1905 год

Луи Дюшен

История древней церкви

Предисловие к русскому переводу

Предисловие автора

Том I

Том II

МОСКВА, 1912 год

В данных текстах вместо греческих слов находится следедующее: ('___55___')

Предисловие к русскому изданию 1912 года

Аббат Л. Дюшен, книга которого предлагается вниманию русских читателей в настоящем переводе, является одним из самых выдающихся историков церкви с католической стороны. Его имя произносится с равным уважетем учеными всех исповеданий. Но в России он не пользуется большой известностью, вероятно вследствие специального характера своих главных ученых трудов. Поэтому нелишним представляется дать несколько кратких сведений о личности этого неутомимого исследователя и его заслугах пред наукой.

Получив прекрасную научную подготовку под руководством Де-Росси, знаменитого археолога, открывшего для миpa сокровища римских катакомб, Л. Дюшен занял в 1878 г. кафедру церковной истории при католическом факультете в Париже, а в 1895 г. был назначен директором французского археологического института в Риме, при котором состоит и до настоящего времени. Широкой известностью и почетным именем в науке Дюшен обязан, главным образом, своим критическим работам в области исторических памятников, отличающихся необыкновенной сложностью и смутностью своего предания. В прошедшем 1910 году парижская Академия Наук увенчала эти труды избранием автора в число своих членов. Из длинного списка литературных произведений ученого критика мы остановимся лишь на важнейших и наиболее характерных для него работах.

Для истории папства одним из самых важных источников служит Liber pontificalis. Это — собрание жизнеописаний, которые рассказывают нам о происхождении, посвящении, управлении, постройках, смерти и погребении пап. Книга слагалась постепенно на протяжении столетий из материалов неодинакового возраста и ценности, различных по своему характеру и тенденциям. Важность памятника, сложность его истории и спутанность предания привлекала к нему внимание таких корифеев науки как покойный проф. Моммзен. В состав его вошли древние списки епископов, заимствования из апокрифов и легендарных сказаний о мучениках, подложные акты, сообщения, основанные на документах из папского архива, жития, составленные придворными летописцами пап, начинавшими свой труд с момента вступления на апостольский престол своих владык и вносивших в него записи по мере того, как развертывались самые события. Одни из этих биографий написаны в оффициальном стиле, по сложившемуся постепенно шаблону. Они, конечно, очень тщательно стирают тени, но в своем придворном лицемерии и услужливости прекрасно отражают руководящие начала папской политики и стремления римских первосвященников. Другие жизнеописания обнаруживают личную заинтересованность их авторов в судьбе той или другой церковной партии, а иногда и личную раздраженность. Только исследование, вскрывающее все это, делает Liber pontificalis доброкачественным источником в руках историка. Но нетрудно вндеть, сколько специальных познаний, трудолюбия и силы критического анализа нужно было иметь исследователю, чтобы разобраться в многочисленных редакциях памятника, разложить его на составные элементы, свести их к определенным источникам, выяснить характер и тенденции последних и тем самым установить относительную ценность каждого из них. Эта нелегкая задача была блестяще разрешена Дюшеном в его диссертации на степень доктора, вышедшей в 1877 г. под заглавием Etude sur le Liber pontificalis, и в исчерпывающем огромный рукописный материал (110 манускриптов) издании самого памятника, выпущенном в 1886 и 1892 гг. и озаглавленном: Liber pontificalis. Texte, introduction et commentaires. Deux Vol. Издание это уже разошлось, несмотря на высокую цену (200 tr.).

Другим капитальным трудом автора служит: Fastes episcopaux de 1'ancienne Gaule. Vol. I. Les provinces du Sud-Est: Gaule narbonnaise, region des Alpes. 1894. Vol. II, L'Aquitaine et les Lyonnaise. 1900. Посвященный вопросу о распространении христианства и истории епископских кафедр в Галлии, он основан на изучении огромного сырого материала, сохранившегося в виде легенд о первоначальном происхождении той или другой провинциальной церкви, епископских списков, апографических памятников с их отрывочными и случайными упоминаниями о событиях и лицах, игравших известную роль. в местной истории. Памятники этого рода представляют собой самое причудливое сплетение легенды с действительными историческими воспоминаниями и для своей разработки требуют острой критики, вооруженной безукоризненным методом. Анализ этих темных преданий, плод многолетних изысканий автора, надолго останется образцом трудолюбивой, проницательной и осторожной критики, умеющей из самого смутного источника выделить зерно исторической истины, и производить на читателя почти эстетическое впечатление красотой строгой и последовательной мысли. Это — одна из тех редких книг, изучение которых воспитывает научный такт и вкус и содействует их распространению гораздо более, чем всевозможные методологичесюе рецепты.

Подобным же характером отличается исследование Дюшена по истории древнецерковных богослужебных календарей, связанное с изданием текста и выяснением источников так называемого мартиролога Иеронима, ложно приписанного этому плодовитому писателю и ученому западной церкви. (Martyrologium Hieronymianum ad fidem codicum adjectis prolegomenis ediderunt, I. B. de Rossi et L. Duchesne. paris 1894).

До сих пор мы отмечали сочинения Дюшена по критике древних текстов. Его «История христианского культа» (Origines du culte chretien. Etude sur la liturgie latine avant Charlemagne. paris, 1899) представляет собой историческую монографию с широким содержанием. После краткого введения о состоянии христианского богослужения в I — II вв. и о развитии восточной литургии с IV в., автор излагает историю латинской или точнее галликанской литургии до Карла Великого. В основу книги положено тщательное изучение литургических памятников во всевозможных их формах и редакциях, со свойственной автору проницательностью отделяющее первоначальное зерно от позднейших наслоений. Часть этих материалов впервые стала доступной для изучения благодаря близкому знакомству автора с рукописными сокровищами различных библиотек. Таковы изданные им в приложети к этому труду 12 чинопоследований (ordines) IX в. (рр. 439 — 464, 467 — 471).

Из мелких, но важных для истории церкви сочинений Дюшена следует упомянуть его защиту документов (Gesta purgationis Caeciliani et Felicis), относящихся к первоначальной истории донатизма (Le dossier du donatisme. Melanges d'archeologie d'histoire publies par L'Ecole francaise de Rome 1890), и статью о пасхе, проливающую совершенно новый свет на сущность разногласий, служивших предметом обсуждения на первом вселенском соборе (La question de la paque au concile de Nicee. Rev, de questions historiques t. XXVIII, 1880 p. 5 — 42).

«История древней церкви» издана Дюшеном по просьбе его друзей. Это — плод его многолетнего преподавания в университете, распространенный сначала среди его учеников в виде литографированных лекций, а потом для печати пересмотренный и согласованный с новейшими исследованиями. Книга выросла из живого изустного изложения предмета пред студенческой аудиторией, что и наложило на нее свою печать. Это, конечно, не компиляция, а популярное изложение результатов, добытых самостоятельным изучением самых сложных и запутанных документов, но в курсе лекций автор естественно не мог во всем объеме развернуть свою обширную эрудицию, не рискуя потеряться в мелких подробностях и сделать свои чтения совершенно недоступными для слушателей. Курс не носит на себе внешних признаков учености автора: количество ссылок на источники и литературу без труда можно было бы увеличить во много раз, имена авторов и названия цитируемых сочинений приводятся иногда в такой сокращенной форме, что едва ли могут представляться ясными для читателя, мало знакомого с древнецерковной литературой, некоторые положения и факты остаются совсем без подтверждения ссылками на источники, выдержки из документов иногда приводятся по памяти и отклоняются от подлинного текста, библиография недостаточна и не расположена по отделам, облегчающим справки.

Ученый автор не загромождает свой курс излишними подробностями. Вследствие утраты большей части христианской литературы доникейского периода и фрагментарного характера большей части сохранившихся памятников, к этому древнейшему периоду истории церкви относится целый ряд вопросов, которые не допускают непререкаемого решения, а это порождает множество разнообразных мнений, гипотез, догадок и предположений, в лабиринте которых не легко ориентироваться. Эта сложность вопросов на широкий круг читателей действует угнетающим образом, производя впечатление сомнительности, произвольности и предвзятости всех попыток воскресить в деталях минувшую жизнь древнего христианства. Дюшен не вдается в изложение и классификацию этих мнений. Он обладает замечательной способностью, устранив затемняющие подробности, наметить сущность проблемы, ясно поставить вопрос, дать на него определенный ответ и привести важнейшие доказательства в пользу него.

В расположении материала автор не держится схем, общепринятых в курсах истории церкви. Он предпочитает обнять его в ряде очерков, целостно воспроизводящих отдаленную эпоху первоначального развития христианства. Это могло бы повести к опущению некоторых отделов. Но такой неполноты не замечается. Правда, некоторые рецензенты, как напр. Люази, ставят автору в упрек слишком краткое изложение истории возникновения и первоначального распространения христианства. Этот упрек понятен в устах спещалиста по библейской критике Нового Завета, но столь же понятно уклонение от этой задачи Дюшена, область спещальных занятий которого относится к позднейшей эпохе. Сверх того сложность и ответственность вопросов евангельской истории, требующих для себя и спещальных знаний и подробных трактатов, достаточно объясняет и оправдывает тот факт, что во всех почти курсах истории церкви они излагаются кратко и имеют значение как бы введения. С большим основанием можно было бы пожалеть о некоторой неполноте в изложении истории вероучения: значение Тертуллиана в истории догматов автором едва затронуто, система Оригена дана в слишком общих чертах, учение монтанистов совсем опущено, идейная сторона дисциплинарных движений пройдена молчанием. Вследствие этого для читателя не может быть ясна идеалогия противоположных течений, о столкновении которых так подробно рассказывает автор.

Вследствие перечисленных особенностей курс Дюшена во многом уступает другим ученым руководствам. Он не может быть настольной книгой для начинающего, в которой всегда удобно сделать необходимую справку. Мы не найдем здесь перечня источников по каждому вопросу, сведений об изданий памятников, полной библиографии, обстоятельного изложения и критики главнейших гипотез. Нелегко найти здесь даже интересующий факт именно потому, что однородный материал разнесен по различным главам. Но теряя в смысле учебного пособия, курс Дюшена выигрывает в живости и наглядности изложения. Отсутствие именно этой ученой тяжеловесности и делает книгу доступной для широкого круга читателей, пригодной именно для чтения. События рассказаны в ней полно, но без лишних подробностей, живо и образно. В предисловии к своей «Истории церкви» Дюшен скромно называет себя популяризатором, и действительно в этом сочинении он выступает преимущественно как популяризатор, но в самом лучшем смысле этого слова: в общедоступной форме он излагает здесь достигнутые результаты специальных исследований и своих собственных критических работ.

Заслуги католического клира и монашества пред наукой хорошо известны. Их трудам и самоотверженной преданности интересам знания история церкви обязана колоссальными изданиями памятников и ценными исследованиями. Но беспристрастие католических историков нередко и не без основашя подвергается сомнению. Стесненные вероисповедными традициями, схоластически разработанными до мелких подробностей и не оставляющими никакой свободы ни для личного религиозного порыва, ни для научной оригинальности, преследуемые цензурой и находящееся под вечной угрозой Index'a, они вынуждены или выступать открытыми защитниками предразсудков школы и политики курии, или уклоняться от щекотливых вопросов и широких обобщений. Среди них Дюшен является довольно редким исключением. Его ученое беспристрастие и свобода духа общепризнаны. Но вместе с тем он не перестает быть истинным католиком. Его сочинения служат прекрасным доказательством тому, что строго научный метод, примененный к изследованию минувшей жизни церкви, не только не требует отречения от основных истин христианства, но легко уживается и с конфессюнальной точкой зрения. Положение, занятое Дюшеном среди борющихся научных течений настоящего времени, точно охарактеризовано им самим в предисловии к «Истории церкви». «Существует среднее направление, говорит он, представленное суждениями серьезных и здравомыслящих людей, и оно то становится авторитетом для всех спокойно судящих о предмете. Мне нет надобности говорить, что я считаю себя сторонником этого направления. Может быть, это — самооболыцение, но я чувствую одинаковое отвращение к нелепостям иных теорий, как и иных легенд». Но и это среднее направление оказалось неприемлемым для римской курии. 1 сентября текущего года консисториальной конгрегацией был издан циркуляр, запрещающий чтение «Истории древней церкви» Дюшена в итальянских духовных семинариях.

Некоторые из выставленных при этом обвинений против книги поражают своей неосновательностью и несправедливостью. Автору ставят в вину критический метод исследования и умолчание о сверхъестественном факторе в истории. Но когда заводят речь об умолчании, суд обыкновенно сводится к чтению в мыслях, что же касается критического метода, то Дюшен руководился им не в одной только «Истории церкви», но на протяжении всей своей многолетней ученой деятельности, протекавшей на глазах у церковной власти и ею поощряемой. Его упрекают в том, что гонителей христиан он представляет хорошими государями, побуждаемыми к преследованию христианства основными политическими принципами римского государства. Но нельзя же идти против исторической очевидности, изображая Антонина Пия и Марка Аврелия извергами человечества за то, что они были несправедливы к христианам, и превознося Коммода потому только, что при нем христианам жилось сносно. При том же мысль, высказанная Дюшеном, давно уже вошла во все католические учебники. В списки обвинений, направленных против Дюшена, последнее место скромно занимает упрек в неправильном изображении состояния римской церкви и ее прерогатив. Вопрос этот более всех других выводит из равновесия воинствующих представителей католической иepapхии, и, вероятно, этот именно пункт и послужил главной причиной возбуждения против курса Дюшена.

«Авторитет римской церкви, пишет ученый историк, скорее чувствовался, чем был точно выражен; чувствовался, во-первых, самими римлянами, которые со времени св. Климента ни разу не уклонились от исполнения своего долга пред христианским миром; чувствовался также и прочими, поскольку это чувство не сталкивалось со специальными интересами того или другого момента. Проявляя свой нравственный авторитет, римская церковь при полной неопределенности таких проявлений то содействовала, то становилась помехой заинтересованным сторонам. Пока она им не противоречила, у людей не хватало слов для выражения своего энтузиазма и уважения, какое она, м внушала, даже покорности, которую они считали для себя обязательной по отношению к ней. Во время же распри, как это обнаружилось, например, во времена пап Виктора и Стефана, прерогативы кафедры св. Петра становились менее бесспорны (стр. 360). Эти искрение слова не могли, конечно, снискать одобрения в лагере боевого ультрамонтанства.

Само осуждение книги произошло при довольно странных обстоятельствах. Она была издана с разрешения римской цензуры в 1906 г. С тех пор она выдержала пять изданий, была переведена на английский и испанский языки и очевидно получила очень широкое распространение. Церковная власть не возражала и не ставила для этого никаких препятствий. Но картина резко изменяется, как только возник вопрос о переводе курса на итальянский язык. Клерикальная газета «Unita Cattolica», издаваемая во Флоренции, повела ожесточенную кампанию против перевода и выпустила отдельной брошюрой памфлет на Дюшена. 10 кардиналов, 5 архиепископов и 30 епископов поспешили выразить его автору свое сочувствие. Весь этот шум показывает, что не со вчерашнего дня скоплялся какой-то горючий материал, для которого издание итальянского перевода «Истории древней церкви» Дюшена послужило искрой, производящей взрыв. Но, конечно, для непосвященного в тайны партийных отношений и распрей в среде католической иepapхии было бы рискованно на основании этого высказывать какие-нибудь догадки.

В русском обществе никогда не умирал интерес к вопросам религии и ее истории. Небольшая группа лиц, идущая навстречу ему и посвящающая свои краткие досуги переводу и редактированию выдающихся иностранных произведений религиозного характера, льстит себя надеждой, что их настоящий первый опыт будет встречен сочувственно русским читателем.

И. Попов.

Возлюбленные, имея всяческое усердие писать вам об общем нашем спасении, я почел за нужное написать вам увещание подвизаться за веру, раз навсегда переданную святым.

Предисловиe автора

Во времена гонения Диоклетиана, когда разрушали церкви, жгли священные книги, а христиан изгоняли или заставляли изменять вере, один из них, Евсевий, спокойно работал над составлением первоначальной истории христианства. Это не был человек выдающагося ума, но терпеливый, добросовестный труженик. Долгие годы собирал он материалы для задуманной книги; ему удалось спасти их от гибели и даже обработать их. Таким образом, Евсевий Кесарийский стал отцом церковной истории. Тем, кто принимается за тот же труд много времени спустя после него, и тоже в тяжелые дни, следует прежде всего вспомнить о нем и об его несравненных заслугах. Еслиб он не перерыл с беспримерной тщательностью палестинские библиотеки, где ученый Ориген и епископ Александр собрали всю христианскую литературу с древнейших времен, наши сведения о первых трех веках существования церкви ограничивались бы весьма малым. Благодаря ему мы можем не то, чтобы не жалеть о гибели всей этой литературы, но все-же составить себе понятие о ней по довольно значительным остаткам.

Однако Евсевий - не единственный наш источник. Некоторые из упоминаемых им древних книг дошли до нас; другие попали в свое время в руки неутомимых читателей, передавших потомству прочитанное, как св. Епифаний, Иероним и Фотий. История христианской литературы дрсвнейшей эпохи не является предприятием неосуществимым. Опыты подобного рода нередки. В Германии очень недавно появилась в этой области замечательная работа О. Барденгевера. Деятельный кружок Адольфа Гарнака уже лет тридцать собирает, как Евсевий перед гонением, материалы для великой общей сводной работы. Эти подготовительные работы становятся достояшем ученого мира благодаря периодическому изданию: Texte und Untersuchungen и в особенности благодаря опубликованию двух работ предварительного характера, посвященных вопросам о древнехристианской литературе в церковном предании и ее хронологии.

Эти работы, наряду с которыми можно бы назвать еще другие, вышедшие во Франции, Англии и Италии, очень много сделали для разъяснения древних памятников и их взаимного отношения. Критическая разработка документов сильно подвинулась вперед. В конце XVII столетия добросовестный и одаренный тонким критическим тактом Тильмон положил в основу Своих исследований самое тщательное изучение известных в его время источников. Он очень удивился бы, если бы воскрес и увидел все, что наука открыла после него.

Впрочем не следует думать, что успехи знания существенно или заметно изменили традиционные взгляды, выраженные им в его объемистых ученых трудах. Частичные результаты, добытые после стольких усилий и открытий, в общем ведут к оправданию взгляда ученых критиков времен Людовика XIV. Увлечение безрассудными системами, в которых особенно отличилась Тюбингенская школа, теперь прошло; правда, их место заступили другие, ибо человеческий ум всегда плодовит на странные теории, но существует среднее направление, представленное суждениями серьезных и здравомыслящих людей, и оно то становится авторитетом для всех спокойно судящих о предмете. Мне нет надобности говорить, что я считаю себя сторонником этого направления. Может быть, это - самообольщение, но я чувствую одинаковое отвращение к нелепостям иных теорий, как и иных легенд. Я даже думаю, что если бы пришлось выбирать, я бы все таки отдал предпочтение легендам, куда по крайней мере вложено немного поэзии и народной души.

Итак, успехи ученых изысканий могут служить мне оправданием в том, что я предпринимаю настоящий труд, - труд скромный, имеющий целью их изложение и популяризацию. Однако взялся я за перо только по совету и почти под давлением многих лиц; я вынужден был удовлетворить их желаниям, чтобы меня оставили в покое *){Я должен признаться, что мной руководило также желание изъять из обращения старый литографированный курс лекций, изданный лет тридцать тому назад и, казалось мнe, слишком устаревшим, чтобы не компрометировать моей репутации.}.

Эти лица не защитят меня от критики, так как большинство из них не причастны к литературной деятельности, но опытные и разумные люди извинят меня за то, что, желая сделать свою книгу более легкой для чтения, я не вдавался в критическия изыскакия и не заполонил своего труда библиографией. Они поймут также почему я не слишком долго останавливался на самых первых моментах истории христианства. Если бы я с должной обстоятельностью взялся за обсуждение вопросов, касающихся вообще основания церкви и первых шагов евангельской проповеди, то я слишком долго не подошел бы к ближайшему предмету моей книги. Всякой вещи свое время и свое место. Да простят мне также некоторое старание ограничить круг своей любознательности. Я очень уважаю людей, которые хотят все знать, и преклоняюсь перед изобретательностью, с какой они умеют расширять при помощи увлекательных гипотез кругозор точно проверенных данных. Я лично предпочитаю твердую почву; я согласен лучше идти не так далеко, но подвигаться более уверенным шагом, non plus sapere quam oportet sapere, sed sapere ad sobrietatem (не мудрствовать больше, чем сколько следует мудрствовать, но мудрствовать в умеренности).

Рим, 22-го ноября 1905 г.

ГЛАВА I

Римская империя, как родина христианства

Средиземное море и древний мир. - Римская империя и ее соседи. - Евреи и их религия. - Римские провинции и городское увравление. - Нравы, идеи, редигия: мистерии, восточные культы. - Подготовка евангельской проповеди.

В дни появления христианства Римская империя мирно господствовала на всем побережье Средиземного моря. В общем мировом строе она занимала то же место, что Европа в наши дни, но она была более обособлена. Не говоря уже об Америке, существования которой тогда еще не подозревали, многолюдное население Китая, Индии и внутренней Африки не знало Средиземного моря и в свою очередь было неизвестно его народам. С этими почти сказочными в то время странами можно было бы, правда, сноситься по Нилу и по двум заливам, окаймляющим Аравийский полуостров и ведущим к Индийскому океану: как раз вдоль этих великих мировых путей возникли с самых древних времен цветущие государства, - Египет, Ассирия, Халдея, Сузиана. Но несмотря на свое географическое положение, столь удобное для сношений с отдаленными странами, эти государства, по-видимому, почти всегда оставались замкнутыми со стороны востока и распространяли свои завоевания и свою цивилизацию к Средиземному морю: именно в этом направлены столкнулись они наконец с более молодыми народами, которым предназначено было остановить их распространение, положить конец их истории и сменить их в политическом владычестве над западной Азией.

В IV веке до Рождества Христова страны Нила и Евфрата объединились под властью персов, предприимчивого народа, завоевашя которого достигли с одной стороны Эгейского моря и Дуная, с другой берегов Инда. Двести лет спустя Александр разрушил это непрочное царство и подчинил Восток грекам. Политическая организация, которой он пытался закончить свои блестящие подвиги, была на самом деле очень недолговечна, но значение македонского завоевания состояло в том, что оно положило начало эллинизму на Востоке. В этих странах, имевших уже собственную древнюю и мощную цивилизацию, Александр ввел порядки, которые ожидала совсем иная участь, чем какая постигла его монархию. Правда Иран скоро вернул себе независимость, зажил обособленной от греческих государств жизнью и увлек за собой своих старых вассалов по Тигру и Евфрату. Но ни парфянским царям, ни их преемникам Сассанидам, уже не удалось занять по отношению к Западу позицию Ассурбанипала и Дария. Всякому их распространению в этом направлении была поставлена преграда. Хотя они были свидетелями падения греческих государств, но место последних заступили римские легионы; и на долгие века граница была поставлена под их охрану. Став хозяином Италии, победив Карфаген и Грецию, Рим в 64 г. до Р. X. разрушил царство Селевкидов; тридцать лет спустя он же захватил наследство Птоломеев. Вся область Средиземного моря от Антиохии до Испании признала его власть. Цезарь присоединил сюда Галлию, Август раздвинул границы до Дуная, Клавдий - до Шотландии. На севере Рим имел перед собой лишь варварские племена, на западе его границей был Атлантический океан, на юге - пустыня. Лишь на востоке, со стороны реки Тигра и Армении, граничил он с другим государством, но столкновения римлян с парфянами ослаблялись целым рядом вдвинутых между ними мелких зависимых государств от Черного моря до Красного.

В одном из этих-то мелких государств, в Иудее, возникло христианство. Иудейство, которое ему предшествовало и его, подготовило, было первоначально религией небольшого народа, жившего в южном углу Сирии; народ этот составился из разных племен, объединившихся сначала в одно, а потом в два царства, которые просуществовали недолго и пали под ударами ассириян и халдеев. В момент гибели последнего царства (590 до Р. X.), иудейская религия, постепенно очищенная под вдиянием вдохновения пророков, сосредоточивалась вокруг национального святилища в Иерусалим. Здесь воздавали поклонение Божеству, как единому истинному Богу и Господу, пред которым все прочие мнимые божества были лишь идолами и демонами. Израиль познал Его, как Творца и Зиждителя мира, он помнил, что связан с Ним особым древним договором, заветом. Творец мира ИЕГОВа был его Богом, как он в свою очередь был народом Иеговы. Отсюда очень высокое мнение его о своем достоинстве, о своем племени и призвании; отсюда его несокрушимая вера в свое предназначение и в Того, Кто ему предначертал его.

Храм был разрушен, династия истреблена, сам народ рассеян изгнанником по отдаленным странам. Израиль продолжал надеяться, не взирая ни на что, и надежда его не была обманута. Персы разрушили царство Халдейское, завоевали и разграбили ненавйстный Вавилон и дозволили иудеям восстановить свое святилище, сплотиться вокруг него и даже укрепить Иepyсалим. С национальной независимостью пришлось проститься, но евреи нашли утешеше в том, что теснее скрепили узы, соединявшие сынов израильских с Иеговой и их самих в Иегове. Монархи, царствовавшее в Сузах, даровали им широкую местную автономию, которая была впоследствш сохранена и Птоломеями, и Селевкидами до тех пор, пока Антиох Епифан не возымел безумной мысли эллинизировать народ Божий. Защищая свою веру, народ поднял восстание, которое, увенчавшись успехом, привело к образованию самостоятельного государства, управлявшегося первосвященниками из рода Асмонеев, потомками героев борьбы за независимость. Постепенно эти первосвященники превратились в иудейских царей. Этот государственный порядок продержался около ста лет, вплоть до появления римлян. Помпей, покончив с царством Селевкидов и овладев Иерусалимом (63 г. до Р. X.), в общем не изменил этого порядка. Антоний посадил на место последних Асмонеев авантюриста из местных уроженцев - Ирода, получившого прозвание Великого (40 г. до Р. X.). С него начинается евангельское повествование. Посли его смерти (в 750 г. по основании Рима и в 4 г. до Р. X.) его довольно обширное царство было разделено на три части: та часть, в которой находился Иерусалим, досталась его сыну Архелаю, владевшему ею до 6 г. по Р. X., после чего он был смещен и заменен прокураторами, которые непрерывно управляли Иудеей вплоть до великого воссташя 66 года, за исключением трехлетнего промежутка царствования Ирода Агриппы (42 - 44 гг.).

Когда вспыхнуло восстание, христианство уже существовало, и проповедь Евангелия начала прокладывать ему пути. Но вначале она шла не на восток: лишь позднее христианство укрепляется в парфянском государстве; на первых же порах все его внимание было направлено на гречесюй мир и Римскую империю.

Несмотря на безобразия, разыгрывавшиеяся в Риме, Римская империя обеспечивала мир, безопасность и даже свободу в том смысле, что она охотно поощряла развитие городских самоуправлений. Провинции, управлявшиеся одни по назначению сената ежегодно менявшимися проконсулами, другие от имени императора легатами-пропреторами, составлялись из группы округов, управлявшихся каждый выборными властями города, служившего метрополией округа. В тех странах, где городское устройство не было введено, самоуправление было организовано иначе. Чиновников было немного, если не считать заведующих сбором податей; суд, за исключением уголовных преступлений, - да и это исключение наблюдалось не везде, - оставался в ведении городских властей. Однако лица, пользовавшиеся правом римского гражданства, подлежали только римским судам. Одни лишь пограничные провинции содержали в своих пределах императорские войска; охрана внутреннего мира была отнесена к области местных дел и поручена городским властям. Эта либеральная организация не причиняла существенного беспорядка: были приняты меры предосторожности, чтобы власть над городами не выходила из рук обеспеченных классов; народная масса не имела никакого влияния на местное управление.

Мир процветал при таком порядке, греко-римская цивилизация быстро покоряла себе страны, где дотоле господствовали либо иной строй жизни, либо варварство. В деревне сохранялся еще прежний местный язык, - кельтский, пунический, иберийский, иллирийский, сирийскй, египетский, но в городах редко говорили на каком-нибудь языке, кроме греческого и латинского. Обширная сеть дорог связывала все части империи; по ним ходила императорская почта, ими же пользовались и частные лица. Само Средиземное море было широкой дорогой, безопасным и скорым путем сообщения. Так как сношения стали легче, они сделались более часты.

Однако в этом громадном теле было больше материальной жизни, чем умственной деятельности. Век Августа миновал; блеск поэзии и красноречия угас, ученые грамматики заступили место великих писателей. Сама философия была в упадке. Модные школы, эпикурейская и стоическая, почти не занимались метафизикой; те редкие умы, которые еще работали, как Сенека, отдавались вопросам нравственности. В Риме несколько благородных характеров, врод Тразеи или Гельвидия Приска, служили живым протестом человеческой совести против тираннии Цезарей и Флавиев и отголоском погибшей свободы. Но ни эта самоотверженная оппозиция, ни умозрительная философия не имели сколько-нибудь значительного влияния на римскую чернь или на массу населения в провинциях.

В деле религии высшие классы были настроены вообще скептически. От старинных культов Греции и Рима осталась лишь оффициальная обрядность. Старинная римская религия не заключала в себе почти ничего, кроме обрядов; отвлеченные боги ее были лишены образов, поэзии, иногда даже имени. Фантазия греков, напротив, сумела облечь в блестящие образы отвлеченные идеи первобытного натурализма, сделав из них сверхъестественных по силе, уму и красоте людей. Поэты воспевали подвиги и приключения этих обаятельных бессмертных существ, но из их пантеона не создалось никакой серьезной теологии, никакого вероучения. Правда, философия ухитрялась найти космогонический смысл в религизных мифах, но таким путем она не столько объясняла их, сколько подрывала к ним доверие. Отвратившись от Олимпа предков, религиозное чувство ушло в мистерии, сулившие раскрыть вековечные тайны, освободить плененную душу и обеспечить ей счастье в будущей жизни. Но греческие таинства вовсе не привлекали простонародья; некоторые из них, черезчур угрожавшие нравственности, были уже запрещены или подвергнуты строгому надзору.

Завоевание Вомтока и Египта внесло новые религиозные элементы: со всех сторон вторгались культы шумные, опьяняющие, безнравственные, допускавшие на свои празднества без разбора мужчин и женщин, богатых и бедных, рабов и свободных. Из Египта перенесен быль культ Изиды и Сераписа, из Сирии - Адониса и Астарты, из Персии культ Митры, из Фригии -Кибелы и Сабазия. Всюду возникли бесчисленные братства в честь этих новых богов, и поклонение им дало религиозному чувству пищу, которой оно не находило более в оффициальных церемониях.

Последние тоже потерпели видоизменение. В старинных национальных святилищах продолжалось разумеется отправление богослужения, но рядом со старыми богами появилось новое, более близкое и могущественное божество, которое стало для них опасным соперником. Я разумею культ Рима и Августа. Этот культ впервые появился в провинции при императоре Августе и распространился с необычайной быстротой. В каждой провинции уполномоченные от городов собирались ежегодно к храму, посвященному Риму и императору. Эти уполномоченные избирали из своей среды жреца, на которого в течение следующего года возлагалось отправление культа от имени провинции; он носил титул flamen (фламина), sacerdos (священник), ___ (первосвященник). Здесь с большой торжественностью приносились жертвы и справлялись общественные игры, затем, после поверки деятельности жреца, отслужившего свой срок, делегаты расходились. Кроме этих торжеств, справлявшихся целой провинщей, Рим и Август имели в большинстве городов своих муниципальных жрецов и храмы, а сверх того еще религиозные братства. Связанный с организацией городских муниципий и провинций, которые он соединял с верховной властью империи своего рода религюзными узами, этот культ вскоре стал важнейшей частью оффициальной религии.

Все эти религии, столь различного происхождения и содержания, существовали рядом, не исключая друг друга. Каждый делал свой выбор между ними по своему вкусу и удобству; допускалось служение всем культам, смотря по обстоятельствам. Перед христианством открылось не пустое пространство: ему приходилось искоренять в обращавшихся к нему душах не только привязанность к тому или иному особому культу, но и вообще известную склонность к языческим религиям, которые постепенно наслоились и переплелись в обыденном религиозном сознании человека.

Из всего сказанного можно заключить, что проповедь христианства встретила в современном ему состоянии Римской империи как благоприятные условия, так и препятствия. Среди благоприятных условий на первом месте надо поставить всеобщий мир, однообразие языка и состояния мысли, быстроту и безопасность сообщений. На философию христианство тоже могло смотреть, как на полезного союзника, в виду тех ударов, которые она нанесла старым преданиям, и ее неспособности взамен их создать нечто свое: о язычестве отцы церкви говорят языком Лукиана. Наконец, восточные религии, давшие кое-какую пищу религиозному чувству, не позволили ему умереть и помогли дождаться возрождения чрез Евангелие. Но наряду с этими благоприятными обстоятельствами, сколько было препятствий! Рим скоро вступил на путь гонений; несколько раз предпринимал он борьбу не на живот, а на смерть с христианством. Рационалистический дух греческой философии с течением времени овладел догматической частью христианского учения и породил сотни разнообразных ересей. Что же касается народных культов, то хотя они и поддерживали до известной степени религиозное чувство, но не от них можно было ждать какого-либо содействия в борьбе с себялюбивыми и постыдными страстями, которые в народах, как и в отдельных людях, служат всегда главным пренятствием делу спасения.

ГЛАВА II

Первобытная церковь в Иерусалиме

Иудейство в Римской Империи и в Палестине. - Ученики Иисусовы: их проповедь, их организация. - Савл Тарсянин. - Первые обращения язычников, склонных к иудейству.

«Спасение от иудеев», сказал Иисус самарянке. Эти слова дают внешнюю характеристику евангельской проповеди: ее исходная точка - в Иерусалиме; она дошла до язычников чрез посредство еврейских колонии, рассеянных по всей империи.

С тех пор, как миру были открыты пути сообщения, благодаря Александру и римлянам, иудейство стало выделять из себя колонии. Со времени пленения оно уже имело, вне своей колыбели - Палестины - важный центр в Вавилоне; однако последний почти не заслуживает внимания историка первобытного христианства. Совсем иное дело еврейская колония в Александрии, составлявшая около двух пятых населения этого большого города. Она дала миру, кроме филоновских толкований, каноническую книгу Премудрости и несколько важных апокрифических произведений. Впрочем, обращение в христианство Египта окутано глубоким мраком, и потому на этой колонии останавливаться тоже не приходится. В остальных частях империи главные города заключали в себе более или менее многочисленное еврейское население, занятое мелкой торговлей и стоявшее под охраной привилегий, несколько раз подтвержденных со времен первых преемников Александра. Сыны израильские собирались в синагогах слушать чтение и толкование Священного Писания, совершать общие молитвы и обсуждать духовные и светские дела местной общины. Эта религиозная организация основывалась, во-первых, на возможно полном обособлении от язычников, во-вторых, на вере в Бога Израилева, на мессианских чаяниях и на соблюдении Закона, которое, однако, было смягчено под влиянием окружающих условий и освободилось от узкого формализма, царившего в Иерусалиме.

В Палестине храм, как единое святилище религии Иеговы, сохранял могущественное обаяние. Священники, во главе которых стояла аристократическая партия саддукеев, отстаивали строгое соблюдение обрядовых предписаний, но роскошь, безнравственность и религиозный индифферентизм, которым кичились вожди духовного сословия, их угодливость по отношению к римским властям, их пренебрежение к мессианским чаятям и к учению о воскресении мертвых, оттолкнули от них народ, а в некоторых даже подрывали до известной степени уважение к самому храму: из отвращения к ним люди уходили от оффициального святилища и его служителей, чтобы посвятить себя вдали от мира служению Богу и точному соблюдению Закона. Это движение воплощалось в секте ессеев, живших маленькими общинами по берегам Мертвого моря в окрсстностях Энгадди.

Гонителями Иисуса Христа и его учеников были саддукеи-священники; что же касается ессеев, они продолжали существовать рядом с нарождающимся христианством, и если присоединились к нему, то лишь позднее. Фарисеи, столь часто обличаемые в Евангелии за их лицемерие, ложную набожность и своебразные правила, не составляли отдельной секты: их именем вообще обозначали людей, тщательно соблюдавших Закон и не только Закон, но еще тысячи обычаев, которые они нагромоздили на него, придавая им такое же значение, как и основным нравственным заповедям. Но за то они крепко держались надежды на пришествие Мессии и веры в воскресение мертвых; за их чрезмерной и самодовольной преданностью мелочным обрядам таились задатки глубокой веры и благочестия, давшие христианству многочисленных и верных последователей.

Как и при каких обстоятельствах возникло в религиозной атмосфере Палестины движение, которое привело к основанию церкви? Все сведения согласно указывают нам, как на исходный пункт, на группу лиц, живщих в Иерусалиме в последниe годы царствования императора Тиберия (30 - 37). Эти первые верующие исповедывали имя и учение Иисуса из Назарета, только что перед тем распятого, при прокураторе Пилат, по наущению иудейских властей. Многие из них знали Его при жизни, все знали, что Он умер на кресте, все одинаково верили, что Он воскрес, хотя лишь часть их удостоилась Его явлений после воскресения. Они считали Его обещанным и ожидавшимся Mecсией, Сыном Божиим, посланником свыше, который должен был восстановить в этом мире царство справедливости и обеспечить добру торжество над злом. Он обещал основать царство, царствие Божие, откуда злые будут изгнаны и куда будет обеспечен доступ всем, кто последует за Ним. Его смерть на кресте, правда, замедляла исполнение обещания, но оно должно было сбыться в недалеком будущем. Залогом этого была победа над смертью, одержанная воскресшим Учителем: Он воссел теперь одесную Бога, своего Отца, и должен придти снова, чтобы явить славу свою и основать свое царство.

В ожидании этого Его последователи занимались распространением благой вести, Евангелия, и умножали таким образом ряды избранных. Они жили в духовном единении: одна вера, одно ожидание тесно связывали их друг с другом. Во главе их стояли двенадцать человек, окружавших Иисуса в прежние годы и живших в постоянном близком общении с Ним; они восприняли от Него учение, которое распространяли во имя Его, и могли засвидетельствовать Его чудеса. Близость к Учителю не помешала им, правда, покинуть Его в критическую минуту, и не без колебания поверили они в Его воскресение, но теперь их убеждение стало выше всякого сомнения и всякого испытания, что не замедлило обнаружиться.

Эта первая кучка верующих оставалась глубоко проникнутой духом иудаизма. Между ними и набожными евреями не могло произойти раскола. Все, во что верили, на что надеялись, все обряды, какие выполняли искренно набожные люди их народа, - все это составляло равным образом предмет их веры, надежды и благочестивых упражнений: те, как и другие, посещали храм и подчинялись общим предписаниям Моисеева закона. Одно отличало христиан: для них Мессия не терялся в туманном будущем; они Его нашли, ибо Он уже пришел и явил себя; они были уверены, что скоро вновь увидят Его.

Хотя в этом не было ничего, выходящего из круга еврейских идей и стремлений, однако нельзя сказать, чтобы такая надежда и та община, которая образовалась под влиянием ее, могли соответствовать желаниям или хотя бы остаться безразличными для еврейского священнического сословия. Объявлять себя последователем Иисуса, и в особенности выдавать Его за надежду Израиля, значило протестовать против казни человека, которого главари нации сочли опасным, виновным, достойным смерти. С другой стороны народное движение, проявления которого так сильно напугали первосвященника, возникало вновь под другим видом. Вместо шумных возгласов шла тайная проповедь; но твердых последователей видимо было уже больше, чем во времена Иисуса, число их прибывало с каждым днем, среди них зарождалась общественная организация; у них были руководители, именно те друзья, которых с самого начала привлек к себе Иисус в Галилее.

При таких условиях ученикам Христа трудно было избежать притеснений со стороны еврейских властей: они и начались, как это видно из книги Деяний. Несмотря на арест и угрозы, апостолы смело нарушали запрещение и терпели бичевание и заключение в тюрьме, не давая себя этим застращать. Впрочем священники не могли делать всего, что им угодно: прокуратор как видно, не обнаруживал готовности к новым казням. Но ученикам Христа пришлось пережить и тяжелую минуту: Стефан, один из первых обращенных, ревностный сотрудник апостолов, был обвинен в хуле на храм и Моисеев закон. Судя по речи его, переданной книгой Деяний, кажется, что его проповедь действительно отличалась особенной горячностью. Как бы то ни было, синедрион, набравшийся смелости, быть может, вследствие слабости прокуратора или же воспользовавшийся той минутой, когда эта должность оставалась еще незамещеной, вынес Стефану смертный приговор и побил его камнями по всем правилам традиции. Вслед за этим событием против верных были приняты суровые меры, и испуганная община рассеялась на некоторое время. Страх, однако, не был продолжителен, и «церковь», как ее уже начинали называть, не замедлила возродиться.

Ее внутреннее устройство, по-видимому, было не особенно сложно. Вступление в нее совершалось чрез крещение, - символ приобщения к Иисусу, во имя Которого оно совершалось, и в то же время обращения, нравственного возрождения, к которому обязывался верный. Ежедневная общая трапеза служила выражением и скреплением общинной жизни. Здесь совершалось таинство евхаристии, как осязательное и таинственное напоминание о невидимом Учителе. В первое время потребность совместной жизни была так сильна, что верные дошли до общности имуществ. Отсюда развилось церковное управление: апостолы выбрали себе семь помощников, ставших первообразом диаконов. Немного позднее является промежуточный сан, совет старейшин (пресвитеров), которые помогают апостолам в общем управлении церковью и совещаются с ними.

Хотя эта первая христианская община быстро приобрела значительные размеры, но ей рано пришлось отказаться от надежды привлечь к себе всех палестинских иудеев. Ее проповедь натолкнулась не только на вражду духовных властей, но и на противодействие общественного мнения. Встретив отпор в Иepyсалиме, учение стало распространяться вне его, как кажется, не столько по обдуманному плану, сколько под давлением обстоятельств. Бегство, происшедшее после смерти архидиакона Стефана, рассеяло по дальним странам многих верующих энтузиастов, которые разнесли «благую весть» по всей Палестине и за пределами ее, в Сирии, Финикии и даже на острове Кипре. В Галилее, первой родине Евангелия, вероятно сохранилась группа старых учеников; то же в Дамаске, в Аравийском государстве. При таких-то обстоятельствах и в это самое время нарождающаяся церковь приобрела самого неожиданного нового последователя - Савла из Тарса, ревностного и ученого блюстителя Закона, доселе яростного гонителя учеников Иисусовых. Обратившись в христианство вследствие явления ему Господа на дороге из Иерусалима в Дамаск, он сперва присоединился к верным в этом последнем городе, а потом начал проповедывать в Аравии.

Как все первообращенные, Савл был кровный еврей, пропитанный, подобно своим соплеменникам, духом гордости и исключительности, руководившим ими во всех сношениях с чужеземцами. В этом тесном мирке само собою разумелось, что царствие Божие предназначено для народа Божия, для той привиллегированной нации, на которую Бог излил столько милостей и, которой даровал столько обетований. Но так как народ Божий в общей массе показывал мало склонности вступать в ряды последователей Иисусовых, то у последних обнаружилось желание придать своей общине более широкое основание. Некоторые из тех, кого гонение заставило бежать из Иерусалима, обратились к людям, уже расположенным в пользу еврейской религии и до известной степени соблюдавшим ее, как напр. вельможа царицы Эфиопской или сотник Корнилий. Евангельская проповедь не миновала и самарян. Деяния рассказывают по этому поводу несколько замечательных случаев, хорошо рисующих положение. В этих рассказах чувствуется, даже когда это не выражено прямо, что такие обращения не обходились без затруднений: принятие в лоно церкви сотника Корнилия с его домочадцами вызвало у иepycaлимских христиан настолько сильные возражения, что ап. Петр вынужден был защищаться ссылкой на божественное указание.

Описанные события и рост христианской церкви имели место между 30 и 42 г.г., - вот все, что можно сказать по части хронололи, которая продолжает оставаться очень неопределенной для отдельных событш за недостатком надежных данных. В 42 г. в Иерусалиме вновь появился Иудейский царь, Ирод Агриппа, внук Ирода Великого, управлявший уже в течение нескольких лет тетрархиями Филиппа и Ирода Антипы (Заиорданская страна и Галилея). Водворенный в святом городе по милости императора Клавдия, он царствовал здесь три года. Это было трудное время для христианской общины. Агриппе был полный рассчет подлаживаться к вождям священнической аристократии; он сделал себя орудием их ненависти к ученикам Иисуса. Некоторые из них пострадали. Один из самых видных апостолов, Иаков, сын Заведеев, был обезглавлен, Петр был арестован; ему угрожала та же участь, от которой он спасся только чудом.

Но вскоре Ирод умер (44 г.), должность прокураторов была восстановлена, и христиане вновь обрели относительное спокойствие.

Древнее предание относит к этому времени рассеяние двенадцати апостолов, пребывавших до тех пор в иерусалимской общине. Оно может быть достаточно объяснено гонениями Ирода, направленными главным образом против них. Однако, несколько лет спустя, Петр все еще находился в Иерусалиме.

ГЛАВА III

Антиохия и миссионерство апостола Павла

Иудеи-эллинисты. - Образование христианской общины в Антиохии. - Путешествие Савла и Варнавы в горные области Малой Азии. - Положение обращенных язычников: внутренние распри. - Ап. Павел в Македонии, Греции и Ефесе. - Его возвращение в Иерусалим. - Его положение в кругу христиан из евреев. - Его послания; его заключение под стражу.

В среде первобытного христианства самым преданным традиции, самым консервативным с еврейской точки зрения элементом были новообращенные из палестинских иудеев, говорившие на арамейском языке и потому совершенно недоступные внешним влияниям. Но встречались, и даже в самом Иерусалиме, евреи-выходцы из других стран, евреи по происхождению и по вере, но не по языку и месту рождения. Они были родом из еврейских колоний, давно уже осевших в греческих странах. В них сказывалось влияние среды, столь отличной от святого города. Несмотря на их привязанность к национальным преданиям и религиозным обрядам своей первоначальной родины, они слишком близко соприкасались с греческим миром, чтобы не сделаться хоть немного доступными взглядам, отличным от их собственных. С первых же дней часть их, жившая в Иерусалиме, примкнула к апостолам. Когда гонение рассеяло на время Иерусалимскую общину, некоторые из этих обращенных перенесли евангельскую проповедь в города финикийского побережья, на остров Кипр и в Антиохию. Среди уроженцев Кипра и Киренаики нашлись даже такие, которые отваживались проповедывать Евангелие антиохийским «эллинам», т.-е. людям, которые, как ни были расположены к Богу Израиля, все-таки не принадлежали к обрезанным. Многие из них обратились, и таким образом возникло ядро антиохийской церкви, которая вскоре сделалась как бы вторым центром развития христианства и особенно евангельской проповеди.

Антиохийская церковь была организована Варнавой: кипрянин родом, он был одним из самых ранних и ревностных учеников первого призыва. Иерусалимская община, встревоженная сперва этим наплывом язычников, послала его в Антиохию с поручешем уладить дело. Это был удачный выбор. У Варнавы было достаточно широты ума, чтобы понять положение и предвидеть будущность новой общины. Он привлек себе в сотрудники Савла, новообращенного гонителя, который незадолго пред тем вернулся к себе на родину в Тарс. Благодаря им, число верных возросло очень быстро. Именно в Антиохии ученики Иисуса впервые получили название христиан, т.-е. последователей Мессии, или Христа.

Отсюда было предпринято первое далекое путешествие с целью проповеди. Это дело тоже было поручено Савлу и Варнаве. Они отправились сперва на остров Кипр и прошли его весь от Саламина до Пафа, где проконсул Серий Павел, пораженный их чудесами, принял христианство. Оттуда они проехали в Малую Азию и провели долгое время в странствованиях по разным местечкам Памфилии, Писидии и Ликаонии. Они останавливались в городах, где были еврейские колонии, являлись в субботу в синагогу и начинали там свою проповедь. Последняя никогда не имела большого успеха у настоящих иудеев, но прозелиты, «люди, боящиеся Бога», т.-е. язычники, более или менее признававшие иудейское единобожие, воспринимали ее охотнее. Среди них совершилось много обращений и даже среди язычников в собственном смысл, когда апостольская проповедь, изгнанная из синагоги, обратилась к ним непосредственно. По прошествии четырех или пяти лет проповедники возвратились в Антюхгю; во всех городах, где они побывали, были основаны небольшие христианские общины, обособленные от общин еврейских, и отданные под руководство ими же поставленных старейнин, пресвитеров.

Савл, называвппйся теперь уже Павлом, и его спутник Варнава были радушно встречены церковью. Вызванные их проповедью обращения, а главное успехи, достигнутые ими среди язычников, конечно, возбудили величайший интерес. Однако они остро ставили вопрос, который вероятно уже поднимался, в особенности в антиохийской церкви: на каких условиях следовало принимать этих новообращенных из язычества, или из среды иудейских прозелитов? Нужно ли было требовать от них исполнения всех религюзных обрядов, обязательных для кровных иудеев, и главное подвергать их обрезанию? Были люди, которые не разделяли этого мнения, и в особенности сами проповедники. Но неуклонное соблюдение закона нашло также многочисленных и влиятельных сторонников. Возникла распря, которую решили представить на суд апостолов и «старейшин» в Иерусалим. Из Антиохии была отправлена в святой город депутация, в которой приняли участие Павел и Варнава. Сперва им пришлось бороться с решительным противодействюм, что и понятно было в такой среде. Однако лица, стоявшие во главе церкви, в особенности Петр, Иоанн и Иаков, «брат Господень», стали на сторону их мнения и дали ему перевес. По-видимому исходной точкой послужила та мысль, что как в иудействе прозелиты всюду встречались рядом с кровными иудеями, причем и те, и другие допускались в синагоги, так же точно и христианские церкви могли состоять из двух разрядов верных, равно принятых в лоно христианства, но неодинаково стоящих к иудейству. Об этом решении было сообщено антиохийской церкви в письме, которое отвезли ей два члена иepyсалимской церкви: Иуда Варсава и Сила.

Казалось, все было улажено, но на деле было далеко не так. Потерпев поражение в принципиальном споре, иудейские ревнители строгого соблюдения закона обратились к второстепенному. Им не удалось помешать проповеди среди язычников и принять их в общину, - тогда они попытались отвести им в ней особое место. Одним из пунктов, на котором проявлялась во всей сил еврейская щепетильность, был вопрос о трапезе. Израильтянам старого закала претило вкушать пищу с необрезанными язычниками. Это было чрезвычайно важно для дела, так как главное, в чем выражалась религиозная жизнь христианской общины, была как раз общая трапеза. Раз верные одной общины не могли есть вместе, исчезало общение, разрушалось единство. При таких взглядах образовалось бы не христианское братство, а религиозное общество, размежеванное на два слоя, как это было впоследствии в манихейской секте.

В Иерусалиме, где среда вся была еврейская, не чувствовали опасности. Дальновидный Павел приходил в отчаяние от того, что даже в Антиохии обрезанные обособлялись от необрезанных. Когда Петр прибыл в сирийскую столицу, Павел вначале склонил его на свою сторону и убедил принять участие в трапезе с необрезанными христианами. Но иудейская партия следила за главой апостолов. Из ИЕРУСАЛИМа явились посланцы от Иакова, или выдававппе себя за таковых, и заставили его переменить свой образ действия. Его пример побудил многих изменить свое поведение: сам Варнава разошелся с товарищем своих апостольских трудов. Но Павел не сдался. Он открыто выступил против великого столпа церкви и в довольно резких выражениях упрекал его в непоследовательности.

Трудно сказать, каков был непосредственный местный исход этого столкновения. Несомненно одно, что взгляды Павла одержали в конц концов победу в строе христианского общества. Это было неизбежно. Обращенные из иудеев всюду, кроме Палестины, были и все больше оказывались в меньшинстве. Распространение христианства, получившее первый толчок от них, шло помимо них.

Павел посвятил остаток своей жизни на то, чтобы добиться этого результата. Он вскоре вновь отправился в Малую Азии уже не в сопровождены Варнавы, с которым был в несколько натянутых отношениях по случаю недавнего столкновения и по другим причинам, а Силы, видного Иерусалимского христианина, проникшегося, очевидно, его воззрениями. Проходя Ликаонию, он привлек драгоценного сотрудника, Тимофея, у которого отец был «эллин», а мать еврейка. Он обрезал его, так как умел подчиняться требованиям обстоятельств и не хотел создавать себе ненужных затруднений. Фригией и Галатией он добрался до порта Троады в Мизии и оттуда переехал в Македонию; затем он пробыл некоторое время в Филиппах, Фессалониках и других местах, морем достиг Афин, гд пробыл недолго, и остановился наконец в Коринфе, где прожил 18 месяцев (53 - 54 гг.). Таково было его так называемое второе миссионерское путешествие. Оттуда он направился морем в Ефес, где пробыл очень недолго, и через Кесарио Палестинскую возвратился в Антиохию.

Он недолго здесь оставался и вскоре предпринял свое третье путешествие. Пересекая Малую Азию с востока на запад, он прибыль в Ефес, где и поселился на три года (55 - 57 г.). Там он встретил двух старых римских христиан, Акилу и Прискиллу, у которых он уже останавливался в Коринфе во время своего предыдущего путешествия. Повидимому Акила с женой не занимались проповедью. Однако, еще до прибытия Павла им случилось беседовать с одним александрийским иудеем, Аполлосом, который проповедывал Евангелие, но не знал другого крещения, кроме Иоаннова. У него были ученики, которые под влиянием Павла образовали первоначальное ядро ефесской церкви. Эта последняя стала развиваться, благодаря проповеди сперва в синагоге, а затем и в других местах. В это время не только Ефес, но и многие другие местности провинщи Азии услышали проповедь Евангелия. Наконец, апостол решил еще раз вернуться в Сирию, но предварительно хотел повидать свои христианские общины в Македонии и Ахайе. Он перезимовал (57 - 58 г.) в Коринфе и следующей весной, проехав еще раз по Македонии и по побережью Азии, он наконец отплыл в Финикию и Палестину. К празднику Пятидесятницы (58 г.) он прибыл в Иерусалим.

Павел возвращался в колыбель христианства после многих лет, потраченных на евангельскую проповедь в отдаленных странах, куда никто не проникал раньше его. Он усеял прочными и живучими общинами большую часть Малой Азии, Македонии и Ахайи. Благодаря ему в больших городах - Ефесе, Фессалониках, Коринфе и многих других - возникли свои церкви, исполненные веры, любви и одушевления. Легко догадаться, чего ему стоил такой результат; и сам он упоминает об этом в одном из своих посланий, где он перечисляет наряду с тягостями путешествия - голодом, жаждой, нападением разбойников и кораблекрушением, - последствия своих столкновений с различными властями: бичевание, побивание камнями, избиение палками. В лице его апостол уже соединялся с мучеником. Никто столько не поработал, не перенес таких страданий за общую веру. Он нес матери церквей в Иерусалиме выражение преданности новых общин и большую милостыню, как знак их почтительной любви. Однако он вовсе не был уверен в том приеме, какой он встретит, и его опасается, как оказалось вскоре, были вполне основательны.

