...Далее, наши противники неправомерно противопоставляют нам древних отцов, то есть писателей ранней Церкви, как будто те одобряют их нечестие.

...Древние отцы о многом писали мудро и превосходно. Но, с другой стороны, у них, как у всех людей, случались порой ошибки и заблуждения. Наши противники, эти как бы смиренные и благочестивые дети, почитают со всей присущей им прямолинейностью духа, ума и воли именно ошибки и заблуждения отцов. Что же касается тех вещей, о которых отцы высказывались правильно, то они либо не замечают их, либо скрывают, либо извращают, так что кажется, будто нет у них заботы, кроме как выискивать отбросы среди золота. А после этого они преследуют нас своими воплями как врагов св. отцов, будто бы презирающих написанное ими.

...Наши противники говорят, что Соломон не напрасно заповедал нам не передвигать межи, проведенной нашими отцами (Прит 22:28). ... Если они хотят, чтобы никто не преступал границ учения св. отцов, как они их понимают, то почему они сами, когда это им угодно, преступают их заветы с такой дерзостью? Это относится ко многим святым отцам. Один из них сказал: Бог не пьет и не ест, и поэтому не нужно Ему ни блюд, ни чаш [12]. Другой утверждал, что для христианских таинств не надобно ни золота, ни серебра и что отнюдь не золотом радуют Бога [13]. Следовательно, наши противники преступают границы, когда при совершении богослужения наслаждаются золотом, серебром, слоновой костью, шелками и драгоценными камнями, полагая, будто Бога можно должным образом почтить лишь при изобилии и преизбытке этих вещей. Один из святых отцов говорил также, что легко осмеливался есть в Великий пост мясо, когда другие от него воздерживались, именно потому, что он христианин [14]. Следовательно, наши противники выходят за пределы дозволенного им, когда подвергают отлучению того, кто в Великий пост пробовал мясо.

Был также отец, сказавший, что монах, не работающий своими руками, должен считаться грабителем [15]. Другой отец сказал, что монахам не дозволено жить за чужой счет даже тогда, когда они предаются созерцанию, молитве или ученым занятиям [16]. Они преступили и эту межу, когда собрали бездельников-монахов в борделях, именуемых монастырями, чтобы те могли до отвала набивать брюхо за чужой счет.

Был также святой отец, утверждавший, что видеть в христианских храмах образы Христа или святых - гнусная мерзость [17]. Более того, таково было мнение не отдельного человека, а решение одного из древних Соборов, что живописное изображение или скульптура не может быть предметом поклонения [18]. Наши противники не соблюдают и этого ограничения, ибо не оставляют в своих храмах ни единого уголка, свободного от изображений.

Другой отец советовал по совершении отпевания и погребения умерших оставлять их в покое [19]. Наши противники преступают и это, когда требуют вечного поминовения усопших.

Был также отец, который говорил, что субстанция и природа хлеба и вина сохраняются в таинстве причащения подобно тому, как человеческая природа сохраняется в Господе нашем Иисусе Христе, пребывая в соединении с его божественной сущностью [20]. Они же совершенно выходят за пределы дозволенного, когда заставляют верить, будто после произнесения сакраментальных слов субстанция хлеба и вина уничтожается. Среди отцов был и такой, кто отрицал реальное присутствие тела Христова в хлебе, но полагал, что в нем присутствует лишь таинство тела: именно так, слово в слово, он и говорит. Следовательно, они превышают всякую меру, говоря, что тело Христово содержится в хлебе и заставляя поклоняться хлебу плотским образом, словно тело Христово пространственно заключено в нем.

...Один из отцов упрекал Монтана, помимо прочих ересей, в том, что он первый ввел правило поста [27]. Они пересекли и эту черту, когда установили жесткие правила соблюдения постов [28].

Был отец, полагавший, что брак не должен быть запрещен служителям Церкви и что сожительство с законной супругой целомудренно. И те, кто согласился с его мнением, тоже были святыми отцами [29]. Наши противники и здесь преступают границы, когда требуют от своих священников безбрачия.

...Однако слишком далеко увело бы меня дальнейшее перечисление примеров того, с какой готовностью отбрасывают они наставления отцов Церкви, желая выглядеть при этом их послушными детьми. Для осуществления такого намерения потребовались бы месяцы и годы. И при всем этом у них хватает бесстыдства упрекать нас в нарушении древних установлений!

Что касается ссылок на обычай и традицию, то они безосновательны. Уступать традиции по принуждению - нечестиво. Конечно, если взгляды предков верны, традицию следует принять. Но очень часто дело обстоит иначе. Действительно, то, что делают многие, получает статус традиции. Но человеческая жизнь никогда не была устроена так хорошо, чтобы самые лучшие вещи нравились большинству.

...Не слишком силен и следующий их довод. Они вынуждают нас признать либо то, что Церковь уже долгие годы мертва, либо то, что мы ныне ведем борьбу против Церкви. Разумеется, Церковь Христова жила и будет жить, пока будет царствовать Христос, сидя одесную Отца, ибо его рука хранит ее, его забота вооружает, его сила укрепляет. Христос несомненно исполнит обещанное: Он будет с верными Ему до скончания века (Мф 28:20). Против этой церкви мы не ведем никакой войны, ибо в согласии со всем народом верных поклоняемся единому Богу и единому Господу Иисусу Христу, как всегда поклонялись его служители. Наши противники очень далеки от истины, когда не желают признавать Церкви, если она не находится вполне зримо у них перед глазами, и хотят заключить ее в определенные рамки, в которые она не вмещается. Именно здесь коренится наше разногласие.

Во-первых, они требуют, чтобы у Церкви была видимая форма. Во-вторых, они видят эту форму в Римской церкви и ее иерархии. Мы же, напротив, утверждаем, что церковь может существовать, не имея видимой формы, и что тем более нельзя считать ее видимой формой ту внешнюю роскошь, которой они столь неразумно восхищаются. Церковь отличает совсем другой признак: чистая проповедь слова Божьего и правильное совершение таинств. Они недовольны, если на Церковь нельзя указать пальцем. Но сколько раз...уже после пришествия Христа Церковь оказывалась сокрытой, не имела внешней формы? Как часто подвергалась она такому угнетению от войн, соблазнов и ересей, что ее вовсе не было видно? Значит, если бы эти люди жили в те времена, они бы вообще не поверили, что существует какая-то Церковь.

... Правда, наши противники возражают нам, говоря, что мы ложно претендуем на истолкование слова Божьего и нечестиво искажаем его. ...Когда св. Павел потребовал, чтобы всякое пророчество было сообразно вере (Рим12:6), он установил тем самым вернейшее мерило для испытания всякого толкования Писания. Но если испытать наше учение этим мерилом веры, то победа окажется за нами. Ибо что более сообразно вере, чем признание самих себя нагими перед Богом, дабы от Него получить облачение всякой добродетелью? Признание лишенными всех благ, чтобы обрести полноту благ от Него? Рабами греха, чтобы от Него получить свободу? Слепыми, чтобы от Него прозреть? Хромыми, чтобы от Него исцелиться? Лишенными всякой славы, чтобы Он один был прославлен, и мы в Нем?

...Ядовитая ложь наших клеветников достаточно красноречива, чтобы Вы, Сир, не слишком склоняли к ним свой слух и принимали на веру их доносы. Я опасаюсь даже, не был ли я чересчур многословен, написав предисловие, почти равное по длине оправдательной речи. Между тем я вовсе не намеревался писать оправдательную речь, а лишь хотел привлечь Ваше внимание к нашему делу и смягчить Ваше сердце. Ибо, хотя сейчас оно отвращено и удалено от нас и даже пылает гневом, я все же надеюсь, что мы успеем вернуть его благосклонность, если Вы соблаговолите прочитать наше исповедание без возмущения и гнева. Мы хотели бы, чтобы оно стало нашим оправданием перед Вашим Величеством. Но если, напротив, клевета злоумышленников настолько заполнила Ваш слух, что обвиняемым не оставлено права на защиту, и если эти фурии, не встречая противодействия с Вашей стороны, будут творить жестокости, используя тюрьмы, костер, пытки, железо и огонь, тогда мы, подобно овцам, обреченным на нож мясника, окажемся беззащитны перед любой крайностью. Однако в терпении мы сохраним присутствие духа и будем ожидать помощи сильной руки Господней: Он же несомненно в надлежащее время явит ее - и не безоружной, - чтобы освободить бедных от их тягот и покарать хулителей, которые в этот час дерзко предаются веселью.

Да утвердит Господь, Царь Царей, Трон Ваш в праведности и Престол Ваш в справедливости.

Базель, первый день августа,

Год тысяча пятьсот тридцать пятый.

[12] Кальвин имеет в виду Акакия, епископа Амиды (Византия), который призвал своих священников

переплавить золотые и серебряные церковные сосуды, чтобы купить пищу для пленных персов.

Сведения об этом Кальвин почерпнул из "Трехчастной истории" Кассиодора (Historia tripartita, XI, 16; MPL, LXIX, 1198). Последняя представляет собой компиляцию историй Церкви, написанных

по-гречески Сократом (период 305-409 гг.), Созомен (323-425) и Феодоритом (325-429).

[13] Ambrosius. De officiis clericorum, II, 28 (MPL, XVI, 140).

[14] Имеется в виду Спиридон, епископ Тримифа на Кипре (Cassiodorus. Historia tripartita, I, 10; MPL, LXIX, 895).

[15] Вероятно, имеется в виду Серапион, игумен монастыря близ Арсиноя в Египте, который требовал от монахов зарабатывать пропитание собственным трудом (Cassiodorus. Op. cit., VIII, 1; MPL, LXIX, 1103).

[16] Augustinus. De opere monachorum, XIV-XVII (MPL, XL, 560-564).

[17] Епифаний, епископ Саламиды на Кипре, рассказывает в письме Иоанну Иерусалимскому (переведенном на латинский св. Иеронимом), как в церкви в Анавлафе он сорвал занавес с изображением и заменил его простым занавесом. Он объявил изображения в церквах "противными нашей религии" (394 г.).

[18] Эльвирский собор в Испании (ок. 305 г.) постановил (определение XXXVI): "В церквах не должно быть изображений, ибо Тот, кому мы поклоняемся, не может быть изображен на стенах".

[19] Ambrosius. De Abraham, I, IX, 80 (MPL, XIV, 472).

[20] Gelasius. De duabus naturis in Christo, adversus Eutychem et Nestorium. Tract. III, 14 (см. Thiel A. (ed.) Epistolae Romanorum pontificum. Brunsbergae, 1868, T. 1, S. 541).

[27] Аполлоний, цитируемый Евсевием (Церковная история, V, 18; MPG, I, 472).

[28] Gratianus. Decretum III, 9 (MPL, CLXXXVII, 1734).

[29] Созомен в своей "Церковной истории" (I, 32) пишет, что Пафнутий Исповедник, будучи пылким аскетом, выступил против решения Никейского собора (325) относительно безбрачия священнослужителей, причем в выражениях, близких к приведенным Кальвином. Последний, по-видимому, пользовался текстом Кассиодора (Op. cit., II, XIV; MPL, LXIX, 933).

***

Книга I

Глава I

О ВЗАИМОСВЯЗИ НАШЕГО ЗНАНИЯ О БОГЕ И О САМИХ СЕБЕ,
А ТАКЖЕ О ТОМ,
КАК ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ ЭТА ВЗАИМОСВЯЗЬ

1. Почти вся наша мудрость - во всяком случае заслуживающая наименования истинной и полной мудрости - разделяется на две части: знание о Боге и обретаемое через него знание о самих себе. Оба эти вида знания соединены друг с другом таким множеством связей, что не всегда легко отличить, который из них предшествует другому и порождает его. Во-первых, никто не может созерцать самого себя, не обратившись сразу же к созерцанию Бога, которым живет и движется. Ведь ясно, что способности, заключающие в себе все наше достоинство, принадлежат вовсе не нам, что всей своей силой и добродетелью мы обязаны Богу. Во-вторых, изливающиеся на нас капля за каплей небесные блага приводят нас к неисчерпаемому источнику, подобно тому, как приводят к своему источнику малые ручейки. Но прежде всего обращать взор к небу нас заставляет то бедственное положение, в которое вверг всех людей мятеж первого человека - и не только в ожидании благ, которых мы лишены как люди бедные, сирые и алчущие, но и для того, чтобы пробудиться от страха и таким образом научиться смирению. Ибо человек, лишившись небесных облачений, превратился в средоточие всяческой низости и вынужден с великим стыдом выносить в своей наготе столько бесчестья, что впал в совершенную растерянность. Кроме того, необходимо, чтобы сознание наших бедствий жестоко терзало нас и тем самым хоть немного приближало к познанию Бога. Именно ощущение нашего невежества, тщетности усилий, нищеты, немощи, нечестия и порочности приводит нас к осознанию того, что только в Боге можно найти свет истинной мудрости, непоколебимую добродетель, изобилие всяческих благ и неподкупную справедливость. Когда же от созерцания Божьих благ мы обращаем взор на самого себя, то испытываем потрясение при виде собственного ничтожества и не можем не преисполниться отвращения ко всему, чтобы затем сознательно устремиться к Богу. Ведь каждый человек склонен к самодовольству, пока не знает своего истинного облика. Он похваляется дарами Божьими, словно пышными церковными облачениями, не ведая о своем ничтожестве или забывая о нем. Поэтому знание о самом себе не только побуждает человека к богопознанию, но и является средством достижения знания о Боге.

2. Известно, что человек никогда не достигнет верного знания о себе самом, пока не увидит лика Бога и от созерцания его не обратится к созерцанию самого себя. В нас настолько укоренилась гордыня, что мы постоянно кажемся себе праведными и непорочными, мудрыми и святыми, если только наше нечестие, безумие и нечистота не бросаются в глаза слишком явно. Но мы не сумеем увидеть наших пороков, если будем смотреть только на себя, не думая одновременно о Боге, не соотнося своих суждений с Ним как с единственно верным мерилом. Ведь все мы по природе склонны к лицемерию, и поэтому видимость правды нам приятнее самой правды. И поскольку все, что нас окружает, полно обезображивающей нечистоты, а наш разум ограничен и зажат скверной этого мира, любая вещь, в которой хоть немного меньше низости, чем во всем остальном, уже очаровывает нас, словно воплощенная чистота. Это подобно тому, как глаз, привыкший видеть лишь черное, воспринимает коричневое или просто темное как царственную белизну. Можно привести и более убедительные примеры из области телесных ощущений, чтобы показать, насколько при оценке наших душевных сил и способностей мы склонны преувеличивать. Если мы посмотрим вокруг при дневном свете, нам кажется, что наше зрение весьма остро; но стоит нам поднять глаза кверху и взглянуть на солнце, как их моментально ослепит невыносимо яркий свет. И тогда мы вынуждены признать, что наше зрение приспособлено к рассматриванию земных предметов, но его совершенно недостаточно, чтобы смотреть на солнце. То же верно и в отношении духовных благ. Пока мы глядим на землю и любуемся собственной справедливостью, мудростью и добродетелью, то испытываем полную удовлетворенность и предаемся самообольщению вплоть до того, что почитаем себя за полубогов. Но едва мы обращаем свои помыслы к Богу и осознаем безупречное совершенство его справедливости, мудрости и добродетели, которые должны служить нам образцом, - все тотчас меняется. То, что нам так нравилось под маской праведности, начинает издавать гнилостное зловоние нечестия; все, что восхищало мудростью, кажется безумием; а все, что являлось в прекрасном обличье добродетели, предстает просто как слабость. Таким образом, то, что кажется нам верхом совершенства, ни в малейшей степени не соответствует божественной чистоте.

3. Вот откуда ужас и смятение праведников, о котором говорится в Св. Писании: всякий раз, когда они ощущали присутствие Бога, их охватывали печаль и томление. Пребывая вдали от Бога, они чувствовали себя уверенно и ходили с высоко поднятой головой, но стоило Богу явить им свою славу, как они приходили в смятение и ужас, впадали в уныние, испытывали смертельный страх и едва не лишались чувств. И нам становится понятно, что людей трогает и потрясает собственное ничтожество лишь тогда, когда они сопоставляют его с величием Бога.

Нам известно множество примеров такого потрясения - от Судей, через которых Бог правил в Иудее, до Пророков. В конце концов это вошло в предание древнего народа: "Мы умрем, ибо видели Бога" (Суд 13:22; Ис 6:5; Иез 1:28 и др.). В рассказе об Иове вся глубина человеческой немощи и скверны также показана через ее сопоставление с божественной мудростью, добродетелью и чистотой - и не без основания! Мы видим, что Авраам, созерцая вблизи величие Бога, называет себя прахом и пеплом (Быт 18:28); что Илия закрывает лицо, не осмеливаясь приблизиться к Богу (3 Цар 19:13): настолько сильный ужас испытывают верные перед лицом высочайшего величия. Но что говорить о человеке, который всего лишь червь и прах, если даже херувимы и ангелы небесные не осмеливаются взглянуть на Него? Именно это имеет в виду Исайя, когда говорит, что покраснеет луна и устыдится солнце пред ликом Господа Саваофа (Ис 24:23). Иными словами, когда Бог изольет свое сияние или явит нам хотя бы его частицу, то все, что было до сих пор светлейшего в мире, окажется по сравнению с Ним погруженным во мрак (Ис 2:10,19).

Итак, между нашим познанием Бога и познанием самих себя существует взаимосвязь, и одно служит другому. Тем не менее, порядок наставления требует рассмотреть в первую очередь, что значит познать Бога, и лишь затем перейти ко второму вопросу.

***

Глава II

ЧТО ЗНАЧИТ ПОЗНАНИЕ БОГА И КАКОВА ЕГО ЦЕЛЬ

1. Говоря о познании Бога, я имею в виду, что мы не просто принимаем существование некоего Бога, но знаем, что именно нам необходимо понять, что служит Божьей славе, короче - что полезно для нас. Ведь, строго говоря, не может быть и речи о знании Бога там, где нет никакой религии и благочестия. Я не касаюсь пока богопознания особого рода, благодаря которому погибшие и проклятые приходят к Богу и обретают в Нем искупление во имя Иисуса Христа. Я говорю только о чистом и простом знании, к которому привел бы нас естественный ход вещей, если бы его не нарушил Адам.

Конечно, никто из человеческого рода, погибающего и отчаявшегося, не может почувствовать в Боге своего Отца, Спасителя и Заступника, пока Христос не явится посредником между Богом и людьми и не примирит нас с ним. Но все же одно дело - знать, что Бог, будучи нашим Создателем, поддерживает нас своей силой и управляет нами через проведение, питает своей добротой и изливает на нас всяческие благословения, а другое дело - принять милость примирения, предлагаемую Богом во Христе. Бог познается в первую очередь как Творец - из совершенного устройства мира и из учения, содержащегося в Священном Писании, а затем предстает как Искупитель в лице Иисуса Христа.

Из этого проистекает двойное богопознание [11]. Пока нам достаточно обратиться к первому его роду, второй же будет рассмотрен в свое время [12]. Наш разум в состоянии познать Бога лишь через какое-либо служение Ему. Однако недостаточно лишь смутно сознавать, что есть некий единый, достойный поклонения Бог. Мы должны быть убеждены в том, что Бог, которому мы поклоняемся, - единственный источник всех благ, и ничего не искать вне Бога. Именно это я и хочу сказать: Бог, создав этот мир, не только поддерживает его существование своим бесконечным могуществом, не только управляет им своей премудростью, хранит его своей благостью и в особенной мере заботится о справедливом устройстве жизни человеческого рода, о защите и поддержке его своей милостью. Он также дает нам веру в то, что вне Его не может быть никакой мудрости, света, справедливости, добродетели, праведности, истины. А поскольку все эти вещи проистекают из Него как из первопричины, Он хочет научить нас ожидать всего этого только у Него, у Него искать, с Ним все соотносить и принимать все с благодарением.

Ибо осознание Божьих добродетелей - единственный учитель, способный научить нас благочестию, которое в свою очередь порождает религию. Я называю благочестием то сочетание благоговения перед Богом и любви к Нему, к которому приводит нас познание Божьих благодеяний. Ибо, пока люди не усвоят как следует, что они всем обязаны Богу, что они любовно вскормлены на его отцовской груди, что в Нем источник всякого блага, пока Он не станет единственной целью их устремлений - до тех пор они никогда не придут к искренней набожности. Более того, если люди не научатся полагать все свое счастье в Боге, они никогда не станут истинно и самозабвенно поклоняться Ему.

2. Поэтому те, кто задается вопросом: что есть Бог? - предаются пустому мудрствованию. Для нас важнее знать, каков Он и какова его природа [13]. Ведь что пользы вместе с эпикурейцами признавать существование некоего бога, не заботящегося о мирских делах и наслаждающегося праздностью? Что толку познавать бога, с которым нечего делать? Скорее напротив: познание Бога должно в первую очередь внушать нам страх и почтение к Нему, а затем научить нас искать в Нем все блага и возносить Ему хвалу. ...

[11] Понятие "двоякого богопознания", появившееся лишь в латинском издании 1559 г., стало важнейшим в структуре всего трактата. Кальвин неоднократно привлекает к нему внимание в поразительной серии утверждений методологического характера, причем все они добавлены в 1559 г. ради большей ясности аргументации. ...В книге I речь не идет о познании Искупителя, хотя все, о чем говорится после гл. V, основано на специальном откровении Писания.

[12] То, что названо "первым родом" богопознания, составляет все последующие разделы книги I. "Второй род" в широком смысле образует материал книг II-IV. Строго говоря, в точности этой теме соответствует II, IV. Эта глава добавлена в 1559 г., чтобы облегчить переход ко второму элементу богопознания. Таким образом, учение о грехе, изложенное в II, IV, располагается как бы между двумя большими частями трактата и предшествует изложению доктрины искупления, являясь ее прологом и предпосылкой.

[13] Относительно познания Божьей воли о нас... и во многих других местах Кальвин подвергает критике спекулятиивную утонченность в рассмотрении некоторых аспектов учения о Боге. Здесь речь идет об авторах-схоластах, однако в письме Буллингеру, написанном в январе 1552 г., Кальвин также упрекает и Цвингли за "запутанные парадоксы" в его книге "De Providentia" (CR, XIV, 253).

***

Глава III

О ТОМ, ЧТО ЗНАНИЕ О БОГЕ ОТ ПРИРОДЫ УКОРЕНЕНО
В СОЗНАНИИ ЛЮДЕЙ

1. Мы считаем несомненным, что люди обладают врожденным чувством божественного. Ибо Бог вложил в каждого человека знание о Себе, дабы никто не мог сослаться на свое невежество. Постепенно, по капле Он обновляет в нас память об этом, чтобы впоследствии, когда все мы, от первого до последнего, познаем, что Бог есть и что Он сотворил нас, мы сами свидетельствовали бы против себя в том, что не почитали Его и не посвятили свою жизнь служению Ему. Если же кто-нибудь предпочитает незнание, чтобы ничего не ведать о Боге, то, вероятно, самый подходящий пример для себя он найдет среди совершенно тупоумных людей, едва ли знающих и то, что такое человек. Даже язычник Цицерон утверждает, что нет такого столь варварского племени и столь грубого и дикого народа, который не обладал бы глубоко укорененным убеждением в существовании некоего Бога*. Они имеют начатки религии, даже если в остальном ничем не отличаются от животных.

Из этого видно, что знание Бога прочно овладело сердцами людей и укоренилось в глубинах их существа. Поскольку от начала мира не было ни одной страны, ни одного селения, ни одного дома, которые сумели бы обойтись без религии, то представляется очевидным, что весь человеческий род обладает неким запечатленным в сердце чувством божества. О том же по-своему свидетельствует идолопоклонство. Ведь нам хорошо известно, сколь неохотно люди соглашаются унизить себя и признать превосходство других творений. Представляется замечательным по силе проявление чувства божества, неистребимого в сознании человека, когда люди предпочитают поклоняться куску дерева или камню, нежели прослыть абсолютными безбожниками. Оказывается, людям легче преодолеть свои природные побуждения, чем обойтись без религии. В самом деле, насколько должна быть подавлена в них природная гордыня, если они в стремлении почтить Бога доходят до такого унижения, отбросив свою привычную спесь.

2. Поэтому все разговоры о том, что религия была изобретена хитрыми и ловкими людьми, чтобы держать в узде простой народ, - не более чем пустословие. Получается, что для людей, заповедовавших добросовестное служение Богу, божество ничего не значило. Я же утверждаю, что многие лукавые хитрецы нарочно портили веру, чтобы принудить простой народ к нерассуждающему поклонению и, запугав, сделать его послушнее. Но им никогда не удалось бы осуществить свой замысел, если бы в сознании людей уже не существовало предрасположения к поклонению Богу и даже убеждения поклоняться Ему. Именно из него, как из семени, проистекает склонность к религии.

Более того, кажется невероятным, чтобы пожелавшие воспользоваться идиотизмом невежд вовсе были лишены знания о Боге. Ведь и в древности, и сегодня многие дерзают отрицать существование Бога. Однако чтобы ни утверждали эти люди, они обязательно должны ощущать то, чего предпочитают не замечать. История не знает более безудержного, дерзкого и жестокого человека, чем римский император Калигула. Между тем никто не обнаруживал и большего, чем он, страха, тоски и уныния при малейшем признаке Божьего гнева. Таким образом, как бы он ни пытался презирать Бога, все же помимо своей воли он трепетал перед Ним от ужаса. То же самое происходит и с соблазнителями верующих: чем с большей дерзостью кто-то из них насмехается над Богом, тем сильнее трепещет даже при шорохе упавшего с дерева листа. Я спрашиваю вас, разве это не величие Божье мстит за себя потрясением их совести, потрясением тем более сильным, чем настойчивее они пытаются избежать его? Они ищут всяческие лазейки, чтобы укрыться от присутствия Бога и таким образом изгнать Его из своего сердца, но волей-неволей оказываются со всех сторон охваченными Им и не могут вырваться. И даже если они порой воображают, что все это ушло, им вновь и вновь приходится держать ответ: ощущение величия Бога рождает в них новое беспокойство. Так что если они и получают какую-то передышку, то она подобна сну пьяниц или буйно помешанных, которые и во сне не знают покоя, непрестанно терзаемые жуткими, наводящими ужас видениями. Поэтому самые отъявленные нечестивцы должны служить нам примером того, что Бог дает познать Себя всем людям, и печать этого знания неистребима.