Дух исключительности, на который десять лет тому назад натолкнулись вселенские стремления Павла, мог быть побежден в Антиохии; в Иерусалиме дело обстояло совершенно иначе. Апостолы давно покинули святой город. Все люди, сколько-нибудь способные здесь к воспринятию более широких идей, по-видимому, последовали за ними, перебрались в Антиохию или занялись проповедью, стали миссионерами. Оставшись одни, старые консерваторы могли только еще больше укрепиться в своем направлении. Во главе их стоял Иаков «брат Господень», который еще во время пребывания апостолов пользовался большим уважением и управлял вместе с ними местной церковью. Это был человек общепризнанной святости, глубоко верующий, но очень привязанный к иудейским обычаям и нерасположенный делать уступки насчет их обязательности. В кругу его единомышленников смелые новшества Павла были скорее терпимы, чем признаны. Отсюда шли те влияния, которые на минуту разъединили антиохийскую общину и вызвали столкновение между Петром и Павлом. Отсюда же отправлялись по следам Павла в Малую Азио и Грещю разные агенты, которые пытались вернуть к чистому иудейству язычников или прозелитов, обращенных Павлом, и принудить их к обрезанию; а чтобы достигнуть этого, они старались подорвать личный авторитета апостола язычников.

В силу своих примирительных тенденций автор книги Деяний очень бегло упоминает об этих столкновениях и кризисах. Но к тому времени, о котором идет теперь речь, шесть посланий ап. Павла были уже в обращенш. Они точнее передают события. В двух посланиях к фессалоникийцам, писанных из Коринфа во время первого пребывания апостола в этом городе, еще ничего не говорится о противодействии со стороны ревнителей иудейства. Павел изливает свою душу перед излюбленными учениками; он напоминает им об испытаниях, которые им пришлось перенести со стороны евреев во дни первой проповеди Евангелия. Эти испытания не кончились: нужно уметь переносить их с кротостью. Он с радостью приветствует поведение и настроение фессалоникийцев, он гордится ими. Они охвачены ожиданием скорого пришествия Господа: апостол отвечаст на нх вопросы и старается их успокоить.

За этой идиллической перепиской следуют послания к коринфянам. Оба они свидетелествуют о каком-то несогласии, происшедшем между апостолом и его новообращенными. Последние подали ему своим поведением не один повод к жалобе, но что его еще больше огорчает, так это то, что среди них образовалось несколько школ, и что его авторитет подвергается сомнию. После него иные проповедники побывали в Коринфе. Они обнаружили более совершенное знание, чем он, но ведь он должен был ограничиваться начатками. Другие представили верительные письма, в которых выхвалялись имена и авторитет великих апостолов, в сравнении с которыми Павел был, по их словам, лишь второразрядный миссионер. Из всего этого возникло разделение коринфской церкви: есть в ней партии апостола, партия Павла; иные ссылаются на Петра, а другие на самого Христа.

Однако в этих посланиях нет еще ничего такого, откуда можно бы было заключить, что соперники апостола распространили в Коринфе юдаистические тенденции. Тон, которым он говорит об обрезании и об идоложертвенном, скорее заставляет думать, что Павел с этой стороны чувствовал себя совершенно спокойным.

Не то в Галатии. В этой стране, где Павел проповедывал уже в свое первое путешествие и где был с тех пор два раза, было несколько христианских общин, которые имели полное основание считать его своим руководителем по преимуществу. Туда явились проповедники от иудействующих христиан; они объявили им, что Павел - апостол сомнительный, и что их спасение может быть обеспечено только обрезанием. Добродушные галаты дали себя убедить и обрезать. При этом известии Павел поспешил написать им пламенное послание, где его негодование на неосмысленность учеников боролось в нем с отеческой нежностью, которую он продолжал к ним питать. Павел не отличался терпеливым характером: иудействующим сильно достается в Послании к галатам.

Мысли, которые он изливает здесь довольно возбужденно в виду этих обстоятельств, повторяются в спокойном рассуждении Послания к римлянам. Оно было написано в Коринфе зиму, предшествовавшую возвращению Павла в Иерусалим.

Язычники и иудеи, все - грешники, одни под законом, другие вне закона. Иудеи не имеют иных преимуществ перед язычниками, как то, что состоят хранителями слова Божия. Спасение, оправдание, т.-е. примирение с Богом, дается только верой. Это завет, положенный со времен Авраама.

Грех царствует от Адама, а грехом смерть. Таким же образом чрез Иисуса Христа, нового Адама, дается благодать, которая живит. Закон Моисеев, издревле бессильный, скорее созданный на то, чтобы вводить людей в грех, чем оправдывать их, теперь отменен и заменен законом Христовым, законом свободы, который состоит единственно только в обязанности следовать Христу.

Это богословское учение устраняет сразу все моисеево законодательство, отрицает не только его обязательность, но даже пользу. Закон ни к чему не служит, нет пользы быть иудеем. Здесь ап. Павел наталкивается сразу на существенный вопрос, каково теперь положение Израиля? Вопреки своему национальному чувству, еще очень сильному, апостол, но колеблясь, объявляет, что роль Израиля кончена или скорей прервана. Бог, разгневанный его неверием, отвратился от него; ныне обетование дается язычникам. Израиль подобен отломленной масличной ветви, на место ее привито язычество. Впрочем, придет время, когда остатки народа Божия получать свою долю наследства.

Это воззвание, обращенное к римским христианам и сейчас же переданное в другие христианские церкви, вероятно, попало в Иерусалим до прибытия туда Павла. С точки зрения его врагов оно было вероотступничеством; он отвергал все: Закон, обрезание, иудейский образ жизни, достоинство народа Божия. Легко представить себе, какой прием ждал его в святом городе. Национальное чувство было в эту минуту очень возбуждено. Управление жадных и грубых прокураторов все более восстановляло против империи этот непокорный народ. Священническое сословие, бывшее не в силах справиться с фанатизмом зелотов, чувствовало, что его авторитет падает; с трудом сдерживаемое возмущение бурлило непрерывно вокруг храма, восстание назревало. Разумеется, ученики Христовы, поглощенные своими собственными чаяниями, не увлекались в эти крайности; но как могли они сохранить сдержанность в этой яростно бушующей среде?

Встреченный друзьями, Павел посетил Иакова на другой день по приезде. Он нашел там совет старейшин в сборе, рассказал им о своих апостольских путешествиях, об основанных им церквах, и несомненно передал при этом деньги, собранные в пользу родоначальной церкви. Когда он кончил, его сперва поздравили, затем обратили его внимание на большое число обращенных иудеев, на их необыкновенную преданность Закону и на дурную славу, какой он сам пользовался среди них. Чтобы рассеять эти слухи, было только одно средство, именно - дать разительное доказательство, что его оклеветали и что он остался верным исполнителсм Закона.

Павел, который ставил себе за правило быть всем ради всех, решился на такой исход. Вместе с четырьмя верными, давшими обет назарейства, он обрил себе голову, подвергся вместе с ними очищениям по всем правилам обряда и совершил с ними в самом храме ряд особых благочестивых упражнений; последние должны были продолжаться семь дней и закончиться жертвоприношением. Автор Послашя к римлянам, так решительно распростившийся с моисеевым законом, опять почувствовал всю тяжесть его на своих непокорных плечах.

Испытание близилось к концу, и Бог весть, что произошло бы, когда Павел вновь очутился бы перед теми, по требованию которых он подвергся ему, как вдруг события приняли неожиданный оборот. Если на Павла косо смотрели зелоты-христиане, то легко представить себе, какие чувства питали к нему зелоты, оставшиеся иудеями. Эти последние, увидев его в храме, подняли бурю. Ему угрожала смерть, но начальник римского гарнизона взял его под стражу, оградил от ярости фанатиков и для большей безопасности отправил его в Кесарию к прокуратору Феликсу. Там на него принесли формальную жалобу главари иудейского священнического сословия, но безуспешно. В конце концов, по его заявлению о своем римском гражданств и о праве предстать перед судом самого императора, его отправили в Рим, продержав два года в Кесарии.

Таким образом Павел избежал внутренних смут и стал в положение защитника общей веры. Как Иисус, он был обвинен перед римскими властями своими же соотечественниками-евреями. ,

Эти последние, впрочем, пылали равной ненавистью ко всем христианам. Сам Иаков, иудействующий иаков, глава иудействующей церкви, почувствовал на себе ее силу. В 62 г. первосвященник Анна-младший, воспользовавшись смертью прокуратора Феста, привлек его вместе с несколькими другими христианами на суд синедриона, как нарушителя Закона, и приговорил его к казни - побиению камнями, что и было приведено в исполнение.

Воспользуемся этой минутой вынужденного перерыва внутренних несогласий, чтобы дать себе отчет, каковы были с точки зрения христиан отношения между древней еврейской религией и новым элементом, внесенным в нее Евангелием.

ГЛАВА IV

Христианство апостольских времен

Исконная вера Израиля. - Закон Моисеев и вера в Иисуса Христа. - Влияние Библии. - Конец миpa. - Личность Христа: Его божественность. Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель. - Христианская жизнь: отречение от миpa, объединение в местные братства. - Религиозные собрания на подобие синагог. - Евхаристия, дары Святого Духа. - Устройство нарождающихся церквей.

Кто бы он ни был - чистый иудей или язычник, - всякий обращенный евангельской проповедью делался членом церкви чрез веру в Иисуса Христа.

Он верил, что Иисус - Мессия, которого ожидал Израиль, что Он умер и воскрес согласно тому, как это было предсказано в священном писании Иудеев. Его вера во Христа была как бы заключена в более обширном веровании, предметом которого было религиозное предание Израиля, какия бы ограничения или толкования ни вносил в него тот или иной проповедник. Самому горячему ученику апостола Павла, если только он оставался верен главной мысли своего учителя, не могло придти в голову представлять христианство, как совершенно новую религию. Закон Моисея можно было смягчить, но оставался Авраам, и с ним целый ряд фактов, лиц, верований, учреждений, которые устанавливали связь Евангелия с древнейшей историей, с происхождением миpa и Богом, Творцом его.

Это многовековое прошлое воплощалось в глазах новообращенного в набожном народе, полном жизненности в своем центре - Палестине - и в своих колониях, разбросанных по греческому миру. Кроме того, оно было заключено в священной литературе, последние произведения которой принадлежали уже современности. Если смотреть на Ветхий Завет, как на хранилище воспоминаний древнего Израиля, то он кончается Иосифом, который описал читателям своего времени, в сущности главным образом христианам, ту катастрофу, в которой погиб иудейский народ. В последующее время евреи скорее походят на отсталых и отколовшихся христиан; до него, наоборот, христиане были передовыми евреями.

Каковы бы ни были однако эти временные отношения, несомненно, что христианство имеет корни в сврейских преданиях, что первые потрясения в его истории можно сравнить с пероломом, который наступает при разлуке ребенка с матерью, что на историю иудсев оно само всегда смотрело, как на предисловие к своей собственной, как на свой подготовительный период, что священные книги Израиля священны и для него, и что даже было время, когда у него других и не было вовсе.

В силу этого на присосдинение к христианству должны были смотреть, и в действительности смотрели, как на cлияниe с Израилем, расширившим свой кругозор, но по существу оставшимся верным себе. Насчет этой верности, однако, мнения стали расходиться уже весьма рано. В I век иудеи главным образом заботились о своем национальном законе, христиане же были заняты своим Учителсм и Основателем. Те из иудействующих христиан, которые отдавали предпочтение закону и допускали проповедь язычникам только в виде исключения, вскоре остались в стороне от общего движения; во II веке их причислили к еретикам. Те, которые позволяли язычникам пользоваться евангельской благодатью, но проводили черту некоторого неравенства между ними и иудеями, были вскоре вынуждены пойти дальше, и это не столько под влиянием именно ап. Павла, сколько в силу общего хода вещей. В конце кондов необходимо было признать, что христианство по существу не допускает равенства между Моисеем и Иисусом Христом, что в основе его лежит Христос, а не синайский законодатель, что спасение в вере, а не в соблюдении Закона. Такова в общем, за исключением Палестины, была точка зрения, о которой свидетельствуют все послания апостола Павла, когда в них изображаются первые христианские общины в их нормальном состоянии, а не в минуты несогласий.

Что личные взгляды апостола шли дальше, это стоит вне всякого сомнения. Но, по-видимому, некоторые его теории не нашли последователей, напр. его учение о «вводящей в грех» силе Закона. Не доходя до последних выводов Павла, вообще признавали, что Закон отменен, но что в свое время он мог иметь лишь благое влияние; за ним признавалось значение тени, благодаря которой ярче выступает новый свет Евангелия, или даже значение прообраза, несовершенного подобия, первого опыта.

Представлять себе бывших язычников ярыми врагами Закона, каким является ап. Павел в Послании к галатам, значило бы совершенно неверно понимать характер их христианских убеждений. Большинство первообращенных, которые носили название «христиан из язычников», были люди, сильно зараженные иудейством. Нужно иметь в виду, что и сам ап. Павел в некоторых своих речах конечно не вполне себя передает. Мы можем составить себе более точное понятие об его обычном образ мыслей, считаясь с тем, что церковь восприняла от него, а не останавливаясь исключительно на том, чем она пренебрегла, или что истолковала по своему.

Итак, в общем иудейское религиозное предание, Ветхий Завет, получило признание в христианском мир. Отсюда для новообращенных проистекало очень важное преимущество. В Библии они находили историю и какую историю! Она уходила вглубь времен гораздо дальше греческих сказаний, - я говорю о тех, которые оставались в пределах здравого смысла и не смешивали людей с богами. Переносясь за пределы македонян, персов, самих евреев, по крайней мере за пределы их государств, читатель Библии вступал в древнейшие области египетской или халдейской археологии и, что несравненно важнее, доходил до самого происхождение мира. Перед взором его из творческих рук Бога Всевышнего рождался мир; зло возникло из злоупотребления свободой; он видел, как род человеческий впервые расселялся по земле, и как возникали его первые учреждения.

Кроме этих величественных сказаний, в Библии было много и других повьствований, обаяние и практическая польза которых скоро сделались очевидны. Достаточно бросить взгляд на памятники первобытного христианского искусства, чтобы убедиться, какое плодотворное впечатление производили такие рассказы, как история Иова, Даниила, Сусанны, трех отроков в пещи вавилонской. Пророческие книги свидетельствовали о чаяниях народа Божия; в них находили подробные указания на Meccию и на его царство; они оправдывали отмену жертвоприношений и других обрядов Моисеева закона. Даже из нравоучительных книг, наряду с практическими житейскими правилами, извлекались важные данные о предвечной Мудрости. Что касается книги псалмов, то едва ли нужно о ней распространяться: ее чудные молитвы всегда были на устах у христиан и легли в основу христианского богослужения.

Само собою разумеется, что принимая или скорее сохраняя в своем религиозном обиходе столь древние и разнородные книги, первые христианские общины принимали и сохраняли вместе с тем и способ пользования ими, какой был в обычае до них и вокруг них. Читалось ли Св. Писание публично на религиозных собраниях, служило ли темой для поучений, или материалом для полемики, оно всегда допускало толкование. Приемы этого толкования могли разниться, Смотря по общественной среде и книге, с какой имели дело, но в сущности все толкования сходились на том, что старались давать священным текстам Писания смысл, применимый к настоящему, независимо от того, соответствовал ли он мысли, которую усматривали в них в самый момент их возникновения. Все эти книги божественного происхождения; то, что в них содержится, является учением самого Бога, - этот общий принцип, много раз провозглашенный церковью, составляет самую основу веры в Священное Писание, какую исповедывали первые христиане и раньше их иудеи.

Предание Израиля давало пищу христианской мысли не только относительно прошлого: оно направляло ее к грядущему, в область чаяний. Не следует делать здесь слишком большого различия между Ветхим и Новым Заветом, между каноническими книгами и апокрифами. Все он свидетельствуют об одном настроении: мы близимся к концу мира, Господь грядет для воздаяния, Мессия не замедлит явиться или возвратиться. Несмотря на брошенные кое-где намеки, свидетельствующие, что ап. Павел минутами освобождался от этой навязчивой идеи, надо однако признать, что она тяготела над умами первых поколений христиан.

Занятая началом иди концом мира, мысль первых последователей Христа постоянно возвращалась к их настоящему религиозному состоянио. Они были христианами благодаря Иисусу Христу потому что человек, называвшийся Иисусом, которого большинство не видало, призвал их к Себе. Этот человек умер и воскрес; воссев ныне одесную Бога, Он должен вскоре явиться вновь во всей Своей славе, и вступить в окончательную борьбу со злом. Кто был Он? Откуда явился этот религиозный вождь, полномочный представитель Бога на земле, судия рода человеческого? В качестве еврейского Meccии Он имел историю в прошлом: Он был предопределен Богом, провиден, предвозвещен, описан пророками. Одним нз самых высоких Его наименований было - Сын Божий. Но по этому существенному пункту невозможно было держаться еврейских воззрений. Ап. Павел, Иоанн и автор Послания к евреям в своем учении явно перешли за их пределы, а это учение в свою очередь служило лишь выражением общего верования, еще не нашедшего себе точной формулировки, но глубокого и стойкого. Хотя Иисус в силу действительности Своей человеческой природы принадлежит к области видимого, однако по Своей внутренней сущности Он относится к области божественного, - каким образом, это должно было выясниться постепенно. Но существенная часть этого верования заложена была в душах христиан уже с первого поколения. Новый Завет от первой до последней книги служит его выражением; вслед за Новым Заветом вся остальная хрнстианская литература первых времен, как православная, так и гностическая, предполагает тоже основное верование, признаваемое всеми и твердо опирающееся на предание.

Здесь в особенности нужно принять во внимание иудейское воспитание, через которое прошла христианская мысль. В сознании язычников понятие Бога не было строго определенным. Древние боги Олимпа имели предков, родословная их была известна, некоторые из них были лишь обоготворенные герои. Македонским, и многим другим царям поклонялись как богам; императорам продолжали воздавать такое же поклонение. Одним богом больше или меньше, - это для язычника не составляло важности.

Совсем иначе дело представлялось уму, воспитанному на еврейских религиозных воззрениях. «Слушай, Израиль! Твой Бог, Бог Израиля - един». Этот догмат как современных, так и древних иудеев заключает в себе все, что есть самого глубокого и в то же время самого несомненного в их религии. Допустить божественность Ииcyca Христа и Святого Духа значило допустить, что Они причастны самому существу единого Бога, что Они тождественны Ему, имея впрочем в то же время некоторые особенности.

Таково христианское верование в Троицу - не в том конечно виде, в каком оно было формулировано впоследствии в противовес преходящим ересям, а в том, в каком оно проникало общее сознание христиан и требовало себе признания с их стороны. Общий уровень христиан первого века даже во времена апостолов находился в этом отношении приблизительно в том же положении, как и в наши дни. Богословы знают или по крайней мере говорят по этому поводу значительно больше, но здесь речь идет о религии, а не о богословских школах.

Однако Иисус не только Мессия и Сын Божий, Он еще Спаситель мира. Он примет верующих в царствие небесное, ибо они принадлежат Ему, - и они Его не только оттого, что веруют в Него и соединились в церковь, но и потому, что Он искупил их от некоторого духовного рабства. Он их Искупитель, Своей смертью на кресте Он приобрел право на них. Не следует думать, что эта мысль, на которой так часто и усиленно настаивал ап. Павел, была плодом его личных размышлений или - что легче допустить - особого вдохновения. С той минуты, как хрисианское общество открыло доступ в свою среду язычникам и самарянам, - а это движение началось не с апостола Павла - пришлось допустить, что главное в деле спасения не Закон, а вера, что соблюдение закона Моисея не только не приносило никакой польз, если человек в то же время не был учеником Христа, но что без первого можно было свободно обойтись, так как оно давало лишь второстепенное преимущество. Поддерживал ли этот вывод веру в искупление или, наоборот, сам был внушен ею, - ясно, что тут большой разницы нет. С другой стороны ап. Павел свидетельствует, что, прибыв в Иерусалим после своего первого путешествия, он изложил руководителям церкви, Петру, Иакову, Иоанну и другим то благовествование, которое он проповедывал язычникам, «дабы не напрасно подвизаться», как он говорит. Спрашивается, что мог он им излагать, если не касался столь существенного пункта, занимавшего такое видное место в его проповеди? Так как он не встретил возражений, то надо думать, искупительное значение смерти Господа было с тех пор признано апостолами. Наконец, когда Павел пререкается с иудействующими противниками насчет силы Закона, каков его главный довод? «Если законом оправдание, то Христос напрасно умер». С какой стати было бы ему приводить такое доказательство, если бы иудействующие христиане не разделяли его веры в искупление?

Таким образом воспитание первых поколений христиан совмещало с значительным количеством заимствованы из иудейского религиозного предания совсем особые верования, которые, развиваясь далее, неизбежно должны были внести значительную разницу между обеими религиями.

То, что можно отметить в учении, столь же ясно обнаруживается и в учреждениях. Бросим беглый взгляд на устройство и жизнь христианских общин, которые возникали по всему эллинизированному миру под влиянием апостольской проповеди. Послания ап. Павла сообщают нам о них ценные сведения.

Переход в христианство был шаг, сопровождавшийся весьма важными последствиями; приходилось во многих отношениях быть отлученным от обычного строя жизни. Например, театры и вообще общественные игры, бывшие школами безнравственности, причислялись прежде всего к «гордыне» диавольской, от которой необходимо было отказаться. С таким же строгим осуждением относились к блуду. Само собой разумеется, что приходилось порывать с идолопоклонством, но не всегда легко былоизбегнуть с ним соприкосновения: частная жизнь древних была так сильно проникнута религией! Брак и рождение, жатва и посев, принятие и отправление общественной должности, семейные праздники, - все давало повод к жертвоприношениям с возлияниями, курением фимиама и трапезой. По отношению к этой последней Павел допускал уступки. Он строго воспрещал всякое участие в торжественных пиршествах, справлявшихся в стенах храмов, но то обстоятельство, что данный кусок мяса взят был от жертвы, не составляло в его глазах решительного препятствия к употреблению его, лишь бы только оно никого не соблазнило. В этом проявлялось, меньше требовательности, чем на соборе 51 г. в Иерусалиме и в синагогах по отношению к прозелитам.

Отрешившись от язычества, христиане должны были жить во взаимном общении. Каждая церковь представляла вполне сложившееся общество, члены которого, конечно, оставались в зависимости податной и юридической от города и государства, но должны были избегать обращаться с своими взаимными спорами к какому-либо иному суду, кроме суда своей общины. Браки заключались только между единоверцами. Брак, заключенный до обращения, если перешел в христианство только один из супругов, расторгался не иначе, как по просьбе стороны, остававшейся в язычестве. За исключением этого случая, развод был строго запрещен. Полное целомудрие пользовалось почетом и даже рекомендовалось в виду близкого конца мира, но не было нисколько обязательными. В обыденной жизни христианин должен был повиноваться властям и господам, если он был рабом; праздность порицалась, требовались честность и услужливость во взаимных отношениях, радостный дух, проистекающий от чистого сердца, милосердие и в особенности гостеприимство.

Религиозная жизнь очень напоминала порядки синагоги. Собирались вмсте, чтобы молиться и читать Священное Писание, в котором особенное внимание обращалось на прекрасные примеры праведников. Специально христианскими элементами в этом первоначальном культе была евхаристия и харизмы, необычайные дары Св. Духа. Таинство евхаристии совершалось по вечерам после скромной трапезы (агапы), которую вкушали вместе; в ней таким образом воспроизводили вечерю Господню накануне Его страданий. Что касается проявлений Св. Духа, они обнаруживались в разнообразных формах: то в исцелениях и иных чудесах, то в видениях (___), то в «восхищении духа», которое изливалось в проповеди о таинствах веры или о нравственных обязанностях (___, ___). Самыми замечательными были дар пророчества и дарование языков. Пророчеством называлась способность узнавать сокровенное, особенно тайны совести. Этот преходящий дар не должно смешивать с пророческим служением, которое несли некоторые лица апостольских времен, напр. Иуда Варсава, Сила, Агав, и даже позднейшего поколония, как дочери ап. Филиппа, Аммия, Кодрат и другие, о которых речь ниже. Равным образом, дарование языков, благодаря которому апостольскую проповедь в день сошествия Св. Духа могли понять люди разных нащональностей не имеет ничего общего с глоссолалией, описанной в I Послании ап. Павла к коринфянам. В последнем случае ни сам говоривший, ни слушатели его не понимали, что он говорит; связь между ними, или скорее между присутствующими и Св. Духом могла быть установлена только чрез посредство вдохновенного толкователя. Однако и помимо всякого толкования, в странных звуках, исходивших с уст говорившего, уже по одному тону можно было различить молитву, хвалу и благодарение.

Эти сверхъестественные явления, конечно, должны были поражать умы и поддерживать воодушевление первых христиан. Но злоупотребление легко вкрадывалось сюда; самое пользование дарами Св.. Духа могло повлечь за собой нежелательные последствия, раз оно выходило из разумных границ. Коринфская церковь существовала всего четыре года, и уже Павлу пришлось вмешаться, чтобы подчинить известной дисциплине вдохновениее ее членов. Злоупотребления скоро обнаружились даже в совершении таинства евхаристии. Приходилось по возможности упрощать трапезу, которая была как бы ее первой частью; позднее трапезу отделили от литургии и наконец почти совершенно упразднили. Церковное поучение заступило место первоначальных проявлений «слова мудрости». Видения, пророчества, чудесные исцеления, разумеется, не могли исчезнуть совершенно, но так как они были не совместимы с правильным богослужением, то постепенно исчезли из него.

В посланиях апостолов мы не находим никаких подробностей относительно обрядов при присоединении к церкви, которые однако уже довольно рано приняли вполне определенную форму, с глубоким содержанием. Павел предоставлял выполнять этот обряд своим сотрудникам. Некоторыс обращенные, не довольствуясь собственным крещением, крестились еще за своих умерших друзей и родных.

Среди даров Св. Духа нужно отметить те, которые имеют отношение к внутренней организации общины. Апостол Павел говорит о тех членах церкви, которые работают на нее, руководят и поучают, и об обязанностях верных по отношению к ним; упоминает о даре управления, даре вспоможения; скоро появились служения епископов, диаконов, пресвитеров. Но вначале действительная или высшая власть остается еще в руках проповедников Евангелия, основателей церквей. Они имеют несравненно высшее значение, чем те новообращенные, к услугам которых они прибегают на местах в деле устройства общинной жизни во всех ее подробностях.

Собрания христиан обыкновенно происходили в частных домах, особенно в тех просторных помещениях верхних этажей, которые всегда было в обычае устраивать на Востоке. Люди этих стран умеют устраивать собрания даже в тесноте. Собрания происходили вечером и часто продолжались всю ночь. Наряду с еврейской субботой уже с ранних пор воскресение посвящалось богослужению. .

Нередко ставился вопрос, не были ли первые христианские общины в греческих областях организованы по образцу языческих религиозных обществ. Между ними есть некоторое сходство, напр., в порядки приема членов; подобно товариществам общих трапез, дионисовым братствам и иным религиозным корпорациям, христианские церкви допускали безразлично иностранцев, рабов, женщин; посвященю сопровождалось выполненюм известного обряда, скоро приобретшего внушительный характер; были установлены священные трапезы. Но эта аналогия довольно поверхностна. Даже не обращая внимания на разницу в содержании верований и нравственных предписаний, оставляя без вннмания разницу в самых формах поклонения божеству, которые у язычников всегда связаны с храмом, идолом и жертвой, мы видим коренное различие в обосновании и передаче духовной власти. Руководители языческих корпораций всегда пользуются своей властью лишь временно, обыкновенно в течение годового срока, между тем как христианские диаконы и пресвитеры остаются в этом звании пожизненно. Полномочия первых зависят от общины, которая их назначила, и по отношению к которой они являются лишь исполнителями; последние, напротив того, говорят, действуют, управляют во имя Бога и апостолов; они их помощники и представители.

Впрочем немного нужно исторического чутья, чтобы понять, что первые церкви, состоявшия из бывших членов синагоги, должны были руководиться ее примером, и что апостолы-проповедники Евангелия, жившие более или менее продолжительное время среди иерусалимских и антиохийских христиан, распространяли уже установившиеся обычаи и традиции. Не было никакой надобности перенимать у языческих учреждений форму организации, которая ужо была на-лицо. К тому же глубокое отвращение к язычеству препятствовало каким-либо заимствованиям подобного рода. '

В общем христианские общины организовались приблизительно так же, как еврейские синагоги. Как последние, он составляли религиозные общества, основанные на единстве веры п надежды, но веры и надежды, которые не признавали уже никакого различия расы и национальности. Как и синагоги, христианские общины старались оградить себя от всякого опасного соприкосновения с языческими учреждениями и обычаями: общественная жизнь, которую они создали для своих членов, отличалась напряженностью и в то же время кротостью, а управление, почти законченное во всех частях, имело общую кассу, суд и благотворительные учреждения. Даже в отправлении богослужения сходство было еще очень велико: в синагогеа, как и в церкви, совершали молитвы, читали Библию и толковали ее; церковь прибавила к этому только евхаристию и дары Св. Духа. В это первое время аналогия шла еще дальше. Подобно тому, как евреи всех стран смотрели на себя, как на братьев по Аврааму, Исааку и Иакову, так же и местные общины очень живо чувствовали свою братскую связь в Иисусе Христе. И евреи и христиане одинаково обращали свои взоры к Иерусалиму, который и в тот исторический момент, о котором идет речь, еще оставался сердцем христианства, как и иудейства. Но в то время как взоры сврсев обращались к храму, средоточие их воспоминаний и надежд, мысль христиан неслась к месту, где был водружен крест их Учителя, где живы еще были свидетели Его воскресения и откуда явились к ним апостолы, по слову которых повсюду стал нарождаться избранный народ Нового Завета.

ГЛАВА V

Происхождение Римской церкви

Еврейская колония в Риме. - Акила и Прискилла. - Послание к римлянам. - Павел в Риме. - Первые христиане римской церкви. - Петр в Риме. - Пожар 64 г. и гонение Нерона.

Еврейские цари из дома Асмонеев рано вступили в сношения с Римом. Несомненно, что благодаря им и возникла еврейская колония в Риме. Взятие Иерусалима Помпеем (63 г. до Р.Х.) вызвало сразу сильный прилив ее населения. Победитель выбросил на римский невольничий рынок огромное количество военнопленных. Проданные сперва в рабство, затем отпущенные на свободу, они уже со времен Августа и даже раньше составляли значительную группу, поселившуюся за Тибром. Эта колония не пользовалась, по крайней мере прямо, привилегиями вроде тех, какие прежние македонские цари или римские полководцы даровали стольким еврейским общинам на греческом или эллинизированном Востоке. Тиверий не нарушил никаких обязательств, когда выслал их из Рима в 19 г.; они уже тогда были так многочисленны, что 4000 чел. из них были посланы на о. Сардинию сражаться с варварами. Эта мера, внушенная Сеяном, была вызвана одним случаем обращения в иудейство, который показался уж чересчур выгодным для еврейской колонии. После падения этого временщика (31 г.) строгости ослабели. Когда Филон приехал в Рим защищать перед Калигулой интересы александрийских евреев (40 г.), римские иудеи уже вернули себе свое прежнее положение. В следующем году (41 г.), или немного позднее, имп. Клавдий особым указом распространил на них веротерпимость, однако, потом нашел нужным принять против них репрессивные меры.

К этому именно времени относятся первые следы христианства в истории еврейской общины в Риме. Деяния апостольские и историк Светоний единодушно свидетельствует о том, что евреи были изгнаны из столицы. По рассказу Диона Кассия, полиция, находя полное изгнание неудобоисполнимым, удовольствовалась тем, что запретила собрания. Но несомненно, что были и случаи высылки: в 52 г. ап. Павел встретил в Коринфе еврея Акилу и его жену Прискиллу, которые переселились туда вследствие указа Клавдия. Акила был родом из Понта; и он и жена его уже исповедывали христианство. Эта подробность вполн совпадает с тем, что Светоний говорит о причине высылки: «Judaeos impulsore Chresto assidue tumultuantes Roma expulit» («изгнал из Рима евреев, упорно производивших беспорядки по подстрекательству Христа»). Итак, в Риме происходили беспорядки, вызванные евангельской проповедью, беспорядки, сходные с теми, какие по свидетельству книги Деяний происходили; в Иерусалиме, в Малой Азии, в Фессалониках, в Верии, в Корнфе, в Ефесе. По рассказу Деяний, когда Акила и Прискилла принимали в Коринфе ап. Павла, они только что прибыли из Италии; таким образом эдикт о высылке и беспорядки, которые дали повод к нему, относятся к 51 или 52 г.

В истории римской церкви это - первое известное нам событие, первое хронологическое указание, какое можно установить. Насколько позволяют судить аналогии, эта дата должна быть довольно близка ко времени первой проповеди Евангелия в римском обществе: Деяния всегда изображают крупные волнения в еврейских общинах, как немедленное следствие первой апостольской проповеди. Когда ап. Павел писал свое Послание к римлянам, не позднее 58 г., церковь некоторое время уже существовала там, и Павел уже много раз собирался ее посетить.

Чья рука бросила божественное семя в эту почву, где ему суждено было принести такой роскошный пдод - этого мы никогда не узнаем. Предположение, что ап. Петр был в Риме уже в первые годы царствования Клавдия (42 г.) или даже при Калигуле (39 г.), слишком слабо обосновано, чтобы историк мог под ним подписаться. Ничто не доказывает, чтобы римские евреи, присутствовавшие на празднике Пятидесятницы во время coшecтвия Св. Духа, были обращены в христианство, и главное, чтоб они распространяли его; сотник Корнилий, которого Петр обратил в Кесарии, не может считаться непременно уроженцем Рима; нам неизвестно, какие последствия имело для распространения христианства обращение проконсула о. Кипра Сергия Павла.

Пусть тайна скрывает от нас происхождение римской церкви; ограничимся замечанием, что когда ап. Павел обращал к ней свое послание (58 г.), она не только пережила кризис, сопровождавший ее появление на свет, но уже организовалась, насчитывала множество членов, была известна, даже знаменита своей верой и своими подвигами.

Она уже в то время пользовалась таким значением, что апостол язычников не находил возможным созидать на чужом основании и взять на себя обращение к истинной вере римского общества, - поприще, самое значительное и самое соблазнительное для его апостольского рвения. Его единственным желанием было насладиться общением с нею на пути в Испанию, когда он отправится туда с своей проповедью, а также несколько пополнить религиозное ведение, уже полученное римской паствой. Идеи, которые он ей излагает и которые,. повидимому, уже были сообщены и другим церквам, способ их изложения, практические увещания, которыми он их сопровождает, дают нам понять, из каких элементов слагалась молодая община. Как и большинство прочих, она возникла вследствие раскола в местном еврействе. Часть настоящих иудеев, вероятно еще большее количество полуобращенных язычников («боящихся Бога - ___»), вовлеченные в него, образовали новое общество, в котором они дружно жили, - первые имея мало надежды на то, что за ними последует много соотечественников, последние с видами на будущее евангельской проповеди.

Эта почва была совершенно подобна той, на которой в продолжении 12 лет работал Павел. Положение римской церкви было одинаково с положением антиохийской, если оставить в стороне кратковременное пререкание между Павлом и Петром; таково же было оно и в церквах галатийских, македонских, греческих, азийских, пока иудействующая антипропаганда не внесла в них смуты. Нет возможности в какой-либо определенный момент точно установить пропорции иудейско-христианских и языческо-христианских элементов, входивших в состав римской церкви. Одно несомненно, что после разрыва с синагогой для проповеди открывалась лучшая, даже гораздо лучшая будущность среди язычников. Однако никакой борьбы еще не возникало. Иерусалимские фанатики здесь еще не появлялись; вопросы, поднятые ими в Галатии и в других местах, не выдвигались еще в Риме.

Каково было течение событий в последующие годы? Павел, заключенный под стражу в Иерусалиме и задержанный в течение двух лет в Палестине, должен был отсрочить предполагаемое путешествие в Испанию. Прибыв под стражей в качестве обвиняемого перед судом императора в Италию (61 г.), он нашел в Путеолах христиан, которые оказали ему хороший прием; римские же христиане вышли ему навстречу на Аппиеву дорогу.

Тотчас по приезде он устроил себе свидание с знатнейшими нз иудеев (___) Рима и начал им проповедывать Евангелие, как будто они его еще не слыхали. Результат был таков, какого и следовало ожидать: несколько человек приняли христианство, главари же оказали упорное сопротивление.

Заключение Павла продолжалось два года. Одно только из его тогдашних произведений, Послание к филиппийцам, бросает некоторый свет на то, что делалось вокруг него. Выходцы из Иерусалима в свою очередь добрались, наконец, до Рима; Евангелие было возвещено не только друзьями, но и врагами апостола. Сам он обращал на себя большое внимание в «претории». В общем его пребывание в Риме было скорее полезно распространению христианства; христиане имели вид скорей бодрый, чем подавленный. Этот успех смягчал для него чувство горечи, внушаемое противодействием иудействующих, которых не обезоруживали даже оковы, влачимые Павлом за общую веру.

Наконец его дело было назначено к слушанию. Как римские прокураторы Феликс и Фест, как сам царь Агриппа П, императорский суд также не признал за Павлом никакого проступка, заслуживающего казни или тюремного заключения.

Выпущенный на свободу, он несомненно воспользовался ею, чтобы отправиться в Испанию, где христианство, по-видимому, обязано своим происхождением его апостольской проповеди. Он посетил также свои христианские общины по берегам Эгейского моря; важные указания на это последнее путешествие мы находим в так назыв. Пастырских посланиях к Титу и Тимофею.

Некоторые из членов первобытной римской церкви известны нам по крайней мере по своим именам. Раньше, чем прибыть в Рим, Павел уже имел там много друзей; в конце Послания к римлянам он шлет поименное приветствие двадцати четырем лицам: Акиле и Прискилле, с которыми сн встречался уже в Коринфе и в Азии, где они оказали ему крупные услуги, и вокруг которых в Риме собиралась небольшая группа христиан, или домашняя церковь; Епенету, самому первому последователю Христа в Ахайе; Mapии, которая в Риме много поработала для веры; Андронику и Юнии, прославившимся между апостолами и обратившимся ко Христу раньше самого Павла; Амплию, Урбану, Стахию, Апеллесу, Иродиону; Трифене, Трифосе и Персиде, трем добрым труженицам о Господе; Руфу и его матери, Асинкриту, Флегонту, Ерму, Патрову и Ермию, которые также составляли с некоторыми другими особую группу; Филологу, Юлии, Нирею и сестре его, Олимпану и другим с ними, наконец двум кружкам, - Аристовула и Нарцисса. Это последнее имя без сомнения принадлежит знаменитому вольноотпущеннику имп. Клавдия, тогда как Аристовул был внук Ирода Великого, живий в Риме в отличных отношениях с тем же императором. Выражения Павла «из домашних Аристовула, Нарцисса» дают основание думать, что дело идет о кружках верующих из среды клиентов или домашней прислуги этих богачей. Обращаясь к филиппийцам с посланием из Рима, Павел между прочим посылает им приветствие от верующих из «кесарева дома». Поздние в заключении II послания к Тимофею упоминаются имена еще четырех римских христиан: Еввула, Пуда, Лина и Клавдии.

Этот Лин должно быть то самое лицо, имя которого стоит во главе списка римских епископов. Имена Пуда и Прискиллы встречаются в легендах, лишенных достоверности. Однако в Риме уже в IV веке была церковь Пуда и другая Приска или Прискиллы. Это последнее имя было связано с самым древним римским кладбищем, и на этом кладбище сохранялись могилы Пуда и Прискиллы. На Ардейской дороге нашли христианскую усыпальницу, украшенную живописью эпохи Антонинов, если еще не более древней, и носящей имя некоего Амплия.

Около того времени, когда ап. Павел был освобожден, ап. Петр прибыл в Рим. Может быть он и раньше бывал здесь; это возможно, но доказать этого нельзя. Не уцелело никакого свидетельства об его апостольской деятельности в этой среде. Дошедшие до нас под его именем писания, канонические и иные, не содержат никаких сведений об этом.

Но самый факт его пребывания в Риме имел такие последствия и вызвал столь серьезные споры, что стоит отдать себе отчет в основаниях, которые его подтверждают.

Со второй половины II века мы встречаем точное и общераспространенное предание об этом. Достаточно сослаться на Дионисия Коринфского в Греции, Иринея в Галлии, Климента и Оригена в Александрии, Тертуллиана в Африке. Что касается самого Рима, то около 200 года Кай указывает там могилы апостолов. С III века, отстаивая свой авторитет, папы начинают говорить о себе, как о преемниках ап. Петра; это преемство ни кем не оспаривалось. Когда только речь заходила о преданиях апостольских времен и о правах, которые на них основываются, весь христиансюй мир признавал, что римская церковь - церковь апостола Петра: там он скончался и оставил после себя свою кафедру. Все препирательства между Востоком и Западом не касаются этого пункта, и это особенно замечательно для обстоятельства, имевшего такие важные последствия.

Но проследить его можно гораздо далее конца или даже середины II века. В своем Послании к римлянам св. Игнатий Антиохийский имеет в виду римское апостольское предание и доказывает этим, что оно было уже известно и признано в Азии и Сирии. Уговаривая римских хрнстиан не препятствовать его мученичеству, он продолжает: «Я не повелеваю вам, как Петр и Павел: те были апостолами, а я только осужденный». Эти слова не равносильны утверждению, что Петр был в Риме, но если бы было так в действительности, то Игнатий не мог бы выразиться иначе; если-же предположить, что Петр не был в Риме, то весь ход мысли Игнатия лишен основания.

Впрочем нельзя думать, что смерть ап. Петра была событием мало известным и скоро позабытым церковью. Не говоря уже о намеках на него, которые находят в Апокалипсисе и в Послании к евреям, последняя глава четвертого Евангелия содержит весьма прозрачное указание на мученическую кончину апостола. Чьему бы перу ни принадлежало это место Евангелия, несомненно, что человек, писавший его, жил во времена Траяна или очень недолго спустя.

В Риме воспоминания, естеотвенно, были еще живее. Св. Климент в своем известном отрывке о гонении Нерона упоминает об апостолах Петре и Павле наряду с Данаидами, Дирками и прочими жертвами, погибшими по случаю римского пожара. Обо всех их он говорит, как об одной замкнутой группе: все вместе они послужили для римлян и среди них (___ = среди нас) великим примером мужества.

Даже сам Петр удостоверяет свое пребывание в Риме. Его послание к малоазийским христианам заканчивается приветствием, которое он им посылает от имени вавилонской, т.-е. римской церкви: это условное обозначение очень известно, хотя бы из Апокалипсиса.

Летом 64 г. страшный пожар истребил главные кварталы Рима. Можст быть он не имел иной причины, кроме случайности, но общественное мнение единодушно обвинило Нерона в поджоге или по крайней мере в содействии распространению пламени. Чтобы отвратить от себя подозрение, император свалил вину на христиан. Они были схвачены в большом количестве, наскоро осуждены и казнены. Нерону вздумалось превратить их казнь в зрелище: он устроил в своих ватиканских садах ночные празднества, во время которых несчастные,. облитые смолой и объятые пламенем, бросали зловещй отблеск на ристалища цирка. Тацит, из которого мы почерпнули эти подробности, говорит об «огромном множестве» (multitude ingens). Из его слов ясно, что никто не приписывал пожара христианам; однако они все же пользовались дурной славой, их называли «врагами рода человеческого», ходили росказни об их беспутной жизни; поэтому только вследствие ненависти к Нерону могли решиться проявить сострадание к христианам.

Такова точка зрения Тацита, который распространил здесь на христиан свое пристрастное и презрительное отношение к евреям. Остается незыблемым факт ужасных сцен в Ватикане и мученичества за веру множества христиан обоего пола, так как не щадили и жснщин. Апостол Петр кажется действительно пострадал во время этих зловещих казней; могила его находилась на Ватикане, близ цирка Нерона, и предание относительно места его мученической кончины, как бы далеко мы ни восходили, приводит нас к тому же месту. Итак, мученичество его должно отнести к 64 г.. Но нельзя сказать того же относительно ап. Павла. Он также в Рим обрел кровавый конец своего призвания, но ничто не доказывает, чтобы он был приговорсн к смерти в связи с римским пожаром. Предание, которое вскоре утратило память о множестве мучеников 64 года, сблизило имена обоих апостолов и отнесло их кончину не только к одному и тому же году, но и к одному и тому же дню.

Как бы то ни было, когда остатки римской общины вновь могли собраться и организоваться, юная церковь была уже освящена ненавистью Нерона, кровью мучеников и воспоминанием о двух величайших апостолах. Еще при их жизни она была в большой чести у христиан; Павел, столь мало щадивший своих коринфян и осыпавший такими упреками галатов и азийцев, римлянам расточал лишь похвалы; послание, с которым он к ним обратился и которое поставлено во главе его посланий в церковном каноне, было данью уважения апостола к их добродетелям. Что же касается ап. Петра, то факт, что римляне были его последними непосредственными учениками, давал им важное преимущество. Сейчас же вслед за ватиканскими ужасами началась (66 г.) иерусалимская трагедия. Христиане святого города избегли гибели, постигшей их народ, только тем, что рассеялись. Еще некоторое время продолжали говорить об иерусалимской церкви, но она уже не находилась в Иерусалиме; этим именем обозначали ряд мелких общин, разбросанных по всей Палестине, в особенности на восток от Иордана; отрезанные от остального христианского мира, они все более и более замыкались в себе вследствие того, что говорили на своем семитическом языке и оставались непреклонными приверженцами Закона. Христианство утрачивало свое первоначальное средоточие как раз в тот момент, когда римская церковь достаточно созрела для того, чтобы заступить его место. Столица империи скоро сделалась метрополией для всех христиан.

ГЛАВА VI

Первые ереси

Религиозная пытливость и богословие первых христиан. - Послания к ефесянам и колоссянам. - Сеятели лжеучений. - Иудейский трансцендентализм. - Христология ап. Павла. - Ереси по данным Пастырских посланий и Апокалипсиса. - Николаиты и керинфяне. - Ереси по данным посланий св. Игнатия.

По первым посланиям ап. Павла видно, какой свободой пользовалась тогда Евангельская проповедь. Миссионеры шли по внушению Св. Духа то в страны, еще не слышавшие евангельской проповеди, то в города, где уже были христианские общины. Павел воздерживался от последнего: он поставил себе за правило «не созидать на чужом основании»; если он довольно долго пробыл в Риме, то это было против его желания. Но не вс были так щепетильны. Отсюда возникали столкновения между лицами, между разными авторитетами, даже между учениями. Доктрина, внедряемая вначале, была разумеется очень проста: как я старался показать, она вмещалась в рамки еврейского религиозного миросозерцания. Но ревность первых христиан была слишком пылка, чтобы оставаться в бездействии. В области мысли она проявила себя в ненасытной жаже познания. Второе пришествие Христа, его время, условия и последствия, образ и продолжительность, чуть не местоположение его царствия, - все это в высшей степени возбуждало любознательность и вызывало то напряжете умственной деятельности, о которой свидетельствуют Послания к фессалоникийцам. Когда покончили со спорами об обязательности Закона и о взаимных отношениях ветхого Израиля и новоявленной церкви, личность ее Основателя в свою очередь заняла умы. Как существовал Он раньше появления в мире? Какое место отвести Ему между небожителями? В каких отношениях находился Он прежде и находится теперь к тем таинственным силам, которые отчасти библейские предания, но особенно умозрения еврейских школ ставили между миром и бесконечно-совершенным Существом?

Как эти, так и другие вопросы вызывали разъяснения, которые нарастали, наслаивались на первоначальное зерно христианского учения. Это то, что ап. Павел назвал надстройкой (___) из которой проистекает высшее знание (___). Он допускает это дальнейшее развитие религиозного учения и даже сам усердно работает в этом направлении. Но он не скрывает от себя, что есть разные способы развития первоначального учения и что, под предлогом дополнения, его легко можно исказить.

Это именно и случилось в азийских церквах, как доказывают послания ап. Павла, обращенные к ним из римского заточения. Я говорю о Посланиях к ефесянам и колоссянам, Первое имело, по-видимому, характер окружного послания, отдельные экземпляры которого были разосланы в разные церкви. Оно не заключает в себе никаких местных указаний. Напротив, в Послании к колоссянам точно названы те, кому оно предназначалось. Его сопровождает короткая записка, Послание к Филимону.

Эти послания переносят нас в пограничную область между Фригией и старинными областями Лидии и Карии. Три крупных города - Иераполь, Лаодикия, Колоссы - расположены были здесь на небольшом расстоянш друг от друга по долине Лика. Павел лично не проповедывал в этой части Азии; однако его признавали здесь авторитетом, духовным главой; вероятно он посылал сюда кого-либо из своих сотрудников. Пока он был в узах, его посетил Епафрас, один из главных церковных деятелей этой области, и осведомил его о положении дел внутри этих общин. Павел решил написать те два послания, о которых я уже упоминал; приводимые мной ниже извлечения дают понятие о догматических затруднениях, волновавших умы азийских христиан.

Посл. к колоссян. I, 15-20: (Иисус Христос) есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, - все Им и для Него создано, и Он есть прежде всего и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство: ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с собою все, умиротворив чрез Него, кровью креста Его, и земное и небесное».

Посл. к колоссян. гл. II: «Желаю, чтобы вы знали, какой подвиг имею я ради вас и ради тех, которые в Лаодикии и Иераполе, и ради всех, кто не видел лица моего в плоти. Дабы утешились сердца их, соединенные в любви для всякого богатства совершенного разумения, для познания тайны Бога и Отца и Христа, в котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения. Это говорю я, чтобы кто-нибудь не прельстил вас вкрадчивыми словами, ибо хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами, радуясь и видя ваше благоустройство и твердость веры вашей во Христе. Посему как вы приняли Христа Ииcyca Господа, так и ходите в Нем, будучи укоренены и утверждены в Нем и укреплены в вере, как вы научены, преуспевая в ней с благодарением. Смотрите братия, чтобы кто не увлек вас философией и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу, ибо в нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, который есть глава всякого начальства и власти; в Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; бывши погребены с Ним в крсщении, в Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, который воскресил Его из мертвых, и вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе с Ним, простив вам все грехи, истребив рукописание постановлений на нас, которое было против нас и которое Он взял от среды и пригвоздил ко кресту, отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою.

Итак, никто да не осуждает вас за пишу или питие, или за какой-нибудь праздник или новочесячие, или субботу: это есть тень будущего, а тело во Христе. Никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением Ангелов, вторгаясь в то, чего не видел, безразсудно надмеваясь плотским своим умом и не держась главы, от которой все тело, составами и связями будучи соединяемо и скрепляемо, растет возрастом Божиим. Итак, если вы со Христом умерли для стихий мира, то для чего вы, как живущие в мире, держитесь постановлений: не прикасайся, не вкушай, не дотрагивайся (это все истлевает от употребления), - по заповедям и учению человеческому? - Это имеет только вид мудрости в самовольном служении, смиренномудрии и изнурении тела, в нвкотором небрежении о насыщении плоти.

Из этих текстов ясно, что люди, против которых ополчался ап. Павел, стремились ввести: 1) соблюдение праздников, новомесячий и суббот, 2) воздержание от известных видов пищи и обряды, выражавшие смирение, 3) поклонение ангелам. Может, быть речь шла еще об обрезании (II, 11), на которое, по-видимому, намекает слово уничижение. Все это имеет довольно большое сходство с иудейством, но это уже не полемика Послания к галатам. Речь идет не о противоположности между верой и Законом, но об особых обрядах, связанных с определенным учением, которое пытались установить в качестве дальнейшего развития апостольской проповеди.

За этой обрядностью вскрывается особая догматика, преобладающая черта которой - чрезвычайное значение, придаваемое ангелам. Апостол Павел не вдается в подробности, он скорее излагает свое учение, чем разбирает учение противников. Но настойчивость, с какой он утверждает, что все сотворено Иисусом Христом и ради Него, что ему принадлежиг первое место в деле творения и искупления, ясно доказывает, что колосские учители старались умалить значение Спасителя в глазах фригийских христиан. Дальше мы увидим, как еретические учения противополагали ангелов Богу, приписывали им создание мира и ответственность за зло как нравственное, так и физическое. Здесь отношение между Богом и ангелами совсем иное. Ангелы не враги Божьи, ибо им воздается поклонение и в них видят завершителей дела спасения, незаконченного Христом. Однако, эти посредники между Богом и миром, это различие, полагаемое в роде пищи, это принижение плоти - все это черты, которые позволяют сближать лжеучения, которые ап. Павел был вынужден искоренять в колосской церкви, с идеями иудействующих гностических сскт, которые вскоре перед нами предстанут.

Таково высшее знание, ___48___, которому учит апостол. Развитие объективной веры представляет собою развитие понятия о Христе. Нетрудно заметить, что выражения, употребленные в этих посланиях, не имеют в виду отношений между Христом и его небесным Отцом. Выражение «Слово» не было произнесено; Павел в нем не нуждается, потому что его занимает лишь отношение между Христом и тварью: Христа хотят низвести на степень ангела, апостол возвышает Его над всякой тварью и не только отводит Ему первое место, но видит в Нем смысл, цель и виновника творения.

Учение о церкви связано с этим высоким понятием о Христе. Церковь есть совокупность существ, на которых простирается дело спасения. Бог распространяет его в качестве безвозмездного дара на всех людей без различия происхождения: на греков и иудеев, варваров и скифов, рабов и свободных. Сложившаяся таким образом церковь все получила от Иисуса Христа: Он ее оправдание, ее жизненное начало, глава, вождь. Он сошел с неба, чтобы учредить ее, совершив на кресте дело спасения; восшедши на небеса, Он продолжает в ней распространение и завершение Своего дела. Он установил в ее лоне различные степени церковного служения - апостолов, пророков, евангелистов, пастырей, учителей - с тем, чтобы привлечь святых к общему делу, в священное здание, которое есть тело Христа. Действием Христа, чрез посредство этих орудий, мы все возрастаем в единой вере и познании, предмет которых все тот же Сын Божий, осуществляем свое призвание, достигаем в меру возраста мужа совершенна, которая есть обладание Христом во всей Его полноте.

Таким образом в церкви всякое учение проистекает от Иисуса Христа, всякий успех в знании происходит от Него и стремится к лучшему познанию Его и Его плеромы, той полноты Божества, какая обитает в Нем. Вся жизнь христианина от Него исходит и к Нему стремится; эта глубокая мысль нашла себе, позднее образное выражение в Альфе и Омеге ев. Иоанна.

Опасность, угрожавшая этому развитию вероучения, заключалась в суетных мудрствованиях лжеучителей; изменчивые как ветер или случайности игры, порожденные человеческой испорченностью, они коварно вводили в заблуждение людей, еще не утвержденных в истинной вере. Павел намекает даже, что эти теории, чуждые преданию, клонились к оправданию плотских грехов.

Дальнейший ход событий более, чем оправдал опасения апостола. Правда, документы, которыми мы располагаем для оценки этих первых стадий в развитии ересей, переносят нас ко времени, довольно далекому от той эпохи, когда Павел писал к колоссянам; к тому же они носят скорее полемичесюй, чем описательный характер. Из них однако ясно вытекает, что задолго до появления знаменитых гностических школ в царствование Адриана, сходные с ними учения проникали понемногу всюду, вызывая разделение между верующими, извращая Евангелие и стремясь превратить его в своего рода оправдание человеческих слабостей.