* Цицерон. О природе Богов, I, 16, 43

***

Глава IV

О ТОМ, ЧТО ЗНАНИЕ О БОГЕ ЗАГЛУШЕНО
ИЛИ ИСКАЖЕНО У ЛЮДЕЙ
ОТЧАСТИ ИЗ-ЗА ИХ ГЛУПОСТИ, ОТЧАСТИ ИЗ-ЗА НЕЧЕСТИЯ

1. Итак, опыт показывает, что сокровенным вдохновением Божьим семя религии посеяно во всех людях. С другой стороны, трудно найти одного человека из ста, который бы лелеял это семя в своем сердце, чтобы оно проросло. Но нет никого, в ком бы оно погибло окончательно: так велика необходимость в его плодах. Однако одни люди погружаются в безумные суеверия, другие злонамеренно и обдуманно отвращаются от Бога. Так или иначе, все сбиваются с пути истинного богопознания. Вследствие этого в мире не осталось истинного благочестия. Мои слова о том, что некоторые люди склоняются к суевериям и впадают в них просто по ошибке, не следует понимать в том смысле, будто их невежество служит оправданием преступления: ведь их слепота почти всегда сопровождается горделивым самомнением и заносчивостью. Соединенное с гордыней тщеславие - вот причина того, что в поисках Бога никто не поднимается над самим собой, как должно, но все прилагают к нему мерку своих телесных чувств, что совершенно нелепо.

К тому же вместо добросовестного вопрошания, ведущего к более или менее надежному знанию, люди из любопытства упражняются в бесполезных измышлениях. Поэтому они познают Бога не таким, каким Он сам открывает Себя, но воображают Его в том виде, в каком им рисует Бога их собственное дерзкое воображение. Так перед ними разверзается пропасть, и с какого бы края они ни подходили к ней, - все равно неизбежно срываются вниз. За что бы они потом ни принимались, желая почитать Бога и служить Ему, - ничто не будет поставлено им в заслугу, так как они почитают не Его, а собственные мечты и фантазии. Эту извращенность клеймит св. Павел, когда говорит, что называвшие себя мудрыми "обезумели" (Рим 1:22). Несколько выше он объявляет, что они "осуетились в умствованиях своих"; а чтобы не нашлось извинений их вине, добавляет, что слепота их заслуженна. Ведь они не пожелали довольствоваться умеренностью и смирением и взяли на себя больше, чем дозволено. В результате они сознательно и добровольно блуждают во мраке, обезумев в своей испорченности и своем высокомерии. Безумие их непростительно, ибо причина его не только в пустом любопытстве, но и в неумеренном стремлении знать больше, чем это им доступно, соединенном вдобавок с непомерным ложным самомнением.

2. Слова Давида о том, что безумцы и нечестивцы говорят в сердце своем "нет Бога" (Пс 13/14:1), прежде всего следует отнести к тем людям, которые, закрыв глаза на свет природы, добровольно впадают в одичание, как мы это сейчас увидим. В самом деле, есть много людей, закосневших во грехе по своей дерзости и по привычке, в ярости отбрасывающих всякую память о Боге. Однако она снова возвращается к ним в силу заложенного в них чувства и непрестанно взывает к ним изнутри. А чтобы их ярость выглядела еще отвратительнее, Давид говорит, что они отвергают Бога, но не так, что оспаривают Его бытие, а так, что лишая Его дел судьи и правителя, запирают Его в бездействии на небесах. Нет ничего более неподобающего Богу, чем устраниться от правления миром, предоставив все воле случая; закрыть глаза на прегрешения, оставив их безнаказанными, и дать волю нечестивцам. И Давид заключает, что всякий, кто оправдывает себя, льстит себе и пребывает в беспечности, не пытаясь честно осознать содеянное, тот отрицает существование Бога.

Давид считает справедливой карой неба то, что глаза нечестивцев заплывают жиром и они не видят ни зги даже широко открытыми глазами. Он поясняет свою мысль: "Нет страха Божия перед глазами его [беззаконного]" (Пс 35/36:2). Так, нечестивые похваляются своими злодеяниями, ибо убеждены, что Бог с них не взыщет (Пс 9:25). Поэтому, несмотря на понуждение к познанию Бога, они уничтожают его славу, как бы лишая Бога всевластия. Поскольку Бог не может отречься от Себя, будучи, по словам св. Павла (2 Тим 2:13), всегда подобным самому Себе, эти канальи творят себе мертвого и лишенного могущества идола, и их справедливо обвиняют в отречении от Бога. К тому же нужно заметить, что как бы они ни боролись со своим чувством и как бы ни желали изгнать Бога не только из сердца, но и с небес, засасывающее их безумие не в состоянии помешать Богу силой приводить их порой к своему престолу Судьи. Но поскольку их не удерживает страх, они свирепо набрасываются на Него, и эта слепая ярость свидетельствует о том, что они забыли Бога и совершенно одичали.

3. Таким образом, предпринимаемые многими легкомысленные попытки оправдать свои суеверия оказываются напрасными. Им кажется, что в служении Богу достаточно простого усердия или чувства, даже если оно сумбурно. Но они упускают из виду, что истинная религия должна быть целиком согласна как с непреложным правилом с волей Божьей, так как Бог всегда подобен самому Себе. Он - не призрак, меняющийся по прихоти отдельного человека. В самом деле, бросается в глаза, что, когда суеверие хочет возблагодарить Бога, оно безумствует, словно издеваясь над Ним. Скрупулезно придерживаясь мелочей, о которых сам Бог говорит, что они для Него не имеют значения, суеверие открыто отбрасывает или оставляет в небрежении то, что Он считает драгоценным.

Поэтому все, кто устанавливает правила служения Богу по своему собственному разумению, поклоняются исключительно своим фантазиям. Ведь они не осмелились бы поднести Богу ворох всякой дребедени, если бы вначале не сотворили себе Бога по собственной мерке и по собственному подобию. Поэтому-то св. Павел утверждает, что смутное и неверное понимание Бога есть незнание Его: "Не знавши Бога, вы служили богам, которые в существе не боги" (Гал 4:8). А в другом месте он говорит, что эфесяне долгое время были вовсе без Бога и отчуждены от Того, кто поистине един (Эф 2:12). Между теми и другими нет особой разницы, по крайней мере в том отношении, что неважно, идет ли речь об измышлении одного или нескольких богов: и в том и в другом случае люди отворачиваются от истинного Бога и, оставив Его, обращаются к мерзкому идолу. Поэтому следует согласиться с Лактанцием, что не может быть религии вне истины.

4. Существует и другое зло. Дело в том, что люди вовсе не обеспокоены Богом, если не оказываются вынужденными к тому. Они не желают прийти к Нему, если их не приводят насильно. Но и тогда их побуждает не свободный страх, порождаемый благоговением перед Божьим величием, а страх рабский и вынужденный. Его вызывает неизбежность Божьего суда; и поскольку люди не могут от него избавиться, они страшатся и одновременно ненавидят. Слова языческого поэта, что богов породил в первую очередь страх, справедливы только по отношению к нечестию. Те, кто хочет всласть досадить Богу, страстно желали бы ниспровержения его Судейского престола, воздвигнутого, как им известно, для наказания за преступления.

Движимые этим чувством, они сражаются против Бога, который не может не судить их. Поскольку же они неотвратимо оказываются повергнутыми его всемогуществом и чувствуют неизбежность своего поражения, то в конце концов уступают страху. Поэтому они худо-бедно делают вид, что у них есть религия, чтобы не оказалось, что они всегда и везде презирают Бога, настигающего их своим величием. Однако при этом они не перестают оскверняться всевозможными грехами, чудовищно громоздить их друг на друга, пока не преступят Божий Закон во всем и не окажутся вне его справедливости. А бывает и так, что они не слишком усердствуют в притворном изображении страха и не просто любуются своими грехами, но открыто похваляются ими, купаются в них, предпочитая дать полную волю своей разнузданной плоти вместо того, чтобы сдерживать и подавлять ее, повинуясь Св. Духу.

Все это - лишь слабая тень религии, да, впрочем, и тенью ее можно назвать лишь с большой натяжкой. Из всего этого явствует, насколько истинное благочестие, влагаемое Богом лишь в сердца своих верных, отличается от смутного и притворного богопознания. Ясно также и то, что религия есть достояние детей Божьих.

Между тем лицемеры с помощью всевозможных уловок пытаются создать впечатление, будто и они - ближние Бога, в то время как на самом деле они бегут от Него. Ибо вместо того, чтобы неизменно и во всем на протяжении всей жизни повиноваться Ему, они без зазрения совести то в одном, то в другом оскорбляют Бога, рассчитывая задобрить Его ничтожными жертвами. Вместо того, чтобы служить Ему в чистоте и простоте сердца, они, желая обрести его благосклонность, выдумывают всякую дребедень и никому не нужные церемонии. Хуже всего то, что они тем больше позволяют себе погрязать в непотребстве, чем больше стараются загладить свои грехи смехотворным лицемерием, называя их удовольствиями. Вместо того, чтобы во всем уповать на одного Бога, они отгоняют мысли о Нем и рассчитывают на свои собственные силы и силы прочих сотворенных созданий. В конце концов они так запутываются в таком нагромождении заблуждений, что мрак их нечестия затемняет, а затем окончательно гасит перед их взором всякий проблеск Божьей славы.

И все же семя веры в существование некоего божества остается в них и не может быть отторгнуто целиком, но это изначально доброе семя настолько испорчено, что способно принести лишь самые дурные плоды. Пусть мои слова воспримут с недоверием, но я утверждаю, что в сердца людей от природы вложено некоторое знание о божестве, раз его существование вынуждены признавать даже самые лютые нечестивцы. Однако несмотря на содействие природы, они отходят от этого знания, оскорбляют Бога и даже стремятся стяжать себе славу насмешками над Ним, желая умалить Его могущество. Но если они вдруг оказываются в отчаянном положении, то нужда заставляет их искать помощи у Бога и вкладывает в их уста обрывки молитв. Отсюда ясно, что и такие люди не лишены целиком знания о Боге, но это знание, которое должно было проявиться раньше, было заперто нечестием и буйством.

***

Глава VII

О ТОМ, ЧТО ИСТИННОСТЬ И НЕСОМНЕННЫЙ АВТОРИТЕТ СВЯТОГО ПИСАНИЯ ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНЫ СВЯТЫМ ДУХОМ,
А УТВЕРЖДЕНИЕ, ЧТО ОНИ ОСНОВАНЫ НА СУЖДЕНИИ ЦЕРКВИ,
ЯВЛЯЕТСЯ ГНУСНЫМ НЕЧЕСТИЕМ

1. Прежде чем идти дальше, необходимо высказать некоторые соображения об авторитете Святого Писания - не только для того, чтобы настроить сердца читателей на его почитание, но и чтобы устранить у них всякое сомнение и колебание. Ведь если люди уверены, что учение, которому они следуют, есть Слово Божье, то даже самый отчаянный и дерзкий человек не посмеет отвергнуть его, не поверить ему - если только он не вовсе безумен и лишен человеческого облика. Бог не вещает с небес каждый день. Ему было угодно возвестить и запечатлеть свою окончательную истину в одном лишь Святом Писании. Верующие должны быть уверены в его небесном происхождении, чтобы принять его с полным доверием, принять так, словно они слышат речь самого Бога, исходящую из его уст...

Существует общепринятое, но от этого не менее пагубное заблуждение, будто Св. Писание авторитетно в той степени, в какой это признает за ним коллективное мнение Церкви. Как будто вечная и нерушимая истина опирается на людские домыслы! При этом задают вопросы, кощунственные по отношению к Св. Духу, например, кто может подтвердить, что это учение исходит от Бога? Кто докажет, что оно дошло до нашего времени целым и неповрежденным? И кто бы сумел убедить нас безоговорочно принимать одни книги и отвергать другие, если бы Церковь не установила для этого непреложные правила?

На все эти вопросы дается ответ, что почитание Писания и различие между каноническими книгами и апокрифами зависят от Церкви. Утверждающие это гнусные нечестивцы, заботясь лишь о непомерном возвеличивании Церкви, не замечают того абсурда, в который ввергают и самих себя, и своих приверженцев: по сути дела, они хотят доказать, будто Церковь может все. Но если бы это было так, то что стало бы с бедными простыми людьми, ищущими твердой уверенности в вечной жизни? Ведь если согласиться, что данные им обетования определяются Церковью, то все они оказываются основанными на человеческой прихоти! Утешит ли простых людей такой ответ? С другой стороны, какому осмеянию и унижению подвергается наша вера, насколько сомнительной она выставляется, когда авторитет, на котором она покоится, приписывается людскому суждению!

2. Вся эта путаница в значительной мере пошла от неверного толкования одной фразы апостола Павла, сказавшего, что Церковь утверждена "на основании Апостолов и пророков" (Эф 2:20). Но если основанием Церкви служит учение Апостолов и пророков, то приходится признать, что это учение было истинным еще до рождения Церкви. И незачем вдаваться здесь в софистические ухищрения: дескать, хотя Церковь имеет своим истоком и началом Слово Божье, тем не менее апостольское и пророческое происхождение всякого конкретного учения может быть удостоверено только суждением Церкви. Ведь если христианская Церковь с самого начала всегда основывалась на проповеди Апостолов и книгах пророков, то отсюда следует, что истинность этого учения предшествует воздвигнутой на его основании Церкви, как фундамент предшествует зданию. Таким образом приписывать Церкви право судить о Писании, словно людям дано право решать, что есть Слово Божье, а что - нет, является безумной фантазией. Церковь почитает Св. Писание не потому, что своим одобрением утверждает его подлинность - будто бы до того она была сомнительной! - а потому, что знает: Писание есть чистая божественная истина, которую следует чтить по долгу благочестия.

Что же касается вопроса, который задают эти канальи, откуда, мол, нам известно, что Писание исходит от Бога, если мы лишены соответствующего удостоверения со стороны Церкви? - то вопрос этот подобен вопросу о том, откуда у нас умение отличать свет от тьмы, белое от черного, сладкое от горького? Ибо Писание познается столь же непосредственным и непогрешимым ощущением, как познаются белый и черный цвет, сладкий и горький вкус.

***

Глава VIII

О НЕСПОСОБНОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА
ПРИВЕСТИ ДОСТАТОЧНО УБЕДИТЕЛЬНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
НЕСОМНЕННОЙ ИСТИННОСТИ СВЯТОГО ПИСАНИЯ

1. Если бы у нас не было уверенности, что Св. Писание истинно, - уверенности более возвышенной и твердой, чем всякое человеческое суждение, - то напрасны были бы все попытки утвердить его авторитет доводами разума, общим согласием Церкви или какими-либо иными средствами. Если такая уверенность отсутствует, то авторитет Писания всегда остается под вопросом. И наоборот: если Писание, как и подобает принято в смиренной покорности и без всяких сомнений, то доводы разума, ранее бессильные утвердить в наших сердцах веру в его истинность, отныне могут служить нам хорошим подспорьем. Наша вера укрепляется внимательным рассмотрением того, как проявляется рассеянная по всему Писанию премудрость Божья, как содержащееся в нем учение обнаруживает свой совершенно небесный характер, лишенный всего земного, как великолепно согласуются между собой все его части, а также изучением всех прочих сторон, присущих всякому авторитетному тексту.

Но еще более вера укрепляется благодаря пониманию того факта, что источником нашего восхищения является величие самого предмета, а не изящество слога. В самом деле, божественное провидение устроило так, что высочайшие тайны Царства Небесного переданы нам большей частью в простых и немудреных словах - из опасения, что чрезмерное красноречие побудило бы нечестивцев ложно утверждать, будто бы в этом и заключается единственная ценность Св. Писания. В действительности же почти грубая простота слов волнует и вызывает благоговение гораздо сильнее всяких риторических красот. Поэтому мы убеждены, что Писание обладает такой силой истинности, при которой нет нужды в словесных ухищрениях. ...

2. Я не отрицаю, что некоторые пророки изъясняются искусно и изящно и даже обладают высоким и изысканным стилем. На этом примере Св. Дух хотел показать, что Ему вовсе не чуждо красноречие, - просто в других случаях Он предпочитает простой и грубый слог. Но в конечном счете, читаем ли мы сладкоречивых Давида, Исайю и им подобных или Амоса-пастуха, или Иеремию и Захарию с их сочным и грубым языком - повсюду явно выступает величие Духа. Небезызвестно, что Сатана по своей привычке подражать Богу и вводить в заблуждение сердца простецов внешним подражанием Писанию использовал тот же способ. Он писал лживые, но ослеплявшие невежд книги грубым и почти варварским языком, прибегая ради лучшей маскировки своих измышлений к архаичным формам выражения. Но здравомыслящие люди видят всю тщету и бесплодность подобных ухищрений. Что же касается Св. Писания, то как бы невежды и наглецы ни пытались уничтожить его влияние, оно все равно полно изречений, которые заведомо навсегда останутся в памяти и душах людей. Перечитайте любого пророка: любой из них намного превосходит человеческие мерки. Поэтому приходится признать, что люди, не чувствующие властной силы учения пророков, вовсе лишены способности восприятия и попросту тупы.

4. Нужно быть очень глупым, чтобы относиться с доверием к россказням египтян, возводящих начало своей истории ко времени на шесть тысячелетий более раннему, чем сотворение мира. Но поскольку их болтовню обычно высмеивали и отказывались принимать на веру даже язычники, нам нет смысла заниматься ее опровержением. Иосиф Флавий в сочинении "Против Апиона" приводит многочисленные свидетельства древнейших авторов о том, что все народы мира во все века с величайшим почтением относились к учению Закона, пусть даже они не читали и не знали его должным образом. Наконец, чтобы мнительные и легко впадающие в уныние люди не имели повода для сомнений, а дерзкие нечестивцы - для клеветы, Бог сам прибегнул к надежным средствам устранения этих опасностей. ...

8. Известно, что иные умники привыкли болтать всякую ерунду, чтобы прослыть тонкими критиками божественной истины. Например, они спрашивают, кто может подтвердить, что тексты, дошедшие до нас под именами Моисея и пророков, были действительно написаны ими? Более того, они не стыдятся подвергать сомнению само существование Моисея!

Представьте себе, что кто-нибудь усомнится в существовании Платона, Аристотеля или Цицерона. Разве не сочтут такого человека заслуживающим пощечины или хорошей порки кнутом? Разве это не чересчур - подвергать сомнению то, что любой видит невооруженным глазом? Закон Моисеев был чудесным образом сохранен божественным провидением, а не стараниями людей. И хотя из-за небрежения священников он на некоторое время был предан забвению, но после того, как благочестивый царь Иосия вновь обнаружил его, он читался и изучался непрерывно, из поколения в поколение. При этом Иосия не выдал Моисеев Закон за нечто новое, но принял его как общеизвестный, ибо память о нем была еще свежа в народе. Подлинник Книги Закона хранился в Храме, его точная копия - среди свитков царской библиотеки. Просто случилось так, что жрецы на время прекратили торжественное чтение Закона, и знание его в народе не было отчетливым. Более того, в каждое столетие авторитет Закона находил новое подтверждение. Разве те, кто читал Давида, ничего не знали о Моисее?

Обобщая все сказанное о пророках, следует признать: очевидно, что их писания точно передавались от отца к сыну, ибо были достоверно засвидетельствованы современниками пророков. Так что в их истинности не приходится сомневаться.

9. ... Но довольно заниматься опровержением грязных и грубых измышлений. Лучше просто признаем, что Бог сам постарался сохранить свое Слово, когда, невзирая на всеобщую враждебность, уберег его целым и невредимым от свирепости тирана и всепожирающего огня. Именно Он придал мужество славным жрецам и другим верующим в Него, так что они среди смертельной опасности не щадили своей жизни, чтобы сохранить драгоценное Слово Божье для своих потомков. Именно Бог отводил глаза приспешникам и сообщникам Сатаны, сделав бесплодными все их происки и вопреки их замыслам не дал им уничтожить бессмертную истину. Когда враги веры думали, что уже победили, столь тщательно разыскиваемые и сжигаемые книги появились вновь в еще лучшем, чем прежде, виде. Можно ли не признать в этом чудесного и достопамятного Деяния Божьего? К тому же вскоре после того был сделан греческий перевод иудейских книг, благодаря чему они распространились по всему свету. Чудо заключалось не только в том, что Бог сохранил орудие своего Завета от свирепости Антиоха, но и в том, что во всех постигших израильский народ несчастьях и невзгодах Закон и Пророки уцелели, хотя, казалось бы, должны были погибнуть множество раз. Еврейский язык не только не был широко известен, но был презираем как варварский. И если бы сам Бог не позаботился о сохранении истинной веры, она непременно погибла бы.

Так кто же Божьим провидением сохранил для нас учение Закона и пророков, из которого мы узнали в свое время об Иисусе Христе? То были самые заклятые враги христианства, которых св. Августин с полным основанием называет поставщиками книг для Церкви: от них мы получили книги, для них самих бесполезные.

12. ...Есть и множество других вполне очевидных доводов, в силу которых достоинство и величие Писания способно не только найти отклик в сердцах верующих, но и решительно противостать злым наветам клеветников. Однако никакие доводы не достаточны сами по себе для того, чтобы утвердить истинность Писания. Только Отец Небесный, являя в нем свет своей Божественности, избавляет нас от всех сомнений и колебаний и побуждает к его благоговейному почитанию. Но Писание приводит нас к спасительному богопознанию только тогда, когда уверенность в его истинности опирается на внутреннее убеждение, внушенное Святым Духом. Подтверждающие эту уверенность человеческие свидетельства действительны лишь в том случае, если они следуют за этим главным и преимущественным свидетельством как вспомогательные средства, преодолевающие наше тугодумие. Но те, кто пытается посредством логических аргументов доказать неверующим божественное происхождение Писания, обречены на неудачу, ибо эта истина познается лишь верой. Поэтому св. Августин с полным основанием говорил, что людям необходимо прежде всего иметь страх Божий и смирение сердца, чтобы они могли услышать божественные тайны.

***

Глава IX

О БЕЗРАССУДСТВЕ НЕКОТОРЫХ ЛЮДЕЙ, ИЗВРАЩАЮЩИХ
ВСЕ НАЧАЛА РЕЛИГИИ, ОТБРАСЫВАЮЩИХ ПИСАНИЕ
И УСТРЕМЛЯЮЩИХСЯ ВСЛЕД ЗА СВОИМИ ФАНТАЗИЯМИ,
КОТОРЫЕ ОНИ ВЫДАЮТ ЗА ОТКРОВЕНИЯ ДУХА

1. Люди, отвергающие Святое Писание и выдумывающие какие-то неведомые пути, якобы ведущие к Богу, не столько заблуждаются, сколько поддаются безумному порыву. Они несут несусветную чушь, претендуя в своей гордыне на обладание учением Святого Духа и презирая чтение Писания. При этом они поднимают на смех тех простодушных, кто следует, по их выражению, его мертвой и мертвящей букве. Но хотелось бы знать: что это за дух, по наущению которого они превозносятся столь высоко, что дерзают пренебречь учением Писания как чем-то детским и несерьезным? Если они ответят, что это дух Христа, такое заявление будет совершенно нелепым. Ведь они, по-видимому, согласятся с тем, что апостолы и первые христиане вдохновлялись духом Христовым. Между тем ни один из них не учил презирать Слово Божье. Напротив, все они относились к нему с величайшим благоговением, о чем недвусмысленно свидетельствуют их сочинения. В самом деле: Исайей было предсказано, что Бог даст Духа своего Церкви и тем самым вложит Слово свое в ее уста, чтобы отныне им никогда не разлучаться. Исайя обращает это пророчество не к древнему народу, проповедуя людям, будто они еще малые дети, зубрящие азбуку. Он заявляет, что величайшее благо и счастье, доступное нам в царстве Христа, состоит в том, что нами совместно будут править Слово Божье и Дух Христов. Отсюда я заключаю, что лжецы святотатственно расчленяют эти две вещи, соединенные пророком неразрывной связью. ...

2. ...Однако они полагают абсурдным, чтобы Дух Божий, которому должно повиноваться все сущее, был подчинен Писанию. Можно подумать, что для Св. Духа позорно быть всегда быть подобным самому Себе и согласным с самим Собой, сохранять постоянство и ни в чем не подвергаться изменению! Конечно, если сводить Его к какому-то правилу, человеческому или ангельскому, то это значило бы унижать Его и даже ввергать в рабское состояние. Но кто осмелится утверждать, что для Св. Духа оскорбительно, когда Его уравнивают с самим Собой и рассматривают в самом Себе? Однако таким образом, говорят эти люди, Св. Дух подвергается испытанию. Согласен. Но такому испытанию, в результате которого его величие становится для нас очевидным и несомненным, как Он сам того хотел. Было бы достаточно, если бы Он просто явил себя нам. Однако для того, чтобы под его прикрытием не прокрался дух сатанинский, Он пожелал запечатлеть для нас свой образ в Св. Писании. Дух Святой - творец Писания, и Он не может измениться и стать отличным от самого Себя. Поэтому Он должен всегда оставаться таким, каким однажды Себя явил. И это нисколько не умаляет его достоинства. Ведь не считаем же мы, что Св. Духа могло бы возвеличить падение и отказ от самого Себя!

***

Глава XI

О ТОМ, ЧТО НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНО СОЗДАВАТЬ КАКОЕ-ЛИБО
ЗРИМОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ БОГА И ЧТО ДЕЛАЮЩИЕ ЭТО
ВОССТАЮТ ПРОТИВ ИСТИННОГО БОГА

1. Св. Писание, приспосабливаясь к невежеству и немощи людей, пользуется языком простым и грубым. Когда же речь заходит об отличении истинного Бога от ложных богов, оно особенно свирепо ополчается против идолов - не для того, чтобы одобрить красивые построения философов, но чтобы нагляднее показать глупость мира и убедить людей, что, пока они цепляются за свои выдумки, они безумны.

Писание утверждает, что существует лишь один Бог, и отвергает все придуманные в мире божества. Оно учит, что Бог сам достаточно свидетельствует о Себе, а вымышленные людьми идолы должны быть свергнуты и преданы забвению.