О таком состоянии церкви свидетельствуют так называемые Пастырские послания, из которых два к Тимофею, кажется, имеют в виду обстоятельства, происходившие в Азии. Личность проповедников ересей не остается уже неизвестной как в Послании к колоссянам; имена их названы. Это - Гименей, Филет, Александр. Они выдают себя за учителей Закона; их учения - басни иудейского происхождения; они обращаются к умам слабым, любопытным, мучимым страстной жаждой познания, в особенности к женщинам, занимают их пустыми и хитрыми вопросами, мифами, бесконечными родословиями. В практической части учения они внушали отвращение к браку и к некоторым родам пищи. Что касается воскресения, они считали его уже совершившимся, т.-е. не признавали иного воскресения кроме нравственного. Помимо опасности, какой подвергалась сама вера в собеседованиях с этими мнимыми учителями, здесь скрывался источник споров, ослабляющих узы любви.

Пастырские послания говорят нам об огорчении св. Павла при виде стольких плевел в его апостольской жатве. В других исторических памятниках, свидетельствующих об ересях и о заботах, какие они возбуждали в высших руководителях церкви, мы встречаем не только печаль, но и негодование. Сюда относятся: послание ап. Иуды, II послание ап. Петра, Откровете св. Иоанна. Еретиков обличают, как теоретиков безнравственности, которые превращают божественную благодать, Евангелие, в орудие похоти; их ожидают самые страшные наказания от праведного суда Божьего. Здесь опять идет речь об утонченных мифах, искусно составленных; другие подробности тоже вызывают порицание, но оно отличается более энергией, чем ясностью.

В семи посланиях, которыми начинается Откровение, ев. Иоанн также говорит с большим возбуждением. В азийских церквах свирепствует пропаганда, ведущая к безнравственности; она разрешает блуд и употребление в пищу идоложертвенного мяса. Учение, связанное с этой распущенной моралью, не излагается совсем; оно только охарактеризовано сильным выражением: «глубин сатанинских». Лжеучители выдают себя за апостолов, - а они не таковы; почитают себя иудеями, но они - «сборище сатанинское». Дважды они названы по имени: это - николаиты.

Конечно не по таким сведениям можно составить себе ясное понятие об ересях, распространенных в Азии во времена Апокалипсиса; предание тоже не проливает на это никакого света. Св. Ириней знает об ереси николаитов только из текста Апокалипсиса; он подводит итог сказанному о них там словами: indiscrete vivunt (живут беспорядочно). Климент Александрийский осведомлен столь же мало. Однако оба автора единогласно связызвают секту николаитов с именем диакона Николая, упоминаемого в Деяниях апостолов; но это отнюдь не доказано. Николаиты не единственные еретики, которых встречал автор Откровения. Поликарп рассказывал, что Иоанн, ученик Господа, войдя однажды в Ефес в баню и, увидев там некоего Керинфа, тотчас же выщел, говоря: бежим отсюда, здание может обрушиться, ибо в нем находится Керинф, враг истины. Св. Ириней, сохранивший нам этот рассказ Поликарпа, сообщает некоторые подробности об учении Керинфа, а св. Ипполит добавляет несколько черт к его изложению. Из их слов видно, что Керинф был в общем иудейский учитель, преданный соблюдению субботы, обрезанию и другим обрядам. Как и палестинские эвиониты, он учил, что Иисус был сын Иосифа и Марии, что Бог (___51___) слишком высоко парит над миром, чтобы заниматься им иначе, как чрез посредников. Один ангел сотворил вселенную, другой дал Закон; этот последний есть Бог иудеев. Оба они настолько ниже Верховного Существа, что не имеют о нем никакого понятия. Во время крещения Иисусa божественная сила, исходящая от Верховного Божества, - Христос (по Иринею), Святой Дух (по Ипполиту) - сошел на Него и обитал в Нем до начала Его страданий.

Лет двадцать спустя после появления Апокалипсиса, чрез провинцию Азию спешно проводили Игнатия, еп. Антиохийского, приговоренного к смерти за исповедание христианской веры и осужденного на растерзание дикими зверями в Риме. В посланиях, которые ему удалось написать некоторым церквам этой области, он в свою очередь касается положения догматических вопросов и предостерегает верующих от распространяемых среди них ересей.

Что прежде всего поражает его, - это склонность к партийности и к расколу. В Филадельфии он собственными глазами видел собрания еретиков.

«Некоторые из них хотели обмануть меня по слабости плоти моей, но Дух не впадает в заблуждение, ибо Он от Бога, Он знает, откуда приходит и куда идет, и разоблачает все тайное. Я вскричал среди их речей, вскричал громким голосом: держитесь епископа, пресвитеров и диаконов. Некоторые из них подумали, что я говорю так потому, что знаю об их разделении, но - свидетель мне Тот, ради Кого я ношу цепи, - не плоть, не человек открыли мне это. Дух гласит и поучает: не делайте ничего без епископа, блюдите вашу плоть, как храм Божий, любите согласие, бегите раздоров, подражайте Иисусу Христу, как и Он Отцу».

Собрания эти созывались по почину странствующих проповедников, которые ходили из города в город, сея плевелы. Им не всегда это удавалось. Так, по дороге из Филадельфии в Смирну, Игнатй встретил еретических проповедников, возвращавшихся из Ефеса, где они не имели никакого успеха. По всей вероятности, Игнатий знал этих еретиков до своего прибытия в Азию и старался предостеречь здешние церкви против нового для них врага, к которому сам он уже привык.

Учение, которое внушали слушателям на этих собраниях, прежде всего клеймится названием иудейства. Конечно, речь идет уже не о простой иудейской приверженности к Закону, а об умозрениях, в которых сплетаются три элемента: обрядовый закон, Евангелие и фантазии, чуждые тому и другому. Иудейские обряды, которые раньше отстаивались ради их собственной ценности, и как средство спасения, теперь служат указанием, внешней оболочкой для довольно странных религиозных учений. Игнатий часто возвращается к соблюдению субботы, обрезанию и иным обрядам, которые он считает устарелыми. Он настаивает на авторитете Нового Завета и пророков: эти последние связаны с Евангелием и косвенно противополагаются Закону.

Христология еретиков, - единственная часть их учения, о которой имеются ясные указания, - носит характер докетизма. «Будьте глухи, когда вам рассказывают о чем-либо помимо Христа, потомка Давидова, сына Марии, который действительно родился, который вкушал пищу и питье, был действительно гоним при Понтии Пилате, действительно распят, который действительно умер пред лицом неба, земли и преисподней, который действительно воскрес силою Бога Отца.... Если Он страдал только по видимости, как это. утверждают некоторые безбожники, т.-е. неверующие, которые сами живут только по видимости, то зачем я в оковах? Почему жажду я бороться с зверями? Напрасно ли я умру?» Эти выражения относятся не только к действительности смерти и воскресения Спасителя; они обнимают всю земную жизнь Его. Они имеют в виду не учение Керинфа, которое можно назвать докетизмом в несобственном смысле, но настоящий докетизм, напр. Сатурнила и Маркиона, для которых Иисус Христос во все время земной жизни имел лишь видимость плоти.

На счет эсхатологии (учения о конце мира) нет указаний, но настойчивость, с какою Игнатий подчеркивает действительность воскресения Христа и надежду на личное воскресение, заставляет думать, что еретики отвергали также веру в воскресение плоти. Это отрицание лишало христианскую мораль самой весской санкции. Слова Послания к филадельфийцам: «блюдите ваше тело, как храм Божий» - дают повод думать, что новые учения вели к безнравственности, однако этот довод слишком слаб. Новые еретики подвергают церковь опасности не столько своей распущенностью, сколько духом партийности.

Учение, которое св. Игнатий противополагает этой незаконной проповеди, слабо развито в его посланиях. Но его мнению Ветхий Завет был истинной, хотя несовершенной религией; теперь он отменен. Мученик Игнатий не превращает его в ряд иносказаний, но видит в нем введение к Евангелию. Христология Игнатия представляет несколько замечательных черт. Иисус Христос воистину Бог и воистину человек: «Бог Наш, Иисус Христос, по устроению Божию был зачат во чреве Марии из семени Давида, но от Святого Духа; Он родился и крестился, чтобы Своим страданием очистить и воду». Игнатий решительно настаивает на Его бытии до воплощения: «Один есть только врач телесный и духовный, рожденный и нерожденный, Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом неподверженный страдатю, Господь наш Иисус Христос». Учение о Слове Божием также известно св. Игнатию: «Один есть Бог, явивший себя чрез Иисуса Христа, Сына Своего, Который есть Его Слово, произнесенное после молчания, Который во всем благоугодил Пославшему Его». Это явление во времени не мешает Иисусу Христу быть вне и выше времени, существовать прежде всех век у Бога Отца.

В это отдаленное время ереси вырастали на почве еврейского мозаизма. Bсе лжеучители - это законники, преданные обрезанию, субботе и иным обрядам. Но они учили не только об обязательности Закона: их не следует смешивать с простодушными иерусалимскими книжниками и их учениками-фарисеями, поглощенными каноническим правом и толкованиями к нему. Они - настояние богословы, которые широко пользуются сравнительным равнодушием своих единоверцев ко всему, что не касается соблюдения Закона, чтобы предаваться своим ученым фантазиям. Но они не ограничиваются и этим. К без того уже мелочным Моисеевым обрядам они присоединяют еще резко выраженный аскетизм, девство, питание одной растительной пищей и воздержание от вина. Tе из них, которые приняли христианство, связывают с своими «иудейскими баснями» новые данные, внесенные Евангелием, и стараются внушить их новообращенным вместе с своими правилами строгой жизни. В общем то были - иудействующие гностики, которые в первоначальной церкви предшествовали вторжению философского гностицизма.

ГЛАВА VII

Епископская власть

Угроза христианскому братству со стороны ереси. - Необходимость иepapxии. - Положение ее в Иepycaлиме и Антиохии. - Устройство церкви во времена ап. Павла - Совет епископов, диаконы. - Единоличный епископат, его происхождение. - Кажущееся противоречие между епископатом единоличным и коллегиальным.

Большинство исторических памятников, на которые мы до сих пор ссылались, говорят об азийских церквах; но можно думать, что таково же было положение почти всюду. Оно было очень серьезно. Был поставлен вопрос, останется ли христианство верно Евангелию, или первоначальная простая проповедь будет поглощена приливом чуждых ей доктрин. Неужели эта чистая религия, унаследовавшая все, что было лучшего в Израиле, эта здоровая нравственность, это доверчивое, спокойное благочестие, - неужели все это будет отдано без защиты в жертву пропагандистам всяких причудливых учений и безнравственным шарлатанам? Последние были многочисленны и разнообразны; они перебегали от одной церкви к другой под видом пророков или апостолов, ссылаясь на Ветхий Завет, на авторитет Евангелия, преувеличивая значение соображений своей туманной философии, способной сбить с толку простодушных людей.

Как оградиться от них? В эту первую эпоху церковь еще не располагала ни вполне определившимся каноном Священного Писания, ни общепризнанным символом веры, ни даже твердо установленной духовной властью, которая была бы уверена в себе и опиралась на прочную традицию. В христианских собраниях слово также свободно предоставлялось каждому, как и в синагогах; если речи принимали нежелательный оборот, председателю собрания было конечно не трудно остановить оратора, но если бы он стал сопротивляться, если бы затеял спор, что можно было бы возражать людям, которые ссылались на авторитет или великих восточных апостолов, или ученых законников, или даже на Святого Духа и на Него в особенности? Мы видели, как трудно было ап. Павлу ввести в границы вдохновение своих коринфян. А как помешать проповеди вне собраний общины, образованию кружков, вследствие которого, даже помимо догматических заблуждений, распадался братский союз первых дней?

Оставался лишь один выход, это - усилить в местной общине власть объединяющих и руководящих органов. Поэтому неудивительно, что самые древние памятники, касающиеся ересей, в то же время являются самыми древними свидетельствами о развитии церковной иepapxии. Пастырские послания подробно останавливаются на выборе пресвитеров или епископов, на их обязанностях и делах, подлежащих их ведению; эти же вопросы являются почти единственной темой посланий св. Игнатия. Поэтому нам следует теперь поближе ознакомиться с происхождением иерархического управления в христианском обществе.

Мы видели, что первоначальная община в Иерусалиме находилась сперва под руководством двенадцати апостолов с Петром во главе. Совет старейшин, пресвитеров, и коллегия из семи диаконов дополняли эту организацию. Позднее, «брат Господень», Иаков, стоит наряду с апостолами, разделяя с ними высшую власть в церкви. После их рассеяния он один заместил их и стал главой местной церкви. По смерти его (61 г.), ему назначили в преемники тоже родственника Господа, Симеона, который дожил приблизительно до 110 г. Эта иерусалимская иepapxия представляет нам точь-в-точь те же степени, которые впосдедствии были приняты всюду.

О второй, антиохийской, общине мы менее осведомлены. Во главе ее мы видим сперва круг, в состав которого входят или апостолы, или носители Духа (харизматики). Затем, все покрывается мраком вплоть до царствования Траяна. К этому времени антиохийская церковь управлялась уже так, как и Иерусалимская. Епископ Игнатй занимал такое же положение, как Симеон в Иерусалиме. Иногда он титулуется епископом не антиохийским, а сирийским, откуда можно заключить, что в этих странах тогда существовали только две отдельные церкви: Иерусалимская для христиан из иудеев и Антиохийская для сирийских эллинистов. При сирийском епископе, как и при иерусалимском, состояли пресвитеры и диаконы. Предание сохранило имя одного из предшественников Игнатия, Эвода. Чрез его посредство иepapxия связывала себя с апостольским веком.

Во время своих благовестнических путешествий ап. Павел не мог не заложить в основанных им общинах начатка церковной организации; автор книги Деяний именно так и представляет дело, рассказывая как апостол ставил по всем городам пресвитеров. Однако эти местные руководители церкви редко упоминаются в его посланиях. В самых ранних посланиях говорится больше об отдельных служениях власти, чем о твердо установленных должностях, а там, где речь заходит о ннх,. внимание обращено более на странствующее вселенское апостольство, чем на местное управление. Так, Послание к ефесянам перечисляет одновременно апостолов, пророков, евангелистов, пастырей и учителей; не все, эти наименования имеют свой специальный смысл, а три первые не относятся к местной организации церкви. Не следует впрочем думать, чтобы носители церковного сана среди новообращенных могли иметь в глазах апостолов большое значечие. Bсе они были недавно обращены и едва отстали от язычества; истинными главами церкви все еще были непосредственные провозвестники Евангелия.

Однако состав церковного управления уже был налицо, назывался даже теми самыми именами, которые впоследствии остались в употреблены. В надписании своего Послания к филиппийцам, написанного ок. 63 г., ап. Павел обращается к «святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами». За несколько лет перед этим, по дороге в Иерусалим, он созвал «пресвитеров» Ефеса и поручил их заботам юную церковь, где Св. Дух поставил их «епископами». Уже отсюда видно, что между пресвитерами и епископами не делали различия и что управление церковью было коллегиальным. Ефесская церковь, как и Филиппийская, находилась под руководством группы лиц, которые были в то же время пресвитерами и епископами.

Этот порядок, или, если угодно, этот способ выражения продержался весьма долго. По посланиям ап. Петра и ап. Иакова, местная церковь находилась под руководством «пресвитеров», в Пастырских посланиях, отводящих столько места избранию и обязанностям церковных властей, они именуются то пресвитерами, то епископами. Послание св. Климента (около 97 г.), имеющее здесь весьма важное значение, так как оно было написано по поводу споров о церковной иepapxия, рисует нам местную церковь под управлеюем епископов и диаконов. То же видим мы и в недавно открытом Учении ХП апостолов. Терминология здесь та же, что и в Послании к филиппийцам. Около 115 г. Филиппийская церковь получила послание от Поликарпа, еп. Смирнского; в нем речь идет лишь о пресвитерах и диаконах. Ерм так же говорит о римской церкви своего времени; то же можно сказать о II послании Климента, римском или коринфском памятнике, современном Ерму. Эти последние произведения доводят нас приблизительно до половины II века.

Много спорили об этих свидетельствах и об их видимом противоречии с преданием, согласно которому единоличная епископская власть восходит к самому возникновению церкви и является в иерархическом строе носительницей апостольского предания. Мне кажется, что верность предания менее затронута в этом вопросе, чем утверждают, лишь бы его ставили просто, без придирок и предвзятости. Что епископ является преемником апостолов, это - мысль, которая в точности соответствует совокупности известных фактов. Первые христианские общины находились сперва под руководством апостолов разных степеней, которым они были обязаны своим основанием, а также и других членов из среды проповедников Евангелия. Так как все эти проповедники согласно своему назначению были людьми странствующими и работающими в разных местах, то основатели церквей вскоре стали поручать специально подготовленным и более почтенным из новообращенных отправление постоянных обязанностей, нсобходимых для ежедневной жизни общины: совершение евхаристии, проповедь, подготовление к крещению, председательство на собраниях, управление имуществом общины. Рано или поздно миссюнеры вынуждены были предоставить эти молодые общины самим себе; и управление ими перешло тогда всецело к руководителям, вышедшим из их собственной, cреды. Стоял ли во главе один или нисколько епископов, епископство являлось наследием апостолов. Не менее очевидно и то, что чрез апостолов, учредивших ее, эта иepapxия восходила к моменту возникновения церкви и получила свои полномочии от тех, кому Иисус Христос вверил Свое дело.

Но можно пойти еще далее и доказать, что хотя единоличная епископская власть в известных отношениях представляет позднейшую стадию развития церковной иepapxии, однако она, насколько можно судить, не чужда первоначальным учреждениям.

Во-первых, лучшим примером последних является устройство родоначальной церкви в Иерусалиме, где тотчас же после того, как апостолы разошлись, было введено единоличное управление. Есть основания думать, что монархический епископат с начала II века стал традиционным и в антиохийской церкви, когда Игнатий сообщил ему такой блеск. В своих посланиях к разным азийским церквам он очень настойчиво советует держаться епископа, главы местной церкви, чтобы устоять против натиска ересей. Именно вследствие этого свидетельства об учреждении епископской власти, подлинность его посланий так долго подвергалась сомнению в известных кругах. Но Игнатий говорит о единоличном епископстве, не как о новом учреждении; если он призывает верных в Азии тесно сомкнуться около епископа, то с неменьшей настойчивостью говорит он и о других степенях иepapxии. Его наставления сводятся к следующему: «сплотитесь вокруг ваших духовных начальников». То обстоятельство, что эти начальники представляют собой скорее трехстепенную, чем двухстепенную иpapxию, не имеет большого значения в ходе его рассуждений; но он говорит об этом, как о существующем факте, традиционном и никем неоспариваемом; ему не было нужды рекомендовать его.

Таким же точно неоспоримым традиционным учреждением является единоличная епископская власть в половин II века в западных христианских общинах, в Риме, в Лионе, в Коринфе, в Афинах, на острове Крите, как и в более восточных областях. Нигде нет и следа протеста против внезапного и так сказать революционного переворота, который бы превратил общинную власть из коллегиальной в монархическую. Уже в то время была возможность, по крайней мере в некоторых местах, проследить цепь епископов с апостольских времен. Егезипп, совершивший длинное путешествие и побывавший в различных церквах, нашел в некоторых местах списки епископов или сам составил их по местным документам и воспоминаниям. Преемственный ряд римских епископов известен нам чрез св. Иринея, афинских - чрез св. Дионисия Коринфского: первый начинается именами апостолов Петра и Павла, второй именем Дионисия Ареопагита. В Риме посдедовательность епископов была известна так хорошо и так точно установлена хронологически, что по ней исчислялось время других событий. Говорили об ересях, появившихся в епископство Аникиты, Пия, Игина. В полемике, возникшей по поводу празднования Пасхи, Ириней пользуется теми же хронологическими датами, восходя еще далее - до Телесфора и Сикста I, т.-е. до времен Траяна и св. Игнатия.

Что можно заключить из этого, как не то, что единоличная епископская власть существовала уже в странах, расположенных к западу от Азии, в те времена, когда были написаны и «Пастырь» Ерма, и Беседа, известная с именем Климента, и Учение XII апостолов, и послание св. Климента, и что, следовательно, свидетельство этих древних памятников о коллегиальном епископате нисколько не исключает единоличного? В конце II века автор Мураториева фрагмента говорит, что Ерм составил свое произведение весьма недавно, в бытность брата его, Пия, епископом римской церкви: nuperrime temporibus nostris, sedente cathetra (sic) urbis Romae ecclesiae pio episcopo fratre eius. Итак, Ерм как будто знаком только с коллегиальным епископатом, а между тем он писал во время управления единоличного епископа, которым был его родной брат. Во времена императора Коммода один учитель-модалист неоднократно появлялся перед церковными властями в Смирне. Ипполит, рассказывая об этом, употребляет здесь выражение «пресвитеры». Между тем несомненно, что в Смирне в то время был один епископ.

Впрочем, на коллегиальное епископство, с которого вероятно началась во многих местах организация церкви, нельзя было смотреть как на законченное учреждение; оно должно было преобразоваться уже очень скоро. Посредством комиссии можно управлять только в том случа, если она находится под председательством одного начальника, который держит ее в руках, вдохновляет, направляет и действует за нее. Вероятно, в эти древнейшие времена коллегии епископов наряду с своими председателями не имели более значения, чем нынешние каноники (епархиальные советы) наряду с своими епископами. Судя по некоторым довольно смутным воспоминаниям, удержавшимся в предании, они довольно долго сохраняли за собой право посвящения, что теперь составляет отличительную принадлежность епископской власти. Александрийские пресвитеры по смерти своего епископа приступали к замещению его должности, не только избирая ему преемника, но и посвящая его. Такое положение вещей создалось, очевидно, в то время, когда в Египте не было иной церкви, кроме александрийской; не было бы ничего удивительного, если бы одинаковое положение привело к тем же последствиям в Антиохии, Риме, Лионе, - везде, где местные церкви имели в своем ведении очень обширную область.

Можно объяснить себе также обычай называть одним именем и руководителя, и его советников. Мы сами говорим о клире, о священниках, приходе, хотя между настоятелем церкви и младшими священниками есть значительная разница в степени власти. Точно также можно было, говоря о римских пресвитерах или коринфских епископах, обозначать одним именем две высшие степени церковной иepapxии. Но естественный ход вещей вел к сосредоточению власти в одних руках; эта перемена, если только в этом была какая-нибудь перемена, принадлежала к числу тех, которые совершаются сами собой, нечувствительно, без потрясений. Председатель епископского совета в Риме, Александрии, Антиохии и во многих других местах достаточно выдавался среди своих собратьев, чтобы память о нем без особого труда сохранялась отдельно. «Церковь Божия, пребывающая в Риме», могла унаследовать в своей совокупности высшую власть своих основателей-апостолов; эта власть сосредоточивалась в коллегии пресвитеров-епископов; один из них преимущественно воплощал ее и управлял ею. Между этим председателем и единоличным епископом последующих веков нет существенного различия.

ГЛАВА VIII

Христианство и государство

Отношение к еврейским властям в Палестине. - Положение религии в греко-римской империи. - Особенность цоложения иудейства и христианства. - Смещение христиан с евреями и последующее различение их римскими властями. - Запрещение христианского исповедания. - Меры против христиан. - Указ Траяна. - Соображения государственной пользы и евангельская проповедь.

Первая светская власть, с которой пришлось считаться христианству, была власть правителей еврейского народа. По смерти Ирода Великого (за 4 года до Р. X.) его владения были поделены, как сказано выше, между тремя его сыновьями, Филиппом, Иродом Антипой и Архелаем. Филиппу достались главным образом земли по ту сторону Иордана до границы царства набатейского; Антипа получил север - Галилею, Десятиградие и Перею; Архелай центр и юг - Самарию, Иудею и Идумею. Архелай был скоро (6 г. по Р. X.) устранен и замецен римским прокуратором. Филипп сохранил свою тетрархию, как тогда говорили, до самой смерти, до 34 г.; Антипа персжил его, но в конце концов был в свою очередь смещен (39 г.). Владения Филиппа, присоединенные одно время (34 - 37 гг.) к провинции Сирии, были пожалованы Калигулой (37) внуку Ирода Великого Ироду Агриппе, который в 39 г. наследовал тетрархио Антипы и добился в конце концов, что ему передали и область прокуратора с Иерусалимом и окрестными странами. Царство Ирода Великого было таким образом восстановлено. Все эти государи упоминаются на первых страницах истории христианства, но они в общем имели мало отношения к нарождающейся церкви. Ирод Антипа, казнивший Иоанна Крестителя, играл лишь второстепенную роль в страстях Христа. Незаметно, чтобы он или его брат Филипп беспокоили последователей Евангелия, которые могли находиться во владениях каждого из них. Сам Агриппа стал враждебен к ним только по занятии иерусалимского престола. Там было местопребывание главного врага, еврейского священнического cocлoвия, влияние которого безраздельно господствовало в великом национальном совете или синедрионе, подобном сенатам греческих городов. Эта, до известной степени муниципальная (городская), власть распространялась лишь на провинцию, подчиненную прокуратору. В мелких иудейских государствах и тем более в странах, подчиненных другим правителям, как Дамаск, влияние синедриона могло быть лишь нравственным и религиозным. Но даже в своей собственной области эта власть не была неограничена. Так в Иудее один лишь прокуратор имел jus gladii (право приговаривать к смертной казни), и он не всегда был расположен служить орудием ненависти священников. Оттого-то казни были так малочисленны: кроме самого Иисуса, история упоминает только св. Стефана, Иакова Заведеева и Иакова брата Господня, с которыми поступили решительно. Священники наверстывали зато на менее суровых мерах - бичевании и заключении в тюрьму.

После смерти Ирода Агриппы I (44 г.), его царство было вновь подчинено прокураторам. Однако уже с 50 г. сын его, Агриппа II, бывший в большой милости у императора Клавдия, получил вместе с маленьким княжеством Халкидой в Антиливане право надзора над храмом и назначения первосвященника; три года спустя он променял свое княжество на царство, которое было для него образовано по ту сторону Иордана из прежней тетрархии Филиппа и части тетрархии Антипы. Христианам не приходилось жаловаться на него. Во время суда над ап. Павлом, в присутствии римского прокуратора, он скорее выказал расположете к нему; когда ап. Иаков, «брат Господень» был побит камнями по приговору первосвященника Анны-младшего, он сильно разгневался и не замедлил отрешить его от должности. Наконец, во время возстания иерусалимская христианская община удалилась именно в его владения. Этот доброжелательный к ней царь прожил до 100 г.

Но положение христиан в Палестине было слишком исключительно, чтобы на нем долго останавливаться. Перенесем свой взор на всю область империи и посмотрим, в каких условиях внешней безопасности оказались там христианские общины.

В древние времена признавалось основным принципом, что человек имеет обязанности перед Божеством, и что каждый гражданин данного государства обязан исполнить долг перед богами своего отечества. Римлянин обязан был поклоняться богам Рима, афинянин - богам Афин и так далее. С другой стороны он не только был свободен от всяких обязанностей по отношению к богам чужого государства, но ему даже, возбранялось служить им. Религия по существу своему была национальной; присоединиться к чужому культу было бы так же предосудительно, как поступить на службу в иностранную армию или отдать чужому государству часть своей политической деятельности.

Этот принпип не исключал возможности отправления чужеземного культа в пределах государства, лишь бы он отправлялся исключительно иностранцами, проживающими в нем (метеками, incolae), ибо, устраненные от национального культа народа, среди которого жили, они были бы вовсе лишены религии, если бы им не дозволялось исповедывать свою собственную. Но это соседство не влекло за собой слияния религии, не уменьшало разделяющих их преград, не ослабляло обязанностей каждого гражданина по отношению к его собственным богам.

Обособленность религии, соответственная разграничение государств, должна была пошатнуться вследствие слияния последних. Право римского гражданства, распространяясь на жителей и граждан городов, отличавшихся прежде по своим правам от Рима, должно было вести к распространению самой римской религии. Местные культы не могли быть уничтожены; ни Фортуна в Пренесте, ни Диана в Ариции не могли считаться лишенными божественности и права на поклонение потому только, что граждане Ариии и Пренесты стали римскими гражданами и в качестве таковых должны были исполнять обязанности по отношению к Весте, Юпитеру Капитолийскому и другим богам царствующого города. Как римские боги стали богами новых граждан Рима, так боги последних сделались богами для Рима. Это слияние божеств, сделавшееся принципом политики, повлекло скоро важные последствия... Присоединение южной Италии к Римскому государству ввело в его пантеон всех богов разнообразных греческих племен, имевших на италийской территории древние и славные колонии.

Это, по римскому выражению adlectio in divorum ordinem (причисление к сонму богов), происходило с соблюдением известных формальностей. До нас дошли сведения о том, как это совершилось по отношению к Аполлону и Асклепию. Во многих случаях это происходило путем отождествления: Арей был признан Марсом, Афродита - Венерой и так далее.

Такими религиозными сближениями можно было удовлетворить потребности, вызванные присоединением греческих земель или колонизащей Запада, и это уже было великое дело. Но как с той, так и с другой стороны оставались национальные религии, не умещавшиеся в рамках ни греческого политеизма, ни религий латинской Италии.

Повелители империи не могли иметь намерения отнять богов у своих дальних подданных; можно удостоверить, что они тщательно избегали этого; все, что они позволили себ в этом направлении, было запрещение некоторых обрядов, противных добрым нравам, как человеческие жертвоприношения, оскопление, обрезание. Что же касается кельтской религии, то Август пошел дальше и вовсе запретил ее для римских граждан.

Нельзя однако сказать, чтобы эти чужеземные религии слились когда-нибудь с римской государственной религией. Изида, Астарта, Митра, так же как Тевтат и Один, пользовались терпимостью, но никогда не достигли оффициального признания. Кельтская религия почти исчезла, благодаря успехам римской цивилизации, или точнее распространению латинского или римского права гражданства. То же можно сказать о религиях иберийских, мавританских, иллирийских, подвергшихся тем же влияниям. Восточным религиям жилось труднее, но они не только удержались на родной почве, но получили широкое распространение в греческом мире, в Италии и далеко за ее пределами.

Сперва их распространение было встречено довольно неприязненно: грек и в особенности римлянин, преданный своим традициям, не решались принимать участие в этих чужеземных культах; но под конец империя стала такой смешанной, что это отвращение исчезло. Римляне самого высокого общественного положения стали посещать восточные храмы, и не только на Востоке, как пилигримы, а и в самом Риме молились на подворьях этих храмов, находившихся по соседству с Капитолием.

Это фактическое слияние облегчалось отсутствием исключительности со стороны чужеземных религии. Поклоннику Изиды не приходило в голову, что он может быть неугоден Юпитеру Капитолийскому; в IV веке представители самых древних римских родов совмещали в своем лице римское жреческое достоинство с обязанностями жреца восточных культов. Можно было состоять членом коллегии понтифексов или авгуров и в то же время принять посвящение чрез тавроболы по обрядам религии Митры или даже председательствовать на тавроболах.

Не таково было положение иудейской и христианской религий. Как та, так и другая религия отличались безусловною исключительностью, и эта исключительность основывалась вовсе не на патриотическом чувстве, а была принципиальной. Бог Израиля и христиан не был Богом определенного народа, одним из богов. Это был единый Бог, Бог всех людей, Творец мира, законодатель и судия всего человечества. Остальные боги были лишь ложными богами, обожествленными людьми, демонами, идолами; они не шли в счет. Всякий культ, кром своего, считался здесь нечестивым; религии городов, народов, империй, были лишь мнимыми религиями, оболыцениями дьявола, против которых каждый человек имел право и обязанность протестовать.

Эти боги, эти разные культы, огульно осуждавпиеся как иудеями, так и христианами, в этом именно осуждении и вызываемой им общей реакции, находили нечто, объединяющее их: язычество стояло лицом к лицу с единобожием; вражда, какую оно вызывало, возбуждала в нем известную степень самосознания.

Оно не только сознавало, где общий враг, но и где общий друг и покровитель. Им было римское государство. Хотя римский Пантеон подразделялся на несколько этажей, и сирийская богиня напр. помещалась ниже Юпитера или Аполлона, но между разными религиями царило известное общение. Если не все боги были богами отечества, то ни один из них не противополагался резким образом центральной группе римских богов, к которым со времен империи прибавились две новые фигуры, пользовавшиеся всеобщим почитанием, богиня Рима (Roma) и бог Август. Эти последние, представленные и как бы воплощенные на земле во всех носителях верховной власти, придавали другим богам новое обаяние, не мало содействовавшее к уяснению оффициального понятия о божестве. Люди, не признававшие этого находились очевидно вне национальной религии, поскольку империя имела таковую; они считались безбожниками, атеистами.

Пока евреи пользовались политической самостоятельностью, их колонии за пределами палестинского центра могли считаться зависимыми от него, а их религия могла сойти за чужеземную, дозволенную и даже обязательную для членов еврейского народа, где бы они не поселились. Преемники Александра выказали очень благожелательное отношение к этим еврейским колониям. Они не только их терпели, но им покровительствовали, их поощряли. В эпоху римского завоевания евреи могли предъявить римским проконсулам льготные грамоты, где признавалось их существование и им специально были дарованы разные привилегии относительно празднования субботы, принесения присяги и военной службы. Римляне признали все это за ними. В тех местах, где таких льгот не существовало, и особенно в Риме, победители руководились общим началом своей политики по отношению к чужеземным религиям и оставляли евреев в покое. Однако положение осложнялось и произволу открывался простор в том случае, когда евреи являлись в то же время и римскими гражданами, а это бывало нередко. В первом столетии по Р. X. чистокровные евреи достигали в империи довольно высоких должностей; другие же, и в несравненно большем числе, были в царствование Тиберия завербованы в нездоровую сардинскую армию, или изгнаны из Италии. Эти последние или родители их были раньше рабами; отпущенные на волю, они стали римскими гражданами. Но можно представить себе и другой случай, а именно когда иудейство находило себе последователей среди языческого миpa. Пока дело шло только о признании единобожия, еврейских нравственных правил и даже соблюдения некоторых обычаев, как, напр., празднование субботы или воздержание от свиного мяса, не могло возникать никаких затруднений, в особенности, разумеется, для мелкого люда и лиц, не пользующихся правом римского гражданства. Но в тех случаях, когда прозелитами являлись представители высших классов, аристократических семейств, когда обращение в иудейство было доведено до конца со всеми его последствиями - до обрезания и иных обрядов, подразумевавших полное присоединение обращенного к иудейскому обществу, тогда дело принимало вид известной формы отречения от принадлежности к числу граждан Рима; такой человек становился вероотступником, изменником.

Поэтому прозелиты в собственном смысле слова были, по-видимому, очень редким явлением даже раньше, чем Адриан воспретил обрезание или Север издал весьма суровые законы против совращения в иудейство.

По теории разрушение иерусалимского храма должно было бы повлечь за собой упразднение или запрещение еврейского культа. Но на деле этого не случилось. Веспасиан, как человек практический, убедился, что здесь дело шло не только о национальности, что иудейство переживет еврейское государство и даже храм. Он ограничился тем, что передал Юпитеру Капитолшскому ту дань дидрахмы, которую сыны Израиля некогда платили Иегове и его святилищу. Став невольными данниками великого римского божества, евреи не могли пожаловаться на него или скорее на государство, которое ссылалось на его покровительство. Им предоставили свободу и даже льготы, какими они пользовались раньше. Таким образом иудейство продолжало быть разрешенной религией (religio licita). Христианство, наоборот, очень скоро стало запрещенной религией (religio illicita); это произошло, как только выяснилась разница между ним и иудейством.

До этого дошли не сразу. Римские правители провинщй были людьми положительными и неохотно вмешивались в сектанские споры. Им было довольно трудно при поверхностном взгляде отличить христиан от евреев и понять, почему последние так недоброжелательно относились к первым. Проконсул Ахайи Галлион встретил те же затруднения, что и Пилат, когда ап. Павел столкнулся с коринфскими евреями; таково же было положение проконсулов Феста и Феликса, когда иерусалимский первосвященник возбудил перед ними обвинение против Павла. Еще раньше этого римская полиция, дознавшись, что евреи слишком волнуются в споре о каком-то Хресте (Chrestus), примирила враждующие стороны общим изгнанием, выслав из Рима и тех и других.

Такая неосведомленность не могла длиться долго. Евреи не могли допустить, чтоб ненавистная секта пользовалась их льготами, и - что еще важнее - компрометировала бы их крайностями своей пропаганды. Они не преминули разъяснить дело властям. Уже со времен Траяна было запрещено исповедывать христианство.Плиний прежде, чем сделаться правителем Вифинии в 112 г., ни разу не присутствовал на суде при допросе христиан, (cognitiones de christianis), но знал, что их судили и приговаривали к тяжким наказаниям. Наступил момент, когда высшая власть, заведующая этим, решила, что самый факт принадлежности к христианству является наказуемым деянием. Когда именно наступил этот момент? Это очень трудно решить. До Траяна обыкновенно насчитывают два гонения: Нерона и Домициана, но факты, которые относят к этим гонениям - казни римских христиан, ложно обвиненных в поджоге Рима в 64 г., и смерть нескольких высокопоставленных лиц, которых Домищан устранил под предлогом их безбожия, - являются несколько исключительными, и могли бы быть объяснены без труда и помимо всякого оффициального воспрещения христианства. Следовательно они могли иметь место раньше издания запрещения и не имеют большого значения в интересующем нас здесь вопросе.

Послание ап. Петра внушает верным: «только бы не пострадал (___71___) кто из вас, как убийца или вор, или злодей, или как посягающий на чужое (___); а если как христианин, то не стыдись». Страдания, которые имеет в виду апостол, - это наказания, которым можно было подвергнуться со стороны властей, обязанных преследовать воров, убийц и т. п., то-есть со стороны законнодействующих судов. Естественно предположить, что эти слова были написаны не прежде, чем этот суд начал действовать против христиан, именно как таковых. Еслиб можно было с точностью и достоверностью установить год, когда написано это послание, нам было бы дано весьма ценное указание для решения, иастоящего вопроса.

Высшие власти империи, в рассматриваемое время, не раз имели случай получить сведения об отношении христианских общин к иудейству и действующему законодательству. Трудно напр. предположить, чтобы суд над ап. Павлом не обратил их внимания на эти предметы. Тоже можно сказать относительно пожара Рима и гонения, возбужденного тогда против тех, кого «чернь называла христианами».

По свидетельству, которое дошло до нас, правда в немного позднейшей передаче, Тит проводил различие между обеими религиями и решился сжечь храм иерусалимский потому именно, что надеялся уничтожить ту и другую сразу. Домициан задался целью увеличить поступление налога дидрахмы; он стал взыскивать его не только с тех, кто формально числился евреем, но и с тех, кто скрывал свое происхождение, или, не будучи евреем по происхождению, жил по-еврейски и уклонялся от занесения своего имени в списки плательщиков. Это взыскание, которое велось очень строго, естественно потребовало тщательных расследований вероисповедного положения евреев и христиан. Независимо от этих известных нам фактов, можно с уверенностью предположить, что были и многие другие, которые могли привлечь внимание законодателя и побудить его придти к тому или иному решению.

Раз христианство было воспрещено, исповедание его давало повод всякому частному обвинителю вчинать дело в подлежащем судебном учреждении; о нем могли также доводить до сведения полиции и тем вызывать известные меры со стороны администрации, - в Риме префекта, а в провинции правителей провинций и их помощников. Так как это было уголовное дело, то оно почти всегда восходило на суд правителей провинций; во всяком случае они неизменно являются на сцену во всех рассказах о мучениках.

Не раз, вслед за Тертуллианом, пытались доискаться, к какому разряду преступлений отнесен был факт принадлежности к христианству. Я думаю, что это спор о словах. Юридический язык римлян не имел особого термина для обозначена отречения от национальной религии. Выражение crimen laesae Romanae religionis» (оскорбление римской религии), которое встречается однажды у Тертуллиана, точно выражало бы понятие, о котором идет речь, но оно не было употребительным; напротив, преступление оскорбления величества (crimen laesae majestatis) было точно определено законом. В то время, о котором мы говорим и в тех условиях, при которых поднимался вопрос, между обоими выражениями не было большой разницы. Обвинитель, который захотел бы действовать, соблюдая все формальности, может быть мог бы вчинить против христианина дело об оскорблении величества. Я не знаю, был ли такой случай.

На практике на христиан доносили, их разыскивали, судили и осуждали, как христиан. Какие бы отвратительные обвинения ни взводило на них общественное мнение, их никогда не осуждали за чародейство, детоубийство, кровосмешееие, богохульство или оскорбление величества. Тертуллиан, который, как все апологеты, очень распространялся по поводу этих клевет и их нелепости, решительно утверждает, что они вовсе не служили поводом к обвинительным приговорам: «ваши приговоры имеют в виду лишь сознание в принадлежности к христианству. Ни одно преступление не упоминается в них, единственное преступление заключается в имени, потому что в этом состоит истинная причина всей ненависти к нам». Он приводит формулу этих приговоров. «Что же, наконец, читаете вы по вашим дощечкам? Такой-то, христианин. - Отчего вы не прибавляете: и человекоубийца»

Плиний, как он сам признается, не знал, должно ли преследовать христианина как такового, или же карать его за те преступления, которые предполагаются самим наименованием: nomen ipsum si flagitiis careat, an flagitia cohaerentia nomini. В своем ответе Траян не останавливается собственно на этом сомнении, но ясно показывает, что самое имя подлежало преследованию, и это же заключение вытекает изо всех документов, апологий, рассказов о мучениках и т. д. Впрочем, этот ответ императора содержит две подробности, хорошо доказывающие, что принадлежность к христианству считалась преступлением не на ряду с прочими. Судья не должен - так предписывает император - разыскивать христиан, но только карать их (очевидно смертной казнью) в том случае, если на них донесли и они изобличены: «conquirendi non sunt; si deferantur et arguantur, puniendi sunt. - Далее, если они заявят, что отрекаются от христианства и докажут это принесением жертвы богам, их следует прощать за раскаяние: ita tamen ut qui negaverit se christianum esse idque re ipsa manifestum fecerit, id est supplicando diis nostris quamvis suspectus in praeteritum veniam ex poenitentia impetret. Если бы христиане были тем, чем их представляла клевета, то непонятно, почему содеянные ими преступления не подлежали бы суду и не карались. Уголовный суд постановляет приговор не по настроению обвиняемых во время заседания суда, а по наличности проступков, в которых их обвиняют. Также необычайно и предписание не разыскивать их: conquirendi non sunt. Если бы дело шло о преступных и опасных лицах, полиция обязана была бы выслеживать их.

Указ Траяна - ценное доказательство того ложного положения, в котором находилось правительство вследствие успехов христианской проповеди. Мы видели выше, что как принципы, так и традиции обязывали его положить предел ее распространению. Нерон и Домициан были плохими императорами; насилия, от которых терпели в их царствование христиане наравне со многими другими, очевидно падают на их личную ответственность и стоят в связи с самыми дурными чертами их характера; христианские писатели-полемисты справедливо указывают, что эти изверги начинают собой ряд гонителей. Но тем не менее справедливо, что репрессивные меры против распространения христианства, меры, принятые, по-видимому, в то время в императорском совете, внушены были традиционными принципами и соображениями государственной пользы.

Вопрос только в том, не превзошли ли меру, предписывая предавать смертной казни за одну принадлежность к христианству? Такие законы легко издавать, но как их применять? Плиний был испуган огромным количеством привлеченных к ответственности христиан всех возрастов и общественных положений; они находились всюду: в городах, местечках, деревнях. Храмы опустели, население перестало справлять языческие праздники, приносить жертвы, так что жертвенные животные не находили больше покупателей. Но важнее самой многочисленности христиан была их невинность: правитель сам проверил ее разными способами, и между прочим, разумеется, пыткой, которой он подверг двух диаконисс. Их собрания, совместные трапезы, оказалось, происходили в границах самой строгой благопристойности; их взаимные обязательства не имели никаких преступных умыслов, и как раз наоборот, они клялись всегда воздерживаться от воровства, разбоя, прелюбодеяния, клятвопреступления и т. д.

При таких условиях, как мудрому императору не быть в затруднительном положении? Ведь нельзя же было отдать палачам все население Италии и провинций и преследовать с такой строгостью людей, добродетели которых удостоверялись самими властями. Отсюда смягчение при практическом применении законов, сдержанность в розысках, прощение всем отступникам.

После Траяна другие императоры, в той же мере, как он, проявляли желание смягчить последствия закона. Адриан писал в этом смысле разным правителям провинций, в частности проконсулу Азии, К. Минуцию Фундану; последний документ дошел до нас. Апологет Мелитон мог ссылаться Марку Аврелию на эти письма, а также и на другие, обращенные Антонином к городам: Лариссе, Фессалоник, Афинам и Ахейскому собранию (___75___).

Во всех этих документах, поскольку мы их знаем, выступает забота не о милосердии, но о том, чтобы не перейти границ. Не следует думать, что они доставили христианам завидное спокойствие: сочинения последних показывают, что в царствование этих добрых императоров они постоянно жили в ожидании мученической смерти и свыкались с этой мыслью. Несколько случаев точно известных и вполне достоверных подтверждают это. Мученики, имя и судьба которых по счастливой случайности дошли до нас, нисколько не имеют вида исключительных жертв. Дело в том, что борьба шла не только между правительством и христианством; сюда примешивались местные страсти, вспышки общественного мнения, мятежи всякого рода, давления на умы городских властей или даже правителей провинций. Этим именно влияниям от времени до времени противодействовал здравый смысл императора. Но он не всегда выступал против них, и даже в тех случаях, когда он вмешивался, он все-таки принимал во внимание формальную почву закона, который с самого начала опирался и не переставал опираться на соображения государственной необходимости.

В общем, хотя императоры II вика и не дали себя увлечь в политику истребления христиан, они все же далеко не обеспечили им безопасного существования. Если они воздерживались от решительных мер Деция или Диоклетиана, то вероятно вследствие пренебрежительного равнодушия к этим распрям между сектами и учениями, а может быть и потому, что они слишком полагались на силу сопротивления других сект или философской мысли. В III веке, когда эти силы обнаружили свою несостоятельность и опасность распространения христианства стала более угрожающей, правительственное давление усиливалось временами, но не отличалось последовательностью. Было слишком поздно: Церковь была недосягаема, и правительство оказалось побежденным.

ГЛАВА IX

Римская империя, как родина христианства

Смерть Иакова, брата Господня. - Восстание 66 года, выселение иерусалимской церкви. - Мятеж Бар-Кохеба: Элия Капитолина. - Епископы из иудействующих христиан. - Евангелие от евреев. - Отношение к остальным христианам. - Егезипп. - Эвиониты. - Элказаиты.

В то время, как дело ап. Павла разбиралось в Риме перед императорским судилищем, иудействующая церковь в Иepycaлиме переживала в свою очередь крайне важный кризис. Когда умер прокуратор Фест, его преемнику, Альбину, потребовалось время, чтобы добраться до Палестины. Вследствие этого наступил промежуток замешательства и анархии. Первосвященником в то время был Анна II, сын Анны, упоминаемого в рассказе о страстях Господних, и родственник Анании, игравшего роль в истории ап. Павла. Он не меньше их ненавидел «назареев». Поспешив воспользоваться благоприятными обстоятельствами, он направил свой удар на их местного главу, Иакова, брата Господня. По-видимому эта личность пользовалась в Иерусалиме всеобщим уважетем не только христиан, но и самих евреев; молва об его подвигах воздержания, об его продолжительных молитвах в храме долгое время передавалась из уст в уста. Народ звал его праведным, защитой народа (obliam). Это не защитило его однако от ненависти высших священников.

Анна собрал синедрион, вызвал на суд Иакова и некоторых других христиан и добился для них смертного приговора. Иаков со своими сподвижниками был побит камнями близ храма. Там же его и погребли; сто лет спустя на этом месте возвышался еще могильный столб.

Анна поплатился за свою смелость. По этому делу были поданы жалобы прокуратору, который находился на пути из Александриии, и царю Агриппе II, который тотчас же сместил первосвященника.

Дело происходило в 62 году. Четыре года спустя, в прокураторство Гессия Флора, преемника Альбина, в Иерусалиме вспыхнуло давно назревавшее восстание. Осенью 66 года римский гарнизон был перерезан, и мятеж сразу охватил Иудею и соседние области. Попытка сирийского легата, Цестия Галла, вновь овладеть святым городом потерпела неудачу. В следующем году Веспасиан, которому Нерон поручил усмирение мятежа, покорил Галилею, но смерть императора (68 г.) и смуты, последовавшие за нею, остановили дальнейшее усмирение. В это время Иерусалим сделался жертвой партийных раздоров и террора. Первосвященник Анания и все вожди священнической аристократии были перебиты мятежниками; разбойники и фанатики оспаривали друг у друга храм и укрепления; всюду царила анархия, пожары, убийства. Это был уже не святой город, а преддверие ада.

Христиане, получив чрез своих вождей указание свыше, решились покинуть город. Они переселились в Пеллу в Десятоградии, в царство Агриппы II. Пелла была греческим и языческим городом; однако они устроились там. Долгое время спустя Юлий Африкан (ок. 230 г.) отметил другие группы иyдействующих христиан в Кохабе, в стране за-иорданской и в Назарете галилейском. В IV столетии оставалась еще одна группа в Берее (Алепо) в северной Сирии. Нельзя сказать с точностью, когда выделились они из иерусалимской общины или из Пеллы.

Христиане остались в рассеянии и после войны. Не могло быть и речи о возвращении в Иерусалим, который до такой степени сравняли с землей, что трудно было догадаться, что здесь жили когда-то. В течение последующих 60 лет там находился лишь лагерь десятого легиона (leg. X Fretensis). Император Адриан решил основать на этом месте новый город, разумеется языческий, с храмом, который должен был возвышаться на месте прежнего святилища. Это осквернение святыни, как и во времена Антиоха Епифана, вызвало восстание среди остатков Израиля. Вождь восстания, Симон Бар-Кохеба, встретивший поддержку со стороны знаменитого раввина Акибы, выдавал себя евреям за вечно ожидаемого ими Мессию. Иерусалимский легион был изгнан из своего лагеря; некоторое время евреи занимали развалины своего священного города. Но Иерусалим не имел прежнего стратегического значения: решительный бой с повстанцами произошел по соседству с ним, в Бетере. Восстание было подавлено после трехлетней кровопролитной войны (132 - 135 гг.), из которой Палестина вышла разоренной и обезлюдевшей.

Иудействующие христиане не могли признать Бар-Кохебу за Мессию Израиля и отказались принять участие в восстании. Они поплатились за это, потому что повстанцы преследовали их со всем ожесточением, какое можно себе представить в таких случаях. Победа римлян обеспечила спокойствие их общинам, которые продолжали свое незаметное существование. Замыслы Адриана были осуществлены: на месте Иерусалима была воздвигнута римская колония Элия Капитолина со своими светскими зданиями, театром, языческими капищами. На том холме, где прежде стоял храм, был сооружен Капитолий в честь Юпитера и поставлена статуя императора. Не забыли и мест священных для христиан: на Голгофе был воздвигнут храм Венеры. Пребывание в новом городе было запрещено евреям под страхом смерти. При таких условиях иудействующие христиане должны были держаться от него в отдалении, что они и сделали. В иудейско-христианском мире власть, по-видимому, очень долго оставалась в руках родственников Спасителя: Иаков был «брат Господень»; Симон, который занял его место в качества главы иерусалимской церкви и дожил до царствования Траяна, также был родственником Христа. Два сына другого «брата Господня», Иуды, были выданы полиции Домициана. Их отправили в Рим, и сам пмператор допрашивал их. Он убедился, что такие ничтожные люди не могли быть ему опасны, и что царствие небесное ничем не грозит римской империи. Сыны Давида были возвращены на родину, где они сделались «предстоятелями церквей». Епископ Симеон не отделался так дешево; мы знаем по Егезиппу, что он претерпел мученичество при Траяне, в то время когда Аттик был правителем Палестины (ок. 107 г.). Во времена Юлия Африкана в середине III века были еще Desposyni (люди Господни), которые пользовались болыпим уважением в кругах христиан из иудеев. Евсевий сообщает список древних епископов иерусалимских, которые по его словам шли в непрерывном порядке до времен иудейского восстания при Адриане (132 г.). Первые два, Иаков и Симеон, доводят нас до 107 г.; таким образом на остальные 25 лет приходится 13 епископов, что уже слишком много. Если принять весь список и хронологическую границу Евсевия, то естественно допустить, что в него вошли епископы не только Пеллы, но и некоторых других колоний первобытной иерусалимской общины.

Евангелие, которым пользовались эти дрените христиане, было бы более интересным свидетельством о них, если бы оно дошло до нас в более полном виде. Это было, разумеется, еврейское, т.-е. арамейское евангелие; оно довольно рано было переведено на греческий язык и получило тогда название Евангелия от евреев ___80___. Бл. Иероним часто говорит о нем; он знал еще его семитский текст, который он иногда отождествляет с еврейским подлинником Евангелия от Матфея. Это заставляет предполагать, что между каноническим Евангелием от Матфея и Евангелием «от евреев» было довольно заметное сходство. Однако, поскольку можно судить по дошедшим до нас отрывкам, различия были немаловажные. Евангелие это, по-видимому, не менее древне, чем наши синоптические евангелия но совершенно независимо от них; оно вероятно было составлено в среде христианской общины в Пелле.

Как раз из Пеллы происходил Аристон, автор утраченного ныне диалога между Паписком и Язоном, написанного с целью распространения христианского веpoyчeния: еврей вступает здесь в спор с иудействующим христианином и убеждается его доводами. Это сочинение появилось вскоре после восстания Бар-Кохебы; Евсевий почерпнул из него несколько сведений об этом событии.

Эту Пелльскую церковь, даже вместе с ее колониями в Сирии и Палестине, нельзя считать представительницей всего иудействующего христианства. «pасceяниe» (Диаспора) всюду, понемногу и в особенности в крупных центрах, как в Александрии, насчитывало в своей среде евреев, обращенных в христианство, но не считавшнх себя свободными от исполнения иудейского Закона. Широкая терпимость ко всему, что касается учения, господствовавшая в среде евреев, позволяла им принимать христианство, но сами они оставались евреями. С другими христианами, существование которых они конечно допускали, их отношения должны были слагаться приблизительно так же, как они установились в Антиохии с одобрения Петра и Варнавы и к великому негодованию Павла. Иустин знал христиан этого рода; он полагал, что они спасутся, лишь бы они не принуждали верующих иного происхождения вести их образ жизни; он однако знал, что его мнение не разделялось всеми, и что были люди, отказывавшиеся, от общения с иудействующими христианами.