Тем не менее этот нелепый обычай представлять Бога в зримых образах распространился по всему свету: повсюду люди изготовляют изображения Бога из дерева, камня, серебра или другой тленной материи. Поэтому необходимо твердо держаться следующего принципа: всякий раз, когда Бога представляют в зримом образе, нечестиво и злонамеренно умаляют его славу. Ведь сам Бог в своем Законе, разъясняя, какое поклонение Ему угодно или неугодно, говорит так: "Не делай себе кумира и никакого изображения". Тем самым Он хочет обуздать дерзость людей, чтобы мы не вздумали изображать Его в каком-либо зримом образе. Писание даже кратко перечисляет те виды суеверий, предаваясь которым люди с незапамятных времен извращали истину. Например, персы поклонялись солнцу; глупые язычники принимали сонм звезд за богов, а в Египте богами почиталось множество животных, включая гусей и свиней. Больше мудрости и смирения проявили греки, поклонявшиеся Богу в облике человека. Однако Бог, осуждая почитание изображений, не сравнивает их между собой с целью определить, которое из них более подобает Ему, а которое - менее. Он отвергает все без исключения статуи, картины и прочие образы, посредством которых идолопоклонники пытаются приблизить Его к себе.

7. Если у папистов есть хоть капля совести, пусть они впредь откажутся от лживых уверений, будто иконы суть книги для неграмотных. Ведь множество свидетельств Писания должно было бы убедить их в обратном! Но даже если бы в этом вопросе я согласился с ними, они бы немного выиграли. Всякий увидит, в каком жутком облике они представляют Бога. Что же касается живописных или иных изображений святых, то что это, как не образцы разнузданной роскоши и бесстыдства? Кто согласится принять их, того следовало бы подвергнуть порке. Распутницы в своих вертепах предстают менее разряженными, чем выглядят девственницы на изображениях в папистских храмах. Не более подобающи и одежды мучеников. Так что если папистам угодно изображать свои лживые картины в красках, выдавая их за нечто вроде священных книг, то пусть соблюдают хоть какую-то благопристойность. Но и в таком случае мы скажем, что это неподходящий способ наставления христиан в храме. Богу угодно, чтобы оно совершалось иначе, нежели при помощи этой дребедени. Он сообщает общее для всех людей учение путем возвещения своего Слова и в Таинствах. Тот, кто праздно глазеет по сторонам и разглядывает изображения, обнаруживает полное безразличие к обращению к нему Бога.

Наконец, я спрашиваю этих достопочтенных наставников: кто же эти невежды, не способные обучаться иначе, как посредством изображений? На кого они могут указать, как не на тех, кого наш Господь избрал себе в ученики и удостоил откровения небесных тайн, пожелав их им сообщить?...В самом деле, прелаты Церкви только на том основании уступили дело обучения идолам, что сами немы.

10. Отрицающие то, что так было прежде и есть теперь, - просто бессовестные лжецы. Почему же тогда они преклоняют колена перед идолами? Почему, желая обратиться с молитвой к Богу, обращаются к идолам, словно от этого Бог скорее ее услышит? Верно говорит св. Августин, что никто не молился и не поклонялся бы образам, если бы не испытывал ощущения, что молитва его услышана, и не ожидал бы в ответ ее исполнения.

Далее, почему так разнятся между собой изображения одного и того же бога? Почему люди, пренебрегая одним распятием или изображением Богоматери, глубоко почитают другое? Почему пускаются в дальнее странствие ради лицезрения какой-то фигурки, в то время как подобная ей имеется рядом с ними? Почему, наконец, они сегодня так ожесточенно борются за своих идолов, отстаивая их огнем и кровью, что предпочли бы скорее увидеть уничтоженной славу Божью, чем свои храмы без этих безделушек?...

11. Я знаю и не скрываю, что почитатели изображений проводят и другое, более тонкое различение, о котором мы скажем подробнее. Так, они говорят, что почитание образов представляет собой не поклонение (греч. _______), а служение (греч. ________). Поэтому они считают себя невиновными, будучи всего лишь служителями своих идолов, - как будто служение не предполагает нечто большее, чем просто почтительное отношение! Более того, прикрываясь греческими словами, но не понимая их точного смысла, эти люди впадают в нелепейшее противоречие. Ведь "latreia" означает всего лишь "почтительно относиться"; так что из их заявления следует, что они чтут свои образы без почтения. И пусть не упрекают меня в том, что я ловлю их на слове. Напротив, это они пытаются заморочить головы простецам, обнаруживая при этом собственную глупость. Но даже если бы они красноречием превзошли всех, то и тогда с помощью самой великолепной риторики не смогли бы представить одну и ту же вещь как две разные.

15. ...Епископ аморский Феодор предает анафеме противников иконопочитания. Его единомышленник приписывает все постигшие Грецию и Восток бедствия тому, что здесь не почитали икон. Таким образом, проклятие посылается всем пророкам, апостолам и мученикам: ведь они их не почитали, потому что не имели. Третий епископ говорит, что если совершаются воскурения перед статуей императора, то тем более подобает это делать перед изображениями святых. Констанц, епископ Констанции не Кипре, пышет дьявольской яростью, требуя для икон почитания, равного почитанию Пресвятой Троицы. Если же кто-либо отказывается следовать этому требованию, он предает ослушника анафеме, проклиная его вместе с манихейцами и маркионитами. И не нужно думать, будто это требование - частное мнение отдельного человека, ибо вслед за епископом все произносят "аминь". Рассуждая об этом предмете, посланец Восточных Церквей Иоанн выходит из себя от гнева и заявляет, что лучше собрать в одном городе все вертепы мира, чем отвергнуть служение иконам. В конце концов было единодушно решено, что самаряне хуже еретиков, но отвергающие иконы еще хуже, чем самаряне. После того как участники собора все так славно рассудили и постановили, они вместо заключительного "Proficiat" спели "Jubile" всем поклоняющимся образу Христа и приносящим Ему жертвы. Так где же это пресловутое различение между "latreia" и "dulia", под прикрытием которого намеревались обмануть Бога и людей? Ибо собор без всяких различений устанавливает равное поклонение изображением и живому Богу.

***

Глава XIII

О ТОМ, КАК ПИСАНИЕ УЧИТ О СОТВОРЕНИИ МИРА,
И О ТОМ, ЧТО В ЕДИНОЙ СУЩНОСТИ БОГА
ЗАКЛЮЧЕНЫ ТРИ ЛИЦА

3. Еретики и прочие упрямцы поднимают злобный вой по поводу того, что недопустимо употреблять слова, якобы изобретенные по человеческой прихоти. Однако они не могут отрицать, что в Писании действительно называются трое, каждый из которых всецело Бог, но тем не менее речь вовсе не идет о трех богах. Так разве не нечестиво осуждать слова, выражающие по сути то же самое, о чем свидетельствует Писание? Они же полагают, что лучше замкнуть в границах Писания не только наши чувства, но и язык, чем громко произносить чуждые слова, сеющие распри и раздоры. Ведь в этих пререканиях, утверждают они, теряется истина и разрушается любовь.

Что же называют они "чуждыми словами"? Все то, чего нельзя найти в Писании с точностью до буквы. Но тем самым они ставят нам жесткие условия, так как при этом осуждению подвергается любая проповедь, не повторяющая Писание дословно. Если бы они считали "чуждыми" лишь те слова, что были изобретены людьми и защищаются ими из суеверия, рождая при этом раздоры вместо согласия, те слова, что употребляются без нужды и без пользы и сеют вражду между верующими или же уводят нас в сторону от ясных слов Писания, - тогда я от всей души одобрил бы их строгость. Ибо я полагаю, что говорить о Боге нужно так же благоговейно, как и думать о его величии. А все то, что мы можем помыслить и сказать о Нем по собственному разумению, - не более чем глупость и безрассудство. Однако здесь необходимо соблюдать меру. Не подлежит сомнению, что Писание должно служить нам мерилом всего, что мы думаем и говорим. Все мысли нашего ума и все слова наших уст надлежит соотносить с ним. Но что мешает нам яснее изложить то, о чем в Писании сказано туманно и непонятно? Конечно, при условии, что наше изложение не искажает истины Писания, говорится к месту и без излишних вольностей. Мы сталкиваемся с такими примерами каждый день.

Что же произойдет, если будет доказано, что Церковь была вынуждена слова "Троица" и "Лица"? Если их отвергают за их новизну, то не следует ли из этого, что запрещается нести свет истины? Ведь эти слова лишь ясно выражают то, что в Писании подразумевается.

19. ... В другом месте св. Августин просто и понятно объясняет причину этого различия в способах выражения: Христос зовется Богом по отношению к самому Себе, по отношению же к Отцу Он зовется Сыном. Так же и Отец по отношению к самому Себе именуется Богом, а по отношению к Сыну - Отцом. Поскольку Отцом он зовется по отношению к Сыну, Он не есть Сын; и Сын по отношению к Отцу не есть Отец. Но поскольку и Отец и Сын по отношению к самим Себе именуются Богом, оба Они - один и тот же Бог. Поэтому если мы говорим о Сыне безотносительно к Отцу, то правильно и уместно утверждать, что он обладает своим бытием от самого Себя и поэтому является единственным началом. Но когда мы касаемся отношения между Сыном и Отцом, то называем Отца началом Сына. Разъяснению этого вопроса посвящена вся пятая книга трактата св. Августина о Троице ("De Trinitate"). И будет лучше остановиться на этом соотношении между Лицами, выведенном св. Августином, чем пытаться глубже проникнуть в эту высочайшую тайну с помощью ухищрений ума и заблудиться в пустом умозрении.

23. ...Но может ли дающий бытие всем существам как Создатель сам существовать не от Себя, а заимствовать свою сущность от иного? Утверждать, что Сын получил свою сущность от Отца, был "осуществлен" (essencie) Отцом (эти нечестивцы всегда выдумывают какие-то противоестественные слова!), значит отрицать, что Сын обладает бытием от самого Себя. Этим кощунственным заявлениям противоречит сам Св. Дух, называющий Сына Божьего "Иегова", то есть "Сущий через Себя самого, благодаря самому Себе". Но если мы примем за истину, что вся божественная сущность сосредоточена в одном Отце, то отсюда будет следовать, что она либо подвержена разделению, либо совершенно отсутствует в Сыне. Тогда Сын, будучи лишен своей сущности, останется Богом только по названию. Если верить этим болтунам, то Богом по существу является только Отец, ибо Он один обладает бытием и сообщает божественную сущность Сыну. Таким образом сущность Сына оказывается каким-то извлеченным из сущности Бога экстрактом или выделенной из целого частью.

Именно такое предположение заставляет этих нечестивцев исповедовать Св. Духа как исходящего только от Отца: ведь если Дух есть истечение из первосущности, которую они усматривают только в Отце, то Он не может ни считаться, ни называться Духом Сына. Однако это утверждение полностью опровергается свидетельством св. Павла, который называет Духа общим как Отцу, так и Сыну. Кроме того, если исключить из Троицы Отца, то в чем будет состоять его отличие от Сына и Духа, как не в том, что лишь Он один будет Богом? Между тем эти безумцы исповедуют Христа как Бога и в то же время отличного от Отца. Но ведь должен быть между Ними какой-то отличительный признак! Отец - это вовсе не Сын. Полагая средоточием истинной божественности сущность, они очевидным образом отказывают в божественности Иисусу Христу, так как она невозможна без сущности - без всей, целой сущности. Но Отец не отличался бы от Сына, если бы не обладал некоторым особым, не разделяемым с Сыном свойством. В чем же, по мнению этих людей, может состоять такое различие? Если оно коренится в сущности, то пусть ответят: разве Отец не сообщает сущность Сыну? Но божественная сущность не сообщается частично. Мерзость - выдумывать какого-то полубога.

Кроме того, они бессовестно разрывают единую божественную сущность, пребывающую как в Отце, так и в Сыне и в Св. Духе. Но это абсурд. Следовательно, необходимо заключить, что божественная сущность во всей своей полноте является общей также для Сына и Духа. А если это так, то в плане сущности Отец не отличается от Сына, поскольку она у Них одна. Если же эти люди возразят, что Отец остается единым истинным Богом, хотя и сообщает божественную сущность Сыну, то придется признать Христа Богом только по виду и по названию, но не обладающим божественной силой и божественной истиной. Ибо нет ничего более подобающего Богу, чем бытие. Как сказал Моисей: "Сущий послал меня к вам" (Исх 3:14).

29. ...Надеюсь, что благодаря моим стараниям все богобоязненные люди увидят, что ложные толкования и измышления Сатаны, с помощью которых он пытался извратить и осквернить нашу веру, опровергнуты. Надеюсь также, что читатели найдут здесь верное изложение рассматриваемого предмета - при условии, что будут сдерживать праздное любопытство и не будут стремиться знать больше дозволенного, дабы не раздувать нечестивых и сеющих смуту споров. А угождение тем, кто находит удовольствие в безудержных фантазиях, - не моя забота. Правда, не стал я и ничего лукаво замалчивать, оставляя без ответа мнения, противоречащие моим взглядам*. Но поскольку мои устремления направлены на возвеличивание Церкви, я предпочел вовсе не касаться многих вопросов, которые оказались бы бесполезными, утомительными и скучными для читателя. К чему обсуждать, рождал ли Отец всегда? Ведь ясно сказано, что в Боге извечно пребывают три Лица, такой постоянный акт рождения оказывается чрезмерной и пустой фантазией [122].

* Представляется затруднительным адекватно передать главу из 29 раздело объемом 40 страниц.

[122] Вопрос о том, "всегда ли рождался Сын", подробно обсуждает Петр Ломбардский в Sent., I, IX, 10-15 (MPL, CXCII, 547 s.), цитируя при этом Григория Великого, Оригена и Илария.

***

Глава XV

О ТОМ, КАКОВ БЫЛ ЧЕЛОВЕК ПРИ СОТВОРЕНИИ: ОБ ОБРАЗЕ БОЖЬЕМ, О СПОСОБНОСТЯХ ДУШИ
И СВОБОДНОЙ ВОЛЕ И ОБ ИЗНАЧАЛЬНОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЫ

1. Теперь наступил черед поговорить о сотворении человека. Это необходимо не только потому, что человек - благороднейшее и совершеннейшее из Божьих созданий, в котором явлены праведность, мудрость и благость Творца. Это необходимо еще и потому, что, как было уже сказано, мы обретаем ясное и верное знание Бога, только когда одновременно познаем самих себя. Наше знание о себе двояко: во-первых, это знание того, какими мы были изначально, при сотворении; во-вторых, знание нашего нынешнего состояния в котором мы оказались после грехопадения Адама. Знание того, какими мы были прежде, полезно для нас только потому, что сравнение с нашим нынешним плачевным и бедственным состоянием позволяет понять глубину падения и порчи нашей природы. Тем не менее пока мы ограничимся рассмотрением этой природы в ее изначальной неповрежденности и целостности (integrite).

Прежде чем исследовать нынешнее жалкое состояние человека, необходимо понять, каким он был прежде. Следует остерегаться того, чтобы чересчур безжалостное обличение природных пороков человека не создало у нас впечатления, будто в них повинен Творец человеческой природы. Нечестие обычно оправдывают и защищают как раз ссылкой на то, что все дурное в человеке якобы происходит от Бога. Когда же нечестие осуждают, то опять же начинают винить во всем Бога, перекладывая на Него ответственность за собственные прегрешения. И те, кто хотел бы говорить о Боге с большим почтением, также непрестанно оправдывают собственные грехи ссылкой на порочную человеческую природу, не понимая, что тем самым оскорбляют Бога, пускай и неосознанно. Ведь если бы в изначальной человеческой природе заключался какой-либо порок, это было бы бесчестием для Творца. Поэтому, видя, как упорно ищет плоть всевозможные уловки для того, чтобы любым способом возложить вину за свои пороки на кого-то другого, необходимо направить все усилия на преодоление этого зла. О бедствиях человеческого рода необходимо говорить таким образом, чтобы воспрепятствовать любым искажениям истины и отстоять божественную праведность перед лицом упреков и обвинений. Позднее, в соответствующем месте и в надлежащий момент, мы увидим, как далеки мы от той чистоты, что была дана нашему праотцу Адаму.

Прежде всего нужно заметить, что Адам был сотворен из праха для того, чтобы он знал узду и не превозносился. Ведь нет ничего более противного разуму, чем гордиться нашим достоинством, в то время как мы живем в жилище из глины и дерева и сами отчасти состоим из праха и из глины. Бог не только даровал душу этому жалкому глиняному сосуду, но и удостоил его стать обителью бессмертного духа. Здесь Адаму было чем гордиться - гордиться великой щедростью Творца.

3. ... Известно, что во всякой частице мира обнаруживается некий след божественной славы. Отсюда можно заключить, что, говоря особо о человеке как об образе Божьем, Писание молчаливо возносит его над всеми прочими творениями и как бы отделяет от их массы. Тем не менее не следует думать, будто Ангелы не были сотворены по божественному подобию: по свидетельству Христа, человек в состоянии совершенства подобен Ангелам (Мф 22:30). И все же не зря Моисей, относя это столь почетное звание именно к человеку, прославляет милость Божью к людям и сравнивает их при этом только с видимыми творениями.

4. Однако определение образа Божьего в человеке останется неполным, если мы не поясним, почему и в силу каких достоинств человек должен считаться отражением божественной славы. Лучше всего это можно познать при рассмотрении восстановления испорченной человеческой природы. Не подлежит сомнению, что Адам, не удержавшись на высоте своего положения, в результате отступничества стал чужд Богу. Поэтому, хотя мы признаем, что образ Божий не окончательно разрушился и стерся в человеке после грехопадения, он тем не менее подвергся такой порче, что пребывает в нем в чудовищно искаженном виде. И началом спасения для нас стало восстановление нашей природы в Иисусе Христе. Именно по этой причине Он зовется вторым Адамом, ибо возвращает нам подлинную целостность. Св. Павел, противопоставляя дух животворящий Иисуса Христа душе живущей Адама при сотворении (1 Кор 15:45), утверждает большую меру благодати во втором рождении верующих, чем в первоначальном состоянии человека. Однако он вовсе не отрицает сказанного нами, а именно, что цель нашего второго рождения в том, чтобы Иисус Христос воссоздал нас по образу Божьему...

5. А теперь, прежде чем идти дальше, необходимо опровергнуть измышления манихейцев, которые в наши дни попытался возродить Сервет. Слова Писания о том, что Бог вдунул в лицо человека дыхание жизни (Быт. 2:7), они толкуют таким образом, будто человек представляет собой некий отросток божественной субстанции - как если бы в человека перешла часть божества. Но нетрудно указать на нелепости и несообразности, которые влечет за собой это бесовское заблуждение. Ведь если человеческая душа является отростком божественной сущности, то это значит, что божественная природа подвержена не только изменению и страстям, но также невежеству, похотям, немощам и прочим порокам. Нет ничего непостояннее человека, ибо противоположные порывы все время влекут его душу то в одну то в другую сторону. Человек ни в чем не знает меры, на каждом шагу рискует впасть в заблуждение и уступить самым ничтожным искушениям. Короче, мы знаем, что душа - вместилище всякой скверны и смрада. Между тем придется приписать их божественной сущности, коль скоро мы признаем душу ее частью, подобно тому как побег является частью субстанции дерева. Может ли быть более чудовищное заблуждение?

Ссылаясь на языческого поэта [Арат. Явления, 5], св. Павел верно говорит: мы в самом деле происходим от Бога (Деян 17:28), но происходим от Него не по сущности, а по некоторым свойствам: постольку, поскольку Он украсил нас божественными достоинствами и добродетелями. Было бы величайшим безумием разрывать единую сущность Творца, полагая, что каждый из нас обладает некоторой ее частью. Не следует также забывать, что души, хотя и несут на себе печать образа Божьего, в той же степени тварны, что и Ангелы. Акт творения вовсе не означает переливание, подобное переливанию вина из бочонка в бутылку. Творить - значит полагать начало новой, ранее не существовавшей сущности. И хотя Бог действительно дает нам душу, а после забирает ее к Себе, тем не менее нельзя сказать, что Он как бы отрезает ее от самого Себя, словно ветвь от дерева.

Осиандер и здесь впадает в нечестивое заблуждение, предаваясь легкомысленным умозрениям и выдумывая, будто праведная сущность Бога вложена в человека. Как будто Бог, со всей неизреченной силою своего Духа, мог сделать нас подобными Себе лишь при условии, что Иисус Христос вложит в наши души свою Божественную субстанцию! Как бы ни пытались некоторые придать этим измышлениям благопристойный вид, они никогда не смутят здравомыслящих людей, прекрасно видящих, что это товар из лавки манихейцев. Слова св. Павла о восстановлении нашего образа легко понять в том смысле, что Адам при сотворении был подобен Богу не по причине вливания в него Божественной субстанции, но благодаря действию и благодати Св. Духа. Так, апостол утверждает, что мы, взирая на славу Христову, преображаемся в тот же образ, как от Господня Духа (2 Кор 3:18). Дух же, несомненно, действует в нас способом, исключающим причастность человека божественной сущности.

8. Итак, Бог наделил душу разумом, с помощью которого она отличает добро от зла, праведное от неправедного и решает, чему ей следовать, а чего избегать. По причине своего превосходства эта направляющая часть души была названа философами предводительствующей. Одновременно Бог наделил душу волей, а вместе с ней - способностью выбора. Эти свойства украшали и возвышали человека в его первоначальном состоянии, когда он обладал благоразумием, сообразительностью, рассудительностью и умеренностью, потребными не только для земной жизни, но и для приближения к Богу и достижения совершенного счастья. Способность выбора была дана человеку для того, чтобы направлять его желания и умерять так называемые телесные порывы. Таким образом, стремления человека были вполне подчинены разуму и обузданы им. В этом состоянии целостности человек обладал свободной волей, с помощью которой при желании мог бы обрести вечную жизнь. Ссылаться на скрытое предостережение Бога в данном случае неуместно: ведь речь идет не о том, что могло или не могло произойти, а о том, какова была человеческая природа сама по себе. Адам мог бы устоять, если бы захотел, ибо оступился по собственной воле. И если он пал так легко и быстро, то причиной тому была податливость его воли как к добру, так и злу и отсутствие в ней постоянства в отстаивании добра. Тем не менее Адам обладал способностью выбора между добром и злом - и не только ею, но и совершенством разума и воли. Даже органические его части были наделены склонностью и готовностью подчиняться добру. Но Адам, погубив и разрушив себя, разрушил и все то, чем обладал.

Философы же были настолько слепы и погружены во мрак, что искали целостность и красоту в руинах и крепкие узы - в распаде. Они придерживались принципа, что человек не был бы разумным животным, если бы не обладал способностью выбирать между добром и злом. Он, по их мнению, не отличал бы порок от добродетели, если бы не устраивал свою жизнь по собственному разумению. Все это было бы верно, если бы в человеческой природе не произошло никаких изменений. Но, поскольку грехопадение Адама было сокрыто от философов мраком, который тоже был следствием грехопадения, не стоит удивляться, что они смешивали небо и землю. Однако те, кто называет себя христианином и тем не менее сидит на двух стульях, пятная божественную истину заблуждениями философов, те, кто ищет в человеке свободную волю, будучи погружен в бездну духовной смерти, - такие люди, по моему убеждению, совершенные безумцы, не причастные ни небу, ни земле, как и будет показано в надлежащем месте.

Пока же нам достаточно помнить, что при сотворении Адам был совсем другим, нежели все его потомство, происшедшее от гнилого корня и перенявшее от него наследственную болезнь. В начале же все части души человека были превосходно согласованы и упорядочены, рассудок был здоровым и целостным, а воля - свободной в выборе добра *. Если на это возразят, что Адаму постоянно грозила опасность поскользнуться, потому что его душевные силы были совершенно незрелыми, я отвечу: не стоит искать оправдания человеку, поскольку достаточно того, что Бог вознес его на такую высоту, о которой уже было сказано. Разговоры о том, что Бог должен был создать человека вообще неспособным к грехопадению, не могут служить убедительным доводом. Конечно, тогда человеческая природы была бы совершенней. Однако более чем неразумно затевать тяжбу с Богом и заявлять, что он обязан был наделить человека такой силой: ведь он мог бы дать человеку и совсем мало - гораздо меньше, чем дал.

Что же касается того, что Бог не поддержал человека в сопротивлении греху, то причина этого сокрыта в божественном плане (conseil estroit) и мы не должны доискиваться ее, но пребывать в смирении **. В любом случае Адама нельзя оправдать: ведь до определенного момента он обладал свободой выбора и по собственной воле был вовлечен в зло и нечестие. Он не был связан никакой исходящей от Бога необходимостью, отличной от прежней, согласно которой он получил обыкновенную волю, склонную то к добру, то ко злу. Однако, хотя человек пал, благодаря Богу это падение может послужить к его прославлению.

* Августин. О книге Бытия, против манихеев, II, 7-9 (MPL, XXXIV, 200 p.).

** Его же. О порицании и благодати, 11, 32 (MPL, XLIV, 936).

***

Глава XVI

О ТОМ, ЧТО БОГ СВОИМ ПРОВИДЕНИЕМ
НАПРАВЛЯЕТ И СОХРАНЯЕТ
СОТВОРЕННЫЙ ИМ МИР И ВСЕ В НЕМ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ

1. Наше представление о Боге будет слишком далеко от реальности, если мы предположим, что его творческий акт длился недолго и по сотворении мира окончательно завершился. Так думают язычники и невежды; мы непременно должны отмежеваться от них и заявить, что творческая сила Бога неизменно присутствует в мире - в нынешнем его состоянии, как и при сотворении. Мысль неверующих не в силах подняться от созерцания земли и неба выше, к Творцу, - вера же обладает особым зрением и вечно прославляет Бога как создателя всего сущего. Именно таков смысл слов апостола о вере, которой мы познаем, что мир превосходно устроен словом Божьим (Евр 11:3). Ибо если мы не обратимся к Божьему провидению, поддерживающему и сохраняющему мир, то не сможем правильно понять, что значит именовать Бога Творцом. Это так несмотря на впечатление, что мы храним это имя в своем духе, и несмотря на то, что на словах исповедуем Бога как Творца. Человеческий разум, признав однократное проявление божественной творческой силы при сотворении мира, на этом останавливается. Самое большее, на что он способен сам по себе, - это созерцать мудрость, могущество и благость Создателя в величавом и прекрасном устроении мира (хотя он не слишком захвачен этим созерцанием), а также представить себе некое божественное воздействие общего характера, которое сохраняет и направляет все сущее и сообщает ему устойчивость и движение. Короче, человеческий разум полагает, что изначально сообщенной миру божественной силы достаточно для сохранения бытия всего сущего. Но вера должна идти гораздо дальше. В Том, кого она познала как Творца, вера должна признать и вечного Правителя и Хранителя, не только приводящего в движение механизм вселенной и все его части, но и поддерживающего, вскармливающего и охраняющего всякую тварь вплоть до малых пташек. Поэтому Давид, упомянув о сотворении мира Богом, тут же говорит о Боге как о Правителе: "Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его все воинство их" (Пс 32/33:6), а затем добавляет, что Бог призирает на всех, живущих на земле, и вникает во все их дела (Пс 32/33:13)...

2. ...необходимо заметить следующее: божественное провидение, как его толкует Писание, противоположно судьбе (fortune) и всем ее превратностям. Во все века было почти общепринятым, да и сегодня широко распространено мнение, что все существующее подвластно случайности. Истина же о божественном провидении вместо того, чтобы укрепиться в нашем сознании, совершенно замутнена и почти предана забвению. Попадет ли человек в руки разбойников, встретится ли с дикими зверями, унесет ли его в открытое море шторм, обрушится ли на него дом или дерево, и наоборот, найдет ли заблудившийся в пустыне путник чем утолить голод, вынесут ли морские волны на берег находившегося на волосок от гибели человека, чудом избавив его от смерти, - все эти события, как добрые, так и дурные, наш плотский разум тут же приписывает судьбе.

Но те, кто внял словам Христа о том, что и волосы у вас на голове все сочтены (Мф 10:30), будут искать причину всех событий дальше и придут к убеждению, что все происходящее решается сокрытым планом Божьим. А относительно действия неодушевленных тел, нам надлежит придерживаться той точки зрения, что хотя Бог и определил для каждой вещи ее свойства, тем не менее они могут проявляться, лишь будучи направляемы Божьей рукою. Ибо вещи - всего лишь орудия Бога, которым Он непрерывно сообщает столько способности к действию, сколько считает нужным, и употребляет их по своему усмотрению, обращая их к тем действиям, к каким пожелает.

3. ...И не следует думать, что существует иное средство избавления от чрезмерных и суеверных страхов, легко овладевающих нами в момент действительной или воображаемой опасности. Я говорю о суеверном страхе, возникающем тогда, когда угрожающие нам тварные существа вызывают в нас боязнь, как будто они сами по себе обладают способностью вредить нам; мы же надеемся на то, что сумеем одержать над ними верх благодаря счастливой случайности и при встрече с ними не считаем Божью помощь достаточной. Так, например, пророк учит детей Божьих не страшиться небесных знамений, как это делают язычники (Иер 10:2). Разумеется, он осуждает не всякий страх. Но дело в том, что язычники приписывают управление миром не Богу, а светилам и воображают, будто все их счастье или несчастье зависит от них, а не от Божьей воли. Поэтому вместо того, чтобы бояться Бога, они боятся звезд, планет и комет. Так что тот, кто хочет избежать подобного язычества, должен всегда помнить: сила, действие и движение творений определяются не прихотью последних, но управляются сокрытым планом Божьим, и ничто в мире не совершается, не будучи предопределено божественным попечением и произволением.

4. ...Мене тяжко заблуждение тех, кто признает за Богом управление миром в каком-то общем и неопределенном смысле, поскольку они признают, что мир и все его части продолжают существовать именно благодаря божественному воздействию. Но в то же время эти люди ограничивают последнее движением природы, отказывая Богу в руководстве отдельными событиями. С этим заблуждением, пусть даже менее тяжким, отнюдь не следует мириться. Ведь его приверженцы утверждают, что божественное провидение, называемое нами всеобщим, не мешает никакому тварному созданию двигаться по собственному произволу, в том числе не мешает и человеку руководствоваться исключительно своей свободной волей и поступать так, как ему вздумается. Они распределяют дела между Богом и людьми следующим образом: Бог сообщает человеку естественное движение и способность к исполнению его природного назначения; человек же, получив такую способность, руководит всеми своими поступками согласно собственному разумению и решению. Короче, они считают, что мир, люди и их дела существуют благодаря Богу, но не управляются Им.

Не буду говорить здесь об эпикурейцах (этой заразой мир был полон всегда), воображающих, будто Бог пребывает в праздности и безделье. Не стану говорить и о других изобретателях бредовых идей, полагавших, будто Бог правит лишь небесным миром, а поднебесный оставляет на волю случая [147]: даже безустые и безгласные творения вопиют против столь чудовищной глупости. Мое намерение состоит только в том, чтобы опровергнуть широко распространенное мнение, согласно которому Богу приписывают как бы слепое воздействие, однако отказывают в главном: в том, что своей непостижимой Премудростью Он предрасполагает и направляет все творения к угодной Ему цели. Это мнение не заслуживает признания: оно объявляет Бога правителем только по имени, а не по существу, отрицая его заботу об устроении всего происходящего в мире. Ибо что означает, спрашиваю я, власть правителя, как не такое главенство, в силу которого все подвластное ему управляется согласно установленному им порядку.

8. Те, кто стремится очернить данное учение, клевещут, будто это выдумка стоиков, что все совершается по необходимости. В том же обвиняли и св. Августина. Мы неохотно вступаем в спор из-за слов, однако употребляемого стоиками термина "fatum" принять не можем. Это слово из числа тех, от которых св. Павел учит отвращаться как от мирского пустословия (1 Тим 6:20). И поэтому наши враги пытаются обременить истину Божью ненавистью к этому слову. Что же касается самого данного представления по существу, то нам его приписывают лживо и недобросовестно. Нас не заботит та необходимость в природе, которая объясняется взаимосвязью всех вещей и о которой говорили стоики. Мы полагаем Бога Господом и Устроителем всего сущего и утверждаем, что Он по своей Премудрости изначально предопределил все то, что должно совершиться, и теперь своею силою осуществляет предрешенное. Отсюда мы заключаем, что не только небо, земля и все неодушевленные творения управляются его Провидением, но также намерения и воля людей, поскольку Бог направляет их к предначертанной Им цели.

Так что же, скажут нам, ничто не происходит случайно или по воле судьбы? На это я отвечу словами Василия Великого: "случай" и "судьба" - это слова язычников, и их значение совсем не должно проникать в верующее сердце *. Ибо если всякое процветание есть знак благословения Бога, а всякая беда - знак его проклятия, то судьбе не остается места в том, что происходит с людьми.

9. ...Предопределенное Богом с необходимостью совершается даже тогда, когда данное событие по своей природе не является необходимым в строгом смысле слова. Тому можно привести простой пример: поскольку Иисус Христос облекся в тело, подобное нашему, то, рассуждая здраво, мы должны были бы признать его кости хрупкими; и однако сокрушить их было невозможно. Таким образом, то, что само по себе может произойти так или иначе, окончательно определяется божественным планом. Отсюда мы видим также, что эти различения были установлены не произвольно. Дело в том, что есть простая, или абсолютная необходимость, а есть необходимость по некоторому условию. Другими словами, есть необходимость происходящего и есть необходимость следствия [150]. То, что кости Сына Божьего не могли сломаться, было определено по усмотрению Божьему. Подобно этому все то, что по природе может произойти тем или иным образом, в конечном своем свершении определяется необходимостью божественного плана.

* Василий Великий. Гомилия на псалом 32, 4 (MPG, XXIX, 329)

[147] Возможно, это намек на Пьетро Помпонацци. См. его трактат "De fato, de libero arbitrio et de praedestinatione" ("О судьбе, свободной воле и предопределении", 1520), II, I, 4-5, который цитируют Барт и Низель (OS, III, 193); они ссылаются также на аввероистов XIII века Сигера Брабантского и Боэция Дакийского, отрицавших учение о провидении.

[150] Thomas Aquinas. Summa theol., I, XIX, 3. Барт и Низель, приведя высказывания Бонавентуры, Дунса Скота, Эразма и Эка, совпадающие с этим утверждением, указывают на его опровержение в сочинении Лютера "De servo arbitrio" ("О рабской воле") (Werke, B. 18, S 615 f.). Позиция Меланхтона по этому вопросу не отличается от взглядов Фомы Аквинского и Кальвина. (См., напр., CR, XXI, 649 f.).

***

Глава XVII

О ТОМ, КАК СЛЕДУЕТ ПОНИМАТЬ
ЦЕЛЬ ДАННОГО УЧЕНИЯ,
ЧТОБЫ ИЗВЛЕЧЬ ИЗ НЕГО ПОЛЬЗУ

2. Никто не может должным образом и с пользой для себя признать провидение Божье, если он не осознает, что имеет дело со своим Творцом и Создателем всего мира и не отнесется к нему с подобающим смирением. Вот почему такое множество псов набрасывается сегодня на наше учение со своими ядовитыми укусами или, по крайней мере, лает ему вслед: они желают, чтобы Богу было дозволено лишь то, что они сами в своих головах почитают разумным. Они также изрыгают всевозможные гнусности против нас и думают, что это может послужить им украшением. Так, они обвиняют нас в том, что мы недовольны предписаниями Закона, в котором выражена воля Божья, и говорим, что мир управляется тайным Божьим планом. Словно то, чему мы учим, - бред, порожденный нашим умом, а не ясное и недвусмысленное учение Св. Духа, чему имеются бесконечное множество свидетельств! Поскольку остатки стыда все-таки удерживают их от открытой хулы против неба, то они усиленно делают вид, что нападают только на нас. Но если они не желают признать, что все происходящее в мире направляется непостижимым божественным планом, пусть ответят: для чего тогда в Писании говорится, что суды Божьи - бездна великая (Пс 35/36:7)? Ибо, хотя Моисей заявляет, что воля Божья не удалена от нас и не следует искать ее поверх облаков или в пропастях, потому что она открыта нам в Законе (Втор 30:11-14), есть и другая, сокрытая воля, сравнимая с великой бездной, о которой говорит св. Павел: "О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы суды* Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?" (Рим 11:33-34)

Конечно, в Законе и в Евангелии тоже есть тайны, намного превосходящие наше разумение. Но Бог просвещает избранных Духом разума, чтобы они могли понять тайны, которые Он пожелал открыть своим Словом, а потому в нем нет никакой бездны. Это путь, по которому можно шагать уверенно, это светильник, не дающий сбиться с дороги, это ясность жизни, короче - это общедоступная школа явленной истины. При этом достойный восхищения образ управления миром с полным правом именуется "бездной великой", и нам следует с тем большим благоговением почитать его, что он сокрыт от нас. Моисей превосходно выразил и первое и второе в немногих словах: "Сокрытое принадлежит Господу, Богу нашему, а открытое нам и сынам нашим до века, чтобы мы исполняли все слова закона сего" (Втор 29:29). Мы видим, что он велит нам не только с усердием размышлять над Божьим Законом, но и возвысить наши чувства до благоговейного поклонения божественному провидению. Эта же возвышенность чувств проповедуется и в Книге Иова, чтобы призвать наш дух к смирению. Ибо автор, возвеличив в меру своих сил дела Божьи и описав устроение мира вверху и внизу, говорит в заключение: "Вот, это части путей Его; и как мало мы слышали о Нем! А гром могущества Его кто может уразуметь?" (Иов 26:14).

Следуя этой мысли, в другом месте автор проводит различие между премудростью, пребывающей в Боге, и образом мудрости, установленным Богом для людей. Рассмотрев тайны природы, он говорит, что премудрость ведома одному лишь Богу и сокрыта от очей всего живущего (Иов 28:12 сл.). И тем не менее он тут же добавляет, что премудрость является для того, чтобы ее искали, ибо Бог сказал человеку: "Вот, страх Господень есть истинная премудрость" (Иов 28:28). С этим же соотносятся слова св. Августина: "Поскольку мы не знаем всего того, что Бог предназначил для нас в своем всеблагом порядке, мы поступаем по Закону, когда руководствуемся доброй волей; в других случаях мы ведомы провидением Божьим, поскольку сам Закон неизменен"*.

Итак, Бог имеет власть управлять миром, власть нам неведомую, и поэтому верное правило сдержанности и смирения - подчиняться его верховному Правлению. Его волю мы должны почитать как единственный образ всякой праведности и справедливейшую причину всего, что совершается. Я имею в виду не ту абсолютную волю, о которой болтают софисты, отвратительным образом разделяя справедливость и могущество: будто бы эта воля может творить то или другое вопреки всякой справедливости. Нет, я имею в виду проведение, которое правит миром и от которого происходит только доброе и правое, даже если причины происходящего нам неведомы.

______________________________________________________

* В Синодальном переводе - "судьбы".

* Августин. О 83-х различных вопросах, I, 27 (MPL, XL, 18).

***

Глава XVIII

О ТОМ, ЧТО БОГ, ПОЛЬЗУЯСЬ ЛЮДЬМИ
И СКЛОНЯЯ ИХ СЕРДЦЕ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ СВОЕГО СУДА,
ОСТАЕТСЯ ЧИСТЫМ, БЕЗ ПЯТНА И ПОРОКА

1. Гораздо более трудный вопрос возникает в связи с другими местами Писания, где говорится, что Бог подчиняет Себе и по своему усмотрению побуждает к действию отверженных. Ибо плотский разум не понимает, как может быть, что Бог, пользуясь злыми людьми, не пятнает Себя грязью их пороков, более того, остается невиновным, хотя совершает общее с ними дело, и при этом справедливо карает своих посланцев. Именно на этом основан вымысел между "деланием" (faire) и "позволением" (permettre), потому что иначе, казалось бы, невозможно развязать этот узел. Здесь имеется в виду, что Сатана и все нечестивцы полностью находятся в руке Божьей, так что Он направляет их злобу к угодной Ему цели и пользуется их преступлениями и злодеяниями для совершения своего суда.

Возможно, сомнения тех, кого смущает обнаруживающаяся здесь видимость абсурда, можно было бы извинить, если бы не то обстоятельство, что они пытаются подтвердить божественную справедливость ложными оправданиями и лживыми оговорками. Они считают противным разуму, что человек впадает в ослепление по воле и решению Бога, чтобы вслед за тем понести наказание за свое ослепление. При этом они видят спасительную оговорку в том, что это ослепление совершается не пожеланию Бога, а лишь с его позволения [159]. Но Бог, ясно и во всеуслышание заявляя, что это его рук дело, опровергает подобную уловку. Бесчисленными свидетельствами Бог подтверждает тот факт, что люди ничего не делают, кроме как по тайному его велению, и что бы они ни замышляли, они не могут перейти предела, положенного Богом в его плане. То, что, как говорится в псалме, Бог творит все, что хочет (Пс.113/114:11), несомненно простирается на все человеческие поступки. Если Бог, как там сказано, - единственный, кто устанавливает мир и войну, то кто осмелится утверждать, будто люди стихийно и произвольно строят свои козни, так что Бог об этом не знает или не вмешивается в их дела?

Конкретный пример лучше проясняет этот вопрос. Из первой главы Книги Иова нам известно, что Сатана предстал перед Богом вместе с Ангелами, чтобы выслушать его повеление. Пусть особым образом и с особой целью, но все равно это доказывает, что Сатана ничего не может предпринять без Божьей воли. Вслед за тем Сатана вроде бы получает лишь простое позволение досадить святому человеку. Но коль скоро истинно изречение: "Господь дал, Господь и взял; совершилось так, как было угодно Господу" (Иов 1:21), - мы должны заключить, что на самом деле Бог является совершителем этого испытания, а Сатана и злодеи - его слугами. Сатана пытается ввергнуть Иова в отчаяние и тем самым разжечь в нем ярость против Бога; савеяне, побуждаемые жестокостью и низменной алчностью, хотят украсть чужое имущество; Иов же признает, что именно Бог лишил его всего достояния и что бедность постигла его потому, что этого пожелал Бог. Таким образом, что бы ни замышляли люди и даже сам дьявол, все равно бразды правления держит Бог и Он направляет усилия замышляющих к совершению своего суда. Так, когда Он пожелал ввести в заблуждение недоверчивого царя Ахава, свои услуги Ему предложил Сатана и был послан Им с определенным повелением: стать духом лживым и обманным в устах всех пророков Ахава (3 Цар 22:20 сл.). Если ослепление и заблуждение Ахава были решены судом Божьим, то выдумка насчет позволения рассеивается. Ведь было бы смехотворной нелепостью, если бы судья только позволял, не предписывая, что должно делать, и не приказывая своим подчиненным привести приговор в исполнение.

Намерение иудеев состояло в том, чтобы предать Христа смерти. Пилат и его приспешники не возражали и уступили ярости народа. Тем не менее ученики Христа в торжественной молитве, приводимой св. Лукой, исповедуют, что все злоумышленники совершили только то, что предопределили рука и совет Божий (Деян.4:28). А св. Петр ранее показал, что Иисус Христос был предан на смерть по определенному совету и предведению Божию (Деян 2:23). Он как бы говорит, что Бог, от которого ничто и никогда не было сокрыто, по своему намерению и своей воле постановил то, что исполнили иудеи, согласно сказанному в другом месте: "Бог же, как предвозвестил устами всех Своих пророков пострадать Христу, так и исполнил" (Деян 3:18).

Авессалом, запятнав ложе отца своего кровосмешением, совершил отвратительное преступление (2 Цар 16:22). Однако Бог провозглашает, что это - его дело, ибо обращается к Давиду с такими словами: "Ты сделал [совершил прелюбодеяние] тайно; а Я сделаю это [тебе] пред всем Израилем и пред солнцем" (2 Цар 12:12). Иеремия тоже возвещает, что все бесчинства и жестокости халдеев в Иудее - дело Божье (Иер 50:25). По этой причине Навуходоносор именуется рабом Бога, несмотря на то, что он тиран. Более того, на протяжении всего Писания говорится, что Бог дуновением или звуком трубы собирает по своему повелению и своей властью неправедных, чтобы сражаться под их знаменем, как если бы они были его наемниками. Бог называет ассирийского царя жезлом гнева своего и бичом, направляемым его рукою (Ис 10:5). Разрушение Иерусалима и святого Храма Бог называет своим делом (Ис 5:25-26). И Давид говорит о злословии Семея: "Пусть он злословит; ибо Господь повелел ему злословить Давида" (2 Цар 16:10),- не потому, что тот хулит его царское достоинство, но потому, что он, Давид, признает Бога праведным судьей. Священная история неоднократно наставляет, что все так называемые случайные события происходят от Бога, - например, мятеж десяти колен (3 Цар 11:31), смерть сыновей Илия (1 Цар 2:34) и прочие подобные. Те, кто хотя бы немного сведущ в Писании, легко заметят, что я, стремясь к краткости, из большого числа свидетельств привожу лишь немногие. Но и эти немногие примеры ясно показывают, что люди, подменяющие божественное провидение простым позволением, как если бы Бог сидел сложа руки в ожидании того, что должно совершиться, - эти люди говорят просто нелепость. Ибо в таком случае приговоры Бога зависели бы от человеческой воли.

2. Поскольку до сих пор я цитировал только известные и вполне очевидные свидетельства Писания, причем дословно, то пусть те, кто чернит нас и нам возражает, будут осторожны. Если они поступают подобным образом от непонимания высочайших тайн и хотят при этом стяжать славу людей смиренных, то можно ли вообразить большую гордыню, чем противопоставление авторитету Бога таких ничтожных слов, как "мне кажется" или "я хотел бы, чтобы этого вопроса не касались"? Если же они открыто хотят злословить, то какая им польза в том, чтобы изрыгать оскорбления против неба? Пример такой беспредельной дерзости не нов, ибо всегда были враги Бога и невежды, лаявшие на это учение, точно бешеные собаки. Они на собственной шкуре испытают истинность того, что некогда возвестил Св. Дух устами Давида: Бог побеждает, когда Его хулят (Пс 51/52:6)*. Давид косвенно обвиняет безрассудную дерзость людей, их чрезмерную вольность, которую они себе позволяют, когда не только квакают подобно лягушкам в болоте, но и присваивают себе власть осуждать Бога. Однако Давид предупреждает, что изрыгаемые против неба богохульства вовсе не достигают Бога, что он разгоняет всю эту морось лжи, чтобы ярче воссияла его праведность. Тем самым и вера наша, основанная на священном слове Божьем и побеждающая весь мир (1 Ин 5:4), остается на высоте, как бы повергая к своим стопам хулу и умопомрачение.

Что касается их возражения, что если все совершается не иначе, как по воле Божьей, то в Боге должны быть две противоречащие друг другу воли, ибо Он постановляет в своем сокровенном плане то, что открыто запрещает в Законе, - то это затруднение легко разрешить. Но прежде чем ответить, хочу вновь предупредить читателя, что эта клевета направлена не столько против меня, сколько против Св. Духа. Ведь не вызывает сомнения, что именно Он продиктовал Иову признание: "Сделалось так, как пожелал Бог" (Иов 1:21)** .

Следовательно, Иов, ограбленный и оскорбленный разбойниками, признает в их злодеянии справедливый бич Божий. В другом месте сказано, что сыновья Илии не слушали своего отца именно потому, что Бог решил предать их смерти (1 Цар 2:25). Пророк говорит, что Бог, живущий на небесах, творит все что хочет (Пс 113/114:11). Я уже достаточно ясно показал, что Бог именуется первоисточником всего, что, как болтают эти надзиратели над Ним, случается по его пассивному позволению. Бог же утверждает, что именно Он образует свет и творит тьму, производит добро и зло (Ис 45:7) и что нет такого бедствия, которого бы он не попустил (Амос 3:6).

Пусть они мне скажут: как осуществляет Бог свой суд, добровольно или нет? С другой стороны, Моисей учит, что человек, убитый своим не желавшим этого ближним, предан смерти рукою Бога (Втор 19:5)***. Так и об Ироде и Пилате сказано, что они собрались и замыслили то, что предопределили рука Божья и его план (Деян 4:28). В самом деле, если бы Иисус Христос был распят не по воле Божьей, как осуществилось бы наше искупление? Во всяком, случае уместно сказать, что воля Божья не опровергает сама себя, не изменяется и не создает видимости, будто желает того, чего не желает. Но божественная воля, единая и простая сама по себе, нам кажется разной потому, что в силу грубости и слабости нашего разума мы не можем понять, как Бог различным образом желает и не желает, чтобы нечто произошло.

Св. Павел, сказав, что призвание язычников - высокая и глубоко скрытая тайна, добавляет, что в ней открывается премудрость Божья в своем многоразличии (Эф 3:10). Если по причине неповоротливости нашего ума премудрость Божья предстает изменчивой и многообразной, следует ли из этого делать вывод о многоразличии в самом Боге, словно Он меняет свой план или противоречит сам Себе? Скорее, надлежит поступить по-иному: когда мы не понимаем, как Бог желает совершения того, что Сам запрещает совершать, вспомним о наших немощи и ничтожестве, а также о том, что свет, в котором Он обитает, не зря зовется неприступным, ибо окружен мраком (1 Тим 6:16). Поэтому все богобоязненные и смиренные люди охотно согласятся со словами Августина, сказавшего, что человек порой по доброй воле желает неугодное Богу, - например, сын желает жизни своему отцу, которого Бог призывает к смерти. Бывает и наоборот: человек по злой воле желает того, чего Бог желает по доброй, как в случае, если бы злой мальчишка ожидал смерти отца, умирающего по воли Божьей. Первый хочет того, чего Бог не хочет, второй хочет того же, что и Бог. И тем не менее любовь и почтение к отцу, выказываемые первым, желающим ему жизни, более согласны с доброй волей Божьей, хотя по внешним признакам противоречат ей, нежели нечестие второго, желание которого устремлено к тому же, чего желает Бог. Важно поэтому рассмотреть, чего подобает желать Богу, а чего - человеку, а также рассмотреть, к какой цели направлена воля каждого: на одобрение или на осуждение. Ибо то, чего Бог желает по справедливости, Он совершает через злую волю людей. Таковы слова св. Августина.

Ранее же было сказано, что бесы и отверженные в своем падении и бунте совершили, насколько это было в их силах, то, чего Бог вовсе не хотел. Но поскольку Божье могущество бесконечно, им удалось не то, что было ими задумано, потому что, поступая против воли Божьей, они не смогли избежать того, что Бог осуществил через них свою волю. Об этом восклицание: "Велики дела Господа, вожделенны для всех любящих оные" (Пс 110/111:2). Так даже то, что совершается против воли Божьей, чудесным и невыразимым образом не совершается помимо его воли, потому что, если бы Он не позволил, этого бы не произошло! Но позволяет Он не вынужденно, а добровольно. Тот, кто всеблаг, не допустил бы совершаться злу, если бы, будучи всемогущ, не был способен извлекать из зла добро.

4. Тем самым решается и другой вопрос, - точнее, он снимается без всякого ответа. Эти квакающие против Бога шуты ссылаются на то, что если Бог не просто принуждает злых людей служить себе, но и управляет их замыслами и стремлениями, значит, Он является совершителем всех злодеяний. Следовательно, люди несправедливо несут наказание, исполняя предопределенное Богом, потому что они удовлетворили его волю. Наши противники недобросовестно смешивают здесь повеление Бога с его сокровенным желанием. Между тем в бесчисленных примерах Он открыл, что между первым и вторым - огромное расстояние и различие.

... Думаю, я уже достаточно ясно показал, что в одном и том же деянии обнаруживается преступность и злодейство людей и сияет праведность Бога. Смиренные люди всегда удовлетворятся ответом св. Августина: "Поскольку то, что Отец Небесный предал Сына своего смерти, что Иисус Христос был предан и что Иуда предал своего учителя, - поскольку все это находится в согласии одно с другим, то Бог может быть праведен, а человек виновен лишь в силу того, что в одном и том же действии их побудительные мотивы различны". Если кто-нибудь окажется в затруднении относительно того, что мы говорим, - что нет никакого согласия между Богом и злодеями, когда его праведный суд побуждает их к совершению недозволенного, более того, явно запрещенного Богом, - пусть затрудняющийся подумает о предупреждении того же учителя: "Кто не вострепещет перед этим судом, когда Бог принуждает сердца злых к тому, что Ему угодно, и тем не менее воздает им по их беззаконию?" И в самом деле, для того, чтобы в предательстве Иуды обвинять Бога, поскольку Он пожелал предать Сына своего смерти и действительно сделал это, имеется не больше оснований, чем воздавать хвалу Иуде за наше искупление и спасение, поскольку он был слугой и орудием Бога. Поэтому тот же учитель говорит в другом месте, что на этом испытании Бог не спрашивает о том, что люди могли сделать или сделали, но лишь о том, чего они хотели. Учитывается только намерение и желание.