Иустин говорит только об отдльных личностях, он не дает сведений о положении общин и об отношениях, последних к представителям великой церкви. Егезипп, в конце II века, более точен. Он изображает «Церковь», т.-е. иepycaлимскую церковь, сперва верною преданию, затем волнуемой разными ересями, начало которых положил некий Фебутий с досады, что не попал в епископы. По мнению Егезиппа все эти ереси имеют своим источником разные еврейския секты - ессеев, галилеян, гемеробаптистов, масботеев, самарян, саддукеев, фарисеев. Этот перечень заключает довольно разнородные имена, но общая мысль верна и подтверждается фактами. Как и иудейство, из которого она возникла, эта иудействующая христианская церковь придавала чрезмерное значение исполнению Закона и недостаточно защищала себя от догматических измышлений.

Егезипп был иудействующим (христианином); таково мнение Евсевия, который был знаком со всеми его творетямп, и это, по-видимому, подтверждается его обыкновением ссылаться на Евангелю от евреев, частым употрсблением еврейских слов и наконец его близким знакомством с историей иepycaлимской церкви.

Видно, что эта последняя представляется ему православной и достойной почитания; однако он не чувствовал себя оторванным от родной почвы ни в римской, ни в коринфской среде. Он собирал сведения о преемстве епископов и о том, как они хранили первоначальное предание. По его словам, все шло там согласно Закону, пророкам и Господу.

Оптимистический взгляд Иустина и Егезиппа не повлиял на предание; неблагоприятное мнение об иудействующих христианах получило перевес со времен Иринея и Оригена. В глазах этих писателей иyдeйcтвyющee христианство было сектой, и именно сектой эвионитов (___82___). Это наименование, из которого не замедлили вывести имя воображаемого основателя секты, Эвиона, означает бедность его носителей. Иудействующие христиане в Сирии с самого начала получили прозвище назареев, которое упоминается уже в Деяниях апостольских; его очевидно произвели от имени Спасителя, - Иисус нз Назарета. Возможно, что они себя называли или их прозвали «эвионим» без намерения унизить. Не сказано ли в Евангелии: «блаженны бедные»? Позднее их противники из среды великой церкви, гордые своим учением о божественной природе Христа, связали с этим именем понятие о бедности учения и сделали его презрительной кличкой. Ориген в противоположность св. Иринею хорошо видел, что в данном случае, мы имеем дело не с ересью в настоящем смысле этого слова, подобной ереси Керинфа или Карпократа, а с запоздалым пережитком иудействующего христианства первых времен. По описанию св. Иринея эвиониты отличались верным соблюдением требований моисеева закона, обрезания и проч.; они питали великое почтение к Иерусалиму и во время молитвы обращались в его сторону; они учили, что мир создан самим Богом, и в этом их отличие от всякого рода гностиков. Они были особенно преданы Закону, пророков толковали искусственно. Такова их дань иyдейству. Что же касается их христианства, то они пользовались только одним Евангелием от Матфея, отвергали послания ап. Павла, считая его отступником, а Спасителя признавали сыном Иосифа. Однако здесь мнения расходились: Ориген свидетельствует, что одни допускали, другие отвергали чудо Его рождения.

Таким образом, замыкаясь в рамках моисеева закона, иудействующие христиане незаметно дошли до отделения от великой церкви. Несмотря на известные индивидуальные оттенки в их среде и на известные благоприятные отзывы о них, это отделение обнаружилось уже к концу II столетия.

Оно выражалось даже в полемики. К концу II века некий Симмах, эвионит, известный тем, что перевел Ветхий Заввт на греческий язык, написал против нападок остальных христиан сочинение в защиту взглядов своих единоверцев.

В крупных еврейских колониях эвиониты были рассеяны всюду понемногу. Греческий перевод их евангелия был уже с весьма ранних пор, со времен Траяна, известен в Египте; название «Евангелие от евреев» было без сомнения дано ему в отличие от другого евангелия, принятого в этой области - «Евангелия от египтян», бывшего в обращении среди христианской общины в Александрии. Гораздо далее, среди народов южной Аравии, где иудсйство привлекло уже и не переставало привлекать многочисленных последователей, христианство было проповедано в иудействующей форме. Пантен, посетивши эту страну во времена Марка Аврелия, нашел здесь Евангелие от евреев, которое по преданию было принесено ап. Варфоломеем, первым проповедником в этих отдаленных странах.

Однако даже со всеми своими разветвлениями (диаспорой), иудействующая церковь оставалась малолюдной. Она без сомнения потерпела при Траяне и Адриане от тех бедствий, которые обрушились на еврейский народ. Во времена Оригена она занимала не видное положение. Великий толкователь отвергал предположение, будто 144000 избранных Израиля в Апокалипсисе представляют иудействующих христиан; такое число кажется ему для этого слишком преувеличенным. Так как Ориген писал два века спустя после Христа, то его исчисления должны охватывать 5-6 поколений. Следовательно, он не предполагал, чтобы иудействующих было очень много.

В IV веке еще существовали назареи; Евсевий, св. Епифаний, бл. Иероним, в особенности последний, были знакомы с ними. О них заходит речь большей частью по поводу их евангелия; отзывы об их учении неблагоприятны. Hieron. Ep. ad. August., 89. - Св. Епифаний, не колеблясь, причисляет их к еретикам (Наеr., XXIX).}. Там и сям можно подметить у них некоторые следы влияния великой церкви или даже сближения с нею. Слияние совершилось, вероятно, путем единичных присоединений. Ни одна из общин иудействующих христиан не вошла, в качестве таковой, в состав восточных патриархий.

Таков был незаметный и жалкий конец иудействующего христианства. По мере того, как церковь развивалась в греко-римском мир, она покидала свою колыбель; она должна была освободиться от иудействующих так же, как от самого иудейства. Во время своего последнего путешествия в Иерусалим ап. Павел испытал насилие со стороны евреев и недоброжелательное отношение со стороны иудействующих христиан, а защиту и относительное покровительство нашел у римлян. Это положение представляется символическим.

Но ап. Павлу приходилось считаться не только с иудействующими законниками. Он встретил на своем пути утонченное иудейство, которое соединяло с моисеевыми предписаниями еще особые обряды и аскетическия упражнения, дополняя в то же время простые верования Израиля мудреными религиозными и философскими измышлениями. Ессеи в Палестине, Филон и ему подобные в иудейском рассеянии в разных видах были одушевлены одним и тем же стремлением к усовершенствованию предания. Оно скоро дало себя почувствовать и в первобытных христианских общинах. На это высшее иудейское учение опирались учители, против которых боролся ап. Павел в своих посланиях к азийским церквам и с которыми позднее познакомился св. Игнатий. В частности выражением его служит учение Керинфа. Во II веке это движение, по-видимому, немного, улеглось, по крайней мере оно но бросается более в глаза среди шума, поднятого сектами гностиков. Лет сто после Керинфа и Игнатия мы слышим вновь проповедь иудействующего христианства подобного же типа. Во времена папы Каллиста (217 - 222 г.), некий Алкимад, прибывшbq из Апамеи в Сирии, был представителем его в Риме. Он принес с собой мистическую книгу, которая была будто бы ниспослана некоему праведнику, по имени Элкасай, в 3 г. царствования Траяна (100 г.) в баснословной стране Серов. Элкасай получил ее от ангела ростом в двадцать пять схенов или девяносто шесть миль, называвшегося Сыном Божиим; подле него было существо женского пола такой же величины - Святой Дух. Откровение заключается лишь в проповеди покаяния, или скорее очищения чрез крещение, непрестанно возобновляемое. Крещаемый погружался в воду, призывая семь свидетелей, т.-е. Небо, Воду, Святых духов, Ангелов молитвы, Елей, Соль и Землю. Этот обряд, по их мнешю, не только очищал от греха, но излечивал от бешенства и других болезней. Имелись заклинанитя, состоявшие из сирийских слов, произносившихся навыворот. Эта секта, повидимому, не имела большого успеха вне своей родины, где она очевидно раздробилась, ибо св. Епифаний знал несколько ее разновидностей, которые описал под именем оссеев, эвионеев, сампсеев. В его время все они были сосредоточены в области к востоку от Мертвого моря и Иордана. Из семьи Элказая были еще в живых две женщины, которых их единоверцы очень почитали, Марфуза и Марфана.

Эти сектанты соблюдали еврейские обычаи, но держались своих взглядов на канон Св. Писания. Пророков они отвергали, из Моисеева закона устраняли все, что касается жертвоприношений; они унижали ап. Павла и отвергали его послания. Новый Завет. начинался евангелием, из которого св. Епифаний сохранил нам несколько отрывков. Сектанты считали этот текст написанными ап. Матфеем от имени всех двенадцати апостолов. Среди них обращались также сказания об апостолах, содержавшиеся в особых книгах, как «Керигмы (поучения) Петра», из которых образовались Клементины, и «Восхождения св. Иакова», на которые ссылается св. Епифаний. В этих разнообразных произведениях усиленно проповедуется аскетизм, особенно растительная пища и отвращение от вина. Даже для евхаристии вино заменялось водой. Христология имеет сходство с христологией Керинфа и эвионитов: Иисус, сын Марии и Иосифа, возвысился до степени божества в момент своего крещения чрез соединение с эоном Христом; последнего одни отождествляли с Св. Духом, другие с Адамом, третьи, наконец, с высшим ангелом, созданным раньше всей прочей твари, воплощавшегося уже в Адаме и других лицах Ветхого Завета. О том, какое отношение имел этот Христос к ангелу, носившему имя Сына Божия, умалчивалось.

Эти учения и обряды в общем не представляют ничего особенно нового. Это - старые «иудейсюя басни» времен ап. Павла, которые пытаются подновить, ссылаясь на новое откровение и подкрепляя себя литературными произведениями, составленными с этой целью.

ГЛАВА X

Произведния христианской литературы

Послания ап. Павла. Евангелия. Ученики, переселивпиеся в Азию: Филипп, Аристион, Иоанн. - Предание об ап. Иоанне. Произведения Иоанна. Устное предание и синоптическия евангелия. Другие канонические книги. Разные произведения: Дидахе, послание Варнавы, книги, припнсываемые ап. Петру. - Климент, Ерм и прочие «мужи апостольские».

С того момента, как прерывается рассказ Деяний, и до середины II века, документы по истории христианства становятся очень редки, и их слишком трудно подобрать в известном порядке или даже истолковать, чтобы по ним можно было составить последовательный исторический рассказ. Главные черты уже указаны выше; возрастающей успех евангельской проповеди, использование ею результатов, добытых или подготовленных иудейской пропагандой, упрочение универсального характера новой религии, взаимное обособление христианских и иудействующих общин, первые проявления смелых мнений, предвецавших будущие ереси, устойчивость предания, всюду находившего себе опору в местной иepapxии, окрепшей и уяснившей круг своих полномочий, внешние опасности вследствие нелегального существования.

Таковы общие черты положения; они естественно вытекали из условий, при которых распространялось и утверждалось христианство. Другой факт общего характера и весьма важный по последствиям подлежит теперь нашему рассмотрению: это появление христианской литературы.

Мы говорили уже о посланиях ап. Павла, которые в общем являются древнейшими памятниками христианской письменности. Если оставить в стороне Пастырские послания которые, по крайней мере в том виде, в каком дошли до нас, принадлежат к несколько позднейшему времени, все прочие группируются между 53 и 62 годами. Хотя они были сперва написаны для христианских общин иногда отдаленных друг от друга, однако из них довольно рано составился сборник. Климент и Поликарп, по-видимому, имели его в руках.

Сложнее и вместе с тем темнее история евангелий. Постараюсь вкратце передать то немногое, что о ней известно.

Как мы видели выше, не все из первых последователей Христа остались в Иерусалиме но еще задолго до осады Иерусалима началось рассеяние вследствие ли местных гонений или в интересах проповеди. Апостолы разошлись по разным местам, а с ними много других крупных личностей, как напр., Сила, сопутствовавший Павлу в его втором путешествии. Иудейская война должна была еще более ускорить этот исход и занести в далекие края очевидцев самого зарождения христианства. Переселенцы эти естественно принадлежали к разряду людей с более широким кругозором, не боявшихся жить вдали от Палестины, среди язычников. Азия приняла к ceбе некоторых из них. В числе их находился евангелист Филипп, один из семи иерусалимских диаконов. Во время своего последнего путешествия (58 г,) ап. Павел встретил его в Kecapии, где он поселился, и пользовался здесь его гостеприимством. У Филиппа было в то время четыре дочери девственницы и пророчицы. Семья эта переселилась потом во Фригию, в Иераполь, город, как уже видно это по названию, славившийся своими языческими святилищами. Папий, епископ Иерапольский (в первой половине II века), знал этих пророчиц и записал их рассказы. Поликрат, бывший в конце того же века епископом в Ефесе, рассказывает, что две из них, хранившие девство и умершие в преклонных летах, были похоронены с отцом в Иераполе, а третья в Ефесе. Из его слов видно, что в областях Азии Филиппа Иерапольского смешивали уже с одноименным ему апостолом, одним из двенадцати. Это смешение получило распространение. Кроме Филиппа и его дочерей, предание запомнило еще имя некоего Аристиона, которому недавно описанная рукопись приписывает второканоническое окончание Евангелия от Марка, и какого-то Иоанна, прозванного по противоположности Старцем (___90___). Оба они были «учениками Господа». Они жили до глубокой старости, так что Папию довелось еще при их жизни записать некоторые их поучения.

Над этими немного уже неясными воспоминаниями парит образ ап. Иоанна, сына Зеведеева, которому предание приписывает Апокалипсис, четвертое Евангелие и три послания из числа соборных. Вопрос, он ли действительно автор всех этих. произведений, является в настоящее время весьма спорным. Оспаривают даже самый факт его пребывания в Азии. Не вдаваясь во все подробности этих проблем, необходимо отметить здесь их главные основания.

Апокалипсис несомненно есть произведение какого-то пророка Иоанна, который является в нем облеченным высоким авторитетом в глазах азийских и фригийских церквей. Книга его была написана на небольшом острове Патмос, куда автор еа был сослан за веру. Он именует себя различным образом, но никогда не называет апостолом. Напротив, самый тон, каким он говорит о «двенадцати апостолах Агнца» (XXI, 14), производить такое впечатление, что он выделяет себя из их высокочтимой среды.

Однако самый древний автор, упоминающий об Апокалипсисе, св. Иустин, не колеблясь, приписывает его ап. Иоанну; также и позднейпие писатели, за немногими лишь исключениями, которые, повидимому, внушены скорее догматическими соображениями, чем. данными противоположного предания. Св. Иустин около 135 года долго жил в Ефес, т.-е. лет сорок спустя после того времени, к какому обыкновенно относят появление Апокалипсиса.

Если принять предание, самым древним представителем которого является Иустин, пребывание ап. Иоанна в Азии не подлежит сомнению, но остается еще под вопросом, можно ли приписать ему Евангелие, и в настоящем положении спора немногие критики склоняются к этому.

Здесь не только молчание Апокалипсиса противополагается преданию, но и молчание Папия, который упоминает о св. Иоанне, как об обыкновенном апостоле, и как будто вовсе не знает, что он имел особенные отношения к азийской области. Наконец, еще знаменательнее молчание св. Игнатия: он не только ни одним словом не обмолвился об ап. Иоанне в своих посланиях к азийским церквам, но, поставляя на вид ефесянам их связь с апостолами, он упоминает исключительно об ап. Павле. Поликарп в послании к филиппийцам хранит такое же молчание.

В Риме апостольское предание обосновано совсем иначе. Оно имеет за себя Первое послание Петра и послание Климента - два документа первого века. Игнатий, который не думает ссылаться на ап. Иоанна перед сфесскими христианами, с живостью напоминает римским об их особой близости к апп. Петру и Павлу.

Однако, оставляя в стороне Апокалипсис, я не думаю, чтобы следовало придавать слишком большое значение молчанию Игнатия и Поликарпа. Можно удивляться, что их послания умалчивают об ап. Иоанне, но упоминается ли в них об Апокалипсисе и его авторе? Однако, во всяком случай, последний, - отожествляли его или нет с сыном Зеведея, - был первостепенным религиозным авторитетом для азийских церквей. Можно было бы рассчитывать встретить какие-нибудь намеки на его личность, видения, послания в увещаниях, обращенных Игнатием нисколько лет спустя после его смерти, к верующим в Ефесе, Смирне и других азийских городах, однако, на деле Игнатий ничего о них не упоминает. Более того, в самой середине IV века, когда пребывание в Азии ап. Иоанна было общепризнанным фактом, биограф св. Поликарпа, рассказывая первоначальную историю азийских церквей от Павла до Поликарпа, подробно описывая возведение в сан знаменитого смирнского епископа, ни разу при этом не называет ап. Иоанна, и это в книге, героя которой св. Ириней и Евсевий, уже с давних пор изображали учеником сына Зеведеева. Не удивительно ли такое молчание? Можно ли заключить отсюда, что жители Смирны в IV веке не знали еще, что ап. Иоанн был в Азии?

Итак, не следует слишком много извлекать из факта молчания Игнатия и Поликарпа; что же касается Папия, то и его молчание не является более убедительным, ибо от него уцелело лишь нисколько фраз, и никто не может утверждать, чтобы он имел другое мнение об авторе Апокалипсиса, чем его современник Иустин.

Остается молчание самого Апокалипсиса. Но можно ли считать себя в праве, что-нибудь решительно доказывать на основании качеств, какие себе приписывает или не приписывает автор такой необычайной книги? Он говорит не в качестве апостола или свидетеля евангельских событий и благовестника, а как пророк прославленного Христа, пребывающего на небесах, руководящего оттуда верующими в Него и напоминающого им о Своем близком пришествии. Можно спросить, какая ему была нужда называть себя именем, не относящимся к тому служению, которое он исподнял, оглашая свои видения?

Итак, кажется, что между возможными толкованиями этих различных форм умолчания можно найти такие, которые не стоят в противоречии с весьма рано засвидетельствованным преданием. А в таком случае лучше еще держаться последнего, не скрывая от себя, однако, что имеются другие предания, более обоснованные.

Поступающиеся этим преданием должны признать автором Апокалипсиса «пресвитера Иоанна», о котором упоминает Папий. Довольно естественно приписать ему и два неболышие послания св. Иоанна, автор которых именует себя старцем и даже старцем по преимуществу (___92___), что вполне соответствует свидетельству Папия.

Что касается Евангелия и первого послания ап. Иоанна, двух очень родственных друг другу памятников, то они не имеют никаких точек соприкосновения с Азией. Ап. Иоанн мог, и не вступая в пределы Азии, написать их. Но я не намерен касаться здесь поднятых по этому поводу вопросов. Достаточно напомнить, что можно проследить следы этого Евангелия до сочинений Иустина, Папия, Поликарпа и Игнатия, и что Папий и Поликарп были знакомы также и с первым посланием Иоанна. Поэтому можно сказать, что вся совокупность этих произведений - Апокалипсис, Евангелие, Послания были известны в Азии с первых годов II вика. Однако эти древние свидетельства все еще умалчивают об авторе. Предание в этом отношении начинается лишь с Татиана и св. Иринея. Нужно сказать, что с этих пор оно становится очень ясным и определенным. '

Я не хочу этим сказать, чтобы против этого не восставали. Евангелие от Иоанна, так же как и его Апокалипсис, пришлось защищать против возражений и притом соображениями, в которые современные споры не внесли ничего существенно нового. Еще долго будут рассуждать о том, что оно не похоже на прочие Евангелия, и о том, возможно ли человеку, близкому ко Христу, представлять себе в таком вид своего Учителя, приписывать Ему те или иные речи, о неправдоподобии философского развития у палестинского рыбака, которое предполагается его знакомством с философской идеей Логоса.

Но Логос встречается также и в Апокалипсисе, т.-е. в самой не александрийской книге, какую только можно себе представить. То развитие, которое вызывает сомнения, когда речь идет об апостоле Иоанне, необходимо допустить, приписывая Апокалипсис Пресвитеру Иоанну, вышедшему из той же среды. Что же касается возможного и невозможного в области евангельской истории, то полезно вспомнить, что и синоптические Евангелия разнятся между собой, и сгладить эти различая не всегда легко. Впрочем, нам весьма трудно начертать независимо от частных фактов (a priori) правила, какими должен бы был руководствоваться столь исключительный вид литературных произведений. Несомненно одно, что для публики этих первых времен совпадение рассказов и точность подробностей не имели того же значения, что для нас. Мы не в праве приравнивать наши современные требования к тем, с какими должны были считаться священные писатели.

Каковы бы ни были результаты этого спора, если даже будут приняты некоторые заключения еще нуждающиеся в доказательствах, несомненным останется один важный факт: какой-то Иоанн, «ученик Господень», пришелец из Палестины, долго жил в Азии, и церкви этой страны почитали его первостепенным авторитетом, принимали его руководство и даже предостережетя, чтили, в нем преклонный возраст, добродетели и самовидца первых дней христианства. Он жил так долго, что стали говорить, будто он никогда не умрет; однако, он умер, но о нем сохранилось весьма живое воспоминание. Знавшие его считали это для себя честью и любили повторять его слова. Св. Ириней со слов Папия рассказывает о пресвитерах, живших с Иоанном, учеником Господним; он с большим благоговением собирал все сказанное ими. Поликарп, которого еп. лионский знал в своем детстве, был из числа этих пресвитеров (presbyteri). Могила Иоанна в Ефесе была известна и почитаема. Легенда, разумеется, не замедлила украсить это воспоминание. В конце II века Поликрат, епископ ефесский, называет Иоанна священником, носящим золотую дощечку (на головной повязке), т.-е. он видит в нем иудейского первосвященника. Климент Александрийский сохранил нам трогательный рассказ о том, как престарелый апостол бежал, чтобы спасти заблудшегося юношу. Тертуллиану уже известно, что в Риме Иоанн был брошен в котел с кипящим маслом: его жизнь, чудеса и кончина, или скорее таинственное успение, прославлялись в одном из древнейших сказаний об апостолах.

Престарелые азийские учители, изречения которых дошли до нас благодаря Папию и Иринею, являются последними представителями устного предания. Очевидно, что в начале, когда Новый Завет еще не сложился, а Евангелия в частности или не были написаны, или не пользовались широкой известностью, жили только этим преданием. Такое положение было не безопасно, ибо известно, с какой легкостью искажается предание, не закрепленное в письменности.

То, что вверено памяти человека, легко поддается искажению со стороны его воображения или увлечены его красноречия. В той среде, где жил Папий, ходили рассказы о том, что Христос дожил до преклонного возраста (aetas senior), что Иуда не повесился, как сказано в Евангелии, а распух до такой степени, что не мог больше проходить даже по улицам, по которым свободно проезжали колесницы; глаза его исчезли под вздувшимися веками... наконец, умирая, он издавал такое зловоние, что жители принуждены были покинуть место, где он жил, и что оно смердило еще во время жизни рассказчика. Апокалипсис предвещал тысячелетнее царство праведников до всеобщего воскресения. Тема эта была довольно богато разработана. В тысячелетнем царстве будут произрастать лозы в десять тысяч ветвей; на каждой ветви будет десять тысяч отростков и на каждом отростке десять тысяч кистей с десятью тысячами ягод каждая; и каждая ягода будет давать двадцать пять метрет вина. С пшеницей дело будет обстоять также. И , эти предсказания выдавались за изречения самого Христа. Иуда, неверующй еще прежде своего предательства, позволял себе возражения и спросил, каким образом Бог может произвести такое плодородие. «Узнают это те, ответил Христос, которые войдут в это царство».

Настало время принять писаные Евангелия и придерживаться их повествований. Мы очень слабо осведомлены относительно редакции и первого появления этих авторитетных текстов, а так же и о том, как они были сначала приняты. Сверх того общего факта, что Евангелия были даны церкви апостолами или их непосредственными учениками, результаты, к которым приводит нас самая осведомленная, проницательная и даже самая смелая критика, всегда имеют нечто неясное и гадательное, что можно принимать лишь с сомнением и в виде предварительной гипотезы. В занимающем нас вопросе самым древним внешним свидетельством, на которое можно опереться, служат. переданные Папием слова пресвитера Иоанна об Евангелиях Марка и Матфея. «Марк, истолкователь Петра, говорит Папий старательно, но не держась порядка, записывал свои воспоминания о словах и деяниях Христа. Он сам не слушал Господа и не сопутствовал Ему, но впоследствии был с Петром, который рассказывал сообразно с требованиями своей проповеди, а не с тем, чтобы беседы Господа передать по порядку. Поэтому Марк не заслуживает упреков за то, что писал, как запомнил. Он заботился лишь об одном: ничего не опустить из слышанного и передать только правду». Черпая повидимому, из того же источника, Папий продолжает: «Матфей записал беседы Господа (Logia) по-еврейски; а всякий толковал их как мог». К сожалению, нам неизвестно, что говорил пресвитер Иоанн о третьем Евангелии. Его апологетическая оценка Евангелия Марка, по-видимому, предполагает возражения, выдвинутые кем-то против этого Евангелия. Иоанн отстраняет их, но он держался того мнения, что Марк не представляет собой совершенства, что повествование, записанное не слушателем апостола, а непосредственным свидетелем, повествование полное и, главное, более последовательное, имело-бы некоторое преимущество перед вторым Евангелием. Идеал этот не мог быть найден им в Евангелии от Матфея, в котором дана та же последовательность событии, что и у Марка, и греческий текст которого не казался ему достаточно установившимся. Лука тоже подлежит исключению, ибо он, как и Марк, не был непосредственным учеником Христа. Остается Иоанн. Не выражается ли в этом косвенное предпочтете четвертого Евангелия?

Эти соображения довольно соответствуют мысли, которая всплывает двумя, тремя поколениями позднее и согласно с которой четвертый евангелиста более или менее подтверждает тексты остальных трех евангелистов, стараясь в то же время пополнить их иначе задуманным изложением.

Восходя за пределы беседы пресвитера Иоанна, мы вступаем в область гаданий.

Христианская проповедь немыслима без некоторого повествования о жизни ее Основателя. Апостолы с самых первых дней должны были рассказывать о своем Учитель, напоминать о Нем тем, которые знали Его, и возвещать о Нем никогда невидавшим Его.

Из этого устного и естественно неодинакового евангелия должны были с ранних; пор произойти различные и, в свою очередь, неполные редакции, которые, комбинируясь между собой и передаваясь через более или менее многочисленные посредства, образовали в конце-концов три текста, которые мы называем синоптическими, равно как и несколько других, непринятых церковью, но тоже весьма древних. Здесь я намерен в особенности остановиться на Евангелии от евреев и Евангелии от египтян. Первое было составлено на арамейском языке и принято иуействующей церковью в Палестине, а затем переведенное на гречески язык (___97___)? оно распространилось по ее колониям, особенно в Египте. Здесь оно очутилось в соперничестве с другой редакцией, бывшей в употреблении у христиан из язычников, Евангелием от египтян (___). Таковы, по крайней мере, самые вероятные предположения, высказанные до сих пор о происхождении и назначении этих Евангелий.

Возможно, что наши синоптические Евангелия первоначально были предназначены для местного употребления, как Евангелие евреев и Египтян. Но имена, которыми они украшались, всюду завоевывали им доверие. Может быть, Евангелия от Марка и Луки читались сначала в Риме и Коринфе, Матфея - где-нибудь в другом месте, но все они скоро распространились за пределами своей первоначальной среды. Рано они стали известны в Азии, где, по-видимому, было написано четвертое Евагелие. Раз евангельские тексты были собраны, их стали сличать между собой. Написанный с весьма относительным стремлешем к точности в подробностях и к строгости в хронологии, непосредственно вдохновленные не всегда одинаковыми задачами, они представляли различия, на которых внимание не могло не остановиться. Отсюда попытки пополнить, или исправить одно на основании другого, или даже слить их рассказы в одно связное повествование. Дошедшие до нас рукописи, а также выдержки из Евангелий у древних авторов носят следы этой работы; некоторые из них восходят к весьма глубокой древности. Другие же, не имея за собой такого свидетельства, навязываются нам своим правдоподобием. Здесь, впрочем, опасно утверждать что-либо определенное. Надежнее не слишком углубляться в потемки, где можно испортить глаза, не достигнув сколько-нибудь ценных результатов.

К тому же, для истории христианского развития имеет важность не то, что можно было бы назвать доисторическим периодом существования Евангелий, а последствия их влияния на религиозную жизнь церкви.

К тем далеким временам, когда появились Евангелия, и к последующему поколению восходит известное количество произведений, которые, будучи приписаны самим апостолам или другим видным деятелям, стяжали себе большое уважение. Большая часть из них составлены в виде писем; все вообще они отличаются религиозно-поучительным или назидательным характером. Может быть некоторые из них первоначально были проповедями, произнесенными на собрании христиан. Их читали при богослужении после или вместе с Священным Писашем. Когда признали нужным установить христианскую Библию, Новый Завет, некоторые из этих произведений нашли там себе место.

Таким образом, Послание к евреям, сперва анонимное, затем приписанное одними Варнаве, другими Павлу, в конце-концов было приложено в виде дополнения к сборнику посланий ап. Павла. Составился и другой сборник - соборных посланий, т.-е. обращенных ко всей церкви в ее совокупности; он долго оставался в незавершенном внде и, смотря по месту, в него включали большее или меньшее количество посланий. Со временем число семь возобладало. Эти семь посланий составляют три вышеупомянутые послания Иоанна, два послания Петра, одно Иуды и, наконец, одно ап. Иакова.

Кроме этих произведений, за которыми церковь признала божественное вдохновение и сочла их достойными занять место между каноническими писаниями, имеются другие, свидетельствующие нам об убеждениях наших предков по вере. Апостолы, по мере того, как число их убывало, и особенно после того, как все они умерли, приобретали в глазах верующих все большее и большое значение.

Казалось, будто одни апостолы имели право говорить к Церкви. Даже после своей смерти они продолжали поучать и назидать. Небольшое, весьма древнее сочинение, составленное не позднее времен Траяна - Учение XII апостолов (___99___) - якобы написанное ими, содержит вкратце предписания общенравственного свойства и советы насчет организации общин и отправления богослужения. Это - достойный внимания прототип всех сборников апостольских уставов или канонов, положивших начало восточному и западному церковному праву. Долгое время в обращении было послание, сперва анонимное, а затем приписанное Варнаве; в своей назидательной части оно очень близко «Учению XII апостолов». Это последнее и послание Варнавы, повидимому, имеют в своей основе более раннее произведение, в котором нравственные правила излагались в виде описания двух путей - добра и зла. Но Псевдо-Варнава не ограничивается изложением нравственных правил; его послание содержит еще учение или скорее полемику против иудействующих. Последняя вовлекает автора в настоящие крайности. По его мнению Ветхий Завет был написан для христиан, а не для Израиля, который, будучи обольщен сатаной, никогда не понимал его. Это странное положение доказывается из самого Писания, которое подвергается самому неумеренному аллегорическому толкованию.

Кроме своих двух канонических посланий, Петр является патроном еще других произведений: Проповеди Петра (___99___), Апокалипсиса Петра, Евангелия Петра; от них уцелели лишь отрывки. Первая из этих книг - самая древняя. То, что от нее уцелело, дает понятие об увещаниях в духе среднего направления в христианстве, без уклонения вправо или влево; с трудом можно найти здесь насколько характерных черт, подтверждающих древность памятника, о которой нам известно из других источников. Апокалипсис, пользуясь рассказом о соществии Христа в ад, описывает в назидание живущим муки, ожидающие грешников в другом мире. Что же касается Евангелия, очевидно, более позднего происхождения, чем все четыре канонические, но тем не менее весьма древнего (приблизительно около 110 - 130 гг.), то оно имеет смелые особенности. В среде, в которой оно возникло, евангельская история начала улетучиваться под влиянием докетизма. Повествование в общем не уклонялось от традиционных рамок, но пополнялось рассказами, искаженными фантазией или даже некоторыми богословскими тенденциями.

Все упомянутые до сих пор произведения считались, по крайней мер в некоторых церквах, священными; они пользовались честью публичного чтения в собраниях христиан.

Такое же значение имело послание римской церкви, обращенное около 97 года к коринфской и составленное епископом Климентом. Другой памятник, проповедь, а не послание, и проповедь, неизвестно где произнесенная - в Риме, Коринфе или даже в другом месте - была присоединена в рукописях к посланию и пользовалась авторитетом имени Климента.

Таким образом, получилось два послания св. Климента. Климента не без основания считали учеником апостолов и мужем апостольским. Обаяние, которым пользовались апостолы, распространялось и на него.

Другое римское произведение, Пастырь Ерма, тоже удостоилось чести публичного чтения во многих церквах. Оно несомненно выдавало себя за боговдохновенное. Даже роман, посвященный личности св. Павла (Acta pauli), довольно позднее произведение II века, в иных местах причислялся к «священным книгам».

Другие не менее и даже, быть может, более древние произведения, чем только что названные, не пользовались таким уважением. Я особенно имею в виду семь посланий св. Игнатия и послание св. Поликарпа, которые восходят до времени Траяна и приписываются высоко чтимым лицам. То же можно сказать об утраченной книге Папия Иерапольского «Объяснения Господних изречений».

Каковы бы ни были их известность и авторитета, все эти книги имеют то общее, что были написаны для церкви, и что она признала в них то вдохновение, которое одушевляет и ее. Это - книги эсотерические, обращенные к членам церкви и предназначенные для утверждения веры и оживления христианского чувства. Неудивительно, что, благодаря их общему характеру, сначала не старались установить между ними тех точных разграничений, из которых позднее возникли разные каноны Нового Завета, и, наконец, канон, ныне принятый всем христианским миром. Христианство с ранних пор, с самого конца первого века, обладало известным количеством книг, принадлежавших собственно ему, а не унаследованных им от Синагоги. Они содержали, в главных чертах и основных данных его собственное предание, в котором уже намечались существенные черты его развития в области учения и учреждений. Это - факт весьма важного значения, и не взирая на некоторые спорные подробности, факт неопровержимый.

ГЛАВА XI

Гносис и маркионизм

Первые ереси и иудейские спекуляции. Враждебное отношение к Богу Израиля: Симон Волхв и ему подобные. - Сатурнил Антиохийский. - Сирийский гносис. - Гностические школы александрийского происхождения: Валентин, Василид, Карпократ. - Сущность гносиса - Гностическая экзегетика. - Демиург и Ветхий Завет. - Евангелие и предание. - Гностические братства. - Пропаганда в Риме. - Маркион. - Его принципы, учение, основанный им церкви. - Устойчивость православия. - Еретическая литература. - Православная полемика.

Мы видели, что ересь возникла одновременно с Евангелием. Поле отчее едва лишь было засеяно, как плевелы уже показываются рядом с добрыми ростками. Отсюда постоянная тревога у руководителей первоначальных общин, сказывающаяся в посланиях ап. Павла, в Пастырских посланиях, в Апокалипсисе, в посланиях ап. Петра, ап. Иуды и св. Игнатия. Насколько эти писания позволяют судить об оспариваемых учениях, последние можно, по-видимому, свести к следующим положениям.

1. Природа и закон, будет ли то естественный закон или закон Моисеев, суть произведения духов, стоящих ниже Бога Отца, Вышнего и Истинного Бога.

2. Этот Вышний Бог явил себя в Иисусе Христе.

3. Истинный христианин может и должен освободиться из-под власти сил, сотворивших мир и давших закон, дабы приблизиться к Богу Отцу.

Эти положения нельзя рассматривать как простое искажение апостольского учения. Очевидно, сюда вошли христианские начала, но за исключешем места, отведенного Иисусу Христу и Его делу, остальное стоит отдельно и легко объясняется эволюцией еврейской мысли, получающей возбуждение со стороны философской любознательности греков. Чтоб дать себ в том отчет, достаточно вспомнить существенные пункты учения Филона. Бог, по его мнению, существо бесконечное; Он не только выше всякого несовершенства, но и всякого совершенства, даже всякого определения. Вне Его и независимо от Него существует материя, на которую Он воздействует через посредство многообразных сил. Между ними первое место принадлежит Слову. Эти силы и самое Слово изображаются то как имманентный Богу, то как отличные от Него ипостаси; они сближаются то с идеями Платона, то с действующими причинами стоиков, то с ангелами Библии и демонами язычников. Мир создан ими из предвечного материального начала. Некоторые из них заключены в человеческие тела, и от несоответствия их божественной природы с чувственной оболочкой происходит нравственный конфликт между долгом и хотением. Цель нравственной жизни - победа духа над плотскими влечениями. Главное средство к тому - аскетизм; с Божией помощью полезно также знание и хорошо направленная деятельность. Этим путем душа приближается к Богу и в будущей жизни соединится с Ним, даже в этой жизни, в состоянии экстаза ей может быть дано временное обладание Им.

Итак, Бог далеко отстоит от мира и соприкасается с ним лишь через исходящих от Него посредников; некоторые божественные начала существуют в человечестве, как бы заключенные в узы материи, от которой они стремятся освободиться.

Вот самая сущность гностицизма. Остается только ввести сюда личность Христа и Его искупительную деятельность, цель которой возвратить к Богу затерянные на земле частицы божества. С этим добавлением мы получаем как раз те самые учения, которые оспаривались древнейшими христианскими писателями. Однако, чтобы дойти до чистого гносиса, нужно сделать еще один шаг: антагонизм, допускаемый между Богом и материей, нужно перенести в среду небожителей; творца нужно представить себе более или менее явным врагом Вышнего Бога, а в деле спасения противником искупления.

Чтобы придти к этому, надо было открыто порвать с религиозными представлениями Израиля. Ни Филону, столь почитавшему свою религию, ни учителям закона, «иудейские басни» которых оспаривались апостолами, не могло придти в голову причислить Бога Авраама, Исаака и Иакова к разряду злых духов.

1. Симон и простонародный гносис

Но можно представить себе среду, где знание Библии имело достаточное распространение, чтобы служить опорой для богословских умозрений, и где, однако, не чувствовалось стесняющей почтительности по отношению к Иepyсалимскому Богу. Эта среда не есть плод воображения, она действительно существовала среди самарян. Поэтому предание отцов церкви в изложении истории ересей согласно указывает на Самарио, как на их исходную точку, и на Симона Гиттонского, прозванного Волхвом, как на их первого родоначальника. Это, разумеется, следует принять с некоторыми оговорками: ни Эвиона, ни Керинфа нельзя считать духовными потомками Симона.

Итак, в истории христианства гносис в собственном смысле впервые появляется в Самарии, старой сопернице Иерусалима. Симон поучал уже в стране, которая была его родиной, когда Филипп явился туда с проповедью Евангелия. Он «перед тем волхвовал и совращал народ самарийский, выдавая себя за кого-то великого. За ним следовали все от малого до большого, говоря: сей есть сила Божия, великая сила» (Деян. VIII). Положение, занятое им, является как бы самарянским слепком с положения Христа в Галилее и Иуде. По свидетельству Деяний, он присоединился к христианству, которое проповедывал сначала Филипп, а затем апостолы Петр и Иоанн, и принял крещение.

Пораженный действиями Духа среди новообращенных, он сделал попытку получить за деньги от апостолов силу совершать такие же чудеса. Притязание это было отвергнуто. Тем не менее в Самарии Симон был у себя дома, и ему было дано одержать верх над Духом Святым. Св. Иустин, который был родом из той же страны, передает, что в его время почти все самаряне почитали Симона за бога, за бога вышнего и господствующего над всеми силами. Одновременно поклонялись и его Мысли (___105___), которая, подобно ему, воплотилась в женщине по имени Елена. Св. Ириней сообщает больше подробностей об учении Симона. «Существует, по учению Симона, Высшая Сила, sublimissima Virtus, имеющая соответствующее женское начало, свою Мысль. Исходя от Отца, Мысль создала ангелов, а они в свою очередь создали мир. Но так как ангелы не хотели казаться тем, чем были в действительности, т.-е. творением Eнноиа, то они удержали ее, поработили, заключили в женское тело, и затем заставили переселяться из одной женщины в другую. Она воплощалась в Елене, супруге Менелая и, наконец, сделалась проституткой в Тире. Вышняя Сила явила себя иудеям в виде Сына - в Иисусе; в Самарии в виде Отца - в Симоне; в других странах в виде Духа Святого». Вмешательство Бога в дела мира было вызвано, во-первых, необходимостью освободить Енноиа, а затем дурным управлением ангелов. Пророки были вдохновлены ими, поэтому они не заслуживают внимания. Верующие в Симона могут, посредством волхвования, побеждать господствующих в мире духов. Что же касается дел, то они не имеют значения, потому что спасаст благодать Божия; закон - дело ангелов и служит лишь орудием порабощены. Ириней прибавляет, что Симон и Елена служили среди членов секты предметом божеского поклонения, что им воздвигали статуи, изображавшая их в виде Юпитера и Минервы.

Что же касается христологии, то Симон учил, что Вышняя Сила, дабы не быть узнанной во время своего нисхождения в мир, последовательно принимала вид различных ангелов и, наконец, в Иисусе облеклась в человеческий образ; таким образом среди людей Христос казался человеком, хотя не был им в действительности; в Иуде Он предал Себя на видимые страдания, не испытывая их в действительности.

Быть может, в этом изложении есть черты, которые относятся к позднейшему развитию учения, последовавшему за первоначальным основатем секты. Но в общем он вполне соответствуют тому, что говорит Иустин, и что мы читаем в Деяниях. Это постоянное внимание к Библии, даже когда авторитет ее не признается, эта смесь дуалистических идей и греческих обрядов, эта магия, - все это вполне соответствуют самарийской среде, этой благословенной стране религиозного синкретизма. Гносис, получивший более полное развитие в другом месте, намечает уже здесь свои характерные особенности: абстрактный Бог, мир, созданный низшими небесными существами, божество, отчасти умалившее себя в человечестве, и освобождение его посредством искупления. Здесь, в Вышней Силе и первой Мысли (Симон, Елена), можно даже видеть как бы первый намек на брачные пары сизигий валентиновой системы.

Черта достойная замечания, что инициатор этого религиозного движения выдает себя за воплощение божества: это очевидное подражате Евангелию.

Древние авторы сближают с сектой Симона секту другого самарянина, Менандра Каппаретейского; упоминается также о некоем Досифее, предшественнике самого Симона, а быть может даже и христианства, и о каком-то Клеовии. Менандр учил в Антиохии. Bсе эти главари сект действовали, по-видимому, как Симон, и приписывали себ божественное происхождение. Последователи их были скромнее.

Одним из первых, на кого обращается наше внимание, является Сатурнил Антиохийский; он заставил говорить о себе не задолго до Траяна. По его учению Бог Отец, которого никто не может ни наименовать, ни познать, сотворил ангелов, архангелов, сил и проч.. Чувственный мир создан семью ангелами. Они сотворили человека по лучезарному образу Всевышнего Бога, явившемуся им на мгновение, но произведение их было сначала очень не совершенно. Первобытный человек ползал по земле и не мог подняться. Бог сжалился над ним, так как признал в нем некоторое подобие Себе; Он послал ему искру жизни, которая завершила его строение. Со смертью искра эта освобождается и возвращается к своему божественному началу.

Бог иудеев является одним из ангелов миросоздателей. По их внушению говорили пророки, а некоторые даже по внушению пх врага, сатаны. Эти ангелы-миросоздатели восстали против Бога; Спаситель пришел, чтобы покорить их и иудейского бога в особенности. Спаситель исходить от Всевышнего Бога. Он не рожден и бесплотен. Кроме торжества над иудейским богом и ему подобными, он имел в виду спасение людей или скорее только тех, которые в искре жизни имеют божественное начало и доступны спасению.

Брак и чадородие считались в секте делом сатаны. Большинство сатурнилиан воздерживалось от мяса животных и, по-видимому, это воздержание было причиной особенного успеха секты.

Здесь, несмотря на враждебное отношение к иудейству, мы встречаем еще библейское учение об ангелах, но небесные сизигии отсутствуют, основатель секты не претендует на божественное достоинство, наконец, мораль отличается аскетическим характером. Все это - черты, отличающая гносис Сатурнила от гносиса Симона. Его резко выраженный докетизм, его Спаситель, имеющий лишь одну видимость человека, вполне соответствует тому, что, как мы уже отметили, озабочивало св. Игнатия, который тоже был родом из Антиохии и подобно Сатурнилу принадлежал к современникам Траяна.

Эти первобытные ереси, как кажется, не пользовались большим успехом вне сферы их возникновеня. Св. Иустин, от которого мы знаем, что почти все самаряне во времена Антонина Пия были учениками Симона, говорит, что эта секта в других местах имела лишь весьма мало последователей. На основании ложнопонятой надписи, он полагал, что Симон был почтен в Риме статуей, воздвигнутой ему государственными властями. Но мало вероятия, чтобы Симон Волхв распространял свою деятельность так далеко от родины. Все, что передают об его пребываши в Риме и о борьбе, которая будто произошла у него там с Петром, можно отнести теперь в область легенды. Менандр обещал своим ученикам, что они не умрут. Во времена Иустина некоторые из них были еще живы.

Особенный успех, которым Симон пользовался в Сирии, далеко еще не исчерпывает всего успеха гносиса. Вследствие ли развития или подражания, но в этой стране произошло необычайное размножение сект, которые св. Ириней тесно связывает с симонизмом и сравнивает с грибами. Он называет их общим именем гностиков и описывает несколько их разновидностей. Эту именно категорию сект довольно часто обозначают под именем офитских (___108___, змея); но название это, по-видимому, можно отнести лишь к некоторым из них - к тем, у которых библейский змей играл особенную роль. Имена небесных эонов и соотношение, установленное между метафизическими измышлениями и библейской историей, разнятся более или менее, смотря по системе. Но на самой вершине мироздания мы всегда находим Неизреченное Существо и высшую Мысль (Енноиа, Барбело и др.), от которых происходят огдоады и гебдомады; везде также фигурирует эон (Пруникос, София и т. п.), подвергающийся несчастию, вследствие которого часть божественных искр попадает в низшие сферы. С этой божественной катастрофой связано происхождение Демиурга, часто называемого Иалдабаотом. Демиург находится в полном неведении относительно миpa, который выше его; он считает себя единым истинным Богом и любит говорить об этом в Библии, написанной по его вдохновению. Но божественные искры должны освободиться от оков низшого миpa; для этого эон Христос, один из первых в Плероме, соединяется с человеком Иисусом и начинает в нем дело спасения.

2. Валентин, Василид, Карпократ

Вслед за первым порывом возбуждения в сирийских странах, самарийский гностицизм не замедлил найти дорогу в Египет. Некоторые из его различных сект пустили здесь корни и продержались почти до IV в. Цельсу известны были эти разновидности «гностиков», и он даже читал их произведения. В детсте Ориген проживал некоторое время вместе с одним учителем, родом из Антиохии, по имени Павлом, который был в большом почете у александрийских еретиков. Отрывки их литературы находят теперь в коптских рукописях и папирусах. Но наибольший успех был приобретен ими не прямо, а через посредство гораздо более известных гностических систем, с которыми связаны имена александрийцев: Василида, Валентина и Карпократа.

Появление этих ересей относится древними авторами ко времени импер. Адриана (117 - 138 г.). Изложенная подробно и подвергнутая критик св. Иринеем, система Валентина из всех трех наиболее известна и, очевидно, получила наибольшее распространение. Отметим ее главные черты.

Во главе невидимого и неизреченного миpa находится Первосущий Отец, Глубина нерожденная, со своей супругой, Сиге (Молчанием). Когда он «восхотел сотворить», он оплодотворил Сиге, которая родила подобное ему существо, Ум (___109___), и одновременно женское начало, относящееся к Уму, как Сиге к Глубине. Эта подруга Ума есть Истина. Глубина и Сиге, Ум и и Истина - первые четыре зона - образуют первую четверипу (tetrada). От Ума и Истины рождаются Слово и Жизнь, а от них Человек и Церковь. Таким образом из восьми высших эонов составляется восмерица (огдоада).

Но размножение эонов не остановилось на этом. От первой из двух последних брачных пар рождаются пять, а от второй шесть новых брачных пар, что составляет в общей совокупности тридцать эонов: пятнадцать мужеского и пятнадцать женского пола, распределенных на три группы: огдоада (восмерица), декада (десятерица) и додекада (двоенадесятица). Эти три группы образуют вместе Плерому: совершенное царство неизреченных духов.

До сих пор мы еще находимся в области отвлечений; чтобы перенестись отсюда в чувственный мгр, требовался переход, и этим переходом служит нарушение гармонии эонов, беспорядок, нечто в роде первородного греха.

На последней ступени Додекады и всей Плеромы находится брачная пара: Вожделенный и Премудрость (___110___). Софиа, Премудрость, внезапно исполняется желанием познать таинственного Отца, Глубину. Но это первоначало всех вещей доступно познанию лишь первородного Сына, Ума. Желание Премудрости является таким образом беззаконным желанием, страстью. Эта неудовлетворенная страсть есть гибель для возымевшего ее существа. Премудрости грозит полное уничтожение и рассеяние в безконечном, но она встречает Предел всего (___), положенный Отцом в виде, грани вокруг Плеромы. Остановленная им, она приходит в себя и возвращается к прежнему состоянию. Но обуреваемая неудовлетворенной страстью, она зачинает, а так как эон, супруг ее, был непричастен этому зачатию, то оно было неестественным, а отсюда и плодом от него было нечто несовершенное по существу. Это существо, называемое на язык валентиниан Ахамот (Hachamoth), похоть Премудрости, было извергнуто из Плеромы.

Чтобы в среде последней не возникло снова беспорядка, подобного внесенному туда Премудростью в минуту увлечения страстью, вторая брачная пара эонов, Ум и Истина, рождают шестнадцатую пару - Христа и Св. Духа, который в сизигии является существом женского рода. Эти два новые зона научили других уважать границы своей природы и не стремиться познать непостижимое. Эоны проникаются этой проповедью; таким образом единство Плеромы восстновляется и гармония ее достигает совершенства. И тут, в порыве благодарности к Всевышнему Отцу, соединяя свои силы и совершенства, все они вместе рождают тридцать третьего зона, Иисуса Спасителя.

Однако Ахамот, страсть премудрости, оставалась вне божественной Плеромы. Последняя посылает к ней одного за другим двух визитаторов. Один из них, Христос, дает этому подобно аристотелевской материи некоторого рода субстанциальную форму с зародышем сознания. Вследствие этого Ахамот приходит к сознанию своего собственного несовершенства и испытывает ряд страстей: печаль, страх, отчаяние, неведение. Второй визитатор, эон Иисус, отделяет от нее эти страсти. Под влиянием этого второго воздействия рождается неодушевленная (___111___) и одушевленная субстанщя (___); первая образовалась из страстей Ахамот, вторая от ее обращения к более совершенному состоянию после удаления страстей. В этом улучшенном состоянии она становится способна к зачатию. Один взгляд на ангелов, сопровождавших Спасителя, уже оплодотворяет ее, и она зачинает таким образом третью субстанщю, духовную (___).

До сих пор мы находимся еще в предворенш низшого миpa, Кеномы, который противостоит Плером. Видимый мир еще предстонт создать; а пока вызваны к бытию только три субстанциии, из которых он должен образоваться: материальная, психическая, и пневматическая. Должен, наконец, сначала произойти Творец. Он не будет им в собственном смысле слова, ибо элементы для его творческой деятельности существовали до него. Ахамот не может извлечь его из духовной (пневматической) субстанции, над которой она не имеет никакой власти; поэтому она производить его из душевной (психической) субстанции. Созданный таким образом, Творец, или Демиург, в свою очередь облекает в форму всякое одушевленное (психическое) или материальное (гилическое) бытие. Он - отец первого, творец второго, создатель и царь того и другого. Между сотворенными таким образом существами нужно различать семь небес, они же - семь ангелов, но не семь чистых духов (___). Демиург действует, как слепой; сам того не сознавая, он старается воспроизвести Плерому в той низшей сфере, в которой он действует. Ахамот в Кеноме соответствует Глубине, Демиург - перворожденному Уму, ангелы или небеса другим эонам. В неведении всего, что выше и совершеннее его, Демиург считает себя единственным творцом и владыкой вселенной. Это он и возвестил чрез пророков: «Я - Бог, и нет другого Бога кроме меня». Ему обязан существованием человек со стороны своей материальной и животной природы (илики и психики). Но известное количество людей выше других; это - пневматики или люди духовной природы. Они не всецело произошли от Демиурга; в них проникла духовная субстанщя, родившаяся от Ахамот; благодаря этому высшему элементу, они представляют собою избранных рода человеческого. Посмотрим теперь, в чем состоит дело спасения. Из трех категорий людей, первые, материальные (илики), не могут спастись. Они неминуемо погибнуть вместе с материей, из которой они созданы. Духовные (пневматики) не нуждаются в спасении; они - избранные по природе. Средину между теми и другими занимают психики; для них спасение возможно, но они не могут достичь этого без помощи свыше. - Искупление совершается собственно для них. Искупитель состоял из четырех элементов: первый, не будучи материальным, имеет видимость материи, но достаточно и этой видимости, так как материя не подлежит спасению, второй элемент - психический, третий - пневматический, четвертый - божественный. Божественным элементом в лице Искупителя был Иисус, последний эон. Итак, три последние элемента произошли от Демиурга, Ахамот и Плеромы. Однако, эон Иисус вселился в Искупителя лишь в момент крещения, а когда Спаситель предстал перед Пилатом, то вновь вознесся в Плерому, взяв с собой пневматический элемент и оставив на страдания психический, облеченный в его материальную видимость.

Конец человечества наступить, когда истощится творческая сила Демиурга. Ахамот, преобразившись, наконец, в небесного эона, получит место в Плероме, и сделается супругой Иисуса-Спасителя. Вместе с ней войдут туда и духовные (пневматики) люди; они сочетаются браком с ангелами, которые образуют сонм вокруг Спасителя. Демиург займет место Ахамот и поднимется таким образом на одну ступень в лествице существ. За ним последуют те из «психиков», которые достигли своего назначения; прочие вместе с материальными людьми погибнут в общем пламени, которое уничтожить всю материю.

На языке обыденной жизни эти три категории людей соответствуют: валентинианам, обыкновенным христианам и нехристианам. Первые и последние бесповоротно предназначены - одни к жизни вечной, другие к уничтожению. Валентинианин может жить, как ему угодно, и каковы бы ни были его поступки, они не отражаются на духовной природе его существа: дух не зависит от плоти и неответственен за нее. Можно себе представить отсюда, каковы были нравственные последствия этого учения.

Валентин был довольно снисходительный еретик. Разумеется, он предоставлял своим последователям много льгот на этом свете, а на том - все преимущества вечного прославления, но он допускал, что люди, принадлежащие к великой церкви, обыкновенные христиане, могут добродетельной жизнью достичь известного благополучия. Самому Демиургу, ответственному создателю, творения которого так сильно критиковались в других сектах, предназначался здесь весьма почетный удел.

Валентиновский гносис с начала до конца построен на идее брака. Начиная с самых отвлеченных начал бытия и до их конечного завершения, мы видим лишь сизигии, браки и произрождение. В этом, как и в нравственных выводах, он скорее напоминает Симоновскую, нежели Сатурниловскую систему. Василид, наоборот, скорее приближается к Сатурнилу; символом длинной эволюции от отвлеченного к конкретному он берет не половые отношения, а нечто другое. Его эоны так же, как ангелы у Сатурнила, безбрачны. Но сложность его системы столь же велика, как и у Валентина.

От Нерожденного Отца происходить Нус, от Нуса Логос, от Логоса Фронесис, от Фронесис София и Динамис, производящие другие существа: силы, власти, ангелов. - Ими заселяется первое небо. Но существует не менее 365 небес; то, которое мы видим, есть последнее. На нем живут ангелы миросоздатели; во главе их стоит Бог иудеев. Он вознамерился подчинить все народы покровительствуемой им нации. Отсюда произошло столкновение между ним и другими ангелами. Чтобы восстановить мир и освободить человека от тираннии демиургов, Всевышний Отец посылает на землю Нус, который в Иисусе принимает человеческий образ. В момент страстей, Искупитель обменивается видимостью с Симоном Киренейским, который и был распят вместо него. Поэтому нет никакого основания поклоняться распятому и в особенности терпеть во имя его мученичество. Спасение заключается в знании истинного положения вещей, каким его представляют василидиане.

Ветхий Завет был отвергнуть, как написанный по внушению миросоздателей. Магия, дающая власть над этими злыми духами, была в большом почете у василидиан. Они пользовались заклинательными формулами. Самой известной между ними было слово Abraxas или Abrasax, буквы которого, сложенные по их цифровому значение (по-гречески), дают число 365, соответствующее количеству высших миров. Мораль была построена на началах детерминизма, как и в системе Валентина. Вера есть дело природы, а не воли. Страсти имеют некоторый род субстанциальности. Их называли придатками; это - качества животных, связанные с разумным началом, которое оказывается таким образом снабженным причудливыми инстинктами волка, обезьяны, льва, козла и т. д. Не затронутая сама по себе прегрешениями, в которые ее вовлекли страсти, духовная душа тем не менее несет их последствия: всякий грех должен быть искуплен и действительно искупается страданьями в этой или иной жизни, ибо допускалось переселение душ.

Кажется, что в нравственной жизни василидиане сначала руководились правилами общей морали. Климент Александрийский утверждает, что Василид и его сын Исидор допускали брак и отвергали безнравственность; но последователи Василида, современные Клименту, не остались верны в этом отношении предписаниям своего учителя. В конце III в. секта имела прочно установленную репутацию безнравственности.

Как и валентиновская секта, она была преимущественно школой. Тоже можно сказать и о гносисе Карпократа. Карпократ был александриец, как Валентин и Василид. Жена его, Александра, была родом с о. Кефаллении; у него был от нее необычайно одаренный сын, Епифан; он умер 17 лет, написав книгу «О справедливости». Епифана стали почитать за бога в Кефаллении, как Симона в Самарии. Островитяне воздвигли ему в г. Самах храм и музей, где в его честь совершались жертвоприношения и литературные празднества.

Карпократ был философ-платоник, более или менее зараженный христианским гностицизмом. Он признавал единого Бога, от которого происходит целая иерархия ангелов. Чувственный мир создан ими. Человеческие души сперва окружали Бога Отца; затем упали в матерю и должны быть освобождены из нея, чтобы вернуться к своему первоначальному состоянию. Иисус, сын Иосифа, родившийся в тех же условиях, как и прочие люди, и подверженный на ряду с ними закону переселения душ, мог, припомнив все, виденное им во время своего первого существования, и получив помощь свыше, восторжествовать над миродержцами и вознестись к Отцу. Все могут, как он, по его примеру и теми же средствами, дойти до презрения к мироздателям и спастись от них. В этом они могут иметь такой же и даже больший успех, чем он. Порядок этого освобождения сопряжен с переходом во всякие условия жизни и с исполнением всякого рода дела. Если мера их не завершена в настоящей жизни, как это обыкновенно бывает, то она восполняется последовательным переселением душ, пока не будет совершено положенного числа их. Впрочем, по существу поступки безразличны, лишь мнение делит их на хорошие и дурные. Справедливость, которой учил Епифан, есть в сущности равенство в распределении имуществ. Эти последние, и женщины в том числе, должны принадлежать всем совершенно так же, как дневной свет.

По некоторым из этих черт можно распознать влияние Платона. Миф Федра является прививкой к Евангелию.

Магия пользовалась большим почетом у последователей Карпократа. Их культ имел весьма определенные языческие формы. Мы уже видели, как они почитали своих основателей. Они имели также скульптурные и живописные изображены Иисусa Христа, будто бы воспроизведенные с портрета, написанного по приказанию Пилата; они украшали их цветами, вмест с изображениями Пифагора, Платона, Аристотеля и прочих мудрепов.

Св. Ириней не хочет верить, чтоб эти сектанты простирали свои нравственные принципы до их крайних выводов и предавались всем мерзостям, которые ими оправдывались. Но он свидетельствует об испорчености их нравов и о соблазн, производимом ею. Он упрекает карпократиан в том, что они порочат христианство, и спрашивает их, как они могут ссылаться на Иисуса, Который в своем Евангелии учит совсем другой морали.

Карпократиане имели на это готовый ответ. Они уверяли, что Иисус имел тайное учение, которое ученики его доверили лишь надежным людям.

3. Гностическое учение

Бесполезно углубляться дальше в описание гностических сект. В их разнообразии легко уловить несколько общих и основных идей.

1. Бог, творец мира и законодатель Ветхого Завета, не есть истинный Бог. Над ним, на недосягаемой высоте, существует Бог-Отец, высшее начало всех существ.

2. Бог Ветхого Завита не ведает истинного Бога, и мир вмсте с ним не знал о Нем до явления Иисуса Христа, Который произошел от истинного Бога.

3. Между истинным Богом и тварью существует весьма сложная система посредствующих существ божественного происхождения; в нх рядах так или иначе обнаруживается расстройство, нарушающее гармошю. Чувственный мир, а часто также и создатель его, происходят вследствие этого первородного греха.

4. Часть человечества, так или иначе происшедшая от небесного мира, стоящего выше Демиурга, доступна искуплению. Иисус Христос сошел на землю, чтобы освободить ее.

5. Так как воплощение не могло привести к тесному единению между божеством и проклятой материей, то евангельская история истолковывается или в смысле нравственного и преходящего соединения божественного зона с конкретной личностью Иисуса, или же в смысле простой человеческой видимости.

6. Итак, не было ни страданий, ни действительного воскресения Христа; будущее предопределенных ко спасению не связано с воскресением тела.

7. Затерявшаяся в человеке частица божества, т.-е. предопределенная ко спасению, душа, не солидарна с угнетающей ее плотью. Нужно стараться умертвить плоть аскетизмом (ригористическая тенденция), или по крайней мере не верить, что дух ответствен за ее слабости (либертинистическая тенденция).

Такие идеи, очевидно, не могли найти себе оправдания в Ветхом Завете, который к тому же был повсеместно отвергнут как написанный по внушению Демиурга. Великая церковь крепко держалась за Библию Израиля и находила способ для примирения Иеговы с Отцом Небесным. Гностикам это не удавалось. Из письма Птоломея к Флоре можно видеть, какая экзегетика практиковалась в среде валентиниан. При помощи ссылок на некоторые евангельские тексты Моисеев закон сводится здесь к трем различным авторитетам: Моисею, старейшинам Израильским и Богу. В том, что дано от Бога, различаются истинные заповеди - десятословие и предписания естественной нравственности, которые Христос пришел исполнить, а не упразднить, - ложные заповеди, как заповедь возмездия, которая была отринута Христом, наконец заповеди, имеющия значение лишь тени, образа, как обрядовые законы. Но ясно, что этот божественный закон, состоящий из хороших и дурных предписаний, не может быть приписан бесконечно-совершенному Существу, так же, впрочем, как и противнику всякого добра. Таким образом он есть произведение посредствующего Бога, творца мира. Флора, говорить учитель, в заключение, не должна смущаться, слыша рассуждения, что злой дух. и посредствующш дух (Демиург) произошли от всесовершенного Существа: «с Божией помощью узнаешь это и ты, получив апостольское предание, которое и мы приняли по преемству, вместе с обычаем проверять всякое учение учением Спасителя».

Эту экзегетическую постановку, в сущности, легко понять. - Для религиозных мыслителей II в., так же как и для нас, оценка природы и закона есть непрерывное искушение. Человек в праве жаловаться на грубость сил природы и не за себя только, но и за всех живых существ; другими словами, с своей весьма ограниченной точки зрения, он естественно находит, что мир дурно создан. Также и закон, установленный для общих случаев, пренебрегает и не может не пренебрегать тысячами частных обстоятельств, что нередко представляет его в нелепом и несправедливом свете. Над этим миром и его скорбями человеческое сердце чует бесконечное милосердие, обнаруживающееся в любви, а не в простой справедливости. Представьте себе грека, воспитанного в таком духе, и поставьте его в отношение к Библии. Ветхий Завет представит ему образ страшного бога, который несомненно творит, но тотчас карает весь род людской за грех первой человеческой четы и, раскаявшись в том, что позволил ему размножиться, за исключением одной семьи уничтожает его вместе с большей частью животных, очевидно, неповинных во вменяемых людям грехах; этот бог вступает в союз с племенем авантюристов, защищает его от других народов, толкает его на завоевательные и хищнические экспедиции, требует своей части в добыче и руководит избиением побежденных, награждает его законодательством, где рядом с справедливыми встречаются странные и неудобоисполнимые предписания. Просвещенные евреи и вместе с ними христиане объясняли эти досадные черты искусными аллегориями. Мы не можем в этом следовать за ними, но тем не менее мы выходим из затруднения, объясняя все более и более утончающееся в хронологической последовательности священных текстов появление этих несообразностсй постепенным одухотворением идеи Бога у древних. Но такое объяснение было недоступно древности. Гностические мыслители не искали в аллегориях того, что черпали в них православные. Так как им нужно было, чтоб кто-нибудь нес ответственность за природу и закон, они возложили ее на Бога Израиля. Наоборот, Евангелие, где по их признанию звучало совершенно иное настроение, казалось им откровением высшего милосердия и полного совершенства.

Это распределение ролей могло казаться остроумным, но в сущности оно лишь отодвигало решение вопроса о происхождении зла. Демиург объяснял природу и закон. Но как объяснить самого Демиурга? Как увидим, Маркион вовсе не искал разрешения этой загадки. Другие выходили из затруднения, вводя между всевышним Богом и Демиургом целый ряд эонов, совершенство которых убывало по мере их удаления от Существа Первоначального, и вследствие этого могло произойти нарушение порядка, которое и произошло в действительности. Это произвольное и неполное разрешение вопроса не приминуло однако возбудить живейшую критику.

Ясно, почему в этих системах Евангелие Христа являлось главным и, по правде сказать, единственным аргументом. Оно было получено в писаных текстах, в числе которых с ранних пор находились наши четыре канонические Евангелия, а также и в специальных преданиях - записаных или устных. Эти предания имели претензии воспроизводит не только всем известную евангельскую историю, но и тайные беседы, чаще всего относимый ко времени поели воскресения. Спаситель объясняет здесь апостолам, Марии Магдалине и другим приближенным к Нему женщинам глубочайшие тайны гносиса. Отсюда произошли евангелия Фомы, Филиппа, Иуды, Малые и Великие вопросы Марии, Евангелие Совершенства и проч. Другие книги приписывались древним праведникам: Илии, Моисею, Аврааму, Адаму, Еве и особенно Сифу, который в известных кругах играл весьма важную роль. В сектах так же, как и в великой церкви, имелись вдохновенные пророки, речи которых собирались, и из них составлялись новые категории священных книг: так было с пророками Мартиадом и Марсианом у «архонтиков».

Василидиане опирались на предание, полученное от некоего Главкия, который был будто бы истолкователем ап. Петра. Существовало еще евангелие Василида, содержание которого было заимствовано из ев. Матвея и Луки, а также пророки Варкавва и Варкоф (Пархор), на книги которых были составлены комментарии Исидором, сыном Василида. Сам глава секты написал на свое евангелие двадцать четыре книги «Эгзегетик». Валентин, в свою очередь ссылался на ученика апостолов, Февду, учителем которого был будто бы ап. Павел, секта же его пользовались Евангелием Истины.

Таковы были авторитеты. Учение мало-по-малу распространялось и возникали неболыше кружки посвященных, которые вообще стремились вначале совместить свои тайные учения с обычной религиозной жизнью христианских общин. Но их скоро разоблачали, и тогда они составляли из себя независимые общины; здесь они свободно развивали свои системы, проводили новообращенных чрез целый ряд последовательных посвящений и совершали обряды, имевшие в их глазах глубокий мистический смысл. Внешний культ всегда имел для них большое значение. Говорить чувству, возбуждать воображение - это было у них одним из главных средств религиозного воздействия. Они не отказывали себе в употреблений странных выражений, повторений или произнесений наоборот еврейских слов и всех приемах колдовства. Посредством этого они действовали на слабые и беспокойные умы, жаждавшие тайных знаний, посвящений, мистерий, на последователей орфизма и восточных культов.

Три школы - Валентина, Василида и Карпократа, - особенно первые две, имели, по-видимому, большой успех у себя на родине. Климент Александрийский очень часто говорит о Василиде и Валентине; он много изучал их книги. - Вне Египта василидовская секта не имела такого успеха, как валентиновская. Валентин рано переселился в Рим, где проживал долгое время при папах Гигине, Пие и Аниките. По словам Тертуллиана, Валентин жил здесь сначала в среде верующих, пока его опасная пытливость и проповедь не вынудили отлучить его сперва временно, а потом и окончательно от христианской общины.

Событие это не помешало секте Валентина понемногу распространяться всюду. Во времена Тертуллиана между еретическими сообществами наибольшим успехом пользовалась «коллегия» валентиниан. Система учителя принималась здесь, но с некоторыми изменениями, породившими разные школы. Самыми известными учителями были Гераклеон, Птоломей, Марк, Феодот, известные нам по св. Иринею и Клименту александрийскому.

Карпократ, или по крайней мере его ересь, также заявили о себе в Риме. Во времена папы Аникиты (около 155 года), одна женщина, принадлежавшая к этой сект, Маркеллина, прибыла в Рим и навербовала себе здесь много последователей.

4. Mapкион

Когда сирийские шарлатаны распространяли восточный гносис с его магией, эонами странных названий и семитической мишурой, когда изысканные учители украшали философским стилем эти причудливые измышления, применяя их ко вкусу александрийцев, когда те и другие могли добиться лишь учреждения высшего или низшего разряда лож для посвященных, - нашелся человек, который задумал извлечь из всего этого хлама несколько простых мыслей, отвечавших на запросы души обыкновенных людей, и на этом основании построить религию, религию христианскую, но новую, антииудейскую и дуалистическую, и дать ей форму уже не тайного братства, а церкви. Человек этот был Маркион.

Маркион был родсм из Синопа, широко известного порта на Понте Евксинском. Отец его был епископом, а сам он разбогател от мореплавания. Маркион прибыль в Рим около 140 г. и сначала вмешался в среду церковной паствы. Он даже пожертвовал общинt довольно крупную сумму в 200.000 сестерций (приблизительно 16,000 руб.).

Эта щедрость была, быть может, рассчитана на то, чтобы расположить в свою пользу общественное мнение, которое начинало смущаться его речами. Дело в том, что лица, стоявшие во главе церкви, затребовали от Маркиона объяснений относительно его веры; он дал их в форм письма. Впоследствии православные полемисты часто ссылались на этот документ.

Маркион был последователем ап. Павла. Указанная апостолом противоположность между верой и законом, благодатью и праведностью, Ветхим и Новым Заветами составляла для него самую основу религии. Павел с грустью покорился необходимости разойтись со своими братьями во Израиль. У Маркиона этот разрыв превратился в решительную враждебность. По его мнению откровение Иисусa Христа и Ветхий Завет безусловно несовместимы.

Нужно выбирать между бесконечной любовью и высшим милосердием, вестником которых был Иисус, и жестокой справедливостью, ссылающейся на Бога Израиля. Не следует, убеждал он римских пресвитеров, вливать молодое вино в старые мехи, или пришивать новой заплаты к слишком ветхой одежде. В целом ряде антитез суть его мыслей вскрывалась яснее. Иудейский Бог, Бог твари и закона, не может быть тождествен Отцу милосердия, а в таком случае его нужно признать существом низшим сравнительно с последним.

Таким образом Маркион, подобно гностикам, приходит к дуализму, но исходя при этом совсем из иных оснований. Его не интересует ни метафизика, ни космология; он не старается ни заполнить расстояние между конечным и бесконечным целым сонмом эонов, ни исследовать, вследствие какой катастрофы в области сверхчувственного можно себе объяснить беспорядок в чувственном мире. В его глазах Искупитель есть явление истинного и благого Бога. Он спасает людей откровением Того, от Кого Он произошел, и делом креста. Но так как Он ничем не может быть обязан Творцу, то он имел лишь вид человека.

В 15 год царствования Тиверия, он внезапно явил себя в Капернаумской синагоги. Даже призрачно Христос не рождался и не возростал. Видимость его началась лишь с проповеди и длилась во все время евангельской истории, не исключая и страстей.

Не все люди, а только часть их будет спасена. Они обязаны жить в самом строгом воздержании, как относительно пищи и питья, так и половых потребностей; брак воспрещается. Крещение может быть разрешено состоящим в браке только в том случа, если они разойдутся.

Эти основные мысли Маркиона не слагаются в стройную систему. Не вполне ясно, как он объясняет происхождение своего справедливого бога, и каким образом жертва на кресте могла иметь для него такую цену, раз она совершилась призрачно.

Маркион не считал себя обязанным объяснять все и особенно предлагать полную систему пытливости резонеров. Его религиозная душа вполне примирялась с тайной. Но легче отрицать богословие, чем обходиться без него. Маркион имел личные отношения к гностикам, и это оказало влияние на его образ мыслей. Предание поставляет его, в самом Риме, в связь с одним сирийцем, Кердоном, который прибыл туда ранее его. Не легко разобраться по дошедшим до нас сведениям об этой личности, в какой мере он мог повлиять на Маркиона, и в какой момент школа его слилась с сектой великого новатора. Быть может, он-то и убедил Маркиона предать проклятию не только закон, но и самое творение, и последовательно свести евангельскую историю к абсолютному докетизму.

Как бы то ни было, и к какому бы времени мы не приурочили его отношение к Кердону, Маркион в конце концов убедидся, что римская церковь не последует за ним в его, доведенном до крайности, павлинизме. Разрыв произошел в 144 г. Маркиону вернули сумму, пожертвованную им в общественную кассу, но удержали изложение его вероисповедания. В Риме тотчас возникла маркионитская община и не замедлила достигнуть процветания. Это положило начало широкому движению, которое, благодаря деятельной пропаганде, в весьма короткое время распространилось по всему христианскому миру.

Учение Маркиона не опиралось ни на тайные предания, ни на пророческое вдохновение. Оно нисколько не стремилось согласовать себя с Ветхим Заветом, способ толкования которого был буквальный, без малейшого аллегоризма. Отсюда следовало полное отречение от Ветхого Завета. Из Нового Завета, или скорее из совокупности апостольских писаний, были оставлены лишь послания ап. Павла и третье Евангелие; далее, самое собрание посланий ап. Павла не заключало в себ Пастырских посланий, а в десяти принятых посланиях, как и в тексте ев. Луки, были сделаны сокращения. Маркион полагал, что галилейские апостолы лишь очень несовершенно поняли Евангелие, что они ошибочно почитали Христа за посланника Творца. Поэтому Господь воздвиг Павла, чтобы исправить их учение. Но и в посланиях Павла были места, благоприятные Творцу. Маркион признал их позднейшими вставками.

К этому сокращенному Новому Завету вскоре присоединилась книга Антитез (противопоставлений), написанная основателем секты. То было лишь собрание текстов, доказывающих противоположность между Ветхим Заветом и Евангелием, между всеблагим Богом и Творцом. Эти священные книги, равно как почитание Маркиона и соблюдение его ригористической морали, были общим достоянием всех маркионитских церковных общин.

5. Церковь и гносис

Церковные общины не могли благоприятно отнестись ко всем этим учениям. Согласие обоих заветов, действительность евангельской истории, ценность обычной нравственности слишком прочно укоренились в предании и религиозном воспитании, чтобы их легко было расшатать. Нет свидетельств, чтобы какая-нибудь церковь в полном состав поддалась совращению. Но из этого не следует, чтоб вожаки секты не старались об этом. В Риме в особенности, как исключительно важном пункте, были, говорят, сделаны различные попытки Валентином, Кердоном и Маркионом с целью захватить руководительство над церковью.

В конце II в. между отправляющими свои обязанности римскими пресвитерами мы еще встречаем гностика Флорина. Очень интересно положение занятое Ермом. Он энергично настаивал на божественности Творца. Вот первая заповвдь Пастыря: «прежде всего веруй, что Бог един, что Он все создал и устроил, все вызвал от небытия к бытию и все содержит». Столь же настойчиво он провозглашал ответственность души в делах плоти: «смотри никогда не приходи к мысли, что эта плоть погибнет, и не злоупотребляй ею в какой-либо нечистоте. Если ты оскверняешь плоть свою, то оскверняешь и Духа Святого; если же осквернишь Духа Святого, ты не будешь жить». Двумя этими наставлениями Ерм предостерегал свою общину от опасности, угрожавшей вере и нравственности - от дуализма и либертинизма. В других местах он набрасывает портреты как проповедников ересей, так и их слушателей.

«В от, говорит он, сеятели чуждых учении, совращающие с пути истинного служителей божьих, грешников в особенности, не давая им обратиться и внушая безумные учения. Есть, однако, основание надеяться, что они в свою очередь обратятся. Ты видишь, что уже многие из них вернулись с тех пор, как ты сообщил им мои прсдписания, другие еще обратятся».

Вслед за учителями описываются ученики: «это веруюпце, они веруют, но их трудно просветить; они дерзки, самодовольны, хотят все знать и ничего не знают. Дерзость довела их до помрачения разума; нелепая опрометчивость обуяла их; они хвалятся великой проницательностью; и охотно и произвольно превращаются в учительствующих, но у них нет здравого смысла... Великое зло дерзость и пустое самомнение: многие погибли от них. Есть такие, которые, сознавая свое заблуждение, обратились к искренней вере и подчинились тем, кто имеет действительное разумение. Другие тоже могут обратиться, ибо они не злые люди, а скорвее глупцы».

Это было написано в то время, когда Валентин и другие известные учители распространяли свои доктрины в римском христианском обществе. Если речь идет о них, то Ерм проявил большой оптимизм.

Но имел ли он в виду утонченные фантазшии Валентина, или, что весьма вероятно, более вульгарный гносис, вывезенный из Сирии и Азии, надо сознаться, что высшее богословие гностиков с их плеромами, огдоадами, архонтами и всем персоналом небесных эонов, невидимому, не произвело на него большого впечатления, и что он даже не усматривал в нем особенно серьезной опасности. Простоту ума и прямоту сердца он считает в этом случае неодолимой защитой.

Он был прав относительно людей обыкновенного уровня; но как выше сказано, философские мечтания имели все-таки своих последователей, а покаяние, проповедуемое Ермом, было менее заманчиво, чем гностическое оправдание. Поэтому не следует удивляться, что речи церковных властей обнаруживают вообще больше опасений и негодования, чем проповедь смелого пророка. Последний, впрочем, по-видимому, не знал Маркиона; по крайней мере можно утвердительно сказать, что он не знал о великой пропаганде маркионитской церкви, гораздо более опасной соперницы кафолического христианства, чем школы сирийских авантюристов и александрийских учителей.

Впечатления св. Поликарпа и св. Иустина были менее оптимистичны. Престарелый смирнский епископ, жизнь которого была очень продолжительна, был знаком с Маркионом до его поездки в Рим. Затем он встретил его после разрыва с церковью, и на вопрос Маркиона, узнает ли он его, отвечал: «узнаю первенца Сатаны». Иустин не только включил Маркиона в число еретиков, опровергаемых в его Syntagma, направленной против всех ересей, но посвятил ему еще другую Syntagma - специальный трактат. Первая из этих двух работ была уже издана, когда он писал свою первую Апологию (около 152 г.), где дважды возвращается к еретику. «Некий Маркион из Понта, пишет он, проповедует еще в настоящее время другого Бога, более великого, чем Создатель. Благодаря, содействию демонов, он убедил многих и во всех странах (___127___) поносить и отрекаться от Бога, создавшего эту вселенную... Многие слушают его, как будто он один обладает истиной, и смеются над нами. Однако у них нет никакого доказательства тому, что они утверждают. Как овцы, умыкаемые волками, они глупейшим образом предают себя на съедение этих атеистических учений и демонов».

Тон этих речей показывает, насколько рана была чувствительна, и каков был на первых порах успех Маркиона.

Гностики много написали. Это было естественно, раз они считали себя призванными посвящать избранную интеллигенцию в тайны высшего знания. Не менее естественно, что поражение этой религиозной партии повлекло за собой исчезновение ее литературы; поэтому до последнего времени гностическия сочинения были известны лишь постольку, поскольку о таких сообщали православные писатели. Указания заглавий, разрозненные ссылки, изложение различных систем, очевидно извлеченное из произведений сектантов, - вот все, что до нас дошло этим путем. Следует, однако, отметить одно исключение: это изложенное выше письмо Птоломея к Флор, сохраненное Епифанием; из него видно, что гностическое учение обосновывало себя ссылками на библейские и хистианские данные.

С некоторых пор египетские рукописи начинают открывать нам в коптских переводах подлинные сочинения древних еретиков. То, что до сих пор найдено, исходит не от александрийских школ Василида, Валентина и Карпократа, а от сект сирийского происхождения, которые св. Ириней описывает под общим названием гностиков. Не подлежит сомнению, что у него перед глазами было одно из этих произведений: глава, которую он посвящает гностикам типа варвелиотов (I, 29), представляет собой лишь довольно неполное извлечение из него.

Другие менее древние сочинения, относящиеся приблизительно к середине III в., свидетельствуют о любопытных изменениях, происшедших в тех же сектах. Известно, что в этом странном мире рано обнаружились две нравственные тенденции: одна аскетическая, другая потворствовавшая самым отвратительным извращениям. Найденные книги защищают первую и очень определенно нападают на вторую.

Одновременно с этой еретической литературой развивается полемика против гносиса православных писателей. Одни опровергали преимущественно отделеные секты: Валентин и Маркион, последний в особенности, подали повод к многочисленным опровержениям. Другие предприняли составление списков сект и любили подчеркивать их странности, противополагая им трезвое, вселенское и традиционное учение истинной церкви. Эта тема обработывалась с ранних пор. Св. Иустин уже писал против всех ересей, когда он издавал свою Апологию. Егезипп тоже обсуждал этот предмет, но не в специальной книге, а в своих «Воспоминаниях». Все это более или менее утрачено, но зато мы имеем произведение св. Иринея, книгу обстоятельную, которая хотя и направлена специально против валентиновской секты, но содержит изложение главных ересей, доведенное до современной ему эпохи. За ним следует Ипполит, который в двух разных формах и в два разные момента своей литературной деятельности составлял список сект. Его первое произведение, «Syntagma против всех ересей», теперь утрачено, но его можно восстановить, благодаря свидетельству Фотия и сохранившимся извлечениям из него. Впрочем, Ипполит, подобно Иринею, не ограничивался гностическими системами, но касался и других ересей: 32-ой и последней была модалистическая ересь Ноэта. Во втором своем труде «Опровержение всех ересей», более известном под заглавием Философумена, он пошел несколько далее.

В литературе последующих времен нужно отвести первое место обширному труду св. Епифания, Панарию. Эта - компиляция, которую легко подвергать критике с некоторых точек зрения, но ее составные элементы извлечены из весьма ценных источников: Синтагмы Ипполита, сочинения св. Иринея и многочислснных еретических книг. Эти памятники известны автору; он ссылается на них, приводит из них выписки. Сюда нужно также отнести и непосредственно им самим сделанные наблюдения над уцелевшими сектами. Произведения Филастрия из Брешии, бл. Августина, Феодорита имеют рядом с Панарием второстепенную ценность.

ГЛАВА XII

Распространение и апология христианства во II веке

Притягательная сила христианства, его верований и чаяний. - Зрелище христианского мученичества и братской любви. - Нерасположение к христианам. - Враждебность философов. - Цельс u его «Истинное слово». - Апология хрнстианства. - Защита его перед императорами: Кодрат, Аристид, Иустин, Мелитон, Аполлинарий, Мильтиад, Афинагор. - Марк Аврелий и христиане. - Апологии, предназначенные для широкого круга читателей: Тациан.

Христианство продолжало распространяться, несмотря на направленные против него законы. К концу царствования Марка Аврелия, то-есть полтора века спустя посли своего появления, оно существовало уже в самых отдаленных провинциях. Христианские общины имелись в Испании, Галлии, Германии, Африке, Египте, даже за Евфратом и за пределами римской империи. Евангельская проповедь началась с еврейских общин и с их прозелитов, но не замедлила обратиться и непосредственно к язычникам. Эта проповедь, соперничавшая с еврейской, которую она впрочем скоро вытеснила совсем, удерживая все преимущества еврейской религии, отличалась еще большей способностью приспособления. Греческому, римскому, египетскому многобожию она противопоставляла учение об едином и верховном Боге, идолопоклонству - поклонение в духе, кровавым жертвам, шумным оффициальным празднествам - весьма простые религиозные упражнения, молитвы, чтение, проповедь, общие трапезы; разнузданности нравов, которой вовсе не могли сдерживать древние религии, - строгую нравственность, поддерживаемую контролем общинной жизни. Общечеловеческие вопросы о происхождении мира и о назначении человека находили удовлетворение в учениях, извлеченных из священных книг, древних, почтенных и гораздо более авторитетных, чем вымыслы поэтов. Учение об ангелах и демонах, в особенности последнее, помогало решить многие вопросы относительно происхождения и могущества религиозных заблуждений. Понятие о сатане и его воинстве служило достаточным объяснением зла вообще и всех бед в частности, и это учение являлось оплотом против конкуррирующей пропаганды дуалистического культа Митры.

На все это еще до христианства опирались евреи. Но христиане придали этим идеям более определенное выражение, выставив предметом любви, благодарности и поклонения для человеческого рода основателя своей религии Иисуса, Сына Божия, принесшего откровение и спасение, вочеловечившегося, седящего ныне одесную Бога-Отца, чтоб вновь явиться вскоре в качестве верховного Судьи и Царя избранных. Вся духовная жизнь христиан была устремлена к Нему, к истории Его, жизни, как ее передавало новое Священное Писание, к Его грядущему явлению, предмету твердого упования. Более того: в известном смысле Иисус присутствовал между ними; через евхаристию Он жил посреди и внутри верующих. Христианам дано было еще иного рода соприкосновение с невидимым божеством: в чудесных дарах Св. Духа, пророчествах, видениях, экстазах, чудесных исцелениях. Вследствие всего этого в христианских общинах и отдельных личностях создавалось религиозное напряжение, энтузиазм, который оледует признать одним из могущественнейших факторов распространения христианства: души покорялись притягательной силе божественного.

И эта притягательная сила должно быть была очень велика, ибо в те времена кандидат в христиане тем самым становился кандидатом в мученики. Никто не мог скрывать от себя, что, переходя в христианство, человек становился как бы вне закона. Стоило только полиции обратить на него внимание, или ему иметь зложелательных соседей, - и он подвергался тяжким карам, чаще всего смертной казни. Но само мученичество имело для некоторых притягательную силу; для огромного большинства оно несомненно было очень сильным средством убеждения. Твердость исповедника, ясность духа, с какой он переносил пытку и шел на казнь, уверенность его взора, обращенного к небесами - все это было ново, поразительно и заражало других.

Другим, может быть более обыкновенным, но не менее сильным средством привлечения служило братство, теплая и глубокая любовь, которая связывала членов христианской общины. Между ними не давали себя чувствовать различия в общественном положении, класс, племени и родине. Общие усилия были направлены к тому, чтобы стереть их. Что Иисусу было до того, был ли Его последователь патриций или пролетарий, раб или свободный, грек или египтянин? Все они были и называли друг друга братьями; собрания часто назывались агапами (вечери любви); христиане помогали друг другу просто, без шума и высокомерия. Общины непрерывно обменивались между собой советами, сведениями, материальной помощью. Почитая за счастье принадлежать к «Церкви Божией» у себя на родине, верующие не менее счастливы были чувствовать себя членами великого народа Божия, Церкви в ее целом, Церкви вселенской и считали себя предназначенными стать вскоре гражданами царствия Божия. Живительное согревающее влияние всего этого не идет ни в какое сравнение с языческими братствами, похоронными и религиозными корпорациями, единственными обществами, которые можно еще сравнивать с христианскими. Сколь многие должны были говорить о них: как их религия проста и чиста! Какую веру они имеют в своего Бога и Его обетования! Как они любят друг друга! Как они счастливы в своем кругу!

Однако общая масса оставалась нечувствительной к этим привлекательным сторонам. Многие едва замечали христианство, или даже вовсе не замечали его, ибо оно далеко еще не всюду было распространено. Другие проявляли к нему величайшее отвращение. Не говоря уже о том, что дело шло о новом культе, или, лучше сказать, о новом образе жизни, занесенном из варварской страны и распространявшемся сначала представителями презренного племени, насчет христианства и особенно христианских собраний носились самые ужасные и очень упорные слухи. Христиане считались безбожниками, нечестивыми; у них не было Бога или, скорее, они поклонялись богу с ослиной головой; когда на своих собраниях они оставались в тесном кругу, они будто бы предавались постыдному разврату и принимали участие в людоедских пиршествах. Этот вздор рассказывали всюду, и есть основание думать, что он был пущен в обращение в самую раннюю пору. Народ верил ему, светские люди повторяли его, и он находил себе отклик даже среди серьезных и умных людей. Последние, впрочем, имели свои причины быть недовольными христианством. Они упрекали христиан в их равнодушии к общественным делам, в их обособленности, бездействии и как бы измене не только римской религии, но и обыденной жизни и обычным общественным обязанностям. Все это проскальзывает в суждениях Тацита и Светония. В глазах Тацита христианство - отвратительное суеверие, христиане - люди ненавистные, преступные, достойные высших кар. Светоний тоже говорит о пагубном суеверии.

Что касается риторов и философов, то трудно себе представить, до какой степени христианство их раздражало. Они видели в нем соперника: руководство душами, к которому они во времена мудрых императоров искренно считали себя призванными, переходило на их глазах к безвестным проповедникам без дипломов, без оффициального положения, даже без научного образования. Это новое учение, которое неизвестные, ничтожные люди внушали женщинам и детям, беспокойным и робким умам, привлекало несравненно больше последователей, чем самые прекрасные лекции присяжных ораторов. Зато не скупились они на проклятие ему, или изустные, как циник Кресцент, с которым имел дело св. Иустин, или письменные, как Фронтон, учитель Марка Аврелия, и в особенности философ Цельс. Фронтон верил фиестским пиршествам и укорял за них христиан. Мы весьма недостаточно знаем другие его возражения. Напротив того, книга Цельса, под заглавием «Истинное слово», может быть восстановлена почти целиком по цитатам Оригена, который подверг ее разбору долго спустя после ее появления в свет.

В этом произведении Цельс обращается к христианам, вышучивая их за их верования. Он по крайней мере дал себе труд изучить предмет, о котором писал. Он не повторяет ходячих сплетен; он прочел Библию и много книг христианских писателей. Он знаком с их разногласиями и прекрасно различает между гностическими сектами и «великой Церковью». Христианство у него сперва опровергается с точки зреюя иудейства от лица некоего еврея, приводящего доводы против Иисуса Христа. Затем Цельс выступает от своего имени и сразу нападает на обе религии иудейскую и христианскую, отстаивая безусловное превосходство греческих религиозных и философских идей, критикуя библейскую историо и факт воскресения Христова, утвержая, что апостолы и их преемники прибавили к первоначальным нелепостям еще новые. Однако он не всегда проявляет слепую нетерпимость; некоторые черты в христианстве ему нравятся, именно нравственное учение Евангелия и учение о Логосе. Он кончает даже тем, что призывает христиан отказаться от своего религиозного и политического обособления, присоединиться к общей религии ради блага государства, римского отечества, которое ослаблялось этими раздорами. В сущности последнее обстоятельство именно и было тем, что его беспокоило. Цельс был светский человек, очень образованный, но практического направления. Философия интересовала его вообще, как всякого благовоспитанного человека, но он не был поборником ни одной из существующих сект. Он защищал установленную религию не по глубокому убеждению, но потому, что порядочный человек должен иметь религию, само собою разумеется, общепринятую, государственную религию.

«Истинное слово», появившееся к концу царствования Марка Аврелия, по-видимому, не произвело большого впечатления на тех, к кому оно было обращено. Христианские писатели II века нигде не говорят о нем. Лишь случайно около 246 г. оно попало в руки Оригена, который никогда не слыхал раньше ни о книге, ни об авторе.

А между тем Цельс не был неизвестностью. Он был в числе друзей Лукиана, поовятившего ему свою книгу о «Лжепророке». Лукиан тоже писал о христианах, но со свойственным ему легкомыслгем, мимоходом. Христиане послужили ему материалом для нескольких штрихов его знаменитой каррикатуры, озаглавленной «Смерть Перегрина». Но нельзя сказать, чтобы он именно боролся против них. Скорее он оказал им услугу своими бесконечными насмешками над богами и современными ему вероватями. В своем «Лжепророке» он без горечи свидетельствует, что христиане были не менее его строги к религиозным самозванцам.

С своей стороны христиане чрезвычайно дорожили доброй славой своей религии. Они не могли терпеть, чтобы клеветали на их собрания. Правда, что от такой клеветы защита невозможна; глупость человеческая, которая их питает, непреоборима. Разе в наши дни мы не видим постоянно, как возрождается и воздвигается нелепое обвинение евреев в ритуальных убийствах? Однако, все же надо было протестовать. Помимо того, при хороших императорах естественны были попытки объясниться с властями, дать им понять, что ученики Христовы не заслуживают, преследований. А так как ненависть к, христианам находила себе под пером философов и риторов литературное выражение, то не следовало ли тем «братьям», которых Бог одарил надлежащими талантами, употребить их в дело для общей защиты?

Так возникли апологии, одни из которых дошли, до нас, а другие оставили более или менее заметные следы.

Сперва надлежит отметить те, которые предназначались для императоров. Начало им было положено со времен Адриана (117 - 138). Именно этому государю была представлена апология Кодрата. По-видимому этот Кодрат - тождественен с тем Кодратом, который около этого времени жил в Азии и пользовался большой славой миссионера и пророка. Его сочинение, читавшееся еще во времена Евсевия, не дошло до нас. По словам Евсевия, Кодрата побудило написать его то обстоятельство, что «некоторые злые люди старались обижать наших». Указание немного туманное, но оно довольно хорошо соответствует тому положению вещей, которое по отношению к Азийской провинции вскрывается в указе на имя Фундана. Кодрат говорил в своей апологии о людях, исцеленных или воскрешенных Спасителем, которые жили: еще в его время.

Императору Антонину (138 - 161) были предназначены апологии Аристида и Иустина. Первый был афинским философом. Его защитительная речь была найдена лишь в последнее время. Она очень проста. Это - сравнение понятии о Божестве у варваров, греков, евреев и христиан, отдающее, разумеется, полное преимущество последним и восхваляющее их нравы и благотворительность. Есть намеки на то, что они подвергаются клеветам, но автор не входит в подробности. Равным образом здесь нет никакого протеста против законодательных притеснений. Апология начинается с рассказа государю о впечатлении, произведенном на автора созерцанием мира, о выводах, сделанных им на этом основании о природе Божества, о почитании, какое следует воздавать Ему, и какое Ему действительно воздается в разных группах человечества. Эти подразделения человечества напоминают «Проповедь Петра». Впрочем Аристид не преминул указать императору для более подробного ознакомления на «христианские книги».

Иустин известен нам гораздо более, чем Аристид, однако до нас не дошли все его труды, даже и апологетические. Но мы имеем его апологии, или скорей апологию, с которой он около 152 г. обратился к императору Антонину Пию. Как и Аристид, Иустин был философ, т.-е. жил гражданином мира, странствуя из города в город в своем коротком плаще и разнося всюду свое свободное слово. Родом из Неаполя Палестинского, в Самарийской стране, он прошел разные школы. Некоторое время привлекали его платоники, но он не нашел у них полного удовлетворения для своей души. Ему довелось присутствовать при сценах мученичества, которые глубоко потрясли его и заставили призадуматься над ценностью верований, обладавших силой сообщать такую стойкость. Находясь в таком душевном настроении, он имел беседу с каким-то таинственным старцем и не замедлил обратиться. Став христианином, он ничего не изменил ни в своей наружности философа, ни в образе жизни: это облегчало ему возможность беседовать с народом и излагать ему евангельское учение, распространителем и защитником которого он сейчас же сделался. Он обратился в христианство около 133 г., без сомнения в Ефесе, где недолго спустя (ок. 135 г.) он имел собеседование с ученым евреем, по имени Трифоном. Затем он прибыл в Рим, где пробыл долгое время. Он писал очень много и не только против внешних врагов, но и против еретических школ, достигших в ту пору полного процветания.

Его апология обращена к императору Антонину Августу, к его соправителям Марку Аврелию и Люцию Веру, к сенату и римскому народу: «в защиту тех, которых ненавидит и преследует весь род человеческий, один из среды их Иустин, сын Приска, внук Вакхия, из Флавии - Неаполя, что в Сирии Палестинской, представляет это обращение и ходатайство». Прежде всего он (4 - 12) заявляет протест о том, что христиан не должно преследовать за одно имя, которое они носят, но лишь за преступления, если они их совершают. Он опровергает затем (13 - 67) клеветы, взводимые на них, и, показав, их несостоятельность, объясняет, каковы христиане на самом деле. Здесь он излагает христианское учение о нравственности, описывает христианские собрания и столь оклеветанные таинства, - крещение и причащение. Откуда, - обращается он с неоднократным вопросом, - столько ненависти, клевете, преследований? В этом виновны, по его мнению, демоны. Их влиянием он объясняет не только враждебное настроение общественного мнения и правительства, но также и разделение, внесенное в христианскую среду еретиками, Симонами, Менандрами, Маркионами. Еще до пришествия Христа злые демоны преследовали вдохновенных Словом Божиим (___138___) древних мудрецов, которые тоже были, в известном смысл, христианами, как Гераклит и особенно Сократ. Этот последний, подобно Христу и христианам, был приговорен к смерти по обвинению в безбожии и вражде к оффициально признанным богам.

Все это высказано довольно беспорядочно, резко, неправильным языком. Так говорили философы того времени. Критическая часть тоже оставляет желать многого. Говоря о легенде LXX толковников, Иустин превращает Ирода в современника Птоломея Филадельфа, ошибаясь на двести лет. На острове среди Тибра он прочел посвящение богу Семону-Санку и отсюда вывел, будто Симон Волхв, которому он много уделяет внимания, был в Риме, и будто правительство оказало ему божеские почести.

К своей апологии Иустин присоединил рескрипт Адриана к Минуцию Фундану, копию которого он может быть достал во время своего пребывания в Ефесе. Вскоре затем он вновь взялся за перо под впечатлеюем трех смертных приговоров, постановленных префектом Урбиком над христианами. Это то, что принято называть его второй апологией. Здесь он прямо обращается к общественному мнению римлян, вновь протестуя против ничем не оправдываемых строгостей и отзываясь на разные нарекания.

Иустин не ограничивался писательством; он любил говорить в публичных местах. Служа мишенью ненависти философов, он не стеснялся с ними, обзывая их обжорами, и лжецами. Одному цинику, по имени Кресценту, который любил изрыгать хулу на христиан, пришлось особенно с ним посчитаться. Между ними произошел публичный спор, который был занесен в протокол. Победа осталась не за Кресцентом. Иустин по великой наивности хотел, чтобы императоры прочли отчет об этом споре, но у Кресцента было другое оружие, и Иустин вскоре заметил, что тот старается подвести его под смертный приговор, что было вовсе нетрудно.

После апологии Иустин написал свой Разговор с Трифоном, где он восстановил, несомненно с дополнениями, тот свой спор с еврейским совопросником, который он имел в Ефесе двадцать лет тому назад. Этот труд имеет чрезвычайную ценность для истории споров между христианами и евреями и первоначального христианского богословия.

Несколько лет спустя, когда Марк Аврелий царствовал единодержавно (169 - 177), ему были представлены две апологии азийскими епископами, Мелитоном Сардийским и Аполлинарием Иерапольским. В то время гонения возобновились с новой силой в их провинции; администрация получила, по-видимому, новые и строгие распоряжения. Из апологии Мелитона мы имеем лишь отрывки, сохраненные у Евсевия. В них спископ развивает ту мысль, что христианство, родившееся в царствование Августа, так же старо, как империя и римский мир, и что гонителями его были лишь дурные государи, как Нерон и Домициан, враги общественного блага. В общем новая религия приносит счастье империи, и Мелитон почти намекает о возможности соглашения между ними. Это было слишком оптимистично для того времени, когда он писал, но его идее суждено было восторжествовать.

Из апологии Аполлинария до нас не дошло ничего, если только не из нее взят отрывок этого автора, где Евсевий. За то мы имеем полный тскст четвертого сочинения в этом роде, апологии Афинагора, предназначенной императорам Марку Аврелию и Коммоду (177 - 180). Афинагор был, как и Аристид, афинским философом. Он развивает хорошим слогом и стройнее, чем Иустин, обычные мысли апологетов. Христиане не таковы, какими их воображают. Они, конечно, отвергают идолопоклонство и многобожие, но не то же ли делают лучшие философы? Согласно с доводами разума, они провозглашают, что Бог един, и их монотеизм прекрасно совмещается с учением о Слове и Духе Святом. Отвратительные преступления, в которых их обвиняют, - гнусные клеветы, их нравственность, напротив того, очень чиста, даже строга... Как можно посылать на казнь людей, которые так мыслят, так живут?»

Для христиан действительно наступали тяжелые времена. Недаром апологии размножились в царствование Марка Аврелия. Мудрый император ничего не понял в христианстве. Он не допускал, чтобы стоило изучать такие секты, или ослаблять ради них строгость законодательства в империи. Христиане тщетно пытались заставить философа выслушать их; им пришлось иметь дело лишь с правителем тем более суровым, чем более он был добросовестен в исполнении своих обязанностей. Следует добавить, что бедствия, которые омрачили это царствование, много содействовали взрыву народной ненависти, давно раздуваемой непрерывными успехами христианства. Мелитон говорит о новых указах, (___), которые повлекли за собой много жертв в Азии; в Греции тоже, по свидетельству Афинагора, гонения сделались нестерпимыми. Как раз в это время, в последние годы Марка Аврелия, произошли знаменитые события в Лионе и Карфагене (мученики в Сцилли), отмечающие для нас начало истории христианства в Галлии и Африке.

После Марка Аврелия снова водворилось спокойствие. Сын его, Коммод, один из самых негодных императоров, каких только видел Рим, имел по крайней мере благую мысль не притеснять христиан.

Однако это не заставило их прекратить составление своих апологий. Общественное мнение было к ним беспощаднее, чем государь; нужно было его просветить, чтобы оно изменилось; христиане чувствовали это. Апологии, предназначенные для императоров Адриана, Антонина и Марка Аврелия, далеко не исчерпывают всего того, что написано христианами в свою защиту. В текстах или в библюграфических перечнях до нас дошла целая литература трактатов «К грекам» (___141___). В этом роде писательства, независимо от своих апологий, выделяется Иустин. Один из его учеников, Тациан, любивший странствовать, как и он, оставил нам «Олово к эллинам». После Антиохийского епископа Феофила остались три книги в том же направлении, предназначенные для некоего Автолика. Трактат Афинагора о воскресении плоти является лишь приложением к его апологии. Мелитон, Мильтиад, Аполлинарий также упражнялись в этого рода литературе. Другие книги такого же содержания дошли до нас бсз имени их авторов или с подложными именами; таковы: Послание к Диогнету и три сочинения: «Речь к эллинам», «Увещательное слово к эллинам» (___), «О монархии», обращавшиеся с именем св. Иустина.

Из всей , этой литературы мы остановимся лишь на Послании к Диогнету, как образце хорошого слога, изящество и примирительный тон которого нисколько не ослабляют горячности убеждения, и на речи Тациана, обладающей совершенно противоположными свойствами. Вместо того, чтобы озаглавить свой труд «Словом к грекам», Тациан мог бы его назвать «Обвинением против греков». Это - произведение, полное презрения и гнева.

Родившись за пределами империй, в стране сирийского языка, Тациан прошел греческую школу и воспринял западную цивилизацию. Но этот чуждый ему мир не внушает ему ни уважения, ни любви. Вовсе несклонный относиться, подобно Иустину, с почтением к древним мудрецам и находить в их творениях , некоторое сходство с пророческими книгами, Тациан бичует целиком всю эллинскую культуру - обряды и учения, поэтов и философов. Это - родоначальник язвительной апологетики, которая, желая обратить людей, начинает с того, что осыпает их бранью. Предшественник Тертуллиана, он, как и тот, в конце концов откололся от церкви, но это произошло с ним позднее. В то время, когда написано было Слово, Иустин еще был жив, и незаметно, чтобы разница во взглядах привела к разрыву между ними.

Очень трудно отдать себе отчет, какое впечатление произвела вся эта апологетическая литература. Незаметно, чтобы она приостановила применение репрессивных законов. Возможно, что апологеты кое-где, изменили настроение образованных людей. Но не следует преувеличивать их влияния. В сущности, что дало возможность Церкви жить под действием преследовавших ее законов и восторжествовать над равнодушием, презрением и клеветой, это не доводы и речи, а внутренняя сила, которая так ярко проявила себя в добродетели, любви, в пламенной вере христиан героической эпохи. Вот что привлекало ко Христу, вот что пленило самих апологетов, что привело римлян к обоготворению Распятого Иудея и заставило греческие умы воспринять такие догматы, как учение о воскресении мертвых.

ГЛАВА XIII

Римская церковь от Нерона до Коммода

Еврейская знать и еврейские нравы. - Обращения в иудейство среди римской аристократии. - Христиане из династии Флавиев. - Климент и послание к Коринфской церкви. - Игнатий в Риме. - Пастырь Ерма. - Покаяние. - Христология Ерма. - Первые папы. - Римские еретики. - Пocещeния Рима Поликарпом и Егезиппом. - Мученики. - Епископ Сотир. - Гностические школы во времена Марка Аврелия. - Эволюция маркионизма: Апеллес. - Молниеносный легион. - Мученическая кончина Аполлония.

Римская община быстро возродилась после тяжкого испытания 64 года. Те из верующих, которые избегли гибели, вскоре дождались падения изверга-гонителя Нерона (68 г.). Два года спустя, восставший против империи Иерусалим пал посли долгой осады; храм был сожжен, а награбленные из него сокровища несли по улицам Рима за триумфальной колесницей победителей - Весиасиана и Тита.

Крушение еврейского царства привело в Рим огромное количество еврейских пленников. Конечно, не среди этих фанатиков могла найтись почва для христианской проповеди. Но среди евреев существовала целая группа, сложившаяся еще до конца войны. Представители этой группы, люди богатые и влиятельные, старались держаться в непосредственной близости к царствующему дому. Уцелели отпрыски дома Ирода; Вероника долго пользовалась благосклонностью Тита. Иосиф жил среди этого избранного общества, написал здесь историо своего народа, стараясь обойти в ней то, что могло бы не понравиться победителям. Все это содействовало некоторому расцвету иудейства, разумеется, не иудейства, как политической единицы, роль которого была окончательно сыграна, а иудейской философии и религии. Несмотря на недавнее восстание иудеев и его подавление, о котором наглядно напоминала триумфальная арка Тита, не считалось неприличным выказывать известные симпатии к евреям, хорошо принятым при императорском дворе, почитать их религию н даже отчасти следовать ей. Покоренная Иудея, как раньше, непосредственно после завоевания ее Помпеем, все еще внушала победителям почтение к себе. Правда, это продолжалось недолго. После прекращения династии Флавиев и уже после смерти Тита, еврейская родовая и умственная аристократия утратила свое влияние при дворе. Однако эта мимолетная мода на иудейство не могла не усилить того давнишнего воздействия, какое восточный монотеизм оказывал на традиционные верования римского высшего общества. Уже в ту эпоху, о которой мы теперь говорим, - как показывают некоторые несомненные факты - христианская проповедь делала завоевания даже в среде римской аристократии. Теперь уж не одни иностранцы, мелкий люд, рабы или наемники императорского двора исповедывали христианство: в эту раннюю пору христианство проникает в фамилии Помпониев, Ацилиев, даже Флавиев, менее родовитой, но за то царствующей фамилии. Уже при Нероне знатная матрона Помпония Грецина привлекла внимание своим скромным и уединенным образом жизни. Ее обвинили в приверженности к восточным суевериям, но муж ее А. Плавций заявил о своем праве, как главы дома, судить ее, и объявил ее невиновной. Она еще была в живых при Домициане. Очень вероятно, что она была христианкой. М. Ацилий Глабрий, бывший консулом в 91 г., и двоюродный брат Домициана Флавий Климент, консул 95 г., были также, последний наверное, а первый весьма вероятно, членами римской церкви. Самое древнее кладбище, находившееся в исключительном и общем пользовании у римских христиан - кладбище Присциллы, было устроено на вилле Ацилиев на Саларийской дороге. На Ардеатинской дороге кладбище Домициллы было расположено на земле, принадлежавшей Флавии Домицилле, жене консула Климента. Таким образом мы видим здесь не просто платоническое сочувствие христианству: эти знатные последователи Христа входили в жизненные интересы общины и удовлетворяли ее нуждам.

Вскоре они дали ей также и мучеников. Домициан, мрачный и подозрительный тиран, не ограничился в своих преследованиях философами и политическими деятелями, у которых могло оставаться какое-нибудь сожаление о свободе прежних времен или какое-нибудь чувство собственного достоинства. Будучи строгим блюстителем нравов, бдительным стражем старых преданий римской жизни, он пришел к убеждению, что иудейские и христианские нравы подрывают их. Климент и жена его Домицилла «были обвинены в безбожии, - обвинение, жертвой которого становились многие лица, державшиеся иудейства. Одни из них были казнены, другие лишились своего имущества». Консул был казнен в самый год своего консульства (95 г.); Флавия Домицилла была сослана на остров Пандатарию, другая Флавия Домицилла, их племянница, была заточена на о. Понтии. Однако двое из сыновей Климента получили от Домициана права наследников. Он дал им имена Веспасиана и Домициана и поручил их воспитание известному ритору Квинтилиану, но затем сам был убит (96 г.). Это событие положило конец владычеству дома Флавиев, хотя он продолжал еще существовать, и некоторые члены этой фамилии исправляли еще общественные должности. Христианство удержалось между потомками консула-мученика. Христианином был сын старшего брата Веспасиана, Флавий Сабин, погибший в 69 г. во время борьбы приверженцев его брата со сторонниками Вителлия. Будучи префектом Рима во времена Нерона, он должен был быть свидетелем в 64 г. пожара столицы и избиения христиан. Может быть некоторое впечатление от этого не пропало даром. В последние годы его жизни в нем замечалась особенная кротость, умеренность, отвращение к кровавым распрям, за что горячие головы называли его трусом.

Христиане из дома Флавиев имели свою усыпальницу на Ардеатинской дороги. Впоследствии был открыт монументальный портик, который вел в эту усыпальницу, равно как и обширная галлерея, украшенная очень древней живописью. Несомненно, что здесь и были погребены останки консула-мученика и самых старинных членов его фамилий. Несколько далее была найдена греческая надгробная надпись никоего Флавия Сабина и сестры его Тицианы, затем обломок надписи, которая могла служить указанием на семейную усыпальницу Флавиев sepulc RUM flavi ORUM.