Те же, кто находит все это слишком грубым или суровым, пусть задумаются над тем, насколько невыносимы их мрачность и высокомерие. То, что Бог засвидетельствовал во многих местах Св. Писания, они отбрасывают под тем предлогом, что это превосходит их разумение. Более того, они дерзают хулить тех, кто продвигает вперед то учение, которое Бог никогда не позволил бы обнародовать через своих пророков и апостолов, если бы не знал, что оно полезно. Ибо наше познание должно состоять не в чем ином, как благоговейном и послушном принятии всего, чему нас учит Св. Писание, без всяких исключений. Те же, кто позволяет себе заниматься очернительством и без стыда и совести лаять на Бога, не заслуживают более пространного опровержения.

______________________________________________________

[159] В трактате, приписываемом С.Кастеллио, против Кальвина выдвигается обвинение в том, что, согласно его учению, Бог якобы обладает двумя противоположными волями, и подвергается осмеянию утверждение, что в одной воле заключены две; поэтому получается, что когда Кальвин говорит одно, то он будто бы подразумевает другое и желает этого "другого". Кальвин отвечал на эти обвинения и возражения с некоторой запальчивостью.

* Синодальный перевод: "Ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный. За то Бог сокрушит тебя вконец" (ПС 51:6-7).

** В синодальном переводе эта фраза отсутствует.

***

Книга II

Глава I

О ТОМ, КАК ВСЛЕДСТВИЕ ПАДЕНИЯ И МЯТЕЖА АДАМА
ВЕСЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ РОД БЫЛ ПРЕДАН ПРОКЛЯТИЮ
И ОТПАЛ ОТ СВОЕГО ИСТОЧНИКА,
А ТАКЖЕ О ПЕРВОРОДНОМ ГРЕХЕ

2. Божественная истина требует от нас искать, честно глядя на самих себя, то есть требует такого познания, которое отгоняло бы от нас всякую мысль о собственной добродетели, лишало бы нас всякого основания для самодовольства и вело к смирению. Если мы хотим научиться правильно чувствовать, мыслить и действовать, мы должны строго следовать этому принципу. Я сознаю, насколько приятнее человеку, когда его уверяют в его достоинствах и прелестях, нежели когда говорят о его бессилии и ничтожестве, о его позорном состоянии, от сознания которого он должен был бы рухнуть в бездну стыда. Ибо для человеческого духа нет ничего приятнее меда сладких слов и лести. Ведь человек, когда оценивается его имущество, весьма склонен верить каждому слову, которое свидетельствует в его пользу. Поэтому неудивительно, что в это пагубное состояние пришло большинство людей. Пока люди будут любить себя столь необузданно и слепо, они будут верить, что все в них весьма достойно...

4. ...Значит, нужно подняться выше: запрет притрагиваться к дереву познания добра и зла был для Адама экзаменом на послушание. Он должен был показать и доказать, что добровольно и охотно подчиняется воле Бога. Само название дерева говорит о том, что у запрета не было иной цели, кроме той, чтобы Адам довольствовался своим состоянием и не пожелал возвыситься под влиянием необузданной и безрассудной страсти. Кроме того, обещание, что он будет жить вечно, пока будет вкушать плоды от дерева жизни, и в противоположность этому страшная угроза, что, вкусив плодов от дерева познания добра и зла, он умрет, были даны Адаму для испытания его веры и ради возможности поступать по ней. Отсюда легко заключить, каким именно образом он навлек на себя гнев Бога. Хорошо сказал св. Августин, что в основе всех зол лежит гордыня, потому что, если бы честолюбие не влекло человека к высотам, для него заказанным, то он остался бы в своем прежнем достоинстве. Однако нам следует дать более полное определение того рода искушения, которое описал Моисей. Ибо, когда из-за коварства змея женщина пренебрегла словами Бога и оказалась неверна Ему, тогда обнаружилось, что началом падения было непослушание. Это подтверждает и св. Павел, говоря, что непослушанием одного человека все мы сделались грешниками (Рим 5:19).

Нужно, однако, заметить, что человек ослушался и взбунтовался против Бога не только потому, что был обманут Сатаной, но и потому, что презрел истину и уклонился ко лжи. Забывая о слове Бога, человек теряет почтение к нему, ибо лишь в следовании его слову проявляется среди нас величие Бога и открывается возможность должного служения Ему. Поэтому-то неверность и стала семенем мятежа. Отсюда происходят тщеславие и гордыня - два порока, порождающие неблагодарность, вследствие которой Адам, вожделея к тому, что ему не было даровано, подло презрел щедрость Бога, осыпавшую его несказанными дарами. В том, что взятый из земли не желал быть подобным Богу иначе, как став равным Ему, безусловно, заключено чудовищное неверие. Отступничество и бунт, когда человек отказывается признать превосходство своего Творца, есть подлое и гнусное преступление, и, даже если он сбрасывает иго с дерзкой смелостью, напрасны старания преуменьшить грех Адама.

Тем более, что он и женщина не просто были отступниками, но оскорбили и обесчестили Бога, поверив клевете Сатаны, который обвинял Его во лжи, коварстве и скупости. Короче говоря, неверность распахнула двери честолюбию, честолюбие породило ожесточение и гордость, исполнившись которых, Адам и Ева безрассудно бросились туда, куда их влекла страсть. Поэтому прекрасно сказано св. Бернаром, что двери спасения суть в наших ушах, когда мы слушаем Евангелие, но эти же уши - окна в смерть. Адам никогда бы не осмелился воспротивиться суверенной власти Бога, если бы не усомнился в его слове. Ибо самая надежная узда, умеряющая и сдерживающая все дурные устремления, - это знание, что нет ничего лучшего, чем делать добро, повинуясь велениям Бога. Поверив клевете дьявола, Адам уничтожил пребывающую в нем славу.

5. Духовная жизнь Адама заключалась в связи с его Творцом, а духовная смерть - в отпадении от Него. Не следует удивляться, что своим мятежом он перечеркнул собственное родословие и извратил весь порядок вещей на небе и на земле. "Вся тварь совокупно стенает и мучится доныне", пишет св. Павел. "Но она покорилась... не добровольно" (Рим 8:20-22). Если поискать причину этого, то станет очевидно, что вся природа несет на себе долю страданий, заслуженных человеком, для служения которому "тварь" была создана. И если проклятие Бога излилось потоком сверху вниз, охватив все уголки мира, то нет ничего удивительного в том, что вина Адама поразила все его потомство. Он утратил бывший в нем небесный образ, и наказание за то, что, будучи наделен мудростью, силой истиной, святостью и справедливостью, он попал под власть таких отвратительных пороков, как ослепление, неспособность к добру, нечистота, тщеславие и несправедливость, - наказание это он понес не один. Все его потомство было обречено подобным порокам.

Эта та самая наследственная порча, которую древние назвали "первородным грехом", обозначив этими словами повреждение естества, которое прежде было добрым и чистым. Они много и ожесточенно спорили об этом предмете, ибо нет ничего более противного здравому смыслу, чем ответственность всего мира за вину одного человека и распространение его греха на всех. Создается впечатление, что самые древние учители Церкви говорили на эту тему весьма туманно или же высказывались реже, чем требовалось, из боязни слишком увлечься этими спорами.

Однако эта боязнь не помешала тому, что некий еретик по имени Пелагий выступил с известным невежественным мнением, будто Адам, согрешив, причинил зло лишь самому себе и не повредил своим потомкам [4]. Так Сатана с помощью этой уловки, маскируя болезнь, стремился сделать ее неизлечимой. Точно зная благодаря явным свидетельствам Писания, что грех от первого человека перешел на все его потомство, Пелагий ложно учил, что перешел он по уподоблению, а не по происхождению. Однако св. отцы и более всех св. Августин постарались показать, что мы не просто совращены лукавством, которое, впрочем, соблазняет нас, но вынесли нашу испорченность из чрева матери. И это невозможно отрицать без большого бесстыдства. Однако никто не удивится безрассудству пелагиан и целестинцев в этом пункте, ведь из творений св. Августина явствует, насколько они были глупы и как мало было у них стыда.

Разумеется, не подлежит сомнению то, что признает Давид: он зачат в беззаконии, и мать родила его во грехе (Пс 50/51:7). Этим он вовсе не хочет сказать о вине своих родителей, но - прославляя доброту к нему Бога - вспоминает о своей испорченности с самого рождения. И это относится отнюдь не исключительно к Давиду: на его примере показано состояние всех людей. Все мы, происшедшие от нечистого семени, рождаемся зараженными грехом; ибо в глазах Бога мы заражены им даже до своего появления на свет. Ибо как может породить что-то чистое тот, кто полон всяческой нечистоты? - как сказано в Книге Иова (Иов 14:4).

6. ... Что же пелагиане болтают, будто грех распространился в мире по уподоблению Адаму? Не означает ли это, что единственная польза праведности Христа в том, что она дана нам как пример для подражания? Как снести подобное кощунство?! Ведь праведность Христа, вне всякого сомнения, дана нам через приобщение, и благодаря ей мы имеем жизнь. Отсюда следует, что праведность и жизнь были утрачены в Адаме и вновь обретены во Христе, а грех и смерть вошли в нас через Адама и были упразднены Христом. Вполне ясно сказано, что многие были оправданы через послушание Христа, оставаясь грешниками через непослушание Адама. И поэтому, как Адам, вовлекая нас в свое падение, стал причиной нашей погибели, так Христос своей милостью приводит нас к спасению. Думаю, что при таком ярком свете истины отпадает необходимость в дополнительных доводах...

11. Итак, мы утверждаем, что человек безусловно поражен порчей, но что эта порча не проистекает из самой его природы. Мы отрицаем, что порча происходит из природы человека, и стремимся показать, что она - скорее приобретенное качество, чем свойство человеческого естества, укорененное в нем от начала. Тем не менее мы называем это качество природным, дабы никто не подумал, будто оно приобретается отдельным человеком по причине дурного примера или обычая, тогда как на самом деле эта испорченность свойственна нам от рождения. Мы говорим это не от себя: по той же причине апостол называет всех нас восприемниками гнева Божьего по природе (Эф 2:3). Почему Бог прогневался на самое благородное свое создание, если и малейшие из тварей приятны Ему? Но прогневался Он не на свое создание, а на его искажение. Итак, если не без причины говорят о человеке, что он отвратителен Богу по естеству своему, то мы можем с полным правом заявить, что по естеству своему он порочен и зол. Св. Августин, имея в виду нашу испорченную природу, не поколебался назвать естественными грехами грехи, неизбежно овладевающие нашей плотью, когда не достает Божьей милости *. Это различение позволяет отвергнуть безумную фантазию манихейцев, которые, воображая, будто испорченность присуща изначальной природе человека, утверждают, что он создан кем-то помимо Бога, ибо невозможно считать Бога источником какого-либо зла.

* Августин. О Книге бытия, I, 3 (MPL, XXXIV, 221); Против Юлиана, V, XL (MPL, XLV, 1477).

[4] Пелагий (ок. 354-420), британский монах, боровшийся против учения Августина о врожденной испорченности человека, проистекающей от греха Адама, что вызвало появление целого ряда трактатов и писем Августина, где излагается и отстаивается это учение. См.: Augustinus. Retractationes, I, 13, 5 (MPL, XXXII, 604); Contra Iulianum, III, 26, 59 (MPL, XLIV, 732 p.). Пелагий вместе со своим еще более агрессивно настроенным приверженцем, ирландцем Целестием, выехав из Рима, посетил Северную Африку, Палестину и Малую Азию, где завоевал множество сторонников. На Карфагенских соборах 412 и 418 гг., а также императорским эдиктом 418 г. пелагианство было осуждено, после чего папа Зосима лишил Целестия своего покровительства, которое ранее ему оказывал, и присоединился к осуждению. Однако отдельные элементы этой ереси сохранялись еще долго. Они лежали в основе попыток доказать врожденную нравственную способность человека. Краткий обзор документов, касающихся этого спора, и отрывки из них см. в: Bettenson H. Documents of the Christian Church. N.Y., 1947, p. 74-87: Souter A. (ed.) Pelagius's Expositions of the Thirteen Epistles of St. Paul. Cambridge (Eng.), 1922-31.

***

Глава II

О ТОМ, ЧТО НЫНЕ ЧЕЛОВЕК
ЛИШЕН СВОБОДНОЙ ВОЛИ И ПЛАЧЕВНЫМ ОБРАЗОМ
ПОДВЕРЖЕН ВСЯЧЕСКОМУ ЗЛУ

1. Мы видим, что с тех пор, как первый человек попал под тиранию греха, она не только распространилась на весь человеческий род, но целиком овладела душами людей. Теперь нам следует установить, лишены ли мы с момента своего пленения грехом всякой свободы вообще или, если какая-то частица свободы у нас осталась, как далеко она простирается? Чтобы нам легче было отыскать правильный ответ на этот вопрос, определим сначала цель, ради которой будет вестись все наше обсуждение. Мы предохраним себя от заблуждений, если примем во внимание опасности, которые подстерегают нас в случае уклонения в ту или другую сторону. Ведь если человек совершенно лишен добра, то это дает ему повод к беспечности. То есть, если человеку сказать, что сам по себе он не способен творить добро, то он и не станет прилагать к этому никаких усилий, словно оно вовсе не в его власти. В то же время ни в коем случае нельзя допустить, чтобы человек превозносился в пустой самоуверенности и дерзости и пытался присвоить себе честь, принадлежащую одному Богу.

С целью избежать обеих этих крайностей мы будем держаться следующего направления: человек, которого учат, что в нем нет ничего доброго и что он пребывает в нужде и подчинен необходимости, должен тем не менее понимать, что его долг - стремиться к добру, которого в нем нет, и к свободе, которой он лишен. Тем самым он получит даже более сильный стимул к реализации этого стремления, чем если бы его убеждали, что он является высшей добродетелью мира. Всякому ясно, насколько необходимо это последнее, а именно пробуждать человека от беспечности и лени. Что касается первого соображения, состоящего в необходимости показать человеку его убожество, то в связи с этим некоторые высказывают сомнения, которые, впрочем, преувеличены.

Несомненно, не следует отнимать у человека его достояние, признавая за ним меньше того, чем он на самом деле обладает. Но очевидно также, что весьма полезно отнять у него ложную и суетную славу и самодовольство. Ибо если недопустимо самовосхваление, поскольку человек одарен и украшен высочайшими милостями как плодом Божьих благодеяний, то не более ли подобает ему теперь смирение, раз из-за своей неблагодарности он впал в совершенное бесчестье, потеряв прежнее высокое достоинство? Чтобы пояснить это, скажу, что Писание, повествуя о времени, когда человек был увенчан честью, выше которой невозможно себе представить, не приписывает ему никаких иных качеств, кроме того, что он был сотворен по образу Божьему (Быт 1:27). Это означает, что он был богат не собственным достоянием, но что его блаженство заключалось в причастности к Богу. Теперь, когда человек лишен всякой славы, что остается ему, кроме как признать своего Бога, благосклонность и щедрость которого он едва ли ценит, хотя богатства его милости преизобиловали всегда? И если он не прославил Бога благодарением за полученное достояние, то пусть теперь по крайней мере прославит Его признанием своей нищеты.

Не мене полезно для нас отказаться от всяких похвал нашей мудрости и добродетели - это необходимо для утверждения Божьей славы. Причем дело обстоит так, что те, кто, оскорбляя Бога, приписывают нам что-то, чем мы не обладаем, тоже разрушают нас. Когда нас учат идти вперед, опираясь на собственные силы и добродетели, то словно поднимают на верхушку стебля тростника, который не может нас выдержать и тотчас обламывается, а мы падаем вниз. Нам еще делают слишком много чести, сравнивая с тростником. Все, что люди воображают о себе, - дым. Поэтому не случайно у св. Августина часто повторяется прекрасная сентенция: тем, кто держится за свободную волю, лучше выбросить ее и растоптать в прах, нежели утверждать.

Мне понадобилось это длинное вступление, потому что находятся люди, которые не могут принять того, что человек должен разрушить и уничтожить свое собственное достоинство (vertu), чтобы утвердить в себе достоинство Бога. Эти люди находят подобные рассуждения не только бесполезными, но и очень опасными [14], а мы знаем, что они весьма плодотворны и, более того, составляют одно из оснований религии.

4. Что касается учителей Христианской Церкви, то, хотя среди них нет ни одного, кто бы не признавал, что разум человека сильно поврежден грехом, а воля порабощена множеством вожделений, большинство из них все-таки соглашались с философами в большей степени, чем следовало. Я нахожу две причины, вынуждавшие к этому древних отцов. Во-первых, они опасались, что если будут отрицать наличие у человека свободы делать добро, то философы станут насмехаться над их учением. Во-вторых, они не желали, чтобы склонная к беспечности плоть получила повод лениться и не усердствовать в добре. И дабы не учить ничему, идущему вразрез с общепринятым мнением, они пожелали отчасти согласовать учение Писания с учениями философов. Из творений учителей обнаруживается, что их прежде всего волновал второй момент, а именно боязнь охладить стремление людей к добрым делам. Иоанн Златоуст сказал однажды: "Добро и зло Бог оставил на наше усмотрение, дав нам свободную волю выбирать между тем и другим, и Он не тащит нас против воли, а принимает, когда мы добровольно идем к Нему" *. А также: "Дурной человек может, если захочет, стать хорошим; а тот, кто хорош, может измениться и стать дурным; ибо, вложив в нашу природу свободную волю, Бог не навязывает нам необходимость, а прописывает лекарства, которые мы употребляем, если нам это угодно"**. Также: "Мы ничего не можем делать без Божьей милости; но если мы не приложим собственных усилий, милость не будет нам дарована"***. Ранее Златоуст говорил, что не все сводится к помощи Бога - мы тоже вносим свой вклад. А вот еще одно его характерное изречение: "Принесите все свое - и Бог даст вам остальное"****. С ним перекликаются слова св. Иеронима о том, что наше дело начать, а дело Бога - довести до совершенства; наше дело - совершить то, что мы можем, а дело Бога - то, чего мы не можем *****.

Очевидно, что в этих сентенциях человеку приписывается больше добродетелей, чем он заслуживает, ибо их авторы не рассчитывали пробудить нас от лени иным способом, кроме как указав, что мы не живем в добре по собственной вине. Далее мы увидим, что они имели для этого основания.

Разумеется, если называть вещи своими именами, то приведенные выше слова представляются ошибочными. Греческие учители - и особенно Иоанн Златоуст - более других усердствовали в неумеренном восхвалении возможностей человека. Однако почти все древние отцы (за исключением св. Августина) высказывались на эту тему всякий раз по-разному или же говорили неоднозначно и туманно, вследствие чего на основании их творений невозможно сделать бесспорные выводы. Мы не будем подробно излагать точку зрения каждого, а лишь представим в надлежащем порядке в самых общих чертах различные мнения. Более поздние писатели, каждый из которых желал показать особенную утонченность в защите достоинства человека, впали в еще худшее заблуждение и сумели убедить весь мир в том, что человек испорчен только в своей чувственности, тогда как разум его остался незатронутым и он сохранил большую часть свободы управлять своими желаниями. Мало кто помнил высказывание св. Августина, что естественные дары в человеке извращены, а сверхъестественные (то есть относящиеся к небесной жизни) у него отняты.

Но едва ли сотая часть людей почувствовала, куда это ведет. Сам я, когда хочу показать, насколько испорчена наша природа, избегаю подобных выражений. Нужно внимательно рассмотреть, какие способности человека сохранились, а в чем он постоянно сквернится, будучи лишен всех сверхприродных даров. В этом пункте те, кто называет себя учениками Иисуса Христа, чересчур сближаются с философами. Ведь авторы, пишущие по-латыни, по-прежнему используют выражение "свободная воля" (franc-arbitre), как если бы человек оставался неповрежденной целостностью. Греки не стеснялись употреблять еще более вызывающий термин [_______], который означает, что человек обладает силой сам по себе. В результате даже простолюдины усвоили мнение, что все мы обладаем свободной волей; большинство же тех, кто желает выглядеть особенно ученым, не смогли прийти к соглашению относительно того, как далеко простирается эта свобода...

9. Некоторые сочтут, что мне вредит признание, что, за исключением св. Августина, все учители Церкви высказывались по этому поводу весьма двусмысленно и туманно, так что из их сочинений невозможно извлечь ничего определенного. Читатели могут подумать, будто я отказываюсь рассматривать их взгляды, потому что они противоположны моим собственным. Но у меня нет иной цели, кроме как прямо и откровенно предупредить моих читателей для их же пользы об истинном положении вещей, чтобы они не ожидали от ученых теологов большего, чем могут у них найти. В противном случае читатели навсегда останутся в неведении, ибо в одном случае теологи, отняв у человека всякую добродетель, учат, что его единственное прибежище - милость Бога, а в другом они оставляют ему кое-какие способности (или так, по крайней мере, представляется).

Однако с помощью нескольких цитат мне нетрудно показать, что, сколь бы двусмысленными ни были их высказывания, они не признают за человеком каких-либо сил и способностей или, во всяком случае, очень невысокого о них мнения и отдают всю честь и хвалу Св. Духу. О чем ином говорит, например, следующее высказывание св. Киприана, весьма напоминающее Августина: "Нам не подобает ничем хвалиться, ибо нет ничего доброго, что было бы нашим" ******. Безусловно, подобная сентенция совершенно уничижает человека, но ради того, чтобы научить его все искать в Боге...

...Также и Иоанн Златоуст учил, что человек не только грешник по природе, но и вообще есть не что иное, как грех. Если же нет в нас ничего доброго, если человек с ног до головы - воплощенный грех, если ему не позволено даже испытывать, что такое свободная воля, то как может быть позволено делить славу добрых дел между Богом и человеком?

Я мог бы привести множество подобных свидетельств из других отцов Церкви, но дабы никто не упрекнул меня, что я выбираю только то, что соответствует моим намерениям, и умалчиваю о том, что может мне повредить, я воздержусь от дальнейшего пересказа. Как бы то ни было, осмелюсь утверждать: хотя отцы иногда чрезмерно превозносят свободную волю, они постоянно стремятся отвратить человека от веры в собственную добродетель и убедить его, что все его силы заключены единственно в Боге. Теперь перейдем к беспристрастному рассмотрению того, какова на самом деле природа человека.

20. ...Со всей очевидностью это подтвердил Иисус Христос, сказав, что никто не может прийти к Нему, если не привлечет его Отец (Ин 6:44). А разве Он не живой образ Отца, в котором нам явлено сияние его славы (Евр 1:3)? Нет лучшего доказательства нашей неспособности познать Бога, чем указание на то, что глаза наши слепы и не смогли разглядеть его образ, который был явлен нам с такой очевидностью. Разве не сам Он сошел на землю, чтобы передать людям волю Отца (Ин 1:18)? Разве не исполнил Он в точности то, что Ему было назначено? Мы не можем утверждать обратное. Но его проповедь оказалась бы бесполезна, если бы Св. Дух не открыл Ему сердца людей изнутри. Следовательно, никто не приходит к Нему, если он не научен Отцом. А средство этого научения в том, что Св. Дух особенным, чудесным образом дает человеку уши, чтобы услышать, и дух, чтобы понять. Наш Господь Иисус указывает на это, приводя то место из Исайи (Ин 6:45), где Бог обещает восстановить свою Церковь и говорит, что верующие, которые соберутся в ней, будут учениками Бога (Ис 54:13). Речь здесь идет об особой милости Бога своим избранникам; поэтому можно заключить, что обещанное Им научение совершенно отличное от того, которое Он дает всем - и добрым и злым.

Следует понять, что никто не имеет доступа в Царство Божье, если его душа не обновится через просвещение Св. Духом. Яснее всех высказался на эту тему св. Павел, когда, заявив, что мудрость человеческая исполнена безумия и суеты, пришел к заключению, что чувственный [в синод. пер. - "душевный"] человек не в состоянии понять того, что от Духа, потому что считает это безумием и не может ничего ухватить (1Кор 2:14). Кто такой чувственный человек? Это тот, кто руководствуется светом природы. Вот почему о духовных предметах человек ничего не может узнать естественным путем. Если сказать подробнее, то не только потому, что человек редко обращается к ним, даже когда он всеми силами стремится проникнуть в них, он не достигает ничего, ибо, как говорит св. Павел, духовные предметы нужно различать духовно. Это означает, что, будучи скрыты от человеческого разума, они освещаются в откровении Духа, так что, пока не просветит его милость Божья, мудрость Бога представляется человеку безумием. Ранее познание вещей, которые Бог приготовил для своих служителей, апостол вывел за пределы нашего зрения, слуха и разума. Он засвидетельствовал, что человеческое знание --словно пелена, мешающая нам созерцать Бога. Чего же нам еще? Павел провозглашает, что мудрость мира сего должна быть обращена в безумие (1 Кор 1:20), что в действительности Бог и сделал. И что же - мы объявим ее до того изощренной, что она будто бы способна подняться до Бога и проникнуть во все тайны его Царства? Да минует нас это безумие!

* Иоанн Златоуст. Гомилия о предательстве Иуды, 3 (MPG, XLIX, 377).

** Его же. Беседы на Книгу Бытия, беседа XIX,1 (MPG, LIII, 158-159).

*** Там же, беседа XXV, 7 (MPG, LIII, 228).

**** Там же, беседа LIII, 2 (MPG, LIV, 468).

***** Иероним. Диалог против Пелагия, III, 1 (MPL, XXIII, 596).

******Киприан. Свидетельство против Юлиана, III, гл.IV (MPL, IV, 764).

[14] Это точка зрения Эразма, высказанная им в трактате о свободе воли, направленном против Лютера, "De libero arbitrio diatribe" ("Спор о свободе воли").

***

Глава III

О ТОМ, ЧТО ИСПОРЧЕННАЯ ПРИРОДА ЧЕЛОВЕКА
НЕ ПРОИЗВОДИТ НИЧЕГО,
ЧТО НЕ ПОДЛЕЖАЛО БЫ ОСУЖДЕНИЮ

2. Отнюдь не меньшее осуждение сердца человеческого - слова о том, что оно лукаво более всего и крайне испорчено (Иер 17:9). Но поскольку я пытаюсь быть кратким, то ограничусь одним фрагментом, в котором, как в хорошем зеркале, мы можем созерцать отражение нашей природы. Чтобы подчеркнуть ожесточенность рода человеческого, апостол обращается к следующим свидетельствам: "Нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного не годны: нет делающего добро, не ни одного. Гортань их - открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их; уста их полны злословия и горечи. Ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их... нет страха Божия пред глазами их" (Рим 3:10 сл.; Пс 13/14:1-3; Ис 59:7). Эти разящие слова апостол извергает не на каких-то конкретных людей, а на все родословие Адама. Он не порицает развращенные нравы какого-то определенного времени, но бичует известное развращение нашей природы. Ибо его намерение заключается не просто в порицании людей, дабы они исправились собственными усилиями, а в том, чтобы показать, что все они, от первого до последнего, находятся в таком бедственном положении, избавиться от которого могут, только если их избавит Божье милосердие. С целью показать, что разрушена именно наша природа, апостол приводит свидетельства, из которых следует, что наша природа как бы полностью утрачена.

Совершенно ясно, что люди именно таковы, каковыми их описывает св. Павел, не только вследствие дурных обычаев, но и по своей врожденной испорченности: в противном случае не имел бы смысла аргумент, приводимый Павлом: у нас нет спасения, кроме как по милосердию Божьему, ибо сам по себе человек безнадежно погиб. Я не собираюсь рассматривать здесь эти свидетельства с точки зрения намерений Павла, так как воспринимаю их как бы исходящими от него самого, а не от пророков...

Я признаю, что все это зло обнаруживается не в каждом человеке, но никто не может отрицать, что в каждом заключено семя этого зла. Как тело, в котором уже имеются в зачаточном состоянии причина и вещество болезни, нельзя назвать здоровым, хотя болезнь еще не проявилась и болезненные ощущения отсутствуют, так и душа не может считаться здоровой, если внутри нее столько грязи. Впрочем, это сравнение не слишком точно. Ведь порок, заключенный в теле, не лишает его совсем жизненной силы, тогда как душа, низвергнутая в бездну нечестия, не только порочна, но и совершенно лишена добра.

3. Здесь возникает вопрос, сходный с рассмотренным. Во все времена жили люди, которые по своей природе неизменно стремились к добродетели. И даже если имеется немало поводов порицать их нравы, своей прирожденной наклонностью к порядочности они доказали, что природа их в определенном смысле чиста...

Нам следует помнить, что при всеобщей испорченности, о которой мы немало говорили, присутствует Божья милость, которая не исправляет испорченную природу, но подавляет и ограничивает ее изнутри...

Если...чудовищным порокам, которые отважно обличает апостол, подвержена всякая душа, то легко себе представить, что бы произошло, если бы Господь дозволил человеческим вожделениям проявиться в полную силу. Нет такого бешеного зверя, который бы мог настолько разъяриться, нет такой бурной и своенравной реки, чьи разливы были бы такими неудержимыми. От этих страшных недугов Господь очистил своих избранных, очистил особым образом, о котором мы будем говорить в дальнейшем. У отвергнутых они лишь сдерживаются, словно уздой, чтобы они не переступали через определенные границы, которые Бог полагает для сохранения вселенной. Поэтому некоторых стыд, а других страх перед законом удерживает от того, чтобы предаться своим злым наклонностям, хотя нередко они и не скрывают дурных вожделений. Иные считают, что достойный образ жизни им выгоден и поэтому с большим или меньшим успехом его придерживаются. Другие идут дальше и выказывают особое рвение, дабы обыкновенное послушание представить своего рода величием. Так Господь своим провидением кладет предел испорченности нашей природы, чтобы она не сорвалась с цепи, однако при этом Он не очищает человеческую природу изнутри.

6. С другой стороны, необходимо рассмотреть, что это за лекарство милости, которым исправляется и излечивается наша испорченность. Поскольку, помогая нам, Господь как бы восполняет недостающее - и при этом обнаруживается то, что является его делом в нас, - то будет полезно также уяснить, в чем именно мы имеем нужду. Когда апостол говорит филиппийцам о своей уверенности, что начавший в них доброе дело будет совершать его до дня Иисуса Христа (Флп 1:6), то, несомненно, под началом доброго дела он понимал исходный момент их обращения - момент, когда их воля обратилась к Богу. Этим Господь начинает в нас свое дело, вызывая в наших сердцах любовь, стремление к добру и праведности или, говоря точнее, склоняя, изменяя и направляя наши сердца к праведности. Он завершает свое дело, утверждая нас в постоянстве.

А дабы никто не лгал, будто Бог пробудил в нас добро, так что наша воля, слишком немощная сама по себе, получила от Него помощь, в другом месте Св. Дух объявляет, что такое есть наша воля, предоставленная самой себе: "И дам вам сердце новое и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих" (Иез 36:26-27). Кто после этого осмелится утверждать, что немощная человеческая воля была лишь укреплена, дабы она добродетельно стремилась избрать благое, когда мы ясно видим, что требовалось полностью переделать ее и обновить? Если камень такой мягкий, что сминая его, ему можно придать любую форму, какую пожелаешь, то я не отрицаю, что сердце человеческое может обладать некоторой способностью и склонностью повиноваться Богу, как только, ввиду своей немощи, оно будет укреплено. Однако этим сравнением наш Господь пожелал показать, что из нашего сердца невозможно извлечь ничего хорошего, если Он не сотворит нам другое. Поэтому не будем делить между Ним и нами ту хвалу, которая принадлежит Ему одному. Так что, когда Господь обращает нас к добру, то есть как бы превращает камень в плоть, то очевидно, что все исходящее от нашей воли устраняется, а то, что идет ему на смену, происходит от Бога.

***

Глава IV

КАКИМ ОБРАЗОМ БОГ ВОЗДЕЙСТВУЕТ
НА СЕРДЦА ЛЮДЕЙ

1. Полагаю, что мы со всей очевидностью показали, до какой степени человек порабощен грехом: по самой своей природе он не в состоянии ни желать появление доброго начала в собственной воле, ни служить добру. Кроме того, мы провели различие между принуждением и необходимостью, из чего явствует, что человек, согрешающий по необходимости, грешит одновременно и по собственной воле. Однако когда человека называют слугой дьявола, может создаться впечатление, что он больше служит прихотям последнего, чем своему собственному удовольствию. Поэтому необходимо пояснить, что же происходит на самом деле. А затем разрешить вопрос, который ставит в тупик очень многих: следует ли приписывать Богу какое-то участие в злых делах, о которых Писание свидетельствует, что могущество Божье проявляется и в них.

Что касается первого вопроса, то в одном из своих творений св. Августин сравнивает человеческую волю с конем, повинующимся всаднику. Этому всаднику он уподобляет Бога и дьявола. Если добрый всадник человеческой воли - Бог, то, разумеется, Он правит ею должным образом, подгоняя, когда она медлительна, сдерживая, если чересчур резва, обуздывая, если своенравна, подавляя ее буйство и выводя на верный путь. Наоборот, если на коне дьявол, то он, как дурной и безрассудный всадник, направляет своего коня по бездорожью, отчего тот попадает в ямы, спотыкается и падает; он приучает коня к буйству и непослушанию*.

Не имея лучшего сравнения, удовольствуемся пока этим. Итак, воля естественного человека подчинена власти дьявола. Но сие не означает, что ее принудили к этому силой, а она не желала подчиниться, подобно тому, как раба принуждают делать какое-то дело, когда он этого не хочет. Но, с другой стороны, мы понимаем, что, будучи обманут дьяволом, человек уже не может не исполнять его прихотей, хотя и делает это без принуждения. Ибо те люди, которым наш Господь не дал милости водительства своим Духом, преданы Сатане и ведомы им. Поэтому св. Павел сказал, что бог века сего (то есть дьявол) ослепил их умы, чтобы для них не воссиял свет благовествования (2 Кор 4:4). В другом месте он говорит, что дьявол царствует во всех нечестивых и непокорных (Эф 2:2)**. Итак, ослепление злых и вытекающие из него злодеяния именуются делами дьявола; и все же нам не следует искать причину вне воли их совершающих, из которой как раз и проистекает корень зла и в которой лежит основание царства дьявола, то есть грех.

2. Действие Бога совершенно иное. Чтобы лучше понять его, обратимся к злодейству, которое сделали Иову халдеи: они убили пастухов и захватили все его стада. Итак, мы уже видим виновников этого злодеяния. Ведь когда мы видим перед собою преступников, совершивших убийство и грабеж, мы не колеблемся обвинить и осудить их. Однако из истории Иова явствует, что все это исходило от дьявола. Мы знаем, что действовал он. Но, с другой стороны, Иов сознает, что это дело Бога, восклицая, что Бог лишил его добра, которое у него отняли халдеи (Иов 1:14 сл.)***. Как же мы можем утверждать, что одно и то же дело сделали Бог, дьявол и люди, когда мы не оправдываем дьявола, хотя он и представляется здесь сотрудничающим с Богом, и не признаем, что Бог творит зло? Вполне можем, если рассмотрим, во-первых, цель, а во-вторых, способ действия. Замысел Бога состоял в том, чтобы испытать своего служителя в терпении, действуя от противного. Сатана пытался ввергнуть его в отчаяние. Халдеи хотели обогатиться, похитив чужое имущество. Подобное различие намерений определяет и различие действий. Не в меньшей степени различны и способы их осуществления. Господь предает своего служителя Иова Сатане, чтобы посрамить сего последнего. В то же время он посылает ему халдеев, которым велит быть исполнителями этого замысла, и попускает Сатане руководить ими. Поразив своим ядовитым жалом сердце халдеев, которые и так были злы, Сатана побуждает их совершить злодеяние. Этим ядом заражаются души и тела предавшихся злу халдеев.

Это в точности означает, что в отверженных Богом действует Сатана, что в них он осуществляет свое царство - царство порока. Можно также сказать, что каким-то образом в них действует и Бог, поскольку Сатана, являющийся орудием его гнева, по его желанию и велению толкает их в ту или другую сторону, чтобы исполнить Божий приговор. Я не говорю здесь об общем механизме действия (mouvement universel) Бога, которым поддерживается существование всех созданий и из которого они черпают силы делать то, что они делают. Я говорю о его частном действии, которое проявляется в каждом конкретном деле. Поэтому, как мы видим, нет ничего абсурдного в том, что одно и то же дело осуществляется Богом, дьяволом и человеком. Но различие в намерениях и средствах заставляет нас заключить, что справедливость Бога остается безупречной, а коварство дьявола и человека проявляется во всем своем уродстве.

8. Итак, читателю следует помнить, что способность человека к свободному выбору нельзя оценивать по ходу вещей, как делают некоторые невежды. Они полагают возможным доказать, что человеческая воля порабощена, поскольку события развиваются не по желанию даже самых могущественных князей, которые зачастую не могут довести до конца своих собственных начинаний. Но силу и свободу, о которых здесь идет речь, следует искать внутри человека, а не оценивать, исходя из вещей внешних. Ибо когда рассуждают о свободной воле, то спор идет не о том, волен ли человек без помех исполнить задуманное. Этот спор о том, всегда ли человек свободен в своих суждениях, чтобы различать добро и зло, принимать первое и отвергать второе, он о том, есть ли в человеческой воле свободное желание хотеть, искать, держаться добра, ненавидеть и отвергать зло. Если бы человек обладал подобной свободой, то, и будучи заключен в тюрьму, он был бы столь же свободен, как и господствуя над всею землею.

* Августин. Толк. На Пс 148, 2 (MPL, XXXVII,1938); Псевдо-Августин. Гипогностик, III, XI, 20 (MPL, XLV, 1632).

** Синодальный перевод: "...по воле князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сынах противления".

*** Синодальный перевод: "Господь дал, Господь и взял" (Иов 1:21).

***

Глава V

ПОЧЕМУ ДОВОДЫ, ПРИВОДИМЫЕ В ЗАЩИТУ СВОБОДНОЙ ВОЛИ,
ЛИШЕНЫ ВСЯКОЙ УБЕДИТЕЛЬНОСТИ

1. Кажется, мы уже немало сказали о рабстве человеческой души, но ведь те, кто пытается соблазнить ее ложным представлением о свободе, имеют противоположные цели и ополчаются против наших суждений. Во-первых, они доводят их до абсурда, придают им отталкивающий вид - словно эти суждения противоречат здравому смыслу. Во-вторых, для их опровержения они пользуются свидетельствами Писания. В таком же порядке мы и дадим им ответ.

Они заявляют, что если грех совершается по необходимости, то это уже не грех. Если же он доброволен, то от него можно уклониться. Это то самое оружие, которым Пелагий рассчитывал победить св. Августина, но нельзя, однако, доказать, что этот довод совершенно лишен смысла, пока мы его не опровергли. Итак, я отрицаю, что грех перестает быть грехом, если совершен по необходимости. С другой стороны, я отрицаю, будто отсюда следует, что греха можно избежать, когда он доброволен. И если кто-нибудь захочет воспользоваться этим оправданием, чтобы вести тяжбу с Богом, полагая будто говорить, что не мог поступить иначе, является очень искусным приемом, то он тотчас получит ответ, который мы уже приводили: то, что люди, порабощенные греху, могут желать только зла, идет не от изначального творения, а от порчи, которая наступила впоследствии.

Ибо откуда происходит та слабость, которой любят прикрываться лукавые, как не от Адама, по собственной воле подпавшего под тиранию дьявола? Именно отсюда порча, которая всех нас держит в своих сетях: первый человек отвратился от своего Творца. Если вина за этот мятеж распространяется на всех, то пусть никто не думает укрыться в тени необходимости, в которой и заключается очевидная причина осуждения человека. Этот вопрос я уже рассматривал выше и привел пример с бесами, из которого видно, что тот, кто грешит по необходимости, тем самым грешит и добровольно. Напротив, хотя святые Ангелы имеют непреклонную волю к добру, она не перестает быть их собственной волей. Как тонко заметил св. Бернар, мы тем более несчастны, что необходимость для нас добровольна и она держит нас под своим игом, так что мы являемся рабами греха.*

Вторая часть доводов моих противников вообще негодна, поскольку они полагают, будто все, что делается добровольно, делается в условиях полной свободы. Выше мы показали, что добровольно делается многое, однако выбор при этом отнюдь не свободен.

2. Далее, они говорят, что если в основе пороков и добродетелей не лежит свободный выбор, то несправедливо вознаграждать за них или наказывать человека. Этот аргумент заимствован у Аристотеля,** его использовали также св. Иоанн Златоуст и св. Иероним. Последний не скрывает, что он хорошо знаком с пелагианами, и приводит следующее их утверждение: если в нас действует милость Бога, то, значит, вознаграждается она, а не мы, которые не трудились.*** Что касается Божьих наказаний за злые дела, то здесь я отвечаю, что мы их вполне заслужили, потому что вина за грех заключена именно в нас. Когда речь идет о наших страстях, то не имеет значения, грешим ли мы исходя из свободного или рабского суждения, - прежде всего потому, что человек, будучи в рабстве у греха, вынужден быть грешником. Если же говорить о воздаянии за добрые дела, то разве абсурдно признать, что оно дается нам, скорее, по благосклонности Бога, нежели собственно за наши заслуги? Сколько раз повторяли высказывание св. Августина о том, что Бог венчает в нас не наши заслуги, а свои дары и что получаемое нами воздаяние именуется так не потому, что оно за заслуги, а потому, что оно соответствует милостям, которые мы получили прежде...

...Но ведь и сам апостол мог бы избавить этих людей от их безумных фантазий, если бы только они захотели понять, из какого принципа он выводит наше блаженство и вечную славу, которых мы ожидаем. "А кого Он предопределил, тех и призвал; а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил" (Рим 8:30). По какой причине получают верующие свой венец? Согласно апостолу, они, безусловно, избраны, призваны и оправданы по милосердию Господа, а не благодаря своему усердию. Нужно избавиться от глупого страха, что если будет отброшена свободная воля, то не останется места для заслуг. Смешно бежать от того, к чему нас ведет Св. Писание. "Если ты получил все, - говорит св. Павел, - то почему хвалишься, будто не получил?" (1 Кор 4:7)**** . Мы видим, что он лишает свободную волю всякой силы и тем самым сводит на нет заслуги. И все же, поскольку Бог богат и щедр на добрые дела и щедрость его никогда не истощается, то данные нам милости Он вознаграждает так, как если бы это были добродетели, исходящие от нас самих, потому что, дав нам эти милости, Он делает их нашим достоянием.

* Бернар Клеворский.Толкование на Песнь песней, LXXXI, 7, 9 (MPL, CLXXXIII, 1174-1175).

** Аристотель. Никомахова этика, кн. III, V, 7.

*** Иероним. Письма, 132, 5 (MPL, XXII, 1153); Диалог против Пелагия, I, 6 (MPL, XXIII, 523).

**** Синодальный перевод: "Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?"

Всего в главе 19 пунктов на 25 стр.

***

Глава VI

О НЕОБХОДИМОСТИ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА,
ПАДШЕГО ПО СВОЕЙ ВОЛЕ,
ИСКАТЬ ИСКУПЛЕНИЯ В ИИСУСЕ ХРИСТЕ

1. Поскольку в Адаме погиб весь человеческий род, то наши достоинства и благородное происхождение не только не могут нам принести никакой пользы, но, наоборот, они толкнули бы нас на крайнее падение, если бы Бог не явился нам как Искупитель. Он сделал это в лице своего единородного? Сына, ибо не считал достойными своего дела людей, порочных и развращенных. Поэтому с тех пор как мы отпали от жизни в смерть, все, что мы можем узнать о Боге как о нашем Спасителе, оказалось бы бесполезным, если бы это знание не было соединено с верой, утверждающей для нас Бога как Отца и Спасителя в Иисусе Христе.

Было бы вполне естественно, что устроение мира стало для нас школой, дабы мы научились в ней благочестию и тем самым были приведены к вечной жизни и совершенному счастью, для которых мы созданы. Но с момента падения и мятежа Адама куда бы мы ни обращали свой взор, повсюду видим лишь проклятие, которое, распространившись на все творение и отделив небеса от земли, должно повергнуть наши души в страшное отчаяние. И, хотя Бог все еще посылает нам всевозможные отеческие милости, мы, взирая на мир, не в силах убедить себя, что Он - наш Отец. Ибо совесть заставляет нас чувствовать, что своим грехом мы заслужили отпадение от Бога и более не являемся его детьми. Мы полны жестокости и неблагодарности, потому что наш ослепленный ум не обращается к истине, а извращенные чувства крадут у Бога его славу. Поэтому следует прислушаться к словам св. Павла: "Когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу безумием? ? проповеди спасти верующих" (1 Кор 1:21). Премудростью Божьей апостол называет театр неба и земли, богатый и изумительный, полный бесчисленных чудес, данных, нам, чтобы мы познавали Бога, созерцая сей мир со вниманием и разумением. Но так как мы очень плохо использовали эту возможность, Бог призвал нас к вере в Иисуса Христа, которая похожа на безумие и потому презираема неверующими.

И как бы ни была неугодна человеческому роду проповедь Креста, но, если мы желаем возвратиться к нашему Творцу, от которого отчуждены, чтобы Он вновь сделался нашим Отцом, нам нужно принять это безумие с полным смирением. В самом деле, со времени падения Адама никакое богопознание не могло привести к спасению без Посредника. Слова Иисуса Христа о том, что вечная жизнь заключается в познании Отца как единственного истинного Бога и посланного Им Иисуса Христа (Ин 17:3), относятся не только к моменту, когда они были произнесены, но ко всем временам. И потому тем более порочна глупость людей, открывающих двери рая неверующим и язычникам, отрицающих необходимость милости Иисуса Христа, о котором Писание учит, что Он - единственная дверь, ведущая нас к спасению [Ин 10:9]a. Впрочем, если кто-либо ограничивает приведенные мною слова Иисуса Христа эпохой написания Евангелия, то это легко опровергнуть: во все века всем народам было известно, что люди, отпавшие от Бога, не могут стать угодными Ему прежде, чем примирятся с Ним. До этого они - проклятые дети гнева... Св. Павел с полным основанием утверждает, что никто из язычников не имел Бога и надежды на жизнь (Эф 2:12).

Более того, поскольку жизнь, как учит св. Иоанн, с самого начала была во Христе, но мир оказался отчужден от нее, необходимо вернуться к ее источнику. Вот почему Иисус Христос, призванный примирить с нами Отца, называет Себя жизнью. С другой стороны, небесное наследие принадлежит только чадам Божьим. Поэтому нет оснований, чтобы те, кто не соединен с единородным Сыном, удостаивались этого звания. Св. Иоанн свидетельствует, что оно принадлежит верующим в Иисуса Христа (Ин 1:4 сл.). Я не намереваюсь сейчас детально рассуждать о вере, поэтому достаточно упомянуть об этом как бы мимоходом.

2. Бог никогда не являлся древним и не дал им ни малейшей надежды на милость без Посредника. Я не говорю о жертвоприношениях согласно Закону. Через них верующие наглядным образом научались тому, что надо искать спасения только в умилостивлении, которое впоследствии совершилось в Иисусе Христе. Я говорю лишь, что процветание, искони обещанное Богом своей Церкви, было основано на личности Иисуса Христа. Ибо, хотя Бог заключил союз со всем родом Авраама, св. Павел имел основания полагать, что семя Авраамово, в котором благословятся все племена земные, - это, собственно говоря, Христос (Гал 3:16).

Мы знаем, что некоторые рожденные от Авраама по плоти не удостоились чести называться его потомством. Даже если оставить в стороне Измаила и многих других, как могло случиться, что из двоих сыновей-близнецов Исаака Исав был отвергнут, а Иаков избран еще в утробе матери? Почему отвергнут был старший, а его место занял младший? И почему, наконец, было отсечено, подобно незаконнорожденным, большинство народа? Ясно, что род Авраама - это как бы глава, водитель и что обещанное спасение не наступит, пока дело не дойдет до Христа, миссия которого - собрать расточенное. Отсюда следует, что первое усыновление избранного народа зависело от милости Посредника. Хотя у Моисея это не выражено с достаточной ясностью, тем не менее очевидно, что это было известно всем верующим. Ведь еще до того как над народом был поставлен царь, мать Самуила Анна в своем хвалебном песнопении уже возвещает о благоденствии Церкви: "Господь... даст крепость царю Своему и вознесет рог помазанника? ? ? Своего" (1 Цар 2:10)... Вот почему Давид восклицает: "Господь - крепость народа своего и спасительная защита помазанника Своего" (Пс 27/28:8). И тут же прибавляет молитву: "Спаси народ Твой и благослови наследие Твое!" Это означает, что все достояние Церкви соединено неразрывной связью с Иисусом Христом, соединено с его высшей властью и царствованием.

4. Бог пожелал, чтобы евреи, глубоко проникнувшись этими пророчествами, в своем стремлении к освобождении неизменно обращали взоры к Иисусу Христу. Несмотря на то что они низко пали, из их памяти никогда не изглаживался исходный принцип: Бог по обетованию, данному Давиду, станет Искупителем своей Церкви через Иисуса Христа. Благодаря этому будет укреплен бескорыстный союз, в котором Бог усыновил своих избранных. Поэтому при входе Иисуса Христа в Иерусалим накануне его смерти вполне естественно звучали восклицания детей: "Осанна Сыну Давидову!" (Мф 21:9). Нет никакого сомнения в том, что это приветствие взято из гимнов, известных всему народу, которые распевали ежедневно, ибо у людей не осталось никакого иного залога милости Божьей, кроме пришествия Искупителя. Поэтому Христос и заповедует своим ученикам веровать в Него, чтобы твердо и совершенно веровать в Бога (Ин 14:1).

Собственно говоря, вера восходит к Отцу через Иисуса Христа. Даже утвердившись в Боге, она постепенно слабеет, если не вмешивается сам Христос, чтобы укрепить ее. Величие Бога слишком высоко для смертного человека, который, как червь, ползает по земле. В силу этого общеизвестное утверждение, что объект веры - Бог, я принимаю лишь с тем уточнением, что Иисус Христос недаром именуется образом Бога невидимого (Кол 1:15). Это должно убедить нас, что, если бы Отец не явился нам в Сыне, мы не могли бы познать Его и получить спасение. И хотя книжники своими ложными толкованиями запутали и затемнили возвещенное пророками об Искупителе, Иисус Христос принял это как непреложный факт и при всеобщем согласии: нет иного целительного средства от отчаянного состояния, в которое впали евреи, и нет иного способа освободить Церковь, кроме прихода обещанного Искупителя. Народ не принимал, как следовало бы, то, чему учил св. Павел, а именно, что Иисус Христос - конец Закона (Рим 10:4). Но через Закон и пророков ясно открывалась истинность и очевидность этого.

... Хотя многие хвалились тем, что почитают единого Творца неба и земли, но, поскольку они не имели Посредника, им было невозможно вкусить Божье милосердие, чтобы непосредственно убедиться в том, что Бог - их Отец. Не имея главы, то есть Христа, они могли получить лишь смутное и преходящее представление о Боге. Погрязнув в тяжких суевериях, они обнаружили свое невежество - как теперь турки, которые кричат на весь мир, что их Бог есть всемогущий Создатель, но на самом деле ставят его на место идола, ибо отвергают Иисуса Христа.

* По-французски Кальвин постоянно употребляет выражение "Fils unique" ("единственный Сын"). В большинстве случаев это выражение переводится в соответствии с особыми отношениями между Богом -Отцом и Богом-Сыном и с традицией Синодального перевода Нового Завета - "единородный Сын" - Прим. Перев.

** В синодальном переводе - "юродством".

a Возможно, здесь содержится - несмотря на резкость выражений - намек на Цвингли, который веровал, что вечное блаженство, наряду с героями Ветхого и Нового Завета, было даровано самым мудрым и смиренным людям древности. См. его соч. "Краткое и ясное изложение христианской веры" ("Christianae fidei brevis et clara expositiо"), гл. XII. - Прим. франц. изд.

*** У Кальвина в библейских цитатах здесь и далее вместо слова "помазанник" употребляется "Христос" (Christ). - Прим. перев.

***

Глава VIII

ИЗЛОЖЕНИЕ НРАВСТВЕННОГО ЗАКОНА

8. ... Я полагаю, что очень полезно постоянно задумываться над тем, по какой причине дано то или иное предписание, то есть в каждом предписании видеть цель, ради которой оно дано нам Богом. Каждое предписание заключает в себе повеление или запрет. Мы правильно поймем то и другое, если увидим их причину и цель. Так, например, цель пятой заповеди состоит в том, чтобы мы почитали тех, кого Бог указал в качестве достойных нашего почитания. Суть ее в том, что Богу угодно почитание тех, кому Он дал некоторое преимущество, а пренебрежение к ним Ему отвратительно...