Все, что мы знаем об этих знатных последователях христианства, дошло до нас чрез языческих писателей, сообщения которых поясняются нам надписями и другими памятниками катакомб. Письменных данных христианского происхождения у нас вовсе не имеется. В эти древние времена христианская община в Риме должна была насчитывать многих членов, бывших свидетелями самого зарождения ее; авторитет этих спутников или учеников первоначальных апостолов был здесь очевидно так же велик, как в Азии авторитет пресвитеров. Они служили опорой для предания, под их покровительством зарождалась церковная иерархия. Можно предполагать также, что некоторые книги Нового Завета, как, напр. евангелия Марка и Луки, Деяния апостолов, первое послание ап. Петра, Послание к евреям, сложились среди римской общины раньше или позже взятия Иерусалима и что там же были собраны во едино послания ап. Павла. Но обо всем этом у нас нет надежного свидетельства.

Послате св. Климента выводить нас из области мрака. К концу царствования Домициана в Коринфской церкви возникли раздоры. Образовалась партия молодых против старейшин общины, устранены были из пресвитерского совета несколько членов, «поставленных апостолами или после них другими славными людьми с одобрения всей церкви». Раздор этот огласился и был во вред доброй славе христианского имени. Узнав о происшедшем, римская церковь сочла своей обязанностью вмешаться. В это время она была угнетена неожиданными н чередовавшимися одно за другпм бедствиями. Но как только открылась возможность, римские христиане отправили в Коринф трех уполномоченных, Клавдия Эфеба, Валерия Бито и Фортуната, которые с молодости и до преклонных лет, каких к тому времени уже достигли, были деятельными членами римской церкви. Несомненно люди, столь давно обратившиеся в христианство, были знакомы с апостолами. Им поручено было засвидетельствовать коринфской общине чувства и пожелания римлян; последние к тому же вручили им послание, написанное от имени всей римской церкви. Нам известно, что послание это было редактировано епископом Климентом, который в самых достоверных списках римских пап стоит на третьем месте после апостолов.

Климент, которого Ориген отождествляет с одноименным ему сподвижником ап. Павла, помогавшим его проповеди в Филиппах, был во всяком случае в таком возрасте, что мог, как это передает св. Ириней, лично знать апостолов и беседовать с ними. Он никак не мог быть родственником консула Флавия Климента. Правда, он очень уважает римский строй вещей; он говорит о «наших» государях, о воинах, подчиненных «нашим» военачальникам; к военной дисциплине он относится с восхищением, однако его близкое знакомство со священным писанием, Ветхим и даже Новым Заветом (послания ап. Павла, ап. Петра, ап. Иакова, Послание к евреям), скорее заставляет думать, что личность его сложилась под иудейским влиянием. Быть может, он был вольноотпущенником фамилии Флавиев. Как бы то ни было, его Послание представляет собой прекрасное свидетельство того, каким мудрым и практическим характером уже в те давние времена было проникнуто римское благочестие. Он говорит здесь сперва о неудобствах, какие влечет за собой раздор (3 - 6), затем призывает к повиновению воле Божией (7 - 12), изображает величие наград, обещанных Богом простым и праведным душам (13 - 26), и доказывает необходимость порядка в церкви примерами дисциплины римских арамий и священнической иepapxии в Ветхом Завете (37 - 42). Переходя затем к Новому Завету, автор выясняет, что священство ведет свое начало от апостолов и Иисуса Христа, что оно имеет законный авторитет н ему должно повиноваться (42 - 47). Он призывает коринфян к раскаянию и советует им возвратиться к миру и порядку и понести спасительное наказание; если миру препятствует присутствие некоторых лиц, пусть они отправятся в добровольное изгнание. Что же касается церкви, то она должна молиться за непокорных (48 - 58); довольно резким переходом автор тут же сам подает пример: Климент помещает в послании пространную молитву (59 - 61), которая имеет лишь отдаленное отношение к коринфским распрям. Она, без сомнения, представляет собою не установленный текст римской литургии конца I века, но образец того, как содержание евхаристической молитвы раскрывалось предстоятелями христианских богослужебных собраний.

Послание заканчивается повторением данного увещания и приветствиями. От начала до конца оно проникнуто глубоким чувством безхитростной веры и разумного благочестия. В нем нет ни одной из тех своеобразных черт, которые иной раз поражают нас в произведениях древних авторов. В нем нет ничего, кроме обычных христианских мыслей, выраженных самым естественным образом. Не заметно также какого-либо беспокойства относительно еретических разногласий. Римская церковь наслаждалась в это время полнейшим внутрен-ним миром.

Можно думать, что представители римской церкви достигли большого успеха в Коринфе, ибо послание Климента было отнесено там к числу книг, которые читались одновременно со священным писанием на воскресных собраниях: такое место занимало оно 70 лет спустя во времена епископа Дионисия. Впрочем оно и стало известно нам первоначально по одному из древнейших списков греческой Библии. Немного лет спустя после. Того, как оно быдо составлено, св. Поликарп имел его перед собой и пользовался им, наравне с апостольскими посланиями.

Лет через двадцать после коринфской смуты и послания св. Климента, римляне имели случай назидаться беседами и зрелищем мученичества св. Игнатия Антюхийского. Об этом событии мы имеем сведения из послания самого мученика, написанного из Азии к римлянам. Оодержание послания чрезвычайно своеобразно. Исповедник веры, присужденный на съедение зверям и отправленный из Сирии на казнь в Рим, имеет основание опасаться, что римские его единоверцы помещают цели его путешествия. Он самым настоятельным образом убеждает их не препятствовать его мученической кончине. По-видимому, они могли спасти его, хотя не совсем ясно, каким именно образом. «Оставьте меня в добычу зверям, чрез них я приближусь к Богу. Я пшеница Господня, пусть я буду размолот зубами зверей, чтобы стать чистым хлебом Христовым. Поощряйте их лучше, чтобы они стали моей могилой, чтобы ничего не оставили от моего тела; тогда мое погребение никому не доставить заботы... Я не повелеваю вам, как Петр и Павел, ибо те были апостолами, а я - узник приговоренный (к смерти), они были свободными, а я до сего часа - раб; но если я умру, то стану отпущенником Иисуса Христа, в Нем я воскресну к свободе».

Это столь трогательное послание не только показывает, какая жажда мученичества томила Игнатия, но и то высокое уважение, которое антиохийский епископ питал к великой римской церкви. Оно начинается длинным и красноречивым приветствием, где он больше, чем в посланиях к другим церквам, расточает хвалебные обращения: «Первенствующая церковь в столице римского народа... Церковь, первенствующая в любви (или в делах милосердия)". Очевидно Игнатий представляет ceбе римскую церковь, как первенствующую между другими церквами и в христианском братолюбии.

Он добился, чего желал, - свободы пострадать за Христа. Без сомнения, «пшеница Господня» была перемолота дикими зверями в Колизей, тогда только что отстроенном. Но не звери только участвовали в его погребении. Несколько верующих из числа его паствы прибыли в Рим, чтобы присутствовать при его последних минутах; они собрали его останки и перевезли их в Сирию.

Римляне имели еще епископа мученика, Телесфора, погибшего при Адриане, (ок. 135 г.) сданной смертью, как передает св. Ириней; но он не сообщает о том никаких подробностей. Современники Климента, Игнатия и Телесфора имели также случай знать и слышать пророка Ерма, поведавшего церкви свои видения и наставления, которые он потом собрал в своей знаменитой книг «Пастырь».

Столь странная по форм книга Ерма сохранила нам драгоценный образец того, что можно бы назвать пророческой литературой Нового Завета, т.-е. литературой, которая могла произойти от новозаветных пророков. В том виде, в каком она до нас дошла, она была закончена в ,то время, когда брат автора, епископ Пий, занимал кафедру в Риме, т.-е. около 140 г. Но она имела уже целый ряд редакций. Самый древний текст ее должен быть отнесен к царствованию Траяна и епископству Климента.

Ерм был римским христианином, по общественному положению вольноотпущенником, сельским землевладельцсм, женатым и отцом семейства, которое не доставляло ему никакого утешения. Его сельскохозяйственные работы и семейные неприятности, однако, не мешали ему постоянно витать духом в сфере христианских упований, и непрестанно думать как о своем cnaceнии, так и других людей. Это был простой и весьма малообразованный человек. Как и все верующие того времени, он до известной степени был знаком с Ветхим и некоторыми произведениями Нового Завета. Однако единственная книга, на которую он прямо ссылается, относится к апокрифам. Чувствуя внутренее побуждение поведать миру свои воззрения на нравственное обновление, он облек их в форму откровений. В первой древнейшей части своей книги, «Введениях», он беседует с женщиной, олицетворяющей Церковь. В двух других частях, «Заповедях» (Mandata) и «Притчах» (Similitudines) откровение исходит от другого воображаемого лица, Пастыря, откуда произошло окончательно установившееся заглавие книги.

Идет ли речь от имени Церкви или Пастыря, выражена ли мысль прямо или облекается в символическую форму, всюду проглядывает одна и та же тендснщя. Веруюпце, и из них прежде всего сам автор, - далеко не таковы, какими они должны бы быть, какими обещались сделаться. Есть однако средство исправления - покаяние. Ерм получил поручение свыше внушить христианской общине, что Бог простит тех, кто покается. Поэтому он проповедует о необходимости покаяния для крещеных уже христиан, как апостолы проповедывали покаяние при крещении во освящение верного. Это - второе покаяние, другая милость, дарованная Богом перед временем окончательного сведения счетов с землею.

Главный интерес книги заключается не столько в этой основной мысли, сколько в подробностях ее развития. Из перечисления у Ерма отдельных грехов и описания различных условий, в которых живут грешники, мы можем составить себе понятие о внутренней жизни римской церкви в первой половине II века.

В те времена, в царствование Траяна и Адриана, христианские общины не пользовались вполне прочным спокойствием. Несмотря на мягкие указы, исходивппе от этих императоров, христиан постоянно тревожили, привлекали к суду, требовали от них отречения от своей веры. Если они соглашались, их сейчас же отпускали, если нет, то предавали смерти.

Перед такой альтернативой многие обнаруживали слабость, и случаи такие повторялись ежедневно. Отречение стало уже довольно обычным грехом. Степень преступления была различна. Некоторые ограничивались простым отречением ради временных выгод, другие прибавляли к нему еще надругательство над святыней: они не стыдились открыто произносить хулу на своего Бога и братьев по вере. Находились даже такие, которые изменяли братьям и доносили на них. Но с другой стороны, Церковь гордилась многочисленными мучениками. Не все были равны, по заслугам. Некоторые трепетали псред пытками и нерешительно исповедывали свою веру, хотя в последнюю минуту слушались голоса совести и проливали свою кровь за веру. Ерм проводит различие между ними и более мужественными мучениками, у которых не было ни минуты кодебания. Впрочем, все они входят в состав мистического здания, представляемого Церковью Господнею; впереди них стоят лишь апостолы. Кроме мучеников в тесном смысле слова, он говорит об исповедниках, которые хотя понесли известные лишения за веру, но, которым не пришлось пролить за нее своей крови.

В общем жизнь христианской общины шла довольно правильным путем. Однако было не мало недостатков и даже пороков, которые требовали исправления. Дух партийности порождал распри, злословие, вражду. Иные слишком дорожили мирскими благами. Деловые сношения, общественные обязанности заставляли многих входить в очень близкие связи с языческим обществом, что влекло за собой ссрьезные опасности. Начинали забывать об евангельском братолюбии, сторонились общих собраний, избегали стоять на равной ноге с мелким людом, который, разумеется, составлял главную часть христианской общины. Вера страдала от этого, в конце концов люди становились христианами только по имени. При постоянном общении с язычниками некоторые мало по малу утрачивали даже память о своем крещении; их охладевашие верования поддавались малейшему искушению, и они отрекались от них по ничтожным поводам. Люди меняли свою веру без всякого гонения, просто прельщенные обаятельными философскими учениями, к которым слишком охотно стали прислушиваться.

Даже среди более твердых в вере обнаруживались слабости, весьма плачевные в нравственном отношении. Плоть была немощна. Однако, эти временные слабости были еще исправимы: их можно было искупить покаянием. Большей опасностью в глазах Ерма было колебание в вере ; он часто возвращается к этому состоянию души, когда она как будто двоится, колеблясь между признанием и отрицанием.

Само духовенство было небезупречно: диаконы изменяли своему назначению заботиться о материальных нуждах общины, обращали в свою пользу деньги, предназначенные для вдов и сирот; встречались пресвитеры неправосудные, надменные, небрежные к своим обязанностям, одержимые честолюбием.

Книга Ерма - подробная исповедь римской церкви. Не следует удивляться, что она разоблачаст столько прискорбных явлений: по самому характеру своему ей приходится больше говорить о дурных сторонах, чем о светлых, об исключениях чаще, чем о норме. Несмотря на это невыгодное (для характеристики церкви) обстоятельство, легко заметить, что, по мнению Ерма, число добродетельных христиан превосходило число грешников всех видов. Например, в Притче VIII нравственное состояние христиан выражено символически в образе ивовой ветви, которую каждый христианин получил от ангела Господня и обязан возвратить после известного промежутка времени: одни возвращают ее изсохшею, расщепленной, сгнившею, другие - наполовину сухой, наполовину зеленою, третьи - на две трети зеленою и так далее. Эти различные состояния свежести соответствуют различным степеням нравственного падения. Большинство христиан, однако, возвращает ее столь же цветущею, какою они получили ее, что означает, что они остались верны обетам, данным при крещении.

Равным образом, хотя Ерм неоднократно говорит о распрях между пресвитерами и других слабостях клира, он все же знает и таких, которые достойны всякой похвалы; он хвалит их благотворительность, гостеприимство; он отводить им место среди апостолов, в самом основании своей мистической башни.

В общем от этой картины получается впечатление, что хотя дерковь и в те весьма отдаленный времена не состояла исключительно из святых, но она имела их в болыпом числе и даже их было большинство.

Ерм никогда не говорит о евреях, редко о язычниках. Книга его предназначена исключительно для верующих: ему нет дела до того, что происходит вне церкви. Мы выше уже говорили об его отношении к зарождающимся ересям. Они не представляются ему в виде законченных учений, ни тем более организованными сектами, соперничающими с главной общиной. Ему известны только отдельные проповедники, которые приходят и уходят, сея чуждые учения, вечно стремятся к познанию и в сущности ничего не знают. Ерм, который во всем дорожит прежде всего нравственной стороной дела, упрекает их в том, что они отвлекают грешников от покаяния. Он также спрашивает себя, что выйдет из этих заблудших учителей. Он не отчаивается в их спасении: иные уже вернулись на путь истинный и даже прославились своими добродетелями; и другие также вернутся, по крайней мере можно на это надеяться.

Покаяние, проповедуемое Ермом, представляет средство искупить грехи, совершенные после крещения. Иные учат, что после крещения уже нет возможности получить отпущение грехов. Не таково его убеждение: и после крещения можно получить прощение и даже самых тяжких грехов, но само собою разумеется, что это вторичное обращение должно быть решительным; нельзя проводить свою жизнь в бесконечных колебаниях между грехом и раскаянием. Ерм не упоминает ни о каких внешних видах покаяния, какие мы встречаем вскоре после него. Он не говорит ни об исповеди, ни об отпущении; что же касается дел умилостивления, то он их, разумеется, допускает, но решительно настаивает на их бесполезности в тех случаях, когда они не сопровождаются внутренним и искренним обращением.

Он упоминает о практике общественных постов, установленных всею общиной, о так называемых стояниях, и критикует не самое установление и не идею поста вообще, а неосновательную веру, какую питали некоторые в спасительность этих упражнений. Пост должен прежде и более всего состоять в нравственном исправлении, в строгом соблюдении закона Божия, затем в делах милосердия. В дни поста нужно питаться лишь хлебом и водой; сбереженное из обычных расходов должно быть обращено в пользу бедных.

Человек простого склада ума, озабоченный исключительно нравственым возрождением, Ерм не был склонсн к богословским умозрениям. Однако и в «Пастыре» встречаются в этом отношении места, возбуждающия недоумение.

В его V-й Притче нам обрисовывается характер его воззрений на домостроительство искупления, Троицы п воплощения. Эти воззрения высказываются им по оригинальному поводу: Ерм хочет внушить убеждение в пользе сверхдолжных добрых дел. Подобная тема не дает, по-видимому, почвы для метафизических рассуждений, но как раз именно здесь они и выступают на сцену.

Пастырь начинает с притчи. У одного человека есть пометье и многочисленные слуги; от отделяет часть этого поместья и разводит виноградник, затем одному из своих слуг дает поручение подвязать лозы, но тот не только подвязывает их, но еще и очищает виноградник от плевел. Господин очень доволен им; посоветовавшись с сыном и друзьями, он объявляет, что добрый слуга разделит наследство с сыном. Последний устраивает пир и посылает доброму слуге часть приготовленных яств, слуга же делится с товарищами по службе и получает за это новую похвалу.

Таково содержание притчи. Объяснение же ее следующее: поместье - мир, хозяин его - Бог, создатель всего; виноградник - Церковь, общество верующих всех времен; сын хозяина - Святой Дух; слуга - Иисус Христос; друзья и советники - шесть высших ангелов. Дело, совершенное Христом, символизируется в трех действиях: подвязки лоз, искоренении плевел и разделт. присланных яств. Колья, к которым подвязывается лоза, - низине ангелы, которым Спаситель поручил хра-нение Церкви; истребление плевел есть пскуплеше, искоренившее грех; раздел пищи - евангельская проповедь.

Как видно из этого объяснения, до воплощения существуют только два божественных Лица - Бог и Святой Дух, взаимное отношение которых определяется, как отношение отца к сыну. Стало быть здесь Святой Дух отождествляется со Словом, предвечным Христом. Эта мысль впрочем выступает и несколько ниже. «Духа Святого, который существовал предвечно и создал все, Бог вселил в избранную Им плоть. Эта плоть, в которой обитал Дух Святой, служила Духу во всей святости и чистоте, не омрачая Его ни сдиным пятном. За эту святую жизнь, за помощь Духу и непрестанное сотрудничество с Ним, всегда бодрое и мужественное, Бог допустил плоть приобщиться Духу Святому... Он имел совещание с сыном Своим и славными ангелами, чтобы плоть эта, безупречно служившая Духу, получила местопребывание и награду за труды свои. Будет награда всякой плоти, которая, получив в себя Духа Святого, сохранит себя незапятнанной».

В общем Троица Ерма состоять, нпо-видимому, из Бога Отца, из второго божественного Лица (Сын Божий, Дух Святой) и наконец из Спасителя, ставшего Богом за свои заслуги. Эта черта в богословском умозрении Ерма представляется точной параллелью тем своеобразным рассказам, которые мы встречаем у древних азийских носителей христианской традиции. Если можно удивляться, что люди, вроде пресвитера Иоанна и его родичей, могли рассказывать такие фантастичные истории, то не менее трудно понять, каким образом римский пророк в своих богословских умозрениях допускает подобные же странности.

Однако то, что в его воззрениях заслуживает критики, не бросается в глаза с первого взгляда. А что прежде всего обращает на себя внимание, - это мысли о пользе добрых дел и нравственной чистоты. Эти мысли опираются на всегда уместный пример Спасителя. Только на третьем плане в изложении проступают черты, которые не легко удовлетворительным образом примирить с нашими воззрениями. Древние, по-видимому, не заметили их. «Пастырь» был принят во всем христианском мире II-го века, как книга высокого авторитета в вопросах веры; ее читали на собраниях одновременно со священным писанием, не ставя ее однако наравне с ним. Понемногу ее авторитет стал падать: ригористы в роде Тертуллиана ставили ей в упрек ее снисходительность к грешникам; образованные люди смущались ее своеобразным слогом и странностии формы видений. Ариане ссылались на нее в виду ее знаменитого учения о божественном единстве. Но и это не поколебало ее авторитета, и после Климента Александрийского и Оригена еще св. Афанасий продолжал высоко чтить ее и употреблять, как послобие для нравственного наставления оглашенных. Как и послание Климента, «Пастырь» Ерма удостоился чести быть вписанным в одни рукописи с текстом Библии. Так, его нашли в конце известного Синайского кодекса.

Как уже было сказано выше, «Пастырь» был закончен и окончательно вышел в свет в то время, когда брат Ерма еп. Пий занимал епископскую кафедру в Риме. Пий был девятым преемником апостолов. Из его восьми предшественников, список которых дошел до нас чрез св. Иринея, один только Климент прюбрел известность своими посланиями, а Телесфор своим мученичеством. О Лине и Анаклете, первых по списку, сказать ничего нельзя, за исключетем лишь того, что Лин, быть может, то самое лицо, которое под этим именем упоминается во втором Послании к Тимофею. Также неизвестны остались преемники Климента - Еварест, Александр, Сикст. После Телесфора епископствовал предшественник Пия, Гигин. Для определения хронологического порядка, в каком чередовались епископы, мы не имеем иного источника, как список, первая редакция которого может быть восходит до времени императора Коммода и папы Елевтерия, а может быть и несколько выше. Там после каждого имени поставлены числа. Их общая сумма дает 125 лет. Отсчитывая от 189 г., - года смерти папы Елевтерия, назад, мы подходим к 64 г., как раз к году предполагаемой мученической кончины апостола Петра. Таким образом хронолопя первых пап должна бы быть установлена в следующем виде:

Лин 12 лет приблизительно от 65 г. до 76 года

Анаклет 12 77 88 Климент 9 89 97 Еварест 8 98 105 Александр 10 106 115 Сикст 10 116 125 Телесфор 11 126 136 Гигин 4 137 140 Пий 15 141 155

Аникита 11 156 166 Сотир 8 167 174 Елевтерий 15 175 189 Но эти указания годов, даже если предположить, что они нам переданы точно, должны быть рассматриваемы лишь как приблизительные, при определении которых откидывались или округлялись доли года. Поэтому не следует строго держаться летосчисления, которое отсюда вытекает. В единственном случае, где мы имеем возможность подвергнуть эти цифры точной проверке, вышеприведенная таблица оказывается неверной. Св. Поликарп прибыл в Рим самое позднее в 154 г. и был здесь принять папой Аникитой.

Какова бы ни была ценность этой хронологии, последовательный список римских пап представляет драгоценный документ. Очевидно следует думать, что апостольским преемникам в управлении церковью содействовала коллегия пресвитеров, которая вмест с ними руководила христианской общиной, председательствовала на ее собраниях, разбирала споры, привлекала новых последователей и обучала их. Здесь, как и в друтих местах, диаконы и диакониссы особо заведывали специально хозяйственной стороной и делами благотворительности. В разговорном языке епископ не всегда ясно выделялся над коллегией своих помощников, а духовенство не обособлялось резко от общей массы христиан. Так как общинная жизнь была очень высоко развита, то все происходившее касалось скорее всей общины, чем ее руководителей.

О ересях, завезенных в Рим, впервые заговорили к концу царствования Адриана, во времена епископа Гигина. Сюда переселились Валентин Александрийский, Кердон и Маркион и старались не только распространить свои учения среди верующих, но, по некоторым сведенгям, даже овладеть управлением церкви. Трудно предположить, чтобы еще ранее этого времени Рим не видал какого-нибудь пришельца с Востока из тех лжеучителей, какими с давних пор кипела Сирия и Азия. По-видимому, Ерм знавал подобных; судя по тому, что он говорит, они не имели в Риме большого успеха. Валентин со своей стройной философской системой, со своей экзегетикой и примирительными наклонностями добился большого внимания и успел основать школу. Он прожил в Риме долгое время при преемниках Гигина Пие и Аниките. Прибывший около того же времени Маркион несколько дет держался в общении с Церковью, хотя и не без труда, так как однажды он был вынужден представить письменное оправдание своей веры. Но подобныйе отношения не могли продолжаться долго; в 144 г. произошел разрыв и, соперничая с великой церковью, возникла отдельная маркионитская община. На первых порах она имела большой успех. Иустин Философ, живший тогда в Риме и боровшийся пером и словом против различных модных ересей, вел специальную полемику против Маркиона. Однако этот последний выдержал удар. Он еще находился в Риме во времена Аникиты, когда сюда прибыл в 154 г. почтенный Поликарп, епископ смирнский, предпринявший это путешествие с целью уладить с римской церковью нисколько спорных пунктов и главное вопрос о праздновании Пасхи, насчет которого между азийцами и римлянами существовало разногласие. Можно себе представить, какой благоговейный интерес в христианах вызвало появление этого знаменитого старца, знавшего очевидцев евангельских событий и принявшего учение от азийских апостолов. Аникита принял его радушно и добровольно предоставил ему свое председательское место на литургийных собраниях. Уже самой своей личностью Поликарп был чрезвычайно мощным выражением христианского предания. Поэтому его присутствие произвело сильное впечатление в среде отщепенцев: многие ушли из своих сект и вернулись в лоно великой церкви. Однажды он встретился с Маркионом, которого еще раньше видал в Азии. - «Узнаешь ли меня?» спросил еретик. - «Да, ответил Поликарп: узнаю первенца сатаны». Аникита не мог согласиться с возврениями Поликарпа на празднование Пасхи, но и ему равным образом не удалось склонить Поликарпа на сторону римских обычаев. Впрвочем они не разошлись из-за этого, и азийцы, жившие в Риме, продолжали, не озирая на это легкое разногласие, принимать участие в евхаристии, наравне с членами местной общины. Такое положение вещей длилось уже давно, со времени епископства Сикста. Наконец Поликарп дружески распростился с римлянами и их епископом, которые немного месяцев спустя узнали, что он запечатлел свою долголетнюю и достойную жизнь мученической кончиной.

Народ стекался в Рим со всех сторон. Школа карпократиан из Александрии прислала сюда проповедницу Маркеллину, которая прюбрела много последователей. Среди окружавших Mapкиона тогда уже выделялся один ученик, Апеллес, под влиянием которого впоследствии маркионитское учение приняло новый вид. Иустин, всегда ревностный в защите веры, получил подкрепление от другого философа, прибывшого из дальней Ассирии -Тациана, который некоторое время помогал ему вести полемику против циников. Из Палестины прибыл Егезипп, странствующий исследователь учений и преданий. Он мог рассказать римлянам много интересного о древних христианах своей страны, а с своей стороны собрал от римлян сведения но только о современном состоянии их церкви, но и о прошедших временах, так как он, по-видимому, вывез из Рима список римских епископов, закончившшся Аникитой. Он сам продолжил его до Елевтерия, во время епископства которого издал свои путевые воспоминашя. Он был знаком с ним в Риме, где тот был диаконом Аникиты.

Таков был характер христианской жизни в Риме к концу царствования Антонина. Весь христианский мир, как будто сговорившись, посылал сюда самых выдающихся своих представителей: патриарха Азии Поликарпа, сурового понтийского сектанта Маркиона, великого учителя александрийского гносиса Валентина, проповедницу Маркеллину, сирийского иудействующего христианина Егезиппа, философов и апологетов Иустина и Тациана. Это был как бы микрокосм, отражение в миниатюре всего тогдашнего христианства. Тот факт, что христиане свободно путешествуют, ведут споры, распри, проповедуют, молятся, по-видимому исключает возможность думать, что - все это люди, преследуемые законом. А между тем это было именно так. Все они живут с мыслью о мученической смерти. Ерм и Иустин говорят оней на каждом шагу, Маркион также, Поликарп и Иустин были осуждены за веру на смерть. Правда, на престоле сидит Антонин, а Римская империя никогда не имела лучшего повелителя. Но христианство продолжает быть запрещенной религией, и судьи в Риме, как и в провинции, продолжают преследовать его на основании закона. Прекрасный храм, воздвигнутый добродетельным императором внизу Священной дороги в честь его покойной супруги Фаустины, блистал тогда всеq свежестью своего мрамора; он видал не одну партию христиан, ведомых от судейских мест на форуме к месту казни. Однако единственные имена римских мучеников, которые дошли до нас от той эпохи, - те о которых говорит Иустин в своей апологии: Птоломей, Люций и третий, имени которого он не называет, - казненные по приговору префекта Урбика.

Иустин сам подвергался большой, опасности: цинический философ Кресцент, которому так доставалось от Иустина, не терял его из вида. Быть может именно из-за него Иустин покинул Рим. Вернувшись сюда в начале царствоватя Марка Аврелия, он на этот раз, кажется уже без содействия Кресцента, пал жертвой свой религиозной ревности. Он был арестован с другими христианами, из коих некоторые были неофиты, им же обращенные. Они предстали на суд префекта Рустика (163 - 167), который, удостоверившись в том, что они христиане, велел их бить плетьми и обезглавить. Сотоварищи Иустина были довольно разнообразны. Среди них была одна женщина по имени Харито, и пять мужчин: каппадокиец Евельпист, раб императора, некий Иеракс из Иконии и еще трое, Харитон, Пеон и Либериан.

От всех этих древних поколений римской церкви нам остался монументальный и весьма ценный памятник - верхний и первоначальный ярус кладбища Присциллы. До сих пор еще можно разобрать надгробные надписи: они кратки, одни лишь имена, сопровождаемый иногда пожеланием Мир тебе. Кое-где древняя живопись украшает комнаты, в которых могли поместиться для похоронных собраний неболшие группы лиц. Другие усыпальницы того же века встречаются на юг от Рима; позднее оне были включены в кладбища, известные под именами Претекстата, Домициллы и Каллиста, но ни одно из них не имеет размеров и правильности присциллианских галлерей. Очевидно, по-следние представляют древнейшее общее кладбище римской церкви.

Около того времени, когда св. Иустин пострадал за веру, которую так долго защищал, управление римской церковью перешло из рук Аникиты к Сотиру. О нем мы знаем лишь одно: что он, подобно своему предшественнику Клименту, написал послание к коринфской церкви. Повод к нему был однако совсем иной: письмо Сотира препровождено было с приложением суммы, предназначенной на помощь бедным и исповедникам, осужденным на каторгу. Римская церковь, отличавшаяся богатством и благотворительностью, охотно уделяла часть своих средств менее достаточным христианским общинам. Это уже обратилось в обычай, удержавшийся до последних гонений. Письмо Сотира до нас не дошло; мы знаем о нем только из того ответа, который был дан на него епископом коринфским Дионисием и от которого сохранил нам несколько отрывков Евсевий.

Рядом с великой церковью еретики продолжали свою пропаганду. Секта валентишан сорганизовалась. В Риме, у нее было два известных учителя, прямых ученика Валентина, Гераклеон и Птоломей. Первый внес некоторое изменение в учение о происхождении эонов. В первоначальной системе они всегда распределялись попарно. Гераклеон внес в Плерому монархический принцип, поставив во главе всего единое существо, не имевшее соответственного товарища женского пола; от него произошла первая пара супружеских эонов, а следовательно также и все остальные. Это был очень плодовитый писатель Климента Александрийский и Ориген часто на него ссылаются. Самым замечательным из его произведений был комментарий на Евангелие от Иоанна. Что касается Птоломея, то он и его последователи были предметом полемики св. Иринея; гностическое учение Валентина более всего известно в той форме, какую ему придал или сохранил Птоломей. Во времена Марка Аврелия на Западе появился еще некий Марк, с которым церковь давно уже боролась в Азии. У св. Иринея, св. Ипполита и Тертуллиана встречаются еще другие имена: Секунд, Александр, Коларбаз, Феотим; нам неизвестно, каюе оттенки они внесли в гностическую систему, да, по правде сказать, это и не важно.

Разделения среди гностиков происходили не только на почве вероучения; обрядность тоже давала повод к разногласиям. Обычный порядок крещения годился лишь для «психиков»; для посвящения же «пневматиков» требовалось нечто иное. Наиболее здравомыслящие оспаривали это, говоря, что раз гносис вещь духовная, то возрождение посвященного должно происходить единственно путем знания тайны. Другие, однако, придумали торжественно вводить принимаемого новичка в брачную комнату; этот обряд вполне соответствовал гностическому представлению о небесной плероме. Но большинство предпочитало обряд, представлявший сколок с церковного. Посвящаемого крестили водой, произнося формулы, в роде следующей: «во имя непознаваемого Отца всех вещей; - Истины, матери всего; - Того, кто сшел в лице Иисуса с небес, (эон Христа)». Пользовались также и еврейскими словами: «во имя Ахамот» и т. д. Посвящаемый отвечал: «Я укреплен и искуплен; я искупил свою душу и т. д.» Присутствующее восклицали: «Мир всем, на ком почиет это имя». Затем совершали помазание благовонным маслом. Иногда смешивали елей с водой и таким образом объединяли два сакраментальные акта. Этот обряд носил название аполитрозы или искупления. Для умирающих или покойников был другой обряд: им сообщали формулы, при помощи которых они могли одолеть на том свете низших духов и Демиурга, и, отдав первым свои материальные частицы, а второму свою животную душу (__), - подняться до высших областей, предназначенных для чисто-духовной души.

Маркион умер вероятно почти в одно время с Поликарпом и Иустином. «Святейший учитель», как называли его сектанты, продолжал пользоваться среди них большим почитанием. Они представляли его пребывающим на небесах с Христом и ап. Павлом: Павел восседает по правую, а Маркион по левую сторону Спасителя.

Единодушно воздавая почитание памяти своего основателя, они однако далеко не были согласны в толковании его учения. Как мы видели, в последнем были некоторые несообразности, о которых учитель ни мало не беспокоился. После него пытались их распутать. Исходной точкой маркионизма была противоположность Бога благого и Бога справедливого. Когда в это учение проникла метафизика, ей нетрудно было вывести из него два основных и существенно противоположных начала. В этом заключалось учение двух маркионитских знаменитостей времен Марка Аврелия, - Потита и Василика. Была еще школа Синероса и Лукана, которая, раздвояя низшее божество на доброго и злого бога, приходила таким путем к признанию трех божественных начал. Эта форма маркионитской Троицы имела такой успех, что совершенно затмила первоначальное двоебожие. В III и IV веках маркионитов часто представляли людьми, исповедующими трех богов.

Но в ту эпоху, о которой мы говорим теперь, наиболее видным учителем секты был некий Апеллес, который попытался устранить явный или скрытый дуализм и вернуться к единому принципу. Он сперва жил в Риме подле главы секты, затем переехал в Александрию, откуда вернулся в столицу, долго спустя. Родон, знавший его лично, рисует очень любопытный портрет его: это был почтенный старец строгого образа жизни; его сопровождала ясновидящая, по имени Филомена, галлюцинации которой он записал в книге Откровений. Родон, улучив повод для спора с ним, желал дознаться, как примиряет он свое учение с маркионитством. Но Апеллес, быстро утомившись от прений, в которых перевес был не на его стороне, сказал, «что бесолезно стараться разрешить все эти вопросы, - что лучше было бы каждому оставаться при своих верованиях, - что все верующие в Распятого будут спасены, лишь бы вели добродетельную жизнь. Что касается доказательства что существует именно единое начало, то он, Апеллес, охотно отказывается от этой задачи; с него довольно, что он лично убежден в этом. Затем, на пророков опираться нельзя: они противоречат друг другу и лгут наперебой».

Эволюция мысли Апеллеса возбудила в Родоне живой интерес. Апеллес признает - говорит он - единый принцип вполне согласно с нашим учением». Однако было и различие. Благодаря св. Епифанию, мы имеем нечто в роде изложения апеллесовой системы, которое, по-видимому, принадлежит его перу. «Существует единый благой Бог, единый принцип, одна несказанная невыразимая сила. Этот единый Бог, единый принцип вовсе не заботится о том, что происходит в нашем мире. Он сотворил другого бога, который затем создал все, - небо, землю и все, что на ней. Но этот второй бог не был благим, и все его создания вышли нз его рук крайне несовершенными». В метафизическом отношении это очень похоже на арианство, но с присоединением маркионитской идеи о благости, как о существенном и непередаваемом аттрибуте Бога.

Апеллес смягчил также резкий докетизм Маркиона. Иисус Христос у него уже не призрак; Он имел тело, происшедшее не от матери из человеческого рода, а непосредственно составленное из четырех элементов. С этим телом Он был в действительности распят и являлся своим ученикам после воскресения. Восходя на небо, Он возвратил его элементы природе.

В остальном Апеллес следовал преданию своего учителя. Обходясь без докетизма, он устранял одно из самых главных возражений. Что же касается его идеи сделать творца мира в свою очередь творением высшего Бога, то ясно, что ему надо было или придти к этому именно воззрению, или откровенно допустить с Потитом и Василиком два одинаково вечных божественных начала. Внутри маркионизма это создало положение однородное с тем, какое обнаружилось в православной церкви при столкновении арианства с учением о единосущии. Апеллес такой же еретик в отношении к Маркиону, как Арий - в отношении к кафоличсской церкви.

Противник Апеллеса, Родон, был родом азиец, давно переселившийся в Рим. Он познакомился там с Тацианом и стал его учеником, но он не последовал за ним ни в его дальнейших путешествиях, ни в его богословских странностях. Евсевий имел пред своими глазами несколько его сочинений. Важнейшее из них, посвященное некоему Каллистиону, было направлено против маркионитов и в нем-то ему и довелось очертить личность Апеллеса. Он написал также сочинение о шестодневе.

В эпоху епископства Сотира в Риме пришло удивительное известие, что римское войско под начальством самого императора было спасено молитвами кучки солдат-христиан. По крайней мере таков был рассказ, ходивший по христианскому миру. Верно то, что войско подвергалось опасности. Известно также, что в минуту крайности римляне обратились ко всем богам, которым только могли молиться солдаты, принадлежавпшие к разным религиям. Но когда на Марсовом поле воздвигли колонну в память побед Марка Аврелия в Германии, честь совершившегося чуда приписали государственным богам. На знаменитых барельефах этой колонны и теперь еще можно видеть Юпитера Дожденика (pluvius), изливающего из своих волос, рук, всей своей фигуры благодетельные потоки дождя, спасшего легионы от жажды и поражения.

Колонна Антонина была еще недостроена, когда, около 175 г., место папы Сотира занял Елевтерий, старший ддакон Аникиты. Несмотря на услуги, оказанные Молшеносным легионом, гоненения всюду усилились. Мы скоро увидим, как Елевтерий вступил в сношения с лионскими мучениками и их посланцем, св. Иринеем. В те времена в Риме и в Галлии было много толков о появившихся во Фригии новых пророках. Римской церкви пришлось в этом деле занять определенное положение; мы ниже увидим, к какой стороне она примкнула.

После смерти Марка Аврелия сын его Коммод, уже более 3-х лет бывший его соправителем, остался один во главе империи. Известно, что его сердце ничуть не было расположено к моральным правилам его отца. Может быть поэтому он и оставил христиан в покое. Впрочем последние имели поддержку среди его приближенных; его возлюбленная, Мария, была христианкой. В той среде, где она жила, ее поведение не могло соответствовать евангельскому идеалу, но она по крайней мере старалась по возможности смягчать императорской милостью суровость запретительных законов против христиан. Ее прежний опекун, евнух Гиацинт, заседавший тогда в совет пресвитеров, поддерживал в ней эти ее добрые чувства.

Но и Марции не всегда удавалось ее заступничество. Как раз в царствование Коммода был казнен ученый философ Аполлоний. К нему, правда, отнеслись с некоторой особенной благожелательностью. Его судил не префекта Рима, а преторcкий префект Перенний (180 - 185 г.) от имени самого императора. Дошедшие до нас отрывки допроса показывают, что Перенний употребил всяческие усилия, чтобы спасти обвиняемого.

Несколько лет спустя, когда Елевтерия уже сменил папа Виктор (190 г.), Марция добилась помилования всем исповедникам, работавшим по приговору суда в рудниках о. Сардинии. Виктор передал ей список их, а она вручила указы о помиловании пресвитеру Гиацинту, который съездил в Сардинию и вернулся оттуда с освобожденными исповедниками.

ГЛАВА XIV

Местные церкви во II веке

Христианство в Италии и Галлии. - Лионские мученики. - Ириней. - Евангельская проповедь в Африка: сциллийские мученики. - Афинская церковь. - Дионийсий Коринфский и его послания. - Азийская, Фригийская, Вифинская и Фракийская церкви. - Мученичество Поликарпа. - Азийские епископы: Мелитон и Аполлинарий.

Римская церковь, жившая в это первое столетие своего существования такой напряженной жизнью, не могла не сделаться центром, откуда распространялся свет христианства. Далеко известная с самого своего зарождения своим авторитетом, учительными трудами, ревностью и благотворительностью, она не могла не иметь влияния, а порой и прямого воздействия в распространении Евангелия на близлежащие страны. Однако мы не знаем относительно этого воздействия никаких подробностей: нет ни одного свидетельства об образовании или существоваши какой-либо иной группы христиан в Италии в течение всего второго столетия. Древнейшие северные церкви, Равеннская, Миланская, Аквилейская, возраст которых может быть определен лишь приблизительно, не восходят далее эпохи Северов. Можно думать, что на юге, напр., в Кампании или окрестностях Рима, церкви могли быть основаны и ранее, но это - лишь предположение. При том нужно было бы еще знать, в какой степени эти группы верующих достигли правильной организации и в какой мере они обособлялись от того, что называлось римской церковью. У древних авторов, писавших в это время, или позднее, но об том же периоде, речь идет только о римской церкви.

В Галлии, равно как и в Африке, первые шаги христианства покрыты мраком неизвестности. Есть предположения, но только предположения, о существовании во втором веке христианской колонии в Марселе. При Марке Аврелии была церковь в Лионе и другая в Виенне. Немного позднее св. Ириней говорит о церквах, находящихся в германских провинциях и в странах кельтов. Можно следовательно предполагать уже в те отдаленные времена некоторое распространение христианства в древней Галлии. Лионская церковь была центром распространена его, церковью-матерью. Она имела членов из азийцев и фригийцев, на также и из местных жителей; среди них были лица, пользовавшиеся общественным уважением, как Веттий Эпагат и врач Александр. 90-летний старец епископ Пофин и пресвитер Ириней руководили маленькой общиной. Великое испытание постигло ее в 177 году. На христиан, тогда еще очень малочисленных, смотрели весьма недоброжелательно; верили или притворялись, что верят, возмутительным клеветам, которые всюду связывались с собраниями верующих. Им отказывали в помещениях, запрещали им посещать бани или изгоняли их с рынка; они терпелп брань, побои и тысячи притеснений. В конце концов враждебные толки усилились до того, что вмешались власти. Городские власти и трибун когорты, стоявшей гарнизоном в Лионе, арестовали нескольких христиан и подвергли их пытке с их рабами, из коих иные были язычниками. Большинство христиан держались стойко, хотя палачи, подстрекаемые толпой, довели пытку до крайних пределов жестокости. Однако нашлись и отступники, около десятка. Но особенно тяжело было то, что рабы-язычники не поколебались удостоверить действительность фактов убийства детей и сцен разврата.

Эти расследования не были завершены никаким приговором, так как легат Лионской провинции был в отсутствии. Исповедников, снятых с дыбы в окровавленном виде, бросили в отвратительные темницы, оставив без пищи и ухода. Оставшиеся на свободе братья старались помочь им, преодолевая тысячи опасностей. Несколько человек умерло в тюрьме, между ними епископ Пофин. Отступников не отделили от остальных. Тронутые состраданием к ним исповедников и укрепленные их примером, они почти все раскаялись в своей слабости и вновь исповедали веру.

По возвращении легата было вынесено несколько смертных приговоров. Диакон виеннский Санкт, новообращенный Матур, обнаруживший необычайное мужество, раба Бландина, довольно слабого телосложения, азиец Аттал Пергамский, один из столпов лионской церкви, были присуждены на съедение зверям и отправлены в цирк. Санкт и Матур, которых сперва жгли на раскаленном стуле, затем бросили на растерзание хищным зверям, первые получили венец мученичества. В этот день звери не тронули Бландины; ее отвели обратно в тюрьму с Атталом, который оказался римским гражданином.

После этого легат счел нужным спросить мнение императора. Марк Аврелий, как и следовало ожидать, ответил, что нужно отпустить отрекшихся от христианства и казнить остальных. Было устроено последнее заседание суда. К великому удивленно судьи и присутствующих, отступники превратились в исповедников; едва несколько человек из них воспользовались возможностью выйти на свободу.

Это было как раз в то время, когда со всех частей Галлии народ стекался в Лион на праздники, справлявшиеся в храм Рима и Августа у слияния Соны и Роны. Цирковые игры были обязательной частью увеселений. Легат велел обезглавить христиан, имевших звание римских граждан. Для хищных зверей их осталось достаточно. Аттал был отдан им, несмотря на свое звание. Он пострадал на первом же представлении вместе с врачем фригийцем Александром, арестованным непосредственно перед самой казнью. Другие последовали за ними; в заключение были казнены 15-летний отрок Понтик и достойная удивления Бландина, которая до последней минуты поддерживала своим примером и словом мужество своих товарищей. Останки мучеников были сожжены палачами, а пепел брошен в Рону. Когда все было кончено, все эти мрачные и славные события были изложены в послании, адресованном к азийским и фригийским братьям от имени «рабов Христовых, живущих в Виенне и Лионе».

В этом же послании лионская церковь высказывала свой взгляд по вопросу о монтанизме. Сюда было присоединено несколько посланий по тому же предмету, писанных исповедниками. Многие из них были также обращены к азийским и фригийским братьям; другое послание, предназначенное для римского папы Елевтерия, было отвезено ему пресвитером Иринеем. Заключительное приветствие гласило так: «Привет тебе, в Боге, папа Елевтерий, ныне и всегда. Мы просили нашего брата и сообщника Иринея отвезти вам эти письма и представляем его вам, как человека, ревнующого о деле Христовом. Если бы мы полагали, что сан что-нибудь прибавляет достоинству человека, мы бы представили его вам прежде всего, как пресвитера церкви.»

Это поручение на время удалило Иринея из Галлии. После катастрофы ему, как епископу, выпала на долю обязанность собрать остатки лионской общины. В течение мира, последовавшего за гонением Марка Аврелия, ему пришлось посвятить себя сперва своим обязанностям пастыря и миссионера. Исполнение этих обязанностей усложнялось в Галлии различием языков. В Лионе, городе преимущественно с латинским населением, не достаточно было греческого языка, а за пределами города надо было говорить по-кельтски. С другой стороны гностические учения распространялись в Галлии так же, как и всюду. Птоломей личной проповедью и своими сочинениями привлекал новых сторонников; азиец Марк, на родине встретивший сильное противодействие, возмещал свои неудачи, овладевая простыми и набожными душами христиан Ронской долины. Ириней в обличение этих еретиков, равно как и многих других (ибо в такого рода труде материал для работы осложняется), написал большое сочинение, от которого до нас дошли значительные отрывки по-гречески и полный латинсюй псревод. Его «Опровержение лжеименного знания» появилось в свет около 185 г. В последующие годы мы видим его участником в делах римской церкви, которыми он всегда очень интересовался.

Таким же образом и в Африки завеса, закрывающая первоначальную историю христианской церкви, приподнимается над сценами мученичества. Можно естественно предположить, что христианская вера рано появилась в крупном центра, Карфагене, и оттуда распространилась внутрь страны. Об этом распространении свидетельствует тот факт, что при проконсуле Вигиллии Сатурнин (180 г.), первом, который обнаружил некоторую энерию в преследовании христиан, таковые оказались в малень ком городке Сцилли, очень удаленном от метрополии. Двенадцать человек из них, семь мужчин и пять женщин, предстали пред проконсулом в Карфагене 17 июля 180 г., и вследствие отказа «возвратиться к римским обычаям» все были приговорены к смерти и казнены. Это был уже не первый случай пролитая христианской крови в Африке. Наименование первомученика в IV столетии усвояли никоему Намфамо из Мадавра в Нумидии. Из сочинений Тертуллиана выводят заключение, что к концу II века христиане были уже очень многочисленны как в Карфагене, так и во всей провинции; но он не сообщает никаких подробностей; он называет только четыре города: Утину, Адрумет, Тисдру и Ламбезу. О современных ему карфагенских епископах он не говорит ни одного слова.

По ту сторону Адриатического моря евангельская проповедь уже во времена апостольские затронула некоторые пункты побережья в Далмации и Эпире: Никополь упоминается в посланиях ап. Сын ересиарха Василида Епифан был родом с острова Кефалонии. На греческом материке коринфская церковь, основанная ап. Павлом и уже упоминавшаяся у нас выше в связи с именем св. Климента, сохраняла весьма влиятельное положение. Егезипп на пути в Рим виделся и беседовал в Коринфе с местным епископом Примом.

Царствование Антонина было тяжелым для христиан в этих странах. Как всегда и везде, их больше преследовала вражда местных властей, чем императорских чиновников. Рвение последних умирялось Антонином: в царствование Марка Аврелия Мелитон мог ссылаться на указы предшествовавшого императора адресованные то Ахайскому собранию, то городским властям в Афинах, Лариссе и Фессалониках.

Дионисий, занявший коринфскую кафедру после Прима, пользовался большим уважением. К нему отовсюду обращались за советом, и послания его быстро распространялись в христианском мире. Из нпх, может быть еще при его жизни, был составлен сборник; он попал в руки Евсевию, который извлек из него много интересного для своей Истории. Кроме послания, полученного римлянами, одно послание Дионисия было обращено к лакедемонской церкви, которую он призывал к истинному учению, к сохранению мира и единства, а другое послание - к афинской церкви, которая переживала кризис, чуть не сделавшийся роковым: аефиняне, потеряв во время одного из гонений своего епископа Публия, пресытились и верой и жизнью христианской и почти возвратились к язычеству. К счастью рвение их нового епископа, Кодрата, вернуло их на истинный путь. В этом послании Дионисий говорил афинянам об их первом епископе, Дионисии Ареопагите, обращенном в христианство апостолом Павлом.

На Крите тогда уже было не менее двух церквей, в Гортине и в Кноссосе. Дионисий обратился к гортинской церкви, с ее епископом Филиппом во главе, с приветствиями по поводу проявленного ею мужества, очевидно во время какого-нибудь гонения; в то же время он предостерегал ее против еретиков. Быть может, по настоянию Дионисия Филипп написал сочинение против маркионитов. В послании к кноссианам Дионисий советует их епископу Пиниту не преувеличивать требований воздержания и считаться со слабостью человеческой природы. В своем ответе Пинит благодарил коринфского епископа, но просил его начать преподание критянам и более твердой пищи, не боясь подниматься выше элементарных наставлений. Дионисий писал также и к более отдаленным церквам - никомидийской, амастрийской, а равно и одной знатной женщине по имени Хрисофор.

Этот сборник посланий бросает лишь скудный свет на состояние греческих христианских общин на исходе II века. О странах севернее Греции мы не имеем никаких сведений.

По ту сторону Эгейского моря христианство имело, как и в Греции, старые и глубокие корни. Вокруг главной из основанных ап. Павлом ефесской церкви очень скоро стали образовываться группы других; александрийско-троадская, лаодикийская. колосская, иерапольская упомянуты в его посланиях, кроме того в Апокалипсисе названы смирнская, пергамская, сардийская, филадельфийская и фиатирская. О церквах в Магнезии (Меандрской) и в Траллах говорится в посланиях св. Игнатия. Нет сомнения, что с начала второго века существовало еще много других церквей, первые известия о которых относятся к более позднему времени.

За Азией (в тесном значении этого имени) на фригийском плоскогорье было тоже много христианских общин. Чисто земледельческая Фригия была населена народом простым и миролюбивым; туземные культы, начало которых восходило к баснословной древности, не испытали глубокого еллинского влияния. Здесь около известных святилищ происходили многолюдные религиозные собрания, культовый церемониал которых отличался крайне возбужденным и бурным характером. Экзальтированные жрецы, руководившие этими собраниями, галлы и корибанты, - по всему свету славились своими религиозными неистовствами.

Во время первого своего миссионерского путешествия ап. Павел остановился в Антиохии Писидийской и Иконии на юго-восточной границ Фригии. Немного позднее он дважды проезжал через нее, отправляясь из Сирии в Македонии и Азию. Сам ли он основал там новые общины, или христианство распространилось из соседних церквей Иконии, Антиохии Писидийской и Иераполя, но факт тот, что к концу II века эта страна была уже почти наполовину христианской.

В Вифинии и по берегам Черного моря христианство распространилось также очень рано. Правитель Плиний жаловался Траяну на эту заразу суеверия, «которая овладевала не только городами, но селешями и полями, оставляла храмы пустыми и торговцам жертвенными животными причиняла разорение». Около этого времени или немного спустя отец Маркиона был епископом синопским. При Марке Аврелии речь идет об амастрийской и никомидийской церквах; Дионисий Коринфский в послании к никомидийским христианам убеждал их противиться маркионовой проповеди; амастрийцам, имевшим епископом некоего Пальма, он изеяснял некоторые тексты св. Писашя, излагал им истинное учение о браке и воздержании и советовал быть снисходительными к покаявшимся грешникам и к еретикам, которых коснулась благодать Божия. Из этого вифинского очага христианство проникло во Фракию, где мы около того же времени находим две церкви в близком соседстве друг с другом, в Дебельте и Анхиале, упоминающихся в истории монтанизма.

После ап. Павла, своего первого апостола, христиане азийской провинции не имели недостатка в знаменитых вождях. Тимояей, по-видимому, некоторое время руководил этими церквами. Как мы видели выше, он оказали гостеприимство многим свидетелям евантельских событий, изгнанным из своей страны иудейской войной или выселившимся по каким-нибудь иным причинам. Таким путем сюда были принесены предания первобытной иерусалимской церкви. Диакон Филипп с своими дочерьми поселился в Иераполе, на пороге Фригии; ап. Иоанн, по-видимому, жил преимущественно в Ефесе. В царствование Домициана он был сослан на остров Патмосе, откуда написал послание к семи церквам и сообщил им книгу своих видений. Семь посланий, заключенных в Апокалипсисе, и два маленьких послания Иоаннова сборника свидетельствуют об его авторитете в азийских церквах и рисуют его одновременно грозным и кротким, каким его образ является и в предании.

Гонение, пережить которое пришлось престарелому апостолу, кажется, пощадило его последние годы. Но в Азии мученики появились очень рано. Апокалипсис упоминает Антипу Пергамского, замученного близ жилища сатаны, т.-е. знаменитого храма Зевса-Асклепия.

Ереси терзали азийских христиан еще во времена ап. Павла; мы видели отзвуки их и в Апокалипсисе, и в посланиях св. Игнатия. Мы говорили уже о том, что каждая церковь в этих странах уже во времена Траяна находилась под управлением трехсоставной иepapxии - епископа, пресвиторов и диаконов. Один из этих епископов, Поликарп Смирнский, нам уже известен. Около того же времени епископ иерапольский Папий собрал в одной книге, к великому сожалению ныне утраченной, церковные предания и опыты изъяснения Писания. В общении с епископами и в большом почете у верных здесь долго жили старые христиане первых времен церкви, передававшие много личных воспоминаний, а также пророки и пророчицы, к вдохновению которых относились с большим уважением, как например дочери Филиппа, Аммия филадельфийская, апологет Кодрат.

Из того факта, что этот последний был писателем и притом таким, который не боялся обращаться прямо к императору, видно, что дар пророчества не исключал обычной литературной деятельности. Вскоре, как на пророка, стали ссылаться на ученого епископа Сардийского Мелитона.