Далее, исходя из заповеди, нам нужно сформулировать противоположное суждение таким образом: если нечто угодно Богу, то значит противоположное Ему неугодно; если запрещенное Ему неугодно, то значит угодно противоположное. Когда Бог что-то велит, Он запрещает противоположное; когда что-то запрещает, то противоположное предписывает.

35. Пятая заповедь:

Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе [Исх 20:12] .

...

36. Нельзя, следовательно, сомневаться в том, что Господь здесь дает универсальное правило: мы должны уважать всякого, кто поставлен Им над нами, должны воздавать ему честь, почтение и любовь и служить ему, насколько это в наших силах. При этом непозволительно раздумывать, достоин ли человек такой чести или нет: ибо, каковы бы ни были начальствующие над нами, они не смогли бы против Божьей воли занять положение, по причине которого Господь велит нам почитать их.

Но в особенной мере велит Он почитать родителей, которые произвели нас на этот свет. Тому же учит нас и природа: все, кто отвергает родительские права и власть, суть не люди, а чудовища. Посему непослушных отцу и матери наш Господь велит предавать смерти. И вполне обоснованно. Ибо, не почитая тех, кто дал им эту жизнь, они становятся недостойными жизни...

38. ...

В заключение полезно кратко остановиться на том, что нам заповедано повиноваться своим родителям лишь в Господе (Эф 6:1); это вполне понятно в силу уже изложенных нами причин. Ибо родители поставлены над нами лишь потому, что их избрал Бог, уделив им частицу своей чести. Поэтому подчинение им должно быть как бы ступенькой лестницы, ведущей нас к почитанию Бога, который и есть полновластный Отец. И если родители хотят нас заставить преступить Закон, то нет оснований считать их отцами и матерями. Наоборот, они нам чужие, если стремятся отвратить нас от повиновения нашему истинному Отцу. То же самое относится к нашим князьям, правителям и начальствующим: было бы безумием, если бы их превосходство в чем-то принижало величие Бога, ибо их превосходство зависит от Господа и должно возвеличивать его честь, а не умалять, утверждать, а не ниспровергать.

Глава VIII содержит 59 разделов на 56 страницах.

***

Глава Х

О ПОДОБИИ ВЕТХОГО И НОВОГО ЗАВЕТА

2. Тот и другой союз может быть охарактеризован следующим образом. Союз, заключенный с отцами в древности, по своему существу и истинности подобен союзу с нами, который как бы образует с ним одно целое. Эти союзы различаются лишь порядком осуществления. Но, поскольку с помощью такой краткой формулы никто не может достичь вполне правильного понимания этого предмета, то, чтобы получить какую-то пользу, нужно рассмотреть его подробнее. ... Здесь нам следует остановиться на трех вопросах.

Во-первых, на том, что Господь не обещал евреям земного счастья и могущества в качестве цели, к которой они должны стремиться. Он усыновил их, дав надежду на бессмертную жизнь, объявил и засвидетельствовал усыновление - как в явлениях, так и в Законе и писаниях пророков. Во-вторых, на том, что союз, которым они были связаны с Богом, основывался не на их заслугах, а исключительно на Божьей милости. В-третьих, что они имели и познали Христа как Посредника, через которого они были соединены с Богом и стали восприемниками его обетований.

...

5. Более того, апостол уравнивает с нами народ Израиля не только в Божьей милости союза, но и в плане значения таинств. Стремясь предостеречь коринфян примерами из древности, чтобы те не совершали тех же преступлений, за которые Бог сурово наказал израильтян, он прибегает к такому аргументу: у нас нет никаких прерогатив или особых достоинств, которые освободили бы нас от мщения Бога, обрушившегося на них (1Кор 10:1-11). Наш Господь не только совершил для них те же благодеяния, что и для нас, но и явил им свою милость теми же знамениями и священными таинствами.

...

10. Теперь рассмотрим главное в этой контроверзе, а именно были ли благочестивые люди Ветхого Завета настолько научены Богом, чтобы понимать, что им уготована доля лучше земной, и чтобы размышлять о ней, презирая эту бренную жизнь. Во-первых, назначенный им образ жизни был лишь непрерывным упражнением, посредством которого Господь убеждал их в том, что они были бы самым презренным народом в мире, если бы получили благоденствие на земле. ...Ной большую часть своей жизни потратил на постройку ковчега, трудясь до изнеможения (Быт. 6:14 сл.), пока остальной мир предавался утехам. То, что он избежал смерти, обернулось для него большим несчастьем, чем если бы он умер сотню раз. Ибо кроме того, что ковчег был для него словно склепом на протяжении десяти месяцев, что может быть отвратительнее, чем так долго находиться среди навоза и нечистот внутри ковчега без свежего воздуха? Когда эти страдания кончились, Ной испытал новое разочарование. Над ним насмеялся его собственный сын, и он был вынужден собственными устами проклясть того, кого Бог великой своей милостью сохранил ему от потопа.

11. Авраам один должен стоить для нас миллиона, если только мы оценим его веру, которая дана нам в пример как правило и мерило, причем до такой степени, что нам - если мы желаем быть детьми Бога - следует считать себя его потомками (Быт 12:3). Нет ничего абсурднее, чем исключать его из числа верующих, не оставлять места для отца всех. Нет, это невозможно, ибо та высота, на которую поставил его Бог, не может быть отнята у него без того, чтобы не была разрушена вся Церковь.

Но что касается его положения на земле, то, как только он был призван Богом, он покинул свою страну, оставил своих родных и друзей, был лишен самых желанных в этом мире вещей, как будто Бог намеренно хотел отнять у него всякую земную радость. Едва вступил он в землю, которую указал ему Бог, он бежит оттуда из-за разразившегося голода. Он ищет спасения в стране, где ради спасения своей жизни вынужден отказаться от жены, что было для него тяжелее многих смертей (Быт 12:11-15). ...

...Когда у Авраама остался один Исаак - его единственное утешение в старости, - он получает повеление убить его. Можно ли вообразить что-либо ужаснее, чем слова, повелевающие отцу стать палачом собственного сына? Если бы тот умер от болезни, то кто бы не посчитал несчастным этого старика, не сострадал бы ему, что сын был с ним так недолго, словно в насмешку, чтобы усилить боль, которую он испытывал, видя, что лишен потомства? Если бы его убил чужак, страдание было бы еще большим. Но все превосходит ужас слов, что сын будет убит рукою отца. Короче говоря, Авраам так мучался и страдал на протяжении всей своей жизни, что если кто-нибудь захочет изобразить, как на картине, пример страдальческой жизни, он не найдет ничего более подходящего.

Глава Х содержит 23 раздела на 20 страницах.

***

Глава XI

О РАЗЛИЧИИ МЕЖДУ ДВУМЯ ЗАВЕТАМИ

1.Так что же, спросит кто-нибудь, значит, между Ветхим и Новым Заветом не остается никакого различия? И что сказать о многочисленных местах Писания, которые противопоставлены как весьма различные вещи? Я отвечу, что охотно принимаю все различия, которые мы находим в Писании, но с той оговоркой, что они не нарушают доказанного нами единства. В этом будет легко убедиться, когда мы рассмотрим эти различия по порядку. ...

Нет никаких препятствий считать обетования Ветхого и Нового Завета схожими, а Христа - единым основанием обоих Заветов. Тогда первое различие состоит в следующем. Хотя Бог всегда желал, чтобы его народ устремлял свое разумение к небесному наследию и всем сердцем прилеплялся к нему, однако, чтобы наилучшим образом утвердить его в надежде на невидимое, Он дал ему созерцать их в виде земных благодеяний и даже привил к ним некоторый вкус. Теперь же, яснее открыв в Евангелии дар будущей жизни, Бог непосредственно направляет наши умы к размышлению о ней, не упражняя их с помощью низших предметов, как Он поступал с израильтянами.

...

4. Второе различие между Ветхим и Новым Заветом заключается в использовании образов. Ветхий Завет - поскольку в те времена совершенная истина еще не была явлена - представлял ее в образах, как тень вместо тела.

...

По этой причине он был временным, как бы не определенным и не окончательным, до тех пор пока не получил безусловного подтверждения своей сущности. С этого момента он стал новым и вечным, ибо освящен и утвержден кровью Христа. Поэтому Христос и называет Чашу, которую Он подал своим ученикам на Тайной Вечери, Чашею нового завета (Мф 26:28): когда союз с Богом запечатлен в его крови, тогда он истинно совершился и стал новым и вечным заветом.

...

7. Перейдем теперь к третьему различию, к которому нас подводят слова Иеремии: "Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет ... потому что я прощу беззакония их" (Иер 31:31 сл.).

Этот отрывок св. Павел использует для сопоставления Закона и Евангелия, называя Закон, букву предвозвестием смерти и осуждения, начертанным на камнях. А Евангелие, духовное учение жизни и праведности, написано на скрижалях сердца. Поэтому Закон должен быть отменен, а Евангелие будет пребывать вечно (2 Кор 3:6 сл.). ... апостол говорит о Законе неприязненнее, чем пророк. Это относится не к существу Закона, а к тому, что в нем содержались неясности, с помощью которых ревнители Закона, чрезмерно привязанные к ритуалам, пытались затемнить свет Евангелия. ... Но Закон не может изменить или исправить естественную испорченность всех людей.

11. Пятое различие... заключается в том, что до пришествия Христа Бог отделил один-единственный народ, с которым Он своею милостью заключил союз. ...

Но когда пришла полнота времени (Гал 4:4), когда это состояние должно было быть исправлено и когда, говорю я, явился Посредник между Богом и людьми, разрушив преграду, которая долгое время заключала милость Божью внутри одного народа, то Он возвестил мир дальним, как и ближним, дабы, примиренные с Богом, они стали одним телом (Эф 2:14 сл.). ...

Глава ХI содержит 14 разделов на 14 страницах.

***

Глава XIII

О ТОМ, ЧТО ИИСУС ХРИСТОС ПРИНЯЛ ПОДЛИННУЮ
СУБСТАНЦИЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПЛОТИ

4. Нелепости, которые эти люди выдвигают в качестве аргументов против нас полны поистине детской лживости. Они считают, что для Иисуса Христа было бы страшным унижением вести свое происхождение от человеческого рода, поскольку Он тогда подчинялся бы всеобщему закону, согласно которому весь без исключения род Адама пребывает под грехом. Однако противопоставление, проводимое св. Павлом, вполне разрешает эту трудность: как одним человеком грех вошел в мир, а через грех - смерть, так и праведностью одного человека стала переизбыточествовать благодать (Рим 5:12-15). С этим перекликается другой отрывок: первый Адам был земным от земли, а второй Адам - небесный и дух животворящий (1 Кор 15:45 сл.). Поэтому тот же апостол, утверждая, что Иисус Христос был послан в подобии греховной плоти, дабы исполнить Закон (Рим 8:3), явным образом выделяет Его из общего ряда: будучи подлинным человеком, Он совершенно лишен порока и всякой порчи.

5. Наши противники оказываются пустыми болтунами, приводя такой довод: если Иисус Христос чист от порчи, ибо произошел от чудесного воздействия Св. Духа на семя Девы, то значит, семя женщины якобы тоже чисто в отличие от семени мужчины. Но мы утверждаем, что Иисус Христос не потому совершенно чист и свободен от изначальной порчи, что Он рожден матерью без участия мужчины, но потому, что Он был освящен Св. Духом, дабы его природа была целостна и непорочна, как до грехопадения Адама.

... Возражение наших противников, что мы будто бы удваиваем семя Адама, если происходящий от него Иисус Христос не имеет в Себе никакого порока, лишено оснований. Ибо происхождение от человека само по себе не является грязным и порочным - порча произошла вследствие несчастья, в результате падения и гибели. ... Однако хотя Он и соединил свою бесконечную сущность с нашей природой, это произошло не как заключение в темницу. Он сошел с небес чудесным образом, одновременно оставаясь на небесах. Он чудесным образом вошел в чрево Девы, явился в мир и был распят - но в то же время его Божественность, как и прежде, наполняла мир.

Глава ХIII содержит 5 разделов на 8 страницах.

***

Глава XIV

КАКИМ ОБРАЗОМ ДВЕ ПРИРОДЫ
СОСТАВЛЯЮТ ОДНУ ЛИЧНОСТЬ ПОСРЕДНИКА

1. Выражение "Слово стало плотию" (Ин 1:14) следует понимать не в том смысле, что Слово превратилось в плоть или смешалось с нею, а в том смысле, что оно восприняло человеческое тело от чрева Девы как храм, в котором начало обитать. И Тот, кто был Сыном Божьим, сделался Сыном Человеческим не через смешение субстанций, но через единство Личности. То есть Он соединил свою божественную природу с воспринятой человеческой таким образом, что каждая из двух природ сохранила свои свойства. ...

... Именно под таким углом зрения в Св. Писании говорится об Иисусе Христе: порой то, что свойственно божественности, а иногда то, что относится к обеим природам, а не к одной. И даже в Писании иногда так усердно подчеркивается единство двух природ во Христе, что одной из них передается то, что свойственно другой. Древние учители называли такую форму выражения передачей свойств.

3. ... В этом пункте невозможно извинить заблуждения древних, которое состояло в том, что они, читая эти места из св. Иоанна, не разглядели достаточно четко личности Посредника. ... В качестве ключа к правильному пониманию примем такой принцип: все относящееся к миссии Посредника не ограничивается только божественной или только человеческой природой Иисуса Христа. Соединяя нас с Отцом при всей нашей ничтожности и немощи, Он будет царствовать до тех пор, пока не придет судить мир. Но после того, как мы сделаемся причастниками небесной славы, чтобы созерцать Бога таким, каков Он есть, - тогда, исполнив миссию Посредника, Иисус Христос не будет более посланцем Бога-Отца и удовольствуется славой, которую имел до создания мира. В самом деле, имя Господа относится к Иисусу Христу только потому, что Он являет Собою как бы промежуточную ступень между Богом и нами.

Глава ХIV содержит 8 разделов на 13 страницах.

***

Глава XVI

О ТОМ, КАК ИИСУС ХРИСТОС
РАДИ НАШЕГО СПАСЕНИЯ ИСПОЛНИЛ МИССИЮ ПОСРЕДНИКА, И О ЕГО СМЕРТИ,
ВОСКРЕСЕНИИ И ВОЗНЕСЕНИИ

6. Этот род смерти несет в себе определенную тайну. Крест был презрен и проклят не только во мнении людей, но и в Законе (Втор 21:23). Когда Христос был повешен на дереве, Он стал объектом проклятия. И это было совершенно необходимо: проклятие, полагающееся и приготовленное нам за наши беззакония, было перенесено на Него, дабы избавить от проклятия нас.

...

11. ...

Не было бы особой заслуги в том, что Иисус Христос согласился бы претерпеть смерть без всяких терзаний и смятения, словно играя в нее. Подлинным свидетельством его бесконечного милосердия было принятие такой смерти, перед которой Он испытывал ужас. ... Иисус Христос, молясь со слезами и воплями, был полон страха - страха не самой смерти, а того, что она поглотит Его как грешника, поскольку в тот момент Он замещал Собою нас с вами.

В самом деле, невозможно вообразить бездну более ужасающую, чем ощущение оставленности и покинутости Богом, его молчания, когда взываешь к Нему о помощи, и ожидания лишь того, что Он собирается погубить тебя и уничтожить. И вот, мы видим, что Иисус Христос дошел именно до такой бездны и его душевные терзания достигли такого напряжения, что Он не смог удержаться, чтобы не воскликнуть: "Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?" (Мф 27:46; Пс 21/22:2). Некоторые утверждают, что это стоявшие вокруг люди так поняли его вопль и таких чувств у Иисуса не было. Это невероятно, ибо совершенно отчетливо ощущение, что те слова исходили из самого сердца, охваченного мучительной горечью.

Однако мы вовсе не хотим заключить, что Бог был ожесточен против Христа своего. Ибо как мог Отец ожесточиться против своего возлюбленного Сына, о котором Он сказал, что в Нем Его благоволение (Мф 3:17)? Или как Христос своим заступничеством мог примирить Отца с людьми, если бы ожесточил Его против Себя? Нет, мы утверждаем, что Он вынес всю тяжесть мщения Бога, был поражен и уничижен его рукой и испытал все проявления того, чему Бог подвергает грешников, ожесточаясь против них и наказывая. ...

... В итоге, сражаясь с державой дьявола, с ужасом смерти, с муками ада, Иисус Христос одержал победу и стал триумфатором, дабы мы больше не страшились в смерти того, что наш Владыка упразднил и уничтожил.

Глава ХVI содержит 19 разделов на 25 страницах.

***

Книга III

Глава XIX

О СВОБОДЕ ХРИСТИАНИНА

Мы рассмотрим вопрос о свободе христианина (liberte chrestienne), о которой нельзя забывать, намереваясь дать краткое изложение евангельского учения. Это весьма необходимая вещь, без понимания которой сознание лишь с огромным трудом решится предпринять что-либо, будем часто колебаться и претыкаться и всегда тревожиться и смущаться.

Ибо, как только появляется какое-либо упоминание о свободе христианина, то некоторые люди тотчас дают волю своим похотям, а другие предаются неудержимым страстям, если только снова и снова не приводить в порядок и не укрощать эти легкомысленные умы, которые извращают даже самое лучшее из того, что им предлагают. Прикрываясь этой свободой, одни отказываются от всякого послушания Богу и дают полную свободу своей плоти. Другие, напротив, вовсе не желают слышать о свободе, так как считают, что она устраняет всякий порядок, всякую сдержанность и кротость.

Что же делать, чтобы без вреда пройти через это узкое место? Но, как только что было сказано, без его правильного понимания не будут верно восприняты ни Иисус Христос, ни истина Евангелия и не будет достигнут внутренний покой души.

По моему мнению, свобода христианина складывается из трех составляющих. Первая заключается в том, что сознание верующих, когда оно ищет уверенности в оправдании, возвышается над Законом и забывает о праведности от него. Поскольку Законом никто не оправдывается, то либо нам следует оставить всякую надежду на оправдание, либо нужно сделаться свободными от Закона, причем настолько, чтобы не смотреть на свои дела. Ведь если кто-то помыслит, что для оправдания он должен совершить некие дела, он не сможет определить ни их меры, ни границ, но будет обязан исполнить весь Закон целиком. Поэтому, когда встает вопрос о нашем оправдании, мы обязаны отбросить всякую мысль о Законе и своих делах, дабы принять одну лишь милость Божью, и отвратить взгляд от самих себя, дабы устремить его на Иисуса Христа.

Из этого не следует, что Закон является излишним для верующих, ибо он способен их научать, воодушевлять, побуждать на добрые дела; однако на Божьем Суде он не будет иметь значения для их совести. Нам следует четко различать эти два совершенно разных утверждения. Вся жизнь христиан должна быть размышлением о благочестии и упражнением в нем, ибо они призваны к святости (Эф 1:4; 1 Фес 4:3). В том и состоит предназначение Закона, чтобы убеждать их делать должное, прививать им склонность к святости и чистоте. Но когда совесть тревожится о том, как, будучи призванной на Божий Суд, достичь благорасположения Бога, о том, что она Ему ответит, в чем она может найти уверенность и поддержку, - тогда ей не следует сверяться с Законом и думать о его требованиях: она должна будет видеть праведность в одном лишь Иисусе Христе, который превосходит всякую праведность от Закона.

Вторая составляющая свободы христианина, которая зависит от первой, состоит в следующем: совесть служит Закону не по его необходимому принуждению, но, будучи свободна от ига Закона, добровольно подчиняется воле Божьей.

Третья составляющая свободы христианина учит нас не придавать значения перед Богом внешним вещам, которые сами по себе не имеют значения и которые мы можем либо делать, либо не делать. Понимание этой свободы нам также весьма необходимо. Если у нас его нет, то наша совесть никогда не найдет покоя и не будет конца предрассудкам. Сейчас многим людям стало ясно, что мы поступаем плохо, затевая дискуссии об употреблении мяса, о соблюдении определенных дней, об одежде и прочих, как им кажется, пустяках. Однако эти вещи все-таки важнее, чем представляется некоторым. Ибо, когда сознание сковано этими путами, оно вступает в бесконечный лабиринт и срывается в глубокую пропасть, откуда нелегко выбраться. Если кто-либо начинает сомневаться, позволительно ли использовать лен для простыней, рубашек, носовых платков, салфеток, то он вскоре засомневается, дозволено ли пользоваться пенькой, и в конце концов станет колебаться по поводу употребления бичевы. Или ему придет в голову, что если нельзя есть без салфетки, то нельзя и обходиться без носового платка. Если кто-то станет думать, что употребление изысканно приготовленной пищи не разрешено, то в конечном счете он утратит уверенность, что можно пребывать в мире с Богом, поедая черный хлеб и простую пищу, потому что ему всегда будет казаться, что можно поддерживать жизнь еще более простой пищей. Если его начнут мучить угрызения совести при потреблении хорошего вина, то вскоре он не осмелится выпить даже прокисшее или выдохнувшееся и наконец откажется от воды, которая лучше и чище обычной. Он дойдет до того, что будет считать большим грехом ходить поперек соломенного настила.

"Я знаю, говорит св. Павел, ... что нет ничего в себе самом нечистого; только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто" (Рим 14:14). Этими словами он все внешнее подчиняет нашей свободе, дабы уверенность в ней укрепилась перед Богом в нашей совести и в нашем сознании. Но если нас вводит в смущение какой-либо предрассудок, то вещи, которые по своей природе были чисты, становятся для нас нечистыми. Поэтому апостол говорит: "Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере; а все, что не по вере, грех" (Рим 14:22-23).

Итак, мы видим, какую цель преследует эта свобода: чтобы мы могли без угрызений совести и душевного трепета употреблять Божьи дары как нам повелено. Имея такую убежденность, наши души могут пребывать в покое и в мире с Богом и постигать его щедрость по отношению к нам. В этом заключаются все обряды, соблюдение которых объявлено свободным, дабы совесть не принуждалась к ним как к необходимости и дабы люди сознавали, что их соблюдение подчинено тому, чтобы укреплять нас и устремлять к Богу.

При всем этом необходимо глубоко осознать, что свобода христианина во всех своих составляющих носит духовный характер, что вся ее сила направлена на успокоение перед лицом Бога робкой совести - мучается ли она сомнениями в прощении грехов; или страшится того, что дела человека, будучи несовершенны и запятнаны нечистотою плоти, неугодны Богу; или же пребывает в смущении относительно пользования не имеющими большого значения вещами. Поэтому она плохо воспринимается теми людьми, которые желают украсить ею свои плотские похоти, чтобы злоупотребить Божьими дарами ради своих вожделений, теми, кто полагает, что не обладает ею, если считается при этом с другими, и потому пользуется этой свободой, не обращая внимания на своих слабых братьев. В наши дни распространен грех первого рода. Находится немного людей, которые не позволяли бы себе роскошествовать в пирах, одежде, жилищах, отличающихся броским великолепием и пышностью, которые не гордились бы всем этим перед другими и не хвалились бы своим достоянием. И все это оправдывается и извиняется ссылками на свободу христианина. Такие люди говорят, что эти вещи не имеют значения. Я бы согласился с ними, если бы все эти вещи были безразличны и для них. Но если они страстно желают их, если раздуваются от гордости, если предаются безудержному расточительству, то, значит, они запятнаны пороками.

Несущественные вещи хорошо характеризует св. Павел: "Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть" (Тит 1:15). Посему прокляты богатые, которые ныне утешаются, беспечные, смеющиеся, лежащие на ложах из слоновой кости, прибавляющие дом к дому и поле к полю, на чьих пирах звучат цитры, гусли и тимпаны и льется вино (Лк 6:24; Ам 6:1-6; Ис 5:8,12). Конечно, и слоновая кость, и золото, и всякое богатство суть превосходные Божьи творения, дозволенные и даже предназначенные для пользования людям. И нигде не запрещено смеяться, или развлекаться, или приобретать новые владения, или наслаждаться игрой музыкальных инструментов, или пить вино. Все верно. Но когда какой-либо человек обладает изобилием благ, утопает в наслаждениях, опьяняет душу страстями и похотями и постоянно ищет новых, тогда он весьма удаляется от освященного и законного пользования Божьими дарами.

Так пусть же они оставят свои дурные страсти, свои безумные излишества, свою суетную роскошь и гордыню, чтобы пользоваться Божьими дарами с чистой совестью. Когда они настроят свои сердца на умеренность, то узнают правила доброго использования этих даров. Когда же умеренности недостает, то даже самые простые и дешевые удовольствия переходят всякие границы. Очень верно сказано, что под серым невзрачным покровом нередко обитает пурпур отваги, а под шелком и бархатом часто скрывается смиренное сердце. Поэтому пускай каждый в соответствии со своим положением живет бедно, средне или богато, но так, чтобы все сознавали, что Бог питает его ради жизни, а не ради наслаждений. Чтобы вслед за св. Павлом они познали закон свободы христианина - быть довольным тем, что у них есть, уметь сносить поношение и похвалу, скудость и изобилие, нужду и богатство (Флп 4:11-12).

***

Книга IV

Глава XVII

О СВЯТОЙ ВЕЧЕРЕ ИИСУСА ХРИСТА
И О ПОЛЬЗЕ, ЕЮ НАМ ДОСТАВЛЯЕМОЙ

Приняв нас в Свою семью - причем не на правах рабов, но детей, дабы заботиться о нас подобно любящему отцу, - Бог одновременно взял на Себя попечение о нашем пропитании в течение нашей жизни. Но не довольствуясь этим, Он пожелал вручить нам залог, удостоверяющий Его бесконечную любовь и щедрость. Поэтому Он через сына дал Своей Церкви второе таинство: духовную трапезу. В ней Иисус Христос свидетельствует, что Он есть живой хлеб [Ин 6:51], коим питаются души для блаженного бессмертия.

Итак, мы видим, каково назначение этого Таинства. Оно должно удостоверить нас в том, что Тело Господа, однажды принесенное в жертву за нас, продолжает оставаться нашей пищей. Вкушая его, мы ощущаем в себе действие этой единственной жертвы. И Кровь Господа, однажды пролитая за нас, остается нашим вечным питием. Ибо всякий раз, когда Он дает нам пить Свою священную Кровь, Он некоторым образом возобновляет - или, лучше сказать, продлевает - Свой завет с нами, запечатленный его Кровью, и тем самым укрепляет нашу веру.