Поликарп увенчал свое долгое и плодотворное епископское служение мученичеством. Вскоре после его возвращения из Рима в Смирне вспыхнул дух фанатизма. На улицах раздались крики: «долой безбожников!» Требовали смерти Поликарпа. Тот не показывался в Смирне, ездил из города в город, ободряя верных и предсказывая о своей близкой мученической кончине. В это время человек двенадцать христиан, среди которых был некий Германик, были осуждены и отданы на растерзание зверям. Прсследование возбудило дух гонимых; некоторые, между ними фригиец Квинт, сами выдали себя властям. Квинт слишком понадеялся на свои силы: в последнюю минуту он пал духом. Тем временем Поликарп был захвачен неподалеку от Смирны и доставлен в цирк, где проконсул велел привести его в свою ложу. Когда от него потребовали, чтобы он прокричал: «долой безбожников!» он подчинился и произнес эти слова очевидно совсем в ином смысле, чем языческая толпа; но когда ему приказали проклясть Христа, он ответил: «вот уже 86 лет, как я служу Ему; Он никогда не делал мн зла, это мой Царь и Спаситель, как же мне проклинать Его?..» Он был сожжен живым.

После него наибольшую известность в христианской Азии приобрел Мелитон. Нам остались мелкие отрывки из его произведены, список которых приводит Евсевий. Этот список заслуживает внимания. Кроме апологетических сочинении, о которых шла речь выше, Мелитон писал на разнообразные философские и религиозные темы: - о природе человека, о чувствах, о душе, теле и уме, о создании (человека) и рождении Спасителя, о диаволе, об Апокалипсисе Иоанна, о вере, о крещении, о воскресном дне, о Церкви, о гостеприимстве, о Пасхе, о пророках, вероятно, в связи с нарождавшимся монтанизмом. Мы имеем от него еще адресованное к некоему Онисиму предисловие к своего рада «цветнику» из текстов Ветхого Завета, которые автор считал относящимися к Спасителю. Прежде чем предпринять этот труд, он счел нужным съездить в Палестину и проверить на месте истинность содержания древней Библии. Оттуда он вывез список, заключавший все книги Ветхого Завета, сохранившиеся на еврейском языке, за исключением книги Эсфирь. Он заимствовал свои выдержки исключительно из этих книг и распределил их на шесть частей. Последнее сочинение Мелитона носило заглавие «Ключ»; но неизвестно, в чем заключалось его содержание.

Кроме этих литературных трудов Мелитон оставил после себя славу великого святого. Азийские епископы насчитывали тогда в своей среде много и других знаменитостей: Папирия, заступившего место Поликарпа во главе смирнской церкви, Сагария, епископа лаодикийского, претерпевшего мученичество при проконсуле Сергии Павле (ок. 167 г.), Фразея, епископа Евмении во Фригии, пострадавшего в Смирне, Аполлинария, епископа Иерапольского, ученого и апологета, подобно его сотоварищу в Сардах. Св. Ириней, уроженец Азии, знавший и слышавший в детстве Поликарпа, припоминает старых «пресвитеров», предания которых он любил противопоставлять гностическим новшествам. Один из них написал против Марка, ученика Валентина, сатиру в ямбических стихах, от которой до нас дошел отрывок.

По этим немногим памятникам и обломкам, уцелевшим от целого ряда исторических невзгод, можно видеть, насколько христианство в Азии было уже живым и деятельным. Рим и Азия - вот два главных христианских центра во II веке; вне их не нроисходит ничего важного. В Азии не случается ни одного событя, которое не встретило бы немедленного отклика в Риме, и наоборот. Сообщение по морю, всем доступное, облегчало сношения. Поликарп, Маркион, Иустин, Тациан, Родон, Ириней, Аттал Пергамский, Александр Фригиец, (из них три последние, - переселенцы в Лион), показывают нам примеры этого. Сюда можно присоединить Аверкия, епископа Иерапольского, который из глубины Фригии прибыл в Рим, где он мог лицезреть великолепие столицы и жить посреди народа, «отмеченного славной печатью», как он называет христианский народ. Впрочем споры о монтанистских пророчествах, о Пасхе и о модализме еще яснее выставят на вид этот постоянный обмен сношений между почитаемыми азийскими церквами и великой столицей Запада.

ГЛАВА XV

Монтанизм

Монтан и его сопророчицы. - Небесный Иерусалим. - Осуждение экстатического пророчества. - Пепузские святые. - Осуждение монтанизма в Лионе и Риме. - Тертуллиан и Прокл. - Пережитки монтанизма во Фригии.

Монтанистское движение началось во фригийской Мизии во время проконсульства Грата, в местечке по имени Ардава. Монтан, который согласно некоторым преданиям был сначала жрецом Кибелы, будучи христианским неофитом, обратил на себя внимание экстазами и изступлениями, во время которых он держал странные речи. В эти минуты он словно отрешался от своей личности; его устами говорил не он, а какой-то божественный вдохновитель. Вскоре впали в такое же состояние и присоединились к Монтану две женщины - Приска (или Прискилла) и Максимилла. Это вызвало большую молву не только в глухой провинции, где находилась деревушка Ардава, но во всей. Фригии и Азии и вплоть до Фракии. По мнению сторонников новых пророков, то было - откровение миру Параклета; другие же отказывались признать это и утверждали, что эти пророки - одержимы демонами.

Параклет настойчиво возвецал о новом пришествии Христа и явлении горнего Иерусалима, который должен был снизойти с небес и, явившись в облаках, утвердиться на земле. Указывалось и определенное место, где он должен появиться, а именно: на равнине, расположенной на другом краю Фригии, между двумя городками Пепузой и Тимионом. Когда и по какому поводу прибыл сюда Монтан и его спутницы - с точностью неизвестно; за ними следовало бесчисленное множество народа. В некоторых местностях, совершенно охваченных движением, христианское население покидало свое местожительство. В лихорадочном ожидании последнего дня не могло быть речи об отчизне, семье, земных удобствах. Браки расторгались, соблюдалось общее пользование имуществом и строжайший аскетизм. Напряжение умов поддерживалось речами экстатиков: в них присутствовал Параклет, ему внимали и подкреплялись его увещаниями.

Однако, дни, месяцы, годы проходили, а небесный Иерусалим все не появлялся. Вслед за первой эпохой увлечения послышались многочисленные протесты со стороны земной церкви. Конечно, ничего нельзя было возразить относительно православия пророков; они находили себе даже опору в обстоятельствах и среде того времени. Евангелие от Иоанна, в полной силе своей зарождавшейся славы, обращало мысль к Параклету; Апокалипсис давал неотразимые по изобразительности описания небесного Иерусалима и тысячелетнего царствования. Притом немногие из христиан в Азии, да и в других странах, не связывали с мыслью о кончине мира ожинании небесного Иерусалима и тысячелетнего царства. Что же касается до права пророков обращаться к христианскому народу во имя Божье, - оно освящалось преданием и обычаем. Из «Учения 12 апостолов» и Нового Завета видно, какое место пророчество занимало в жизни первобытных общин. Епископ сардийский Мелитон слыл за пророка; до него Кодрат, Аммия и дочери Филиппа обладали тем же даром. Великая слава утвердилась за ними. Аскетизм, практиковавшиеся монтанистами, не переходил границ дозволенного, хотя и выражался в формах, не бывших обязательными в других христианских кругах. Он не вдохновлялся какой-нибудь дуалистической идеей, как аскетизм гностиков и маркионитов; все, что в нем могло быть крайнего, имело себе оправдание в мысли о близкой кончине миpa.

Однако, эти внезапные экзальтации, переселения, указания на время и место пришествия Христа, вызывали глубокое смущение в христианских общинах, из коих многие в течение уже векового периода слишком свыклись с этим миром, чтобы жить эсхатологическими ожиданиями. Пророкам не замедлили поставить на вид необычайный характер их выступлений. В Ветхом Завете, равно как и в Новом, пророки вещали не в состоянии исступления. Общение, которое устанавливалось через пророческое откровение между Богом и людьми, не исключало действия личности пророков. Они провозвещали во имя Божие, но, провозвещая, оставались самими собой. Слушая же Монтана и его пророчиц, внимали непосредственно самому Параклету, совсем наподобие того, как в некоторых языческих святилищах боги непосредственно вещали устами пифий. «Человек есть лира, - вещал вдохновенный голос в Монтане, - а я - смычек, вызывающий звуковое колебание.... Я не ангел, и не посланник, а Господь Вседержитель». Это поражало необычайностью, крайностью и вызывало порицание.

Возможно, что уже Мелитон занялся этим вопросом в своих книгах о пророчестве, из которых до нас дошли лишь заглавие. Аполлинарий, еп. иерапольский, решительно выступил против новых пророков. Другой, весьма видный деятель в азийском христианском миpе, Мильтиад, написал сочинение, где доказывал, «что пророк не должен пророчествовать, находясь в изступлении». Ему возражали те из монтанистов, которые были не чужды писательской деятельности. Впрочем, кафолики не ограничивались письменной полемикой; они прибегали и к совершенно другим средствам. Сотас, еп. анхиальский, во Фракии, пытался прибегнуть к заклинаниям против Прискиллы; два фригийских епископа Зотик Команский и Юлиан Апамейский отправились в Пепузу и пытались обличить духа, пребывавшего в Максимилле. Но попытки эти не удались, благодаря сопротивлению сектантов.

Движение распространялось в Азии, сея всюду смятение в умах. Во многих местах происходили соборы, на которых рассматривался и обсуждался вопрос о пророках. Церковное единение в конце концов нарушилось: противники Параклета предали сектантов отлучению. Некоторые из этих противников, увлеченные рвением, не побоялись усомниться в авторитетности священных книг, на которые ссылались монтанисты: они целиком отвергали все писания Св. Иоанна, Апокалипсис как и Евангелие. Таково происхождение религиозной секты, которую под именем алогов опровергал позднее св. Епифаний.

Если Монтану не удалось всецело овладеть азийскими церквами, то он добился все-таки глубокого разделения между ними. Небесный Иерусалим не явился на земле; но зато движение завершилось основанием земного Иерусалима. Изменили название г. Пепузы: его переименовали в новый Иерусалим. Он сделался святым местом и как бы метрополий Параклета. Необходимость дать средства к существованию масс народа, стекавшейся сюда на первых порах, побудило сектантов организоваться. Наряду с Монтаном рано встречаются другие деятели, которые были вместе с ним и после него видными авторитетами: некто Алкивиад, Феодот, названный в одном из наших документов первым администратором пророчества, наконец Фемизон, написавший для его защиты и распространения нечто в роде окружного послания. Последний, как говорили, был исповедником. Монтанисты действительно не уклонялись от мученичества; они охотно ссылались на свои заслуги в этом отношении.

Все это весьма порицалось противниками. Живой критике подвергалась финансовая организация секты, сборщики подаяний, платные проповедники. Уверяли, что пророки и пророчицы вели приятную, даже роскошную жизнь на средства своих поклонников. «Будем судить их по делам их, - говорили в то время. - Намащается ли, подкрашивается ли, наряжается ли когда пророк? Играет ли он в кости? Дает ли взаймы под проценты? Возбуждали сомнения относительно девства Прискиллы, которая, как говорили, так же, как и подруга ее Максимилла, бросила мужа, чтобы сойтись с Монтаном. Фемизон был лже-испов-вдник: он купил свое освобождение. Исповедничество другого, весьма чтимого в секте лица, некоего Александра, будто бы имело еще меньшую ценность. Если он и вызывался когда на суд, то не в качеств христианина, а по обвинсшю в разбое. Дело это случилось во время проконсульства Емплия Фронтина, в нем можно было удостовериться в ефесских архивах.

Монтан и Прискилла умерли первые. Максимилла осталась одна. Противодействие, оказываемое секте, причиняло ей большое страдание. Параклет стенал в ней: «меня преследуют, как волка. Я не волк, я - Слово, Дух и Сила». Наконец и она умерла, предсказав войны и возмущения. Недоброжелатели уверяли, что она повесилась; тоже говорили и о Монтане; что же касается Феодота, то рассказывали, что однажды во время экстаза он поднялся к небу и, упавши, убился. Эти сплетни переданы через Анонима Евсевием, но он решительно заявляет, что на них нельзя полагаться. Он вполне прав. Не такими росказнями можно уяснить себе столь значительное религиозное движение, каким было монтанистское. Смерть пророков не утишила его. Через 13 лет после кончины Максимиллы, анкирская христианская община раскололась по поводу нового пророчества. Долгое время пришлось еще спорить и писать против монтанистов и не только в Малой Азии, но и в Антиохии, Александрии и в западных церквах. Серапион, еп. антиохийский, опровергал их в послании, адресованном к Карику и Понтию; на нем было несколько епископских подписей с протестами против новаторов. Климент Александрийский отмечает книгу «о Пророчестве» в своих Строматах, в которых он сам намеревался обсуждать тот же вопрос. Но особенно важно проследить историю монтанизма на запад.

С 177 г., со времен лионских мучеников, новое пророчество возбуждало страсти в Галлии и Риме. Юная лионская церковь, насчитывавшая между своими членами азйцев и фригийцев, могла быть осведомлена о том, что творилось в Азии. В Риме этот вопрос тоже был поднят рано, и как во многих других местах, вызвал сначала великую тревогу. Лионские исповедники из недр тюрьмы писали по этому поводу «братии в Азии и Фригии, а также Елевтерию, епископу римскому». Эти послания были занесены в знаменитый документ о лионских мучениках, вместе с суждениями «галльских братий» о пророческом духе, открывшемся через Монтана, Алкивиада и Феодота. Евсевий, имевший этот документ перед глазами, отзывается о нем как о мудром и весьма православном, - однако, читая его, чувствуешь, что он не вполне отрицательно относится к фригийскому движению. Св. Ириней, доставивший эти послания в Рим, не может быть причислен к противникам монтанизма. Можно думать, что лионские христиане скорее рекомендовали терпимость и поддержание церковного мира. Мы не можем судить ни о том, какое впечатление это вмешательство могло произвести на Елевтерия, ни о том, сколько прошло времени, пока римская церковь приняла определенное решение. Кажется, что и в Риме также находили, что не было причины предавать друг друга отлучению. Тертуллиан рассказывает, что решение не было неблагоприятным для пророков, и что папа отправил уже в этом смысле примирительные послания, как вдруг из Азии прибыл исповедник, по имени Праксей, который привез ему новые сведения и сумел отклонить его от первоначально принятого решения.

Таким образом монтанистическому вдохновению не удалось достигнуть признания в Риме. Возможно, что там в продолжение некоторого времени ограничились лишь известной осторожностью.

Споры по поводу празднования Пасхи были мало пригодны, чтоб поддержать авторитет азийского епископата в глазах римской церкви. Однако, в конце-концов была занята более решительная позиция. С первых годов III в., как то видно из мученических актов Перепетуи и сочинений Тертуллиана, надо было выбирать между общением с церковью или привязанностью к новым пророчествам.

Итак, движение было задержано на Западе так же, как и в Азии, но пропаганда тем не менее продолжалась. За смертью пророков, возражения, поднимавшиеся против их экстазов, должны были постепенно исчезнуть. Все, что могло быть крайнего и предосудительного во фригийской организации и пепузских собраниях, было менее на виду за пределами Азии. Что скорее бросалось в глаза на расстоянии, - это большая нравственная строгость монтанистов. Их посты, их особенности в нравственном учении, не имели ничего такого, что православные аскеты не практиковали бы уже с давних пор. Что же касается видений, экстазов, пророчеств, - это также не было необычным явлением. Во многих странах христиане строгой жизни, энтузиасты, люди, жившие ожиданиями второго Христова пришествия, чувствовали расположение к новому пророчеству. - Прожив довольно долгое время в настроении, которое можно, было бы назвать монтанистским, Тертуллиан кончил тем, что открыто примкнул к Монтану, Прискилле и Максимилле (около 205 г.). В то время он уже не мог этого сделать иначе, как порвав связь с кафолической церковью, но и это соображение его не остановило. Африканские монтанисты поставили его себе главой и даже стали называться тертуллианистами. Здесь не место говорить о произведениях Тертуллиана, изданных до и после его разрыва с церковью. Достаточно будет заметить, что самое значительное из его монтанистических сочинения, трактат «Об экстазе» (De extasi), разделенный на семь книг, не дошел до нас. В седьмой книге он старался опровергнуть Аполлония. Тертуллианисты просуществовали до времен бл. Августина, который вернул в лоно кафолической церкви их последних карфагенских сторонников.

Около этого самого времени представителем монтанистов в Риме был некто Прокул или Прокл, к которому Тертуллиан питал глубокое почтение. Св. Ипполит занимается монтанистами, но не очень сильно восстает против них; он полемизирует против их постов и особенно против их доверия к Монтану и его пророчицам. Другой римский писатель Кай написал диалог против Прокла, от которого до нас дошло лишь несколько строк. Секта, по-видимому, не пустила глубоких корней на римской поче, так как после св. Ипполита об ней больше не слышно.

Во Фригии она существовала гораздо дольше. Новый Иерусалим продолжал пользоваться почитанием. Он был родоначальной общиной. Массовое переселение сюда скоро сменилось ежегодными паломничествами. Здесь справлялся один большой праздник, Пасха или Пятидесятница, начинавшийся с поста, проводившийся сперва в мрачной обстановке, и завершавшийся затем великим ликованием. Пророков и их первых приспешников, сменила прочная организация. Первое место занимали патриархи, ниже которых стояли кеноны (Kenoni). Эти две степени представляли, по-видимому, общее управление секты; местная иepapxия, епископы, пресвитеры и т. д. находились в подчинении у них. В начале движения женщины играли видную роль; они и навсегда сохранили в секте более значительное положение, чем в церкви. В последней тоже имелись пророчицы, такия же как и у монтанистов; в ней уже были и в течение еще долгого времени продолжали существовать диакониссы. По словам св. Епифания монтанисты допускали женщин к пресвитсрскому и епископскому сану. Он сообщает также, что на их церемониях часто появлялись семь дев в белых одеждах, с зажженными светильниками в руках. Он предавались экстатическому воодушевлению, плакали о грехах мира и возбуждали слезы среди присутствовавших. В его время секта была известна под разными наименованиями; прискиллианистов, квинтиллианистов, таскодругитов, артотиритов. Первые два названия произошли от известных монтанистов; название таскодругитов производится от двух фригийских слов, из которых первое означает указательный палец руки, другое - нос. По-видимому, некоторые сектанты во время молитвы вкладывали себе палец в нос. Что же касается артотиритов, их прозвание происходило от того, что в своих мистериях они употребляли хлеб и сыр. Все это не имеет большой достоверности. Еще больше оснований не доверять очевидно клеветническим слухам, будто у них практиковался обряд кровопускания у ребенка посредством уколов.

Гораздо больше удостоверена особенность монтанистов в определении времени Пасхи. В эпоху споров между православными относительно различных способов исчисления дня Пасхи они решились остановиться на определенном числе, 6-го апреля по юлианскому календарю.

Но все эти подробности о монтанистах последующих времен имеют лишь относительный интерес. Важны происхождение и характер первоначального движения так же, как и положение, занятое церковью относительно его. Несмотря на напряжение, с каким ожидалось еще в ту пору, в конце II в., пришествие Христа, несмотря на глубокое уважение к пророческому дару и его различным проявлениям, церковь не дала Монтану увлечь ее от ее путей: хотя она не отреклась ни от профетизма вообще, ни от эсхатологических чаяний, но она удержала свое предание, противопоставив его религиозным авантюрам, и - авторитет своей иepapxии, в противовес притязаниям частного вдохновения.

Примечания об источниках истории монтанизма и его хронологии

1. Источники. - Наибольшее количество сведений об учении монтанистов можно почерпнуть из сочинений Тертуллиана; но Тертуллиан писал приблизительно пол-века спустя после возникновения монтанизма, когда естественно предположить уже некоторое дальнейшее его развитие. К тому же, в его лице мы имеем дело с монтанизмом, принесенным издали и приспособленным к условиям, довольно отличным от тех, при которых он возник сначала. Что же касается до происхождения его во Фригии, то мы располагаем двумя сочинениями, или скорее отрывками двух сочинений, сохраненными Евсевием, H. E. V, 16, 17. Они оба антимонтанистические. Первое - обращенное к некоему Авиркию Маркеллу, который довольно естественно отождествляется с Аверкием еп. иерапольским (около конца II в.), - распадалось на три книги. Автор писал 13 лет спустя после смерти Максимиллы. В этот промежуток времени не пришлось сетовать ни о войне, ни о гонении. Трудно определить, к какому времени относятся тринадцать лет такого мира. Всего вернее, мне кажется, отнести их к царствованию Коммода (17 марта 180 - 31 дек. 192), по необходимости растянув время на несколько месяцев, когда Пертинакс и Дидий Юлиан управляли империей. Другая работа, произведение некоего Аполлонишя, явилась 40 лет спустя после первого выступления Монтана. Пользуясь этими документами, не следуст забывать, что это - полемичесюя книги, и притом весьма горячего полемического характера. Св. Епифаний (Haer., XLVIII,. 2 и след.) и Дидим в своем трактате о св. Троице. пользуются антимонтанистическими произведениями, которые может быть и не тождественны с поименованными. Из числа монтанистических сочинений мы располагаем лишь несколькими изречениями «Параклета», которые дошли до нас, благодаря Тертуллиану или вышеупомянутым полемическим книгам. Кажется, что секта обладала оффициальным сборником, составленным неким Астерием Урбаном (Euseb., Н. E. V, 16 § 17). То, что осталось от монтанистских оракулов, собрано Bonwetsch'eм в концт. его книги о монтанизме (стр. 197): Die Geschichte des Montanismus, Erlangen, 1881, - лучшая монография об этом религиозном движении.

2. Хронология. Наши оба фригийские авторы точно знают время первых выступлении монтанизма. Аноним указывает на него с определенностью: «во время проконсульства Грата». К несчастью, нам еще неизвестно, к какому году отнести этого проконсула. Хроника Евсевия относит возникновение монтанизма к 172 г., а св. Епифаний (Haer. XLVIII, 1) к 19 г. царствования Антонина Пия, следов. к 156-7 гг. Выбор между этими двумя датами не легок. В христианском мире на Западе монтанизм стал занимать собой умы лишь в 177 г. Будем ли мы придерживаться св. Епифания, или Евсевия, придется допустить для этого движения более или менее продолжительный подготовительный период. Из вышесказанного относительно даты книги Анонима к Аверкию Маркеллу, этот памятник следует отнести к 193 г., и смерть Максимиллы последовала приблизительно незадолго до смерти Марка Аврелия, около 180 г. Оба другие пророка Монтан и Прискилла умерли раньше ее. Всякий спор был бы решен, если бы какая-нибудь надпись открыла нам точную дату проконсульства Грата. К сожалению эпиграфические открытия, давшие столько определенного насчет хродологии проконсулов, не имеющих значения для истории, до сих пор ничего не хотят дать нам относительно Грата.

ГЛАВА XVI

Вопрос о праздновании Пасхи

Пасха у христиан. - Различия в соблюдении праздника. - Столкновение между азийским и римским обычаями. - Папа Виктор и св. Ириней. - Отмена азийского обычая.

Обычай посвящать один из семи дней недели преимущественно на служение Богу был заимствован церковью из еврейской обрядности. Не отменяя для иудействующих христиан соблюдения субботы, церковь с весьма ранних пор ввела почитание воскресного дня, которое ознаменовывалось гораздо более богослужебными собраниями, чем приостановкой ручного труда. Таких собраний было два: всенощное бдение - в ночь с субботы на воскресенье и литургия - утром. В связи с этим явилось соблюдение стояний или постов, весьма рано приуроченных к средам и пятницам. Что же касается праздников и постов еврейского календаря, то для христиан не было никакого основания соблюдать их и их предали забвению. Однако, один из этих священных дней, праздник Пасхи или опресноков, ежегодно напоминал о страданиях Господа. Можно было не дорожить более воспоминаниями, которые Израиль связывал и поныне еще связывает с пасхальной годовщиной, но нельзя было забыть, что в эти самые дни Господь принял смерть за спасение мира. Таким образом праздник Пасхи сохранился, но в праздновании его отпали обрядовые подробности, соблюдавшиеся у евреев.

Однако, благодаря тому, что с самого начала не договорились на этот счет, скоро обнаружились различия в праздновании христианской Пасхи. В Азии держались 14-го числа первого еврейского месяца или 14-го низана; в Риме и почти всюду не придерживались строго этого числа, ибо дорожили тем, чтобы праздник пришелся в воскресенье, принимая впрочем это число во внимание, чтобы определить, к какому именно воскресенью приурочить пасхальное торжество.

Эта разница в днях естественно находилась в соответствии с различным пониманием праздника. Согласно евангелистам, событие, происшедшее 14-ого низана или на следуюпцй день, это - смерть Христа, а в воскресенье было Его восстание из мертвых. Ни то, ни другое великое событие не могло оставаться в забвении. Почитание воскресенья тотчас же вызвало соответственное почитание великой пятницы. Обычный пост соблюдали на этой неделе с особенной строгостью, при чем большйю частью продолжали его до утра воскресенья. Таким образом христиане посвящали скорби по своем Учителе все то время, которое Он пребывал во власти смерти.

В Азии, где дорожили совпадением с 14-м низана, исходной мыслью была, по-видимому, та, что Христос есть истинный пасхальный Агнец. Поэтому, вечером этого дня вместо ритуальной еврейской трапезы совершалась евхаристия. В действительности, по преданиям синоптических евангелий, Господь был распят не 14-ого, а 15-ого числа, но за большой точностью не гнались, и Голгофскую жертву с легкой натяжкой приурочивали к ее символическому прообразу - закланию пасхального Агнца. Впрочем, четвертое евангелие вскоре сгладило это несоответствие, перенеся страдания Христа с 15-ого на 14-ое число.

Как же азийцы поступали после этого, чтобы праздновать воскресение Христово? - Посвящали ли они ему третий день после 14-ого низана или ближайшее к нему воскресенье, или выделяли его в особый праздник, - об этом нам ничего неизвестно. Все, что мы знаем относительно этого, заключается лишь в том, что предпасхальный пост - ибо они тоже соблюдали его - оканчивался у них 14-го числа.

Понятно, что из такого неопределенного положения могли возникнуть распри, что действительно и случилось, даже между самими азийцами. Лаодикийская церковь в 167 г. была приведена в волнение значительным спором по поводу празднования Пасхи. Об этом предмете писали Мелитон Сардийский и Аполлинарий Иерапольский. Они оба были приверженцами 14-ого нисана, чстыренадесятниками. Мы точно не знаем, в чем заключался лаодикийский спор. Достоверно только то, что Аполлинарий отстаивал 14-ое число, опираясь на евангелие Иоанна и отказываясь допустить, чтобы Господь совершил Пасху накануне Своей смерти. Расходился ли он с Мелитоном, и в этом ли пункте состоял предмет их разногласия, об этом нам ничего неизвестно.

Но главный предмет спора, который рано или поздно должен был возникнуть, заключался в разногласии между местным азийским обычаем праздновать Пасху 14-ого нисана и почти общепринятым обычаем праздновать этот день в воскресенье. Разногласие было весьма явное. Оно сознавалось в Риме уже во времена Траяна и Адриана. Азийцы тогда насчитывались там уже в большом количестве; еще папы Сикст и Телесфор ежегодно видели, что они празднуют Пасху в один день с евреями. Азийцы утверждали, что они действуют правильно; их оставляли в покое, продолжая следовать другому обычаю и не затевая с ними распри.

Позднее это разногласие сочли достойным внимания и постарались устранить его. Во время своего путешествия в Рим, Поликарп пытался убедить папу Аникиту, что обычай приверженцев 14-го нисана есть единственно приемлемый. Ему не удалось это, но и Аниките не удалось склонить престарелого учителя принять римскую систему. Расстались они однако в миролюбивом настроении. При преемнике Аникиты, Сотире, отношения стали как будто натянутыми. К этому времени относится лаодикийская смута: вопрос начал возбуждать страсти. Около 190 г. папа Виктор, второй прсемник Сотира, решил положить этому разногласию конец. Он изложил свои взгляды азийским епископам и обратился к Поликрату, епископу ефесскому, с просьбой созвать их на собор. Поликрат действительно собрал их, но они настаивали на свосм древнем обычае. Ефесский епископ ответил от их имени папе. Виктору очень решительным посланием, где перечислял всех выдающихся христиан Азии, начиная с апостолов Филиппа и Иоанна. Сам он происходил из семьи, издавна посвятившей себя служению церкви, ибо до него семь родственников его были епископами. Все святые, все епископы, которых он перечисляет, соблюдали 14-ый день. Он заявляет свою решимость также соблюдать его, «не страшась угроз, ибо написано: лучше повиноваться Богу, нежели людям».

Оказалось однако, что только азийцы держались этой практики. Состоялись другие епископские соборы по этому поводу. Все соборные послания, сборник которых изследовал Евсевий, склонялись к празднованию воскресного дня. В Палестинском соборе приняли участие епископы: Феофил кесарийский, Нарцис иерусалимский, Кассий тирский, Клар птолемаидский и некоторые другие. Они заявили, что имеют обыкновение вступать в соглашеше с александрийской церковью относительно определения дня Пасхи. Осроенские епископы высказались в том же духе. Их обычай не мог расходиться с антиохийской практикой, о которой мы не имеем прямых свидетельств. Понтийские епископы под председательством старейшего епископа амастрийского Пальма, Вакхил епископ коринфский, и Ириней от имени христианских церквей в Галлии, в которых он первенствовал, выразили те же убеждения.

Подкрепленный согласием стольких епископов, Виктор пошел дальше. Он задумал нанести решительный удар сопротивлению азийцев, отлучив их от общения с церковью. Но послания, написанные им в этом смысле, не были так сочувственно приняты, как его ссылки на предание. Ириней, а за ним многие другие епископы, вступились; признавая правоту точки зрения римской церкви, они не допускали, чтобы из-за такого второстепенного вопроса относились к почтенным церквам, основанным апостолами, как к рассадникам ереси, и отторгали их от христианской семьи.

Можно думать, что Виктор отказался от своих суровых мер, но достоверно известно одно, что в общем азийские церкви в конце концов приняли римский обычай. В IV в., а именно на Никейском соборе, не было уже разговора об этом вопросе. Были в то время приверженцы 14-го нисана; но даже в Азии они составляли маленькую секту, совершенно вне общения с кафолической церковью.

В данное время в Риме обнаружилось некоторое сопротивление, очевидно между проживавшими там азийцами. Некий Власт устроил там что-то вроде раскола. Ириней, который знал его, писал ему по этому поводу, но эта оппозиция Власта была непродолжительна.

ГЛАВА XVI

Распри в Риме. - Ипполит

Императоры Коммод и Север. - Папа Зефирин и диакон Каллист. Ипполит. - Христолоubя адопциан: Феодотиане. - Римские алоги и монтанисты; Кай. - Учение о Логосе. - Школа модалистов: Праксей, Ноэт, Эпигон, Клеомен, Савеллий. - Колебания Зефирина. - Осуждение Савеллия. - Раскол Ипполита: philosophumena. - Учение Каллиста и его правление. - Литературные произведения Ипполита, его кончина, память о нем. - Римская церковь после Ипполита. - Папа Фабиан и пресвитер Новациан.

Со времен *Нервы и *Траяна императоры наследовали друг другу по праву усыновления и мудро правили государством. Отцовская привязанность Марка Авредия воскресила систему естественного престолонаследия: это было великим бедствием для империи. При сыне его Коммоде воскресла в Риме сумасбродная тирания Калигулы и Нерона. Монарх был поглощен цирком, где чернь рукоплескала его гладиаторским талантам; порядочные люди были придавлены террором, подвергались преследованиям; преторианская гвардия стала главным орудиом управления: таков был строй правления, который водворился благодаря тому, что император-философ допустил до престола своего сына. Этот режим длился тринадцать лет.

31 декабря 192 г. морганатическая супруга Коммода, Марция, найдя свое имя в списке обреченных на смерть в ближайшую ночь, упредила мужа и положила конец оргии. Преторианцев склонили объявить императором старого военачальника Пертинакса, строгость которого скоро, однако, так им надоела, что они умертвили его. Тут кандидатами на престол явились два сенатора. Дидий Юлиан был щедрее и потому был избран и навязан гвардией сенату и народу. Эта передача верховной власти по усмотрению римского гарнизона не понравилась пограничным армиям. Их командиры: Север, Нигер, Альбин, были все провозглашены императорами. Север, начальствовавший в Паннонии, первый прибыл в Рим и укрепил свое положение в нем. Потом, условившись предварительно с Альбином, командовавшим войсками в Бретани и уже провозглашенным императором в Галлии, Север предпринял борьбу с Нигером, своим соперником на Востоке, и победил его. Затем, обратившись против Альбина, он отделался и от него и остался единым повелителем империи, - суровым (severus) не только по имени, но и на деле. Порядок восстановился, границы вновь были поставлены под надежную защиту, парфяне опять узнали силу римских армий, которые на этот раз дошли до Персидского залива.

Север отнесся к христианам так же сурово, как и ко всем вообще. Против его жестокостей выступал с протестом Тертуллиан в различных своих произведениях, относящихся к 197 г., Ad martyres, Ad Nationes, Apologeticus. Север даже усугубил стеснительные законы и особым указом запретил совращения в христианскую веру. Но об этом мы будем говорить ниже.

Папа Виктор умер в это царствование в 198 или 195 г. Его место занял Зефирин. Начиная с него, история римской церкви становится несколько более известной нам. Это был простой и необразованный человек. Немедленно по избрании он выписал из Анциума некоего Каллиста, проживавшого там в своеобразном уединении, - сделал его своим соправителем по делам церкви и в частности поручил ему заведывать кладбищем. «Кладбище» до того времени было на вилле Ацилиев на Саларийской дороге. Каллист перенес его на Аппиеву дорогу, близ которой уже находилось несколько весьма древних семейных усыпальниц, обозначенных именами Претекстата, Домициллы и Луцины. С III века эти усыпальницы сделались ядром обширных некрополей, где папам была отведена особая погребальная комната. Хотя продолжали погребать и на кладбище Присциллы, а также устраивать усыпальницы и в других местах, однако новое кладбище стало особенно важным. Его связали с именем Каллиста, хотя из всех пап третьего века именно он не был там погребен.

О Каллисте много говорили при предшествующих папах. Его заклятый враг Ипполит рассказывает, что он сперва был рабом некоего Карпофора, христианина из дворца цезаря; его хозяин доверил ему капиталы для банкирской конторы, которую держал в квартале общественного бассейна. Каллист запутался в неудачных аферах, и, спасаясь от гнева Карпофора, пытался бежать. Он уже садился на корабль в Порто, как вдруг увидал своего хозяина; Каллист бросился в воду, был вытащен, взят под стражу и посажен в тюрьму. Под давлением кредиторов своего раба, среди которых было много христиан, Карпофор выпустйл его. Каллист взялся достать денег. У него и на самом деле были должники среди евреев. Он отправился к ним в синагогу; там поднялся по этому поводу страшный шум: евреи стали жаловаться, что он помешал отправлению их богослужения, и потащили своего кредитора к римскому префекту Фусциану, обвиняя его в оскорблениях и обличая в принадлежности к христианству. Несмотря на заступничество Карпофора, его раб за принадлежность к христианству был приговорсн к каторге на о. Сардинию.

Это произошло во время епископства Елевтерия. Несколько времени спустя capдинские исповедники были, как сказано выше, освобождены по просьбе Марции. Каллист не стоял в списке, данном Марции папой Виктором, тем не менее пресвитер Гиацинт, посланный папою в Сардинию, добился согласия прокуратора на освобождение его вместе с другими. Таким образом он вернулся в Рим, но после всех своих приключений у многих не пользовался доброй славой. Виктор отправил его в Анциум и дал ему ежемесячную пенсию. Состоя в положении исповедника на пенсии, он попал в совет папы Зефирина, без сомнения в звании диакона. Быть может в этом своем 8 - 10-летнем уединении он успел обогатить свой ум, однако, он, кажется, всегда был больше деятелем и администратором, чем опытным богословом.

В Риме не было недостатка в богословах. Среди пресвитеров был первоклассный богослов, Ипполит, ученик Иринея. Распри, которые он впоследствии имел со своими епископами, а в особенности то обстоятельство, что он всегда писал по-гречески, между тем как вскоре посл него язык этот начал выходить из употребления в Риме, содействовали забвению большинства его произведений. Но исследования новейших ученых мало-по-малу открывают их на свет Божий, и теперь уже можно убедиться, что великий римский писатель не имеет повода завидовать литературной славе своего александрийского сотоварища Оригена. Последний был с ним лично знаком; в одно из своих путешествии в Рим во времена Зефирина он однажды присутствовал на проповеди Ипполита, и тот сумел во время речи упомянуть о знаменитом александрийце.

Вообще Рим не перестал быть излюблснным местом встречи, как христианских мыслителей, так и всяких религиозных авантюристов. Они продолжали сюда стекаться, как во времена Адриана и Антонина, поддерживая постоянное брожение вокруг церкви или даже в самых ее недрах. Отсюда возникли любопытные споры, предвестники тех споров, которые возбудили столь серьезный волнения в IV и последующих столетиях.

Первые христиане, как мы уже не раз говорили, все были согласны в признании божественности Иисусa Христа. Плиний рассказывал, что они поют гимны Христу, воздавая Ему поклонение, как Богу, quasi Deo. «Братия, - говорить автор проповеди; известной с именем Климента - мы должны об Иисусе, Христе помышлять, как о Боге». Но в каком смысл Он Бог? Как согласовать Его божественность со строгим единобожием, которое христиане исповедывали наравне с Израилем? Здесь начинались разногласия. Если оставить в стороне, гностиков, очень ясно выражавших свое воззрение на божественную природу Спасителя, но расходившихся с остальными христианами в понятии о Боге, все высказывавшиеся по этому поводу воззрения могут быть сведены к двум главным типам: первые гласили, что Иисус Христос есть Бог, ибо Он воплотившийся Сын Божий, другие утверждали, что Иисус - Бог, потому что Бог усыновиле Его и возвел в божеское достоинство. Первое понимание основано на ясных выражениях ап. Павла и Иоанна, которые оба прямо учат о предвечном существовании Сына Божия до Его воплощения во времени. Апостол Павел не употреблял термина: «Логос» для обозначения предвечного Христа. Этот термин появляется у ап. Иоанна, а так как его произведения значительно позднейшего происхождения, по сравнение с посланиями ап. Павла и первоначальной христианской проповедью, и не сразу были признаны, то в первый период следует отличать основное и общепринятое учение о предвечном Христе от той особой формы, какую придал ему специальный термин: «Логос». Апологеты, начиная с Иустина, очень настаивали на этом термине, но это было философское понятие, и выводы, какие можно было из него извлечь, большей частью были недоступны пониманию простых верующих.

Эти последие - за исключением палестинских эвионитов, которые упорно продолжали смотреть на Иисуса, как на великого пророка, и видели в его титуле Сына Божия лишь один из аттрибутов его мессианского достоинства, - либо остерегались испытывать умом свои верования в божественность Спасителя (таковых было конечно большинство), или мыслили эту божественность в форме одного из двух указанных понятий, - воплощения или усыновления. Ерм, видимо, держится адопцианской терминологии. Он, правда, имеет представление о существовании божественного лица, известным образом отличного от Бога Отца: таковым лицом у него является Сын Божий или Святой Дух. С этим божественным Лицом Спаситель в течение Своей земной жизни находился в пепрерывном общении, однако это общение не соответствует тому, что впоследствии назвали «ипостасным единством». По завершении Своего дела Он был в награду за Свои заслуги удостоен обожествления.

Эти идеи у Ерма не развиты положительным образом. Они проскальзывают в одном месте его книги по поводу других вопросов, всего более способных отвлечь внимание читателя от этих идей. Тем не менее замечателен факт, что человеку, занимавшему положение Ерма, могло притти в голову подобное воззрение и притом с полной уверенностью в его правильности. Впрочсм мы увидим, что этот факт стоит в связи с другими проявлениями адопционистической системы.

В правление папы Виктора в Рим прибыль богатый христианин из Византш по имени Феодот. Его прозывали Феодотом кожевником, потому что он нажил себе состояние этим родом промышленности. Это был очень образованный человек. Он начал развивать богословское учение, согласно которому Иисус был человек, как и все другие, за исключением, впрочем, своего чудесного рождения; выросший в обычных условиях, он проявлял однако высокую святость; во время крещения на берегах Иордана Христос, иначе говоря Святой Дух, сошел на него в виде голубя: так получил он дар творить чудеса. Но он не стал от этого Богом. В это достоинство он был возведен лишь по своем воскресении. Впрочем не все феодотиане признавали его Богом и в таком смысле.

Виктор не задумался осудить такое учение. Феодот был отлучен от церкви. Он упорствовал и приверженцы его оказались достаточно многочисленными, чтобы составить особую церковь. Другой Феодот, по положению банкир, и некий Асклепиодот, оба ученики византийца, отыскали римского исповедника, по имени Наталиса, согласившегося за жалование взять на себя обязанности епископа новой секты. Однако он не остался верен ей. Ему в видениях являлся Спаситель с суровыми упреками, а так как он не внимал им, то «святые ангелы» однажды ночью подвергли его столь сильному бичеванию, что с рассветом он отправился к папе Зефирину, бросился в ноги ему, духовенству и мирянам и просил о помиловании. Над ним сжалились и вновь приняли в общение. Лишь немного позднее (около 230 г.?) появляется другой учитель этой секты, некий Артемон или Артема, который кажется прожил долго и имел в ней известное значение.

Такова внешняя история секты; в учение же ее нужно вникнуть поближе. По краткому изложению его, дошедшему до нас, видно, что феодотиане допускали наряду с Богом другую божественную силу, называвшуюся у них Христом, или Святым Духом. То же самое мы встречаем и у Ерма. Своеобразная черта, подчеркнутая св. Ипполитом в учении Феодота банкира, - культ Мелхиседека, которого он отождествлял с Сыном Божиим, Святым Духом. Эта мысль, возникшая из неправильного толкования Послания к Евреям, встречается и вне секты феодотиан и долгое время спустя после нее. Когда ее связали с учением об адоптивном обоженш Христа, она привела к тому, что Христу отвели место ниже Мелхиседека. Действительно, Сын Божий (Мелхиседек) не может не считаться выше доброго слуги (Христа), которым он руководил, и возвышению которого он способствовал. Поэтому и жертва приносилась ему. «Христос был избран ради нас, чтобы призвать нас с наших различных путей к сему (единственному) ведению; он был избран и помазан Богом, ибо отвратил нас от идолов, указав нам истинный путь». Это точь в точь то же толкование, какое Ерм дает в своей притче делу Спасителя.

Отсюда нет ничего удивительного, что эта школа искала себе предшественников в предыдущих поколениях богословов. Сектанты утверждали, что они верны древнему преданию, сохранявшемуся в Риме до папы Виктора и нарушенному только при Зефирине. Это уже было прежде всего неточно, ибо феодотиан осудил именно Виктор; с другой стороны многие древние писатели, как Иустин, Мильтиад, Тациан, Климент, Ириней, Мелитон, утверждали божественность Христа, признавая его одновременно Богом и человеком. Многие псалмы и гпмны, составленные с изначальных времен Церкви верующими, выражали то же верование. Это все - верно, но отмеченные сейчас писания или свидетельствовали о простой вере в божественность Христа, или изъясняли эту божественность при помощи понятий о Логосе, под влиянием Евангелия от Иоанна. Это не исключает возможности, что там и сям незаметно и без претензиозной настойчивости распространялись и другие воззрения. Не надо забывать, что сколь ни кажется нам неудовлетворительным богословское учение феодотиан, оно имело последователей до конца IV века, и что еще бл. Августин, накануне своего обращения, вполне искренно думал, что оно является выражением христианской ортодоксии.

Особенная черта этой школы - ее связь с позитивной философией. Аристотель пользовался в ней большим уважением, равно как и Теофраст с Эвклидом и Галлиеном. Там занимались силлогистическими упражнениями, даже злоупотребляли их применением к Библии. Библейская критика, низкого полета и в корне враждебная всякому аллегоризму, часто приводила к подправкам и искажениям священного текста. Феодотиане держались, по-видимому, того же канона, как и церковь; они не исключали, подобно алогам, произведения ап. Иоанна, как ни трудно было их примирить с феодотианским учением. Но их экземпляры Св. Писания вовсе не походили на принятый в церкви текст; они даже между собою весьма разнились. Были тексты Асклепиада, Феодота, Гермофила, Аполлонида, не отличавщееся взаимной согласованностию.

«Малый лабиринт», откуда мы черпаем эти сведения, - единственное сочинение, где сохранились следы этой библейско-критической работы. Оно было направлено специально против Артемы и важные признаки заставляют думать, что оно было написано Ипполитом в последние годы жизни. Не первый раз великий римский учитель нападал на феодотиан; он им уже посвятил особые замечания сперва в своей Синтагме, а затем в Философуменах.

Ипполит имел дело также и с алогами. Мы видели выше, как эта партия образовалась в Азии во время первого проявления монтанистских пророков, когда произведения ап. Иоанна еще настолько недавно вошли в употребление, что не было явным безумием оспаривать их авторитет. Оппозиция алогов, кажется, была направлена преимущественно против употребления, или, вернее, злоупотребления понятием о Параклете у фригийских энтузиастов, - против их видений и пророчеств. Незаметно, чтобы отрицательное отношение алогов отразилось в области христологии. Св. Ириней обошел их молчанием. Бороться с ними счел своим долгом Ипполит в книге под заглавием: «В защиту Евангелия от Иоанна и Апокалипсиса», значительная часть которой, вероятно, вошла в главу, посвященную св. Еппфанием алогам. Эти яростные противники монтанистов, быть может, последовали за ними в Рим, где в это время о последователях Параклета было много толков. У последних было много вождей, которые не во всем были между собой согласны; между ними некий Эсхин и Прокул или Прокл, пользовавшийся большим уважением Тертуллиана. Прокл стал писать в защиту новых пророчеств. Ему возражал римский христианин, по имени Кай, который в опровержение противников сослался на могильные памятники Ватикана и Остиевой дороги, посвященные памяти апостолов Петра и Павла. Книга Кая была изложена в форме диалога и заключала очень горячую критику Апокалипсиса, составлена которого автор приписывал Керинфу, точь в точь как думали и алоги. Ипполит не счел себя вправе пройти молчанием такое утверждение и написал против Кая Capita (Главы), некоторые отрывки из которых были недавно найдены.

Но уже в первые годы епископства Зефирина его энергия обратилась на иного рода полемику. Изгнанные из Церкви феодотиане продолжали производить волнение за ее пределами; в недрах самой христианской общины образованные и даже необразованные люди страстно дебатировали этот вопрос.

Нужно было выяснить, как следует на самом деле понимать божество, воплотившееся в Иисусе6 Христе. Исходя из слов ап. Иоанна: «Слово плоть бысть», многие писатели, особенно апологеты, развивали филоновскую теорию Логоса. Кроме того, что они хотели таким путем примирить свою собственную веру со своим философским воспитанием, они чрез это приобретали точку опоры у образованных слушателей или читателей, перед которыми им приходилось защищать христианство. Сам Цельз одобряет учение о Логосе. Но что такое в действительности был Логос? В сущности, в какие бы формы ни отливалась мысль апологетов, Логос был для них Богом, который проявил Себя и действовал вне Своего премирного бытия, сделал Себя доступным для познания. Бог невыразим, непредставляем, непознаваем; между Ним и миром нужен посредник. Этот посредник не может быть иным, как божествснным Лицом: Слово исходит от Бога. К Нему должно быть отнесено все внешнее действание Божества, и прежде всего творение мира, затем явления Божества в Ветхом Завете (теофании), наконец воплощение.

Итак, каково же отношение между Логосом, доступным человеку Богом, и Отцом, недоступным Богом? В этом заключалась вся трудность вопроса. Слово исходит от Бога, из сущности Отца: ___, как выразился впоследствии в том же смысле Никейский символ веры. Но Слово уже становится иным по отношению к Отцу, это - другой Бог, говориг без обиняков св. Иустин. Однако ни это резкое выражение, ни все другие, употребленные древними авторами по бедности богословского языка, не должно понимать в таком смысле, который бы выходил за пределы того, что мы подразумвваем под различием Лиц. Слабым пунктом в этой теории является скорее то, что различие между Лицами не понималось как вечное, необходимо вытекающее из внутренней природы Божества. Христианским последователям Платона Слово нужно было лишь для раскрытия вопросов, касающихся внешнего миропорядка. Логически предшествуя творению, Слово предшествует ему и в хронологическом отношении: и только. Греческий термин, Логос, со своим двойным значением: Разум и Слово, благоприятствовал такому порядку идей. Как божественный Разум, Логос всегда существовал в Боге; как Слово, Он исшел от Бога определенным образом и в известное время. Эта мысль иногда яснее выражалась терминами: имманентный Логос и изреченный Логос (___).

Как и все попытки примирить религию с философией, это учение имело свои слабые стороны. Оно было навеяно главным образом и прежде всего известной космологической теорией, чуждой христианскому преданию, разработанной скорее или чистыми платониками, или мыслителями школы Филона, а также и в особенности гностиками всех видов. Единство божественного начала, Монархия, как- тогда выражались, была сохранена лишь благодаря системе распределения (___) божественных Лиц, построенной по типу плеромы, чтобы заполнить пропасть между Бесконечным и конечным. Здесь лицо единого Логоса заступало роль целой серии эонов, архонтов и демгургов. Раз дошли до конечного миpa, до творения, трудности кончались. Логос - творец проявлял Себя в Своих творениях, особенно в человеке, сообщал ему нужную мудрость, открывал Себя в здравой философии греков и иудейских пророках, наконец, преподал через Иисусa Свое высшее учение. Дальше этого теория не шла. То, что составляст сущность и своеобразное содержание христианства, спасение через Иисуса Христа, почерпалось единственно из церковного предания.

Эти слабые стороны и пробелы богословского учения о Логосе объясняют, почему оно было принято с столь малым увлечением не только христианской массой, но даже такими лицами, как св. Ириней, у которых предание имело исключительное значение. Бог Творец и Иисус Сын Божий, Спаситель, - вот два полюса, между которыми вращается мысль великого лионского епископа. Нельзя сказать, чтобы он не был знаком с воззрениями, которые распространялись кругом него, но они не имели руководящего влияния на ход его мысли. Ириней не был главой школы, но главой церкви. Естественно, что другие пастыри разделяли его образ мыслей, и это возвращает нас к Риму, в момент, когда сторонники учения о Логосе столкнулись с противодействием церковного авторитета.

Это столкновение однако вскрылось не прямо: богословское учение о Логосе сперва встретило оппозицию со стороны другой богословской школы. Издавна в Азии были люди, которые не хотели допустить никакого посредника между миром и Богом, в особенности в деле искупления, и заявляли, что признают лишь одного Бога, - того, который воплотился в Иисусе Христе. Наименования Отца и Сына, по их мнению, соответствовали только различным видам, временным проявлениям Божества, а вовсе не относились к различным божественным лицам. Это - то направление, которое получило название модализма. Теоретики Логоса, которые столь явно держались Платона, упрекали своих противников в приверженности к Гераклиту и Зенону. В действительности же модалисты преимущественно старались отстоять божественность Спасителя и этим сперва завоевали сочувствие. К несчастью они плохо взялись за дело и им пришлось остаться без поддержки.

Это учение проникло в Рим еще при папе Елевтерии. Именно в его время явился сюда из Азии исповедник Праксей. Римская церковь, всецело занятая вопросом о Монтане и его пророчеств, еще колебалась, предать ли монтанизм осуждению, и скорее была склонна к противному, когда Праксей принес такие сведения, что настроение сразу изменилось, и церковь высказалась против фригийцев. Праксей был модалист. Распространением своих идей он дал Тертуллиану повод сказать, что совершил в Риме два диавольских дела, - изгнал Параклета и распял Бога Отца. Этой последней остротой весьма скоро воспользовались, чтобы осмеять новое учение. Она в самом дел выражала довольно верно один из выводов учения, наиболее противоречащий Св. Писанию. Модалистов прозвали патрипассианами. Учение Праксея распространилось также и в Карфаген, пользуясь, по словам Тертуллиана, людским невежеством. Но оно встретило и противника в лице самого Тертуллиана. Он сделал о нем представление церковным властям, и Праксей вынужден был не только дать обещание исправиться, но и подписать письменное в том обязательство. Водворилась тишина.

Около того же времени в Смирне Ноэт, имя которого тоже дало повод к остротам, был привлечен за подобное же учение к суду смирнских «пресвитеров», которые обратились к нему с порицанием. Он осложнил свое положение тем, что называл себя Моисеем, а своего брата Аароном, - странность, под которой, по-видимому, скрывались чрезмерные притязания. В первый раз ему удалось оправдаться. Но так как он продолжал развивать свои догматические учения и собирал около себя кружок последователей, то его вновь призвали к пресвитерскому суду. На этот раз он говорил более откровенно и объявил - характерное признание, - что он во всяком случай не делает ничего вредного, проповедуя учение, которое служит к большему прославлению Иисусa Христа: «Я знаю только одного Бога; никто иной, а только Он, родился, страдал и умер». Ноэт был отлучен от церкви.

Таким образом модалистические идеи уже дважды подверглись осуждению, в Карфаген и в Смирне, когда они вторично попытали счастья в Риме. Ученик Ноэта Эпигон поселился в столице и открыл школу, во главе которой он вскоре был заменен неким Клеоменом, а этого сменил немного позднее Савеллий. В Риме была уже школа феодотиан, которая даже преобразовала себя в церковь. Новые учители оказались в полном противоречии с феодотианами. Можно думать, что после неудач, испытанных в Африке и в Азии, они смягчили то, что в их речах всего более производило невыгодное впечатление на христиан; поэтому их сперва хорошо приняли, как простые верующие, не подозревавшие ничего дурного, так и епископ Зефирин, мало сведущий в тонкостях богословия, заботившийся, как и должно, прежде всего о церковном мире. Он оставил в покое и учителей, и их школу. Последние напирали главным образом на термин монархия, который почти соответствовал термину «единосущие», впоследствии вошедшему в употребление, и служил для выражения единобожия во всей его строгости. Только и разговору было, что о монархии. Как мы видели, гностики тоже ввели этот принцип в свою плерому под влиянием Апеллеса маркионизм также изменился в эту сторону. Православный люд охотно присоединялся к этому движению; он всегда готов был защищать божественную монархию. Даже монтанисты стали под это знамя; известная часть их, во главе с Эсхином, приняла модалистское учение. Другие же, с Проклом во главе, держались иных взглядов.

Общим врагом было учение о Логосе, которое в Риме отстаивал Ипполит, в Африке Тертуллиан. Православные упрекали его главным образом в том, что оно вводит двух богов. Нужно было в самом деле обладать некоторой философской подготовкой и даже сознательно удерживаться от того, чтобы не виде в Логосе, каким Ипполит и Тертуллиан представляли Его себе, второго Бога, отличного от истинного Бога и подчиненного Ему. Но как избежать этой Харибды, не попадая в Сциллу патрипассианства? Добродушный Зефирин в конце концов сбился и не знал, чего держаться. Он любил говорить, совсем как Ноэт и его приверженцы: «Я знаю только одного Бога, Иисусa Христа, и кром Него нет другого, который бы пострадал и умер». Но он же прибавлял: «Умер не Отец, а Сын». Это значило просто повторять те самые понятия, которые нужно было примирить, - традиционные положения о единстве Божием, о воплощении и о различии между Отцом и Сыном. Зефирин не погрешал в отношении к преданию, но он ничуть не разрешал спорных вопросов.