Нашей душе это Таинство приносит плод великого утешения и веры. Благодаря ему мы сознаем свою причастность Иисусу Христу и Его причастность нам, так что все, что принадлежит Христу, мы можем назвать своим, а все, что принадлежит нам, отнести к Нему. И потому мы дерзаем верить, что вечная жизнь и Царство Небесное поистине суть наше достояние, как и достояние самого Иисуса Христа. С другой стороны, ни мы, ни Он не можем подвергнуться осуждению за наши грехи, ибо Он пожелал взять их на Себя и освободил нас от них. Таков тот чудесный обмен, который Христу было угодно совершить с нами по Его бесконечной доброте: приняв нашу нищету, Он передал нам Свое богатство; приняв нашу немощь, укрепил нас Своей силой; восприняв нашу смертность, сообщил нам Свое бессмертие; взяв на Себя бремя гнетущей нас неправедности, да нам опорой Свою праведность; сойдя на землю, проложил нам путь на Небо; а став сыном человеческим, сделал нас детьми Божьими.

Итак, в Таинстве самым главным является не просто образное представление Тела Иисуса Христа, но запечатление и подтверждение обетования. Я имею в виду слова Иисуса Христа о том, что Плоть Его истинно есть пища и Кровь Его истинно есть питие (Ин 6:55). Он есть хлеб жизни, и ядущий Его не умрет, но будет жить вечно (Ин 6:48,50-51). Чтобы запечатлеть это обетование, Таинство отсылает нас к кресту Иисуса Христа, где обещанное полностью свершилось и подтвердилось. Ибо мы причащаемся Христу с пользой для себя лишь тогда, когда причащаемся Христу распятому и живо сознаем действенность Его смерти.

Прежде всего следует сказать, что знаки таинства - хлеб и вино. Они представляют духовную пищу, которую мы получаем от Тела и Крови Иисуса Христа. Ибо когда Бог возрождает и усыновляет нас через крещение, приобщая к Своей Церкви, Он становится для нас, как уже было сказано, любящим и заботливым отцом. Он непрерывно подает нам пищу, потребную для сохранения и поддержания той жизни, к которой Он породил нас Своим Словом. Но единственная пища для души - Иисус Христос. Поэтому Небесный Отец приглашает нас к Иисусу Христу, дабы, вкушая от Его субстанции, мы день за днем черпали новые силы, пока не достигнем небесного бессмертия. Все перечисленное с такой полнотой и достоверностью явлено и обещано Богом в этом Таинстве, как если бы сам Иисус Христос зримо и осязаемо присутствовал в нем. Ибо Его слова неложны и непреложны: "Примите, ядите; сие есть Тело Мое, которое за вас предается; сие есть Кровь Моя, за многих изливаемая во оставление грехов" (Мф 26:26; Лк 22:19). Заповедь принять дары означает, что они наши; а заповедь есть и пить свидетельствует о том, что Христос становится одной субстанцией с нами. Когда Он говорит: "Сие есть Тело Мое; сие есть Кровь Моя, за вас изливаемая", - Он открывает нам, что Тело и Кровь отныне принадлежат нам так же, как и Ему: ведь Он воспринял и оставил их не ради Себя, но из любви к нам и ради нас.

Итак, я утверждаю, что в Вечере под знаками хлеба и вина нам поистине дан сам Иисус Христос, его Плоть и Кровь, которые Он исполнил всякой праведности, дабы доставить нам спасение. Он дается нам, во-первых, для того, чтобы мы все соединились в одно Тело; а во-вторых, для того, чтобы, приобщившись к его субстанции, мы приобщились и ко всем его благам и ощутили таким образом действие этой субстанции.

В самом деле, Иисус Христос именуется хлебом жизни не по причине Таинства (как многие ошибочно толкуют), а потому, что Он был дан нам как хлеб жизни Отцом. И Он явил Себя таковым, когда воспринял нашу смертную человеческую природу, чтобы сделать нас причастниками Своего бессмертного Божества; когда предложил Себя в жертву, взяв на Себя бремя нашего проклятия, дабы наполнить нас Своей благословенностью; когда собственной смертью попрал и поглотил смерть; когда Своим воскресением воскресил в славе и нетлении воспринятую Им нашу тленную плоть.

Остается только, чтобы все это приложилось к нам. Это происходит, когда Господь Иисус отдает Себя нам вместе со всем тем, что Ему принадлежит, - сперва через благовествование, затем, более очевидно, в Вечере, где мы принимаем Его с истинной верой. Таким образом не таинство является причиной того, что Иисус Христос обращается для нас в хлеб жизни. Напротив, оно только потому заставляет нас ощутить вкус этого хлеба, что напоминает: однажды Христос уже сделался для нас хлебом жизни, дабы мы непрестанно им насыщались. Таинство свидетельствует о том, что все свершенное и выстраданное Иисусом Христом имело одно предназначение - стать для нас источником жизни, причем жизни вечной. И как Иисус Христос не был бы хлебом жизни, если бы однажды не родился, не умер и не воскрес ради нас, так и эти вещи приносят плоды лишь потому, что действенность их постоянна. Это вполне ясно и очевидно выражено в словах Иисуса в Евангелии от Иоанна: "Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира" (Ин 6:51). Этими словами Он несомненно свидетельствует о том, что Плоть Его станет хлебом, поддерживающим жизнь нашего духа, то есть будет предана смерти ради нашего спасения. Однажды Христос уже обратил ее в хлеб жизни, когда предал ее на распятие ради искупления мира. И Он предает ее каждый день, даруя нам Себя в евангельском слове, дабы мы причащались этой распятой для нас Плоти. Такая причастность последовательно запечатлевается Им в таинстве Вечери, во время которой Он изнутри совершает все то, что обозначается внешним знаком.

Здесь нам следует остерегаться двух ошибок. Первая заключается в том в умалении знаков через отделение их от Таинства, с которым они неразрывно связаны, от чего они теряют в действенности. Другая ошибка состоит в чрезмерном возвеличивании знаков, чем затемняется их внутренняя сила.

Некоторые однозначно утверждают, что вкушать Плоть Христа и пить Его Кровь означает просто веровать в Него. Однако мне кажется, что Сам Он вкладывал более высокий смысл в знаменитую проповедь о вкушении Своего Тела (Ин 6:26 сл.). А именно: Он животворит нас, даруя нам истинное причащение Себе, и обозначает это причащение словами "есть" и "пить", дабы никто не подумал, будто оно ограничивается простым знанием хлеба. Ведь как тело получает пищу через вкушение, а не созерцание хлеба, так и душа, дабы существовать в вечной жизни, должна поистине причащаться Христу.

Не удовлетворяют меня и те, кто на словах признает нашу причастность Телу Христову, но когда нужно объяснить, в чем она заключается, представляют нас причастниками одного лишь Духа Христова, совершенно забывая о Плоти и Крови. Как будто было сказано впустую, что Плоть Его истинно есть пища, а Кровь - Питие; что "никто не будет иметь в себе жизни, если не станет есть этой Плоти и пить этой Крови" [Ин 6:53], и пусты другие подобные сентенции. Между тем очевидно, что причастность, о которой идет речь, выходит далеко за рамки столь узкого толкования. Поэтому прежде чем говорить о противоположной крайности, коротко выскажусь об этой.

Во-первых, Писание учит, что Христос изначально был животворящим Словом Отца, источником и первопричиной жизни, откуда начало быть все сущее. Поэтому св. Иоанн то именует Его Словом жизни (1 Ин 1:1), то говорит, что в Нем была жизнь (Ин 1:4), подразумевая, что Он всегда простирал Свою силу на все творения, давая им бытие и жизнь. Однако сам св. Иоанн тут же добавляет, что эта жизнь явилась тогда, когда Сын Божий воспринял нашу плоть, представ зримым для очей и осязаемым для рук. Ибо хотя Он и прежде простирал Свою силу на все творения, человек утратил причастность к жизни, будучи отделен от Бога грехом, и был со всех сторон осаждаем смертью. Поэтому он нуждался в восстановлении своей причастности Слову, чтобы вновь обрести надежду на бессмертие. Разве могли бы мы надеяться, если бы понимали разумом, что Слово Божье заключает в Себе полноту жизни, однако сами были бы удалены от Него и не видели ни в себе, ни вокруг себя ничего, кроме смерти? Но с тех пор, как этот источник жизни начал обитать в нашей плоти, он уже не удален от нас, но явлен и доступен нам. Таков способ, каким Иисус Христос приблизил к нам благой дар жизни, берущий начало в Нем Самом.

Во-вторых, Иисус Христос, восприняв нашу плоть и облекшись ею, оживотворил ее, дабы через причащение этой плотью мы насыщались для вечной жизни. "Я есмь хлеб жизни, - говорит Он, - хлеб, сошедший с небес" (Ин 6:48,58). И еще: "Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира" (Ин 6:51). Эти слова свидетельствуют о том, что Он не только есть жизнь (ибо Он есть вечное Слово Божье, сошедшее с Небес), но также простирает эту силу жизни на воспринятую Им плоть, дабы причастность жизни сделалась доступной для нас. Таков смысл тех изречений, где говорится, что Плоть Его истинно есть пища и Кровь Его истинно есть питие и что ядущий хлеб сей будет жить вечно. От этого мы получаем особое утешение: отныне источник жизни обретается в нашей собственной плоти. Таким образом, нам не только открывается доступ к жизни, но сама жизнь идет нам навстречу. Нам остается лишь распахнуть свои сердца, чтобы принять и обрести ее.

Сама по себе плоть Христова не обладала животворной силой, ибо в своем первоначальном состоянии была смертной, а бессмертие получила извне. Тем не менее она по праву именуется животворной, так как исполнилась совершенства жизни, чтобы распространить на нас все необходимое для нашего спасения. В этом смысле надлежит понимать слова Господа о том, что как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе (Ин 5:26). Здесь речь идет не о тех свойствах Сына, которыми Он извечно обладал в Своей Божественности, но о тех, что были даны Ему во плоти. Тем самым Господь свидетельствует, что полнота жизни обитает в самой Его человеческой природе. Так что всякий, кто причастится его Плоти и Крови, причастится к полноте жизни.

Это можно пояснить на доступном примере. Так, водоем содержит достаточно воды для питья, омовения и прочих нужд. Однако он обладает этим изобилием не от себя самого, а от источника: именно он наполняет водоем, не давая ему иссякнуть. Плоть Христова подобна этому водоему: она принимает в себя истекающую от божества жизнь, чтобы перелить ее в нас.

Разве теперь не очевидно, что причастие Телу и Крови Христовым необходимо всем жаждущим небесной жизни? К такому же выводу подводят и высказывания апостола о том, что Церковь есть Тело и полнота Христа; что Христос "есть глава, ... из Которого все Тело, составляемое и совокупляемое посредством взаимно скрепляющих связей... получит приращение"; и что тела наши "суть члены Христовы" (Эф 1:22-23; 4:15-16; 1 Кор 6:15). Все это может исполниться лишь при том условии, если Христос всецело, Телом и Духом, соединится с нами. Апостол поясняет эту общность, соединяющую нас с Плотью Христовой, еще более очевидным свидетельством, когда называет нас членами Тела Его, от плоти Его и от костей Его (Эф 5:30). Наконец, в завершение своего рассуждения он восклицает: "Тайна сия велика" [Эф 5:32], свидетельствуя тем самым о ее неизреченности. Было бы величайшим безумием отрицать общение с Господом в Его Плоти и Крови, то общение, которое св. Павел признает столь великим, что вместо словесного объяснения предпочитает просто изумляться ему.

Общий вывод таков, что Плоть и Кровь Иисуса Христа так же насыщают наши души, как хлеб и вино насыщают тело. А такое насыщение возможно лишь в том случае, если Иисус Христос поистине соединяется с нами и питает нас Своей Плотью и Кровью. Если же покажется невероятным, чтобы Плоть Иисуса Христа, будучи столь удалена от нас, настолько к нам приблизилась, что сделалась для нас пищей, подумаем о тайной силе Святого Духа. До какой степени превосходит она своим величием все наши чувства, и каким безумием было бы надеяться постигнуть нашим ограниченным разумом ее бесконечность! И однако вера принимает то, что не в силах постигнуть рассудок: Дух поистине соединяет разделенное в пространстве.

Итак, в Вечере Иисус Христос свидетельствует и запечатлевает то причастие Его Плоти и Крови, посредством которого Он передает нам Свою жизнь, как если бы Он Сам вошел в нашу плоть и наши кости. И свидетельствует не пустым и тщетным знаком, а действием Своего Духа, Который исполняет обетование. Он поистине дает Духа всем тем, кто является на сей духовный пир, хотя участвуют в нем лишь верующие, удостоенные подобного благодеяния за свою истинную веру.

Теперь надлежит сказать о путанице и преувеличениях, которые были привнесены сюда суеверием. Ибо Сатана с удивительным коварством посеял среди нас множество иллюзий, чтобы отвлечь наш разум от Неба и обратить его к земле, заставив поверить, будто Иисус привязан к материи хлеба.

Ибо мы не сомневаемся как в том, что Тело Иисусово имеет свои пределы в соответствии с требованиями человеческой природы и взято на Небо до того дня, когда Христос придет судить нас, так и в том, что непозволительно сводить его к тленным элементам. Чтобы обрести причастность к нему, фактически в последнем нет никакой необходимости: ведь Иисус Христос дарует нам причастность Себе через Своего Духа, соединяющего нас с Ним в единое целое по плоти, разуму и душе. Поэтому связь этой общности есть Дух Святой, скрепляющий нас воедино. И Он же есть канал или проводник, по которому к нам нисходит все, чем является и чем обладает Христос.

Далее, если кто-нибудь спросит меня, как это происходит, не постыжусь признать, что тайна эта слишком высока, чтобы я мог постигнуть ее разумом или объяснить словами. Говоря коротко, я скорее чувствую, чем понимаю ее. Поэтому без долгих споров принимаю обетование Иисуса Христа. Он возвещает, что Его Плоть есть пища моей души, Его Кровь - ее питие. Я отдаю Ему душу, чтобы Он вскормил ее этой пищей. Он заповедал мне во время святой Вечери вкушать Его Тело и пить Его Кровь, символизируемые хлебом и вином. И я не сомневаюсь, что Он дает, а я получаю от Него обещанное. Я лишь отвергаю нелепые и глупые фантазии, которые противоречат величию Христа и подлинности Его человеческой природы. Они противны Слову Божьему, которое учит, что не следует искать Иисуса Христа на земле после того, как Он был взят в небесную славу (Лк 24:26), и приписывает Его человеческому естеству все качества, присущие человеку. Не следует удивляться этому как чему-то невероятному. Ведь все царство Иисуса Христа является духовным, поэтому и все то, что Он делает со Своей Церковью, не должно соотноситься с естественным порядком вещей в мире. Выражаясь словами св. Августина, Таинство это совершается через людей, но божественным образом; осуществляется на земле, но по небесному образцу. Таково присутствие Тела, требуемое таинством. Мы утверждаем, что это присутствие поистине столь действенно, что не только внушает нам несомненную веру в жизнь вечную, но и удостоверяет бессмертие нашей плоти, которая уже животворится бессмертной плотью Иисуса Христа, участвуя некоторым образом в Его бессмертии.

И в самом деле, наши противники никогда не попались бы так глупо на уловки Сатаны, если бы не были ослеплены тем заблуждением, что Тело Христово, будучи заключено в образе хлеба, может быть взято в рот и отправлено во чрево. Причиной такого глупейшего заблуждения стало слово "освящение", воспринятое ими как некое колдовское заклинание. При этом от них остался скрытым тот факт, что хлеб является таинством только для людей, к которым обращено Слово Божие (как и вода крещения сама по себе не меняется, но становится тем, чем не была прежде, только тогда, когда соединяется с обетованием).

Все это легче объяснить на примере сходного таинства. Вода, истекающая из скалы в пустыне (Исх 17:6), послужила для евреев знаком и символом той реальности, какую сегодня представляют для нас хлеб и вино Вечери. Ибо св. Павел говорит, что они (евреи) пили то же духовное питие (1 Кор 10:4). И однако той же самой водой поили скот! Отсюда нетрудно заключить, что когда земные элементы привлекаются верой для духовного употребления, они претерпевают превращение только с точки зрения людей - постольку, поскольку запечатлевают для нас Божьи обетования. Далее, намерение Бога состоит в том (как я уже неоднократно повторял), чтобы приблизить нас к Себе теми способами, которые Он считает подходящими. Те же, кто, говоря о Христе, хочет заставить нас искать Его незримо таящимся в образе хлеба, совершают прямо противоположное. У них и речи нет о том, чтобы подняться ко Христу, ибо Он находится слишком высоко. Поэтому они пытаются исправить то, в чем им отказано природой, самым пагубным способом, а именно: оставаясь на земле, мы не испытываем никакой надобности приближаться к Небу для того, чтобы соединиться с Иисусом Христом. Вот тот мотив, который побуждает их говорить о превращении Тела Христова.

Но если тем не менее какой-нибудь непримиримый спорщик будет упрямо цепляться за слова "Сие есть Тело Мое", закрывая глаза на остальное, как если бы глагол "есть" отделял Вечерю от других таинств, мы легко разрешим это затруднение. Наши противники полагают, будто смысл глагола существования настолько самоочевиден, что не позволяет никаких толкований. Но ведь и св. Павел, говоря: "хлеб, который мы преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?" (1 Кор 10:16), - также употребляет глагол существования! А приобщение Тела и само Тело - не одно и то же. Более того: в тексте Писания этот глагол почти всегда используется применительно к таинствам. Например, сказано: "Будет [обрезание] завет Мой на теле вашем" (Быт 17:13). Или: агнец есть Пасха Господня (Исх 12:11) [Синодальный перевод: "ешьте его с поспешностью; это Пасха Господня"].

Скажем короче. Когда св. Павел говорит, что камень был Христос (1 Кор 10:4), разве глагол существования обладает в этом утверждении меньшей силой, чем во фразе, относящейся к Вечере? Когда св. Иоанн говорит: "Еще не было... Духа Святого, потому что Иисус еще не был прославлен" (Ин 7:39), - что означает здесь это "не было"? Пусть наши противники ответят! Ведь если твердо следовать их правилу, придется отрицать вечную сущность Святого Духа и полагать, что она возникла только с вознесением Иисуса Христа. Наконец, пусть ответят: что понимают они под словами св. Павла о том, что крещение есть "баня возрождения и обновления" (Тит 3:5), коль скоро оно оказывается для многих бесполезным? Но лучшим опровержением мнения наших противников служат слова св. Павла о том, что Церковь есть Иисус Христос (1 Кор 12:12). Он разумеет здесь единственного Сына Божиего не в его сущности, но в его членах.

Думаю, в этом вопросе я уже выиграл спор у наших противников. Всем здравомыслящим и справедливым людям отвратительна их клевета. А именно: они громогласно заявляют, что мы отказываемся верить словам Иисуса Христа - словам, которые мы принимаем куда с большим повиновением и благоговением, чем они. Сама их очевидная грубая небрежность доказывает их полное безразличие к тому, чего хотел и что подразумевал Иисус Христос. Для них Он - лишь прикрытие их собственных навязчивых идей. Мы же прилежно стараемся доискаться подлинного смысла слов Христа, что свидетельствует о нашем глубоком почитании высшего Учителя.

Вечеря приносит нам пользу только тогда, когда соединена со Словом. Идет ли речь об укреплении веры, об упражнении в проявлении нашего христианства или о пробуждении к святой жизни, Слово обязательно должно присутствовать в таинстве. Поэтому нет ничего вреднее, чем превращать Вечерю в некое безмолвное, лишенное проповеди действие. Словно это не действие всего народа, которому должно быть объяснено таинство! Ошибка произошла от непонимания того факта, что обетования, от которых зависит освящение, относятся не к знакам, а к тем, кто их получает. Ведь Иисус Христос обращается отнюдь не к хлебу с повелением сделаться Его Телом, а велит ученикам есть хлеб и обещает им, что это вкушение будет свидетельствовать о причащении Его Телу. И св. Павел учит, что порядок должен быть именно таким: предлагая верующим хлеб и чашу, им предлагают и проповедуют обетования. И это действительно так. Не следует представлять себе причастие как своего рода колдовство или магическое заклинание - как если бы при его совершении было достаточно пробормотать несколько слов над бесчувственными тварными элементами. Мы должны понять, что Слово, которое освящает Таинства, есть живая проповедь. Она воздвигает внимающих ей, проникает в их разум, запечатлевается в сердце и совершает в них свое действие, исполняя обетованное.

Если оставить все эти помпезные церемонии, можно было бы считать, что Святая Вечеря совершается как должно, когда предлагается в Церкви весьма часто - по крайней мере раз в неделю - и следующим образом. Сперва просто читаются публичные молитвы, затем следует проповедь. Далее, когда хлеб и вино будут лежать на столе, пусть служитель скажет об учреждении Вечери и объяснит обетования, в ней заключенные, а вместе с тем и отлучит всех тех, кто исключен из причастия запретом Господа. Далее пусть совершается молитва Господу, дабы Он с той же милостью, с какой дал нам эту священную пищу, соблаговолил наставить и расположить нас к надлежащему принятию ее в вере и сердечной благодарности и по милосердию своему сделал нас достойными этой трапезы - ибо сами по себе мы вовсе не таковы. При этом пусть поются псалмы или читаются отрывки из Евангелия; и пусть в соответствующем порядке верующие причащаются; а служителям следует преломлять и раздавать Хлеб и прилагать Чашу. По окончании Вечери пусть верующие будут призваны к чистой вере и ее твердому исповеданию, к любви и соблюдению нравов, достойных христианина. Наконец, надлежит воздать благодарение и хвалу Богу. По завершении всех этих действий Церковь и все присутствующие отпускаются с миром.

***

"О ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ"

часть из книги "Наставление в христианской вере"

Введение

Читателю от Жана Кальвина

Молитва Кальвина

Глава I
О жизни христианина, и прежде всего о том, как наставляет о ней Священное Писание

Глава II
О сущности христианской жизни, или о том, чтобы отрешиться от самих себя

Глава III
О терпеливом несении креста, что отчасти означает отрешиться от самих себя

Глава IV
О созерцании будущей жизни

Глава V

Как пользоваться земной жизнью и её благами

Примечания

***

Предисловие к русскому изданию

Введение к американскому изданию 1960 года

Королю Франции

Книга I

О познании Бога как Творца и суверенного Правителя мира

Глава I
О взаимосвязи нашего знания о Боге и о самих себе, а также о том, как осуществляется эта взаимосвязь

Глава II
Что значит познание Бога и какова его цель

Глава III
О том, что знание о Боге от природы укоренено в сознании людей

Глава IV
О том, что знание О Боге заглушено или искажено у людей, отчасти из-за их глупости, отчасти из-за нечестия

Глава V
О том, что Божье могущество блистательно явлено в сотворении мира и в непрестанном руководстве им

Глава VI
О том, что, дабы прийти к Богу-Творцу, нам необходимо руководство и наставление Святого Писания

Глава VII
О том, что истинность и несомненный авторитет Святого Писания засвидетельствованы Святым Духом, а утверждение, что они основаны на суждении Церкви, является гнусным нечестием

Глава VIII
О неспособности человеческого разума привести достаточно убедительные доказательства несомненной истинности Святого Писания

Глава IX
О безрассудстве некоторых людей, извращающих все начала религии, отбрасывающих Писание и устремляющихся вслед за своими фантазиями, которые они выдают за откровения Духа

Глава Х
О том, что Писание противопоставляет истинного Бога всем языческим идолам для искоренения всякого суеверия

Глава ХI
О том, что непозволительно создавать какое-либо зримое изображение Бога и что делающие это восстают против истинного Бога

Глава XII
Каким образом Бог дает отличить Себя от идолов, чтобы люди поклонялись Ему одному

Глава XIII
О том, как Писание учит о сотворении мира и о том, что в единой сущности Бога заключены три Лица

Глава XIV
О том, что сотворение мира и всего сущего отличает в Писании истинного Бога от выдуманных богов

Глава XV
О том, каков был человек при сотворении: об образе Божьем, о способностях души и свободной воле и об изначальной целостности человеческой природы

Глава XVI
О том, что Бог своим провидением направляет и сохраняет сотворенный Им мир и всё в нем существующее

Глава XVII
О том, как следует понимать цель данного учения, чтобы извлечь из него пользу

Глава XVIII
О том, что Бог, пользуясь людьми и склоняя их сердце к осуществлению своего суда, остается чистым, без пятна и порока

***

Книга II

О знании Бога, который явил Себя Искупителем в Иисусе Христе
оно было прежде дано отцам как Закон, а затем было открыто нам в Евангелии

Глава I
О том, как вследствии падения и мятежа Адама весь человеческий род был предан проклятию и отпал от своего источника, а также о первородном грехе

Глава II
О том, что ныне человек лишен свободной воли и плачевным образом подвержен всяческому злу

Глава III
О том, что испорченная человеческая природа не производит ничего, что не подлежало бы осуждению

Глава IV
Каким образом Бог воздействует на сердца людей

Глава V
Почему доводы, приводимые в защиту свободы воли, лишены всякой убедительности

Глава VI
О необходимости для человека, падшего по своей воле, искать искупления в Иисусе Христе

Глава VII
О том, что Закон был дан не для того, чтобы древний народ замкнулся в себе, но чтобы до времени пришествия Иисуса Христа питать его надежду на спасение, которое он должен был получить во Христе

Глава VIII
Изложение нравственного Закона

Глава IX
О том, что Христос, известный евреям во времена Закона, был вполне явлен только в Евангелии

Глава Х
О подобии Ветхого и Нового Завета

Глава XI
О различии между двумя Заветами

Глава XII
О том, что для исполнения миссии Посредника Христу надлежало стать человеком

Глава XIII
О том, что Иисус Христос принял подлинную субстанцию человеческой плоти

Глава XIV
Каким образом две природы составляют одну личность Посредника

Глава XV
О том, что для знания того, с какою целью был послан нам Отцом Иисус Христос и что Он нам принес, необходимо понимание прежде всего трех его служений: Пророка, Царя и Священника

Глава XVI
О том, как Иисус Христос ради нашего спасения исполнил миссию Посредника, и о его смерти, воскресении и вознесении

Глава XVII
О том, что Иисус Христос действительно заслужил для нас Божью милость и спасение