Ипполит, который предлагал известное решение, но никак не мог расположить к нему своего епископа, все более и более приходил в раздражение. За спиной Зефирина он видел его советника Каллиста и обрушивался на него. Поэтому, когда Зефирин умер, а Каллист был избран на его место, он уже не колебался, стал открыто протестовать и отделился от церкви с некоторым числом последователей. Этот важный шаг произвел много шума. Каллист не хотел допустить, чтобы про него говорили, будто раскол произошел от того, что он покровительствует лжеучениям: он осудил Савеллия за ересь. Но с другой стороны он не допускал, чтобы Ипполит навязывал ему свои взгляды. Ученый богослов остался в печальном положении главы отколовшейся церкви и сохранил его и в течение епископства преемников Каллиста, Урбана и Понтия.

Его нетерпимость вылилась в книге, которую мы неправильно называем philosophumena. Это - опровержение всех богословских учении, несогласных с православием, понимаемом, разумеется, в духе автора. Все содержание разделено на девять книг, с приложением десятой, заключающей повторение всего сказанного. Первые четыре посвящены философским и мифологическим системам греков и варваров. Затем идут разные гностические секты и иные христианские ереси до Ноэта и Каллиста, после которых остаются лишь элькезаиты и иудеи. Ипполит уже не впервые вступал в борьбу с ересями. По крайней мере за двадцать лет до того он составил список их, начиная с Досифея и кончая ересью Ноэта, тридцать второй по счету. До нас не дошел этот труд, носивший название Syntagma, но он вошел почти целиком в компиляцию св. Епифания. Ипполит излагал в нем различные еретические учения, а затем опровергал их по методу св. Иринея, оспаривая их доводы и библейские толкования. Совершенно другого приема он придерживается в pilosophumena: он заключается в приравнены каждой еретической богословской системы к какой-нибудь философской или языческой теории, предварительно опровергнутой или осмеянной, ибо автор владеет злым языком. Ипполит никогда не отличался кротостью, но между временем написания Синтагмы и Лабиринта характер его стал еще более желчным. В особенности о Каллисте он не может говорить без раздражения. Поэтому-то нельзя полагаться на то, что он о нем говорит. Недостаточно отбросить внушенные ненавистью его толкования идей и поступков Каллиста; даже самые факты нельзя допустить без оговорок так, как он их передает.

Так например трудно приписать Каллисту то вероизложение, которое Ипполит выдает, как его исповедание. «Есть лишь один божественный дух, называемый различными именами, - Слово, Отец, Сын. Последнее имя имеет отношение к воплощению. Собственно говоря, Сын это - видимое существо, человек. Будучи обожествлен через воплощение, он отождествляется с Отцом; таким образом Отец и Сын - единый Бог, одно лицо, а не два. Отец сострадал Сыну, ибо не следует говорить, что Отец подвергся страданиям».

Тертуллиан также был знаком с этим учением о «сострадании», но он не приписывает его Каллисту, и его книга против Праксея по времени составления, быть может, предшествуст епископству последнего. По-видимому, здесь мы имеем нечто вроде эволюции учения модалистов: несколько грубое патрипассианство первых времен видело угрозу своему существованию в отношении к себе Зефирина и Каллиста, - и потому вероятно сторонники модализма сочли уместным смягчить его.

Но смягчение было произведено в нем очень поверхностное, и непонятно, как мог бы Каллист принять его под свое покровительство после того, как осудил Савеллия. Полемисты всегда имеют наклонность переиначивать те взгляды, против которых они борются, и набрасывать тень на своих противников, делая невыгодные для них сближения с предосудительными учениями. Возможно, впрочем, что недоверие, какое внушало учение о Логосе, боязнь двоебожия, преобладавшая забота о сохранении единства Божества, вместе с несовершенством богословской терминологии, иногда приводили борцов за православие к неверным понятиям и в особенности к неудачным выраниям.

Несмотря на страстные утверждения Ипполита, несомненны два факта, основанные на его же свидетельстве: первый, - что Каллист осудил Савеллия, второй, - что он не осудил Ипполита. Последний отделился сам. Какое бы недоверие ни возбуждало его учение, оно избежало оффициального осуждения. В последующем поколении оно открыто проповедывалось римским пресвитером Новацианом и имело последователей еще в середине IV столетия. Однако ни Новациан, ни позднейшие представители этой теории не принадлежали к истинному традиционному направлению, которое должно было привести к никейской ортодоксии. Последняя выросла не из богословской теории Логоса, разработанной апологетами и после них Ипполитом и Тертуллианом, а из простого благочестивого предания первых веков, нашедшего скорее защиту, чем объяснение, у св. Иринея, изложенного папами Зефирином и Каллистом в том виде, в каком оно обращалось, и получившего позднее, в лице их преемника Дионисия, достойного истолкователя.

Каллист подвергся резким нападкам со стороны Ипполита не за одну только свою доктрину. Антипапа напал с неменьшей желчностью на его управление церковью. Если верить ему, Каллист объявлял прощение всем грешникам, охотно принимал тех, кого изгоняли от себя сектанты, не позволял смещать нарушивших свой долг епископов, допускал двоеженцев в состав духовенства и разрешал клирикам жениться; он терпел также тайные браки между знатными женщинами и выходцами из низших слоев. Во всех этих обвинениях не всегда легко отличить ложные утверждения от недоброжелательных толкований действительных фактов. По первому пункту свидетельство Ипполита отчасти подтверждается Тертуллианом, выпустившим свою книгу De pudicitia, в виде протеста против торжественного объявления папою, очевидно Каллистом, прощения, простиравшегося не на всех грешников, как уверяет Ипполит, но только на известный разряд их. С некоторого времени в церкви было принято, что отлучение отступников, убийц и прелюбодеев должно быть бессрочным. Каллист ослабил эту строгость по отношению к прелюбодеям и подобным грешникам. «Я слышу, - говорит Тертуллиан, - о появлении нового и притом очень решительного эдикта. Первосвященник, т.-е. епископ над епископами, высказался. Я - говорит он - отпускаю грехи прелюбодеяния и блуда каждому, кто в них принесет покаяние». За этим следует очень язвительная колкость. Ригористы всех толков, монтанисты наравне с последователями Ипполита, были очень возмущены. Но нельзя сказать, что они были правы. Во всяком случае, ставя обязанностью для кающихся грешников искус покаяния, Каллист не создавал для них очень легких условий. Об этом можно судить по собственным словам Тертуллиана. Вот картина, или скорей карикатура, которую он дает, на воссоединение грешников с церковью. «Ты вводишь - говорит он, обращаясь к папе, - ты вводишь в церковь кающегося прелюбодея, который приносит свои мольбы собранию братьев. Вот он, во власянице, покрытый пеплом - в плачевном виде и способный вызвать ужас. Он падает ниц посреди собрания перед вдовами и священниками, он хватается за края их одежды, лобызает следы их ног, обнимает их колена. В это время ты говоришь речи народу, ты будишь общую жалость к печальной судьб кающегося. Добрый пастырь, добродушный папа, ты рассказываешь притчу о пропавшей овце, чтобы тебе привели твою заблудшую козу; ты обещаешь, что впредь она больше не сбежит»...

К счастью для своей славы Ипполит писал не одни памфлеты. Его работы по толкованию Св. Писания значительны; они обнимают всю его совокупность, начиная с книги Бытия и кончая Апокалипсисом. Редко подвергает он изъяснению целые книги, как он сделал это с книгой пророка Даниила. Кроме этих экзегетических трудов,. он писал также об Антихристе, о происхождении зла, о сущности вселенной, о воскресении; последняя книга была посвящена императрице Маммее. Мы видели, с какой горячностью нападал он на еретиков вообще и на современных ему в особенности; особую книгу посвятил он борьб с маркионитами. По-видимому он занимался и каноническими вопросами: его имя встречается в различных позднейших сборниках, которые в той или иной степени действительно происходят от него. Вопрос о праздновании Пасхи также привлек его внимание. Он рассмотрел общие принципы его в своей книг о Пасхе. Впоследствии он задумал освободить христиан от еврейской зависимости в вычислении времени Пасхи, составив лично пасхальные таблицы, основанные на 8-летнем круге. Этот круг был несовершенен; новый рассчет скоро разошелся с астрономическими явлениями и его пришлось оставить. Но в то время открытие произвело сильное впечатление. Последователи Ипполита воздвигли ему статую; она сохранилась до нас: учитель изображен сидящим на кафедре, на боках которой помещены знаменитые таблицы. Немного позади был начертан список его произведений. Судя по исходной точк пасхального круга, памятника этот относится кь 222 году, - тому самому, в какой умер Каллист.

Последним трудом Ипполита была, кажется, книга Хроник от которой до нас дошли отрывки или переделки на разных языках, так как эта книга пользовалась большим распространением. Ипполит довел ее до последнего года царствования Александра Севера (235); между прочим в ней заключались интересные географические описания.

Некоторые из этих сочинений были написаны раньше раскола, но многие, именно пасхальные таблицы и хронологические сочинения, относятся ко времени, когда Ипполит претендовал на звание главы римской церкви и стал в оппозицию законным папам, Каллисту, Урбану, Понтию. Начавшееся гонение способствовало прекращению этого раздора. После спокойной эпохи царствования Александра Севера воцарение Максимина Фракийца опять вернуло черные дни. Новые меры преследования обрушились главным образом на духовенство. В Риме были арестованы вожди обеих партий: законный епископ Понтий и антипапа Ипполит. Оба были приговорены к ссылки в сардинские рудники. Сблизившись среди бедствии каторги, оба исповедника в конце концов примирились. Ипполит в последние минуты жизни убеждал своих последователей воссоединиться с остальными верующими. Его секта не пережила его. Когда церковь вновь обрела мир, его тело было перевезено в Рим вмест с телом Понтия, тоже умершего на гибельном для здоровья острове. Они были преданы земле в один и тот же день 13 августа, один на кладбище Каллиста, рядом с прочими папами, а другой в склепе на Тибуртинской дороге. Его друзьям позволили водрузить там его статую. Поклонение, какое воздавали мученику за веру, заставило в конце концов забыть о том, что он был виновником раскола. Дамас, живший столетием позже Ипполита, знает его, как мученика; до него дошли также сведения о примирении Ипполита с церковию после уклонения в схизму, но так как Дамас имел об этом расколе весьма слабое понятие, он отождествил его с новацианским.

Сочинения Ипполита, которые могли бы спасти его от забвения, в Риме вскоре исчезли из обращения. В следующем поколении римское духовенство уже стало говорить и писать по латыни. На Востоке звание римского епископа, которое присвоил себе Ипполит в заголовках своих трудов, вскоре стало вызывать недоумеше у сведующих людей, не находивших его имени в списках епископов. Евсевий не знает, где он был епископом, и, что всего удивительнее, св. Иероним и Руфин столь же мало осведомлены. Папа Геласий (около 495 г.), по странному недоразумению уделяет ему кафедру в Бостре. Другие, менее сведующие в истории пап, оставляли за ним звание римского епископа, не останавливаясь перед затруднением, какое отсюда возникало. Наконец позднее при появлении легенды о другом мученике Ипполите, погребенном в Порто, примирились на том, что писатель Ипполит был епископом в римском Порте.

В самом Риме Ипполит сохранил, по крайней мере в богослужебном обиходе и исторических преданиях, звание римского пресвитера. Так титулует его Liber pontificalis. В конце VI века он был представлен на мозаике в базилике св. Лаврентия с пресвитерскими аттрибутами. Но в то время уже был в ходу странный роман из эпохи гонения Деция: он повествует о событиях, завязавшихся в Вавилоне, а закончившихся в Риме, и рисует чрезвычайно разнообразные сцены мученичества, одни римские, другие персидские, одни подлинные, другие вымышленные. Ипполит является действующим лицом в этих сценах. Он исполняет здесь обязанности вице-префекта Рима и, как таковой, имеет поручеше стеречь св. Лаврентия в заключении; затем он обращается в христианство и умирает мучеником со своей кормилицей Конкордией и восемнадцатью другими лицами. Странное превращение!

Максимин был низвергнут в 236 году и убит в следующем году. Его указы не могли иметь продолжительного действия; римская церковь опять обрела мир, которым наслаждалась до времен царствования Каракаллы. Антерос, избранный на место отправленного в изгнание еп. Понтиана, заступал его место лишь несколько недель. Ему наследовал Фабиан, который управлял церковью до гонения Деция. Фабиану приписывают постройки, воздвигнутые на римских кладбищах, а также распределение города на участки между семью диаконами. Это, без сомнения, было началом церковных приходов, того оффициального распределения клира и церковной администрации, которое удержалось в Риме на многие века. Фабиану пришлось вне Рима вмешаться в крупное африканское событие - низложение Привата, епископа Ламбезы; Ориген послал ему памятную записку, в которой оправдывался от обвинений, возводимых на его учение. Богословские науки продолжали разрабатываться в Риме. Место Ипполита заступил новый ученый, Новациан, от которого до нас дошло несколько сочинений.

Эти сочинения написаны по-латыни: мы дошли до того времени, когда римская церковь переменила язык, заменив греческий латинским. Главное из произведений Новациана - трактат о Троице, посвященный опровержению гностического учения, феодотиан и савеллиан. План сочинения составлен по символу веры в его трех главных членах: «Верую в Бога Отца вседержителя... и в Иисусa Христа, Его единородного Сына... и в Духа Святого». Автор обнаруживает глубокое знание Св. Писания, рассуждения его сжаты, изложение ясно, понятия довольно точны. Имея столько предшественников в полемике, он воспользовался их трудами. Отсюда, его учение о Троице, хотя и удерживает теорию о двойственном состоянии Логоса, все же более полно и точно, чем у его предшественников. Но Новациан был не только богословом: он был также искусным ритором, который тщательно отделывал и украшал свой слог, искусно располагал свой материал и умел доставить читателю отдохновение от анализа текстов, делая местами отступления в прекрасном ораторском стиле.

Как и Ипполит, он был пресвитером римской церкви. Быть может, он исполнял те же обязанности, как александрийские и африкансюе пастыри-учители; последние, кром просвещения оглашенных, руководили еще молодыми чтецами. Возвышение Новациана в сан пресвитера не обошлось без затруднений. Духовенство его не любило. Вероятно, его талант нажил ему врагов. Во^-время сумели припомнить, что он был крещен не по обычному обряду, а во время болезни, по допускаемому в таких случаях сокращенному обряду. Однако, на эти возражения не обратили внимания, оттого ли, что большинство в общем сочувствовало ему, или от того, что папе Фабиану казалось важным ввести такого выдающагося человека в совет своих пресвитеров. В обычных условиях Новациан мог действительно оказать крупные услуги, но его ораторский талант и ученость, вызывавшие большое восхищеше в известных группах, вскружили ему немного голову. Это не был вполне основательный человек: наступившее вскоре гонение, и в особенности церковные распри, которые оно породило, обнаружили недостатки его характера.

ГЛАВА XVI

Христианская александрийская школа

Египет под властью греков и римлян. - Начало христианства. - Александрийское училище: Пантен. - Климент и его произведения: христианский гносис. - Ориген, его выступление и преподавание в Александрии. - Разрыв с еп. Димитрием: Ориген в Кесарии. - Его литературная деятельность и кончина. - Произведения Оригена. - Синтез учения, заключающегося в «О началах».

Когда римляне завладели Египтом, он уже в течение нескольких тысячелетий возделывал пшеницу на илистой почве Нила и собирал ее весной под жгучими лучами беспошадного солнца. Длинная и однообразная история его повествует о постоянном порабощении народа. Место древних туземных царей заняли персидские чиновники, их сменили македонские цари, а затем римские наместники: кормило правления переходило из рук в руки, но не было перемен ни в форме, ни в характере управления.

Задолго до Александра город Милет имел контору в Навкратии, на западном рукаве Нила, но египетский эллинизм зародился лишь с македонского завоевания. То был своеобразный эллинизм: по существу военный и монархический, но вместе с тем просвещенный и главное торговый. Александрия была его святилищем. Основанная самим героем, хранительница его гробницы, она сделалась резиденцией царей, происходивших от его товарища по оружию, Птоломея, сына Лага. Александрийский музей, обширное научное и учебное учреждение, устроенное по образцу греческих ассоциаций, сделалось вскоре центром для всех философов, мыслителей, поэтов, артистов, математиков всего мира. Защищенный островом Фаросом, порт открыл сокровища Египта для мировой торговли, тогда как до тех пор страна была замкнута, в роде Китая. Отсюда расходились внутрь страны целые толпы греческих торговцев, авантюристов и мастеров. Они расселялись почти всюду, смешивались с населемем и в конце-концов образовали египто-эллиническую помесь, являвшуюся переходной ступенью между чистым эллинизмом и коренной древне-египетской культурой. Само собою разумеется, что последняя не преминула оказать влияние на победителей. Плодом всех этих влияний явилось весьма пестрое, деятельное, работящее население, выносливое в труде и вообще покорное, если его держать в узде.

1-го августа 30 г. до Р. X. Октавий овладел Алсксандрией. Древний Египет сделался с тех пор римской провинцией, или вернее владением императора, которое непосредственно управлялось людьми из личного штата кесаря, доставлявшими доходы в его личную кассу. Префект, по сословию просто римский всадник, был его местным представителем; два или три должностных лица, как например александрийский судья и председатель Музея, назначались императором, все прочее предоставлено было префекту. Он между прочим должен был священнодействовать на религиозных торжествах, заступая место фараона.

Всюду в других местах римляне покровительствовали или даже сами вызывали развитие городских учреждений. В Египте, где они не встретили ни одного организованного на выборных началах городского управления с его советом и собственной магистратурой, они оставили все в прежнем положении. Сама Александрия представляла из себя толпу управляемых, а не организованных граждан. Только при Септимии Ссверте она получила совет или сенат, но без магистратуры; в том же положены была Птолемаида в верхнем Египте. Единственное исключение составлял город Антиной, получивший городское устройство от Адриана. Остальная страна делилась на номы, - округи весьма древнего происхождения. Коренных египтян держали в стороне, от римского общества; они не могли делаться римскими гражданами иначе, как приписавшись предварительно к жителям Алексадрии, что было не так просто. Даже после Септнмия Севера и Каракаллы египтяне продолжали составлять в империи низшую касту, которая никогда и не получила настоящих прав. Национальный египетский или коптский язык удержался в деревнях, маленьких городках, а также в низших классах больших городов: в нем различали несколько наречий.

Греческие легенды играли в религии незначительную роль; самое большее, если он дали несколько мотивов-орнаментов к древним национальным культам, слишком прочно укоренившимся на египетской почве, чтобы уступить место чужим богам. В самой Александрии громадный храм Сераписа царил с высоты своего искусственного холма над суетливой торговой жизнью греков. Боги Нила покоряли себе победителей. Птоломеям пришлось облечься в сан их верховных жрецов и принять в сфере религии наследие фараонов.

Впрочсм, египетский культ не избежал оппозиции: ее он нашел в вернувшемся в Египет Израиле. Евреи образовали в Александрии значительную общину, достигавшую одной трети всего населения. С ними далеко не обращались, как с врагами. Они имели своего начальника племени или этнарха и свой национальный совет; они пользовались полной свободой для своих религиозных отправлений. Тем не менее среди этого чуждого мира они кончили тем, что забыли свой язык и для них пришлось переводить Св. Писание на греческий язык. Близость Музея влекла их к литературе. Под этим влиянием зародилась экзегетика Филона, в которой для древней религии народа Божия грозила опасность расплыться в философских мечташях. Из Александрии же пошла вся литература, проводившая еврейские и монотеистические идеи, где мнимые сивиллы и творцы поэтических апокрифов наперерыв упражнялись в нападках на богов, храмы и жертвоприношения.

Появление христианства в Египте покрыто мраком неизвестности. В Новом Завете страна эта ни разу не упоминается; в нем не видно ни одного действующего лица из Александрии, за исключением Аполлоса, который играл довольно безцветную роль во времена ап. Павла, в качестве странствующего миссионера и то не на своей родине, а в Азии и Греции. В первоначальной христианской литератур Евангелие от египтян - единственная книга, как будто происходящая из этой страны. Валентин, Василид, Карпократ - первые египетские христиане, имена коих появляются в истории. Во времена папы Аникиты из Александрии в Рим прибыла проповедница Маркелина. Туда бежал Аполлес после своей ссоры с Маркионом и оттуда же вернулся со своей ясновидящей Филоменой. Но не следует думать, что эти еретические течения исчерпывают все александрийское христианство. Эти секты именно потому, что он только секты, предполагают существование церкви, «Великой Церкви», как говорит Цельс; эти заблуждения именно потому, что они носят имена своих основателей, свидетельствуют о существовании православной традиции. Последняя опиралась в Египте, как и в прочих местах, на епископскую организацию. Юлий Африкан мог вписать в свою Хронику, изданную в 221 г., имена десяти епископов, предшественников того Димитрия, который занимал кафедру в его время. Последний вступил на нее приблизительно в 189 г. До него летописец называет по порядку Анниана, Авилия, Кердона, Прима, Иуста, Евмения, Марка, Келадиона, Агриппина, Юлиана. Указаны и годы их управления. Нам нет никакого интереса приводить их здесь, ибо даже, допустив их полную точность, мы не знаем ни одного события которое можно было бы к ним приурочить. Предание, о котором свидетельству от Евсевия в начале IV в., не подтверждая его, гласило, что евангелист Марк первый проповедывал Евангелие в Египте и основал церковь в Александрии. В восточной части города, в местечке под названием Буколия, показывали усыпальницу, где покоилось тело апостола вместе с останками епископов, его преемников.

Даже во времена еп. Димитрия, продолжительный епископат которого совпал с правлением пап Виктора, Зефирина, Каллиста и Урбана, история александрийской церкви продолжает оставаться довольно туманной: единственное, что выступает из этого тумана - это знаменитая школа.

Мы уже видели в Риме много школ, как возвышенной экзегетики, так и богословия. Многие из них имели столкновения с церковью, которая нашла себя вынужденной их осудить. Но не всегда бывало так, и даже, когда происходили разногласия, школа осуждалась не как школа, а как орган вредной проповеди. Другими словами, церковь не осуждала богословия вообще, но лишь превратное богословие. Если подобные учреждения могли существовать в Риме, с позитивным складом его жизни, то что же должно было происходить в Александрии, этой метрополии науки и литературы, под сенью Музея - великого святилища еллинской премудрости, с знаменитой библиотекой и лицом к лицу с древне-еврейскими школами, где жива была еще память Филона, и вблизи новых гностических школ, где блистали Василиды и Карпократы? Христианство, приобретая себе стольких последователей между образованными людьми, не могло не поступиться кое-чем для них и до известной степени приспособиться к складу их умственной жизни. Мы не имеем, однако, никакого основания думать, что оно шло им навстречу очень охотно. Не похоже, чтоб православное училище в том виде, как оно рисуется нам во времена Коммода, было основано одним из древних епископов. Если в конце концов оно стало одним из учреждений александрийской церкви и служило для обучения оглашенных, то тем не менее оно, по-видимому, возникло благодаря частным усилиям, так же, как и подобные ему школы в Риме.

Не следует забывать, что большая часть населения Александрии состояла из промышленного и торгового люда, и что Музей влиял скорее на весь эллинский мир, чем на непосредственно окружающую его среду. Христианская масса даже в Александрии могла иметь лишь очень ограниченную потребность в умозрениях. Училище могло интересовать всегда лишь более или менее ограниченный круг образованных людей. Остальные, как будто чувствовали к нему больше недоверия, чем почтения. Таково было общее настроение. Греческая культура была уже сама по себе под подозрением. Вдохновляясь ею для изъяснения христианского предания, гностики пришли к плачевным результатам, в чем александрийские христиане имели очень наглядный опыт. Мы говорим это для того, чтобы не могло возникнуть заблуждения относительно размеров действительного значения этой знаменитой богословской школы. Первые наставники ее остались неизвестными. Самый древний из них, имя которого дошло до нас, Пантен, был обращенный в христианство стоик, урожденец Сицилии. Он, говорят, отправился проповедывать веру «индийцам», у которых будто бы нашел евангелие на еврейском языке, занесенное туда ап. Варфоломеем. Вернувшись в Александрию, он принял на себя руководство школой и в числе своих учеников имел Климента, своего будущого преемника, и Александра, который позднее управлял церквами в Каппадокии и Иерусалими. От него не уцелело ничего. Хотя Евсевий говорит об его произведениях, однако не видно, чтоб они имелись в обращении.

Иначе дело, обстоит с произведениями его преемника, - Климента, от которого сохранилось достаточно, чтоб дать нам понятие о преподавании в александрийском училище в последнее двадцатилетие II века.

Т. Флавий Климент, как указывает его имя, происходил вероятно от какого-нибудь отпущенника одноименного с ним христианского консула. Сперва он был язычником, но, обратившись, он поочередно следовал за разными учителями, которых он перечисляет, не называя по имени, в одном месте своих Строматов. То были: грек - иониец, другой грек из Великой Греции, третий из Келесирии (Антиохии?), египтянин, ассириец (Тациан?), палестинец, обращенный из иудейства. Наконец, он встретил Пантена в Египте и обрел около него душевный мир.

Александрийское училище было как раз той средой, какой он искал и какая была по нем. Здесь не проклинали философии древних греков; к ней даже не относились как к чему то безразличному. В ней находили, как уже ранее признал это св. Иустин, некоторый отблеск того самого божественного Логоса, которого христианство почитало в Иисусе Христе. Богословская наука, понимаемая в столь широком смысле, разрабатывалась здесь не только в интересах апологетики, но и как средство личного усовершенствования. То был православный гносис: он не изощрялся в разработке учений о Творце (Демиург); он не заносился ни в безумные мечтания о Плероме, ни в крайности непосильного аскетизма; но так же, как и тот гносис, он отводил своим последователям привиллегированное положение в сомне верующих. Христианин-гностик в своей религиозной жизни был богаче, чем обыкновенные христиане. Он спасался не так, как все; он знал более других; его нравственный идеал был выше их идеала.

Это высшее учение в свое оправдание ссылалось на особое предание, как и учение Валентина и Василида. «Господь после Своего воскресения вверил знание Иакову праведному, Иоанну и Петру, которые передали его другим апостолам, а эти - семидесяти, в числе коих был Варнава». Через Пантена это предание, дошло до Климента. Мы не знаем, в какое время он заместил своего учителя в качестве руководителя школы. Он пользовался известностью, как писатель, еще до папы Виктора, т.-е. приблизительно в то время, когда Ириней оканчивал свой крупный труд. Быть может к этому первому периоду следует отнести подлинное, дошедшее до нас сочинение - «Протрептик», а также восемь книг его Гипотипоз, от которых уцелели лишь отрывки. Об этом последнем труде Евсевий говорит с некоторой осторожностью и ограничивается перечислением священных книг, подлинных или спорных, о которых там имелось упоминаше. Фотий делает более содержательный, но и более компрометирующей анализ этого труда. Климент учил о вечности материи; Сын является у него тварью; он верил в переселение душ и в существование нескольких миров до сотворения человека. История Адама и Евы у него была рассказана постыдным и нечестивым образом (___).

По Клименту Слово облеклось лишь в подобие плоти. Впрочем, он допускал два или три Слова, как видно из следующего: «Сын также именуется Словом, тем же именем, как Слово Отчее; но не Он стал плотью, не Слово Отчее, а Сила Божия, некоторое порождение Его Слова, ставши разумом (___), обитает в сердцах человеческих».

Эти осуждаемые Фотием учения могли быть выражены у Климента с меньшей резкостью, поскольку они выступают у Климента рассеянными среди экзегетических комментариев. Факт, что отмеченные богословские выпады Климента не помешали ему быть принятым в число александрийских пресвитеров.

Этот союз между церковью и школой в лице Климента принес ощутительную пользу последней. Прочие книги Климента не дают повода к тем же возражениям, как Гипотипозы. Главные из них Строматы и Педагог. Первая содержит в себе преимущественно теоретическое учение; вторая имеет скорее целью нравственное воспитание ученика. Строматы представляют собой 7 цельных книг, из коих четыре первые написаны ранее Педагога. Окончив этот последний труд, Климент вновь принялся за Строматы, которые не успел довести до конца.

Клемент был весьма крупным ученым. Он обладал основательным знанием всей библейской и христианской подлинной и апокрифической литературы, и не только ортодоксальной, но и гностической. Не менее был он знаком с произведениями языческих поэтов и философов. Выдержки, которыми изобилуют его сочинения, сохранили нам значительное количество отрывков из утраченных книг.

Это не был синтетически ум. Он часто перебрасывается от одного предмета к другому и доставляет не мало труда тому, кто ищет в его произведениях обдуманного плана и в особенности действительного его выполнения. В начале своего Педагога он как будто намечает план и указывает на различие между тремя функциями, какие Слово выполняет через Свой орган: Оно обращает (___), воспитывает (___, моральное образование), обучает (___, интеллектуальное образование).

Если Строматы, как это вероятно, отвечают этому третьему назначению, то отсюда явствует, что христианин-гностик, как его понимал Климент, нисколько не нуждался в синтезе. Все произведение состоит из рассуждений, расположенных без достаточной связи. Это тем более странно, что соперничавшие школы Валентина и Василида отличались наоборот синтетической формой своего учения. Пополнить этот пробел предстояло Оригену.

Климент не завершил своего поприща в Александрии. В 202 году на Египет обрушилось гонение. Так как это гонение главным образом имело в виду оглашенных, то оно должно было разразиться над учреждением, которым руководил Климент. Первые две книги Стромат, написанные им в это время, содержат не один намек на эти критическия обстоятельства. В конце концов он вынужден был удалиться. Немного спустя мы встречаем его в Кесарии Каппадокийской подле еп. Александра, который был учеником Климента, перешедшим к нему от Пантена. Там тоже было жестокое гонение; Александр был брошен в тюрьму; Климент стал вместо него управлять церковью; он ободрял верующих и привлекал новых последователей. Об этом свидетельствует в 211 или 212 году сам Александр в послании, написанном к антиохийской церкви, которое Климент взялся доставить по назначению. Он был известен антиохийским верующим.

В другом послании, написанном около 215 году и адресованном Оригену, Александр говорит о нем, уже как об умершем.

Кроме книг по богословской педагогике Климент написал и другие, менее умозрительного характера, как напр., его знаменитая беседа: «Кто из богатых спасется», которую мы имеем почти целиком, и его поучения о посте и о злословии. Он принял участие в спорах, поднявшихся в его время по поводу Пасхи. Его книга об этом предмете имела отношение к аналогичному произведению Мелитона; другая книга, посвященная его другу Александру, судя по ее заглавию «Церковный канон против иудействующих», относится к тому же разряду.

Богословские странности еще не составляют самого слабого места в творениях Климента. Можно сделать ему, также как Оригену и, без сомнения, их предшественникам, существенный упрек в том, что они придают знание, и именно религиозному знанию, чрезмерную ценность. Верующий гностик, т.-е богослов, по их понятиям, в религиозном отношении стоит выше простого верующого. Правда, что такое представление очень разнится от еретического различия между психиками и пневматиками, - различия, основанного на природном свойстве душ. Однако, как и там, оно исходить из философии Платона согласно которой научное образование, вместо того, чтобы увеличивать ответственность человека, составляет придаток к его нравственной ценности. Александрийское училище имело притязание выпускать не только более образованных, но и качественно лучших христиан. Такое притязание было трудно согласить с общими принципами церковной организации. Местная церковь в конц концов почувствовала это, и, смягчая характер школы то в том, то в другом вопросе, мало-по-малу приобщила к себе это учреждение, которое могло нарушить необходимое единство церковной жизни.

О Клименте в точности неизвестно, родился ли он в Афинах или в Александрии. Что касается Оригена, одно имя его достаточно указывает, что он был египетским урожденцем. Его родители были христиане и занимали почетное положение. Его отец Леонид был его первым учителем. С самого ранняго детства он горел энтузиазмом; все экзальтировало его, - наука, мученичество, аскетическая жизнь. Леонид по доносу был осужден за принадлежность к христианству (202 - 3). Сын его, не имея возможности умереть вместе с ним, убеждает его пострадать за веру. Лишенный отцовского достояния, которое было конфисковано, он находит средства к пропитанию и поддержке многочисленной семьи, во главе которой он очутился всего 17 лет от роду. Школа для оглашенных была только что разорена гонением; но примеры мучеников послужили поводом к обращению в христианство благородных язычников, которые стали собираться вокруг этого юноши, известного столько же своей ученостью, как и религиозным одушевлением. Епископ Димитрий принимает его в качестве катехизатора. Но эдикт Севера повлек за собой новые жертвы из кружка только что восстановившейся школы. Юный учитель провожает своих учеников на мученичество; другие группируются около него. Ничто не останавливает его рвения; он кончает тем, что навлекает на себя всю ярость фанатичных язычников.

Наступают более мирные дни. На смену мужества, проявленного в разгар гонения, у Оригена является увлечение аскетизмом. В подвигах умерщвления своей плоти Ориген был предшественником Антония и Илариона. Еслиб от него зависело, церковное христианство не уступало бы в аскетизме самым нетерпимым к своей плоти философам и наиболее ожесточенным врагам ее - гностикам и монтанистам. Он в этом отношении зашел слишком далеко. Во времена св. Иустина один молодой александрийский христианин, чтоб опровергнуть позорные клеветы на христианские нравы, просил разрешения у египетского префекта подвергнуть себя оскоплению. Ориген не просил разрешения, а самовольно совершил это, полагая таким образом уничтожить самую возможность подозрений, какие могли возбудить у врагов христианства его занятия катехизацией.

Узнав об этой, внушенной благородными мотивами, но не разумной, жертве, еп. Димитрий однако оставил Оригена во главе школы. Юный учитель сделался вскоре славой Александрии. Отдаваясь преподаванию ученикам, число которых возрастало изо дня в день, он не переставал сам учиться. Иустин, Тациан, Климент, перешедшие в христианство из язычества, получили сперва философское, а потом богословское образование. Ориген следовал обратному порядку. Воспитанный в принципах христианской веры, он сперва взял от светской науки лишь общие начатки знания, особенно грамматики. Лишь позднее, по мере того, как он сознавал необходимость ознакомиться с учениями, против которых ему приходилось бороться, он принялся за изучетние эллинской философии и еретических сочинений. Он стал тогда слушать уроки Аммония Сакка, вместе с одним из своих учеников, который был старше его, неким Ираклом, пятью годами раньше его поступившим в эту школу. Давая полный простор своему мощному уму в изысканиях по всем областям науки, он в то же время старался проверить предание и разобрать, каково было в действительности истинное учение церкви. Мне кажется, под влиянием этой мысли он совершил около 212 г. поездку в Рим, «желая, по его словам, узреть эту столь древнюю церковь». Будучи очень смелым в толковании Библии экзегетом, он, более чем кто-либо другой, сознал также необходимость посредством критических изысканий точно установить текст Библии. Он выучился еврейскому языку и тщательно разыскивал еврейские переводы Писания, независимые от перевода LXX-ти, чтобы проверить последний. Его путешествия представляли удобные условия для таких поисков. Мы постоянно встречаем его на пути в Рим, Грецию, Никополь Эпирский, Никомидию, Антиохию, Палестину и Аравию. Иракл, уже посвященный Оригеном в его учение, во время его отсутствия руководил школой. Не всегда одна любознательность заставляла учителя пускаться в путешествие. Его слава, как ученого христнина, побуждала знатных лиц, жаждавших христианского просвещения, выписывать его к себе. Так легат, управлявший Аравией, послал за ним нарочного, а около 218 г. одна из представительниц царствующего дома, Маммея, мать будущего императора Александра Севера, выписала его из Антиохии, дав ему свиту всадников.

Незадолго до этого путешествия, во время разгрома Александрии войсками Каракаллы, Ориген вынужден был бежать; он укрылся в Палестине у епископов Феоктиста кесарийского и Александра элийского. Эти преданные науке пастыри, гордясь возможностью показать своей пастве знаменитого александрийского катехизатора, убедили его проповедывать в их церквах не только оглашенным, но и самим верующим. Димитрий сильно восстал против этого, по его мненпо, нарушения канонического порядка и вытребовал обратно своего духовного сына. Палестинские епископы оправдывались ссылкой на прежние подобные случаи.

Прошло еще 15 лет. Гордясь успехом и славой своей школы, епископ александрийский предоставлял Оригену учить по своему усмотрению и нисколько не помышлял наложить запрет на его смелые мысли, которые около этого времени Ориген стал выражать в своих главнейших произведениях, особенно в своей знаменитой книге «О началах». Амвросий, бывший для него столь же щедрым, как и преданным другом, предоставил в его распоряжение целый персонал стенографов и переписчиков. Таким образом толкования учителя пользовались самой широкой известностью даже вне школы.

Это положение было омрачено разрывом Оригена с епископом. Вызванный в Ахаию, чтобы бороться там с какими-то ересями, Ориген при проезде своем через Палестину был посвящен в пресвитеры своими друзьями, епископами элийским и кесарийским. Димитрий воздержался от возведения Оригена в сан пресвитера. Оставляя его мирянином, он ограничил его публичное учительство наставлением оглашенных и запретил всякую проповедь в церкви. Но он иначе поступил с Ираклом, который был допущен в пресвитерскую среду, не отрекаясь для этого от философских занятий и даже не сняв плаща философа. Быть может александрийский обычай уже тогда не допускал посвящения евнухов. Евсевий намекает, а бл. Иероним открыто заявляет, что епископ действовал исключительно под влиянием мелкой зависти. Это возможно. Палестинские епископы, которым Димитрий запрещал допускать Оригена к проповеди, потому что он не был пресвитером, очевидно хотели устранить это препятствие. Они не держались относительно евнухов таких же правил, как их александрийский собрат, и не видели также никаких препятствий к посвящению верующего из другой церкви. Как бы то ни было Димитрий восстал против этого весьма энергично, но предъявляя однако других возражений, кроме добровольного оскопления. Ориген после поездки по Ахаии, Малой Азии и Сирии возвратился в Египет и попытался вернуть себе руководство школой, но встретил отпор со стороны епископа. Два собора, созванные один за другим, постановили, что он должен прекратить преподавание, покинуть Александрию и,наконеп, что он должен быть извергнут из сана. Этот приговор был сообщен прочим епископам и утвержден без возражений болыпинством из них. Кажется, что в Риме этот приговор был принят так же, как впоследствии подобный ему, произнесенный над Арием.

Наоборот, в Палестине, Каппадокии и до самой Axaии, слава Оригена была слишком велика, чтобы рухнуть под этим ударом. Он нашел приют и покровительство у палестинских епископов, водворился в Кесарии и продолжал на этой новой почве вести преподавание в школе, выпускать сочинений и проповедывать верующим. Ориген только лично был изгнан из Александрии, учение же его оставалось там, изъясняемое его давним сотрудником Ираклом. Вскоре после отъезда Оригена Димитрий умер и Иракл заступил его место. В последнее время его привязанность к Оригену как будто остыла и, став епископом, он занял по отношению к нему, по-видимому, то же положение, как и его предшественник. Учитель остался в Палестин, и один из его учсников, Дионисий, взялся за руководство оглашением. Несмотря на бесспорное достоинство этого нового учителя, александрийская школа была уже не в Александрии. В Kecapию стекаются знаменитейшие ее ученики, как Григорий, будущий Чудотворец, и его брат Афинодор. В Kecapию же, к Оригену, направлялись письма знаменитейших восточных епископов, как наприм. Фирмилиана, еп. Кесарии Каппадокийской. Здесь он предпринял свои наиболее значительные труды, а именно знаменитое издание Гекзаплов и Октаплов. Сюда, к нему, являлись за разрешением богословских затруднений, для опровержения сретиков и для вразумления епископов, уклонявшихся от традиционного учения. Его знание, диалектика, красноречие были непобедимы. Ко всему этому присоединялось обаяние святой кротости и авторитета выдающегося аскетизма. Слава его была всемирной; его творения, письма распространялись по всему Востоку до самого Рима, где, впрочем, его читали очень мало, ибо начинали забывать греческий язык.

Являясь по своим добродетелям назиданием церкви и распространяя блеск христианской веры своим преподаванием, он в то же время защищал ее против всех ее врагов: еретиков, евреев, язычников, и успевал всюду. К этому последнему периоду его жизни относится его известный трактат против Цельза. Ему недоставало лишь одной славы - славы исповедника за веру. Уже в 235 г. гонение Максимина принудило его покинуть Палестину и искать убежища в Каппадокии. Двое из его друзей, Амвросий и пресвитер Протоктет из Кесарии были брошены в тюрьму. Он вновь взялся тогда за перо, которым, еще будучи юношей, воодушевлял своего отца умереть за веру, и написал к этим двум исповедникам свое «Увещание к принятию мученичества». Буря миновала, но пятнадцать лет спустя гонение Декия настигло его на посту христианского учителя. Его привлекли к допросу, бросили в цепях в тюрьму и подвергли пытке вытягивания голеней. Ему угрожали огнем и подвергли другим мукам. Ничто не могло сломить его твердости. Однако, менее счастливый, чем его друг Александр, который умер в тюрьме, Ориген дожил до конца гонения. Он пережил его на два или на три года, во время которых успел принять участие в кротких мероприятиях великих современных епископов Корнилия, Киприана, Дионисия, по отношению к верующим, проявившим слабость в тяжелые дни. Друг его Амвросий умер до него. Одно из последних посланий, полученных им, было от его бывшего ученика Дионисия, ставшего теперь александрийским епископом: в нем говорилось о мученичсстве. Наконец он умер, увенчанный всей славой, какую может только пожелать христианин на земле, и до последнего дня пребывая в бедности. В Тире он предал Богу свою чудную душу: могила его долгое время привлекала посетителей.

Я не сказал: поклонников. В те времена почести торжественно справлявшихся годовщин смерти оказывались лишь мученикам и, в известном смысле, епископам. Об Оригене не сложилось легенды: как ни велика была его научная деятельность, она мало говорила народному воображению. К тому же его богословские творения вскоре сделались предметом спора; борьба, завязавшаяся вокруг его памяти, не способствовала его прославлению. У него нашлись крайние и неловкие защитники, а еще больше врагов; мало имен навлекло на себя столько проклятий, как его. Но историку не трудно разобраться в страстях, частью понятных, частью непростителеных, которые возбудили против него Димитриев, Мефодиев, Епифапиев, Иepoнимов, Феофилов и Юстинианов. «Хотя мы далеко не имеем всех его трудов, но из них уцелело достаточно, чтобы судить о нем, в частности чтобы уяснить отношение между его взглядами и принятым в его время учением, а главное, чтобы убедиться в безусловной чистоте его намерений.

Его литературная деятельность громадна. Большей частью она посвящена Библии. Прежде всего следует упомянуть о знаменитом сборники Гекзапл, где в параллельных столбцах помещен был еврейский текст, писанный еврейскими и греческими письменами, и переводы Семидесяти, Акилы, Симмаха и Феодотиона, равно как и другие частичные версии. Этот монументальный труд еще не был утерян в Кесарии во времена Евсевия, но сомнительно, чтобы он сохранился до времен Епифания и бл. Иеронима. Из этого труда был сделан свод, заключавший в себе лишь четыре греческие перевода (Тетраплы).

Ориген сделал также рецензию перевода Семидесяти, где скобками были отмечены места, отсутствующия в еврейском тексте, а некоторые дополнения, заимствованные из перевода Феодотиона, когда еврейский текст казался поднее текста Семидесяти, были отмечены звездочками. За этими критическими работами следует если не хронологически, то логически, громадное количество комментариев, различных по форме (схолий, гомилий, трактатов или ___), но обнимающих все книги Ветхого и Нового Завета.

Кроме этих библейских работ, Ориген оставил еще разные труды на частные темы: трактаты о молитве и о воскресении, увещание к принятию мученичества, десять книг Стромат и две самые знаменитые работы: опровержение Цельза и трактат «О началах» (___). Около сотни писем были собраны Евсевием и составляли значительное дополнение к этой литературе. Из них два - были адресованы к императору Филиппу и его жени Отадилии Севере.

Св. Епифаний насчитываст 6000 томов творений Оригена. Эта громадная цифра не невероятна, если считаться с условиями книжного дела в древности и неболыпим размером свитков (volumina, ___), на которых принято было писать. Как бы то ни было, только часть произведений этой великой деятельности сохранилась до нашего времени. Анафемы, вскоре обрушившиеся на них, отбили охоту к ним у переписчиков, особенно греческих. Латиняне были милостивее. Благодаря им мы имеем еще трактат «О началах», - фундаментальное произведение,. по которому можно судить о богословском синтезе Оригена, хотя до нас дошла уже во многих местах исправленная версия. Переводчик Руфин предупреждает нас о том в своем предисловии. Бл. Иероним сделал другой, более точный перевод; к сожалению, от этого перевода так же, как и от подлинника, существуют лишь отрывки.

Характерна самая идея синтеза. Со времен св. Иустина, чтобы не сказать с ап. Иоанна, часто искали в философии, в ее концепциях и языке способа изъяснить христианское предание. Но то были лишь частичные попытки. Придавали философское выражение лишь тем пунктам, какие желали особенно подчеркнуть или защитить, для остального довольствовались тем, что давало предание. Иустин и другие апологеты, позднее Ириней, Ипполит и Тертуллиан, не пошли дальше. Их богословие, как таковое, всегда остается частичным, отрывочным. Синтез учения заключался в символе веры, где, начиная с всемогущого Бога до воскрешения плоти, веруюпце находили в сжатом виде все, во что им надлежало веровать, и на что уповать. Кpoме этой простой и общераспространенной формулы имелись лишь гностическия системы, тоже законченный, начиная с несказанной Бездны до возвращения к Богу предопределенных дущ. Климента, будучи христианином-философом, как не встречался с необходимости заниматься отдельными вопросами в борьбе с противоположными взглядами, так равно не чувствовал и потребности сгруппировать элементы доктрин в стройную систему. Ориген первый между христианскими мыслителями задался мыслью о богословском синтезе и осуществил его. Я сейчас изложу вкратце его содержание по трактату «О началах».

Бог по существу своему прост, неизменен и благ. В силу Своей благости Он открывается и входит в общение, в силу же Своей неизменности Он делает это от века. Но так как немыслимо допустить непосредственных отношений между бытием простым по существу и случайным множеством, то Бог от начала должен сам стать в такое положение, чтобы подобные отношения стали возможными. Отсюда - происхождение Слова, отдельного Лица, Божества производного, ___, а не ___, ни тем более ___. Ориген не отступает перед термином: «второй Бог». Слово, зачатое из сущности Отца, - совечно и единосущно Ему. Однако, помимо Своего происхождения от Отца, Слово у Оригена уступает Отцу еще в том, что заключает в Себе первообраз всего конечного, множественного. С этой точки зрения Оно принадлежит к категории твари и есть тварь, ___, выражаясь словами Библии.

Здесь опять, как у апологетов, происхождение Слова связано с творением. Если бы не существовало твари, Слово не имело бы никакого основания для Своего бытия. Но - и здесь Ориген последователен - присущая Богу благость требует, чтоб всегда была тварь, так что Слово - необходимо и вечно. В этой системе, как в системе апологетов, не видно, какое место может занимать третье Лицо Божества. Предлагаемая теория вполне обходится без Св. Духа. Ориген, однако, допускает Его, как все его православные предшественники, ибо о Нем гласит предание, и при том с такой очевидностью, что его нельзя оставить без внимания. Таким образом Дух Святой дополняет Троицу, т.-е. иерархию божественных Лиц, - иерархию, степени которой определяются по отношению к твари тем, что деятельность Отца распространяется (косвенно) на все существующее, деятельность Слова - на всю разумную тварь или духов, а Духа Святого на разумную тварь и святых.

Таков божественный мир, состоящий из трех «неизменяемых Лиц»; ниже Их находится мир низших духов, поверженных изменению. Эти духи были сотворены свободными, но не замедлили злоупотребить своей свободой, так что необходимо, было подвергнуть их наказанию и исправлению. С этой целью создан был чувственный мир. Тела предназначены доставить духам очистительное испытание. Сообразно со степенью вины духам дается тонкое тело (ангелы), плотное (люди) или безобразное (демоны). Таким образом творение тела находится в соответствие с творением духов; несозданной материи не существует.

Соединение тела с духом доставляет последнему возможность борьбы и заслуги. В этой борьбе, где свобода людей остается неприкосновенной, им содействуют ангелы и препятствуют демоны. Но борьба добра со злом кончится; зло не вечно; очищение распространится даже на демонов.

Здесь выступаст на сцену теория искупления. Постоянное испытание душ человеческих возбуждает участие Слова, и Оно посылает им в помощь избранные души, которые облекаются плотью: это - пророки; Оно даже создало из целого народа орудие спасения; наконец, так как все эти посредники оказываются недостаточными, приходит само. Абсолютно чистая душа восприняла тело; Слово соединилось с этой душой, которая при этом сохранила свою свободу и способность к возвышению и падению. Отсюда - возрастание видимого Христа. Спасение для обыкновенного христианина есть дело креста, жертвы, выкуп за долг, освобождение от рабства диаволу; для христианина-гностика оно есть наставление в истинах высшего порядка. И для того и для другого воплотилось Слово, обожествляя человеческую природу внутренним общением. Но для обыкновенннх христиан Христос в понимании Оригена устраняет преграды к спасению, а для христиан-гностиков Он являет Собой образец (жизни) и свет, - и только.

Конец мира есть лишь относительный конец; вселенная должна всегда существовать и движение возобновляться. Когда жизнь (того или другого мира) приходит к концу, остаток искупается другим способом - нематериальным и очистительным огнем, после чего тварный дух получает свой окончательный вид. Облеченный в прославленное тело, которое ничего не имеет общего с человеческими формами, он с этой минуты тяготеет к добру. Материя, покинутая одними, служит затем для других, и так происходит вечный круговорот.

Таково содержание системы. Метод для ее построения изложен в предисловии к книге «О началах». Ориген открывает изложение перечислением пунктов вероучения, непререкаемо признанных церковью; он тщательно отделяет то, что находит в оффициальной догме, от того, что является лишь частным мнением или смутным верованием. Подлинное вероучение далеко не дает ему ключа ко всем проблемам; однако, он намерен на нем обосновать свой синтез. «Вот элементы, основания, которыми надо пользоваться, если (согласно с предписанием: «просвещайте себя светом познания») желаешь создать стройное учение и как бы разумно устроенное целое. Надлежит прибегнуть к ясным и неоспоримым выводам, взять у Св. Писания все, что там есть непосредственного, и что можно из него извлечь путем выводов; затем изо всех этих учений должно составить одно целое».

Нельзя придумать более похвального метода. К сожалению, здесь подразумевается, что Писание будет рассматриваться с помощью аллегорического экзегезиса, дающего возможность выискать любое учение в любом тексте. Отсюда открывается дверь своеобразным взглядам, смелым мыслям, умозрениям современной философии. Таким путем Ориген дошел до построения системы, в которой христианство с трудом могло себя узнать: это - известного рода компромисс между Евангелием и гносисом, - богословие, в котором предание скорее стоит особняком, чем входить в его плоть и кровь, - в котором даже идеи, на первый взгляд представляющиеся приемлемыми, при более близком ознакомлении вызывают опасение, как только отдашь себе отчет, в связи с какими понятиями они высказываются.

После смерти автора, доктрина Оригена вызвала много критики, но скорее по отдельным пунктам, чем в целом; нельзя указать ни на кого, кто бы нападал на самую систему, как на таковую. Да и те нападки появились не скоро. «О началах» далеко не из последних произведений автора. Он написал его в Александрии до своего разрыва с епископом Димитрием, и этот последний нисколько не был встревожен трактатом Оригена. Впрочем, он, видимо, не был строг к ученьям, ибо уже в его время Климент обнародовал свои Гипотипозы. Когда у него произошло столкновение с Оригеном и он обличил его перед всею церковью, то упрекал его лишь в добровольном оскоплении и посвящении чужими епископами. Иракл, будучи другом и сотрудником Оригена в то время, когда он издавал «О началах», не возражал ни тогда, ни после, когда сделался еп. александрийским. Дионисий, управлявши церковью после Иракла, был сам учеником Оригена и до конца поддерживал с ним хорошие отношения. Известно, в каком почете он был у палестинских, аравийских, финикийских, каппадокийских и ахайских епископов. В Риме приняли приговор еп. Димитрия, как мы видели, не имевший никакого доктринального характера, и сначала этим и довольствовались. Но под конец поднялась дурная молва о воззрениях Оригена и дошла до папы Фабиана. Ориген счел себя вынужденным написать как ему, так и другим епископам «о своем православии». Он очень жаловался па подделку своих произведений и на неосторожность Авмросия, всегда спешившего обнародовать произведения своего друга, не давая ему времени внести в них должные поправки. Нужно быть большим оптимистом, чтобы слепо принять это объяснение. Однако достоверно одно, что не только Ориген умер в общении с церковью, но и его учение, несмотря на недоумения, которые оно вызвало в некоторых кругах, никогда при жизни его не было предметом оффициального осуждения.

ИСТОРИЯ ДРЕВНЕЙ ЦЕРКВИ

Том II

I. Римская Империя, как родина христианства

II. Первобытная церковь в Иерусалиме

III. Антиохия и миссионерство апостола Павла

IV. Христианство апостольских времен

V. Происхождение Римской церкви

VI. Первые ереси

VII. Епископская власть

VIII. Христианство и государство

IX. Распадение иудействующего христианства

X. Произведение христианской литературы

XI. Гносис и маркионизм

1. Симон и простонародный гносис

2. Валентин, Василид, Кардократ

3. Гностическое учение

4. Маркион

5. Церковь и гносис

XII. Распространение и апология христианства во II веке

XIII. Римская церковь от Нерона до Коммода

XIV. Местные церкви во II веке

XV. Монтанизм

XVI. Вопрос о праздновании Пасхи

ХVII. Распри в Риме. - Ипполит

XVIII. Христианская александрийская школа

XIX Церковь и государство в III веке

1. Эпоха Северов

2. Гонения Деция (250 - 251)

3. Гонение Валериана

4. Общинная собственность христианских церквей

XX. Христианская Африка и римская церковь в половине III века. - Киприан

1. Африканские области

2. Появление христианства. - Тертуллиан

3. Св. Киприан и гонения Деция

4. Новацианский раскол

5. Спор о крещении

XXI. Христианство на Востоке до Деция

1. Горные страны Малой Азии

2. Антиохия

3. Эдесса

4. Южная Сирия

XXII. Павел Самосатский

ХХIII. Дионисий Александрийский

XXIV. Восточное богословие после Оригена и Павла Самосатского.

XXV. Христианские нравы и обряды

XXVI. Христианская община

ХХVII. Противники христианства в конце III века

1. Культ Митры

2. Неоплатонизм

3. Манихейство

4. Иудейство

ИСТОРИЯ ДРЕВНЕЙ ЦЕРКВИ

Том II

Находится в стадии подготовки